Пустынная ночь была необычайно темна. Даже огромное покрывало звёзд не давало ни малейшего света на поверхность земли, лишь поднявшаяся к середине ночи луна отогнала тьму своим тусклым светом. Только тогда привыкший к темноте глаз человека смог различать что-либо.

Холод — вот кто властелин ночью в пустыне. Всепроникающий и вездесущий, он готов сомкнуться над любым беспечным земным существом. Порою казалось, что холод здесь вечен! Нет солнца с его теплом и светом, и нет вообще какого-либо движения, а есть лишь эта вечная ледяная тьма под звёздами. Впрочем, днём, когда бело-огненный диск разогревал пустыню, сознание не могло допустить мысли о ночном холоде.

Огромный лагерь кочевников стоял здесь уже несколько дней. Он был настолько огромен, что окружить его повозками и телегами по обыкновению не имелось возможности. То тут, то там ряды простых жилищ не были защищены ограждением.

Впрочем, в защите лагерь не нуждался — скорее наоборот. Именно стан кочевников наводил страх на все окрестные народы и их царства. Словно рой саранчи, они могли содрать всю тень цивилизации с этих мест, обглодать их, уничтожить, оставив лишь разрушения и пепел. Сам лагерь не нуждался в защите, но он охранялся и охранялся образцово. Все воины в нём были дисциплинированы, словно это не простые пастухи с оружием, а телохранители самого фараона!

Пинхас, сын Елеазара из числа колена Левия, стоял на страже одиноко расположенной скинии в самом центре лагеря и всматривался в темноту. Было необычайно тихо — так тихо, что становилось возможно в этой тишине различить звук собственного дыхания и биение сердца. Ни человеческий голос, ни звуки скота, ни надоедливые мухи или даже вечный пустынный спутник — ветер — не тревожили ушей ночного сторожа. Его сухое молодое тело было закалено жарой и холодом, бесконечные переходы сделали его жилистым и сильным. Пинхас мог легко обходиться без воды, вдвое дольше, нежели жители этих мест.

Рост его составлял чуть более четырёх локтей. Торс воина был облачён в старый кожаный панцирь поверх льняной накидки, опоясывающей тело. Сверху Пинхаса покрывал шерстяной верблюжий плащ, спасавший от ночного холода. Ноги обуты в сандалии с деревянной подошвой и кожаными тёртыми ремнями, кои на ночь облачались в козий мех. Космато-чёрная голова с кудрявыми прядями не была покрыта. Волосы росли на всём лице, за исключением области тёмных больших глаз, кончика носа и лба. Невысокая фигура на коротких и крепких ногах не выдавала в нём опытного воина. Руки его отличались тем, что, казалось, поверх жил и костей их обтянули грубой ороговевшей кожей; так, сядь на них муха или другое насекомое, Пинхас вряд ли почувствовал бы это. Вместе с тем видны были все сухожилия и мышцы, как будто в теле его отсутствовали мясо и кровь. Сам же вид воина не вызывал страха. Оставь он снаряжение, то более походил бы на пастухов этих мест, нежели на часть Великого Воинства Господа.

Оружием сыну Елеазара служило копьё с железным наконечником, которое он приобрёл своей смелостью в последней битве, деревянный большой щит, бывший ему опорой в дозоре и защитой в сражениях, да короткий прямой меч грубой работы, притороченный к кожаному поясу и вложенный в ножны.

Пинхас был сыном первосвященника, но отец не выделял его среди прочих. Он считал: Господь сам изберёт себе лучшего служителя. Итак, жизнь воина мало чем отличалась от жизни других левитов, кроме того, что по праву крови он не мог, подобно остальным, служить Богу в скинии.

В тишине и неподвижности страж стоял уже более половины ночи, звёзды были ему безразличны, как и луна, потому мысли воина были направлены вглубь его самого, и думал он о последнем своём сражении…

* * *

Войско владыки амореев Сигона стало на пустынной равнине близ Иааца. В середине, сияя железом, стояли его лучшие воины! Армия построилась широкой полосой, по флангам россыпью расположилась конница, имелись и колесницы в промежутках между рядами. В центре, в окружении телохранителей, в блистающем от золота доспехе возвышался сам царь.

Против войска Сигона выстроились более многочисленные израильтяне — стояли не так широко, но имея больше рядов. По приказу первосвященника Елеазара часть левитов, не занятая в охране святынь, расположилась меж коленами Израиля. Позади войска на песчаном холме находился Моисей в окружении старейшин. В отличие от царя амореев, одежда его мало чем отличалась от одежд остальных сынов Иакова.

Рёв аморейских труб огласил поле битвы сигналом атаки. Железный отряд единым порывом выкрикнул имя своего царя, не знавшего поражений. Одним жестом Сигон отдал приказ, и вся пехота мерным шагом, соблюдая строгий порядок, двинулась вперёд.

Пройдя пятьдесят шагов, солдаты остановились. Прозвучал повторный сигнал, и колесницы перешли на бег. Крики возничих, понукавших лошадей, разносились на всю равнину наравне с лязгом колёс. Пехота снова двинулась вперёд, сначала шагом, а потом почти бегом.

Израильтяне были неподвижны и молчаливы, словно перед ними вовсе не было армии врага.

Колесницы, достигая их линий, врезались в самую гущу. Пехота сынов Иакова своими телами останавливала лошадей, а возничих сбивала камнями и дротиками. Пленных не брали. Короткая схватка, предсмертные крики — и Сигон лишился боевых повозок, наводивших ужас на все окрестные царства. Место же убитых израильтян тут же было занято другими воинами.

Пешие солдаты амореев продолжали свой размеренный марш. За тридцать шагов по сигналу труб они вновь остановились, метнули дротики и выпустили стрелы. В то же время раздался новый сигнал — и пехота уже бегом лавиной ринулась на стоявшего неподвижно врага. Одновременно с этой атакой рассыпанная по песчаной равнине конница стала обходить армию Моисея. Из пращей израильтян полетели камни. Снаряды неизменно находили свои цели среди плотного строя всадников. Сквозь пыль слышно было ржание коней: теряя наездников, они приходили в неистовство. Некоторые из скакунов падали, поражённые стрелками Моисея. В целом же благородные воины оказались не готовы к смерти и увечьям, один за другим они выходили из боя. Остальные, видя, как сильно поредели их ряды, атаковали фланги не так уверенно и были быстро отброшены.

А вот первый натиск пехоты был действительно ужасен. Недаром Сигон носил своё имя! Смяв первую линию врага, аморейцы продолжили наступать. Впереди шёл закованный в железо отряд. Он наносил страшные потери израильтянам, сам же едва меняя одного воина на пять поверженных врагов. Видя прорыв первой линии войск Моисея, сам царь Сигон с отрядом всадников устремился в него, дабы развить успех своей пехоты.

