Бесплатный фрагмент - Геракл

Введение

Возможно, выдающееся культурное наследие эллинов во многом объясняется их мифологией. Именно своими богами и отношением к ним отличалась в первую очередь Эллада от своих в то время не менее великих соседей таких, как египтяне или персы. Главное же отличие древнегреческих богов — это их человекоподобность, и отношение к справедливости, которая среди всех человеческих качеств была им милее всего. Справедливость древние греки понимали так, что прежние выдающиеся заслуги героев не служили им основанием для смягчения наказания за вновь совершенные преступления и наоборот, даже самые зверские злодеяния не являлись основанием для того, чтобы забыть деяния героев, принесшие им славу.

Самым великим и любимым античным героем был Геракл. О рождении, 12 канонических подвигах и смерти величайшего героя Эллады что-то читали или слышали многие. Обычно имя Геракла ассоциируется в первую очередь с неестественно огромной физической силой, крепким духом и беззаветным мужеством, направленным исключительно на благо людей. Однако из некоторых первоисточников следует, что Геракл далеко не беспорочен и не всегда был высшим образцом эпического героя. Он бывал, особенно в последние годы жизни, и неоправданно жестоким, и не обузданным в гневе, чревоугодии, похоти…, свирепым, надменным, мстительным, несправедливым, и даже слабым телом и духом. Например, Гомер в «Одиссее» называет Геракла «зверским нечестивцем» за убийство в собственном доме юноши Ифита, его гостя и друга.

Античная мифология даже в том остаточном состоянии, которое сохранилось до наших дней, является совершенно уникальным во многих отношениях явлением в мировой литературе. К сожалению, дошедшие до нас первоисточники, повествующие о Геракле отрывочны, фрагментарны, поверхностны и часто противоречат друг другу. Аполлодор и Диодор полнее других осветили образ Геракла, хотя и у них его нельзя назвать ни последовательным, ни всесторонним, ни достаточно полным, даже в рамках античной традиции.

Образ Геракла очень сложен и многолик, и в предлагаемой книге впервые сделана попытка объединить все известные из античной литературы сюжеты о нем в одном произведении, и потому она наиболее полная и систематическая из всех существующих описаний жизни и подвигов Геракла.

Структурно книга разделена на небольшие по объему мифы в 1—2 страницы, что существенно облегчает читателю пользование книгой, например, по оглавлению можно быстро находить интересующие места.

---

1. Генеалогическое древо Геракла

Как видно из генеалогической схемы Геракл имеет в своем роду четырех олимпийских богов Ареса, Гермеса, Посейдона и Зевса, причем, Правитель Олимпа от своей внучки Алкмены был отцом Геракла, и был трижды его предком, сочетавшись любовью с Плуто, Ио и Данаей.

Одним из предков Геракла был грозный неистовый Арес. Бог кровавой войны был прапрапрапрадедом Геракла, но его божественного ихора было достаточно, чтобы тот оказался не только сверхмощным одиночным борцом с чудовищами, но и доблестным воином. Большим недостатком сына Алкмены, как воина, было неумение подчиняться.

Бог прибыльной торговли и красноречия Гермес обладал множеством талантов, Геракл же унаследовал от него трудолюбие, любовь к атлетическим состязаниям и умение воровать. Обычно Геракла не считают чрезмерно склонным к воровству, однако, большинство его знаменитых подвигов являются именно похищениями.

Владыка подводного мира Посейдон известен своим буйным нравом, таким же, как его бурная водная стихия. Из-за родственной связи с Энносигеем, Геракл быстро впадал в безудержный гнев и был легкой добычей богини безумного бешенства Лиссы. В припадке безумия, насланного по приказу Геры, Гераклу было предопределено Роком убийство своих детей от первой законной супруги Мегары. Чтобы искупить это страшное преступление, по изречению дельфийской жрицы, он должен будет на службе у микенского царя Эврисфея совершить 10 великих подвигов. После освобождения от службы у Эврисфея, Геракл опять в припадке бешенства убьет своего гостя и друга юного Ифита, за что будет продан в рабство к царице Омфале. Алкид совершал и другие безумства, но для них обычно находились смягчающие обстоятельства.

Зевс был предком Геракла, как по линии бабки Анаксо, так и по линии деда Электриона, кроме того, он был прадедом матери героя Алкмены. Зевс, сочетавшись со своей правнучкой, стал родителем Геракла и потому он передал сыну большинство своих качеств, из которых главные — необычайная сила и стремление к справедливости. Геракл по силе превосходил всех бессмертных богов, уступая лишь своему великому родителю.

Божественные родители

2. Царь богов Зевс

Крониду (обычно так называли только Зевса), родному отцу Геракла, как древнему богу дождей, при разделе с братьями мира, досталось в прозрачном, чистейшем Эфире необъятное Небо с многохолмным нетленным Олимпом. Изначально Зевс — это бог светлого неба, но Зевс не только бывал светлым, но иногда и дождил. Став властителем тверди небесной, Зевс получил безраздельную власть над всеми тучами, ветрами и погодой. Он стал Собирателем туч и Тучегонителем задолго до того, как получил от древних Киклопов перуны и молнии и получил прозвище Громовержец.

По воле Мойры Лахесис юный Зевс сначала женился на океаниде Метиде (премудрость), которую ему пришлось проглотить после того, как она забеременела, ибо новому царю богов сведущая в прорицаниях бабка Гея предсказала:

— Сначала супруга может родить тебе мудрую и могучую дочь, а потом сына с сердцем сверхмощным, который, возмужав, лишит тебя царской власти.

Зевс высоко вскинул сросшиеся на переносице кустистые иссини черные брови и недоуменно спросил:

— Что значит «может»? Не понимаю я таких прорицаний, которые может сбудутся, может нет. Бабка, зачем надвое говорить?

Гея понимающе улыбнулась и участливо внуку сказала:

— Не скоро ты еще станешь премудрым — только после того, как живой Метиду проглотишь. Слушай же и запомни кто тебя многому научил. Ананка для большей жизнеспособности предоставила всем живым существам свободу выбора, разумные же существа знают кроме ее неизбежной Необходимости еще и Тюхе — Случайность. Предсказание, в котором есть слово «может» — это лишь большая Возможность, но не железная Неизбежность. Поэтому правильными выбором своих действий и бог, и человек могут избежать предсказанного оракулом, если в предсказании есть слово «может», если же такого слова в предсказании нет, то предсказанное обязательно сбудется, однако и случится оно может по-разному, опять же в зависимости от свободной воли и Случая.

Зевс все понял и, чтобы напрасно не рисковать, пошел по проторенному Кроном, его отцом хитроумным с сердцем жестоким, пути. Хитро он первой законной жене, бывшей беременной, ум затуманил однажды во время беспечной любовной игры, попросив ее превратиться в муху, и когда, возбужденная похотливой игрой, она это сделала, Зевс тут же ее проглотил.

Этим, многие говорят, Кронид двух зайцев убил. Во-первых, он лишил супругу всякой возможности сверхмощного сына родить. Во — вторых Метида, находясь в его чреве, сообщала ему, что зло и что благо, ведь она была от природы исключительно мудрой. С тех пор и Зевс получил эпитет «Премудрый». Через некоторое время Громовержец сам родил из своей головы мудрую, как не рожавшая мать и мощную, и воинственную, как он сам, дочь — Афину.

После знанием всех превосходившей Метиды юный Зевс был женат на богине правосудия титаниде Фемиде.

Справедливая Фемида не стремилась к власти и когда увидела, что Зевс стал ей слишком часто изменять, предложила своему великому мужу мирно расстаться, и при содействии богини Гармонии (согласие) брак Зевса с Фемидой сам собою распался.

Зевса никогда недремлющие Мойры создали очень любвеобильным богом потому, что он был самым могучим и его дети были самыми сильными и, значит, жизнестойкими. Многочисленные дети Зевса пополняли сонм богов четвертого поколения, которые были необходимы потому, что богов третьего поколения было слишком.

3. Юная Гера

Третьей и последней законной супругой владыки Олимпа стала его сестра Гера, необычайно красивая исполненная добродетели женщина, однако чрезвычайно ревнивая, властная, злокозненная и коварная. Гера была изначально богиней такого необходимого всем воздуха, а потом покровительницей законных семейных союзов, охраняющей мать во время родов. В беспечной юности была она живым воплощением девичьего очарования и прелести. Пушистые волосы у нее были очень светлого, почти белого цвета, чуть рыжеватые и завивались в крупные локоны, глаза огромные, как у годовалой телки, за что ее прозвали «волоокой». Как и все богини она была высокая с тонкой талией, упругими полушариями грудей, напоминавшими две половинки крупного яблока. Со временем Гера, как богиня бессмертная, почти не изменилась, и ее древний возраст выдавали только умные, все понимающие глаза.

Гера долго не уступала настойчивым домогательствам влюбленного юного Зевса и часто, покрывшись стыдливости невозвратным румянцем, ему говорила, когда он был слишком настойчив:

— Брат милый мой, ты мне нравишься очень, но я не могу до свадьбы тебе позволить делать то, что возможно лишь между супругами. Мне даже говорить об этом не позволяет девичья стыдливость… ты все еще женат на Метиде, и ужасно меня мучает это: я хочу, чтоб ты принадлежал только мне и требую, чтоб ты как можно скорее с нею развелся!

Однажды после того, как могучий Кронид уже проглотил Метиду, они гуляли на горе Форнакс в Арголиде, и юный Зевс, похотливо сверкая очами, стал настойчиво приставать к Гере, осыпая ее страстными такими словами:

— Милая Гера, как ты прекрасна! Эти твои пушистые белые локоны, бездонные влажно мерцающие глаза, в которые я не могу спокойно смотреть — в них какая-то жгучая тайна, которую даже я не в силах постичь. Я покорен твоей красотой величайшей! Любовь пламенная такая еще никогда грудь мою так не переполняла и сердцем моим безраздельно так не владела! Я весь пылаю тобою, изнываю нестерпимого желания полный.

Зевс несколько раз попытался, крепко обняв, повалить на землю сестру, но дева отчаянно сопротивлялась, даже пыталась с братом на равных бороться и так ему говорила своим волнующим грудным голосом:

— Зачем, Чернотучий, ты только на силу свою уповаешь? Знаешь ты, что малого в поединке с тобой я достигну: меня ты, как мужчина, намного сильнее. Но не забывай, что бог я такой же, как ты, одни у нас мать и отец; и даже более старшей на свет произвел меня Крон. И потому тебе никакой силы не хватит, чтобы девства моего святыми дарами против воли моей и желания насладиться!

Тогда, как рассказывают некоторые, будущий отец бессмертных и смертных прибегнул к хитрой уловке. Он распростился с Герой и сделал вид, что уходит, а сам, зайдя за высокий пригорок, быстро превратился в кукушку.

По воле никому незримой Мойры Лахесис ничего не подозревавшая Гера взяла в руки пеструю птичку и, нежно погладив, прижала к своей совсем недавно раздвоившейся упругой полноте девичьей груди. Зевс моментально принял свой истинный облик и крепко так, что та не могла шевельнуться, руками сестру охватил, покрывая страстными поцелуями дивную грудь и два розовых бутона ее покусывая. У Геры закружилась голова от необычных таких поцелуев, и земля ушла из-под ног. Не было сил к сопротивленью у Геры, и, против ее воли колени сами собой бессильно у нее подкосились.

Так Зевс впервые овладел юной сестрой, лишив ее девственности. Вскоре Гера забеременела Гефестом, однако даже это не привело ее к долгожданному браку. Родив хилого и больного ребенка, Гера в гневе скинула его с высоких кручей Олимпа в море.

Наконец, по происшествии 300 лет состоялась пышная свадьба, и старшая сестра стала третьей и последней законной супругой Кронида. Некоторые говорят, что царицей богов Гера стала, благодаря божественному Гомеру. До свадьбы Гера была всего лишь местной аргосской богиней, и оттуда ее культ распространился по всей Элладе. В древнем Аргосе, славном гремящими от лошадиного бега, долинами, Гере поклонялись в основном как богине плодородия и как богине ярма, богатой конями и волами.

4. Свадьба Геры и Зевса

После победы над титанами, гигантами и Тифоном нерушимым стало «Величие» Зевса, и оно окончательно утвердилось с этой поры навсегда. Рядом с Зевса престолом оно восседает и ныне, верным оплотом стало державы его. Наступило время, когда олимпийский Блистатель победил всех врагов и покарал нечестивцев, не признававших его в качестве главного бога или сомневавшихся в его могуществе. И влюбленный в Геру Зевс решил узаконить свои отношения с ней.

Златовенчанная Афродита, смесившая царственный брак, в начале пышного свадебного пира торжественно объявила:

— Неистовой страстью томящегося непрестанно к Гере, сестре бессмертной своей, любовной мукой томимого триста лет, забывшего даже игры и смех, с вожделенной подругой, Зевса-Кронида я соединяю браком законным…

На роскошную свадьбу все боги прислали свои дары, но лучшим было подаренное бабкой Геей необычное дерево — древо жизни с особенными золотыми похожими на яблоки плодами. Эту необыкновенное дерево, названное яблоней, посадили на самом краю земли в бывшем саду Атланта, который теперь держал на плечах огромное небо, а охраняли его Геспериды и стоглавый дракон Ладон. Похищение золотых яблок с дерева Геры в саду Гесперид стало одним из самых трудных подвигов Геракла.

Каждый год Гера купалась в источнике Канаф у города Навплии и вдыхала чудодейственный аромат золотых яблок со своей яблони, и после этого богиня становилась вновь девственницей, делала это богиня, чтобы быть более желанной своему царственному супругу, хотя он однажды в ссоре сказал ей язвительно, что девственность красит только девушек юных.

Сбылась трехсотлетняя мечта новоявленной царицы, и волоокая Гера со сверкающими глазами в пурпурных одеждах и с брильянтовой диадемой в белокурых волосах величественно взошла на золотой трон, воссев рядом с Зевсом.

Роскошная диадема представляла собой ажурную золотую корону в виде усыпанной бриллиантами кукушки надо лбом, которая своими расправленными крыльями охватывала голову, а в лапах держала две половинки золотого яблока. Гера стала настоящей царицей Олимпа, и боги, как перед госпожой, склонились пред ней, благоговейно почитая ее наравне со всемогущим Кронидом.

Гера так долго ждала этого брака, но он по воле Мойр не был счастливым. Супруг оказался слишком любвеобильным. Когда Зевс не изменял, Гера была вполне довольна своей судьбой. Она была не просто самая могущественная среди богинь Олимпа, даже олимпийские боги почитали царицу и старались не перечить ей. Когда же царица Олимпа узнавала об очередной любовнице муже или о новых внебрачных детях она сходила с ума от ревности и в припадке бешеной ярости убила бы Зевса, если могла бы.

5. Ревнивая Гера бунтует против супруга

Сначала Олимпиец тайно изменял своей третьей законной жене, и она по необходимости это терпела. Однако, когда он стал изменять ей открыто и даже хвастаться этим перед богами и богинями и перед ней самой, к женской обиде добавились тайные издевки богов и богинь, она все чаще стала срываться.

Гомер поет, как Зевс, очарованный Пестроузорным Поясом Афродиты, одолженным у богини любви Герой, сам обыденно говорит об изменах:

— Гера, такая любовь никогда, ни к богине, ни к смертной, в грудь не вливалась мне и душою моей не владела! Так не любил я, пленясь младой Иксиона супругой, родившей мне Пирифоя, советами равного богу; ни Данаей прельстясь, белоногой Акрисия дщерью,

родившей сына Персея, славнейшего в сонме героев; ни владея младой знаменитого Феникса дщерью, родившей Криту Миноса и славу мужей Радаманта; ни прекраснейшей смертной пленясь, Алкменою в Фивах, сына родившей героя, великого духом Геракла;

даже Семелой, родившею радость людей Диониса; так не любил я, пленясь лепокудрой царицей Деметрой, самою Летою славной…

Однажды обезумевшая от ревности Гера стала подбивать олимпийских богов на бунт против царя. Заговор вначале имел успех, и Зевс был связан по рукам и ногам неразрывными путами. Посейдон, Афина и Аполлон напали на спавшего мертвым сном Зевса, и все вместе спеленали его сотней гераклейских узлов так, что он не мог пошевелить даже пальцем, как тогда без сухожилий, отрезанных незаконным Тифоном.

По плану Геры, бывшей душой заговора, бунтовщики хотели приставить к связанному Зевсу надежную охрану и, взяв его на измор, заставить перераспределить власть. В ближайшие же дни они собирались честно разделить часть неограниченной власти Зевса между собой, призвав для этого богиню правосудия Фемиду, однако по воле Мойры Лахесис все пошло не так, как задумали бунтари.

Морская богиня нереида Фетида, узнав о бунте, от уз избавила Зевса, быстро призвав на Олимп многохолмный великана сторукого в помощь. Имя ему Бриарей у богов, у людей же — Эгеон. Силою страшной своею он даже отца превосходит. Возле Кронида он сел в сознании радостном своей силы огромной, и боги Олимпа в ужас пришли и кто куда разбежались.

Зевс не верил, что таким образом его могут лишить власти, и потому наказание заговорщиков было не страшным. Для него все произошедшее было просто семейным скандалом, ведь все олимпийцы были его семьей — родными братьями, сестрами и детьми. Посейдон был сослан в услужение к Лаомедонту воздвигать стены Трои. Зачинщицу бунта ревнивицу Геру Зевс подвесил к небу, привязав к ногам наковальни и потом не раз так напоминал супруге о том, кто на Олимпе настоящий хозяин:

— Или забыла, супруга, как средь эфира и облаков ты в небе висела? Как две навязал я на ноги твои тяжелые наковальни, а на руки набросил златую цепь неразрывную? Скорбели бессмертные все на Олимпе; но, конечно, освободить не решились…

Однажды Гера ждала загулявшего мужа целых 3 долгих дня и 3 нескончаемых ночи. Когда царица узнала, что супруг все это время не вылезал из постели Алкмены, она, как волчица, выла от гнева и горя, однако Зевсу при встрече даже вида не подала.

После этого началось знаменитое противостояние Геракла и Геры, длившееся более полувека и вылившееся по воле Мойры Лахесис в совершение лучшим смертным зевсовым сыном 12 знаменитейших подвигов и множества иных великих трудов. Не мало времени займет одно лишь перечисление всех козней изобретательно мстительной Геры, направленных на то, чтобы погубить сына Алкмены от Зевса. Однако, чтобы ни делала мстительно ревнивая царица бессмертных богов ее злые и хитрые происки по предначертанию Мойры Лахесис, оборачивались великой славой Гераклу, и даже само имя его, по мнению некоторых, означает «прославившийся благодаря Гере»

Смертные родители

6. Амфитрион и Алкмена

По воле вещих Мойр, непреложных дщерей всемогущей богини Необходимости Ананке Зевс проник в виде золотого дождя в подземную комнату юной царевны Данаи, куда ее заточил жестокий родитель — аргосский царь Акрисий, чтобы не исполнилось предсказание, согласно которому он должен был погибнуть от руки своего потомка мужского пола.

Даная с лоном, согретым дождем золотым и, значит, наполненным животворной божественной влагой через 9 месяцев родила Отцу всех бессмертных и смертных могучего сына Персея, который после убийства Медусы — Горгоны освободил Андромеду от морского чудовища. Первый прославленный герой- истребитель чудовищ полюбил красавицу Андромеду и женился на ней, и она родила ему 6 прекрасных сыновей, среди которых были Алкей, Сфенел и Электрион. От Алкея, ставшего тиринфским царем и Астидамии, дочери Пелопса родился Амфитрион и дочь Анаксо. Сфенел женился на Никиппе, а Электрион женился на своей племяннице Анаксо, которая родила прекрасную дочь Алкмену (яростная), дивную красу от богов, получившую вечных.

Однажды к Электриону, царствовавшему в златообильных Микенах, пришли дерзкие сыновья царя телебоев Птерелая и стали нагло требовать возвращения удела, а когда Электрион отказался, они стали угонять его коров. Сыновья Электриона выступили против телебоев, и в бою с обеих сторон многие полегли. Уцелевшие телебои отплыли, захватив угнанный скот и передали его царю элейцев Поликсену. Племянник Электриона Амфитрион выкупил скот и пригнал его обратно в град киклопов. Электрион, желая отомстить за гибель своих сыновей, передал правление, а также свою юную дочь Алкмену Амфитриону, взяв с него клятву, что он оставит ее до его возвращения девушкой. Во время передачи стада, когда одна из молодых коров стала вдруг резво убегать, громко топая копытами, Амфитрион метнул в нее дубинку. Богиня Случая Тюхе, произволу которой порой все на свете бывает покорно, в этот раз видно решила удивить саму себя и сделала так, что дубина от рогов резвой коровы рикошетом попала в голову Электриону и убила его наповал. Воспользовавшись этим предлогом, Сфенел изгнал племянника Амфитриона из Арголиды и установил единоличную власть над Микенами и Тиринфом.

Амфитрион вместе со своей сестрой и племянницей Алкменой и побочным сыном от фригийки Мидеи Ликимнием прибыл в семивратные Фивы и был очищен от скверны убийства тамошним царем Креонтом. Когда персеева внучка сказала, что выйдет замуж за того, кто отомстит за безвременную смерть ее несчастных братьев, влюбленный в нее Амфитрион пообещал ей отправиться против телебоев. Взяв в союзники афинян, фокейцев, аргивян и локров, Амфитрион оставил молодую супругу Алкмену, так и не проведя с ней ни одной брачной ночи, и пошел в поход против телебоев и тафийцев.

Телебои говорили, что у их царя Птерелая посредине облысевшей головы есть единственный локон пурпурный. Они свято верили, что пока эта особенная прядь волос цела и невредима, ни один закоренелый враг их страну не сможет захватить.

7. Амфитрион безуспешно воюет с телебоями

У Птерелая была юная дочь Комефо, которая в первый день осады Амфитрионом города взошла на высокую башню, чтобы своими глазами сраженье увидеть. Царевна была невысокого роста, пышноволосая, с красивым лицом и стройной фигурой. Все у нее было красиво, кроме рта с припухлыми губами, он был немного великоват и чуть-чуть кривоват, и, хоть этот недостаток был заметен лишь когда она широко улыбалась иль волновалась, но ее все равно сильно мучил.

Комефо стала каждый день приходить на царскую башню. Однажды после очередной неудачной вражеской атаки, она увидела высокого статного воина, изящно сидящего на горячем гнедом скакуне. Он был в длинно перистом шлеме, с ярко сверкавшим на солнце щитом и с красиво изогнутым луком, который он, стреляя, изящно натягивал, отклоняя назад стройный торс. Дочери Птерелая показалось, что, когда этот воин свой лук напрягает, то становится самому Фебу подобным, и она стала все время его высматривать среди других неугомонных врагов, осаждающих ее город.

Этим воином был Амфитрион. Он не очень-то верил в какой-то волос пурпурный на голове царя телебоев, однако, несмотря на подавляющее превосходство в силах, взять город Птерелая не мог.

И вот, однажды в одной из жарких схваток с головы Амфитриона кто-то сбил медный шлем, и Комефо увидела его пышные золотистые кудри и молодое лицо. Когда она смотрела на его длинные волнистые, как у женщины, кудри, орлиный нос и темно-серые глаза, которые он часто щурил на солнце, грудь ее против воли начинала рывками вздыматься.

Многие говорили, что ни единый красавец не мог бы с Амфитрионом сравниться, если бы не его слегка раздвоенный кончик довольно длинного носа, но этот небольшой недостаток даже вблизи не бросался в глаза и не портил красивое мужественное лицо.

На следующий день, когда Амфитрион оказался совсем близко от царской башни и Комефо увидела слегка раздвоенный кончик Амфитрионова носа, ее большие чуть-чуть кривоватые пухлые губы совсем искривились в улыбке блаженства. Дочь Птерелая, сама не своя, каждый день стала часами с башни высокой высматривать Амфитриона. Это как-то заметил отец и, потрогав блаженно пурпурный локон на лысой своей голове, подозвал Комефо к себе, и ей тихонько сказал:

— Милая дочь, подойди-ка поближе и присядь рядом со мною! Сядь же сюда, и скажи мне правдиво, что ты так часто на этого воина смотришь? Знаешь ли ты как зовут этого высокого недруга, который на коне так изящно гарцует? Кто этот воин высокий такой и могучий? Он головой и плечами широкими всех превышает. Никогда не видал я такого красивого мужа, на царя, вскормленного Зевсом, он благородной осанкой походит… Погоди-ка, глаза мои старыми стали… Да, это, конечно, Амфитрион, Астидамии сын и Алкея, он предводитель надменный неприятельской рати. Но пусть не волнуется твое милое сердце, он не возьмет никогда нашу дорогую отчизну, ибо локон пурпурный на мне, а это значит, что каждому телебою неистовый Арес в грудь заложил бурную силу, не зная усталости, отважно сражаться с врагами. Многим воинам нашим эта война кажется сладкой.

И отвечала Комефо родителю с кривой улыбкой и с голосом, волнения полным:

— Отец мой, внушаешь ты мне и почтенье, как милый родитель, и трепет, как царь, ведущий войну, уже изъявшую навечно многих наших юношей из радостной жизни. Мне кажется, что нет ничего ужасней войны, и самое страшное, что люди прославляют как великих героев самых жутких убийц. Войну все принимают, как неизбежность и Вражда — обычный порядок вещей. Я не воин, но уверена твёрдо, что сладка война лишь для тех, кто ее по-настоящему не изведал; а кто с ней знаком хорошо, тот с ужасом ее ожидает…

— Сама ты дочка знаешь, что не я эту войну начал, микенцы сами к нам с войною явились, и мы ее продолжим до победы. Зачем тогда и юношей растить, как не за тем, чтобы врагам отпор достойный давать.

8. Влюбленная Комефо предает родину и отца

Однажды, когда не было долго Амфитриона, кусая себе пухлые детские губы, так Комефо говорила со своим девичьем сердцем:

— Боги, скажите же мне: что, не пойму, случилось с моим бедным рассудком? Веселиться мне или, наоборот, горевать? Кажется мне, что я влюбилась, и милое сердце то замирает, как зайчик трусливый, то радостно бьется при виде прекрасного Амфитриона. Но ведь он враг наш непримиримый и ведет ненасытную с нами войну?!… Но, кажется, что я все бы отдала, лишь бы в его оказаться распростертых объятьях! Боги великие, что же мне делать, как дальше жить? Чувствую я с замиранием истомленного сердца, что готова ради Амфитриона отдать всю себя без остатка и любимого даже родителя не пожалеть вместе с его локоном дивным!

Прошла неделя, за ней другая, Афитрион безуспешно сражался, но отступать ни за что не хотел. В один из солнечных дней Комефо, любуясь Амфитрионом, гарцевавшем на своем гнедом жеребце, сморщив ставшими кривоватыми губы, исступленно шептала своему милому сердцу:

— Как я мечтаю, чтоб отца, безнадежного такого упрямца, как у меня, не иметь! Раньше больше всех его я любила, а теперь… Ведь моему он один близкому счастью помеха! Он мне своей упорной несговорчивостью всякий доступ к счастливой любви преграждает… А если вдруг на этой войне мой любимый погибнет?! Если прямо у меня на глазах кто-нибудь ударит по шее его острым мечом иль в горячее сердце пернатую пустит стрелу? Что же мне делать? Как любимого защитить и себя сделать счастливой?

В этот миг Амфитрион под царской башней по воле всесильной Судьбы близко совсем оказался и встретился с Комефо глазами. Он смерил вражескую дочь презрительно сощуренным взглядом, и дева до крови нижнюю губу прокусила себе изнутри и, давясь кровью, с ненавистью на свой неприступный дворец посмотрела.

Когда уж стемнело, и безмолвные звезды на зловещем черном покрывале ночи появились, Комефо, озираясь по сторонам, на дрожащих ногах пробиралась в покои отца и так неотступно себе говорила:

— Боги, какую долю вы мне назначили тягостную, несущую лишь печаль и страданья, чтобы в горестях жизнь проводить. Ну, как это несправедливо, что меня, ни в чем не повинную, взаимной любви и долгожданного счастья враждующие люди лишают! Пусть будут прокляты эти войны! Почему из-за этой ужасной войны мне нельзя с любимым даже встречаться? Чем я хуже других –которые любят и сами любимы? Нет в мире ничего превыше любви, и за нее до последнего дыханья я со всем миром буду бороться. Я должна эту проклятую войну прекратить, а для этого локон пурпурный надо добыть.

Комефо на цыпочках в спальню отцовскую не решительно входит и тихо сама себе опять говорит:

— Все говорят, что ненавидят войну, а сами воюют. Я же не на словах, а на деле должна войну прекратить. И я это сделаю!

И вот дева дрожащей рукой срезает у спящего родителя с лысой головы локон пурпурный. Поколебавшись лишь один миг, она сморщила свои губы так, что красивое лицо стало безобразным и схватила лежавший на столе ключ от ворот городских.

9. Амфитрион умертвляет Комефо

Совершив нечестивую кражу, с обжигающей руки добычей Комефо проникает во вражеский стан и просит ее к царю поскорей отвести и когда оказывается перед Амфитрионом протягивает ему свою ладонь, на которой бились от дрожи ключ от ворот городских и пурпурный локон заветный. Другой же рукой она губы стыдливо прикрыла и срывающимся голосом с трудом выговорила:

— Амфитрион, я — дочь Птерелая царевна Комефо. Сегодня я ради тебя девичью гордость и стыд потеряла. Родитель и Тафос, город мой отчий, простите! Тяжкий грех мне внушила любовь совершить, и тебе вместе с этим локоном предаю я отца, самого близкого и родного мне человека, а, отдавая этот ключ, я милой родине изменяю. Взамен я молю твоей лишь любви.

Дева устремила на Амфитриона взгляд полный любви, но он на него не ответил. Силы Комефо иссякли, подогнулись колени, и в изнеможении дева опустилась на землю.

Некоторые из окружения Амфитриона говорят, что он, довольно серые сощурив глаза, сначала с благодарностью принял дар бесценный от девы, безумно влюбленной в него, а потом вокруг внимательно огляделся. Так смотрит орел, у которого зренье острей, чем у других тварей пернатых. Как ни высоко он на крыльях огромных парит, от него не скроется заяц, бегущий иль притаившийся под кустом; камнем падает он на него и уносит, чтоб растерзать и пожрать. Так же и Амфитрион, питомец Зевеса своим внимательным взором оглядел свое войско и только потом тихо сказал дочери Птерелая:

— Не надо, о дева, так громко кричать, что ты ради любви совершила. Давай молча пойдем в мою ставку и там все тихонько обсудим.

Он провел с дочерью Птерелая на пышном, не по — походному, ложе всю ночь, а утром одержал в сражении обещанную победу. Однако после долгожданной победы он испугался грозной мести Змеевласых сестер, кара которых могла распространиться не только на Комефо, погубившую отца, но и на него или же он просто вспомнил о давно ждущей супруге Алкмене. Амфитрион, потирая рукой кончик сморщенного носа и пряча прищуренные глаза, приказал своему охраннику:

— Девушку эту надо сейчас же тайно убить. Справедливость требует покарать ее гнусное преступление, и, чтоб об этом никто не знал ничего, иначе о нашей славной победе молва худая пойдет.

Другие же говорят, что благочестивый Амфитрион, увидев пурпурный клок волос и ключ, отшатнулся от преступных даров и сразу не пожелал иметь дело с девой, хоть и обещавшей ему победу, но осквернившей себя предательством родины и отца. Грозно серые, сузив глаза, он приказал строгим голосом:

— Посадить нечестивую Комефо под крепкий замок и неустанно ее охранять.

Как в устье реки, питаемой от Зевса водой дождевой, против течения прорывается волна с оглушительным шумом и треском; с криком таким, потрясая копьями и мечами, на оставшийся без спасительного локона Птерелая город телебоев наступали микенцы. Жарким был бой, но не долгим. Одержав долгожданную победу, благородный Амфитрион собственными руками умертвил вероломную Комефо с такими возвышенными словами:

— Если боги медлят и не сгоняют тебя, о преступная дева, с блистающей на солнце тверди земли в сумрачные ее недра, то во имя справедливости высшей, которая в жизни главнее всего, это прямо сейчас сделаю я!

Амфитрион подарил завоеванную страну телебоев участвовавшему в походе охотнику Кефалу, за его дивную собаку Лайлапа и отправился в неблизкий путь к пенатам родным.

10. Артемида по просьбе отца задерживает Амфитриона в лесах

В это время в одну из дивных ночей старая обликом Мойра Лахесис посетила во сне Владыку Олимпа и возвестила ему о прекрасной правнучке Алкмене. Вещая Ткачиха, одетая в ослепительно белые одежды, с ромбической короной на голове, на которой мелодично позванивали алмазные пирамидки внезапно возникла в покоях Зевеса. Глядя сквозь Олимпийца ничего не выражающими глазами, она с закрытым ртом стала говорить однообразным голосом:

— Микенская царица Алкмена через 9 месяцев родит от тебя особенного героя. Он своей силой и доблестью будет превосходить не только смертных, но и богов, уступая лишь тебе одному. Он совершит много необходимых людям подвигов, а тебе поможет одолеть земнорожденных Гигантов, ибо по кровному закону и олимпийцы не могут лишать жизни сородичей.

Зевс не однажды встречался с Мойрой Лахесис и хорошо знал необычную ее манеру общаться. Он знал, что бестелесное космическое божество, выбравшее себе облик моложавой старухи, не шевелит губами и смотрит невидящим взглядом при разговоре с богами нарочно, чтобы бессмертные не забывали кто перед ними, а с людьми Мойра общалась по-разному, то, как космическое божество, то, как богиня бессмертная, то, как обычная старуха. Не вполне проснувшийся Зевс стал вращать сросшимися на переносице густыми бровями, как будто, собираясь с мыслями, чтобы ответить, но Ткачиха уже исчезла, без единого звука растворившись в прозрачном эфире.

Царь богов очень ответственно отнесся к будущей связи со своей правнучкой Алкменой. Он с самого начала решил сойтись с ней не только для наслаждения, но главным образом ради будущего ребенка, рождения которого пожелали сами непререкаемые Девы Могучей Судьбы, которых страшились и бессмертные боги. Олимпийский Блистатель послал своего быстролетного вестника и помощника во всех тайных делах милого сына Гермеса, чтобы тот все разузнал об Алкмене. Оказалось, что правнучка Громовержца очень благопристойная совсем еще юная женщина, славившаяся в граде Тантала не только своей красотой, но и целомудрием.

Гесиод поет, что род нежноласковых жен Алкмена затмевала блистаньем лика и стана, нравом же с ней ни одна не равнялась, та, что дитем рождена от смертной, почившей со смертным. Веянье шло у нее от чела, от очей сине-черных

сильное столь, сколь идет от любящей улыбки и смех златой Афродиты.

Помня вещание Мойры Лахесис о будущем ребенке, всегда изобретательный Зевс в этот раз решил не прибегать ни к насилию, ни к похищению, ни к обману, ни к превращению в животное или птицу. Мастер на всевозможные выдумки, когда дело касалось любовных утех, на сей раз Зевс, вспомнив доверчивую Паррасийку, решил пойти на такую невинную хитрость: сочетаться любовью с Алкменой в облике ее законного мужа, который в это время направлялся домой после победоносной войны с телебоями.

Чтобы отсрочить возвращение Амфитриона домой, Зевс свою дивную дочь, поклявшуюся в лесах и горах звероловствовать безбрачною девой, попросил:

— Сделай сегодня же милая так, чтобы большая часть дичи из окрестных лесов сбежалась в те места, которые Амфитриону, возвращающемуся к жене с войны с телебоями, предстоит пересечь по пути к дому. Но никому о моей просьбе ни слова, особенно Гере.

