Бесплатный фрагмент - Галерея неудачников

От автора

Уважаемый читатель, перед вами сборник рассказов и повестей, написанных в разное время. Раньше я всегда считала себя поэтом. Конечно, давно в детстве я сочиняла легенды, но со временем они забылись и стали выплывать в памяти в более старшем возрасте. Постепенно вслед за статьями — в газеты, за сценариями концертов и сказок, начали рождаться рассказы. Самый первый рассказ — «Везунчик» возник сам по себе за несколько минут и даже удивил меня увиденными деталями. Потом появились первая книга фантастики «Ликвидатор», затем мистический роман «Доктор Мазур», рассказы, повести. Когда было написано несколько рассказов и повестей, я объединила их в циклы «Галерея неудачников», «Реальные истории», «Выжившие», «За гранью реальности». В данный сборник, по разным объективным причинам, вошли не все истории. Может быть, когда-нибудь, и оставшиеся за кадром произведения увидят свет.

А теперь, дорогой читатель, предлагаю вам погрузиться в миры, которые мне посчастливилось увидеть.

Галерея Неудачников

Взлёт Вовы Лодочкина

Ироническая мистика

Вова Лодочкин был хорошим малым. Точнее сказать, обычным. Как все. По крайней мере, как большинство. Жизнь его текла по накатанной колее. Он исправно ходил в садик, не досаждая воспитателям. Благополучно пережил десять лет школы, не нажив врагов. Правда, и друзей у него не было. По счастливому стечению обстоятельств ни одна девушка не вскружила ему голову. Вова удачно поступил в недорогой столичный институт, где прилично учился, пока однажды на сопромате у него не съехала «крыша». И поехала она в общем вагоне, где он весьма неудобно расположился на третьей полке. Сам Вова даже и не заметил своего столь странного перемещения. Ему по-прежнему казалось, что он спокойно спит облокотившись на стол в аудитории, а ненормальная Елизавета Савична мучает его и сокурсников своими бредовыми познаниями.

Выставили Вову Лодочкина на конечной станции в Красноярске. На все вопросы о месте жительства и имени личности он, гримасничая, отвечал:

— Я учил, правда учил, но не помню.

Никаких документов при Вове не было. После долгих расспросов милиционер вздохнул, махнул рукой и отвёз джинсового студента в надлежащее место.

В псих лечебнице к Вовочке относились хорошо. Он вкусно кушал, сладко спал на чистой и мягкой постели. И никто не устраивал семинаров по сопромату, что Вову Лодочкина, конечно же, устраивало.

Каждый вечер, новоиспечённый не буйный шизофреник Лодочкин, гулял в саду среди опадающей листвы и нелепых скульптур советского периода. Каждый раз, стоя у какого-либо посеревшего от времени изваяния, он начистоту выкладывал всё, что знал по сопромату, при этом нарекая каждую скульптуру Елизаветой Савичной.

И так текла его студенческая жизнь, во время которой Вова узнавал всё новое и новое по сопромату, и он уже было приготовился сдавать сессию, как неожиданно одна из скульптур с ним заговорила:

— А я не Елизавета Савична. Ты чего, парень, тоже ненормальный? Надо же, такой молоденький, а уже псих.

— Так вы что, новый преподаватель? Жаль. Я к Елизавете Савичне уже, знаете ли, привык. А вас как зовут?

— Света.

— А по отчеству?

— Да я не помню уже.

— Теперь, значит, вы будете преподавать сопромат?

— Нет.

Вова Лодочкин опешил. Он вгляделся в фигуру, и та вдруг приобрела вполне чёткие формы женщины с печальным лицом.

— А вы красивая. Но как же сопромат? Кто теперь будет меня учить?

— Я могу учить. Хочешь научиться летать?

— Нет — это вы, наверное, ненормальная. Я точно знаю, что люди не летают. То есть летают, но только на подручных средствах — на самолётах или воздушных шарах. А так, чтобы самим взлететь… Вот йоги, говорят, летают…

Девушка, не слушая размышлений Вовы, прищурившись, вглядывалась в кучевые облака, которые втягивали в себя закатное солнце, при этом окрашиваясь в нереально красные тона.

— «Отчего люди не летают так, как птицы? Нет, говорю, отчего люди не летают, как птицы?»… Это Островский, — она неожиданно строго взглянула на Вову. — Но не тот, у которого закалялась сталь.

— «Гроза», — Вова кивнул и задумчиво произнёс. — Я помню, читал. Только сложно было пьесу читать. Там ещё девушка плохо кончила со своими мечтами о полётах.

— А я кончила хорошо, — в голосе прозвучали нотки упрямства. — Она несчастная. У неё ничего не получилось. А я научилась летать. Это же так просто. Главное знать — как. Вот смотри: отталкиваешься от земли, вскидываешь руки и плавно, без рывков ими взмахиваешь.

Дама с легкостью оторвалась от земли и взлетела. Сделав круг над Вовой Лодочкиным, она снова опустилась на землю. Вова потер глаза:

— Наверное, я сошел с ума.

— Это мир сошел с ума. Как только я начала летать, меня упекли в психушку.

— В какую психушку?

— Ты что, больной?! Ах, да… Бедный… По-твоему, мы сейчас где находимся? Угадай с трёх раз. Уж явно не в санатории. Психиатрия это, мальчик мой, больница для душевнобольных.

— Так вот почему сопромат отменили.

Девушка залилась неимоверно заразительным смехом. Еле остановившись, произнесла:

— Нет, ты точно больной. А жаль. Такой умный со стороны. И симпатичный. Я так хотела кого-нибудь научить летать. Но никто не хочет. Все от меня шарахаются. И ты, бедненький, психом оказался, — глаза душевнобольной заполнила слюда слёз.

И тут, у Вовы Лодочкина совершенно неожиданно встала на место «крыша». Он огляделся и увидел, что стоит в незнакомом саду. Уже глубокая осень, на нём теплый тёмно-серый халат, а напротив стоит печальная девушка неопределенного возраста.

— А… что со мной произошло? Почему я здесь? Что это за место?

— Неужели очухался? Что ж, в этом отделении я уже видела подобные случаи. Вот только летать никто не хочет.

Вова Лодочкин был рассудительным человеком. А теперь, когда его «крыша» снова заняла законное место, он, как всякий нормальный человек, криво усмехнулся, услышав несусветную глупость.

— Девушка… это… женщина… Вам, может быть, присесть надо?

— Неужели вы, молодой человек, даже не хотите попробовать? — не обращая внимания на суетливое бормотание студента, задумчиво произнесла сумасшедшая.

— А почему бы и нет? — начал подыгрывать ненормальной Вова Лодочкин, чтобы у той не случился нервный припадок.

Она уставилась на студента, словно прикидывая — сможет ли тот взлететь. Удовлетворённо выдохнув, снова перейдя на «ты», произнесла:

— Тогда повторяй за мной все движения.

И Вова Лодочкин к своему безмерному удивлению взлетел вслед за печальной дамой. Ему показалось, что он снова сходит с ума.

Они кружились над городом, а люди, вопя, показывали на них, кто-то просто стоял с открытым ртом, а в приемном отделении псих больницы уже раздавались первые звонки с сообщениями о массовой шизофрении.

— Куда летим? — спросила Вовочку Света. — Может быть, к тебе, в институт, к твоей ненаглядной Елизавете Савичне?

И тут Вова Лодочкин понял, как опротивел ему и сопромат, и институт, и нудная Елизавета Савична, и неуютный столичный город с безумным ритмом жизни.

— Я хочу к маме, в Ростов, — неожиданно жалобно произнес Вова.

— Нет ничего проще, — кивнула Света.

И они, размахивая рукавами больничных халатов, не спеша, полетели на запад, в Ростов.

Северодвинск 1994 год

Белая яхта

Ироническая новелла

Наталия Гелионовна Эрзистон считала себя крайне несчастливым человеком. Лишь однажды в жизни ей повезло — небеса облагодетельствовали её рождением на берегу Черного моря и проживанием в частном доме курортного городка Анапа. На этом её везение и закончилось. Любимый папочка, воспитывавший Наталию до семи лет, уплыл в очередной раз в Амстердам, в чине судового матроса, да так и остался на сытом западе. Мамочка, всю жизнь, проработавшая врачом, практически не бывала дома, между дежурствами в какой-то больнице, подрабатывая сиделкой у состоятельного чиновника, ухаживая за его маразматической тещей. Присматривала за Наталией старушка соседка, которая целыми днями сидела перед телевизором, сутками поглощая мыльные оперы.

Обнаружила мама — врач существование дочери только после окончания школы, когда, прибежав на перерыв между работой и дежурством, чтобы занести очередную порцию продуктов, увидела лежащую перед телевизором, неожиданно выросшую девушку. На вопрос — почему не в школе, та ответила, что уже осень, а школа окончена еще в июне, окончательно и бесповоротно. На следующий вопрос — почему не в институте, Наталия, зевая, напомнила, что без оплаты ей заказаны все двери высших учебных заведений. После данного диалога, мама девушки на секунду задумалась, но тут затрезвонил мобильный телефон, и та пулей вылетела из домика, видимо, общаться с, ещё более сошедшей с ума за эти годы, тещей чиновника.

Через несколько дней, наткнувшись на Наталию, лежавшую перед телевизором в той же позе, мама, было, задала тот же вопрос о школе, что и в прошлый раз. Но осеклась. Молча разложив продукты по полкам шкафов и холодильника, сообщив, что скоро позвонит — снова упорхнула за дверь.

Как бы там ни было, но через два дня Наталия была зачислена без экзаменов, в мединститут. Чиновник оказался «человеком» и помог поступить, оплатив всю учебу.

Институт Наталия помнила, как одну сплошную серую массу — семестр, зачеты, экзамены… Учиться ей было не интересно и лень. Но надо было отрабатывать неожиданную щедрость незнакомого благодетеля — зятя сумасшедшей тещи. И Наталия натянула на себя постылую лямку эскулапа.

Работа в местной больнице, куда её распределили после института, повергла Наталию в такое беспросветное уныние, что она поняла — жизнь, её бесценная жизнь окончена, не успев начаться. Не станем описывать всё её раздражение, начиная от старых, источающих миазмы коридоров больницы, до самих, собственно, нудных, по её мнению, противных больных, которые видят смысл существования только в раздражении врачей. Не будем углубляться в тонкости нашей российской «бесплатной» медицины, не об этом сейчас речь, хотя тема и навевает определенные воспоминания.

Итак, отбыв, как на каторге, смену врача травм отделения, весьма повзрослевшая и сильно пополневшая Наталия Гелионовна, возвращалась в, не изменившийся за годы, дом. Отдыхающих, которых летом впускали в свои дома, теснясь на кухнях и в сараях, её соседи, у Наталии не было — «отдыхаек» она ненавидела лютой ненавистью. Впрочем, так же, как и всех людей. И хотя деньги Наталии были необходимы — душевное равновесие закоренелая эгоистка ценила больше всего.

Всё своё свободное время Наталия Эрзистон проводила на набережной, возле яхт-клуба. В межсезонье она бродила по высокому берегу, или сидела на крутом спуске, откуда хорошо был виден весь яхт-клуб. А летом часто лежала на гальке, или опять же на маленькой лужайке, примостившейся на крутом склоне горы высокого берега. И смотрела, смотрела, как яхты, одна за другой, выходили в акваторию бухты; как легко резвились серфингисты, ухватившись за воздушные паруса; как проплывали теплоходы, везя туристов на морские прогулки.

