Бесплатный фрагмент - Гераклея-2

Подвиги Геракла, при возвращении с коровами Гериона

238. Гераклова дорога. Цикады

Отправившись из Флегрейской равнины к морю, Геракл провел работы у озера Аверн, священного озера властительницы подземного мира Персефоны, которая до замужества носила имя Коры. Герой почтил властительную правительницу преисподней роскошными жертвоприношениями. Торжественно заклав у Кианы в жертву самого лучшего из прекрасных краснобоких быков Гериона, он возвестил громогласно:

— По воле Ананке человеческий род был рожден для непрерывных тяжких трудов, но справедливые боги сжалились над людьми, и учредили различные праздники как время отдыха от беспрестанных забот. Я тоже учреждаю среди туземцев новый обычай ежегодно приносить жертвы Коре и в угоду сыну гроздолюбивого Вакха и волшебницы Кирки крылатому Кому справлять пышные праздники, совершая жертвоприношения, у Кианы.

Поскольку озеро Аверн имело выход в море, Геракл после жертвоприношения засыпал протоку и соорудил дорогу к широкому морю, которая по его имени названа Геракловой.

Когда же Муж сокрушительной силы прибыл на границу города Регия и Локриды и расположился на отдых после долгого утомительного перехода, то даже ему неодолимому в силе герою, стали нестерпимо докучать цикады. Эти цикады были огромные, и их было так много, что их стрекотание для изнуренного дальним походом Геракла, стало не выносимым. Он пытался с головой закрыться кожей Немейского зверя, но его каменная шкура, казалось, только усиливала и без того непереносимый стрекот насекомых.

Необорный сын Алкмены схватился обеими руками за голову и застонал — ему казалось, что источник ужасного стрекотания находится внутри его головы и может довести до безумия. И тогда несгибаемый в битвах герой простер натруженные руки к высокому небу и взмолился всемогущим богам, чтобы те сделали эту докуку неслышной:

— Боги, вы можете все, умоляю, внемлите мне. Даже пением для души самым сладостным человек когда-нибудь пресыщается, а здесь цикады огромные непрерывно громко стрекочут, и здесь их целые тучи. И все они непрерывно пилят и пилят, яро трещат и трещат! Теперь, я Стимфалид понимаю, не зря они боялись трещоток. До безумия громкий шум нескончаемый может довести кого хочешь. О, наш родитель Кронид, из властителей всех наивысший! Премудростью ты, говорят, превышаешь всех бессмертных богов вместе взятых, все из тебя истекает. Так избави, Отец, меня от этих цикад, хоть в этой области только, хоть на время, пока я тихоходных коров прогоню через Локриду и Регий!

Некоторые, как Сократ у Платона, говорят, что не годится человеку, любящему Муз, не желать слышать песен цикад! По преданию, цикады некогда были людьми, еще до рождения Муз. А когда родились Музы и появилось пение, некоторые из тогдашних людей пришли в такой восторг от этого несравненного удовольствия, что, слушая песни, они забывали о пище и даже о питье и в самозабвении умирали от голода или жажды. От них после и пошла порода цикад: те получили такой дар от Муз, что, родившись, не нуждаются в пище, но сразу же, без пищи и питья, начинают петь, пока не умрут, а затем идут к Музам известить их, кто из земных людей какую из них почитает.

Геракл всем Музам был чужд и поэтому не почитал ни одну, при этом считая, что цикады не поют, а только пилят и трещат, и их шум доводит его до безумия. Боги вняли мольбе отпрыска Зевса и сделали так, что не только тогда, но и во все последующие времена в этой области невозможно увидеть или услышать ни одной цикады. Достигнув в морском проливе самого узкого места, Геракл, наслаждаясь тишиной, переправил стада коров Гериона на залитую солнцем Сицилию, а сам переплыл через пролив, ширина которого составляет тринадцать стадиев, держа за рог быка, как о том сообщает Тимей.

239. Геракл убивает морскую Скиллу

Некоторые рассказывают, что в это время Геракл сразился со злобной чудовищной Скиллой, обитавшей в Мессенском проливе Авсонийского моря, у западного побережья Италии.

Говорят, что возлюбленная Морского Старика Форкиса трехликая богиня преисподней Геката родила ему редкостную красавицу с пепельными волосами и зелеными глазами Скиллу.

Овидий поет, что Скиллу полюбил Главк Морской и сказал, как он любит ее, но испуганно покинула бога к чувству его совсем равнодушная Скилла. Свирепствует он и, отказом ее раздраженный, к дивной пещере идет Кирки колдуньи, Титановой дщери и просит, чтоб она заклинаньем и травами заставила Скиллу пыл любовный с ним разделить! Главка морского Кирка сама давно и безнадежно любила и, радуясь всем сердцем приходу его, ей захотелось с Главком на брачное ложе возлечь, но на попытку ее к ласкам любовным его преклонить, непорочный Главк решительно отказался. И богиня-колдунья в справедливое негодованье пришла, непомерная боль терзать начала ее сердце. Поскольку Кирка с Антэротом не дружила, то Главку, любя не желала вред нанести, но разгневалась на нимфу, предпочтенную ей. Оскорбившись за отвергнутый пыл свой, Главка Кирка прогнала, и тотчас же стала перетирать с ужасными соками травы. Замешав преступную смесь, заклинания Кирка шептала, что научила ее когда-то подземная богиня Геката. Вскоре Скилла пришла и до пояса в глубь погрузилась затона, — но неожиданно зрит, что чудовища некие мерзко лают вокруг ее лона. Не поверив сначала, что стали частью ее самое, бежит, отгоняет, страшится песьих дерзостных морд, — но в бегство с собою влечет их. Щупает тело свое, и груди, и бедра, и икры, — вместо знакомых тела частей обретает лишь 6 пастей собачьих. Все — лишь неистовство псов; промежности нет, но чудовищ спины на месте ее вылезают из полной утробы.

Гомер же поет, что даже приближаться к Скилле Морской страшно не только людям одним, но и самым бессмертным. Двенадцать движется спереди лап у нее; на плечах же косматых шесть поднимается длинных, изгибистых шей; и на каждой шее торчит голова, а на челюстях в три ряда острые зубы сверкают. Вдвинувшись задом в пещеру и выдвинув грудь, всеми глядит головами ужасная Скилла. Лапами шаря кругом по скале, обливаемой морем, ловит дельфинов она, тюленей и других животных и рыб, без числа населяющих хладную зыбь Амфитриты.

Спутники Геракла рассказывают, что Скилла выхватила из стада, размещенного на нескольких кораблях, когда они проплывали слишком близко к скале, на которой она обитала, каждой своей головою по краснобокому быку Гериона, и там же при входе в пещеру она начала пожирать их. Поднятые в воздух быки неожиданно для них резво вырываться пытались, громко то злобно ревели, то жалобно мычали, как будто звали на помощь, глядя на Геракла человечьими глазами.

Отпрыск Зевеса вступил со Скиллой морской в бой беспощадный и убил чудовище, сначала пронзил ей сердце стрелой из гнутого лука, а потом для верности размозжил ей дубиной все головы одну за другой, приговаривая:

— Все ж ты слабее Гидры Лернейской с 9 головами, у которой ни единой главы нельзя было отрубить так, чтобы на ее месте две новых не вырастали. У тебя ж Скилла только 6 голов и нет среди них ни одной смерти чуждой.

Отец Скиллы — бог бурного моря Форкис предал ее божественному огню, воскресил ее и сделал не только головы, но и все тело бессмертным, чуждым всякого страха пред Лептинидой.

240. Геракл дает называние стране Италии

Некоторые говорят, что Геракл вместе с тихоходными коровами Гериона двинулся через Тиррению, лежавшую на западном побережье Италии. В области Регия, на самой юго-западной оконечности на берегу Мессинского залива, один резвый бык отбился от стада, кинулся в бурное Тирренское море и переплыл на Сицилию, которая по его имени названа Италией, ибо тирренцы называют быка словом «италос».

Увидев быка краснобокого дивную стать, тирренцы погнались за ним и попытались поймать, но тут появился Геракл. Так же, как если оленя с рогами ветвистыми иль дикую серну неотступно преследуют ярые псы и крикливые мужи деревенские, тех же крутая скала или лесная чащоба спасает, и не могут изловить их охотники, как бы они не старались. Шумом, меж тем, привлеченный появляется лев на дороге и вмиг обращает незадачливых охотников в бегство. Так же тирренцы, — сначала толпой гнались за красавцем — быком, с веревками и сетями; но, увидев Геракла могучего телом, дрогнули в ужасе все, и бегом в рассыпную помчались.

Другие, как Дионисий Галикарнасский в «Римских историях» говорят, что Италия получила свое имя их по правителю царю сикулов (сицилийцы) Италу.

Антиох Сиракузский сообщает, что Итал, доблестный и мудрый от рождения, покорил всю землю между Напетинским и Скиллетинским заливами, одних соседей — убеждением, а других с помощью силы и оружия. Подчинив своей власти множество людей, Итал во главе большого войска незамедлительно обратился к захватам земель и овладел многими соседними городами.

Фере­кид говорит, что эно­тра­ми звали аборигенов в древней Ита­лии и потому эту страну в древности называли еще Эно­т­ри­ей.

Согласно Аристотелю, древ­ние гово­рят, что по имени царя Эно­т­рии Итала его подданные ста­ли звать­ся ита­ла­ми вме­с­то эно­тров, и их стра­на получила новое имя «Ита­лия».

Сицилийский историк Тимей из Тавромения, а за ним и рим­ляне выво­ди­ли наз­ва­ние своей страны Италия из гре­че­ско­го язы­ка.

Гелланик Лесбосский передает такой рассказ о том, как страна получила название Италия. Когда Геракл перегонял похищенных у Гериона быков в конелюбивый Аргос, давнюю вотчину Геры, он очутился в стране, названной впоследствии Италией. Здесь одна из прекрасных герионовых телок отбилась от стада. Убежавшая телка прошла вдоль берега и, переплыв морской пролив между материковой Италией и островом Сицилия, оказалась в Сицилии. Геракл, преследуя эту телку, постоянно расспрашивал чуток понимающих эллинский язык местных жителей, среди которых он оказался, не встречал ли ее кто-нибудь из здешних людей. Поскольку на их родном языке телка называлась «витулус», то всю страну, по которой прошел герой, по силе сравнимый только с богами, он назвал Витулией.

Впоследствии, Геракл сам об этом горделиво так говорил:

— Широкий пролив, переплыв, я прибыл туда, где из герионова стада сбежавшая телка скрылась из вида. Я неотступно преследовал эту прекрасную телку, которую местные жители назвали Витулией. Хоть Рок, как всегда, был враждебен ко мне и чинил много препятствий, я телку все же догнал и стране дал называние по имени телки — Витулия. Местные жители со мной согласились и, хоть сказали, что Витулия на их языке — это страна телят, но себя отныне они будут звать только витуликами. Сколько будет Витулия существовать, столько люди будут помнить, что это название дал ей великий Геракл!

Дионисий Галикарнасский считает неудивительным, что со временем название «Витулия» перешло в нынешнюю форму «Италия», ведь даже многие из эллинских названий претерпевали подобные превращения. Кроме того, будь то Италия поименована, по словам Антиоха, по предводителю, или по мысли Гелланика, по теленку или телке, но и то и другое мнение подтверждают, что страна обрела свое наименование при жизни Геракла. А до этого эллины называли страну Гесперией и Авзонией, местные же жители — Сатурнией.

241. Геракл предлагает Эрику «договорный» поединок

Говорят, что, когда измученный Геракл гнал стадо ленивых коров Гериона по побережью острова Сицилия, среброногие нимфы сделали так, что из земли забили теплые источники, приготовив тем самым сыну Зевса теплую купель, чтобы он мог омыться и отдохнуть от изнурительных странствий. Таких купелей было две, и назывались они по имени местностей — Гимерские и Сегестийские. Омывшись в обеих купелях, Геракл вышел в долину Эрика (или Эрикса), который там царствовал над элимами.

Любвеобильный, как Зевс, Посейдон — Нимфагет однажды заметил, что Афродита одиноко прогуливается по берегу вечно шумящего моря в Сицилии и тут же, предложив ей жемчуг, мощно овладел ею. Обожавшая все красивое фиалковенчанная Пафийка, не удержавшись от страстного желания получить от Черновласого Владыки морей так много жемчужин редкостной красоты, страстно отдалась ему за них, и стала первой на земле гетерой.

Не бывает бесплодно семя могучего бога и, забеременев, всегда улыбчивая Киприда родила сына, которого назвала Эрикс. Эрикс воспитывался на Сицилии у Бута — туземного царя элимов, как Геракл воспитывался у Амфитриона. Некоторые считают Эрикса родным сыном этого Бута и даже имя его изменили, убрав последнюю букву.

Окруженный почтением туземцев по причине своего божественного происхождения со стороны матери, Эрик вскоре стал царем большей части острова. Он основал также расположенный на возвышенности город, которому дал свое имя. На окраине этого города он воздвиг святилище в честь своей матери — самой древней олимпийской богини, замечательное красивым храмом, а в последствии и обилием посвятительных даров.

Как было сказано в начале предыдущей истории, в области Регия один молодой очень резвый бык отбился от красномастного герионова стада. Увидев огненно-красного быка, дивного цветом и статью, Эрик сразу приказал загнать его в свое стадо.

Между тем, Геракл, обнаружив пропажу, передал стадо своим спутникам, а сам отправился на поиски этого быка. По необычным для этих мест следам пропавшего быка, он без труда нашел его в стаде Эрика, но сын фиалковенчанной Афродиты высокомерно отказался добровольно расстаться с прекрасным быком.

Эрик с детства обожал борьбу и кулачный бой и слыл лучшим бойцом на всей Сицилии. Славой борцовской Эрик был обязан в первую очередь многолетним тренировкам и, конечно, своему царскому положению, ибо многие сильные борцы ему поддавались, и он вызвал на поединок в панкратии Геракла, когда тот пришел за быком. По предложению сына Алкмены герои решили не просто бороться, а побиться об заклад.

Знаменитый истребитель чудовищ, давно изнывавший под эврисфеевой властью, все чаще мечтал, обретя желанную свободу, стать владыкой какой-нибудь прекрасной страны или большого острова и потому, старательно пряча мечтательную улыбку, небрежным голосом предложил:

— Эрик, сын многославный могучего Посейдона! Ты, так же сын самой красивой в мире богини любящей милые улыбки и радостный смех. От матери щедро ты одарен красотой, а от родителя большим ростом и недюжинной силой, и не зря ты, как я слышал, слывешь здесь лучшим бойцом. Раз уж ты сам предложил мне бороться, то давай сделаем это на спор. Ты на спор поставь страну всю свою, а если я проиграю, то лишусь не только быка, которого ты самовольно загнал в свое стадо, а всех дивных коров Гериона. Если ты победишь, то тебе, как владельцу лучших в мире коров, завидовать будут все в многославной Элладе. А ты можешь меня победить, ведь измотан я очень коровами этими.

Однако Эрик считал себя хитроумным и так просто не согласился. Он, быстро подвигав красиво изогнутыми бровями, праведно вознегодовал и недовольно надул свои женственные красные губы:

— Да, в битве кулачной на земле мало мне равных: по праву горжусь, боец я здесь первый! Плоть до костей прошибить я могу и все кости противнику изломать. Но то, что ты предложил — не справедливо, и потому я на это не соглашусь никогда! Даже все стадо таких прекрасных коров значительно уступает ценой моим обширным владениям, очень приятным и удобным для жизни блаженной.

Тогда необорно могучий герой, как оказалось, умеющий быть и хитроумным, нарочно стукнул громко ладонью по своей мощной ляжке и, как будто, находясь весь во власти азарта, громко воскликнул:

— Если ты считаешь, что одних коров с моей стороны мало, пусть будет так. Не в моей породе пустое упрямство. Очень хочется мне попытать хрупкое счастье в поединке с тобой, заодно и поспорить, и потому я со своей стороны добавляю то, о чем мечтают все люди, смерти причастные! Я готов лишиться не только самых прекрасных в мире коров, но еще и бесстаростного бессмертия, обещанного мне богами после совершения всех высокой судьбой предназначенных мне 10 подвигов, и я сейчас выполняю последний.

242. Геракл убивает на поединке Эрика

Эрик слышал от милой матери Афродиты о том, что сам Зевс — Мойрагет, красуясь между богами, обещал бессмертие, не знающее ни труда, ни тревоги, своему лучшему смертному сыну от прекрасноволосой Алкмены. Он опять быстро-быстро зашевелил чудесными своими бровями, которые были, словно живые, и сочными ярко-красными губами стал прикидывать вслух:

— Точно даже сам я не знаю, от кого великая подательница любви Афродита, мать моя милая меня зачала — от Бута, причастного к смерти или от бессмертного владыки морей Посейдона. Если от Бута, который с раннего детства вскормил меня и воспитал, то бессмертие мне очень необходимо. А если от Посейдона, то добавочное бессмертие от тебя мне обузой не будет… Я согласен! Правила я назначаю такие: Единоборство должно продолжаться до тех пор, пока один из нас не упадет на землю и не сможет сразу подняться. Будем биться только два раза, если пальма первенства оба раза достанется одному, если же каждый победит по разу, то кому достанутся лавры победителя пусть выявит третий решающий поединок.

И вот бойцы опоясали руки красиво кроенными прочными сыромятными ремнями из убитого секирой степного вола, и вышли на середину утоптанной песчаной площадки с глиной и восковой мазью для борьбы и кулачного боя, на которой Эрик обычно устраивал поединки.

Сын фиалковенчанной Афродиты, как буря налетел на сына смертной Алкмены, который явно не ожидал такого яростного напора и стал даже отступать, прикрывая от быстрых ударов удивленное лицо руками, крепко замотанными воловьей кожей.

Однако Геракл отступил ненадолго, и первая схватка быстро закончилась его бесспорной победой — Эрик от могучего удара в плечо, как сноп повалился на землю и долго ее покинуть не мог. Сын могучего Сотрясателя земли (или туземного царя Бута) и прекраснейшей из богинь оказался совсем слабым бойцом по сравнению с непобедимым Гераклом, и вторая схватка тоже длилась недолго, хоть отпрыск Зевеса изменил своим правилам и нарочно бился не в полную силу. Алкид не сильно ударил Эрика в грудь, и когда тот на спину упал и сразу не встал, миролюбиво промолвил:

— Ты показал себя очень крепким бойцом, но я все же оказался сильнее. Два раза ты подолгу лежал на земле и потому, согласно договору, давай прекратим дальнейшую борьбу и сраженье.

Возможно, состязание и закончилось бы бескровно, однако разгоряченный Эрик, не заметивший, что Геракл ему чуть ли не поддается, пренебрегая договоренностью, нагло потребовал еще одного поединка:

— Нет, я не согласен! Вторая твоя победа не в счет. Ты победил потому, что я сам поскользнулся, и потом я быстро поднялся. Поэтому, по справедливости, я требую еще одного поединка! Не забывай, что я царь, а ты — погонщик коров и, если я провозгласил, что победителя выявит третий решающий поединок, то так все и будет.

Муж всесокрушающей мощи не на шутку рассердился, ведь Эрик нарушает договор, а это не справедливо, а несправедливость, тем более по отношению к себе, зевсов сын не терпел. И еще царь его — овеянного славой героя великого унизил, погонщиком коров обозвав. Поэтому, когда поединок начался в третий раз, Алкид, сдвинув злобно на переносице брови, уже изо всей силы ударил кулаком, крепко обмотанным толстой кожей воловьей, противника в голову.

С шумом на землю рухнул сын Афродиты, кусая зубами бескрайную землю, и тут же прахом темным покрылся. Из бренного тела сына богини любви через открывшиеся в последний раз уста тихо бессмертная душа излетела. Несколько мгновений она чудно так с надеждой на Эрика глядела, как души смотрят с высоты на ими брошенное тело и, потеряв Элпиду, к Аиду с надрывным плачем устремилась, горько сетуя на свой печальный жребий.

И долго потом люди приходили на тот берег песчаный и смотрели на брошенные Гераклом красиво скроенные наручные кожаные ремни из преднамеренно убитого степного вола, один из которых забрызган был потемневшей кровью и серым мозгом Эрика, решившегося на пагубный бой с мужем, могучестью всех превзошедшим.

243. Геракл овладевает Псофидой

(Рассказ Темона)

Среди спутников Геракла, помогавших ему гнать герионово стадо, был некий Темон, юноша с мальчишеским телом, с кожей медового цвета и томным, мерцающим в тени густых ресниц взором. Не чуждый Каллиопы (Прекрасноголосая), Музы, своим красноречием вызывающей восторг слушателей, черноглазый Темон, новый близкий друг сердца Геракла, как и Иолай, любил рассказывать о разных событиях в его жизни, которым он сам был свидетелем.

О встрече с Псофидой, произошедшей сразу после убийства на поединке Эрика, Темон обычно рассказывал так:

— Геракл пригласил меня помогать ему перегонять стадо прекрасных коров сразу после его поединка с туземным царем Эриксом, который, как говорят был сыном самой Афродиты. Мы сразу стали большими друзьями, и я был счастлив, что меня почтил дружбой величайший герой Эллады, о подвигах которого я столько слышал, но сейчас я не об этом хочу рассказать.

Моему любимому другу Гераклу досталось царство побежденного им Эрикса, но он был еще подневольным и должен был дослуживать Эврисфею. Поэтому он перепоручил выигранные на поединке земли одному из лучших местных жителей до тех пор, пока кто-нибудь из его потомков не придет и не предъявит свои права на сицилийский престол.

Имя этого жителя я не запомнил, но хорошо помню имя прекрасной ликом юницы, дочери речного бога Ксанфа, удочеренной Эриксом. Этот Эрикс был похотлив, как мать и отец, и собирался сделать приемную дочь любовницей, когда она чуть-чуть подрастет, но не успел. Деву эту звали Псофида.

Великий Геракл, скинув наручные ремни после боя и в морской омывшись воде вместе со мною, потирая чистые руки, пригласил и меня неспешно по берегу погулять, чтобы получше рассмотреть вновь обретенные земли, я, разумеется, с радостью согласился. Лучше провести время с моим прекрасным другом, чем за коровами бегать, на это у нас были наняты пастухи.

Пройдя несколько стадиев, мы увидели вдали прекраснокудрявую деву, когда та, нагая, в волнах прозрачных беззаботно плескалась, белым телом ослепительно на солнце сияя. Геракл сказал мне, что не следует нам оставаться вдали и лишь глазами упиваться видом белокожей девицы, лучше приблизиться к ней, чтобы по-настоящему насладиться не только глазами, но и руками и всем ее стройным девичьим телом с кожей упругой и нежной.

Когда мы неслышно приблизились к деве он мне передал на хранение и свою знаменитую львиную шкуру вдобавок к дубине и луку, которые я постоянно носил. Вблизи непорочная дева сияла безупречной смуглорозовой кожей, сквозь искрящуюся, как алмазные капли, прозрачную влагу на солнце блещущих струй. Словно влажнодорожная нимфа по реке на спине дева изящно скользила, и ни единая повязка круглых, как яблоки, ее небольших упругих грудей не скрывала, и соски призывно мерцали, нежно розовея во влаге прозрачной.

Когда юница увидела обнаженного Геракла, ростом очень высокого и мощного телом, то сразу выскочила на берег, и, как была нагая, так и бросилась, вся, замирая от страха, бежать, гулким топотом дробным окрестности наполняя. Самый могучий между героев не напрасно много свободного времени уделял упражнениям в беге, даже сейчас, когда гнал герионово стадо, он при всякой возможности бегал. Поэтому он быстро деву настиг, словно стремительный сокол голубку.

Я сильно отстал и когда подошел, то увидел, что забыла про все на свете юница, лишь неопытную душу томил ей бледный страх неизвестности. Нежная смуглая кожа ее от стыдливости вся покрылась густым румянцем, в глазах слезы стояли. По ее взгляду мне казалось, что очень тревожило ее то, что происходило против воли ее и против рассудка. Видно было, что сил завороженной страхом деве не хватало даже колени вперед иль назад передвинуть, обе застыли ступни у нее, как будто с землею срослись.

Друг же возлюбленный мой, только узнав, что деву Псофидой зовут и что она приемная царская дочь, легким движением рук опрокинул ее на спину и тут же мощно проник в ее лоно, не обращая внимания на ее слабые крики. У Геракла самые мощные руки, какие я только знаю. Вдоволь утолив вожделенье, он тут же в сладкий сон погрузился. Я хорошо знаю эту его привычку после всего сразу спать. Поэтому я тоже лег спать рядом с ними и сразу же крепко заснул.

244. Сыновья Промах и Эхеврон от Псофиды

(Продолжение рассказа Темона)

Утром я проснулся, услышав, как мой друг с видом серьезным (он вообще всегда очень серьезный), промолвил торжественно:

— Радуйся, Псофида, нашей любви! С могучим героем ты этой ночью спозналась! Так выше главою юница! Страсти неистовей, чем страсть моя, ты не найдешь среди смертных героев. В положенный срок славных родишь ты от меня сыновей, ибо ложе такого мужа, как я, быть не может бесплодным, и ты уже несешь в своем лоне мой чистый посев. Сейчас же ты в дом свой воротись, где раньше жила, я скажу, и никто тебя не прогонит. Там счастливо живи и гордись, что с тобой сопрягался безмерной любовью великий Геракл, могучий победитель самых страшных чудовищ.

Так юница Псофида познала с моим другом, великим героем сладко-горькую негу любви и дурманящую усладу его могучих объятий.

Потом я узнал, что через девять месяцев, когда Оры, прекрасные дщери Фемиды и Зевса, в багреце своем на три четверти годовой круг завершили, Псофида, как и предрекал могучий Геракл, родила близнецов, получивших имена Промах (сражающийся впереди) и Эхефрон.

Геракл, как и других дев, с которыми он в этом походе сочетался любовью, Псофиду в свой дом не имел возможности ввести, ведь до его дома в Тиринфе был не один день пути. Да, если бы и имел, то, насколько я его узнал, не ввел бы, и потому воспитывались близнецы в городе Фегия.

Возмужав, этот город братья переименовали в Псофиду, в честь своей матери милой. Они построили святилище Афродиты Эрикины в землях Эрикины, ранее принадлежавших Эрику, говорят оно очень почитаемое и по пышности и богатству не уступает главному храму богини любви в Палай Пафосе кипрском, где курится в храме сабейский ладан на всех алтарях и венки вокруг аромат источают. Сыновьям Псофиды Промаху и Эхефрону, как героям, после смерти были сооружены скромные святилища, ничем особенным не примечательные.

245. Кельтинга. Кельт

Как сообщает Диодор Сицилийский, Алкид прибыл в Кельтику (которую римляне называли Галлией) с не привычно для него большим войском. Пройдя через эту страну, Геракл упразднил обычные для этих диких мест противозакония. Очень не любили здесь иноземных людей и враждебно их принимали, а порой даже их убивали только за то, что они чужестранцы. Геракл основал там на высоком холме, у подошвы которого протекали две полноводных реки, великолепный город, названный Алесией (блуждающая) в память об этом путешествии.

В этом городе Геракл кроме участников своего похода поселил также многих туземных жителей, некоторые из которых себя звали галлами, а другие — кельтами (римляне кельтов называли галлами). Поскольку вскоре туземцы превзошли численностью всех прочих поселенцев, город оказался варварским. Кельты почитают этот город как ядро всей Кельтики.

В это время в Кельтике царствовал Бретан, выдающийся муж, у которого была дочь огромного роста Кельтинга, значительно превосходившая всех женщин небывалой красотой лица и силой тела. Возгордившись из-за своей телесной силы, восхитительной красоты лица и кожи молочной белизны, девушка высокомерно отказывала всем, кто сватался к ней, полагая, что никто из смертных женихов не достоин ее.

Когда Кельтинга впервые увидела героя, мощнейшего между мужами, смерти подвластными, строившего в ее стране город Алезию, в ее до сих пор бесчувственное сердце впилась пернатая стрелка из кипариса с острым зазубренным крючком на конце, пущенная шаловливым Эротом. И дева тут же пришла в неистовый восторг от одного вида мощи тела и нечеловеческой силы лучшего зевсова смертного сына. Поэтому она первая подошла к нему и с величайшей охотой пригласила его в свой дом такими приветливыми словами:

— Радуйся основатель могучий прекрасной Алезии! Вижу, что на простолюдина ты совсем не похож, своим видом могучим ты подобен доблестному и благородному мужу. Видно, что боги не поскупились, когда силой тебя одевали. Раз к нам сюда ты явился, то в нашей стране ты ни в чем никакой нужды не увидишь. Зовут меня Кельтингой, и я сама о тебе заботиться буду. Дочерью я прихожусь Бретану, вождю нашей страны высокому ростом и отважному духом; на нем держится все кельтов могущество и величье. Тебе же, как мне милое сердце подсказывает, ваш Зевс даровал воздвигнуть у нас славный город Алезию и дикость наших племен смирить своим истинным правосудьем. Но все это будет позже, а сейчас я приглашаю тебя в свою крепкосделанную повозку, и мы поедем ко мне во дворец.

Ослепительно белолицая Кельтинга сама омыла горячей водой Геракла в чане огромном, а после натерла его мощное тело маслом душистым и в новый одела хитон из льняной ткани тончайшей, а потом накинула на его мощные плечи теплый плащ шерстяной. Затем дочка Бретана, ростом и красотой на богиню похожая, прекрасный кувшин золотой с рукомойной водою в тазе серебряном перед ним на пол поставила, и стол крепкий и гладкий установила сама и только, что сорванной мятой душистой натерла. Свежий хлеб на стол положила Кельтинга тоже сама, много кушаний разных из жареного на углях мяса прибавив. Вино душистое в кратере она так же собственноручно сама замешала, настоянной на меде воды лишь немного прибавив, и вместе с отпрыском Зевса выпила его немало сама.

После того, как Геракл основательно утолил голод и жажду, Кельтинга отвела его в спальню и там сама быстро разделась, не оставив на теле ни единой повязки. Блистая телом, чистым и белым, как только, что выпавший снег и, сверкая смеющимися от сознания неотразимости своей красоты глазами, она подвела его к своему ложу и вызывающе дерзко сказала:

— Я не робкая дева и уже не раз на поприще вашей Афродиты сражалась. А теперь и тебя приглашаю на бой, в котором жены бьются телами с героями ночью! Ведь каждый любовник — воин. Только боец да любовник выносят безумные ночи. Один города осаждает, а другой спальню подруги. Как в бою опытен доблестный воин, так и хороший любовник искусен на ложе. Счастливыми становятся те, кто воюет ночью в постели. Ни в чем не уступлю я тебе, и спины моей даже на миг ты не увидишь. Если ты — действительно герой величайший, покажи мне всю свою безудержную силу и смелость, атакуй и нападай с жаром любовным.

Отпрыска Зевса, в делах Афродиты, сравнимого только с богами, долго уговаривать не пришлось, и он пылко воскликнул:

— В упоительную первую ночь я, даже будучи тяжко больным, не уступлю ни одной деве, как бы сильна она не была, ведь это ночь тайн — самая сладостная из ночей.

Геракл, в битвах любовных очень искусный, бурно сочеталась лаской с Кельтингой на огромном пурпурном ложе, и неистовый бой, без перемирий, до утра полыхал, как яркий факел сладострастного Гимерота. Могучий герой, голод утоляя любовный, как всегда, доблестно бился, добиваясь безоговорочной полной победы, однако в этой битве не было проигравших, в ней всю бурную ночь неистово пылала любовь и пьянил ненасытный восторг сладострастных объятий. В этой восхитительной битве никто не погиб, победили противники оба, и людей на широкогрудой земле в результате этого полыхавшего бурно сражения стало больше на одного. От связи с Гераклом могучая дева Кельтинга родила прекрасного сына Кельта, который значительно превосходил своих соплеменников и дерзостной доблестью духа, и ростом огромным, и неимоверной силой телесной. Кельт дал своим соплеменникам название кельтов, а страну после его правления стали называть Кельтикой.

246. В поисках коней Геракл встречает туземную Змеедеву

(Рассказ Темона)

Во дворец Кельтинга и мой возлюбленный друг Геракл меня не взяли по понятным причинам, но что было после того, как он после первой же ночи покинул ее, я расскажу в том числе, многое со слов самого Геракла, которые я помню отлично, ведь у меня прекрасная память и в табличку стилосом перед сном я давно самое важное привык заносить.

Не достроив Алезию, Геракл после ночи, проведенной с Кельтингой, покинул ее страну. С несколькими пастухами, и, конечно, со мной, перегоняя быков Гериона, он прибыл в тогда еще малонаселенную страну. Здесь, на северном береге Понта Эвксинского мы не видели ни единого города, ни одной каменной крепости. Насколько я знаю, еще очень нескоро эти дикие земли плотно заселят многочисленные скифские народы: саки, сарматы, массагеты и прочие варвары.

Там, в местечке, называемом Гилея, нас застала непогода, дул сильный пронизывающий ветер и было очень холодно. В одну из таких студеных ночей, во время песчаной бури, мы с Гераклом вдвоем завернулись вместе в его любимую львиную шкуру, которую и я успел полюбить и крепко уснули в скромном шатре поблизости от охраняемого нашими пастухами прекрасного стада краснобоких скотин Гериона на склоне пологого каменистого холма. Проснулись мы ни свет, ни заря, еще до того, как рано рожденная заря умылась в волнах мировой реки Океана, обтекающей кругом всю обитаемую Ойкумену.