И не была вечно юная богиня — Охотница великому непослушна отцу. Безбрачная дева к своей колеснице метнулась, надменно опустив губ уголки — не забыла она, как царица преследовала по всему свету ее любимую мать, не давая нигде ей родить.

Премудрый Кронид все правильно рассчитал, и страстный охотник Амфитрион так увлекся любимым делом, что забыл о юной супруге, которая, согласно его клятве, оставалась все еще девушкой.

11. Зевс в облике Амфитриона сочетается с Алкменой

Услышав знакомое ржание и цоканье копыт гнедого жеребца Амфитриона, юная царица радостно выбежала встречать мужа, который, спрыгнув с взмыленного коня, тут же легко, словно пушинку, поднял ее на руки и заключил в жаркие объятья.

Обомлевшей Электриониде почудилось, что Титан, пламенеющий в чистейшем лазурном небе над ними, засмеялся лучисто, и разноцветная Радуга, вдруг появившаяся вдалеке, улыбнулась в полнеба, раскинув на арке семицветные крылья. Алкмене казалось, что сама бессмертная жизнь и промысел вечный, радуются ее долгожданной встрече с супругом.

Зевс в облике Амфитриона с трудом оторвался от сладких губ прекрасной Алкмены и на землю опустил ее осторожно. Взяв под руку, он торжественно повел ее во дворец, построенный знаменитыми строителями Трофонием и Агамедом.

Алкмена, скромно потупив темно — синие очи, сама раздела мужа героя и отвела в прекрасно отесанную ванную с подогреваемым мраморным полом. Там рабыни горячей водой омыли Зевса в облике Амфитриона и натерли его чистое тело душистым маслом оливы блестящим. Добродетельная Алкмена подала тому, кого считала мужем, новый белоснежный хитон изо тонкого льна, перепоясанный в талии пурпурным поясом, с двумя рукавами, и они вместе в столовый зал торопливо пошли, где слуги уж давно роскошный стол им накрыли. Эти слуги потом говорили, что после того, как желанье питья и еды быстро утолили супруги, новым страстным желаньем их запылали глаза, эти чарующие врата, через которые любовь в сердце входит. На пышное пурпурное ложе любви по длинному коридору они, схватившись за руки, бегом побежали.

Некоторые говорят, что Зевс в облике мужа Алкмены сочетался со своей правнучкой в неистовых любовных ласках три бесподобных дня и три упоительных ночи подряд и уже самой продолжительностью израсходованного на зачатие времени предрешил чрезмерную мощь будущего ребенка. При этом он остановил движение солнца, и ночь, которую он провел с Алкменой, беспрерывно длилась трое суток.

Другие не верят, чтобы премудрый царь богов пошел на такое вопиющее нарушение заведенного всемогущей богиней необходимости Миропорядка, да и своевольный Гелий, державный небесного огня властелин, скорее всего, его не послушался бы. Они говорят, что ни быстроногим коням с огненной гривой отдых неведом был в эти три дня, ни сам Титан передышки не знал, едва рано встающая розоперстая Эос из океанских пучин на небо утром всходила, чтобы свет возвестить владыке Зевесу и прочим бессмертным, а потом уж и людям, смерти причастным. Каждый вечер светлое солнце главу лучезарную, как обычно, прятало в море, ночь же древняя черную главу высоко воздымала, торопя уходить златотканую богиню зари. Серебристыми лучами Селены — Луны, проникавшими в спальню через большое окно, в редкие минуты отдыха от сладостных ласк любовались на брачном ложе Зевс в облике Амфитриона и схожая видом прелестным с самой Афродитой Алкмена, наконец, подарившая тому, кого почитала мужем законным, дары своего милого девства.

Чтобы никто во дворце не заметил, как долго супруги предавались любви, Зевс-Эгиох приветливому Гипносу, дающему покой людям, позволяя ночью им забывать свои горестные несчастья и беды, повелел наслать на всех трехсуточный сладостный сон беспробудный. Алкмене же в кратер с прекрасным темным хиосским вином Зевс добавил вместо воды божественного нектара, а воздух овеял чудесным ароматом роз, родившихся из пламенной пены вместе с восхитительной богиней красоты и любви, чем придал аромат, утонченный нектару. Этим он не только дал возможность смертной возлюбленной наслаждаться сладостной страстью почти беспрерывно три дня и три ночи, но и еще более придал силы их будущему ребенку, которому предначертано было стать лучшим из лучших всех смертных сыновей Кронида, властителя богов наивысшего.

12. Амфитрион подозревает Алкмену в неверности

После того как стройное чрево юной Электриониды небывалым наполнилось грузом, в лесах, где охотился Амфитрион дичь исчезла так же внезапно, как и появилась, и царь, тут же потеряв интерес к охоте, заспешил к молодой жене. Прибыв к любимой супруге, быстро в бане от дорожной грязи омывшись и утолив голод и жажду, Амфитрион нетерпеливо повлек в спальню Алкмену со страстными такими словами:

— Ну же, дорогая супруга, девичью стыдливость теперь уж отбрось! Я сделал все, что обещал — отомстил за твоих братьев и блестящую победу над телебоями одержал. Теперь твоя очередь сдержать обещание…

Алкмена удивленно посмотрела на мужа бесхитростными темно-синими глазами и не найдя, что сказать, лишь скромно потупила очи. Царь же, обнявшись с женой на супружеском ложе, не единожды хмурился, раздраженно щуря глаза и теребя раздвоенный кончик орлиного носа, как бы в недоумении или сомнении, но каждый раз находил в себе силы смолчать. Удовлетворив свое мужское желание, Амфитрион голосом нарочито спокойным, наконец, настойчиво жену вопросил:

— О супруга, любезная моему пылающему от любви сердцу, тебе я обязан подлинно бесконечным счастьем своим. Но ответь мне совершенно правдиво — почему ты со мной на ложе так была холодна, словно от ласк любовных устала до их начала? Даже сейчас ты такая, словно истомлённая, как будто, только прибыв, я уже успел тебе надоесть.

Амфитрион костяшкой пальца опять стал усиленно тереть свой раздвоенный нос и как бы нехотя добавил голосом подчеркнуто равнодушным:

— Да, и вот, что еще — скажи мне вполне откровенно — была ль ты, перед тем как возлечь со мной на этом пурпурном ложе, на котором ничего не заметно, девой невинной?

Добродетельнейшая из жен, подпоясанных низко, потупив дивные темно-синие очи в ореоле густых гнутых ресниц, нежным голосом ответила мужу:

— Что за непонятные вопросы ты задаешь мне, милый, сегодня! Или ты уж забыл, как мощно похитил милого девства дары моего, что я, как ни старалась, но все равно закричала. А ведь только вчера я потеряла невинность, когда ты первый раз разделил со мной пурпур этого ложа. А сейчас я неотзывчива на твои ласки потому, что до сих пор не могу прийти в себя после той бесконечной ночи, когда мы с тобой почти глаз не смыкали. Я тогда счет времени совсем потеряла и до сих пор моя кружится голова, и я хожу вся, как в тумане.

Сильно озадаченному таким странным ответом супругу хватило терпения и благоразумия не впасть ни в дикую ревность, ни в праведный гнев. Юной и непорочной сияла Алкмена красотою так скромно и чудно, как при восходе светит луна серебристая в тихом сумраке вечера. Чистые, ясные глаза жены и ее нежный воркующий голос, полный неподдельной любви не позволяли даже заподозрить ее в коварной измене. Амфитрион остервенело чесал свой раздвоенный нос и молчал, но мысли его скакали как бешеные:

— Ничего не понимаю, я, словно глупец, которого лишь беда и несчастье благоразумию учит. Может быть, я все-таки не заметил следа крови девичества на пурпурной простыне? Ведь очень пурпурный цвет на цвет крови похож… Нет, она сама говорит, что невинность вчера потеряла, когда ложе с ней разделил я… в первый раз. Но ведь я вчера еще был в пути, очень далеко от брачного ложа… Если б она солгать мне хотела, то не так бы все говорила. Или я сам, утомленный войной и охотой, что-то не помню, или ее кто-то хитро сумел обмануть, и вместо меня…, но разве это возможно?! … Вроде бы я всегда был не глупым, а сейчас ничего понять не могу. Конечно, можно допросить слуг, но…, как бы не сделать самому себе хуже. Чувствую сердцем, что надо отправиться в храм знаменитейший, к оракулу Фебову в Дельфах, где священный Омфал.

Наиболее знаменитый и заслуживающий доверия оракул Ойкумены находился в Дельфах. Из-за срочности дела Амфитрион не поехал в храм Дельфийского бога, опасаясь большой очереди, ведь аполлонова дева в его время изрекала оракулы только в седьмой день месяца, и обратился к местному слепому прорицателю Тиресию, заслуженная слава которого давно перешагнула высокие стены Фив семивратных.

13. Тиресий дает прорицание Амфитриону

К Амфитриону знаменитый провидец явился в обычной сетчатой одежде предсказателей, с золотым венком на седой голове. Его сопровождал мальчик-поводырь, так как его обычный живой посох — зрячая дочь Манто, тоже сведущая в прорицаниях, недавно оставила отца, выйдя замуж за критянина Ракия, чтобы родить от него знаменитого прорицателя Мопса.

Царь, с трудом сдерживаясь, все же заставил себя неспешно коснуться белой бороды прорицателя и неторопливо сказать притворно приветливым голосом:

— Хайре! (дословно — «Возрадуйся!» — так греки здоровались), славный Тиресий, чей вдумчивый взор объемлет все, что скрыто и открыто для познания на небе высоком, в море бескрайнем и на широкодорожной земле! Ты видишь лучше всех людей, для смерти рожденных, хоть ты и с лишенными света очами. Скажи же мне всю чистую правду, какой бы горькой она ни была: верна ли мне оставалась жена, когда я с телебоями воевал, а потом охотился на дичь в тенистых лесах Арголиды?

Тихо стоял царь в напряженном ожиданье ответа, левая рука его потянулась к кончику носа, но он с силой прижал ее к дрожащей груди. Прищурившись, он глядел себе под ноги, скипетром свободно не двигал, как человек давно привычный к царскому сану, но держал его, стиснув изо всех сил правой рукою.

— Возрадуйся царь! Все записи самых важных гаданий, где самые важные судьбы Фиванские начертаны на каменных таблицах бесстрастной рукой непреложной Мойры Лахесис, находятся в святилище моем. Я же, твой предвидя вопрос, уже их прочел, а две самые важные переписал и с собою принес.

Тиресий, поглаживая белую бороду, долго глядел пустыми глазницами перед собой, а потом взял у мальчика-поводыря две таблички и, задумчиво перебрав их в руках, продолжил неспешно вещать:

— Царь Амфитрион, любимец Зевеса! Возвестить повелел ты, была ль тебе верной супруга Алкмена. Прежде всего узнай, что жена твоя юная всегда любила и сейчас любит только Амфитриона. Теперь же, царь, внемли вещаниям Локсия Феба: сам Громовержец, великий Отец всех бессмертных и смертных, приняв твой облик, с Алкменой на пурпурном ложе возлег накануне твоего возвращения. Так неотвратимой Судьбе было угодно, и не может не исполниться то, что предначертано Роком. Семя великого бога не бывает бесплодным, и через 9 месяцев супруга твоя родит мальчиков двойню: один сын будет твой, другой — великого Зевса.

У Амфитриона шумно вырвался вздох облегчения, в глазах его не было удивления, ибо он ожидал чего-то подобного сказанному Тиресием. Ревновать к богу, тем более к самому Зевсу, у эллинов было не принято, наоборот, скорее следовало опасаться ревности самого бога, ведь, что раз богу принадлежало, то ему принадлежит всегда.

Поэтому, некоторые говорят, что, узнав от Тиресия о близости Зевса с Алкменой, Амфитрион после этого в течение года ни разу не разделил ложе с супругой, боясь божественной ревности. Такое поведение соответствовало древнему обычаю, чтобы супруг не прикасался к супруге (совсем или до родов), встречавшейся с богом. Однако этот обычай в описываемое время соблюдался в Греции больше на словах, чем на деле.

Другие говорят, что с радостью точно такой же, с какой относятся дети к выздоровленью отца, который в тяжелой болезни долго лежал и чах все сильнее, после же всесильные боги, на удовольствие всем, исцеляют больного, — радость такую же испытал Амфитрион от слов знаменитого прорицателя. Теперь он возлежал со стыдливой супругой каждую ночь и уже без всяких вопросов, радуясь щедрым дарам фиалковенчанной Афродиты, а близких друзей горделиво уверял, что с самим Зевсом-Кронидом делит он любовь своей распрекрасной жены.

14. Гера узнает об измене Зевса с Алкменой

В то время, когда Зевс под видом супруга возлег со своей правнучкой Алкменой златотронная Гера в кресле, дивной работы милого сына, перед дверью сидела и по красивым плечам распускала светлых волос пышные пряди. Гребнем из кости слоновой чесала их и сплетала в длинные локоны. Распустив аккуратно по белым плечам свои светло — золотистые локоны, одиноко сидела она на краю огромного супружеского ложа, и хмурила свои большие, как у телки глаза. Опечаленная очередным ночным отсутствием супруга, она призвала свою вестницу и подругу богиню радуги Ириду и ей приказала:

— Ирида милая! Подруга верная и моей непреклонной быстрая вестница воли! Поскорее узнай — где сейчас находится муж мой и сразу же мне все расскажи.

Вспомнив о том, что Зевс горазд подражать разным необычным обличьям, Гера попросила Ириду везде внимательно посмотреть, не случилось ли чего странного в окружающем мире. Она часто заставляла Ириду подглядывать за богами и особенно за супругом и собирать разные сведенья потому, что сверху Радуга не хуже самого Солнца все на необъятной земле обозревала, правда только после дождя, когда в воздухе сияли всеми цветами ее разбросанные на небесной арке одежды. Ириде не нравились эти поручения, но царственной подруге она не могла ни в чем отказать.

Простодушная Ирида в радужном платье своем взмыла по арке в высокие омытые дождем лазурные небеса, но, как ни старалась, не смогла негде найти Властителя всех трех миров, и, вернувшись, доложила госпоже о тщетных поисках Зевса, не забыв упомянуть и о дивном происшествии:

— Нет Громовержца нигде. Из странных явлений самым занятным мне показалось такое: правнук Зевса Амфитрион, сын Алкея, словно, раздвоился. Он находится одновременно на охоте в ставших вдруг очень богатыми дичью лесах и в своем дворце, в пастели со своей юной супругой Алкменой.

Гера звонко вскрикнула и с неожиданной силой стукнула кулаком себя по прекрасному лбу и что-то нераздельное прошипела. Все понявшая Ирида быстро отвела в сторону от подруги и госпожи сочувственный взгляд и тут же исчезла.

Последующие трое нескончаемых суток богиня богинь, сходила с ума в своей спальне нетленной, надежные двери которой с потайным золотым замком были искусной работы милого сына Гефеста. Она заперлась в своей спальне, и бросившись на такое одинокое пурпурное ложе то истошно вопила, потрясая и заламывая руки, то беззвучно рыдала, опустив, как ребенок, уголки нежно розовых губ, то, как безумная, хохотала.

Плиний Старший говорит, что приписывать богу супружеские измены и затем семейные ссоры, и вражду, или верить в божества обмана и преступлений, это вообще верх человеческого бесстыдства.

Некоторые говорят, что, по словам самой Геры, ночью, когда она сном беспокойным ненадолго забылась, ее посетила старая обликом Мойра Лахесис. Ткачиха была в своей обычной белой одежде, увенчанная ромбической короной и с алмазным жезлом — символом вечности в правой руке. От невидящего взгляда Старухи Гере стало не по себе, и она зябко несколько раз прекрасными передернула плечами. Та же, не обращая никакого внимания на царицу не шевелящимися губами однозвучно ей говорила:

— Радуйся Гера! Мы, дщери великой Ананке всегда на стороне добродетельных жен, даже тогда, когда те, испытывая небеспричинную ревность, бывают чрезмерно злокозненны. Если тебе будет необходимо, то ты можешь мстить любовницам мужа и их детям. Зевсу не суждено мешать тебе делом в стремлении погубить его особенного сына от смертной Алкмены. Старание это твое всегда будет тщетным, но ты не должна рук опускать, ведь все твои козни уже мной предначертаны и потому неизбежны.

Царица богов не стала даже ругаться с Зевсом, когда тот, наконец, с видом невиноватым, а, наоборот, очень довольным, вернулся в свой гулкий олимпийский чертог. Она лишь, сузив огромные, как у телки глаза, молча смотрела куда-то в сторону и нежными розовыми губами что-то беззвучно шептала.

15. Священная клятва Зевса

9 месяцев по очереди безвозвратно канули в Лету и настал положенный природой срок родов Алкмены. В этот день боги в чертоге нетленном у Зевса на мраморном полу возлежали и безмятежно меж собой совещанье держали. Они, как всегда, пировали, ведь не любят бессмертные пищу принимать в одиночестве. Все шло как на обычно, и вдруг Зевс замотал головой, словно что-то важное вспомнил.

Согласно божественному Гомеру, Зевс, вели­ча­ясь, так заранее хвалился пред сонмом бес­смерт­ных рождением сына:

— Слу­шай­те сло­во мое, и блаженные боги небес, и боги­ни. Сегодня я вам поведать желаю, что в груди мне справедливое серд­це внушает. Ныне, Илифия всех родя­щих помощ­ни­ца, в свет выведет мне не чужого ребенка, кото­рый, став мужем, над все­ми окрест­ны­ми цар­ст­во­вать будет.

Взаимно бессмертные между собою тут же одобрили речь Эгиоха: кто, прикрыв веки, кто понимающей улыбкой, кто кивком головы, кто легким взмахом руки.

Гера же, мстительно сузив свои большие глаза, улыбнулась злорадно. Посмотрев на супруга, тут же она, спохватившись, надела кроткую улыбку на свои горделивые губы и так во всеуслышание с притворным недоверием мужу сказала:

— Зевс, мой любимый супруг и бог величайший! Ну, как забудешь и к такой торжественной речи своей должного не приложишь свершенья! Ну же, дерзни, — при всех небожителях сейчас поклянись, Олимпиец, освященной влагой стигийской великою клятвой. Скажи, что над Инаховым Аргосом, и над Персеидами, и над соседями всеми и вправду владыкою будет тот из смертных мужей, от крови твоей происшедших, кто, сегодня первым из женских выпадет бедер.

Так говорила Зевса супруга, вся, мелко дрожа, но с той же с виду покорной улыбкой на очерченных красиво губах, лепесткам нежной розы подобных. Кронид же всех победоносным окинул взглядом и так заносчиво гордо дал богов священную клятву:

— Нашей всеобщей праматерью Геей — землею, что распростерлась грудью высокой под нами и многозвездным небом — Ураном, широко возлегшим над нею, а также грозного Стикса в недрах земли текущей водою, — меж богов всеблаженных клятвою самой ужасной из всех и великою самой клянусь. Клянусь, что над Аргосом, и над Персеидами, и над соседями всеми верховным владыкою будет тот из смертных мужей, от ихора моего происшедших, кто, сегодня первым выйдет на свет из недр материнских. В завершении этой клятвы великой, я еще и кивну головой, чтобы все в ней были уверены твердо. Это — крепчайший залог меж богов нерушимости слова, данного мной: невозвратно то слово, вовек непреложно и не свершиться не может, когда вот так головой я кивну.

Молвил Кронид и сначала иссиня-черными вверх двинул бровями, сросшимися на переносице, а потом кивнул головой вверх и вниз, и волны нетленных волос с головы Олимпийца бессмертной взметнулись и на мощные плечи пали его. И холмы олимпийские, словно громадные волны морские, в такое колебанье пришли, что богини за поручни своих кресел схватились, а боги — за спинки апоклинтров (сиденья- скамейки в зале пиров для богов), на которых они возлежали.

Некоторые, говорят, что не почувствовавший козней Геры Зевс поклялся, не подумав о возможных последствиях нерушимой клятвы, под влиянием богини временного умопомрачения Атэ — Обиды, которую к нему подослала злокозненная сестра и ревнивая супруга, делящая с ним ложе не одну тысячу лет. Другие же, уверяют, что царь богов поклялся под никому не заметным влиянием непререкаемой Мойры Лахесис, в предначертанье которой входило рождение Геракла — героя — истребителя чудовищ, а совсем не Геракла — правителя, что над все­ми окрест­ны­ми цар­ст­во­вать будет.

16. Гера решает задержать роды Алкмены

Даже еще не родившийся мальчик и его мать очень досаждали царице Олимпа, и она, сидя в своей спальне на огромном пурпурном ложе, недовольно морщила свой правильный греческий нос, разные себе задавая вопросы, и сама же на них так отвечала:

— Почему Зевс опять изменил мне вероломно, на этот раз с какой-то смертной Алкменой? Да, я заметила, что эта распутница молода и красива и, конечно, она умеет мужчин завлекать. Но ведь и я бесстаростна и тоже очень красива! Ведь не зря на Лесбосе я почитаюсь, как красивейшая женщина в мире, и в моем храме состязаются самые лучшие женщины в красоте.

Гера на всякий случай оглянулась по сторонам, хоть и знала, что в спальне никого не может быть и только потом сбросила пурпурный пеплос и белоснежные все подвязки. Обнаженная, она откинула на спину роскошные пряди светлых волос и подошла к огромному полированному щиту из меди, висевшему на стене в ее красиво обставленной спальне. Прижав ладони к идеальным полушариям упругой груди, она запрокинула голову назад и придирчиво оглядела свое прекрасное тело. Она испытала удовлетворение и улыбнулась, но, вспомнив о том, зачем разделась, она зябко пожала плечами, опять не довольно сморщилась, и тут смутное чувство, похожее на жалость к себе вдруг сердце ее охватило:

— Той, что счастлива в браке была, измены мужа нестерпимы, и я к большому сожаленью себе все чаще это повторяю. В непорочной своей жизни я никого не знала из мужчин, кроме Зевеса, а он прелюбодействует уже со всеми без разбора, и даже грязных девок, причастных смерти, не гнушается. Мне даже кажется, что он пресытился семейным счастьем и моя преданность ему в тягость: в нем угасает любовь, ведь соперника нет, которого он доблестно победит. Может и мне нарушить супружескую верность и предаться с кем-нибудь ласкам порочным, чтобы не пропадала даром моя красота? Как юн и красив Эндимон, и как любит меня! — Нет, прочь эти гадкие мысли! Никогда я не опущусь в пучину мерзкого разврата…

Гера прикрыла глаза и тяжело задышала, отдышавшись, она криво улыбнулась и продолжила беседовать со своим добродетельным сердцем:

— Он же грязный развратник. Ему надоело обладать той, кто всегда рядом. Изменяет же он потому лишь, что ему нужно свежее чувство, новизна отношений, все мужчины восторженно сходят с ума от первой близости — «ночи тайн». Меня же он знает прекрасно, и против этого знания даже девственность, обретаемая мной после купания в Канатосе, не всегда помогает… Разве ж это справедливо?! И как бороться против несправедливости, ведь намного он сильнее меня… да и нельзя принудить насильно к любви. Может мне добиться суда над своевольным мальчишкой Эротом, чтобы бессмертные небожители изгнали его с блистательных высей Олимпа за то, что без конца их смущает и ссорит между собою? — Нет, жить совсем без любви бессмертным никак не возможно. Если б я смертной была, то предпочла бы сто раз умереть, чем лишиться супружества Зевса… А ведь не в одиночку любимый супруг мне изменяет, а с кем-то… Да, надо наказывать всех развратниц, которые сами лезут цепко в объятья к нему, и не быть мягкой. Надо не просто быть неумолимо-жестокой ко всем блудницам, что Зевсу с легкостью отдаются, надо, чтобы все знали мою злокозненность и неотвратимого наказанья страшились! Тогда сто раз подумает очередная смертная девка перед тем, как Зевсу с готовностью податливое тело свое для порочных утех предоставить.

Когда же Гера зоркими своими глазами увидела с кручей Олимпа, как Алкмена в своем дворце пояс расторгла, то уж нигде не могла найти себе места и, размазывая по лицу слезы, трясущимися губами грозила сопернице:

— Только родов твоих, блудница микенская, мне не хватало, чтобы твой плод нечестивый сделал оскорбление моей добродетели явным, всем показав гнусную мерзость Зевеса и мою перед ним слабость. Скоро надо мной богини и боги в тайне будут смеяться и за спиной на меня показывать пальцем… Ну, так просто, Алкмена, это тебе не пройдет. Справедливость требует за такие обиды строго наказывать. Долго, развратница, будешь корчиться в родах! Посмотрим, как и когда ты родишь, да и родишь ли?!

17. Гера приказывает Илифии задержать роды Алкмены

Чтобы помешать сыну Зевса от своей правнучки родиться в объявленный день первым, Гера вызвала свою послушную дочь богиню родовспоможения Илифию и, подойдя к ней вплотную, заглянула в глаза ей и удовлетворенно сказала:

— Милая дочь, ты всегда была мне покорна, будь и сегодня такой. Сделай Илифия сначала так, чтобы у носившей сына во чреве лишь седьмой месяц Никиппы и микенского царя Сфенела ребенок как можно скорее родился. Выведи младенца Сфенелида на свет, хотя и незрелого, но это не все. Необходимо, чтобы первенец супруги Амфитриона Алкмены как можно позже на свет появился или даже совсем не родился… Да, это было бы лучше всего, ведь при родах нередко умирают и сами роженицы, и их дети.

Многим богиням Илифия блеклой своей красотой уступала. У нее был мясистый нос, похожий на небольшой мячик, округлые глаза в обрамлении коротких редких белесых ресниц, рыжие волосы и такие же редкие рыжеватые брови, совсем не похожие на сросшиеся на переносице густые черные брови отца.

От последних слов матери, излучающие смирение и доброту глаза дочери стали совсем круглыми, а брови полумесяцем вверх взметнулись.

— Мать моя и царица! Пусть не волнуется твое милое сердце. Я сделаю так, что Никиппа безболезненно и быстро родит, даже если она ребенка не доносила. Но как мне задержать роды Алкмены? Да и хорошо ли мне делать такое?

Гера не довольно нахмурила свои красиво изогнутые в меру пушистые темные брови и, сузив большие, как у телки глаза, недоверчиво на дочь посмотрела, как бы желая убедиться в ее искренности. Потом, сморщив чуть подкрашенные в нежно розовый цвет губы, она мотнула головой и устало сказала:

— Неужели, милая дочь, и этому тебя должна я учить, ведь ты богиня родовспоможения, а не я. Я же — разрешительница родовых мучений и вот этими медными ножницами роженицам помогаю обычно. Но с Алкменой случай особый — обидела она меня очень и унизила перед всеми богами, а теперь еще хочет всеобщим посмешищем сделать. Поэтому мы с тобой, как бессмертные богини и добродетельные женщины, я — как мать и ты, как послушная дочь, должны примерно ее наказать, чтоб другим не повадно было наше женское достоинство оскорблять!

— Я никогда не мешала рожать и не знаю, как это делать…

Илифия наклонила голову набок и смотрела на мать с такой детской надеждой в простодушных круглых глазах, что Гера чуть не расхохоталась, но быстро взяла себя в руки и сердитым голосом стала дочери объяснять:

— Некогда я учила тебя как роженицам помогать, и ты хорошо все усвоила. У Алкмены же все, чему я тебя научила надо будет делать наоборот! Придя в дом к роженице, как обычно, сразу на жертвенник сядь, у Алкмены он возле самых дверей. И вот тут начинай делать все наоборот. Не раздвигай как можно шире колени, а, напротив, скрести свои узкие никогда не рожавшие бедра, потом колени и голени переплети и крепко сожми обе руки в кулаки, прижав их к груди. Тебе известные заклинания, чтобы быстро родить тихо шепчи, но только наоборот, тогда они вдобавок к сжатым бедрам и кулакам будут мешать завершиться благополучно даже уже начавшимся родам… А теперь, Илифия, поспеши! Помоги сначала Никиппе, а потом мигом к Алкмене!

Илифия с удовольствием помогла быстро родить Никиппе слабенького семимесячного мальчика, названного Эврисфеем, который стал наследником Сфенела. Затем богиня родовспоможения, скрепя сердце, отправилась во дворец Амфитриона выполнять вторую часть приказа своей властной родительницы, открыто перечить которой она с детства боялась.

Богиня явилась к Алкмене в то самое время, как только начались схватки и сделала все, как научила мать.

Рождение, детство и отрочество

18. Тяжелые роды Алкмены

Никто из домочадцев во дворце Амфитриона ничего не понимал: сама богиня родовспоможения Профирея (Преддверница) пришла помогать царице Алкмене, но та вопила, как безумная от боли, однако родить никак не могла.

Овидий поет, что семь Алкмена терзалась ночей, дней столько же, и утомилась от нескончаемых мук, и к небу простерла руки она и с громким криком Илифию звала.

Мойры, учитывая всю важность родов Алкмены, внимательно наблюдали за нею с крутой горной вершины, соседствующей с обильноложбинным Олимпом. Эту вершину боги и люди называли Незримой потому, что, когда Гелиос освещал ее своими лучами она, как огромный алмаз сверкала вечными снегами и льдами, и ничего рассмотреть на ней было нельзя.

Дщери великой Ананке знали, что роды Алкмены будут очень тяжелыми, ибо она выносила двойню, причем один ребенок размерами намного превосходил всех рождавшихся до сих пор смертных детей. Мойра Лахесис знала и о том, что Илифия по приказу матери будет мешать рожденью особенного героя, ведь сама она это выткала в седой пряже грядущих столетий.

Красавица Клото равнодушно вытянула тонкую, как паутинка, нить жизни ребенка, названного Эврисфеем и взялась за конец толстой крученой нити, которая торчала из веретена Ананке и с силой пыталась вытянуть судьбоносную нитку Геракла, но ничего не получалось — будущий великий герой никак не появлялся на свет. Ткачиха Лахесис обеспокоенно поднялась со своего вечного кресла, и найдя в Полотне Судеб ниточку жизни девы Галантиды накинула на нее из своего кулька маленькое колечко. Старая лишь обликом Мойра повернула к красавице — сестре изрезанное морщинами бесстрастное лицо и одними глазами сказала:

— В роды Алкмены, кроме Илифии, может непредвиденно вмешаться дочь Первозданного Хаоса древняя Тюхе. Конечно, Милихиос намного слабее матери нашей Ананке, но порой у нее получается невозможное, и тогда, как ты знаешь, без всякой причины может случиться все, что угодно. Помнишь, как родился Тифон с непредвиденно силой чрезмерной! А сейчас, при родах может умереть, как Алкмена сама, так и ее не родившийся сын, тем более что родам Алкмены послушная матери Илифия добросовестно будет мешать. Смерть особенного сына Алкмены и Зевса нам никак нельзя допустить, ведь Необходимостью ему предначертано истребить самых ужасных чудовищ, расплодившихся на земле не без помощи Тюхе и убить нечестивых владык, которых немало из-за предоставленной людям свободы выбора матерью нашей.

Старуха Лахесис, согласно своим замыслам давним, сделала так, чтобы на родах Алкмены присутствовала одна из ее самых смышленых подружек- служанок по имени Галантида. Она была из простого народа, русоволосая, ясноглазая, такая быстрая, что готова была всегда исполнять все приказанья, лучшая в искренней дружбе и первая в своей службе. Выходя и входя постоянно в двери к роженице, Галантида и алтарь благовонный, и воссевшую у дверей необычного вида круглоглазую женщину видит, — как та на переплетенных коленях пальцы в кулаки меж собою сжатые держит.

Видя, как долго не может родить Алкмена, преданная ей Галантида, вдруг хлопнула себя ладошкой по лбу, словно почувствовала какое-то озарение.

19. Благодаря Галантиде Алкмена рожает Алкида

Сам бог счастливого мгновения Кайрос, промчался на крылатых ногах мимо Галантиды бесшумно и ловко и надоумил ее, сумевшую на миг ухватить его за нависавший спереди единственный локон волос на лысой совсем голове. Кайрос всегда появляется совершенно обнаженным, чтобы никто, даже Могучая Мойра, не могла удержать его за одежды, он неуязвим и мгновенно проносится мимо. Кайрос в краткий неуловимый миг позволяет душе человека достичь полной гармонии с окружающим миром, и в это мгновение человек уподобляется богу и может все, даже изменить свою судьбу, что недоступно и бессмертным олимпийцам, владеющим небом высоким.

Девушка догадалась, что женщина у алтаря — это богиня родовспоможения, и она крепко сжимает бедра и кулаки. Поняв, что богиня не хочет дать Алкмене родить, Галантида дерзко решила ее обмануть. Она вдруг хлопнула звучно в ладоши и притворно издала громкий крик звенящего ликования, как будто Алкмена, наконец-то счастливо разрешилась от бремени. Подбежав к Илифии, с радостным хохотом девушка закричала:

— Кто бы ни была ты, незнакомка, сейчас же поздравь мою госпожу! Разрешилась она и родила! Наконец — то совершилось горячее желанье Алкмены.

Округленные брови Илифии еще больше подпрыгнули вверх, уголки красных губ опустились, она тут же вскочила, бедра разжав и, разжав кулаки, быстро вбежала в спальню к Алкмене, чтобы узнать, что там случилось.

Этого было достаточно, и Алкмена из последних сил мокрые колени согнула и ступни в пурпур ложа изо все сил уперла и тут же родила крепкого кудрявого младенца с сине-голубыми глазами, названного в честь деда Алкея (сила) Алкидом, который впоследствии получит от аполлоновой девы знаменитое имя Геракл.

Гера, внимательно следившая с мощных кручей Олимпа за всем происходящим во дворце Амфитриона, увидев, как крепкий мальчик выскочил на свет из бедер Алкмены, досадливо стукнула себя по лбу кулаком, а потом грозно сузила свои большие глаза. Глаза белолокотной Геры обычно были очень похожи на глаза годовалой телки, за что ее и прозвали волоокой; у поэтов «волоокая» означает «большеглазая». Сейчас же ее большие глаза напоминали глаза не мирной телицы, а разъяренной львицы, казалось, что из них сыплются целые снопы желтых искр.

Некоторые говорят, что царица богов впала в неистовый гнев из-за того, что ее навязчивое желание не дать родить Алкмене не сбылось, и она с помощью могучей трехликой богини Гекаты, чародейством мощной и волшебством, превратила Галантиду в ласку.

Другие говорят, что в ласку Галантиду превратили Девы Судьбы, и после этого зачатие у ласк стало происходить через ухо, а роды — через рот.

Давно было замечено, что ласки в момент опасности переносят своих детенышей в зубах, как кошки, и могут схватить чужого ребенка, что и породило легенду об их странном появлении в помещениях, где происходили роды.

Домочадцы же Амфитриона утверждают, что в спальню к рожавшей Алкмене действительно вбежала неизвестно откуда взявшаяся ласка и, прыгнув к роженице, тут же скрылась, успев, однако, сильно ее напугать, отчего она тут же и разрешилась от бремени.

Как только Алкида чисто теплой водою омыли и в белую тонкую ткань завернув, красивым и прочным поясом закрепили, Алкмена легко родила своему первенцу брата — близнеца по имени Ификл, зачатого Амфитрионом на одну ночь позже.

Зевс Астрапей (молнийный), из богов величайший, тоже не удержался и решил посмотреть на лучшего, согласно оракулу, из смертных своих сыновей. Олимпиец чудесным образом отблеском ослепительной молнии осветил амфитрионов чертог, где два брата появились на свет, чтобы увидеть милого сына, ибо, несмотря на сверхострое зрение, он не мог с блистающих высей Олимпа понять кто из близнецов его сын.