Пинхас же стоял во второй линии и в битву пока не вступал. Он наблюдал, как железные воины проламывают строй их отцов и старших братьев, стоящих перед ним в пятидесяти шагах. Видел, как гнётся их линия, как гибнут сыны Иакова, меняя свои жизни на жизни врага. И вот, поднимая облако пыли, в брешь устремилась блестящая конница амореев во главе с царём. Уже был разорван строй, и, казалось, ещё мгновенье — дрогнут израильтяне и обратятся в бегство. Их некогда прямая линия превратилась в «островки», где находили они смерть под ударами аморейский мечей.

В то самое время, когда передовой строй израильтян оказался прорван уже в нескольких местах, ко второй линии их войска подошёл человек. Это был сам Иисус, сын Навина, храбрейший и прославленный среди пустынного народа.

Нет большего счастья для воина, чем пойти на праведную смерть во главе с командиром, которому ты доверяешь свою жизнь, и с верой в Господа, коему ты вверяешь душу!

Не было труб в стане Моисеевом. Команды Иисуса передавалась от сотников к начальникам десятин, и вторая линия израильтян пошла на железную пехоту амореев.

Пинхас поднял свой щит и тяжёлой поступью с остальными воинами начал движение вперёд. Вот он уже смог различить лица солдат железного отряда и выбрал своего врага, жаждая поразить его. Противник тоже заметил Пинхаса. Весь закованный в броню, покрытую кровью своих врагов, амореец нацелился и ударил копьём. Левит закрылся щитом и отвернул в сторону.

Наконечник пробил защиту и то ли затупился в ходе сражения, то ли сил железному воину уже не хватало, остановился перед телом израильтянина. Бросив щит, Пинхас лишил своего противника копья и поразил его своим дротиком прямо в лицо с быстротой, с которой охотник поражает дичь. Враг, падая на землю, увлёк за собой левита.

Сзади уже напирали следующие ряды, и сын Елеазара оказался на земле. Он пытался подняться, но каждый раз его сбивали с ног свои же собратья.

В голове Пинхаса промелькнула только одна мысль: «Примет ли меня Бог в своём войске, если я погибну не от руки амореев, а будучи растоптанным своими же?..» От этой мысли так горько сделалось в душе его, ибо он желал либо жить в народе своём, либо, погибнув в бою, попасть к своему Богу. Тень сомнения смутила его душу.

Тогда Пинхас в бессильном отчаянии произнёс молитву — и словно в ответ на неё, увидел свой щит, лежащий в двух шагах, пронзённый копьём неприятеля. «Вот ответ от Него! Копьё врага — путь к спасению! Возьму его как опору, а не как оружие!» — приняв эту мысль, воин протянул руку, схватил торчавшее древко копья и мощным рывком поднялся на ноги.

Вокруг него наступали воины, которых он уже не знал, его отряд ушёл вперёд. Вынув меч, Пинхас занял место уже в новом строю, но вступить в битву ему было не суждено. Он чувствовал, будто бы сам Бог народа его сражается на их стороне. И тут, как бы подтверждая чувства воина, по армии израильтян пронёсся радостный клич: «Царь амореев упал с коня!» Упавший царь словно дал сигнал к отступлению. «Царь ранен!» — пронеслось над войском врага. Пусть Сигону и помогли подняться, но он решил спастись бегством.

Побежал царь — побежало и войско, никто из начальников не смог подхватить командование. Теперь уже израильтяне гнали и поражали врагов без какого-либо вреда для себя. Вся долина была усеяна телами амореев, лишь знатные всадники смогли спастись бегством.

Тело царя нашли в стадиуме от места, где его поразили израильтяне. Ран на нём было великое множество. То ли все они были получены в бою и он истёк кровью, то ли был растоптан своими соплеменниками в общем смятении, узнать это теперь невозможно.

Битва была выиграна. Моисей приказал павших в бою израильтян похоронить по всем обычаям в этот же день до заката, а родственникам запретил оплакивать их. Убитых в бою врагов велел предать земле отдельно. «Они родня нам, принявшая служение богам ложным!» — говорили левиты. Противников, поражённых при бегстве, не хоронили, оставив диким зверям и птицам.

Оружие, железные наконечники стрел и дротиков — всё было подобрано. Пинхас получил копьё поверженного врага, показав десятнику щит и убитого аморейца со своим дротиком. Начальник, похвалив, согласился. Теперь оно должно было принадлежать тому, кто убил аморейца.

Тело царя Сигона было выставлено на всеобщее обозрение, дабы все видели, что бывает с тем, кто противится народу Израиля и Господу Богу его.

* * *

На этой приятной мысли сторожа застал рассвет. Сжав своё копьё, он в который раз с любовью рассмотрел тонкую работу аморейских оружейников. Затем Пинхас обратил взгляд в сторону пустыни, где увидел две приближающихся фигуры. Увидел их ровно на таком расстоянии, на котором не получил бы наказания от своего начальника за не должную для охранника рассеянность.

— Стойте! Кто вы такие и какое дело привело вас сюда?! — окрикнул страж скинии путников.

Глава 2. Царь Балак

Богато царство Балака и народ моабитский. Красивы дворцы его, мудры учёные мужи, знающие множество тайн, а женщины же прекрасны! Храмы Баала и Ашеры полны всякого добра, стены городов одеты в камень и возвышаются над домами. Потомки великих людей живут в городах тех. Прекрасна и столица, славный город Дибон. Колонны дворца вздымаются вверх и, кажется, подпирают само небо. Много во дворце царя Балака, сына Ципфора, золота и серебра, а простой кубок или кувшин стоят дороже вола. Воины, охраняющие дворцы и храмы, одеты в сияющие доспехи, но не воинами славен Моаб. Славен же он богатствами, что стекаются в царство и остаются там, как вода во время дождя, достигая Иордана, попадает в море. Вечный праздник царит во дворце Дибона! Пиры да веселье правят там, вино течёт рекой и нет недостатка в яствах, а хмельные красавицы услаждают взор гостей.

Красивы города Моаба! Зиккураты, ступенями уходящие в небеса и жертвенные алтари служат предметом зависти у соседних народов. Достоинство жрецов перед людьми неоспоримо, как и их сакральная связь с Баалом и Ашерой, кои являются защитниками народа сего.

* * *

В праздных пирах проводил свои дни правитель Моаба — Балак. Дела государства заботили его всё меньше. «К чему быть царём, если у тебя нет времени выпить доброго вина?» — шутил он часто. Подданные смеялись над его шутками и вторили царю, всячески пытаясь угодить. Всех, кто докучал царю «докладами, навевающими лишь печаль да беспокойство», он отдалил от себя, оставив только тех, кто умел распорядиться на пиру своим временем.

Единственным, кого царь не смог заменить, был командир его армии Цеф. Старый солдат, который прошёл не одну битву и служил ещё при отце Балака — Ципфоре. Никто из иных подданных не желал, да и не смог бы командовать воинами, ибо ратное ремесло — дело не только опасное, но и тяжёлое. Даже в мирное время следить за грубыми солдатами, держа их в повиновении, было сложно — это требовало от командира много времени и трудов.

