Бесплатный фрагмент - Формула Любви

ПЕРВАЯ ЧАСТЬ

Писатель не ищет истории — истории находят его сами. Они сплетаются тонкой нитью из повседневных событий, тянутся тонкой паутиной и оседают на страницах книги аккуратной вязью из слов и фраз, пролагая понятную тропу для читателя. Приключение начинается в самый обычный день и, постепенно набирая скорость, погружает в невероятную цепь событий, которые последовательно ведут к своему логическому завершению, проводя через мир фантазий и грез автора. Оно выстраивается только по понятным ему законам и их принятие или отрицание остается только за самим читателем, который либо готов проследовать от первой до последней страницы, либо закроет книгу после окончания главы, чтобы отложить ее и оставить лежать на полке до лучших времен.

Этот закон не прописан ни в одном учебнике, он остается только лишь в голове автора. И тот ему следует неукоснительно — невозможно угадать вкус читателя и идти у него на поводу. И только с каждой новой книгой писатель может приблизиться к идеалу, медленно, спотыкаясь на своих же ошибках, выискивая свой верный путь, расставляя понятные только ему маячки.

Огромные библиотеки хранят тысячи исписанных листов, миллиарды букв, сложенных в слова, триллионы предложений, таящих тонкую тропу сплетающихся мыслей, которые рождают на бумаге точный путь от первой страницы до последней точной фразы, чтобы не было скучно и утомительно. И все это вместе и есть основа авторского мастерства, за которым годы поисков и преодоления себя в странном мире слов, что складываются кирпичиками в высоченные башни, тянущиеся до небес и пронзающие своими шпилями облака. Так и стоят — одни из них густо заселены героями, другие — пустые и безмолвные.

— Эй, о чем ты задумался? — Рождин дернула меня за руку.

— А? — Я повернул голову.

Мы стояли на центральной площади Неаполя, там же, где сутки назад спустились с небес на землю, покинув прекрасную Грецию. А я и не заметил, как мы отмерили этот путь, стремительно бежав из магазина сквозь жару древнего города. Видимо, я немного заплутал в своих мыслях.

— Да, задумался. — Наши роли опять поменялись, к ней вновь вернулась ее уверенность. А без нее я вряд ли мог продолжать свой путь. — И что дальше?

— Нам надо идти. Мы потеряли целый день. И все из-за тебя.

— Почему это?

— Ты узнаёшь? — Рождин указала мне рукой на базилику. — Это место?

— Да. Площадь Плесцибито.

— Плебисцита, турист! — Это «турист» из ее уст звучало очень обидно.

Кажется, Лабиринт возвращался. Мы начинали путь с той самой точки, где оказались вчера.

— Ну и куда мы пойдем?

— Туда, где должны были быть раньше.

— Не говори загадками, и так голова раскалывается от этой жары.

— Так возьми шляпу! — Невеста щелкнула пальцами, и в моих руках появился клетчатый красно-белый убор, прямо под стать моей рубашке.

Я улыбнулся.

— Ага, ветром надуло. — Она усмехнулась. — Надень.

Взяв шляпу в пятерню, я элегантно посадил ее на голову.

— Красавчик! Тебе идет!

— Не за что! — Мне теперь было странно ощущать себя рядом с такой очаровательной блондинкой в красном, разменявшей подвенечное платье на современный наряд. Наверное, издалека мы составляли вполне гармоничную пару. Но все это лишь кажущееся совершенство.

Честно говоря, я бы и уже и рад был забыть о своей миссии. Забыть обо всем, что предначертано моей линией жизни. Поддаться текучести происходящего и оставаться на месте, не делая ни шагу вперед. Наконец, принять все окружающее за новую реальность и раствориться в ней, растаять, исчезнуть, стать ее частью.

Но в этом всем было слишком много для самообмана. Я понимал совершенно отчетливо, ставя на карту все свое существование. Серединный мир не оставляет выбора — либо ты его, либо он тебя. Слишком тонкая грань между мирами, которая того и гляди может оборваться и тогда нет никаких шансов для возвращения.

— Ладно, нет времени для поклонов. — Рождин будто вняла моим мыслям — Идем! — Она взяла меня за руку.

* * *

«Отмерив часть пути на своем серебристом Chevrolet, и, давя педаль газа в пол, я не перестаю задавать себе вопрос, который мучает меня целую вечность: зачем? Зачем это все? Мне кажется, что во всех моих поступках гораздо больше правды, чем было раньше. И в этой дороге, и в этих письмах. Мой тяжкий путь на Голгофу, который я прохожу с каким-то внутренним упоением, не боясь быть осмеянным толпой. Мой последний путь.

А зачем врать самому себе? Но также искренне надеюсь, где-то в глубине души, на последний шанс, что предоставляется каждому. На то последнее слово, каким бы оно не было.

Знаешь, это не я спешу к тебе — это дорога несет меня. И я не хочу противиться ее воле.

Я все еще пытаюсь найти ту точку, ту незаметную крупицу, так сильно изменившую наши судьбы. Перебираю моменты жизни, как четки, долго останавливаясь на каждом, чтобы оценить его, попробовать переосмыслить, понять. Но пока не нахожу — и этом вся моя скорбь. Можно даже подумать, что все, что я делал — неправильно, неверно. И тогда получается, что любой из них мог стать началом конца. Так где же, черт побери, искать ту непреложную правду, с которой я, наконец, соглашусь?

Тают минуты, часы, а я мчу сквозь долины и поля настоящей Америки. Все эти красоты — для кого они? Раскрашенные, размалеванные яркими красками, в них нет никакого успокоения. Они лишь еще больше распаляют уставшее сознание и от того сильно гнетут.

Мне бы остановиться среди этих неимоверных красот, прижаться к обочине, включить аварийные огни и немного подождать. Может быть, даже выйти из машины, чтобы вдохнуть запах безбрежных равнин. Остановить себя, остановить время, неуловимо ускользающее, но полоса серого асфальта, растянувшаяся до самого горизонта длинной лентой, цепко захватила меня в свои объятия и не дает сделать этого. Равнины сменяются холмами, переходят в горные отроги, и так и тянут за собой.

Я тоскую по ушедшим дням. Так сильно тоскую, что даже не передать — нет подходящего слова. Я бы и рад все забыть, но слишком много обещаний я дал себе самому. И нет причин их не выполнить.

Что ж, наверное, для этого и нужна жизнь. Чтобы ошибаться и возвращаться к началу, чтобы принимать решения — правильные или нет — об этом знает лишь время. А наша история — она именно такая — не зачеркнуть, не выкинуть.

Ты вновь слушаешь мой гундеж. Я, правда, не совсем уверен в этом. Почему я вообще думаю, что ты все это прочитаешь? Кому я пишу?

Диана, моя любимая и ласковая, если все то, что я придумал себе, тебя не задевает никаким образом, то я признателен и благодарен. Да, именно так.

Я бы хотел сказать тебе, что все последние годы моя жизнь была как в дыму. Что почти каждую ночь я вижу тебя во сне, что все это небезразлично, и что я никогда не соглашусь с твоим выбором. Его сделала ты, а я был тому виной.

Прости. Пожалуйста, прости! Я готов валяться у тебя в ногах, только чтобы ты меня простила. Отрекаясь от самого себя, ведь это не в моих привычках.

А помнишь того бармена из Греции? Ты очень хотела с ним выпить — откуда такие желания? — но он не знал ни одного слова на английском, а ты — на греческом. Было очень смешно! Но моя страсть к изучениям языков исправила ситуацию. И он, прикрываясь от камер в баре, все же опустошил ту рюмку. Кажется, тогда тебя это очень развеселило. Ты смеялась во весь голос, смеялась вместе с ним. Такая дружба народов сплочает мир. И этого мне тоже не хватает — твоего смеха. Я бы отдал все, чтобы услышать его вновь.

Я отдаюсь воспоминаниям искренне. И все наши с тобой путешествия — они дорогого стоят. В них так много солнца, которое ты излучаешь, ты — мой витамин D в натуральную величину. И если обо всем этом думать, то можно сойти с ума. Я каждый раз наполняюсь светом, когда возвращаюсь к мыслям о тебе. Пожалуй, истома тех дней все еще хранится в моей памяти. И ведет меня по дороге к тебе, моя любовь.

Солнечные дни солнечного лета, когда шум прибоя ласкает твои ноги, когда морская соль на твоей смуглой от загара коже проступает белыми крапинами. Ох, как ты не любишь этого, и как люблю я.

Я растворился в тебе без остатка. Ты — моя женская версия меня, я — мужская версия тебя. Признай, просто признай. Мы, как близнецы, не можем друг без друга. Сплетены временем в одну длинную нить. Или это всего лишь моя фантазия?

Что же мне остается… Я и так сделал все, что в моих силах. И скоро удивительный Сент-Пьермонт откроет мне двери. Веселый городок около океана на западном побережье. А что будет дальше?»

Сосны взвились иглами вверх.

— Смотри. — Диана кивнула н них.

— Странно. — «Все хорошо. Все будет хорошо», — я гнал от себя тревожные мысли, глуша ту непроизвольную панику, которая уже была готова накинуться на меня.

— Как будто они о чем-то просят солнце.

— Ты придумываешь. — Я усмехнулся, пытаясь унять внутренний тремор.

— Нет, ну, правда, смотри. — А я и так видел, что иголки на соснах волновались, прямо так и рвались к небу.

— Они будто живые. — Диана положила руку на ветку. — Не знаю, о чем они там болтают, но может, нам последовать их примеру?

— В смысле?

— В смысле. — Она повернулась спиной к соснам, соединила руки над головой, закрыла глаза и застыла в позе свечи. Сухой ветер обдувал ее лицо, перебирал распущенные волосы. Она всегда была такой красивой.

— Ты думаешь, именно об этом они хотят нам сказать?

Диана молчала, предаваясь воле природы.

— Идеально! — Только и шепнула она.

Я смотрел на ее обнаженное тело, что возвышалось на скале на фоне странного соснового треугольника, и думал о том, что, как всегда, в мире не хватает идеала. Отчасти сейчас я завидовал самому себе — райский уголок, в котором мы оказались, благодаря неизведанной случайности, и ее тонкие будоражащие телесные формы в свете стремительно гаснущих лучей уходящего солнца — все это принадлежит мне сейчас, весь мир у моих ног!

Диана обернулась.

— Попробуй.

— Думаешь?

Она ответила полуулыбкой и вновь отвернулась к закату.

Я, нехотя, поднялся, противореча внутренней дрожи, распрямился, вытянулся и поднял руки над головой. И стоял так довольно долго, что даже руки начали затекать.

— Чувствуешь?

Сухой ветер бил в лицо, мешая сделать вдох. Ох, уж эти девушки, существа с Венеры, нам ли, мужчинам, вас постичь?

А на ее вопрос я лишь кивнул головой.

— Чувствуешь? — Она повторила она.

— Да.

— Нравится?

— Пока не понял. — Что может тут нравиться?

— Просто слушай!

Я, как каменный истукан, продолжал молча стоять и слушать. И здесь не было ни капли того торжества Земли обетованной, о которой мне мечталось — только иссушающий горячий воздух странного океана сосен. А где-то вдали осторожный гул — может быть, колыхание зеленых вершин, а, может, гуляющий в равнинах ветер — подбирался все ближе.

Мы так и стояли все то долгое мгновение: две свечи на ветру, что горят и никак не могут погаснуть, распространяя свой далекий свет подобно маяку.

Пожалуй, такая картина могла пленить любого, кто бы сейчас ее увидел — два совершенно нагих человека, замерших на краю скалы в закатных лучах солнца. Чем не полотно в стиле испанских импрессионистов, написанное в начале прошлого века? Правда, яркие краски уже чуть потускнели, не хватает фотографической точности, но в целом — шедевр, что с понятным ажиотажем будет продан на каком-нибудь аукционе после смерти мастера, чтобы поощрить его безызвестных наследников.

И все же, несмотря на кажущуюся мне некоторую абсурдность всего происходящего, внутренняя дрожь улеглась, сердцебиение замедлилось и внутри меня окутало полное спокойствие, стало легко дышать. Беспричинная тревога оставила, уступив место какому-то идеальному умиротворению. Что это было?

— Ты была права. — Мне пришлось признать.

— Вот видишь, я же говорила. — Диана оставалась неподвижной, лишь ветер продолжал трепать ее волосы.

— Ну все. Это, пожалуй, не мое. — Я тяжело упал на землю. — Вся твоя йога.

— Но ведь тебе же помогло.

— Ты о чем?

— Йога, как ты ее называешь.

А я и вправду чувствовал себя значительно лучше.

— Откуда ты знаешь? — Я с любопытством посмотрел на нее.

— Не знаю. Как будто и со мной это тоже происходит. В конце концов, кто кого придумал — ты меня, или я тебя?

— Я тебя что? — Странная мысль, которая раньше не приходила в голову.

— Придумал. — Продолжила она уверенно. — Меня, все вокруг. — Она указала рукой на бескрайний зеленый океан, уходящий к горизонту. — Все это — сосны, перламутровое небо, скалы, вот их — она указала на три сосны.

Меня смутили ее слова. Ведь я ни на секунду не сомневался в реальности происходящего. Может быть, стоило задать себе вопрос? И не один, а много. И даже не сейчас, нет, значительно раньше, когда увидел Диану еще там, внизу, в долине. Как я там оказался? Что это? Всполохи разгоряченного сознания или очередной бред, который так навязчиво подсовывает мне искривленная реальность? Я сам не могу ответить и жду ответа от нее.

— Но ведь все…

— …так реально? — Она закончила фразу за меня.

— Да, все так реально.

— Смотри, — Диана села рядом со мной прямо на землю. Она провела ладонью по моей руке. — Чувствуешь?

