Бесплатный фрагмент - Флудий & Кузьмич

I

— Ну, что скажешь, Флудий, как тебе эти существа? — буднично спросила крупная шарообразная особь неопределённого пола у ловко вкатившегося в центр управления межгалактического корабля подобного себе организма заметно меньшей величины.

— Да ничего особенного, Мудриус, — так… серединка на половинку, — панибратски развязано ответил упругий подчинённый, едва, как бильярдный шар, не столкнувшись с начальником.

— Послушай, ты когда-нибудь научишься докладывать по форме?! — раздраженно раздулся старший. — Твои бессмысленные неопределенности мне уже поперёк сферы! Ну, сколько можно!? Всякий раз, одно, и тоже: опять прикажешь тебя форматировать?! Клянусь, Святой Бесконечностью — я снова решусь: хотя ты мне с некоторых пор и друг.

— Виноват, Командор, но это выше моих аккумуляторных сил и мозаичного матричного сознания — вы, же прекрасно знаете, что я не умею лгать, и докладываю максимально объективно, дабы своим равноудалённым от алогичных помех зигзагов времени субъективизмом не искажать реальной картины текущей ситуации с учётом релятивистских погрешностей пространственных потоков генерирующих сублимирующие противоречия бытия.

Мудриус было, открыл рот, что бы согласно табелю о ранге и далее попенять подчинённого за неуставное поведение, но, немного растерявшись услышанному, многозначительно промолчал и великодушным жестом дал понять, что б он продолжал доклад по утверждённой сверху форме.

— Тогда ещё раз резюмирую для… особо продвинутых, — по-доброму съязвил Флудий, уловив мимолётную растерянность шефа, как всегда, не сдержавшись по причине весьма эмоциональных свойств характера. — Итак. Земляне к коим я вами же был отправлен в командировку, есть разумные существа, находящиеся в конце третьей ступени второго уровня бесконечных познаний Мироздания по шкале условной относительности просвещения Великого Вселенского Совета (далее — ВВС). При этом, имея достаточные предпосылки для вхождения на новый уровень иерархии положительных цивилизаций, наличествует значительный риск того, что под влиянием кучки алчных олигархов, пытающихся ради власти как таковой проводить политику подмены ценности истинных знаний и культуры на мнимые материальные блага, земляне деградируют в небытиё. Однако существование разрозненных центров противления этому смертельно опасному процессу, пока, в целом, уравновешивает ситуацию, которую, я трактую, как напряжённая неопределенность. Ну, а тут собственно полный отчёт: от амёб до Homo sapiens, что, как, откуда, когда взялось и в какие тартарары катится, — протянул он шефу не большой кристалл с информацией.

— Ну, вот… — чуть спустил плотность объёма неудовольствия Мудриус, — можешь же ясно и чётко изложить мысль, а то: «ни то ни сё» какое-то. — Всякий раз поражаюсь — где ты только набираешься подобных оборотов. Кстати, чуть не прозевал: ну зачем, скажи на милость, ты это «тартарары» вставил, ведь есть же нормальные синонимы. Надо мной, дружище, как ты знаешь, тоже начальство и оно не будет себя лишний раз утруждать напряжением извилин, если в докладе будут фигурировать такие вот жаргонизмы, сленг и прочий фольклор изучаемых ВВС развивающихся цивилизаций Мироздания.

— Так ведь я в отличие от верхнего и очень мудрого начальства непосредственно с аборигенами сталкиваюсь, так сказать, постоянно вхожу в плотный и не всегда приятный контакт — вот волей-неволей и набираешься от местных всяких поговорок да шуток-прибауток, — обидчиво выдохнул Флудий, нервно перекатываясь с бока на бок.

— Ну, ну… не дуйся, я в своё время лично на брюхе не один десяток галактик облазил, прежде чем получить почётное звание Уполномоченного Доверием Анализатора Времени (далее — УДАВ). Не поверишь — вот таким же, как ты худым был, а сейчас глянь — чистый глобус, одышка появилась, а ведь я не так что б и стар — каких-то 90 средне галактических лет.

Мудриус с возрастом становился всё более сентиментальным. Его карьера была бы типична для цивилизации поздних Водолеев: инкубатор, школа, университет, практика, работа по распределению с последующим выходом на преподавание в той области знаний, где специалист проявил себя с максимальной пользой для общества; затем его ожидал почётный, совершенно бесплатный отдых с правом путешествия в любые безопасные точки Мироздания; а по прошествии ста лет после отделения и консервации мозга от плоти, последнюю — ожидала полная, но почётная разгравитация в атмосфере родной ей Леи. Но, вмешался случай. Однажды, от специальных осведомителей в ВВС поступил тревожный сигнал. На планете Глюк системы Большого Тупика случилось массовое помешательство аборигенов на почве бесконтрольного употребления специальных психотропных средств, которые ради баснословных доходов производили, рекламировали и огромных количествах реализовывали местные, так называемые Вершители Судеб, а, попросту говоря, коррумпированные барыги, если использовать несколько не форматный, но иногда сверхточный словарный запас Флудия. Препарат «счастья» поначалу вызывали у глюкан чувство неописуемого блаженства и даже уверенности в себе, но затем, по мере привыкания и всё большей зависимости от «чудесных» пилюль, рассудок, а с ним образование и культура полностью деградировали, что грозило полной гибелью не только им, но и ближайшим соседям. Посему в экстренном порядке на Глюк был отправлен реанимационный отряд, куда и вошёл тогда ещё относительно молодой Мудрий. Опуская умопомрачительные подробности тех страшных событий, которые достойны отдельного рассказа и в связи ограниченными рамками текущего, принципиально отметим следующее: в критический момент невидимой для глюкан борьбы за их жизни и свободное будущее, командир группы трагически погиб и управление операцией взял на себя Мудрий. Приложив максимум усилий воли и знаний, он блестяще завершил операцию по раздурманиванию цивилизации, жёстко покарав «вершителей». Естественно, что в ВВС это заметили. И с тех пор, получив высокое звание — УДАВ, Мудрий, стал именоваться Мудриусом, и был на особом счету в ВВС. Более того, в связи с особыми заслугами ему полагалась отсрочка на 20 лет по разгравитации при условии его личного согласия. Впрочем, чем более он приближался к роковой дате, тем чаще он задумывался о целесообразности пользования таким неоднозначным поощрением. Флудий же, зная о былых заслугах своего опытного и легендарного начальника, искренне уважал его, но почти всякий раз выводил шефа из себя, пустяшными и второстепенными, как ему казалось, не соответствиями заскорузлым формальностям службы и иногда позволял себе беззлобно посмеивался над старым ретроградом.

— Да я разве ж не понимаю, друг Мудриус, что над вами также треклятое начальство на мозги капает: просто выматываешься в экспедициях, как тутошние рабы на галерах в Христовы времена, — вот поневоле и несёшь подсознательно то, чего от местных наберёшься, — сокрушался не простой доле Флудий.

— Согласен: наша работёнка не из лёгких, но если честно и сугубо между нами — я бы с превеликим удовольствием поменялся с тобой местами, при непременном условии — сбросить, хотя бы пару десятков лет вместе с дряхлеющей излишней окружностью, — мечтательно ответил Командор.

— Да вы кому угодно фору дадите: с таким опытом, интуицией вообще можно в контакт не входить — вы ж всё насквозь и на расстоянии видите…

— Не скажи, брат Флудий: всякие там прогрессивные методики, ситуационные анализы, интегральное прогнозирование, выборочная телепатия — ничто по сравнению с прямым общением с неизвестностью, в какой бы форме она пред тобой не предстала. Иногда хочется бросить всё и отправится, как ты выразился в тартарары и вновь вкусить те непередаваемые ощущения настоящей жизни и риска ради процветания Вселенной!