20. Зевс узнает, что первым родился Эврисфей

С ошеломляющей вестью о том, что первым после клятвы священной Зевеса родился сын Сфенела и Никиппы Эврисфей, перед Зевсом предстала сама волоокая Гера, средь богинь величайшая саном. Все произошло, как всегда, на ежедневном пиру, который все боги очень любили.

Запрокинув белокурую голову назад, она, не в силах скрыть распирающей радости, широко улыбнулась, обнажив ровные белые зубы и так нарочито угодливым голосом провещала:

— Зевс Эгиох! из властителей всех наивысший! слово правдивое тебе полагаю на справедливое твое сердце. Радуйся: не чужой тебе смертный сегодня первым рожден, он, согласно клятве твоей, освященной стигийской водой, царствовать в конебогатом Аргосе должен. Назвали его Эврисфеем, он Персеида Сфенела геройская отрасль. Не будет муж Эврисфей, племя твое, конелюбивому Аргосу царем недостойным.

Так, улыбаясь большими своими глазами, и нежно-розовыми губами, с высоко поднятым подбородком, покрытым, как у юницы, золотистым пушком, изрекла новость Зевса сестра и супруга. Боги приготовились дружно одобрить столь чудесную весть, но вовремя спохватились, увидев изменившееся лицо верховного властителя, над ними царящего. Было видно, что жестокая горесть, как огромным лабрисом (двойной топор), ударила в мощное сердце Зевеса.

Услышав о том, что сын Сфенела Эврисфей родился раньше Геракла и потому, согласно праву перворожденного и по его же собственной клятве будет царем древнего Аргоса и Микен, Олимпиец впал в тихую ярость. В мертвой тишине, повисшей в пиршественной зале, был слышен только зубовный скрежет Громовержца и шелест от сотрясания его косматых волос. Не подверженный тлену чертог закачался из стороны в сторону, и великий Олимп всколебался, словно огромный корабль на гигантских волнах. Богини, что в креслах сидели и боги, что в чертоге вместе с Зевсом, каждый на скамейке своей, возлежали, все в несказанный ужас пришли, хоть и знали прекрасно, что нетленный дворец работы Гефеста выдержит бурю любую. Все с большим осужденьем посмотрели на Геру в глубоком молчании, но никто ничего не вещал потому, что никто ничего не понимал и не знал за что осуждать богиню богинь.

Громовержец, между тем, прекратил зубами скрипеть и трясти головой. По сросшимся на переносице густым бровям было видно, как Зевс напрягает свой ум: он их то медленно вращал, то поднимал высоко вверх, то вдруг опускал и опять начинал по кругу вращать, как умел один только он. Потом он, воздев необорную руку, приказал богиням сидеть, а богам продолжать возлежать, а сам, выпятив грудь и бородатый подняв подбородок, заложил назад руки и неспешно ровными шагами прошелся по залу пиров вперед и назад. Все затаив дыхание, ждали и, наконец, Олимпиец остановился. Он покачался, перекатываясь в сандалиях с пяток на носки и обратно, поднял вверх указательный палец и, спрятав в косматой бороде улыбку лукавую, громко изрек:

— Боги, знайте — ваш властитель стал гнусного жертвой обмана! Во всем виновата злокозненная моя супруга и послушная ей богиня Апата. Но пусть не печалятся ваши верные мне сердца, ибо ваш царь в ничто легко обращает любые обманы! Удивительная женщина Гера, вроде не глупая, хотя ведь и глупость — не беда, беда, когда глупец хочет ее дальше развить или, наоборот, исправить пытается. Уж сколько веков мы с ней вместе живем, а она до сих пор не может понять, что ее обманы и козни, по сути, ничего не меняют и ей же самой делают только хуже. Я не стану сейчас даже ссору с ней затевать, а вот Апату заставлю позорно страдать! Давно уж пора ее с блистательных высей Олимпа постыдно изгнать!

Зевс и хотел бы не только ссору с Герой затеять, но и жестоко ее наказать, но наказывать супругу ему давно запретила Мойра Лахесис.

21. Зевс предсказывает Гераклу бессмертие

Олимпийский Блистатель не стал понапрасну ругаться с неуемно ревнивой супругой, но отыгрался на костлявой Апате. Схватив ее за узкие бедра своими мощными руками, он низвергнул ее с Олимпа на землю так, что та надолго милые сломала колени, и осталась жива лишь благодаря своему бессмертию. Богиня обмана навечно осталась калекой и стала жить среди землеродных людей, смерти подвластных. Разделавшись с Апатой, Зевс Горкий (Хранитель клятв), опять изрек громогласно:

— Внемлите мне и боги необъятных небес, и богини бессмертные. Все будет так, как уже я возвестил, ибо не так-то легко ваш правитель свои изменяет решенья! Рожденный первым сегодня муж Эврисфей будет царем арголидским, но рожденный позже сын мой Геракл станет богом бессмертным и придет жить к нам, на Олимп нерушимый вовеки, сюда, где в наслажденьях все наши дни протекают. И пусть никто из богинь, и никто из богов не помыслит слово мое ниспровергнуть, ибо невозможно безнаказанно решенье мое богу другому нарушить, иль им пренебречь дерзновенно.

Гера, не сдержавшись, так стукнула себя кулаком по гладко причесанной голове, что с ее светлых с золотистым отливом прекрасных волос упала бриллиантовая диадема в виде раскинувшей крылья пестрой кукушки. Богиня так захохотала, что изумились боги небес и богини, а Гефест даже стал призывать к матери для леченья Пеана. Когда же Гера пришла в себя, то, кусая побледневшие губы, то судорожно воздух глотая, сказала:

— Что за слова, жесточайший Кронид, ты к нам обращаешь? Ведь ты, вещая не справедливо, подрываешь нерушимые царской власти устои, которую сам же и устанавливал на земле и небесах.

Зевс с насмешливой улыбкой, с очами сияющими сохранял олимпийское спокойствие, и тогда Гера не выдержала и, не глядя на мужа, запричитала:

— Опомнись Кронид! Ну, какие слова ты вещаешь? Ведь смертного мужа, издревле уже обреченного Року, ты освободить совершенно от смерти печальной желаешь. Разве допустимо такое?! Ведь и богам невозможно от смерти, для всех людей неизбежной, даже и любимого сына спасти. Выпряв смертному участь, три зловещих Сестры никогда не крутят вспять веретено матери своей жутколикой, и никому не дано их веленья избегнуть. И даже тебе нельзя нарушать заведенный Ананке Миропорядок, даруя бессмертие полубогу — младенцу…

Зевс поднял мощную руку, давая знак жене замолчать. Царь богов внушительно помавал мощными своими бровями, так, что по пиршественному столу пронеслось благоуханное дыхание свежего ветерка. Выждав, пока сладостно веющая Аура, приносящая ласку и отдых, утихла, Зевс объявил громозвучно:

— Гера, хватит воздух попусту сотрясать! Лучше в молчании внемли, что царь говорит! Геракл заслужит свое бессмертие, вполне справедливо, совершив много подвигов трудных, находясь на службе у Эврисфея, рожденного сегодня, благодаря тебе, первым. И подвиги он совершит тоже благодаря (иль вопреки) тебе, Гера. Я вижу, что не все бессмертные здесь со мною согласны — некоторые считают, что для апофеоза моего смертного сына этого недостаточно. Хорошо я все ваши мысли читаю!? А за нашу будущую победу над Гигантами, которая не возможно без героя Геракла, можно его причислить к сонму бессмертных богов? Вы забыли, блаженные небожители, пророчество Мойр непреложных, что в бурной Гигантомахии мы, олимпийцы, сможем победить, только если к нам на помощь придёт могучий герой, смерти подвластный?!

В конце своей речи Зевс опять бровями повел сверху вниз и тихонько кивнул головой, всем так знак подавая, что изрекать он закончил вполне, но потом спохватился и быстро добавил:

— Ты же, Гера, лучше безмолвно сиди и глаголам моим повинуйся! Или тебе не помогут все божества на Олимпе, если, терпенье мое вконец истощится и, восстав, наложу на тебя необорные руки, хоть ты мне сестра и супруга, и Старуха Лахесис против мужниного рукоприкладства.

Обомлевшая Гера вся побледнела, щеки ее всегда нежно розовые, как у младенца, стали почти белыми, как ее светло-золотистые волосы. Зевс же широко улыбнулся, обнажив крупные белые зубы, и кудри нетленные его на мощных плечах всколыхнулись, распространяя вокруг амбросии благовонный запах от его головы, чуждой смерти.

22. Зевс поручает Афине опекать Алкида

После пышного пира, устроенного по случаю рождения сына, когда все разошлись, Зевс призвал свою дочь Афину, могучую и воинственную, как сам он и мудрую, как Метида, ведь богиня мудрости ее зачала, а он родил из собственной головы, и сказал:

— Дочь моя милая! Отныне поручаю тебе заботу о моем смертном сыне Алкиде, который скоро прославится, как Геракл. Пусть это чрезмерно тебя не заботит, ты лишь время от времени приглядывай за ним и только при особой нужде оказывай ему необходимую помощь, но делай это незаметно от всех и, особенно — от Геры. Впрочем, мудрой, тебе не надо все объяснять, ты и сама в рассудке своем прекрасно все понимаешь.

И не была непослушной отцу сизоокая Афина-Паллада, ведь то, что сказал он, и самой ей по воле Мойры Лахесис хотелось. Она неспешно погладила двумя крепкими пальцами горбинку на переносице своего большого носа и, лукаво сверкнув совиными глазами под сросшимися как у отца густыми бровями, так ответила царю и своему единственному родителю:

— О, отец мой Кронид, повелитель, меж всех высочайший! Хоть и безбрачная я, но превосходно все понимаю и желанье твое точно исполню, как должно. В безопасности жизнь будет Алкида, и ревнивица Гера ни о чем не узнает.

Дочери милой ответил, тепло улыбнувшись в косматую бороду, Зевс пространногремящий:

— Тритогенея, дитя мое милое! Ты всегда лучше всех меня понимаешь, и потому к тебе я вполне благосклонен. А теперь поспеши познакомиться с новым братом, ведь Алкид брат тебе, хоть и смертный.

Мощно оттолкнувшись копьем от каменной кручи, словно сокол, в скорости не имеющий себе равных, ринулась с неба богиня со свистом лучезарный эфир разрезая и с этого дня стала незримо опекать своего новорожденного брата, смерти причастного. Для начала она предложила Гере прогуляться по травянистому полю перед входом в долину Фив, куда отнесла своего первенца перепуганная Галантидой Алкмена:

— Гера, ты и сама знаешь, что отец меня породил воинственной в битвах и неутомимой в трудах, но ведь и богам надо иногда отдыхать, хоть я в этом и не нуждаюсь. Если тебе по душе мысль такая, то давай вместе просто походим по полю, что раскинулось вон у тех фиванских ворот. Скоро здесь запылает пожар первой фиванской войны, которая окончится поединком смертельным между братьями, сынами незадачливого рокоборца Эдипа. Ты будешь помогать Полинику, я — Этиоклу, но распря между мной и тобой не возникнет при этом.

Мощная дева в шлеме коринфском повернула голову к Гере и призывно на нее посмотрела своими большими, как у совы, светло-серыми глазами навыкате. Когда надо было куда-нибудь посмотреть Афина всегда поворачивала всю голову потому, что огромные зрачки у нее почти не двигались, что делало их похожими на совиные, за что она и получила прозвище «совоокая». Впрочем, некоторые говорили, что совоокой Афину называли за ее мудрость, ибо сова считалась самой мудрой птицей.

— Зевса мудрая дочь, я рада, что в фиванской войне распри между нами не будет. А предложенье твое мне по сердцу. Давай погуляем по тому полю совсем беззаботно.

Афина между тем оттолкнулась своим мощным копьем от ближайшего облака и ринулась к Фивам, оставляя за собой яркий блеск. Вслед за нею и Гера, прянув бурной стопою по белому облаку, понеслась словно белая птица, пурпуром окольцованная. На поле совоокая Дева остановилась и, поджидая Геру, задумчиво погладила свое мощное не по-девичьи бедро. Должно быть, она вспомнила юного Гефеста, неумело попытавшегося ее изнасиловать и извергнувшего свое семя на ее оголившееся бедро. Она с отвращением вытерла семя валявшейся старой шерстью и аккуратно закопала все в землю. Мать-земля приняла это семя, выносила ребенка и вскоре родила наполовину змеевидного сына Эрихтония. Афина взяла ребенка в свой храм и там вскормила и воспитала его.

23. Обманутая Гера кормит Алкида грудью

Ожидая Геру, Афина вспоминала, как кормила Эрихтония амбросией, поила нектаром, давала ему капли крови Медусы-Горгоны и даже поила своим грудным молоком, которое вдруг ни с того, ни с сего, на короткое время у нее из алых сосцов заструилось. Она никогда не знала ложа мужчины и потому у нее больше никогда не капало из грудей молоко.

Сейчас же по воле Мойры Лахесис Афина захотела, чтобы Гера покормила своим молоком Алкида. Вещей Ткачихе это было необходимо, чтобы более, чем через полвека Гера успешно усыновила Геракла.

— Гера, не зря ведь, конечно, сюда с тобой мы явились. Смотри, дорогая! Какой красивый ребенок-крепыш лежит в крепкой корзинке с детским приданым! Его мать, должно быть, совсем лишилась рассудка, оставив его одного на этом поле пустынном! Сдается мне, что он очень голоден: посмотри, как он рот широко разевает. Отец меня породил несведущей в делах материнства, хоть и вскормила, и воспитала я Эрихтония, но ты в них разбираешься лучше других. Тебе не хочется грудью его покормить, ведь, знаю я точно, что это женщине очень приятно?

Воскликнула богиня мудрости, поднимая маленького Алкида на руки, чтобы передать его Гере. По воле все той же вещей Ткачихи у Геры, уж сотни лет не рожавшей, вдруг нестерпимо набухли обе груди, и из них стало сочиться густое и сладкое, как мед, божественное молоко.

Вещие дщери Ананке так выткали вещую пряжу, что через полвека Гера будет, пропуская под пурпурными своими одеждами, усыновлять Геракла, вознесенного на Олимп. Кроме того, согласно законам природы, кормление грудным молоком царицы Олимпа должно было придать еще больше силы отпрыску Зевса от прекраснолодыжной Алкмены, а, по мнению некоторых — через некоторое время сделать его бессмертным.

Сейчас же, чтобы усыновление прошло вполне успешно, мачеха должна была покормить будущего приемного сына своим грудным молоком. Гера, как покровительница брака, охраняющая мать во время и после родов, не раздумывая, взяла у Тритониды ребенка и, положив его на свои колени, раздвинула хитона белоснежного складки и обнажила прекрасную грудь. Голодный младенец как будто этого только и ждал, он сразу в розовый впился сосок и принялся неистово сосать.

Царица многоснежных отрогов Олимпа чувствовала острое материнское наслаждение, граничащее с вожделением сладострастным. Она, прикрыв свои прекрасные воловьи глаза и приоткрыв розовые губы, чуть дрожащей рукой нежно прижимала голову ребенка к полушарию правой груди.

Однако у Алкида, вкусившего уже немало божественного молока, на глазах прорезались зубы, и он сильно сжал ими набухший сосок. Гере показалось, что в ее правую грудь раскаленная вонзилась стрела. И действительно, именно эту ее правую грудь возмужавший герой дважды ранит стрелой. Первый раз это случится, когда она придет на помощь трехтелому великану Гериону, второй раз — в Пилосском сражении. Сейчас же богине стало так больно, что она отбросила ребенка от себя.

Один поэтично настроенный муж, имя которого затерялось в веках, пел, как струя божественного молока Геры, кормящей Алкида, мощно взметнулась в небесную высь и растеклась по необъятному небу, превратившись в удивительные алмазно-лучистые звезды, впоследствии названные Млечным Путем. Астры, сияя и вечно горя, обтекают мир светоносными волнами. Они — сопричастницы Мойр непреложных, непререкаемые указатели человеческой доли; они направляют смертных людей по божественным тропам и черный пеплос Ночи совсем непроглядный делают взору смертных доступным. Млечный Путь стал дорогой, заметной с земли своей сверкающей белизной в глубине черного неба. Это дорога для всевышних богов под кров Громовержца, из их атрий в его царский чертог.

24. Гера с помощью Гекаты посылает к Алкиду змей

Сладкоголосый лирик Пиндар поет, как Алкида, спящего в шафрановой пелене, белокурая Гера узрела с золотого трона и, преисполнившись праведным гневом, двух змей огромных мощно ринула на него.

Домочадцы Амфитриона рассказывают, как однажды вечером, когда Алкиду было всего восемь месяцев, Алкмена, сама искупав и накормив грудью близнецов, уложила их на щите, который был медью окован — взял его Амфитрион, как трофей во дворце царя Птерелая. Не забыла Электрионида подложить под близнецов и мягкие пуховые подушки, накрыв их одеялом из пушистой овечьей шерсти. Перед тем, как деток покинуть, Алкмена

ласково молвила, нежно погладив ребячьи головки:

— Спите, младенцы мои, спите сладко, чудесные дети. Счастливо нынче засните и счастливо встаньте с зарею.

Она щит покачала немного, и крошки дружно заснули. В полночь по приказу Геры могучий Морфей, на мягких крыльях незримых по царскому чертогу рея бесшумно, с помощью отцовского усыпляющего жезла, маковой настойки и рога с другими снотворными соками быстро сковал своими сладостными, но крепкими, как путы объятьями, всех до единого, кто был во дворце Амфитриона.

Потом к чародейке и колдунье трехликой дочери Зевса Гекате, добровольно оставившей чистейшие выси эфира и снизошедшей в подземные пустоты вечного хаоса, Гера, спустилась в Эреб. Когда требовала необходимость Гера умела отбросить присущую ей властность и сейчас голосом искательным, обратилась к деве перекрестков, знающей магию, с просьбой такой:

— Не Гадес, брат мой ужасный и не супруга его суровая Персефонея, а именно ты Геката — истинная хозяйка всего загробного мира! Ведь только ты ведаешь зелья, которые смягчают пламя огня, путь перекрывают светил и бездомной луне закрывают на небо дорогу. Ты появляешься на земле в зловещие лунные ночи, с ярко пылающими факелами в руках, в сопровождении самых страшных существ подземного мира, среди которых две огромные пятнистых змеи с немигающими красными глазами и шесть черных собак, способных разорвать на части медведя и даже горного льва… Не исполнишь ли, Хтония, то, о чем попрошу я? Пусть твои две пятнистых змеи сегодня во дворец Амфитриона проникнут и там стиснут своими крепкими челюстями головы двух младенцев, рожденных Алкменой. Если жизни лишатся эти мальчишки, вечно я буду тебе благодарна, богиня высокой судьбы.

Змееволосая дева Геката воздела огненный светоч смолистый и улыбнулась зловеще в ответ, и от этой улыбки точеные белые плечи подняла супруга Кронида к самым ушам, как будто ей стало неуютно и зябко. Тут все собаки мерзко завыли, и Гера судорожно стала тереть лоб белой рукою, словно хотела стереть все, что сказала или обратить все в забавную шутку.

Геката меж тем дунула дважды в особый свисток и на ее свист, колышущий воздух, приползли, шелестя чешуей, две огромных пятнистых змеи с горящими как угли глазами и замерли у ее ног, с высоко поднятыми головами. Трехликая дева перекрестков наклонилась и что-то зашептала тем змеям, при этом быстро делая различные жесты руками. Она семь раз раздвинула руки, и Гера догадалась, что Геката показала ворота, потом ладонями Кратейя изобразила дворец и два маленьких шара — головы младенцев. Змеи грациозно головами кивнули в ответ и по знаку Гекаты, расправили свои пятнистые кольца и, словно гибельные две стрелы, ринулись по воздуху в Фивы.

25. Алкид в люльке-щите душит змей

И вот драконы, не встречая препятствий, уже вползают в двустворчатые настежь открытые двери дворца, объятого могучим Морфеем, и гибкими извиваясь телами, быстро скользят по гладко отесанному полу, на женскую половину дома в недра просторного гинекея.

Пиндар поет, как новорожденный сын Зевса смело поднял голову змеям навстречу, простер неодолимые руки к первому в своей жизни смертельному бою с чудовищами, сжал шеи обеих змей и долгим удушьем выдохнул жизнь из извивающихся перед смертью несказанно ужасных пятнистых тел.

Наутро, первой проснувшаяся Алкмена, изумилась своему крепкому сну, вспомнив, что ночью к детям она ни разу не встала. Необутая, неодетая она в тревоге вскинулась с пурпурного ложа и, поспешив к сыновьям в одних подвязках, обнаружила их обоих мирно спящими в люльках своих, причем Алкид сжимал в пухлых детских кулачках шеи двух пятнистых змей. Царице показалось, что змеи извиваются, и она в ужасе завопила на весь дворец:

— Амфитрион, поднимись! Здесь две огромных змеи! От ужаса говорить я не в силах. Встань же, скорее беги к нам, не надев на ноги сандалий! Разве не слышишь ты, как раскричался наш младший малютка?

Мать своим криком совсем перепугала Ификла, который начал сразу громко кричать и плакать. Первыми прибежали спавшие в соседних помещениях служанки и, увидев змей, тоже стали истошно голосить и орать:

— Ужас! Какие огромные змеи! Они всех нас погубят! Спасайтесь кто может!

Проснувшийся от криков Амфитрион вскочил с кедрового ложа и, схватив меч, в одной повязке на бедрах кинулся в наверх, в гинекей с криком таким:

— Встаньте быстро и рабы, и слуги! Подайте огонь с очага мне как можно скорее!

Тотчас сбежались рабы, загорелось факелов пламя, и суетливой толпой наполнились мигом все помещения женской части дома. Примчавшись первым с обнаженным мечом, Амфитрион обнаружил полумертвую от пережитого страха жену, до смерти испуганных слуг и рабов, плачущего сына Ификла и спокойного, весело улыбающегося другого сына.

Домочадцы потом рассказывали, как на руки вмиг подхватила и к сердцу прижала Алкмена бледного, в страхе ужасном застывшего сына Ификла. Алкид же только, что проснулся и довольный потягивался, смотря вокруг доверчивыми голубыми глазами, а в его полных ручках были бессильно свисавшие змеи, и он их держал, словно это были его любимые игрушки.

И застыл, словно каменное изваяние, царь в немом изумлении, слившем бледный ужас с желанной отрадой: сверхчеловеческую увидел он смелость в голубых глазах одного из своих сыновей и почувствовал в его руках необычайную силу.

Алкид же со змеями в руках все время громко смеялся и продолжал еще долго смеяться после того, как Амфитрион с большим трудом разжал его по-детски пухлые пальцы и взял из них мертвых змей…

Говорят, в этот день Геракл «насмеялся» на всю оставшуюся жизнь потому, что на всех известных изображениях впоследствии он имеет всегда только самое серьезное выражение вечно сурового лица.

Некоторые утверждают, что Амфитрион, желая узнать, который из мальчиков приходится ему сыном, сам впустил в их постели небольших совершенно безобидных змей. Когда Ификл убежал, а Алкид вступил с ними в упорную борьбу, Амфитрион, таким образом, узнал, что сбежавший Ификл его родной сын.

Другие говорят, что не только в восемь месяцев, но с самого первого дня появления на свет Алкид уже значительно превосходил в силе и размерах своего брата, и потому различить их никому не составляло никакого труда.

26. Доблесть, давшая наречение

Говорят, так же, что конелюбивые аргосцы, узнав о необыкновенном случае со змеями, так изумились, что назвали Алкида Гераклом, ибо от особенно почитаемой ими Геры получил он свою славу, т.е. он «прославившийся благодаря Гере», хотя имя Геракл скорее означает «тот, кто доставил славу Гере» или же просто «слава Гере».

Многие уверены, что, что имя Геракл Алкид получил много позже, после совершения одного из своих знаменитых 12 подвигов, настоящей виновницей которых была неутомимая во всевозможных кознях Гера. Эти говорят, что имя Геракл означает «тот, кто славу заслужил подвигами, придуманными Герой».

Впрочем, есть и такое мнение, что имя Геракл означает «прославившийся вопреки Гере».

Однако все согласны с тем, что прочим детям дают имя родители (как и Гераклу, они дали при рождении имя Алкид в честь деда Алкея), и только ему одному дала наречение собственная доблесть, впервые проявленная уже в младенчестве.

Корнут один из немногих не связывает имя Геракла с Герой. Он говорит, что именем своим Геракл обязан тому, что имеет отношение к героям, способствуя прославлению благородных людей. Ибо древние называли героями мужей могучих телом и величественных духом, и оттого казавшихся причастными божественному роду. Однако Корнут не объясняет происхождения слова «герой», а ведь оно, если не произошло прямо от имени «Гера», но уж точно связано с ним.

Между тем все еще испуганная Алкмена с согласия супруга призвала жившего в соседнем доме слепого старца Тиресия, считавшегося первым меж пророками вышнего Зевса. Она рассказала ему о случившемся чуде, а в конце вопросила:

— Даже, если боги замыслили что-нибудь злое, ты не смущайся старец, ничего не скрывай от меня. Отвратить невозможно людям того, что им Мойра на прялке своей изготовит. Я тебя, Эверид, как мужа разумного знаю и потому приму все, что ты скажешь.

Пиндар поет, как безупречный провидец Тиресий поведал Алкмене и Амфитриону, с кем сын их великий померяется судьбами, скольких умертвит он ужасных чудовищ, кого из нечестивых людей на кривой дороге непомерной гордыни и спеси надменной настигнет его жестокая, но справедливая казнь. В середине своей речи божественный прорицатель незрячий изрек:

— Много настрадавшись, и немало мук претерпев в жестоких объятьях, мирный покой обретет ваш сын от великих трудов, несравненного удостоившись воздаяния. — Вознесется он на нерушимый вовеки Олимп — нетленную обитель бессмертных и в блаженных чертогах цветущую свежей юностью Гебу примет на своем новом божественном ложе. Там на пышном брачном пиру пред родителем Зевсом Кронидом восславит его великое имя и державный закон.

Богоподобный провидец Тиресий не спеша погладил белую бороду и, повернув к Алкмене пустые глазницы, речь свою так закончил:

---

— Ты же, Алкмена, прямо сейчас в тихом безветренном месте сложи костер из сучьев сухих, взяв в равных долях утесник, терновник и черную ежевику и ровно в полночь по водяным часам сожги тела обеих задушенных сыном змей. Утром ранним прикажи расторопной служанке собрать в ящик весь пепел, отвезти его на высокую скалу и пустить прах по ветру и, не оглядываясь и не останавливаясь, быстро вернуться назад. К ее возвращению все помещения дворца необходимо обкурить дымом серы, опрыскать стены родниковой водой, а крышу украсить ветвями дикой маслины. После всего этого на алтаре Зевса надо принести в жертву белозубого вепря, трехкратно совершив возлияния.

Алкмена и Амфитрион сделали все, как было сказано и последующие 15 лет ничем не были серьезно омрачены. Алкид на коленях матери ел самое свежее мясо и пил жирные козьи сливки. Если же сон к нему вдруг подбирался, и детские игры внезапно кончались, — он где угодно тогда засыпал, но утром неизменно оказывался в сладких материнских объятьях в теплой, мягкой постели.

27. Ссора восьмилетнего Алкида в палестре Спарты

Однажды, Амфитрион отвез перворожденного восьмилетнего сына по его просьбе в Спарту, в палестру.

Пока Амфитрион разговаривал с учителями, Алкид пошел один искать площадку, где борются и был неприветливо, с задиристыми насмешками встречен учениками. Там он на узкой дороге, ведущей к песчаной площадке с глиной и восковой мазью для борьбы и кулачного боя, столкнулся с группой мальчиков, и их предводитель юноша по имени Тимофей преградил ему путь. Высоко задрав узкий подбородок, он процедил с надменной усмешкой:

— Смотрите новенький к нам пришел, наверное, чтоб показать всем, как надо бороться. Мальчик, а родители тебя не учили почтительно сторониться и дорогу давать, когда навстречу старший идет?

— Ты мне не старший, а равный. А пришел я сюда, действительно чтоб побороться.

Ответил Алкид, бесстрашно глядя снизу вверх на сильно превосходящего его ростом юношу. Это был крупный и сильный двадцатилетний спартанец. Он уже окончил обученье в блестящей маслом палестре, в которой мальчиков обучали борьбе, кулачному бою, бросанию диска, бегу и прыганью. Он был ирэном (командир) над большой агелой (стая) мальчиков от 8 до 12 лет, которые должны были слушаться всех его приказаний. Ирэн вел свою агелу в гимнасий, но непочтительное поведение маленького по сравнению с ним Алкида, разозлило его. Сын Алкмены хоть и был очень крупным для своего возраста мальчиком, но лицо и особенно ясные голубые глаза были еще совсем детскими.

Тимофей демонстративно заложил руки за спину и, выпятив живот, грубо толкнул им Алкида, который был на целую голову ниже его. Ученики дружно засмеялись и стали показывать руками на неловкого новичка. Тимофей же, сморщив длинный, костлявый нос, сказал голосом полным презрения:

— У тебя материнское молоко на губах не обсохло, тебе надо еще подрасти, почтения к старшим набраться, а ты хочешь сразу бороться…

Покрасневший Алкид сильно боднул Тимофея в грудь головой и сказал, зло прищурив под нависавшими бровями голубые глаза:

— Ты не очень толкайся своим животом. Тебе ничего ни сказал я, ни сделал плохого. Ты ж мне пройти не даешь и на смех среди товарищей поднимаешь. Смотри же! Издевательства я ни от кого не потерплю, рассержусь и тогда тебе будет плохо!

Ирэн, притворяясь испуганным, замахал руками, а потом под общий смех язвительно крикнул:

— Боги, как сыплет словами этот вздорный мальчишка! Вот возьму его сейчас за ухо и, как щенка поведу…

— Хватит слов! Давай прямо тут бороться без глины и без восковой мази!

Крикнул, оскалив зубы, Алкид.

28. Алкид в нарушение правил кусает в борьбе противника

Алкид, обхватив обеими руками противника за пояс, попытался его опрокинуть на землю, но тот был не только тяжелее, но и много опытнее в борьбе. Он, почувствовав в руках малолетнего противника необычную для его возраста силу, стал сразу серьезным. Ирэн мгновенно собрался, расставил широко ноги и схватил Алкида за шею согнутой в локте правой рукой, затем быстро сомкнул обе руки в замок и стал сжимать шею все сильнее и сильнее, стараясь завалить соперника под себя.

Ученики, окружившие борцов, стали недобро смеяться и кричать, что схватка будет не долгой совсем и новичку пора уж сдаваться, ведь от такого захвата и бывалому борцу невозможно освободиться. Все считали, что у Алкида выход один — сдаться, хлопнув Тимофея рукой и тот, в победе уверенный, ожидал хлопка, но продолжал напоследок еще сильнее душить. Педоном (воспитатель), наблюдавший за происходящим, решил не останавливать схватку, наоборот, чтобы выявить, кто как себя поведет в опасной ситуации, он всех подзадоривал, и особенно ирэна:

— Молодец Тимофей! Покажи новичку, что спартанцы должны уметь подчиняться старшим и командирам, а мальчики в палестре — ирэну! Души его, пока не попросит пощады или не перестанет бороться, лишившись упрямого духа и настойчивой воли!

Схваченный мертвой хваткой противником за шею, хрипевший Алкид с побагровевшим лицом был не в силах вырваться из удушающего захвата. Как многосильного льва пастух не в силах прочь отогнать от добычи, которую, захватив, крепко он держит зубами, так же и отрок Алкмены был не в силах рук недруга более сильного, оторвать от своего горла. Уже совсем задыхаясь, он не признал поражения и не попросил пощады, а, широко открыв рот, изо всех сил вонзил зубы в руку одолевавшего соперника и прокусил ее у локтя до самой кости. От резкой неожиданной боли тот разжал руки, и Алкид, вздохнув живительный глоток воздуха, тут же ловкой подсечкой сбил противника на землю.

Все произошло так быстро, что никто не заметил нарушения правил борьбы. Изумленные мальчики хором разноголосым неистово заорали, восторженно приветствуя победителя, и на их крики прибежали озабоченные учителя и наставники.

Разгоряченный схваткой Тимофей вскочил с земли и стал показывать всем сильно кровоточащую руку, Алкиду же с презрительной улыбкой ирэн сказал голосом спокойным, но полным презрительной укоризны:

— Ты кусаешься, совсем как баба.

Живой восторг мальчиков сменился бурным негодованием. Все осуждали Алкида, нарушившего один из главных запретов в борьбе, одни махали на него руками, другие презрительно плевались. Он же, сверкая голубыми глазами, ничуть не смутившись, с детской искренностью и лаконской краткостью тут же ответил:

— Нет, как лев — баба так не сможет!

29. Алкида нещадно порют, и он обещает сжечь Спарту

По сияющему взгляду было видно, что Алкид ожидает, что все сейчас поймут, что ошибаются, осуждая его и, наоборот, восхитятся проявленной им доблестью, ведь он победил противника, который был много старше и сильнее его. Однако, увидев, что его порицают все — не только ученики, но и учителя, и даже подоспевший приемный отец, горящий взгляд Алкида потух, он насупился и густо покраснел до самых корней светло-русых волос.

Как волчонок, окруженный злобными псами, будущий великий смиритель чудовищ затравленно глядел на всех из-под нависающих низко густых темных бровей. Казалось, он был готов к смертельной схватке со всеми. Детская душа яро пылала, набухая неистовым гневом, горящие глаза упрямо твердили, что он не чувствует себя виноватым.

Укус оказался таким сильным, что ночью Тимофей чуть не умер от большой потери крови. Когда Алкиду, спавшему в одиночестве, утром предложили у всех на виду просить прощение у Тимофея, он лишь плотно сжал упрямые губы и молча помотал головой. Несколько раз он порывался что-то сказать, показывая пальцем на свою шею, на которой горело огромное кроваво-синее пятно, но никто на это не обратил внимания, и Алкид еще плотнее сжал надутые губы.

Проявившего открытое неповиновение отпрыска прекрасноволосой Алкмены, несмотря на вялые протесты Амфитриона, стали нещадно пороть бичом на алтаре Артемиды Орфии и так секли в течение целого дня.

Легендарный спартанский законодатель Ликург предложил заменить человеческие жертвоприношения в Спарте поркой мальчиков, которые, хоть и теряли много крови, но обычно оставались живыми. Мальчики эту порку называли соревнованием «диамастигосис», и происходило оно каждый год. Спартанские мальчики случалось, и погибали на таких праздниках Артемиды, но при этом всегда гордо и весело смеялись, соревнуясь, кто из них дольше и достойнее перенесет жестокие очень побои.

Так и Алкид несмотря на то, что весь алтарь был залит его кровью, тоже смеялся, только не весело, а злобно и мстительно, так сам себе приговаривая:

— Как же я жестоко однажды им всем отомщу! Клянусь, что больше никому никогда не позволю руку на меня поднять безнаказанно!

Поскольку он так и не раскаялся в совершенном проступке, педоном выгнал его из палестры, сказав Амфитриону:

— Твой сын необузданный упрямец и неуч. Спартанцы с малых дет должны учиться искусству не только повелевать, но и подчиняться! Подчиниться начальнику и законам важнее, чем в сражении убить врага! В бою важнее не мчаться впереди всех на врага, а сохранять строй, если этого требует начальник. Приводи сына учиться не раньше, чем через год и то, если он поумнеет.

Амфитрион промолчал. Не зная, что ответить, он лишь потер свой раздвоенный нос, но за него ответил Алкид. Обиженный не столько побоями, сколько несправедливостью, сын Зевса и прекраснолодыжной Алкмены, глядя исподлобья на всех мстительно прищуренными голубыми глазами, неуступчиво педоному сказал:

— Ты прав, учитель подчиняться, только в одном — я еще не успел научиться у вас ничему дурному. Ваше счастье, спартанцы, что я еще слишком мал, но я еще сожгу вашу Спарту и сравняю с землей стены вашей несправедливой палестры!