На пирах же Цеф бывал недолго, только чтобы почтить своего царя. После чего удалялся, ибо разнузданное и легкомысленное веселье не приходилось ему по душе. Впрочем, и царь, хотя и не мог не пригласить командующего войском, однако не испытывал разочарования, если тот по каким-то причинам покидал праздник, так как этот старый воин наводил на него и его гостей лишь скуку. Часто приходилось командиру терпеть от царя насмешки по поводу неудачной войны с царём Сигоном, в которой моабитяне уступили амореям город Хешбон.

Остальные же советники, хотя и мало смыслили в чём-то, кроме карманов своих хитонов и хорошего вина, но были более любезны царю. Среди прочих выделял правитель Моаба жрецов. Он считал богов за покровителей царства моабитян, лишь к гаданиям и советам служителей при храмах относился Балак с почтением и полной серьёзностью.

Царь и сам знал, как должен был идти дым от алтаря в знак того, что боги приняли жертву. Кроме того, владыка Моаба ведал, как правильно выбрать жертвенное животное. В важных вопросах касательно государственных дел он полагался на предсказания и слова толкователей, а также верил в своё божественное чутьё более, чем в свой разум или же реляции советников.

Доклады, хотя и делались на совете, но всё более и более приобретали формальный тон и к жизни государства касательства имели мало. Царю их было слушать скучно, а голос военачальника и вовсе вызывал раздражение.

«Вечно этот старик чем-то недоволен!» — часто повторял Балак.

«Проще вернуть дождь на небо, нежели заставить его испытывать радость, о царь!» — хором вторили советники.

Но предпринимать что-либо, кроме как сетовать на свою судьбу, пославшую Балаку такого упрямого подданного, он не собирался.

Итак, правление владыки Моаба свелось к одному сплошному празднику. Пиры сменяли обряды поклонения богам, с той только разницей, что последние проходили в величественных храмах, а не во дворце самого царя или одного из его приближённых.

На одном из таких пиров и застала царя весть о сражении амореев с народом Израиля.

Царь восседал на мягких подушках в окружении советников и рассказывал смешную притчу «О мудром звездочёте и говорящей ослице».

— Ах, царь, как возможно говорить с ослицей?! — веселились его подданные.

— Никому из смертных это не удавалось. Видимо, он беседовал сам с собой и бил несчастное животное за то, чего оно не говорило! — пояснял Балак.

— А в чём же подвох? — интересовались хмельные советники.

— А в том, что не стоит служить людям, слишком часто глядящим на звёздное небо и не смотрящим на землю, ибо они будут за свои мысли бить тебя! — засмеялся царь.

— Истинно так, нам боги отвели место на земле, а за небесным сводом пусть смотрит звездочёт, — веселились гости во хмелю.

Окружавшие Балака вельможи разом посмотрели на звездочёта, но тот, уже с кубком вина, был в окружении красавиц и совсем не слушал притчу, к общему смеху остальных.

В этот момент в дверях показался муж. Одежда его не была подобающим образом подобрана под прекрасный интерьер огромного зала. Стражники сначала не желали пропускать оборванца, но один из людей в окружении царя узнал своего раба, и вестника допустили на праздник. Мало кто обратил на входящего внимание, но сам царь с некоторым раздражением посмотрел на него.

«Говори! И клянусь Баалом, если весть не достойна моих ушей, ты выпьешь два кувшина вина и будешь танцевать среди женщин на нашу потеху», — сказал царь, вызвав смех среди тех подданных, кто услышал его.

— Владыка мой, добрую весть принёс я тебе! Царь Сигон, да проклянут боги всё его потомство, был убит какими-то дикарями близ города Иаац, — с радостью произнёс вестник, глядя на царя.

— Ах, отец наш, этой новостью боги благословляют твоё правление! — воскликнул верховный жрец, что сидел рядом и всё слышал.

Царь на мгновенье изменился в лице. Когда к нему пришло осознание произошедшего, он, подняв чашу, торжественно возвестил:

— Да, наш враг мёртв!

— Как же то произошло? — стали расспрашивать благовестника окружающие.

— Это произошло в сражении, мой царь! В этой битве погибла его железная пехота, а также амореи лишились колесниц! — отвечал посланник.

— Кто же мог разбить его в сражении? Что за народ? Я не имел вестей о военных походах, — перестав смеяться, спросил царь.

— Не могу сказать, владыка, и прошу простить меня. Народ этот вышел из пустыни и среди народов не значится. Известно только, что дикари просили лишь разрешения у Сигона пройти по его земле. А если верить слухам, они и вовсе не желали затевать вражду с амореями, считая себя их роднёй. Но Сигон то ли из страха, то ли из гордости, отказал детям пастухов, и те решили сразиться с ним. Боги же, видимо, из благоволения к тебе, прокляли царя амореев и предали в руки врагам его. Теперь я здесь стою перед тобой, мой царь, и говорю тебе радостную новость о смерти врага твоего, что забрал земли народа нашего лишь благодаря колдовству Билама, — молвил вестник.

— Ну что ж, пусть сегодня вино льётся рекой! А завтра будем держать совет, как нам забрать обратно то, что взято от царства нашего у правителя, который был до меня, — вновь поднимая чашу, сказал Балак.

— А как быть с вестью этой? Держать её в тайне? — спросил гонец.

— Новость эту пусть разнесут всем, а тебя наградят, и покинь зал сей, ибо смрад от тебя пугает меня и ближних моих, — смеясь, приказал царь моабитский.

Смех царя волной разошёлся по его подданным. Веселью не было конца. Общий шум и радость поглотили весь зал, когда новость дошла до последнего раба. Музыка и вино были истинными властителями в остаток дня для царства Моаб.

* * *

Утро застало Балака в постели. Слуги не решались его будить, да и какой был прок государству от хмельного царя? Встав около полудня, владыка Моаба с трудом вспоминал, что было в день, предшествующий этому.

— Царь, с самого утра тебя дожидается командующий войском Цеф, — сказал ему один из рабов.

— Что нужно этому беспокойному старику от меня в такой день? — лениво спросил правитель.

— Цеф говорил, что сегодня было назначено заседание совета, на который никто не явился, кроме него, потому он решил прийти и потревожить тебя. Нам прогнать его, сказав, что владыка занят? — спросили рабы.

— Скажите, заседание непременно состоится, но позже. Я пошлю за ним, — ответил Балак.

Встав и несколько придя в себя, он с трудом силился понять, что было вчера и сам повод, по которому собирался совет. Когда же события прошедшего дня из отдельных картин стали складываться в одну, царь вспомнил про радостную весть о разгроме амореев неким народом, пришедшим из пустыни. Память вернула ему мысли и об убитом Сигоне, который некогда наводил страх на всю округу. Улыбка озарила лицо Балака.

Не стоит теперь бояться, что Сигон или потомок его вновь пойдёт войной на Моаб со своими страшными колесницами и закованными в железо воинами. Мир и спокойное правление до конца веков ждёт Балака и царство, по милости богов отданное ему.