— Ну, конечно. — Ее прикосновение было нежно.

— А теперь? — Она прикоснулась губами к моей щеке.

— Да.

— А так? — Наши губы слились в долгом поцелуе. Секунды превратились в вечность, время замедлило ход, и я не мог оторваться от нее — моя сладостная фантазия…

— Посмотри. — Вдруг сказала она.

Я послушно открыл глаза. Диана стояла в стороне, а я с неимоверным усилием лобзал свою ладонь.

Сосны позади нее тонко подрагивали иглами, словно зашлись в приступе смеха. Вслед за ними скалистые вершины начали ронять в бездну камни, сначала с тихим стуком, потом он начал усиливаться с каждой секундой и вот уже целый камнепад эхом разносился среди торчащих из песчаного дна сосен. Альбатросы вздрогнули и поднялись с криками вверх. Сколько это продолжалось? Секунда, две, час? А я, пораженный подобным светопреставлением, так и сидел с раскрытой ладонью возле своих губ. Вдруг Диана сделала движение рукой, сжав руку в кулаке, и в мгновение все прекратилось. Та же синь над головой и молчащая зелень под ногами.

— Ты понял? — Теперь рассмеялась Диана.

— Нет. — Я опустил руку. В какое же действительно смешное положение я попал. Что происходит? — Не понимаю!

Природа словно лишилась дара речи — ее поглотила окружающая тишина.

— Тебе не кажется, — Диана помедлила, — тебе не кажется, что все это только кажется?

* * *

Словно во сне я шел за Рождин, переступая с ноги на ногу. Слишком много я узнал за последнее время, чтобы она опять могла меня удивить. Все широкие улицы и узкие улочки давно слились в одну, я даже не запоминал, куда мы движемся. Мимо пролетали машины, мотоциклы, шум улиц заполонял все пространство вокруг. Такой пресно-шумный Неаполь, и такой красивый.

Что-то случилось в моей голове? Как овца, которую ведут на заклание, я следовал за ней, не высказывая ни мысли о том, что все это мне не нравится. И не нравится уже давно.

Солнце ярко светило, белые простыни развевались на балконах, и инжирные деревья роняли спелые плоды прямо на тротуар, нам под ноги. Они с хрустом разбивались об брусчатку, мокрыми следами отмечая наш путь.

— Эй, очнись! — Рождин настойчиво пыталась разбудить меня. Но мне ни до чего не было никакого дела.

Мимо древних соборов, низких домов, словно прибитых к земле, сквозь шумные магистрали. Я совершенно не понимал этого бега, когда у тебя есть крылья. Не понимал тогда с Себастьеном, не понимал и сейчас. Казалось бы, раз — и воспарил над городом, к чему земная суета? Но мы продолжали бежать, оставляя позади себя духоту большого города.

Дома срывались вниз по склону, и уже были видны острова — Прочида, Капри, Искья. А мы в тени бульвара, что стекает по склону, прикрытому тутовником. И вот бы остановиться на мгновение, отдохнуть, насладиться открывающимися видами, но Рождин, как сумасшедшая, продолжала тянуть меня дальше.

— Подожди, — вдруг одернул я ее. — Но ведь у нас есть крылья!

Она остановилась на мгновение, словно вспоминая о чем-то.

— Ах, да, крылья. — Замерла, раздумывая, а потом продолжила быстро шагать дальше, мне же лишь оставалось молча плестись за ней.

Может, ей не под стать, с ее новым красным платьем?

И вот мы почти скатываемся вниз, к марине, где белокожие яхты воспаряют к небесам высокими мачтами. Шум прибоя привел меня в чувство. Близкий говор воды, разбивающийся о ближайший волнорез, дал возможность вздохнуть всей грудью.

— Еще далеко? — Кажется, я потерял всякий смысл в нашем путешествии. Совсем ничего не понимал.

— Нет, уже почти пришли.

Над нами царили пальмы, а рядом — высокие каменные заборы, за которыми скрывались красивые дома. Наверное, не бедные люди тут живут. Мы незаметно проскочили еще пару кварталов, свернули на узкую улочку и остановились у такого же высокого каменного забора, как и другие, в котором была прорезана калитка из старого дерева, обитая по краям грациозной металлической окантовкой. Ее историческая ценность наверняка бы заинтересовала археологов через пару тысяч лет. На столбе висел почтовый ящик с выбитым адресом и логотипом итальянской почты. Я пытался, было рассмотреть имя хозяина, но ящик, как ящик — ничего особенного. Никакой более подробной информации, чем то, что на нем было выгравировано, мне узнать не удалось.

Над забором возвышалась красная скатная крыша, как и на большинстве других домов, и арки больших полукруглых окон второго этажа под ней. Я задержал взгляд, рассматривая тяжелые красные портьеры с золотой каймой. В этот момент ткань слегка подернулась, словно кто-то стоял за ними.

И это я? Это все я? Что со мной происходит? Я задавался этим вопросом, пока мы переводили дух от нашего бега. Да, конечно, я не турист, и вся красота Неаполя осталась где-то там, позади. Но в этом городе нет места бесконечной спешке. Я вспоминал его совсем другим. Впрочем, может так и надо? Кто ответит?

— Ну и куда мы бежали?

Рождин приложила палец к губам.

— Сюда. — Отдышавшись, она взялась за толстое металлическое кольцо. Глухие удары последовали один за другим. Три раза — я запомнил, жаль, не запомнил адрес.

— Ты готов? — Она подмигнула.

— К чему?

За калиткой раздались шаги, и Рождин, сделав страшное лицо, прижала указательный палец к губам. Я поднял ладони вверх в знак молчания.

Дверь открылась. Странно, при всей ее архаичности она должна была скрипеть, как тысячи деревьев в каком-нибудь Булонском лесу, но, видно, петли хорошо смазаны. Здесь следили за порядком.

В широком проеме показался бой. Слишком вальяжный и слишком прилизанный, в белом домашнем халате, на котором расцветали розовые ветви сакуры. Его убранная челка под черной сеточкой, блестевшая в лучах солнца, словно смазанная маслом, сразу начала меня бесить. Так бы и вмазал!

Роджин расплылась в улыбке.

— Джованни!

— А, это вы. — Бой растянулся в зевке. — Хозяин ждет вас с прошлого вечера. Где вы ходите?

— Были дела. — Рождин кинула на меня испепеляющий взгляд. — Мы пройдем?

— Конечно! — Джованни склонился в поклоне. — Добро пожаловать!

Рождин переступила порог, я — следом за ней. По дорожке из округлых камней мы двигались в сторону дома. Кажется, их ценность тоже была очевидна: сколько человеческих ног по ним прошло — не сосчитать. Пожалуй, не одно столетие они лежали тут.

Над нами склонялись апельсиновые деревья, низко опустив свои плоды. Какое время года — июль? Сочные апельсины приносят урожай здесь три раза в год. Конечно, ведь холодные дни можно пересчитать по пальцам. И в этом тоже есть своя неизгладимая прелесть.

Джованни следовал за нами, в своем бархатном синем халате, который распахивался на ходу, не отставая ни на шаг. А он даже не обращал на это внимание, поигрывая кубиками торса. Я был уверен, что и раньше Рождин бывала здесь — уж очень уверенно она отмеряла шаги.

— Ты здесь? — Она обернулась.

Я пожал плечами. Куда мне было деться?

— Здесь, здесь. — Буркнул я под нос.

— Не отставай! — Рождин кивнула на Джованни.

А меня не надо было уговаривать два раза. Я взял Рождин под локоть. Со стороны мы даже могли казаться парой. Могли казаться, но не могли ею быть.

Каменная дорожка заканчивалась у дверей роскошного дома. Перед нами возвышалась стена первого этажа, увитая лозами винограда. Они обрамляли большие окна, полукруглые, выполненные в стилистике эпохи Ренессанса. Насколько ранней, что на фоне современности казались искусной древностью — памятником архитектуры. Выше, над ними, расцветали яркие бутоны роз, подобранные в четком соответствии красок — красные, розовые, потом белые. Казалось, что цвет переходит от яркого, насыщенного к более блеклым тонам. И, пожалуй, это было красиво. Действительно красиво! Кто тут постарался?

Я кинул взгляд на Джованни. Он широко зевнул.

— Не смотри на него, — сквозь зубы одернула меня невеста.

Я удивленно поднял бровь.

— Тот еще. — Тут, видимо, что-то личное. — И нашим, и вашим, без разбору. — Она похлопала открытой ладонью по сжатому кулаку.

Ха! Действительно смешно. Даже серединный мир склонен к проявлению таких поступков.

— Я играю только на вашей стороне. — Прошептал я в ухо Рождин.

Она оскалилась в улыбке, обнажив ряд прекрасных зубов. И эта ее улыбка предназначалась только лишь мне.

— Джованни! — Рождин окликнула боя. Он, потягиваясь, да так, что его халат сполз на плечи, откровенно демонстрировал свою грудь. — Джованни!

Тот лишь кивнул головой.

— Не будешь ли ты так любезен… — Она указала на дверь.

— Да, конечно. — Я и не заметил, как он оказался у входа и уже в поклоне отворил нам тяжелые створки.

Нет, их точно что-то связывает. Этих обоих.

— Не вздумай ревновать, — колко одернула она меня.

— Я? — И это «я» было слишком громко. Джованни бросил на меня хмурый взгляд.

— Да ты, ты. — Прошипела она мне на ухо.

«Я понял», — а в ответ просто молча кивнул ей.

За порогом расстилался огромный холл с диванами, камином посередине и телевизионной плазмой над ним. Да сюда, пожалуй, поместятся два таких дома, как этот. Где-то все это я уже видел… Ах, да, не так давно, в доме Адель — внутреннее убранство и габариты совсем не соответствовали внешней архитектуре. И как они умудряются запихнуть в дом столько пространства? Волшебство или умение местных дизайнеров удивлять таких полудохликов, как я? Это доступно только таким существам, как Адель или Мигофу, или, зная пару волшебных фраз, можно из любой хибары сотворить такой роскошный дворец?

Интересно, кто нас тут ждет на этот раз — очередное вездесущее существо, или божество из пантеона придуманных людьми Богов? А, может, просто человек, в чьей человеческой сущности все-таки можно усомниться?

— Ну что ты встал, как истукан? Проходи давай. — Рождин толкнула меня в спину. Странное дежа-вю.

Я перешагнул порог, невеста проследовала за мной, и уже последним в дом вошел Джованни, плотно закрыв двери.

— Располагайтесь! — Он кивнул на диваны. — Может аперитив?

— Да, может. — Рождин явно на это рассчитывала.

— Виски, ром, водка, мохито, шампанское?

— Мне шампанское. Вот то, вкусное, как в прошлый раз. — Рождин явно не собиралась себе отказывать, пользуясь случаем.

— «Асти Мондоро»? — Джованни поднял бровь в вопросе.

— У тебя хорошая память. — Она улыбнулась ему своей милой улыбкой, потом посмотрела на меня. — Ты будешь что-нибудь?

— Можно немного рома? — Я все еще не мог привыкнуть к таким обычным вещам в этом зазеркалье. — Со льдом.

— Кубинский, гавайский, ямайский, барбадосский?

— Ммм. — Я задумался на мгновение. — «Бакарди» — это чей?

— Обычный или черный? — Джованни продолжил уточнять.

— Обычный. Обычный ром со льдом.

Бой запахнул халат, развернулся и исчез в длинном коридоре.

— Как они это делают? — Спросил я у Рождин, пока мы снимали обувь.

— Делают что? — Не поняла она.

— Ну, вот это. — Я обвел взглядом величественную гостиную. — Как они делают все таким большим?

— Да так же, как и все остальное в этом мире. — Невеста подняла руку и щелкнула пальцами.

— В смысле?

— Ну, в смысле. — Она повторила жест. — Помнишь, ты в гостинице спрашивал, откуда взялся кофе? И здесь так же.

— Так просто? Я думал фокус будет посложнее.

— Ну да. Тут нет ничего сложного, все только таким кажется. И, кстати, тот аперитив, тоже.

— А куда он тогда пошел? — Было удивился я. — Мог бы сделать это и в гостиной.

— За подносом. — Рождин расхохоталась, видимо, в ее глазах, я продолжал оставаться несмышленышем, который отправился в дальнее путешествие, о котором ничего не знал. — Шучу, — одернулась она, — просто надо соблюсти ритуал. Это важно, итальянцы очень скрупулезны в этом плане.

— И что, — мы уже расположились на диване, — так может сделать любой в вашем мире? Большой дом, огромный сад… ну все, что пожелаешь.

— Да, почти любой. Если, конечно, у него есть большие пальцы.

— Тогда почему не у всех это есть? У тебя, например.

— К чему? Я довольствуюсь малым. Видишь, даже одежду мы с тобой украли.

— А ты могла?.. — Я щелкнул пальцами.

— Конечно.

— А почему не сделала?

— Ммм… — Невеста раздумывала секунду. — Мне было очень забавно наблюдать за тобой. Ты выдал такого мачо, я не могла отказать себе в удовольствии увидеть твое выступление. Да и просто это было приключение!

Вот как. Она меня надула! А я уже было распевал оды своей самоуверенности.

— Здесь каждый довольствуется тем, что ему нужно. Мне не нужно, Себастьену не нужно. И даже Джованни не нужно.

— У Джованни и так все есть. — Я усмехнулся.

— И, наверное, он счастлив. А вот Адель захотела, щелкнула пальцами и сделала. И я ее прекрасно понимаю — у нее есть дочь. Все самое лучшее — детям. А теперь, может быть, даже есть семья.

— Ты про Себастьена?

— Про него. — Она не смогла сдержать ухмылки. — Ведь Сойка –его дочь.

