Бесплатный фрагмент - Гипноз под тульским колпаком

«Гипноз под тульским колпаком»

Пролог — Чёрные глаза

Петербург. Февраль. Вечер. Грязный снег лежал вдоль булыжных мостовых, как простыня на трупе: серый, с пятнами сажи, прошитый следами копыт. Воздух пах углём и табачной гарью, а вдалеке — от Финляндского вокзала — доносился гул товарного поезда, будто кто-то стонал под землёй.

На Литейном, у углового трактира «Скорпион», показался купец Яков Платонович Плотников — человек в возрасте, упитанный, с обритым лицом и меховой шапкой, из тех, кто держит слово и счет. В одной руке он нёс кожаный портфель с бумагами и деньгами, в другой — зонт, на всякий случай: небо над городом всегда казалось готовым плюнуть дождём.

Он вышел из трактира, сделал пару шагов к извозчику — и вдруг остановился.

У стены стоял человек. Высокий, в чёрном пальто, с шарфом, плотно закрывавшим нижнюю часть лица. Шляпа опущена. Руки за спиной.

— Простите… — произнёс незнакомец тихо, почти ласково, — Вы ведь купец Плотников?

Тот кивнул, нахмурился, крепче сжал портфель.

— Да, а вы… кто, собственно?..

— Просто прохожий. Но я знаю, что вы страдаете бессонницей, и вам сегодня снился сон про лавку вашего отца. Про ключ под прилавком. Вы проснулись в холодном поту.

Купец побледнел.

— Откуда вы…

— Тише. Всё хорошо. Всё уже решено. Ваши руки — устали держать груз. Ваша воля — хочет отдыха. Просто отдайте. Всё, что у вас есть. А потом пойдёте домой. Спокойно.

Он говорил негромко, мягко, с паузами. Как будто пел колыбельную. Плотников стоял, не шелохнувшись, потом кивнул, снял перчатку, аккуратно подал портфель.

— Благодарю, — сказал человек в чёрном. — А теперь — вы ничего не помните. Это был плохой вечер. Он закончился. Вы идёте домой.

Купец развернулся, пошёл прочь, ровной походкой. Мимо извозчика, мимо скрипящих саней, мимо афиш на стене, где значилось: «Гипноз и человек будущего. Лекция профессора Абрамсона.»

Только через два часа, уже дома, сев за самовар, Плотников вдруг понял, что портфеля нет. И что в голове — пусто, как уши после взрыва.

Вызвали полицию. К утру дело лежало на столе в канцелярии Сыска, аккуратно подшитое, с краткой пометкой на обложке: «Особый случай. Без насилия. Предположительно — внушение. Назначить Климова».

Глава 1 — Добровольное ограбление

Пётр Ильич Климов стоял у окна, читал рапорт, не торопясь — не глазами, а спиной. Он всегда чувствовал дела кожей: если шевелится где-то между лопаток — значит, не просто бумага.

В кабинете было тихо. Печка шипела — с утра топили сыроугольём, дёшево. За окном Петербург сопел и кашлял в предрассветном сумраке. Внизу, под решётками Сыскного отделения, скребли копытами лошади — извозчики дремали прямо в тулупах, закутавшись с головой. Город не проснулся, но уже плевался сажей.

Климов разогнул край рапорта, вчитался в сухой текст: «…Плотников Яков Платонович, купец, 59 лет, сообщил, что 12 февраля около 20 часов 45 минут добровольно передал незнакомому мужчине портфель с наличностью (около 3200 руб.) и важными бумагами. Насилия или угроз — не применялось. Потерпевший утверждает, что сделал это „по собственной воле, будто по внезапному разумению“. Врач скорой помощи: кратковременное расстройство памяти. Подозреваемый: неизвестен. Деталь: запах лаванды.»

Запах лаванды. Климов выдохнул через нос.

— Ну и чёрт же ты такой, если вместо ножа — духи?

Он подошёл к столу, щёлкнул портсигаром, закурил. Дым пошёл плотный, резкий. Махорка всегда помогала уловить суть. Он привык к делам с грязью под ногтями, с кровью под обоями. А тут — ни взлома, ни угроз. Только вежливость и запах.

— Всё по собственной воле…

Это было не просто странно. Это было — новое. И Климов таких вещей не любил. Новое — значит, неуловимое.

В дверь постучали.

— Пётр Ильич? — голос молодой.

— Заходи, Кулаков.