Через много лет, мстя Гиппокоонту, Геракл дословно выполнит свою детскую угрозу и сожжет века не горевшую Спарту, а палестру за несправедливость и унизительную порку сравняет с землею.

30. Детство Алкида

Амфитрион по просьбе Алкмены нанял в качестве домашнего учителя своим сыновьям закаленного во многих сражениях спартанского воина, и потому дети росли, как спартанские мальчики. В детстве Алкида никто не учил бегать потому, что его домашний учитель — спартанец всегда ему говорил:

— Спартанцы славятся по всей Элладе своей непревзойденной доблестью и непреклонным мужеством. Сражаясь с врагами, нужно не бегать ни за ними, ни тем более от них, надо всегда оставаться на своем месте, удерживая его в общем строю. Поэтому истинный воин не тот, кто умеет быстро бегать, а тот, кто может непоколебимо находиться на своем месте в общем строю.

Обладая необыкновенной силой, Алкид всех ровесников легко побеждал в борьбе и кулачном бою или в метании копья и диска. Однако, будучи крупным и тяжелым, он часто проигрывал состязания в беге, которому сам научился и потому всегда старался начать бег хоть немного раньше других. Гелладоники (судьи) ему часто с осуждением говорили:

— Тебя плохо бегать учили. Кто на состязаниях стартует слишком рано, того бьют.

Он же, задорно сияя голубыми глазами из-под чуть приподнятых заросших бровей, бойко отвечал:

— А кто стартует слишком поздно, тот не получает венка победителя.

С детских лет Алкид не пользовался ни факелами, ни другими светильниками, чтобы развить в себе острое зрение и приучиться смело и бесстрашно ходить по ночным дорогам. Безлунная Нюкта в черных одеждах даже у очень смелых людей, не боящихся доблестной смерти в бою, часто вызывали страх безотчетный своей таинственностью. А отрок Алкид в непроглядной темноте боялся только оступиться на неровном или скользком месте или наткнуться на твердую или острую невидимую во тьме преграду.

Алкид долго не носил шерстяных хитонов, в прохладное время, пользуясь лишь короткой хламидой или одним — единственным гиматием, а в теплое время он обходился только набедренной повязкой. Когда же он поверх тонкого льняного хитона надевал шерстяной плащ, сверстники говорили, что на землю студеная явилась зима.

Алкид больше всего любил ходить босиком и привязывал легкие подошвы к ногам только на дороге, усыпанной острыми камнями или в зимнее время. Поэтому он рос закаленным и никогда ничем не болел, одинаково легко перенося как невыносимую для многих жару, так и самую лютую стужу.

Маленький Алкид редко мылся, воздерживаясь по большей части как от бань с горячей водою, так и от того, чтобы умащать тело благовонными маслами, но не пропускал ни одного озера или реки, где можно было понырять и поплавать. Уже в пять лет он плавал как рыба и нырял как дельфин.

С малых лет Геракл приучал себя к скудной пище и по несколько дней мог обходиться одной водой, хотя это давалось ему с огромным трудом по причине хорошего природного аппетита. Плотно ел он только вечером, чаще всего — жареное на углях мясо с дорийскими ячменными лепешками или любимую спартанцами черную похлебку с горстью карийского миндаля; при этом съедал он не больше, чем обычный раб его возраста.

Когда Алкид в 9 или 10 лет первый раз попробовал вино, прекрасное изобретение гроздолюбивого Вакха и мудрого Силена, обладающего большими знаниями в искусстве и различных науках, его тут же вырвало. Потом он много лет совсем не прикасался даже к сильно разбавленному водой вину, о чем впоследствии не раз сожалел, ибо, не научившись разумно употреблять вино.

Спать отрок Алкид больше всего любил под громадной крышей, которой являлось необъятное звездное небо, а лучшей постелью для него было ложе из сухого тростника.

Мегаклид говорит, будто впоследствии, Геракл полюбил мягкие постели и потому их стали называть «Геракловыми ложами». Возможно, он имел в виду небольшой период в жизни Геракла, а именно трехлетнее рабство у Омфалы.

31. Отрочество Алкида

Амфитрион сам научил приемного сына управлению колесницей, запряженной квадригой резвых коней, грызших в пылу бурной скачки, медные удила и не раз говорил ему:

— Внемли мне сын и запомни. Управленье квадригой — искусство нелегкое. Оно схоже с игрой на флейте или свирели — так точно должны двигаться пальцы, зажимая большими и указательными пальцами правой и левой рук вожжи дышловой пары, а средними и безымянными — вожжи пристяжных.

Впоследствии сам Геракл о своей езде так своим юным спутникам не раз говорил:

— Отец Амфитрион учил меня не напрасно, и вскоре мало кто из воинов умел так виртуозно проходить крутые повороты, почти не сбавляя скорости, как это делал я. Однако коней громко ржущих и тесные повозки я так и не полюбил, всю жизнь предпочитаю бег иль ходьбу быструю, ибо телу много движения необходимо.

Один из братьев Диоскуров Кастор (бобр), сын спартанского царя Тиндарея и Леды учил Алкида сражаться в полном боевом вооружении. Благодаря огромной силе, здесь юному сыну Зевса и добродетельной Электриониды не было равных. Однако, мало кто знает, но Алкид с детства отличался не только огромной физической силой, но и очень сообразительным умом. Он вскоре превзошел смертного Отрока Зевса не только потому, что был необычайно силен, но и потому, что был изобретателен в бою.

Уже тринадцатилетний Алкид никому из взрослых воинов, с которыми ему приходилась состязаться, не уступал в битве с оружием или в борьбе, однако и особенным бегом он никогда не пренебрегал и так об этом после свершения главных своих подвигов всегда сопровождавшим его юношам говорил:

— Сейчас уж немногие знают, что это я изобрел бег в полном боевом вооружении: в медных латах со шлемом и поножами, с коротким мечом на бедре и семикожным щитом на спине, с луком и колчаном со стрелами за плечами и с длинным копьем в 14 локтей в руке. Теперь этот бег с тяжелым оружием называют «бегом гоплитов». А вот бег гоплитов еще и с медной палицей или просто с тяжелой дубиной и сейчас, как вы знаете, называют в мою честь «тяжким бегом Геракла». Дубину для своего тяжкого бега я вырезал из дикой оливы, которую нашел на берегу Саронийского залива, хотя некоторые говорят, что ее я привез к эллинам из северной страны гипербореев, а на берегу Саронийского залива посадил ее в землю. Какое это было дивное время! Я мог пробежать три сотни стадиев в полном вооружении с копьем в одной руке и дубиной — в другой. Потом, весь в пене, я скидывал все и бежал, что было сил дальше в одной набедренной повязке до тех пор, пока не валился с ног в полном изнеможении.

В эти годы Алкид пытался приучить себя переносить острую боль для чего он не раз просил брата Ификла бить его палкой изо всех сил в разные места голого тела. Ему удалось научиться длительное время переносить довольно сильную боль и короткое время — любую, даже саму острую боль.

Будущий царь воров сын Гермеса и спесивой Хионы Автолик (одинокий волк) учил Алкида основам кулачного боя. Вскоре сыну Зевса не было равных в кулачном бою потому, что, обладая огромной силой, он не пренебрегал искусством боя, старательно изучая приемы, изобретенные богом воров и атлетов Гермесом. Вскоре мощный отрок Зевеса из боязни убить противника, когда он сражался в полную силу и из боязни привыкнуть щадить противника, если сражался не в полную силу, оставил кулачный бой и панкратион, в котором запрещалось лишь кусаться и бить по горлу и по глазам. Однако в чистой борьбе он еще долго соревновался, стараясь не калечить противников.

Царь Эхалии Эврит, изучавший науку стрельбы из лука у самого Стреловержца, взялся обучать Алкида этому необходимому воину искусству, и всего через год будущий величайший герой сумел превзойти большинство известных лучников. Однажды он смог с расстояния в 40 локтей несколькими стрелами расколоть на две равные части другую стрелу, закрепленную на щите. Учитель и ученик на долгие годы станут большими друзьями, но по воле старой Ткачихи их дружба для обоих закончится трагически.

Юность

32. Алкид в приступе безумия убивает учителя Лина

По настоятельной просьбе Алкмены, страстно желавшей, чтобы ее сын, как все мальчики его возраста сначала обучался грамматике, затем в палестре и гимнасии, Алкид пошел в школу. Несмотря на природный ум, обычная учеба выделявшемуся телесной силой отроку давалась нелегко, главным образом потому что он не умел и не хотел подчиняться, ведь трудно чему-то научиться, если не хочешь. Поэтому нанятый в качестве домашнего учителя строгий спартанский воин, качая головой, не раз про него говорил:

— В единоборстве перворожденному сыну Алкмены не будет на земле равных, но настоящий воин из него никогда не получится, ибо для истинного воина очень важно уметь не только командовать, но и подчиняться. Даже скипетроносцы цари — люди, вскормленные самим Зевсом — должны уметь подчиняться, если не собранью народа, то уж, точно — закону.

Алкид же, как знаменитый царь воинственного Лакедемона Агасикл, любивший внимать мудрецам, говорил, глядя в упор на своего учителя ясными голубыми глазами:

— Я мог бы без слов подчиниться только родному отцу и то не всегда. Тебе же и другим учителям я подчинюсь только в том, с чем сам я согласен.

Амфитрион, узнав о таких ответах приемного сына, тоже много раз пытался его вразумить:

— Сын мой милый. Говорят, не делать никакому уступок в жизни есть первый признак безрассудства. Ну постарайся же понять, что подчиняться должны все, и все кому-нибудь обязательно подчиняются. Малый ребенок — матери и кормилице, отрок — отцу и учителю, эфеб — гимнасиарху, юноша — его поклоннику, а муж — начальникам, начальники — царям, а те — народным собраниям, законам. Все, без всяких исключений, подчиняются богам и Мойрам. Так что никто не оказывается безначальным и совершенно самостоятельным.

Однако все уговоры и увещевания были напрасны. Однажды Амфитрион по просьбе милой супруги для обучения пению и игре на кифаре пригласил для своих сыновей Лина — одного из лучших учителей Эллады сына лучезарного Аполлона и брата божественного певца Орфея, спускавшегося в край печальных теней за возлюбленной супругой Эвридикой, безвременно умершей от случайного укуса змеи.

Некоторые говорят, что пению и игре на кифаре Геракла учил сын легендарного певца и поэта Мусея Евмолп (хорошо поющий), а фиванец Лин, сын Исмения, приобщал его к изучению изящной словесности.

Прославленный Орфей завещал Евмолпу таинства своих оргий и потому Лин часто его замещал. Однажды, в отсутствие Евмолпа, Лин стал обучать Алкида бряцанию на кифаре не так, как Евмолп, и ученик, не желая переучиваться, отказался слушаться Лина. Учитель, как и большинство воспитателей в таких случаях, ударил специально предназначенной для этого палкой ученика по руке за неповиновение и упрямство.

Алкид подскочил, как ужаленный, на лице его появился звериный оскал, на губах выступила пена, глаза под низким лбом безумно пылали. Он с диким воплем подскочил к учителю и так ударил его кифарой в висок, что тот тут же на месте скончался.

Ученики вспоминали, что, когда Алкид пришел в себя, он ничуть не раскаивался в убийстве учителя, наоборот, он довольно всем говорил:

— Он сам во всем виноват. Я еще в спартанской палестре поклялся, что никто безнаказанно больше меня никогда не ударит, и свою не ложную клятву сдержал я. Пусть все знают, что ожидает каждого, кто на меня руку поднимет.

Клавдий Элиан говорит, что Лин учил мальчика Геракла играть на кифаре и, когда тот взялся за дело неловко, рассердился, в ответ на что раздраженный Геракл ударил учителя плектром (пластинка или кольцо с «когтем», надеваемое на палец для игры на струнном инструменте) и убил.

Диодор говорит, что Лин имел много учеников и из них три самых известных: Геракл, Фамир и Орфей. Из этих троих только Геракл, который учился играть на лире, был не в состоянии воспринимать то, чему его учили, из-за душевной тупости или из-за пренебрежения Музами, и однажды, когда Лин, как было принято, наказал его за лень и тупость палкой, тот рассердился и убил своего учителя одним ударом лиры по голове.

33. Суд над Алкидом

Домочадцы Амфитриона говорят, что, он, узнав о предстоящем суде над Алкидом, по привычке долго тер раздвоенный кончик носа, пытаясь придумать, как спасти приемного сына от суда и не придумал ничего лучшего, как обратиться к судье с таким предложением:

— Я согласен заплатить большую пеню родственникам Лина за сына, только бы избавить его от суда, дабы людская молва не разносила о нем недобрую славу, чтобы каждый не мог говорить о нем дурно.

Однако судья ответил Амфитриону твердо:

— Будет справедливее, если дурное будут говорить о твоем сыне, убившем учителя, чем из-за него — о нашем суде!

Когда Алкида все-таки привлекли к суду по обвинению в преднамеренном убийстве, Амфитрион не сдался. Желая спасти Алкида от сурового приговора, он всячески затягивал судебный процесс, прибегнув к помощи Амфилогиая (Судебные тяжбы).

Некоторые говорят, что Алкид, узнав, что отец пользуется помощью Амфилогиая, наоборот, сделал все, чтобы суд состоялся и как можно скорее. Несмотря на врожденную боязнь публичных выступлений, он по необходимости, владеющей миром, выступил на суде, сам себя защищая. Глядя куда-то вбок голубыми глазами из-под насупленных бровей, он с пунцовыми щеками и ушами быстро, как заученный урок, сказал в своей защитительной речи:

— Закон, прославленного своей справедливостью Радаманта, гласит, что тот, кто ответит ударом на несправедливый удар, не подлежит никакому наказанию. А Лин первый меня несправедливо ударил.

Алкид был уверен, что после такой короткой, но взывающей к справедливости речи, его освободят от всякой ответственности. Однако обвинитель на том суде заявил:

— Да, справедлив вырезанный на бронзе закон Радаманта. Номос (закон) охраняет по законам живущих, оберегает от всяческих бед, беззаконным же — тяжкая кара! Обвиняемый в убийстве Алкид в своих словах правды путь изменил и намеренно солгал в показании. Его удар нельзя оправдать! Это он учителю нанес несправедливый удар, ведь тот не только вправе, но и обязан был наказывать своих учеников, в том числе специальной палкой, предназначенной для нерадивых, тупых и ленивых. Если ж ученик не слушается и дерзит, то даже его родители скажут, что его необходимо не палкой бить по рукам, а нещадно пороть. Страшно подумать, что с нами будет, если ученики будут своих учителей убивать за справедливое наказанье. Дисномия (беззаконие) грозит нашему славному городу тучею горестных бед. Поэтому Алкида необходимо изгнать на 10 лет из нашего гордящегося справедливостью города.

Суд единогласно принял сторону обвинителя, и сын Алкмены и Зевса был осужден. По приговору суда он отправился в первое в своей скитальческой жизни изгнание, которое обычно служило и тяжким наказанием, и своеобразным очищением от скверны убийства.

Другие утверждают, будто Алкид сам себя избавил от самой процедуры суда, бежав на Киферон, оглашаемый неистовым криком беснующихся вакханок, и потом так об этом заносчиво говорил, синими сверкая очами:

— Только полный дурак сам пойдет на судилище, на котором его могут признать виновным. Глупо спасаться от приговора, и от ужасной молвы потом бегать, когда можно спастись от самого суда, как тогда я и сделал.

Некоторые люди, из тех, кто близко в то время знал Алкида, утверждают, что он убил Лина в приступе яростного безумия, при этом учитель был виноват только в том, что изругал своего ученика за лень и нерадивость. Однако эти сведущие люди говорят, что вины Геракла в этом нет, ибо приступы бешеного безумия свойственны всем великим героям, ведь в бою, благодаря исступленной ярости воителя, истинный герой становится совершенно бесстрашным, нечувствительным к боли и потому неуязвимым для врага. Со временем, когда могучий отпрыск Кронида стал величайшим героем Эллады, эти приступы случались все чаще, но люди по разным причинам предпочитали о них молчать.

34. Первое изгнание

Итак, по приговору суда или вообще без суда по собственному решению, или по решению Амфитриона четырнадцатилетний Алкид отправился на дальние луга на высокой горе Киферон к пастухам, где он оставался, пока ему не исполнилось восемнадцать лет.

Алкмена не хотела так рано отпускать сына и не единожды мужу упрямо твердила:

— Горе мне беспросветное! Видно, не на счастливую долю, Алкида так мучительно родила я в этих чертогах! Ведь он, хоть телом силен, но умом еще совсем мальчик, а его уж на изгнание осудили! Учитель тот, что случайно погиб, его палкой первый несправедливо и жестоко обидел. Обвинителю и судье наверно обоим приятно даже отроков на бедствия осуждать, доброго слова они никогда людям не скажут. Не согласна я сына надолго от себя отпускать. Амфитрион, давай его лучше спрячем, а потом, когда все забудут о Лине, он будет жить, как будто ничего не случилось.

Амфитрион все время морщил и почесывал свой раздвоенный нос и каждый раз с болезненным раздраженьем откликался супруге:

— Будь справедливой Алкмена, хоть ты и мать. Вспомни, как он в 8 лет в спартанской палестре ирэну локоть до кости прокусил и тот чуть не умер. Потом извиняться он отказался, педономам дерзил и грозил, что, когда вырастет Спарту сожжет и стены палестры сравняет с землею. Теперь вот он Лина убил только за то, что тот его палкой по пальцам ударил…, боюсь, как бы его необузданный нрав здесь, у нас не привел к еще большему насилию. Ификл боится хоть в чем-нибудь ему возразить, да и сам я опасаюсь его бешеной силы. Пусть несколько лет он на Кифероне с нашими пастухами побудет, перебесится, успокоится… а там, глядишь и подарки невесте надо будет готовить… Так, что, жена, занимайся лучше рабами, хозяйством и кухней, а сыновья уже выросли, раньше, до учебы надо было тебе заниматься их воспитанием.

Сыну приемному Амфитрион на прощанье сказал, почесывая то нос, то затылок:

— Во имя родовых святынь и прав отца иль воспитателя, как бы ты меня не называл, — три главных добродетели, мой сын, ценить всегда ты должен: свято чтить бессмертных, родителям почтенье воздавать и соблюдать закон Эллады и богов. Так поступая, ты венец стяжаешь нетленной яркой славы. Если сможешь ты внять и следовать этим отцовским советам, то, я уверен, будешь в жизни счастлив.

Тут Амфитрион вспомнил, что забыл сказать в своей заготовленной заранее прощальной речи, что самая совершенная из всех добродетелей — справедливость, но исправляться не стал; он еще больше сморщил нос и, махнув рукой, подтолкнул приемного сына к выходу.

Оказавшись среди пастухов, Алкид быстро мужал, и скоро первый пушок, давно осенивший крепкий его подбородок и впалые щеки, превратился в короткую кудрявую бородку. Об этом времени сам Геракл потом так говорил:

— Один из пастухов на горном хребту Киферона в молодости учился не только в гимнасии, но и в эфебии. Мы с ним подружились, и я получил от этого пастуха немалые знания по философии и астрономии. Так, что это не про меня говорят, что он состоит из одних мышц и только кулаками умеет работать, хотя, конечно, многое я подзабыл, ибо все уменья приходят в негодность, если их не использовать. Мне же Ткачиха выпряла долю землю очищать от чудовищ, а не в спорах словесных время попусту тратить.

Некоторые говорят, что лучший учитель Эллады сын океаниды Филиры и Крона мудрый кентавр Хирон, частью бог, частью конь, учил Алкида разным наукам. Вкусив от корней познания, двухтелый Кронид преодолел природную грубость своего дикого племени, просветил свой характер нравственностью и знанием и сделался самым знаменитым воспитателем и учителем всей просвещенной Эллады.

Однако мудрый Филирид учить-то учил, но чему научил Геракла никому не известно. Он никогда не был ни настоящим философом, ни целителем, ни астрономом и не преуспел ни в каких других науках. Находясь у киферонских пастухов, Алкид научился животных пасти и мастерски их свежевать, ну и кое-чему другому, ведь к ним он попал уже в 14 лет.

К владельцам шалашей, сделанных пастухами удобно и прочно, каждую ночь приходили их подруги, словно нимфы-невесты юные и веселые. Деметра златая Владычица вскормила их сыром овечьим, плодами и хлебом, сладостным красным вином и медовыми сотами. Фиалковенчанная Афродита овеяла лица их красотой и улыбками милыми, волоокая Гера этих дев одарила умом, Артемида — стройностью стана, Паллада Афина их обучила искусству во всяческих женских работах.

В отдаленье от прочих по ночам в своем шалаше пребывал одиноко Алкид, от богов, кроме силы, еще особую мужественную красоту получивший. Несмотря на мощные плечи и широкую грудь, у юного пастуха была тонкая талия, густые кудрявые русые волосы на небольшой голове и такая же еще ни разу не бритая бородка на румяных щеках, — все признаки прелестнейшей юности. Если бы не сильно выступавшая нижняя часть лба с надбровными дугами, пятнадцатилетнего Алкида можно было бы счесть настоящим красавцем. Но этот лоб, тяжело нависавший над голубыми глазами, пока не портил его лица, а лишь делал его несколько старше, придавая ему вечно озабоченный и упрямый вид.

35. Ианта

Никто из смертных не говорит о том, как Алкид стал настоящим мужчиной. Лишь Музы, дочери Зевса, обитающие то на Олимпе, то на горе Геликоне хором сладкоголосым дружно поют, как Геракл, неутомимый всегда в делах Афродиты, первый раз стал мужчиной и как звали его первую девушку.

В один из теплых летних вечеров по своему шалашу Алкид, как всегда, перед сном одиноко ходил взад-вперед, мелодию на кифаре самую простую бряцая (так и не научился он ни петь, ни играть хорошо) и уж собирался, как обычно, перед сном сразиться рукой с Афродитой. Он всегда сражался с богиней любви только левой рукой, ибо она ближе к сердцу; в ней больше нежности и упоения, чем в мощной напарнице правой.

Вдруг возникла внезапно перед ним стройная дева, одна из тех, что к взрослым пастухам по ночам приходили. Дева была среднего роста с талией тонкой и грудью небольшой, но высокой. У нее были чудесные пышные волосы, украшенные венком из благоухавших свежих цветов. Под пеплосом тонким, полупрозрачным, ярко блистали на молодом теле упругом витые запястья из бронзы и пряжки. На смуглой шее точеной длинное ожерелье из зерен янтарных свисало, опускаясь в ложбинку между выпуклых, как кидонские яблоки, белых грудей.

Непонятное волнение вдруг овладело Алкидом, и он, опасливо глядя на деву из-под тяжелых низких бровей, слова такие начал ей лепетать, впервые в жизни, слегка заикаясь:

— Радуйся, дева, в мое лесное жилище входящая!.. Кто бы ты ни была, но ты похожа на одну из пышноволосых блестящих Харит, что бессмертным жизнь делают радостной и веселой… Или ты прелестная нимфа — невеста — из тех, что населяют тенистые рощи лесистого Киферона и в хороводах прекрасных пляшут вместе с буйными богами лесными сатирами?.. Если ты Артемида, то, где же твой изящно изогнутый серебряный лук, который сделал колченогий кузнец, отложив в сторону Посейдоновы ясли?.. Нет! Больше всего ты на милоулыбчивую Афродиту похожа, которая, как и ты к пастушьим пришла шалашам и там Анхиса нашла и потом от него знаменитого героя Энея родила.

Алкид тут весь покрылся густым румянцем, но, недовольно тряхнув головой, постарался со смущением справиться и быстро воскликнул:

— Я для тебя на этом высоком холме, отовсюду открытом для взоров, жертвенник пышный воздвигну и буду на нем обильные жертвы тебе приносить.

Должно быть прав был Еврипид, когда сказал, что поэтом Эрот делает даже того, кто от природы чужд Музам — так витиевато Алкид никогда еще к деве не обращался. Дева же, бойко стреляя в Алкида лукавыми черными с искринкой глазами, живо ответила:

— Радуйся, юный Алкид! Из пастухов всех наиславнейший! Нравится мне, что меня приравнял ты к бессмертным, но никакая не нимфа я, не Харита, и тем более не богиня прекрасная самая, я дева простая. Женщина родила меня, и я грудь ее сосала в младенчестве, и потому смерти подвержена я. А зовут меня все Ианта, что значит лиловый цветочек. Я подружка одного из твоих товарищей — пастухов. Милый мой весь день много трудился, а вечером напился вина медосладкого и сейчас спит, как убитый, а лиловый цветочек только распустился, и спать не хочет совсем — очень уж вечер хорош. Вот почему в твой открытый шалаш без приглашения я вошла.

Во входное отверстие шалаша проникали серебристые лучи царицы ночи, дарящей мягкий свет, с рожками бычьими Месяцем, бесцельно бродящим в ночи небожителем вечным. Стояла звенящая тишина. В радость Луне тишина и покой, невыразимой прелестью блещет высоко в небе она, носящая дивные рожки, ночи чарующее украшенье, в пеплосе тонком медленно кружит она, межзвездная дева.

Алкиду казалось, что, неслышно ниспадая на землю, лучи глядевшей сверху бледной Селены сплетались между собой в дивные причудливые узоры, придавая теплой летней ночи приятную таинственность и волшебное очарование, от которого его замирающее сердце сладко томилось.

36. Алкид становится мужчиной

Видно, не хотела Ианта в такую чудесную ночь время зря тратить и, взор нескромный потупив игриво, взяла она Алкида за руку и повлекла к его одинокой постели. Рядом воссели они на прекрасно устроенном ложе из мягких шкур, убитых Алкидом пушистых зверей. Почувствовав прижимающееся к нему податливое упругое женское тело, юноша дернулся и слегка отстранился.

Молодая женщина от приятелей знала, что могучий телом Алкид еще девственник, воюющий с Афродитой рукой, и это ее ничуть не смущало. Она глядела в упор на него своими искрящимися от бесстыдного желания глазами и призывно улыбалась. Эрот источал нежную страсть из ее глаз, пробуждая сладостное упоение в душе юноши, и ее улыбка передавалась ему. Ианта распустила собранные на затылке в узел пышные волосы и медленно начала украшенья блестящие с тела снимать — пряжки, застежки, витые запястья для рук и ожерелье. Пояс потом распустила и сиявшую в ласковом лунном свете одежду с загорелого гибкого тела своего совлекла и кинула небрежно на теплую многодарную землю, кормилицу многих.

Алкид, как завороженный на Ианту глядел, на ее бесподобно красивые руки с браслетами, точеную шею и плечи, вьющиеся локоны, молодое лицо и полные тайны глаза, с которыми он старался взглядом не встретиться. Он тихо млел от охватившего желания сладкого, а когда увидел перед собой совсем обнаженную деву, затрепетавшее сердце его чуть не выскочило из груди и зашлось от вытягивающего душу восторга. Он поводил глазами вокруг, без конца то по сторонам озираясь, то всматривался в блистанье волос, поджидая, когда же смуглая шея и белые высокие груди из пышных прядей Ианты нагой засверкают в таинственно — серебристом свете луны. Он залюбовался грудями округлыми так, что у него дух захватило, ибо, нагие, они жгучими стрелами были эротов, направленными прямо ему в дрожащие руки! Как он жаждал сжать эти упругие гладкие полушария крепко руками, вдохнуть дурманящий запах здорового женского тела и прижаться к их розовым бутонам губами. Телом всем ее Алкид восторгался, не смея разглядывать только скрывавший сокровенную тайну женщины темный треугольник кудрявых волос в самом низу живота (тут в сторону пытливый взгляд отводил он стыдливо).

Алкид больше всего хотел Ианту нежно обнять и в зовущие губы поцеловать, но всегда мощные руки вдруг ослабли, а сомкнутые, никогда не целованные губы, никак не разжимались и мелко дрожали. И тогда он насупился, выступавшие вперед низкие брови нахмурив, и вдруг, неожиданно для себя с силой опрокинул податливую деву на спину. Словно горный медведь навалился он на Ианту всем своим мощным телом, но опытная в делах Афродиты дева не испугалась и не ощутила тяжести никакой, она чувствовала лишь огромное удовольствие и, крепко обняв юношу обеими руками, страстно целовала его в губы.

Много раз в течение этой пленительной ночи они сочетались сладострастными ласками на покрытом мягкими шкурами ложе, упругие ветви которого стонали и колебались, как в бурю.

В час же, когда пастухи на стоянку тихоходных протяжно мычащих коров пригоняют с тучными овцами к дому с цветами усыпанных пастбищ, крепкий сон, охвативший его под самое утро, Алкид по привычке без сожаленья отбросил. Ианты уже не было на его одиноком ложе, и он был благодарен деве за это. Не знал он, что после ночи такой надо деве сказать или что полагается сделать и боялся показаться неопытным и смешным.

Когда Алкид вышел из шалаша, ему показалось, что в утреннем ласковом солнце вся природа улыбалась счастливо, буйные пуская побеги зеленых растений, и в воздухе разносился аромат дыханья красочных ярких цветов.

По грубым шуткам пастухов, преследовавшим красного от смущения Алкида весь следующий день, было ясно, что они знали, где и с кем красотка Ианта ночь провела. Отношения между пастухами и их подружками были простыми, и на следующую ночь Ианта опять посетила Алкида, который теперь был не юношей не целованным, а ее мужчиной, исполненным кипучей отваги и пылкого мужества в сладких сражениях Киприды, любящей ласки, улыбки и смех. Молодая женщина посещала своего нового любовника всякую ночь, когда не была занята. Когда же Ианта не проводила ночь у Алкида, к нему являлась одна из ее милых подружек — всем им хотелось испытать сладкую доблесть необычного ростом и силой юного пастуха в брачной постели.

Алкид не однажды потом своему племяннику и другу возлюбленному так говорил:

— В то лето, когда мне было 15, как тебе сейчас, милый мой Иолай, наконец-то я стал мужчиной, давно я мечтал оставить сраженья с Афродитой рукой. Конечно, с дивной Иантой все ночи были прелестны, мне всегда было очень приятно, и все подружки были у нее хороши. Но, знаешь, друг мой, сердцу вечно не хватает чего-то, и потому и тогда, и потом по утрам, когда тайны все исчезали всегда зияла в душе какая-то пустота. Вот с тобой, милый, все по-другому, между нами нет низменных чувств, наша дружба нас возвышает и потому мы всегда стремимся друг к другу.

37. Алкид у Феспия

Живя до 18 лет среди пастухов на лугах лесистой горы Геликон, Алкид не раз слышал страшные истории о Киферонском льве. Этот зверь, живший в пещере на одной из непреступных диких вершин горного хребта Киферона, каждую неделю пожирал нескольких коров Амфитриона или Феспия, который был царем в славном южно — беотийском городе Феспии. Нередко жертвами этого льва становились и пастухи.

Услышав от одного из приятелей — пастухов о льве-людоеде, Алкид вдруг почувствовал острое желание с ним сразиться. Он быстро собрался, благо имущества не имел никакого и пошел в Беотийский город Феспий, который лежал у подошвы Киферонской горы Геликон, обиталища Муз со сладкими голосами и вечно цветущих Харит. Именно там в последнее время чаще всего видели ужасного льва — людоеда.

Явившись во дворец Феспия, сына легендарного афинского царя Эрехтея, Алкид увидел высокого роста, тощего, но еще крепкого светловолосого старика лет 60, с маленькими бегающими глазками и длинным горбатым носом. Пастухи про него говорили, что он был очень образованным и хитрым.

Феспий слышал историю о том, что фиванский Амфитрион был приемным отцом одного из двух сыновей по имени Алкид, а родным отцом его был, якобы, сам Громовержец. Он не очень-то верил этому, ибо знал, что многие цари корысти разной ради приписывали себе родство с могучими олимпийскими богами. Однако, увидев необычайную телесную крепость Алкида, царь сразу понял, что это не простой смертный и гостеприимно пригласил его остановиться в своем дворце. В зале, накрытом для пира, он, непрерывно окидывая Алкида бегающими глазами сверху вниз и обратно, сказал более, чем радушно:

— Радуйся, гость дорогой. Пищи нашей, прошу тебя не побрезгуй, вкуси! Только после того, как жажду искрометным вином утолишь и голод разной пищей насытишь, мы спросим тебя — что ты за человек и к нам прибыл зачем и откуда? В тебе не исчезла, я вижу, порода родителей славных и божественных предков. Род от царей ты, конечно, ведешь, скипетроносных питомцев Зевеса, захудалые родители таких, как ты, никогда не произвели бы на свет.

Алкид лишь мальчиком бывал на подобных пирах и покраснел, оказавшись на таком пышном пиру, да еще в самом центре внимания. Царь же положил пред ним лучший кусок бычьей жирной спины, своей рукой отделив от собственной большой доли. Отпрыск Зевеса в юные годы много есть не любил, вина почти не пил и потому насытился очень скоро. Только тогда исподтишка наблюдавший за ним Феспий, не скрывая интереса, спросил кто он и откуда. Алкид покраснел еще больше и так ему ответил:

— Кто родом лишь хвалится, тот чужим гордится, но я тебе скажу правдиво: я сыном прихожусь внучке Персея Алкмене и его внуку Амфитриону, а назвали меня Алкидом в честь деда Алкея, ныне царствующего в крепкостенном Тиринфе. Из Фив 4 года назад, понуждаемый необходимостью, я ушел пасти отцовские стада на хребет Киферона… после несчастного случая с учителем Лином… К вам же, сюда я явился, чтобы убить льва-людоеда, которого называют все «киферонским».

— Боги бессмертные! Неужели в доме своем принимаю я правнука прославленного героя Персея, могучего зевсова сына, отрубившего голову ужасной Медусе-Горгоне?! Значит ты праправнук самого Олимпийца, пространногремящего Метателя молний?

Алкид покраснел, как мальчишка и прикрыл горящее лицо рукой, словно желая что-то утаить, но потом тряхнул головой и быстро сказал:

— Мать моя говорит, что за 9 месяцев до моего рождения во сне она была с Зевсом.

— Боги великие! Значит, правду тысячеустая молва говорит, что ты родной сын Громовержца?!

— Я никогда не видел Владыку Олимпа. Если ж он и вправду отец мне, то таких сыновей у него, говорят, очень много…

Сказал не уверенно сын прекрасноволосой Алкмены, крепкий теребя подбородок. Феспий же, шмыгая длинным носом и бегая глазками, быстро затараторил:

— Хоть Зевс и отец всех бессмертных и смертных, но такой исполненный истинной доблести сын, как ты, у него, конечно, только один! Это я говорю не из лести лукавой, а вполне справедливо — ведь я вижу своими глазами, как силой огромной тебя боги одели! Думаю, при встрече с тобой несдобровать киферонскому льву-людоеду. Много он уже людей погубил, особенно пастухов, но ты не спеши, ведь поспешность может стать причиной гибели охотника, а не зверя. Умные люди говорят: всему свое время. Поживи у нас, осмотрись, с дочерями моими познакомься поближе, их у меня целых 50 и все красавицы. Выследи кровожадного льва, а потом я тебе дам в помощь охотников, хоть и не таких сильных, как ты, но опытных в львиной охоте, и вместе, если Мойра поможет, ужасного льва вы одолеете… Ну, а теперь, когда Нюкта черными крыльями всю землю объяла, не пора ль нам всем в постели отправиться, чтоб сладостным сном насладиться.