— Дочь, да, дочь. — Произнес я растерянно. — Себастьен говорил, еще там. — Я неопределенно махнул рукой.

— Ну да, точно, я забыла. Они ведь были вместе — Себастьен и Адель, — Рождин прищурила глаза, вспоминая, — давно, кажется, еще пару-тройку веков назад. Потом что-то между ними произошло, я не знаю, и вот Себ отправился на вольные хлеба. Что-то там еще было, мне не интересно, я не лезу в чужую личную жизнь, но Сойка появилась на свет примерно тогда же. Умная, смышленая девочка, с явной харизмой отца и, кстати, таким же странным юмором.

— Все-таки странно. — Я вспомнил теплую встречу Себастьена с Адель в той далекой критской деревне. — Когда мы пришли к Адель, они обнимались. Так не встречают бывших мужей, или любовников — что у них там, — да еще и шлявшихся не пойми где и не пойми сколько лет.

— Каждому по потребностям. Ты все усложняешь. Им это надо. А кому-то надо совсем другое. И если обращать внимание на все мелочи, то личной жизни не останется. Я не их тех сварливых старух, которые живут только потому, что есть кому перемывать кости. — Она вздохнула. — А вот некоторым надо просто показать свою значимость. Она ничего не стоит, но пустить пыль в глаза — самое милое дело. Вот вашем мире почти тоже самое, только еще есть деньги. И деньги у вас как раз заменяют это. — Она опять щелкнула пальцами. — И у человека с маленьким членом и огромной харизмой есть большой дом и «Lexus», чтобы показать свою значимость. И неважно, что у него там, в постели, каждую ночь не срастается с женой — она потерпит. Вот, кстати, ради этих денег и потерпит. А окружающие — нет. Ведь это так важно — показать свой вес, даже если и не стоишь ни гроша.

— Ты забываешь одну важную вещь. — Я прервал ее. — В отличие от вашего, в нашем мире далеко не у каждого есть деньги.

— Ну что ж, тогда ваш мир не совершенен.

* * *

«И еще немного о тебе. Да, опять о тебе, моя Диана. Я вижу, что ты улыбаешься. Да сколько можно? Может быть, тебе кажется, что во всех своих прошлых письмах я только и делал, что писал о тебе. Отчасти. Отчасти это действительно так. Но не проходит и минуты, чтобы я не думал о своей принцессе, и даже если мои мысли далеко, то в них обязательно присутствуешь ты. Минута откровения, и для тебя это не секрет.

Я мчу по магистрали, оставляя позади пыльные мили, почти сливаясь с бесконечной гладью дороги. Играю сам с собой в догонялки, как в прожитом бесконечном солнечном детстве. Только вот себя-то я уже давно догнал, а тебя не могу. Ты все время ускользаешь из моих рук невесомым видением. И тут, и там я вижу тебя, только тебя — во всех этих холмах, равнинах, в перекрестии рек, что отзываются лазурной гладью по всему небосклону. В бесчисленных облаках, нависающих над черным асфальтом. Твой и только твой образ, в который они превращаются каждую минуту. И мне ли не пройти этот бесконечный путь, заданный мне самим собою.

Помнишь ли ты, там, в Лидо-ди-Езоло, на окраине Венеции, на кованном балконе, мое ускользающее счастье, каким ты была все эти годы? Впрочем, откуда, тебя не было рядом со мной. Но миг счастья был. Потому что я вспоминал о тебе тогда.

Вот в чем причина! В мимолетном миге озарившего меня мгновения. Все эти долгие годы я не мог решить эту загадку, сложить осточертевший пазл, в котором не хватало всего лишь одной детали, но такой важной. Без нее он был незакончен. Но вот меня осенило, а я ведь почти об этом забыл. Забыл самое главное! Как я мог?

Я жил, хватался за время, пытался остановить часы, сойти на ближайшей остановке. Лишь потому, что картинка не складывалась в единое целое. Мучился годами. Только послушай — годами! Столь бесприметными и безнадежными.

Как такая вещь могла вылететь у меня из головы? Я и сам не понимаю.

А ведь путь к этому был так близок. И если бы это произошло раньше, гораздо раньше — сразу после моего путешествия в сказочную Италию — я бы не тянул весь долгий срок, как заключенный, как приснопамятный Робинзон Крузо, делающий зарубки на сухом дереве прошедших дней. Я — дурак, застрявший в своем прошлом, не принимающий настоящее. Впрочем, кажется, я уже писал об этом.

И вот, картина сложилась. В ней есть все, что мне нужно. Что нужно нам с тобой. И это странное лихолетье, и времена года, сменяющие друг друга под волшебную музыку Вивальди, и дом, и сад, и наши дети, и много чего еще. Но пока что еще ненастоящее — черно-белое, покрытое сизой дымкой. И каждый мой шаг добавляет в него немного красок. Вот она красная, вот — голубая, немного зеленого и твой любимый — лавандовый, что разбавляет тона, делая их живыми.

Как вы, девочки, падки на цвета. Для вас более важны оттенки, вкрапления полутонов. Именно их вы считаете верными и правильными.

Но не в этом суть. Можно и слона назвать верблюдом с хоботом, тут как посмотреть.

Кажется, я опять вырулил на тот нужный путь, по которому дорога мчит меня дальше. Я не сопротивляюсь. Да и как я могу, если он предначертан мне. Мне одному. На дорожных картах, на указателях, в толстых томах пыльных фолиантов, что стоят на полках который год. Спешу, спешу туда, где ждет моя любовь. И боюсь ответа на самый главный вопрос: ждет ли там моя любовь меня?

Я свалюсь, как снег на голову, я уверен, в самый неподходящий момент. Постучу в твою дверь, нажму на дверную ручку, в готовности услышать твои шаги. А дальше что? И даже когда ты отворишь дверь, буду ли я готов к разочарованию? Почему так? Ты спрашиваешь или же я просто уже не отличаю реальность от выдумки? Видишь, я зашел слишком глубоко в своей рефлексии. Где моя лопата, которой я рою себе могилу?

Холмы и равнины продолжают сопровождать меня. Где, ответь, где, я найду ответы на все мои вопросы? И отвечаю себе — только там, где есть твоя открытая дверь. Только в том месте, наконец, произойдет то, чего я и ждал долгие годы. Только там — пан или пропал. Но вместо всех остальных мне нужен только один ответ. Только один ответ, на один единственный вопрос: любишь ли ты меня, моя Диана? Клянусь, каким бы он ни был, я приму его любой.

В чем, если не в самоотверженности дело? Самоотверженности или самоотреченности. Не более, чем красивый оборот.

Ты выслушала все. Переверни еще одну страницу и будешь награждена новыми строками моих нескончаемых мыслей. Можешь ли ты принять их или все это белый шум? Зов-в-никуда. Я вообще не уверен в том, что тебе стоит узнать всю эту правду. Она слишком тяжела. Тяжела не только для тебя, но и для меня самого. Но только для того я их и пишу.

Мой желтый конверт, в котором хранятся эти письма стал почти неподъемен. И это все я? В этом весь я, к счастью или, к сожалению. Наполняю жизнь словоформами, до которых никому не дела, кроме меня самого. Но только в них спасение. Так я хотя бы что-то могу с уверенностью для себя высказать все, что гложет и умножает мою боль. Психологическая разрядка — письма ни о чем в никуда. Надеюсь, спустя несколько лет мы посмеемся над некоторыми из них.

Видишь, и здесь есть «мы». Я не отпускаю этой мысли ни на секунду. Так правильно, как мне кажется, ведь с ней мне проще существовать. Проще, потому что в ней «мы» есть. Как раньше. Как будто ничего и не было. Взять и стереть их — эти десять лет моего никчемного существования. Забыть. Так будет проще. Скорее всего, ты меня поймешь, я верю.

Я цепляюсь за это «мы» с непримиримой силой, которая заставляет меня двигаться дальше. И опять все эти холмы и равнины, где «дух свободы» — значит гораздо больше, чем собственная свобода. В этом есть свой шарм, своя объективная реальность, с которой можно следовать дальше.

Впрочем, кажется, я взял слишком высокую планку. И, в результате, все мое желание подобно муравью, что тащит в свой муравейник слишком тяжелый груз — главное, успеть до заката — неистово и опасно. Что я могу сделать выше своих сил? Только лишь продолжать давить на педаль, надеясь на чудо».

— Ну да, — усмехнулся я. — В последнее время я только и делаю, что придумываю.

Диана пожала плечами.

— Но тогда, если это не реальность, тогда что? Ответь!

— Все, что угодно, — она махнула рукой, — твои сокровенные мысли, фантазия, странное видение. А, может быть, мы просто внутри твоей головы, или твоего сна? Ты же видишь сны? Но вряд ли ты вспомнишь его, когда проснешься.

— Только сумасшедшие видят такие цветные сны, как я. — Я покрутил пальцем у виска. — Да и потом, я не хочу забывать его.

Я поднялся с земли и встал рядом с Дианой. Она взяла мою руку и положила на ветку ближайшей ели — мягкая и ласковая на ощупь, — а сверху накрыла своей.

— Что ты делаешь?

— Тссс. — Она приложила палец к губам и загадочно посмотрела на меня, прищурив взгляд.

Всего лишь мгновение. Какое-то мгновение и все существующее вокруг вдруг пропало. Яркие краски разом потеряли цвета. Нас неумолимо затягивало в какую-то черную дыру, абсолютный космос. Стало опять тяжело дышать, паника накатывала спешащими волнами. Я открывал рот, как рыба на суше, но ни единой капли кислорода не попадало в легкие. Еще чуть-чуть и я задохнусь.

Пространство растягивалось в длинную ленту, и мы вместе с ним. Зыбкое и тягучее на ощупь. Куда мы плывем, или летим? Вокруг нас бесконечный черный космос, раскинувший плеяды звезд на многие миллиарды световых лет по своему жирному телу. Все так же тяжело дышать, практически невозможно. Где-то за нами остался круглый голубой шарик — Земля. Он теперь не больше футбольного мяча и продолжает уменьшаться со скоростью света. И мы — уже не мы. Мы рассеялись среди звезд, превратившись в часть Млечного пути, или что там обычно рассматривают астрономы, уткнув безразмерные увеличительные стекла в пустоту зияющего ночного неба?

Все, что было с нами, осталось теперь далеко позади. Мы словно разматывали клубок, серебряные нити которого так крепко связали наши Вселенные. Ближайшие звезды, почувствовав на миг ослабшую силу, что их так долго удерживала их между собой, с хрустальным звоном срывались со своих орбит, уходя в неудержимое падение. Они исчезали где-то внизу, горя, становясь яркими метеорами. И вот ими уже заполнено все окружающее нас пространство.

А я? Что делал я в тревожные мгновения неосознанного полета? Я хохотал! Удушье прошло, я задышал полной грудью. Я вдруг заглушил тишину своим необузданным хохотом. Он рвался изнутри меня, с каким-то звериным рыком, с харкающим до крови кашлем, и я ничего не мог с этим поделать. От моего хохота дрожали оставшиеся на своей орбите планеты, грозя в любую секунду обрушиться туда же, в бездну. И это было так прекрасно!

Знакомые созвездия перебрасывались звездами все быстрее и быстрее. И вот вместо знакомых Большой и Малой медведицы и Лиры в кромешной пустоте явились совершенно незнакомые Альфа и Омега — начало и конец всего сущего. Я узнал их, хотя никогда не видел прежде. Так вот что за всем этим стоит — меня пронзила мысль, стремительная и бесконечная, как глубокий космос.

Нет, страха больше нет. Да и теперь, кажется, не было его никогда. Разве что, единственный — остаться в безымянной бесконечности, и не найти дороги обратно. Довлеющий над разумом Дамоклов меч. О, это тоже оттуда, из Греции. Кажется, я начинаю что-то соображать. Тьма отпускает.

А где же Диана, моя вечная спутница на бескрайнем пути в неизвестность? Ее тело поглотила опустошающая пустота, окаймленная едва видным глазу сиянием. Да и от меня не так много осталось. Так ли долго мы разматывали эту нить, чтобы слиться в этом межгалактическом путешествии? Да и какой в смысл, если цели путешествия не существует? Я бы и сам хотел знать ответ.

* * *

Рождин переключала каналы каждую секунду. Мне всегда казалось каким-то ханжеством иметь миллион каналов на телевизоре, а посмотреть нечего. Наверное, среди этого излишества нет-нет, да и попадется тот, что нравится хозяину. Но платить пятьдесят евро в месяц ради того, чтобы услышать еще одну неизвестную историю о дальних странствиях, по-моему, слишком, даже для владельца такого особняка. И потом, в яркую картинку на экране настойчиво вкраплялась итальянская речь. Как мне ее «не доставало» с прошлой ночи.

Но, кажется, невеста увлеклась, а смазливый Джованни все еще не появился. Сколько времени прошло — минут двадцать? Мы обсудили миллион тем, и можно было бы обсудить еще одну — а чем еще заниматься гостям в отсутствии хозяина? Да ладно, даже бой куда-то ускользнул, хотя его прямая обязанность — ухаживать за гостями.

Рождин отбросила пульт, на экране остался сиять очередной молодой итальянец, чем-то похожий на Папу в молодости, или на того певца, как его, Адриано Челентано точно — та же легкая залысина в слишком молодые годы и оттопыренные уши. Телевидение Ватикана, кажется. Через секунду его сменил другой — диакон в черном одеянии. О! Я угадал!

— Вы, люди, думаете, что время последовательно. — Рождин посмотрела на меня, убавив звук. — А что, если это не так?

— О чем ты? — Ну и, правда, какая разница в бессмысленной болтовне. За время то, пока Джованни отсутствовал, можно было наколдовать себе сто аперитивов без всяких походов на кухню. Да хоть и кувшин вина, и не один.