Матвей Кулаков вошёл быстро, но осторожно — знал: если Климов молчит, значит, дело серьёзное.

— Плотников пришёл. Говорит, кое-что вспомнил. Вас просит.

— Пусть войдёт. И не забудь чай — горячий, без церемоний.

Яков Платонович Плотников держался прямо, но лицо было серым. Не страх — стыд. Шапку он сжимал обеими руками, пальцы дрожали.

— Присаживайтесь. Скажите, Яков Платоныч, как всё произошло — по шагам.

Купец сел, не снимая пальто. Глянул в окно, будто надеялся, что там другой день и другой Петербург.

— Я пообедал в «Скорпионе», на Литейном. Без спиртного. Только щи да чай. Вышел, хотел взять извозчика — и тут… он. Рядом. Не вышел, не подошёл. Как будто стоял всё время.

— Как выглядел?

— Пальто чёрное, шарф серый, шляпа надвинута. Высокий. Глаза… глаза — не то чтоб страшные… но будто в них — глубина, и ты в ней тонешь.

Климов кивнул, молча, записал: «Контакт — визуальный, первый удар — взгляд.»

— Что говорил?

— Сначала — «Вы устали. Вам пора отдохнуть.»

Потом — «Всё уже решено.»

А дальше… я не помню слов. Но помню, что мне стало… легче. Как будто груз сняли.

— И вы… отдали портфель?

Плотников сжал кулаки.

— Отдал. Спокойно. Без мысли. Как будто это и был смысл вечера.

— А запах?

— Сладкий, мягкий. Как лавандовый одеколон. Но глубже. Словно аптекой пахнуло, где ребёнком лежал.

Климов поднялся, прошёлся по комнате. Подошёл к графину — отпил тёплой воды. Не потому что хотел пить, а потому что в голове начало выстраиваться: «не грабитель — а инженер воли. не просит — позволяет. не берёт — внушает.»

Он подошёл ближе к Плотникову, сел напротив.

— Послушайте внимательно. Вы попали не к вору, не к шарлатану. Вы попали к специалисту. Тому, кто изучает человека, как садовник дерево. И срезает, когда плод созрел.

Купец сглотнул.

— Я не больной?

— Нет. Вы — человек. А он умеет этим пользоваться.

— И что теперь?

Климов повернулся к Кулакову:

— Матвей. Занеси в протокол: речь преступника — медицинская, уверенная. Воздействие — по ключевым образам из прошлого. Запах лаванды повторяется. Характер действия — внушение че��ез доверие.

Плотников шепнул, почти по-детски:

— А его можно поймать? Такого?

Климов усмехнулся.

— Поймать нетрудно. Сначала — надо его увидеть. Не глазами, а точкой, где он входит в человека.

Они вышли на улицу ближе к восьми утра. Небо стянуто свинцом, лёд под ногами хрустел, как старый пергамент. На стене лавки — свежая афиша, мокрая от тумана:

«Доктор Колпаков. Публичная лекция. Внушение как форма милосердия. Вход свободный.»

Климов посмотрел, подошёл. Сорвал листок одним движением.

— Милосердие, значит…

Он сложил афишу, убрал в карман.

— Ну что ж, доктор. Поиграем в врача.

Глава 2 — Тень на сознании

Снег в Петербурге таял медленно, как будто нехотя отпускал зиму. Под ногами было мокро, тяжело, пахло керосином, мылом и чем-то кислым. Свет сквозь небо не пробивался — ни день, ни вечер, а тягучая тень над улицами, как затяжной похмельный час после бала. Всё в городе будто застыло в ожидании чего-то нехорошего.

Пётр Ильич Климов стоял у окна архивного отделения с тонкой папкой в руке. Третья за утро. Дело аптекаря Гавриила Кунца.

«Сказал: „Пожертвуйте на дело добра“. Я дал. Потом он пожал мне руку. Тёплую. Спокойную. А потом — как будто я сам снял ключ с цепочки и вручил. Я даже поклонился.»

Запах? Лаванда. Тонкая. Знакомая. Фразы? Те же, что у купца Плотникова: «Вы устали. Всё уже решено.» Климов закрыл глаза, сосчитал до трёх. Третий раз одни и те же слова. Это уже не совпадение. Это структура. Он положил папку. Открыл следующую — портниха Феодосия Парамонова. «Он говорил, как будто знает меня. Не просто знает — как будто он был там, в Тамбове, когда мне было шесть. Где мама выбирала мне платье. Я заплакала — и сняла серьги. Прямо в руку ему отдала. Он кивнул, как будто это… как будто это была сделка.»