38. 13-й подвиг

Говорят, каждое утро, к работе зовущее, Алкид отправлялся выслеживать зверя-людоеда, а пировать и ночевать приходил во дворец Феспия, отца 50 дочерей, рожденных толи плодовитой Мегамедой, дочерью Арнея, толи разными женами — по свидетельству самого Феспия.

Царь не только гостеприимно принимал Алкида в течение пятидесяти дней, но и в первую же ночь после пышного пира, любезно предложил гостю нарочно заплетающимся, будто от вина, языком:

— Друг мой юный! Прости мою простоту и откровенность. Ты сейчас пойдешь спать, но, если хочешь спать не один, то можешь разделить ложе с моей старшей дочерью Прокридой, которой давно уж пора замуж. И я, и она будем этому только рады, даже, если ты пока не надумал твёрдо жениться.

— Да, мне жениться еще слишком рано!

Быстро сказал Алкид, но не смог сдержать похотливый блеск голубых глаз. Увидев, как загорелись желанием глаза гостя, Феспий довольно шмыгнул своим длинным носом. Вдруг неожиданная хитрая улыбка сморщила его губы, и он уже уверенно продолжил:

— У меня 50 дочерей, и все, заметь, — от разных жен. Так вот, скажу откровенно — я очень боюсь, что им достанутся безродные и хилые женихи, от которых родятся такие же хлипкие внуки. Поэтому, если даже ты не женишься ни на одной из моих дочерей, то все равно попрошу тебя сделать так, чтобы они родили от тебя сыновей, и я тебе за это всю жизнь буду благодарен. Признайся, ведь тебе по сердцу такие мои слова?!

Алкид был на небе от такого предложения царя. Некоторые говорят, что каждую ночь на ложе Геракла приходили по одной, а иногда и по несколько дочерей Феспия. Все, кроме одной, Феспиады были очень веселыми, и Алкиду было с ними легко и приятно. Так от него забеременели все дочери Феспия, кроме одной, отвергнувшей его. Имя той, которая отвергла ненасытную любовь и ласки Геракла, не сохранилось, но известно, что она осталась девственницей до самой смерти, служа потом жрицей в феспийском святилище Геракла. Поэтому до сих пор феспийские жрицы должны быть непорочны, как Пифия в знаменитом Дельфийском храме Аполлона.

Григорий Назианзин иронически называет плотские отношения Алкида с дочерями Феспия тринадцатым подвигом Геракла, а Климент Александрийский говорит, что Зевсов сын Геракл растлил пятьдесят дочерей Феспия всего за одну ночь, став сразу и совратителем, и женихом девушек. Не без основания поэты называют его дерзким и нечестивым. Пожалуй, будет долго рассказывать о разных его прелюбодеяниях с юными девушками и развращении мальчиков, когда он стал знаменитым героем.

Отец Ор Ликабант (круговорот года) обошел три четверти круга, и через девять круговратных месяцев в один день 49 Феспеид родили от юного героя 51 сына. Две сестры родили Гераклу по два сына: старшая Прокрида родила близнецов Антилеона и Гиппея, а младшая родила еще двух близнецов, имена которых не сохранились.

Сыновья Алкида, еще не получившего имя «Геракл», в отличие от его будущих знаменитых потомков от второй законной жены Деяниры, названных Гераклидами, получили общее имя Феспиады от дочерей Феспия. Когда Феспиады возмужали, Геракл узнал оракул, в соответствии с которым, ему надлежало отправить переселенцев на Сардинию, а во главе их поставить своих сыновей, рожденных дочерями Феспия. Послушный неизбежной Судьбе, Геракл отправит сыновей Феспиадов основать поселение на Сардинии.

39. Убийство Киферонского льва

Алкид из юношеского хвастовства отказался от помощи выделенных Феспием помощников в охоте на льва, сказав, что не хочет рисковать их жизнями и убьет зверя в одиночку. После многих приятных трудов на брачном ложе с Феспиадами в течение 50 ночей, Алкид, наконец, встретился с Киферонским львом-людоедом.

Когда юноша услышал рядом с собой грозный львиный рык, подобный близким раскатам грома, сотрясающего землю, он на месте словно застыл, колени под ним предательски подгибались.

— Почему я отказался от помощи бывалых охотников?! Я даже не знаю львиных повадок. О боги! Как мне быть?!

Вопрошал Алкид сам себя, досадливо морщась. Он озирался по сторонам, ища глазами какое-нибудь укрытие, где от льва спрятаться можно, но на горной вершине, где было его логово, не было ни высоких кустов, ни дерева крепкого. На небольшом плато перед чернеющем входом в логово глазам юноши предстало ужасное зрелище: песчаная земля вокруг была темно-бурой от крови, повсюду валялись белые и серые кости, среди которых было много и человеческих. И тут он увидел в стадие от себя появившегося из-за высоких кустов огромного рыжего льва. Лев тяжко ступал, волоча за ногу, зажатую в окровавленной пасти, бессильно, словно тряпичная кукла, свисавшего человека. Зверь тоже заметил Алкида и, медленно положив добычу на землю, поглядел на него свирепыми глазами и начал зубами рвать окровавленное тело своей добычи на части. Зверь утробно заурчал и начал громко хрустеть костями, изредка поглядывая на зевсова сына немигающими желтыми глазами.

У Геракла совсем ослабли колени, и он одной рукой оперся на копье, а другой схватился за каменный выступ. Голова Алкида повернулась назад, а глаза с робкой надеждой посмотрели на тропинку, ведущую вниз. Он попробовал сделать шаг назад, но ноги не держали. Лев, заметив движенье Алкида, должно быть, почувствовал животный страх человека и посмотрел на юношу холодными, бесстрастными желтоватыми глазами и оставил добычу. Зверь впился огромными когтями в землю, одним движением присел на мощные задние лапы и свирепо зарычал, явно готовясь к нападению. Лев чувствовал себя здесь настоящим хозяином, он, хлеща себя по бедрам хвостом, тяжелой поступью уверенно стал приближаться к Алкиду, и в его желтых звериных глазах сыну Алкмены виделась лишь свирепая дикость, сулящая ему страшную смерть.

И тут вдруг лицо Алкида преобразилось. Грозно сомкнулись на переносице брови, глаза загорелись, дрожащие губы его приоткрылись, и зубы обнажились в хищном оскале. Юноша широко размахнулся и кинул в бегущего к нему зверя копье. Не подвели Алкида ни глаз, ни рука — бросок был и сильным, и точным. Медное жало копья громко стукнулось в львиный лоб точно над глазами, но отскочило и далеко оно в землю впилось, длинным древком сотрясаясь. Оказалось, бесполезным копье, точно брошенное многомощной рукою — зверь лишь озлобленно несколько раз мотнул головой от удара копья и потом продолжил тяжелый свой бег.

Расстояние между юношей и бегущем к нему львом быстро сокращалось, рука Алкида, уже схватившая висевший на перевязи короткий спартанский меч, вдруг сама метнулась к суковатой дубине, случайно оказавшейся рядом. Лишь только Алкид успел размахнуться, как увидел голову зверя прямо перед собою и тут же нанес по ней страшный удар, целясь в окровавленную царапину на лбу, нанесенную медным острием копья. От такого мощного удара дубиной летящего зверя, который весил раза в три больше Алкида, отбросило в сторону, и он, ломая кусты, с треском грохнулся на землю. Амфитрионид в приступе ярого бешенства подскочил к льву и обрушил на его голову и бока еще много ужасных ударов крепкой дубиной так кстати оказавшейся рядом.

Когда тяжело дышавший герой опомнился, то увидел перед собой бездыханную тушу громадного желтого зверя, с размозженной головой, рядом лежали смешанные с землей мозги и мелкие кости и валялась измочаленная дубина. Низкие брови юноши приподнялись, а уголки губ опустились, когда он увидел совсем не обильную лужицу крови, вытекавшую из — под огромной туши. Отдышавшись, Геракл сильно пнул зверя в бок, чтобы убедиться в том, что тот мертв, а не ранен и только после этого, вынув нож, стал снимать шкуру с еще теплого зверя. Это оказалось не труднее, чем освежевать шкуру быка, что он не раз делал с пастухами. Промыв львиную кожу в ручье, юноша повесил ее себе на плечи так, что с одной стороны была голова и передние ноги, а с другой стороны — задние ноги и хвост. Шкура была сырой и тяжелой, но Алкид ее не оставил и устало зашагал во дворец Феспия.

40. Пир у Феспия

Алкида с львиной шкурой на плечах люди встретили, как истинного героя, и вечером в его честь был устроен пышный пир, который долго будет он помнить, как лучший пир в своей жизни. Просто пиром или пирушкой греки называли ежедневные вечерние обеды, на которых собирались родственники и приглашенные хозяином люди. По случаю всенародных праздников устраивались пышные пиры, на которые приглашалось множество гостей, готовились разнообразные блюда из мяса разных животных, дичи и рыбы, приглашались певцы, музыканты, хороводные плясуны и просто танцоры.

К этому пышному пиру Феспий велел двенадцать жирных баранов зарезать, двенадцать свиней белозубых и двух огромных быков круторогих. Когда широколобых быков привели для закланья, Алкид вызвался сам их жизни лишить. Широко размахнувшись новой дубиной, он в крепкий лоб поразил одного из быков, а другого, разгорячившись, свалил с ног в ухо, ударив размашисто кулаком, туго обмотанным сыромятной кожаной лентой. Быки по очереди прекратили дыхание тяжкое и, замертво рухнув, как подкошенные, шумно в землю рогатыми головами воткнулись.

Юный Алкид еще не любил в те незабвенные годы кровь проливать даже домашних животных, и медной секирой по шеям толстым, громадным рубили другие. Они же, быков заколов, шкуры умело содрали, мясо на части разъяли и священные бедра сложили, покрыв их в два слоя обрезанным белым распластанным жиром, и мясные обрезки на них возложили. Костры в это время уж ярко пылали. Тучные бедра сожгли на костре из сухих и безлиственных сучьев, потроха проткнули и стали держать над пылавшим Гефестом, щедро багряным вином окропляя. Следом за тем, как бедра сожгли и отведали потрохов жертвы, свежего мяса куски божественной солью посыпав, вертелами проткнули и сжарили их на красных углях осторожно после того, как дрова догорели и желтое пламя погасло.

Это был поистине не забываемый пир. Алкиду предложили возлечь на одном апокли́нтре с царем, на месте, которое всегда оставалось свободным. Некоторые рассказывают, что место у юного героя оказалось почетнее царского. Феспию, как и другим прислуживали звонкоголосые вестники, и только Алкиду прислуживали царские красавицы — дочери. Одна поставила перед ним прекрасный кувшин золотой с рукомойной водою, другая — глубокий серебряный таз для умывания; третья и четвертая долго натирали мятой и другими благоухавшими травами часть большого стола перед ним, пятая кубки там поместила златые. Хлеб положила перед Алкидом Феспиада шестая, кушанья разные на блюдах серебряных принесла дочь седьмая. Обычно на пирах вино разливал один из благороднейших юношей, но тут по приказу Феспия было сделано исключение, и две Феспиады постоянно сзади героя стояли и с разных сторон сильно разбавленное вино ему подливали, которое юный герой пил очень помалу и редко. Прекрасные девы, влив в кратер напиток до самого верху, потом его по кубкам разлили. Алкид же, забыв про еду и вино, блаженно оглядывался вокруг.

Лишь Алкид и Феспий возлегали за своим столом на единой скамейке, ибо никому, кроме царя, не позволялось возлегать за столом, если только он в этот день в одиночку не убил без сетей, одним копьем, взрослого льва иль огромного дикого вепря.

Все собравшиеся на пиру, включая царя Феспия, почтительно ждали, когда Алкид начнет первым есть, а он долго этого не понимал, пока ему старшая феспиада Прокрида об этом тихонько на ухо не шепнула. Быстро к еде голодный юноша обе руки протянул, и только после этого руки к пище прекрасной другие пирующие протянули. Все весело пировали, и не было в том честном пиру обделенных. Алкида же особо ценной хребетной частью быка Феспий почтил, повелитель многих мужей, скипетр, имевший от Зевса; такую же часть второго быка царь оставил себе.

После того как желанье питья и еды все утолили, другим страстным желанием зажглись сердца пировавших. Главной целью всякой пирушки было насладиться вином, которым славилась солнечная Эллада. Однако на пирах, не забывали и о других удовольствиях. Пришла очередь музыки и плясок — этого пленительного наслаждения всякого пышного пира. Феспий дал знак рукой, и стройные юноши и цветущие девы, желанные многим, как подверженные неистовству искусные плясуны Корибанты, резво выбежали плясать, в хоровод круговидный, чтобы почтить Терпсихору, любезно сплетясь друг с другом руками. Под нежный наигрыш флейт и мерные звуки кифары вели хоровод, называемый «ожерелье», юноши, выполняющие сильные телодвижения, — в будущем они пригодятся им на войне; между ними следовали девушки, поучающие всех благопристойности, и таким образом как бы сплеталась цепь ожерелья из девичьей скромности и юношеской доблести. Стремительно они на резвых ногах в хороводе кружились и так же легко и свободно, как в гончарном станке крутится колесо под рукою привычной, если горшечник захочет проверить, насколько хорошо оно вертится.

Дочери Феспия по очереди, старшинство соблюдая, на время покидали хоровод, чтобы подойти к возлежавшему Алкиду и пригласить его танцевать, однако новоявленный герой с густо покрасневшим лицом всем отказал, сетуя на больную ногу, которую, якобы, растянул на охоте. Багровый Алкид неподвижно лежал, насупив низкие кустистые брови и с нескрываемой завистью глядя на танцующих, негромко шептал милому сердцу:

— Ну, почему я не научился плясать?! Даже воинственные спартанцы обучаются пляске не меньше, чем боевому искусству. Закончив рукопашную, юноши всякий раз завершают состязание пляской. Флейтист усаживается в середине круга и начинает наигрывать, а юноши показывают искусство свое танцевальное и песнь поют посвященную Аресу и Афродите. Эх, если б не наглый Лин и я б научился и петь хорошо, и плясать, и на кифаре бряцать. Был он слишком надменный самонадеянный и бить учеников всех любил и командовать ими, а я себе бить никогда никому не позволю. И все же как обидно и жалко, что я не могу вместе со всеми плясать. А может попробовать? — Нет, очень мне страшно, что я слишком большой и неловкий, ноги девушкам могу отдавить, они от боли будут громко кричать, и все надо мною будут смеяться.

Алкид, поджав с сожалением губы, пытался глядеть вполне равнодушно, как живо пляшут другие. Юноши и девушки ногами искусными в хороводе веселом то кружились, то развивались и плясали рядами, одни за другими, резвыми ногами землю искусно меся, а руками музыке в такт обнимали друг друга.

41. Песни в честь Алкида

Феспий, опытом умудренный, давно заметил, что виновник веселого празднества сам совсем невеселый, хоть и улыбается он, но пунцовые щеки его выдают, когда упрямо отказывается он от участия в хороводе. Царь все понял и когда Алкид отказался танцевать с последней его дочерью, он приказал глашатаю сказать во всеуслышанье, чтоб все вели себя тише, а приглашенного аэда (певец) Анфа к нему велел позвать:

— У кого там в кубке дно опять сухое? Наливайте мальчики резво полные кубки и чаши, но уж в последний раз. Только пьяное вино разводить трезвой водою никогда не забывайте. Мы — не скифы, не люблю и сам я пьянствовать как варвар и другим не позволю. Нет! За чашей следует петь или слушать, или беседовать мило. Позовите сейчас же Анфа — знаменитого кифареда к нам с нашим прославленным гостем, победившим сегодня грозного льва-людоеда, принесшего нам столько бед и несчастий.

Говорят, что еще при рождении Геликонская богиня возлюбила кудрявого Анфа, но и злом его одарила: зренья лишила его, подарив взамен ему славные песни. В мастерстве кифаредном, Анф был очень искусен и потому одержал однажды победу на играх Пифийских. Как только слепой певец занял свое почетное место рядом с царем и Алкидом, так сразу уважительно царь к нему обратился, глядя то на него, то на отпрыска Зевса бойкими своими небольшими глазами.

— Радуйся, друг мой любезный! Не зря говорят, что и без зренья блажен человек, если живущие на священном Парнасе Музы, что мысли богатство и вдохновение поэту даруют, любят его: как прекрасен из уст его льющийся голос! Анф, лучшему в мире кифареду Фебу подобный, ты знаешь так много песен, восхищающих душу, какими певцы восславляют блаженных богов, владеющих небом высоким и могучих героев, овеянных неувядаемой славой. Спой же в честь этого исполненного дерзостной доблести юноши ту из них, что по твоему мнению сейчас наиболее к месту.

И вот запел под кифару ведущий свой род от влекущих скиталицу — душу к священному свету Муз Пиерид и вождя их бессменного Аполлона, кифаред знаменитый, а все остальные с уважением его слушали молча. Несколько юношей в первой поре возмужалости, ловкие в плясках, разгоряченные танцами, опять выбежали на середину свободной площадки и стали ее ногами месить, музыке вторя, но Феспий, махнув строго рукой, дал им знак пляску быстрее закончить, и не были они не послушны владыке.

Пел божественный кифарист и певец, которому во вдохновенную грудь Муза вложила искусство чудесного пенья, о том, как на склонах Киферона лесистых страшный лев много лет когтями и клыками сокрушал шеи быкам и коровам и несчастных пастухов истреблял. И никто не мог этого грозного зверя убить, даже окруженного опытными ловцами и псами. Многих пастухов и бывалых охотников лютой смерти предал в своей силе уверенный лев, высокими горами вскормленный. Люди отовсюду в страхе бежали и себя в безопасности чувствовали только за высокой городскою стеною из камня. Так было, пока не пришел со львом-людоедом сразиться юный Алкид, сын прекраснолодыжной Алкмены и славного Амфитриона. Когда с грозным рыком, от которого в жилах кровь застывала, оскаливши пасть, выпрыгнул из чащи лев свирепый, не обратил он в бегство юношу с сердцем бесстрашным. Как зверь кровожадный гривой косматой ни тряс, как когтистыми лапами мягкую землю ни рыл, грозный рык испуская из пасти разверстой с клыками огромными, все равно он пал под могучим ударом дубины Алкида, осененной бледной красою дикой оливы. И вот на шкуру чудовища изумленные люди глядят и поспешают благодарно пожать победившую руку героя, не побоявшегося ради незнакомых ему людей своей жизнью бесценной рискнуть.

Так под кифару пел Анф, знаменитый певец, Алкиду, доблестному защитнику всего Киферона, спасителю от ужасного льва в громкой менодии (песня одного певца) заслуженную хвалу воздавая. Все, затаив дыхание слушали, обратив благодарные взгляды не к певцу, которому честь и почет воздавать все обязаны люди, а к виновнику торжества, который от всеобщего внимания опять покраснел совсем густо, как невинная девушка, услышав мужскую очень грубую шутку. Алкид недовольно сморщился, чувствуя, как горят его щеки и с силой закрыл веки. Через некоторое время голубые глаза юноши чуть приоткрылись, они были затянуты темной поволокой, а губы беззвучно шептали:

— Я так не блаженствовал еще никогда, даже с Иантой на брачной постели. Ради таких взглядов и ради таких песен только и стоит жить на земле. Да! Песни такие и в потомстве останутся дальнем. Слава такая вовеки никогда не погибнет. Следы во тьме веков исчезнут многих поколений, но слава будет вечно жить, она бессмертна.

После окончания пира победитель страшного льва ночевать не остался, как его не уговаривал царь, все еще лелеявший тихую надежду, что хоть какая-нибудь из его 50 дочерей, все же найдет путь к сердцу Алкида, и он решит законно жениться на ней.

42. Алкид на перепутье встречает двух женщин

Алкид, сердечно поблагодарив Феспия за радушие и гостеприимство, взял наскоро обработанную шкуру Киферонского льва и, одев ее как хитон себе на плечи, а голову с зияющей пастью надел, как шлем, бодро зашагал по широкой дороге, освещенной серебряным светом Селены.

Ночь безмолвная таинственным черным покрывалом облачила необъятное высокое небо, являя на бархатной ткани яркие знаки отдельных астр и целых созвездий. Юный герой любовался всегда прекрасной Селеной в одеяньях серебрянотканных, от которых струился божественный свет, обливая тусклым серебром стройные островерхие кипарисы и раскидистые кроны дубов и платанов. Деревья стояли как безгласные часовые по обеим сторонам дороги, таинственной в безмолвном сумраке ночи серебряной красою. Загадочно струящийся лунный свет вызывал непонятное томление в неспокойном сердце Алкида.

Геракл увидел на обочине дороги изображение трехликой богини перекрестков Гекаты, это означало, что дорога скоро разветвится на две. И действительно впереди показалась развилка. Алкид в изнеможении остановился, тело само собралось упасть, но юноша заставил себя идти до той развилки, хоть каждый шаг давался с трудом. Глаза не просто слипались от сильного желания спать, он уже почти спал на ходу и в этой дреме хмурил брови упрямо, ему снилось, что он не спит, а идет до маячившей впереди развилки. И тут вдруг, как бы сквозь пелену всепокоряющего сна, юноша увидел двух молодых женщин, всем своим обликом бессмертных богинь очень напоминавших. Все вокруг осветилось не понятно, откуда взявшимся светом, словно скромно светящая серебряная Селена уступила на время место златовласому Гелию.

Женщина, неспешно подходившая к Алкиду по левой дороге, была похожа на его мать. Она была миловидная, с простыми благородными чертами лица; украшением ее были природная стройность тела и детская безупречность кожи. Одета она была в белоснежный пеплос, подпоясанный под высокой грудью тонким пурпурным пояском. Синие глаза этой женщины смотрели с суровым достоинством

По правой дороге быстро шла женщина, блиставшая неотразимой красотой умелых и зрелых. Ее выразительные карие глаза в дивном свете призывно искрились желтым огнем желания плоти, которое возбуждало такое же неодолимое вожделение в других. У нее было умело подкрашено все лицо так, что глаза под изогнутыми ресницами казались темными и огромными, а ярко красные губы — призывно зовущими. У нее было упитанное холеное тело, которое она держала слишком прямо, чтобы подчеркнуть его стройность. Пурпурная одежда вызывающе выделяла броскую красоту цветущей молодости. Яркая красотка пошла быстрее, а потом почти побежала и, первой оказавшись рядом с Гераклом, схватила его за руку обеими руками и быстро сказала:

— Радуйся Алкид! Сегодня ты стал настоящим героем, и сейчас тебе по воле непререкаемой Мойры предстоит из двух выбрать дорогу одну, ту, по которой ты, будешь шагать дальше по жизни.

— Я как раз этой ночью думал о том, чем мне дальше заняться. А ты очень красива, хоть уже и не дева.

Сказал юноша невпопад, глядя на эту незнакомую красивую женщину, так необъяснимо появившуюся перед ним из ночи на развилке пустынной лесной дороги, и его глаза, против воли загорелись желанием плоти.

— Ты, должно быть, очень хочешь узнать кто я такая. У меня, милый юноша, много разных имен. Многие зовут меня Счастьем, кто-то называет меня Всемогуществом, кто-то — Богатством, а некоторые — Волупией — Наслаждением или просто Удовольствием. Не может бесцельно жить человек, а целью жизни всякого является получение удовольствия, чтобы там против неискренние люди не говорили. Есть у меня и злобные завистники, которые меня именуют Безнравственностью, а то и Пороком… Ты очень силен и храбр и, конечно, без особого труда добьешься всего, о чем только могут мечтать люди, но сейчас тебе надо сделать правильный выбор. Если ты выберешь дорогу мою, то я поведу тебя путем самым приятным; ты будешь вкушать лишь радости жизни, а тягот не испытаешь вовек никаких. Тебе не надо будет заботиться ни о чем, кроме, как о выборе кушаний и напитков и, конечно, мальчиков и девушек, чтобы испытать с ними наибольшее наслаждение. Ты займешь подобающее тебе место под ярким солнцем Эллады и станешь достойным царем конелюбивого Аргоса иль златообильных Микен. Эврисфей заболеет и поделится с тобой властью. Скипетр даст тебе огромные ни с чем не сравнимые возможности, он умножит твою природную силу, и ты станешь подобным всемогущим богам, владеющих небом широком.

В это время к развилке неспешно подошла другая женщина и сурово сказала:

— Радуйся Алкид! Меня обычно зовут Добродетелью или Аретой — Доблестью. Я слышала, что тебе сейчас предложили, но не поддавайся легким соблазнам — не правдивы они. Из того, ради чего стоит жить, всемогущие боги ничего не дают людям без труда и без забот. Все хорошее всегда достается с борьбой и трудом, только злое приходит само по себе, без искания. Хочешь иметь настоящих друзей, надо потрудиться сделать добро им. Желаешь пользоваться почетом в каком-нибудь городе, надо его заслужить — принести гражданам пользу. Хочешь возбуждать восторг у всех эллинов своими достоинствами, надо послужить великой Элладе. Если ты выберешь дорогу мою, то стезя твоя будет крутой и тернистой, часто тебе придется рисковать для других всем, и даже бесценным здоровьем, и самой жизнью…

Тут Порочность, нетерпеливо перебивает Арету и, схватив Алкида за руку, заискивающе поглядела в его глаза и обратилась к нему с такими словами:

— Понимаешь ли ты, Алкид, какой трудный и безотрадный путь предлагает тебе эта глупая женщина? Кто сам себе добровольно выберет тяжкую дорогу, на которой не раз придется рисковать собственной жизнью ради других.

Арета, гневно сверкнув очами, подняла руку и, неожиданно сильно оттолкнув от Алкида Порочность, сурово сказала:

— Разве не чувствуешь, юноша милый, что она жалкая тварь, однодневка, обманщица! В земной юдоли дней безоблачного счастья людям Мойра не судила. С радостью беды идут по закону творения рядом всегда, чередуясь, вместе всё время они: горе и радость. И все же я повторяю, что, выбрав меня, Алкид, ты выберешь великие и опасные подвиги, однако, если ты их совершишь, то бессмертные боги даруют тебе вечное блаженное счастье! Еще до того, как ты закончишь свой путь на земле, тебя покроет неувядаемая слава героя, которая затмит деяния всех царей на земле!

Так закончила свою речь Добродетель и Доблесть Арета. Обе женщины замолчали, вопросительно глядя на юношу.

43. Алкид выбирает жизненный путь

Алкид долго неподвижно сидел на земле и остервенело всей пятерней крепкий скреб подбородок, обильно покрытый первой бородкой. Наконец, юноша оставил подбородок в покое и, посмотрев в глаза Добродетели, нерешительным голосом молвил:

— Видно еще многого я не понимаю в этой удивительной жизни. Но из твоей речи я понял, что мне за все придется платить: приятелям за прочную дружбу надо будет делать добро, гражданам за почет — приносить пользу, за славу — много и тяжко трудиться для великой Эллады… Если я выберу твою дорогу, Арета, то мне непрерывно придется платить и бороться за все — за честь и свободу свою и других, за справедливость, за жизнь свою и незнакомых мне людей, даже за женщин и пищу… Мне же на этой стезе за тяжкие труды, пропитанные потом и кровью, далеко не всегда люди будут платить даже простой благодарностью, которая для каждого стоит так мало! Но ведь это не справедливо, а справедливость самое главное для людей и богов!

С жаром закончил Алкид, взмахивая обеими руками и с явным неудовольствием глядя на блеклую красавицу по имени Добродетель.

— Справедливость действительно крайне важна для всех разумных существ, но она не самая главная…

— Что же может быть важнее Правды, сильнее Справедливости?

— Важнее Правды Необходимость, сильнее Справедливости Неизбежность. Необходимость одолевает все, только она правит Вселенной. Пред неизбежным склоняются и самые мудрые, и самые сильные.

Юноша помотал головой и ответил Арете:

— Только глупец или безумец добровольно выберет тяжкий труд, лишения и смертельный риск ради незнакомых людей, притом часто без всякой награды… за призрачную славу в конце или после окончания жизни. А я не глупый.

Алкид повернулся к роскошнейшей женщине, когда — либо виденной им, и ей с мечтательной надеждой сказал:

— Да, царствовать, конечно, дело совсем не плохое; скопляются скоро в доме царевом богатства, и властитель в большой чести у народа. Ведь сам Зевс вскормил царей и скипетр, символ могущества, им даровал, и власть, и законы, чтоб царствовали они над другими. Знаю я и на что большое богатство способно. Слыхал от одного пастуха, что на кого прогневается Плутос, того не выручит и сама Афина — Паллада; к кому же он благоволит, тому не страшен и Зевс со всеми его громами и молниями…

Тут Алкид опять помотал головой и, раздумывая, сказал:

— И все же и богатство, и власть, и все те удовольствия, которые они дают, не многого стоят, ибо они не преодолевают самого главного — смерть. Поэтому каждый здравомыслящий эллин богатству и власти предпочтет нетленную славу. И потом все пожелали бы лучше иметь здоровое сильное тело, чем богатеть, золото накопляя.

Тут юный герой начал смеяться громко и не приятно, приговаривая:

— Я не знаю кого из вас. Наверное, надо царский путь все-таки выбрать, ведь царю всегда легко перейти в пастухи иль охотники, а обратный переход ох как не прост… С другой стороны, говорят, чем выше взлетишь — тем больней будет падать… Нет, я не знаю, как мне жить дальше и какую выбрать дорогу. Пусть Мойра за меня сделает выбор.

— Нет! Ты должен сам выбрать свой путь, чтобы потом на Мойру не обижаться!

Хором ответили обе женщины. Говорят, это был самый трудный выбор в жизни Геракла. С тех пор человека, сильно затрудняющегося в выборе между двумя решениями, называют «Гераклом на распутье».

Геракл потом много раз вспоминал, что после долгих и мучительных колебаний он все же решился выбрать царский путь, и он уже потянулся к дивной красотке, назвавшей себя Счастьем и Наслаждением. И тут случилось необъяснимое: рука сама вдруг, против его воли, схватила Добродетель и решительно обняла ее за тонкую талию. Как только он Арету схватил, обе женщины тут же исчезли так же внезапно, как и возникли на двух дорогах развилки.

На следующий день Геракл необычно поздно проснулся. Он сразу вспомнил ночную развилку и двух необычных женщин на перепутье и не смог понять был это сон или явь. Некоторые говорят, что Геракл выбрал свой особенный путь: третью, невидимую ни простым смертным, ни даже героям дорогу — через великие подвиги и безмерные страдания — на небесный Олимп, к вечно живущим блаженным богам.

Молодость

44. Схватка Алкида с послами Эргина

По пути в родные Фивы 18 — летнему Гераклу повстречались послы орхоменского царя Эргина, шедшие в его город за сбором ежегодной дани, которую фиванцы должны были им вручить.

Эту дань платили фиванцы Эргину по следующей причине. Возничий фиванского царя Менекея по имени Периер ранил камнем царя минийцев Климена, в Онхесте на священном участке храма Посейдона. Умирая, едва живой Климен попросил своего старшего сына Эргина отомстить за его смерть. Могущественный царь миниев отправился походом против Фив и, перебив немало людей, заключил с фиванцами подкреплённый клятвой постыдный мир на том условии, чтобы фиванцы в течение двадцати лет платили ему каждый год дань — гекатомбу.

С глашатаями, направлявшимися в увенчанные крепкими стенами Фивы, как раз за получением этой дани, и встретился юный Алкид. Ничего не знавший о дани неустрашимый герой спросил у посланцев Эргина, глядя голубыми глазами на них простодушно:

— Радуйтесь чужеземцы! Кто вы такие? Откуда идете этой дорогою в Фивы ведущей? Идете вы по делам, хоть на торговцев вы не похожи, ведь нет товаров при вас? Или вы в доспехах и с оружием путешествуете все вместе без цели? Но так поступают обычно разбойники, рыская всюду сплоченным отрядом, жизнью играя своей и беды неся жителям местным.

Предводитель послов, крупный большеголовый мужчина с длинными рыжими волосами, высокомерно ответил:

— Мы идем в Фивы, чтобы получить 100 тучных быков иль коров. Заодно мы напомним презренным фиванцам, как милосердно с ними поступил наш владыка великий Эргин, не отрубив всем им уши и носы, но они не должны забывать, что мы в любой момент можем явиться и сделать это.

Его 11 спутников оглушительно захохотали, их хриплые крики и хохот напоминал истошные крики стаи галок или сорок, прилетевших в раскидистую крону платана, когда они ищут удобные ветви.

Алкид, услышав эти слова, наполненные неприкрытой угрозой, стал весь пунцовым, кулаки его медленно сжались и, сняв с плеча новую дубину из дикой оливы, он решительно преградил послам Эргина путь. Грозно нахмурив свои и без того низкие брови, громко промолвил победитель Киферонского льва:

— Слушайте слово мое, глашатаи Эргина! Два раза одно и тоже я повторять вам не буду! Семивратная Агенорова крепость никогда больше не будет платить миниям дань. Так решил я — Алкид. Знайте все вы, что я не худого, не робкого рода, я — правнук Персея, сын Амфитриона и Алкмены. Передайте это своему Эргину. Сейчас же повернитесь и идите назад в свой Орхомен, хоть без коров, но зато живыми и здоровыми. И впредь не дерзайте вы у нас показаться, или вам придется насмерть сразиться со мной!

Воины Эргина, услышав угрозы, перестали смеяться. Они внимательно огляделись вокруг и не найдя никого, кроме одного безоружного противника, опять стали оглушительно хохотать, перекрикивая друг друга:

— Видно, боги тебя только телом мощным снабдили, а разум дать пожалели! Что ты деревенщина сможешь нам сделать со своей нетесаной дубиной?! Не видишь, что у нас 12 копий с медными наконечниками и столько же мечей изоострых? Мы таких, как ты, целую деревню за один день можем вырезать на радость птицам хищным и бездомным псам.

Они язвительно смеялись, показывая на юношу руками, и не заметили, как раздулись его ноздри, задрожали, приоткрывшись его губы, и зубы ожесточенно оскалились, как у свирепого льва плотоядного. В глазах Алкида горело ярое бешенство.

Так лев, которого страстно хотят многочисленные охотники все вместе окружить и убить, сначала идет им навстречу спокойно, уверенный в своих силах. Когда же они с криками начинают бросать в него копья, он приседает на задние лапы, разинув клыкастую пасть, из которой пар и пена клубится. Бедра себе и бока он хлещет, так возбуждая себя на смертельное сраженье с врагами, и готов в любой миг прыгнуть, чтобы кого-нибудь вмиг растерзать.

Когда рыжий предводитель увидел преобразившегося Алкида, он, перекрикивая смех товарищей, злобно приказал убить его, и все, вытащив мечи, с гоготом бросились на него. Алкид быстро отскочил и встал спиной к огромному дубу, который не могли обхватить и три человека. В львиной шкуре его можно было принять за могучего льва, вставшего на задние лапы, который, оскалив пасть, во все стороны вертится грозно, мощною силою гордый. Как лев голодный и злой, с бешеным рыком на них он бросался и, поразив противника, тут же отступал к прикрывавшему ему спину дубу.

Самому близкому воину, который к нему устремился с мечом, Алкид так ударил дубиной по вытянутой руке, что с громким хрустом раздробил в ней все кости и мышцы порвал, и от боли несносной тот на бок упал, громко вопя. Второму врагу юный герой ударил дубиной в лицо, защищенное медным шлемом, и раздробленная лобная кость вместе с медью доспеха вышла у того из затылка. Третьему противнику, обуреваемый Лиссой, сын Алкмены и Зевса все грудные ребра дубиной сломал так, что ее конец на миг показался у него между лопаток. Четвертому глашатаю Эргина, решившему целым поле боя покинуть, Алкид сзади проломил позвоночник с треском таким, какой слышен, когда ломается сухостой. Еще трем противникам, разбушевавшийся, словно ураган, герой-одиночка раздробил ключицы и кости плеч так, что руки, словно плети, навсегда бессильно повисли…

Вскоре все 12 противников лежали под раскидистой кроной могучего дуба, некоторых с разбитыми головами смерть сразу же осенила, другие были ранены и громко стонали, хватаясь за искалеченные тела здоровыми руками.