Сколько раз, наблюдая за бурлившей вдалеке жизнью, Наталия представляла себя сидящей в изящной позе, в белоснежном, фривольном костюмчике, на палубе шикарной яхты, управляемой красавцем блондином. Но на проплывающих яхтах, задрав нос, сидели сплошь одни девицы подросткового возраста, раздетые до такой степени, что от купальников оставалось только название. А рядом с ними, блестя разъевшимися животами и гладкими лысинами, вальяжно откинувшись, восседали отнюдь не Дольфы Лунгрены.

Однажды, когда Наталия, по обыкновению, придирчиво вглядывалась в обитателей яхт, одна дама ей показалась, как будто, знакома. Наталия встала во весь рост, достав свой любимый бинокль, направила его на хохочущую даму. И немедленно, к своему удивлению, узнала… свою маму. Изящная, холеная, моложавая дама, которой нельзя дать и сорока лет, плыла на белоснежной яхте и была абсолютно счастлива, рядом с высоким блондином в возрасте, но с красивой, поджарой фигурой, следящего за собой мужчины.

— Не может быть, — прошептала совершенно сбитая с толку Наталия. — А работа? А сумасшедшая пациентка? И только тут до эгоцентричной девушки, не желающей думать ни о чем, кроме своей драгоценной персоны, дошло, что она, в сущности, ничего не знает о своей маме. Она даже не удосужилась, уже будучи врачом, узнать, а в какой же поликлинике служит её мамочка. Служит? Эта красивая дама, словно сошедшая с обложки модного журнала — разве может где-то служить?!

Дрожа от нетерпения, Наталия еле дождалась, когда яхта причалит к пирсу. Можете представить картину? — Шикарная дама изящно спускается с борта яхты. И навстречу ей выскакивает красная, пухлая тетка, неопределенного возраста, совершенно не ухаживающая за собой.

Немая сцена.

Прекрасная дама, сделав каменное лицо, сухо говорит:

— Дома объяснимся.

А дома выяснилась интересная история, достойная мексиканского сериала.

Мужчина на яхте, с которым раскатывалась ее мама — давным-давно был её мужем. А яхта была их собственностью, как, впрочем, и четырехэтажный особняк и три машины. Много лет назад, будучи уже замужем, мама сделала глупость — согрешила с красавцем моряком, в результате чего и появилась на свет Наталия. Разумеется, мамочка не была доктором, кроме того, она вообще никогда не работала. Когда появился ребенок, мама Натали, купила небольшой домик, и нанимая нянечек, начала растить дитя, забегая к нему раз или два в день, тайком от мужа. К слову сказать, у них уже были дети — два совершенно избалованных мальчика. В какой-то момент муж узнал, что жена тайком растит дочь. После бурного скандала, богатая чета решила ничего не менять в своей жизни. Как, в прочем, и теперь, когда тайна мамочки была раскрыта. Натали был заказан вход в мамин особняк. Её как бы не было…

С тех пор Натали с мамой почти перестали встречаться. Но девушка всё так же приходила на набережную и с тихой грустью и отчаянием любовалась яхтами, среди которых время от времени она видела белоснежную яхту своей мамочки. Мамочки, которой Наталия была совершенно не нужна.

Анапа 2003 год

Пончики

Иронический рассказ

Лена Кадушкина доедала пятый пончик. Нет, она не была обжорой. Просто Кешка Марзиков вызвал её на спор, и теперь она давилась этими треклятыми жареными пончиками, посыпанными сладкой пудрой, которые ещё пятнадцать минут назад так любила, нет, прямо-таки обожала…

И поспорили ведь вроде понарошку — какой актер играет в новом фильме. Кешка выиграл. Лена хотела свести спор к шутке, но не тут-то было… И не жалко ведь ему было денег? Пошел и купил пончики посыпанные сахарной пудрой — аж двадцать штук, у смуглой осетинки, с чудовищным оскалом золотых зубов, который, по-видимому, был улыбкой.

— Чего задумалась? Небось, о смысле жизни? Да ты жуй, жуй. Мне не терпится увидеть, как последний пончик провалится в твою жевательную систему. — Кешка ехидно прервал размышления Лены.

— Ну и гад фе ты, Марфиков! — в сердцах, с набитым ртом пробубнила несчастная жертва обстоятельств.

— Ага, а еще я умею проигрывать, не то что некоторые.

— Я тоф-фе умею…

Со вздохом, впихивая в себя очередной жареный кусок теста, Лена вспомнила, что ещё недавно Марзиков ей очень нравился. Красивый, высокий, голубоглазый, с модной стрижкой невообразимо красных крашеных волос, ещё сегодня он был предметом её тайных мыслей и желаний. И вот, он нагло ухмыляется и следит за несчастной девушкой, попавшей в капкан дурацкого спора.

«Лишь бы никто не увидел», — только мелькнула мысль в голове Лены, как целая толпа самых ненавистных однокурсников вывалилась из-за поворота. С ними был пожилой, с её точки зрения, Модест Эммануилович, преподаватель истории. Все бы прошло, наверное, благополучно, если бы не этот самовлюбленный сорокалетний педант и сноб — всезнайка, который вечно с видом умудренного старика, старается поучать студентов в любую свободную минуту. И вот ведь что интересно — некоторым это безумно нравится, и они следуют за ним кучкой идиотов, ловящих, затаив дыхание, каждое его занудное слово.

— Кадушкина, — противно картинно выставляя вперед руку с указующим перстом на пакет с пончиками, изрек препод, — ты бы поменьше ела жареного и мучного. С твоей то фигурой это вредно. Вид полной девушки не вызывает эстетического наслаждения…

И тут фурии студентки, только и ждавшие подобной тирады ехидного кумира, прыснули, загоготали, заржали на весь проспект, выгибаясь, при этом украдкой глядя на реакцию «жертвы и удава».

Лена Кадушкина, покраснев, но с достоинством пережив позор, продолжала демонстративно-яростно поглощать пончики. Гогот сразу же прекратился и толпа девиц, разочарованно хмыкнув, потекла за обожаемым Модестом Эммануиловичем, который, скорее всего даже и не понял, какую гадость только что сделал.

Но не о нем речь. Только теперь Лена заметила, что Кешка Марзиков стал представлять из себя красное пятно — красный джемпер, волосы и не менее красное лицо, которое выражало сочувственное смущение:

— Ленка, ну их, пончики эти. А на Модеста наплюй — что ты, не знаешь его? И совсем ты не такая… Ну, а такая… Ну, как надо, в общем…

Лене уже было всё равно:

— Да ладно, Кеш, Я умею проигрывать. Только можно, я пончики дома доем?

— Хочешь, помогу? Идем ко мне домой. У меня папахен классный чай заваривает — с морошечником.

— Кешка, а ты человек… Чаю говоришь?..

— Ага.

— Чаю, да со сгущеночкой… А что, это можно…

ПОСЛЕСЛОВИЕ

По разному начинается любовь. Кто её знает, что она за штука такая. Два года Лена Кадушкина подкатывала к Кешке Марзикову — и глазки стоила, и такой невозможный стрейч натягивала, что все её телеса сорок восьмого размера чуть ли не наружу вываливались. Нет, Лена не была толстой, просто такой пухленькой и ладненькой, что хотелось прижаться губками к её розовой сдобной щечке. Но студенческая братия все, как один, обожали плоско — стервозных девиц и на независимую в своем одиночестве Лену, смотрели как на сгусток белковой массы, выбивающийся из привычных параметров.

Но вот ведь, Его Величество Случай! Неизвестно, чем бы закончилось молчаливое Леночкино обожание, если бы не пренеприятное пари с Кешкой из-за какой-то ерунды, о которой теперь, спустя много лет их совместной жизни, никто и не вспомнит.

Анапа 2003 год

Везунчик

Ироническая мистика

Попиков с явным удовольствием потирал руки. Его поросячьи глазенки блестели, а на бледных щеках появился лихорадочный румянец. Никогда ещё ему не везло так, как на этот раз!

Попиков был классическим примером абсолютного неудачника. И чего бы он ни собирался делать — ну ни в чём ему не везло. Вот и на рыбалку он отправился для того, чтобы просто разнообразить свою серую, беспросветную, полную неприятностей жизнь, предвкушая привычную неудачу.

Речушку Попиков выбрал самую заурядную — протекающую в центре города, между двумя новыми микрорайонами, из простых соображений: если утонет — не долго будут искать.

Странности начались сразу же после того, как Попиков сошел с маршрутного такси. Он не упал! Да не то что не упал — даже не споткнулся, рубашку не защемили дверями, не обрызгали из лужи проезжающие мимо машины, а из салона даже донесся доброжелательный голос водителя: «Счастливой рыбалки»… Попиков сначала опешил, покрутив головой, глядя по сторонам. Но на обочине дороги стоял только он, и слова относились именно к нему. «Сейчас наорет, что я двери не закрыл» — мелькнула мысль в голове неудачника. Но водитель улыбнулся, а пассажиры спокойно захлопнули двери, помахав на прощание, и маршрутка прошелестела в небытие. Попиков приободрился. Ему, положительно, наконец-то стало везти.

Он прошел небольшой, почти первозданный скверик — рощицу, и перед ним раскинулась речка, которую, видимо по недоразумению, не уничтожили, превратив живописный уголок в каменные джунгли очередного микрорайона. И вот тут Попиков должен был бы заподозрить что-то неладное. В воскресный день на берегу пруда не было ни одного рыбака. Ну, просто ни единого. Ветерок мерно шелестел в кронах деревьев и в камышах, и вокруг стояла такая умиротворяющая тишина! Ему бы задуматься — не слышно ни птичьего пенья, ни звуков проезжающих машин, доносящихся с близко проходящей трассы. Но Попиков, опять же, окрыленный непонятной эйфорией, не обратил внимания на всякие незначительные мелочи. Напевая что-то под нос, скрипучим голосом, с полным отсутствием музыкального слуха, он подготовил снасти, забросил удочку и присел на раскладной стульчик, безнадежно надеясь на удачу — в лице хоть какой-нибудь крошечной рыбки, по глупости заглотившей его жирненького червячка.

Когда задергался поплавок, Попиков даже не поверил своим глазам, ведь ещё ни разу в жизни он не поймал ни единой рыбешки. Затем мелькнула мысль, что просто-напросто крючок, как всегда, зацепился либо за корягу, либо подцепил обильный мусор со дна. Но поплавок все дергался и дергался.

Наконец, Попиков, собравшись с духом, рванул удилище на себя. И, вылетев из воды, навстречу к нему полетела щука, весом с килограмм. Пролетев мимо Попикова, при этом, больно хлестнув его по щеке, щука шлепнулась метров в шести от берега. Попиков, ошалев от неожиданной удачи, потирая руки, подошел к щуке. Слегка нагнулся к ней, чтобы рассмотреть улов. Как вдруг наткнулся на её взгляд — насмешливо холодный, изучающий рыбака.

— Щука, ты чего на меня так смотришь? — опешил Попиков. — Я ведь тебя поймал и из воды вытащил. Честно. Теперь съем.

Взгляд щуки стал еще более насмешливым и внимательным. Мало того, в нём появился радостно нагловатый блеск. И тут щука, прямо как в сказке, заговорила:

— Ещё неизвестно кто кого поймал, и кто кого вытащил. Так терапия дала неплохие результаты.

— Ой, — икнул Попиков, и, шагнув назад, шлепнулся на мягкое место, не почувствовав боли.