Выйдя из шатра, мы с удивлением обнаружили, что все 4 упряжные кони колесницы Геракла, привязанные вечером в толстым деревьям, исчезли, притом, самым чудесным образом. Конечно, была песчаная буря, но от их копыт нигде не осталось ни малейших следов, как будто все они по воздуху ускакали. Геракл редко пользовался колесницей, в основном я на ней перевозил наш нехитрый скарб: шатер, одеяло, посуду, немного одежды. Он предпочитал ходить и бегать на собственных крепких и быстрых ногах. Геракл решил несмотря на то, что ветер полностью замел все следы, все равно своих коней отыскать, ведь не таскать же мне еще и шатер на себе.

Поручив другим спутникам и впредь охранять коров Гериона, Геракл, ласково попрощался со мной и, сосредоточенно нахмурив густые низкие брови, отправился на поиски пропавших коней. Свой лук и стрелы, подаренные на свадьбу Аполлоном, он оставил на хранение мне, а сам пошел на поиски коней с другим луком огромным, который совсем недавно сделал себе, сказав, что надо опробовать этот лук, который никто, кроме него не мог натянуть.

Вернулся Геракл через несколько дней и, конечно, с конями, а о том, что с ним случилось во время этих затянувшихся поисков лошадей, мне поведал, и я приведу весь его рассказ, который на табличках так записал:

— Знаешь ты, мой верный помощник Темон, что я очень упорный во всяком труде и потому без устали я исходил все земли непаханые этой дикой страны. Вчера я оказался в огромной роще, в которой росли мощные дубы в три обхвата, раскидистые вязы, осина и ольха и, самое главное, невдалеке слышалось мычанье быков и конское ржание. Обрадованный я со всех ног побежал туда, откуда доносилось ржание, однако своих лошадей я не нашел в этой роще — это ржали дикие кони, которых можно часто встретить в тамошних лесах и равнинах. Продолжая поиски исчезнувших лошадей, я, должно быть, по воле самой Мойры Лахесис, к вечеру набрел на большую пещеру. Густо разросшийся лес плотным кольцом окружал повсюду эту пещеру, между зеленых древесных ветвей дивные длиннокрылые птицы гнездились. Увидев идущий из зева пещеры яркий свет от костра, я вошел в просторное помещение с высоким арочным потолком и обнаружил там очень необычную женщину около сложенного из камня очага, в котором жаркое пламя пылало, и запах ольхи и осины, и разных благовоний, горящих распространялся кругом. Там я увидел особенную женщину, походившую одновременно и на демона, и на богиню прекрасную. Это была красивая черноволосая женщина с прекрасным лицом, пронзительными большими темными глазами, гибкой девичьей талией и высокой грудью, напоминавшей два больших яблока. Однако, при виде низа ее ног я почувствовал, как глаза мои совсем округлились — мне показалось, что ее в меру округлые дивные бедра ниже коленей переходили в два толстых змеиных тела, на которых она скользила по своей пещере необычайно проворно. Высокая, прекрасно сложенная до колен змеедева была совершенно голой, без единой повязки, на ней вместо одежды были лишь пышные черные волосы без каких-либо украшений.

247. Геракл на брачном ложе «выкупает» пропавших коней

(Рассказ Геракла в изложении Темона)

Когда эта змеедева, плавно скользнув, оказалась у очага, я увидел ее бронзовое от загара лицо с большими раскосыми глазами темно зеленого цвета, глядящими на меня вызывающе дерзко. Я, ничуть не показывая удивления от ее ног и голого тела, как ни в чем ни, бывало, сказал ей:

— Радуйся, женщина! Пред тобою Геракл, уже при жизни овеянный славой героя величайшего в Ойкумене. Зверей чудовищных и злых владык по всей земле уж много лет я истребляю. Сюда пришел я в поисках своих коней, которые словно сквозь землю провалились или по воздуху, не оставив следов ускакали. А ты кто такая, кто такую необычную красавицу на свет породил и как ты в этой пещере одна оказалась?

Так вот я обратился к женщине необычной, в ответ красавица с гибкими икрами и ступнями, похожими на извивающиеся змеиные тела, загадочно улыбнулась, и изумрудные глаза ее заискрились. По ее сверкавшим огнем пылающего костра глазам, по дрожащим приоткрытым губам я почувствовал, что она впадает во власть сына богини дерзости Короса, бога похоти лютой. Я знаю о чем говорю потому, что и сам с Коросом этим не понаслышке знаком.

— Я та, что по неотвратимой воле Могучей Судьбы всю эту незабываемую ночь будет дарить тебе самое пронзительное наслаждение, которое ты никогда не забудешь.

Так она мне ответила дрожащим голосом низким, от которого я почувствовал такое дикое возбуждение, что меня начало тихонько трясти. Она скользнула ко мне своей змеиной походкой и стала нежно гладить мне плечи и грудь, сбросив рывком с меня львиную шкуру, под которой у меня была одна лишь набедренная повязка, но и ее она тут же сорвала.

— Коней ты, конечно, получишь, бесподобный герой, но только, как награду, которую тебе надо еще заслужить. Этой ночью ты должен мне доказать, что боги не зря тебя такой силой огромной одели, и ты так же могуч в любви, даже, если брачное ложе покрыто шкурами, как в этой в пещере. Это будет твой выкуп коней.

Дрожащими от страсти руками она ласкала меня, словно я был женщиной, а она мужчиной. При этом она все время смотрела мне в глаза своими немигающими как у змеи, блестящими темно-зелеными глазами с черными пушистыми ресницами, и обжигающее возбуждение из них так и брызгало. Этот влажно-мерцающий взгляд сводил с ума. Я забыл про все: и про своих коней, и про ее ноги ниже колен, жгучее пламя, из самого низа моего живота, растекаясь по пояснице, поднялось до верха груди и до самого горла. Помню только, как я схватил ее за тугие бедра, приподнял сколько надо и, не в силах больше ни мига терпеть стоя, насадил на скипетр своей неистовой страсти. Она повисла на моей шее и сжала меня бедрами, как борец, потом завыла, захохотала, зарыдала, застонала, принимая меня в своем влажном пылающем лоне… Она все время по-всякому изгибалась, как змея, волнуя гибкую спину, и всю ночь кормила меня сладкими плодами Афродиты — Филомедеи, любящей срамные удовольствия. Наконец, под утро, утомившись телами и обессилев духом, мы застыли, как пьяные в взаимных объятиях друг друга, и, вконец изнуренные, одновременно заснули.

Когда я проснулся от первых ласковых лучей утреннего солнца, с трудом пробивавшихся через вход в пещеру, неплотно завешенный бычьей шкурой, то почувствовал на своем плече чью-то голову с пышными волосами. Вскочив с ложа, покрытого мягкими пушистыми шкурами, я, ничего не понимая, кинулся ко входу в пещеру, пытаясь вспомнить, как я здесь оказался и, отдернув бычью шкуру, впустил в пещеру много яркого света солнца. Вернувшись к покинутому ложу, я увидел обнаженную по пояс женщину поразительной красоты, лежащую под одеялом из шкур тонкорунных овец.

Женщина сладко потянулась, вытянув в стороны руки и гибко выгнув к верху дивную грудь. Потом она лениво открыла глаза, подняв загнутые кверху густые иссиня-черные ресницы. Окончательно проснувшись, красавица озорно сверкнула своими изумрудными глазами и томно сказала:

— Твои кони, по воле неизъяснимого Рока сами прискакали ко мне, да так здесь и остались. Я их для тебя сохранила, герой изумительный, в любви самый сильный. Ты доблестно отдал ночью за них выкуп сполна, и я ощущаю в своем чреве не обычную тяжесть — семя тройное. Поэтому ты можешь, хоть сейчас забрать своих славных коней, они в соседней пещере.

248. Сын Скиф от туземной девы

Тут туземная дева спохватилась, будто что-то забыла и сказала:

— Но прежде, чем мы расстанемся навсегда, скажи, что мне делать с тремя зачатыми от тебя сыновьями, когда они возмужают? Оставить ли мне их здесь и вместе править в моей чудесной стране, которой пока одна я владею или отправить к тебе, как к их родителю?

Так по свидетельству Геродота спросила змеедева Геракла, и он, посмотрев голубыми глазами на свой новый лук, ей задумчиво так ответил:

— Когда увидишь, что сыновья возмужали, то лучше всего тебе так поступить: Дай им по очереди мой пояс и этот лук. Посмотри, кто из них сможет вот так натянуть тетиву на мой лук и опоясаться этим моим поясом, как я тебе указываю, того оставь жить здесь и дай ему единолично править этой страной. Двух других братьев, которые лук не натянут, и не смогут опоясаться поясом этим, отошли из страны, чтобы они не мешали царствовать брату. Но не надо посылать их ко мне, ибо и мне они не нужны, я не рожден для воспитанья детей, и спутник — сын мне не нужен; поэтому пусть они сами ищут свою Долю. Если ты так поступишь, то и сама останешься довольна и выполнишь последнее мое к тебе пожелание.

С этими словами Геракл легко натянул на лук тетиву, затем так же легко ее снял. Показав, как опоясываться, он передал лук и пояс (на конце застежки пояса висела небольшая золотая чаша) красавице змеедеве и, не прощаясь, быстро вышел и поспешил к соседней пещере, где, по ее словам, должны были находиться его кони. Найдя коней, Геракл быстро уехал, ведь он много времени на их поиски потерял.

Когда дети подросли, мать дала им имена. Старшего назвала Агафирсом, другого Гелоном, а младшего Скифом, который был только по возрасту младший, а телом был самый высокий и сильный. Помня последние слова Геракла, она поступила в точности, как он велел. Двое старших сыновей не могли справиться с поставленной Гераклом задачей. Тетиву Агафирс и Гелон поочередно на лук по несколько раз нацепить изо всех сил пытались, а Скиф в это время с молчаливой улыбкой в стороне безучастно стоял, не желая мешать старшим братьям. Трижды всем телом на лук они налегали, согнуть домогаясь, трижды оба, как не тужились, силы безуспешно теряли, — но все же надеялись в сердце ту тетиву нацепить. Может быть, сильно напрягшись, в четвертый раз кто-нибудь из этих двоих и надел бы на лук тетиву, если б от новых тщетных попыток их не сдержала милая матерь, руками взмахнув и к ним так, обратившись:

— Горе! Как видно, согласно воле отца, вам родину придется обоим покинуть и переменчивое счастье самостоятельно на чужбине искать! Родителя своего искать вам не нужно, да и неизвестно где он сейчас, если живой. А теперь, ну-ка, попытайся и ты, милый Скиф, этот тугой лук натянуть и поясом опоясаться.

Младшему же, Скифу, легко удалось выполнить все, что некогда сказал змеедеве Геракл. Он, опоясавшись поясом, взял огромный родителя лук и внимательно везде его оглядел. Как человек, искусный в игре на кифаре, многострунной пышного пира голосистой подруге, может на новый колок струну натянуть без всяких усилий, так и Скиф без особого усилия на отцовский лук натянул тетиву. После того он ее попробовал пальцами правой руки, и звон прекрасный струна издала, словно мелодию дивную на кифаре пропела.

По воле матери младший сын остался на родине и вскоре стал править страной. От этого Скифа, сына Геракла, произошли все скифские цари. И в память о той небольшой золотой чаше на поясе Геракла скифы носят медные и бронзовые чаши на своих поясах.

Некоторые, подобно отцу истории Геродоту, говорят, что по скифским преданиям, не Геракл, а сам Зевс вступил в мимолетную любовную связь со змеехвостой девой, которая родила ему сыновей. Согласно Геродоту, у этого Таргитая родилось трое сыновей: Липоксаис, Арпоксаис и самый младший — Колаксаис. Когда эти три сына возмужали и стали готовы править страной, с высокого неба упало четыре золотых предмета: плуг, ярмо, секира и чаша. Первым бросился их поднимать старший сын, но стоило ему подойти, как золото раскалилось и обожгло ему руки. То же случилось и со средним сыном. Но когда подошел самый младший сын, пламя на золоте сразу смиренно погасло, и старшие братья добровольно согласились уступить ему царство.

По преданиям самих скифов, народ их — моложе всех. Так вот, от Скифа, как говорят, произошло скифское племя, по имени младшего сына Геракла (или Зевса), а саму змеедеву звали Ехидной.

249. Пир у Бебрикса

Пирена была дочерью Бебрикса, царя нарбоннских бебриков, живших в горах Вифинии — на северо-западе полуострова Малая Азия, который древние греки называли Анатолией. Мать Бебрикса ореада Вифинская, жительница гор крутоглавых Вифинии, его родила Посейдону, с нескрываемым удовольствием взойдя с ним на пышное брачное ложе.

Как и брат его Амик, Бебрикс был жестоким и надменным правителем, но в отличие от брата при необходимости мог и схитрить. Для иноземцев он, как и брат Амик, установил обязательное правило, чтобы никто из них не смел уклониться от кулачного боя с его бойцами. Однако после того, как аргонавт Полидевк, Отрок Зевса могучий, в кулачном бою убил Амика, кулаком раздробив ему череп, Бебрикс стал осторожным. Теперь, прежде чем вызывать чужеземца на поединок владыка бебриков старался сначала, как можно больше, о нем разузнать.

Слава о необыкновенной силе Геракла и его великих подвигах достигла и Вифинии, куда Геракл вместе со спутниками пригнал коров Гериона. Поэтому Бебрикс принял могучего отпрыска Зевса с притворным гостеприимством, но в своей дикой душе затаил коварные мысли. Он задумал показным радушием и лестными словами расположить к себе Геракла и напоить вином так, чтобы он не мог ходить, а потом приказать бебрикам убить его копьями и палками.

Геракл с несколькими юными спутниками, остановившийся в доме Бебрикса, был очарован казавшимся таким радушным хозяином, который непрерывно восторгался его подвигами и приказал слугам, чтобы кубки дорогих гостей никогда не были пустыми. Перед сыном Алкмены и его товарищами бебрики поставили огромный крепкий стол из толстых досок, притащив его по утрамбованному гладкому полу. На этот стол, прочностью напоминавший палубу корабля крутобокого, поставили много жареного мяса и ароматное вино в трех амфорах, каждая высотою в два локтя.

Сначала все шло, как задумал хитроумный вождь бебриков. Геракл много ел и еще больше пил, очень ему понравилось неразбавленное медосладкое вино, привезенное Бебрику с острова Хиос. Отпрыск Зевеса уж давно подружился с демоном неразбавленного вина Акратопотом, предпочитая чистое, ничем не испорченное вино и, называя такое питье «доблестным скифствованием», говорил:

— Весь Океан нахлынул в чашу винную! — Такое и лизать непозволительно! — Прекрасно было бы пить вино искрометное нам только по-скифски.

Тут в пиршественный зал в окружении нескольких девушек вбежала дочь Бебрикса Пирена. Девушка была совсем еще юная и очень красива, на висках у нее были пушистые черные кудряшки, такие же черные глаза, и нежная смуглая кожа подобная спелому персику. Она была не высокого роста, который особенно ценился мужчинами в те незапамятные времена, но, как ни одна из окружавших ее девушек, была исполнена пленительного очарования женственной нежной юности. Афродита сама излила невыразимую прелесть на лицо, а также на стройное хрупкое тело Пирены, наверное, поэтому богиню любви и красоты часто называли Морфа (Дающая красоту).

Одета девушка была в белоснежный пеплос с редким узором из черных целующихся голубок. Она что-то хотела спросить у отца, но Бебрикс не стал ее слушать и, гневно сверкнув темными глазами, приказал ей сейчас же покинуть зал, где пировали мужчины, ведь женщинам и девушкам нельзя было даже находиться там, где мужчины пили вино. Сама богиня опьянения Мета давно уж без устали подавала Гераклу в кубке вино и, опьянев, он лишь один раз мутным взглядом посмотрел на прекрасную юницу Пирену, но сумел ее рассмотреть до того, как она убежала. Тут же преобразился знаменитый герой, в его потемневших синих глазах под тяжело нависающими надбровными дугами заискрилась лютая похоть.

Любвеобильный, как родитель, отпрыск Алкмены и Зевса внезапно сбросил со стола ближайшую к нему амфору и стукнул по столу кулаком так, что стол, который был столь прочен, что на нем можно было строить дом, разлетелся на части.

— Мне нравится здесь пировать. Особенно хорошо на этом не крепком столе наполняющее нас дивной влагой прекрасной вино, которое для смертных от богов наилучший подарок. Однако сейчас мне надо срочно проверить коров, все ли на месте, где я их оставил. Вы же оставайтесь все здесь и пируйте, пока я отлучусь ненадолго.

Вид вдребезги разбитого стола одним ударом могучего кулака Алкида так напугал бебриков буйных толпу, что никто даже не попытался его задержать. Спутники Геракла пересели за другой стол, и пиршество продолжалось без прославленного героя.

250. Пирена. Пиренейские горы

(Рассказ Темона)

Заботливый, как супруга, длинноволосый Темон, бывший с Гераклом на том пиру у нарбонского Бебрика, обеспокоенный тем, что его сильно охмелевший начальник и возлюбленный друг один покинул пир в доме враждебных бебриков, вышел в сад вслед за ним, и так рассказывал потом другим спутникам, что там случилось:

— Как известно, вино сильно побуждает к соитию, особенно это касалось моего великого друга Геракла. Поэтому не удивительно, что он, увидев Пирену, сразу загорелся неистовым любовным желанием. Я это сразу заметил на пире, ведь я давно все стал понимать по одному только взору его глаз голубых, как летнее небо. Великий Геракл возник внезапно перед Пиреной, собиравшей цветы в саду вокруг освещенной факелами площадки для танцев, напоминавшую очень орхестру. Он взял деву за руку и повел ее в укромный уголок, темнеющий в глубине сада, где им не мог никто помешать. Я решил последовать за ними, ведь бебрики могли большой гурьбой напасть на Геракла в самый неподходящий момент, когда он не смог бы защищаться.

Юница попробовала воспротивиться, закричав и стукнув Геракла ладошкой по плечу, облаченному, как всегда, в львиную шкуру. Тогда, он как пушинку перебросил ее через плечо и объявил голосом, не допускающим возражений:

— Не противься своей завидной судьбе, глупая дева. Я величайший в Элладе герой и желаю своей силой тебе ложе украсить, соединившись с тобой самой страстной любовью.

Бебрикса юная дочь все же продолжала вяло отказываться от ласк Геракла, сквозь слезы тоненьким голосом ему говоря:

— Умоляю, не надо. Пожалей меня. Отец поклялся меня жизни лишить, если до свадьбы я женщиной стану.

Пирена была жалкой и беззащитной, но это, видно, еще сильнее разожгло страсть Геракла, ведь он обожал сопротивление преодолевать. У меня до него не было настоящего взрослого друга, и я тоже в первый раз пытался сопротивляться ему, глупый был и потом стал гордиться, что меня любит сам великий Геракл.

Не помогли ей ни мольбы, ни сопротивление, ведь не может слабая дева противиться всесокрушающей силе Геракла, если даже самые сильные мужи на поединках все ему уступали. Геракл не стал даже снимать с девы пеплос белый с голубками черными, он просто его разорвал сверху донизу вместе со всеми повязками. Глупая дева закричала, вся, заливаясь слезами и неловко прикрывая то свои небольшие девичьи груди, то темное лоно руками:

— Ой! Это очень дорогой пеплос! Отец сказал, что до свадьбы такого пеплоса больше мне не подарит.

Дважды удовлетворив вожделение, Геракл оставил до смерти напуганную Пирену, бессильно лежащей в дальнем углу сада, и сам возвратился в пиршественный зал, где продолжил пировать и веселиться.

Во время пира опьяневший Бебрикс не раз похвалялся тем, какая послушная у него красавица дочь и говорил, что, если она потеряет целомудрие до свадьбы, то он ее в землю живьем закопает. Геракл не обращал никакого внимания на речь опьяневшего хозяина пира, он, видно сильно проголодался в саду и проявлял интерес лишь к вкусной еде и вину медосладкому. На следующий день он встал ни свет, ни заря, нас разбудил и мы, ни с кем не простившись, продолжили свой путь с коровами Гериона на родину в родимую Арголиду.

Еще не старая кормилица Пирены, выйдя замуж за торговца, несколько дней была в Аргосе и там через год после того пира я встретился с ней случайно, и она рассказала, что случилось с дочерью Бебрикса. Она, пугаясь кары отца, долго сумела прятать в тесных одеждах груз, скрытый в чреве, но настало время, когда было уже невозможно скрывать выпиравший из тугих повязок живот. Незадолго до родов несчастная дева, страшась гнева отца, попрощалась с кормилицей, которую очень любила и убежала в пустынную местность и там, видно, родила ребенка. Через некоторое время после пропажи Пирены местный охотник рассказывал, что видел в горах маленький череп ребенка и останки хрупкой молодой женщины, разорванной зверями.

Вскоре после моей встречи с кормилицей Пирены в поисках сада Гесперид мы вместе с Гераклом опять оказались в тех диких местах и на высоком горном хребте случайно наткнулись на белые человеческие кости. Он сразу узнал валявшуюся на земле изорванную одежду по редкому черному узору из целующихся голубков. Пеплос, бывший когда-то белоснежным, теперь весь был в грязи и в пятнах темной крови, и Геракл догадался, что перед ним останки растерзанной зверями Пирены.

Никогда до этого я не видел Геракла в таком безутешном горе. В большой скорби великий герой предал кости Пирены все вечно терпящей земле. Муж всесокрушающей силы, в любых испытаниях твердый на этот раз надсадными страдальческими воплями, от которых сотряслись окрестные высокие горы, оплакивал Пирену, которая здесь умерла столь страшной и мучительной смертью.

Имя Пирены долго отзывалось гулким эхом в горах, и люди, слышавшие душераздирающие вопли Геракла, в которых можно было разобрать лишь слово «Пирена» назвали высокий горный хребет между Иберией и Галией, где были найдены кости Пирены ее именем, а горы — Пиренеями или Пиренейскими горами. Впоследствии по Пиренейским горам был назван и Пиренейский полуостров, расположенный на юго-западе этих гор.

251. Битва с лигурами

(Рассказ Темона)

Тот же юный спутник и возлюбленный друг Геракла черноглазый Темон с длинными, как у девушки, волосами, заменивший герою в походе за коровами Гериона племянника Иолая, рассказывает о том, как Геракл сражался с лигурами:

— Переправившись через реку Тартесс, Геракл с немногими сопровождавшими его спутниками, среди которых был, конечно, и я, прибыл в Лигурию, расположенную на северо-западе Италии на берегу Лигурийского моря, известного своими чистыми, мелкокаменными берегами. О лигурах я знал только то, что это древний многочисленный народ, занимавшийся в основном разведением скота. От местных жителей мы узнали, что у них было сразу два доблестных правителя, два знаменитых в тех краях героя, братья по имени Иалебион и Деркин, сыновья могучего Колебателя земли Посейдона. Говорили, что оба брата унаследовали от отца черные волосы, пышными волнами лежавшие на плечах, огромный рост и большую силу. По недавно появившейся привычке Геракл выбрал в качестве своих послов двух юношей из числа сопровождавших нас спутников и сказал им:

— Много трудов во время этого похода я совершил. Честно скажу вам, юные други, и мне хочется, хоть на время, отдохнуть от сражений, и все же я — эллин и не стану унижаться и испрашивать разрешения на проход через Лигурию у варваров. Поэтому вы пойдите и спросите у правителей лигуров будут ли они враждебны или дружественны ко мне, когда я со своим стадом буду проходить через их Лигурию.

Правители лигуров Иалебион и Деркин были обескуражены такой дерзостью и своим глашатаям велели передать Гераклу, чтобы он подождал их ответа в течение суток потому, что они хотят хорошо все обдумать. Тогда Геракл звонкоголосым вестникам лигуров приказал их правителям передать такую его краткую речь:

— Думайте, сколько желаете, а я пока пойду вперед!

Видно, после такого ответа Иалебион и Деркин быстро пришли к единодушному решению, и их послы нашему предводителю, могучестью всех превзошедшему, сказали:

— Правители лигуров будут дружественны к знаменитому герою Эллады, и проход через свои земли они разрешают, но только за достойную мзду. В качестве платы за проход Иалебион и Деркин требуют 50 серебряных талантов, 50 прекрасных коров из Герионова стада и столько же дев или не рожавших молодых женщин со стройными телами и красивыми лицами.

Геракл сначала изумился, а потом оглушительно расхохотался, и, вдоволь насмеявшись, серьезно сказал сначала мне, стоявшему к нему ближе всех:

— Темон, мой любимец, благоухающий юностью, с кожей медового цвета! Не знаю, как ты, но я просто удивляюсь непомерной наглости притязаний лигурских правителей. Даже при желании, как ты понимаешь, я не смог бы их удовлетворить, разве, что мог бы отдать им только коров, да и то полсотни — это уж слишком!

Поворачиваясь к послам, Геракл грозно сжал кулаки и, уперев их в прекрасные мощные бедра, ответил им нарочито высокомерно:

— Передайте вашим властителям, что тот, кто желает получить слишком много, часто не получает ничего. Пусть они возьмут у меня сами все, что пожелают, если, конечно, сумеют.

Послы, видно имели указания на случай подобного ответа и потому, при уходе, витиевато изрекли заранее заготовленную речь:

— Наши правители, могучие сыновья Посейдона, как и все в этом мире почитают неумолимую Дике, свято хранящую ключи от ворот, через которые пролегают пути Зла и Добра к совершенной истине. Они знают, как тебе достались прекрасные коровы Гериона и поэтому решили, что будет справедливо, настойчиво попросить тебя поделиться награбленным, а, если ты откажешься, то — силой заставить. Наши мудрые правители уверены в победе потому, что хоть сам ты неимоверно могуч, но один в поле не воин. В войске нашем много тысяч всадников и лучников, и гоплитов, им всем Арес Градив (предводитель) ковал доспехи. А у тебя есть только два десятка неискушенных в бою спутников и ни на какую помощь тебе здесь не стоит и надеяться.

Властители лигуров быстро собрали многочисленное хорошо вооруженное и обученное войско и напали на нас. В битву лигуры неслись, как ураган из крутящихся бешено вихрей, Зевсом посылаемый с неба на землю. На море такой ураган порождает много клокочущих волн, с высокими белыми от пены горбами, бегущих одна за другой непрерывно. Так и лигуры, сомкнув плотно ряды, одни за другими, оружием звеня и гремя, за вождями своими дружно бежали.

Геракл бился как горный лев, сыпля вокруг свои разящие насмерть стрелы, а тех, кто приближался ближе, чем на несколько локтей, убивал своей наводившей безмерный ужас дубиной, осененной смертельной красой дикой оливой. Он с окровавленной дубиной по полю носился подобно буйному ветру или реке многоводной, вспухшей от долгих дождей, разрушающей бурно постройки людей. Так пред ним густые фаланги лигуров, как упавший на пол горох, рассыпались, не имея сил устоять перед ним, хоть и было их очень много.

252. Геракл в слезах падает на колени

(Рассказ Темона)

Лигуры, почти не обращали внимания на нас — горстку юношей, сопровождавших Геракла. Они, познав на себе, безмерную мощь смертоносной дубины лучшего зевсова сына, стали осыпать его стрелами, сами держась от него на большом расстоянии. Каменная шкура Немейского льва не раз спасала могучего нашего вождя, и он перебил много врагов, не истратив впустую ни одной стрелы и не подняв зря ни разу дубину. И тут вдруг Геракл горестно завопил:

— Где все мои стрелы?!

На лице нашего предводителя я увидел безвыходность и понял, что его стрелы закончились, все до единой. Наверное, впервые в своей кипучей жизни он оказался в полной власти немощной богини Амехании (Беспомощность). Дубина давно была бесполезна, лигуры близко не приближались, осыпая его тучей стрел с большого расстояния.

Я был рядом и видел, как покатились с впалых щек великого героя, дерзновенного сердцем, крупные слезы на землю. Видно, он их упорно все время удерживал раньше, но больше не мог. И вот изможденный Геракл в горьких слезах пал на подкосившиеся колени — раненый стрелами в икры, где львиная шкура ног не могла его защитить. Я хотел к нему подбежать, но в нескольких шагах от него сам был ранен двумя стрелами в ногу и руку. Упав на землю, я мог только видеть и слышать, как, вздымая к небу необорные руки, отпрыск Кронида горестно стонал:

— О всемогущие боги! Вам не ведомо ни снисхожденье, ни милосердие, вам понятна и мила лишь одна справедливость! Я ли не вынес много непосильных трудов, а сколько я жестоких мук испытал, без числа вкусил разных бед и невыносимого горя, но никогда из глаз моих еще слеза обильная не выпадала. Не думал я, что от бессилия мерзкого придется мне плакать, как ребенку маловозрастному, но видно так Судьбе проклятой угодно. И вот мои глаза, когда-то к плачу непреклонные, невзгодам слез вовеки не дарившие, всегда сухие, плакать научились! Неужто нынче жалкою смертью придется здесь погибнуть мне под стрелами лигуров?! … Зевс! Говорят, меж всеми богами ты самый жестокий! Говорят, ты не жалеешь даже тех, кто тобою же на свет порожден, ты предаешь их страшным несчастьям и самым тяжелым страданьям! О, Зевс, мой великий родитель! Если пред тобою сжигал я бедра быков тучные и помогал тебе в войне с ужасными своей силой гигантами, услышь меня и выполни желанье только одно: пусть мои слезы превратятся в камни, чтоб я мог ими сражаться!

Безучастное небо сначала молчало, но тут над горестной участью лучшего смертного сына Зевс –Милихий (милостивый) сжалился, и грозовые послал облака, и град выпал на землю необыкновенный. До земли летели обычные мелкие градинки размером с горох, но, коснувшись земли, они превращались в полновесные камни размером от кулака до головы человека.

Как во время бурной зимней метели завывающий ветер студеный швыряет крупные снежные хлопья на землю, кормилицу многих. Так же из рук необорных Геракла полетели увесистые камни в лигуров, и под ударами их медные шлемы громко звенели и тяжелые круглые щиты из кож многослойных воловьих глухо, как похоронная песня, гудели. Не выдерживали ударов камней, пущенных отпрыском Зевса шлемы лигурийские и щиты, их пробивали камни, и из раздробленных черепов, с кровью смешавшись, брызгал на землю мозг и вылетали мелкие кости.

Воспрявший духом отпрыск великого Зевса — Кронида, с помощью этих камней еще многих лигурийцев жизни лишил, а других обратил в позорное бегство. Как стая голубей иль галок до смерти напуганных несется с криками истошными, завидев стремящегося к ним сверху хищного ястреба, — так от Геракла с воплями бежали лигурийцы, забыв долг гражданина и воинскую честь.

Геракл не стал ни за кем гнаться и сразу после боя подошел ко мне, помог подняться и устало сказал:

— Радуйся Темон! Я победил; из копий вражеских и из доспехов уж строится трофей! Врагов, бежавших я преследовать не буду. Давно усвоил я правило царей спартанских, что лучше иметь славу победителя великодушного, чем жестокого– тогда противник будущий не будет драться насмерть, и побежит, надеясь хотя бы жизнь спасти, а может и свободу.

Дорога через Лигурию была беспрепятственной, и Геракл направил нас и свое стадо необыкновенно прекрасных коров в Лигурийские Альпы. На следующий день на привале Геракл, вспоминая сраженье, задумчиво мне сказал:

— Не устаю я, друг моего сердца Темон, удивляться родителю своему, и сейчас изумляюсь ходу мыслей его всегда необычному. Ведь, кажется, ему было бы проще сбросить сразу камни с большой высоты на лигуров и поразить насмерть их всех, чем помогать сыну так необычно, засыпав поле градинками, вырастить из них камни, которые я мог бы кидать во врагов. Возможно, Олимпиец своим явным вмешательством в битву не хотел злить свою не в меру ревнивую супругу или того больше — оскорбить Старуху Лахесис в предначертанья ее слишком явным вмешательством?

253. Конец человеческим жертвам у римлян

Говорят, в древнее время сам Зевс так изрек:

— Стар­цу с серпом, пле­ме­на, при­но­си­те хотя бы два тела в ежегодную жерт­ву, ввер­гая тела в глу­би­ны реки!

Дойдя до реки Тибр, Геракл увидел, как двух связанных девушек грузят в лодку. Он краем уха слышал о ежегодных человеческих жертвах Кроносу и понял, что девушек готовят к неминуемой смерти в глу­би­нах реки. Герой захотел освободить несчастных, ведь он считал себя защитником простых людей, но жрецы стали ему объяснять, что все происходит согласно древнему ритуалу изгнания духов, чтобы умилостивить великих богов.

Тогда сын Громовержца решил взять на себя смелость и положить конец древним обычаям подобных человеческих жертвоприношений. Геракл, разбросав руками по сторонам всех прислужников и жрецов, освободил девушек от веревочных пут и весело им приказал:

— Вы свободны! Идите девы домой и обрадуйте родителей милых и братьев. Знайте сами и другим расскажите, что от мучительной гибели в пучине реки вас освободил сын Зевса могучий Геракл, величайший герой во всей Ойкумене.

Однако, к большому удивлению знаменитого истребителя чудовищ, не довольны были не только жрецы, готовившие девушек к жертвоприношению, но и сами спасенные им девушки вместо светлой радости испытывали непонятное какое-то уныние.