Пришедший в себя после окончания быстротечной яростной схватки, Алкид, с взлетевшими кверху да там так и застывшими бровями, безмолвно уставился на валявшихся в прахе раненых и убитых врагов. Не только руки, все тело юного героя сильно дрожало, и он, тяжело дыша, подошел к дубу и бессильно уперся в него головой. Слушая вопли и стоны поверженных неприятелей, он сморщился и схватился за горло, словно ему было трудно дышать. Рядом надрывно застонал раненый, и Алкид кинулся к нему и стал его осматривать, намереваясь оказать ему посильную помощь.

45. Надругательство над послами

Неизвестно, как бы окончилась эта первая смертельная схватка Геракла с людьми, и как бы сложилась его дальнейшая жизнь, если бы один из раненых врагов не метнул острый дрот победителю в спину. Может быть, Алкид и не стал бы великим героем, очищающим мир от ужасных чудовищ, нечестивых царей и разных злодеев.

Все в этом мире случается по воле бесстрастной Мойры — Судьбы, которой неведомы ни жестокость, ни милость, ни даже справедливость, более всего почитаемая людьми и богами — она знает только неизбежную Необходимость. Сейчас Мойре Лахесис был необходим такой Алкид, который стал бы Гераклом — великим героем — безжалостным истребителем самых страшных чудовищ. Дротик по воле вещей Ткачихи сумел лишь пронзить толстую шкуру Киферонского льва и слегка оцарапал Алкиду лопатку, но этот бесчестный поступок вновь привел юношу в страшную ярость. Он аж подпрыгнул от вновь охватившего буйного гнева и завопил:

— Я хотел вам помочь, тем, кто ранен, милосердие к вам проявить, а вы вновь пытаетесь меня жизни лишить! Ну, берегитесь! Теперь я вас всех уничтожу! Нет, я вам всем руки пообрубаю, чтоб никто больше оружие не мог бы поднять на меня. Так еще справедливее будет!

Схватив чей-то короткий меч, взбешенный сын Зевса, выкрикивая ругательства с пеной у рта, подскакивал к лежащим врагам и отрубал им руки, так лесоруб, очищает стволы лежащих деревьев от толстых сучьев и веток.

Говорят, что когда разбушевавшийся сын прекрасноволосой Алкмены подошёл с дымящимся от теплой крови мечом к раненному в ногу и грудь большеголовому предводителю вестников Эргина, то вспомнил о том, как тот, надменно грозился отрубить фиванцам уши и носы. Казалось, он несколько кратких мгновений колебался и тут, взяв левой рукой за рыжие волосы главаря, правой отрезал ему уши и нос. От вопля предводителя глашатаев можно было сойти с ума, но Алкид, вошедший во вкус такой неоправданной жестокости, с кривой улыбкой на оскаленных губах, всем послам Эргина отрезал носы, уши и руки.

Сам Геракл потом так через много лет рассказывал о своем первом смертельном бое с людьми:

— Сначала я хотел всех отправить назад «с одними ногами», но потом меня посетила новая мысль, показавшаяся мне тогда особенно справедливой. Из всех рук у тех, кто остался в живых, я оставил только одну — у рыжего предводителя спесивых послов, чтобы тот смог разложить отрубленные носы и уши на шеях и плечах своих подчиненных.

— Вы пришли за данью для царя Орхомена Минийского, так отнесите ее в виде своих носов и ушей. И передайте Эргину, что я, Алкид, сын Амфитриона ему самому пока милостиво оставляю нос и уши, но в любой момент могу их отрезать, и его не спасет ни сильное войско, ни высокие орхоменские стены.

Так горделиво изрек необорный отпрыск Зевеса, не испытывая уже никакой жалости к убитым и искалеченным врагам.

У Афины, внимательно наблюдавшей за сражением с высокого темно-багряного облака уголки тонких губ опустились брезгливо, а веки раскрылись так, что, казалось, будто ее и так выпуклые глаза сейчас из них выскочат. У богини возникло глубокое отвращение от неоправданной жестокости ее подопечного смертного брата, совсем еще юного и уже такого безжалостного.

Диодор Сицилийский, рассказывая о встрече Алкида с послами Эргина, говорит, что Геракл вырос, получил воспитание и, с особым усердием упражняя тело, не только намного превзошел всех прочих силой, но и выделялся красотой души. — Он освободил Фивы от дани, воздав этому городу, как своей родине надлежащей благодарностью.

46. Блестящая победа над миниями

Разгневанный убийством и жестоким надругательством над своими глашатаями, Эргин послал к Креонту новых послов, которые передали от него такое послание:

— Царь Креонт, владыка фиванских народов! Требую я немедленной выдачи мне нечестивца, злодея Алкида, сына Амфитриона, совершившего жестокое преступление над моими послами, неприкосновенными в любое время. Одних он убил, других искалечил и вдобавок надругался над ними. Нет нужды тебе объяснять, что будет, если ты безрассудно откажешься подчиниться моему справедливому требованию или будешь понапрасну время тянуть, как ты любишь. Знаешь и сам, что злую удавку — войну на своей шее повяжешь и погубишь ты этим и город свой, и народ, и себя самого.

Чтобы делом подкрепить свое требование, орхоменский владыка быстро собрал многочисленное войско и двинулся походом на многострадальные Фивы.

Алкид собрал на рыночной площади горожан, среди которых больше всего было юношей, и, уперев в мощные бедра крепко сжатые кулаки, так во всеуслышанье объявил:

— Нынче, друзья дорогие, знать не хочу я, сколько воинов Эргин собрал, а узнать лишь желаю, где мне их поскорее найти, чтоб всех уничтожить! Чем больше будет убито наших заклятых врагов, и чем они будут сильнее, тем большая слава достанется храбрым победителям! А мы победим обязательно потому, что сама Алетейя (истина) нами и Дика!

Когда минийцы выступили против Фив, Алкид с небольшой группой преданных людей устроил им засаду в узком горном проходе, и собственноручно поразил стрелами Эргина и его главных военачальников. Затем зевсов сын закрепил свою блестящую победу: неожиданно напав на Орхомен, он, благодаря своей огромной силе, в одиночку выломал ворота, и, впустив своих немногочисленных товарищей, захватил весь город и предал его разграблению. После этого вконец испуганные минийцы согласились платить двойную дань Фивам.

Некоторые удивляются — как во всех этих битвах неутомимого в бою Алкида не поразили многочисленные орхоменские копья и стрелы, которые, казалось, сыпались с безотрадного неба так же, как снег или град ледяной из тучи несется вперед, яростно гонимый с завываньем и свистом проясняющим небо Бореем. Ответ кроется в нетленном доспехе, выкованном олимпийским искусником Гефестом, знаменитым хромцом обеногим.

Другие говорят, что не позволила оружию Дева достойная, полная мужской мощи Паллада Афина касаться утробы вверенного отцом ее попеченью героя. Никому не видимая, став перед Гераклом, стрелы и копья она отклоняла, как заботливая мать отгоняет надоедливых мух от своего дитя, спящего в люльке сладко.

После оглушительной победы Алкид не успокоился и перегородил два больших канала, построенные минийцами в давние времена, через которые река Кефис впадала в море, и богатые нивы Копаидской долины оказались затопленными. При этом, отпрыск Зевеса так всем свои действия объяснил:

— Каналы эти я рою не для того, чтобы минийцев лишить урожая, а для того, чтобы не позволить вступить в яростный бой их кавалерии пока еще сильной. Это мне позволит избежать лишних жертв с обеих сторон в последних сраженьях. Как только нависшая опасность продолженья войны минует, и орхоменцы прочного мира попросят, так сразу я каналы открою.

Говорят, что после этих слов некоторые впервые назвали Алкида не одиночкой-героем, а настоящим стратегом. Через некоторое время, узнав, что Эргин не погиб и тяжело раненный стрелой Алкида прячется в горах, Зевсом рожденный герой не стал его преследовать и, собрав на агоре как можно больше народа, торжественно объявил:

— Пусть все знают, что милосердие мне не чуждо, и я поверженных не добиваю врагов, когда они уже не опасны.

Так во всеуслышание заявил юный герой, широко расставив ноги и глядя с возвышения на городской площади на всех сверху вниз.

Многие, даже те, кто вместе с Алкидом сражались были удивлены проявлением такого великодушного милосердия. Богиня милости и милосердия Элея и бог жалости Элеос не пользовались особым почетом в воинственной древней Элладе. Хоть эта богиня более всех богов при изменчивости человеческой жизни приносит пользу и помогает людям, лишь демократические афиняне честь ей воздавали, и могучий Алкид даже в юные годы близкой дружбы с нею не заводил.

Своему племяннику Иолаю, ставшему через несколько лет его возлюбленным другом, Алкид свое милосердие искренне так объяснил:

— Когда я объявил, что поверженных врагов не добиваю, то думал, конечно, не о милосердии. Тебе, Иолай, это говорю сейчас вполне откровенно, ведь тебя я всегда любил и люблю больше всех. Эргин для нас был тогда уже совсем не опасен и, не добивая его, я в будущем рассчитывал извлечь немалую выгоду. Зная, что, сражаясь со мной, можно сохранить бесценную жизнь и свободу, мои будущие свирепые враги не будут биться насмерть, если имеется хоть небольшая возможность спастись. И этим я сохранил много жизней. Так, что зря меня некоторые враги называют бешеным и жестоким.

47. Креонт предлагает Алкиду в жены Мегару

Слава о блестящей победе над Эргиным разнеслась по всей Элладе, вызывая всеобщее восхищение. В войне с Эргиным не обошлось без тяжких жертв — пронзенный в висок стрелой погиб Амфитрион, отважно сражавшийся рядом с Гераклом.

Благодарный Креонт, восхищенный мужеством юноши, решил отдать ему в жены свою старшую дочь Мегару, а вместе с ней обещал вручить и власть над городом, как родному сыну. Когда он, приподняв свою, как всегда безвольно наклоненную вбок голову, предложил Алкиду свою дочь за проявленную воинскую доблесть, тот не проявил особого восторга, от такого щедрого предложения. Он хмыкнул, не сдержавшись, и пряча бегающие глаза под низко нависшими надбровными дугами, лишь молчаливо выслушал предложение Креонта. Все подумали, что мужественный герой потерял дар речи от такой щедрой, поистине царской награды, ведь вместе с дочерью фиванский скипетродержец отдавал и немалую часть беотийского царства.

Перед тем как заснуть, Алкид с насупленными бровями и выпяченными губами, все время задумчиво поглядывал то на окно, то на дверь. Уже засыпая, он так сам себе говорил:

— Не уйти ли мне рано утром из дворца не женатым, пока все будут сладко спать, как я сделал после пира во дворце царя Феспия? Тот славный длинноносый старик тоже предлагал мне любую из своих 50 красавиц дочерей и, при этом, не требовал свадьбы. Конечно, хоть сам царь был ростом высокий, но Феспии его не большие: не могут они сравниться по могуществу со златообильными Фивами. Но ведь жениться мне не на Фивах мне предлагают. Не хочу ни на ком я жениться.

Ночью Креонта во сне посетил божественный вестник Гермес и объявил, что на свадьбу его дочери и сына Зевеса прибудет сам владыка Олимпа и вместе с ним — другие бессмертные боги, чтобы новобрачных подарками одарить и, конечно, попировать и повеселиться, ведь очень бессмертные любят сердца услаждать на пиршестве общем.

В пиршественном зале для Олимпийцев быстро построили специальное возвышение, на котором установили отдельный стол полированный и двенадцать кресел позолоченных из кости слоновой. Для Владыки Олимпа приготовили отдельный стол и скамейку (ведь божества и цари на пирах почти всегда возлежали) и особое кресло, и все это было покрыто пушистыми пурпурными коврами до этого ни разу не бывшими в употреблении. Кресло для Зевса было на целый локоть выше других, оно было самым пышным, богато украшенным золотом, серебром и драгоценными камнями, с подголовником, подлокотниками в виде приготовившихся к прыжку львов и с изящной подножной скамьёй из полированной кости слоновой.

На свадьбу Алкида и Мегары по настоятельному желанию Зевса многие небожители решили сойти с вечно покрытого снегом Олимпа, ложбинами и холмами обильного. Так некогда блаженные боги впервые посетили смертного свадебный пир — брата возлюбленной Зевсом Европы Кадма и Гармонии, дочери милоулыбчивой Афродиты и грозного разрушителя городов Эниалия. Никто из людей, пришедших на свадебный пир, вживую никогда не видел бессмертных богов, царящих в небе высоком, и потому все волновались, теряясь в догадках — в каком они явятся виде. Ведь не зря говорят, что истинный облик олимпийских богов не могут даже увидеть для несчастий и бед рожденные люди. Подлинного лика олимпийских божеств никто из смертных, не знает, потому что выдержать его невиданную мощь и нетленную красоту не в слабых человеческих силах.

48. Свадебные подарки богов

Многие олимпийцы решили явиться на свадьбу Алкида по настоятельной просьбе великого Зевса не только, чтобы одарить его лучшего смертного сына божественными подарками, но и, чтобы попировать, ведь они это обожали. Подношение подарков жениху и невесте обычно производилось утром после вечернего свадебного пира и проводов новобрачных в спальню. Однако боги не собирались ночевать на земле и хотели после пира, песен и танцев вознестись на нетленный Олимп в свои во веки нерушимые атрии, с дверями, всегда открытыми настежь, к которым они очень привыкли. И вот один за другим олимпийцы свадебные подарки смертному отпрыску Зевса несут.

Первым появился стройный юный атлет с крылатым жезлом, обвитым двумя смотрящими друг на друга змеями в одной руке и кривым мечом серповидным в другой. Алкид узнал своего тайного посетителя, широко улыбнулся и весь засветился голубыми глазами. Быстролетный Гермес златожезлый протянул меч Алкиду с приветливой улыбкой и с такими словами:

— Радуйся истинный сын великого Зевса! Вручаю тебе точно такой меч серповидный из седого железа, каким я обезглавил стоглазого Аргуса, а твой предок Персей обезглавил ужасную Медусу-Горгону. Этот меч, как и мой, выковали особенно сведущие в кузнечном деле собакоголовые Тельхины, первые обработчики разных металлов, они умеют припечь так, что печенка сгорит. По просьбе Геи они выковали для хитроумного жестокого Крона зубчатый серп из седого железа, которым тот своего великого отца оскопил. Трезубец для Посейдона и двузубые вилы Аида тоже Тельхинов работа. Так, что этот меч не простой, и тебе, думаю, он принесет не малую пользу и славу.

Вторым в зале, где готовился пышный пир, хромая на обе ноги, поспешил появиться олимпийский искусник Гефест с кузнечным молотом на левом плече и золотым панцирем в правой руке. Славящийся трудолюбием Хромец знаменитый протянул Алкилу панцирь нетленный и, почесав потную волосатую грудь и жилистую шею, промолвил:

— Я отложил и меха, и все другие орудья, необходимые кузнецу, чтобы явиться сюда и тебе подарить этот доспех, красивей и прочней он, чем тот, что сероглазая Зевсова дочь подбросила к северным воротам Фив для тебя. Многие смертные, кто б его ни увидел, все изумятся… А ты Мегара голову увенчай вот этой повязкой златою, и ярко будут драгоценные камни лучиться на твоем чистом девичьем лбу.

Третьей появилась могучая протяжноступавшая дева в своем прославленном шлеме коринфском с двумя высокими гребнями из конского волоса, в необорной эгиде и с тяжким, огромным копьем, увенчанным наконечником медным. Совоокая дева Афина величественно молвила Алкиду, глядя на него выпуклыми серыми глазами с холодным высокомерием великой олимпийской богини:

— Дарую тебе собственноручно сотканный плащ, в котором никогда не будет ни жарко, ни холодно. Думаю, я не напрасно на нем выткала и Арету (доблесть), и Кратоса (сила) и Бию (мощь), ведь всем этим от рождения ты одарен, а также Махи (битвы), Гисмины (схватки) и Фоны (убийства), ведь это все тебе предначертано Мойрой.

Мощный телом чернокудрый атлет средних лет, как всегда, появился с шумом, похожим на прибой, ударяющий в прибрежные скалы, в одной руке у него был огромный трезубец, а в другой — ларец.

— Вот тебе, племянник, дивные дары из бездн океанских, а на дворе тебя ждет еще один мой подарок — упряжка четырех белоснежных лошадей с золотистыми пышными гривами и хвостами. Многих коней легконогих эти лошади быстротой превосходят, хоть не бессмертны они. Только не забывай их гривы волнистые, водою помыв, всякий раз с маслом расчесывать, и они принесут победу тебе в любом состязании.

Пророкотав голосом сочным последнее слово, царь глубин вдруг стал оглушительно хохотать, показывая крупные, как у двухлетнего жеребца, зубы. Алкид недоуменно посмотрел на дядю, не понимая, чему он заразительно так смеется, ржет, словно конь, ведь ничего смешного им сказано не было.

Почти одновременно с Посейдоном в зале появился другой могучий атлет в блестящем панцире и шлеме, в руках у него были меч и копье; это был воинственный Эниалий, земных городов разрушитель и небесного олимпа оплот. Бог вероломной кровавой войны, будто самый близкий родственник Геракла, растолкал всех и, подойдя к нему, покровительственно положил руку на его плечо и сказал, протягивая меч и копье:

— Я слышал, что много схваток и битв в жизни тебе предстоит, и в них ты бурную славу добудешь, если будешь любимцем моим. В роковых поединках, кровавой войне и безумных сраженьях пригодятся тебе этот меч и это копье, которое некогда я сам изобрел, вооружил им воинов доблестных и обучил как им действовать в ближнем и дальнем бою.

Как только Арес замолчал, в сопровождении 9 прекрасных девушек из глубины зала вышел изящества полный необычайно красивый стройный юноша в лавровом венке на златовласой голове, к которой, говорят, только Латона, Кеем рожденная, заботливой рукой могла прикасаться. В одной руке лучезарного бога была золотая кифара, а в другой — красиво изогнутый лук и колчан со стрелами. Окинув жениха с ног до головы и обратно взором надменным, Аполлон голосом прекрасным изрек:

— Дарю тебе этот упруго изогнутый лук и изоострые стрелы. Это не обычные стрелы — им промах не ведом. Используй Алкид их в схватках с чудовищами и в битвах с врагами, но только не в состязаниях, ибо это будет не справедливо.

Несмотря на то, что Феб с ним держался высокомерно, его подарок понравился Алкиду больше всего. Хотя герой и считался уже одним из лучших стрелков Эллады, но стрелы, не знавшие промаха, для юноши, выбравшего стезю опасных трудов и воинской доблести, были ценнейшим подарком.

Сестра Аполлона ловчая дева, самая стройная из богинь Артемида подарила Гераклу 12 прекрасных охотничьих собак, потомков тех псов, которые она когда-то получила в подарок от веселого бога дикой природы козлоногого Пана, родившегося уже с рожками и копытами и в шкуре из рыси. Об этом подарке еще более спесиво, чем брат, объявила безбрачная Агротера, а преподнесла его Алкиду уже после свадьбы, когда ей фиванцы приносили искупительные жертвы.

Тут зал наполнился чудным благоуханьем весны, и в дымчатых покровах вешнего цвета появилась богиня красы несравненной, невиданной, даже для бессмертных богов и богинь, всегда красотою блиставших. Невыразимая прелесть овевала ее прекрасное лицо, безупречная красота ее стройного гибкого тела не была спрятана ни под какими одеждами, она почти обнаженной ступала, и только вешняя пелена, призрачно колыхаясь, прикрывала ослепительную ее наготу. С виду юная девушка, но невозможно было глаз от нее оторвать, она лишь слегка улыбнулась не яркими розовыми губами, и тотчас все засияло пурпуром бескрайнее небо с ее стороны. Сопровождавшие милоулыбчивую Афродиту плодовитые воробьи и нежные голубки бросили к ногам Геракла и Мегары принесенные в клювах свежесобранные красные розы, фиалки и белые лилии. Сама же Киприда, стоя в пламенном блеске своей неземной красоты, одарила новобрачных зелеными яблоками из корзинки и с милой улыбкой голосом нежным сказала:

— Бросай Алкид яблоко почаще Мегаре и ласково говори, чтобы она побыстрей подняла его, если готова по-прежнему тебя любить больше всех и дарить тебе наслаждение сладостью женской своей красоты. Ты же, Мегара, если вдруг даже на малое время охладеешь к Алкиду, то все равно подними яблоко, вдохни дивный его аромат и подумай о том, как наша жизнь быстротечна, как прекрасна твоя юная красота, и как она безнадёжно кратка, и тогда ты поймешь, что за свою любовь и непостоянное краткое счастье надо бороться.

49. Алкид встречается с Зевсом

Тут все, включая уже пришедших богов, почтительно расступились, и появился очень высокий муж с косматой черноволосой с сильной проседью головой и такой же взлохмаченной бородой, он был в пурпурном, словно огненном, одеянии. Выступал он с высоко поднятой головой, выставив вперед мощную грудь и отведя назад могучие плечи. По царственной осанке, сросшимся на переносице густым бровям и тяжелому властному взору Алкид догадался, что это и есть его великий отец, хотя при нем не было ни скипетра, ни орла, ни тем более — огненных зубчатых молний и знаменитой смертоносной эгиды.

Родитель, видевший Алкида только младенцем, когда он отблеском молнии осветил чертог при его появлении на свет, не подошел и не обнял уже почти взрослого сына. Он прошествовал ровными шагами в середину пиршественного зала и, остановившись, еще больше выпятил могучую грудь и медленно соединил руки за спиной. Оглядев всех с высоты своего огромного роста, он посмотрел на Алкида строгим долгим взглядом, как бы оценивая его и слегка улыбнулся, одними чуть опущенными краями полных губ, как будто довольный увиденным.

Боги недоуменно переглянулись, явно не понимая, чем был доволен Владыка Олимпа: толи тем, что юный сын выглядел очень могучим для смертного мужа, толи тем, что сын выглядел все же слабее его. Зевс помавал вверх и вниз сросшимися бровями, и все отступились от него и Геракла. Царь богов кивнул в бок головой, и, когда слуги внесли огромный щит торжественно объявил ровным низким голосом:

— Радуйся сын мой! Рожден ты Алкменой воистину многострадальным, но зато самым лучшим из всех смертных моих сыновей. Ткачиха не соткала тебе Долю над все­ми народами арголидскими царствовать, поэтому я сам о тебе позабочусь, когда в этом настанет необходимость. Сейчас же хочу подарить тебе щит, сделанный по моему приказу искусным Гефестом.

Зевс вдруг хмыкнул, словно что-то вспомнил необычное, и тут же продолжил, но уже голосом не торжественным, а каким-то для него непривычно — игривым:

— Странные все вы и смертные, и бессмертные: говорите, что меж всеми богами я самый жестокий, что я не жалею мужей, мною же на свет порожденных, что предаю их разным несчастьям и самым тяжелым страданьям! Верно, однако, все это только отчасти.

Опять став серьезным, Кронид поднял мощную руку и продолжил:

— Время настанет и будет справедливо другое — не раз и не два вы сами блаженные боги позавидуете силе и удаче моего лучшего смертного сына… Во всем на земле для людей, а также в светоносном горнем эфире на небе — для всех бессмертных Олимпа блаженных жильцов, меру свою положили три непреложные дщери Ананке…

Всем показалось, что Громовержец закончил речь не так, как хотел, и боги, попрятав глаза, недоумевающе промолчали. Зевс же, помавав густыми своими бровями, схватил щит огромный могучей рукой и протянул его сыну с такими словами:

— Это несокрушимый щит, хотя ему далеко до моей страшной эгиды– самого ужасного из щитов, которым я вздымаю на вечно-трепетном море грозные бури и посылаю победу в сраженьях героям иль в битвах целым народам. В центре моей страшной эгиды — жуткая голова Медусы-Горгоны, от жгучего взора которой даже бессмертные боги на целый год превращаются в камень, оставаясь при этом живыми.

До того, как царь богов покровительственно потрепал смертного сына по плечу и взмахнул могучей рукой, приглашая других богов продолжать одаривать жениха, он еще много говорил и о щите, подаренном сыну, и о своей эгиде.

50. Пышная, но не желанная свадьба с Мегарой

Свадьба, как положено, началась торжественным праздничным шествием, в котором приняли участие любопытные из разношёрстной толпы и родные со стороны невесты, ибо со стороны Алкида не было ни матери, ни отца, ни даже брата Ификла. В сопровождении факелов и под чарующие переливы флейты юная невеста в разноцветной одежде шла пешком, неся в руках веретено и небольшую прялку. За ней шли два мальчика, родители которых были еще живы здоровы и юноша, приносивший жертву богам. Мегара, не пожалевшая на себя благовоний, подошла к собственному дому, опустив свои округленные брови на небольшие, но красивые карие глазки, старательно обвила дверные косяки двумя шерстяными повязками, чтобы показать так свою невинность и намазала их свиным жиром, чтобы отвратить колдовство и чародейство.

Геракл был в белой одежде, сотканной из самой тонкой шерсти; мужчины, участвовавшие в процессии, были одеты так же, как и жених. После того, как Алкиду объяснили, что сейчас должен делать жених, он легко, как пушинку поднял стройную новобрачную и перенес через порог дома, где медленно опустил на разостланную пушистую овечью шкуру. Нахмуренный жених нес красавицу — невесту, миловидное лицо которой излучало блаженство, не с самым счастливым видом. Когда он вносил невесту в дом, ее по обычаю спрашивали, кто она и откуда, и только после этого ей передавали ключи от жилища. На этот раз кто он и откуда сказал новобрачный, хотя его никто об этом не спрашивал, не видя в этом необходимости, видно ему так захотелось:

— Я Алкид, родом из Фив семивратных. Не пришел на свадьбу Амфитрион, мой приемный отец погиб недавно в сражении с Эргиным. И мать моя Алкмена, заболев, не пришла сына поздравить. И ключи эти не от моего дома, но все равно, соблюдая обычай, я тебе их вручаю, Мегара…

После вручения невесте ключей от ее же дома начался торжественный пир в празднично убранном зале, устраиваемый женихом. Поэтому свадебный пир должен был оплатить Алкид, но ни денег, ни иных ценностей у него не было. Когда Креонт, пряча свои впалые глаза, в тайне от всех предложил ему деньги, чтобы он мог расплатиться, Алкид вспыхнул и зарделся, как факел в ночи. Запомнив это чувство стыда, потом он рассказывал своему племяннику Иолаю, от которого никогда ничего не скрывал потому, что любил его больше всех:

— Тогда, на свадьбе, навязанной мне Могучей Судьбой, первый раз ощутил я себя нищим без роду и племени, несмотря на присутствие на моей свадьбе олимпийских богов во главе с самим Зевсом, действительно оказавшимся родным мне отцом. Все было не так, как мне хотелось потому, что жениться, несмотря на веление Мойры вовсе мне не хотелось. Да, наверное, именно тогда в мое опустошенное сердце впервые закралось сомнение в том, что правильный выбор я сделал на той судьбоносной развилке дорог, да и я ль его сделал — до сих пор сомневаюсь. Это сомнение, как змея ядовитая, пробравшись в сердце, так там навсегда и осталось и часто потом мне жизнь отравляло.

Жених, как мог, скрывал свои тайные чувства, и натянуто улыбался, когда вспоминал, что надо радоваться на своей свадьбе, а когда забывался, то и вовсе — хмурил вперед всегда выпиравшие низкие брови и морщился не довольно.

Впоследствии Геракл так о своей свадьбе Иолаю кратко поведал:

— Свадьба моя произошла в конце мая, а это время, как ты сам знаешь прекрасно, считается самым несчастливым потому, что поженившимся в мае придется всю жизнь маяться. Кроме того, плохим знаком было отсутствие моих родных и то, что свадьба справлялась в доме невесты. Поэтому уже на бракосочетании было ясно, что прочного счастья от этого брака нам с Мегарой изначально Мойрой не предназначалось, а мне это было понятно еще до свадьбы, когда Мойра явилась ко мне, чтоб научить меня ей подчиняться.

51. Алкид разрывает на части Пирехма

Вскоре лук, подаренный Аполлоном, пригодился, ибо недолго Алкиду на лаврах довелось почивать — против Фив выступил давний союзник минийцев царь эвбеев Пирехм. Про владыку эвбеев говорили, что он, хоть ростом не вышел, но в бою всегда появлялся в нужное время и в нужных местах внезапно и сражается отчаянно и неистово.

Эвбеи в начале сраженья оленицам подобились робким, которые свободно по лесу гуляют туда и сюда и становятся быстро пищею львов, волков и шакалов, ни в какую борьбу не вступая! Так и эвбеи редко решались, не жалея себя, доблестно биться.

Тут на горячем взмыленном коне Пирехм, со сверкающими глазами и яростно раздувающимися ноздрями, сбросив шлем и панцирь на землю, как демон неистовой смерти стал носиться по полю, где пылало сражение. Никто не мог даже ранить слившегося с быстрым конем маленького Пирехма ни мечом, ни копьем, ни стрелой, и его воины, глядя на своего неуязвимого царя, воодушевлялись и старались бесстрашно биться, как он.

Алкид истратил несколько обыкновенных стрел, пустив их в Пирехма, но они просвистели над ушами его понапрасну. Тогда отпрыск Зевеса вспомнил о подаренных Дальновержцем стрелах, которые он, как драгоценность, берег, и первая же Фебова пернатая хищница, со звоном с упругой слетев тетивы, свою жертву настигла безжалостно, вонзившись в нее изоострым серебряным клювом. Не знающая промаха стрела Аполлона попала Пирехму в левый висок и застряла в незащищенной шлемом его голове.

Как только владыка эвбеев кубарем с лошади покатился, и глаза его дерзкие мраком навечно багровым покрылись, битва быстро стала клониться к закату. Растерявшиеся эвбеи, смелость в сердце утратив, словно почуявшее могучего льва стадо ланей пугливых, вскоре все побежало, и над полем, где только, что неистовое пылало сраженье, гордо зареяла Ника. Подлетев на радужных крыльях к Алкиду, богиня победы стала биться у него за плечами.

Набирающий славу герой, разбив наголову эвбеев, решил прекратить дальнейшие войны соседей против родных Фив семивратных очень необычным образом. Собрав на берегу реки, впоследствии получавшей название Гераклея многих людей, он, встав на возвышении, выставил вперед одну ногу, упер руки в бока и так надменно всем возвестил:

— Все знают, что не я напал на Пирехма, а он на меня. И потому, чтобы другим затевать войны со мной впредь не повадно было, я так накажу Пирехма, хоть он и мертвый уже, что об этом долго все будут помнить и ужасаться!

Алкид у всех на виду, неспеша привязал руки и ноги мертвого царя крепкими веревками к четырем жеребцам и потом несколько раз стегнул длинным бичом их так быстро, что они одновременно рванулись в разные стороны. Когда казавшийся совсем небольшим окоченевший труп царя было конями легко разорван, словно это было не тело, а тряпичная кукла, он приказал своим людям подальше отогнать лошадей с рваными окровавленными кусками растерзанного Пирехма в разные стороны и только потом отвязать их.

Когда кто-то крикнул о том, что Пирехма необходимо похоронить, Алкид гневно сузил глаза, выискивая кричавшего и закричал злобным голосом, громогласно, чтобы все слышали:

— Что за глупый болтун голос тут дерзкий свой подымает?! Смолкни, кто бы ты ни был, не смей мне указывать. Пирехма разодранные на части останки, никто похоронить не посмеет! Никто его не сможет почтить! Без похорон, без дани плача я его оставляю, чтобы бездомным псам, вечно голодным и хищным птицам роскошным пиром стала разорванная на части его плоть! Пусть же тот, кто только еще задумает со мной воевать, живо вспомнит Пирехма и содрогнется, и в неописуемый ужас придет…

Некоторые, что не любят Геракла, злобно его порицали за излишнюю жестокость к побежденным врагам и, особенно, за не погребение Пирехма, ведь и эллинский, и божественный законы строго предписывали всегда предавать скованное холодом Эона тело земле, чтобы неприкаянная душа мертвого обрела вечный покой в гостеприимном Аиде и не тревожила, поднимаясь на землю, сердца людей, живущих под солнцем.

Другие же, говорят, что гремящая слава о выдающихся подвигах Геракла вознеслась до самых немеркнущих звезд и быстро распространилась по всей обширной Элладе, вызывая всеобщее восхищение невероятностью свершенного, ведь отважный герой почти в одиночку всего с несколькими десятками безусых юношей, вооруженных древним трофейным оружием, разбил два огромных войска — Эргина и Пирехма.

Место, где жеребцы разорвали эвбейского царя, назвали «жеребцы Пирехма» и, как говорят, в этом месте раскатистое эхо всегда доносит как будто из самого жилища Аида жуткое конское ржание, от которого леденела в жилах кровь даже у закаленных спартанских воинов, саму беспощадную смерть презиравших с улыбкой.

52. Первая встреча Геры и Эврисфея

Правящий во всей пеласгийской земле царь златообильных Микен Эврисфей был обеспокоен возвышением Алкида. Он знал, что быстро набирающий славу герой был его подданный, почти раб, хоть и дальний родственник — двоюродный племянник. Однако, будучи человеком рассудительным и осторожным, он не хотел торопить событий и все молча терпел, наблюдая за Алкидом издали. Его пугала не столько сила Алкида, сколько буйная необузданность, часто переходящая в настоящее бешенство.

Когда Эврисфей узнал о том, как его племянник расправился с послами Эргина, а потом и с Пирехмом, он долго гладил то одно, то другое ухо, тер свои вечно печальные глаза и морщился, и в конце концов он решил с Алкидом по своей воле не встречаться, однако Гера все решила иначе.

В одну из ночей царица Олимпа явилась Эврисфею во сне, встала у его изголовья и, внимательно поглядев на свернувшегося клубочком царя, величественно изрекла:

— Радуйся Эврисфей, владыка златообильных Микен — Арголиды главного града, таких немного в Элладе! Тебя удостоила тебя своим посещеньем сама Гера, богиня богинь, царица Олимпа! Надеюсь, что не напрасно я поставила тебя над все­ми окрест­ны­ми править. Ведь это я так устроила, что ты в семь месяцев первым из потомков Персея родился, а девятимесячный Алкид на свет появился только вторым. Зевсу, как он не противился, а по праву перворожденного, все же пришлось скипетр, которому повинуется столько арголидских народов, тебе дать. Теперь ты знаешь кому всем обязан и кому, по справедливости, должен верно служить?

Эврисфей облизал тонкие бескровные губы и, чуть прикрыв умные печальные глаза, все пытался решить — зачем к нему явилась златотронная Гера и следует ли ему вскочить с ложа или не обязательно, ведь он, вроде, как спит. Несмотря на раннюю молодость, царь многое знал о ревнивой и властной супруге Зевеса, о том, какой она бывает злокозненной, мстительной и коварной. Ему стало немного страшно, и он, решив не бороться со страхом, прошептал замирающим голосом:

— О, златотронная Гера, в пурпурных одеждах богиня! Все блаженные боги на великом Олимпе тебя наравне почитают с великим Кронидом. Знаю я, что тебе всем обязан и даже жизнью самой. Страшно боюсь я тронуть твои колени, чтоб умолять научить меня, как доказать, что я тебя больше всех бессмертных богов почитаю.