Климов пометил: «Образ из памяти → транс → действие. Структура повторяется. Средства: взгляд, голос, запах.» Он откинулся в кресле, поднял с пола свежий номер «Петербургского листка». На первой полосе — жирным:

ГИПНОТИЗЁР НА СЛУЖБЕ ТЬМЫ?

«По своей воле отдал драгоценности»: сыск гадает, город паникует

Ниже — карикатура: пузатый купец в цилиндре вручает кошелёк монахоподобному гипнотизёру с глазами-блюдцами. В углу — подпись: «Следующий?» Климов нахмурился. Он не любил, когда писали раньше, чем нужно. А Кацман всегда писал — сразу.

Как по заказу, дверь скрипнула, и показалась его шляпа с пером.

— Пётр Ильич, — влетел Лев Исаакович, распахнув пальто, — ты видел? У нас фронт по городу!

— Ты видел себя в зеркале? У тебя стиль — как у бульварного гробовщика.

— Но читают! — Кацман вытянул газету. — Пишу — чтобы люди не сошли с ума от молчания сыскных.

— Успокойся, Лёва. Пока что у меня три «ничего» и один «непонятно».

— Слухи ползут быстрее, чем твои протоколы. Хочешь послушать, что шепчут на рынке?

Климов взглянул через него, как сквозь пар.

— Лучше скажи, кто тебе слил фамилию аптекаря. Я не разрешал.

— У меня чутьё.

— У тебя язва. И если ещё раз сольёшь — я тебя «почую» сам. И глубоко.

Кацман криво улыбнулся, отступил на шаг.

— Ладно. Но если я найду его раньше тебя — не обижайся.

— Если найдёшь, ты уже не сможешь писать. Ни рукой, ни зубами.

В тот же день Климов вызвал пострадавших повторно. Среди них — она. Евгения Аркадьевна Грачёва вошла в приёмную, как будто на генеральную репетицию: ровная осанка, шаг без спешки, лицо строгое, но не высокомерное. Актриса — без сомнения, но не переигрывает.

— Следователь Климов?

— Садитесь, Евгения Аркадьевна. Хочу уточнить. Скажите — он действительно появился прямо в гримёрке?

— Да. Представился как доктор. Сказал, интересуется психологией актёров. Говорил спокойно, но… голос был такой, будто он тебя уже слышал.

А потом — предложил вспомнить сон. Прошлое. Мать. Детство. И вдруг я… я сняла брошь. Старую. Мамино украшение. И отдала ему.

— Вы осознавали, что это — кража?

— Нет. Это было… будто я исполняю роль. Внутри. Не снаружи. Он не просил. Он позволил.

Климов записал:*«Умная. Опасно внушаема — через чувство ответственности.»

— Есть ли у вас хоть что-то от него? Бумага, имя, визитка?

Грачёва задумалась. Потом вытащила из сумочки плотный кусочек бумаги.

— Он оставил это. Сказал, что если я захочу «ещё поработать с воспоминаниями» — могу написать.

Климов взял визитку. На ней:

«Доктор А. К. Колпаков. Психолог. Частная практика. Таврическая улица, 28.»

— Спасибо. Это может стать ключом.

— Вы поймаете его? — спросила она.

— Постараюсь.

— А если он уже не человек? — сказала она тихо. — А система?

Климов не ответил. Только опустил визитку в конверт.

Вечером он вызвал Мезенцева. Старик сел, закутался в шарф, выслушал.

— Это не внушение. Это — перепрошивка воли. Человек не только делает — он хочет делать. Это, Пётр Ильич, уже не улица. Это уже разум.

— Можно защититься?

— Только тем, кто умеет сомневаться. Остальные — падают.

А наутро — новое дело. Студент-психолог. Отдал золотые часы на улице, потом записал в тетради: «Так надо было. Он прав.» У него в кармане — билет на вечернюю лекцию в Обществе Психической Гигиены. Лектор — доктор Колпаков. Климов встал у настенной карты. Четыре булавки: аптекарь, купец, актриса, студент. Они выстраивались в линию. Он знал: пятый будет. И скоро. Он также знал — каждый следующий будет проще. И если не найти источник, он скоро сам начнёт сомневаться, чего хочет — он или тот, кто смотрит через чужие глаза.

Глава 3 — Метро до подсознания