Бесплатный фрагмент - Фрау без голоса

Фрау Эрне Лейн (1921 — 2015гг)

посвящается…

---

Предисловие

Мы сейчас живём во весь голос: кричим об успехах, мнимых и настоящих, в сетях ежеминутно выкладываем посты о том, куда пошли, что сказали, что съели и с кем завели/разорвали отношения. Во весь голос кричим, когда «все сложно», когда нас нечаянно задели, обидели или просто не заметили. Голос, неважно тихий или громкий, ор или шепот, нужен для того, чтобы заявить миру: «Я есмь, я пуп Земли»

И я сама почти круглосуточно живу на телефоне: боюсь, что вдруг мимо меня пройдет что-то интересное… И это «интересное» раскопала в своих архивах. Много лет назад моя хорошая и мудрая наставница — немка Ирина Яковлевна L.- прислала мне свои воспоминания… Они лежали «БЕЗ ГОЛОСА».

Уже давно нет на свете этой удивительной женщины, повстречавшейся мне на жизненном пути, которая много говорила о дружбе народов, об интересных странах, людях, обычаях, но в то же время умела молчать, держать язык за зубами. Мы подружились: пенсионерка и семиклассница. Долгие годы длилась наша переписка, и именно мне прислала она свои напечатанные уже в Канаде воспоминания. Она так и ушла, молча, не рассказав никому историю своей жизни, но дала разрешение использовать свои записи.

Я прожила сейчас почти столько лет, сколько было ей в нашу первую встречу, что-то узнала в жизни и о жизни, много ездила и общалась с людьми. И теперь хочу стать ее голосом, голосом немки, пережившей Гражданскую войну, депортацию 1941 года, статус переселенца без права передвижения, а затем реабилитированной и эмигрировавшей.

И если Вы, мой уважаемый читатель, дойдете до последней страницы этой книги, прошу не вешать на меня ярлыки ярой антисоветчицы или причислять меня к какому-либо политическому течению, потому что я родом из Советского Союза, из счастливого детства, не видевшего потайных движений взрослых людей, страданий, страха и горя. Я родилась и выросла на казахской земле, где умели дружить, не помнить обид, вспоминать добрым словом учителей, а еще любить свою страну и людей.

---

Глава Первая и единственно счастливая

Они — дети мира, которые перековали свои мечи на плуги и свои копья на серпы, и не знают более войны.

Менно Симонс. 1537 г.

Итак, шел век Восемнадцатый… Эпоха Просвещения, век процветания культуры и искусства. Век великих личностей: Екатерины II, Иммануила Канта, Вольтера и Ломоносова. А еще эпоха дворцовых переворотов, восстаний, Великой французской революции, войн и крови. Но найдите в истории человечества спокойное время тишины и покоя!

Шла к закату Семилетняя война (1756 — 1763 гг.). В русском обществе война, которая велась на чужой территории и, как считали многие, за чужие интересы, особой популярностью не пользовалась, и ее окончание скорее вызвало вздох облегчения. И вряд ли сейчас навскидку кто-то скажет о причинах, ходе и итогах войны. Так уж устроено в исторической памяти народа: запоминаются войны, в которых страна вышла победительницей, а позорные страницы пусть уж лучше останутся в архивах и, может быть, пожелтевшей записью из семейного древа напомнят, что дядя Митя, широкоплечий и улыбающийся, не вернулся …из боя.

Но самый главный итог любой войны — разрушенное хозяйство. Бесприютно стоят покосившиеся домишки, заросли травой-муравой огороды, застоялась вода в колодцах, посерели от горя лица женщин, рано повзрослели дети. И как бы тяжело ни было, нужно жить и работать. А еще думать, крепко думать «государевым» людям о том, как же вдохнуть жизнь в опустевшие деревни. И как в XX веке «кадры решали всё», так и в XVIII веке главный вопрос был один: где взять людей? Тем более, что к концу 70-х годов XVIII века Причерноморская степь осталась без прежних хозяев: Крымское ханство стало протекторатом, Запорожская Сечь была разгромлена — часть казаков ушла в царскую армию, часть на новую вольницу за Дунай. И все чаще невеселые думы графа Петра Румянцева сменяли мысленные картины слаженных, крепких хозяйств прусских крестьян, которые ему доводилось видеть в заграничных походах. Сословие крестьянское тем и отличается от городского люда, что нелегко на подъем: то жатва, то уборка, то скотина приплод дает. Не сдвинешь: в землю глубоко въелись, корни пустили. Но нашлась одна зацепочка: неизвестные до сих пор в России меннониты, своего рода чемпионы мира по переселению в разные уголки земного шара. Что же не давало им покоя, почему срывались они с мест и уходили в неизвестность, обрастая на новом месте хозяйством и связями?

Сообщество меннонитов появилось на свет в Голландии еще в далеком XVI столетии. Течение получило свое название в честь основоположника — простого деревенского священника Менно Симонса. Став свидетелем зверств религиозных войн, Симонс разработал концепцию максимально бесконфликтного христианского вероучения. Главный его постулат фактически сводится к абсолютному пацифизму: меннонитам строго запрещено принимать участие в любых военных столкновениях. Меннониты отличались миролюбивым характером, огромным трудолюбием, скромностью, аккуратностью и опрятностью, чтили традиции, любили музыку, уважали школу и просвещение.

Первое переселение меннонитов в Россию из Мариенвердерской низменности (в Пруссии) состоялось в 1789 году по приглашению правительства в числе 228 семейств. Им была обещана свобода вероисповедания и свобода от военной и гражданской службы, дана льгота освобождения от податей на 10 лет, и каждому семейству отведено по 65 десятин земли, а также дано по 500 рублей на проезд и обзаведение. В свою очередь, меннониты обязывались давать на общем основании квартиры и подводы для проходящих через их селения войск, содержать в исправности дороги и мосты и платить поземельную подать по 15 копеек с десятины удобной земли.

Проект «Новороссия» начал действовать, но «русским духом» здесь не пахло: немцы-меннониты обживали землю, трудились и верили в лучшее.

Занималась заря… Весенняя заря 1913 года. Алый рассвет играл на розово-пудровых девичьих губах Юстины, улыбающейся во сне. Это была сладкая улыбка расцветающей девушки, у которой еще вся жизнь впереди и, хотелось бы верить, долгой, счастливой, наполненной житейскими радостями, приятной усталостью труда и женского счастья. А счастье — это такая субстанция, которой трудно дать определение. Великие умы человечества не раз трактовали это слово. И все равно нет однозначного универсального толкования. Только человек, шагая по своей дороге жизни, набивая себе синяки и шишки, теряя друзей и наживая врагов, научившись радоваться малому, приходит к пониманию, в чем слагаемые его счастья. И только он называет себя счастливым человеком и, ощущая себя счастливчиком или баловнем судьбы, дает основания и окружающим себя воспринимать как человека, поцелованного Богом.

И вот уже наглый горячий лучик заиграл в длинных ресницах, и Юстина открыла глаза и тут же зажмурилась от ярко-счастливого света солнца, заполонившего комнату. Но помня, что негоже долго нежиться в постели — ведь Бог не любит неженок и ленивец — Юстина вскочила, подбежала к окну, отдернула занавеску и обомлела: перед домом на крепком шесте под тяжестью разноцветных лент, платочков и сладостей, сгибаясь к самой земле, красовалась майская свадебная ветка. Так в немецких колониях — поселениях признавались в любви, а еще это был знак, что в этот день в дом придут сваты.

Юстина, замирая от страха перед грядущими событиями, вошла в кухню, где уже накрывали на стол нехитрый завтрак мать и бабушка.

Мать с порога сердито буркнула:

— Ставь побольше теста на пироги к обеду.

А бабушка, посмеиваясь, прошептала любимой внучке:

— Да не пересоли тесто, соль еще на стол ставить, тыквы ведь нет в чулане: коровам скормили.

И Юстина поняла, что ее свободная девичья жизнь подошла к концу, потому что Яков получит от ее родителей согласие на брак. Годом раньше, когда сватали сестру, девушка запомнила, что хлеб, пироги, сыр на стол сватам готовят, а вот если жених не ко двору пришелся и чем-то родителям не угодил, то незадачливому юнцу и его сватам выкатывали под смех соседей тыкву и выносили бутерброды. Но, к слову, редко так шутили: к такой невесте потом мало кто сунется, потому что репутация была подмочена. Так что тыква шла по назначению: или на корм, или уж на карету для Золушки.