Гера небрежно взмахнула белой рукой, и догадливый царь замолчал, а богиня сказала:

— Алкид тебе родственник ведь, он племянник двоюродный или брат? Впрочем, это не важно. Пора тебе призвать этого сына блудницы Алкмены, на царскую службу. Знай, что он давно вызывает у меня отвращение своей нечестивостью и буйной жестокостью. Ты слышал, как он расправился с послами Эргина? Одних убил, других искалечил и надругался над ними, отрубив им и носы, и руки, и уши. А ведь, согласно вашим законам, послы всегда были неприкосновенны в Элладе… Пирехма он не только зверски разорвал конями на 4 куска, но и оставил без погребения, чем Зевс был страшно разгневан, но он милостив, тем более к сыну, хоть и незаконному. Потому супруг мой, как всегда, медлит с воздаянием. Мельницы богов мелют усердно и неумолимо, но уж очень медлительно. Поэтому сама коварная Судьба назначила меня, чтоб наказать Алкида нечестивого, и ты мне в этом будешь помогать…

Как бы раздумывая говорила Зевса супруга, касаясь то одной, то другой рукой своей изумительной диадемы, но Эрисфей нарочно ее перебил, чтобы доказать ей верноподданность:

— Я буду счастлив все сделать, что ты прикажешь мне, царица блистательных высей Олимпа!

Гера, недовольно взглянув своими красивыми, большими, как у телки, глазами в грустные глаза Эврисфея, и неспешно продолжила:

— Я не буду, как Дике хватать нечестивую душу преступника и выставлять нагую у всех на виду, чтобы ей негде было укрыться, спрятаться и утаить гнусные свои пороки, которых еще в ней обычно немало сокрыто. Чтоб понапрасну не ссориться с Зевсом я буду действовать…, да я буду все делать твоими руками или правильнее сказать… я буду давать приказанья Алкиду через тебя, чтоб его погубить твоими губами. Так лютая Правда поразит неотвратимей Алкида. Наказание может продлится долго, пока, наконец, все его преступления не будут искуплены страданием и болью.

Гера быстро сказала, последние чеканя слова и с удовольствием потерла свои маленькие ладони.

— Итак, любезный царь золотом богатых Микен, слушай и запоминай первое тебе задание: завтра же вызови Алкида и строго напомни ему, что он должен тебе усердно служить. Слышала я, что Мойра Лахесис обеспокоена тем, как много на земле расплодилось чудовищ ужасных, с которыми, как раз и должен Алкид нечестивый сражаться. А я тем временем подумаю, с кем из них первым ему насмерть биться придется. Ткачиха Алкида такой силой огромной одела, что он сильнее любого чудовища, если только чудовищу не поможет всемогущий случай или… или я, и я это сделать должна для торжества справедливости.

Гера, прянув изящной ногой, быстро по восходящим воздушным потокам взмыла на олимпийские кручи, ведь она была древним божеством воздуха.

53. Алкид отказывается служить Эврисфею

Эврисфей еще до завтрака отправил к Алкиду вестника звонкоголосого с приказом явиться немедленно. При виде явившегося родственника, грустные глаза Эврисфея округлились от удивления и голосом скрипучим, как у старика, он спросил нарочито строго:

— В чем к царю ты явился, Алкид? Ты одет, словно варвар, в шкуре вонючей какой-то… да еще и с суковатой дубиной нестроганой… Так ты этой дубиной всех послов Эргина с копьями и мечами раскидал по земле, как малых детей?!

В голосе царя против воли прозвучало смешанное с завистью искреннее восхищение, которого Алкид не заметил. Очень он злился, что Эврисфей занял место, которое по словам отца Амфитриона Зевс предназначил ему и скрывать этого не старался:

— Хоть ты ростом, питомец Зевеса, не вышел, зато умом прозорливый. Этой дубиной я не только с воинами Эргина расправился, я уж сбился со счета скольких она навечно под землю заколотила мужей… А в этой шкуре я пришел потому, что у меня бесстрашное львиное сердце, если хочешь можешь проверить… Впрочем, если запах этой шкуры тебе неприятен, можешь дать мне для нашей встречи гиматий, если у тебя, конечно, найдется для меня подходящий.

Сын смертный Зевеса опустил на пол дубину и кулаки его сжались. Он из-под низких бровей враждебно так посмотрел на царя, что тому стало не по себе. Эврисфей съежил свои и без того узкие плечи и хилую, как у ощипанного цыпленка, шею втянул. Царь много раз в воображении своем представлял, что и как Алкид сделал с послами Эргина и с Пирехмом, представил и сейчас и ему очень захотелось расстаться поскорей с таким родственником, но он все время помнил о словах Геры.

— Чувствую, что Судьба моя незадачливая поместила меня между молотом и наковальней… и, должно быть, не на один год. Что ж, придется крутиться. Телом я хилый, но не умом.

Так подумав про себя, Эврисфей встал, важно оперся на скипетр и, намеренно придав голосу высокомерность, сказал, хоть глаза его остались печальными:

— Алкид, как царь, я требую, — и, кажется, я вправе это сделать, — я требую, чтоб с завтрашнего дня, ты начал мне служить. Подвиги для наших граждан нужные, ты будешь по моим приказам совершать, если не хочешь, чтобы, проявив власть, сурово я тебя наказал. Ведь когда воли хозяина раб над собой не чует, нет никакой охоты трудиться у него прилежно.

Алкида схватила в цепкие объятья мощная Гибрис — богиня непомерной гордыни и спеси, она даже вставила ему в волосы цветок львиного зева, являющегося надменности символом. Не зря говорят, что нет гнуснее порока, чем высокомерие, которому нет предела, ибо оно больше всего развращает, изнутри разъедая бессмертную душу.

Сын прекрасноволосой Алкмены при всех громко расхохотался в ответ и, плюнув на полированный пол, владыке арголидских народов сказал, словно бросил ему в лицо камень, надменные слова с небрежной издевкой:

— Ну же, попробуй, накажи, как можно суровей! Или передумал уже? Не царь ты, Сфенелид, а пустое ничтожество с длинными ушами ослиными, и скипетр твой с набалдашником, как с кисточкой хвост у осла.

Эврисфей, хоть и дядя, но был ровесник Алкида, он не так давно стал Микенским царем, но собой уже отроком научился владеть. Поняв, что палку слегка перегнул в высокомерном обращении с необузданным племянником, он, наклонив яйцевидную голову набок, с деланным миролюбием Алкиду сказал:

— Ты не понимаешь, брат, что говоришь. Потом тебе самому будет стыдно. Видно, ты сейчас меня оскорбил, находясь в большом гневе, который и мудрых в неистовство вводит, а ты еще совсем юный. Давай перенесем наш разговор на то время, когда ты будешь спокойным. Сейчас же ступай пока не сделал того, о чем придется потом сожалеть.

Царь нарочно назвал племянника братом, подумав, что тому это больше понравится, ведь браться более равны, чем дядя с племянником.

54. Зевс посылает Немесиду покарать Алкида

Перед сном Эврисфей долго молился своей покровительнице Гере, и она посетила его во сне. Царица богов, величаво подняв красивую белокурую голову, увенчанную, как всегда, роскошной бриллиантовой диадемой, внимательно выслушала его рассказ о встрече с Алкидом и потом приказала:

— Я довольна тобой, Эврисфей. Ты не глупый и владеешь собой и правильно сделал, что довел Алкида до гнева. Завтра вознеси на алтарь великого Зевса гекатомбу круторогих белых быков, никогда под ярмом не бывавших. Потом в смиренной молитве пожалуйся Громовержцу на нечестивость Алкида. Скажи, что он открыто не подчиняется тебе, как царю и этим подрывает сами незыблемые устои законной царской власти. Особенно подчеркни, что Алкид оскорбил тебя, вызывающе насмехался не только над твоими ушами, но и над скипетром царским, называя его ослиным хвостом с кисточкой.

Эврисфей все в точности так и исполнил. Зевс, услышав царскую жалобу, призвал древнюю богиню неотвратимого возмездия Немесиду и, тяжко вздохнув, ей при богах приказал:

— Ты, Немесида, должна покарать, как всегда, справедливо Алкида за жестокую расправу и глумление над неприкосновенными согласно законам богов и Эллады послами Эргина, а также за то, что он оставил без погребения останки Пирехма ну и… за неподчинение Эврисфею, ведь царствует он согласно моей клятве священной, а слово мое

вовек непреложно и никем нарушаться не может, тем более что я тогда еще и головою кивнул. Наказание должно быть, конечно же, справедливым, но не чрезмерно суровым и его следует сразу же прекратить, как только он, вдоволь помучавшись, обратится в Парнасский удел за оракулом.

Все это в точности Немесида в прилежном уме записала и потом в жизнь претворила. Распустив по плечам светло русые волосы, венчанные простой серебряной короной, украшенной только фигурками оленей, богиня не медлительно запрягла в свою искусно сделанную Гефестом колесницу могучих крылатых грифонов. Кроме крепкой уздечки для обуздания пагубных страстей и непристойных влечений и весов для взвешивания вины людей, совершивших проступки, она взяла с собой лишь плеть, которой пользовалась для мягкого наказания провинившихся в виде сильных болей в голове. Карающий меч свой изоострый богиня возмездия дома оставила — помнила она приказ Зевса, чтоб наказание его смертного сына не было чрезмерно суровым.

Немесида строгая и суровая, с подогнутой к груди левой рукой, поддерживающей одеяние (знак умеренности и неизбежности кары) и весы, с опущенным взором, держа в правой руке уздечку и плеть, явилась во дворец Креонта и нашла семейство зевсова смертного сына в нешуточной ссоре. Мегара, недавно родившая Алкиду третьего сына, была в неописуемом гневе. Уже, давно, чуть ли не с первого дня после свадьбы, она замечала вначале редкие, а потом ставшие постоянными измены мужа, но, стиснув зубы, все молча терпела. В последнее же время Алкид совсем позабыл про ложе супруги, предпочитая ночевать у ее подруг, а когда их не случалось, не брезговал и служанками, и даже рабынями. Когда супруга случайно узнала, что две пятнадцатилетних рабыни родили от Алкида детей, она не выдержала и в первый раз закатила изменщику мужу истерику, Алкид тогда выбежал из дома, как ошпаренный кипятком. После этого случая она не раз билась в истерике, и каждый раз Алкид вынужден был спасаться бегством.

В день, когда к Алкиду явилась невидимая Немесида, он впервые вопящую супругу ударил и только за тем, чтобы она замолчала. Он ударил без злости и гнева, как только мог тихо потому, что понимал, что легко и голой рукой может убить обыкновенного человека, в младенчестве женские груди сосавшего. Однако Мегара, с исказившемся до безобразия ликом, заорала еще сильнее, осыпая его ругательными словами и стала биться головою о стену. Алкид не выдержал и опять убежал от разбушевавшейся супруги, заперев дверь на свою половину.

По-прежнему оставаясь невидимой, богиня возмездия приблизилась близко к Алкиду. Она, поставив на пол весы, на одну чашу положила поступки Алкида, а на другую — тяжкие колечки, обозначающие вину и по равновесию весов определила меру его вины. Затем в левую руку взяла уздечку, намекавшую на необходимость обуздать свои страсти и контролировать поведение, а в правую — плеть, пропитанную ядом особым. Оставаясь невозмутимой, Немесида, несколько раз несильно стегнула Алкида своей плетью по затылку, по вискам и по лицу.

Алкид не видел богиню, но почувствовал, как боль пронизала голову в разных местах, и эта боль несокрушимую до сих пор волю героя опутала неразрешимою вязью. С этого момента у Алкида все время стала сильно болеть голова.

55. Пифия приказывает Алкиду служить Эврисфею

Промучившись несколько дней дома, Геракл по совету успокоившейся Мегары приказал отвезти себя на парусном судне в священную Кирру, ибо его голова так раскалывалась от нестерпимой боли, что он не мог не только бежать или скакать на коне, но даже долго идти на милых ногах. Слуги же вышли заранее пешим путем и к его приезду привели обычную для Дельфийского храма жертву — не знавшего ярма тучного белого быка с позолоченными рогами.

В лавровых венках с шерстяными повязками, вопрошающие приносили на Парнас дельфийскому богу жертвы и возносили молитвы. Когда по знамению жертвы день оказывался благоприятным для совещания, тогда светловолосая Пифия предварительно омывала волосы в Кастальском источнике, в который превратилась целомудренная нимфа Касталья, спасаясь от преследовавшего ее по пятам влюбленного Феба. С тех пор несчастный в любви Дельфиец безнадежно влюблен в Кастальский Парнас, дарующий вдохновение поэтам, ваятелям и музыкантам.

Вода в этом источнике стала священной и используется для омовений паломниками при посещении Дельф, и для мытья волос Пифии перед началом её прорицаний. В золотом головном уборе и в золототканной одежде, омытая, спускалась она в адитон — святая святых дивного храма, где находится золотой кумир Аполлона. Здесь же были лавровое дерево, священный источник и Омфал из белого паросского мрамора с двумя золотыми орлами.

В адитоне аполлонова дева одевала на голову свежий лавровый венок и восходила на знаменитый треножник, принесенный в дар греками прославленному в веках аполлонову храму после Платейской битвы.

Алкиду в лавровом венке и с шерстяной повязкой на раскалывавшейся от боли голове не пришлось долго ждать встречи с Пифией, которой вдохновенье в душу влагает Делосский бог и грядущее только ей открывает. Надышавшаяся испарений, поднимавшихся из глубокой расщелины, где догнивал бывший когда-то ужасом для людей огромный змей Пифон, прорицательница сначала долго восседала на треножнике и молча жевала душистый лавр, чтобы от его дурманящего действия быстрее прийти в божественный экстаз, похожий на высокое поэтическое вдохновение.

Алкид был в недоумении, не зная, что ему делать. И вдруг дельфийская дева резко воздела руки к небу и, брызгая во все стороны зеленоватой слюной, начала выкрикивать оракул в стихах, который отпрыск Зевеса смог понять лишь после того, как получил разъяснение от специально обученного жреца профета.

Некоторые говорят, что как раз этот жрец и был в храме главным, ибо важно не само прорицание, а его толкование. Из-за загадочности вещаний дельфийской жрицы Аполлон получил прозвище Локсий — вещающий иносказательно. Даже после толкования профетами вдохновенных изречений аполлоновой девы, оракулы часто бывали трудными для понимания.

Однако оракул, в этот раз оглашенный профетом Алкиду, был прост и понятен:

— Внемли, дерзкий муж, смерти подвластный! Нет гнуснее порока, чем высокомерное глумление над себе подобными и нет преступления более тяжкого, чем дерзкое непослушание царю. Ты уже не однажды надменно преступил закон благочестья, и за это царю ты будешь служить, всех превыше стоящему. Феб — Аполлон от имени великого Зевса тебе повелел 12 лет верой и правдой служить Эврисфею и совершить в это время 10 тяжких подвигов и обязательно бескорыстных. Делай же сейчас, не откладывая, что всесильным суждено тебе Роком или тебе придется к богу опять обратиться, но уже после страшной беды.

Когда Алкид слушал в храме Делийца профета, головная боль чудесно исчезла, но привычная крепость духа к нему не вернулась.

56. Гера посылает к Мегаре Апату

Целыми днями понурый Алкид бесцельно бродил по гулким коридорам и залам дворца Креонта, выпятив сердитые губы и без того низкие брови до предела нахмурив, он со своим сердцем беседовал:

— Голова не болит, ничего не болит, но сердце ноет и ноет, и обуревает какая-то тоска беспричинная. Сколько уж раз вспоминаю судьбоносный тот выбор на перепутье и сомневаюсь — правильно ли выбрал я жизненный путь, да и я ли выбрал или Мойра меня под руку сильно толкнула? Вместо того, чтобы самому повелителем быть, я собственной рукой выбрал для себя позорную рабскую долю и должен теперь служить ничтожному Эврисфею, мерзкому карлику, подлому, хитрому, как все хилые люди. Как я могу позволить командовать собой жалкому правителю с глазами собаки, ушами осла и сердцем оленя?! — Лучше стоя быстро сдохнуть в рабских оковах, чем 12 лет ему служить на коленях… Нет, я не позволю ему собой помыкать даже, если мне прикажет отец или сама непреложная Мойра!

Гера наблюдала, как Алкид вместо того, чтобы начать службу у Эврисфея, совершает один за другим разные нечестивые проступки и терпела, выжидая наиболее подходящий момент, чтобы погубить ненавистного пасынка. Однако, когда охранительница брака увидела, как он ударил по лицу супругу Мегару и та после этого билась головою о стену, то ее охватила безудержная ярость: она как ураган долго носилась над лесом, окружавшим семивратные Фифы, ломая и вырывая с корнем не только кусты, но и большие деревья.

Успокоившись, Гера, похлопывая себя ладонью по лбу, медленно выговорила себе:

— Больше его мерзости терпеть никак не возможно. Он не только людям уши и носы отрезает, не только человеческие рвет на части тела и без погребения псам их бросает, он за одну беспутную ночь по полсотни девушек развращает, он законную супругу, как собаку бездомную избивает! А Зевс все с наказанием медлит, да и накажет ли, ведь и сам он руки порой распускает. Он послал Немесиду и думает, что достаточно этого. Она карает, конечно, неотвратимо, но слишком уж мягко, а иногда даже одаривает, взяв в руку ветку яблони. Чувствую, что придется, не откладывая, все сделать самой. Я просто должна его покарать, ибо униженная Дике вопит и требует это сделать! Надо мне заставить пасынка сотворить нечто такое, за что его нельзя будет не покарать и невозможно будет медлить с наказанием… но, что? Думай Гера, ведь не зря тебя называют большой мастерицей устраивать всякие козни! … Да, сама Справедливость требует защитить достоинство добродетельных женщин, и я должна, засучив рукава, взяться за трудное дело и расправиться с отродьем Зевеса, как с мерзкою язвой.

И вот уже Гера с просветленным лицом приказывает своей верной служанке и милой подруге Ириде вызвать богиню бешеного безумия Лиссу и богиню обмана Апату. Вестница Геры помчалась на землю так быстро, что ее разноцветные одежды разметались по всему небосклону, образовав семицветную горбатую арку. Быстро Радуга нашла Апату и велела ей мчаться к царице Олимпа, и не была непослушной богиня костлявая, у которой в черных волосах с седыми прядями извивались пятнистые змеи с раздвоенными языками. Увидев перед собой высокую, костлявую деву, подпоясанную поясом, наполненным неприкрытой ложью и обманами хитрыми, Гера повелительно ей сказала:

— Я желаю, Апата, черноодежной Нюкты безбрачная дочь, чтоб ты мне быстро исполнила просьбу такую: между моим пасынком Алкидом и его супругой Мегарой надо возбудить особо ужасный скандал. Тебе это будет сделать не трудно, ведь он ей каждую ночь изменяет, а она сердцем порывистая, своенравная. Сначала она от этого очень страдала, но потом смирилась, привыкла, ведь ко всему женщины на земле привыкают, и к изменам, и к побоям супруга. Для того, чтоб искусно Мегару подстрекать на скандал, ты воспользуйся своей знаменитой Обманкой, в которой есть все то, что смертных способно ввергнуть в бездну замысловатой лжи и скрытого обмана: самое изощренное лукавство, лести искусной беседы, хитрости и коварство, также и лживые речи, что ветер разносит по воздуху! Ведь ты говорила, что чара могучая твоей Опояски обманной сильнее даже Пестроузорного Пояса улыбколюбивой богини, у которой в Пафосе есть алтарь благовонный и тенистая роща. Ступай же быстро к Мегаре!

57. Ссоры Алкида с Мегарой

И вот кидонская богиня, оставаясь невидимой всем, уже подкралась сзади к Мегаре и схватила ее правой рукой за темные волосы, заплетенные сзади в косы красиво. Левой же рукой она высоко подняла над своими узкими, как у подростка, бедрами пояс невесомый, обманный и, положив его на голову Мегары, рисовать на нем стала непристойные для женского взора картинки. На этих безобразных картинках, видимых только Мегаре, муж ее сочетается любовными ласками на их супружеском ложе то с одной из ее служанок, то с рабыней, то сразу с двумя незнакомыми голыми юными девами, и все при этом выкрикивали ее имя и нагло смеялись над нею. От увиденного своими глазами такого разврата, совсем глаза округлились у супруги Алкида и с оглушительными криками она по дому помчалась в поисках мужа. По пути Мегара опрокинула две скамейки и до крови палкой избила очередную беременную от Алкида служанку. Заливаясь слезами, она на весь дом визгливо поносила супруга:

— О, проклятый изменщик Алкид! Сколько уж раз ты своими изменами мне подло втыкал острый нож в спину между лопаток?! Зачем только, глупая, за тебя я замуж пошла? Разве мало мне радости было под уютным родительским кровом? Как чудесно я царевной жила, таким довольством и блеском всегда окруженная, что люди завидовали мне. Потом была эта проклятая свадьба с тобой, с виду такая блестящая, ведь ты был завидный жених — из первых героев Эллады. Давно ли, кажется, под звуки флейты, под пенье гимна брачного, в наш царский дом привел меня внук великий Алкея? Теперь же, ради похоти проклятой своей, меня готов ты растоптать, смешавши с грязью! О, боги! Где теперь мое безоблачное счастье? Все пропало, погибло безвозвратно, исчезло, словно легкий дым при сильном ветре испарилось и превратилось в прах. Меня теперь ждут только злые беды и глухое горе из-за супруга неверного!

Алкид, слыша крики супруги, сначала морщил нос и нудно так ей твердил:

— Муж все делает хорошо, что бы не сделал. Так должна думать жена, даже если молчит. Если же вздумает вслух мужу перечить, то лишь беды одни ее речь ей принесет.

Мегара его словно не слышала, и тогда Алкид решил прекратить ее истерику, подошел к ней и легонько ладонью ударил ее по щеке, только за тем, чтоб привести в чувство и крики визгливые прекратить. Он уже делал это не раз. Удар был, как всегда, совсем не сильным, но вместо того, чтобы успокоиться, жена вдруг зарычала как горный медведь или лев и, грохнувшись на пол, стала кататься туда и сюда с душераздирающими надрывными воплями.

Никогда Алкид не слышал, чтобы женщина так кричала. Он изо всех сил зажмурил глаза и схватился дрожащими руками за голову. Все его тело пронзила крупная дрожь, широко открывшиеся синие глаза глядели по сторонам испуганно и затравленно. Потом он, не отрываясь, посмотрел на бьющуюся затылком об пол супругу, и на его испуганном лице появилась жалость, потом он стал опять испуганно озираться кругом.

Мегара же через некоторое время внезапно успокоилась, прекратила вопить, встала с пола, оглядела себя и, как ни в чем ни, бывало, начала поправлять свою одежду и приводить гребнем в порядок совсем растрепавшуюся копну волос. Алкид некоторое время недоумевающе глядел на супругу застывшим взглядом…

58. Ирида посылает Лиссу к Гераклу

Еврипид поет, как преданная златотронной Гере ее милая вестница быстроногая Ирида в это время примчалась к богине бешеного безумия Лиссе и провещала:

— Ты ж, богиня древняя, так и не познала брака, рождена от крови знатной и из утробы благородной вышла на свет. Ты, дщерь глубокой черной ночи от Урана, собери всю злобу и жестокость воедино, что накопились в твоей безжалостной груди! Теперь на Алкида — мужа, для Геры, нашей госпожи, такого ненавистного, наслать должна ты жгучее безумие. Пусть ноги негодяя сами исполняют неистовый танец, пусть иступленный мозг его разрывается от нестерпимого желания всех убивать. Заставь его Лисса в пасть жадной смерти собственными руками затолкать своих детей цветущих. Пусть он познает неистовую ненависть царицы нашей — и нас с тобою заодно оценит! Что стало бы с нами, божествами, когда бы смертный человек в своей безудержной гордыне для кары вышних оставался недоступным?

— Давно я знакома с этим негодяем. Уже не раз сплетались мы телами с ним в порывистых объятиях безумия страстей, которые кончаются всегда смертями. Скажи Ирида, златотронной Гере, что и на этот раз, я встречусь с гнусным мужем не напрасно — будет много детских трупов.

Ответила Ириде Лисса и помчалась, как буйно резвая собака, что за дичью посылают, и горячо клялась сама себе безумная богиня:

— Злое море так не выло, волны бурные вздымая, так земля не содрогалась и, по небу пролетая, столько ужаса и смерти не носили стрелы молний Катебата, сколько трепета, и горя, и безумных содроганий сыну Зевса и Алкмены я доставлю. Скоро, скоро я его заставлю собственных детей убить; да, своей рукой малюток беспощадно умертвит он, совершенно обезумев… Долго, долго после будет сон его кровавый длиться.

Недоумевающий взгляд Алкида, смотревшего на Мегару, начал меняться в то время, как он шептал сам себе:

— Боги, мне кажется, что она нарочно надо мной издевается — когда хочет — орет и визжит, словно умалишенная, а как пожелает — тут же овладевает собой, спокойно поправляет волосы и одежду. А я такую к ней испытывал острую жалость, когда она билась затылком о пол, что мне самому стало так страшно, будто разум совсем меня покидает. О, мерзкая лгунья! Собака! Я не позволю тебе так над собой надругаться.

59. Алкид в безумии убивает своих детей от Мегары

Тут буйная Лисса примчалась и схватила Алкида в объятья безумные и крепко стала держать, он чувствовал всем своим мощным телом, как от бешеного гнева члены все его затряслись. Синие зрачки его стали вращаться, словно выскочить хотели из глазниц, грудь задрожала и рывками стала скакать, будто кто-то буйный в ней находился и вырываться наружу пытался.

Побледневшая от смертельного страха Мегара молча кинулась бежать сломя голову. Алкид же, как бык, вконец разъяренный, кривыми рогами трясущий, так же бешено тряс головой и как бык то мычал, то ревел, когда воздух из мощного горла вырвался со свистом и хрипом. Потемневшие глаза его свирепо искрились, а с оскаленных, как у зверя, зубов закапала белесая пена. Шкура Киферонского льва с Алкида слетела и обнаженный с луком и стрелами в руках, он, словно в кошмарном сне, стал носиться по дворцу, опрокидывая и ломая столы и скамейки и грозно вопя:

— Я узнал тебя, Эврисфей! Это ты в женском обличье надо мной издевался! Если не покажешься, сыновья твои за все мне ответят! Перимед, Эврибий, Эврипид! Где вы спрятались, мерзкие щенки микенского недоноска! Все равно я вас отыщу! И тогда, уверенны будьте, заслуженной смерти вам избежать не удастся!

Увидев племянника Иолая, он не узнал его и недоуменно спросил:

— Кто ты такой? Ты вроде бы не сын противного мне властелина с ушами огромными, как у осла. Может ты и есть сам Эврисфей, напяливший парик, чтобы прикрыть свои уши ослиные? — Нет, ты возрастом малый, значит ты — один из его сыновей, хотя… они должны еще быть моложе… Кто же ты, отвечай, если жить еще хочешь?

С налитыми кровью глазами Алкид, вытянув вперед руку с луком, направился к племяннику, но тот, видя, что дядя не в себе, сумел увернуться и убежать. Алкид не стал его преследовать, но, словно почувствовав присутствие детей, спрятавшихся в соседней комнате, он, как будто во сне, полном диких кошмаров, бросился туда.

И вот первая стрела вонзается в невинное сердце ребенка, и тот, как сноп шлепается, падает навзничь, окрашивая блестящий мраморный пол детской безвинной кровью. И дикий крик победившей Алалы слетает с побелевших губ отца:

— Один щенок готов, и тот властитель мерзкий, что хочет мной командовать, часть долга кровью сына заплатил. Теперь пора расплачиваться второму сыну за нечестивого ничтожного отца!

И вот стрела вторая, чтоб поразить другого сына, который, спрятавшись за алтарем, считал, что там он в безопасности, уже готова сорваться с визгом с тетивы, но слишком ее сильно натянули, и она порвалась с треском.

Ребенок, видя для себя такой счастливый случай, со ступеней алтаря скатился кубарем и бросился к отцу, ему повис на шее и, рукою детской касаясь бороды кудрявой, слезно молит о пощаде. Алкид с туманным взором не внемлет сыну, ребенка он толкает от себя, чтобы удобней было бить его и, как кузнец свой молот на наковальню опускает, — так он малютке ужасный на головку кулак свой мощно опустил. Темя ребенка хрустнуло, обрызгал детский мозг чертоги…

Сенека поет, что безумец схватил второго мальчика, молящего о жизни жалобно, за ножку и, раскрутив как палку, бросил.

Третий сын был так испуган смертью братьев, что тихо умер сам: ужас бледный мгновенно сделал жизнь его короткой.

Фиванцы говорят о том, как Геракла, охваченного безумством, когда он вопил истошно, что счастлив он, ведь Эврисфея род исчез, вдруг охватил сон глубокий от удара камнем, который ему метнула в голову Афина, не оставлявшая надолго без присмотра брата. Так сильна была бешеная хватка Лиссы, что даже Палладе, могучей зевсовой дщери не сразу удается унять бешенство Геракла. Афина изо всех сил ударила его сначала своей рукой, по мужскому могучей, но бесполезным удар оказался. Только с помощью удара камня, названного Софронистер (Приводящий в разум) по голове Афине- Палладе удается повергнуть героя сокрушительной силы в сон тяжкий и долгий, на смерть больше похожий.

60. Феспий очищает Алкида от скверны убийства

Проснувшийся Алкид тяжело приходил в себя, изумленно глядя по сторонам округлившимися глазами, он как будто бы все еще был не в себе и все время спрашивал:

— Где я? На чьей земле, словно пьяный, валяюсь? Чей это дом, мне, как будто знакомый? Чьи детские кровавые тела здесь простерты? Хоть стыдно молвить, страшно мне. Какое-то душа неведомое зло, случившееся здесь, предсказывает мне. Почему на мне нет шкуры льва? Где лук и стрелы, где палица моя победная? Кто лишить оружия меня посмел, ведь и во сне я грозен всем?.. Что вижу я? О боги! Это сыновья мои лежат убитые! Кто кровь моих детей пролить отважился? Укажите погубителя, и он тут же умрет! Врагом моим будет любой, кто знает, но мне не назовет убийцу. Слуги, где вы, отзовитесь!

Узнав от слуг, кто погубитель, Алкид несколько дней без пищи и воды провел в своей комнате, запершись изнутри, хотя никто войти к нему даже не пытался, опасаясь за свою жизнь.

— Тела убитых мной детей — это камень последний самый в здании моих несчастий. Такой бедой придавленный, могу ль убийцей нечестивым я остаться в милых Фивах?

Так, согласно Еврипиду, он скорбно восклицал. Он ждал нового знака немилосердной своей Судьбы и, наконец, дождался, когда к нему постучал высокий, тощий светловолосый человек с длинным носом и поросенком в руках. Он открыл дверь наполовину и увидел царя Феспия, бегающие глазки, которого, внимательно окинули настороженным взглядом затворника. Вдоволь насмотревшись, царь удовлетворенно кивнул и сказал, не скрывая лукавой улыбки:

— Радуйся Алкид! Я пришел прежде всего еще раз сказать, что признателен тебе за избавление моего города от ужасного Киферонского льва и еще кое-за что благодарен. Все мои дочери, кроме одной родили сыновей всем на безудержную зависть — пышущих бычьим здоровьем, сильных, красивых. Жаль, конечно, что брачные узы тебя ни с одной моей дочкой не повязали. Хотя, что ни случается, все к лучшему, ведь нет справедливей наказанья для любящих сердец, чем узы брака и венец… Но полно, шутки в сторону. Узнав о постигшем твой дом несчастье, я сразу примчался к тебе, чтобы совершить над тобой обряд очищения от скверны убийства. Я взял сосуд с кропильной водой, привезенной мне с вечно шумящего моря специально для обрядов очищения. И сера, и ветви маслины и лавра при мне и еще розмарин, можжевельник и мирт для увеличения очистительной силы кропила. А посмотри на этого чудного поросенка, только, что отъятого от сосцов материнских, полных от родов недавних. Я все сейчас исполню, как надо, а ты пока бросай унывать слишком сильно, Алкид. Все проходит, пройдет и это. А сейчас, открой-ка мне дверь поскорее, чтобы от скверны я тебя, согласно обряду, избавил. Как только, что родившийся ребенок ты будешь чист и сможешь опять общаться с богами.

Геракл открыл дверь, и Феспий, многозначительно подняв палец, сказал:

— Для умилостивления души убитого и вместе с тем для примирения с собой убийца должен своею кровью смыть вину. Но я взамен такого обряда совершу примирительное жертвоприношение, и тогда убийца вместо себя, может принести в жертву домашнее животное, например, этого славного поросенка. Какая ветвь тебе больше нравится: маслина или лавр? Хорошо, пусть будет маслина. Ну тогда начнем.

После окропления водой царь феспиев тут же принесенного им поросенка заколол, вонзив острый нож под левую лопатку, кровь пустил, ему горло и шею разрезав, и оскверненные убийством руки Алкиду обильно кровью той окропил. Затем, не делая перерыва, иным омовеньем он стал богов умягчать, призывая Катарсия Зевса, заступника тех, кто прощенья ждет за убийство. Не прерывая обряда, Феспий распорядился, чтобы служанки все нечистоты вон из дома вынесли сразу и расставили чаши с водой ключевой для омовения рук. Разведя очистительный огонь, царь серой окурил все помещения. Потом благочестивый отец 50 феспиад ячменные лепешки и другие дары примиренья у пылавшего очага с возлияньями трезвыми жег, умоляя все время Зевса, чтоб удержал он ужасных Эриний от страшного гнева и для Алкида стал благожелательным защитником добрым после того, как кровью сыновьей он руки свои осквернил. Зевс все услышал и у себя на нетленном Олимпе косматой головой благосклонно кивнул, а на земле без молнии одним перуном громыхнул недалеко от дома Алкида.

61. Пифия нарекает Алкида Гераклом

После очищения от скверны тройного убийства Алкид с просветлённым взором, словно заново родившись, сердечно поблагодарил Феспия за примирительный характер обряда, а перед самым уходом царя, даже поинтересовался, как поживают его красавицы дочери? Мудрый Феспий понял, что Алкид спрашивает лишь из простой вежливости, а сам думает о другом и потому, что-то нечленораздельное буркнув, попрощался и ушел.

Юноша действительно горел весь желанием еще раз посетить прославленный Дельфийский храм. Даже среди граждан с немалым достатком за получением оракула в знаменитейшем храме Эллады образовалась очередь, но, когда по львиной шкуре Алкида узнали, ему предоставили почетное право вопросить Феба без очереди.

У сына Алкмены и Зевса от удовольствия запылали не только щеки, но и могучая шея — такие привилегии оказывались даже не всяким царям. Приведенному Алкидом белому быку, никогда под ярмом не ходившему, дали стручковый горох, и по тому, как бык его съел жрецы — госии поняли, что он совершенно здоров. Затем на быка совершили возлияние и потому, как он, охваченный трепетом, дрожал всем телом, от копыт до рогов, поняли, что бог расположен дать вопрошающему оракул, и только после этого принесли его в жертву. По знамению жертвы определили, что следующий день будет самым благоприятным для совещания с богом, и Алкид заплатил госию за оракул установленную плату в 4 обола.