«Известите всех приближённых о заседании совета, кое состоится завтра, когда солнце будет в самом верху неба», — сказал царь, и радостные мысли более не оставляли его до конца дня.

Впрочем, Балак более и не утруждал себя серьёзными делами, если не считать приглашение верховного жреца храма Баала. Ему должно было определить по гаданиям, когда боги будут наиболее благосклонны и можно будет забрать город Хешбон и окрестности его у поражённого неведомым народом царства амореев.

Глава 3. Совет Моаба

Зал высокого совета царства Моаб представлял собой обширное круглое помещение с огромным прямоугольным столом. Дальним концом стол упирался в стену, так что во главе его мог сидеть только один человек — царь. Вдоль длинных граней стола стояли по шесть богато украшенных стульев для его заседателей.

В совет при правителе Моаба входили два верховных жреца храмов Баала и Ашеры, что сидели справа и слева от царя, главный советник, звездочёт, шесть наместников городов из князей моабитских, казначей, смотритель рынков и караванных путей, начальник над воинами и крепостными укреплениями. Место последнему было самоё дальнее от царя.

Первым в зале собрания появился Цеф — долгий час он был единственным, если не считать раба, который принёс ему воды. Солнце перевалило за половину неба, и в зал совета стали неспешно приходить служители царя. Спустя полтора часа вельможи всё же собрались, ожидая Балака и жрецов.

Царь появился в добром расположении духа, ибо служители Баала заверили его, что гадания были благоприятны и боги приняли жертвы.

Совет встал и приветствовал царя, вошедшего в зал. Балак занял своё место во главе стола и знаком показал, что его подданные могут сесть.

Предстоящее собрание его тяготило. Балак философски принимал это как неизбежную участь любого правителя, считая дело уже решённым. Осталось лишь послать небольшой отряд всадников оповестить жителей Хешбона о том, что их берёт под своё покровительство царство Моаб. Необходимо ещё решить рутинные вопросы о должностях и налогах, а также принять клятвы верности от знатнейших граждан города. В своих мечтах он даже полагал вернуть туда столицу через некоторое время и таким образом увековечить своё имя в истории народа моабитян как «собирателя земель».

— Итак, две ночи назад я получил важную весть, — начал царь. — Новость эта принесла радость в моё сердце, как и в сердца моих подданных! Беспечный и горделивый царь амореев Сигон был убит в бою с пустынными людьми. С ним же погибла большая часть войска. Стадо, оставшееся без пастуха, было совершенно истреблено. В том ясно вижу благословение богов, кои покровительствуют нам. Осталось решить, сколько всадников пошлём мы в Хешбон и кто из мужей нашего царства примет ключи от города, — завершил свою речь Балак.

Первым, согласно заведённым правилам, должен выступить главный советник царя Адлай. Встав, он поклонился Балаку.

— Да пошлют боги нашему царю долгие годы жизни и счастливое правление! В известии этом вижу я, как и мой царь, благоволение богов, коих мы почитаем. Не зря наш владыка строил зиккураты и храмы по всей стране моабитской, а лучший скот и вино были жертвенной усладой пред ликом наших божественных покровителей. Жрецы Моаба преуспели среди прочих в служении Баалу, а жрицы при храме Ашеры — самые прекрасные из всех видимых мною. Что же касается дела, то нет сомнения, что во главе всадников должен поехать я, если, конечно, мой царь сам не желает получить ключи от города! — На том речь главного советника царя была окончена, он посмотрел на Балака и уловил на его лице удовлетворение от сказанного.

Далее выступили наместники городов, которые также предложили себя в командиры отряда всадников, если на то будет согласие и воля владыки Моаба.

Затем своё слово сказал смотритель караванов и доложил царю, какие прибыли принесут в его казну новые торговые пути. После чего казначей довёл до всех, сколько денег нужно на снаряжение отряда, чем ввёл совет и самого царя в скуку.

Звездочёт сообщил, что как только его ушей достигла весть из Амореи, то, не теряя ни часа ночи, он с учениками стал наблюдать за небом и луной. После всех наблюдений смотритель сделал заключение, что звёзды благоприятствуют царю в его делах, а красноватой неполной луной можно пренебречь, так как она уже стареет, а всем известно: убывающий месяц не говорит правды.

Царь был весел до того момента, когда встал со своего места Цеф. Начальник над войском обвёл взглядом всех присутствующих и посмотрел на царя, словно тот должен был дать команду для начала его речи.

— А что же скажет нам командующий? Или он тоже хочет возглавить отряд всадников и въехать на золотой колеснице в Хешбон? — язвительно спросил царь.

— Мой царь, — начал командующий, — боги поставили тебя над нами, а меня же над войском твоим! И я буду говорить то, что велит мне мой долг воина! Тебе, владыка, уста твоих советников сказали достаточно для радости, но я не могу разделить их восторг с тобой.

Царь тяжело вздохнул и прервал речь военачальника.

— Уж не хочешь ли ты сказать, что не рад смерти нашего старого врага? — с досадой произнёс Балак.

— Нет, государь, — прямо отвечал начальник над войском, — я не рад!

В совете поднялся ропот, но Цеф, повысив голос, продолжал:

— И не рад я потому, что никто не знает, с кем столкнулись амореи! Что это за народ кочующих пастухов, который смог уничтожить железную пехоту, колесницы и самого царя Сигона?! Царь же их, хотя и был врагом, но врагом нам известным и предсказуемым — врагом, чтившим договоры и клятвы! И, напомню, он был сильнее нас! А люди, что вышли из пустыни, оказались сильнее его! А что знаем мы о народе том? Кто они? Сколько их? И куда дальше направят свой взор? Тут делят город, ещё не взятый и не оплаченный ни единой жизнью наших солдат, а меж тем как бы нам не потерять всё царство и людей наших. Оттого, царь, прошу тебя, отправь немедленно лазутчиков в стан пустынных дикарей и в окрестные селения близ стана его. К ним самим направь послов с дарами, дабы узнать нам о народе том. Вели тайно собрать войско, а всех мужчин, кто может быть воином, вооружи в домах их! Прикажи купцов и пришлых людей проверять страже в городах и селениях, ибо думается мне, что враг уже сделал сказанное мною сейчас, — так закончил свою речь старый воин.

Первым заговорил царь. Он уже не был так весел, как час назад.

— Что же скажут мои хранители веры? — обратился Балак к жрецам.

Жрец Баала встал, почтительно и церемонно поклонился владыке Моаба.

— Слова военачальника разумны, если забыть о наших покровителях Баале и Ашере! Они, мой царь, не допустят того, что было сказано сейчас, — начал верховный жрец храма Баала. — Да, мы проиграли войну Сигону, но только проклятие колдуна из города Фафур, что на реке Евфрат, помогло ему взять город. Так был ли он сильнее нас без того чародея? Ответь нам, командующий Цеф? — язвительно спросил хранитель веры.