— А есть меня, не советую, — насмешливо радостно продолжала вещать щука, — уж лучше пошевели пальцами ног, если сможешь.

«Мало того, что щука говорящая, так она ещё и сумасшедшая. Ну, при чем тут ноги?» подумал Попиков, приходя в себя, но пальцами пошевелил.

— Чудненько, — пропела рыба, — прогресс, коллеги, на лицо. Значит мышцы ног не атрофировались. Есть шанс на то, что он пойдет.

Попиков обозлился. Чего это он пойдет? Он и без щуки прекрасно ходит.

Внезапно, Попиков потерял всякий интерес к говорящей щуке. И, не обращая больше внимания на её занудные речи и совершенно нелепые просьбы чем-то там пошевелить или что-то повернуть, решил больше с ней не разговаривать. Весело напевая скрипучий мотивчик, он отправился удить рыбу, дальше. Ведь ему вдруг стало так везти, что нельзя было упускать удачу. Положительно, этот мир начинал нравиться Попикову всё больше и больше…

***

В небольшой палате интенсивной терапии, психиатрической больницы, в инвалидном кресле, сидел безнадежно и абсолютно невменяемый человечек. Время от времени он прекращал раскачиваться из стороны в сторону и переставая петь абракадабру скрипучим голосом, оживлялся, вдруг начиная повторять бесконечно, в течение нескольких часов: «Клюёт! Удача — то, какая! Клюёт!»…

***

В тот год, в городе произошла совершенно чудовищная авария: со второго яруса эстакады, соединяющей два микрорайона, на переполненное маршрутное такси упал рефрижератор. Чудом уцелел только один пассажир. При нём не было документов, но в руках он держал, прижимая к груди дешевую удочку. Очевидцы происшествия, глядя, как автогеном вырезают из сплющенной груды металла, изломанного, окровавленного с пробитым черепом, но живого мужичка, шептали: «Вот повезло человеку-то! Бывают же такие везунчики!»…

Анапа 2004 год

Трусики

Ироническая драма

В жизни Она боялась только одного — умереть в некрасивых… пардон… трусиках. Это был Её «бзик», «фишка», «пунктик» — как угодно. Но он был!

В детстве Она увидела аварию, когда груженый самосвал сбил возле универмага женщину, которая от удара подлетела вверх и когда упала, у неё задралась юбка, и всему миру открылись позорные светлые трусы — застиранные панталоны с мелкими дырочками. Тогда Она даже не заметила отлетевшей на несколько метров окровавленной головы, с которой отчего-то не сорвалась порозовевшая вязанная шапочка. Перед глазами стояли только эти застиранные трикотажные трусы, неопределённого цвета.

Именно тогда Она решила, что будет уходить в мир иной только в бесподобном фирменном белье. И чтобы никогда смерть не застала бы Её врасплох.

С тех пор прошло много лет. Она стала преуспевающим бизнесменом. И хотя звезд с неба не хватала, но имела небольшую сеть бутиков нижнего дамского белья, под общей маркой «Иоланта». Она слыла дамой изысканной и волевой. Годы неудач на любовном фронте и конкурентной борьбы в бизнесе, из белокурой «Барби», сделали непотопляемый авианосец, с маской железной леди. Но детский «пунктик» всё так же довлел над Ней, давно превратившись в навязчивую идею. Теперь в любое путешествие она везла с собой целый багаж фирменных трусиков, которые меняла каждые два часа, так, как некоторые принимают лекарства… Надо ли говорить, что никто об этой фобии даже не догадывался.

Как-то, осенью, Она летела на самолёте, в салоне бизнес-класса, во Владивосток. Исполненная радужных ожиданий от встречи с краем России, а затем и с Японскими островами, она ощущала себя полностью самодостаточной и абсолютно счастливой. Как вдруг самолет начало трясти… Пассажиры молча, с испугом оглядывались друг на друга. Самолёт угрожающе наклонился на бок и начал планомерно терять высоту.

Она уронила бокал белого вина себе на брюки, молча вцепилась в поручни кресла и с удовлетворением подумала, что какая она молодец, ведь если сейчас и погибнет, то в шикарной, утонченной одежде и умопомрачительных трусиках из последней коллекции. Она приняла изящную позу и замерла.

Окружающие её пассажиры, будучи людьми весьма состоятельными, а некоторые ещё и очень влиятельными, сохраняли хладнокровное спокойствие. Лишь некоторые менторским тоном потребовали у бортпроводницы немедленного объяснения — что происходит. У, ещё недавно чопорной девицы, дрожали губы и колени… Но через минуту перед ними вырос летчик из командного состава, вытянувшись по стойке смирно, на сколько позволяла тряска, испуганно докладывал, что самолёт попал в зону турбулентности и производит экстренную посадку в аэропорту какого-то уральского городка. При этом офицера немилосердно швыряло из стороны в сторону перед окаменевшими олигархами….

Она очнулась в лесу. Над ней простиралось бездонное чёрное небо с пронзительно сияющими звездами. Отчего-то нестерпимо пахло жареным мясом и горелым пластиком.

Она с трудом, превозмогая адскую боль, повернула голову и последнее, что предстало перед её угасающим взором — это тлеющие фрагменты полностью разрушенного самолёта и тех, кто ещё недавно были людьми, а так же своё обгорелое тело, на котором красовались рваные, заляпанные грязью и кровью трусики…

Анапа 2007 год

Расист

Иронический рассказ

Жан Пьер Лекруа всегда гордился своим презрением к чернокожим, как он говорил — «нигерам» и сам себя называл убежденным, закоренелым расистом.

Жан Пьер родился во Франции. Закончив экономический факультет Парижского университета, его, как молодого и перспективного специалиста отправили в республику Чад, чему он был несказанно рад.

В африканской стране он служил бухгалтером при посольстве Франции. И надо сказать — был весьма доволен своей жизнью. Всего три, четыре часа бумажной рутины. Зато потом — весь день в его распоряжении — теннисный корт, бассейн с прохладной водой, тренажерный зал ждали его появления. И при всём этом Жан Пьер был — светлокожим, а значит почти небожителем — гражданином цивилизованной страны. Ощущение некоей избранности придавало ему небывалый жизненный подъём, а в движениях присутствовала некая царственная грация.

Можно было провести целую жизнь в Раю, огороженном от «нигеров» колючей проволокой. Но была одна проблема. Скажем так — существенная проблема для здорового мужчины вполне традиционной половой ориентации. В посольском городке было очень мало женщин. Да и те, что были — или замужем или стары. И ему очень редко перепадал секс с белой женщиной.

Иногда, Жан Пьер вместе с несколькими сослуживцами и небольшой охраной выходили в город Нджамена в поисках подходящей девушки. И такие всегда находились. Некоторые родители специально не портили лица своих дочерей, чтобы можно было продать их на ночь привередливым, но щедрым белокожим иностранцам.

Как бы не презирал Жан Пьер чернокожих аборигенов, но природа брала своё. Купив у родителей девушку за небольшую плату, он приводил её в свою комнату. Самым ужасным во всей ситуации было то, что, даже отмыв чернокожую красавицу в душе со всевозможными гелями, как только она начинала возбуждаться и потеть, сквозь ароматы парфюма неизменно источались миазмы стойкого, неподражаемого, тошнотворного африканского запаха. Отчего Жан Пьер вместо того, чтобы с облегчением кончить в стонущую от вожделения девицу, всякий раз вскакивал и, зажав рот, чтобы не вырвать, бежал в ванную. Отдышавшись, он выталкивал ничего не понимающую девицу на улицу. И уже сам заканчивал процесс семяизвержения, ненавидя себя, ненавидя «вонючих нигеров». И в эти минуты он ощущал себя расистом до мозга костей. А как можно не быть расистом, если за последние десять лет у него не было почти ни одного нормального полового акта.

Неизвестно, сколько бы продолжалась подобная жизнь француза в Африке, если бы в республике Чад не случилась революция.

Повстанцы, захватив, как полагается в таких случаях, все стратегически важные объекты, приказали оккупантам, то есть французам, убираться вон из страны. Чему, собственно говоря, на данный момент, Жан Пьер был несказанно рад.

Но, приехав в Париж, он уже не узнавал свою родину, которую столь же густо наводнили «черномазые» всех сортов. Последней каплей стал чиновник, у которого Жан Пьер получал вид на жительство. Он был цвета горького шоколада.

— Я на вас в суд подам, если ещё будете на меня так смотреть, — грозно пообещал чиновник. — Знаю я вас, расистов.

«Бежать! Бежать отсюда подальше! Туда, где живут только белокожие люди!» — решил Жан Пьер.

Не медля, он купил карту мира. Так, куда податься? Норвегия, Финляндия, Нидерланды, Швейцария… Уж там наверняка одни белые. Но Жан Пьер так привык к теплу, что жить в северных странах ему не улыбалось. Так, где ещё нет засилья чёрных? Вся гостеприимная Европа заполнена черными беженцами. Об Американском континенте и говорить нечего. Есть! Нашел! На карте красовалось огромное государство, которое всё мировое сообщество боялось, ненавидело и старательно игнорировало.

В свободное время Жан Пьер очень любил смотреть каналы новостей. Из них француз знал, что в России живут только белокожие люди. Мало того — россияне закоренелые расисты. Многие цветные народы просят убежища в других странах, покидая жестокую Россию — взять хотя бы недавний исход турок месхетинцев.

А наводят порядки в России группировки скинхедов. В душе Жан Пьер очень уважал этих неведомых бритоголовых парней, проводящих чистку в далекой стране и жалел, что их не было в Париже.

Подкованный подобными знаниями, Жан Пьер сказал себе: «Вот мой новый дом». И выбрал самую южную столицу России — Краснодар.

Выучив русский язык и оформив надлежащие документы, на всякий случай, всё же оставшись подданным Франции, Жан Пьер приехал в Россию.

Он очень быстро обосновался в Краснодаре, который, кстати, ему не очень понравился — хаос построек давно не ремонтированных зданий, выщербленные мостовые. Но все бытовые неудобства компенсировали люди. К наслаждению Жан Пьера, они все были белокожие, стройные и вполне прилично одетые.

В первый же вечер уик-энда Жан Пьер, вместе с русским сослуживцем, решил посетить ночной клуб.

И тут французу повезло!

Он познакомился с очаровательной рыжеволосой девушкой. Кожа юной россиянки была на столько белой, что в руках француза её маленькая ладонь казалась вылепленной из чистого снега. А как она пахла!

Когда Жан Пьер танцевал с девушкой, шепча ей на ушко милые шутки, он до головокружения вдыхал её аромат. Так пахло в солнечный день; так пах круассан в его детстве, когда с утра булочник приносил в их дом свежую выпечку; так пах свежескошенный луг после дождя…

Подобного наслаждения Жан Пьер не испытывал давно. Было видно, что и девушка от него без ума. А ещё она была не продажной проституткой, а вполне приличной студенткой пятого курса факультета психологии. И имя у неё было мелодичное — Алёна.

Когда француз пригласил девушку к себе в номер, она с радостью согласилась. В обнимку, они вышли из ночного клуба. Жан Пьер уже предвкушал ночь, полную бурной, страстной любви…

Но дошла парочка только до поворота, за которым стоял новенький «Нисан» француза.

Из темноты, перед ними возникли несколько верзил в одинаковых черных куртках, черных штанах, заправленных в высокие армейские ботинки и с абсолютно лысыми головами.