Когда стал уходить Геракл от реки, он все время назад обращался, как гривастый лев бородатый, гонимый криком и копьями пастухов и злобных псов яростным лаем прочь от загона с животными. Сердце бесстрашное в нем коченеет, и неохотно, оборачиваясь часто назад, он без добычи скотный загон покидает. Так в нерешительности и раздумье отходил от реки Алкид русокудрый.

Упорный тиринфский храбрец, не привыкший отступать ни перед какими трудностями, решил для себя не останавливаться на полпути и найти способ, как навсегда прекратить человеческие жертвоприношения и не только тут, и чтобы все при этом остались довольны. Всю беспокойную ночь Геракл глаз не сомкнул, лежа на улице на любимом ложе из высохшего тростника и к утру, наконец, глядя в предрассветное небо, понял, как надо поступить и так сказал своему милому сердцу:

— Дед мой — первый коронованный правитель богов Крон с сердцем жестоким и хитрым, чтоб не лишиться верховной власти, проглатывал своих детей целиком. Это продолжалось, пока Рея не решилась по вещему совету праматери Геи, вместо очередного ребенка, которым был Зевс, мой родитель, положить перед мужем большой камень, туго завернутый в пеленку. И вот, чтобы у здешних людей, лишившихся привычных жертв, не осталось никакого уныния в душе, я научу туземцев, как по примеру моей бабки Реи умилостивлять бога так, чтобы при этом никто не лишался жизни.

Утром сын Зевса и прекраснолодыжной Алкмены пожелал воздвигнуть пышный алтарь на холме, посвященном Сатурну, и начать не кровавые приношения на очищающем огне, а собравшимся людям так объявил громогласно:

— Зверей чудовищных и злых людей всегда я истреблял по воле Рока — теперь же по велению Судьбы мне больше хочется спасать здесь невиновных. Не надо больше вам в Тибр бросать людей для жертв богам бессмертным. Сейчас я силой сам сдержу любого, кто все равно захочет это продолжать. Я настойчиво вам предлагаю вместо связанных живых людей в Тибр сбрасывать одетые в одежды чучела из тростника или из тряпок.

Предложение могучего героя было добровольно-принудительным, и, глядя на его мощное тело, никто даже не попытался с ним поспорить.

С тех пор вместо людей стали связывать тростник, чтобы по форме он напоминал очертания человеческой фигуры и одевать тростниковые чучела в старые одежды. В остальном ритуал проводился, как прежде, чтобы действительное зло, что когда-то пряталось в душах порочных, нечистых, изымалось из них, при этом и приверженность древним обычаям сохранялась.

Благодарные Гераклу римляне еще долго совершали этот обряд, проводя его ежегодно немного позднее весеннего равноденствия, в середине мая, т.е. в конце месяца мунихиона, начале таргелиона, в так называемые Иды. В этот день, подготовив установленные священнодействия, понтифики, знаменитейшие из жрецов, и вместе с ними непорочные девы весталки, свято хранящие немеркнущий никогда огонь, а также преторы и другие граждане, которые имели право присутствовать при священнодействиях, скидывали со священного моста в поток Тибра тридцать человеческих изображений, называя их Аргеями.

Согласно Лактанцию, кровавый вид жертвоприношения был навсегда отменен Геркулесом, но он все же сохранил обряд, ибо вместо настоящих людей стали сбрасывать чучела из тростника, как о том поет и Овидий:

— Вплоть до того, как пришел к нам тиринфский герой, ежегодно здесь этот мрачный завет, как на Левкаде, блюли. Первый он вместо людей утопил соломенных чучел, — и по приказу его так поступают досель.

254. Почему у доброго бога Гефеста родился ужасный Какос?

Переправляясь через одно из труднопроходимых ущелий Лигурийских Альп, Геракл прорубил широкую дорогу, по которой смогло пройти его стадо круторогих скотов масти огненно-красной. По пути он разгромил все встретившиеся шайки разбойников, грабивших и убивавших путников на горном перевале, ведущем в местность, которая сейчас называется Этрурия. Знаменитый истребитель чудовищ двигался со стадом тихоходных коров с севера по западному побережью Италии.

Вечером Геракл переплыл через реку, гоня стадо перед собой, и уставший прилег отдохнуть на высохшую на солнце траву. Совсем рядом от этого места, в глубокой влажной пещере, жил огромный великан по имени Какос (плохой, уродливый), младший сын озлобившегося после развода с Кипридой Лемносца, колченогого бога огня.

Некоторые задаются вопросом: Почему у известного своим добродушием и трудолюбием бога огня и кузнечного дела Гефеста, которого с уважительным восхищением называли олимпийским художником, появился такой ужасный ребенок, как Какос?

Другие же на этот вопрос так отвечают: юный Гефест стал первым законным мужем фиалковенчанной Афродиты, которую ему сосватала златотронная Гера в качестве искупления за то, что уродливого обликом сына она сбросила в гневе с Олимпа, и он провел все детство и отрочество на дне океана. Вскоре златая Пафийка, о которой мечтали все боги, изменила хромоногому мужу, вечно пропахшему дымом, с блестящим Аресом, умевшим красиво ухаживать. Сами Мойры, должно быть, решили, что безумство войны сродни безумству в любви, и бог войны, богине любви немало даров подарив, обесчестил ложе Гефеста. Однажды всевидящее Солнце узрело Ареса и Афродиту, «воевавших» нагими на ложе любви в открытом внутреннем дворике дома Хромца олимпийского. Тотчас Гелиос злорадно Гефесту сказал, что Арей с супругой его в любви сопрягаются тайно. Лемносец заковылял быстро в кузню к себе и выковал сети нерасторжимые, которыми в спальне ножки кровати опутал и с потолка их спустил паутиною тонкой, потом сделал вид, что на Лемнос уходит, а сам стал следить за Ареем. Арес, узнав, что Амфигея нет дома, тут же к Кифереи явился, страстно желая любви. Войдя в гулкий дом, он на руки схватил Афродиту и заорал:

— Милая! Давай скорей возляжем на ложе и насладимся с тобою любовью! Будем сражаться нагими на ложе, пьяня друг друга победами и пораженьями, которые тоже желанны. Я жажду доставить немыслимое тебе наслажденье, пока нет дома хромого Гефеста. Вершины Олимпа покинув на Лемнос отправился муж твой унылый и всегда пахнущий дымом.

Так, дрожа всем телом от страсти, Арес кричал. И с радостью с ним улеглась Афродита, позволив богу сорвать с себя страстно повязки и Пояс Пестроузорный. Долго, тягой любовной пылая, бились они с переменным успехом, лежа в постели — то один побеждал и был наверху, то другая и, наконец, заключив перемирие, утомленные оба заснули. Вдруг раздался грохот ужасный –вернулся супруг колченогий. Милым печалуясь сердцем, вбежал, ковыляя на больных ногах во дворец он поспешно, и чуть в дверях не упал. Охваченный яростью дикой, он завопил во весь голос, богов созывая бессмертных:

— Зевс, наш родитель, и все вы, блаженные, вечные боги! Придите в мой дом и посмотрите на это гнусное дело. Убедитесь, как бесчестит меня, хромоногого, жена Афродита, как бесстыдного она любит Ареса! Он крепконог и прекрасен на вид, а я хромоногим уродом на свет народился. Однако виновен-то в этом не я, а родившие меня таким боги. Вот посмотрите, как оба, обнявшись, голые они спят на постели моей! Как горько видеть мне на это! Но больше уж им так лежать не придется, как бы ни любили друг друга они. Будут теперь их держать здесь искусные сети, пока не отдаст мне приемный родитель супруги или ее любовник Арес всех ценных подарков, мною врученных за бесстыдную женщину эту! Она хоть всех прекрасней на свете, но как же разнуздана нравом!

Любовники попытались было вскочить, но тонкие прочные сети с такой охватили их силой, что ни подняться они не могли, ни даже двинуться членом, и они поняли, что бегство для них невозможно.

255. Тяжелый развод божественного кузнеца

Боги, обожавшие скандалы, тут же примчались и стали глазеть на пойманных, как птицы, в силки, Ареса и Афродиту, а богини под влиянием богини стыдливости Айдос по домам разбежались потому, что любовники были совсем голые. Безудержный хохот овладел всеми богами, как увидали они, что искусно Лемносский бог смастерил, и не один житель Олимпа, смехом давясь, так говорил:

— Похоть не каждому в прок. Над проворством тут медленность верх одержала. Как ни хромает Гефест, все ж поймал он Ареса, который всех быстротой превосходит. Покорен он искусством — и теперь с него справедливая пеня за брак оскорбленный.

Весь пунцовый от стыда и унижения Арес дико орал, сверкая глазами, всем грозил жуткой расправой. Богиня же красоты, решила назло всем, с удовольствием показывать свою ничем не прикрытую волшебную красоту бесподобного тела, от которой у мужчин захватывало дыхание. Гермес от восхищения бесстыдством Афрогенейи начал подмигивать часто глазами, вращать по кругу бровями и присвистывать, а потом назвал ее Кастниетидой — покровительницей бесстыдства, а царь морей, не имея сил оторвать глаз от ее божественных ягодиц, крикнул, что она Каллипига (прекраснозадая). Посейдон-Земледержец и Гермес-благодавец с нескрываемым вожделением смотрели на обнаженную Киприду, явно желая оказаться на месте Ареса, и бог морей вестнику Зевса промолвил:

— Ну-ка, скажи, милый племянник! Не пожелал ли бы ты на постели лежать с золотой Афродитою рядом, но только у всех на виду и в этих в сетях?

Аргоубийца-вожатый тотчас Посейдону ответил:

— Пусть бы опутан я был хоть бы втрое крепчайшею сетью, — пусть бы хоть все на меня неотрывно глазели богини и боги, — только бы мне оказаться с голой Афродитой, впитавшей в себя всю красоту мира, на одном ложе!

Опять поднялся меж богами бессмертными неистовый хохот. Посейдон же стал умолял Гефеста, чтоб дал он свободу Аресу:

— Освободи ты Арея. Я тебе за него поручусь, что мзду тебе он заплатит.

Но, хитро прищурив глаза, возразил знаменитый хромец обеногий:

— Этого — нет, не проси у меня, Посейдон-Земледержец! Я не глупый и знаю, что плохо, когда достойный поручается за не достойного. Как же тебя я свяжу, если Арес ускользнет и от сети моей и от платы?

И, отвечая, сказал Посейдон, сотрясающий землю:

— Если Арес, ускользнет из сети и потом не заплатит, то я тебе сам за него все возмещу.

— Просьбу твою я никак не могу и не смею отвергнуть.

Быстро ответил кузнец колченогий и сеть распустил. Освободившись от уз неразрывных, и Арес, и Киприда мгновенно вскочили. Арес во Фракию умчался, на Кипр унеслась Афродита улыбколюбивая, в Пафос, где искупалась в очищающей изумрудной влаге вечного моря и вернула себе девственность.

Угрюмый Гефест опять весь в работу ушел, вернувшись к своим любимым мехам, клещам, молоту и наковальне в кузнице дымной. Бог-кузнец продолжал Афродиту беззаветно любить, и развод пережил, как страшную сердечную боль, оставшуюся на всю жизнь незаживающей раной, которая озлобила его.

256. Страх и позор Авентинского леса

В это время Гефест изготовил ожерелье дивной красоты — с крученого золотого обруча спускались семь ажурных цепочек; шесть кончались алыми, как кровь, камнями, а средняя была украшена изумительно сверкающим громадным алмазом, похожим на огромную слезу. Ожерелье было не просто дивно красивым — оно делало его владелицу невыразимо прекрасной, но оно было пропитано особым ядом, и потому приносило несчастье всем его обладателям, и каждая владелица его неизбежно должна была рухнуть под гнетом непереносимых бедствий. По воле бога — кузнеца ожерелье Гармонии (так звали богиню Согласия- дочь Ареса и Афродиты) обрекало на несчастье всех потомков его неверной жены Афродиты.

Через некоторое время сделал Аглаю (Блестящая краса) Гефест, знаменитый хромец обеногий, младшую между Харит, своею супругой цветущей. Аглая родила ему, согласно Проклу, четырех дочерей: Евклею (Добрая слава), кормилицу Муз Евтению (Благополучие), Евфему (Хорошая слава) и Филофросину (Дружемыслие).

Однако и второй брак Гефеста не был долгим. Аглая сошлась с весело журчащим речным богом, имя которого Мнемосина скрывает и ушла от божественного кузнеца, насквозь пропахшего гарью и дымом.

На этот раз Гефест, казалось бы, легко пережил распад семьи, и сердце у него не ныло и не болело, но оно, озлобившись, навсегда перестало быть добрым, и последующие его дети от неизвестных любовниц были тоже недобрыми. Это уродливый великан Какос и его сестра Кака, Ардал (нечистый, скверный), Кекул (слепенький) и Перифет (дубинщик).

Некоторые говорят, что Какос был сыном Гефеста от чудовищной Медусы — Горгоны, и был он трехголовым, как и внук Медусы — Горгоны великан Герион, сын «золотого меча» Хрисаора. Этот огнедышащий Какос слыл страшным несчастьем всей Авентинской горы, на которой суждено было раскинуться великому Риму.

Тит Ливий говорит, что, убив Гери­о­на, Гер­ку­лес увел его див­ных видом быков в эти места и здесь, воз­ле Тиб­ра, через кото­рый пере­брал­ся вплавь, гоня перед собою прекрасное рогатое ста­до, на обиль­ном тра­вою лугу — чтобы отдых и туч­ный корм вос­ста­но­ви­ли силы живот­ных — при­лег и сам, уста­лый с доро­ги. Когда, отяг­чен­но­го обильной едой и крепким медосладким вином, смо­рил его сон, здеш­ний пас­тух, по име­ни Как (Дурной), буй­ный силач, пле­нив­шись необыкновенной кра­сотою быков, захо­тел отнять эту добы­чу. Но, заго­ни он быков, как обычно в пеще­ру, следы сами при­ве­ли бы туда их хозя­и­на, и поэто­му Как, выбрав самых пре­крас­ных быков, отогнал их в пеще­ру задом напе­ред, таща за хво­сты.

Вергилий поет о страшной пещере, в глубинах которой никому недоступных, прятался Как — полузверь и скрывал от света дневного гнусный свой лик. У пещеры увлажненная теплой кровью погубленных им всегда дымилась земля, и прибиты над дверью надменно головы были мужей, оскверненные гноем кровавым. Чудище это Гефест породил, хромец обеногий — потому-то из пасти черное пламя и дым изрыгал, великан кровожадный. Человеческие черепа и кости всюду свисали со сводов дикой пещеры великана-людоеда, а пол был выстлан, словно причудливой мозаичной плиткой, костями его несчастных жертв.

Овидий называет Кака страхом и позором всего Авентинского леса, страшным злом всем соседям он был, а чужеземцев всех без разбора губил. Грозен лицом он, могуч телесною силой, огромен тушей, а породил чудище это Вулкан (римляне так звали Гефеста). Логово было его — пещера, надежно в глубоком ущелье сокрытая, даже хищным зверям ее невозможно было найти. Перед шумливым ущельем висят черепа и прибитые руки, чисто обглоданные кости людей белеют кучей огромной на покрасневшей от крови земле.

257. Какос крадет у Геракла коров [8]

Какоса неистовый дух всегда соблазняли преступленья любые, особенно ему нравились нечестивый разбой и хитрые, дерзкие грабежи, а порой он совершал и убийства кровавые.

Пока Геракл пребывал в крепко — сладких объятьях Морфея, не мог злодей — великан и тут удержаться от своих козней: не мало самых прекрасных быков круторогих ярко огненной масти увел он из стада, столько же красных телок украл, отобрав самых больших и красивых. Но, чтобы след их прямой похитителя тотчас не выдал, путаной он их дорогой погнал по песчанистой почве, перевернув все следы им назад. Чтобы указывали следы в обратную сторону, — вел быков дерзкий разбойник с повадками хитрыми задом наперед, таща их за хвосты, и упрятал в недрах просторной пещеры своей с высокими сводами. Так сделал когда-то младенец Гермес вороватый с пятьюдесятью коровами светоносного Феба.

Хитрое воровство быков и коров Гериона Какос совершил ночью черной, безлунной, но всякой ночи приходит конец, и по закону природы заря розоперстая ранним утром ее всегда с лика земли прогоняет. Сначала Эос делает розовым многохолмный покрытый вечными снегами Олимп — чуждую тлена обитель новых богов, отвоеванную ими у змееподобного Офиона и супруги его Эвриномы. Так пурпурная Заря извещает поселившуюся на Олимпе многочисленную семью Зевса — Кронида о наступлении нового дня, а потом уже всю остальную Вселенную. (Только после Александра Македонского древние греки стали считать начало дня с восхода солнца; раньше день начинался у них с солнечного заката). Предупреждая багряный восход лучезарного солнца, Эос землю кристально чистой росой омывала, и капли ее искрились на изумрудных травах и листьях, словно драгоценные адаманты, с потом весь мир, чтобы Титану вручить, своими розовыми пальцами обагряла.

С первыми лучами солнца как всегда бодрый Геракл проснулся, и первым делом привычно пересчитал стадо — не очень доверял он своим юным спутникам-пастухам, любящим вечером выпить вина медосладкого, а утром — крепким сном насладиться. Недосчитавшись не мало быков и коров краснобоких, он провел много времени в бесплодных поисках и уже, скрепя сердце, собрался смириться с потерей и продолжить путь с теми животных, что остались. Однако, подойдя к одной из пещер он увидел около нее коровьи следы и, радостно устремившись по ним, через некоторое время, схватившись за голову, остановился, обратившись к себе с изумленными такими словами:

— Боги! Меня обманывают глаза или великое чудо своими глазами я вижу?! Вот на дороге следы предо мною коров, все они ведут от той горной пещеры, от которой иду я. И вот тут эти исчезают, смешавшись со следами моего стада… Значит, в моем стаде коров должно стать еще больше, чем было, а на само деле их не хватает… Как же это все прикажете понимать, великие боги?

И тут вдруг замычали его пропавшие быки и коровы, огласив воззваньем протяжным все окрестные рощи, сделав напрасными дерзкие надежды их неустанно сторожившего Кака. Праведным гневом вспыхнул герой, разлилась от справедливой обиды по всем его жилам черная желчь. И непобедимый отпрыск Кронида хватает нестроганую дубину свою из дикой оливы и, как горный лев разъяренный, с хриплыми криками помчался по склонам крутым к поднебесной горной вершине, откуда вели коровьи следы и призывное раздавалось мычание.

Тут впервые в жизни Какоса трепет объял, бросился тотчас бежать он в страшном испуге прямо к пещере, ветра быстрее летел, словно выросли крылья от страха. Цепи железные великан оборвал, на которых над входом камень тяжелый висел, прилаженный отчим искусством, глыбой огромной дверь завалил и в пещере заперся прочно.

— Кто бы ты ни был разбойник и вор, но, на свою беду, ты меня обокрал и скоро узнаешь, как присваивать достоянье Геракла!

Так сын Зевса громогласно орал, и эхо многократно умножало его угрозу в горах.

258. Зевс и Гера опять ругаются из-за Геракла

Зевс и Гера, извещенные алой Зарей раньше всех о наступлении нового дня, столь громкое эхо услышав, стали с мощных высей Олимпа наблюдать со все возрастающим интересом, как Геракл, словно стремительный вихрь, несется по крутому безлесому склону Авентийской горы и грозит похитителю коров из его стада, некогда принадлежавшего Гериону.

Царица Олимпа, гневно сверкая своими прекрасными, как у молодой телки глазами, едко сказала супругу:

— Очень ты любишь, Тучегонитель, этого своего смертного сына. Часто, жесточайший Кронид, не заслуженные упреки ты ко мне обращаешь, что несправедлива я к сыну Алкмены. А справедлив ли сам твой любимец Геракл? Все знают, что он нагло похитил всех дивных огненно-красных быков и коров. Потом он жестоко убил трудолюбивого пастуха Эвритиона и Орфа, его собаку за то, что стадо они добросовестно сторожили. Убил Геракл и законного хозяина стада Гериона, кстати, нашего с тобой внучатого племянника, ведь он внук брата нашего Посейдона. Теперь же твой сын от Алкмены негодует, что кто-то посмел украсть у него из похищенного им стада несколько коров и быков. Думаю, что этому вору, кстати нашему с тобой внуку, ведь Какос рожден нашим сыном Гефестом, жить уж недолго осталось. Ты, Эгиох, всегда возглашаешь, что являешься главным защитником справедливости на небе и на земле, и, что правда тебе милее всего. Вот и скажи вполне откровенно — не следует ли уже давно Гераклу воздать по заслугам, как грабителю и убийце, не сведущему сердцем дерзко-надменным, что такое истинная справедливость?!

Зевс высокогремящий, хоть он могуществом самый великий, от бессильного гнева губы поджал и долго медленно качал влево и вправо косматой своей головой так, что Олимп многохолмный тоже раскачиваться начал, словно крепкий корабль при высокой волне боковой. Когда ж Громовержец успокоился и взял себя в мощные руки, то обратился к супруге еще более язвительно, чем она:

— Гера, сколько уж бурных веков я тебя знаю… сначала как родную сестру, потом, как супругу, царящую вместе со мной на Олимпе… и все не перестаю удивляться тебе! Все-то ты замечаешь своим острым умом, все видишь красивыми, как у телки, своими очами и все знаешь, как Мойра Лахесис! Этим, однако, достичь ничего ты не можешь, и только больше от себя меня отвращаешь. И хуже, как всегда, придется тебе же. Поэтому хорошенько запомни: если я Геракла люблю, то, значит, мне так угодно, и значит он достоин любви! Если я считаю сына своего от Алкмены справедливым героем, значит, он справедлив! Поэтому ты лучше на месте с закрытым ртом сиди и молчи, и тому, что я скажу, безропотно повинуйся. Если, конечно, не хочешь, чтобы я на тебя наложил необорные свои руки! Тогда тебе только Старуха Лахесис сможет помочь, и то, если решит, что это действительно необходимо!

Тут мучительный страх овладел волоокой владычицей Герой. Молча, как супруг приказал, сидела она, смирив свое милое сердце, и только две крупных слезы скорби беззвучной тихо выкатились из ее глаз, дивно красивых даже в безмерной печали. Потом от незаслуженной обиды слезы одна за другой по прекрасным щекам заструились, они были словно ручьи, которые вдруг сквозь запруду прорвались.

Невольных слез устыдившись, царица Олимпа вскочила и, прикрыв ладонями покрасневшее лицо, божественную прелесть которого не смогли испортить и слезы, быстро убежала в свою спальню, топая громко по гулкому мраморному полу босыми ногами.

259. Геракл убивает Какоса [8]

Об убийстве Какоса лучше всех Вергилий поет:

Примчавшийся к скале, в которой заперся Какос, пылающий праведным гневом Геракл, как ни скрежетал зубами свирепо, несмотря на всю свою громадную силу, камень-затвор отвалить не сумел, ибо держала его вся скала нерушимая по творческой задумке художника олимпийского, хоть хромоногого, но чрезвычайно искусного. Обежал он, неистовым гневом пылая, трижды весь Авентин, понапрасну трижды пытался камень-затвор отвалить и всякий раз садился трижды, усталый. Непоколебимо каменная глыба на хребте над пещерой Кака стояла, меж утесов крутых выдаваясь в небо острой вершиной; там свили гнезда себе гнусные птицы.

Однако Геракл, в любых испытаниях крайне упорный, скалу, словно юную деву крепко обняв, все шатал и шатал и, наконец, все же сумел обрушить скалу, обнажив для света внизу зияющий чернотой глубокий провал. Какоса подземный чертог открылся взору Алкида, так разверзает мощный напор водяной пропасть в толще земной, и всем ненавистное царство взору является вдруг в глубине зияющей бездны, и от проникших ярких лучей трепещут бледные тени.

Гнусный вор был застигнут врасплох внезапно хлынувшим в раскрытую полость солнечным светом, запертый в полой скале, он метался испуганно с воем истошным. Разбушевавшийся истребитель чудовищ, увидев трехглавого великана, изрыгавшего огонь из пастей, закричал, потрясая дубиной и луком:

— Видно, старая Мойра не забыла зачем я на свет появился и новое чудище послала для истребления мне. Ни дня в жизни своей праздного я не знал. Не мало всяких чудищ без приказа царского я истребил! Что ж, не устаю сам себе повторять снова и снова: великие дела, уже мной совершенные, необходимо перекрывать другими не менее большими делами, чтобы не тускнела моя сияющая слава. Поэтому готовься к смерти неминуемой, чудовище трехглавое!

Геракл осыпал вора стрелами, выворачивал с корнем толстые деревья, отламывал от скалы огромные камни и все это на Какоса сверху бросал. Видя, что ему от позорной погибели некуда скрыться, начало чудище со злобным ревом еще больше дыма изрыгать из пасти, мглой беспросветной наполняя пещеру. Зренья героя лишив, сгустилась под сводом пещеры тьма из черного дыма — лишь колышущиеся языки пламени порой прорезали ее.

Тут Геракла нестерпимое бешенство охватило, сердитые губы раскрылись в хищной улыбке, оскалив крепкие белые зубы. Бросив на землю дубину и лук, в провал, огнем полыхавший, прыгнул стремглав он вниз головой, словно в омут — туда, откуда поднимался волнами едкий сизый дым, и черный туман бурно клубился.

Упав на Какоса, изрыгавшего дым бесполезный, крепко руками обвил Геракл презренного вора, прижал к себе, и сдавил его, как когда-то давил горло Немейского льва. Но Какос был намного слабее каменнокожего зверя, и вылезли тотчас глаза у него из глазниц, и пересохло сломанное горло. Нечестивые очи злодея смежила багровая Смерть и Могучая Участь жизнь его прекратила.

Крепкие двери, сорвав, отворил сын Алкмены пещеру злодея, и Солнце увидело вновь похищенных быков и коров, а труп безобразный всем известного вора за ноги вытащил на солнечный свет, чтобы люди увидели переставшего дым извергать нечестивца.

На следующий день люди, наглядеться не в силах, страшным дивились глазницам и черноволосой мохнатой груди трехголового полузверя, смотря в его раскрытые пасти, из которых больше дым не струился и внутри не билось уж пламя. С той поры в Италии Геракла стали чтить еще больше.

260. Поэтическая задача о числе быков Гериона

Обычно древние авторы не говорят прямо о том, сколько быков было у Гериона, и сколько быков украл огнедышащий Какос, а некоторые всем интересующимся предлагают решить следующую поэтически изложенную задачу или просто угадать ответ, ведь задача очень простая:

Когда Гераклом Герион

Был в жаркой битве сокрушен,

То победителю в награду

Быков отличных стало стадо;

Быков на луг отправил он

И погрузился в крепкий сон.

Но сын Вулкана Какос смелый

К быкам, как вор, подполз умело

И сделал все, что он хотел:

Он отобрать себе успел

Одну шестнадцатую стада;

Теперь добычу спрятать надо.

В пещеру он быков загнал,

Куда свет дня не проникал,

И вход туда прикрыл надежно:

Найти быков здесь невозможно.

Когда Геракл пришел на луг,

Он насчитал сто двадцать штук

И не осталось в нем сомненья,

Что состоялось похищенье.

В нем сердце закипело злобой,

Быков он ищет, смотрит в оба,

И вдруг как бы из-под земли

Услышал, что ревут они.

К пещере бросился он в гневе,

Все разметал он в этом хлеве

И Какоса убил в мгновенье;

Быков добыл из заточенья.

И стадо он угнал скорей, —

Все получил царь Эврисфей.

Теперь скажи мне, вычислитель,

Скольких быков злой похититель

Из стада увести сумел,

И скольких всех быков имел

Геракл могучий и отважный, —

Все это знать нам очень важно.

261. Геракл сходится с Какой

Многие римляне говорят, что Какий был не трехглавым чудовищем, а одним их выдающихся мужей города, расположенного на Палантине, и оказал Гераклу весьма радушный прием и почтил его щедрыми дарами. На Палатине имеется Какиев спуск с каменными ступенями и находящийся неподалеку от некогда стоявшего там дома Какия. В этом доме с каменным спуском Геракл познакомился не только с гостеприимным хозяином Какием, но и с его сестрой, которую звали, почти как брата — Кака.

Римляне говорят, что юная Кака очень понравилась Геркулесу потому, что она была красивая, очень сильная и, конечно же громадного роста. Она была девственницей потому, что все из невольного страха стороной обходили ее огромное ложе. Отпрыск Юпитера, давно ни к кому не восходивший на ложе, оказавшись гостем в доме с каменным спуском, в первую же ночь, похоти лютой во благо с нежного цветка девственности Каки все лепестки оборвал.

Другие утверждают, что Кака, как и брат, совсем красавицей не была, разве, что хороша была только ростом огромным. Геракл же все никак не мог отыскать своих пропавших быков и коров. И тогда он решил любовью смешаться с какой-нибудь местной девой в надежде, что она из благодарности узнает и сообщит ему, где его пропавшие быки и коровы. Выбор героя пал, конечно, на Каку, сестру Какоса и с тех пор она почитается римлянами за то, что сообщила Гераклу об украденных у него братом Каком коровах.

Юный Темон, большой друг Геракла, проживавший вместе с ним в доме Какоса, говорит, что видел своими глазами, как Кака, во дворе возле дома в охапку поймала проходившего мимо его великого друга и, лукаво потупив не по девичьи не скромные очи, хриплым от возбуждения голосом ему провещала:

— Не желаешь ли ты узнать, могучий герой, зачем из дома с каменным спуском к тебе красавица Кака явилась сама? От тебя ничего утаивать мне сегодня не хочется. Думаю я, что завтра тебя проведет мой брат хитроумный. Он лишь притворяется очень радушным, а на самом деле немало мужей он уже погубил, а теперь вот похитил много коров и быков из твоего прекрасного стада, которых утащил за хвосты и спрятал в пещере на склоне некой неприметной горы в Палантине. Надеюсь, однако, что я к тебе пришла не напрасно, и ты с охотой поведешь меня к себе на постель, ведь девушка я и потому не могу тебе доверять. Ведь только после того, как мы с тобой возляжем на ложе, и ты, сочетавшись со мной пьянящей страстью любви, сделаешь меня женщиной, я буду разговаривать с тобой с полным доверьем и гору ту смогу указать.

— Милая, ни о чем не волнуйся и мне во всем доверяй. Прямо сейчас пойдем и ляжем в постель, чтоб насладиться неистовой страстью! Бешеным вожделением таким у меня давно ум не мутился! Я бескорыстно сделаю тебя женщиной, а уж потом ты расскажешь мне, где твой брат Какий моих спрятал коров.

Геракл тут же повел Каку на отведенное ему ложе и пока на нем вожделение свое утолял, Какия бурно дом содрогался и наполнялся страстными криками и ревом истошным долго теряющей девственность Каки. Потом, уж под самое утро, знаменитый истребитель чудовищ узнал у сестры, на какой горе ее брат спрятал в пещере похищенных быков и коров. Так, в благодарность за любовные ласки Кака предала милого брата.

Родила ли Кака Гераклу детей после того, как он ее сделал женщиной, не помнит даже Мнемосина, которая, по мнению орфиков, является матерью священных умов и ликующих Муз звонкогласых. Память ее не подвластна немому забвенью, губящему разум, держит объединенным с душой она весь ум человека, множит тем самым великую силу благую рассудка. Сладчайшая, бодрая вечно, способная тотчас в памяти вызвать у нас, что когда-либо в душу запало, не преступив ничего, она ум пробуждает во всяком, но даже она не смогла вспомнить стала ли матерью Кака.

Согласно комментатору Сервию, весталки- юные жрицы богини Весты, хранящие свою чистоту 30 лет, поддерживают неугасимый огонь в святилище Каки.

После обожествления Геракла, говорят, что и Каку почитали, как богиню огня, а позднее, благодаря вмешательству Гефеста, она составляла божественную пару с братом Каком.

Решение старинной задачи о количестве быков и коров Гериона: 120 + х/16 = х. откуда всего быков и коров было х = 128, из них Какос украл 8.

262. Очищение Геракла от скверны убийства Кака

Геракл решил очиститься от убийства Кака, ведь, согласно Диодору, он считался одним из самых выдающихся мужей города, расположенного на Палантине, и для этого необычайный герой обратился к царю туземцев Эвандру (хороший человек), некогда изгнанному по воле Могучей Судьбы из блаженной Аркадии, оказавшейся для него несчастливой. Мать Эвандра аркадская нимфа Никострата уговорила сына убить ее мужа царя Аркадии Палланта, и за это аркадцы их обоих изгнали.

Геракл не был родственником Какоса, но он пролил слишком много его крови и потому был осквернен убийством, и скверна была препятствием его общению с богами и требовала обязательного очищения для примирения с собою подземных богов. Только после того, как Эвандр, взяв ветви маслины и лавра, окропил Геракла чистейшей водой, герой решил, что может приблизиться к богу. Он воздвиг алтарь Зевса Эврисейского и принес богу за возвращение украденных Какосом коров белую безъяремную телку в качестве благодарственной жертвы и помолился.

К молитве Геракла склонился Кронид и жертву приял. Тотчас властитель бессмертных орла ниспослал, безобманную самую птицу. Был в его лапах детеныш свирепого вепря. Бросил он того кабаненка вблизи алтаря, который соорудил Геракл Эврисейскому Зевсу.