— Раз угодно верховному жрецу, то я охотно отвечу! Да, мы были слабее амореев, ибо сильные не прячутся в каменных башнях! А теперь ты мне скажи, служитель Баала. Какое войско есть у богов наших и будет ли оно сражаться за нас? — гневно произнёс Цеф.

— Ты богохульствуешь, начальник над войском и крепостными укреплениями!.. — начал было верховный жрец, но ему не суждено было продолжить.

Царь поднял руку вверх в знак того, что все споры закончены:

— Тихо! Я царь народа моаб, его защитник и ставленник великого Баала и жены его Ашеры, Балак, сын Ципфора! Велю вам, рабам моим, коих сами боги послали мне в помощники, сделать следующее: принести благие дары защитникам Моаба, по семь волов на семи жертвенниках близ Кериаф-Хуцора. Испросить благословение у них для меня и народа нашего. Послать отряд в пятьдесят всадников и две сотни пеших воинов во главе с первым советником Адлаем в город Хешбон. Направить соглядатаев в земли амореев и земли вкруг народа, что был палачом царя Сигона. Да велено будет им смотреть лучше и не утаивать ничего. Командующий Цеф отвечает за то, пусть делает всё по разумению своему, да пошлют боги ему мудрость. Всем же купцам и прочему пришлому люду получать разрешение на вход в города, за то ответ держит смотритель рынков и караванных путей; делать надлежит так, чтобы не вредить торговле.

На том царь закончил свою речь. Войско не было собрано, и не был дан сигнал начала подготовки к войне. Так, следующий день в царстве моабитян был похож на предыдущий. Однако в душе царя было посеяно зерно сомнения, и страх перед неизвестным народом из пустыни стал прорастать в ней.

Глава 4. Хозяева Хешбона

Когда солнце было уже готово покинуть небо и краем своим цепляло землю, чтобы спрятаться на ночь, отряд всадников во главе с Адлаем приблизился к Хешбону.

Ворота оказались открыты, не было в них стражи и движения людей. Бывшая столица пустовала. Пепел и разрушения встретили отряд моабитян. Некому теперь было вынести ключи от мёртвого ныне города, лишь бездомные собаки бродили меж улиц. Следы насилия и борьбы — вот что увидели посланники царя Балака. Некоторые дома имели следы от огня, но в целом Хешбон не был разрушен.

Неподалёку расположился лагерь кочевников, из него вышло несколько вооружённых мужей и направились к отряду.

— Мир вам, воины. Что случилось с городом сим, и чем он прогневал богов? — произнёс первый советник.

Он уже стал понимать, что говорит с победителями. Другого и быть не могло, потому как побеждённые были мертвы.

— И тебе мир, только Бог один, и нет у него братьев, сестёр или жён! Назови себя, всадник, и к какому народу ты принадлежишь? — отвечал воин, который одеждой вовсе не походил на знатного человека.

— Я главный советник при дворе Моаба, Адлай, раб царя Балака, сына Ципфора. Здесь я по приказу его смотреть город сей, что был столицей врага нашего владыки амореев — Сигона. Ибо дошли до нас слухи о смерти его, — отвечал советник.

— Я Исаак, начальник сотни, и рад, что вы не подданные Сигона, значит, и нам не враги. Вы можете остаться здесь сколько вам нужно или занять дома те, которые пожелаете, мёртвых нет в городе. Располагайтесь лагерем, а завтра утром ждём тебя гостем, но не думайте ничего против нас, — говорил воин.

— Скажи, начальник сотни, я могу говорить с вашим царём или с тем, кто над вами? — спросил главный советник.

— У нас нет царя, а есть тот, кто ведёт нас, имя ему Моисей, он сейчас не с нами. Мы можем тебя проводить к нему, это в двух днях пути отсюда. Мой начальник даст тебе завтра людей, если пожелаешь. А пока отдыхайте с дороги и не покидайте города и окрестностей его, — сказав это, Исаак развернулся и ушёл.

Отряд расположился лагерем вне стен. Как только тьма стала опускаться на землю, первый гонец отправился в Дибон с вестью о том, что город Хешбон уже взят неизвестным народом.

Ночь была тихой, и моабитяне видели, как завоеватели земли амореев в своём лагере начали разводить костры. Сначала то тут, то там вспыхивал алый светлячок, словно отражая на земле редкие звёзды ночного неба. Спускавшийся мрак позволял зажигать больше звёзд, ибо любой человек знает, что небесные светлячки боятся солнечного света. Костров в лагере также становилось всё больше. Было похоже, будто два мира, земной и небесный, тянутся друг к другу точками золотого света маленьких созданий. Эти точки выхватывали из мрака всё больше и больше места, пока два мира не слились в один.

Первый советник царя с трепетом и ужасом смотрел на огромное количество костров, слившихся воедино со звёздным небом.

«Как же многочислен народ сей, что вышел из пустыни. Отчего никто не знал о нём до сих пор? Кому под силу было скрыть их?» — с ужасом и восторгом говорил он ближним своим.

* * *

Утро было испорчено сильным ветром, он надувал полы шатров, осложняя жизнь людям и скоту. Поднятый его порывами песок забивался всюду, куда мог дотянуться тысячами своих шершавых пальцев. Из лагеря моабитян отделились два всадника, они неспешной рысью пустили коней в сторону повозок новых хозяев аморейского царства. Подъезжая к кочевой стоянке, всадники были остановлены стражей.

— Я был вчера приглашён гостем начальником сотни Исааком, — сказал стражникам советник царя.

— Ждите здесь, мы известим его, — ответил один из стражей, в то время как второй уходил доложить своему начальнику об их прибытии.

Спустя какое-то время посланник возвратился и, приняв коней, повёл гостей в шатёр, что стоял в центре лагеря.

Войдя под навес, гости были встречены командиром сотни, который представил советникам царя своего начальника, находившегося здесь.

— Вот, господин мой Лазарь, люди, о которых я говорил тебе. Они прибыли из царства Моаб и были врагами Сигона. Я вчера пригласил их к нам быть гостями, — сказал командир сотни главе колена.

— Это глава наш и начальник колена — Лазарь! Он стоит над людьми в лагере, и вы под защитой его, — показал рукой сотник на своего командира, обращаясь к посланникам царя Балака.

Лазарь жестом пригласил гостей сесть, те в ответ поклонились и заняли отведённые им места. Первым заговорил хозяин.

— Приветствую посланников Балака под крышей шатра моего. Сейчас принесут воды, чтобы пить, и женщины сделают козлёнка для нас, а пока скажите, как долго шли вы до города этого? — спросил глава колена.

— Благодарим господина нашего Лазаря за крышу, воду и еду. Мы шли пять дней, делая остановки, чтобы ждать тех, кто не имеет коней, — ответил главный советник царя.