— А что, если время параллельно? — Она бросила взгляд на экран. — Без всяких там божественных прелюдий.

— Ну, если ты хочешь поговорить о параллельных реальностях, пожалуйста, я твой.

— К сожалению.

— Не в этом смысле. — Я поджал губы, вспомнив о томящем утре в гостинице. Мой не состоявшийся адюльтер.

— Я тоже. — Рождин перекинула ногу. Слишком короткое платье, или я слишком много себе возомнил? — Вы так мало знаете о времени. Но допускаете существование параллельных миров. Даже ты… Или пирамиды. — Она вдруг перескочила на другую тему, как телевизор при клике с пульта, который она отложила от себя пару минут назад.

— Ну, пирамиды, и что? — Сейчас я, кажется, попал на Discovery. Кстати, один из моих любимых. Что же мог рассказать мне его женский аналог? Стоило прислушаться.

— Ну, да, пирамиды. В Египте, в Перу. На разных концах света, по всему поясу экватора. Когда даже таких кораблей не было, чтобы преодолеть океаны. А ваши ученые вдруг решили, что они были построены древними людьми, древней цивилизацией. — Рождин словно кошка вцепилась когтями в тему.

— Рабами. — Спокойно уточнил я.

— Да, да. Если хочешь, рабами. Но и это не правда — рабочими, строителями, архитекторами. Ваши учебники скоро придется переписывать. — Мне кажется она спешила сообщить то, о чем я еще не знал. — Впрочем, не столь важно. Но они никак не могут взять в толк, что все эти пирамиды гораздо древнее, чем кажутся. Даже чем те люди, что оказались здесь, на этой планете.

— О чем ты? — Я не понял. И если бы я мог разговаривать с телевизором, я бы задал ему тот же вопрос.

— Пирамиды уже были здесь, — Она перешла на шепот, будто боялась, что нас кто-то услышит. — Когда появились все эти фараоны, египтяне и строители, конечно. Только вот фараоны, воззрев их величие, почему-то решили, что там обязательно должны быть царственные гробницы. И использовали их именно так.

— То есть, не они их строили? — На всякий случай уточнил я.

Рождин рассмеялась.

— Нет, конечно. Откуда у столь древних людей такие технологии?

— Откуда? — Я повел бровью.

— Ты что, сам не понимаешь? Ниоткуда. Они их не строили, они их… — Она помолчала, подбирая правильное слово, — захватили. А теперь ваши ученые бьются над антикварной тайной.

— К чему это вообще? — Интересный факт истории, который вряд ли добавит очков мне в нашем путешествии.

— Так, — Рождин качала туфлю на пальцах. — Пустая болтовня. Где этот Джованни?

— А что ты там говорила про параллельные миры? — После пирамид стало интересно, что еще она может мне преподнести из разряда неизведанного.

— Ах, все вы. — Кажется, она даже не обратила внимания на мой выпад. — Считаете, что время здесь и там, в вашем мире, течет одинаково. — Она замолчала и посмотрела на меня, пытаясь угадать мою реакцию. Я лишь пожал плечами. — Индийская религия полагает, что если уходишь из этого мира, то вновь рождаешься в нем, но уже потом, где-то в будущем, годы спустя. Баобабом, собакой, или человеком, если очень повезет.

— Да, примерно так и есть. — На самом деле, я вообще никогда не считал индуизм чем-то основополагающим, но часто хотелось верить в устаревшие в нашем мире догматы беспрекословно, или хотя бы надеяться.

— А что, если не так. — Одернула невеста. — Что, если время стоит на месте? Нет ни прошлого, ни будущего. Есть только сейчас. Оно есть всегда и в нем всегда существует то, чего бы вы, люди, хотели избежать. История не пишется кем-то — она уже давно написана. Только вы об этом просто не знаете. Линейная проекция у кого-то в голове. И этот кто-то все давно расписал в своем календаре. Минуя все ваши логические представления. И даже родиться ты можешь не там, где-то в будущем, а там, где-то в прошлом. Он просто перемещает шахматные фигуры по большой доске. А ты — всего лишь пешка в его руках. Он давно тебя придумал, но только не пускал в бой, оставляя про запас. Война Конфедераций, или твои любимые шестидесятые?

— Imagine? — Я соединил большие пальцы с указательными и поднес к глазам.

— Ну да, Леннон. Ну, или, хочешь, Ленин. — Она скривилась. — Тот Советский Союз с их заигрыванием с республиками. Северная Корея, наконец, — Ким Ир Сен, Ким Чен Ир, Ким Чен Ын. Три Кима — три кита псевдосоциализма с ядерными ракетами за пазухой. Кем бы ты был там?

Я удивленно посмотрел на нее.

— Ну, может, я не права. И тебе ближе дети цветов, Битлз, десятилетие свободы, окуренное травкой? Или заново пройти весь свой путь, родившись в тот же самый день и час, совершив те же самые ошибки. Хотя я бы не пожелала такого никому.

— Почему те же самые? Новый человек, новое время, новые ошибки, наконец.

— Время не лечит и не учит, а ты опять о своем. Время заставляет повторять и ошибаться вновь. Каждый раз на одном и том же месте. Тыкает в свои провинности раз за разом, как провинившегося котенка. Заставляет повторять круг жизни.

— Подожди. — Я перебил ее. Слишком страшной показалась подобная перспектива. — То есть если бы ты родилась заново, то все это — Люченцо, инквизиция — повторилось бы вновь? Ты хочешь сказать, что будущего не существует, и мы все время стоим на месте? Но ведь все не так? — Моя кожа превратилась в ряд мурашек.

Она задумчиво подняла глаза. Пауза длилась дольше, чем хотелось бы.

— Я не знаю. Мне это не нравится. Может так, может — нет.

— Фууух. — У меня отлегло. — Тогда к чему эти байки? Ты сама придумала?

— Не придумала — размышляла. — Она кивнула на экран телевизора. Интервью сменилось картинкой Вселенной. — Даже ваши священники, кажется, в это верят.

Благословенный Джованни, он появился из коридора с подносом, на котором искрились бокалы в лучах солнца, падающих сквозь огромные окна, в тот самый нужный момент. Мне еще не хватало идей разума при всех моих проблемах. При виде него Рождин замолчала, и, взяв в руки пульт, продолжила свое путешествие по телевизионным каналам.

Аминь! Чего бы еще она могла наболтать мне тут.

— Шампанское для дамы и ром для тебя, бро. — Он оттопырил большой палец, подмигнув мне.

Рождин гневно зыркнула на боя.

— Ничего, ничего. — Я положил руку ее на плечо. — Девочки не склонны к панибратству. — И в этот момент он мне даже показался симпатичным. И, правда, что я так на него взъелся?

— Хозяин просил подождать. Он заканчивает стих. — Джованни поставил поднос на столик и незаметно отошел скучать в стороне.

— Ха! Он всегда заканчивает стих, — невеста подмигнула мне. — Каждый раз, как я появляюсь у него доме. Он бы уже мог издать многотомник стихов.

— Он — поэт?

— Пожалуй. — Она поднесла палец к губам.

— Может я его читал?

Рождин прыснула со смеху.

— Читал?! Да его все читали! — Кажется, это было слишком громко. — Весь мир, кроме уж самых замшелых уголков. Да и там есть свои пасторы. Но только вот один единственный стих закончить не может.

— Пссст… — Раздался шепот из угла. Мы с Рождин одновременно обернулись. — Как можешь ты смеяться, коль сам не написал ни строчки? — Джованни стоял, облокотившись на камин и подперев рукой голову. — Иль, может, ты забыл, каким богам внимаешь? Твой ненасытный взгляд все вто́рит о тебе и рай, каким он был, твоя гордыня светом ослепляет!

— Не поэт. — Рождин подняла бокал.

— Не поэт, — согласился я, заходясь в хохоте, да так, что мой бокал затрясся, подняв в нем ромовую бурю. Мы чокнулись, раздался хрустальный звон, и Джованни согнулся в поклоне.

* * *

«Очередная заправка, и у меня есть немного времени, чтобы настрочить еще одно письмо. Куда я их пишу, зачем? Впрочем, это лишь мои мысли. Если даже ты их никогда не прочтешь, это будет мне напоминанием. Может, в старости я сам их прочитаю, может, даже что-то пойму. Хотя и сейчас мне все ясно — это путь в никуда. Тупиковое развитие, что тормозит меня.

Ты знаешь, а ведь у меня есть одна история, которую я еще не рассказывал. Почему я ее вспомнил? Не знаю. Мог бы и мимо пройти, но на этой бензоколонке, затерявшейся в далеких индейских прериях, что-то напомнило мне о ней.

Я никогда не говорил и не писал об этом раньше, может, и не надо было? Впрочем, это стоит узнать.

Наше очередное путешествие, та поездка в Барселону на твой День рождения. Всего на два дня. Ты, конечно, помнишь. Сначала утренний осторожный дверной звонок. Ты еще спишь, я не хотел будить тебя, чтобы не испортить сюрприз. Такая красивая! Курьер привез воздушные шары и большой букет цветов. Я встретил его в одних трусах — он разбудил меня в пять — время, когда люди досматривают свои десятые сны. Осторожно, чтобы не разбудить тебя я отправил шары под потолок нашей спальни. И букет… Когда ты проснулась даже не поняла, что произошло. А такси в аэропорт уже ждало нас у дверей. Долгие сигналы, что выдавливал водитель из своего гудка — мы проспали. И стремительно собирались, натягивая, все, что было под рукой. Только чемоданы были готовы к этой поездке и мирно ждали нас у двери.

А потом, уже там, в Барселоне, мы летели в арендованном розовом кадиллаке, таком же, как Элвис подарил своей маме, по проспекту Диагональ, что делит город на две примерно равные части. Это была твоя мечта — проснуться в Барселоне. Я не знаю, откуда она взялась, может из песни Фредди Меркури? Ты не говорила, но я всегда стремился исполнять твои мечты, так уж повелось.

Господи, как ты была красива! Я, наверное, никогда не забуду.

Сначала открытая веранда какого-то бара возле Саграда Фамилия, и вся эта испанская речь. Нет, они, конечно, говорили на английском, и мы смогли с ними кое-как объясниться. А мы курим тонкие сигареты с вишневым запахом, разбавляя их глотками черного кофе. И это забава — не больше. А потом мы с тобой на маленькой эстраде одного из рыбных ресторанов в порту с хрустальными бокалами шампанского в руках. Так необъяснимо и так красиво. Стекло играло на солнце, а если присмотреться, то сквозь него расцветала радуга ярким сиянием. Мы были одни, почти никого вокруг. Солнце жарит, стрелки часов сплелись воедино. Здесь, в городе несравненного Гауди, где дань ему отдают толпы туристов. Впрочем, о чем я — мы сами туристы в этом невозможном городе. Отданы только себе самим на этом маленьком островке счастья и любви среди шумящего города. Редкие прохожие куда-то спешат, бегут мимо. А у нас, только у нас с тобой такая маленькая сиеста. Нас двое, и нам никто не нужен.

Потом, у собора Святого семейства, мы забрались в красный двухэтажный экскурсионный автобус, что колесил по всем окрестностям. Помнишь, я покупал билеты один, а кассир все не могла понять, зачем их мне два и на ломанном английском пыталась объяснить мне очевидное. А ты стояла у меня за спиной и смеялась… как же я люблю твой заливистый смех.

Когда подошел очередной автобус, и мы забрались наверх, я что-то шептал тебе на ухо, а ты пыталась меня остановить, прикладывая палец к губам. Даже пассажиры оборачивались и строго смотрели на нас. С моря дул теплый южный ветер. Его нигде больше не было такого, как там, в городе твоей мечты.

Потом опять Диагональ, трамваи, спешащие в пункт назначения, Олимпийский парк, порт Вель со странным памятником колышущимся волнам, больше похожим на спортивный снаряд, и монумент Христофору Колумбу, указывающему рукой в сомнительном направлении, дом Мила со спартанцами на крыше, парк Гуэль. Настолько восхитительно, что противоречит всем стандартам архитектуры. Волшебный мир, где реальность существует наравне с фантазией.

И вот тогда я, на фоне всего этого великолепия, всей этой несмолкаемой сказки твердо пообещал себе сделать тебе предложение. А ты не знала — ты просто была неотразима, впрочем, тебе идет. Как же я люблю тебя! И все эти пальмы, колышущиеся над нами огромными листьями, уверяли меня в том, что это правильно. Да и сам я не сомневался ни секунды. И сделал бы это тогда! Я был готов. Только вот кольца не оказалось в кармане. А ведь так хотелось сделать тебе сюрприз. Как же без него?

Нет, даже не сомневайся, я бы сплел его из ближайших листьев пальмы, качающихся на ветру, и преподнес бы его тебе. Но слишком быстро мы катились сквозь величавые красоты нестареющего города. Нет, нет, я не ищу оправдания. Впрочем, и они все блекли на фоне тебя.

Что? Может быть, ты разочаровалась во мне как в мужчине. Последние дни не наступили, слышишь? И у нас все впереди!

Конечно, подарить такой подарок — дорогого стоит. Из золота, из платины, или из простой алюминиевой проволоки — тут важно только его значение. Но я не сделал и этого. Хотел, но не сделал. Не оправдываю себя ни на мгновение. Просто хочу, чтобы ты знала — я любил тебя всегда — и тогда и сейчас. И такая ноша ни на мгновение не тяготит меня.

Ты идеальна. Я рассуждаю разумно, мне всегда не хватало такой, как ты. Может, именно в этом твое предназначение.

А в чем секрет? Ты раскроешь его раньше, чем я».

Наш полет закончился на безымянной планете. Под ногами серый песок и удаляющийся горизонт. Как в той песне — «Dust In The Wind». Странно. Мы преодолели космические мили со скоростью, превышающей все известные. Как это могло произойти?

— Ну и где мы? — Я развел руками. — Что это?

— Твой рай. — Совершенно серьезно произнесла она.

— Не понимаю.

— Твоя планета. Смотри.

А что я мог тут увидеть?

— Не понимаю. — Словно уговаривал я ее.

— Твоя звезда под номером S20070312M.

Кажется, я где-то уже слышал этот номер. Но единственное, что тогда смог запомнить — 312M — окончание, как у автомобилей на номерах. Ну, да, Себастьен что-то упоминал об еще тогда… Несостоявшаяся звезда «Саймона Монро». У каждого есть своя планета, а я и не воспринял его слова всерьез. Но разве это было здесь? Или в какой-то совсем другой реальности? Мне только кажется, что что-то происходит, или все мои миры, вдруг столкнулись и перемешались? И, как черные дыры, начинают поглощать друг друга. Так и будет продолжаться до тех пор, пока не останется один из них? Или я уже слишком глубоко завяз — не отличаю фантазию от реальности, или реальность с другой реальностью, или это кома преподносит очередные сюрпризы.

— Что ты видишь? — Диана прервала меня от размышлений.

— Ничего. Песок под ногами и дальше песок.

— А дальше?

— Тоже ничего. Как полотно, — я пытался описать все более подробно. — Черное полотно, даже звезд не видно. Это космос?

— Нет. Посмотри, оглянись вокруг. — Диана указала рукой куда-то вдаль. — Это твоя жизнь. Такая же черная и беспросветная. Как твоя планета. Планета, на которой, кроме тебя ничего нет.

Почему-то мне стало очень стыдно. И в другой ситуации я бы даже мог с ней поспорить, но сейчас мне абсолютно нечего было сказать.

На многие мили вперед расстилалась лысая долина, покрытая бесконечным песком — ни камня, или хоть какого-нибудь валуна, на который можно было бы опереться, присесть.

— Это у всех так?

— Нет, конечно. У каждого — свое. — Диана замолчала, раздумывая. — Видишь, на твоей планете ничего нет, потому что и в жизни у тебя не было ничего, кроме себя самого. Ты предал ее, свою жизнь. Отдал на растерзание одиночеству и все свои дни в бесконечности проведешь именно так. Тебе ведь нравилось?

— Вообще не нравилось. — Метнул слова я куда-то в пустоту, слишком громко. Солнечный ветер поднял их и разметал по холодной пустыне, взъерошив песок под ногами.

— А другие планеты совсем не похожи на твою. — Продолжала она, кажется, пропустив мой истеричный вопль мимо ушей, как будто и не было его. — Совсем. У кого-то пальмы растут, у кого-то океан разливается до самого горизонта и в нем отражается солнце. Много прожитых жизней, много разных планет. И каждый получает по мере того, что он заслужил. Но твоя планета и твое будущее — оно вот такое.

Еще мне не хватало тут библейских нравоучений… Я поковырял большим пальцем ноги песок.

— И как здесь можно… — Я попытался подобрать верное слово. — Существовать?

— Ну, ты это же как-то делал все это время.

Меня, словно нашкодившего щенка, ткнули носом в мои же ошибки. И, несмотря на слишком большую очевидность совершённого, продолжали делать это снова и снова.

— Но я представлял рай совсем другим.

— Каждому — свое. — Повторила она, будто вдалбливая это в мою голову. — Отрицая все в своей жизни, ты не можешь сделать шага к нему, к своему раю, даже самого маленького. И, вообще, кто тебе сказал, что это рай? Посмотри, вон там стоит Кейси Ретимски — твой друг, рок-музыкант.

Я поднял голову и посмотрел в направлении, куда указывала Диана. Но ничего там не увидел — все та же черная всепоглощающая пустота.

— Я никого не вижу. — Я порылся в памяти. — Да и друга-то у меня такого не было. Какое идиотское имя. Он кто — поляк или серб?

— Все верно, поэтому ты никого и не видишь. Ты променял его, променял его на свое дурацкое одиночество. Променял и всех остальных. Вокруг нас сейчас много людей, но ты не в силах увидеть никого, потому что ты их просто не знаешь. Вот Джимми Джонсон — ты забыл о нем, когда зашел в тот бар, опрокинуть стаканчик, вот Стили Свайп — ты забыл о нем, когда тебя пригласили на ту вечеринку, но ты был занят чем-то очень важным… Чем же? Ах, да. Ты поглощал свое одиночество гранеными стаканами, не отвлекаясь ни на кого. Все они проскользнули мимо тебя, когда ты, ты сам закрылся ото всех. И раньше не мог, и сейчас не можешь и потом никогда не увидишь.

— Но как же так?

— А очень просто — ты думал, что одиночество нужно заслужить, тебе казалось, что это твой козырь. Но это совсем не так. Вообще не так, как ты себе представляешь. Одиночество — это бессердечная сука, которая поглощает все и вся, лишь только дай ей дотронуться до тебя. Она сначала тебя совратит, а потом поглотит без остатка. Так произошло и с тобой.

— Неправда. У меня были… есть друзья.

— Да? И кто они? Твои плюшевые игрушки, которые ты так бережно хранишь в ящике под кроватью, перевозя их из одной квартиры в другую?

— Нет, конечно! Что ты несешь?

— Ммм… погоди, дай вспомню. — Диана почесала лоб и нахмурилась. — А, может этот… как его… Нет, не вспомню. Смотри, просто вспоминать нечего.

Кажется, она начинала злиться. Я смотрел на нее — ее носик начал подергиваться — первый признак. Я слишком хорошо изучил ее повадки.

Диана присела и набрала в горсть песка.

— Фууух… — Веселым фонтанчиком взвился он с ее ладони. — Вот такая она — твоя жизнь. Дунь и ее не станет. Никто и не заметит.

— Ладно, зачем мы здесь? — Я нахмурился.

— Чтобы ты понял. Хотя бы один раз в жизни.

А я и так понял. Даже у Маленького принца была планета интереснее моей. «…приведи в порядок свою планету» — сразу подсказало подсознание. Он хотя бы мог за ней ухаживать. А здесь за чем ухаживать?

Я сел на песок. На горизонте распласталась бесконечная чернота. Темно и страшно. Мне бы вырваться, мне бы преодолеть ее, прорвавшись к солнечному свету, оставить ее позади или, может, просто сдохнуть здесь?

Диана присела рядом, и мы долго молчали.

Пустота черной планеты слишком сильно отягощала, опустошала сознание и ничего не давала взамен. Как я не увидел этого раньше? Как жил? И если здесь мое последнее пристанище, то и все мечты не стоят ломаного гроша. Чего хотел, к чему стремился? В чем смысл жизни, наконец?

Я уткнулся носом в ее плечо и разрыдался. Как подросток, получивший двойку на уроке. После стольких лет самолюбования я вдруг очнулся. Будучи почти мертвым, я почувствовал себя живым. Слезы текли по моим щекам, по ее плечам, а она как будто и не замечала их. Стойкий оловянный солдатик без права на побег.

— Но ведь это все неправда? — Я искал ответа, но Диана просто молчала. — Неправда? — А я неистово продолжал искать выход. Что сделать, как поступить? Я не хочу всего этого. Я же лучше, чем есть? Или могу таким стать!

— Жизнь нужна для того, чтобы… чтобы… чтобы… — Эхом разнеслось по планете. Песок вздыбился, поднимаясь все выше и выше. Клубился, превращаясь в огромный торнадо. Ее последние слова растворились в гуле стремительного вихря, я так их не услышал. Он увеличивался в размерах каждую секунду, засасывая в себя все вокруг.

Было тяжело дышать, колкие крупинки забивались в нос, в уши, хрустели на зубах. Я схватил Диану в объятия, но вряд ли бы это могло помочь перед разверзшейся стихией. Я щурил глаза, в них летели крохи песка, затмевая все вокруг. Воронка перед нами становилась все больше и больше. Я увидел, как она взломала планету — сначала трещина, потом еще одна и еще. У нас на глазах они становились просто гигантскими, и вот уже уходят в самую даль, до горизонта. Земля подрагивала, отломанные от нее куски заходились в ритме неугасающего урагана, поднимались вверх и с грохотом падали на землю.

Что делать?

Страшный вой, похожий на зловещий хохот, накрыл нас с головой. Я обнимал Диану, прижимая ее к себе все крепче. «Если не сдамся сейчас, то все будет хорошо», как молитву повторял я раз за разом — кажется, раньше моя мантра работала. И в этот миг планета лопнула, словно спелый арбуз, с таким же хрустом переломилась по экватору и сошла со своей оси. И вот мы на одной ее стороне, а вторую неумолимо ломает и пожирает страшный вихрь. Она умирает на глазах. Моя планета умирает! А нас уносит куда-то в черный космос. Я не хочу так! Я. Не. Хочу. Так!

Диана прижалась ко мне всем телом.

— Считай со мной! — Сквозь грохот и гул смог разобрать я. — Раз! Два! Три!

* * *

— Подожди. — Я оторвал Рождин от бокала. — А если мы лишь случайные мысли у кого-то в голове?

— Вот уж не надо. — Она чуть не поперхнулась. — Я никогда не хотела бы быть просто мыслью. Тем более, случайной. Это страшно!

В мгновение я оценил подобные перспективы, и они мне тоже показались не самыми удачными.

В тот же самый миг в глубине коридора раздались шаркающие шаги. Мы переглянулись, а Джованни, вытянув губы, и сделав страшную рожу, приложил палец к губам.

— Наверное, дописал. — Сквозь зубы пробормотала Рождин, похлопав меня по руке. — Не напрягайся.

Сколько это длилось — секунду или две. И вот в холле появился хозяин дома. Его явно штормило. Он шатался словно при девятибалльном шторме, прижимаясь то к одной, то к другой стене коридора.

— Джованни! Джованни, паскуда! — Его хриплый голос заполнил гостиную. Он был пьян? А Джованни вытянулся по струнке. — Вина!

— Да, сию минуту! — Бой в мгновение испарился. Кажется, он только и ждал, что этого приказа. Вот только что он стоял у камина, и теперь его нет.

— Твою минуту можно годами считать! — Хозяин был явно не в духе. Придерживаясь за стену, он наклонился и снял тапок, который полетел в сторону исчезнувшего боя. Его владелец, не удержавшись на ногах, грузно осел на пол.

Картина не из приятных.

— Не дописал. — Невеста хмыкнула мне в плечо, продолжая сохранять серьезный вид.

Красный халат, широкие рукава, большой орлиный нос, острый подбородок, и на голове что-то типа лаврового венца. Да нет, он самый — настоящий лавровый венец, коим в стародавние времена чествовали поэтов. Где-то все это я уже видел. Да, точно! Словно фотокарточка всплыла в памяти. Они с Мигофу они очень похожи. А если скинуть эти одежды, так и вовсе близнецы-братья. Конечно, я узнал его! В ту же секунду, как он предстал перед нами. Именно так его изображали на холстах средневековые живописцы — Данте Алигьери собственной персоной.

— Тьфу ты, сколько можно. — Он сорвал с головы венок и порвал его. Сухие лавровые листья осыпались на пол.

Рождин ткнула меня локтем в бок и успокаивающе махнула рукой.

— Цирк! Тот еще показушник. — Шепнула она мне на ухо. — Перед каждым так.

— Дэнни! — Она расплылась в улыбке и поднялась с дивана.

— Рождин, дочь моя! — Алигьери скривил рот, попытавшись подняться. Впрочем, так и остался на полу, пьяная развалюха. Он махнул рукой. Невеста сама подошла к нему и присела рядом. Они обнялись. Их встреча расплылась у меня перед глазами одним большим красным пятном — Рождин в своем новом красном платье и Алигьери в видавшем виде халате.

— А этот? — Он кивнул на меня, сфокусировав было взгляд и приподняв бровь.

Заплутав в серединном мире, я уже и не знал, как вести себя с персонами подобного плана. Вскочить, как Рождин и присесть рядом с ним, или степенно отбить поклоны?

— Тоже и тех. — Невеста притормозила меня, подняв ладонь, чтобы Данте не видел.

Ничего себе! Огромный дом, божественный Неаполь. Кажется, он тоже оказался здесь случайно. Во всяком случае, так говорил Себастьен. А его «Божественная комедия» суть подвига той же Рождин. Ну, тогда понятно, к чему все эти обнимашки. Может, и мне здесь стоит задержаться? Глядишь, и придумаю себе дом не меньше.

— Ты выглядишь прекрасно! Все эти годы… — Она явно льстила ему. — И сотни полторы тебе идет к лицу.

— Оставь. — Прохрипел Алигьери, подняв руку к потолку. — Где обитаешь ты, что так давно не посещала дом мой?

— Ну, право слово, Дэнни, лишь сама судьба, что намекает мне ей подчиниться. — Рождин подмигнула мне, перейдя на стих. Вот уж не ожидал от нее такого. — Всегда, беспрекословно!

— А это кто? Неужто твой жених? — Данте кивнул в мою сторону.

— Какие женихи, коль я уже стара. По этим меркам…

— Уж тут как посмотреть. — Произнес Алигьери почти нараспев и повел бровью. — Так кто же он?

— Вы издеваетесь? — Я привстал с дивана.

— Нисколько. — Они произнесли это почти одновременно. — Нет.

— Так, все, занавес, аплодисменты. — Я сложил руки на груди. — Куда я попал? В «Божественную комедию»?

Рождин щелкнула пальцами. Очередной ее фокус. И все встало на свои места. Прямо ветром повеяло.

— Джованни! — Хриплый голос опять оглушил меня. — Джованни, мать твою! Мое вино! — Алигьери негодовал. — Где носит этого подонка?