— Что, «чёрнозадый», приехал наших девочек портить?

Жан Пьер сначала даже не понял, что обращаются к нему. Но так, как на улице больше никого не было, приходилось принимать действительность как данность — его только что назвали «чёрнозадым». Его! Так его ещё никогда не называли…

— Я не «Чёрно… задый». Я — белый. — Внутри у Жан Пьера постепенно холодело. Он понял, что перед ним скинхеды. Надо объяснить, что он свой, белый, и что тут какое-то недоразумение.

— Ха, если ты, «черномазый» — белый, то я — балерина.

— Вот что, «черно*опый», мотай обратно в свою Нигерию, или откуда ты там. Россия для русских! Понаехали тут, уроды! Мало нам своих «чурок». Еще и арабы поперли!

— Я не араб. Я — француз. Я — белый…

Но Жан Пьера уже не слушали. Молодчики, отработанными движениями бывалых бойцов, наносили удары по холеному телу француза.

— Держи девку! — проорал один из скинхедов. И Жан Пьер, сквозь боль затекших век, с облегчением увидел, что рыжеволосая девушка стремительно уносится вдаль, по улице, что-то крича в мобильник.

Звуки воющих сирен вспугнули озверелую толпу молодчиков.

Когда подъехала милиция и скорая, Жан Пьер был в сознании. Подошедший милиционер, обращаясь ко второму, констатировал:

— Скинхеды еще одного араба обработали. За сегодняшнюю ночь — уже второй. Зови врачей. Этому еще повезло — жив остался. Девчонка во время позвонила. А иначе бы все — второй труп, мать его… Так, что там в документах? Опа, смотри — француз.

— Да, но скинхедам то по фиг — из Европы он или нет. Они по морде бьют, а не по паспорту. Расисты хреновы…

Анапа 2008 год

Попа

Быль

В юности иногда, от скуки, я любила полистать телефонный справочник, читая в нём невообразимые фамилии, которыми были одарены телефонные абоненты проказницей судьбой. Наши фамилии — это атлас мировой российской души. И какие только прозвища не доставались семьям, благодаря далёкому предку, оставившему о себе напоминание потомкам. Как-то мы с подругой среди прочих забавных фамилий потешались над фамилией Попа. Это надо же, живёт же где-то в нашем городе мужчина по фамилии Попа. Абсолютно спокойно спит, завтракает — так же, как и все, затем идет на работу, где ему говорят: «Уважаемый Попа, сделайте то-то и то-то», или вызывают по коммутатору, взывая по огромным цехам завода: «Товарищ Попа, пройдите туда-то» и весь многотысячный коллектив внимательно прослушивает объявление… И Попа продолжает свою незамысловатую жизнь с потешной фамилией. А вечером он возвращается домой, где его, наверняка ждет Попа жена и дети, у каждого из которых фамилия Попа. Тяжело, наверное, приходится детям во дворе. А может быть, когда его жена, ещё будучи невестой, не желала брать фамилию Попа, жених доказывал ей, что Попа — французская фамилия и ударение надо делать на последний слог — ПопА, и что он гордится своей фамилией и необходимо, чтобы она осталась в веках. Короче, размышляя подобным образом, ну и ржали мы с моей подругой. Кто бы знал, что невинная шалость глупых девчонок вдруг получит продолжение.

Однажды, когда я уже была известным «в узких кругах» сценаристом, режиссер Наталья Громова пригласила меня со своим театром на рождественские каникулы в Санкт-Петербург — так сказать подарок за мои труды на поприще служения Мельпомене. После изысканного отдыха — пробега галопом по всем музеям Великой столицы, так сказать «галопом по Европам», мы возвращались домой вечером тринадцатого января. Каждый русский знает — это наш законный Старый Новый Год, отпраздновать который считается просто святым делом. Почти все вагоны состава заполняли школьники, и прочие экскурсионные группы любителей попутешествовать в новогодние каникулы. В нашем вагоне, как оказалось, ехала делегация гимназии, которой руководил… тот самый Попа из телефонного справочника. Нас с режиссером, как людей творческих и неординарных, директор Попа и преподавательский состав гимназии пригласили отпраздновать ночь Старого Нового года в своем купе. Были с нами и ещё какие-то важные лица — типа мэра одного из городков нашей области — когда он выходил в подотчётном ему городке, перрон встретил его бравурным маршем замерзающего оркестра и грандиозным фейерверком, который мы наблюдали из окошек вагона, не решаясь выйти на тридцатиградусный мороз. Вот это было шоу! Сплошной восторг.

Но тогда, сидя за столиком с директором Попа, я украдкой смотрела на него, и, пребывая в глубокой задумчивости размышляла: «А каково это — жить с фамилией Попа? Я раньше думала, что удручающе, а вот ведь, нет. Вот он, такой жизнерадостный, самодостаточный, с чудесным чувством юмора, вполне состоявшийся мужчина. А между тем его зовут Попа, и ничего уже с этим не поделаешь. И все об этом знают. И что бы этот респектабельный мужчина не говорил, с какими бы влиятельными лицами не дружил, как бы его ни уважали подчиненные, каждый потом скажет — а мы ехали в купе с Попой. И ведь все будут представлять именно уважаемого в городе директора, которого обожают гимназисты, и никто даже не подумает о странности фамилии, разве что глупые подростки, вроде нас, тогда, ещё ничего не понимающих в грандиозном мироустройстве…

А сам Попа постоянно, спрашивал меня: «Оленька, о чем это вы все размышляете? Опять сочиняете какой-нибудь шедевр?»

А что я могла ответить?

Северодвинск — Анапа 2008 год

Чайка

Социальная драма

Когда она похудела — ее бросил любовник.

Рита Лебедева родилась в интеллигентной семье — папа окончил Тимирязевскую академию, а мама педагогический институт. Молодых специалистов направили на работу в Российскую глубинку, в Краснодарский край, где их приняли очень гостеприимно и новоиспечённые агроном и директор школы принялись созидать на благо Родины. Мама, с тоской вспоминающая далёкую и уже не достижимую столицу, с особым старанием культивировала в своих детях мысль о непременной учёбе в одном из вузов Москвы. И не удивительно, что сразу же после школы, покинув захолустный городок Краснодарского края, Рита Лебедева поехала в след за братом покорять Москву, как и миллионы российских девчонок и мальчишек, до и после описанных событий.

И надо сказать, что ей повезло. Закончив не дорогой институт менеджмента, Рита, к своей несказанной радости, осталась в столице, найдя работу — хорошо оплачиваемую должность менеджера зала, в маленьком элитном кафе — клубе для геев. Её оттого и взяли, что Рита не была красавицей, но очень милой и с хорошими манерами. Девушку сразу же предупредили, что приставать к клиентам, даже смотреть на них «стреляя глазками» — равносильно немедленному увольнению.

По началу, любвеобильной Рите было невыносимо сдерживать себя — слюнки текли от изобилия. Кто бы знал, какие красавцы парни и мужчины окружали Риту! Какие у них были тренированные тела со всеми положенными бицепсами и трицепсами. Какие у них были манеры. А как утонченны и эрудированны! Жаль только, что все посетители клуба, окончательно и бесповоротно были потеряны для женского пола.

Сначала Рита с улыбкой смотрела на то, как ухоженные мужчины ласково воркуют друг с другом, нежно прижимаясь, поглаживая друг друга. Через несколько лет Риту уже тошнило от «педирастичных» красавцев. Временами она впадала в чудовищные депрессии. Но от приверженности к мужскому полу не отказалась.

Как-то раз, Рита, совершенно случайно переспала со своим бывшим сокурсником и у неё родилась дочь Томочка. Однокурсника она даже не стала ставить в известность. Зачем? У того давно своя семья и вроде бы двое детей. Зачем рушить жизнь парню. А Рита вполне не плохо обеспечивала себя, своего нигде не работающего брата музыканта — гения, пропадающего в студиях звукозаписи, а так же маму, которая потихоньку откладывала деньги, присланные дочерью, не тратя ни копейки — а вдруг закончится дочкино везение и той, вернувшись домой, будет на что жить первое время.

***

Когда Томочке было пять лет, Рита познакомилась со своим мужем. Он несколько раз приходил в Гей клуб, так же общался с остальными Геями, но отчего-то пристально посматривал на Риту. Парень напоминал девушке симпатичного плюшевого мишку — увальня с огромными добрыми глазами, как у коровы и мягкими беззащитными губами. Такие губы, по мнению Риты, обычно скрывают за усами и бородой. Однажды «симпатяшка» подошел к Рите. И то, что он сказал, перевернуло всю её дальнейшую жизнь.

Денис, а именно так его и звали, сделал Рите деловое предложение руки и сердца.

Он тоже оказался геем, о чём сразу же так и сообщил:

— Я — гей. Ты — вполне приличная девушка, на сколько выяснилось. И у меня к тебе деловое предложение — выходи за меня замуж.

Оказалось, что родители Дениса были людьми старой формации, дорожащие репутацией превыше всего. Папа Дениса, будучи весьма уважаемым конструктором отечественной авиации, имел свой самолет, переоборудованный в шикарный воздушный отель, который нанимали звезды шоу-бизнеса и прочие состоятельные лица. Мама являлась просто очень интеллигентной светской дамой. И родители не могли дождаться, когда же их единственный сын женится и заведёт ребенка. Если бы родители узнали, что их любимый сыночек — «голубой», они непременно завещали бы всё свое движимое и не движимое имущество в фонд развития любимой авиации. Подобного развития событий Денис, разумеется, допустить не мог. На его счастье, друзья подсказали выход из создавшейся ситуации. Этим «выходом» оказалась «своя в доску» менеджер Рита, которая была мила, изысканна, чистоплотна, не приставала к Геям и много лет скиталась по съемным квартирам.

— Значит так, — деловито говорил Денис, в присутствии нотариуса. — Ты будешь называться моей женой. Томочка — мой ребенок, которого я, якобы скрывал от всех пять лет. Фамилию я тебе свою не дам. На людях ты изображаешь нежнейшую привязанность ко мне, только не лезь целоваться — буду вычитать штраф из жалования. А ты в свою очередь, ежемесячно получаешь две тысячи… ну ладно, три тысячи евро. Живешь в моей квартире. Контракт истекает сразу же после смерти родителей. Да, ты обязана быть с моими предками предельно вежлива, и не смей их называть мамой и папой.

Рита с радостью подписала контракт. Теперь её личная жизнь была устроена. Родители новоявленного мужа оказались очень приятными, хотя и абсолютно равнодушными людьми. Такое чувство, что они с Денисом и Ритой существовали в разных мирах. Родители, с доброжелательными улыбками, выслушали известие о свадьбе их единственного сына. Когда им показали «дочку» Томочку, они одобрительно переглянулись и сказав: «Мы за тебя рады, сынок», — удалились на очередной банкет или презентацию. К глубокому облегчению Риты, их практически никогда не было дома, и ей не часто приходилась разыгрывать спектакль счастливой семейной жизни. Когда Сергей Валерианович пропадал на службе, Нина Борисовна посещала фитнес центры, салоны красоты, вернисажи и так далее. А на выходные, состоятельная чета всегда улетала из страны, куда глаза глядят.

Денис и Рита, неожиданно стали хорошими подругами. По вечерам, ложась спать в одну, очень широкую постель, под разные пуховые одеяла, они делились всем происшедшим за день. Партнеры у Дениса менялись один за другим, и он каждый раз рыдал на груди у Риты, обслюнявив всё её белье, переживая из-за очередного разрыва.