При этом взгляд Мудриуса сверкнул так же ослепительно дерзко, как и пятьдесят лет назад, когда его славный подвиг на Глюке стал известен всему положительному Миру и долго не сходил с новостных межгалактических видео панелей; и Флудий невольно раздулся пред легендарным шефом до своих предельных размеров в знак истинного почтения неувядающей славе и удивительно долгому, а главное — его плодотворному служению прогрессивному Космосу.

— Разрази меня взрывом сверхновой звезды, — продолжал в пылу вдруг нахлынувших чувств Командор, — если я думаю иначе, чем сейчас говорю тебе… — Но знаешь, дружище, — продолжил он через мимолётную паузу, в течении которой его взгляд стал затухать к привычному свечению, а голос — к обыденному тембру, — я вполне отдаю себе отчёт что вся моя полезная, творческая жизнь в основном уже в прошлом…

— Что вы… что вы, я и на нано парсек никогда не сомневался в искренности ваших слов. Мы же еще в школе играли в бесстрашного майора спецотряда ВВС освободившего Глюк от алчных торговцев смертью, и лично для меня огромная честь и счастье работать под вашим началом…

— Знаю… знаю, как вы хихикаете над стариком Мудриусом… — вдруг, впервые за сегодняшний день улыбнулся УДАВ.

— Ну что вы… как можно, — зардел всей оболочкой Флудий, стыдливо и безуспешно уводя хихикающие глаза за края собственной сферы.

— Ладно… проехали: что-то я нынче совсем раскис, — вновь о чём-то на секунду задумавшись, взял в себя в руки начальник, внимательно глядя на хронометр пульта управления кораблём. — Знаешь что, дорогой Флудий, я тут прикинул: у нас окно образовалось, — до смены и формирования доклада ВВС о цивилизации землян времени более чем достаточно… И, если ты не устал, то расскажи мне, пожалуйста, отбросив формальности, и обязательно с использованием «серединка на половинку», «тартарары» и прочих живых оборотов, как ты на самом деле там с местными пообщался. Пойми, друг, может хоть так, я, как бы, опять соприкоснусь с настоящей реальностью, а то сам понимаешь от формуляров — натурально чахну. Ну, как тебе предложение?

Флудий от столь неожиданной просьбы, чуть ли не мольбы, в которой искренне чувствовалось к нему доверие, и даже уважение со стороны живой легенды, едва не прослезился, и с трудом сдержав эмоции, таки смог утвердительно качнутся самим собой.

— Только, прошу в таком разрезе, уважаемый Мудриус, быть максимально снисходительным к моим повествованиям, так как я всё же в первую очередь исследователь, а в десятую — рассказчик, да и, то, если разобраться — через пень колоду.

— Да ладно ты, не тушуйся, — подхватил живую речь приятеля Командор — все свои, да и наслышан я какой ты «через пень колоду» — уже весь сектор от Леи до Центра шепчется о твоих опусах, а я, понимаешь, только позавчера узнал о твоих литературных изысках, даже прочитать ничего не успел. Нехорошо, брат, от старших товарищей творческие успехи скрывать… не хорошо.

— Да какие там, к ляду успехи… Просто в глобалнет на досуге записки выкладывал — даже и не думал, что они так разойдутся; а вы, шеф, постоянно заняты, да и с мировой информационной сетью вы, без обид, как бы это помягче, — не особенно и дружите, — оправдывался смущённый и польщённый вниманием корифея Флудий.

— Да… ладно… это я так по-стариковски ворчу — куда нам по большому счёту за вами, молодёжью, угнаться: «вам цвести, а нами улицы мести», так, кажется, говорили в своё время философы Леи…

— Ну, вот опять вы, хандрить начинаете, эдак ведь можно с ума сойти когда-нибудь, ибо уныние, к слову сказать — большой грех, — уж вам ли сей аксиомы не знать.

— Всё! Не буду, не буду: давай лучше по 50 грамм леивки: строго между нами — сам настаивал — и вперёд, а то меня аж распирает всего от любопытства.

— Добро. Да… и вот ещё что, Командор, если вдруг, меня во время рассказа откровенно куда-нибудь понесёт, — за мной такое, к сожалению, водится, — то, осадите меня, как вы это умеете, что бы мне лишних огородов не нагородить.

— Ну, за это не беспокойся — у меня, сам знаешь, не забалуешь.

— Тогда, вздрогнем. За контакт!

II

Итак. После того, как с неделю назад мы зависли в тёмной части Луны, дабы лишний раз не отсвечиваться в допотопных радиотелескопах землян, я, как вы помните, на «малютке» отправился инкогнито непосредственно в их сферу обитания для первичного сканирования информации. Покружив, как требует инструкция, около суток в атмосфере земли на радость местным уфологам и на горе военным, начал было искать место для посадки, как, вдруг, над Россией — это самая большая по территории страна на земле и где, как оказалось, живёт самый загадочный народ — движок заклинило. Ну, думаю — всё… попал… И ведь, что, главное, обидно: сколько раз докладные писал на верх, что, блин, мамашина на ладан дышит, и нужна срочно новая, а в ответ всякий раз одно и то же: железобетонное — «ждите». Ладно, на этот раз я с бюрократов ВВС не слезу — отольются кошке мышкины слёзы. Впрочем, я отвлёкся.

Аппарат трясёт, как осиновый лист, я соответственно в такт ему: а куда деваться: я хоть пилот не из последних, а всё одно — мандражирую, ибо осознаю до несуществующего копчика собственной окружности беду неминучую. Дёргаю, как тракторист-ударник на буераках рычаги, жму, подряд все аварийные кнопки, — толку чуть — безнадёжно пикирую. Одновременно зрю квадратными очами в эллипс иллюминатора — кругом темень кромешная — ни зги не видать, глушь — почище наших Вселенских окраин типа Большой Чёрной Дыры. Ну, думаю, баста: отлетался соколик — секунда, другая и… безутешная вечность. Вся короткая жизнь в один миг промелькнула: от казённой люльки …до, блин, этой раздолбаной «малютки», а что в итоге: ни жены, ни детей, ни кола, ни двора, как перст — один на белом свете и никому по большому счёту нет до меня дела. Если и найдут когда-нибудь мои останки в тутошних дебрях, то в лучшем случае отметят в поисковом журнале дежурной фразой: мол, индивид биологический № такой-то, некто Флудий, найден в трясине под Тверью, даже обычную разгравитацию над родной Аквой делать не станут, бюрократы чёртовы из экономии.

И так мне обидно за себя стало, что решил в отчаянии — будь что будет, гори оно, думаю, всё к едрени фени синем пламенем: пропадать так уж с музыкой, геройски: плюнул с горя прям в монитор и двинул что есть злости по системному блоку бортового компьютера «малютки» — бок до сих пор ноет. И, вдруг, о чудо! Что-то в двигателе заревело, заскрежетало, зашипело и… мотор завёлся! — воистину не знаешь где найдешь, а где потеряешь. В общем, сработало аварийное торможение и если бы расстояние до земли было бы хотя бы на пару километров больше — мог бы вообще мягко сесть. Но… как точно приметили местные: «если бы, да кабы, то во рту бы выросли грибы». В итоге приземлился кране жёстко, но с учётом того, что ещё пару секунд назад мысленно читал по себе скудный некролог, то вынужденной посадкой остался крайне довольным.

С полчаса, видимо, без сознания пришлось проваляться в «малютке» от удара об твердь земную. Но уж лучше на лбу шишки, чем за упокой записки. Очухавшись с грехом пополам вылез из люка, осмотрелся; вернее, верите ли — дальше собственного носа ни синь пороху не видел, да и то если по совести говорить — нос на ощупь пальцами только и осязал, а он ещё и опух зараза. Хорошо прибор ночного видения не разбился при посадке: надел, значит, оный кое-как, вглядываюсь: всё та же картина маслом — ни хрена не видно — чернота кругом кромешная. Да что ж, думаю такое за гадство, ну не под землю же я, в самом деле, провалился? И тут меня, словно током торкнуло: осенило, значит — точно: так и есть, как питдать в грунт забурился. Тут же прикинул скорость пикирования малютки, поправку на экстренное торможение, угол наклона, плотность почвы — грубо выходило метров семь ниже уровня моря. Ещё не зная, как выбираться из новоявленного тоннеля наверх про себя отметил, что, могло бы быть и хуже, то есть — глубже; более того: в моём положении — это даже вполне подходящая глубина, так как не нужно дополнительно маскировать аппарат, а раз так, то до рассвета я в относительной безопасности и могу с чистой совестью и чувством выполненного долга перед ВВС, да чего уж там мелочится — всего Мироздания — забыться выстраданным и восстанавливающим сном. Установив на 4 утра по местному времени атомный будильник-хронометр, ваш покорный слуга топорищем рухнул в бездонное царство Морфея, в котором, к слову сказать, в этот раз, кроме абсолютного марка ничего интересного не наблюдал.

Но разбудил меня, как ни странно, не атомный будильник, вечные источники питания которого, за ничтожно короткую земную ночь приказали долго жить, а странные звуки, доносящиеся откуда-то сверху и напоминающие что-то среднее между «Ау!» и «Оу!». Причём первый звук характеризовался высокой тональностью и нежным тембром, а второй — низкой, периодически разбавляемый хрипатой и глухим кашлем.

«Ау, де-ду-шка, ты где?!» — рассыпался горним хрусталём в рассветных лучах Солнца первый голосок.

«Оу! Тута, я, тут, внуча!» — басовито отвечал второй.

«А я мухоморов нашла! Красивые… брать?!»

«Не, внучка, ядовитые они!»

«Дед, а дед, ау! Иди быстрей сюда, глянь что тут!»

«Оу! Иду внученька! Чего там у тебя?! Опять что ли поганки нашла?

«Не… тут дырка какая-то, а кругом деревца поломанные, как будто Кощей Бессмертный прилетел».

И хотя тогда я не знал кто такой Кощей, да ещё и Бессмертный, после моих вчерашних-то передряг — интуитивно догадался, что это про меня, вернее про то, что, видимо, натворила «малютка» экстренным приземлением на поверхности не без моего, конечно, участия.

А, чужеродные голоса, тем временем, неумолимо сужались над воронкой, на дне которой я лихорадочно соображал что предпринять во своё физическое спасение, дабы трагически не прервать возложенной ВВС на меня миссии в случае успеха мобилизационного плана, отсутствие которого в моём возбуждённом мозгу подтверждал обильно выделявшийся из всех щелей моей окружности пот. Прошу миль пардон за интимную подробность, но такова, увы, или на счастье, суровая правда жизни, отступая от которой мы рискуем потерять целостность восприятия мироощущений. Стоп, опять, блин, не туда понесло.

Прощу прощение, Командор. Далее. Кое-как набросав песка, и всё что попалось под руку на оплавленные плотными слоями атмосферы, торчащие из земли части малютки всецело положился на удачу. Я, безусловно, понимал, что не стоит искушать судьбу дважды подряд, но куда было деваться в моём положении? Думаю, на крайний случай, как бы ни было больно и противно, аннигилирую в дождевого червяка, оружие, как вы знаете, я не мог применять по определению даже в целях самозащиты в соответствии с резолюцией ВВС. В общем, затаился, как мог, фатально жду, куда судьба выведет.

— Ишь ты как накуролесили! Опять марсианские, поди, балуют, — откашлялся дедушка, когда через пару минут в шаге остановился у ещё пахнувшего гарью почти двух метрового отверстия; но, не увидев на дне воронки ничего для себя интересного, слава Бесконечности, равнодушно откинулся всем телом назад.

— А кто это, деда, марсианские… зелёные человечки с Марса?

— Бог их знает, Маша, может и оттудова, а может, и наши озоруют…

— А наши это кто, деда, русские?

— Ну, в общем, да, — философски согласился дед, закручивая самосад в жёлто-сизую газету «Правда», — инженеры…

— А инджинеры — это дяди, которые инжир делают?

— Нет, Машенька — они ракеты мастерят и в небо пускают.

— Здорово! Это как воздушные шарики?

— Ну, вроде того, только они из железа и на морковь похожи…

— Дедушка, а ты мне эти морковные ракеты покажешь!?

— А то… знамо дело покажу. Вот в Воскресенье поедем в город мёд да ягоды продавать заодно к дяде Коле и зайдем — он в секретной части сторожем работает — там и поглядишь эти ракеты.

— Ура!!! Воскресенье! — завизжала от радости Маша так пронзительно, что было успокоившись, я невольно вздрогнул всей затаившейся плотью, успев при этом испугаться, что тем самым могу ещё себя обнаружить.

— Ладно, внученька, пойдем-ка лучше к дому, что-то нынче одни поганки повылазили. И куда только нормальные грибы делись, ума не приложу — никогда такого не было…

Отчётливо помню, как у меня не произвольно и еде слышно вырвалось, когда я полностью осознал, что беда вновь меня, а значит и миссию — миновала:

— Сам ты, дед, поганка…

«Наверно это нервное», — резюмировал я, переведя дух.

Аккуратно, с величайшим напряжением мышц — вы, шеф, как никто, знаете, что атлетические упражнения — это моя ахиллесова пята — я вылез из пробуравленного «малюткой» отверстия и успел запечатлеть встроенным в глаз сканографом, удаляющихся дедушку с внучкой. Вычислив их дом на самом краю небольшой деревни под странным названием «Харлово», я моментально бросился ещё раз штудировать всю информацию о человечестве в целом и русских в частности, что успел собрать бортовой компьютер за неполные сутки полёта над планетой, включая культуру, языки, наречия и прочие важные мелочи. Впитав, как губка, в свой тренированный специальными программами мозг все достижения землян в максимально короткое время, не переводя дыхания и не тратя времени на подзарядку, тут же начал определяться с внешним видом. Задача, сами понимаете, всякий раз архиважная в особенности при первой личной встрече с аборигенами. Сколько трагических историй было, пока мы не научились аннигилироваться в физические формы визави стоящего на нижней по отношению к нам ступени развития?! Это просто ужас какой-то! Вспомните хотя бы великого контактёра Авосиуса, который, понадеявшись на свой потрясающий интеллект, и уникальные способности к диалогу со всем и вся, был буквально разорван на молекулы, представ пред Дродами в своём естественном, столь радикально отличным от их физиологическом виде.

Так что, мне собственно и деваться некуда было, как только принять облик средних лет, максимально неприметного, русского человека мужского пола в соответствии со скрупулезно проведённым анализом полученной информации и строго следуя инструкции ВВС, как бы она мне, как творческой личности не претила. Опять, блин, занесло… извините.

Вы представляете, как всякий раз тяжело принимать чужие формы, если учесть нашу шарообразную, почти идеально и идейно близкую к вселенной форму тела. Ну да чего теперь скулить — сам работу выбирал. Но, не мене сложно, оказалось, сочинить легенду: кто ты, откуда и прочее… На сколько я сумел на тот момент разобраться в отсканированных компьютером данных: русские в целом народ простой, доверчивый и в некоторой степени даже наивный: в сказки верят, в справедливость, в непременную победу добра над злом, тогда как почти все остальные племена землян в этом разочаровались что ли. Но в этом одновременно их сила и слабость. Поэтому, пришлось изрядно поломать мозг, прежде чем вечером этого же дня я предстал перед избой деда в облике инженера-конструктора из Москвы примерно 35-ти лет с характерной небритой внешностью. Не забывайте, что помимо миссии я был должен каким-то образом ещё и реанимировать аппарат, иначе как бы я вернулся на орбитальную станцию — рация то накрылась медным тазом при жёсткой посадке. А в соответствии с запасным планом спасения, место первого контакта с вами ровно через месяц в условном месте, до которого я ещё должен был как-то добраться. Но о ремонте «малютки», я тогда малодушно даже не помышлял, ибо понятия не имел с какого бока подкатится к решению этой неразрешимой, как мне тогда казалось, задачи. Однако, выход из интеллектуального тупика, как всегда, нашёлся сам собою…

Но, всё по порядку.