Все утро в доме скребли, мыли, хотя это было лишним, потому что в немецком жилище уборка была ежедневным ритуалом и трудно даже самой привередливой чистюле найти в нем пылинку или намек на грязный налет. К полудню дом сверкал, как тронный зал монаршей особы. Во дворе залаяли собаки, и бешено застучало сердце Юстины от мысли, что вся кутерьма в доме из-за нее и на некоторое время она станет в центре внимания.

В зал вошли сваты с белой лентой «Freirsch» и Яков со свертком в руках. Сватья с порога затараторила:

— У нас есть хороший бычок. У вас — хорошая телочка. Яков наш — парень работящий, покладистый, хозяйство разумеет, грамоту знает.

Так уж повелось испокон веков: продавая товар, выставляли его в выгодном свете. На невольничьем рынке наглые торговцы раздвигали челюсти рабам, и помещику, чтобы выгодно сплавить крепостное семейство, нужно было указать, что глава семейства «нрава тихого». Обряд сватовства же всегда держался на сватах — людях, бойких на язык, умеющих вежливо разговаривать, держать инициативу в разговоре, расхваливать жениха и его «житье», не уронить достоинства в случае отказа. Жениху же с невестой отводилась роль немых слушателей — БЕЗ ГОЛОСА. Да это в такую минуты и правильно: от волнения вряд ли какие слова на ум приходят.

Мать с отцом жестом пригласили гостей к столу. Сваты степенно сели на почетные места.

— Ну, Юстина, подавай, посмотрим, какая ты хозяйка выросла. Расторопна или голодом гостей заморить хочешь?

Юстина — истинная немочка, матерью не избалованная, хозяйство вести приученная, — сновала вокруг гостей, подкладывая сватам куски получше, разливая напитки, вовремя меняя тарелки — любо-дорого посмотреть.

Сватовство — дело серьезное: не гребешок или лошадь себе покупаешь, поэтому сидели долго, разошлись к полуночи, обстоятельно и серьезно решив все вопросы со свадьбой, приданым и помощи молодым на первых порах. На одну из суббот июня была назначена свадьба. Уфф, ну не будем же здесь все эти свадебные хлопоты расписывать: не журнал для молодоженов верстаем…

А «вечер шума» приближался. Накануне Юстина с матерью замесили несколько кадок сдобного теста. В доме витали ароматы ванили, корицы, шафрана — вкусные запахи предстоящего праздника. Рано утром Юстина и Яков разносили соседям, друзьям и родственникам подошедшее пышное тесто, которое выполняло своеобразную роль пригласительного билета. А вечером со свежей выпечкой из теста молодоженов и… посудой (вот она, не немецкая практичность, а забота и помощь: и гости сыты, и жених с невестой не устали от хлопот, и хозяйка дома не валится с ног от усталости).

Предполагаю, что многим трудно поверить, что вечер без спиртного (меннониты не употребляли алкоголь ни в каком виде) мог быть таким шумным и веселым, музыкальным и танцевальным. А когда гости стали расходиться по домам, молодежь, сбившись в небольшие стайки, пошла на вылазки: красть кур у соседей. Религия меннонитов всегда была строга к ворам, стяжательству и плутовству. И только во времена свадебной кутерьмы разрешалось это шутливое баловство: считалось, что, чем больше кур своруют и ощипают к утру друзья жениха, тем сытнее будет жизнь молодой семьи. Холостяцкая вечеринка закончилась тем, что часть рябушек под лай собак и напускное недовольство хозяев была выпотрошена на кухне невесты и ждала своей кастрюльки, чтоб порадовать нежным мясом гостей на свадьбе.

Да, вчера повеселились гости, разошлись, но с утра привычный распорядок никем не был нарушен. Так же рано утром вставал народ в домах, управлялся по хозяйству, шел на пашни, в кузницы, так же хлопотали хозяйки в домах и на огородах. Делу время — потехе час. Erst die Arbeit, dann das Vergnügen. А к вечеру вновь подтягивался народ к нарядному, излучающему счастье будущей жизни дому Юстины. Лубочная картина, пусть и отдающая немного мещанским счастьем, но милая и непритязательная: гости, песни, веселье, стол ломится от еды. Только Юстина и Яков кажутся немного утомленными происходящим, еще и голодными: есть им нельзя в этот вечер. Перед ними — перевернутые стаканы и ложки с дырками, а на тарелках — кости. И бабка шепчет, объясняя любопытному внуку странный натюрморт новобрачных:

— Человек ведь злым духам во время трапезы открыт, а невеста с женихом тем паче. Нельзя им сегодня есть: демоны вселятся в них, поэтому сидят сегодня голодными и БЕЗ ГОЛОСА. Мимо злой дух пролетает, когда рот закрыт.

Когда два человека любят друг друга, им хорошо и просто помолчать, находясь рядом. Юстина с Яковом молчали весь вечер. Но если бы все-таки какой-то потусторонний дух все-таки пролетел мимо, он бы отметил, что это происходит отнюдь не от безразличия, а потому, что есть нечто большее, чем слова, есть готовность слышать друг друга, когда рот на замке, есть пространство доверия, которое ощущается и без слов. Мы с вами слишком много говорим, и в этих словах зачастую так ярко выпячиваются наше эго, наши страсти, что там не остаётся места никому и ничему, кроме бравадного «Я». Юстина и Яков не знали и даже предположить не могли, что когда- то в мире, после бурь, потрясений и катаклизмов, во времена царства информационной словесно-зловонной помойки, люди начнут тосковать по молчанию, но, уже не в силах повторить христианский подвиг святого Саламана Молчальника, будут искать тренинги и ретриты, чтобы различные мастера и гуру остановили внутреннюю суету, за свои кровные научили молчать и слышать себя, забыть беспокойство и напряжение, выплескивающееся в пустую болтовню и словесный хаос.

Юстина и Яков молча принимали от гостей подарки и поздравления. И каждый гость в ответ получал из рук молодых кусочек с различными фигурками от большого свадебного каравая, стоящего на небольшом столике позади жениха и невесты. Но, наконец, гости, пастор и мир, убедившись, что семья зародилась, молодые счастливы и готовы быть вместе в радости и горе, разошлись по домам. А молодожены наконец-то отведали кашу из зерен — символ новой зарождающейся жизни, новой семьи, нового быта и нового мира. А пока мир для молодой пары царил на станции Бандышево Константиновского района Донецкой области, и этот мир с любовью впускал новые жизни и новые смыслы — детей, рожденных для счастья, а не страданий.

---

Глава 2.
Великая, но неизвестная…

Во имя чего

сапог

землю растаптывает скрипящ и груб?

Кто над небом боев —

свобода?

бог?

Рубль!

Когда же встанешь во весь свой рост

ты,

отдающий жизнь свою́ им?

Когда же в лицо им бросишь вопрос:

за что воюем?

Владимир Маяковский,
«К ответу!», 1917 г.

Новый дом для Юстина и Якова строился быстро, добротно, по уму и не по распространённому принципу донецких казачков: «ставь курень, где нравится». Красивый палисадник с множеством цветов и чисто выметенный двор служили своего рода преградой, не позволяющей уличной пыли в большом количестве пробиваться в дом, чистая горница, по убранству которой чувствовалось, что в доме только недавно поселилась молодая семья. И пеленки-распашонки, запах мыла и молока — запах счастья.

Вечером, возвращаясь с мельницы, Яков с порога погружался в этот тихий семейный мир. Первый ребенок — это абсолютное счастье: тебе улыбаются, к тебе тянутся ручками, тебя боготворят только за то, что ты есть. И ты прижимаешь к себе этот маленький комочек, а он смотрит на тебя, чуть откидывая головку назад, и смотрит… но смотрит не на тебя, а поверх головы. Замечали? Ребенок видит нимб вокруг твоей головы и безмерную любовь, идущую к нему от божества, по имени мать и отец. Да, конечно, подрастая, этот малыш может уже прятать взгляд, скрывая какой-то проступок от всевидящего ока родителей, а может нагло кинуть в лицо бездумную хлёсткую фразу в порыве юношеского максимализма или снисходительно усмехнуться: «Ну ты и отстал от жизни, старина». Иногда Якову казалось, что появление еще одного ребёнка может сделать их несчастными: найдется ли у него столько отцовской любви на всех? Но, убаюкивая дочь, пока жена хлопотала на кухне, он верил в то, что ему, как его родителям и родителям Юстины, хватит фантастическо-родительской эластичности: успевать везде, любить и беспокоиться, плакать и смеяться — в общем, наслаждаться родительским счастьем.