Говорят, лишь увидал Тучегонителя отпрыск, что от родителя птица в небе явилась, тотчас для примирения с родственниками убитого, послал Каке пеню большую, как сестре убитого в качестве примирительной и очистительной жертвы. Поскольку у Геракла никогда не было никаких средств, то этой жертвой, должно быть, являлась ночь проведенная с Какой героем.

Как только туземцы и пришедшие вместе с Эвандром в Паллантии аркадцы узнали об очищении Геракла от скверны убийства Кака, они по-новому узрели Геракла. Все изумились наружности героя, в которой усмотрели божественную природу, и воздали ему почести. Те, кто победнее — пышными ветками вечнозеленого лавра дружно увенчивали Геракла. Правители городов и поселков наперебой приглашали лауреата (увенчанный лавром) Геракла в гости и вручали ему своих граждан и самих себя для дружбы.

Спутники Геракла — в основном это были эпеи и аркадцы, и те аркадцы, которые прибыли на Палантин с Эвандром под руководством отпрыска Зевса поделили между собой большинство окрестных земель. Это деяние Геракла считается особенно мудрым, ведь, он привлек многих изгнанников из покоренных тогда городов к участию в походе, а после победы начал расселять их по завоеванным землям и даровал им богатства, отнятые у других.

Многие, подобно Дионисию Галикарнасскому, говорят, что именно благодаря этому расселению эллинов по римским землям, возвеличилось имя, и воссияла слава Геракла в Италии, а вовсе не из-за того, что он просто проследовал через страну.

263. Дети Геракла от знатных римлянок [22]

Дионисий Галикарнасский говорит, что Геракл в тех местах, которые и ныне населяют римляне, оставил двух своих сыновей: Палланта — от дочери Эвандра Лавинии и Латина.

Отпрыск Зевеса рядом с дворцом царя Эвандра, сына Никостраты (у римлян Карменты), воздвиг алтарь Родителю и принес на нем в жертву одного из возвращенных из похищенья быков. Геракл освободил Эвандра, который очистил его от скверны, от немалой дани, которую тот платил этрускам, и убил царя Фавна, который приносил чужеземцев в жертву на алтаре своего отца бога торговли Меркурия (Гермеса).

Геракл еще до убийства Какоса искоренил ежегодные человеческие жертвоприношения в честь Крона (когда двух людей связывали и бросали в воды Тибра) и заставил римлян вместо людей бросать разодетых кукол, сделанных из тростника. И сейчас в мае при полной луне юная весталка, стоя на дубовых сваях, бросает в быстрый поток связанные из камыша и побеленные фигурки людей, называемых аргивянами. Считается также, что Геракл основал Помпеи и Геркуланум, построил дамбу длиной в один парасанг поперек Лукринского залива, которую теперь называют Гераклейской дорогой, и по которой он погнал дальше Герионовых быков и коров.

Некоторые рассказывают, что Паллант, не достигнув юношеского возраста, умер.

Вторым сыном Геракла был Латин. Согласно Юстину, дочь Фавна родила Латина, зачатого в прелюбодеянии от Геркулеса, который в ту пору, убив Гериона, гнал через Италию стадо скота, свою победную добычу.

Другие говорят, что Латин был сыном Геракла от некой гиперборейской девы по имени Марика, отданную отцом в залог, которую он взял себе и хранил ее непорочной для брака. Но приплыв в Италию, Геракл не сдержался и затащил ее на свое ложе, и вскоре она понесла скрытый от всех груз внизу живота. Когда же знаменитый герой вознамерился вернуться в Аргос, то отдал ее в жены царю аборигенов Фавну. Став женой Фавна, гиперборейская дева счастливо разрешилась от бремени. По этой причине многие считают, что Латин был сыном Фавна и нимфы Марики, а не Геракла.

Конон рассказывает, что Геркулес, везший Эврисфею дивных коров Гериона, высадился в Италии, где любезно был принят Локром, сыном Феака. Но местный царь Латин, жившей с его дочерью, увидел коров, которые ему очень понравились. Тотчас он возжелал ими овладеть; и уже уводил их, когда Геракл, узнав об этом, пошел к нему на бой, поразил копьем и забрал своих коров. Локр, узнав о сражении и, не зная ничего об исходе, боясь за Геракла, так как знал, что Латин обладал большой телесной силой и мужеством, взял смену одежды и поспешил на помощь гостю. Геракл, увидев спешно приближавшегося к нему человека, принял его за очередного противника, пустил в Локра стрелу, и тот пал к его ногам; узнав о своей ошибке, он издал стон, но беда была уже непоправима. Он оплакивал своего друга, устроил пышные похороны и когда сам оставил жизнь, явился местным жителям и велел построить город в Италии в месте, где был погребен Локр. Этот большой город до сих пор носит его имя и чтит его память.

Латин, возмужав, взял власть над аборигенами и стал царем Лаврента. Так как он, сражаясь против соседей рутулов, погиб, не оставив мужского потомства, власть перешла к Энею, сыну пастуха Анхиса и фиалковенчанной Афродиты, который, женившись на Лавинии, стал зятем Латина и его супруги Аматы.

Многие говорят, что Латин был либо сыном одиссеева отпрыска Телемаха и колдуньи Кирки, либо сыном самого легендарного героя — воина — скитальца Одиссея от нимфы прекрасноволосой Каллипсо или от той же волшебницы Кирки — в косах красиво сплетенных богини ужасной с речью людской.

264. Десятинные жертвы

Эвандр от древней прорицательницы Фемиды давно знал, что Геракл, благодаря своему великому родителю и собственной доблести предопределен самой непостижимой Судьбой поменять свою смертную природу на бессмертную. Именно поэтому он сначала очистил Геракла от скверны, а потом первым в Италии стал воздавать ему божеские почести. Он воздвиг отдельный алтарь и принес Гераклу в жертву белую телку, что никогда не знавала ярма и стал умолять его возглавить священнодействия.

Отпрыск Зевеса, слава которого гремела уже не только в Элладе, но по всей Ойкумене, сам все чаще задумывался — когда же он, наконец, обретет обещанное бесстаростное бессмертие и так часто беседовал с милым сердцем своим:

— Уже 10 великих подвигов я совершил, а ведь именно столько было предначертано мне аполлоновой девой. И нет никого среди эллинов, кто бы дерзнул надо мною гордиться такими громадными достижениями во всех областях, как у меня. Я — самый великий истребитель чудовищ, губитель жестоких владык и разных нечестивых преступников. Я открыл много новых земель и основал на них множество городов, проложив к ним дороги. И вообще: я — защитник богов и благотворитель людей. И все это мне не просто далось — сколько всяческих зол — о них страшно даже подумать — на этих трудолюбивых руках, и на измученных плечах своих я перенес, сколько тягостных мук и ужасных страданий при этом я вынес. И вот, наконец-то, люди оказывают мне не только обычное гостеприимство, но и воздвигают алтарь, как бессмертному богу. О, это очень благочестивые и чрезвычайно справедливые люди, и я им покровителем стану! А чтобы народ не думал, будто великий Геракл совсем пресытился земной славой, я в благодарность за божественное почитание буду щедро его угощать.

После слов таких, к сердцу своему обращенных, Геракл принес в жертву 12 прекрасных коров Гериона, что составляло в это время 1/10 часть стада и десятину из всей прочей добычи, скопившейся в последние годы.

Десятина такого рода является долей богов от того, что достается в жизни человеку, она приносилась богам под видом какого-нибудь посвящаемого им дара.

Говорят, что сверх этого Геракл совершил моления за тех местных поселенцев, которые первыми посчитали его богом и сказал:

— Пусть здесь вечно воздают мне почести, принося ежегодно в жертву безъяремную белоснежную телку и отправляют священнодействия по эллинским обычаям. При этом я вменяю эту почетную обязанность двум самым знатным местным семьям Нотациев и Пинариев.

Согласно Дионисию Галикарнасскому, были тогда обучены эллинским священнодействиям Нотации и Пинарии, потомки которых долгое время продолжали заботиться о совершении жертвоприношений в том виде, как их установил Геракл: Нотации предводительствовали священнодействиями и начинали сожжение жертв. Пинарии, лишенные права кушать внутренности жертв, во всем остальном получили вторую по значению почесть. Такое умаление почести было им определено из-за опоздания, так как им было велено явиться на заре, а они прибыли в то время, когда другие уже прикоснулись к внутренностям жертвы. Впоследствии попечение о священнодействиях уже не возлагается на потомков Нотациев и Пинариев, их совершали юноши из рабов на общественный счет. Алтарь, на котором принес десятинные жертвы Геракл, называется у римлян Величайшим, у него даются клятвы и заключаются договоры теми, кто хочет устроить дело, а также взимаются десятины всякого рода по обетам.

265. Десятина в пользу Геракла

Говорят, что именно в это время у Геракла впервые проявились способности к прорицанию. Изведав благожелательность жителей Палатина, Геракл предрек им:

— Все, кто после моего вознесения на Олимп, посвятит мне, как бессмертному богу, по обету десятую часть своего имущества, обретут в последующей жизни большое благоденствие. Те же, кто посвятит мне десятину до того, как я стану богом, особенно быстро достигнут наибольшего благосостояния и благополучия.

Такой десятины обычно требовал тиран, насильственно захвативший власть, от всех своих подданных, и Афинское государство взимало десятину от всех своих земельных владений; особенно часто такая подать взималась в пользу храмов.

Так было и с десятиной Геракла во все последующие времена. Многие богатые люди, дав обет посвятить Гераклу десятую долю имущества и достигшие после этого благосостояния, посвятили затем десятую часть своего имущества. Так, Луций Лициний Лукулл, — один из самых богатых римлян своего времени, — оценив свое состояние, посвятил новому богу Гераклу десятую долю, продолжая непрестанно устраивать дорогостоящие пиршества — знаменитые лукулловы пиры. Впрочем, согласно историку Аппиану, жестокий, алчный и непорядочный Лукулл разбогател, развязав новую войну с лояльным Риму племенем вакеев. Римляне также воздвигли богу Гераклу величественный храм у Тибра, в котором совершали пожертвования из десятой доли.

Глядя с блистательных всей Олимпа, как Гераклу воздвигли храм, и, как богу, пожертвования совершают римляне, Гера выскочила из-за пиршественного стола и к мужу, возлежащему на апоклинтре, гнева в груди не вместив, подбежала с криком возмущенным таким:

— Видишь и сам ты, Чернотучий, что сын твой от Алкмены Геракл, как Салмоней богом бессмертным себя выставляет, требуя, чтобы жертвы из десятой доли ему приносили. Не пора ли, если не перуном его поразить, то хотя бы послать Немесиду, чтобы покарала его за нечестивость и дерзкую спесь?!

Зевс на скамейке своей приподнялся так, что стал выше не только, как он, возлежащих богов, но и сидящих богинь и к расстроенной супруге так обратился, недоуменно помавая бровями:

— Гера, странная ты! Уж женаты мы не одну тысячу лет, но я тебя все никак не пойму: глупая ты иль притворяешься часто, преследуя какие-то свои интересы? Салмоней был нечестивец, надо мной издевался, и я поразил его перуном, низверг в Аид и уничтожил весь город с жителями, которые ему потакали. Геракл же, — первопроходец, веру в нас, олимпийских богов по всей Ойкумене распространяет. Благодаря ему, римляне нас лучше узнали, меня, нарекши Юпитером, богом верховным считают, а тебя царицей неба Юноной назвали, и пышные приносят нам жертвы.

Плутарх спрашивает и сам же отвечает: поче­му мно­гие бога­чи при­но­сят в жерт­ву Гер­ку­ле­су деся­тую часть сво­е­го состо­я­ния? Не пото­му ли, что Гер­ку­лес сам при­нес в Риме в жерт­ву деся­тую часть Гери­о­но­ва ста­да? Или пото­му, что Гер­ку­лес осво­бо­дил рим­лян от деся­тин­ной дани этрус­кам, или про­сто Гер­ку­лес был чре­во­угод­ни­ком и любил сам хоро­шо поесть? Больше похо­дит на прав­ду то, что бога­чи хоте­ли уме­рить избы­ток сво­е­го бога­тства, нена­вист­но­го для сограж­дан, и рас­суди­ли, что так они пора­ду­ют Гер­ку­ле­са, ведь он был непри­хот­лив и вел жизнь скром­ную, без изли­шеств.

266. Геракл случайно убивает Кротона

Пройдя Леонтинскую равнину, Геракл погнал свое стадо рогатых скотин в сторону Лакинийского мыса в Бруттии, которая находилась на самом юге Италии. Некоторые говорят, тамошний правитель, царь Лакиний, тогда похвалялся:

— Мне единственному удалось обратить в бегство знаменитого истребителя чудовищ никем непобедимого сына великого Зевса и смертной Алкмены Геракла.

Другие говорят, что причиной этого «бегства» Геракла было то, что Лакиний построил храм Юноны (Геры), при виде которого Геракл объявил своим спутникам:

— Я решил обойти этот храм стороной потому, что испытываю отвращение к несправедливо преследующей меня с самого рождения и до сих пор мачехе, которую считаю самой злокозненной и мстительной богиней на всем Олимпе.

Пройдя шесть парасангов, Геракл пустил стадо отдохнуть и неспешно поесть, а сам, приняв приглашение, пошел в дом к зятю Лакиния Кротону. Известный в Лакинии борец Кротон вместе с женой Лавретой оказал Гераклу самое радушное гостеприимство. Спутники Геракла говорят, что возвышенное общение с Темоном надоело Гераклу, и он не взял его с собой в дом Кротона. Там прославленный герой каждый день позволял красивым и молодым служанкам омывать себя в прекрасно отесанной ванне, а после умащивать маслом и утолять голод его плоти, истосковавшейся по женскому телу.

В это время царь Лакиний, увидев, как прекрасны коровы Гериона, приказал своим слугам взять из стада 12 коров и быка. Когда охранявшие стадо спутники доложили Гераклу о том, что по приказу царя его воины взяли дюжину коров и быка, то он так разъярился, что с бешеным ревом схватил свой лук и дубину и бросился из дома Кротона, но хозяин, слышавший, что сказали спутники, преградил ему путь и обратился к нему с такими словами:

— Ты мой гость, сын могучий Зевеса и я с радостью в своем доме тебя принимаю. Но я супругу свою Лаврету очень люблю и тестя Лакиния глубоко уважаю. Сердце свое, доблести полный герой, успокой! Ярость свирепую свою укроти, в бешеном гневе ум опрометчив, его рассуждение слабо. Поэтому я не могу позволить тебе в безудержном гневе, не разобравшись куда твои подевались коровы, к Лакинию с луком и дубиной бежать.

Геракл, стараясь сдержать гнев, сказал ему спокойно, но твердо:

— Не хочу я ссориться с человеком, оказавшим мне радушное гостеприимство, но ты меня оскорбляешь тем, что не даешь мне пройти, словно ребенку. Я никому не могу позволить так со мной обращаться! Живо дорогу освободи!

Тогда Кротон не только не дал Гераклу дороги, но и при людях вызвал его на поединок в борьбе. Герою, чтобы не прослыть явным трусом, молча пришлось согласиться на поединок с гостеприимным хозяином.

У ворот двора Кротона предстали друг против друга два высоких и мощных атлета, словно два раскидистых дерева Зевса в горной долине. Часто то дождь, то снег их листья сечет, и ветер их кроны треплет жестокий, непоколебимо, однако, стоят они на разветвленных корнях крепких и длинных. Так же и оба героя-борца, на руки и силу надеясь, друг против друга стояли.

Геракл сразу понял, что Кротон — не Эрик, хоть у того оба родителя были могучие олимпийские боги. Кротон был мощным и очень искусным борцом. Атлетически сложенный, физически сильный, почти как Геракл, он еще и владел всеми видами оружия, как сын чудовищной Стикс и Титана Паланта Кратос (Сила), который вместе с сестрой Бией (Мощь) тащил закованного в цепи Прометея к кавказской скале.

Противники между тем стали бороться перед домом Кротона, и вскоре посмотреть их поединок сбежались многие жители города, и среди них был юный Милон. Геракл, как и с Эриком, решил бороться не в полную силу, однако ловкой подсечкой Кротон кинул его на землю и навалился на него всем своим мускулистым тренированным телом. Лишь благодаря своей необыкновенной силе, стойкий герой смог разорвать мертвый захват Кротона, сомкнувшего могучие руки на его шее.

Прирожденный боец — Кротон был высок, широк в плечах, тонок в талии и очень мускулист. Виртуозно владел всеми видами оружия, но предпочитал меч и клинки, прикрепленные цепями к плечам. Ему не было равных в поединке с оружием, но в кулачном бою и в борьбе, где есть правила и разные приемы, он был слабее могучего Алкида.

Разгоряченный борьбой, Геракл, забыв о радушном гостеприимстве Кротона и о том, что собирался бороться не в полную силу, поднял его вверх и, что есть силы, кинул на землю. Кротон же, по воле случая, приземлившись на голову, не успел помочь себе руками и смягчить удар. Борца знаменитого со сломанной шеей тут же быстротечная смерть осенила, и в очах его черноокая тьма разлилась. Танатос чернокрылый тут же отсек волос прядь пушистых его и бессмертную душу исторгнул из некогда мощного тела, и теперь оно без души в холодную мглу навсегда погрузилось.

После того, как Амфитрионид отобрал весь свой скот у Лакиния, он собрал на городской площади много людей и громко сказал:

— Я не буду Лакиния, укравшего у меня 12 коров и быка, убивать, чтобы все поняли, что я совсем не желал смерти его зятя Кротона, это досадная случайность. И я не уйду отсюда, пока не устрою Кротону великолепного погребения и не сооружу ему величественную гробницу.

Выступая перед собравшимися людьми, Геракл, вдруг устремил свои синие, как небо, глаза вдаль и торжественно изрек:

— Чувствую, как меня захватывает непреодолимое желание предсказать грядущее, и я это сделаю: со временем будет построен значительный город моими внуками здесь!

Когда Геракл был вознесен на Олимп, он явился во сне одному из многочисленных своих потомков, аргивянину Мискелу, и приказал ему отправиться в Италию и построить там город. В Аргосе в то время существовал суровый запрет на эмиграцию, и Мискел попытался отказаться. Тогда разгневанный бог пригрозил ему страшными карами, и Мискел дал слово исполнить приказ Геракла. Законопослушные аргивяне предали Мискела суду за то, что тот нарушил их запрет на эмиграцию, и уже были готовы предать его смерти, но все черные камушки, опущенные в урну для голосования, чудесным образом превратились в белые. Так сбылось предсказанье Геракла о построении города его потомками, и его потомок не пострадал.

Гераклу добавляют еще 2 подвига

267. Гера приказывает Эврисфею не засчитывать Гераклу 4 подвига

Когда Геракл с коровами Гериона подошел к западному берегу Италии и уж готовился переплыть в Эпир, Гера прикусила себе губу и, крутя сцепленными пальцами, стала досадливо разговаривать со своим исстрадавшимся сердцем:

— Пасынок мне ненавистный уже исполнил все 10 предписанных Пифией подвигов. Многие злокозненной меня называют и безмерно ревнивой. Да, я злокозненна и ревнива и к прошлому даже ревную, но как жить мне иначе? Ведь у меня еще ноет иногда правая грудь, раненная стрелой этого нечестивца, особенно когда я на него гневаюсь. Может быть, зря я не рассказала Зевесу, что негодяй ранил в грудь жестоко меня — сестру и супругу его, законную царицу Олимпа? — Нет, я все правильно сделала, иначе не только любящая поиздеваться Афина, все насмехались бы надо мной, за спиной моей говоря, когда я не вижу: «Вот так царица! Вот так богиня богинь! Справиться не может даже с пасынком смертным! Он ей грудь прострелил, а она только жаловаться может супругу». Но, ничего! Он еще узнает, как я в безжалостной мести страшна и как я могу ненавидеть! Клянусь, что, когда случай для мести удобный настанет, ничего не забуду, ничего не прощу…. Пусть свидетелями моей клятвы будет полногрудая Гея и широкое Небо, а также никогда не дремлющая Мойра Лахесис! Я клянусь во что бы то ни стало отомстить жестоко Алкиду! Я буду мстить за нечестивость и несправедливость, за мерзкий разврат, за всякие гнусные беззакония и злодейства, которые он всюду творит, благодаря своей силе неимоверной… А удобней всего отомстить, если Геракл будет по-прежнему служить послушному мне Эврисфею.

План действий созрел сам собой в белокурой головке царицы Олимпа, и она ночью явилась во сне к покорному ей сыну Сфенела и ехидно промолвила:

— Опять ты сладко спишь Эврисфей, даже легкая зависть берет, а ведь мы с тобой так до сих пор и не расправились с нечестивым отродьем Алкмены. Какой-то ты уж очень добрый царек, слова ругательного я не слышала от тебя о Геракле, а вот он тебя всюду мерзкими словами поносит, называя низкорослым уродцем и недоноском ничтожным с ушами ослиными.

Эврисфей нехотя открыл свои большие грустные глаза и, поморгав часто — часто, чтоб окончательно проснуться, ответил голосом слабым:

— Знаю я, как он меня называет, царица, но ведь сами вы, боги, создали его таким буйным и мощным! Для него превыше всего не закон и царская власть и даже не справедливость, а его сила, в гневе же он совершенно неодолимый и бешеный, даже собственных детей зверски жизни лишил. И потом, и сама ты знаешь прекрасно, что Зевс всемогущий при необходимости сына своего защищает и называет самым лучшим из всех своих сыновей, для смерти рожденных. Что же я, от рождения такой слабомощный, с ним могу сделать?

— Прежде всего нам с тобой службу Геракла под твоей властью, обязательно надо продолжить. Запомни все хорошенько: Ты не засчитаешь Гераклу 4 подвига, а чтобы это выглядело справедливым, свое решение так объяснишь: Убийство Гидры Лернейской не засчитываешь Гераклу потому, что ему помогал племянник Иолай, ведь он отрубленные головы факелом змее прижигал. Не засчитываешь и очистку Авгиевых конюшен потому, что всю работу за него сделали речные боги Алфей и Пеней и, кроме того, он договорился с Авгием о плате, что незаконно, ведь Геракл был не свободным, а находился на службе у тебя и, как сказал Феб устами Пифии, подвиги был обязан свершать бескорыстно. Похищение коней Диомеда не включишь в зачет потому, что Геракла сопровождали спутники, среди которых был и погибший Абдер. Эти юноши сражались с бистонами и помогали ему в похищении лошадей Диомеда. И, наконец, не следует засчитывать похищение пояса Ипполиты потому, что Геракл взял себе в помощники многих пожелавших отправиться с ним знаменитых героев Эллады, среди которых был и сын Посейдона знаменитый афинский герой Тесей. Конечно, мне хватит ума, чтобы придумать поводы для того, чтобы не засчитать Гераклу еще больше подвигов, но я этого делать не буду. Во всем должна быть мера, как любит говорить сын притворной скромницы Лето. Боюсь еще, что всеведущая Афина пожалуется Зевсу на то, что ты по моему приказу Гераклу слишком много деяний не засчитал, и не известно, как Громовержец себя поведет. И потом, если четырех новых подвигов нам не хватит, чтобы Геракла окончательно погубить, то не велика нам цена, видно плохие мы защитники справедливости…

268. Гера насылает на коров Гериона слепней

Тут богиня богинь, неожиданно звонко хлопнув себя по лбу, вдруг с места сорвалась и, став невидимой никому, по прямой воздушной дороге ринулась к герионову стаду, по пути, хватая огромных слепней. Чтобы путь скоротать и длинную скрасить дорогу на самый дальний край света, она со своим сердцем так мило беседовала:

— Как же я про Инахову дочку Ио забыла?! С виду такая чудесная жрица была в моем храме — чистое невинное личико и не развитая девичья фигура, только-только начавшая округлость приобретать. И кто бы мог подумать — скромная такая тихоня, а Зевсу отдалась прямо у моего алтаря! Чтобы я не наказала забеременевшую потаскуху, Зевс решил ее хитро спрятать и в телицу белоснежную превратил. Наглый, бесчестный Кронид от всего отпирался и даже Ио в образе белой телки, как доказательство своей непричастности, мне подарил. Я не кровожадная и всего лишь, чтоб они больше никогда не встречались, велела тайно отвести Ио- корову в Немейскую оливковую рощу и поручила стеречь ее там своему верному слуге стоглазому Титану Аргусу. Днем он пастись ей давал и только на ночь в хлев запирал. Зевс узнал от Гелия, где находится Ио в образе белой телицы и поручил своему сыну от Майи, краснобаю и вору, Ио спасти и Арга смерти предать, что тот и сделал. Ио-корова была совершенно свободна, но кара моя справедливая была еще впереди. Я наслала на Ио ужасного слепня, не знавшего пощады. Слепень начал жалить всех молодых телиц белой масти и вскоре обнаружил Ио, которая вела себя не как все коровы. С этого момента слепень не покидал Ио. Некоторые говорят, что я бываю злорадная. А какой я должна быть по отношению ко всяким развратницам, соблазняющим… ну или не дающим должного отпора моему любвеобильному мужу?! Сердце мое вместе с Дике торжествовало видя, как Ио мычала то жалобно, то истошно и бежала, сломя голову, по всей Греции, но слепень не отставал. В безумных странствиях Ио очутилась даже в горах Кавказа, где слепень покинул ее, оставив в ней свое жало… Ну вот и герионово стадо, которое пасынок со своими возлюбленными юношами гонит, и уж не длинный путь до Микен им остался, но все ли коровы его одолеют?

Гера, оставаясь невидимой, очень боялась она стрел Геракла, наслала два десятка собранных слепней на коров Гериона, и все прежде ленивое тихоходное стадо словно вдруг обезумело. Грозно слепень на телок молодых нападает, не напрасно пастухи его именуют коровьим стрекалом.

Геракл, видя неожиданно взбесившихся быков и коров, сначала ничего не понимал. Когда же он увидел одного из жирных слепней, впившегося в огненно-красный коровий хребет, то сразу все понял. В яростном гневе схватил он свой погибельный лук и убил слепня пернатой стрелой, не ранив при этом корову.

Быки и коровы, на которых слепни уже усидели и жалили, с оглушительным мычаньем и воем стремительно разбегались в разные стороны, казалось, что их невозможно остановить и собрать воедино; остальные вели себя смирно. Так стадо разделилось в области фракийского предгорья на две неравные части. Геракл, оседлав коня, все же смог догнать ужаленных быков и коров и убить почти всех слепней не знающими промаха стрелами Феба. Не удалось поймать всего двух мощных быков, которые далеко убежали и без присмотра через некоторое время одичали.

Говорят, разъяренный потерей пары прекрасных быков, Геракл, согнав оставшихся коров к реке Стримону, вознегодовал на эту реку, издавна бывшую судоходной. В яростном бешенстве он набросал в нее много огромных камней и обломков деревьев и скал и сделал ее изобилующей отмелями.

— Что этот негодяй вытворяет?! Теперь и река ему помешала, негодует он, что вода в ней течет, и суда под парусом по ней плавают. Геракл — это поистине бесчестие века, а в Элладе гордящейся справедливостью, его многие любят и великим героем считают. Да, из всех тварей, которые дышат и ползают в прахе, истинно в целой вселенной никого нет глупее и дурнее, чем человек, ведь, если все взвесить иль посчитать, то злых дел Геракл натворил намного больше, чем нужных людям подвигов совершил. Ведь людей он убил в тысячу раз больше, чем чудовищ истребил, а сколько дев и юношей развратил и сделал несчастными?!

Так говорила своему саднящему сердцу Зевса сестра и супруга, глядя, как ее пасынок с несколькими спутниками собрал почти все стадо и двинулся по направлению к Арголиде, уверенно завершая последний из объявленных Пифией 10 подвигов.

269. Эврисфей пытается продлить службу Геракла

(Рассказ Иолая)

Иолай рассказывает, как Геракл пытался закончить рабскую службу после совершения последнего 10-го подвига:

— Наконец, после долгих и опасных странствий по малоизведанным землям мой любимый дядя пригнал коров на луга киферонские, где он убил первого льва и стал мужчиной, а теперь получил от людей прозвище Боагид (Быкогон). Как все это время разлуки я его ждал и мучился сердцем! Я вместе с глашатаем Копреем и другим народом встретил его у городских ворот. Дядя мой на этот раз не пожелал даже разговаривать с мерзким глашатаем, которого он в последнее время возненавидел еще больше, чем уродливого Эврисфея. Он прошел молча мимо Копрея прямо ко мне, долго обнимал меня и целовал. Потом мы с ним, оставив пастухов и друга дяди Темона со взором слишком уж томным, вдвоем погнали стадо без остановок до дворцовых ворот, прямо в обширный царский двор. Там дядя отдал вышедшему из чертога царю всех дивных красномастных быков и коров. При этом он, сдвинув к переносице свои очень красиво выдавшиеся вперед пушистые брови, веско сказал ничтожному владыке пеласгийских народов:

— Я прослужил тебе не 12, а почти 10 лет, но совершил за это время все 10 предназначенных Пифией подвигов и потому отныне считаю себя от службы совершенно свободным. Закончилась моя рабская доля, конец и моим долгим скитаньям. Теперь я пойду в крепкостенный Тиринф и там буду жить, как гражданин равноправный и, надеюсь, что больше никогда не увижу ни тебя, ни глашатая твоего лупоглазого с перекошенными плечами.

Эврисфей телом хилый, но, я знаю, что он хитроумный, Он не стал спорить с Гераклом, он лишь криво усмехнулся, почесал свое большущее ухо и попросил дядю немного его подождать, сказав, что, когда он все обдумает, то сам объявит о своем решении ему и людям. Потом жалкий микенский властитель приказал Копрею людей на площади как можно больше собрать, и не был глашатай своему царю не послушен, долго кричал он, как оглашенный:

— Внемлите все, кто сейчас меня слышит и другим передайте — тем, кто не слышит! Царь сегодня желает вам важное что-то сказать! Ну-ка, скорее, микенцы и микенянки насиженные дома свои живо покиньте и все на рыночную площадь быстро идите! Не созывались давно у нас ни совет, ни собранье народа. Все сейчас собирайтесь на широкую площадь, чтоб там послушать, что наш царь объявить вам пожелает.

Земля под сходившимся к площади людом тяжко стонала, стоял несмолкающий гул. Надрывался звонкоголосый вестник Копрей, тряся глашатайским жезлом и перекрывая всех криком неистовым:

— Граждане, всякий шум скорей прекратите, если хотите нашего послушать царя, вскормленного Зевсом.

Когда люди, собравшиеся на городской площади, наконец, успокоились, заговорил Эврисфей, скипетр царский двумя руками держа, над которым искусник Гефест утомился, целую ночь проработав. Царь несколько раз тяжко вздохнул, а потом тонким своим голоском, словно заранее заготовленную скороговорку, быстро — быстро стал говорить:

— Исключительно справедливости ради 4 подвига из 10 Гераклу я не могу засчитать. Это убийство Лернейской змеи, очистка конюшен Авгия, а также похищение коней Диомеда и пояса Ипполиты. Все знают, что в трех из перечисленных подвигов сыну Алкмены помогали другие герои, а работу по очистке скотного двора Авгия всю за него сделали боги речные. Однако бессмертные боги решили, что совершение подвигов, это не просто служба Геракла, это еще и кара за тяжкие преступления, совершенные им, и потому все подвиги он должен был совершать сам, без помощников. И об этом я Гераклу заранее объявил, чтобы все было честно и справедливо.

Так сказал Эврисфей и в груди взволновал беспокойное сердце у всех, кто его слышал, но особенно — у моего любимого дяди.

270. Геракл просит Афину о справедливости

(Продолжение рассказа Иолая)

Всколебался на площади весь народ, словно огромные волны Понта Эвксинского, когда бурно они закипают от ветров Эвра и Нота, которые, ударив из облаков Зевса владыки, страшно колеблют волны морские.

Видно было, что некоторые посчитали решение Эврисфея не справедливым, и они взмахами рук и гневными криками выражали свое несогласие с царским постановлением.

Другие же, среди которых был и Темон, пастух, ставший на время дядиным другом, и которых было явное большинство, наоборот, были довольны таким решением царька арголидского. Они, не жалея горла, кричали, что истинная справедливость превыше всего и что Геракл не зря стал великим героем и потому должен продолжать совершать так необходимые людям подвиги. Я лишь удивлялся тому, как неблагодарность людская может не ведать никаких пределов.

Дядя мой, конечно же, яростно возмутился, услышав, что Эврисфей ему не засчитывает не 2, как он до этого сам думал, а целых 4 подвига, и от такой несправедливости разъярился. Давно я таким его не видал. Белые зубы его скрежетали, как мельничные жернова; прекрасные синие очи из-под низко нависших пушистых бровей, потемнели, как тучи перед самой грозой и вдруг засверкали, как молний всепожирающий пламень. Было видно, что могучее сердце ему — герою великому- раздирает тоска нестерпимая, когда он поднял руку и в наступившей тишине еще больше нахмурил свои низкие брови и, вздохнув тяжело, сказал, обращаясь к народу:

— Я вижу, что множество граждан толпится на площади города, и всем мила справедливость. Так выслушайте меня. Я уже смирился с тем, что микенский тиран мне не засчитает 2 подвига: убийство Гидры и очистку конюшен, но не засчитать целых 4 подвига! Это уж слишком не справедливо! В походы за конями Диомеда и Поясом Ипполиты мне было дозволено в помощь героев набрать. Эврисфей сам корабли снарядил для похода за поясом Ипполиты, а теперь отказывается этот подвиг зачесть потому, что мне помогали. Что молчишь Эврисфей?! Но Правды путь неизменен и всегда будет прям, куда бы ее ни старались неправосудием своим своротить нечестивые люди, даже, если скипетроносцы они. Я против такой вопиющей несправедливости буду и с царями бороться!