— Сейчас, — раздался голос из глубины коридора. — Сейчас, сейчас.

— Я подобрал его на улице, и научил писать, считать. Вложил в его уста все то, что знаю сам. А он мне говорит: «Сейчас».

— Уже иду! — Джованни ворвался в гостиную с бокалом вина на подносе. Он явно спешил — его халат был распахнут, грудь оголилась, и пред нами предстало его идеальное тело с кубиками торса. Я непроизвольно подтянул живот.

— Давай вставай. — Рождин помогла Данте подняться и, протащив нелегкий груз, опрокинула на диван рядом со мной.

Пффф… Разит спиртом как от какого-то недалекого клошара.

— Ну, слава богам! — Данте схватил бокал, выпил в один присест и уронил на поднос. — Чего ты ждешь? — Алигьери был раздражен. — Неси еще!

— Он что, алкоголик? — Я наклонился к уху Рождин.

— А ты пройди все круги ада, как он. — Рождин ухмыльнулась.

— Так это правда?

— Все нормально. Я его давно знаю.

Кажется, после выпитого Данте немного расслабился. И даже позволил себе натянуть характерную улыбку.

— Саймон? Не ошибся? — Он протянул руку.

— Да. — Я пожал ее в приветствии.

— Да, да. Я слышал, слышал. На той неделе он прислал пакет.

— Мне очень приятно.

— Надеюсь, как и мне. — Он хмыкнул в кулак. Что за неодолимый сарказм? Я так и видел, что внутри себя он смеялся. — Задай вопрос, и я отвечу все, что ты хотел услышать.

— А это точно? — Я кивнул Рождин, она прикрыла глаза в согласии.

Странно. А ведь я ждал нотаций от него. Да и не таким я его представлял — может и сухим, но вытянутым и дружелюбным. И вряд ли то, что сейчас предстало передо мной, хоть капельку похож на тот образ.

— Ладно. А почему Неаполь? Почему не… — Первое, что пришло мне в голову.

Рождин незаметно пнула меня. Кажется, не надо было задавать этого вопроса. Но ведь она не предупреждала.

— …Флоренция? — Я закончил.

— Италия, великая Италия. — Снова он зашелся своим хриплым голосом. — Какая разница? Она везде прекрасна!

— И все? Это точно то, что я хочу услышать, так ведь?

Очень вовремя подоспел Джованни со вторым бокалом, который опустил перед хозяином. И так и застыл. Алигьери не спешил. Он провел по ножке бокала указательным пальцем, видимо, о чем-то задумавшись.

— Беатриче. Моя Флоренция больна лишь мыслями о ней. — Я заметил, что Рождин покивала головой. — Моя любовь! И что мне делать там, если мой дом растерзан всякими пройдохами. Так и кишат, кишат! Туда-сюда, туда-сюда. — Его рука заиграла перед моим лицом. — А клоун, изображающий меня пред ними, читает то, чему я отдал жизнь. — Он расхохотался. — Мои вечноживые вирши! — Он замолчал и исподлобья посмотрел на меня.

— И что тут такого? — Я пожал плечами.

— Что тут такого? — Я задел его за живое, он опять захрипел. — Что тут такого? Правда? Дай подумать! — Алигьери приложил руку ко лбу и сделал вид, что задумался, прикрыв глаза. Мне даже показалось, что он просто заснул. — А то, — вдруг вскинулся он, — что я и сам не знаю их. Вот так вот — наизусть. — Он зашелся в смехе до пьяной икоты.

Кажется, этот спектакль продолжался вечность. Я не знал, куда себя деть, мне было стыдно за его поведение. Один из величайших поэтов всех времен сидит рядом со мной на диване, напившись до синих чертиков. Бывало ли раньше с кем такое? Впрочем, потом… потом он просто вырубился — на самом деле заснул, склонив голову на плечи. И стал похож на нахохлившегося воробья зимой. Взъерошенные волосы так и остались стоять дыбом. Гостиную огласил его слишком громкий храп. Мерзкий старик. Рождин пощелкала пальцами.

— Спит. — Произнесла она как приговор. — Видимо, не сегодня. Джованни, — она кивнула бою, — организуй постель для хозяина. — И махнула мне рукой. Я осторожно поднялся, на цыпочках подошел к ней, боясь разбудить очередной хриплый поток рифмованных слов. Джованни метнулся к дивану, чтобы успеть придержать заваливающегося Алигьери.

— Пойдем. — Она открыла дверь, и мы вышли на залитый солнцем двор перед домом.

* * *

«Есть ли еще какой-то уголок, где скрывается моя любовь? Я мечусь по закоулкам, пытаясь отыскать ее. Но снова не нахожу, и снова остаюсь один в своих снах, в мечтах, в заботах и проблемах, в своей безусловной реальности, из которой некуда бежать. И в этом поиске, в этой погоне за своим личным счастьем вновь теряюсь среди безмолвия и пустоты.

Так в чем же секрет? Я бы отдал все, чтобы побыстрее разгадать его. Но тайна так и продолжает оставаться тайной. И часто я уже думаю о том, что никакого секрета тут нет — я вновь все себе нафантазировал, чтобы хоть на мгновение стать чуть ближе к тебе.

Все пройдет, все изменится с годами. Я просто опущу руки, согнусь под натиском прошедших лет, так и не узнав самого важного, и буду шаркать протертыми до дыр тапками из угла в угол, тихо бормоча что-то себе под нос. И буду слаб в своем тихом сумасшествии.

Да, моя милая Диана, реальность именно такова. Я не разукрашиваю и ничего не придумываю. Сам для себя найдя покой в четырех углах, я уже больше не буду болеть долгими поисками. Мне-то оно зачем? Бесконечные годы делают дело — равняют дорогу для других, кладя пластом тех стариков, что не смогли или не сумели. А над ними толстый слой асфальта. Спустя миллионы лет они превратятся в нефть. А сейчас кому они нужны и кто их вспомнит, если они не оставили ничего после себя? Даже жалких грошей, из-за которых может начаться сыр-бор с правом наследства. Ни следов, ни тени — ничего за собой.

Так ли представляли мои прапрадеды, воспевая свободный дух и поднимая знамена на поле боя. А вот оно — ваш правнук исчез, да что там — протух. За что вы сражались? За продолжение рода? За свою свободу? Но вот вам — ваша родословная почила в бозе, не оставив наследников. Растворилась в миру, без личин, без ценных бумаг, без будущего.

Сильный поворот, не так ли? Но поворот в никуда. Совсем никуда не годится. Я день за днем перемалываю осточертевшие устоявшиеся фразы, как какая-то мясорубка — словорубка, точнее. Еще чуть-чуть и меня ждет участь Петра. И неважно, сколько миль позади, и сколько еще осталось. Однажды, на заре, после третьих петухов, я разверну машину и ни с чем отправлюсь восвояси, так и не узнав, чем закончится история. Пожалуй, это будет хуже, чем смерть, и похлеще Апокалипсиса. Я предам не только тебя, моя любовь, но и себя, цинично понимая, осознавая и принимая такую правду. И в чем причина?

Казалось бы, слишком простая истина. Перешагнуть через себя, отойти от устоев и условностей, определить ценности, без которых невозможно существовать и окунуться в то счастье, что предоставляет сама жизнь. Но нет, слишком простое — оно слишком сложно. К нему нельзя вот так вот взять и пройти по прямой тропе. Потому что тут же на пути появляются ямы, колдобины и трещины. А я уже час вожусь с пробитым колесом, застряв всеми четырьмя на периферии американской глуши.

Ты не поверишь, но здесь, на окраинах федеральной трассы ни души, а мой домкрат издох. И как я не подумал об этом раньше? Перемазался, как свинья в машинном масле и дорожной пыли, пытаясь хоть что-то сделать, что-то сотворить, хоть что-то доказать себе самому. Элементарное механическое чудо не случилось — куда там мне до хождения по воде. Кручусь как заведенный, и все мысли только об этом. Скоро ночь, а на дороге все еще как на заброшенном кладбище.

Я сейчас примерно на одном расстоянии от Сент-Пьермонта и Нью-Йорка, застрял в непроглядной дыре, где нет ни одной замшелой бензоколонки или шиномонтажа, ни одного фонаря, да и бензин на исходе. А в телефоне лишь короткие гудки, сколько я не старался. Видимо, индейские прерии — это мое. О, да! Мне бы лошадь покрепче, да хорошее кожаное седло. Променял бы сейчас сотню лошадиных сил всего на одну, зато живую. Хотя бы поговорил с ней.

А, может, это знак? И я застрял ровно посередине между тем откуда бежал и куда бежал. Сделал вынужденную остановку не просто так? Вот орел, вот решка — выбирай. Подкинь, доверившись судьбе, и дальше следуй ее выбору. Но никто не может сказать, каким он будет, и, тем более, насколько он верный. Пятьдесят на пятьдесят и ничего от тебя не зависит.

А потому, вглядываясь в лицо Фортуны, этой девки с хитрым прищуром, никогда нельзя угадать ее искренних намерений. Она тебя за палец обведет и еще посмеется вслед. Истинны только благие намерения, что живут в душе. И только им, несомненно, можно доверять от начала и до конца.

Так в чем же тайна? В чем смысл истинных деяний? В чем заключена любовь?

Подожди, секунду подожди. Кажется, я вижу фары. Да, вон там, вдалеке. Признайся, это ты мне послала ту машину? Не юли. И тогда мне ничего не стоит сделать выбор, и вся игра не стоит свеч. Но самое главное, теперь я точно буду знать ответ!»

Я открыл глаза. Черная пустая планета имени меня миновала. Хрупкая, опустошенная, неприглядная и слишком одинокая. Все вдруг исчезло, оставив после себя горький осадок. В одно мгновение мы вернулись туда, откуда начали путь в бесконечный космос. И тот же океан сосен, и те же черно-белые альбатросы, обнимающие их колкие ветки, и та же вершина, с которой просматривался далекий горизонт.

Диана отняла руку от ветки ближайшей сосны.

— Ты ничего не замечаешь?

— Мы вернулись. Что произошло? — Я поежился. День клонился к закату и набегавший ветер уже остыл, хлопая своими холодными крыльями по коже.

— Ты опять о своем. Нет, я не об этом. — Диана задумчиво смотрела вдаль.

— А что тогда?

— Тебе не кажется совпадением все эти странные события? Сколько прошло времени с тех пор, как мы встретились там, в долине?

— День, может быть, два. Извини, я уже ничего не понимаю. — И правда, в голове была какая-то шумящая каша.

— На самом деле пару часов назад…

— О чем ты? — По коже побежали мурашки. — Пара часов?

— Да, всего два часа. Может так, а, может, еще меньше. Как смотреть. Та гроза в долине и все остальные… неприятности. Они словно преследуют тебя. Возникают там, где появляешься ты. А ты как будто не замечаешь их. Или просто не хочешь замечать. Как хвостом вьются за тобой.

— Никогда об этом не думал.

— Шквалом накатывают, разрушают все, что ты сотворил, оставляют после себя только обломки. Что с тобой не так? Всего лишь два часа, а наш рай почти разрушен. — Она указала рукой вдаль, туда, где шумел сосновый бор. — И той долины, и твоей планеты тоже больше нет. Их больше не существует после того, как там появился ты.

— Совпадение.

— Так ли уж? — Она посмотрела прямо мне в глаза. — Где сокрыт твой демон разрушения?

Я не верил, я не хотел верить. Но что-то подсказывало мне, что так и есть. Так и есть и только я сам не хотел верить в такие совпадения. Постоянно гнал эту мысль от себя подальше и списывал на все, что угодно, но только не на себя самого. А что, если это не так?

— А что, если это не так? — Я повторил мелькнувшую мысль вслух.

— Не так? — Она ухмыльнулась. — Я бы хотела верить. Посмотри. Я не знаю, что будет дальше. — Спокойно произнесла она. — Может, ты и сейчас не готов поверить?

Я обернулся. Еще секунду назад шумящий океан сосен вдруг затих. Альбатросы, до сих пор дремлющие на ветках, взвились вверх. Лазурный небосклон зашелся черными грозовыми тучами, всполохи молний окрасили его в бело-фиолетовые тона. Раскаты далекого грома не затихали ни на минуту. Предзнаменование, или все-таки знамение? Из-за горизонта, медленно поднимая черные бураны, появилась волна — огромное цунами высотой с сорокаэтажный небоскреб. Как в замедленном сне оно подминало под себя толстые стволы сосен на песчаном дне. Они ломались, как спички. Если бы у нас еще и были минуты для спасения, но их не было. Не существовало в этой реальности.

Раздражающие крики птиц заглушали все звуки вокруг, смешиваясь с шумом стремящейся к берегу волны. Наш придуманный рай оказался адом на Земле. Один шаг из вечности в пропасть. И что же было делать?

Я задыхался от бессилия. Проклял все на свете в поисках выхода, но ничего не приходило в голову. Еще несколько минут и нас сметет очередное оглушающее буйство природы, невесть откуда взявшееся. И только что молил богов о чуде.

— Я же говорила! — Сквозь бурю и грохот я расслышал слова Дианы. — Я же говорила!

И мало ярких красок, чтобы описать, что царило вокруг. Оставшийся в прошлом камнепад был лишь несравненным предвестником обличенного в торнадо демона. Сейчас он поглощал собой все и вся. Один шаг от живого к мертвому. Мне казалось, что я падал сквозь непроглядный мрак. А цунами, продолжая подминать под себя древние стволы игольчатых сосен, неминуемо приближалось. Как в том странном сне, который вдруг стал явью. И эти миллионы тонн воды, что уже не приснились мне, могут стать нашей могилой. Нужно торопиться, но что я мог сделать? Последние секунды — и нет никакого выхода.