В эту августовскую ночь 1914 года Юстине плохо спалось: казалось, что слишком душно, томила какая-то тревога, и, чувствуя беспокойство матери, часто просыпался ребенок в люльке. Днем, за хлопотами, забылась ночная тревожность, но к вечеру какое-то нехорошее предчувствие сжало сердце молодой жены. Яков не мог понять, что тревожит Юстину, и как мог успокаивал и решил, что жена, еще не окрепшая после родов, переутомилась:

— Юстина, успокойся, молоко пропадет. Завтра с мельницы пораньше приду, помогу с хозяйством тебе.

И когда на следующий день Яков пришел домой раньше обычного, Юстина обрадовалась, что Бог ей послал доброго и заботливого мужа. Но, встретившись с глазами любимого, чуткая женщина поняла, что ее беспокойство неспроста: что-то случилось. И это что-то из распахнутых тревожных глаз Якова проникало в сердце Юстины и леденящим потоком сковывало дыхание.

— Юстина, война!

— Что? Война? С кем?

— С немцами.

— С нами? Что- то я не понимаю… мы же немцы.

— Юстина, не забывай, что мы теперь часть России, и мы обязаны быть на ее стороне. Ты только не волнуйся: говорят, что это кратковременный конфликт. Но мне надо завтра ехать на сборный пункт.

— Яков, мы же меннониты. Мы не берем оружия в руки, мы не умеем воевать. Наш Бог не дает нам такого права — убивать!

— Я знаю, и там тоже знают. Мне было сказано, что меня призывают санитаром. Прошу тебя: возьми себя в руки. Еще многое нужно сделать, обсудить и собраться в дорогу.

Жаркий зной уходящего августа плавился и угасал. Чувства прятались глубоко, на смену им пришла сдержанность: не рыдаем, не ломаем руки, не закатываем истерики. Война официально уже полыхала, и теперь она добралась непрошеной гостьей и до них. Где-то далеко от их дома месяц назад такой же молодой, как и Генрих, девятнадцатилетний боснийский серб Гаврило Принцип, террорист, убил наследника австро-венгерского престола эрцгерцога Франца Фердинанда и его жену Софию. И эта версия стала официальной причиной Первой мировой войны. Хотя историки утверждают, что костер смерти начал разгораться раньше. Так бывает порой в семье между супругами: копится и зреет недосказанность и недовольство, а потом маленькой спичкой полыхнет пожар с пустяковой, казалось бы, причины: не там тарелку поставил, не вовремя ведром громыхнул. И вот уже в семейные распри втянуты все родственники и друзья: распахано поле ненависти и гибнут в нем люди и чувства.

А чувства Якова и Юстины заглушались мелкими делами, хотя некоторое время оба пытались прийти в себя и хватались за что попало, лишь бы занять руки и успокоить мозг. Но любовь к порядку и отвращение к ненужной суетливости взяло вверх, и вот уже пошел слаженно, в две пары рук, процесс сбора и решения неотложных хозяйственных дел. Муж и жена, погрузившись в хлопоты и мимолетом прикасаясь руками, без слов, молча прятали на дно своего сердца любовь, которая должна стать их оберегом в грядущие лихие года.

Утром Яков и его товарищи по несчастью отправились на сборный пункт, оттуда — в Екатеринослав, а там меннонитов, уважая их вероисповедание и помня наказ Екатерины не привлекать переселенцев-меннонитов в качестве солдат, отделили от других мобилизованных и отдельной ротой отправили в действующую армию санитарами.

Не будем здесь рисовать романтическую картинку из неправдивого фильма о войне, как под пулями девушка спасает бойца. Здесь все было страшнее: снаряды калечили солдат, о первой помощи (кроме перевязки) на линии соприкосновения с фронтом не было и речи. Это двумя годами позже придет понимание «золотого часа» для раненых, часа, когда помощь должна быть оказана в течение часа после ранения. И только примерно с 1916 года начали появляться полевые госпитали и получила развитие военная хирургия. А так по большому счету ты видишь ужасающие картины: бегущего солдата с раздробленными ступнями, ползущего и истекающего кровью раскуроченнного снарядом уже не человека, а какого-то нечеловеческого обрубка.

И под пулями, взрывами Яков вытаскивал великих и безликих страдальцев без ног или рук, без челюсти или лица, подбирал людей и их вываливающиеся кишки. Сколько мог, насколько хватало сил, моля Бога каждый раз о том, чтобы не свистели больше снаряды, не заканчивалась на Земле жизнь! Каждый снаряд на поле боя — это ранка на сердце, это душевный микроб в организме, который, размножаясь, будет страшными воспоминаниями отравлять мирную жизнь, мучая кошмарами и ширя разочарование, вгоняя многих в депрессию, алкоголизм, бродяжничество или тихое молчаливое угасание.

И, кстати, о микробах …Представьте себе горы трупов с обеих воюющих сторон. Нет времени, сил, возможности убирать, по-человечески хоронить. Все это разлагается, распространяя зловоние вокруг. Яков, с его маниакальной тягой к чистоте и порядку, хуже всего переносил это испытание. Ситуация сама по себе ужасающая: где-то безутешная мать ждет своего сына, пропавшего без вести, а где -то другая мать и ее дети заражаются тифом от антисанитарии, вызванной скоплением разлагающихся трупов, где-то солдат гибнет, защищая Отечество, а где-то настигает глупая смерть от микробов, проникших в саднящие и окровавленные руки санитара, вытаскивающего под пулями очередного раненого бойца.

Юстина же, каждое утро просыпаясь в чистой постели, а потом занимаясь хозяйством, где все было чисто, слаженно и на своих местах, даже не могла представить тот грязно тошнотворный хаос, происходящий на фронте. Но каждый день ждала писем от любимого. Они приходили: редкие, скупые, но радовали тем, что жив ее Яков, и жена верила, что придет тот день, когда Яков зайдет в дом, подкинет дочь к высокому потолку и, замирая от нежности, подойдет к сыну, родившемуся через полгода после того, как отец ушел на фронт. Однако последнее письмо, полученное от мужа, внушило ей тревогу. Яков писал, что разрушили мост, по которому они отправляли раненых, поэтому построили временный. По нему санитары, исхудавшие и усталые, толкали поодиночке вагоны с ранеными. И еще остается паровоз. Если мост выдержит, значит будем живы… Будем живы… — и молчание, и уже несколько месяцев ни одного письма… И когда в дом принесли конверт, отправленный из Москвы, Юстина смотрела в ужасе на него и не могла заставить себя открыть и прочитать. «Будем жить, будем жить», — вихрем летала фраза в голове. О Боги! Жив! В письме сообщали, что муж жив, но находится в тяжелом состоянии в госпитале Москвы. Молниеносная мысль: бежать, ехать, спасать! И уже на следующий день, оставив своих малюток матери, собрав узелок с вещами и продуктами, Юстина, не выезжавшая раньше даже одна в соседнюю колонию, отправилась в далекую Москву.

Есть такая пословица: «дома и стены помогают» — здесь же помогла любовь и забота жены. Сутками, несколько месяцев, не отходила Юстина от постели любимого, попутно помогая и тем, кто находился рядом без родного плеча. И вот настал день, а может, это была ночь, когда Яков вынырнул из забытья, боли, ночных кошмаров и понял, что он есть, он существует, лежит на чистой простыне и у изголовья сидит его преданная жена.

Яков не рассказывал Юстине об ужасах войны, сражениях и своём ранении. Но часто говорил, что ему пару раз пришлось сопровождать раненых в Петроград. Яков, побывавший в горниле войны, спокойно принял новое название города, который в связи с патриотическими и антинемецкими настроениями по указу Николая II был переименован из Санкт-Петербурга (Санкт-Питербурх) в Петроград 31 августа 1914 года.