Потекла вполне благополучная жизнь. Денис занимался своим самолетом, богатыми клиентами и поисками любимого. Рита всё так же оставалась в Гей клубе, не бросая работу — мало ли что. Ведь родители мужа не столь молоды и если что — у неё есть твердый заработок, как путь к отступлению.

Рита похорошела — ботокс в губах, дорогие накладные волосы — часы, проведенные в салонах красоты, возымели своё дело. Она стала ухоженной, респектабельной дамой, которую уважали, как невестку известного конструктора. Но в личной жизни всё было как-то безрадостно. Ну не могла она найти для себя ни одного настоящего мужчины. «Клевали» на Риту только молодые мальчики студенческого возраста. Она их кормила и поила в дорогих ресторанах, за что те ей были благодарны и дарили ночи бурной страсти. И всё было бы хорошо. Но Рите не хватало, безумно не хватало именно настоящей мужской ласки. Ни один из Ритиных студентов не мог сжать её в объятиях так, чтобы хрустнули косточки, чтобы сладкая истома потекла по всему телу, закружилась голова, и она смогла бы ощутить себя женщиной в самом нежном понимании этого слова.

Нет, Рита вынуждена выглядеть волевой, стервозной девушкой Вамп, властной, подкармливающей студентов — воробушков.

Как-то, один из студентов, Рита даже не помнила, как его звали, обиделся на неё за то, что в ресторане она назвала его воробьем. Так и сказала:

— Клюй креветки, воробушек.

Их отношения уже были в стадии разрыва, и студент позволил себе ехидно произнести:

— А сама то — Чайка.

— И чем плохо быть Чайкой?

— Да тем, что Чайкой называют жену голубого. Я про тебя кое-что узнал.

— Ну и фиг с тобой. — Тогда Рита, с милой улыбкой, как можно изящнее встала и ушла, оставив студента с неоплаченным счетом. Пусть выкручивается сам за своё хамство.

***

Где-то лет через десять, родители Дениса подошли к Рите и спросили:

— Девочка, милая, а почему вы не заводите второго ребеночка? Если ты не можешь, давай найдем вам другую девочку — пусть она родит вам суррогатного ребенка. Мы всё оплатим.

Пришлось выкручиваться. Рита оказалась до неприличия здорова. Это выяснилось в следующие два месяца обследований. Денис тоже вполне репродуктивен. Но за определенную сумму, он получил весьма удручающее заключение профессора о том, что в результате простуды, наступили осложнения… В общем, Денис никогда больше не сможет иметь детей.

Родители не проявили никаких эмоций. Отец просто забрал вердикт и убрал его в сейф. Больше к этому вопросу никто и никогда не возвращался.

Время шло. Денис, наконец-то встретил своего любимого человека. Он всё чаще не ночевал дома, да и относиться к Рите начал с явным пренебрежением. Как-то незаметно, Денис перестал отдавать ей оговоренную в контракте сумму, и когда Рита заикалась, что всё расскажет родителям, кидал ей купюры евро, как подачки, со словами: «Шантажистка!». Рите было обидно до слёз. А как же нотариально заверенный договор? И никакая она не шантажистка.

В тот месяц Денис опять «забыл» дать ей денег. Рита была на мели. Только что она оплатила семестр за учебу Томочки. Дочь уже училась на втором курсе педагогического института.

Как-то утром у неё с Денисом произошел бурный скандал, после чего, он отработанным движением руки, швырнул в Риту тысячей евро:

— Подавись, сука! — Теперь отношения у «супругов» напоминали арену боевых действий. Денис ненавидел Риту и Томочку. Риту безумно раздражал располневший брюзга, разбрасывающий по комнате порно журналы для геев.

Родители, ставшие как-то свидетелями скандала, сказали Денису, как отрезали:

— Разведешься с Риточкой — лишим наследства — всё Томочке отпишем.

Денис присмирел, но Риту с Томочкой возненавидел ещё больше.

Так вот, совершенно разбитая безобразной сценой с «мужем», Рита брела по ГУМу. Когда ей было плохо, она всегда приходила в этот мир роскоши и изысканной беззаботности. За последнее время Рита располнела, ботокс в губах рассосался, и студенты перестали обращать на неё внимание. Да и ей самой безумно надоело соблазнять слюнявых «халявщиков». А ещё, в этот день ей исполнилось сорок лет. И никто не вспомнил о её дне рождения, даже эгоцентричная Томочка, которая вот уже несколько месяцев жила у подруги. Дочка, как и те студенты, только и умела говорить — «дай» и «хочу». А между тем, ей уже сорок. И цифра подобная звучит как приговор. Вот с такими мыслями Рита брела мимо сияющих утонченной роскошью витрин, как неожиданно её окликнули:

— Девушка, это вы обронили?

Рита обернулась. Перед ней стоял Настоящий Мужчина, абсолютно такой же, каким она его себе рисовала в фантазиях. Он был в бежевом пальто и держал в руке перчатку.

Рита грустно улыбнулась — ну вот ещё и дорогущую перчатку чуть не потеряла. И её глаза совсем не кстати, наполнились слезами. Мужчина, отдавая Рите перчатку, внимательно посмотрел на неё. И просто предложил Рите сходить и вместе выпить по чашечке кофе, на что она, неожиданно для себя, согласилась. Сев за столик, выбранного им ресторана, Рита раскрыла предложенное ей меню — напротив наименований блюд не было цен.

— Я замужем, — сказала Рита.

— Я тоже… в смысле — женат, — ответил мужчина. — Но у вашего мужа, по-видимому, другая?

— Другой…

— В чем-то мы с вами похожи. Вы представляете, у моей жены тоже другой. И на сколько я знаю — уже очень давно.

***

Так начался первый в жизни Риты бурный роман с Настоящим Мужчиной. Он водил её в рестораны; они занимались любовью в роскошных отелях. Настоящий Мужчина при каждой встрече дарил ей гарнитуры потрясающего нижнего белья и мог любоваться ею часами. И обнимал он её именно так, как она мечтала долгие годы ожидания настоящей страсти.

Незаметно пролетел почти год. Как-то друзья Геи пригласили Риту отпраздновать Новый год по восточному календарю на Тайване, на что она с радостью согласилась. В Тайбэе, в первый же вечер Рита отравилась, отведав экзотической пищи в одной из городских забегаловок.

Месяц нескончаемого дисбактериоза сделали свое дело. В Москву Рита вернулась ни сколько не отдохнувшая, абсолютно не насладившаяся красотами далекого острова, зато похудевшая почти на двадцать килограмм. Она снова вкачала в губы ботокс, сделала легкую липосакцию, растянувшейся кожи, и стала вновь похожа на молодую девушку.

По дороге из аэропорта Рита позвонила в гей клуб, где ей очень вежливо предложили приехать за расчётом — за время болезни, место менеджера зала заняла более молодая девушка. Плевать, ведь Рите предстояла встреча с её любимым. Когда она подбежала к любовнику, он несколько опешил, внимательно рассматривая Риту, словно не узнавая. На лице его явно проступало разочарование.

— Как ты стала похожа на мою жену. — Он, слегка скривив губы, протянул Рите цветы и пакет. — Прощай. — Резко развернулся и ушел. Как Настоящий Мужчина, он не мог позволить себе, требовать от сияющей и довольной своей внешностью девушки, пойти на такую жертву, чтобы ради него она снова пополнела и стала той мягкой душечкой, которую он так любил тискать в объятиях. А терпеть рядом с собой вторую высохшую, наполненную ботоксом и силиконом куклу, было выше его сил.

Рита, конечно же, не слышала размышлений Настоящего Мужчины. Она стояла, как вкопанная и смотрела, как уезжает его «Мазда». Сев в свою машину, отшвырнув цветы на заднее сиденье, она развернула изящно оформленный пакетик и, достав из него гарнитур нижнего белья пятидесятого размера, всё поняла.

Любовник бросил её потому, что она похудела.

Нарыдавшись вволю, Рита приехала домой. Денис, с порога, дерганой скороговоркой завопил:

— А, явилась! Собирай свои шмотки и вали отсюда.

Рита, не раздеваясь, вошла в гостиную, где на изящном диванчике восседал полный мужчина почтенного возраста. Весь его респектабельный облик выражал абсолютную удовлетворенность своей персоной. Рита сразу узнала депутата, лицо которого часто мелькало на экранах телевидения. Перед депутатом стоял антикварный кофейный столик, на который родители Дениса даже дышать боялись. Теперь он был заставлен столь же антикварным серебряным сервизом, который заполняли всевозможные яства.

— Кстати, — уже более успокоившись, произнес Денис, — познакомьтесь — это мой Коленька… Николай Брашевич. А это моя условная жена. Я тебе говорил о ней.

Депутат невозмутимо взял бутылку «Хеннесси», капнул из неё в серебряные, инкрустированные изумрудами, наперстки и предложил Рите. Она отрицательно замотала головой:

— Благодарю вас. Денис, объясни, что происходит, почему ты приводишь своего любовника в наш дом? Что скажут родители?

— К кому домой?! Ты здесь никто, по условиям договора! А родители наконец-то сдохли! Авиакатастрофа! Во прикол! Хорошо, у них ума хватило не брать наш самолет — наняли в другой фирме. Короче, собирай вещи и вали отсюда! — Рита в оцепенении опустилась на противоположный от депутата диванчик. Земля уплывала из-под её ног.

— Кофейку? — всё так же невозмутимо и предельно вежливо предложил депутат.

Рита посмотрела на его расплывшееся холёное лицо, на свирепого Дениса, выкидывающего её вещи из спальни, взяла с инкрустированного столика пирожное с нежнейшим кремом и принялась жевать сладкую массу, поглощая её все с большим остервенением.

В хаосе разверзшейся перед ней неизвестности, Рита ясно, с удивлением и неожиданной радостью облегчения вдруг осознала, что она больше не Чайка.

Анапа 2008 год

Монстр для библиотекаря

Хоррор

Однажды она поняла, что не хочет просыпаться. Просто не желает выходить из сна в реальность, оттого, что не стало особых причин для продолжения земной жизни.

Самое лучшее, что с ней могло произойти — уже случилось. По крайней мере, она так думала.

Нина Мефодиевна окончательно и бесповоротно считала себя личностью весьма заурядной и ничем не примечательной. У неё всегда и в любом возрасте был стандартный рост, стандартный вес, среднестатистические размеры обуви и одежды. Она одевалась в обычные вещи, почти не наносила макияж на своё слегка веснушчатое лицо. Коротко стриглась, регулярно делала перманент и носила причёсочку с легким начёсиком. Словом, выглядела всегда элегантно и безлико. На улице её часто окликали прохожие, путая со своими знакомыми. Подруг у неё не было. И своим сослуживицам, которые смотрели на Нину Мефодиевну как на пустое место, она иногда с усмешкой жаловалась, что «Тот, кто сидит наверху», совсем забыл о ней, так как ничего в её жизни не происходило — ни плохого, ни хорошего.

Нина Мефодиевна работала библиотекарем в областной библиотеке, на абонементе для дошкольников и учащихся младших классов. К детям она относилась — никак. Так, ходят маленькие особи человеческой расы, тонкими голосками просят почитать всякую ерунду. Нина Мефодиевна, с дежурной улыбкой на тонких губах, терпеливо выдавала книги, заполняла формуляры, оформляла тематические стенды, звонила должникам, и просто «подыхала» от скуки.