Я видел, как дядины руки сжались в кулаки и не заметил, как в них оказалась нестроганая дубина из дикой оливы. Я понял, что сейчас может произойти такое, о чем дяде придется потом сильно раскаяться и всем телом повис у него на правой руке, держащей дубину, и стал умолять, чтобы он ее бросил на землю, на что он мне голосом хриплым ответил:

— Как же мне хочется, Иолай, в разные стороны всех здесь разбросать и палицей размозжить голову царя ненавистного. Если бы не эта охрана, плотной толпой окружающая Эврисфея, я бы убил его без всякой дубины, ударив в любое место его тщедушного тела голой рукой или, как цыпленку, двумя пальцами свернул бы его ненавистную тонкую шею. Но знаю: это убийство мне не простят ни люди, ни олимпийские боги.

Дядя мой бросил дубину и, ни на кого не глядя, стоял на агоре в окружении многих людей, на скулах его перекатывались желваки и опять, не переставая, сжимались и разжимались огромные кулаки. Наконец, с моей помощью, ему удалось взять себя в руки. Успокоившись, он воздел к небу свои прекрасные синие очи и стал шевелить беззвучно губами. Я уже давно каждое слово умел понять по его беззвучным губам и осознал, что он взмолился о помощи Афине-Палладе:

— Слух преклони, в моих трудах помощница дивная, дочь Эгиоха — Кронида, богиня неодолимая, мощная, мудрая. Часто ты мне во многих трудах помогала, но теперь мне твоя благосклонность еще больше необходима, и о ней я тебя умолю. Я не знаю, как мне спорить с царем, питомцем всемогущего Зевса, но и подчиниться ему не могу. Ничтожный Эврисфей с глазами собаки, ушами осла и сердцем оленя совсем обнаглел: не 2, а целых 4 безмерно тяжких деяния он решил мне не засчитывать! Если в прошлом оказал услугу я бессмертным богам в битве с гигантами, то помоги мне Афина мирным путем достичь справедливости. Пусть боги, призвав Дике святую, вместе с нею рассудят, сколько мне еще подвигов тяжких надо свершить на службе у Эврисфея! Тебе ж в жертву годовалую белую телку с позолоченными рогами я принесу, под ярмом не бывавшую в жизни ни разу.

Потом мне дядя сказал, что тогда он в своей голове ясно услышал:

— Зевса отпрыск самый лучший из смертных, сама я о твоем продлении службы у Эврисфея беспокоюсь сердцем немало. Взволновало меня то, о чем говоришь ты, но ничего сразу мне не придумать. Но ты духом не падай, — ведь с тобою сама Паллада!

271. Афина жалуется Зевсу на Геру и Эврисфея

Мудрая Тритонида, только услышав мольбу своего подопечного смертного брата, сразу поняла откуда дует шквалистый ветер и, тут же, словно быстролетная молния, бросившись к Зевсу, ему быстро сказала:

— О мой родитель Кронид, из властителей всех наивысший! Ты сам поручил мне приглядывать за твоим сыном Гераклом, и сейчас я о том беспокоюсь сердцем немало. Очень волнует меня то, что Эврисфей, занявший, благодаря обдуманной хитрости Геры, место царя, предназначенное тобою Гераклу, совсем обнаглел, подстрекаемый злокозненной твоею супругой. Решил он, подбиваемый Герой на незаконность, Гераклу целых 4 подвига не засчитывать, чтобы еще, на много лет продлив его службу у Эврисфея, его погубить.

Громовержец от возмущения сморщил нос и скривил надменные губы, потом косматой качал головой и зубами крепкими скрипел так, что нетленный Олимп колебался, как пьяный. Когда же Отец всех бессмертных и смертных справедливым успокоился сердцем, запустил мощную пятерню в волны нетленных волос и, почесывая голову, Афине ответил неспешно и с большим раздражением:

— Бывает, Афина, что даже я не знаю, что делать! Ты мудрая дочь, но меня сейчас принуждаешь ссору с Герой затеять. Станет она опять растравливать меня бранною речью и средь богов с обвинительными словами на меня нападать, заявляя, что, помогая Гераклу, я рабов защищаю и царской власти я совсем не охранник, хоть сам же ее учредил…

В выпученных совиных глазах Афины промелькнула хитринка, и она вскричала:

— Отец! Внемли мне и подумай сам, не пора ли опять заносчивой нашей царице напомнить и указать, кто на Олимпе настоящий хозяин, заодно и другим небожителям, к высокомерию склонным, наглядный урок преподать?! Гераклу же можно подвига 2 добавить, чтоб было всего 12 — священное число и для нас олимпийцев.

Так, хитрую пряча усмешку, воинственно заявила мужеподобная Афина, ростом огромная даже среди богинь, сильная с широкими плечами, грудью высокой и большими мощными руками.

Вместо ответа быстро власы благовонные вверх поднялись у Кронида вокруг бессмертной главы, и весь гулко затрясся Олимп многохолмный.

Зевс голосом, грому подобным, призвал уже перепуганную колебаньем Олимпа супругу. Сросшимися иссиня-черными двинул бровями Зевс Эгиох вправо и влево несколько раз, как он один лишь умел, лишь только Гера предстала пред ним. Волны нетленных волос на голове Громовержца косматой и на могучих плечах его опять взволновались, словно бурным прибоем вечно шумящее море. И Олимп, словно хребет широкодорожного моря, опять всколебался, когда Зевс обратился к устрашенной его видом супруге с такими словами:

— Ты, волоокая Гера, скоро узришь, как будет мой сын многомощный еще исполнять 2 невиданных подвига. Я тебе дозволяю самой их придумать. Однако после того, как речь я закончу, отправляйся к Эврисфею немедля, и сама ему укажи, что только 2 новых подвига еще должен исполнить Геракл. Так изначально своенравной Судьбой суждено, чтобы подвигов величайших всего было ровно 12, и я так желаю! Если вздумаешь хоть, что-нибудь возразить мне, то любые твои слова заранее в ничто я вменяю, невзирая на всю присущую тебе наглость! Даже не помысли слово мое ниспровергнуть! Если же в безудержной ненависти к Гераклу ты все же дойдешь до последних пределов…, то хоть ты и жена мне законная, я на 12 лет низвергну тебя… нет, не в Тартар глубокий, а на землю, и будешь ты в своем Аргосе второстепенной местной богиней. И все божества, сколько есть на великом Олимпе, тебе не помогут! И Ткачиха бесстрастная из-за тебя ткать по-другому свою седую пряжу не будет, ведь милый ее сердцу Миропорядок я не нарушу. Так, что ты и сама понимаешь и знаешь — если что я вещаю, то все непреложно исполню.

Мудрая Афина заметила лукавый блеск в очах родителя милых, когда он не Тартаром, а Аргосом супругу пугал.

Гера же ничего не заметила — страх неописуемый сердцем всецело ее овладел. Быстро бросилась она к своей искусно сделанной колеснице, запряженной павлинами, и изо всех сил их хлестнула бичом. Не привычные к боли, не лениво полетели красавицы-птицы, между широкодорожной землею паря и усеянным звездами небом. Оказавшись у микенской стены киклопической кладки, высокой, с зубцами, удержала павлинов белокурая Гера, быстро их отпрягла, и туман вокруг птиц разлила непроглядный.

272. Эврисфей назначает Гераклу еще 2 подвига

Резво царица богов на попутных воздушных потоках принеслась к Эврисфею на городскую широкую площадь и, став позади него, обеими руками больно схватила его за длинные уши, видима и слышима только ему, никому же из прочих незрима. Тихо, но внятно отчетливым голосом строго сказала белорукая Гера послушному ей Эврисфею начала в одно ухо, а потом для верности — в другое, что не 4, а только 2 подвига Гераклу следует не засчитывать.

И тут же умчалась, погоняя павлинов, богиня с потрясающей взор диадемой — символом царской власти и украшением дивным в виде расправившей крылья кукушки брильянтовой в пышных рыжевато белых власах. Она устремилась к дальним пределам земли даровитой, чтобы увидеть отца Океана седого и плодовитую матерь Тефису, своих приемных родителей. Боги эти прятали ее перед всесокрушающей Титаномахией, амбросией питали ее, поили нектаром и лелеяли в собственном доме, взяв ее из Стимфала, когда она была еще девочкой маленькой и воспитывалась благопристойным Теменом, сыном Пеласга. Знала она, что всегда называть они ее будут самой почтенной и милой и потому всегда отходила к ним, когда ей на сердце ужасно тоскливо бывало. Правда, Зевсу в таких случаях она всегда говорила, что едет мирить своих престарелых приемных родителей, вместе со спутницей Пейто убеждать их ласковыми словами своими не ссориться больше, а соединиться во всепрощающих любовных объятьях на пурпурной общей постели:

— Я всегда их прошу жить в полном и дружном согласии. Ведь нет ничего ни прекраснее, если муж и жена в любви и в полнейшем мире и дружбе дом свой вместе ведут — на радость друзьям, а врагам в огорченье. Больше всего ж они сами от этого чувствуют настоящее счастье.

Так говорила Гера супругу, а думала она при этом не о своих приемных родителях, а о себе и о Зевсе.

Между тем, мало, что понявший из слов Афины, Эврисфей, тем не менее, догадался быстро сделать милостивое лицо и после уже с притворной улыбкой объявил и Гераклу, и всем гражданам, собравшимся на рыночной площади:

— Однако, я еще не все сказал, что хотел, микенцы и микенянки! Геракл сказал, что согласен с тем, что я не засчитаю ему 2 подвига, он сам считает, что так будет справедливо. Пусть будет так!

Микенцы стали кричать, что их царь самый лучший потому, что он справедливый, а это самое главное в жизни людей. Довольный Эврисфей продолжил свою речь и громко, чтобы все слышали, обратился к Гераклу:

— Я бы, и все подвиги тебе засчитал, но помощь Иолая в убийстве Гидры и помощь речных богов в очистке конюшен Авгия простить я никак не могу, ведь без них ты не смог бы эти подвиги совершить. Граждане, вы согласны, что царь, который некоторым подчиненным все прощает — несправедливый правитель. Потому ты должен совершить у меня на службе еще только 2 подвига, и всего их будет 12, и это для тебя совсем не беда, а гражданам нашим еще будет польза.

— Я ль на твоей службе не успел ко всяческим бедам привыкнуть! Так, что эта новая беда, что ты сейчас выложил предо мною, как ты сказал, совсем не беда, она нисколько не больше других, прежде мною преодоленных. Была бы лишь моя необорная сила в теле моем и в руках, и дух оставался таким же могучим, и по-прежнему бессмертная слава еще быстрее будет гнаться за мной.

Сказал, глядя надменно на Эврисфея, Геракл, презрительно скривив нос и губы.

Геракл побеждает Антея, Эмафиона и Термера

273. Гераклу приказывают похитить яблоки Гесперид

Некоторые говорят, что самым трудным подвигом Геракла на службе у Эврисфея стал его 11-й подвиг. Согласно приказу Эврисфея, он должен был отправиться на край света к древнему Титану-исполину Атланту, который держит на плечах небесный купол, и принести три золотых яблока с особенного дерева в его бывшем саду. Сейчас этот сад назывался садом Гесперид потому, что охранял его не только стоглавый дракон Ладон, но и сладкоголосые Геспериды — дочери вечерней звезды Геспера и сумрачной Нюкты, богини столь же таинственной, сколь древней.

Гесперид называют так же Атлантидами потому, что они живут там, где Атлант держит небо, и потому, что они охраняют бывший сад Атланта. Некоторые называют отцом Гесперид Атланта, хотя из общего имени следует, что их родитель только Геспер. Большинство говорит, что Гесперид было четыре: Эгла (сияние), Эрифия (красная), Гестия и Аретуса.

Яблоки из сада Гесперид, названные золотыми за цвет, росли на особенном дереве, которые некоторые называют древом жизни. Это дерево вырастила всеобщая праматерь Гея-земля в подарок своей царственной внучке Гере в день ее долгожданной свадьбы с родным братом Тучегонителем Зевсом.

Говорят, Гера, чтобы вновь обрести девственность не только омывается в священном источнике Канаф у города Навплии, но потом обязательно вдыхает от своей дивной яблони чудодейственный запах золотых яблок, который похож на благоухание амбросии и нектара. Вдыхание аромата золотых яблок придавало и без того прекрасному лицу Геры особую невыразимую прелесть, а телу — неистощимое здоровье и дивную красоту совсем молодой женщины, чуждой всяких пороков.

Получив от Эврисфея задание похитить яблоки с кожурой золотистого цвета из какого-то отдаленного сада, Геракл сначала был приятно удивлен простотой и легкостью этого подвига, ведь такие труды по плечу и обычным мальчишкам, любителям лазать за яблоками в чужие сады. Однако все оказалось не так просто, и легким этот подвиг лишь поначалу казался.

Вскоре сын прекрасноволосой Алкмены осознал, что, чтобы добыть особенные яблоки из сада Гесперид, нужно было, хотя бы, знать, где находится этот сад. Расспросив множество людей, герой, упорный в любых испытания, узнал, что сад Гесперид находится на самом краю вечерней земли. Там древний Титан-исполин Атлант держит на могучих плечах непомерную тяжесть — твердый купол огромного неба, которое долго лежало на земле после того, как Крон оскопил Урана.

Однако никто из расспрошенных не ведал, где находится этот вечерний край земли, а о самом саде Гесперид в то время существовало больше легенд, чем достоверных знаний.

Некоторое время Геракл ожидал, что Афина, на помощь которой он надеялся и на этот раз, расскажет ему о том, где находится этот сад легендарный, но богиня упорно не появлялась, словно совсем забыла о нем и на молитвы его не отвечала никак.

274. Коварные яблоки с дерева Геры

Герой продолжал расспрашивать всех, особенно чужеземцев, и один прорицатель ему рассказал, что золотые яблоки из сада Гесперид — это совершенно не обыкновенные плоды, не имеющие ничего общего с обычными яблоками. Особенность золотого цвета этих яблок заключалась в том, что они, якобы, давали (или возвращали) цветущую молодость, и телесную силу многократно приумножали. Однако это не давало повода радоваться их обладателям, ибо эти яблоки Гея-земля, умеющая быть и коварной, сделала такими, чтобы они давали вечную молодость и необыкновенную силу не всем, а только древним богам, к которым принадлежала она сама и ее самые первые чада — Титаны первого поколения.

Гераклу никто не сказал, что яблоки Гесперид могли и отнимать силу, если их вкушали не те, для кого они предназначены были. Даже просто владеть этими яблоками было опасно, ибо они могли вызывать тяжелые неизлечимые болезни, как телесные, так и безумие. При этом, была и другая опасность: завладев яблоками Гесперид, и избавиться от них было не просто… Поэтому этот подвиг, показавшийся поначалу Гераклу таким легким и простым, на самом деле оказался самым трудным и опасным из всех до сих пор им совершенных. Герой, готовясь к походу в сад Гесперид, многого не узнал о необычных свойствах дивных яблок, ибо все о них знала лишь сама Гера, да ее бабка широкогрудая Гея.

Именно ревнивая Зевса супруга, любуясь в полированной меди огромного щита своим отражением в тиши своей спальни задумала этот коварный подвиг, беседуя так со своим добродетельным сердцем:

— Конечно, я надеюсь, что пасынок мой, только лишь силой могучий безмерно, никогда не найдет сада Гесперид, находящегося на самом крае земли. Ему не хватит ума и уменья, и остаток жизни он проведет в бесплодных поисках края Атланта, и в конце концов сгибнет, не оставив следов, где-нибудь в безжизненных ливийских пустынях. Если же какой-нибудь бог найти сад с моей яблоней ему и поможет, то он не сможет похитить плодов с нее потому, что их охраняет не только страшный стоглавый дракон Ладон, но и коварные Геспериды, которые своим сладким голосом так усыпляют, что смертный человек может никогда не проснуться. Если же Геракл все же похитит чудодейственные яблоки, и при этом останется жив, то они же его и погубят. Он не сможет от них даже избавиться, и они одной своей близостью лишат его не только чудовищной силы, но и самой жизни, как губит ядом людей погибельный мор. И тогда, наконец-то, справедливость восторжествует — не будет он больше, как свой родитель, с помощью своей чудовищной силы вытворять, что захочет!

Геракл, между тем, отправившись в путь наугад, продолжал расспрашивать всех о дивном саде в земле гесперийской. Одни говорили, что Геспериды жили в северной земле гипербореев, другие же утверждали, что сад Гесперид Атлант разбил на Атласских горах в Мавритании.

Некоторые посылали героя за извилистый поток Океана — омывающей крайние пределы обитаемой земли мировой реки, на остров, лежащий у мыса под названием Западный Рог неподалеку от эфиопских Гесперий, что на берегах знойной Ливии, где правил могучий Антей. Туда-то и направил свои стопы отпрыск прекрасноволосой Алкмены и Зевса.

275. Убивающий чужестранцев Антей

Ливийский владыка Антей (обращённый против) был сыном Посейдона и всеобщей праматери Геи-Земли. Он унаследовал от отца огромнейший рост, а от матери –громадную телесную силу, возобновляемую от прикосновения к ней.

Согласно Филострату Старшему, Антей был похож на какого-то дикого зверя, как длиною тела, так и его шириной; шея у него вросла в плечи, мощные руки и плечи заведены назад, обозначая тем свою огромную силу. У него был очень крепкий живот, как бы выкованный из железа; его кривые, мощные ноги свидетельствуют лишь о силе Антея и показывают, как грубо сколочен он и что нет у него ни настоящей красоты, ни изящества тела. Кроме того, Антей был еще и черным, так как солнце своими особенно жаркими здесь лучами окрасило его в этот цвет.

Марк Анней Лукан пишет, что Антей жил в пещере, вход в которую под высокой гранитной скалою скрывался. Ложем для сна не служили ему звериные шкуры, спал не на мягкой листве, но силы свои подкреплял он, лежа на голой земле. Львов, говорят, голыми руками он убивал и ими питался. Поэтому много путешественников через равнины Ливийские в поединках с ним гибли, страдали и чужестранцы, которых на парусных кораблях ветра пригоняли. Долго, в геройстве своем Земли презирая подмогу, падать Антею не требовалось: он всех и так побеждал неизменно, хоть и стоял только лишь на ногах.

Жена Антея еще очень красивая Ифиноя родила ему не совсем чернокожую, а смуглую дочь чудную видом, и, как многие говорят, на цветущий колос златоувенчанной ее юности польстился бы каждый жнец. Как только дочь достигла брачного возраста и к ней посватался первый жених, Антей со зловещей улыбкой объявил громогласно, а тысячеустная молва разнесла его слова повсеместно:

— Всяк меня да услышит, хоть стар он будет, хоть молод! Тех, кто сватать желает мою миловидную дочерь, я на честную открытую борьбу вызываю. И да будет для нас уговором то, что я теперь возглашу, а Зевес Горкий (Хранитель клятв), пусть свидетелем тому будет! Коль жених сможет спасительной победы надо мною достичь, Зевс и Евклея наградят его доброй славой, и милую деву тогда уведет он в отчую землю, за нее ни круторогих коров, ни коней быстроногих в пышное вено из отчих не выдав чертогов. Если ж победа будет за мной, то жених пусть не обижается — с головой ему навсегда придется расстаться и в недра земные без нее навечно спуститься.

Невинную дочь, одетую в традиционный убор невесты, состоящий из белого пояса, сотканного из тончайшей овечьей шерсти и покрывала красного и желтого цвета на голове и лице Антей ставил у предельной черты, за которой начиналось его состязание с женихами.

Сладкоголосый Пиндар поет, что женихи прекраснокудрой дочери Антея состязались с ним не в борьбе иль в кулачном бою, а в споре ног. И тогда-то Алексидам, в быстром вырвавшись беге, милую деву взял за руку и повел сквозь конные толпы номадов. А они новобрачным сыпали листья и несли венки, ибо крылья многих побед бились у него за плечами.

Отдав дочь замуж Алексидаму, ливийский царь не прекратил своих поединков. Вошедший во вкус состязаний дикий духом Антей, обуреваемый чрезмерной гордыней, и знать не желающий правды, вскоре оглушительно возвестил:

— Отныне все путники-чужестранцы, оказавшиеся на моей земле, должны бороться со мной, и побежденный тут же будет лишаться головы путем ее отсечения изоострым мечом.

Чернокожий великан обладал огромной телесной силой и к тому же был искушен в борьбе и кулачном бое, которым занимался с раннего детства. Поэтому ливийский царь, рожденный олимпийским богом и древнейшей богиней, всех без труда побеждал. Ливия, счи­тав­шая­ся до пожара, учиненного юным Фаэтоном, мате­рью диких живо­т­ных, была для многих путников проходной страной. Поэтому нечестивое дело сбора отрубленных голов пошло намного быстрее, и Антей начал покрывать храм своего отца Посейдона появлявшимися в большом количестве черепами побежденных. Принося чужеземцев в жертву Посейдону, он считал, что отцу доставляет большее наслаждение человеческая плоть, чем мясо традиционно любимых им черных быков и лошадей.

Так продолжалось до тех пор, пока в поисках сада Гесперид в Ливии не оказался Геракл. Хотя, согласно Марку Аннею Лукану, в пределы ливийские прибыл мощный духом Алкид потому, что прослышал о кровавой беде, ждавшей путников в царстве Антея, и решил восстановить справедливость.

276. Встреча Геракла с Антеем

Герой по привычке, появившейся после битвы с лигурами, не стал испрашивать разрешения на проход, в котором надо было объяснять причины похода и договариваться об оплате, он только попросил у подданных Антея, встретивших его на самой границе страны, узнать у правителя ответ на один лишь вопрос:

— Будет ли царь Ливии Антей дружествен или враждебен к Гераклу во время прохода по его стране?

Геракл очень хотел взять на поиски сада Гесперид возлюбленного племянника, и тот пылал стремлением отправиться с ним, но герой побоялся, что Гера с Эврисфеем и этот подвиг могут не засчитать и не взял с собой Иолая. Однако без юного спутника — друга Геракл долго обходиться не мог, ведь требуется и героям общенье.

На острове 100 городов к отпрыску Зевса пристал любящий путешествия длинноволосый юноша по имени Алкон, который, несмотря на молодость, был уже знаменит, как лучший лучник на Крите. Он был высокого роста, широкоскулый, юношеский золотистый пушок у него только-только превратился в красивые светлые усы и бородку.

Алкон говорит, что после поединка с Антеем, Геракл, вторгаясь в чужую страну, стал спрашивать:

— Как бы, правители, вы хотели, чтобы я прошел через вашу страну, как друг или как недоброжелатель?

О встрече Геракла с Антеем Алкон, гордящийся тем, что в поисках сада Гесперид много месяцев сопровождал величайшего героя Эллады, так обычно любит рассказывать:

— Мы с моим новым другом — мужем прекрасным и величайшим героем всей обитаемой суши, устав от палящего зноя, как-то спали в прохладной пещере, находящейся в нескольких парасангах от города Танжер, основанного, как говорят, самим Антеем. И тут нас разбудил громкий голос вестника, объявивший, что к нам пожаловал сам ливийский владыка со свитой и, чтоб мы из пещеры скорей выбирались.

Выйдя на свет, мы увидели небольшую толпу людей, среди которой выделялся очень высокий могучий чернокожий атлет в одной набедренной повязке пурпурного цвета, под гладкой кожей которого, словно у молодой пантеры, перекатывались мощные мышцы. Удивительным был светлый почти пепельный цвет коротких курчавых волос на голове Антея, который необычно выделялся над его черным лицом.

Когда мы вышли из пещеры на свет еще не вполне отошедший от сладкого сна Геракл мне тихо сказал с легкой улыбкой:

— Алкон, мой новый любимый соратник! Посмотри хорошенько зоркими своими глазами лучшего критского лучника, тебе не кажется, что там над всеми возвышается сам Антей, и его светло-серая голова лишь чуть-чуть ниже пальм? Как ты думаешь — он явился, чтобы меня встретить гостеприимно и лично на небывалый пир пригласить?

Еще не зная характер Геракла, по его спокойной улыбке, я догадался, что он встречей доволен и совсем не жаждет крови противника, который сам для встречи явился к нему. Мне показалось сначала, будто он забыл, что мы слышали об Антее, заставлявшем чужестранцев бороться с ним и убивавшем их на поединках, однако из его речи я понял, что это не так.

277. Антей вызывает на поединок Геракла

(Рассказ Алкона)

Проявив вежливость, на какую он только был способен, Геракл, расправив могучие плечи и приподняв прекрасную грудь, стал приближаться к Антею, очень похожий на мощного льва, которого страстно хотят селяне убить всей деревней. Сначала идет он величественно, как ему подобает, он, как бы всех презирает. Когда же лучник в него пустит стрелу или копьем его попытается ранить охотник, он приседает, разинув рычащую пасть, бедра себе и бока бичует хвостом, так возбуждая себя на сраженье с врагом. Потом прыгает, ярости полный, вперед, сверкнув грозно глазами, любого, чтоб растерзать. Так же, пока спокойно Геракл подошел к Антею и с достоинством ему молвил:

— Знойной Ливии царь, великий Антей! Много слухов различных Молва о тебе по свету до любопытных ушей доставляет. Те неверной той болтовней спешат поделиться с другими, так разрастаются границы неправды, ведь каждый еще от себя вдобавок что-нибудь измышляет. Я не знаю какая неизбежность привела тебя сюда для встречи со мною. Но раз сам ты явился, я, сын великого Зевса и царицы Алкмены, удобным пользуясь, случаем, прошу у тебя разрешения страну твою пересечь и согласен за проход заплатить разумную плату.

Антей, сдвинув светлые редкие брови на черном лице с носом мясистым, как у кентавра, демонстративно преградил нам путь и возгласил хриплым голосом, раскатам небесного грома подобным:

— Слушай, смертный сын Громовержца, что надлежит тебе знать! Мной здесь уж давно установлено так, что никто из мужей чужеземных, если в мою Ливию прибыл, через нее не пройдет и назад не вернется, прежде чем руки свои в борьбе не скрестит с руками моими. Обычай этот старинный угоден богам, и сейчас поединок смертельный тебе предстоит, и он станет в твоей жизни последним. У тебя маленькая голова по сравнению с телом, но и такая сгодится для украшения отцовского храма.

Я видел, как от таких нагло-самоуверенных слов Геракл весь задрожал, грудь его стала часто вздыматься, локти немного согнулись, а пальцы сжались в кулаки. И было от чего ему волноваться и гневаться. Вместо добродушия и гостеприимства, которого сам охраняющий чужеземцев Зевс Ксений требовал от всех хозяев, встречающих чужеземцев, мы столкнулись с вызовом на смертельный поединок и угрозами. И все же мой новый друг, величайший герой всей Эллады, нашел в себе силы пылающий гнев обуздать, и он спокойно ответил Антею с холодным презреньем:

— Не хвались раньше времени, властитель ливийский. Еще не известно для кого из нас поединок будет последним. Путь мне больше не преграждай. Я теперь сам никуда не уйду, даже, если попросишь, не в породе моей, чтоб уклоняться от поединка.

Геракл скинул львиную шкуру, оставшись в одной короткой повязке, чуть прикрывавшей большие прекрасные бедра. На широкой груди двумя мощными пластами лежали выпуклые грудные мышцы, под которыми виднелись рельефные мышцы его бесподобно красивого живота. Шея у него, как у быка, с коротким затылком, могучие плечи и руки — все дышало необыкновенной силой и мощью, и, конечно, особенной красотой, от которой у меня тогда просто дух захватывало.

Мой друг, как я много раз слышал, был самый знаменитый в Элладе борец. Он, желая соблюсти олимпийской палестры обычай, перед борьбой натер свое прекрасное тело благоуханным елеем, делающим его скользким и потому менее доступным для захватов противника. Справедливости ради, он предложил свой небольшой котиле с маслом Антею. Спесивый ливийский владыка, презрительно посмотрел на Геракла и неожиданным быстрым ударом ладони выбил сосуд из его рук на землю, затем небрежно посыпал свои кривые темно коричневые колени и икры сухим горячим ливийским песком.

Потом, уже после поединка я понял зачем он на ноги сыпал песок. — Антей, боясь одной лишь стопой материнского лона касаться, посыпал ноги песком на тот случай, если его прикосновение к земле через ступни ног, имевшие малую площадь, окажется недостаточным. Геракл до поединка тоже не знал тайны Антея и был удивлен таким необычным приготовлением противника к борьбе, но еще больше он был разозлен дерзким высокомерием противника и наглым ударом по его котиле с маслом. В потемневших глазах моего великого друга грозно зажглась благородная ярость всепобеждающего огня.

278. Антей черпает силы от матери земли

(Продолжение рассказа Алкона)

Вначале борьбы мой друг, великий Геракл и бессмертный по рождению сын Посейдона и Геи, казалось, были равны по силе. Они, мощными обхватив друг друга руками, начали кружиться по знойной пустыне, поднимая тучи песка, затмевавшего ливийское палящее солнце. Долго, но тщетно они друг другу то бока, то шеи сжимали, крепко руками они подмышки обхватывали друг друга слева и справа и застывали, напоминая стропила из толстого бруса в кровле двускатной высокого крепкого дома; равенство их сил всех нас, наблюдавших за поединком, очень дивило.

Антей был телом крупнее моего прекрасного друга, и несколько раз ему удавалось схватить и поднять его над песчаной землей, но тот, благодаря елейному маслу на теле и борцовской ловкости, всякий раз ускользал из могучих объятий противника.

Однако вскоре стало ясно, что сила Геракла мощнее. Он несколько раз поднимал над собой противника и было видно, как, поднятый над землею, тот быстро слабеет. Потом многомощный мой друг, что есть силы, бросал Антея на землю так, что было слышно, как у того ребра и позвоночник трещат, словно сухие сучья в бурно пылавшем костре. Однако песчаная земля всякий раз живо пот поглощала, Антей быстро восстанавливал силы, его жилы тотчас наливались кровью горячей, мышцы становились упругими вновь, крепли и руки, и ноги. Так было несколько раз, вместо того чтобы испустить дух и покрыться черным облаком смерти, Антей, необычайно быстро сумев отдохнуть, вскакивал с земли, на удивление всем, становясь еще сильнее.

Мой друг, как и я, милым чувствовал сердцем, что здесь что-то не так… Не может борец так быстро отдыхать от тяжелейшей борьбы и вскакивать с земли, словно и не боролся и, будто его не кидали на землю так, что все кости трещали.

Потом Геракл откровенно мне рассказал, что подумал, будто и без того могучему ливийскому царю помогают бессмертные боги и ужаснулся от мысли такой. Однако во время того поединка страха, охватившего его, я не заметил, но видел в его глазах лишь безрассудную ярость. Я увидел, как он вновь собрал все свои силы так, что вены, как голубые веревки вздулись на его лбу, на шее, на руках, на всем его теле прекрасном и, подняв чернокожего великана, он бросил его на землю так мощно, что у того затрещал позвоночник, и страшно захрустели сломанные кости, так трещит большое дерево, когда его буря совсем ломает и крону бросает на землю.

Я твердо уверен, что не может быть такого борца, который после такого удара о землю сам бы смог — нет, не встать — хоть чуть-чуть над землей приподняться! И Антей, ясно я видел, вначале не мог даже пошевелиться, но потом пальцами здоровой руки начал он нежно гладить хлебодарную землю. Он гладил и гладил землю пальцами обеих ладоней, потом перевернулся на живот и стал ласково целовать ливийский песок и еще через несколько мимолетных мгновений вдруг легко вскочил и, как ураган набросился на Геракла. Я просто оторопел от того, что дикий ливийский силач, как будто и не лежал только, что, словно мертвый, со сломанными костями и позвоночником и вдруг вскочил и со свежими силами опять стал бороться.

279. Геракл душит Антея

Геракл, увидев, как почти убитый им противник, немного полежав на земле, вдруг опять вскочил и со свежими силами накинулся на него толи от бессилия, толи от непонимания, как такое возможно, глухо завыл, а потом зарычал, словно раненый лев.

Великан схватил изнуренного поединком Геракла за шею и принялся что есть силы душить. По могучему телу моего друга струились остатки елея, смешанного с потом обильным, но и они не давали ему выскользнуть из железного захвата умелого и мощного противника. Я видел, что глаза голубые моего друга плотной пеленой покрылись и очень за него испугался и хотел даже схватить лук и пустить в Антея стрелу, но сдержался потому, что увидел, как прекрасное лицо Геракла хищная обезобразила улыбка, даже не улыбка, а настоящий звериный оскал.

Я давно уже слышал, что такой оскал — верный признак умножавшего силу Геракла неистового бешенства, из-за которого он погубил своих сыновей от Мегары. Сейчас же приступ ярого бешенства был ему необходим, как живительный воздух для тонущего пловца. Он потом мне рассказал, что в этот миг почувствовал одновременно и силы бурный прилив, и яркое, словно бесшумная молния, озарение в окружающей сплошной темноте — он понял, что от прикосновенья к земле черпал силу его противник и решил больше матери Гее его не доверять. Он не стал освобождать свою голову из захвата и, схватив за бедра Антея, приподнял их немного вверх, чуть оторвав от земли великана.