— Юстина, если будем жить богато, я продам богатство, если будем жить бедно, то последнее продам, но отвезу тебя посмотреть этот красивый город, — часто шептал Яков, держась за руку Юстины.

Но осуществить мечту Якову не удалось: больным, разбитым и морально опустошенным вернулся домой он после госпиталя. А затянувшуюся войну уже никто продолжать не мог. Все хорошее когда-то кончается, и, слава Богу, зло тоже не вечно. Все плохое кончается — без этого знания на Земле было бы невозможно временами жить.

Неоднозначная война России и Германии, в которой ни одна из сторон не осталась в выигрыше, закончилась. 38 государств приняли участие в Первой мировой войне, но фактически война велась между Россией и Германией. Обе стороны потеряли убитыми свыше 4 миллионов человек. Но в то же время страны, больше всех убивающие людей, калеча здоровое население, увеличивая количество вдов и сирот, остались ни с чем: Россия, подписав позорный Брестский мир, потеряла множество земель, проспала разрушение империалистического государства и не сумела подавить революцию. А Германии с ее унизительным Версальским миром, поставившем окончательную точку в кровавой бойне, запрещалось иметь регулярную армию, флот и авиацию. Безоружные и беззащитные немцы должны были из-за амбициозного, а может быть, недальновидного правительства потуже затянуть пояса и выплачивать ущерб, причиненный другим странам.

«Война [Первая мировая] остановилась так же внезапно и повсеместно, как она и началась. Человечество подняло голову, оглядело сцену разрушения, и все — победители и побежденные — с облегчением вздохнули», — написал Уинстон Черчилль.

Россия и Германия «по-братски» уложили друг друга на лопатки, потеряли не только страну, но и веру людей в справедливость. И пройдет не так много лет, когда снова, лицом к лицу, не на жизнь, а на смерть встретятся непримиримые противники, забыв об ужасах Первой мировой, чтобы опять убивать людей, делить территорию и вписывать в кровавую книгу истории имена новых убийц и новых героев.

---

Глава 3.
Мы новый мир построим…

Я знаю, от кого бежать, но не знаю, к кому бежать».

Плутарх

Война закончилась, но не закончились испытания, выпавшие на долю народа. В стране полыхала революция, меняя миропорядок на целое столетие. Количество жертв революции и последовавшей за ней гражданской войны — это еще одна величайшая катастрофа истории. Чемберлен цинично заявил: «Российская империя развалилась. Одна из целей войны решена». Да, империя перестала существовать, царскую семью цинично расстреляли — кровавая вакханалия за власть и народ внутри страны достигла своего апогея.

Пока Юстина и Яков, получившие душевные ожоги на Первой мировой, залечивали раны, охраняли семейное гнездышко от треволнений, рожали и растили детей, Россия менялась и бурлила. Яков все еще работал на мельнице приемщиком. Но уже трудно было назвать этого больного и тщедушного мужчину кормильцем семьи. Постоянный кашель, распухшие ноги и еще куча внутренних болячек, не поддающихся медицинскому описанию, не давали ему работать в полную силу, а дома он просто валился на постель, отказываясь иной раз даже перекусить. Жизнь медленно умирала в разбитом войной бывшем санитаре. Спасая чужие жизни, он подорвал свою. Юстина ставила на ноги троих детей, крутилась как белка в колесе по хозяйству, брала на дом шитье и при каждом удобном случае возила мужа по врачам. Но те разводили руками: подорванное не одним днем войны здоровье невозможно восстановить. И оставалось только молиться, отпаивать травками и растирать настойками опухающие день ото дня ноги и частенько прикладывать компресс к горячему лбу.

А в это время Юг России — надежный форпост, как называла его когда-то Екатерина II, — полыхал в огне — огне ярости, горя и разорения. Шло великое противостояние Белой и Красной армий. Люди пытались жить в коротких мирных передышках между набегами, боями, расстрелами и грабежами. А по сути, в эти промежутки просто «чистили перышки»: хоронили убитых, закапывали трупы животных или собирали разбежавшуюся живность по окрестностям, отмывали дома и дворы от крови, латали, чинили и строили планы, потому что надеялись, что это в последний раз, что жизнь наладится… что будем жить. Надежда — это единственное, во что не попадали пули и что не могли порубить шашки.

Немецкая колония Языково, в которую входили села: №1 — Николайфельд — Николайполь, №2 — Францфельд — Варваровка, №3 — Адельсгейм — Долиновка, №4 — Ейхенфельд — Дубовка, №5 — Гохфельд — Морозово — с их четко налаженным бытом и добротно ведущими домохозяйствами, были лакомыми кусочками для банды Нестора Махно. Среди меннонитов царили тогда эмиграционные настроения: хозяйства страдали от набегов махновцев, от реквизиций и постоев красноармейцев, добровольческой армии и бесконечно тянущихся беженцев. Но куда можно податься, если мир после войны и потрясений еще не пришел в себя?

Нестор Махно — харизматичный лидер, выходец из народа, скитавшийся по тюрьмам не без пользы для ума, расширяя свой кругозор в тюремных библиотеках, по стечению обстоятельств избежавший смертной казни и мобилизации, — выйдя на волю, сумел завоевать доверие простого народа, призывая встать под его знамёна, на которых красовалась надпись: «С угнетенными против угнетателей всегда». В период Гражданской войны, когда в стране сошлись в борьбе за власть много противоборствующих сил, не встал ни на сторону красных, ни на сторону белых. Среди махновцев в ходу была поговорка: «Бей красных, пока не побелеют, бей белых, пока не покраснеют». Гражданская война порождала насилие и жестокость. Смерть косила в стране тех, кого пощадила недавняя война.

Излюбленной тактикой банды Махно при налетах была внезапность, стремительность, взятие добычи и быстрое отступление в степь. В этом им помогала еще и знаменитая тачанка, взятая на вооружение у немцев-меннонитов, имевшая рессоры, благодаря чему наездников не сильно трясло при быстрой езде. А установленный в ней пулемет максим- мобильное и смертоносное оружие — отметал все попытки преследовать и мстить бандитам. Привлеченные «добрым батькой» антиклассовые элементы иногда любили развлекаться: играть в рулетку. Одному из анархистов завязывали глаза, кружили — и он стрелял. В тот дом, в который попадал «веселый стрелок», грабили и поджигали.

И однажды Юстина, увидев дым вдалеке и приглушенные выстрелы над Дубовкой, забежала в дом и в страхе, что скоро и сюда придет беда, начала спешно собирать узелок и детей, чтобы не попасть в безумную резню. Но Яков, в это время возвратившийся с мельницы, успокоил ее, что на станцию вряд ли сунется немногочисленный отряд бандитов. Детей уложили спать, но Яков с Юстиной не могли уснуть и часто по очереди выходили на крыльцо, долго всматриваясь в ночь и пытаясь понять, что же там происходит, и молясь о том, чтобы сестру Якова несчастье обошло стороной. Да, меннониты не берут оружие в руки, но, даже если бы они знали, что сейчас творилось в Дубовке, не смогли бы помочь: против вооруженных до зубов бандитов не нашлось бы на станции, где жила семья L, столько оружия и людей, умеющих им пользоваться.

А в Дубовке, селе №3 Ейнхельд творилось невообразимое зверство. Внезапно налетевшая банда за ночь перерезала всех мужчин, грабили, насиловали, убивали. Некоторым женщинам с детьми удалось убежать… В домах и дворах– растерзанные люди, убитые невинные дети. Сестра Якова и ее муж лежали убитыми в своем доме, где растекалась огромная лужа крови, выли собаки, и только их детей не было видно. Их трое детей — Анна, Генрих, Ида — в этот день по счастливой случайности гостили у родственников в другой деревне. Но, перебив всю деревню, звери, в обличье людей, не остановились, а подожгли все село. Дубовка престала существовать, но доброта и выручка остались на поруганной земле. Анну, старшую племянницу, Юстина и Яков забрали к себе, сына забрал брат Гергард, а маленькую Идочку забрала тоже Ида, сестра Якова, чудом уцелевшая от налета на село №5 Гохфельд — Морозово.

Морозово месяцем раньше постигла такая же участь, что и Дубовку. Но, видимо, так торопились махновцы, что не стали поджигать все село, отступили с добычей в степь.