Тут принесли воды и еды. Гости помолились по обычаю земли своей, чем смутили хозяев, но всё же те не дали волю гневу, вознеся молитву с благодарностью за еду Господу. Пока ели и пили, разговоров не вели. Хозяева ели быстрее, посему они из вежливости ждали, пока гости закончат трапезу. Когда с едой было покончено, гости попросили воды умыть руки, чем удивили Лазаря.

— Воду для мытья рук вам подадут, но по обычаю земли моей вода слишком ценна, и ни я, ни народ мой лица, тела и рук не умываем, — сказал он и дал знак для того, чтобы принесли воды.

— Прошу простить господина шатра сего, что смутили хозяина просьбой своей, да пошлют боги благословение ему и дому его, — сказал главный советник моабитского царя.

— Каким богам вы молитесь? — сурово спросил начальник колена.

— Среди прочих мы более всех почитаем Баала и Ашеру, — ответили гости.

— Ну, тогда можете благодарить их, что вы гости под моей крышей. Впрочем, это не поможет, боги ваши — ложны, и мы не служим им. А впредь знайте, что Бог один и только он Творец судеб людей и народов, — ровным, но твёрдым голосом сказал хозяин.

— И второй раз просим простить начальника Лазаря, коего не хотели мы оскорбить в доме его, — недоумевая, произнёс Адлай.

— Не будем об этом. Так для чего послал вас ваш царь? Что вы хотели в городе, который Господь отдал в руки нашего народа? — продолжил задавать вопросы Лазарь.

— Господин мой, царь Балак, сын Ципфора, послал рабов своих смотреть город сей, ибо слух дошёл до ушей его, что повержен враг наш нечестивый. Мы прибыли смотреть, так ли это, — отвечал царский советник.

— Ну что ж, город перед вами, и в нём будет жить народ Израиля. Не было у Бога умысла дать нам царство амореев, мы лишь смиренно просили Сигона дать нам пройти через страну его в землю, обещанную нам Господом. Клялись платить серебром или скотом за воду и пищу. Как ни трудна жизнь кочевника, но не думали мы нарушать данного слова. Высокомерно отверг царь амореев все клятвы и обещания, вооружил весь народ свой, выйдя на нас при Иааце. Не оставил выбора народу моему, отчего разгневал Бога. Пророк наш велел поразить Сигона с войском и всеми людьми его. Остальное вам известно, — говорил начальник колена.

— А что за землю обещал вам Бог ваш? — задал вопрос Адлай.

— Этого я не могу вам открыть. Нас ведёт тот, кто может говорить с Ним. Имя ему — Моисей. Стан его в двух днях пути отсюда, если угодно моим гостям, я могу дать людей, они проводят вас, но не помышляйте ничего против нас и не почитайте богов своих при нас, — молвил Лазарь.

— Так что же за народ твой? — спросил ничего не понимающий советник.

— Мы народ без земли, и Бог даст нам землю без народа! Ранее были мы рабами фараона, но Он вывел нас рукою крепкой через пророка Моисея. Скажи царю своему, чтобы не делал того, что делали амореи, тогда будет жить он и люди его. На том оставляю вас в жилище моём, а мне же пора, — так сказал глава колена и встал.

— Можем ли мы идти из шатра твоего? — испуганно спросили гости.

— Я не держу и не гоню вас. Оставайтесь сколько пожелаете, а если вам нужен проводник, то дайте знать сейчас, — остановившись у выхода из шатра, отвечал хозяин.

— Нет, благодарим тебя. Мы сами найдём дорогу, так как знаем места эти, скажи только, куда нам следовать? — отвечал советник Балака.

— Идите в сторону, где Иордан впадает море. Не дойдя до реки, увидите стан, похожий на наш, там и будет Моисей — пророк от Бога, с ним первосвященник Елеазар и Иисус, сын Навин. Они знают и могут говорить, где земля та, — так сказал Лазарь и вышел из шатра.

Вскоре и гости вслед за хозяином покинули палатку израильтянина.

В сумерках уходившего дня лагерь моабитян снялся. Не делая остановок, всадники, оставив пеших воинов и обоз позади, отправились в обратный путь рассказать своему царю, что видели они у города Хешбон.

Глава 5. Билам

Куда были изгнаны Отцом Народов первые люди из Эдемского сада, неведомо никому, но нет сомнения в том, что земля эта находилась между двумя великими реками — Тигром и Евфратом.

Вот место на всей земле, которое делается обиталищем души рода человеческого.

На одной из этих рек и жил пророк Билам, сын Беора. Был он лет уже преклонных, но крепко стоял на ногах. В речах был сдержан и мудр, в богатстве не знал недостатка. Сокровища свои нажил тем, что имел дар от Бога знать наперёд будущее человека. Мог он испросить у Господа благословение или проклятье для людей или же целого народа. Зеркала из серебра служили ему мостом между миром людей и тем миром, который для многих смертных недосягаем, пока их сердце бьётся.

Любовь Господа к Биламу была так велика, что не только он слышал Создателя, но и Создатель слышал его, а порою приходил к пророку, когда тот смиренно просил его быть гостем.

Дом Билама более походил на дворец. Ходили слухи, что хозяин построил его умышленно меньше покоев царя, дабы не оскорблять монарха своим величием. Много залов, спален и комнат было в жилище у пророка. Комнаты эти никогда не пустовали от людей, которые были гостями и в ожидании волхвования могли провести под крышей не одну ночь. Отдельно стояли конюшни и верблюжьи загоны, где пришлые люди поили вьючных животных. Широкий сад был бережно ухожен рабами Билама. В нём часто любил гулять пророк и предаваться мыслям об устройстве мироздания, человеческой природе и о Великом Создателе, который так всё устроил.

День Билама обыкновенно начинался с простой молитвы в благодарность Богу и скромной трапезы после умывания лица. Далее начинался приём желающих знать, что будет.

Не всем Билам раскрывал будущее, но кому открывал, говорил так, что всё сбывалось. Плата за приём вносилась независимо от того, скажет что-то пророк либо промолчит вовсе. Однако не было случая, когда бы даже самый скупой и знатный господин обвинял гадателя в жадности и стяжательстве. Авторитет его был бесспорным, ибо слухи о силе пророка были более дел его. За постой денег он не брал, считая всех, кто под крышей своей, гостями. Итак, смотря в зеркала, он открывал грядущее. Видел же так далеко, как только возможно было природе человеческой.

Сам же он молвил про себя: «Напрасно вы помышляете, будто видит Билам. Билам ваш — слепец без Него. Только Единый открывает мне будущее, Он решает, показать его или нет. Я лишь зубец скульптора под ударами молотка. Оставьте говорить славу мне, а воздайте Творцу за милости Его». Так молвил он всякий раз, когда кто-то восхвалял его как великого волхва.

Бабилон славился своими прорицателями и гадателями. Кто-то мог узнать судьбу по лопаткам животного, кто-то, подобно Биламу, смотрел будущее через зеркала. Гадатели по птицам и дыму от жертвенного огня — вот те, кого можно было найти на улицах сего славного города за любую плату и на любую потребность.