III

— Открыто… — услышал я уже до дрожи знакомый, хлипающий и свистящий низкий тембр утреннего дедушки после минутной паузы в ответ на моё неуверенное постукивание в дверь избы. «Не запирают» — отметил я про себя, смачно приложившись непривычным лбом в низкий проём, сделав первый шаг в небольшое крыльцо дома хозяина для первого контакта с землянами.

— Только пригнись маленько, — кашлянул дед, когда дубовый звон от моего неожиданного контакта с отесанным бревном немного рассеялся в барабанных перепонках.

— Спасибо, что… предупредили, — максимально вежливо поблагодарил я деда, почёсывая тут же вздувшуюся опухоль на лбу именуемую русскими шишкой.

— Значит… приложился? — уловил мой сдержанный сарказм и раздражение дедушка.

— Да, ерунда, до свадьбы заживёт, — хорохорился я, пытаясь тут же разрядить обстановку почёсывая неприятно торчащую на голове выпуклость.

— Не скажи, — нравоучительно захрипел дед, — в позапрошлом годе, Витька, сосед, так с похмелья приложился об этот косяк, что почитай неделю бюллетенил, а медичка наша, Валька, болтала: если бы чуть выше темечком задел, то мог бы и дураком стать…

— Повезло… — машинально ответил я.

— Кому? — искренне удивился дед.

— Витьке… — растерялся я неожиданному вопросу, «ну и мне, наверное» подумал про себя, не решившись сказать о предположении вслух.

— Да какой там… ему хоть кол на голове теши — всё бес толку: в том годе утоп, горемычный… не хватило, ну, и попёрся по весеннему льду в город.

— А чего, извиняюсь, ему не хватило-то? — спросил я, позже глубоко сожалея об этом, ибо лучше б я сего вопроса не задавал.

— А ты ж кто такой будешь: пришлый? — насторожился дедушка, со скрипом приподнимаясь с железной, пружинистой кровати в тёмном углу крыльца.

— Ваша, правда, уважаемый,…из центра я, командировочный… Фёдор Фомич Флудов, вот документы…

Дед, наконец, полностью вышел из тени и предо мной лицом к лицу предстал крепкий, коренастый седой старик с окладистой бородой и колкими изумрудными глазами лет примерно 80-ти или даже больше. Он неспешно взял мои бумаги и пристально вчитался в каждую букву, затем, тщательно осмотрев меня с ног до головы, хитро прищурившись, уже доверительным голосом рёк:

— А я уж было, грешным делом, подумал, что ты, мил человек, с другой планеты, коли до рыжих усов дожил, а не знаешь, что значит «не хватило», ну или на худой конец — иностранец какой.

— Да уж… это точно вы, дедушка подметили на счёт инопланетянина, смешно — попытался я неуклюже отшутится, чувствуя, как по спине побежали крупные капли пота. «Неужели расколол?! Но как?!» — внутренне я напрягался фразе деда, «быть этого не может — обыкновенный старик» — тут же пытался я себя успокаивать, находясь, таким образом, в растерянности и изо всех сил пытаясь не показывать своего волнения.

— Ладно… не тушуйся. Пошутил я. Ну, а зовут меня, Иваном Кузьмичом, фамилия — Харлов, егерь я местный, лет тридцать при должности, родился в этих местах, тут меня каждая собака и всякий хорёк в лицо знает. В общем, садись, Фёдор, гостем будешь, потолкуем чего и как.

— Спасибо, Иван Кузьмич, а то сутки на ногах, голова кругом идёт… вот и несу всякую ерунду, — поблагодарил я хозяина, и чуть расслабившись, присел к столу на ближайшую табуретку.

— Значит, инженер-конструктор… уважаю, — продолжил было разговор егерь… как, вдруг, под столом, кто-то хихикнул и с воплем — «инджинер!!!» вцепился в мою ногу. От неожиданности, я чуть не потерял над собой контроль и едва вновь не превратился в себя, то есть в сферу. «Вот это был бы провал», — успел я тогда подумать, «дед то, похоже, не из робкого десятка — мог бы, с горяча, меня чем-нибудь и окрестить или даже…», — впрочем, неимоверным усилием воли, проявив невероятную сдержанность, смог удержать плоть в рамках человеческого облика.

— Маша! — укоризненно забасил дед, — ну как тебе не стыдно, у нас гость, а ты на людей, как кошка дикая, бросаешься, а ну вылезай живо, не то в угол поставлю!

— Мяу! — раздалось тут же в из под стола: и в этом необыкновенно высоком и нежном звуке смешались искренние радость и сожаление, своенравный характер и беспредельная любовь к деду. А через мгновение передо мной предстало чудесное, маленькое существо с огромными, сияющими бирюзой глазами и алыми бантами, вплетённым в золотистые косички.

— Ну, егоза, наигралась?! А теперь извинись перед Федором Фомичём, он из-за тебя чуть с табуретки не упал, вон до сих пор, как поганка, бледный весь, — строго сказал дедушка Машеньке, еле заметно улыбнувшись ей при этом добрыми с хитринкой глазами.

— Простите, меня, дядя Федя, пожалуйста, — произнесла она таким ангельским голоском, наклонив головку и пряча глазки в огромных ресницах, что я снова растерялся и даже, кажется, зардел, но уже от чувства сострадания и искренней радости причастия к этому необыкновенно красивому, открытому и нежному существу.

— Да что ты, Машенька, не стоит… — чуть не всплакнул я в ответ на детскую непосредственность и чистоту, — вовсе ты меня не напугала, дедушка опять шутит, наверное…

— Нисколько, за свои проступки надо отвечать… иначе дай им волю — на голову сядут, — нравоучительно ответил Иван Кузьмич, — с детства к порядку не приучишь, потом по шапке получишь.

— Да? — надулась внучка, — а ты мне сам говорил — «озоруй, Маша, пока малая, потом настанет жизнь иная».

— Ишь ты! — удивился дед и немного горделиво подмигнул мне, — запомнила, колючка… наш характер, Харловский, ладно, уговорила — ничья. — А пока, будь добра, внученька, бабушку позови — небось на огороде она, скажи гость у нас — надо на стол накрыть.

— Ага! — обрадовалась Машенька и едва не вылетела с крыльца на крыльях счастливого детства искать не менее любимою ею бабушку.

— Ну, а пока, суть да дело, давай что ли, как водится, по маленькой, за знакомство: у меня свой на еловых шишках настоянный самогон — чисто огонь праведный, всё хвори бесовские на год вперёд выжигает, а пьётся что вода колодезная, живая. Одним словом — харловка, она и есть харловка, её чудесный рецепт мне отец передал, ну, а ему в свою очередь — мой дед и так далее, чуть ли не до Варягов сказывают, — не без гордости рассказывал Кузьмич, неспешно доставая початую литровую бутыль с мутно-белой жидкостью, солидно и таинственно покашливая.

— Это можно, — старался я максимально точно подстроится под своеобразный говор егеря, что бы случайно не насторожить его как ранее с проклятым «не хватило», придав лицу выражения типичного инженера, который в пятницу вечером с коллегами по работе, вот-вот начнёт отмечать день рождение, удачное выполнение плана и окончание трудовой недели.

Но то, что моему искусственно воплощённому в иную форму, организму предстояло вынести, я не мог предположить в самом кошмарном сне. Даже в адской атмосфере Зулы, когда невыносимые перегрузки, стужа и пекло, едва не превратили меня в пыль нейтринную, было намного «комфортнее» чем после этой легендарной харловки. Хочу особо подчеркнуть что, в данном случае я не рисковал жизнью, маневрируя кораблём на сверхсветовой скорости, когда, как всегда, неожиданно обрушивается несчётная армада астероидов, как давеча при пересечении границ Млечного Пути. А напротив: добровольно, по собственной воле и даже, как чуть позже, оказалось, не безудовольствия употребил внутрь собственной плоти, сей парадоксальный напиток, вызывающий столь противоречивые ощущения.

Образно это отдаленно похоже на чувство, которое вы испытываете после, вдруг, невесть откуда рухнувшей острой и нестерпимой боли, которая в свою очередь медленно, но неумолимо исчезает, после чего — наступает блаженный момент её полного исчезновения с одновременным приливом свежих сил, внутренней энергии и обострением умственной деятельности на непродолжительный период времени. И если уж совсем на чистоту, то не могу не отметить, что сам процесс разговора «за жизнь» под высоким градусом это нечто совершенно ни на что не похожее состояние во Вселенной. Во всяком случае, только на Земле, и только в России, я впервые прочувствовал это в полной мере на самом себе. А, если говорить по большому счёту, как бы мне физически не было тогда время от времени плохо, в особенности на следующее утро, я, нисколько не жалею об этом приобретённом опыте. И, в конечном счете, я даже благодарен судьбе, ибо откровение, искренность, открытость души с одновременными глубиной мысли и рассуждениями о смысле бытия Кузьмича с лихвой перекрывают вышеупомянутые относительные физиологические недостатки.

Я до сих пор под впечатлением той нашей с ним ночной беседы и морально испытал истинное удовлетворение от этого одновременно тяжёлого и лёгкого процесса общения. И даже начал склонятся к мысли о том, что проще вот таким образом поговорить по душам с представителем той или иной цивилизации, нежели тратить огромные ресурсы на исследования в соответствии с казёнными инструкциями, что бы с более или менее высокой достоверностью составить представление о нравственном и прочим состоянии общества. Вспомните, Командор, сколько мы потратили средств, сил и времени, когда исследовали Хмуров на Плебсе — это же уму непостижимо, а толку чуть — замкнулись в себе, как пескари, — простого, искреннего слово клещами не вытащишь. И при этом, собаки, ой… простите — вырвалось — еще и всю дорогу улыбались: мол, смотрите какие мы все якобы открытые, белые да пушистые, а сами по сути скряги поганые каких во Вселенной ещё поискать надо. Впрочем, всё по порядку, а то меня снова унесёт в бесконечных рассуждениях о смыслах, черт знает в какой конец света.

Егерь, тем временем, неспешно, по-хозяйски уверенно разлил по пузатым стопочкам самогон и достал из стеклянной банки несколько солёных пупырчатых огурцов.

— Ну, Фёдор Фомич, давай за знакомство, давненько я с городским инженером по душам не толковал, — и чинно, в один глоток опрокинув в себя харловку и тут же закусив, удовлетворённо и гулко крякнул, утирая рукавом, невольно прыснувшие из глаз слёзы. — Крепка зараза, — еле выдохнул он через минуту.

— За знакомство! — подхватил я тост и сделал то же что и хозяин. — Не буду повторяться о нахлынувших, как цунами на головастика, и фактически не переносимых нормальным живым организмом ощущениях описанных чуть выше. Дополню лишь в качестве ремарки, что когда минут через пять, наверное, мои клетки, чудным образом начали вновь воссоединятся в плоть, а нейроны мозга таки нашли друг друга, то первое, что я решил, вернее — уверовал для себя тогда: «Бог или Нечто по-иному называемое однозначно есть, было и будет».

— Ну, как, Федя, живой?! Это тебе не казённая водка, а чистый мёд, — как ребёнок, не скрывая чувств, улыбаясь, хвастался Кузьмич. — Не дрейфь, наука, сейчас отпустит, ещё спасибо скажешь, — уже как бывалый врач — реаниматолог резюмировал он, сворачивая из обрезка местной газеты «Тверские будни» козью ногу и набивая её душистым, но крайне едким самосадом.

— Вроде… — наконец, выдавил я из себя первый членораздельный звук, вынырнув, как мне тогда казалось, из самого дна преисподней, постепенно наполняясь удивительно мощной энергией возрождения к жизни.

— Вроде в огороде, а у меня всё строго, как в десантном взводе — вон уж и зарумянился, куришь аль нет: табачок знатный, нынче такого не сыщешь? — придя в благостное состояние, оживившись спросил егерь.

— Нет, спасибо, лет десять как бросил, — постарался, как можно убедительней соврать я, так как для себя твёрдо решил, что на сегодня экспериментов над собой хватит — вторую харловку мне не перенести.

— А вот я всё никак не сподоблюсь, но теперь уж поздно, не много уж небо коптить осталось… — задумчиво откашлялся дымом Кузьмич. — Ну, тогда рассказывай, Фёдор Фомич, каким тебя ветром в мою избу надуло.

— Да ракета наша экспериментальная где-то в ваших краях упала, а я инженер-конструктор, вот и послали нас, предварительно разбив предполагаемую область аварии на квадраты, её искать. Изделие уникальное, секретное, да и дорогое, там одних драгметаллов — на многие миллионы. Ну, а мне ваш участок достался. А поскольку вы егерь, и места эти как свои пять пальцев знаете, то собственно к вам в первую очередь и обратился за помощью.

— Эвано что… — заёрзал на табуретке старик, как гончая в преддверии утренней охоты, — ясное дело помогу. — Сейчас уж поздно, скоро смеркаться будет, а завтра, на зорьке поищем твоё изделие; ну, а ты тогда, Федя, у меня в горнице заночуешь — продолжал он, почти командным голосом, и видимо, уже составляя в голове примерный план действий.

— Спасибо, вам Иван Кузьмич, за понимание и гостеприимство: дело серьёзное, государственной важности, — добавил я официоза и строгости в наш диалог.

— Да брось ты выкать, чай не на собрании, зови меня просто — Кузьмич: и тебе сподручней и мне привычней, а на счёт ответственности — не сумлевайся, я как-никак — капитан запаса, боевой офицер. — И если на моём участке ваша ракета грохнулась, то обязательно отыщем: не иголка, в конце-то концов.

— Вот и отлично, — также взбодрился я, — а ты сам-то, Кузьмич, в последнее время ничего необычного не замечал? — Ну, не знаю: падение метеоритов, вспышек каких-то, разговоров на деревне, в общем, нечто странное в последнее время было?

— Да у нас, Федь, почитай каждую неделю что-то эдакое, непонятное приключается, мы уж и привыкли: чего только с неба не падает, слава Богу, всё в леса да в болота сыплется, а то ведь ненароком и пришибить может.

— Ну, а в последние день — два? — пытался я мысленно подвести Кузьмича к месту падения малютке, где он ранним утром с внучкой видел поваленный лес вокруг воронки, что бы завтра, не теряя времени, направится именно туда и придумать, как её выволочь на поверхность для, скорее всего, необходимого ремонта.

— Постой, постой… сегодня говоришь, а ведь точно!…у Ташнилова болота, на полянке… дырка появилась и гарью… — начал было описывать, по моей наводке, егерь место аварийной посадки «малютки», как дверь за спиной скрипнула, и уверенный высокий голос с безуспешной претензией на строгость оборвал его:

— Опять за своё!!! Не можешь уже без своей чёртовой харловки! Хоть бы людей постыдился! Пьяница…

Я невольно обернулся на звук и увидел, плотно стоящую в дверях полную женщину лет, наверное, семидесяти, с ведром полным свежих овощей: судя по всему, это была супруга Кузьмича.

— Ты бы, милая моя, прежде чем рот открывать сначала с гостем поздоровалась, — совсем что ли со своим огородом одичала! — сдержанно осадил жену Егерь.

— Вечер добрый… — нарочито подчёркнуто поздоровалась она со мной, впрочем, абсолютно беззлобно; на что я, в свою очередь, представился по полной программе для придания себе в её глазах большего веса и также пожелал здоровья, наитончайшим образом выразив радость новому знакомству и безусловное почтение.

— Вот смотри, леший старый, сразу видно культурного человека, а от тебя только и слышишь: «дура» да «корова», — слегка обиженно и гораздо тише попрекала хозяйка мужа, видимо, сообразив, что в тысячный раз выяснять отношения при столь высоком в её понимании госте не стоит.

— Ладно, Агрофена Петровна, не ворчи, лучше угощай Фёдора Фомича, а то уж смеркается, да и Машке спать пора, — ласково, но интонацией, которая не обсуждается, поставил точку в словесной дуэли Кузьмич, вернее — многоточие, уже совершенно не обращая внимания на привычные причитания супруги, с предвкушением не скрываемого удовольствия разливая харловку по стопкам.

— Без тебя знаю, ирод… — совсем уж тихо и скорее по инерции буркнула хозяйка, начиная накрывать на стол.

— Ну, что, инженер-конструктор, вторую — за здоровье — закон! — продолжил Егерь, прерванный разговор и, покрякивая от спорного наслаждения, ловко опрокинул в себя сто грамм убивающей почти все болезни на земле жидкости, правда, на сей раз, предварительно еле заметно перекрестившись.

И что мне было делать, Командор? Отказаться — значит мало того, что ещё раз вызвать подозрение Кузьмича, но и, возможно, испортить ему настроение, что с учётом характера Егеря не способствовало бы налаживанию полноценного контакта цивилизаций. Конспирация есть конспирация. Как у них говорят, назвался груздем — полезай в кузов. Вот я и вляпался по самое не могу, вторично махнув, зажмурившись стопку харловки. Но к моему величайшему удивлению всё прошло много лучше. Нет, конечно, я также как и в первый раз, едва не выпрыгнул из собственной, да ещё и переформатированной в человеческие контуры шкуры. Как и тогда, я минуты три фактически находился на грани жизни и смерти, отчаянно и безуспешно пытаясь руками загрести воздух. И, тем не менее, не смотря на все эти адовы муки, все прошло относительно «великолепно». Более того, вновь обретя самоё себя, я, неожиданно, ощутил такой прилив умственных и физических сил, что готов был контактировать с визави, хоть до-утра, будучи, как мне тогда казалось, на сто процентов уверенным, что ни разу не собьюсь и тем самым не выдам себя и свои намерения. «Возможно, сказывается ускоренная адаптация и акклиматизация моего организма, выработанные бесчисленными, изнуряющими тренировками на специализированных базах ВВС» — мелькнуло тогда в моей ещё относительно светлой голове: вы же шеф, как никто знаете, сколько было пролито пота и изведено нервов на стрессовых тренажёрах и психологических тестах.

Но, увы, я жестоко ошибался, самонадеянно, как сопливый первокурсник, уверовав, в свои, якобы, умопомрачительные способности, ибо не знал скрытого коварства харловки. И, только рассеянное внимание Кузьмича, вызванное возрастом и тем же, одновременно проклятым и великолепным влиянием самогоном едва не провалили пусть и спонтанно спланированную мной операцию по установлению контакта с землянами в чрезвычайных условиях экстренного падения «малютки» в верховьях Волги.

А тем временем, Аграфена Петровна, совершенно незаметно накрыла стол горячими блюдами и холодными закусками, отведав которые, я откровенно почти засоловел. Ах, Командор, если бы вы, знали, что такое, например, русские борщ, холодец и соленья один натуральный запах которых, заставляют желудочный сок и, простите, слюну, выделятся так же обильно и мощно, как энергия при взрыве сверх новой звезды. Все наши тюбики и таблетки с имитаторами, якобы полезными добавками и прочей химией — это ничто, и если хотите — издевательство над организмом, самообман, иллюзия в сравнении с обыкновенной земной едой. А ведь каких-то десять веков назад наши предки, делая первые шаги в космос, также как эти люди, ещё вкушали подобную настоящую пищу.

Конечно, как мудро ими же замечено: «не хлебом единым жив человек». Но, чёрт меня задери совсем, Мудриус. Когда мы создали ВВС, став такими внешне могучими, рациональными, «покорившими» почти половину видимой части вселенной и, как, извините, маньяки, жаждем подмять под себя вторую её половину, то за этой бесконечной гонкой по освоению пространств мы неумолимо лишаем себя маленьких радостей, без которых наши жизнь стала какой-то механической, штампованной, серой. Мы сделались некими биологическими роботами. Иногда, мне кажется, что чем выше мы поднимаемся по ступеням научного прогресса, то всё более теряем связь с первородными корнями, которые щедро и безвозмездно питали нас самобытностью, традициями, культурой, что, в конечном счете, и предавало нам импульс развития и созидания на всём пути нашей цивилизации. Но, всё более отдаляясь от наших истоков, подменяя их искусственными, пусть даже и положительными ценностями, однажды, мы, точнее уже наши потомки, видимо, переродятся в нечто иное, возможно ещё более развитое качество. Но это будем уже не мы… Хорошо это или плохо — вопрос, определённо бессмысленный, ибо глупо и наивно полагать о том, что, двигаясь вверх или вниз, мы так или иначе не отвергаем предыдущий свой путь или хотя ба его часть. Такова, увы, плата за осознанный выбор положительной, а быть может — условно положительной, в нашем случае стези развития. Обретая новое, мы неизбежно и, увы, навсегда теряем старое и, возможно, более дорогое и близкое нам, нежели все сомнительные блага мира и знания о нём. Извините, шеф, опять меня понесло чёрти куда — проклятые сомнения не дают покоя ни уму, ни сердцу…

Ну, так вот… обретя благостные состояния души и тела, меня и Кузьмича, одновременно, наконец, потянуло на тот самый, настоящий разговор за жизнь.

IV

Должен, сразу оговорится, что пересказ нашего последующего диалога изобилует некоторой корявостью и непоследовательностью, чему есть объективные причины в виде влияния алкоголя: провалы памяти, которые становилась чаще по мере углубления беседы, но впоследствии были частично восполнены, диктофонной записью, которую я предусмотрительно успел тайно включить на мочке уха до потери сознания.

Начали мы, как водится в России, разговором о погоде и футболе. В первом случае, особо не споря, после очевидных тезисов сошлись на том, что климат в целом нестабильный и то, что будет завтра — никому не известно. Во втором, несмотря на то, что как выяснилось, мы не были даже любителями этой популярной среди землян игры: Кузьмич последний раз был на стадионе лет двадцать назад, да и то по случаю в связи со слётом егерей в Твери, где в честь юбилейного съезда безлико гоняли мяч местные «Зверолов» и «Тральщик», ну, а я — по определению ноль, ибо вовсе залётный: также не пришли к единому мнению. И, тем не менее, мы дружно и основательно перемыли косточки сборной России: каким-то Аршавину, Березуцким и Хидингу. Затем плавно и незаметно для меня перешли к семье и детям, где я, что бы случайно не запутаться в родственных связях и тем самым не насторожить Егеря, ляпнул, что, мол, ещё холостой, чем собственно вызвал трёхминутную, нравоучительную речь, закончившуюся тостом:

— А теперь, Федь, давай… что б тебе, Господь, жену красавицу, да хозяйку добрую послал, ну и детишек побольше: сам знаешь, за детей не выпить — грех… — это святое! И не затягивай с этим… пока молодой…

Мне, реально не женатому, бездетному, по сути, совершенно одинокому пришельцу, даже если бы я отбросил конспирацию и стал вновь самим собой — и возразить-то не чего было простым, очевидным и от того железобетонно убедительным тезисам авторитетного и умудрённого богатым жизненным опытом егеря. Более того, к тому времени, под умиротворяющим влиянием великолепных харловки и снеди, я уже внутренне не сопротивлялся никаким тостам и даже как будто сам живо потянулся к стопке и осушил оную раньше Кузьмича. При этом процесс восстановления организма сократился уже до одной минуты, что меня, безусловно, успокоило и даже взбодрило: я наивно полагал, что процесс адаптации к новым условиям бытия набирает живительную силу. О, как я жестоко ошибался…

— Вот скажи мне, Федь: чего в эту Москву все, как мухи на говно, слетаются…? — продолжал, меняя темы как генератор случайных чисел, витиеватый разговор егерь. — Вон и Надька моя, дочурка непутевая — уж лет семь как туда подалась счастья искать, а я ей каждый месяц с пенсии отсылаю? Спрашивается: и на кой было икру метать…? Одна нам старикам радость — хоть внучку нагуляла и сюда на лето привозит.

— Ну, так там жизнь дорогая… на то она и столица, — многозначительно заключил я, — и для убедительности добавил, — зато и возможностей больше чем на п… периферии. — Возьми хоть меня для примера. Окончил я среднюю школу в этом… как его… Мценске… вот память-то. Причём так себе учился — ничего выдающегося — с тройку на чётвёрку, лишь два предмета по душе были — физика и литература. Затем, как полагается, отслужил три года в галак… тьфу ты чёрт — в тихоокеанском флоте. Возвращаюсь домой — молодой, здоровый, — амбиций — пруд пруди. Ну, погулял, чуток, огляделся. На какое ж, думаю, поприще свои стопы направить… городок-то у нас маленький, в ф… фотонный телескоп не сразу разглядишь, одна войлочная фабрика и огороды: валенки валяем, овощи — поедаем. А до ближайшего райцентра, как до луны, да и там — три завода, два — банкроты, один институт коммунального хозяйства — вот и ищи, как хочешь, счастья. Эк, Кузьмич, меня, воспоминания т..торкнули — аж в рифму бросило. Давай, может по..- не осмелился я, продолжить фразу, не мало удивившись, тем не менее, своей, как мне тогда показалось естественности поведения и правдивости сочиняемой на ходу легенде собственной биографии, которая, как вы, шеф, надеюсь, заметили весьма схожа с реальной, если отбросить условности.

— Не вопрос, Федя, — сочувственно отреагировал Егерь, моментально разлив по стопкам харловку с горочкой.

Многозначительно выпили. С минуту выразительно помолчали. Удивительно, но в этот раз мой организм фактически никак болезненно не отреагировал на влитое в него произведение народного и, если хотите, кулинарного искусства, а напротив — испытал всё более уверенный подъём физических сил и лишь слегка заплетающийся язык начинал немного мешать диалогу. Впрочем, если бы мы по этой причине потеряли бы дар речи, то легко объяснились бы жестами или как-нибудь иначе — до такой степени с каждой рюмкой мы становились ближе и понятней друг другу.

— Ну, в общем, решив для себя, что мне нечего терять кроме… как это у вас… говорят, то есть, блин, у нас… «собственных цепей» — двинул в центр Всел… да что ж сегодня такое… — в Москву я имел ввиду. В Литературном институте, куда меня потянуло в первую очередь, наглухо задвинули, говоря что, мол, нет ни способностей, ни тем более — таланта, бегло прочитав всего пару строк из моей поэмы «Бытие и Бесконечность». Ладно, думаю, Латунские, мать вашу так — ещё пересечемся — жизнь штука извилистая — поглядим, кто есть ху. Здорово они, г..гады, тогда ранили моё самолюбие, едва не смертельно. Одним словом, хлопнул я им дверью на прощание так, что выпроваживали меня с милицией. Такая у меня, Кузьмич, понимаешь, злость на весь мир и на себя обуяла, что хоть камни грызи. Мол, что ж это я совсем круглый дурак — быть того не может: вон их сколько кругом шастает — хоть штабелями складывай и ничего мир не сошёл пока с ума. И двинул я наперекор всем поганым ветрам судьбы в физико-технологический университет, сдал на одном дыхании с отличием экзамены, до сих пор удивляюсь как; и поступил на факультет р… ракетостроения и н… навигации.

— Молодца, Фёдор! — с характером значится, — уважаю, — одобрительно откашлялся Кузьмич, огромными затяжками вновь раскуривая въедливый, как нашатырь, самосад.

— Да какой там… характер, повезло, наверное, да и справедливости ради нужно отметить, что в группу был недобор — в перестройку, сам знаешь, профессия инженера стала не престижной, и в неё шли только одержимые идеей, мечтой, люди творческие коих и в лучшие времена было не много.

— Не скажи, б… брат, везёт тому, кто везёт, — как всегда мудро и лаконично резюмировал Кузьмич.

— Это да… И всё же, как говорится, нет худа без добра: я реально втянулся и по настоящему загорелся темой и вот уже лет двадцать занимаюсь ракетами, космосом и в итоге благодарен судьбе, которая меня вывела, что называется, в люди, предварительно приложив окаянным лбом о вразумительные стены провидения дабы не слишком задавался. Ну, в общем, так или иначе, но, именно в М… Москве я реализовал свой шанс. Хотя, конечно, кто его знает, что было бы останься я в районном центре… валенки валять, глядишь, если бы не спился, то и писателем бы каким-нибудь сносным заделался…

— Так то оно так… столица, всё такое… Да только, Федь, от судьбы не уйдёшь — будь ты в Москве или на Колыме. Вон дочурка моя, не путёвая, Надька–то, как подалось туда, так и мается всю дорогу. Уже два раза угораздило развестись, снимает крохотную комнатку на окраине, работы постоянной нет. То продавщица, то почтальонша, то уборщица, прости Господи… А ведь с медалью школу и текстильный техникум закончила, что блин… за с..сучье время такое настало… а, Федь? — взгляд Кузьмича потускнел и рассеялся в нескрываемой печали, а рука машинально потянулась к бутылке.

— Перемены, они, они Кузьмич, с..собаки такие — кусаются, — попытался я хоть как-то утешить старика. — Вон к..китайцы так прямо и говорят, мол, не дай вам… нам значится Бог жить в эпоху перемен…

— А когда жить-то раскудрить их так и эдак: то войны, то революции, то перестройки — только кое-как приладишься — б..бац опять беда на народ сваливается, вернее, сваливают — ну, что ты будешь делать. Всё терпим и терпим… сколько ж, Федь, можно: терпелка-то не бесконечная, а лопнет — снова бардак лет на двадцать… парадокс… Давай что ли… по м… маленькой… что б им, иродам верхним, в аду гореть не перегореть…

— Давай! — твёрдо подхватил я протестный настрой Кузьмича, решительно опрокинув очередную стопку.

Удивительно, но до сих пор отчётливо помню, блистательную и рекордную по времени, пусть и локальную — а кто ж тогда знал… победу своего организма над очередной атакой всё исцеляющего зелья.

— Я, Федь, на этом с… свете ничего уже не боюсь, а вот в последние годы тревожусь что ли… Ладно я, калач тёртый, где только за почти девяносто лет не бывал, одних войн пять штук на брюхе отползал, — наше поколение вообще ничем уже не прошибёшь, да и небо коптить немного осталось… А вот что с д… дочкой, а особливо с внучкой будет… и вообще со страной — сердце загодя болит, как думать об этом начинаешь…

— С… согласен….п… полная жжж …не определённость… то есть — с трудом вставил я фразу не найдясь сразу ответить что-либо более внятное и весомое соответствующее остроте поднятого егерем вопроса.

Возмущённо минут пять помолчали. Кузьмич снова закурил. Я же, привыкнув к ядрёному самосаду, едва в чувствах не сорвался и чуть не составил ему компанию. Тем временем в окошко начала бесцеремонно заглядывать, как мне тогда показалась, нагловатая Луна, словно прожектор, пронзая крыльцо и тем самым бессовестно вмешиваясь в наш тяжёлый разговор о не простых насущных проблемах.

— Ладно, Федя, не бери в голову: Бог не выдаст — с… свинья не съест, авось, всё и обойдётся — это я так… по-стариковски… причитаю… — оборвал разом, повисшую незримой нитью гнетущую паузу хозяин, резко встряхнув седой головой. — Сколько уж Россию хоронили, уж прах её могильщиков сгнил давно, а она Матушка… всё себе живёт нам на радость — несмотря ни на что! Еще повоюем, не дай Господь, в случае чего — чай не в первой! Давай за землицу, кормилицу нашу, Фёдор Фомич! Сей тост, сам знаешь, — Святой на Руси во все времена и во всех смыслах, какие б кощеи на её красоту и богатства неописуемые не зарились!