Если бы только была бы какая-то дверь. Если бы только… я бы мог ее придумать? Все возможно, но волна приближалась, сковывая мои мысли. «Ну подумай чуть-чуть». Диана дрожала, обхватив плечи руками. Ей уже было все равно. Вряд ли я мог бы ей помочь, помочь нам обоим.

Но то ли случайно, то ли по наитию, я щелкнул пальцами. Не знаю, как у меня получилось. Наверное, что-то пришедшее извне — и волшебство случилось — за тремя соснами появилась дверь. Обычная деревянная дверь, просто остов, на котором она качалась под порывами ветра. А вокруг нее ничего. Вот это да! Скрип ее петель был слишком громким, но едва ли он мог заглушить опустившуюся на нас бурю.

— Смотри! Туда! — Я указал ей на дверь.

Ветки сосен на вершине сами собой поднялись, освобождая нам дорогу. Я подтолкнул Диану по направлению к ней.

— Туда! Смотри!

Она тоже ее увидела и все поняла, без лишних слов устремившись к ней. Я бежал за Дианой. Куда она вела — эта дверь — сейчас совсем неважно. Надеюсь, мы нашли путь к спасению. Хоть что-то в своей жизни я сделал правильно. Откуда это пришло?

Диана толкнула ее и пред ней разверзлась пустота, черная пустота. Так страшно! Но не было времени размышлять. Цунами повисло над нами огромной пастью, полностью поглотив лазурный горизонт. Я и не вспомню, каким он был. А Диана, сделав шаг, исчезла в зияющей пустоте. Я бросился за ней, ни на секунду не усомнившись.

Дверь наверху хлопнула, погрузив нас в абсолютную темень, и я уже не видел, как многоэтажная волна опустилась на наш спасительный рай. И те три сосны, что ограждали наш уютный мирок от бед и семейных дрязг, были сметены с лица Земли, сломаны под натиском тонн воды. Спасибо вам за наше возможное будущее, что было так близко.

Что осталось там, наверху, за стукнувшей последний раз дверью? Наверное, все эти осколки растерзанных душ, бывшие камнями, навсегда почили на дне. А странный океан сосен, приснившийся мне однажды, навсегда замолчал.

Мы падали и падали в бесконечную черную бездну, то ускоряясь, то замедляясь вновь.

* * *

— Пойдем туда. — Рождин указала на зеленый сад, раскинувшийся в стороне от дома, куда убегала каменная дорожка.

Самый разгар дня, когда солнце неимоверно печет, наваливаясь всем своим весом и придавливая к земле. Вроде бы ничего еще не успел сделать, а уже устал. И эта усталость отдается во всех членах, словно перетаскал несколько пудов мешков с мукой. Так тяжело сделать еще один шаг.

Невеста шла за мной. И только тенистые ветви раскинувшихся деревьев и оплетающих перголы виноградных лоз дарили хоть какую-то прохладу на всем иссушающем летним солнцем отрезке пути и времени.

— Нам туда. — Услышал я голос Рождин из-за спины и обернулся. Она указывала вглубь сада.

Сделав еще несколько шагов, перед нами открылась большая деревянная беседка под сенью фруктовых деревьев и небольших пальм, которые создавали такой забытый уют.

— Заходи, чувствуй себя как дома. — Да она и сама чувствовала себя, как дома.

Да, именно этого мне и не хватало все наше долгое путешествие. Я рухнул на деревянную скамейку, пытаясь отдышаться.

— И часто такое с ним бывает?

— С ним? — Рождин села напротив меня. — Да практически всегда. Воды?

Я махнул рукой — гулять так гулять. Она щелкнула пальцами и перед нами появились два стакана чистейшей холодной воды. Наверное, прямо с горных вершин итальянских гор. На стеклянных гранях красовалась чуть ли не изморозь, стекая каплями на деревянное полотно стола. А что еще надо в такую жару?

— Может вина?

Я покачал головой.

— Нет, ты только скажи. Я могу!

— Превратить воду в вино? Нет, уж, спасибо! — Я взял стакан и приложился губами к обжигающей холодом влаге. Пил большими глотками до дна, пока не почувствовал, что жажда миновала.

— Еще воды. — Я поставил пустой стакан на стол и отдышался. Холод приятно разлился по всему телу, наполняя все члены живительной влагой. А невеста опять наполнила стакан привычным щелчком своих пальцев. Мне даже не показалось это удивительным — настолько я уже привык к ее фокусам. Со многим свыкаешься в этом безумном серединном мире.

Рождин пила медленно, все время отставляя стакан.

— Если он всегда так пьет, то за каким дьяволом мы вообще сюда приперлись? Сомневаюсь, что удастся добиться от него чего-нибудь вразумительного, чем все его бредни.

Рождин сделала еще один глоток и поставила наполовину опустошенный стакан на стол.

— Ты думаешь? Впрочем, может быть и так. — Она на секунду замолчала, будто размышляя. — А кто тебе сказал, что мы пришли именно к нему?

— В смысле? — Не понял я. — А к кому? Его же дом.

— Ну да, дом Алигьери. Это знает каждый проходимец.

— Тогда что? Я не понимаю.

— Сейчас он придет.

— Кто он? Он дрыхнет там пьяный!

— Что ты все время удивляешься? Закрой рот — муха залетит. — Рождин улыбнулась. — Наберись терпения, в конце концов.

А мне только и приходилось, что удивляться всяким ее странным штучкам. Вот и опять.

— Посмотри, разве сегодня не тот самый прекрасный день, чтобы получить ответы хотя бы на часть своих вопросов?

— Может быть, но я в этом совсем не уверен.

В эту секунду за кустами раздались осторожные шаги. Я повернул голову. Звук шаркающих тапочек был все ближе. И когда ближайшие кусты раздвинулись перед нами предстал… Джованни? Я зажмурился, пытаясь отогнать мимолетное наваждение. Но когда открыл глаза он уже сидел рядом с Рождин, широко улыбаясь. Этот прощелыга на попечении у Алигери? «И нашим и вашим», — как сказала тогда Рождин.

Видимо, у меня был настолько растерянный вид, что они оба зашлись в хохоте. Ситуация настолько неправдоподобная, что я даже заставил себя улыбнуться, впрочем, ничего, кроме злобной ухмылки мне изобразить не удалось.

— Ладно, ладно, пошутили, и будет. — Джованни протянул руку. — Давай еще раз познакомимся.

Я протянул раскрытую ладонь и пожал ее Джованни.

— Джованни. — Представился он.

— Я знаю.

— Но это так, ненастоящее имя. Взял поносить на время. Италия располагает.

Рождин ткнула его в бок.

— Кхм. Иоанн. — Совершенно серьезно произнес он.

Я пожал плечами, как будто его вторая ипостась о чем-то мне вообще могла сказать.

— Апостол Иоанн, если в курсе. — Уточнил он. — Богослов.

— Иоанн? — Вот это поворот! Сам апостол Иоанн? В смысле, тот самый? А этот? — Я попытался скрыть удивление и кивнул в сторону дома.

— Этот? Алигьери? Данте Алигьери, — уточнил он. — Самый настоящий. И все вокруг тоже самое настоящее, ну, конечно, насколько может быть возможно.

Они совсем меня запутали. Посередине Неаполя, в доме Данте Алигьери, мы вот так вот просто болтаем с одним из апостолов? Конец близок?

— Да брось ты эти негативные мысли. Придумал себе. — Джованни, или кто он там теперь, улыбался. — Неужели ты еще не научился не удивляться самым простым вещам?

— А что тогда там было? — Я опять кивнул в сторону дома. — Сам Данте гонял тебя тапком, чтобы ты принес ему вина. Как ты позволяешь с собой обращаться? Еще и на попечении у него неплохо устроился.

— Тут уж как посмотреть. У палки всегда есть два конца. И кто у кого на попечении еще неизвестно.

Рождин покивала головой. И вдруг вся эта картина предстала мне совершенно в другом свете. Не Джованни на попечении Алигьери, а Данте под присмотром у Джованни… или как его там…

— Так значит?

— Так значит, да, мой дорогой друг. — Иоанн щелкнул пальцами и перед ним предстал бокал вина. — Все так же, как и в вашем реальном мире — если у тебя есть родственник, обличенный властью, то и все остальные достойны индульгенции.

— Мифогу? — А я ведь и раньше заметил, как они похожи. Не как братья-близнецы, но все-таки — те же носы, брови, разрез глаз, узкие губы.

Рождин хмыкнула, Иоанн промолчал и развел руками.

— А к чему тогда был весь этот цирк? Мы потеряли уйму времени.

— Ну, во-первых, ты понял, что не всегда получаешь то, что ожидаешь… — Иоанн посмотрел на меня.

— Допустим. А во-вторых? — Если, конечно, есть «во-вторых».

— А, во-вторых, мы просто хотели развлечься. — Иоанн похлопал меня по руке. — Поверь, мой друг, здесь слишком мало этого. Каждый день одно и то же. Солнце встает в свой назначенный час, идет по небосклону и провожает закат в море. И так и продолжается тысячи лет подряд. И лишь когда появляется один из таких как ты –как минимум повод.

Я пытался переварить в своей голове все, что сказал этот святой.

— Минуточку… А то, что Рождин говорила про тебя?

Невеста подняла глаза и с интересом стала рассматривать облака, бегущие по небу над крышей беседки.

— Рождин? — Иоанн бросил на нее хмурый взгляд. — Ты опять за свое?

Та только прищурила глаза, продолжая рассматривать небо.

— Ты имеешь ввиду… — Он похлопал ладонью по сжатому кулаку. — Нет, — Иоанн покачал головой. — Нет, нет, нет. — Словно вбивая гвозди в мою голову повторил он. — Она, конечно, пошутила. Знаешь, все эти девичьи шутки о половой принадлежности. Почему-то они их очень забавляют. О чем вы вообще думаете? — Он обернулся на Рождин.

Невесте, кажется, надоело рассматривать голубую лазурь. Она опустила взгляд и пристально посмотрела на меня. Потом, оскалив зубы, провела большим пальцем по горлу.

— Ну да, вот видишь. — Апостол рассмеялся. — Она шутит. Тебе бы все-таки следовало узнать ее получше. Беспечная девчонка! Ее юмор порой бежит впереди ее мозгов. Не обижайся на нее.

Я развел руками. С чего бы…

— Твоя Формула любви — она с тобой?

Странный вопрос. Я поднял руку и указал на голову.

— Это хорошо, некоторые не доходили и до этого.

— Что тут можно забыть вообще?

— Путь от начала до конца через всевозможные препятствия слишком долог. — Иоанн подпер голову рукой. — Кому-то и этого было достаточно. Ему, — он указал на дом, — хватило. Он не дошел до конца. Вот так взял и умер. Потом нам пришлось хорошо повозиться. Впрочем, не важно. Хочешь совет? Не отрекайся от Формулы, Петр. Кажется, ты уже пытался сделать это дважды.

Я развел руками.

— Не понимаю, о чем ты. Я бы просто хотел всего этого избежать, но уж слишком много всего, что уже осталось позади. А я не вижу этому конца.

— А как бы ты хотел?

— Проснуться.

— Проснуться и все?

— Проснуться и все. — Кажется, я задел его. — Не знаю, как у вас тут. Но обычно бывает так — сон, который снится слишком долго, и прерывается всего лишь желанием попить воды из-под крана, или сходить в туалет. А потом опять продолжается. Слишком долгий сон. Несколько шагов до кухни, стакан воды и дальше спать. А утром по расписанию звенит будильник. Кружка чая, проснувшийся мотор машины и дела, заботы. Дети в сад, мы с любимой на работу. Вот так бы я хотел.

— Правда? — Иоанн повел бровью.

— Не правда. — Я выдохнул. Мне хотелось открыться, рассказать о том, о чем я на самом деле мечтаю, без всех офисных дел. — Вообще не правда. Все совсем по-другому. И будильник в десять, и мы все дома. И я, и любимая, и дети. Яичница с беконом, кофе для нас, какао для детей… И никуда не надо идти. А если и надо, то в парк на аттракционы, или в кино на премьеру фильма. А главное, что все это у меня уже есть. Во всяком случае, я бы хотел.

— Да, вот она — твоя правда. — Апостол покивал головой. — Твоя правда именно такая.

Я одернул себя. На кой черт я оправдываюсь перед ним?

— Но сейчас я не вижу выхода. Все эти скитания… Сегодня здесь, завтра там. Что дальше?

— Да, тебе стоит поразмышлять над этим.

— Ну ладно я, допустим. Но сколько я еще буду перемещаться из одной точки в другую? Я устал. Я не вижу в этом какого-нибудь смысла. Все эти странные истории. К чему они? Я же хочу только одного. Как все это выведет меня из этого лабиринта?

— Здесь. — Иоанн постучал по голове. — Только здесь все ответы на твои вопросы. Так не забывай об этом.

— Да ладно! — Я ухмыльнулся. — И ты думаешь, что без тебя ничего лучше я бы не мог придумать раньше? Кажется, это столь очевидно!

— Понимаю. Мне понятен твой сарказм. Но только в тебе самом и сокрыт самый главный ответ. Возымей право жизни над смертью, преодолей ее. Просто скажи, что ты сильнее ее во сто крат и будь уверен в этом. Неси свою Формулу как крест. Лишь она выведет тебя из этого мира сна.

— О чем ты? Я застрял здесь. Ни шага вперед, ни шага назад. Топчусь на месте и сам себя за это ненавижу. Что за проклятие?