Противник явно не ожидал этого и даже ослабил захват. Тогда Геракл из последних сил взметнул вверх Антея и стал держать его высоко над собой на руках. Великан сразу же стал бешено вырываться, но мой друг уже знал, что ему делать и продолжал держать Антея высоко над землей, и через некоторое время прекрасные глаза его счастливо заискрились потому, что противник дергался все слабей и слабей.

Прошло немного времени и вконец утомленный Антей, которого Геракл продолжал держать в воздухе, не давая ничем касаться земли, напоминал не того грозного владыку, что надменно нам путь преградил, а безжизненный обрубок черного толстого дерева, не имеющего ни духа, ни сил дальше сопротивляться. Земля-великанша не могла уже больше неисчерпаемую силу из своих недр необъятных перелить в умиравшего милого сына. Уловив нерешительный взгляд Геракла, я понял, что он не хочет Антея жизни лишать, но и отпустить на землю боится, и действительно, тут противнику он тихо сказал:

— Я подарю тебе жизнь Антей, и предлагаю вечную дружбу, но ты должен пообещать прекратить убивать чужестранцев.

Великан, утративший громогласность, слабым голосом отказался:

— Увы, доблестный сын Громовержца. Щедрый твой дар и бескорыстная дружба не для меня. Я не могу нарушить волю бессмертных богов, приказавших мне через свои владения никого не пропускать еще в те времена, когда боги с Титанами бились. А вчера тот приказ подтвердила сама златотронная Гера. Если отпустишь на землю меня, то мы поединок продолжим опять, пока ты не умрешь иль меня не убьешь!

И вот Геракл, оказавшийся в безвыходном положении, держа над собой обессилевшего великана по-прежнему в воздухе, стал сжимать ему горло своими жесткими четырьмя пальцами правой руки, пятый самый маленький палец он потерял в другом поединке — с каменнокожим львом из Немеи. Вскоре я увидел, что дух Антея тело оставил, и в очах его непроглядная тьма разлилась и сказал об этом Гераклу.

Поединок окончился, в исходе которого я нисколько не сомневался, ведь сила Геракла несокрушима, и могучестью он всех превзошел. Так лев побеждает своею мощною силой вепря огромного, сойдясь с ним на узкой тропинке в схватке смертельной за ключ маловодный, когда хочется пить им обоим, и щетинистый вепрь, грозно лязгающий клыками, все ж побеждается львом многомощным. Так и убившего многих Антея, Посейдона и Геи храброго сына, радостной жизни лишил друг мой Геракл силой и духом могучий безмерно.

280. Геракл сходится с Ифиноей и преобразовывает Ливию

Говорят, когда рассмотрели тело Антея сразу после поединка, то увидели, что оно так истощилось, что стало костлявым и совершенно сухим, как египетская мумия. Антей, как сын олимпийского бога и древней богини был бессмертным, и после поражения от Геракла из него выделилась пенистая вода, похожая на морскую пену, покрывавшую поверхность влажных владений его отца Посейдона.

С тех пор, как Геракл победил Антея, Ливия, большая часть которой была безжизненной пустыней после огромного пожарища, устроенного неразумным сыном Гелиоса Фаэтоном, стала более благоприятной для человека. Это случилось благодаря появлению на жгучих песках Ливии Антея в виде морской пены, а в том месте, где сын Посейдона превратился в пенистую воду, образовался огромный оазис.

Измученный тяжелой борьбой, Геракл позволил себе краткий отдых, чтоб всласть отоспаться и вдоволь наестся. Весь день, следующий после поединка с Антеем, он пировал со своим новым спутником, сразу ставшим ему возлюбленным другом Алконом и предавался самой возвышенной с ним любви. Герой был уже не очень молод, и былые шрамы давали о себе знать, особенно сильно ныл несуществующий палец, откушенный львом из Немеи, а потом у него разболелась нога, укушенная Раком Каркиным, когда он сражался с Гидрой на Лернейском болоте.

Когда Геракл отдохнул и уже собрался продолжить свой путь, от царских слуг он узнал о Ифиное, бывшей жене, а ныне вдове Антея и очень ею заинтересовался, как только услышал, что она удивительно хорошо женскую красоту сохранила.

Красавица вдова бежала из дворца и, страшась обращения в рабство, спряталась, узнав от слуг о нежданной смерти любимого мужа, и Геракл целый день искал ее всюду. Однако он был во всяком деле настойчивый, и потому нашел Ифиною, спрятавшуюся в густых непроходимых кустах по голосу, когда она горестно там восклицала:

— Сегодня есть ли на земле женщина, несчастней меня? Супруга моего милого нечестивый Геракл убил. Я ж, дочь родителей, не знавших невольничьего ига, увы, теперь стану презренной рабыней. Нет больше сильного мужа, который льющую горькие слезы, меня, защитил бы от позорного рабства.

С Гераклом Ифиноя разговаривать отказалась, и тогда он послал к ней Алкона. Черноглазый юноша, украшенный первой бородкой, с открытой, доброй улыбкой долго ее уговаривал выйти, заверяя искренним голосом, что Геракл совсем не злодей, и рабство ей не грозит, наоборот, он позаботится о ней, как о своей жене и не причинит никакой обиды, и она вышла, чтоб через 9 месяцев родить от доблестного героя сына.

Ферекид говорит, что после убийства Антея Геракл сошелся с его женой Ифиноей и породил Палемона, названного в честь Алкида, имевшего прозвище Палемон до того, как его стали звать Гераклом.

Другие же, как Плутарх, говорят, что Геракл предавался забавам любви с вдовой Антея, по имени Тингис, которой поклонялись туземцы берберы, и та родила ему сына Софакса, кото­рый стал царем этой стра­ны и дал осно­ван­но­му им горо­ду имя сво­ей мате­ри Тингис (Танжер). Сын Софакса Диодор покорил много африканских племен с помощью греческого войска, набранного из числа микенских колонистов — ольвийцев и микен­цев, которых поселил здесь Геракл. От этого Диодора произошли все цари берберов.

Диодор Сицилийский говорит, что, одержав победу в поединке с Антеем, Геракл, Ливию сделал более благоприятной для жизни, истребив многих хищных животных, вследствие чего здесь стало возможно заниматься земледелием, выращивать плодовые деревья и разводить виноград и маслины. Равным образом осчастливил он и ливийские города, убив попиравших законы людей и исполненных непомерной гордыни властелинов.

Филострат Старший говорит, что сразу после победы над Антеем, на Геракла напало полчище пигмеев. Они утверждали, что являются родными братьями царя Ливии, ибо, как и он, землей рождены. Они решили напасть на Геракла и убить его, когда он заснул утомленный борьбой с Антеем. И вот огромное войско пигмеев окружило спящего Геракла. Одни напали на левую его руку, другие — на правую, обе ноги отпрыска Зевса тоже были осаждены. Особенно тщательно пигмеи атаковали голову героя, пытались зажечь волосы, выколоть глаза своими крошечными вилами, рот хотели закрыть крепкими воротами, а нос — двумя плотными дверями, чтобы Алкид задохнулся. Тут Геракл проснулся, сначала расхохотался над возникшей мнимой опасностью, а потом, собрав голыми руками большинство маленьких злопыхателей, положил их в львиную шкуру и, унес, но потом выкинул, как надоедливых насекомых.

281. Похищение Гесперид, вызвавшее засуху в Египте

После убийства Антея Геракл прибыл в Египет, где царствовал Бусирид (Бусирис), который предавал беспощадной смерти всех прибывавших в эту страну чужеземцев, кроме торговцев, доставлявших многие необходимые для приятной жизни товары.

Некоторые говорят, что этот Бусирид был сыном Посейдона и нимфы Лисианассы (Ливия), дочери Мемфиды от чернокожего Эпафа, рожденного Зевсу юной Ио, аргивской жрицей Геры. Лисианесса родила Посейдону двух знаменитых сыновей: Агенора, будущего царя Тира в Финикии и Бела, будущего правителя нижнего Египта.

Исократ написал большую речь в защиту Бусириса: Имея столь великих предков, он в этом одном не усматривал еще повода для гордости, но решил, что ему надлежит- оставить на вечные времена память и о собственной доблести. Подчинив себе множество людей, он приобрел величайшую власть, став царем древнейшей страны Египта.

Несмотря на кажущееся благочестие, Бусирис был очень похотлив. Однажды один торговец, не скрывая восхищения, рассказал ему о четырех Гесперидах — дочерях вечерней звезды Геспера и чернокрылой Нюкты:

— Сам я не знаком с Гесперидами, но от других слышал, что это совершенно необычные девы, они все женское племя своей красою затмили. Ни на одну из сестер мужчина не может спокойно смотреть, у него сразу непреодолимое возникает желание обнимать, целовать и ласкать этих дев на брачной постели. Вдобавок одна из Гесперид по имени Эгла на четырнадцатиструнной кифаре чудно бряцает, Эрифия виртуозно играет на флейте, а остальные две сестры грациозно танцуют и божественно поют, подобно Музам иль Грациям, вместе с сестрами Эглой и Эрифией.

Царь пожелал, во что бы то ни стало, затащить на свое ложе всех четырех Гесперид и послал за ними по широкодорожному морю нанятых им пиратов — умелых, жестоких и хитрых морских разбойников, приказав за щедрое вознаграждение похитить и доставить к нему прекрасных гесперских девушек.

Некоторые говорят, что из-за решения Бусириса нанять разбойников для похищения дочерей Нюкты, древняя Ночь наслала на его царство страшную напасть, надолго лишив страну дождей. Нюкта подала этим царю знак, чтобы он быстро отозвал разбойников, однако царь знака Ночи не понял, и несчастье из года в год стало преследовать его страну. В течение восьми лет подряд стояла такая ужасающая засуха, что на девятый год пересох даже великий Нил, кормивший и поивший весь Египет. Это было ужасное бедствие, страшнее которого нельзя было вообразить, ведь Египет называли еще «Даром Нила». Даже чадолюбивый отец Бусирида Посейдон-Земледержец ничем не мог помочь милому сыну. Колебатель земли выбил своим огромным трезубцем несколько источников с водой, но эта вода была морской и потому слишком соленой и не пригодной для человека. Плодородные земли, орошаемые Нилом, совсем высохли, и люди, как мухи умирали от жажды и голода.

Тогда Бусирис собрал предсказателей и к ним обратился с речью крылатой:

— Скажите мне правду всю вещуны и пророки: что следует совершить, какие жертвы принести и каким богам, чтобы, наконец, пошли повсеместно дожди долгожданные, и возвратилась жизнь нивам, чтобы мерзкую Лимес изгнать из нашей страны.

Некий ученый — прорицатель Фрасий, родом из Кипра, ничуть не колеблясь, тут же изрек:

— Сейчас будет совсем недостаточно, чтобы жрец бросил на поверхность воды дубовую ветку, и Зевс Афесий (Освободитель) не спасет людей от засухи, притягивая к пару над этой веткой другую влагу, которая превратится в пухлое облако, проливающее на землю желанный дождь, оплодотворяющий землю. Сейчас Зевс Омбрий смягчится только, если кровь пришельцев будет проливаться на пышном его алтаре. Слезы Зевса (дождь) прольются и неурожай прекратится, если в Египте каждый год в течение девяти лет будут закалывать хотя бы одного чужестранца на алтаре в храме Зевса. Чем больше иноземцев будет принесено в жертву богу, тем сильнее и продолжительнее будут идти дожди.

Тотчас в ответ не доверчиво сказал Бусирид:

— Ты сам и падешь, Фрасий, первою жертвой великому богу ради желанной воды, ведь ты чужеземец, прибывший к нам с острова Кипр. Так мы быстро проверим, какой ты провидец.

Все было сделано царем… и были жертвы чужестранцев без числа, и кровь пред царским алтарем без меры чистая текла. Первым же по приказу Бусирида самого Фрасия принесли в жертву Зевсу, и злополучный вещун по закону справедливости жертвой своему прорицанию стал, ибо сама Правда решила, что кто другим преднамеренную смерть злоумыслил — тот сам этой смертью умрет.

После принесения в жертву Фрасия, небольшие дожди прошли повсеместно, но быстро закончились, их оказалось недостаточно для того, чтобы сделать Нил вновь широкой, полноводной рекой.

Теперь по приказу Бусириса, согласно подтвержденному оракулу, стали убивать всех чужестранцев и приносить их в жертву Зевсу, получившему в удел широкое небо в прозрачном эфире и в дождевых облаках.

282. Геракла спаивают на пиру, чтобы принести в жертву

(Рассказ Алкона)

Геракла, проходившего по Египту, по-прежнему сопровождал лишь один спутник — юный Алкон, которому 20 лет недавно исполнилось. Этот Алкон так рассказывает о прохождении Геракла через Египет:

— В поисках острова, где находился легендарный сад Гесперид, Геракл решил пройти по всему Нижнему Египту и попробовать там разузнать хоть что-нибудь об это саде. Мы побывали в городе Навкрате, у канобского рукава Нила, где только и дозволялось торговать грекам и пришли в Саис, столицу Нижнего Египта.

Я давно оделся, как местный, а Геракл был, как всегда, в своей львиной шкуре, с палицей на плечах, а лук и колчан он мне доверил носить. В Саисе на выглядевшего необычно Алкида люди засматривались и даже показывали на него руками и пальцами, а потом и вовсе напали. Я немного научился понимать их язык и понял, что его, как чужестранца, хотят связать и отвести в храм Зевса, чтобы принести в жертву. Геракл их речи не понимал, но силой куда-то себя вести не позволил. Он кинул дубину на землю, видно, не хотел много людей убивать и голыми отбивался руками.

Я попытался ему помогать, но в давке мне в локте руку сломали, и дальнейшее мне пришлось со стороны наблюдать. Я увидел, как синие глаза Геракла ужасной злобой наполнилось, гнев его охватил такой бешеный, что он и без дубины немало жизней на земле прекратил, еще больше людей искалечил. Все разбежались, оставив на главной площади Саиса множество раненых и убитых. Геракл сломанную руку мне кое-как на повязке на шею подвесил, и тут к нам подбежали слуги египетского владыки, и главный из них, с глашатайским жезлом вежливо так обратился к Алкиду на эллинском языке:

— Радуйся, гость чужестранный! Не сердись, что на тебя напали, приняв за разбойника, ведь такая необычная у тебя одежда на могучих плечах, но и ты не сдержался и в справедливом гневе многих убил и покалечил людей, хорошо, что они были рабы. Мы, глашатаи царские, посланы объявить, что тебя радушно сейчас приглашает во дворец наш царь Бусирид. Он приказал тебе передать, что не только тебя накормит пищей вкуснейшей, достойной богов, но и поможет узнать о далеком острове, где располагается диковинный сад с яблоками Геаперид, ведь нам сказали, что ты его ищешь.

Как только Геракл услышал о саде Гесперил, он сразу забыл, что только, что на него нападали и пытались связать. Он улыбнулся довольно и, взяв меня под здоровую руку, пошел в царский дворец. Нам не предложили ни отдохнуть, ни помыться и сразу провели в пиршественную залу, где Гераклу отвели особое место — на одной скамейке с царем. Геракл и Бусирис, опираясь, друг мой — левой, а царь — правой, руками на лежащие за их спинами пурпурные подушки, вместе на единой скамье, покрытой пушистым ковром, возлежали, почти головами друг друга касаясь, меня ж невдалеке посадили на обыкновенное место для царских подданных и гостей. Я слышал, как Бусирис, окинув Геракла внимательным настороженным взглядом и ничего ему не сказав, приказал своему виночерпию приготовить кратер побольше, и винную смесь в нем для гостя покрепче заправить.

Геракл попросил вестника, прислуживавшего ему и понимавшему язык эллинов принести рукомойной воды и, вымыв окровавленные руки, выпил целый хоэс вина, ведь мы с ним давно ничего не пили и не ели, а только потели от палящего солнца. Утолив жажду, друг мой Геракл принялся есть с большим аппетитом.

После трапезы с обильными возлияниями искрометным вином знакомый нам вестник, говорящий по-эллински, Гераклу сказал, что пора идти в храм Зевса к жрецам, которые знают где находится сад Гесперид. Сильно опьяневшего Алкида по царскому знаку взяли почтительно под руки и с песнями повели в храм Зевса.

Меня не покидало неясное чувство тревоги, поэтому к вину я почти не притронулся, хоть и очень хотелось с его помощью попробовать заглушить пронзительную боль в висевшей на повязке руке. На меня никто внимания не обращал, и, когда процессия с Бусирисом и Гераклом направилась к храму я тихонько пошел следом.

283. Геракл на алтаре убивает Бусирида

(Рассказ Алкона)

Не зря мне все время было тревожно. Войдя в храм, все пошли по длинному мрачному коридору ведущему вниз и вскоре пришли к ярко освещенному алтарю. Когда пошатывающийся Геракл остановился у самого алтаря и стал настойчиво спрашивать, где же жрецы, ведающие о местонахождении сада Гесперид, Бусирис повелительно поднял руку и махнул ею. Тут же из многочисленных темных ниш вдруг выскочили люди в одеждах жрецов с сетями и веревками в руках и стали опутывать и вязать Геракла, словно кабана иль носорога.

Пьяный Геракл сопротивлялся как мог, я же не мог нечем ему помочь. Забыв о сломанной руке, я схватился ею за лук и тут же почувствовал такую боль, что в глазах потемнело, как ночью кромешной, и я долго ничего не видел вокруг. Потом зрение возвратилось, лук валялся на полу, а в сломанной руке жгучая боль была такая, что хотелось все время дико орать, но я только постанывал тихо, стиснув крепко зубы.

Сильно пьяного Геракла жрецы и охранники Бусириса связали веревками по рукам и ногам, как паук оплетает паутиной огромную муху, и на алтарь родителя положили. Царь крикнул что-то по- своему, и из потайной двери появился какой-то особенный жрец, высокий и тощий, в золотистой одежде с огромным лабрисом в руках. Он торжественно подошел к связанному Гераклу и быстро произнеся молитву, в которой я не понял ни слова, сильно замахнулся боевым топором с двумя лезвиями и очень длинной отполированной ладонями рукояткой.

В этот миг я все бы отдал за то, чтобы у меня в руках оказался мой лук, даже со сломанной рукой я убил бы это разодетого в золототканные одежды жреца с лабрисом в руках. И тут случилось невероятное: рукоятка у лабриса при замахе застывшего высоко над головою жреца, в последний перед убийством миг сама отвалилась, и топор с коротким обрубком рукоятки со зловещим лязгом и грохотом упал далеко позади жреца на мраморный пол. Я посмотрел на сводчатый потолок, но ничего не увидел, кроме мрачных каменных плит. Все равно мне было ясно, что великий родитель не допустил, чтобы принадлежащий ему, как верховному богу, лабрис, символизирующий единство противоположностей Неба и Подземелья, погубил его лучшего смертного сына.

Все были ошеломлены происшедшим, и некоторое время в зале стояла мертвая тишина. Наконец, Бусирид нерешительно начал вытаскивать свой меч из влагалища, явно намереваясь заколоть связанного пленника, но его рукоятка запуталась в одеждах, и меч, словно не желал появляться из ножен на свет. Я взмолился светлой Элпиде и ожидал, что Зевс снова вмешается и спасет Геракла, однако тот, видно, уже сам протрезвел. Он потом, когда все кончилось, мне сказал, что очень он испугался, что так бесславно может закончить свою жизнь. Я увидел, как Геракл страшно натужился, пытаясь освободиться от пут, он весь покраснел, на висках и на лбу, как веревки, вздулись синие вены.

В тот миг, когда Бусирис, наконец сумел исторгнуть из ножен свой меч, с оглушительным треском начали лопаться веревки и путы, а Геракл при этом он громоподобно орал:

— Никогда не бывать, чтобы меня зарезали на родительском алтаре, как жертвенного быка! Даже, если это мерзкой Старухе Лахесис угодно! Сильный сам хозяин своей судьбы, и не важно, что она ему начертала!

Страшный в гневе Геракл вскочил с алтаря, рот его исказил хищный оскал, а из потемневших глаз сыпались искры. Разбрасывая в стороны жрецов и царских охранников мощными ударами рук и ног, он подбежал к Бусириду и, не обращая внимания на его меч, разбил ему голову, и алтарь, многих пришельцев кровь впитавший, упился кровью царя. Отпрыск Алкмены был похож на разъяренного вепря иль носорога — так он всех сокрушал, кто под руку попадался — одним ломал могучими руками хребты и сворачивал шеи, других затаптывал своими мощными ногами, некоторых убивал небольшой своей головой.

Вскоре все было кончено. Геракл сбросил с себя остатки сетей и веревок, одел принесенную жрецами его знаменитую желтую шкуру, непробиваемую никаким оружием и, услышав мой стон, подбежал ко мне. Он во время побоища, видно, совсем забыл про меня и теперь, с удивлением глядел на меня и на мою руку, хорошо, что, хоть вспомнил, иначе и меня мог бы заодно со всеми отправить на постоянное местожительство из этого подземелья в другое — к гостеприимному богу Аиду.

Когда я рассказываю о том, как Геракл расправился с Бусирисом, некоторые мне не верят, говоря, что египтяне не могли приносить в жертву людей, ведь им не дозволено убивать даже домашних животных, кроме свиней, быков, телят. — Возможно, это так, но десять лет ужасной засухи и голода заставят пойти и не на такие жертвы. Другие не верят, что Геракл один мог умертвить так много людей. — Но ведь мой любимый друг был не простой смертный, и по силе превосходил даже олимпийских богов, за исключением одного родителя Зевса. Так, что все рассказанное мной правда, Бусирис был Гераклом убит, наши странствия по Египту счастливо закончились, и мы отправились в Эфиопию.

284. Сын Эос Эмафион

(Рассказ Алкона)

Длинноволосый Алкон, эфеб, сопровождавший Геракла и по Эфиопии, за время этого незабываемого путешествия успел отрастить небольшие усы и бородку, как у настоящего мужа. Поглаживая степенно усы, он так свой предыдущий рассказ продолжает не торопливо: пройдя Египет, Геракл рассчитывал в узком месте в течение одного дня пересечь Эфиопию и потому не стал меня посылать к местному владыке за тем, чтобы получить разрешение на проход. Однако чернокожему сыну любвеобильной Эос и похищенного ею Титона, видно, уже успели доложить, как Алкид расправился с Бусирисом и его жрецами потому, что он сам, во главе небольшой свиты неожиданно появился в одном стадие перед нами, выехав верхом на коне из-за высокой дюны — чисто песчаной горы.

Царь чернокожих эфиопов, как я слышал, искусный в сражениях, на исходе дня, когда Эос уже начала окрашивать небо нежным румянцем, враждебно смотрел Геракла. Про себя я молчу — зевсов сын был намного выше меня и мощней, особенно в львиной шкуре, и я рядом с ним выглядел, наверное, как слуга или случайный попутчик. Так вот, увидев Геракла, Эмафион некоторое время его рассматривал, а сам мне казался диким черным животным в золотом шлеме и панцире. Издали он походил на черную пантеру свирепую, которая, злобой звериной пылая, в ярости лютой рычит и землю терзает когтями и, красными окровавленными сверкая глазами, готовит смертоносный прыжок на охотника.

Царь чернокожий что-то крикнул на своем языке и на быстроногом коне, словно известный своей стремительной пагубностью ветер Зефир, ринулся к нам, потрясая копьем в многомощной руке. Геракл же спокойно ждал нападенья, ни один мускул не дрогнул на мужественном его лице, которое в этот момент было словно высечено из камня; только густые брови сошлись еще сильнее на переносице и синие глаза загорелись недобрым огнем. Правда, он мельком осмотрел свою каменную шкуру, проверяя все ли тело она покрывает, и львиные лапы под горлом подвязал аккуратней.

Я помню, что тогда спросил у Геракла — не пустить ли мне стрелу в царя эфиопов, ведь я прекрасно стреляю из лука. — Однажды на моего маленького брата напал неядовитый дракон и, обвив его кольцами стал душить. Так тогда я с расстоянья в полсотни шагов или чуть меньше попал змею в голову, не причинив ребенку никакого вреда… В ответ сын Зевса и прекрасноволосой Алкмены лишь молча головой помотал.

Время показало, что не зря свою львиную шкуру Геракл проверял. Оказавшись на расстоянии полета копья, Эмафион широко размахнулся и метнул свой дрот и в львиную шкуру попал в то самое место, что Алкид поправлял, где львиные лапы под горлом верх груди прикрывали. Загремело грозно копье и, как от твердой скалы, упруго медное жало его отскочило, и Геракл с горестной улыбкой воскликнул:

— Видно, такова мне соткана судьба, — сурова и трудна стезя могучего героя, все круче путь мой тяжкий. Ужели бой со всеми мне предначертан Мойрой? Эрик, Антей, Бусирис, все не давали мне свободного прохода; теперь еще и сын Зари Эмафион, владыка чернокожий, которого я тоже должен одолеть. Клянусь Зевесом, что сам я не стремлюсь его убить, но не увидит никогда ни Гелий, ни Зареносец, чтоб сын Алкмены отступил…

Я увидел, как спрыгнувший с коня Эмафион изумился такой твердости необычной одежды противника, у него черные, как смола, округлились глаза, и отвисла толстенная нижняя губа. Царь мотнул коротко стриженной головой с черными курчавыми волосами, и глаза его загорелись страстной надеждой противника победить.

Он взял из рук подоспевшего слуги второе копье и обратился к дерзко улыбнувшемуся Гераклу на ломаном эллинском языке с речью надменной такою:

— Рано радуешься моей неудаче, смертный сын Зевса, еще солнце не село.

285. Геракл убивает Эмафиона

(Рассказ Алкона)

Сын Зари с нескрываемой надеждой долго вглядывался в темнеющее на глазах небо и, казалось, чего-то ждал, а мой могучий друг пока только морщил нос. Через некоторое время я услышал, как царь чернокожий крикнул:

— Пусть первое копье из руки моей вылетело напрасно, видно правду говорят о непробиваемой львиной шкуре на твоем бренном теле. Но, надеюсь сломить твою дерзость и твою наглую улыбку согнать, попав вторым копьем тебе в глаз. Надеюсь, милая матерь, не подвластная смерти, сыну поможет и своим розовым божественным перстом не только укажет, но точно направит второе копье.

Эмафион, прежде чем опять кинуть копье, чего-то стал дожидаться, наверное, чтобы светлое солнце главу лучезарную, как обычно, спрятало в море, а мать его розоперстая Эос окрасила сгустившийся вечера сумрак своим дивным румянцем. Царь, сверкая белками глаз с красными прожилками на черном лице, что-то говорил своим слугам или охранникам громко, но на своем языке, и потому я ничего не понял.

Геракл между тем был спокоен и так эфиопскому царю отвечал:

— Увы, рука Эмафиона, зачем копья ты снова ищешь? Бессильна ты, и тщетны все твои порывы! Аравии владыка чернокожий, зачем ты не даешь пройти мне незаметно, зачем со мной стремишься биться? Ведь я не только средь героев смертных самый сильный, но и богам бессмертным не уступаю в силе, ибо я — лучшая поросль земная Громовержца Кронида, хоть своим рожденьем хвастаться мне не привычно… Или ты совсем обезумел, что по-прежнему хочешь со мною сражаться и гибелью мне здесь угрожаешь, или ты здесь о моих подвигах мало, что слышал? Неужели ты надеешься, что твоя мать, розоперстая Эос исход нашей битвы теперь решит единолично?

Мне в этот миг отчетливо показалось, что розовый луч к месту схватки протянулся с высоких небес и, блеснув отраженьем на наконечнике копья Эмафиона, вдруг к Геракловой голове протянулся, и тут же второе копье полетело в моего друга Геракла. Я видел по розовому лучу, как острие копья точно в прорезь для глаза в львиной голове жадно стремилось Алкиду, но, видно, ему не положено было жизни Геракла лишить в этот день в быстротечном сраженье. Герой величайший Эллады в миг самый последний дернул вправо и вниз головой, и копье мимо над ним пролетело с жалобным свистом, сбив с его головы, служившую шлемом желтую голову львиную.

Тут я увидел, как яростный гнев вспыхнул в бесстрашном сердце Алкида. И я его понимаю: пока он стремился мирно встречу с Эмафионом закончить, тот его попытался уже дважды убить и наверняка собирался продолжить эти попытки, до достижения своей цели.

Великий герой гневно взревел, и его необорная сила во врага роковую дубину мощно метнула. Страшно в воздухе, тут вдруг запахнувшем гнилью и тленом, завертелась со свистом и воем знаменитая дубина Геракла и выбила старшего сына Зари из седла вместе с огромным щитом, которым он напрасно закрылся. Вращающаяся дубина тонким концом коснулась верха щита, а ее толстый конец, щит обогнув, Эмафиону голову размозжил, словно капустный кочан.

Если бы Геракл бросал копье, то его острие от щита могло отскочить или застрять в нем, а вращающаяся дубина щит обогнула и вбила висок Эмафиона в его голову так, что бело-розовый мозг брызнул из черной головы во все стороны. С шумом ужасным Эмафион грянулся в прах, и дух его тело тут же с тихим жалобным кликом навечно покинул.

Как свидетель скажу, что моему великому другу убедительная победа над Эмафионом доставила столько труда, сколько могучему орлу — битва с нежной голубкой. Мы, потеряв совсем немного времени на такую незабываемую встречу с царем эфиопов, могли дальше спокойно продолжить поиски сада Гесперид.

Румянец, которым вечер обычно алеет, вмиг побледнел, а потом и вовсе покрылось тучами темными вечернее небо. Мне показалось, что розоперстая Эос видела, как в поле широком поразила сына насмерть огромная нестроганая дубина, и богине зари осталось лишь смириться с Могучей Судьбой, стоящей над всеми богами столь же высоко, сколь бессмертные возвышаются боги над нами, ничтожным, жалким племенем людей, которые, родившись для смерти, всю жизнь дышат и ползают в прахе. Эос оставалось лишь позаботиться, чтобы Эмафиона, ее старшего сына положили на подобающий погребальный костер, а потом воспитывать младшего сына Мемнона.

286. Термер, сражающийся головой, вызывает Геракла на поединок

(Рассказ Алкона)

О совершенно необычном поединке Геракла с Термером, тот же Алкон рассказывает так: насколько я знаю, до сих пор схватки и битвы Геракла происходили там, куда он сам приходил, и именно он всегда бывал их зачинщиком. Случалось, что злодеи иногда первыми вызывали его на поединок, но они делали это по велению богини Необходимости потому, что он к ним приходил, и им было некуда деться.

И вот однажды случилось невероятное: к Гераклу на взмыленном коне гонец прискакал и при людях объявил громогласно, что его вызывает на смертельный поединок царь горо­да Термеры владыка карийцев Термер. Об этом Термере я слышал только то, что ливийцы под его предводительством некогда восстали и вторглись в Египет с северо-запада и были полностью разгромлены египтянами, что потом стало с Термером мне не известно.

Выслушав голосистого вестника Термера, друг мой сказал, недоуменно усмехаясь в свою русую кудрявую бородку:

— Я не скажу, что по своей воле вызвать меня на битву может лишь муж отчаянно дерзкий. Нет, на такое безумство совсем больной человек лишь способен. Алкон, мой соратник любезный, ты уже не эфеб, ты — мужчина и скажи мне вполне откровенно: справедливо ли будет поднять на больного мою мощную руку?!

Честно скажу — я не знал, что ответить, и пока думал, ответил исполненный важности вестник дерзкого царя кариев:

— Многие герои — бойцы, как ты, знаменитые так же говорили, но все они после поединка с могучим Термером неподвижно лежат в земле глубоко, а их расколотые черепа прибиты на его искусно построенной крыше. И потом, Геракл, в этом поединке тебе руку поднимать совсем не придется, была б голова…

Тут некоторые из людей, собравшихся вокруг глашатая и Геракла, видно что-то вспомнили о Термере и стали кричать, чтобы мой друг — самый прославленный герой Ойкумены — принял обязательно вызов и убил надменного владыку карийцев.

По-прежнему недоумевающий Алкид, приподняв свои знаменитые низкие брови, вынужден был согласиться с народом, потому что он всегда опасался, что богиня Доброй славы Евклея пострадает. Воздев к небу обе руки, друг мой громко спросил, всех перекрикивая:

— Тихо! Еще никогда я не отказывался от поединка и сейчас хочу знать только одно: где этого Термера мне поскорее найти?

Вестник крикливый, на этот раз сначала величественно махнул рукой, показывая направление, и потом важно ответил:

— Поединок состоится там, на нейтральной территории, отсюда в одном дне пешего пути. Тебе не надо будет искать Термера, он сам тебя встретит. Сражаться придется по установленным моим царем правилам: руки у противников будут крепко связаны сзади, и ноги будут опутаны так, чтобы можно было только небольшие делать шаги, но нельзя ими драться, биться можно только одними головами, так в Ливии дерутся у нас жирафы. Эти правила кому-то могут показаться странными, но они справедливые, ведь противники будут в равных условиях.

Уголки губ Геракла совсем опустились, да так внизу и остались — видно было, что сильно последние слова вестника его удивили и озадачили. Все знают, что у Геракла небольшая голова, особенно она казалась маленькой по сравнению с его могучим торсом и бычьей шеей, которая у основания была шире головы. Однако я не думаю, чтобы его хоть на миг испугали необычные условия предстоящего поединка. Я вообще не представляю, кто на земле, да и не только на ней, мог бы привести в трепет моего друга — мужа всесокрушающей силы. По его спокойному взору было ясно, что он не сомневается, что победит, кем бы ни был этот Термер, и какой бы крепкой у него не была голова.