Ранним утром Алкида, омывшегося водами Кастальского ключа, в лавровом венке с шерстяной повязкой проксен сопроводил до дверей храма, где он спустился в адитон. Там Пифия в золототканной одежде, с распущенными волосами, в венке из зеленого лавра уже сидела на высоком треножнике. Непорочная дева с закрытыми глазами жевала лавр и судорожно вдыхала дурманящие испарения, поднимавшиеся из расселины, где гнил тлеющий пепел убитого Аполлоном змея Пифона. Рядом с аполлоновой девой стояли три длиннобородых жреца — профета с табличками и стилосами в руках. Нажевавшись лавра, дельфийская жрица воздела руки вверх, окурила себя лавром и ячменной мукой и вскоре забилась во вдохновенном пророческом экстазе, бормоча Фебовы речи. Профеты стали записывать все, что вещала она, однако Алкид и без них понимал каждое ее слово:

— В прошлый раз тебе было приказано немедленно начать подвиги совершать, но ты ослушался и был за это жестоко наказан. Судьба суровая и дальше строго тебя будет преследовать, когда ты не будешь ее предназначения исполнять. Теперь ты хочешь узнать, как избегнуть тебе тяжких мук и безумных страданий после тройного убийства детей? Ты должен на старое дышло новую накинуть петлю. Чтобы страдания к тебе опять не вернулись есть лишь одно средство: ты должен свою небывалую гордыню смирить — этот корень зла и пороков всех матерь. Тебе следует поселиться в Тиринфе, но прямо из храма ты пойди к Эврисфею в Микены и помни, что он твой владыка, ему и Гере Судьба предначертала быть живыми рупорами, вещающими тебе приказы.

Алкид с удивлением слушал дельфийскую деву, глядя ей на пупок — ему казалось, что вещание именно оттуда идет. Когда он понял, что вещание закончилось и открыл рот, собираясь что-то сказать, исступленная Пифия, ни на кого не глядя, сошла с треножника и тут же обрела удивительное спокойствие. Она сказала Алкиду голосом тихим:

— Ты больше не будешь зваться Алкидом. Феб Аполлон отныне Гераклом тебя нарекает, ибо Гере, которая будет тебя гнать по земле, ты будешь славой великой обязан.

Эти тихие и простые слова Пифии подействовали на Алкида сильнее, чем ее исступленное бормотание, и он, решительно кудрявой тряхнув головой, мысленно дал себе слово, как клятву, добросовестно отслужить 12 лет Эврисфею и никогда не забывать, что он царь, властвующий над всеми окрест живущими людьми, скипетр от Зевса имея.

Выйдя из храма, Алкид, который до перемены имени был известен еще и как Палемон, теперь уже, как Геракл направился к Эврисфею в Микены, изо всех сил заранее стараясь улыбаться смиренно, но чувствовал, что улыбка пока получалась кривой.

Подвиги Геракла на рабской службе у Эврисфея

62. Эврисфей назначает первый подвиг

Алкид, теперь нареченный дельфийским богом Гераклом, больше решил не испытывать судьбину и прямо из Пифийской обители явился к Эврисфею в Микены.

Арголидский Владыка, узнав о новом имени Алкида, постарался скрыть удивление и, прищурив свои маленькие вечно невесёлые глаза, сказал Гераклу с грустным смешком:

— Значит теперь ты Геракл и обязан именем Гере. Что ж, твое первое заданье я готов объявить. Забавно получается — мужу, одетому в львиную шкуру, надо будет добыть, хе-хе, другую львиную шкуру.

Из тонких бледных губ Эврисфея послышалось старческое дребезжание — так он смеялся. Герой исподлобья взглянул на царя и, поморщившись, отвел неприязненно-настороженный взгляд. Видно было, что он продолжал упрямо ненавидеть троюродного брата (он не хотел даже в мыслях называть его дядей), но после убийства детей и последнего посещения дельфийского храма он старался беспощадную Судьбу гневить. Он помнил данное себе слово и больше не мог позволить себе непослушание и потому спросил, стараясь сделать голос почтительным, но сумел сделать только небрежным:

— Говори, что надо сделать? Еще одного льва убить?

— Ты еще и догадлив, брат мой; не зря Гераклом тебя нарекли — твое новое имя связано с Герой, а царица богов не только добродетельна, но и умна. Но давай говорить о деле: Тебе надо в Немее убить льва, про которого говорят, что у него кожа вся, как из камня, непробиваемая никаким оружием. Совершив этот подвиг, принесешь показать мне его необычную шкуру. Да, еще я предупреждаю тебя, что все подвиги ты должен совершать бескорыстно и сам, без посторонней помощи! Это непременное условие твоей службы придумано не мной. Боги решили, что совершение трудных подвигов, это не просто твоя работа, это еще и кара за тяжкие преступления, совершенные тобой.

— За свои преступления, и расплачиваться буду я сам. И в помощи я ничьей не нуждаюсь, во мне самом силы не мало. Льва в Немее убью, какая б не была у него шкура и ее принесу в доказательство совершенного подвига.

Ответил угрюмо Геракл, не глядя на Эврисфея, а тот опять, как старик, задребезжал бескровными своими губами:

— Я слышал, что Пифия объявила тебе за 12 лет 10 выдающихся подвигов совершить, хотя по моему разумению, их должно было бы быть тоже 12, ибо это священное для бессмертных число. Впрочем, Фебу виднее, и, как бы то ни было, ты не откладывай и уже завтра к выполнению первого подвига готовиться начинай. Если потребуется настоящий доспех или какое-нибудь оружие, в любое время приходи в мои кладовые, и ключник тебе выдаст все, что надо, это я ему прямо сейчас прикажу.

Сказал Эврисфей, довольно сощурив водянистые глаза — было видно, что ему нравилось, как он говорит с племянником, ведь Гера в ночном сне ему приказала:

— Веди себя так, чтобы Гераклу не на что было жаловаться Зевсу или Афине, которая по заданью отца негласно его опекает, оберегая от преждевременной смерти. Мы же с тобой должны находить для него такие задания, чтобы, выполняя их, встречи с Танатом он бы не смог избежать.

— Как мы его погубим, если ему помогать будет сама могучая Афина-Паллада?

Спросил озадаченно Эврисфей, и Гера похвалила его за внимательность и ответила:

— Молодец, Эврисфей, что ты это заметил! Но Афина не всемогуща, и она, как и мой сын Кривоногий большая Труженица и потому есть у нее и другие дела, кроме, как приглядывать за моим пасынком. И потом, никто не может помогать Гераклу в совершении подвигов, ибо они — не просто работа, а кара за тяжкое преступление. Чтобы соблюсти справедливость, ты ему об этом скажи. Если мы узнаем, что кто-нибудь Алкиду помог в совершении какого-нибудь подвига, этот подвиг не будет засчитан!

Гера, словно легкая дымка, беззвучно растаяла в прозрачном, как горний эфир, воздухе, а Эврисфей, довольный встречей с царицей бессмертных, опять задремал.

63. Лев с каменной шкурой

Выздоровевший Геракл переселился в Тиринф, который семью брюхорукими каменщиками киклопами был обведен высокой крепкой стеной из огромных каменных глыб. Каждый день он стал тяжко тренироваться, бегая по несколько сотен стадиев в полном боевом доспехе с крепкой дубиной в руке, вырезанной для битвы с Немейским львом. Об этом непонятном звере Геракл ежедневно старался узнавать у людей что-нибудь новое, но добытые сведения оказывались не надежными и противоречивыми.

Одни говорили, что огнедышащая, мощная, большая Химера родила Немейского льва, в жаркой любви сочетавшись с псом Орфом двуглавым. Лев этот, белорукою Герой вскормленный, супругою славною Зевса, людям на беду и на горе в Немейских полях поселен был златотронной богиней. Там зверь свирепый мужей пожирал земнородных.

Геракла раздражали эти совершенно неправдоподобные россказни и он, недовольно морщась, так беседовал сам с собою:

— Слишком много выдумывают небылиц люди и про льва, и про Геру. Ну, зачем олимпийской царице вскармливать этого льва, да еще, как позорной служанке, делать все это белыми своими руками? Не по сердцу ей такая работа, она любит командовать всеми.

Один образованный человек, пешком обошедший всю Ойкумену, Гераклу так рассказал о льве из Немеи:

— Этот чудовищный лев огненноокий, поселившийся в Немее, является сыном исполинской змеедевы Ехидны и беззаконного Тифона — самого сильного из всех чад, порожденных когда-либо всеобщей праматерью Землей — Великаншей. Этот лев не просто громадный и сильный зверь, это чудовище является древним богом, двоюродным братом самого Зевса. Поэтому человеку, причастному смерти, убить Немейского льва невозможно. Впрочем, поговори сам с ловцами, оставшимися в живых после большой охоты на этого льва, если такие найдутся.

Геракл узнал, что на божественное чудовище охотники однажды устроили большую облаву, более напоминавшую воинское сражение, чем охоту. В этой битве с ужасным львом приняло участие больше ста человек, многие из которых были опытными охотниками, убившими в одиночку не одного льва. Лишь несколько человек смогли вернуться с той ужасной охоты живыми и не искалеченными и то только потому, что бежали с поля боя в самом начале сражения. Один из оставшиеся в живых в той охоте Гераклу так о ней рассказал:

— Мы долго готовились к той охоте. Были сделаны упирающиеся одним концом в землю огромные луки, тетиву которых могли натянуть двумя руками только самые сильные мужчины. Были изготовлены крепкие копья в 16 локтей длиной, и их могли только сильнейшие воины метать и то близко. Так же были вырыты несколько глубоких ям, между которых расставили очень крепкие сети. Всей охотой руководил один бывший спартанский стратег, умеющий командовать войском. И все равно результат оказался плачевным. Этот страшный лев любые сети рвал так легко, словно они были сделаны из тонких нитей, а не из толстых веревок. Замаскированные травой и ветками глубокие ямы зверь словно чуял и обходил стороной. Однако ужасней всего была его шкура, она оказалась тверже гранита, и ей нипочем было никакое оружие. Ударившись в эту шкуру, гнулись медные наконечники копий и стрел, а изоострые мечи из закаленного железа оставляли на ней лишь белые царапины. В жуткого льва пускали горящие стрелы, но он и огня не боится. Я остался живой потому, что бежавшие в ужасе люди сбили меня с ног. Когда я очнулся всюду валялись убитые и раненые стонали, а льва нигде уже не было.

После таких рассказов у Геракла надолго пропадал аппетит, и сон освежающий ночью не приходил, а придя — по много раз прерывался.

64. Молорх оказывает Гераклу гостеприимство

Поведя целый месяц в нескончаемых тренировках, Геракл отправился в Немею — священную местность близ северных границ Арголиды, славную знаменитым храмом Зевеса. Прибыв в Клеоны, что расположены между залитым солнцем Коринфом и Аргосом конелюбивым, сын Алкмены и Зевса был радушно принят одним бедным человеком по имени Молорх. Этот пожилой селянин жил в небольшой хижине в полном одиночестве потому, что недавно потерял жену и двух взрослых сыновей, которых растерзал лев, когда он был в Аргосе. Бедный Молорх, увидев останки своей дружной семьи, за одну ночь стал совершенно седым и потом целый месяц, повредившись в уме, безуспешно боролся с мышами, думая, что это новорожденные дети Немейского льва.

Узнав, что Геракл явился, чтобы убить чудовищного льва, селянин благоразумно попытался его отговорить от задуманного печальными такими словами:

— Увы, могучий герой, даже твоей огромной силы не хватит, чтобы убить это страшное чудовище. Ему не страшно никакое оружие — ни стрелы, ни копья, ни мечи изоострые. Он обходит все ямы и любые ловушки с петлями и сетями, с ядом, словно сам изготовил их и поставил. Поэтому пожалей своих милых родителей, детей и супругу — не ходи сражаться с этим львом. Только боги смогут избавить нас от этого чудовища, и потому наше спасение единственно в мольбах и молитвах!

— Увы, Молорх! У каждого своя доля. Мне нельзя не сразиться с вашим львом потому, что это приказ царя, которому я должен служить целых 12 следующих лет. Но этого льва-людоеда и без приказа я истребил бы! Когда я слышу, что он наделал — все во мне восстает, кипит и бурлит, и я потом спать не могу и никакой кусок в горло не лезет!

Не привыкший унывать крестьянин гостеприимно предложил Алкиду отдохнуть с дороги, усадив его на почетном месте у защищаемого Гестией домашнего очага — средоточия всего дома и места соединения семьи, правда, семьи у Молорха уже не было. Он сам хотел омыть гостю ноги в теплой воде, но сын внучки Персея не позволил ему этого сделать. Тогда Молорх поспешил развести чуть тлевший в сером пепле очаг, чтобы сварить овощи с мясом костлявой старой облезлой козы — единственного животного, которое было в его скудном хозяйстве.

Геракл в это время прилег отдохнуть на ложе из сена. Услышал шум и блеянье козы, он вскочил и увидел, что Молорх собирается зарезать свою рогатую кормилицу. Алкид решительно отобрал у хозяина уже занесенный у горла связанной козы нож. Хозяин продолжал настаивать, но уже совсем вяло:

— Все же нам следует для твоей успешной охоты принести вечным богам, на Олимпе живущим, сообразную достатку жертву! Ведь желают их они постоянно…

Однако Геракл не допускающим возражения голосом твёрдо сказал:

— Друг, о жертвах пока позабудь. Жди меня здесь тридцать дней. Если нет вина совершать возлиянья богам, то без него все это время просто молись… Если невредимым я возвращусь с охоты, то жертву вместе мы принесем Зевсу Спасителю…, если же я погибну, то принеси эту козу в жертву мне самому, как герою, отдавшему жизнь за людей.

Так, запнувшись, Геракл закончил речь неуверенно, а немейский крестьянин, наклонив седую голову, благодарно посмотрел на него снизу вверх, как на милостивого бога. Радость взяла старика, ведь и сам он не хотел резать свою единственную кормилицу, которая в последний месяц стала еще и единственным другом. Ровную чистую доску стола хозяин радушный натер только, что сорванной мятой и подал Гераклу свежие овощи, вымоченные в рассоле оливы позднего сбора и небольшой кусочек новожатого козьего сыра, еще сочащегося мутной влагой.

Геракл попировал скромной пищей самой простой, без всякого мяса и дичи с большим аппетитом, на пожилого селянина благосклонно взирая голубыми глазами и пошел спать на пахучее ложе из сена. Все это время Молорх с жалкой улыбкой и со слезами на глазах, смотрел на могучего гостя и тихо, почти шепотом приговаривал:

— Каждый день по несколько раз буду я неустанно молиться, чтобы великие боги помогли тебе как-нибудь победить ужасное чудище.

65. Первая встреча с Немейским львом

Еще не взошел Зареносец, всем возвещая о свете нового дня, и в платье шафранном Заря розовые персты свои еще не распростерла над вечно шумящим морем, а Геракл, бодро вскочив, в полумраке стал собираться на битву со львом. Неуверенно покачивая из стороны в сторону недавно коротко остриженной головой, он взял лук со стрелами, меч серповидный и новую дубину, осененную бледной красою дикой оливы, которую он сделал специально для немейского зверя.

Провожаемый Молорхом, юный герой пружинистым шагом быстро пошел в горы, где на одной из лесистых вершин было логово каменнокожего льва-людоеда. Вскоре Молорх отстал, но еще долго, оборачиваясь, Геракл видел в лучах восходящего солнца его склоненную седую голову на фоне зеленых трав и листьев деревьев.

В поисках зверя Геракл сначала обыскал всю гору Апес, названную так по имени юного пастуха Апесанта, погубленного львом. Не найдя там его, он направился на гору Трет и там вдалеке увидел льва, возвращавшегося в свое логово. Судя по громадным размерам, это был тот самый лев, которого он искал. Подобравшись поближе, герой увидел, что огромная светлая голова и мощная желтая грудь чудовища были в темно-красных пятнах. Зверь почуял человека и, издав жуткий рык, от которого у людей стыла в жилах кровь, медленно пошел, сотрясая при каждом шаге землю, навстречу Алкиду.

Геракл выпустил две стрелы, одна попала в голову, другая — в грудь зверя, но они не смогли пробить шкуру льва и от нее отскочили словно от каменной глыбы.

Взгляд Геракла встретился с желтыми немигающими глазами чудовища, горевшими над белыми усами и седой бородой, он почувствовал, как зашевелились и встали его короткие курчавые волосы дыбом. Ему показалось, что в этих жутких глазах светится разум, каким одарены лишь боги и люди. Сходство с человеком дополняли усы, борода и грива почти белого цвета на светло серой голове, венчавшей мускулистое желтое тело. Во взгляде чудовища Гераклу почудилось недовольное удивление потревоженного разумного существа, но тут с него упала шкура Киферонского льва, и удивление Немейского льва сменилось на лютую звериную злобу.

Зубы Геракла злобно оскалились, словно он сам превратился в свирепого зверя, и он, выхватив меч серповидный, с криком, похожим на рев зверя бросился навстречу чудовищу. Подбежав, словно ветер, к неповоротливому огромному чудовищу, только еще припавшему на задние лапы к земле для прыжка, он изо всех сил ударил его несколько раз серповидным мечом так, что меч изогнулся. Шкура божественного чудовища оказалась такой твердой, что даже меч Аргоубийцы, высекая целые снопы искр, всякий раз отскакивал от нее, как от гранита. Однако могучие удары мечом из седого железа не прошли для зверя бесследно — на шкуре виднелись глубокие царапины, он взвыл от боли и тяжелой поступью направилось в свое логово.

Сдерживая с трудом нетерпение, мужественный герой, как буйный конь, на состязаньях награды берущий, устремился к чернеющему входу в пещеру, так и не зная, как ему победить страшного льва с каменной шкурой и ростом с большого быка.

Проплутав всю бессонную ночь по темным коридорам пещеры, храбрец вышел на другой склон горы уже утром. Сын прекрасноволосой Алкмены с легким разочарованием и одновременно с большим облегчением присвистнул, поняв, что зверь вышел наружу через второй вход. Чтобы лев опять не ушел, он завалил этот выход из пещеры огромными валунами и стволами вековых деревьев и по тропинке, огибающей гору, поспешил к первому входу в пещеру и там нашел чудовищного льва.

Зверь, увидев его, тяжелой поступью медленно пошел вглубь пещеры. Геракла заметно обрадовало то, что лев пытается уклониться от встречи с ним, и он устремился за зверем так быстро, как только позволял тусклый сумрак пещеры. Вскоре Геракл по затихшему тяжкому топоту лап понял, что зверь остановился, ведь второй вход в пещеру был надежно завален. Герой сбавил шаг и, судорожно сжимая дубину, осторожно продвигался вперед.

66. Геракл душит Немейского льва

Наконец, привыкшими к полумраку глазами, при свете ясного дня, проникавшем сквозь заваленный выход пещеры, герой ясно увидел огромного льва и два горящих желтых глаза, которые ему показались огненными. Зверь смотрел прямо в глаза Гераклу человеческим взглядом, хмурил всю кожу на бугристом лбу, ее на горящие глаза надвигая и, как будто бы, вопрошал:

— Зачем ты, человек в львиной шкуре, здесь опять появился? Кто тебя звал? Зачем ты сам к своей безвременной смерти стремишься?

Зверь сделал несколько тяжелых неуверенных шагов по направлению к Гераклу, но вдруг шаги перешли в тяжкий бег, который, казалось, ничто на свете не сможет остановить. Искрящиеся злобой огромные глаза свирепого зверя, как бы говорили, что Геракл сам напросился, и теперь никто его не спасет.

Герой, крепко упершись ногами в землю, поджидал врага с дубиной наперевес в дрожащих руках, на которых от напряжения толстыми веревками вздулись синие вены. Свод логова у входа в пещеру был низким, и лев не мог высоко прыгнуть и обрушиться на Геракла сверху. Когда голова подбегавшего чудовища оказалась так близко, что он почувствовал его зловонное дыхание, Геракл обрушил на нее свое верное оружие из дикой оливы. Он очень надеялся на самый первый удар, в который он вложил всю свою ярость и необыкновенную силу, и, действительно, он оглушил льва, попав ему в мощный лоб над горящими глазами. Немейский зверь резко остановился, как будто внезапно уперся в крепкую стену и медленно замотал головой вправо и влево, тряся длинной гривой, словно пытался понять, что такое не привычное с ним происходит. Геракл нанес еще два мощных удара по голове чудовища, но божественная голова оказалась крепкой.

В это самое время Гера, изо всех сил напрягала свое необыкновенно острое зрение бога, чтобы увидеть сквозь толщу земли, что происходит в львиной пещере. Она со вчерашнего дня наблюдала за ненавистным пасынком, сидя на белом, как ее прекрасные волосы, облаке. И вот, сейчас, не сдержавшись, она крикнула: «Ничего не могу разглядеть. Но я должна Тифониду как-то помочь в битве против негодяя Геракла, гордого своей нечестивой силой!» и бурно ринулась вниз, скользя по воздушным потокам, божеством которых она была в юные годы. Как порывистый ветер, по сводам пещеры промчавшись, никому невидимая богиня в месте схватки возникла и своими медными ножницами расколола вдоль волокон дубину Геракла. Тут же, прянув бурной стопою, она, словно вихрь, со свистом выскользнула из пещеры и взмыла на горние выси Олимпа.

Лев все так же стоял на четырех мощных лапах, хотя взгляд его и потух, а вот суковатая дубина из дикой оливы треснула так, что от нее отвалилась большая часть и с громким стуком упала на землю. В руках героя осталась лишь рукоятка, деревянный обрубок, который он с руганью и криком, обвиняя предательскую Судьбу, отбросил. Лишившись в решающий миг последнего оружия, Геракл истошно завопил:

— Будьте вы прокляты все: судьба, злонамеренная ко мне, Ткачиха жестокосердная и боги все на Олимпе! Неведома вам справедливость! Из зависти ревнивой к моей силе вы мне тайком дубину поломали! Но жив я, жив еще! Есть у меня крепкие руки, чтобы любую плоть разрывать и острые зубы, чтобы любого загрызть!

Герой схватил то, что было под руками — горло врага и сжал его, что было силы. Лев, стараясь освободиться, стал мотать головой, пытаясь сбросить со своего горла непримиримого противника. Грудь Геракла прижималась к львиной груди, и зверь не мог его даже лапой ударить, пальцы же героя, словно клещи Гефеста, впились в львиное горло хваткой железной. Постепенно рывки зверя становились все слабее, а натужный хрип — становился все надрывней — ему не хватало животворного воздуха. И так, тяжело дыша, ужасное чудовище и отпрыск Зевеса долго стояли, потеряв счет времени. Очнулся герой от того, что страшный хрип, который он все время слышал и к которому даже успел привыкнуть, вдруг совсем прекратился. Наступила звенящая тишина, в которой неустрашимый герой слышал лишь собственное жаркое дыхание и частый гулкий стук милого сердца в груди и в висках.

67. Геракл обзаводится непробиваемой одеждой

Геракл долго не понимал, что задушил насмерть божественного зверя, хотя у того бессильно подкосились мощные задние ноги, и он медленно осел назад. Огромная туша завалилась набок, а герой все никак не мог разомкнуть сведенные судорогой пальцы, сжимавшие вражеское горло. Наконец он по очереди смог разжать пальцы рывками и, поднеся ладони к глазам, с удивлением обнаружил, что одного пальца на них не хватает. Потом, когда он пытался освежевать льва, выяснилось, что палец остался в пасти у мертвого льва. Шкура Немейского льва оказалась, на удивление мягкой наощупь и гибкой, и Геракл, сверкая голубыми глазами, радостно крикнул:

— Вот это подарок, необходимый герою! Спасибо старой Ткачихе за кожу такую, она будет получше шкуры Киферонского льва. Это мне будет не только одежда, но и панцирь и щит, который не пробьет никакое оружие.

Он взял небольшой острый нож, который, привыкнув носить с раннего детства, не снимал с голени никогда, даже на брачном ложе, предаваясь ласкам любовным и попытался проткнуть им живот Немейского льва. С самого начала он не очень-то верил, что сможет легко снять шкуру ножом, но надеялся на свою силу. Однако, все его усилия оказались тщетными, в конце концов он разозлился и так нажал, что сломал свой нож, но кожу льва так и не проткнул.

— Не может быть, чтобы, одолев такое ужасное чудовище голыми руками, я кожу ему не сниму! Нет, я не уйду из пещеры без его шкуры чудесной. Да и Эврисфею что-то надо в доказательство показать, а то не поверит… ведь не потащу же я эту громадную тушу в Микены!

Некоторые говорят, что скорее всего проявилась унаследованная от дальнего предка Гермеса изобретательность, и Геракл сам догадался, как можно освежевать львиную тушу, но ему могла подсказать решение этой трудной задачи и Афина, выделявшаяся мудростью даже среди богов.

Однако Иолай через пол века скажет детям своего любимого дяди, что не раз слышал от него самого такие слова:

— Что только я не делал тогда: и нож свой сломал, и кривым мечом Аргоубийцы резать шкуру пытался, и наконечником стрелы Аполлона ее протыкал, но все было тщетно — шкура мягкой на ощупь была, но никакому оружию не поддавалась. Я даже вцепился в кожную складку собственными зубами, и тоже напрасно, хотя, помню, что тогда что-то у меня в голове промелькнуло, может это был Кайрос — случай счастливый, но я не смог его за прядь волос ухватить, не догадался. И вот, вконец изнуренный борьбой со шкурой мертвого льва, я без сил опустился на землю и решил отдохнуть хоть немного. Нет, я не собирался сдаваться, упорства мне и тогда было не занимать, я просто решил передохнуть и опять за шкуру с новыми силами взяться. И тут я вспомнил, что самого маленького пальца на моей правой руке не хватает — он был явно откушен и где искать его было ясно. Раскрывая львиную пасть, я порезал ладонь об передние зубы зверя, которые оказались острые, как бритва. Дальше все было просто: я сильно стукнул рукояткой меча Аргоубийцы по зубу и выломал резец с корнем из львиного зева. Затем дело пошло, как по маслу. Вспоров зубом живот, я стал резать шкуру каменнокожего льва так же легко, как острый нож режет шкуру обыкновенного зверя. Освежевать чудовище оказалось не труднее, чем быка-пятилетку, что на Кифероне я научился делать не хуже других пастухов. Вот так все оказалось легко и просто. Думаешь, племянничек, мне повезло, что зубы у льва оказались под стать его шкуре? — Нет, мой возлюбленный друг! Тюхе редко доблестным помогает, и славу не она мне даровала, кровавым потом я заработал всю мою славу и за нее сполна заплатил ужасными страданьями и кровавыми ранами!

Вымыв шкуру в ручье, Геракл оставил ее сохнуть на ярком солнце. Удивительно, но, быстро подсохнув, шкура стала не только намного легче, но и сильно уменьшилась в размерах, как бы усохнув, она стянулась и сжалась. Геракл надел голову зверя, как шлем себе на голову, а шкуру возложил на плечи, завязав на груди мягкие передние лапы без кости, и зашагал по горной тропинке вниз, торопясь в Арголиду.

68. Афина напутствует Геракла
на второй подвиг

⠀

Вскоре Копрей, любимый глашатай царя Эврисфея на микенскую площадь зычным кликом своим стал народ собирать. Копрей своим царским происхождением очень гордился. У него, как и у всех потомков Пелопа, давшего имя Пелопоннесу, на левом плече было белое пятно из-за того, что благая богиня Деметра в задумчивости съела его левое плечо. Это случилось, когда нечестивый отец приготовил его в качестве блюда для пира, на который он богов пригласил– так Танталу хотелось испытать их всеведение.

Поскольку пятно под одеждой было не видно, то Копрей плечо всегда поднимал, чтобы все видели, что он сын прославленного героя. Еще Пелопид на людях таращил свои и без того выпученные глаза, широко открывая веки, делал он это потому, что считал большой красотой на лице глаза, ибо в них отражалась бессмертная душа человека.

Когда людей на базарной площади собралось много и пришел Геракл, Копрей, особенно сильно задрав вверх левое плечо, объявил, обращаясь надменно к Гераклу:

— Ныне внимай мне послушно, Алкид! Я — главный глашатай и вестник в златообильных Микенах, а также в Аргосе конелюбивом и в крепкостенном Тиринфе. Наш могущественный царь Эврисфей, верховный владыка всех Пелопоннесских народов, приказал мне передавать теперь его повеленья. Ты должен убить многоглавую Гидру, живущую на Лернейском болоте — родную сестру каменнокожего льва из Немеи и до конца этого года представить мне, как доказательство подвига, одну из ее смертных голов.

Геракл слушал глашатая Эврисфея с поднятыми бровями и тихо шептал:

— У карлика уродливого Эврисфея и глашатай такой же: напыщенный лупоглазый уродец с перекошенными плечами. А как надменно убить приказал мне какую-то змею и показать ее голову! После Немейского льва никакие змеи мне не страшны.

По дороге в Лерну Геракл встретил Афину. Зевса мудрая дочь внимательно следила за приготовлениями своего тайного подопечного к схватке с чудовищем и поняла, что отпрыск Зевеса не представляет себе всей опасности Гидры. Она озабоченно посмотрела на Геракла своими выпученными серыми глазами и объявила ему:

— Радуйся Геракл! Слышала я, что ты сейчас сам себе говорил. Делу, которое тебе поручили, положить достойный конец будет очень не просто, ибо Гидра эта страшнее своего каменнокожего брата и живет она на опасной для смертных трясине. Больше всего желчного яда ее опасайся, она так ядовита, что даже бессметные боги будут длительное время болеть, если ее желчью отравятся. Опасайся так же долго смотреть в глаза бессмертной ее головы, иначе начисто можешь лишиться ты воли к победе. А теперь слушай внимательно и хорошенько запомни, что сейчас я скажу: обязательно возьми помощника верного, который тебя не бросит в беде, только сделай это тайно от всех, ведь в качестве дополнительной кары, тебе надлежит одному, без помощников, подвиги совершать. На месте отрубленной тобой головы вырастут новых две и потому шеи обрубок твой помощник должен сразу прижечь, чтоб больше не вырастали они. Еще опасайся зыбкой трясины: если увязнешь, то сам не пытайся спастись, чем сильнее ты будешь с нею бороться, тем труднее будет спасенье; пусть помощник подаст тебе длинную жердь или кинет веревку… Все сказала! Если непредсказуемая Милихиос не будет против тебя, то ты обязательно победишь, ведь, согласно пророчеству, только отцу в силе ты уступаешь! А теперь прощай, увидимся мы не скоро, не надо, чтобы нас видели вместе.

Геракл запомнил со свадьбы свою божественную сестру и бережно хранил сотканный ею плащ. Он сиял своими чистыми голубыми глазами, глядя на Афину. Видно было, что он очень доволен тем, что ему помогает Зевса могучая дочь. Он не успел ни задать ей вопросы, ни поблагодарить ее за заботу, как она, мощно оттолкнувшись от праха своим крепким копьем, словно камень, выпушенный катапультой, круто взвилась в небо, оставляя в прозрачном эфире темно-лазурный след.

69. Геракл берет в поход против Гидры Иолая

Недовольный собой Геракл, хмуро сдвинул густые, как у отца, брови, сожалея, что не удалось поговорить с божественной сестрой. Он хотел тут же послать срочного гонца за своим племянником сыном Ификла Иолаем, с которым, несмотря на безумную попытку его убить, у них установились на редкость сердечные отношения.

Однако, вспомнив слова Афины о том, что помощника следует взять тайно, он озадаченно покачал головой и сам отправился в Тиринф, где сейчас жил с семьей его брат Ификл. По дороге отпрыск Зевеса все ломал себе голову — почему помощника он должен взять тайно и, наконец, вспомнил предупреждение Эврисфея о том, что все подвиги он должен совершать без помощи посторонних, якобы это было непременным условием его службы.

Сильно брови нахмурив и болезненно сморщив нос, с размышлениями тяжкими обратился сын прекрасноволосой Алкмены к милому сердцу:

— Ясно почему Афина сказала взять помощника тайно… Значит мне надо всех обмануть и в первую очередь этого жалкого недоноска Эврисфея и перекошенного в плечах Копрея, его пучеглазого вестника… Но лгать так противно и главное — унизительно… Это, что же выходит: честно я не смогу победить змею многоглавую и мне придется лгать, изворачиваться, как подлому трусу? Нет, против справедливости я не пойду! Что же делать тогда — не слушать Афину и одному идти в поход против Гидры? Но мудрая Паллада не напрасно явилась ко мне и сказала, чтобы я обязательно помощника взял; надо, чтобы шеи змеиные он прижигал и спастись из трясины помог, если увязну… Афина права! Сама Необходимость, которая справедливости выше, неизбежно меня принуждает помощника верного взять, и я возьму племянника своего Иолая. И кто об этом узнает?! Эврисфей, наверное, из пифоса не вылезает. Этот жалкий царек, это уродливое ничтожество, не просто отправляет меня на очень опасное дело, но еще и высокомерно указывает мне, как его совершать! Ну, нет! … Я нарочно возьму Иолая и сделаю все, чтобы об этом никто не узнал. А если кто-нибудь и узнает, я отвечу, что это голая ложь… Достойный вправе обмануть недостойного. И потом, что же делать, если по-другому нельзя… правду Арета сказала на перепутье, что Необходимость сильней Справедливости.

Когда Геракл увидел прекрасного ликом совсем юного Иолая, которому недавно исполнилось 14 лет, то сразу кинулся его обнимать, лицо его просветлело, брови поднялись, а на губах появилась улыбка счастливая.

У отрока, только-только начавшего превращаться в юношу, было красивое как у девушки румяное лицо с веснушками, узковатые рыхлые плечи, зато бедра были широковаты, а икры — полноваты. Он был курносый, соломенные мягкие вьющиеся волосы делились пробором посередине головы.

Геракл рассказал вчерашнему угловатому отроку, а теперь — женственному юноше о предстоящем деле и получил его восторженное согласие на тайное участие в подвиге. Они взошли на крепкую двухколесную повозку, на которой по приказу Геракла предусмотрительно укрепили два факела и понеслись не лениво на юг, в сторону Лерны.

Прибыв вместе с Иолаем ранним утром на Лернейское болото, Геракл издали увидел блестящие на солнце зеленые головы змея, простиравшиеся высоко вверх на огромных шеях. По центру возвышалась огромная голова, слева и справа ясно виднелось еще по 4 головы, которые были значительно меньше, и шеи их были короче и тоньше. Змея неусыпная немигающими очами зорко глядела из пещеры и сразу заметила Геракла и Иолая. Страшно зашипели разом одновременно все девять голов, и звук, словно бурный северный ветер, полетел по болоту обширному к Лернейскому озеру. Это шипение злобное, похожее на завывание ветра, услышали многие жители Лерна, и пробудились от страха все молодые матери и их младенцы, которые от этого ужасного звука плакать жалобно стали и дрожать, и матери в неописуемом страхе хватали их на руки и принимались успокаивать дрожащим голосом и качать.

70. Начало сражения с Гидрой

Геракл выпрыгнул из повозки, напряг свой лук и стал быстро пускать горящие стрелы в логовище Гидры одну за другой, пытаясь его поджечь, и вслед за этим не только головы, но и все тело разъяренной драконицы показалась из пещеры во всей своей ужасной красе. Телом чудовище было похоже на сидящую собаку, только ростом с быка, у нее были мощные задние ноги и небольшие передние лапы.

Гидра сначала удивленно смотрела на приближавшегося героя, потом взгляд большинства ее голов стал довольным. Чудовище явно принимало Геракла за будущую пищу, и меч в его руке ее нисколько не беспокоил.

Герой подбежал к змее и, подпрыгнув, попытался срубить ближайшую к нему голову, но не сумел. Змея раздраженно замычала и зашипела, и сразу несколько голов с открытыми зубастыми пастями одновременно потянулись к герою. Как только две ближайшие головы оказались на уровне его плеч, он нанес два точных удара мечом, и две головы чудовища грохнулись на землю, как мехи с вином и покатились, оставляя кровавые следы, похожие на вино темно-красное. Тут глаза отпрыска Зевса стали круглыми от безмерного удивления — он увидел, что на шеях, которые он только, что перерубил, вместо двух отрубленных голов стали расти четыре.

В пылу боя Геракл забыл все, что говорила Афина. Он простер руки к высокому небу и, вглядываясь в его бездонную глубину, горестно завопил: