Бесплатный фрагмент - Функционалы

сборник произведений

РАССКАЗЫ

ПАЛЕЦ

Пионеру Вите оторвало палец. Вернее, отрезало ему его. Неслучайно произошёл такой вот такой случай.

Рассказываю всё как было на самом деле от лица очевидца и участника тех уже далёких событий.

В детском пригородном пионерском лагере он вместе со своим новым товарищем, — соседом по палатке вдруг взял и зачем то зашёл в хозяйственные мастерские, где никого в это время не было. Они просто решили вдвоём провести экскурсию по пионерлагерю. А если честно, этот самый товарищ по имени Коля его сам туда повёл, на экскурсию. Так он позже, заикаясь и плача, объяснял окружавшей его толпе пацанов из их отряда, собравшихся на небольшой полянке в центе маленькой рощицы, невдалеке от лагерных ворот.

А Коля любил всё новое, любил быть там, где его ещё никогда не было. Коля думал, что и Витя такой же. Но Витя был совершенно иной.

За пять дней своего пионерского лагерного бытия, он успел уже раза три пройти по периметру всего лагерного забора, обнаружив вот что: площадки для игр в волейбол и баскетбол, маленькое декоративное озерцо с жёлтыми кувшинками в дальней части лагеря, уходившей уже за забором уже к опушке леса, туалет для взрослых, и, наконец, непонятного назначения постройки, в которые он, на свою беду, сегодня и зашёл вместе с пионером Витей.

Это было большое помещение, в чём-то похожее на сарай или гараж. Там было много чего деревянного и железного тоже. Из всего этого Коля узнал и металлические тиски, потому что такие же, только поменьше были дома в гараже его отца.

Покрутив туда сюда эти тиски, то сдвигая, то раздвигая их тяжёлые губы, они затем подошли к непонятной рогатой штуковине, и пока Вите почему то пришло в голову погладить блестящую, но одновременно и матовую острую полоску холодного металла, Коля возьми и дотронься до длинного рычага и потянул его вниз.

…И тут раздался дикий вопль: вместо пальца у Вити остался обрубок, истекающий кровью, а половинка пальца валялась на полу сарая. В ответ на этот дикий вопль ребёнка набежала толпа взрослых: воспитателей и вожатых. Вожатая Марина, выпускница педагогического техникума, сразу сообразила, в чём дело, оторвала от подола своего платья кусок материи и забинтовала руку Вити, пока кто-то побежал за йодом и бинтами. Чуть позже палец обработали, забинтовали и мальчика увезли на машине в город, наверно, в больницу.

Когда обрубок ещё валялся на полу мастерской, многие к нему подходили с суеверным трепетом, словно спускались в мавзолей вождя, смотрели на него и смущённо отходили. Пока, наконец, лагерный дворник и сторож в одном лице по имени Василий Петрович, не принёс совок и веник, и на полу ничего не осталось, кроме малозаметного и уже тёмного пятна.

И все взрослые разошлись. А остался Коля в окружение других лагерных пионеров.

«Ну, что пошли, — сказал Битюг, неофициальный, но фактический предводитель их отряда, а вернее, уже ватаги. Ведь отряд был, когда они поутру выстраивались на линейке перед красным флагом и младший вожатый рапортовал старшему пионервожатому. Но сейчас этих вожатых здесь почему то не было.

И Коля всё сразу понял: надо идти на их поляну. Это была поляна наказаний. Коля уже раз был там. Наказывали маленького тщедушного очкарика из соседней палатки якобы за кражу. А украл тот вроде бы кулёк карамелек у своего соседа, да и стал эту дешёвую карамель есть втихомолку, спрятав кулёк под подушку. Но мал кто верил, что шупленький вор: он был тихоня.

Битюг клал (он сам так и говорил: дай я ему сначала положу) два удара наказываемому, а все остальные — по одному. Если избиваемый пацан падал, то его поднимали.

«Дайте ему отдышаться», — приговаривал Битюг (а после его ударов почти все падали). Битюг любил бить под дых, чтобы жертва закатывала глаза и на мгновения переставала дышать. Когда наказываемый приходил в себя, экзекуция продолжалась.

Бить обязательно должны были все, кто присутствовал, а присутствовали почти все мальчики из их отряда, кроме дежурных и больных. Не били только в лицо, чтобы не оставлять следов.

«Сегодня размяться надо хорошенько, ишь чего выдумал, пальцы людям отрубать, а вдруг ты и мне отрубишь», — дорогой на поляну бубнил Битюг, на голову и в плечах раза в два больше любого из их ватаги, совсем не слушая бессвязные Колины объяснения, в предвкушении очередной расправы…

Пришли, стали в круг, как обычно: Битюг поставил Колю в его центре. Радостная волна вдруг охватила Битюга изнутри, как будто ему нет ещё и года и долгожданная огромная сиська матери приближается к его алкающему рту.

Размахнувшись, что было сил, он вонзил свой кулак Коле ниже рёбер, и земля поплыла у того под ногами; он пробовал было хватануть воздуха, но ни рот, ни горло были ему неподвластны.

«Давайте теперь вы, — скомандовал главарь, — второй удар свой сегодня я напоследок осталю, чтобы ему мало не показалось».

Теперь Коле предстояло выдержать ещё семнадцать ударов; шестнадцать от каждого члена безропотной ватаги пацанов, и семнадцатый от её предводителя. Стали они все в очередь, как за хлебом в булочную. Первыми били приближённые главаря и его «шестёрки». Эти били со вкусом, яростно, вкладывая в удар всю свою злобную силу.

Били в живот, и ниже — в почки, в грудь, в плечи, кто куда хотел, но не в лицо и не в голову. Каждый наносил единственный удар и поэтому старался не ударить в грязь своей физиономией…

А Коля уже ничего не видел и мало что чувствовал: смазанные лица-маски проплывали мимо его затуманенного взора, постепенно сливаясь в одну чудовищную маску. Он не различал подробностей и очертаний этой серой маски из-за собственных слёз, накативших в его глаза, но пока не исторгнутых из них.

День подходил к своему завершению, вечерело. Появившаяся невесть откуда туча вконец поглотила солнце и к сумеркам добавлена была влажность.

Эта влага была повсюду: была в Колиных глазах, в высокой некошеной траве, влага опустилась на кору черёмух и ирги, окружавших полянку «справедливости», как её называл Битюг, наконец, влажен был сам вечерний воздух, отдыхавший от жаркого дня…

Последние в очереди на экзекуцию уже ударяли как бы нехотя, видя уже вконец отчаянное состояние Коли: одни из них уже побывали на его месте ранее, а другие просто сочувствовали ему, но у них не было ни сил, ни воли, чтобы восстать против законов стаи. Впрочем, у каждого из них были свои причины, чтобы так поступать. Эти ребята били в плечо, в руку, несильно, более для проформы.

И вот остался последний в очереди, низкорослый паренёк, также как и многие из нас, уже бывшая жертва лагерного правосудия. Подойдя к Коле, он тихо сказал, не глядя на него, впрочем, как и на Битюга:

«Я бить не буду человека».

«Бей, я сказал, ты что не понял?, или вновь твоя очередь быстрей настанет, сволочь очкастая,» — прорычал Битюг, подтолкнув щупленького ближе к Коле.

Тот, однако, отвернулся от Коли, и посмотрел не на Битюга, а куда-то в сторону, в одну только ему ведомую, но невидимую для всех остальных точку, вновь проговорив:

«Нет!»

Нет?! Тогда получишь, вне очереди, прям за него!», завизжал Битюг и тут же сложил две свои косолапые, уже начавшие покрываться чёрными волосами руки в одно звено, типа замка. Из его рук гориллы получилось нечто вроде молота, и отпрянув чуть назад, он размахнулся, отпрянув всем корпусом чуть назад, и нанёс удар по щуплому бунтовщику, который и не думал защищаться.

Бедный очкарик был сбит с ног, да так, что отлетел в ближайший кустарник головой вниз. При этом что-то гулко глухнуло, чавкнуло и наступила мёртвая тишина. Все молчали, изумившись увиденному, замерли, не шевелясь, переводя свой взгляд то на Битюга, то на Колю, то на лежавший без звука в кустах протестанта.

«Что уставились, поднимите его, я ему ещё вложу, засранцу», — прохрипел утробно вожак уже далеко не пионерской стаи.

Двое из шестёрок Битюга подошли, но, икнув, тут же отступили назад.

Лицо упавшего подростка удивлённо смотрело на них, широко раскрыв свои светлые глаза, с его шеи тонкой струйкой сочилась кровь на белую рубашку, в своём узком течении соединяясь с алым галстуком на шее пионера, и исчезала в нём.

А из его шеи торчал острый, будто заточенный кол, оставшийся от ещё утром росшего здесь деревца то ли черёмухи, то ли ирги. Наверно кто то из вожатых или воспитателей так неудачно срубил то деревце для ручки грабель, которых, как вспомнил Коля, в лагере катастрофически не хватало. А может деревце срубили и просто так, забавы ради, кто знает?

Описаны реальные события, случившиеся в N- году. Имена изменены. Палец был отрублен, смертей не было.

ЗАПОЗДАЛАЯ ВСТРЕЧА

Виктор приехал поздно вечером… На вокзале его встречала сестра, которая оказалась совсем постаревшей, хотя когда-то она была моложе его. Но это было так давно. Печаль вперемежку с радостью (довольно редкий симбиоз) отражались на её лице. Дорога до дома занимала минут двадцать… Таксист был угрюм и молчал.

— И как он?, — спросил Виктор…

— Очень плох… увидишь сам, — с привычным упорственным противостоянием отвечала та, с головы до ног укутанная в чёрное одеяние, похожее на монашеское облачение…. Кажется всё чёрное ей шло

«Стала ли она монашкой?», подумал вдруг он, но спрашивать не рискнул…

Они поднялись в квартиру, которая была ему знакома, но так и не стала тогда родной: после окончания срока службы он не вернулся к родителям, а остался в прибрежном городке, устроившись на местную фабрику…

Годы его жизни пролетали быстро, словно какой-то огонь пожирал пучки соломы, которые исчезали в небытии и закоулках его памяти.

В минувшее время его отец занимал довольно видное положение в тогдашнем местном обществе; он был одним из тех, к кому идут с поклонами. Нет, он не был прокурором или партийным боссом, не был он и хозяйственником.

Но, тем не менее, отец был тогда при должности и власти: почти тридцать лет он служил проректором одного из двух местных вузов, куда пристраивали своих отпрысков в этом городе все, кому не лень…

Однако по теперешним современным меркам, жил, однако, бедновато, как и все в то время, на непредсказуемом излёте старых порядков: взяток он точно не брал, но что касается подарков, коньячных бутылок, коробок с дефицитными конфетами и сухой колбасой, то таковые частенько появлялись в его доме.

Виктор не видел отца лет семь: он уже давно был на пенсии и занимался те же самым, что и остальные советские пенсионеры: возился на земле среди садовых деревьев и грядок.

Но и этот этап его жизни, кажется, канул в не бытиё, а то, что было когда то, стало похоже на сон памяти.

«Его памяти или моей?», — подумал вдруг Виктор.

Они подъехали к дому: остановка машины вернула его в то, что принято называть настоящей реальностью.

Вошли в квартиру, разделись, и он прошёл в комнату, где лежал его отец на старой кровати времён торжества «застоя».

Он лежал, но не спал. Они помогли ему подняться. Виктор что-то проговорил, сам не понимая что. Возможно, он приветствовал его, сказав:

— Здравствуй же папа!

Узнать отца было легко и трудно одновременно: ввалившиеся вглубь черепа полуоткрытые глаза…

Тот лишь просипел в ответ:

— Тыыы? Ну здравствуй!

Подобие улыбки озарило его сморщенное лицо: лёгкая тень радости былого.

Больше он ничего не говорил: позже Виктор понял, что отцу просто тяжко не то, чтобы вставать с кровати, но трудно просто разговаривать: жизненные силы покидали его.

Однако он вначале даже не обратил внимания на его тело.. а зря: оно усыхало с каждым божьим днём… (Хм, а какой день не божий, — вдруг пришло ему в голову….). Только на второй день он внимательно разглядел это тело, породившее когда то и его: если сказать точно, то оно стало похоже на тело узника Освенцима или тому подобного места….

….Позже врач, которого они вызвали объяснил ему, что происходящая с отцом болезнь эта «всего лишь» старческая саркопения, проще говоря, потеря веса и мышечной массы на фоне обездвиженности мышц, суставов и связок. И в его таком преклонном возрасте обратный процесс просто невозможен.

Внутренне Вилор был не согласен с его приговором, однако рассудок подтверждал выводы доктора, вернее докторши, очень молодой и наверно привлекательной: на лице у неё была маска эпохи кароновируса. Такой диагноз часто ставят умершим, но он как бы сопутствующий: основной бывает разным, к примеру, острая почечная недостаточность, инсульт, и тому подобное…. Это пояснение к внешнему виду отца докторша дала, уже выходя из подъезда: Виктор проводил её до машины, заодно задав несколько вопросов по его здоровью.…

Он уже и без врача понял, что шагреневая кожа жизни того, кто когда то дал ему жизнь, неумолимо свёртывается в точку с каждым днём, с каждым часом и каждым мгновением.

Жизненная сила была в этом теле почти исчерпана, оно мучилось от невозможности движения: а Душа страдала и желала лишь того момента, когда она сможет с чистой совестью покинуть его….

ДИЛЛЕМА

Кто-то пробивал защиту извне… настойчиво стучал в «дверь», будил, просил, требовал…

Пришлось «раскрыться».

Менеока очнулся от привычного скокоживания-сна и «увидел» дву

х сатрапов, державших под мышки на вид весьма тщедушную душонку…

«Вот именно душонка… ну и работёнка… у меня», — подумал Чистейший, а сам послал им импульс вопроса:

— Куда его?

— Сам решай… так повелели Они, — импульс сатрапа был каким то неуверенным, — сразу чувствовался новичок в этом деле:

— Эти… как их там… Анубисы с Осирисами. Несколько раз взвешивали, то зла в ней больше, то добра… очень странно: мятущийся Дух.

— Да? Хм, счас посмотрим…. Куда её тусануть.

Рай и Ад, Правь и Навь… может мне погадать? На Таро Богов или на пальцах моих ног… или вечных Бога снов?

Скоро я стану поэтом тут с вами, раздолбаи вы безплотные! А что же с этой душонкой ещё было не так?

Менеока уже «проснулся» и сканировал демонов и доставленную душу своим мощным лучом.

— Ну, он, это…. Наглый такой эгоист…. Вообразил себя самим Люцифером… Денницей, якобы несущим свет…. людям и тварям… всем сразу. Незаконнорожденный сын Венеры. А хочет, быть как сам бога РА. Или, на худой конец, типа Саваофа, не дай Бог!

— Почему якобы? Люцифер и так несёт свет…

— Вопрос только в том, какой? Какой Силы?

— А вы, демоны, что, уже стали философами, где набрались знаний то?

— Да вот натаскаешься вот умников, как эта душа, типа этого, станешь тут с ними, философом, — ухмыльнулся один из сатрапов….

— Так что делать будешь, досточтимый Менеока..?

Тот взглянул на оную блеклую душу, её хилые подкосившиеся ноги… висящее подобие головы… В общем, пожухлая кукла, выскочившая из земной куклы. Но им он послал импульс:

— Он уже потерял память… его поле всё в лохмотьях…. Но центр всё же светиться синим, видите? …. Не могли определить, опять на меня всё свалили, умники архангельские… осирисы с маатами! Весы им давно пора уже сменить: какой уж век на дворе! А я должен опять решать и брать ответственность на себя!

Сатрапы стояли, виновато, как бы потупившись, и совсем не искрили. Архангел Врат, тем временем, продолжал:

— И такой слабачёк замахнулся на великое имя Ангела! Впрочем, одно это делает ему честь….

— Но почему, о, Чистейший??? — возопили сатрапы в один голос…

— Да просто потому, что я уже отправил в ад и чистилище 666 лже-Христов, а вот «Люцифер» у меня первый!

Все врут, вдобавок верят в своё враньё, но самое худшее, что корчат из себя святош…. А на самом-то деле…. Просто сектанты… душ. Ну вы же знаете и сами!

— Ну, да, — хмуро согласились сатрапы.

— Вот что, дорогие мои демоночки-ангелочки…

— Чтоо?? — Округлили свои глазки донельзя изумлённые спичем Архангела сатрапы (они были временно прикомандированные на эту работёнку, стажёры, что возьмёшь?!).

— Тащите душонку в рай! Пусть отдохнёт, наберётся сил…. Перед новым спуском на Ялмез. — скомандовал Менеока.

— Ууууууууууууууууу, — недовольно просипели демоны, но бросились выполнять приказ. А они так надеялись на преференции Нави за эту душу!

ПОХОД В МУЗЕЙ

Эссе

Начну, наоборот: за упокой. А теперь расскажу почему, может кому-то пригодится. Больше я не хожу в музеи и галереи художественных искусств. И, вот, объясню, вам, почему. Только не подумайте, что это записки сумасшедшего в подражание Гоголю или Достоевскому. Отнюдь. А раньше очень любил это дело. Эрмитаж, Третьяковка, Русский музей, всевозможные выставки и вернисажи художников.

Но… Начал я в жизни свои экскурсии и закончил Третьяковской галереей. Первый раз попал туда в возрасте девяти лет; мама за ручку привела в мой первый приезд с ней в столицу. И то давнее посещение запомнилось всего одной картиной — эпической картиной художника Александра Иванова «Явление Христа народу». Больше из того первого посещения я ничего не помню. Позже я узнал, что Иванов посвятил этой картине практически всю свою жизнь.
Сказать, что картина грандиозна, это значит, ничего не сказать, о ней написано столько много мнений и суждений, что делает очередное описание совершенно ненужным. А некоторые люди жизни свои тратят на изучение картин, чужих поэм и романов. И прочих подобных вещей. Это наши критики, консультанты, рецензенты. Однако вернёмся к картине. Она зовёт, призывает к чему-то необъяснимому словами, она за пределами слов. Это просто «Алые паруса» любви и Духа.

Позже, на протяжении жизни, доводилось побывать ещё несколько раз в Третьяковке, и я всегда останавливался около этого полотна подольше…. Эта картина никогда не угнетала. А вот иные полотна… Много позже я стал замечать при посещении галерей, в их завершении, необыкновенную усталость, которая никогда не наблюдалась ни при чтении книг самого разнообразного жанра, ни при посещении любимых концертов.
И вот несколько лет назад я в последний раз посетил Третьяковку уже в приличном, «сознательном» возрасте. Подолгу стоял возле некоторых картин, которые странным образом овладевали моим вниманием. И тут я обнаружил, что все размещённые здесь картины и мёртвые и живые одновременно! Каждая картина даёт определённый посыл и забирает, буквально впитывает в себя мою силу и энергетику, когда я позволяю ей делать это, посвящая всю свою концентрацию данному изображению! Я гляжу в картину, а картина в этот самый момент пристально «вглядывается» в меня!
Почему так происходит? Художник, особенно в прежние времена, посвящал своим детищам — картинам довольно много времени, а некоторые из них, как тот же Иванов — и всю свою жизнь. (Это сейчас каждый может стать «художником», купив баллончик с краской или «писателем», научившимся стучать по «клаве»).
Написание картин из всех видов искусства раньше было наиболее, скажем так, трудоёмким делом. Бесчисленное количество разнообразных образов появлялось в голове творца, переносилось им через краски на холст, видоизменяясь десятки раз, прежде чем окончательно занять своё место в изображённой партитуре шедевра.

(В данном эссе, разумеется, речь идёт именно о шедеврах, а не о современной пост авангардистской мазне, которая только вампирит нормального человека, подобно прочему «современному искусству», к примеру, музыкальному рэпу).
Образы же у художника, перемежаясь в те моменты «порывов души» с мыслями, а ещё более с порождаемыми ими эмоциями и чувствами, в процессе создания картины «записывались» на холсте, насыщая его ими через краски, примерно так же, как записывали грампластинку, только что без звука. Недаром хорошие краски в средние века ценились на вес алхимического золота и их приготовление держалось в тайне от профанов.
Проще говоря, все чувства, эмоции и мысли художника оставались запечатлёнными на полотне совокупно с его изображением, и продолжали далее жить в чём то самостоятельную жизнь. Когда я иногда при созерцании картины своими чувствами резонировал с чувствами художника, то происходил эмоциональный отток моей энергии в мёртвую картину, картина, собственно говоря, вампирила, меня, наблюдающего её. Но куда же делась позже эта энергия зрителей, соединившихся с вроде бы мёртвым полотном?
Ответ прост: Душа великого человека намного долговечней душ обычных смертных…. После физической смерти художника она получает эти энергии от своих картин только в том случае, когда эти картины востребованы, находятся в открытом доступе и когда привлекают не праздных зевак, а людей, ЭМОЦИОНАЛЬНО понимающих толк в искусстве.
В некотором смысле, посему художественные картины это кладбища, где происходит связь с потусторонним миром, но не с миром ваших усопших родственников, а с миром усопших художников.
При чтении интересных книг покойных авторов процесс очень похожий, но намного более приятный, и, менее энергетически затратный для человека, читающего книгу. И вот почему. При чтении книги головной мозг читателя сам создаёт многочисленные образы, словно в калейдоскопе; мысли его бегут по строкам текста быстро. Образы здесь не навязываются автором книги, а создаются самим читателем и они быстротечны…. А есть и такие люди, которые практически не способны создавать образы, люди с недоразвитым мозгом. Таковым легче живётся и на них в основном и рассчитано бульварное популярное чтиво.
При рассматривании же картин, образ УЖЕ визуально создан художником, причём все его мысли, чувства и эмоции сконцентрировано находятся в одной точке — в нарисованном холсте! И при РЕЗОНАНСЕ с картиной происходит некоторый, довольно ощутимый, вампиризм со стороны «мёртвой» картины…. А может быть, некоторый, энергообмен? Но этот обмен всегда не в пользу живого человека.
Задолго до моего последнего посещения Третьяковской галереи мне пришлось посетить Рериховский музей, также расположенный в Москве. Я подолгу стоял у подлинников, а не копий, что очень важно для энергообмена, великого мастера и эзотерика Николая Рериха и других… Пробыл в музее несколько часов.