287. Особенно справедливое убийство Термера

(Рассказ Алкона)

В назначенное время Геракл, я и еще несколько примкнувшим к нам спутников прибыли в условленное место, где нас уже поджидали. Среди встречавших по пурпурному цвету одежды можно было узнать царя, он был чуть выше среднего роста и обычного телосложения, да и лицо его мало чем отличалось от других лиц, его окружавших. Разве, что в глазах его было что-то змеиное, ядовитое.

Внешне Термер отличался от других только своей головой — она была очень большая, и аккуратно расчесанные рыжеватые волосы на ней были пушистые и длинные, как у женщины. Сзади волосы Термера были собраны в узел и свободно висели, как конский хвост, а спереди так пострижены, что закрывали весь лоб, почти до самых рыжих облезлых бровей. Однако лицо царя кариев не было крупным: и орлиный нос, и впалые щеки, и серые глаза были привычных для смертного мужа размеров.

Геракл хотел что-то сказать, но Термер дал вестникам знак, и они подбежали к сыну Зевса с веревками. И вот противникам крепко руки сзади прочной веревкой связали. Я проверил, что Термер не только плечом иль локтем, даже пальцем не мог шевелить, спутаны были у него и колени так, чтобы можно было делать только небольшие шаги — топтаться на месте. Наверное, так же и моего друга связали.

Меня и вестника Термера выбрали двумя судьями, и мы находились между противниками. Человек Термера объявил о начале поединка.

— Жить Алкид недолго осталось тебе, хоть до небес твоя трескучая слава в Элладе доходит. Эта громкая слава твоя вся без остатка ко мне перейдет после того, как ударю я тебя лбом два-три раза и жалкий череп твой расколю, мозгом землю забрызгав.

Так надменно Термер сказал, неспешно приближаясь к Гераклу, потрясая при каждом шаге пышными волосами, собранными, словно конский хвост, сзади в узел тугой.

Мне показалось тогда, что не просто так царь величается и грозит, он хочет крепости духа Геракла еще до схватки лишить. Очень он был простодушный — не знал, что это совсем невозможно, как невозможно смертному через море бескрайнее перепрыгнуть.

Геракл, презрительно сморщив нос и выступавшие вперед низкие брови еще больше нахмурив, навстречу к неприятелю молча стал продвигаться, сурово и грозно противнику отвечая:

— О хвастун, как дева пышноволосый! Видно, в самовосхвалении тебе не ведома сытость. Если б даже и десять подобных тебе здесь предо мною предстало, и мне пришлось бы одновременно с ними сражаться, то и тогда все они на месте были б мною убиты. Не думаю, что мне сейчас с тобой одним биться долго придется, жить на земле не мне, а тебе осталось немного, и твоя безмозглая голова будет скоро грызть землю бессильно зубами.

Сшиблись оба противника подобно двум гривастым львам кровожадным, делящим самку или свирепым лесным кабанам с загнутыми кверху клыками, у которых есть буйная сила. Как только сошлись они близко, Термер первым ударил головой моему могучему другу в лицо. Он был на полголовы ниже Геракла, и мне показалось, что он даже подпрыгнул. Удар не мог быть совсем неожиданным для Геракла, но по недоуменному выражению его лица было видно, что очень он изумлен, наверное, его удивила сила удара. Мне даже показалось, что Геракл оглушен, из его сломанного носа двумя потоками алая кровь заструилась.

Термер между тем, не спеша, словно прицеливаясь, чтобы точнее ударить, отклонился всем телом назад, потом отвел назад голову, готовя новый удар.

Друг мой, защищаясь от второго удара тоже чуть отклонился назад. Было видно, как могучие мышцы его мощного тела напряглись, мгновенно вздувшись буграми и синими венами, и тут друг за другом раздалось несколько громких хлопков — это веревки на его руках лопнули. Освободившейся от пут правой рукой Геракл вдруг крепко схватил за волосы Термера и дернул. И, о чудо! В руке у Алкида висел искусно сделанный медный шлем с приклеенными пышными волосами, а внутри был подшлемник из белого толстого войлока.

— Я ведь и в париках разбираюсь, но таких искусно сделанных, да еще и со шлемом и подшлемником, никогда не видал, — Сказал изумленный Геракл и тут же, злобно глазами сверкнув, ожесточенно проревел: — А вот теперь тебе, негодяй, придется со мной сражаться на равных!

Геракл наклонился и с разворота ударил верхом своей головы в чисто выбритый висок Термера, голова которого без медного шлема и пышных волос оказалась и небольшой, и не крепкой: не выдержал его череп незащищенный могучего удара. Что-то в голове царя кариев хрустнуло громко, словно переломившаяся толстая палка сухая и она раскололась как персидский орех, упали в прах глаза Термера, и мозг его землю забрызгал.

— В прахе лежишь ты теперь, дерзкий Термер, ведь не может с великим героем справедливо, на равных, сражаться ничтожный.

Так воскликнул Алкид, на убитого царя кариев с нескрываемым глядя презреньем.

Этот выдающийся подвиг Геракла стал непревзойденным образцом его отношения к справедливости. Он мог легко расправиться с Термером, убив его даже не дубиной, а просто свернув ему шею одной голой рукой, однако он согласился биться как ему предложили — только головами, хоть сердцем предчувствовал, что может погибнуть. И погиб бы, если бы милая рука сама не догадалась, что под волосами противника скрывается тяжелый и крепкий медный шлем с мягким подшлемником.

После схватки я спросил у Геракла зачем он сказал, что в париках разбирается — просто, чтобы объяснить почему он дернул за волосы Термера, дескать парик подозрительным показался?

Геракл вдруг быстрым движеньем руки совлек свои короткие русые кудряшки с головы и, оставшись почти совсем лысым, неохотно ответил:

— После ужасного сражения с морским чудовищем за Гесиону, когда я на волосок был от гибели в его чреве, за одну ночь я поседел, а в следующую ночь стал почти лысым, вот как сейчас и с тех пор ношу искусно сделанный этот парик, но ты об этом никому… а, впрочем, можешь рассказывать. Ведь ты много чего рассказываешь обо мне, хотя было бы лучше, если б ты песни пел обо мне. А славу мою великую уже никто и ничто не может испортить!

Вскоре мы с Гераклом расстались. У меня стала сильно болеть рука, сломанная в египетском Саисе, когда на нас с Гераклом напали, чтобы, как чужеземцев казнить на алтаре Зевса. Он же раздумывал куда дальше отправиться: толи в Индию, толи в Иллирию и куда он пошел я точно не знаю. Мне кажется, что в Индии мой друг все -таки не был, и там жил свой герой, в чем-то похожий на великого героя Эллады.

Геракл, ища сад Гесперид, освобождает Прометея

288. Геракл в Индии [5]

Арриан рассказывает об индийском походе Геракла, который случился незадолго до освобождения Прометея. Он говорит, буд­то Геракл не мог взять гору Аорн, кото­рую Алек­сандр Македонский взял при­сту­пом с ходу, и это ему кажет­ся хва­стов­ст­вом македо­нян… Сибы, одно из индий­ских пле­мен волосатых, оде­ва­ют­ся в шку­ры живот­ных, и эти сибы сохра­ни­лись, как потом­ство от вой­ска Герак­ла. Сибы еще носят пали­цу и на быках выжи­га­ют клеймо в виде дуби­ны; и это, по мне­нию македо­нян, они дела­ют в память дуби­ны Герак­ла. Арриан оговаривается, что дело идет здесь, скорее всего, о каком-нибудь дру­гом Герак­ле, не о фиван­ском, а либо о тирий­ском, либо о еги­пет­ском.

Впрочем, другие вспоминают, как Геракл в стране индийцев говорил:

— Славу громкозвучную везде я утвердил: нет края в Ойкумене, где о ней молчат. Меня узнали варвары и под Медведицей, под знойным Раком — в Ливии, и в Индии теперь, где Гелиос встает… Пошел вослед моим триумфам я дальше Солнца, за границы дня, неведомые земли за спиною оставляя.

На побережье Индии Герак­л нашел жемчуг, о чем он сам своим юным спутникам потом так рассказывал:

— В поисках таинственного сада Гесперид мне довелось побывать и в Индии, там туземцы наз­ва­ли меня «рож­ден­ным зем­лею», хотя вся Ойкумена знает прекрасно, что я был рожден Алкменой от Зевса-Кронида, а прозывали все меня все великим героем — истребителем самых страшных чудовищ и губителем нечестивых владык. Поэтому, обходя индийскую зем­лю и побережье окружающих ее морей, я уни­что­жил всех ядо­ви­тых, вред­ных и опасных для человека зве­рей не только на суше, но и в прибрежной воде, где люди ловят рыбу и купаются. И вот однажды в одном из морей, омывающем Индию с юга, недалеко от берега, купаясь и, как обычно ныряя, я поднял со дна очень красивую раковину, в которой оказалась дивная горошина неоднородного, переливающегося разными красками цвета. Эту горошину в раковине я назвал жемчужиной, а ее переливающийся цвет — перламутром. Впоследствии мои соплеменники элли­ны, а потом и рим­ляне, любя­щие рос­кошь, с боль­шой охотой стали поку­па­ть жем­чуг — «Мар­га­ри­ту мор­скую», как индий­цы назы­ва­ют его на сво­ем язы­ке. Мне это укра­ше­ние тогда пока­за­лось настолько кра­си­вым, а я всегда был Каллоны поклонником страстным, что я собрал со все­го этого берега жем­чуг, чтобы он был укра­ше­ни­ем для моей милой доче­ри.

О дочери Геракла упоминает и Мега­сфе­н, по словам которого, Геракл в Индии был женат на мно­гих жен­щи­нах, и у него было огром­ное коли­че­ство сыно­вей; дочь же у него роди­лась здесь толь­ко одна. Имя этой единственной доче­ри было Пан­дея; стра­на, где она на свет появилась, и власть над кото­рой впоследствии ей вру­чил Геракл, была названа тоже Пан­де­ей. Вместе со страной Пандея полу­чи­ла от отца полсотни сло­нов, 40 сотен всад­ни­ков и 130 тысяч пеших воинов.

Некоторые говорят, что в стране, где цар­ст­во­ва­ла дочь Герак­ла, жен­щи­ны с семи лет уже ста­но­вят­ся спо­соб­ны­ми всту­пать в брак, а муж­чи­ны живут не более сорока лет. Герак­л, не имея чело­ве­ка, достой­но­го жениться на его единственной доче­ри, во всеуслышанье так заявил:

— Я сам соче­таюсь бра­ком со сво­ей семи­лет­ней доче­рью, ведь и мой великий родитель Зевс Эгиох сочетался с дочерью своей от Деметры Корой, которая, выйдя через много лет замуж за Аида, стала называться Персефоной. От меня и Пандеи достойные пойдут потомки, и будут они царить здесь над индийцами.

Таким обра­зом, Геракл сде­лал дочь созрев­шей для бра­ка, и с того вре­ме­ни все то пле­мя, кото­рым пра­ви­ла Пан­дея, полу­чи­ло от Герак­ла этот самый дар. Не все этому верят. Например, Арриан говорит, если Геракл мог совер­шить столь неве­ро­ят­ное дело (сде­лав семи­лет­них дево­чек зре­лы­ми для вступления в брак), то он мог бы и само­му себе про­длить жизнь, чтобы соеди­нить­ся с доче­рью, достиг­шей необходимого для брака воз­рас­та.

Диодор Сицилийский так рассказывает о пребывании Геракла в Индии: Вступив в брак с несколькими женами, Геракл породил много сыновей, но только одну дочь. Когда его сыновья достигли зрелости, то, разделив всю Индию на столько частей, сколько у него было детей мужского пола, он назначил всех сыновей царями, единственную дочь тоже сделал царицей. Кроме того, он основал немало разных городов, самый известный и крупный из которых он назвал Палибора. В этом городе он построил великолепный дворец и, поселив в нем множество жителей, укрепил его вокруг глубокими рвами, наполненными водой из реки. Покинув людей, Геракл был обожествлен, но его потомки, хотя и царствовали на протяжении многих поколений и сотворили много выдающихся дел, не затевали войн за пределами своих границ и не основывали колоний среди других народов.

Несмотря на свидетельства Ариана и Диодора, многие, как Алкон, уверены в том, что в Индии был все-таки не фиванский Геракл, а индийский. Они говорят, что у индийцев был свой могучий герой, который родился не в Фивах с семью воротами, а в Индии. Возмужав, он завоевал и объединил всю Индию и правил там через 15 поколений после Диониса.

289. Диопатра отправляет Геракла к Нерею

Проходя через Иллирию, простиравшуюся к западу от Фессалии и Македонии и к востоку от Италии вплоть до реки Истр, Геракл направил свои стопы к реке Эридану, и там встретив трех нимф, дочерей Зевса и Фемиды, попытался выведать у них, где находится сад Гесперид.

Диковатый облик Геракла испугал всех нимф, кроме одной, и девы быстро кинулись прочь, не выдержав его страшного вида, особенно их напугала его не обычная львиная шкура и большая нестроганая суковатая дубина.

— Милые сестры, к нам явился варваров вождь с огромной дубиной и в шкуре звериной! Силой свирепой могуч он безмерно! Спасайся, кто может!

С криками такими нимфы в разные стороны разбежались. Одна же нимфа по имени Диопатра, прелестная своим юным телом, видно больше сестер любила не только сладко петь и грациозно плясать, но и с мужчинами в сладкой неге сочетаться любовью и лаской. Она на месте осталась и, окинув Геракла заинтересованным взглядом живых зеленоватых глаз, игриво с пышной обнаженной груди перекинула за плечи никогда нечесаные светлые космы и ему похотливо сказала:

— В отличие от своих пугливых сестер, я вижу не страшную львиную шкуру, а мощное тело красивого мужа под нею и думаю, что счастлива будет та, которая красотою такой ненадолго хоть завладеет. Скажу тебе могучий красавец, вполне откровенно, что сама я не знаю, где находится сад Гесперид, но могу тебя направить к тому, кто это точно уж знает. Но за это ты должен на ложе любви сплестись со мной в жарких объятьях и в страстных поцелуях слиться губами. Ты согласен дать мне могучую твою изведать любовь?

Вместо ответа отпрыск Зевеса бросил на землю лук и дубину и, скинув с широченных плеч львиную шкуру, немного думая и снял и набедренную повязку, что чуть прикрывала его обнаженное тело.

Геракл и Диопатра, как мощный дракон и змея, гибкая телом, так неистово сплелись в страстных объятьях, что над ними запылал ярый супружеский пламень, который пылает лишь в первые после свадьбы встречи супругов, происходящие всегда в темноте. Казалось, что густые леса и цветастые луга захохотали счастливо, восторженно загудели окрестные скалы. Красавицы нимфы, сестры Диопатры, забыв всякий страх, вернулись и вокруг жениха и невесты звонкими голосами запели и зажигательно заплясали. Резво месили они стройными ногами босыми изумрудные сочные травы, наполняя воздух ароматом душистым. Словно Хариты нимфы плясали и пели, грациозные, миловидные, совсем без одежд, кружились они в буйном веселье.

Получив сполна все, что желала, довольная Диопатра направила Геракла к Нерею, сыну бесплодного Понта и всеобщей праматери Геи, который, по словам Гесиода, повсеместно Старцем зовется, ибо душою всегда откровенен, беззлобен, о правде не забывает, но сведущ в благих, справедливых советах.

На прощание Диопатра, целуя грудь и гладя нежно рукой бедра Геракла, ему так сказала:

— Ты доблестно выполнил, милый, что я просила, теперь и я выполню, что обещала. Тебе надо идти к знаменитому правдолюбцу Нерею. Внемли внимательно, богоподобный Геракл, как тебе заставить его рассказать, все, что он знает: спрячься в ямке, вырытой в желтом, как твоя шкура, песке меж неуклюжих тюленей и сверху покройся серой шкурой тюленя, их валяется много на берегу. Потом тихо жди, пока выйдет на берег из пеной плюющихся волн, старец Нерей и ляжет в приготовленную ему глубокую яму. Тут же тюлени, потомки прекраснейшей дочери бурного моря Талассы, некогда баюкавшую на руках только, что рожденную из пены юную Афродиту, вокруг него засыпают, все зловонием вокруг наполняя. Только ляжет Старец правдолюбивый среди них отдыхать, как пастух среди своего стада, тут сразу ты его и схвати, высочив из засады. Хорошенько запомни, что его надо очень крепко держать, как бы он ни вырывался и какие бы виды разных существ иль воды и огня он не принял. Очень горазды боги морские облик менять. После того, как сильно он утомится и поймет, что не вырваться ему от тебя, то сам обратится к тебе с просительными словами. После этого ты всякое насилье оставь, выпусти старика из крепких объятий и расспроси у него, как тебе найти сад Гесперид, и он тебе не откажет. Лгать он не станет тебе — он для этого слишком правдолюбив и всю сообщит тебе правду.

290. Нерей отправляет Геракла к Прометею

Геракл о своей встрече с Нереем так рассказал своему любознательному племяннику Иолаю, который всегда хотел знать все, что и как происходило с его возлюбленным дядей, когда его не было рядом:

— Вместе с рано рожденной зарей я пришел на берег вечно шумящего сердитым прибоем моря и устроил себе незаметное ложе меж ищущих места неуклюжих тюленей. Вырыв руками глубокую яму во влажном песке, я в нее лег и, сняв желтую львиную шкуру, подстелил ее вниз, а сверху покрылся найденной на берегу серой шкурой тюленьей. Ты, знаешь, мой любимый племянник, я праздности не люблю, но на этот раз я принудил себя долго ждать в ямке на песчаном морском берегу, чтобы, как только солнце приблизится к средине широкого неба, поймать правду знавшего Старца морского, лишь только он выйдет из пучины на берег. Ох, как ужасно мучил меня тогда гибельный запах питаемых морем тюленей, даже пока их было немного. Никогда я не думал, что запах ужасный так сильно страдать человека может заставить. Однако, зажав пальцами левой руки ноздри все еще болящего носа, разбитого в бое бесчестным Термером, стойко целое утро под шкурой вонючей я почти без движения сумел пролежать. И вот, наконец, я дождался — стаей большой стали ковылять на ластах из воды другие тюлени вместе с матерью своей Алосидной, и возле друг друга, рядом с давно обосновавшимися тюленями, все на песке улеглись под мерный рокот прибоя вечно свободного моря. В полдень, когда тени уж совсем короткими стали, вышел, наконец, и Старик из соленого моря. С виду он только выглядел старым, усталым, а двигался он, как молодой быстро и ловко. Увидел Нерей много жирных тюленей, любимцев своих на песке и засмеялся очень довольный. Видел я, что и мысли не было в его голове о засаде, хоть и был он, как говорят, настоящий провидец. Как только Старец морской из влажной вышел пучины и в предназначенную ему полую яму с кряхтеньем улегся, я с устрашающим криком из ямы своей выскочил и, кинувшись к нему, сразу за плечи сзади схватил его крепко. Не напрасно предупредила меня прелестная Диопатра. О коварном искусстве своем облик менять по желанию не забыл морской Правдолюбец, оказавшись в моих могучих объятьях. Сначала Нерей представился грозным львом с рыжей шкурой и гривой, пятнистым после того леопардом, скользящим быстро драконом и клыкастым вепрем огромным, деревом вдруг обернулся высоким и, под конец, — текучей водою. Но ты знаешь меня, Иолай, мой любимец, духом я стойкий, и в любых испытаниях твердый как камень, бесстрашно я Правдолюбца держал, ни на миг, не ослабляя своей хватки железной. Поняв, что смена облика ничего ему не дает, Старец, в уловках очень искусный, утомленье почувствовав, с просительным словом ко мне обратился:

— Все, Геракл, отпусти, больше нет у меня сил сопротивляться тебе. Знаю теперь, что похотливая нимфа Диопатра в благодарность за ненасытные любовные ласки тебя, Амфитрионид, обучила из засады так ловко мной овладеть против воли моей и потом так крепко держать, ничего не пугаясь, но пока не знаю, что тебе от меня нужно? Спрашивай.

Так лукаво спросил бог морской глубины у меня, и я, ему отвечая, промолвил:

— Знаешь ты все, Старец и сам, — для чего меня только пустым отвлекаешь вопросом? Я на острове этом долго сижу потому, что давно найти не умею дорогу в сад Гесперид. Ты хоть скажи мне, о праведный Старец, ведь говорят, что ты Правдолюбец, и тебе все известно. Так мне и Диопатра сказала. Где этот сад, в котором есть яблоня с дивными яблоками золотыми, которую мать наша Гея подарила моей мачехе Гере на свадьбу? Там, говорят, гордый Атлант, Титан исполинского роста и силы держит купол неба тяжелый.

Немедленно, ведь он знал, что я спрошу, мне в ответ провещал Нерей — правдолюбец:

— Путь остался тебе уж не долгий, Тучегонителя отпрыск могучий. Однако сначала неведомая нам всем Судьба велит тебе повстречаться с братом Атланта — Прометем, древним Титаном, который для людей похитил огонь и уже тысячи лет по воле всемогущего Зевса безмерно страдает за это.

И Нерей указал мне влажными своими руками на покрытые снегами высокие горы Кавказа, видневшиеся вдали, и сказал, что мне предназначено самой Мойрой Лахесис положить конец ужасным страданьям богоборца — Титана. Я тут же отпустил правдолюбивого старца морского и открыл было рот, чтобы еще его много, о чем расспросить, но он сразу ринулся в вечно шумящее море и бесследно исчез в его глубине, видно очень спешил к своей милой супруге Дориде.

291. Титан — зевсоборец Прометей

Двоюродный брат Зевса, сын непокорного Титана Иапета Прометей (мыслящий прежде), перешел на сторону Зевса в самом начале Титаномахии — длившейся 12 лет грандиозной битвы новых богов, поселившихся на Олимпе, с древними, как стихии богами — Титанами.

Прометей не принимал непосредственного участия в Титаномахии, но именно он дал Зевсу, с которым вступил в добровольный союз, такой мудрый совет:

— Ты выпусти из жуткого мрака бездонного подземелья Сторуких и Одноглазых древних Титанов с их молниями страшными, что выковали за века они во дымной мгле непроглядной погибельного Тартара, и эти великаны решат в твою пользу исход затянувшейся битвы.

Чудовищная сила Гекатонхейров и Киклопов и новейшее оружие Зевса — перуны, метавшие на большие расстояния молнии сыграли решающую роль в разгроме могучих Титанов.

Прометей долго пользовался доверием Зевса и вместе с мудрой Афиной участвовал в сотворении живой природы. Человек, вылепленный Прометеем из особенной глины, и оживленный божественной сутью Афины и сам выглядел как творец-зачинатель Вселенной, высокий ум светился в его очах, ввысь и вдаль смотрел он вызывающе дерзко.

В Меконе при введении обычая жертвоприношения Прометей впервые обманул Зевса. Издавна люди, совершая жертвоприношения богам, бросали в пламя жертвенное животное целиком, однако бедняки не могли приносить такие жертвы, и люди стали роптать и просить богов установить более справедливый обряд жертвоприношения. Зевс приказал Прометею убить быка для жертвы и разделить его тушу на 2 части, одну из которых он выберет для богов, а другая часть останется людям. И вот Титан, освежевав тушу быка и разрезав на части, мясо отделил от костей. Затем все разделил на две неравные части. В кучу одну потроха положил и мясо, грязной шкурою все обернув и покрыв сверху бычьим желудком. Белые ж кости собрал он в кучу другую и покрыл их так сверху ослепительным жиром, что костей не было видно.

Заметив по-разному выглядевшие кучи, все понял Кронид, многосведущий в знаниях вечных, и, покачав головой, с осуждением посмотрел на Титана и так прозорливо обратился к нему:

— Сын Иапета, знающий все наперед! Очень несправедливо, мой милый, на 2 части быка поделил ты!

Так сказал с неопределенной усмешкой Кронид, Прометей же с вызывающей доверие мягкой улыбкой ответил ему:

— Зевс, величайший из вечно живущих богов! Разве не справедливо, когда один делит, как хочет, а второй выбирает, как подсказывает ему собственный дух!

Некоторые говорят, что Зевс, опечаленный коварством Титана, нарочно сделал неправильный выбор и левой рукой указал на блистающий жир.

Другие утверждают, что Зевс, сердцу которого, Правда была всегда милее всего, решил поверить Титану, что он добросовестно дележ произвел — ведь древние Титаны не знали коварства.

Есть и такие, что уверяют, будто и Прометея разделить тушу на 2 неравноценных кучи, и Зевса выбрать худшую кучу сама непреложная Мойра Лахесис подвигла, ибо людям в те незапамятные времена жизненно необходимо было пропитание, а вкушавшим амбросию богам — почитание.

Кронид в выбранной куче увидал прикрытые жиром одни только обрезанные от мяса кости быка. С этой поры поколенья людские во славу бессмертных на алтарях благовонных лишь белые кости сжигают и изредка, когда пищи очень много — еще и бедра животных.

— Сын Иапета, меж всех Титанов наиболее на выдумки хитрый! Козней коварных своих, брат мой любезный, еще не забыл ты! А зря.

Так сказал Титану-обманщику Зевс, и в сердце великом навеки обман совершенный запомнив, силы огня решил ни за что не давать он людям, которые на земле обитают.

— Из-за твоего обмана будут поедать человеки теперь мясо сырым, как дикие звери потому, что никто не посмеет дать им отныне огня.

Мстительно так изрек Олимпиец, косматой тряся головой и зубами скрипя, ибо очень несправедливым был дележ туши жертвенного быка, а справедливость не только людям, но и бессмертным была милее и дороже всего.

Однако Титан не подчинился приказу владыки Олимпа не давать людям огня и, с вечного неба похитив огонь, он научил людей пользоваться им и долго сохранять горящие угли под слоем горячего пепла. За похищение божественного огня по приказу грозного Владыки Олимпа непокорный Титан- богоборец был прикован колченогим Гефестом железными цепями к казавшейся нерушимой Кавказской скале.

Нереиде Фетиде вещей Геей было предсказано, что ее сын будет сильнее отца. Любвеобильный Зевс давно страстно стремился возлечь с Фетидой и, если бы она родила от него сына с сердцем сверхмощным, то он, возмужав, лишил бы Метателя молний власти верховной. Знавший этот оракул Прометей, несмотря на тысячи лет ужасных мучений, так и не выдал страшной тайны, но милостивый Зевс не возражал сейчас против его освобождения, когда узнал, что в поисках сада Гесперид, к прикованному Титану направляется его сын от Алкмены, истреблявший самых страшных чудовищ.

292. Геракл освобождает Прометея

Геракл, следуя указаниям Старца морского Нерея, достиг гор Кавказа, где уже, как некоторые говорят, 30 тысяч лет находился цепями прикованный и алмазным штырем прибитый к скале Прометей, знаменитый Титан — зевсоборец. Почти все эти годы он находился в полусонном состоянии, совсем без движенья и потому мог годами обходиться без пищи, а жажду губы и тело сами утоляли водой дождевой. В последние годы к его нестерпимым мукам добавились новые страданья, о которых он сам так говорил однажды посетившим его среброногим Океанидам:

— Каждый день ко мне, к скале пригвожденному, по приказу Зевеса прилетает орел Эфон, вонзает острые когти в меня и крепким клювом грудь мою раздирает. Насытившись печенью, он довольный клекочет и хвост полощет в ихоре моем и только после этого улетает. Съеденная печень вновь и вновь за спокойную ночь вырастет, и он к этой пище каждое утро снова с жадностью возвращается.

В это солнечное утро, уже успевший привыкнуть к страшной пытке, Прометей с угрюмым спокойствием обреченного поджидал Эфона, и вдруг он услышал чьи-то грузные шаги. Из-за выступа скалы показался могучий атлет в набедренной повязке и львиной шкуре на широких плечах, у него был лук, колчан со стрелами и дубина на мощном плече.

— Возрадуйся, Прометей благородный. Я сын Зевса и смертной Алкмены Геракл.

Густым басом пророкотал небывалый герой, глядя на Титана с неловкой улыбкой и искреннем состраданием.

— Зря ко мне ты явился, отпрыск Зевеса. Родитель твой, свирепый владыка бессмертных, теперь вместо богов ко мне сынов своих, смерти причастных, присылает, чтоб только выведать мою страшную тайну? — Не выйдет! Я не открою рта и все-таки дождусь, когда отец твой суровый будет надломлен и смят копытами непреложного Рока.

Ответил хрипло Прометей, приподнимая голову, насколько позволял тот штырь, что был Гефестом вбит сквозь грудь в скалу. Его лохматые грязные седые волосы отдельными длинными патлами покрывали голову и лоб и лежали на окружавших камнях, а длинная тоже седая борода клочками топорщилась на изможденном лице и простиралась ниже пояса, где склеена была запекшимся ихором. На сильно исхудалом лице Прометея виден был только острый конец горбатого носа, да еще темные глаза, безумно пылавшие в седине волос неукротимой злобой.

— Я лишь однажды встречался с отцом родным на своей свадьбе и не говорил с ним ни о тебе, ни о твоей тайне.

Геракл, встретив враждебный взгляд Прометея, сморщил нос и отвел по-прежнему сочувственный взгляд. Он молча положил на землю дубину и лук со стрелами и, подойдя к Прометею, вдруг схватился за алмазный штырь, торчавший из груди Титана. Мышцы Алкида вздулись буграми не только на руках, но и на спине и ногах, он вскрикнул от напряжения, и тут скала громко треснула, и стержень вылетел из прометеевой груди. Титан, сросшийся за многие годы с этим штырем и со скалой, лишился чувств от нестерпимой боли. Когда Прометей очнулся руки и ноги его были тоже свободны, Геракл легко разорвал руками ржавые железные цепи, давно потерявшие былую прочность.

Знаменитый Титан — зевсоборец, несгибаемый бог-бунтарь после тысячелетних мучений был совершенно свободен.

293. Геракл убивает орла Эфона

Вдруг в безоблачном небе яркое солнце затмила огромная тень, и послышался громкий шум мощных крыльев. Как, обрушившись на листья и ветви могучего дуба, сильный ветер в раскидистой кроне свистит и ревет, так спускавшегося с неба Орла огромные крылья шумели.

— А вот и голодный Эфон не замедлил явиться. Сейчас он будет рвать когтями и раздирать клювом мою грудь и жадно поедать мою печень. Незваная крылатая собака Зевса кормиться ко мне всякий день прилетает — и нет конца этим мучительным пыткам! О мать-земля! Ты видишь, какие я терплю несправедливые мученья!

Процедил сквозь зубы искалеченный Прометей, и по его грязной щеке скатилась горькая слеза. Из груди, где был вбит штырь, ихор, как вода прозрачный, струился.

Геракл с неожиданной для его мощного тела резвостью схватил лук, и вот уже пернатая стрела, пропев свою смертоносную песню, вонзилась в сердце орла, и огромная птица бездыханная шумно грохнулась на скалу, словно конь, на всем скаку споткнувшийся обеими передними ногами.

— Я полубог, а ты древний бог, но оба мы герои. Мы с тобой похожи еще тем, что за великие подвиги и героические благодеянья людям одни получаем страданья и мучения! Мне надо бы давно явиться сюда и положить конец твоим ужасным терзаньям и пыткам, но и я, как ты, Титан, валяюсь часто под железными копытами слепой Судьбы. Уже десяток лет я подневольный, служу ничтожному микенскому царю, который занял предназначавшийся мне трон, благодаря козням Геры.

Сказал Геракл, и тут Титан преобразился: он закричал, и в его грубом, хриплом голосе сквозь ставшую уже привычной боль впервые за века звучала радость:

— Так, значит это ты, тот лучник знаменитейший, что навсегда от мук меня избавит тягостных! Это пророчество Фемида, мать моя, однажды предсказала мне, и вот оракул древний наконец свершился!

Некоторые, как Гесиод, уверяют, что Гераклом был орел умерщвлен, и сын Иапета избавлен от жесточайших страданий не против воли высокоцарящего Зевса: ибо желалось Крониду, чтоб слава нетленная его лучшего смертного сына Геракла сделалась больше еще на земле. Честью великой решив отличить знаменитого сына, гнев многовековой прекратил он, который дотоле питал к Титану-бунтовщику Прометею.

Амфитрионид приосанился и улыбнулся довольно. Наверное, Гераклу было приятно, что вторая законная супруга Кронида, а теперь богиня правосудия и справедливости Титанида Фемида за тысячи лет предсказала его появление здесь и назвала знаменитейшим лучником.

Тут Геракл внезапно сморщился, вспомнив, зачем явился он к Прометею и чистосердечно воскликнул:

— Прости меня благородный Титан! Ведь я пришел сюда не совсем за тем, чтоб избавить тебя от мучений. Давно ищу я диковинный сад, который охраняют сладкоголосые Геспериды. Говорят, Атлант, твой брат-исполин там держит весь купол огромного неба. Мне 3 золотых яблока приказано царем Эврисфеем добыть с той чудной яблони, что матерь Гея на свадьбу подарила моей злокозненной мачехе Гере. Старец Нерей — правдолюбец морской сначала сказал мне явиться к тебе, и вот я здесь.