Неделю назад она отметила сорокапятилетний юбилей, на котором родной коллектив подарил ей трехтомник Гумилева. Расщедрились, стервы. Сидят на своих абонементах, раздуваются от гипертрофированного высокомерия, пыхтят, ненавидя друг друга, и все, как одна — старые девы. Нину Мефодиевну они презирали больше всех. У каждой из них за плечами было хотя бы по роману с настоящим сексом. Нина Мефодиевна имела глупость однажды рассказать им, что она только один раз целовалась с прыщавым, страшненьким студентом, на заре своей унылой молодости. Мрак. С тех пор она негласно отошла в разряд третьесортных старых дев.

Какой день недели? А без разницы! Но как же работа? Опять двадцать пять! Раз решила не просыпаться — земные дела её больше абсолютно не интересуют. А уж тем более треклятая библиотека. Осознав, что ей больше не надо будет сидеть на опостылевшем абонементе, Нина Мефодиевна решила осмотреться по сторонам. Сон как сон. Сюжеты банальные — так, обрывки из её бывшей нехитрой жизни, той, которую сухо называют «бытием».

Нина Мефодиевна глубоко вздохнула. Неужели она зря выпила целую упаковку снотворного? Оставив прошлый мир, библиотекарь стремилась всей душой за порог тоскливой реальности, чтобы снова умирать от скуки? Странно. Но ведь когда она жила, её существование, по крайней мере, было разделено на явь и сон. И сны были как-то красочнее и даже иногда изобиловали фейерверком фантастических сюжетов. А тут… Кошмар реальности начал повторяться снова и снова. Она вновь, и вновь, сама того не желая, сидела в библиотеке, затем брела по улице с работы — серые улицы, угрюмые прохожие, надоевшие стены квартиры.

«Давно ремонт не делала, — в очередной раз, глядя на тусклые обои, вздохнула Нина Мефодиевна. — Да теперь уж всё равно… Стоп! Сколько же прошло времени? Неделя? Месяц? Я должно быть уже давно умерла и меня похоронили? Но почему ничего не меняется?!»

Прошло ещё какое-то время и в душе Нины Мефодиевны начала расти паника.

Однажды она все-таки твердо решила не вставать с постели.

«В конце концов, я никому, ничего не должна! Ведь ещё когда решила не подниматься! Раз не дождалась приключений и интересного существования в после смертии, то буду лежать до конца… ну, хоть до какого-нибудь конца. Что-то же должно измениться!!! Вон, за душами, я читала, приходят ангелы, или ещё кто-то. А я уже вечность здесь. И никто обо мне не вспомнил, ни кому-то я не нужна, даже здесь»…

Прошла еще целая бездна времени. Нина Мефодиевна отлежала все бока, было больно и нестерпимо скучно. В конце концов, она, кряхтя, поднялась с постели и подошла к зеркалу в прихожей. Странно — лицо свеженькое, на голове укладочка. Присмотрелась — даже помада на губах. И — о, чёрт, уже в «дежурном» костюме.

Она чуть было не заплакала от досады, и уже хотела было запричитать свою коронную фразу о бесполезности существования, как вдруг… Нет… Да нет же!.. Показалось, наверное!

За спиной, в отражении зеркала, что-то шевельнулось. Нина Мефодиевна присмотрелась…

В углу отражённой комнаты сидело огромное склизкое чудовище, еле видное в тусклом свете бра. Монстр что-то медленно пережевывал. По отвратительной морде сгустками текла… кровь…

Женщина инстинктивно зажала рот рукой, чтобы не взвизгнуть, и медленно обернулась — за спиной, в реальном отражаемом углу никого не было. Она снова вперилась в зеркало, в глубине которого, уже громко чавкая от удовольствия, сидел Монстр. На секунду чудовище перестало жевать, и библиотекарь, похолодев, поняла, что её заметили…

Нина Мефодиевна в ужасе отпрянула от зеркала и прижалась рядом к стене. Из зеркала снова раздалось чавканье — всё громче и громче, и к тому же потянуло трупным смрадом.

Она медленно придвинулась к зеркалу, заглянула и… Увидела в нём, прямо за своим плечом монстра, разинувшего смрадную пасть с кривыми окровавленными зубами прямо над её головой. Нина Мефодиевна издала нечеловеческий вопль и… проснулась.

— Ну и приснится же такое! Жуть! — сердце немилосердно колотилось в её груди, а тело покрылось липким, холодным потом. — Фух… Сегодня же своим в библиотеке расскажу… Стоп! Значит, я не умерла, а просто спала? — Радостная мысль озарила уставший мозг Нины Мефодиевны. Она с облегчением выдохнула, и окрыленная, пошла умываться — на работу все-таки пора. Нина Мефодиевна с наслаждением вымылась в прохладном душе, оделась на работу и подошла к зеркалу — расчесаться…

В отраженной реальности, из-за её спины, выпучив желтые глазенки, выглядывало мерзкое чудовище с окровавленной пастью.

Нина Мефодиевна, прошептав «мама», со стоном сползла по стене и, рухнув на пол… проснулась.

Сердце отбивало бешеную дробь. Нина Мефодиевна медленно с опаской открыла глаза. Приглушенный свет лился по комнате.

«Проснулась уже, в конце концов, или нет? — Нина Мефодиевна усиленно щипала себя за все части тела — было больно. — Всё, в зеркало смотреть не буду. Я проснулась и сейчас пойду на работу». И тут она вдруг почувствовала такую нестерпимую тоску по библиотеке, по таким милым и отзывчивым коллегам, по некогда ненавистному абонементу!..

Нина Мефодиевна поднялась с постели: «Так, главное не смотреть в зеркало». Она медленно подошла к зеркалу, сняла его и уже было, перевернула, чтобы приставить его на пол к стене, как вдруг, за спиной раздался негромкий рык.

Дама медленно опустила зеркало. Сзади послышалось шевеление, и чуткое обоняние библиотекаря уловило знакомый запах разлагающейся плоти. В оцепенении она простояла некоторое время, не решаясь обернуться. Но неожиданно её озарило, и Нина Мефодиевна произнесла вслух:

— А чего я боюсь? Это же сон! Ну, конечно! Вот сейчас я повернусь, увижу чудовище и проснусь!

Нина Мефодиевна резко обернулась. Её ожидания оправдались. Монстр стоял в нескольких шагах от дамы, выжидающе глядя на неё.

Библиотекарь усмехнулась:

— Ну, и чего зенки вылупил? Я вот сейчас проснусь — и тебя не будет! Понял, урод?!

Монстр словно только и ждал резкой тирады вымотанной женщины. Он издал душераздирающий рык, подскочил к Нине Мефодиевне и начал с остервенением рвать её плоть на части, пожирая куски, хрустя костями, роняя ошметки на залитый кровью пол, и чавкая от удовольствия. Но несчастная библиотекарь ничего уже не слышала…

Быть может, она снова где-то проснулась?..

***

Услышав истошный вопль, перепуганные соседи бросились звонить в милицию и на всякий случай по 01. Пожарные, услышав, что нет дыма, послали нервных соседей куда подальше. А вот милиция приехала часа через полтора. Взломав двери квартиры, перед стражами порядка и перепуганными соседями предстала, леденящая душу картина — вся маленькая квартирка Нины Мефодиевны была заляпана кровью от пола до потолка. Кое-где валялись небольшие ошметки плоти с обломками костей.

Все в ужасе отпрянули — кого-то рвало, кто-то крестился, кому-то вызывали скорую.

Даже видавшие виды сотрудники милиции, ошалев, стояли у входа в квартиру, не решаясь войти. А с потолка прихожей все падали и падали в небольшие лужицы на линолеуме, капли крови…

Анапа 2009 год

Рассказ

Гипотетическое

— Это что, по-вашему? — редактор завершила чтение и теперь смотрела на меня с презрительной насмешкой, указывая на несколько листочков, на которых был напечатан рассказ. Я только открыла рот, чтобы, оправдываясь ответить, как она, не слушая, желчно выдавила из себя: — Вот этими «бамажками» с писульками подотрите себе… В общем, мой вам совет — не морочьте людям голову. Вы не писатель, а побрякушка, бумагомаратель. Бездарь — ещё та.

Дама оттолкнула несчастные листочки пальцем с жутким маникюром — этаким когтем, сантиметра в два длинной, на котором, неведомая изобретательная маникюрша, попыталась изобразить нечто морское на зеленом фоне, а на кончике ногтя, на золотом колечке болтался крошечный якорь.

— А можно было не хамить? — глотаю ком в горле.

— Никак не «можно»! Ты же со своим рассказиком в другие издательства попрёшься?

— Конечно… А вы мне не тыкайте… пожалуйста.

— «Ты», «вы» — какая на хрен разница? Если писатель из тебя, как из меня — Английская королева?

Окидываю хамку взглядом — ну, да, с такой королевой Англия явно давно лишилась бы репутации.

Редактор отворачивается:

— Всё, разговор окончен — не задерживаю.

Робко приближаюсь к её столу:

— Рассказ отдайте, пожалуйста. Он у меня в единственном экземпляре напечатан.

— Что?! — дама выскакивает из-за стола, оттесняя меня к дверям.

Ух, до чего же ножки-то у неё колесом. Молчу, это не моё дело. Главное, чтобы рассказ отдала. И чего это я её так взбесила — поберегла бы нервы. А скандалистка продолжает, распаляясь на пустом месте:

— Какой?! Вот этот? Да я пока читала его, чуть сто раз собой не покончила. Это ж надо — столько ерунды в одной писульке уместить?

— Вот и отдайте — зачем он вам?..

Нет, ну такого со мной ещё не было. Эта злобная фурия вытолкнула меня за дверь. Охранника позвала — тот больно схватил за локоть и выпроводил вон. Обидно. А может, я и правда — бездарна? И писать мне больше не стоит — вон, как редактора разозлила.

***

Через месяц непролазной депрессии, покупаю журнал. Читаю и узнаю в одном из рассказов главного редактора свой рассказ! Только название другое. Вот обидно-то сначала стало!!! Даже слезы по щекам потекли сами собой.

Еще раз перечитала рассказ. Бежать в издательство — ругаться? Так меня даже на порог после прошлого визита не пустят. Ладно. Зато рассказ напечатан — вот он. Уже хорошо. Хоть и под чужим именем, но ведь напечатали же! Пусть живет, может, кого и порадует. А я ещё напишу.

Ведь что бы там не говорила дама с якорем на ногте, я всё-таки писатель.

Анапа 2009 год

Искупление судебного пристава

Мистика

Голова раскалывалась просто нестерпимо!

«О, чёрт, больно то как!» — он поднес руку к виску и наткнулся на вздувшуюся мякоть плоти, бурно пульсирующую в такт сердечной мышце. Так, причину боли он установил. Теперь надо выяснить — что случилось. — «Как зовут меня, я же помню? Николай Афанасьевич Лиходейкин. Уже хорошо. Мне сорок четыре. Где я живу и работаю? О, черт!»