Были ли правдивы гадатели те или пользовались простодушием людей, нельзя знать достоверно, но то, что страна между двух рек была в лучах славы колдунов и провидцев, можно сказать наверняка.

Со всех концов страны и со всех окрестных царств стекался люд, дабы знать то, что должно случиться, проклясть врагов либо благословить друзей и ближних в делах их.

Город Фафур на реке Евфрат был домом пророка, и в редкий день пустовал зал с зеркалами. Гости его, знатные из знатнейших, были рады отдать сокровища свои за время, которое гадатель проведёт с ними. Случалось, и бедному человеку мог помочь пророк советом, если велел ему Господь, — в том находил он пользу для души своей.

Сегодняшний день походил на все остальные в доме Билама. На волхвование пришёл богатый купец. Не раз он был в доме прорицателя и снова посетил его в поиске совета.

— Я прошу у хозяина покоев сих узнать, когда цена на пиво и вино будет выше обычной? В какую страну лучше везти товар мой? Будут ли бури в пустыне и нужно ли тратить больше денег на охрану? — так просил купец.

— Стоит ли по таким делам идти ко мне, друг мой? Ты лучше меня должен знать, в какую пору и где лучше продать твои напитки, к чему тут гадания? — учтиво отвечал Билам.

— Всё же я имею желание, чтобы ты мне сказал и благословил меня перед своим Богом, — настаивал купец, выкладывая золотые монеты на стол сверх оговорённого.

— Это лишнее. Я уже взял плату за очи мои, посему будь как ты скажешь, — сказал Билам.

После произнесённого он взял два зеркала, поставил их друг против друга, попросил купца не тревожить его. Далее зажёг светильники тусклым светом и закрыл окна. После чего стал тихо что-то напевать на языке, которого не знал никто из живущих, кроме пророка. Казалось, в этот момент Билам был не здесь, лицо его странным образом отражалось в зеркалах, глаза стали неподвижны и веки более не смыкались. Ни один мускул волхва не подавал признаков жизни. Он словно застыл, как будто это был не человек, а мумия, в создании которых нет равных жрецам с Нила. Так сидел Билам долго. Купец, хотя и был тут не раз, не уставал поражаться тем, как этот неподвижный человек мог тихо петь на непонятном языке. Отражаясь в зеркалах с пламенем, Билам проваливался в мир, неведомый никому.

Сколько времени прошло с начала волхвования, сказать было трудно. По окончании Билам повернулся от одного зеркала к другому, посмотрел каким-то неосмысленным взглядом и встал.

Купец при этом заметно оживился, вопросительно смотря на Билама. Тот же выглядел уставшим, но всё же одарил гостя жестом, прося подождать, пока он полностью вернётся в мир людей.

— Что ж, видения мои странные и не все мне ясны, но, может, тебе будет понятно, что показал мне Господь. Было прозрение мне, как вино в твоих кувшинах превращается в кровь, а пиво в слёзы. Я видел неких людей с видом, мне не знакомым, опускающих мечи и копья свои на кувшины и кубки. Железо будет превращаться в золото или серебро. Владевшие же ранее всем не устоят, так не спасёт их ни золото, ни железо. Благословить тебя на торговлю вином не в моих силах, ибо Господь не благословляет. Но есть одно царство, где можно продать его за цену добрую — страна Моаб. Не ходи туда ради мзды, ибо будет прокляты там плоды труда виноделов и пивоваров, — так сказал пророк, глядя гостю в глаза.

— Признаюсь, добрый мой господин, я разочарован. Думаю, зря я торговлей заработал богатство своё, если не понял, что не до праздника будет народам в пределах шага верблюда от нас. Мечи и стрелы будут стоить дорого, а за вино же цену не даст никто, кроме как царь моабитский Балак, — так сказал купец, после чего удалился из зала.

Билам же мало что понял из видения в зеркалах и пребывал в замешательстве. «Какой же я пророк, если не взял в ум ничего из того, что Он открыл мне? Купец и тот мудрее меня, он всё объяснил, как будет. Но что же это за война, когда во всех царствах нет спасения от неё, и кто не покинет пределов их, того не спасёт ни золото, ни железо?» — думал он.

При этих мыслях Билам позвал раба, что был в доме его.

— Гиби́́ль, пойди в покои, где ждут меня, и извести почтенных людей, что Билам сегодня в зеркала не смотрит. Люди же эти могут оставаться у меня, возможно, завтра я приму их, — говорил пророк своему рабу.

Раб поклонился и вышел из комнаты для гадания к гостям, которые ожидали Билама.

Остаток дня пророк провёл в саду, где долго размышлял вслух. Два вопроса волновали его в этот день. Первый — уже давний вопрос о природе времени. Он долго размышлял над этим и не мог понять, что это? В чём его суть? И как, столь понятное для всех, для него с его проницательным умом время остаётся загадкой. Что есть «время»?

Второй же вопрос был более земным и менее философским, как ему казалось. Заключался он в том видении, которое было открыто ему Отцом Народов в зеркалах. Билам чувствовал, что… Есть нечто такое, чего он не знает, хотя бы и Господь приходит к нему и говорит с ним. Всё же отчего-то Он не сказал пророку ничего про войну до сего дня. И эта догадка холодным змеем вползала в его сознание, вызывая в нём ужас перед грядущим.

Смерти боялся пророк, как все живущие под небом, но был страх сильнее этого. Вдруг он никакой и не пророк, а лишь жертва собственной гордыни и иллюзий? Чувства его можно было сравнить с чувствами слепого, стоящего на краю пропасти. Он не знал чего-то огромного, но неумолимо грядущего.

И Билам взмолился: «Господь, прошу Тебя, будь гостем моим сегодня же ночью, прости своего беспокойного старика, что нет во мне терпения. По воле Твоей открыта мне часть замысла. Я словно молодой отрок, коему беспутная женщина открыла край свой наготы, и не могу совладать с собой. Огонь незнания раздирает меня изнутри. Приди же, прошу, не откладывая, хотя бы из любви ко мне».

После этих слов солнце скрылось за тучей и среди дня пошёл мелкий дождь. К вечеру ветер на своих сильных руках принёс непогоду из середины моря. Гроза взяла жезл правления над землёй, так что невозможно было разглядеть ничего в пяти локтях от глаз.

Слуги принесли в покои волхва яств и фруктов, кувшин лучшего вина и два кубка, после чего удалились.

В эту ночь Отец Народов не заставил себя долго ждать. Он пришёл гостем в дом Билама в виде простого бродячего старца. Только на одеждах Его не было дорожной пыли и влаги от дождя, да не видно было в теле следов немощи согласно возрасту. Впрочем, встреть такого человека на улице или рынке, мало кто обратил бы внимание на Него — всем видом то был обычный почтенный старец.