— Я бы так не сказал. Ведь ты слишком далеко от начала…

— Ну да, и что дальше? Все, что ты говоришь, я и так знаю — мое путешествие, как ты его называешь, сильно затянулось. Я… — Рождин презрительно цыкнула. — Извини, — я посмотрел на нее. — Мы проделали огромный путь, чтобы очутиться здесь. Все эти демоны, ангелы и другая чертовщина. А где его конец, где финал? Когда все уже закончится? Я не знаю.

— Представь себе, мне это тоже неизвестно.

— Как так? — Я взглянул на Рождин. — Я думал, что наконец-то услышу хоть что-то важное для себя, что-то такое, что хотя бы придаст мне сил. — Она лишь пожала плечами.

— Ты рассуждаешь как тринадцатилетний подросток, который еще не разменял свое «хочу» на «могу». Он не разделяет внешнюю силу жизни и свою внутреннюю. Ты только хочешь, но можешь ли? Скольких демонов ты уже победил? Вспомни. Это все ты — все твои внутренние желания, твой эгоизм. А там, в лабиринте с Минотавром? Кто это был, если не ты?

— Так значит…

Иоанн приложил палец к губам.

— Не произноси вслух. Надо быть очень осторожным с этими мыслями! Найди время, чтобы разобраться в себе. Учитель сказал: «Сие сказал Я вам, чтобы вы имели во Мне мир. В мире будете иметь скорбь; но мужайтесь: Я победил мир.»

— И что это значит?

— Только одно, бро, только одно, — он похлопал меня по плечу. — Жизненный путь измерен трудностями и преградами. Победив их, ты сможешь победить себя и все, что тебя окружает. Но ты сильнее этого мира. — Он развел руками.

Рождин взяла бокал и сделала глоток.

— А что потом?

— Сам увидишь.

Пока мы разговаривали, солнце незаметно покинуло зенит и подвинулось на несколько дюймов в небесной синеве, обозначая наступивший день. Кажется, даже полегчало. Или наоборот? Впрочем, скорее я ошибался — наступало самое жаркое время. Но мне кажется, я понял, о чем хотел сказать Иоанн.

Он улыбнулся, словно прочитал мои мысли и развел руками.

— Дальше я уже вам не помощник. Буду только мешать. Ты сам можешь закончить это путешествие когда захочешь. Все здесь. — Он опять указал пальцем на голову. — В твоей голове.

Да уж, подкинул задачку. Я посмотрел на Рождин, та лишь пожала плечами.

— Извините, мне пора. — Иоанн посмотрел в сторону дома. — Пора вернуться Джованни к своему хозяину. Не смею задерживать, калитку просто захлопните.

Он встал, запахнул халат, сделал шаг из беседки и тут же исчез за ближайшими кустами. Как ему это удается? Шорох его тапочек по мощеной дорожке постепенно стал удаляться, становясь все тише.

— Что это было?

— Тебе виднее. — Рождин подняла стакан и допила воду. — Пойдем или еще посидим?

— Да уж насиделись тут. К чему терять время.

— Ну, если вы больше ничего не хотите…

— Заканчивай. — Я оборвал ее на полуфразе, хотя вроде и не стоило. — Извини, это было грубо.

— Да ладно. — Невеста махнула рукой.

Мы вернулись к дому, так же, как и пришли, прячась от иссушающей жары под сенью фруктовых деревьев и пергол, обвитых лозами винограда. Стук наших шагов тонул в окаймляющей каменную тропинку зелени. А, пожалуй, здесь не так плохо. Можно даже сказать отлично! Если бы это, конечно, был мой дом.

До калитки рукой подать — вон она чернеет на фоне высоченного каменного забора. Еще несколько шагов — в доме все тихо, наверное, его хозяин еще спит беспробудным сном. Я остановился и обернулся — надо запомнить.

— Идем. — Рождин взялась за кольцо и толкнула калитку.

В ту же секунду нас встретил шум Неаполя, абсолютно такой же, каким мы оставили его несколько часов назад, оказавшись за этими стенами. Такая уже ставшая привычной тишина вдруг испарилась, растаяв в вечном гуле дорог, мостов, живущего своей жизнью города. Она пропала в голосах, криках мальчишек и слишком громких разговорах коренных неапольцев — настоящих хозяев древнего города. Как будто и не было ее еще мгновение назад.

Калитка медленно захлопнулась, разделив незаметный миг между прошлым и будущим. А мы в этом настоящем, словно вновь выпали в жизнь из ниоткуда. Но только можно ли это назвать жизнью?

ВТОРАЯ ЧАСТЬ

Что происходит с этим миром? Как будто мы все разом попали в странный «праздник непослушания», который происходит на самом деле. Кажется, все, что есть сейчас вокруг –последствие того, что взрослые нас покинули. Те взрослые, разумные существа, которые хоть как-то следили за порядком на нашей планете, держали все в своих руках, направляли. А сейчас что? Мир без любви утопает в бесконечных локальных конфликтах, беспечных диктаторах, которые переводят нефть в золото, а золото потом обратно в нефть. Не любовь, а деньги правят миром. Хотя должно было бы быть совсем наоборот.

Что же случилось? Чем закончится неведомый никому «праздник»? Это ежедневное шоу. Ну не может же так продолжаться бесконечно, особенно, когда умные взрослые так любят своих детей. Так, может, и не надо ничего изначально ломать, чтобы потом не чинить? Я искренне верю, что они вернутся. Вернутся и все исправят. Иначе, кто сможет подсказать что правда, а что ложь, что белое, а что черное, что сиюминутно, а что будет жить вечно? Искренне надеюсь на то, что все-таки они не опоздают.

— Ты опять поплыл? — Рождин толкнула меня. — Где ты все время витаешь?

— Уж точно не в облаках. — Я посмотрел на небо. — Я до сих пор не понимаю, почему мы всё время бродим и бродим, несмотря на крылья за спиной.

— А, ты про это. — Протянула она. — И что тебе в них?

— Кстати, давно хотел тебя спросить… Наши крылья. Почему мы не летаем? — Я помедлил. — Я спрашивал Себастьена, но он не ответил, и, как всегда, обошелся своими шуточками. Я ничего не понял. Так, может быть, ты?

Рождин уставилась на меня.

— Ведь так гораздо проще. Один взмах и ты уже там. — Я указал наверх. — Еще один взмах и мы здесь. — Я обернулся на калитку, что осталась за нашими спинами.

— Я?

— Ну да, ты. Мы проделали длинный путь сквозь город по жаре до этого дома. Всего лишь пара взмахов крыльями, или чем вы тут меряете путь? И ты тоже ничего мне не объяснила. Я устал, мои ноги устали. Ведь все не просто так.

— Слишком много вопросов, тебе не кажется?

— Слишком много вопросов, — передразнил я ее, — ты думаешь? Вот тут, — я указал пальцем на голову, — слишком много вопросов, но есть и то, что нужно всем. Эта формула, мать ее. Из-за нее я здесь! — Я начал раздражаться. — Может быть, я так сильно хотел, чтобы она приснилась мне. Спал и видел?

— Так, все-таки, спал и увидел? — Невеста попыталась было сыронизировать, но увидев нешуточный гнев в моих глазах, решила сгладить ситуацию. — Ладно, ладно. Успокойся. — Она задумалась, продолжая отмерять шаги прочь от дома Алигьери. — Только никому. Тссс! — И приложила палец к губам.

Я развел руками.

— Кому?

— Ну, не знаю, кому-нибудь.

Я не понял, что она хотела этим сказать.

— Как бы объяснить… — Она замолчала на секунду. — Что ты слышал о пришельцах, или как вы их называете?

— Пришельцах? — Я усмехнулся. — Ты про этих ребят на серебряных тарелочках?

— Ну, можно сказать и так. На тарелочках. — Она прищурилась.

— Да кто же в них не верит? По-моему, это лежит в фундаменте всей современной мотивации нашей страны. Или даже всей планеты. «Зона 51» и все такое…

— Пфффф… — Рождин выдохнула. — И все такое? Ты знаешь, еще сто лет назад можно было безнаказанно парить в облаках. Раз, и ты там. — Теперь она указала пальцем на небо. — Полет вместе с орлами — несказанное чувство свободы. — Вот уж мне бы могла не рассказывать. — И даже если тебя кто-то увидел, можно списать на переутомление или бред, или белую горячку, в крайнем случае. А тех, кто часто видел ангелов называли святыми или блаженными. Бог им судья. Ну да, было время! — Она растянулась в блаженной улыбке. — Время, когда ваша наука только-только встала на свой путь, а древние сказания все еще были у всех на устах. Очень тонкая грань, на которой мы могли существовать одновременно и тут, и там. А теперь… теперь все изменилось, за последнее столетие — люди придумали кучу железных штуковин, которые направлены в небо.

— Радары?

— Да, наверное. Радары, спутники, навигация. Как вы там их еще называете. Безопасность ради безопасности, мир ради мира. И даже под одеялом, наедине с самим собой, и со своим лучшим другом, — она подмигнула и указала на мою ширинку, — ты вообще не можешь быть ни в чем уверен. Теперь уши есть не только у стен, но и у любого утюга и посудомойки. В общем, я не знаю, все довольно сложно для меня, но каким-то образом они «видят» и нас.

— Видят? В смысле видят?

— В смысле видят? — Теперь она передразнивала меня.

— Так значит… — До меня дошло.

— Так значит пришельцы, — ответила она на мой немой вопрос, — или как вы их называете — существа из нашего серединного мира. Ваши железяки, все эти радары, научились заглядывать к нам. Что уж там такого попридумали, но попробуй только расправить крылья и подняться на пару миль вверх, как тут же в небо срываются самолеты — боевые истребители. Да что я тебе рассказываю, сам, наверное, не раз слышал об этом.

— Слышал. В детстве было интересно. Интересно и страшно. — Я вспомнил, как однажды в школе мы ходили на выставку с классом. Художники запечатлели на бумаге свои представления о высших существах. Или то, чтобы им хотелось? Или то, что они видели? — Все эти летающие тарелки, большие глаза, длинные лягушачьи пальцы.

— И что, похоже? — Рождин округлила глаза, подняла ладонь и поводила пальцами.

— Совсем нет.

— Так вот, когда ты услышишь такое в следующий раз, не верь. Мы не такие. Ничего близко. Ангелы являлись людям во все века на протяжении всей истории. И даже отъявленные атеисты после этого начинали верить. Ведь люди обожают бояться, особенно те, у которых есть фантазия. А дальше суть «испорченный телефон» и «сарафанное радио» в довесок. И вот тебе странные образы, запечатленные художниками. Только мы не такие, как на всех этих ваших картинках. И я тебе могу сказать, одну единственную правду, что там, — она подняла указательный палец вверх, — кроме нас больше никого нет. И все, что написано в древних книгах тоже правда. И ваша Библия — не просто книга, написанная древними фантазерами, а летопись. Люди верили, а мы пользовались этим.

— Зачем?

— Направляли. — Она пожала плечами. — Некоторые из нас могут видеть будущее. Не все, но могут. Небесная канцелярия ведет таким строгий учет. А потом, после смерти — после вашей, конечно, так называемой «смерти» — одним ангелом становится больше в нашем серединном мире.

— А как же «Зона 51»?

— Оооо! — Протянула она. — Это самый странный случай. Именно после него Мигофу наложил строгий запрет на все полеты. Строго и подотчётно, все крайне санкционировано. Только в случае крайней необходимости. И поэтому с тех пор самолеты, поезда, машины, корабли или, — она кивнула вниз, — ноги — наш самый лучший способ перемещения.

— Так все-таки, Зона действительно существует? — Я продолжал настаивать. — Что там?

Рождин обернулась, словно удостоверившись, что нас никто не подслушивает.

— Там один из наших. — Произнесла она шепотом.

* * *

«Я бы и не поверил никогда. Громадный трейлер замедлил ход и остановился чуть дальше моей машины, стоящей на обочине. Вот уж точно ему есть дело до меня, застрявшего в непроглядной ночной пучине. Мог бы проскочить мимо, сделав вид, что не заметил, но нет, свист тормозов и громадная махина притаилась чуть впереди. Признайся, это ведь ты? Ты послала мне ангела-хранителя, кем бы он не оказался в дальнейшем?

Впрочем, почему я спрашиваю у пустоты? Той пустоты, что сейчас меня окружает? Спасибо «Пепси» — большая надпись на кузове.

До тех самых пор, пока не раздался звук открываемой водителем двери, я не был абсолютно ни в чем уверен. Или все-таки ты хочешь, чтобы все произошло так, как загадал я? Я уже готов поверить в любую случайность — трейлер на дороге, свидетели Иеговы, ангелы, спустившиеся с небес — все, что угодно, но только бы добраться до твоего невероятного Сент-Пьермонта, который затерялся на карте огромной Америки. А есть ли страна больше нашей?

Не время пожимать плечами, особенно, когда тебе предлагают помощь.

Ты не поверишь, что может быть в кузове этой огромной махины. Почему мне кажется, что я попал в сказку? Там есть все! Да, и домкрат, и ключи невероятных размеров и даже тех, что нужны именно мне. Я бы не поверил. Фортуна обычно всегда ищет какую-то дорожку, чтобы обогнуть меня, спрятаться в ближайших кустах. Странно, что в этот раз подобного не случилось.

Водитель, мой тезка, парень лет тридцати пяти, с намечающимся пивным животом и сигаретой в зубах, довольно скоро сделал то, что мне было не под силу. Мы перебросились парой ничего не значащих фраз, и вот уже мой любимый Chevrolet опять на ходу. А дальнобой уже спускает домкрат с громким шумом. Для него это даже не приключение, в отличие от меня — так, неприятность. Да и немногословен даже. Молча взвалил на плечо своего железного помощника, закинул в кузов, и красные габариты с мощным рыком многотонной махины начали удаляться.

Спасибо, «Пепси», за помощь на дороге!