Память вернулась мгновенно. Коренастый, высокий мужчина в дорогих темных брюках и черном вязаном джемпере, сидел на полу ледяного тамбура, отчаянно мотающегося вагона поезда. Буквально сегодня… или уже вчера? Он был всесильным начальником судебных приставов одного перспективного муниципального образования, на юге России. Судьба к Николаю Лиходейкин была благосклонна, как ни к кому другому. Не очень хорошую успеваемость в школе, а затем и институте, можно пропустить — времена были далекие, советские, почти мифические. С тех пор, как в девяностые мир перевернулся, Николай почувствовал на себе — что значит попасть в свою колею. После Свердловского университета, он рьяно бросился в пучину взрослой жизни и брался за любую работу, обрабатывая частные фирмы. Юрист из него был никудышный, в силу недополученных знаний во времена бурной юности. Зато деловая хватка и наглый напор делали своё дело. У Лиходейкина хватало ума не лезть в солидные фирмы, видя, как плохо и весьма быстро заканчивают в них свой жизненный путь неразумные амбициозные юристы. Природная хитрость и изворотливость помогали ему зарабатывать и деньги в полулегальных «ООО», и баллы в государственных органах. Мытарства по бандитским фирмам закончились к середине девяностых, когда он «сдал» ОБЭП очередную фирму. В конце концов, молодого «стукача» заметили, и случай помог ему попасть на таможню. А дальше его карьера полетела вверх по накатанной.

И вот, наконец — пост начальника судебных приставов, да ещё на юге. Хлопотно. Но денежно. Курортный город — Клондайк — только успевай наводить справки, да собирать мзду. Главное аккуратненько и не зарываться. Схемы были простые. Гостиницы и пансионаты, желательно частные, арестовывались в самый разгар курортного сезона. Пока суд, да дело со снятием ареста — сезон пройдет и владелец не получит намеченной прибыли, вот и несёт он оговоренную сумму начальнику судебных приставов. Правда, делиться приходилось со многими. Но дело того стоило. Было и ещё много разных вариантов. Во всяком случае, особняк на четырех уровнях для жены и двоих сыновей он построил, купил всем по машине и, делая вклады в банки и разные инвестиционные проекты, исправно, несколько раз в году отправлял семью путешествовать по миру. Самому отдыхать было никак нельзя — уедешь из города, того и гляди — конкуренты «подсидят».

***

И откуда она тогда взялась, эта бабка? Арестовали магазин в центре города, а её шесть соток, по счастливой случайности, оказались на одном адресе с магазином. Лиходейкин уже предчувствовал куш с одинокой старушки. Наверняка напугается — возраст, всё-таки, арест вряд ли станет оспаривать. Ну, продаст часть земли — зачем ей столько, старой то? И отдаст ему, по хорошему, долю с продажи. Хотя, много ли в этом деле возьмешь. Но — мелочь, а приятно…

Незамедлительно старушка явилась к нему на прием и закудахтала привычную песню:

— Как же так, почему наложили арест?

Переждав причитания, Лиходейкин равнодушно протянул:

— Так положено, по судебному определению.

— Но меня то не судили вовсе. Я и слыхом не слыхивала.

— Разберемся. Все решаемо, женщина.

Бабуля попалась не понятливая. В тот раз она обрадовано попрощалась и ушла.

***

Потянулось время. Лиходейкин, решая серьезные вопросы — всё-таки он был как бы честным судебным приставом и сделал на самом деле немало хорошего на своём посту — слегка держал на заметке и это дело, хотя кроме него было и несколько крупных намёток.

Время от времени ему докладывали, что приходила старушка, сидела у закрытого кабинета по несколько часов и вздыхая, уходила.

***

Прошло несколько месяцев. Однажды в кабинет заглянула знакомая голова бабушки:

— К вам можно? Сегодня же приемный день?

— Да, только по быстрому — некогда, убегаю.

— А что же вы говорили, что снимите арест? А не снимаете? Может, я должна что?

Лиходейкин поднял бровь — клиент созрел:

— Ну, вы понимаете, у каждого вопроса есть своя цена.

— И какая она в моем случае?

Лиходейкин написал на бумажке «двести тысяч».

Бабушка вытащила очки, надела их, прочитала:

— Двести тысяч — чего?

— Рублей, разумеется.

В тот день старушка ушла, не сказав ни слова. Ну и ладно. Ещё время есть, пока не снимут арест официально.

Прошло еще несколько дней. Лиходейкин начал понимать, что рыбка срывается с крючка, ничего. Не она, так другая будет. Не велика потеря.

***

Что в тот день было? Христиане помпезно праздновали свое Рождество. Лиходейкин посмотрел телевизор, выпил полбутылки отменного коньяку и лег спать в полном одиночестве — жена с сыновьями улетела на зимние каникулы в Финляндию.

Сны наплыли как-то сразу. Сначала снились величественные снежные горы, на которых он никогда не бывал. Потом снег на горах мгновенно растаял, и его с бурным потоком мутной воды унесло в океан. Почему-то он точно знал, что это именно океан, а не море или озеро какое. Он начал отчаянно барахтаться и уже ведь почти утонул, но внезапно к нему подплыл ветхий плот. Кто-то схватил его за руку и вытащил на черные бревна. Слова благодарности застыли у Лиходейкина в горле. На него грустно смотрела спасительница — та самая бабка.

— Спасибо тебе, бабуля, за спасение. Дано не виделись. Почему не заходите?

— Так ведь, милок, умерла я. Вернулась тогда от тебя домой. Посмотрела на свой садик, да на домик, где столько десятков счастливых лет прожила, деток вырастила, да мужа покойного любила. Поняла — не мои они теперь. Денег то на откуп нету. Погоревала, погоревала — сердце то и не выдержало.

— И кто теперь хозяин земли?

— А разве есть у Земли хозяин? Она сама себе хозяйка.

— Ну — у дома?

— Он сам себе хозяин.

— Ну, раз вы умерли — кто-то в наследство же вступил? — Его начала раздражать бестолковость старушки.

— Милок. Вот ты одной ногой в могиле стоишь, а всё о том же. Не твоя это забота. Тебе о душе подумать надо бы.

— А чего о ней думать? Потом как-нибудь подумаю. А сейчас мне не до неё. Семья у меня…

— Нету у тебя больше семьи.

— Как нет…

— А погибли они — автобус перевернулся.

— Какой автобус? Моя жена сроду на них не ездила. Всегда машины брала в прокат.

— Вот автобус на её машину и перевернулся…

— Бред, какой! Нет, это сон! Сейчас проснусь…

— Погоди просыпаться. Я не всё ещё сказала! — старушка больно схватила Лиходейкина за руку. — Грехов на тебе тяжких столько, что не надо бы тебе помогать…

— Какие грехи? Я никому ничего плохого не делал!

— Ой, милок, я могу долго перечислять. Всё имеет причину и следствие. Ты создаешь причину, а потом наступает следствие. Ой, сколько же душ ты загубил, горемычный. Как там у вас, у юристов говорят — не знание закона не освобождает от ответственности? Так и в мире — неведение того, что творишь, не освобождает от наказания.

Лиходейкин вконец разозлился:

— Ну, всё, бабка, надоела ты мне ещё при жизни. И во сне я терпеть тебя больше не стану…

И он проснулся, обливаясь холодным потом:

— Чёрт, приснится же такое!

Телефоны жены и сыновей не отвечали. А через несколько часов он узнал, что в Финляндии у туристического двухэтажного автобуса отказали тормоза. На крутом повороте он перевернулся и со всего размаху упал на встречную машину с русскими туристами, то бишь, с его семьей.

***

Пролетели две недели с похоронами и с льстивыми соболезнованиями. Всё это время Лиходейкин спал урывками, без снов. Наконец, в начале февраля судебный пристав, впервые за долгое время провалился в глубокий сон и незамедлительно оказался на знакомом плоту. Рядом сидела в терпеливом ожидании старушка:

— Долго ты, милок. Похоронил своих? Вот горе то…

— Ах ты, старая ведьма! — заорал Лиходейкин, вскакивая на ноги, отчего плот угрожающе закачало.

— Тише! Опрокинешь нас ещё.

— Это ты их убила! Ты же заранее знала про автобус. — сжал кулаки Лиходейкин.

— Нет, милок, это ты убил их своими злодеяниями. Хотя, они тоже были хороши… Но они сами за себя ответят… Не думай, что твои неприятности закончились. Они только начинаются, как бы ты меня при этом не обзывал.

Лиходейкин снова сел на плот, выжидая, пока тот перестанет качаться и зачерпывать воду.

— Что ты мне там плела в прошлый раз про ногу в могиле?

— Вот! Понял суть то? Как вы там говорите — «клиент созрел»? А ведь, знаешь, милок, в любую игру можно играть в двое ворот.

— Про могилу — что? Быстро!

— Арест, суд, тюрьма, смерть.

— Нет, ну это слишком коротко. Поподробнее расскажи.

— Ага, интересно, стало быть? Донесут на тебя, не удобен ты станешь кому-то. Будет разбирательство, опять же — другим наука. Затем суд, с конфискацией имущества… А в тюрьме тебя в одну ночь долго резать будут — чтобы прочувствовал.

Лиходейкин знал, что старушка говорит ему страшную правду.

— Я так понимаю, ты не просто мне всё это рассказываешь?

— Правильно понимаешь.

— Я могу спастись?

— Можешь. Есть у тебя шанс. Выпросила я. Жаль мне тебя, горемычного.

— У кого выпросила?

— У Него.

— У кого — у него? Что за бред ты несёшь?

— Ой, милок, ты же всё равно во Всесущего не веришь? Так чего выпытываешь? Говорю, есть шанс. Поверили мне, невинно тобой убиенной, когда я за тебя просила.

— Ну, и чего выпросила?

— Есть под Якутском село Качикатцы. Живет там семья — мать с тремя детьми, да старик полоумный. Ты их кормильца по миру пустил. А тот на себя руки наложил. Семья от кредиторов бандитов в бега на край света бросилась. Поезжай к ним. Они тебя гнать будут, а ты псом подзаборным под их крыльцом ляг. Они тебя ненавидеть будут, а ты для них будешь работать и денно и нощно — прощения просить…

— Бабка, да ты чё, ваще ума лишилась? Ты с кем разговариваешь?! Да я тебя… — Лиходейкин сжал кулаки в бессильной злобе.

— Милок, да ты ж меня уже убил. Чего кипятишься то?

— Ну, ваще! Кто такой идиотизм придумал!

— Понимаешь, выбор у тебя не велик. Или, или…

***

Лиходейкин проснулся от собственного крика. Бросил взгляд на часы — пора было отправляться на службу.

К середине дня, в кабинет судебного пристава вошел его правая рука — Бакеев:

— Николай Афанасьевич, тут человечек из области звонил — очень надежный человечек. Проверка завтра намечается показательная. Перед мировым сообществом выслужиться хотят, мол, вот какая у нас демократия — невзирая на чины и звания, коррупцию выявляем, да виновных строго наказываем. Шепнули, что в нашей области выбор на вас пал — вам терять нечего, семьи то нет…

«Вот оно! И опять бабка правду сказала! Чёрт, да что всё так быстро то происходит, очухаться не дают». Лиходейкин позвонил в область, на что ему ответили, что ничего не поделаешь — комиссия с международными наблюдателями прибудет завтра, и чтобы как следует подготовились.

Лиходейкин рванул домой. Чёрт с ней — с собственностью! Денег на счетах при достаточно. Про большинство счетов никто и не знает. Наличных тоже прилично. Уже к вечеру он подъезжал к областному центру. Купив билет на ближайший самолет, а им оказался рейс на Питер, Лиходейкин вышел на крыльцо аэропорта, чтобы покурить. И в этот момент на него обрушился сокрушительный удар….