— Я знаю этот сад. Как же давно это было. Я там бывал, когда с Атлантом мы были очень молодыми. Брат мой старший Распрю с детства не любил и от Эриды сам по доброй воле переселился на край света…, но Рок для разума не постижимый метет, как губительный вихрь, всех без разбора и даже богов не для смерти рожденных. И вот теперь стоит живой подпоркой тверди неба он, плечами подпирая склон небесный, тяжесть неимоверную…

294. Прометей указывает дорогу к саду Гесперид

Титан долгое время молчал, глядя куда-то тоскливо, потом посмотрел на Геракла, тяжко вздохнул и продолжил:

— Я расскажу тебе, невиданный герой, избавивший меня от неотступных мук, как сад найти, что Геспериды и дракон Ладон, не ведая покоя, охраняют. Ступай вон той дорогою, любезнейший Геракл, и к морю ты придешь, где брат мой Гелий, сын солнечного Гипериона и волоокой Эйрифаессы, появляется в своей пышущей огнем дивной квадриге. Гелию труд вековечный на долю был ниспослан непреложной Мойрой. Ни его быстроногим коням даже краткий отдых неведом, ни сам он ни дня передышки не знает. Сияющий брат мой Титан златояркий в квадриге огненных коней после предписанной старой Ткачихой ежедневной поездки спускается с закатного неба. Даже ему нужен отдых, и он стремится в свой полный блеска дворец, пока землею владеет чернокрылая Нюкта, богиня такая же древняя, как Гея-земля. Быстро через пенные волны, гонимые ветром, несется Титан в вогнутом золоте крылатого ложа. Одолжив у Гелия челн, ты на нем приплывешь к саду моего старшего брата. Однако советую тебе самому в этот сад не вступать и не приближаться близко к яблоне Геры, а попросить Атланта принести золотые яблоки, и в это время вместо него подержать купол неба. Ведомо мне от самой Мойры Лахесис, что ты один на это способен…

Тут опять послышался свистящий шум в воздухе, и Геракл, не дослушав Прометея, кинулся к луку, но перед ними возник глашатай и вестник Зевса Гермес в крылатых сандалиях и с примиряющим кадуцеем в виде скрещенных змей. Геракл хорошо помнил покладистый, миролюбивый характер Аргоубийцы, но на всякий случай стал между ним и Прометеем, который, хоть и быстро восстанавливал силы, все еще не мог сам твердо стоять на ногах.

Гермес же широко улыбнулся и дружелюбно, но как всегда витиевато сказал, обращаясь к Гераклу:

— Радуйся, истинный отпрыск Кронида. Все в этом мире происходит по воле непреложных дщерей Ананке вещих Мойр, седую пряжу столетий в своих замыслах ткущих, на мировом веретене без сна и отдыха роковые нити суча. Ты и сейчас все делаешь по предначертанью Могучей Судьбы, а также по воле всесильного Зевса. Отец наш Кронид желает, чтобы Геракл сын его лучший, смерти причастный, еще более прославился тем, что спас от мук Прометея, жестоко наказанного им за…

Вестник Зевса повернулся к Прометею и с очень лукавой улыбкой продолжил:

— Нет, не за похищенье огня — за преступную гордыню и непомерную спесь на тысячелетия ты был по приказу Зевса прикован к скале и, как сам понимаешь — не без согласия Мойры Лахесис. Но милостив Зевс, наш великий отец, и теперь ты совершенно свободен Титан и, прошу заметить, без всяких условий! Чернотучий приглашает тебя, как почетного гостя или как насельника нового — это уж на твое усмотрение — на многохолмный Олимп. По этому поводу блаженные боги, чтобы попировать в твою честь уже начали собираться на блистательных высях нашей величайшей горы, на которой в нетленных чертогах мы вечно блаженствуем, ни печали, ни тревоги не зная.

Миролюбиво так Киллений говорил Прометею, помахивая своим примиряющим жезлом.

— Признайся мне хитроумнейший Долий, что ты прибыл сюда потому, что все еще хочешь узнать, как Зевс власти верховной лишится?

В глазах Прометея промелькнули и изумление, и радость, и недоверие, и спросил он без откровенной вражды, но по-прежнему очень недоверчиво глядя на самого лукавого олимпийского бога; он хорошо помнил его последнее посещение, тогда они говорили и расстались, как заклятые враги.

— Должно быть, ты хочешь сказать, что Отцу всех бессмертных и смертных нельзя иметь детей от среброногой богини Фетиды, которой он некогда домогался?

С хитроватой улыбкой спросил Гермес у Титана, подмигнул ему сначала левым, а потом правым глазом, но потом его глаза блеск веселья утратили, и он уже серьезно продолжил:

— Твою тайну уж тысячи лет знает Зевс-Промыслитель. Эту тайну ему открыла сначала искусная в предсказаньях мать твоя милая и его вторая супруга Фемида, затем ведающая судьбы мира его бабка и всеобщая праматерь Гея. Потом это сделала сама Мойра Лахесис, явившись Зевсу во сне, не раскрывая губ, она бесстрастно провещала все, что было необходимо для сохранения заведенного Ананкой Миропорядка на широкогрудой земле и в небесном эфире. Ты ж, ослепленный ненавистью а Крониду, тайны ему не открыл и хотел, чтобы Фетида родила от Зевса сверхмощного сына. Неужели ты не понимал, что с Зевс с молниями и перунами верховную власть могучему сыну просто так не отдал бы, и весь мир бы погиб в пожарище новой войны, которая была бы страшнее Титаномахии и Гигантомахии вместе взятых?! Вот за это ты и страдал…

Геракл помотал кудрявой своей головой и не стал слушать продолжение разговоров сына всесильного Зевса с сыном непокорного Титана Иапета, которые имели старые счеты друг к другу. Поправив на спине львиную шкуру, с луком за одним плечом и палицей на другом плече, он крикнул Гермесу и Прометею «Будьте оба здоровы!» и зашагал на край света к прометееву брату Атланту.

11 подвиг. Геракл похищает яблоки Гесперид

295. Геракл освобождает от разбойников Гесперид

Разбойники, посланные Бусирисом, долго искали сад Гесперид, а когда нашли себе на беду, были усыплены их сладкоголосым пением. Пестрые песни под кифару и флейту девы все вместе дружно запели, дивно узорчатый сплетая напев, и злодеи быстро очутились в могучих объятьях Морфея, похожих на беспробудный сон Танатоса.

Проспав много дней и ночей, главарь разбойников по воле богини случая Тюхе, неразборчивой между злом и добром, внезапно проснулся и товарищей своих разбудил. Вспомнив все, что с ними случилось, они с громкими воплями, заглушавшими пение Гесперид, схватили девушек, когда те водили хоровод у высокой ограды своего дивного сада.

Ни Атлант, словно живая подпорка, неподвижно державший купол небесный, ни дракон Ладон, крепко спавший за высокой и крепкой садовой оградой, не помешали злодеям. Разбойники, поспешно возвратившись с дочерями Вечерней звезды на свой быстроходный корабль с двумя носами высокими, отплыли от берега, и петь Гесперидам больше не позволяли, завязав им чудесные рты их же пурпурными платками.

На широкой влажной дороге от моряков встречного корабля, с носом листовой медью обитым, разбойники узнали о смерти Бусириса от руки могучего героя Геракла. Поняв, что никто им уже не заплатит за похищение Гесперид, они решили сами воспользоваться сладкими дарами девичества прекрасных дочерей Геспера и черной Ночи. Высадившись на каком-то мысу, они устроили там веселое пиршество, похожее на дионисову оргию, а в качестве неистовых в любви вакханок собирались насильно использовать дев Гесперид, которых они уже раздели, оставив одежду лишь на их ртах, чтобы не пели.

---

В это время Геракл только, что освободивший Прометея, и узнавший от него путь к саду Гесперид, оказался в тех местах, где на краю земли в глубокий Океан садится так необходимое всем солнце. Тут опять вмешалась богиня случая Тюхе, и по необъяснимой ее прихоти отпрыск Зевса приплыл на тот самый мыс, где высадились разбойники с похищенными Гесперидами.

Увидев много мужей злодейского вида и несчастных, совсем обнаженных девушек с плотно завязанными ртами, Геракл догадался, что перед ним разбойники, о которых он слышал еще в Египте. Главари по дубине и львиной шкуре узнали героя, прославленного всесокрушающей силой, и попытались мирно договориться с ним, но у Геракла, уж много лет очищавшего мир от чудовищ и злодеев, и с разбойниками речь была очень короткой:

— На ветер с вами весь разговор. Нам не о чем говорить. Лучше посмотрю, даст ли мне славу добыть Дальновержец, попаду ль, куда мечу не его, а обычными стрелами?

И быстро разбойников сетью крепкой неразрывной своею по рукам и ногам неотвратимая опутала гибель. Амфитрионид тех злодеев, что пытались быстро бежать, застрелил пернатыми стрелами из своего гнутого лука, других, что сами бросились с мечами к нему, так же стремительно убил своей суковатой дубиной из дикой оливы. Остались живыми, исключительно благодаря своей изворотливой хитрости, только 4 главаря разбойничьей шайки.

Оставшиеся невредимыми главари разбойников схватили Гесперию, Эглу, Аретусу и Эрифию и, ловко прикрываясь ими, как живыми щитами, попытались пробраться к своему чернобокому кораблю с мудреными такими словами:

— Уймись могучий герой и нас пощади! Ведь мы, как и ты, такие же подневольные люди, и все, что мы делали, делали по приказу владыки Бусириса, имевшего скипетр от Зевса в Египте… Ведь и ты, как мы знаем, хоть величайший в Элладе герой, но вынужден служить ничтожному царьку Эврисфею. Мы с тобой, как братья, обиженные при рождении Мойрой…

Глупые, речью с ложью изощренной такой напрасно героя они надеялись обмануть.

— Замолчите, собаки! Я все про вас знаю, и, хоть вы прикрываетесь Гесперидами, вас не минует позорная смерть! Сейчас я с вами расправлюсь и больше не будите вы грабить людей и дев похищать!

Не напрасно Геракл учился из лука стрелять и достиг такого совершенства в этом искусстве, что, даже при изменчивом ветре, попадал с пятидесяти шагов в перстень. Разбойники, считавшие себя очень хитрыми и жестокими, не успели даже глазом моргнуть, как оказались пронзенными губительными стрелами Геракла. При этом двум злодеям он попал в левый глаз, а двум другим — в правый, поскольку одни попытались пройти мимо Геракла слева, прикрываясь девами, как живыми щитами, а двое других разбойников, прикрываясь их сестрами, пробирались справа.

Счастливые тем, что избавились от грозившего им любовного рабства, девушки, желавшие поскорей оказаться в своем любимом саду, как только нашли свои одежды на корабле разбойников и оделись, так сразу указали Гераклу кратчайшую дорогу к отчему дому. Герой, конечно, предложил девам перед отплытием всем вместе или по очереди возлечь с ним и сочетаться любовью и лаской, но девы решительно отказались, сказав, что они чувствуют себя после плена очень больными.

И вот, Геракл, убивший разбойников, похитивших Гесперид, вместе с девушками, наконец, попал в то место на самом краю земли, где рано родившейся богини утренней зари Эос и дом, и площадка для песен и танцев, и где утром златояркий Гелий на огненной квадриге своей выезжает. Здесь могучий Титан-исполин Атлант держал на плечах небесную полусферу и здесь был сад с необыкновенной яблоней с дивными золотыми плодами, которые давали вечную молодость и огромную силу.

296. Титан — исполин, держащий на плечах небо

Согласно древнему преданию, Атлант вместе с красавицей женой океанидой Плейоной некогда счастливо жил в Аркадии, где он был царем небольшого города у Тавмасийской горы. Высокие Аркадские горы отделяли солнечную Аркадию от бушующих холодных ветров и бурных морей, как от жизненных бурь и невзгод, и жизнь Атланта была спокойной и блаженной.

Плейона сначала родила счастливому отцу дочь Калипсо, а через год на свет появились сразу семь дивных дочерей, названных Плеядами — звездными девушками. Затем любимая супруга подарила Атланту сына Гиаса и через несколько лет у них родились опять дочери — близняшки — пять сестер Гиад, дивных нимф дождя.

Говорят, Титан-исполин очень любил, выйдя ранним утром вместе с зарей золотистой в цветущую благоухающую долину воздеть руки вверх и вымыть их прямо в кудрявых белоснежных облаках, как в морской пене, и причудливые барашки-облака игриво разбегались по сияющей лазури мирного неба.

Однако вскоре новые насельники блистательных высей Олимпа явились к Атланту и отобрали его исконные земли. Законная третья Зевса супруга златотронная Гера решила в это время натравить на мужа недовольных новой верховной властью Титанов и часто тайно многим из них хитро так говорила:

— Титаны, могучие, как стихии природы! Зевс чернотучий изгоняет вас с родных, насиженных мест, отдавая законно принадлежащие вам земли членам своей олимпийской семьи, приближенным, любовницам и многочисленным незаконнорожденным детям. Разве можно такое терпеть?! Где ваша природная гордость, Титаны?! Ведь новые боги во главе с Зевсом с вами поступают несправедливо! Я сама богиня Олимпа и Громовержца супруга, но справедливость моему сердцу милее всего, и потому я против Кронида. Восстаньте же все вместе Титаны, изгоните Зевса и других олимпийских богов из небесного царства и верните трон вашему первому коронованному правителю Крону, томящемуся в Аиде.

Гера, будучи Зевса супругой, была совершенно уверена в том, что пелагоны никогда не победят олимпийских богов, к которым и сама принадлежала. Им это Мойры никогда не позволят. Богиня богинь страстно желала и очень надеялась, что могучие дети Геи, будучи бессмертными, своей упорной борьбой заставят Зевса поступиться хоть частью его неограниченной власти, и эта часть перейдет к ней, и они дальше будут царствовать на Олимпе на равных.

Недовольные новой властью Титаны стали открыто не повиноваться Зевсу, и запылали страшные пожары Титаномахии. Тогда прежде миролюбивый Титан — исполин Атлант присоединился к свободолюбивому отцу Иапету и гордому брату Менетию в их непримиримой борьбе с олимпийцами, а затем, благодаря своей необыкновенной силе и справедливости, стал во главе всех Титанов.

Титаномахия закончилась сокрушительным поражением Титанов в последней великой битве, в которой приняли участие Сторукие исполины и Одноглазые великаны, давшие Крониду перуны и молнии. Всех не покорившихся Титанов Киклопы заковали в нерушимые цепи, и Громовержец низверг их в первозданную бездну Тартара, но раненного в последней битве Атланта ждала особая участь.

Брат Прометея Атлант был так силен и огромен, что Зевс, умеющий быть осторожным, побоялся низвергнуть его в не имевший дна Тартар. Кронид страшился, что после исцеления от ран, Атлант сможет разрушить крепкие лишь для других медные ворота Тартара и подняться на землю вместе с остальными Титанами.

Зевсу очень понравилось, когда на совете олимпийских богов хитроумный Гермес предложил:

— Надо изощреннейшей хитростью заставить не в меру могучего Атланта водрузить на себя огромное небо, купол которого лежит все еще лежит на земле после того, как Крон изоострым серпом плодовитости Урана лишил. Так мы цели двоякой достигнем: и Атланта придавим неимоверной тяжестью неба, под которой он не сможет даже пошевелиться, и небо с земной тверди поднимем, чтобы природа на земле развивалась.

Зевс Аргоубийце его замысел этот в жизнь поручил претворить, и тот легко обманул могучего, но простодушного Титана, чуждого всякого коварства. Зная, как Атлант ненавидит олимпийцев, Киллений открыто предложил своему деду — Титану:

— Сын Иапета безмерно могучий! Непреодолимая любовь к справедливости побуждает меня, хоть я сам олимпиец, высказать тебе роковое слово такое: если хочешь доставить долгожданную братьям Титанам победу и родителю с братом неограниченную свободу, то подними с земли небосвод и раскачай его так, чтобы разом низвергнуть с Олимпа всех новых богов вместе с Зевсом.

Воодушевленный этой речью простодушный Титан собственными руками поднял на миг огромное небо и успел подставить под него свои могучие плечи, и потом уже не мог ни опустить его, ни скинуть, придавленный страшной тяжестью небесного купола.

Некоторые, подобно Гесиоду, говорят, что с тех пор держит Атлант, принужденный Неизбежностью мощной, на голове и руках неустанных купол широкого неба там, где пролегает граница земли, где певицы живут Геспериды. Ибо такую безотрадную судьбу ниспослал ему Зевс-Промыслитель и непреложная Мойра.

297. Встреча Геракла с Атлантом

Геракл увидел издалека гору, очертанием напоминавшую силуэт стоящего человека и держащего на плечах купол огромного неба. Титан-исполин стоял неподвижно, было только видно, как он медленно и тяжело дышит, разгоняя выдыхаемым воздухом небольшие низкие тучи. Атлант напоминал каменное изваяние, ибо неподвижные черты лица его и закрытые глаза застыли, словно были окаменевшими.

Геспериды весело поздоровались со своим приемным отцом и стали бойко рассказывать ему о своих приключениях, не забыв вскользь упомянуть и Геракла, как их случайного спасителя от безобразных разбойников.

Амфитрионид заговорил лишь тогда, когда девушки смолкли:

— Радуйся прямодушный Атлант! Я сын Зевса и смертной Алкмены Геракл. Принимай гостя, благородный Титан. Я пришел за тремя золотыми яблоками из твоего бывшего сада, который сейчас называют садом Гесперид.

Атлант, скосил глаза, потому что шею, на которой тоже лежала часть огромного неба, он не мог повернуть, с изумлением посмотрел на дерзкого гостя. Он вдруг вспомнил вещанье матери милой парнасской Фемиды, которая первой указала для смертных священный оракул в Дельфах в глубоком ущелье, даря от богов предсказанья. Царствуя в землях пифийских, в краю, где равнина Пифона, это она научила давать предсказания лучезарного Феба. Вещанье же матери было такое:

— Время такое настанет, милый Атлант, что ограблено будет золото дивной яблони Геры, и 3 яблока достанутся дерзкому Зевсову сыну от смертной Алкмены — Гераклу, по силе сравнимому с самими богами.

Атлант знал о волшебной силе золотых яблок, рождавшихся на яблоне, выращенной всеобщей праматерью Геей. Он надеялся, что когда-нибудь эти чудодейственные яблоки возвратят подорванные в гибельном мраке Тартара силы его отцу Иапету, брату Менетию и другим братьям — Титанам, не покорившимся Олимпийцу. Поэтому он, как мог, охранял золотые яблоки. Еще до того, как он сам себя придавил неба тяжкой громадой, убоявшись воров, Атлант обнес свой сад сплошною высокой стеной.

Атлант от своей дочери Меры слышал о подвигах Геракла, однако не восхищался героем Эллады, ведь Немейский лев, Лернейская Гидра и двуглавый пес Орф, как Тартариды, были его близкими родственниками — у них была одна бабка Гея. Кроме того, от стрелы Геракла погиб кентавр Хирон — мудрая гордость всех древних Титанов. Но самое главное, Титан-исполин так ненавидел своего двоюродного брата Зевса, что и на его смертного сына смотрел, не скрывая извечной вражды.

— Золото яблок не для тебя, подвластное смерти отродье Зевеса. Уходи, пока жив убийца Хирона! Иль тебе не поможет всех твоих мнимых подвигов бесполезная слава, вздорной Молвою надуманных, и даже сам Зевс ненасытный, которому власти все мало. Я могу сказать Гесперидам, и они быстро тебя усыпят, как мать усыпляет ребенка и потом жизни лишат. Я могу кликнуть стоглавого дракона Ладона, он намного могучее гидры из Лерны, могу и сам изловчиться и ногою, как муху тебя раздавить…

Атлант пошевелил одной ногой, напоминавшей скалу, и, хоть сделал это он с огромным трудом, могучие плечи Геракл передернуло, словно от внезапно налетевшего холодного ветра. Но сын Алкмены давно привык с непреодолимым для других людей страхом бороться и всегда успешно его побеждал. Он решительно сбросил на землю дубину и лук и примирительно закричал:

— Усмири гнев свой, благородный Атлант. Невиновен я в нелепой смерти Доброго Старика, его случайно погубила стрела, отравленная ядовитой желчью Гидры из Лерны. Мудрый Кентавр всегда был мне большим другом. А дорогу к тебе указал мне твой брат Прометей. Теперь навсегда он свободен: я выдернул стержень, которым он был пришпилен к скале и опутавшие его цепи порвал, и Эфона убил, орла, который его печень пожирал ежедневно. Благодаря мне, твой брат Прометей совершенно свободен, должно быть, он сейчас уже на Олимпе, как гость долгожданный или как новосел.

Застывшая непримиримая вражда на окаменевшем лице Атланта медленно сменилась живым интересом, вскоре переросшим в благодарность. Титаны, как дети природы, были чужды всякой лжи и коварства. Атлант попросил Геракла рассказать все о Прометее, и когда тот выполнил его просьбу, благодарный Иапетид решил ему помочь добыть золотые яблоки. Он попросил своих приемных дочерей Гесперид сходить в сад и сорвать три золотых яблока с яблони Геры, укорив их за то, что они до сих пор сидели и угрюмо молчали, не желая замолвить словечко за героя, спасшего их от жестоких и хитрых разбойников.

Геспериды незаметно перемигнулись и, заспешив в сад, позвали с собой и Геракла. Как только они отошли от Атланта дщери Геспера дружно запели, и уставший Геракл тут же заснул. Так неблагодарные дочери Нюкты и Вечерней звезды отплатили герою за избавление от безжалостных посланцев Бусирида. Впрочем, Амфитрионова ветвь не сильно пострадала, ибо Геспериды только усыпляли своим обворожительным пением. Потом они не раздирали спящего человека на части, чтобы пожрать, как это делали другие знаменитые певицы — дочери исторгающей трагический вопль печали Мельпомены от морского бога Форкиса сладкозвучные певицы грозного моря Сирены.

Геспериды, хоть и сторожили сад олимпийских богов, но их ненавидели, и потому они и Геракла невзлюбили, хоть он и вызволил их от разбойников. Сладкоголосые певицы умчались в свой сад, к охранявшему его дракону Ладону, а спящий Геракл недвижимым остался лежать на таком для него нерадушном крае земли.

298. Дочь Атланта Мера

Все, что случилось, с небесной высоты видел Атлант. Он тоскливо поморщился и позвал свою дочь милую Меру. Кроме Плеяд, Гиаса, Калипсо и Гиад у него были еще четыре дочери, имена двух Диона и Мера, а двух других дочерей имена давно позабыты. Диона своей семьей скромно жила неподалеку, выйдя замуж на местного бога речного.

Мера же посвятила свою благородную жизнь отцу, которого она любила больше всех на свете. Раз в день она поила отца медовым напитком и кормила дивными плодами из его бывшего сада, включая и одно яблоко с яблони Геры. Она добиралась до отчего рта по лестнице, рассказывала на ухо ему, все, что узнавала, а иногда, когда отец просил, танцевала для него и пела.

Когда Мера прибежала, Атлант сказал ей пойти к спящему Гераклу и дать ему понюхать цветок, который своим ароматом разрушал сонное очарование от пения Гесперид.

Проснувшийся герой подошел к Атланту и, поблагодарив его за спасение из нежных, но крепких объятий Морфея, сказал:

— Придется мне самому пойти за золотыми яблоками. Гесперид я не трону, если они не будут больше петь губительно для меня, а стоглавого дракона Ладона убью, ибо миновало время таких страшных чудовищ и безвозвратно кануло в Лету!

Титан — исполин тяжко вздохнул и попросил Меру рассказать Гераклу о яблоках с дерева Геры потому, что самому ему было тяжело много говорить.

Мера была почти обнаженная в одной узкой белой подвязке на стройных загорелых бедрах, лицом некрасивая, в веснушках, но высокая и крепкая, с гладкой кожей и сильным, упругим телом. На вид ей было лет 30, не меньше, такие Гераклу давно уж не нравились, но в последнее время он скитался один, без спутников юных и очень редко восходил на женское ложе.

Геракл окончательно проснулся после пения Гесперид и теперь не мог оторвать глаз от упругих полушарий высокой груди Меры, а та, не обращая на это никакого внимания, подчеркнуто равнодушно ему говорила:

— Этого Дракона здесь поставили сторожем олимпийские боги потому, что не доверяют они Гесперидам, которые часто сами воровали золотые яблоки Геры. Ты, наверное, можешь убить дракона Ладона, ведь, я знаю, что ты силою всех превосходишь, кроме одного Зевса. Но ты смертный и потому не сможешь близко подойти к яблоне Геры, тебе не поможет вся твоя громадная сила сорвать с яблони даже одно яблоко. Это чудесная яблоня. Аромат, исходящий от множества ее необыкновенных яблок, помогает Гере вновь обрести девственность после того, как она омоется в священном источнике Канаф. Геспериды в этом источнике не купаются, но они каждый день вдыхают запах этих яблок и потому все они девственницы, хоть и рожали от местных Потамов не раз. Древние Титаны, вкусив яблоко с дерева Геры, обретут вечную молодость и огромную силу. Олимпийские боги в амбросию добавляют немного кожуры этих яблок, и они помогают им не только бессмертными быть, но и бесстаростными. Одно яблоко в день я даю Атланту, родителю моему и, благодаря этому, он жив и здоров и может неба громаду держать. Для людей же, смерти причастных, даже простое пребывание поблизости от яблони Геры означает почти верную смерть, человек не в силах вдыхать аромат сразу множества этих яблок.

Мера закончила свою речь и с лукавым удивлением девушки посмотрела на Геракла, пожиравшего ее прекрасное тело глазами. Тот совсем не видел некрасивого рябого лица девушки потому, что не мог оторвать глаз от ее стройного крепкого тела: как только он отводил глаза от ее груди, они тут же устремлялись к ее тугим загорелым бедрам, если от бедер он глаза с усилием отрывал, то они начинали сверлить повязку, под которой скрывались округлые ягодицы и выпуклое лоно. Геракл замотал головой и, наконец, оторвался от таких близких, красивых и главное — ему неизвестных грудей, бедер и ягодиц Меры и тяжко задумался. На лбу нахмурившегося героя прорезались глубокие морщины — он пытался измыслить, как же ему выполнить предпоследний свой подвиг. Погибнуть под яблоней своей мачехи он явно не хотел, и тут он радостно закричал:

— Может быть, Мера вместе со мной сходит за тремя яблоками? Больше мне и не надо. Мы с ней вместе дойдем до высокой ограды, и я ее там подожду, и не встречусь ни с Ладоном, ни с Гесперидами.

По похотливым искрам в глазах Геракла было видно, что он что-то задумал, но их не заметили ни Мера, ни Атлант, который ответил Гераклу:

— Моей дочери Мере Геспериды и Ладон по приказу Зевеса дают только одно яблоко в день — для меня, для тебя же Ладон не даст ничего… Я мог бы сам попробовать сходить за яблоками в сад, до него всего один лишь стадий, я сделаю лишь 10 шагов, конечно, если ноги пойдут. Но кто в это время будет держать купол неба?

Так говорил в глубоком раздумье Атлант. Геракл тоже погрузился в свои невеселые мысли, повернувшись к Мере спиной. Он с такой силой тер свой низкий выступающий вперед лоб, что незаметно для себя сдвинул приклеенный парик, который упал назад. Обернувшись за париком и увидев удивленный взгляд Меры, он густо покраснел и, схватив парик, с силой напялил его на лысую, как яйцо, голову. Глядя недовольно по сторонам, Геракл неожиданно для себя быстро сказал голосом злым:

— Я тебя подменю и подержу неба купол, пока ты ходишь за яблоками.

299. Геракл подменяет Атланта и держит небо

Тут Геракл не только удивился тому, что сказал его рот, он страшно испугался. С дрожаньем тела и трепетом духа он оглядывал огромный купол необъятного неба, медленно поворачивал голову то вправо, то влево, то запрокидывал мощную шею вверх и назад…

— Хоть ты силой безмерно могуч, но все равно не сумеешь удержать твердь огромного неба… Уронишь купол на землю, и все твари, смерти подвластные, включая людей, под ним погребены будут заживо и, все, как один, окажутся в мрачных владеньях Аида…

Так, как бы раздумывая, Атлант говорил неуверенно, и Геракл, почувствовав нерешительность исполина, чтобы поспорить с ним его перебил:

— Я древнее знаю пророчество, что силой уступаю лишь одному родителю Зевсу… хотя тебя, исполин и еще Гелия, солнечного Титана, должно быть, оракул не принял в расчет, когда оценивал мою силу…

— Милая Мера рассказывала мне о подвигах великих твоих, восхищенья достойных. Больше всего хочется мне словно окаменевшее тело мое хоть немного размять, не ощущая на плечах неимоверной тяжести небесного свода! Может и правда ты сможешь хоть немного вместо меня подержать этот купол огромного неба? Больше всего я надеюсь, что никогда не дремлющая Мойра Лахесис, следящая за Миропорядком, не допустит ничего, что приведет к гибели всех живых тварей. Давай же попробуем, могучий отпрыск Кронида. Встань слева от меня, да подальше!

Решительно сказал Атлант, и Геракл, не раздумывая стал с левой стороны от Титана-великана. Казалось, что Атлант вдруг стал меньше ростом, а Геракл, наоборот, вдруг стал намного выше. Атлант немного опустил левое плечо, небо тоже опустилось, и Геракл почувствовал плечами небесную твердь, ибо края неба под его неимоверной тяжестью стали твердыми, как лед иль земля. Атлант, стоявший с перекошенными плечами, зажмурил глаза и сморщился так, что его лицо стало похоже на окаменевшую маску ужаса; должно быть, он сильно сожалел о содеянном, ибо в таком положении нельзя было долго на плечах держать небосвод. Титан с невольным страхом ожидал, что вот-вот колени сломаются и он упадет под невыносимой тяжестью небесной громады и тут вдруг почувствовал, что небосвод давить перестал, и в тот же миг он бессильно завалился на левый бок.

— Иди же… Титан…, и сделай…, скорее…, что обещал.

С великим трудом медленно говорил, отдыхая после каждого слова, Геракл, ушедший под тяжестью небесного свода почти по колено в твердую, как камень, землю, за тысячи лет утрамбованную огромными ступнями Атланта.

Гераклу пришлось держать тяжесть даже большую, чем держал Титан — исполин. Через много лет, уже на Олимпе после того, как Гера усыновила Геракла, пропустив под своими одеждами и сильно (лишь чуть -чуть меньше, чем Зевса) полюбила, ему восхищенно сказала:

— Сын мой любимый! Какой ты могучий, почти как свой великий отец! Материнская святая любовь к тебе вынуждает меня в нехорошем проступке признаться: когда ты вместо Атланта на краю земли держал Купол небесный, подставив под него и голову, и плечи, я ведь нарочно тогда еще надавила сверху на небосвод всем своим божественным телом. И ты не прогнулся под неимоверной тяжестью купола неба, усиленного моим весом немалым, не дрогнул под бременем астр и созвездий, и лучше мир держался на твоем мощном хребте, чем на Атланте.

Гераклу казалось, что не только плечи и спина, но каждая его косточка трещала, все его мускулы от страшного напряжения вздулись, готовые лопнуть, вены покрыли его тело сплошной сетью толстых и тонких синих веревок.

Атлант с трудом встал на ноги и тяжелой неверной поступью, как будто он только начал учиться ходить, медленно пошел в направлении сада, и земля сотрясалась под каждым его шагом, как под мерными ударами огромного трезубца Колебателя земли Посейдона.

Некоторые, как Ферекид говорят, что Атлант, установив небо на плечах Геракла, отправился к Гесперидам, взял 3 золотых яблока и вернулся к Гераклу. Титан, не желая больше держать небо, сказал Гераклу, что сам отнесет их Эврисфею и попросил поддержать небо на своем месте, пока он не вернется. Геракл решил, в свою очередь, хитростью возложил всю тяжесть небесного купола, опять на Атланта. Поэтому он, сделав вид, что согласен, попросил Титана временно подержать небо, пока он для удобства длительного держания неба сделает плетенку для своих плеч. Атлас, положив яблоки на землю, взял бремя неба на свои плечи, и Геракл, овладев яблоками, молча ушел в Микены к Эврисфею.

Согласно Диодору Сицилийскому, Атлант в совершенстве овладел астрологией и с большим искусством изобрел небесную сферу со звездами, почему и существует представление, будто он держал на плечах весь небосвод. Равным образом Геракл передал эллинам учение о небесной сфере, чем заслужил столь великую славу, что, выражаясь образно, люди говорят, будто Атлант вручил ему сам небосвод.

300. Атлант приносит Гераклу золотые яблоки

Когда Атлант тяжкими шагами, каждый из которых давался ему с великим трудом, подошел к окружавшей сад высокой ограде, построенной им тысячи лет назад, и увидел обеспокоенные глаза главной, возвышающейся над забором, головы стоглавого дракона Ладона, то нетерпеливо сказал:

— Ничему не удивляйся Форкид и дай мне скорее три яблока золотых с яблони Геры.

— Что я вижу Атлант?! Ты вновь ходишь вольно, не придавленный куполом равнодушного неба?! Ты просишь яблоки с яблони Геры? Значит свершилось?! Тартар с медным помостом и воротами из седого железа, наконец, взбунтовался?! На освещенную солнцем поверхность из недр земли поднялись наши братья Титаны?

Так громогласно вопросы один за другим выкрикивала главная голова Ладона, и все его огромное пятнистое тело дракона дрожало и извивалось, и все 99 его малых голов поднимались все выше и выше, пытаясь заглянуть через забор.