— Доброй ночи, пророк! Вот Я под крышей твоей, Билам, благословен дом твой и всякий человек в нём. Отчего ты печален, разве не Творец перед тобой и ты не перед Ним? Разве Я не слышу тебя? — с улыбкой приветствовал Бог.

— И я приветствую Тебя в доме моём, Отец Народов! В доме, что по милости Твоей стоит под солнцем днём и луной ночью. Всё так, но есть нечто, что смутило меня в моём последнем видении, — говорил Билам.

— Знаю я вопросы твои и слышал, как рассуждал ты, гуляя днём в саду. Что за напасть пророки эти, нет им покоя, да всё им мало, сколько правды ни открой! — всё ещё с улыбкой говорил Господь.

— Ах, я плохой хозяин. Да садись, Владыка мой, пригуби вина, отведай даров земли нашей, а после, раз будет на то милость Твоя, и поговорим, — всплеснув руками, ответил Билам.

— Будь как скажет хозяин дома, — отвечал Господь, садясь за стол, — но всё же, прежде чем есть и пить, я успокою сердце твоё. Ты — истинно пророк, и нет тебе нужды сомневаться в том.

От этих слов на душе Билама сделалось светло, он налил вина себе и Гостю и завёл разговор.

Глава 6. Разговор с Творцом

Некоторое молчание повисло в зале, где волхвователь принимал Гостя. В его голове путались мысли от вопросов. Ещё вчера Биламу казалось, что у Творца нет от него секретов и тень незнания будет развеяна светом Его мудрости. Всякий раз пророк, провожая Господа, думал, что жизнь человеческая для него прозрачна, словно вода в роднике. Однако проходило время, и новые вопросы ставила перед ним жизнь. Вот и недавно, около двух лун назад, он, глядя на то, как люди отмечали очередной праздник, кой празднуют каждый год, задался вопросом о том, что же такое «год»? И неожиданно для себя после некоторых размышлений открыл то, что ни он, ни кто-либо вокруг не понимают, что есть «время»!

Для начала Билам обратился к учёным мужам, но те не могли сказать ничего о природе времени. Они лишь говорили о движении луны и солнца и о том, что есть «жребий». Один из них утверждал, что у Бэла есть помощницы, которые прядут нити судеб, и от их длины зависят жизни людей. Надо сказать, что ни одно из этих объяснений совершенно не удовлетворило пытливого пророка, а лишь запутало его окончательно. Для большинства людей, которые его окружали, время было чем-то обычным, и они не понимали, что нужно от них столь прозорливому человеку, как Билам. Пророк был бессилен и хотел просить Отца Народов, дабы тот разъяснил ему, что есть «время». Сам же он не смог за эти две рождённые луны добиться ровным счётом ничего, а лишь, напротив, удалился от истины. Однако последнее волхвование затмило собой столь важный вопрос.

* * *

Гость выпил вина и притронулся к еде.

— Превосходный напиток! — неожиданно похвалил Он.

— Да, благодаря Тебе люди делают его — правда, не у всех оно выходит в том виде, что пьём его мы, но это вино действительно превосходно. Я рад, что горная лоза тебе по душе, — отвечал пророк.

— О нет! Рука моя не касалась солнцедарной ягоды при её превращении в напиток, то человек делал без Меня! — отвечал Творец.

— Как?! Разве не Ты даёшь нам хлеб и… — начал было Билам.

— Истинно говорю, и хлеб не от Меня! — отвечал Гость.

— И хлеб? — недоумевал пророк.

— Ах, помилуй, что тут скрытого? Я дал землю и воду, разделил свет и тьму, дал в пищу фруктов, злаков и зверей, но Я не давал вина и хлеба — сие творение рук людских, — говорил Бог.

Пророку стало несколько стыдно, что он сам не додумался до этого. Впрочем, неловкость вскоре прошла, ведь его интересовали другие, более важные вопросы. И прежде чем подступится к главному, он, набравшись мужества, спросил у Отца Народов, что есть «время».

— Ах, время, — отвечал Господь, — это ничто.

— Но если это «ничто», тогда как же лавка пекаря открывается всегда в то время, когда солнце показывает свой край на горизонте? Либо два человека могут условиться встретиться где угодно, и оба придут в срок при должной аккуратности? — не сдавался Билам.

— Тайна только в том, что Я, вдыхая жизнь в неживое, желал её совершенствования и не придумал ничего лучшего, как сделать её с началом и концом. То, что вы называете «временем», это лишь количество вращений светил между рождением и смертью. В том мире, куда Я однажды тебя позову, его нет. Ибо в мире Моём нет конца, а стало быть, и смерти. Раз нет смерти, то ни к чему суета и во «времени» нет нужды, — разъяснил Творец.

— Так разве не было способа совершенствования человека без его смерти? Ведь если человек мудреет с годами, то чем далее он живёт, тем более мудр? — подливая в кубок вина себе и Гостю, делился своими наблюдениями хозяин дома.

— Если бы слова твои были истиной… Первые люди жили более десяти ваших жизней, но мудрее не были. С каждым поколением Я уменьшал их жизнь, пока не нашёл для себя, что дети должны быть лучше своих отцов. А тот путь, мерилом которого вы называете «время», должен быть около шестисот новых лун, — отвечал Создатель.

— Но людям отведено разное количество лун, отчего так? — спрашивал пророк.

— Из великой любви к человеку. Жизнь его была бы ужасной, знай он, когда покинет этот мир. Кроме того, количество лун Я не предопределяю с его рождением, многое зависит от него самого, — осушив кубок с вином, говорил Отец Народов.

— Всё так просто, когда Ты рядом, — вздохнув, сказал Билам.

— Всё просто и когда Меня нет! Люди усложняют мир, а меж тем он прост и справедлив. Однако некоторым он кажется слишком простым, говорить про них нет нужды, а другие строят в своей голове такие картины мироздания, что заставляют порою задумываться и Меня. Мир в их мыслях необычайно интересен, но, к счастью, имеет мало общего с Моим творением. Такие люди любят объяснять простое сложным, а иногда даже поэтичным, — с некоторой досадой говорил Творец.

— Так отчего же это так? Разве не Ты сотворил человека? — вновь спрашивал пророк.

— Я, разумеется, но, сотворив, дал ему волю выбирать и думать, грезя сделать его свободным. Если бы это было не так, человек был бы мне скучен и жил бы подобно растению. Такой судьбы отец не желает для детей своих. Однако многие люди, пользуясь своей свободой, совершают поступки, которые даже Я в прозорливости своей не мог предвидеть. Так, Мне не раз приходилось ограничивать людей, — рассказывал Творец.

— Как, разве есть что-то, чего ты не можешь знать о грядущем? Ведь только минувшим днём я смотрел в зеркала, и Ты открывал мне, что будет. А тут Ты говоришь мне — есть нечто, чего не знает душа Твоя? Разве не Ты владеешь и правишь творением рук Своих? — удивился Билам.

18+

Книга предназначена
для читателей старше 18 лет

Бесплатный фрагмент закончился.

Купите книгу, чтобы продолжить чтение.