***

Плот под судебным приставом немилосердно швыряло из стороны в сторону. Чёрные волны ледяной лавиной накрывали еле держащегося за канаты, стягивающие бревна плота, Лиходейкина.

— Смешной ты. — печально произнесла старушка, спокойно сидящая на плоту, не обращая внимания на стихию. — Ну, куда ж ты собрался? В Питере тебя сегодня же найдут. Ты же у нас фигура заметная.

— Бабушка, милая, вопрос меня мучает, скажи — почему так внезапно со мной все эти напасти произошли? Ещё меньше месяца назад ни за что не поверил бы, что со мной такое произойдет…

— Не внезапно, милок, не внезапно. Долго ты копил чашу гнева. Наполнилась чаша. Всё. Время пришло. Ты лучше поезжай в Качикатцы, пока разрешают.

— А что, там меня искать не будут?

— Отчего не будут? Непременно будут — в федеральный розыск на тебя подадут. Но пока ты грехи свои искупаешь — словно и нет тебя…

— Так не бывает.

Старушка вздохнула:

— Что, всё-таки в Питер полетишь?

Голова Лиходейкина гудела, он поморщился от боли:

— Чем это меня шарахнуло? Кто-то убить хотел?

— Носильщик зазевался. Случайно, знаешь ли. А вообще, остановить тебя хотели, пока совсем поздно не стало. Так — что?

Лиходейкин зябко поёжился, поскрёб затылок:

— И где я там твои Качи… как их там… найду?

— Качикатцы. Вот и умница, — обрадовано встрепенулась бабка и скороговоркой затараторила, — девочка там слабая — пересадка мозга требуется. Мальчик трудный — того и гляди — посадят. А мама уже несколько раз руки на себя накладывала, да все неудачно. Калека теперь… Ну, да сам увидишь… Искупай уже, грехи то свои, пока можно…

***

Очнулся Судебный пристав в ночном тамбуре вагона, мчащегося в неизвестность поезда, с жестокой головной болью. В тамбур вошла проводница и грубо окрикнула:

— Эй, чего валяешься?

— Где я?

— Вот, уроды! Напьются вечно, потом себя не помнят.

— Не пил я. Стукнул меня кто-то.

— Ну-ка? Точно. Бедный, — посочувствовала проводница, помогая ему подняться. — Вот чего только не происходит в этом направлении.

— В каком направлении?

— Москва — Якутск. Запамятовал, что ли?

Лиходейкин не мигая, смотрел на рябое простоватое лицо проводницы, хлопая себя по карманам. Так — портмоне на месте, паспорт — тоже. «Ну, бабка, сон это, или уже на самом деле?.. Нет, но холодно реально».

Проводница отвела его в купе, согласно купленному им же самим билету.

— Странно, что вас не обокрали — у нас это обычное дело. Повезло, значит. Сейчас чайку вам принесу, согреетесь. Да компресс на голову сделаю…

— Спасибо. А вы Якутскую область хорошо знаете?

— Республику!.. Ну, знаю, в общем — я из самого Якутска родом. Тебе то куда надо?

— Деревня Качи. Не подскажете где?

— Качикатцы наверное? Село такое. Других Качей не знаю. Да не боись, доберешься. Родня у тебя там?

— Да, вот. К жене, да к детям и еду…

— Заждались, небось, — сочувственно покачала головой проводница.

— Заждались…

Больше старушка судебному приставу никогда не снилась.

Анапа 2009 год

Восьмое марта

Романтический рассказ

Мужчина, сделав тонкий комплимент, осекся, наткнувшись на холодный, высокомерный взгляд дамы. Смутившись, он забрал красиво упакованный пакетик с духами и пошел к выходу.

А у неё, как всегда, в таких случаях, слова застыли в горле. Надо было что-то сказать вежливое. Надо. Но она не умела отвечать на комплименты, ненавидя себя в такие моменты, и оттого становилась злой и неприступной. А всего-то надо было сказать что-то наподобие — «благодарю».

Глядя на удаляющегося клиента, Борислава Георгиевна неожиданно осознала, что застряла во времени. Ей тридцать восемь. Она работает в респектабельном парфюмерном Салоне «Диор» старшим менеджером, больше пятнадцати лет. Многочисленные зеркала салона, всегда услужливо отражали её умопомрачительно стройную фигурку, безупречный макияж и модную, элегантную стрижку каштановых волос, перышками спадающих на плечи. А как грациозно отражались в зеркалах её тонкие руки с изысканными перстнями и стройные ножки, в неизменно дорогущих туфлях из последних коллекций. Нет, любоваться собой Борислава Георгиевна могла до бесконечности. Одно удручало утонченного менеджера — она была так беспросветно одинока, что просто терялась от мысли — отчего ни один мужчина не желает её? Нет, их восхищенные взгляды она ловила постоянно. Но дальше взглядов дело не шло.

С грустью Борислава Георгиевна выслушивала истории продавщиц, которые были, по её мнению, страшны и тупы как пробки, о том, как их обхаживают покупатели. Да что там — с ними даже знакомятся на улицах! А сколько этих вульгарных пустышек — дурнушек за прошедшие годы повыскакивало замуж! И только она — гордость и красота солона «Диор», словно непотопляемый авианосец, уже многие годы неизменно рассекала по элитным залам, благоухающих дорогими ароматами. И ни один мужчина не пытался завязать с ней отношения.

Одно время Борислава Георгиевна уже начала подумывать — уж не стать ли ей лесбиянкой. Но и девушки не горели желанием терпеть её эгоцентричную особу.

***

В тот вечер был праздник восьмое марта. Совершенно дурацкий праздник, по мнению её мамы: «Этот праздник придумали жлобы. Да мужчины должны боготворить таких, как мы круглый год, а не в строго определенный день». И Борислава Георгиевна была с ней полностью согласна. Она никогда не праздновала этот день. Разве что, только на корпоративе, по необходимости. Подобная вечеринка с дежурными поздравлениями и мумифицированными цветами прошла вчера, где руководство подарило дамам по очередному флакону «Нины Риччи» — забывают, что ли, что дарили в прошлом году? Как бы то ни было, всё было чинно и элегантно. И сегодня, восьмого марта, весь коллектив салона честно отработал праздничный аврал.

Сгущались сумерки. Борислава Георгиевна ехала домой на своем двухлетнем «Опеле» по Воронежу — из центра, в сторону новых микрорайонов, где она уже несколько лет жила в своей уютной двухкомнатной квартирке. Она была прилежным водителем, никогда никого не обгоняла и строго соблюдала все правила дорожного движения, не оставляя без внимания ни одного знака. И теперь, следуя по своему, раз и навсегда выверенному маршруту, Борислава Георгиевна лениво курила, представляя, как красиво смотрится длинная, узкая чилийская сигарета в её утонченных пальчиках, с умопомрачительным маникюром. И если проезжающие мимо водители её видят, она наверняка доставляет им эстетическое наслаждение своим видом. На середине сигареты двигатель автомобиля заглох.

Борислава Георгиевна похлопала глазками. Нет, ну такого с ней ещё не бывало. Встать посреди трассы, между микрорайонами! Дама растерялась — привычный ход размеренной жизни неожиданно дал сбой, а она уж никак не была готова к неожиданностям.

Кое-как вырулив на заснеженную обочину, Борислава Георгиевна застегнула шубку и вышла из машины. Ветра не было. С неба плавно падали огромные хлопья снега, а мимо по эстакаде проносились машины, не обращая внимания на импозантную даму. Борислава Георгиевна робко обошла «Опель», зачем-то пнула по колесу, попыталась толкнуть его, ну, так, легонько — кто его знает, что надо делать? А! Точно! Позвонить в авто сервис. Взяла телефон. Не может быть! Сотовый не мог найти сеть. Спокойно. Что ещё можно сделать? Проголосовать, ну, конечно же.

Борислава Георгиевна изящно подняла руку в бежевой лайковой перчатке. И невольно залюбовалась тем, как мех песца пушисто обрамляет перчатку, а снежинки мягко падают на белоснежный рукав шубки. Какая она умница, что не пожалела пять тысяч евро на эту шубку.

Из задумчивости её вывел визг тормозов.

Рядом остановились грязные Жигули — Борислава Георгиевна презрительно называла их «консервной банкой». Из машины вышел высокий мужчина в черной куртке с лисьим воротником:

— Чё, встряла?

— Что вы говорите? — не поняла дама.

— Встряла, говорю? Пылесос накрылся?

— Кто накрылся?.. М-мужчина, у меня машина от чего-то не едет.

— Ха! — гоготнул хамоватый мужик, нагло разглядывая Бориславу Георгиевну. — А ты её заводить пробовала?

— Ну да, — терпеливо объясняла дама, стараясь говорить как можно интеллигентнее, и думая о том, как она, должно быть, сейчас хороша со стороны. — Я ехала по трассе. А мой «Опель» отчего-то остановился…

Мужчина не дослушав, уже скрылся под капотом:

— Ща, гляну. А ты иди, садись в машину, не мерзни — вон одежда у тебя тонкая какая — шуба явно не для нашей зимы.

Борислава Георгиевна проигнорировала приказ неожиданного помощника. И хотя ноги начали застывать в сапожках из тонкой кожи, а тело начало просто коченеть от холода, она встала рядом и наблюдала за манипуляциями мужчины под капотом её машины.

— Во дают… Вы в автосервисе давно были?

— Ну, в конце месяца.

— Во уроды… И как часто вы там бываете?

— Да каждый месяц.

— А чё, молодцы чуваки. И сколько осмотр стоит?

— При чем здесь цена? Я могу себе позволить…

— Ага. Вот и они прочикали, что вы можете. Да перестарались на этот раз. Звоните в свой автосервис, порадуйте засранцев.

Борислава Георгиевна пропустила мимо ушей неудобоваримое слово:

— Пробовала уже. У меня телефон сеть не берет.

— Ладно, — мужчина вытерев руки о поданное дамой белое гидрохлопковое полотенце, закрыл капот. — Что вы как дитё малое. Щас я со своего. Вот черт. И у меня та же хрень. — Он удивлённо посмотрел на даму, которая в растерянности открывала рот, словно рыба, не находя слов. Видя, что та в прострации, ему стало даже жалко её — такую бутафорную и неестественную для окружающего мира — как она вообще выжила в нашей реальности? Он снова перешёл на «ты», — ладно, давай, куда нужно отвезу — хоть до ментов, или же — что б сеть ловила. А хочешь — и вообще до дому, а то окоченеешь здесь.

Борислава Георгиевна в изумлении сначала посмотрела на мужчину, расплывшегося в улыбке, а затем на его грязную семерку. Нет, такого поворота событий она просто не ожидала.

Мужчина подмигнул:

— Да не боись. А в салоне чисто. Это только снаружи — я в район ездил, дочку навещал, вот там машину и запачкал.

— Ага, — только и ответила Борислава Георгиевна. Она вообще не умела разговаривать с мужчинами, тем более — с такими, ну, простыми, что ли. Одним словом, как говорит её мама — с мужланами. Дама молча взяла сумочку, закрыла машину, бикнула сигнализацией и села в Жигули рядом с водителем.

В машине витало нестерпимое амбре бензином, и Борислава Георгиевна деликатно поднесла к носу надушенный платочек. Ноги её онемели от холода, а в мыслях был полный кавардак.

— Домой, к мужу едешь? — спросил мужчина, включив печку и выруливая на трассу.

— Домой… Только мужа у меня нет, — произнесла дама, неожиданно осознавая всю грусть произнесенной фразы.