И пока, довольные добычей и не остывшие еще от кровавой бойни, летели по степи бандиты, зубоскаля и чертыхаясь, в одном из домов, истекая кровью, лежала Ида — самая красивая девушка Дубовки. Ее отец, мачеха и сводные сестры уже испустили дух, а она очнулась. Красота Иды чуть не погубила ее, но и спасла… Красивое, словно выточенное из мрамора, лицо Иды обрамляла копна роскошных волос. Они были настолько длинны и густы, что ей приходилось чуть выстригать волосы на затылке, чтобы не тянуло голову назад. Простые гребешки были не в силах удержать эту роскошь в прическе, поэтому местный кузнец сделал ей металлическую гребенку. С королевской грацией носила красавица-немка корону из волос, скрепленной невидимым гребнем. И когда бандиты при очередном налете ворвались в дом и увидели девушку неземной красоты, они озверели: один — заломив руки, начал резать ей лицо, посчитав, что даже мертвой она не может быть такой красивой. Второй, перебив уже всех в доме и набивший узелок более-менее ценного барахла, подскочил к горе-скульптору и, возмущаясь, что тот с ней долго возится, размахнулся саблей и ударил по голове. От этого удара и уже невыносимой боли Ида рухнула на пол.

— Готова, — пнув ногой, сказал махновец, и с добычей в руках бандиты покинули дом.

Но он ошибся: металлический гребень спас ее от смерти, а открытая дверь и дуновение свежего воздуха заставили очнуться истерзанную и окровавленную девушку. Одна из всей семьи уцелела она. Позже сшивали ей врачи изуродованное лицо — и опять боль и кровь… Но разве есть предел человеческому терпению?

Вытерпели, выстояли налеты, разобрали сирот по домам, оплакали погибших и работали, работали и работали.

Наступивший 1924 год предвещал опять недобрые времена. В январе умер Владимир Ленин — вождь революции и личность, которая и после смерти не одно столетие будет будоражить умы историков и мыслителей. По всей стране был объявлен траур. В назначенное время на 5 минут все остановилось: заводы, транспорт, люди. Юстина, помогая Якову в этот день, по распоряжению специально затопила котел мельницы. Загудели паровозы, и, подхватывая вселенскую скорбь, завыли собаки. Кутаясь на морозе в шаль, слушая скорбный вой, Юстина ощущала, как тоскливо сжималось сердце, как будто чувствуя, какие испытания и невзгоды выпадут на ее долю. И впоследствии, в самые тяжёлые минуты жизни, слышала Юстина этот тоскливый и протяжный гудок и плач многих, кто находился в этот день рядом. Это был скорее плач не по конкретному человеку, а плач по пламени лихолетья, который «из искры» смог высечь гений революции и в котором полыхал старый мир с его патриархальным укладом.

И в этом же 1924 году конфисковали мельницу, на которой работал отец, и семье пришлось уехать в деревню Морозово, в отцовский дом, где жила мачеха Якова. В деревне Яков работать уже не мог: врачи давно махнули на него рукой, да и денег уже не было платить за визиты к ним, ведь кормильцем семьи долгое время был он. И несчастный больной уже видел, что он в тягость, и чувствовал себя обузой, но в то же время беспокоился о детях и жалел Юстину, которая рвала жилы, чтобы поддержать в нем жизнь и свести концы с концами. И вот перед Рождеством, в 1926 году, отца и мужа не стало.

Конечно, Юстина видела, что Яков уходит в иной мир, конечно, она морально готовилась к вдовству и сиротской доле. Но, провожая в последний путь любимого мужа, Юстина с ужасом осознала, что теперь она не только живет за двоих, но и тянет воз жизни за себя и за того парня, который любил ее, детей, жизнь, который не мог убивать, но был убит еще там, на войне, про которую уже все забыли.

После похорон Юстина понимала, что в доме мачехи Якова, сварливой и злобной женщины, ей долго не продержаться. И вот настал день, когда мачеха, поджав губы, сказала:

— Юстина, неужели ты думаешь, что я допущу, что мои дети и внуки будут голодать и тесниться из-за того, что ты и твои дети сели мне на шею? Поищи-ка ты себе пристанище, ведь отец Якова выделял ему средства на обустройство дома. Моя совесть чиста — я ничего не должна тебе и твоим детям.

Юстина и сама хорошо знала обычаи меннонитов и то, что в семье между детьми не делалось никаких различий и помощь всегда оказывалась поровну. Яков получил от отца хорошую долю, что позволило в свое время молодой семье отделиться и хозяйствовать, и жить в своем доме не хуже других.

— Хорошо, я постараюсь решить этот вопрос в ближайшее время, — не став спорить и препираться, ответила Юстина.

Меннониты всегда отличались от других не только способностью умело вести хозяйство и участвовать в общественных делах на благо колонии, но и тем, что среди них была широко развита взаимовыручка и даже довольно внушительная ArmenKassa и подобие страхования. Но времена наступили неспокойные, бедственные, хозяйства у всех поубавилось: то, что не успели забрать или спалить в горниле Гражданской войны, конфисковали позже. И только невероятное трудолюбие и педантичность немцев во всем не позволила колониям пухнуть и умирать от голода в тяжелые для молодой России времена.

Юстину не оставили на улице с детьми и проблемами. Добродушный и тихий дядя Ремпель предложил ей для жилья летнюю кухню: маленькое помещение, которое обычно у хозяек использовалось летом: там готовили еду, чтобы в основном доме сохранить прохладу, делали многочисленные заготовки. Туда вдова с тремя детьми и небольшим скарбом и переселилась. Общество назначило Юстине опекуном деда Янцена — это все, чем на тот момент могли помочь в меннонитской колонии. Но и этого для сирот и женщины, лишившейся всего нажитого, чтобы оплатить долги за лечение мужа, было просто даром небес, и молодая вдова, не уставая, благодарила Бога в своих молитвах.

И дети, несмотря на свой возраст, и Юстина быстро обжили летнюю кухоньку. Тесно, но чистенько и уютненько: цветы на единственном подоконнике, вышитые библейские изречения на стенах, украшенные рамкой с нежными бумажными цветами, единственная деревянная кровать, на которой Юстина вместе с тремя детьми спала, млея летом от жары и духоты, а зимой, пытаясь согреть их своим теплом, постоянно простывающих и болеющих. С дедом Янценом, который, как мог, помогал и оберегал Юстину, и советовалась вдова, как жить дальше. Вывод напрашивался один: строить дом, пусть маленький, но теплый и пригодный для жизни. Но ведь построить дом — это понести огромные расходы, а денег нет. Дед Янцен — отличный столяр, да и многие в колонии мужчины прекрасно управлялись с инструментом, поэтому обязательно бы помогли. Сам дед Янцен обязался сделать окна и двери. И Юстина решилась…

В 1927 году начали создавать новое село в четырех километрах от Морозово, и назвали его Дубовка, именем села, ранее сожженного бандой Махно. Там Юстине и выделили участок под строительство дома и огорода. С дедом Янценом осмотрели они участок, забили колышки — контуры будущего дома. Юстина еще не раз ходила на участок, высаживала фруктовые деревья и кустарники: ведь хозяйство меннонитов трудно представить без ухоженного сада и огорода. И часто, возвращаясь с участка, женщина представляла, каким красивым, теплым и уютным будет их дом. Образ прекрасного Дома придавал ей решимости и сил справиться со всеми трудностями, которые подбрасывала ей судьба.

Юстина с детства любила шить и со временем стала прекрасной модисткой: прекрасно шила и женскую, и мужскую одежду, могла смастерить шикарную шубу и шапку любой модели. У нее всегда имелись какие-то заказы, и самую дорогую вещь в доме — швейную машинку — она не стала бы продавать ни при каких обстоятельствах. Юстина договорилась с деревенскими мужиками, чтобы ей привезли во двор бревна, а она, не имея денег, обязуется отработать шитьем. И скоро весь двор был завален бревнами. Кипела работа, а под ногами постоянно крутились дети, и самая юркая, Эрна, сыпала и сыпала вопросами: она вступила в возраст, когда мир для ребенка — неиссякаемый источник вопросов «почему и зачем». И когда девчонка-почемучка окончательно надоела матери и деду Янцену, последний вынул из кармана копейку и сказал:

— Эрна, смотри: вот денежка. Беги с ней в магазин и купи конфет.

Эрна, зажав руке первую денежку в своей жизни и ликуя, помчалась по улице по направлению к магазину.

— Ура! У меня есть денежка! Я сама сейчас буду покупать конфеты.

Эрна подбежала к магазину, окруженному штакетником, перевела дух и поняла, что она не готова с такой скоростью избавиться от копейки и отдать ее продавцу, пусть даже в обмен на конфеты. Устроившись у перекладины штакетника, Эрна начала играть копейкой. Протягивала ручонку на солнце и любовалась переливами, нагретую копейку заворачивала в прохладный лист лопуха и снова на солнце. И вот, наигравшись, положила копеечку отдохнуть на перекладину штакетника. А сама замечталась: сколько и каких конфет даст дядя-продавец на эту денежку. Наконец Эрна решила, что пора уже зайти в магазин, повернулась к перекладине взять копеечку, но неумелым пальчиком подвинула монетку не к себе, а так, что она попала в щель и …пропала. Катастрофа, крушение надежд! Было ли в мире в тот момент горе, способное сравниться с горем ребенка, который только что лишился денежки, вожделенных конфет и возможности самостоятельно совершить покупку?

Каждая мама, наверное, прошла через этот феномен «сломанного печенья», выражающийся через слезы, истерику и отчаянные, почти предсмертные вопли. Рев Эрны, бежавшей к матери, был слышен на всю деревню и переполошил всех на стройке.

— Что случилось? — пыталась добиться мать у зареванной дочери.

Наконец сквозь рыдания и всхлипывания восстановилась картина потери. И один из рабочих достал копейку и протянул девочке. «Сколько добрых дядей на свете», — мелькнуло у ребенка, и мгновенно высохшие слезы заставили улыбнуться взрослых. Безвыходных ситуаций не бывает — первый урок малышкой был усвоен.

Мама подтолкнула Эрну и напутствовала:

— Держи крепко и скажи продавцу, чтобы конфет дал много.

Счастливая девчушка, крепко сжимая денежку и нигде не останавливаясь, добежала до магазина и положила копеечку на прилавок.

— Здравствуйте, мама сказала, чтобы Вы мне дали конфет не так мало, как получишь…

Продавец улыбнулся:

— Хорошо, я дам тебе столько конфет, до скольки умеешь считать.

Эрна еще не ходила в школу, но немного считать умела и поэтому бойко начала считать:

— 1, 2, 3..16..

Молодец девчонка: до шестнадцати правильно досчитала. Но, видимо, кто-то свыше решил, что больше 16 конфет такой малышке пойдут во вред, и поэтому дальше счет пошел с ошибками:

— 16, 20, 26, 30…

— Стоп, ты правильно досчитала до 16. Дальше ошиблась, — остановил продавец и свернул большой кулек, в который положил 16 красивых шоколадных конфет. Да, такое еще было возможно: магазин принадлежал частному лицу, и этот продавец хорошо знал, как бедствует семья.

Конечно, удивленной маме пришлось объяснять, откуда такой большой кулек, и Юстина снова вознесла благодарность Богу и порадовалась, что свет не без добрых людей.

А добрые люди, кто по найму, кто по велению души, приходили и помогали Юстине строить дом. Сделали каркас, между кольями поставили широкие доски — будущая толщина стен и работа закипела. Неподалеку выкопали небольшую яму и насыпали туда глину. А потом при строительстве саманного дома в глину добавляли воду, полову, солому и начинали месить.

При строительстве саманных домиков или мазанок, которые и сейчас еще встречаются на территории европейской части России или Казахстана, используется в качестве основного строительного материала ввиду отсутствия лесов глина и… ноги, в лучшем случае (при достатке хозяев) копыта, а в худшем — и самом распространенном — ноги женщин и детей. И если для детей толока было самым любимым развлечением (копаться в грязи), то женщины изрядно выбивались из сил к концу дня. Равномерная и однородная масса заливалась в опалубку, затем ждали, когда подсохнет и снова месили, заливали. И дом, благодаря теплому лету и слаженной работе, поднялся. Дед Янцен вставил окна и двери, застелил перекрытие деревянными досками, но крыши еще не было — только каркас и перекладины — ждали, когда покроется это соломой или черепицей, чтобы пополнить статистику еще одним сданным в эксплуатацию домом. К тому же любой строитель саманного строения скажет, что теплый чердак — залог теплого дома.

Юстина решила переезжать в недостроенный дом. Возвращаться после стройки вечером к детям в другое село, а ночами еще шить, рассчитываясь за работу помощников, чувствовать себя постоянно вымотанной, измочаленной, становилось уже для нее непосильной задачей, и, чтобы сэкономить время и силы на постоянных переходах из пункта А в пункт Б, Юстина в одно из воскресений, собрав в тележку немудреный скарб и детей, двинулась к новому дому, к новой странице своей жизни.

Первой в дом влетела Эрна и начала кричать настолько истошно и громко, что перепуганная мать, побросав вещи, подбежала к дочери узнать, что случилось.

— Ничего не случилось, ты сама сказала, что, когда переедем в новый дом, мы можем кричать сколько хотим, потому что и у бабушки, и у других мы всегда говорили шепотом и ходили на цыпочках, — звенела Эрна, несмотря на то что мать уже в шутку прикрывала уши руками.

— Да, это наш дом, покричи, поприветствуй его. Но постарайся так сильно кричать пореже, иначе останешься БЕЗ ГОЛОСА и тебя больше никто никогда не услышит. А это ведь так грустно, когда человеку есть что сказать, а он молчит и держит это в себе, — успокаивала не на шутку расшумевшуюся дочь мудрая мать.

Через пару дней после заселения погода испортилась и пошел сильный ливень, глина на деревянной перекладине промокла — и скоро в доме шел такой же сильный дождь, как и на улице, только он был гуще: плотный, глиняный. Все промокло. Мать завернула Эрну в одеяло и посадила в большой плетеной корзине под стол — эх, счастливое все-таки время, когда можно и под стол пешком, и когда можно посидеть и переждать вселенский потоп в теплой пещерке.

В новой Дубовке дождь застиг врасплох не только семью Юстины, но и других новоселов-недостроев. Но взаимовыручка — главный козырь жизни в деревне. По соседству один дом, добротный и достроенный, гостеприимно распахнул двери для новых жителей, обогрел, высушил и даже накормил.

После потопа Юстина уже не стала ждать, когда ей покроют крышу, решила это делать сама. И вообще, «сама» уже давно стало неотъемлемым девизом по жизни женщины, пытающейся сначала вытащить мужа с того света, а затем поднимающей трех сирот, оставшихся без отца. Поистине: Бог не дает ноши не по силам. Юстина верила, что и на этот раз она справится, тем более что у нее трое детей, пусть еще и маленьких, но смышлёных и приученных к труду.

Работа двигалась, пусть не так споро, как у взрослых, профессиональных строителей, но к концу второго дня дом оказался под новой красной черепицей. Семейный конвейер работал слаженно: маленькая Эрна подносила черепицу матери. Мать стояла на табуретке и подавала черепицу другой дочери, стоявшей на потолке, а та протягивала ее брату, и он старательно прибивал её. Еще бы он не старался: именно с этого дня восьмилетний мальчик почувствовал, что в доме теперь он не мальчик, а мужчина и главный помощник. Единственное, что не радовало семейный подряд, — это опухшие плечи и ватное тело к концу дня. Во второй вечер «стройки века» семейным подрядом все улеглись в теплом и чисто вымытом доме… Когда успевала Юстина управляться с домом, занимаясь детьми, стройкой, огородом и шитьем, остается загадкой.

И потекла в новом доме спокойная тихая жизнь: наладился быт, на огороде росли кукуруза и картошка, в саду поспевали фрукты. У Юстины, отличной модистки и портнихи, отбоя не было от заказов: в доме появилось немного деньжат и еда на столе, дети были, пусть скромно, но одеты и обуты. И хозяйство росло: за работу однажды дали поросенка, а потом и ягненка. Корову Юстина купила сразу, как только подкопила немного денег.

Село было небольшим, и пастуха в деревне не было — скот просто выпускали на улицу. Смешной и маленький поросенок, как маленькая собачонка, везде бегал за их Буренкой. Только вот однажды чужие коровы, обступив Буренку и ее Хвостика, выразили недовольство: мычали, стучали копытами, а одна, изловчившись, поддела рогом и перекинула визжащую хрюшку через себя. Мальчишки, увидев войну коровы с поросенком, с криком побежали звать хозяйку на помощь. Вместо кареты скорой помощи прибыла Юстина с тележкой и погрузила раненое животное. Но как лечить? Ветврача нет в деревне и далеко в округе не сыщешь. Юстина вылила на рану целый флакон йода, возилась с поросенком, как с больным ребенком, и многострадальный хряк выжил, набрал вес и зимой порадовал домочадцев вкусным мясом.

И много еще чрезвычайных происшествий, больших и маленьких, грустных и радостных, происходило в семье L. Но залечивались душевные раны матери! Радовалась Юстина, глядя на то, как подрастают ее дети, как расцветает сад по весне, как заполняется погреб выращенным урожаем. Не Боги горшки обжигают — люди, обжигаясь, затягивают раны и пояса: живут и работают, чтобы не прекратился род человеческий на земле.

---

Глава 4.
В беде всякий хлеб вкусен — In der Not schmeckt jedes Brot

В мире есть царь: этот царь беспощаден,

Голод названье ему.

Николай Некрасов

Шел 1929 год — «год великого перелома». Юстина, дети, соседи, родственники по привычке трудились, делали запасы на зиму, а страна готовилась сделать рывок от отсталого индивидуального крестьянского хозяйства к передовому коллективному. И вот тут у Юстины, с таким трудом поднявшую хозяйство, забрали корову, ягнёнка, оставив только пару куриц. Многим соседям не повезло еще больше: сельхозинвентарь, лошадей и всю живность отобрали. Молоко и масло исчезли со стола. А купить негде. Каждый день у ворот Юстина выставляла посуду, куда привозили литр молока и 3 литра обрата. Мать забыла вкус молока — нужно было кормить растущих детей.

У радивых хозяек к тому же болела душа за свою живность: то ли дело все буренки стоят в хозяйском стойле, ухоженные, живущие в гармонии с крестьянским патриархальным укладом, другое дело (или не дело) — собранные в кучу, чаще всего в неприспособленных загонах, без должного ухода. И неудивительно, что при малейшей халатности пастуха или скотника коровы по привычке шли во двор к своей хозяйке. И однажды Юстина услышала рев своей кормилицы: Буренка стояла у ворот и надсадно мычала. Хозяйка выскочила во двор и по виду сразу поняла, в чем дело. Кинулась за ведром и скамеечкой, села доить корову: вымя было горячее, распухшее. Для коровы это не только неудобство и боль, но еще и в ближайшем будущем перегорание молока и его отсутствие. И печальный конец: ни молока от нее, ни мяса хорошего. Списана. Посмертно. Впрочем, такой финал в жизни чаще ждет и человека.

Не успела Юстина выдоить все молоко, как прискакал колхозный пастух и начал ругаться. С трудом уговорила его хозяйка пожалеть корову. Доводы Юстины и здравый смысл спасли на этот раз Буренку. А в колхозе не было нормального зимнего помещения для скота, не хватало корма для их пропитания, и скотина начала подыхать. Молодое советское государство только училось хозяйствовать и выстраивало свою модель экономики, ранее неизвестной миру, поэтому ошибки и просчеты были неизбежны.

2 марта 1930 года появилась статья Сталина «Головокружение от успехов» с разбором частых ошибок коллективизации и критикой «перегибов на местах». А еще в одном документе того времени — «Примерном уставе сельскохозяйственной артели» — пояснялось, что может оставаться в единоличной собственности. Так, не подлежали включению в общее хозяйство мелкие огороды и сады, жильё, мелкий скот, домашняя птица. Все ошибки были списаны на местную власть, которую обвинили в «искривлениях» политики партии. Наверное, в любой период истории, в любом обществе или среди нас найдутся люди, проявляющие такое нездоровое рвение, маниакальное желание не творить добро, а «причинять» его, что подрывает само понятие целесообразности, прогресса, доброты и гуманности.

Для Юстины же и детей была небольшая радость: часть ее скота вернули. Многим же повезло меньше: большинство живности сдохло, а кур не получил обратно никто по той же причине. Но люди не отчаивались: еще были руки-ноги, привычка трудиться на земле и сама земля-кормилица. На картошке и кукурузе выжило не одно поколение России. Кто же знал, что судьба готовит еще оно испытание…

Продразверстка — это слово услышала маленькая Эрна от взрослых. И говорили его таким тоном и с таким ужасом в глазах смотрели при этом друг на друга, что все ведьмы и кикиморы казались просто феями для девчушки. До конца жизни Эрна так и не поняла, что обозначает это слово и никогда не делала попыток узнать, зачем и ради чего была придумана страшная вещь — забирать у людей хлеб.

Справедливости ради заметим, что продразверстка — забирать излишки продовольствия на нужды государства — практиковалась во многих странах в разные времена. И Первая мировая война заставила многие страны прибегнуть к этому методу, чтобы прокормить армию и не допустить повального голода в стране.

Наследие войны, революция, продукты по карточкам, сокращение посевных площадей, потому что в стране, начиная с 1914 года то воюют, то совершают революцию, то устанавливают власть, — все это сильно подорвало сельское хозяйство. Попытки власти наладить обмен зерна на промышленные товары тоже потерпели неудачу. Катастрофическая ситуация требовала решительных мер. Поэтому 11 января 1919 года декретом Совета народных комиссаров на всей территории Советской России была введена продовольственная разверстка (продразверстка).

Она представляла собой систему заготовок сельскохозяйственных продуктов, которая заключалась в централизованном распределении (разверстании) между отдельными территориями России обязательных норм поставки государству продовольствия. Крестьяне были обязаны сдавать государству по твердым ценам все так называемые излишки (сверх установленных норм на личные и хозяйственные нужды) хлеба и других продуктов. Продразверстка применялась в России в 1919—1921 годах и являлась элементом политики «военного коммунизма» (внутренняя политика советского государства, которая осуществлялась в период Гражданской войны).

Тем самым Советское государство возобновило в расширенном варианте политику принудительного изъятия продуктов питания, применявшуюся царским, а затем и Временным правительством для поддержания работоспособности промышленных центров в условиях войны и хозяйственной разрухи.

В. И. Ленин считал продразвёрстку важнейшим элементом и основой всей политики «военного коммунизма». В работе «О продовольственном налоге» он писал: «Своеобразный „военный коммунизм“ состоял в том, что мы фактически брали от крестьян все излишки и даже иногда не излишки, а часть необходимого для крестьянина продовольствия, брали для покрытия расходов на армию и на содержание рабочих. Брали большей частью в долг, за бумажные деньги. Иначе победить помещиков и капиталистов в разорённой мелкобуржуазной стране мы не могли».

Сбор продуктов осуществляли органы Народного комиссариата продовольствия (Наркомпрода), продотряды при активной помощи комитетов бедноты (комбедов) и местных Советов. На начальном этапе, во второй половине 1918 — начале 1919 г., продразвёрстка захватила лишь часть губерний Центральной России и распространялась на хлеб и зернофураж. В заготовительную кампанию 1919—1920 г. она действовала на всей территории РСФСР, советской Украины и Белоруссии, Туркестана и Сибири и охватила также картофель, мясо, а к концу 1920 г. — почти все сельхозпродукты

Юстина никогда не жаловалась на землю, всегда с благодарностью в душе работала на поле и огороде, и земля в ответ щедро делилась с бедной вдовой урожаем. Кукуруза и картофель уродились отменные. Но надо было думать: как спрятать этот урожай, чтобы выжить? Чуть ли не каждую ночь ходили по домам с обыском. Юстина каждый вечер под подушку детям подкладывала небольшой мешочек с мукой. Активисты продотрядов — суровые ребята, вооруженные до зубов, выполняющие план и уверенные в своей святой миссии, — спящих детей старались не разбудить и не потревожить, ведь в принципе и ради их будущего шло сейчас государство на эти меры. Юстина, никогда никого не обманывающая, страдала от того, что сейчас шла против закона, но разве есть такой закон, который может материнскому сердцу запретить думать о детях! И поэтому мозг Юстины лихорадочно работал: как, куда и что именно припрятать. В кладовке в бидоне лежала сухая кукуруза, прикрытая чистым полотенцем, а сверху — замотанная грязной тряпкой, намоченной керосином. В погребе Юстина выкопала яму: землю под покровом ночи таскала на огород, в яму затем ссыпала урожай картошки, ну а сверху поставила пару ведер с картошкой. Авось не заметят… Это русское «авось» тоже становилось своеобразным амулетом от бед и надеждой уберечь детей от голода. И поэтому в печку на ночь ставилось ведро с кукурузой — тоже на авось. А для скота Юстина спрятала кочаны кукурузы в навозе и чуть не поплатилась за это. Осведомителей побоялась — ночью все зарыла, а днем воронье целый день кружило над кучей. Ох, и страху натерпелась Юстина, что догадаются и придут, переворошат тайно-продуктовый склад. Но обошлось: продотряд в это время в другом селе шашкой махал, не разбираясь особо, где кулак, где излишки, а где — просто дурь человеческая и упоение властью.

Лишь однажды утром в дом Юстины пришли 5 мужчин из правления колхоза, сели за единственный стол в большой комнате, разложили бумаги и начали требовать, чтоб она расписалась, что добровольно сдает овцу. До такой степени все пытались учесть и оприходовать, что даже вспомнили, что когда-то Юстина за свою работу в русском селе ягненка получила. До обеда Юстина стойко держала оборону, не соглашаясь подписать бумаги. Но тут во дворе послышались вопли Эрны: в этот раз слезы девочки, уже забывшей, по какому случаю начался рев, спасли ситуацию. Вслед за матерью вышел один из активистов правления и шепнул, чтоб не расписывалась — ничего не будет. До вечера просидели «просители», но овечка осталась в семье, где мясо и шерсть были нужны растущим ребятам.

До конца своих дней помнила Эрна, что взрослые в это время ложились спать, не раздеваясь, и часто, как ни пыталась задвинуть поглубже в память, вспоминала она стук в дверь и грозный крик среди ночи: «Откройте, обыск!»

А среди деревенских были те, кто свято верил в то, что у них продуктов впритык, не заберут, верил власти, не прятался и не прятал. А когда все-таки у наивных забирали «излишки», которые излишками -то и не были, начинался голод. Опухшие люди ходили по деревням и просили милостыню, на улицах стали появляться трупы. Голодные года описаны не в одной книге, не будем ворошить прошлое, будем только помнить, что не всегда на столе стоит корзинка с хлебом и маслом, а к обеду готовится три блюда.

Перегибы, ошибки приводили к недовольству, подрывали авторитет власти. Об этих и других событиях историк и замнаркома просвещения Покровский сказал: «Построенная в шеренгу экономика расстроила ряды и замитинговала». В марте 1921 года ВЦИК вместо продразвёрстки ввёл продналог. Крестьянам разрешили торговать излишками зерна и другой сельхозпродукции.

Только вот излишки уже найти было все труднее. Немецкие поселения тоже коснулось раскулачивание. Учитывая, что немцы — меннониты к хозяйству подходили грамотно, держали много лошадей, имели сельхозмашины, работали с утра до вечера, помогали друг другу быстрее убрать урожай на земле, унаследованной от своих предков, можно представить, что в сёлах семей, живущих в достатке, было немало. И вот настал тот день, когда эти трудяги впервые в жизни пожалели, что они честно, порою надсадно трудились… Имущество было описано, семьи в спешном порядке грузили на подводы и везли на станцию, а оттуда — Сибирь и.. выживайте… Руки-ноги-голова — не всегда в лесу помогут построить дом и найти продукты… через много лет назад вернулись единицы.

А дома раскулаченных, добротные и большие, стояли сиротливо. Но не пропадать же добру, поэтому было решено в эти дома переселять бедных. Популярный лозунг того времени примерно звучал так: всё свалить в одну кучу и поделить поровну. Многие тут вспомнят поговорку: как будем делить, по справедливости или поровну? Практика показывает, что эти два понятия не синонимичны и между ними нельзя поставить знак равенства. В истории уже Советского государства, выстроенного ценой неимоверных усилий, народ обычно спокойно реагирует, что у космонавта или знаменитого генерала имеется шикарная машина или дача, а вот такой же мещанский набор, например, у заведующего продовольственной базой, будет вызывать нездоровую зависть и ропот об отсутствии справедливости в мире.

А пока человечество пишет и спорит о вселенской справедливости, Юстина стоит у калитки дома и ругается с представителями власти:

— Да я этот дом своими руками поднимала, сад вон какой насадила, и огород у меня ухоженный! Зачем мне куда-то идти? Да и как я пойду в чужой дом? Нет, нет и нет. И уходите, у меня трое детей: некогда мне тут с вами спорить, — слышала Эрна недовольный голос матери.

Мужской голос методично уговаривал:

— Юстина, будь благоразумнее, для тебя же стараемся. Всю жизнь перебиваешься с детьми в своей хатке маленькой, а там, как королева, в светлых хоромах будешь жить.

— Всё, я свое слово сказала, — отрезала мать и хлопнула калиткой

— Ну, а мы еще свое скажем: не поедешь добровольно, перевезём насильно, — оставил все-таки последнее слово за собой мужик-бородач.

На следующее утро к дому семьи L подъехала арба, с которой веселой, но не совсем уверенной стайкой спрыгнули студенты техникума Николайполе №1. Под строгим взглядом мужика-бородача, спорившего накануне с Юстиной, они уверенно вошли в дом, брали вещи и беспорядочно скидывали их в арбу. Юстина онемела от бессилия, наглости и неизбежности происходящего. Маленькая Эрна заплакала, а начальник- бородач сунул Юстине под нос бумагу с печатью, содержание которой для нее было непонятно, потому что слезы застилали глаза. Словно во сне, держа младших детей за руки, шла Юстина на новое место: в некогда богатый и роскошный дом Козловских. Всю семью зажиточного кулака сослали в Сибирь, где и сгинули они в безвестности. Только одной дочери удалось спастись и через много лет вернуться в родные края. И уберегла девушку любовь жениха, который тайно увез ее из гибельных мест. Видимо, так велика была сила любви, что не побоялся парень спасти от смерти дочь кулака и нищую сироту.

С трудом привыкла Юстина к новому месту, тосковала по своему дому, ее гордости, с любовью и по уму построенному. А дети резвились и радовались простору, каждый день открывали новые места и тайники, где можно слепить из глины кукольные тарелочки, спрятать от вездесущих взрослых свои сокровища или найти новые. Самым излюбленным местом для игр Эрны стала большая кучу золы за домом. Ямки, тоннели, тайные переходы — мало ли что придумает детская фантазия, когда количество игрушек заменяет простор воображения. Однажды Эрна, роя очередной тайный ров, наткнулась на что-то твердое. Вытащила… Непонятная и тяжелая штука. Побежала к маме:

— Мама, смотри, что я нашла! Что это?

Мать обернулась, не видит ли кто находку, быстро взяла и спрятала в передник.

— Эрна, это злой волшебник спрятал зуб Кощея. Молчи, что нашла его, иначе нам беда будет.

Мать быстро ушла в дом, а Эрна уверилась в том, что куча золы — это сказочное место, где происходят временами страшные сражения между ее принцессами и страшными волшебниками. И потом не раз с замиранием подходила она к этой куче золы, надеясь найти снова что-то сказочно-интересное и необычное.

Но ларчик просто открывался: находка ребенка оказалась золотым зубным протезом, и в голодный 1933 год Юстина выменяла это золото в Торгсине на американские продукты.

Юстина, по привычке вымывая ещё чужой дом и наводя свои порядки в там, никогда не забывала интересоваться судьбой покинутого дома. Знала, что в нём поселили две кулацкие семьи. А в доме-то всего две комнаты было. В большой комнате — бывшая кулацкая семья большая, в маленькой- женщина с ребенком. В тесноте да не в обиде… Только не в этом случае.

Обида — очень сильное и разрушающее чувство. Это ощущение несправедливости, вызванное личным опытом, неравенством в обществе, передается из поколения в поколение. И, может быть, не случайно, что сохраненная где-то в глубине души обида нации или сообщества со временем может привести к циклу ненависти, нетерпимости и презрения. К сожалению, мало кто задумывается, что все наши беды: волнения, социальные конфликты, дискриминация и насилие — рождаются из обиды.