— Д… давай!!! — абсолютно осознанно поддержал я искренний порыв облагороженного Верой, Надеждой и Любовью к Родине Ивана Кузьмича Харлова, который, как оказалось позже — являлся Гвардейцем и действующим полным кавалером Ордена Воинской Славы своей, а теперь по воле рока… почти моей страны. Мы синхронно «съели» очередные ёмкости харловки внешне даже не поморщившись, показывая друг другу солидарность в поднятом вопросе и одновременно кукиш с кулаком невидимой, но как бы присутствующей вокруг нас заочно любой злой силе — мол, нас так просто без хрена не сожрёшь.

Как вы, уважаемый, Мудриус, понимаете — вашему покорному слуге, т.е. простите, — подчинённому дабы не ударить лицом в грязь перед благородной готовностью Кузьмича в очередной раз пожертвовать собой ради чистого и светлого будущего детей и планеты в целом — пришлось бросить на амбразуру последние остатки сил. После чего я, собственно, реально загустев, начал потихонечку, но определённо «плыть» всячески сопротивляясь неумолимому процессу опьянения. В конце концов, — успел я себя поймать на почти забытом патриотическом чувстве, — вся наша нынешняя, кажущаяся незыблемыми прогрессивность и цивилизованность, были также достигнуты не без малой толики подвига пращуров, осознанно пожертвовавшие собой в кровавую эпоху слома мракобесия первых Водолеев.

— Вот ты, Федь, учёный… скажи, неужели и в космосе всё так же? Ну, там марсиане всякие или ещё кто? Мы что ж на Земле одни такие, не путёвые, в этой …как её… В… Вселенной? — отчаянно пытаясь сфокусировать рассеянный взгляд на нарочито яркую Луну, как то философски холодно спросил уже изрядно хмельной хозяин.

— Да к… как тебе сказать, К..Кузьмич… — лихорадочно и в итоге безуспешно пытался я выстроить витиеватый ответ, застигнутый врасплох, казалось простым для меня вопросом. — В… вообще, по теории в… вероятности, но с… строго между нами… вы…, то есть… мы, хотел я сказать, прям беда какая — целый день п… путаюсь… земляне — не одиноки… но …это государственная т… тайна, тебе только как другу говорю…

— Ишь ты… — значит, существуют всё-таки чертяки эдакие, — неожиданно для меня спокойно отреагировал Кузьмич, на, казалось бы, сенсационное откровение из уст учёного в его глазах человека. — А я ведь, Федь, особо и не сомневался… как мол так: бывало прикидывал умишком — эвано звездищ скока Господь наворотил — ужас просто, пропасть сущая, ни в жизнь не счесть… и что б где-нибудь… не было каких-нибудь гуманойдиков завалящих… круглых или ещё какой иной, ч… чудной формы… — быть того не может. Ну, а далёко… они… от нас?

— Эх… дружище… — с нестерпимой тяжестью в душе от того, что не могу раскрыться перед этим чудесным и искреннем человеком, выдохнул я, — ты даже п… представить себе не м… можешь как они близко… — и рука моя впервые сама потянулась разливать харловку.

Выпили. Кое-как закусили. Помолчали, пытаясь каждый по-своему взбодрить неумолимо угасающий мозг. Кузьмич, традиционно закурил, с трудом раскочегарив козью ногу с третьего или четвёртого раза, сопровождая процесс, всё более тихим и затухающим кашлем. Я же отчего то, вдруг, начал лепить из мякиша хлеба… свой автопортрет, вернее объёмную копию, ну что-то типа скульптуры: в итоге получилось нечто среднее между яйцом и колобком. Но недосказанность поднятого вопроса инопланетной жизни давила, как никогда за сегодняшний вечер, не смотря на то, что, откровенно говоря, мы уже с трудом понимали, о чём вообще идёт речь, а языки наши, как связующее средство общения еле ворочались и грозили с минуту на минуту объявить полное не повиновение.

— Вот ты с… спрашивал… л… легко ли …нам… вам… нам, а чёрт… живётся там — с трудом я кивнул на Луну, как некий символ отличной от Земли части Вселенной населённой разумными существами. — С… скажу п… просто — если б… брать по бо… большому с… счёту — хрен редьки не слаще… вон возьми хоть опять меня:…з… знашь… сколько у меня парсеко–лет налёта… и ш..что? — всё в лл… лейтенантах ошиваюсь… а всякие б… бездари… но в бытовом плане… всё ж…п..получше чем… у вас… нас… да..что б… меня… дайка — затянусь… что ли… а то совсем м… мозги скисли…

— З… значится и там… почти также… как т..тут… — мрачно подытожил, Кузьмич, передовая мне уже ставший ароматный окурок… — нда… может не надо, Федя, ты жжж …вроде, б… бросил… ну её к дьяволу… эту привычку.

— Не… Кузьмич, из п… принципа, надо, д… дорогой… — повело меня в конец.

Последнее, Командор, что я туманно помню без диктофона, после того как в первый и, надеюсь, в последний раз в этой жизни затянулся самосадом, реально почувствовав как вместе с лёгкими выкашливаю из собственноручно бичуемой плоти сознание и клятву данную ВВС, было нижеследующее, как минимум служебное преступление:

— А…я, вв..Кузь… з…ь..мич, ин… но..планетянин…, п… прости… ш..что… — прокашливался я всеми возможными щелями измученного организма так что уже почти и не слышал самого себя…

— Б… быв… ааа… ет… — зевая и ничуть не смутившись, ответил засыпающий на глазах Егерь и, видимо, привычно, укладывая, тяжёлую голову на собственную бороду как на подушку. — М… меня пон..ааа… чалу этот са.. моо..ссад тожжж….

Теперь — то, неделю спустя, шеф, я наверняка знаю, что Кузьмич, не расслышал моих признательных слов кто я и откуда, но вы, тем не менее, вправе наказать меня по всей строгости закона за проявленную минутную слабость. Но тогда, когда моё подорванное алкоголем и единственной убийственной затяжкой самосада сознание уже падало в пропасть временного не бытия, я инстинктивно проклинал свой болтливый язык и уповал на чудо, что сильно выпивший егерь даже если и услышал моё не членораздельное признание, то, скорее всего, — ничего не поймёт. Таким образом, по собственной глупости я сам себя подвесил в состояние нервной не определенности вплоть до удачного завершения командировки, когда невероятными усилиями отремонтированная «малютка» не пристыковалась к нашему звездолёту.

V

Воистину правы философы, когда отождествляют каждый новый рассвет, весну с возрождением жизни, ибо на смену мрака и безвременья смерти рано, или поздно, но обязательно является чудо Воскрешения всего живого. Применительно же ко мне данная аллегория реализовалась в том, что когда за полночь после разговора за жизнь с Кузьмичом, был постыдно низвергнут во тьму тараканью, то уже с восходом Солнца того же дня был чудесным образом реанимирован к новой жизни. Егерь, как бывалый знахарь, фактически насильно влил в мою пылающую плоть рюмку харловки и не менее литра огуречного рассола, после чего я в пять минут буквально ожил и встал на ноги. Не буду утомлять вас описанием состояние утреннего похмелья предшествующее вышеупомянутому «возрождению». Ибо, во-первых, самоё воспоминание об этом у меня даже сейчас вызывает тошноту и рвоту, а во-вторых — это и описать-то по моему скромному разумению не представляется возможным в связи с подавляющим преобладанием мрачных и негативных красок, неподвластных моему хоть и тонкому, но весьма ранимому перу.

— Ну, как самочувствие… инопланетянин? — с хитрецой, но по-доброму, подмигнул Кузьмич, разворачивая передо мной карту Харловки с окрестностями, — латиняне говорят, мол, подобное лечи подобным, а по-нашему — клин клином вышибают.

— Да… вроде полегчало, — глупо я улыбнулся, чувствуя, что краснею, словно девица на выданье, с ужасом вспоминая обрывки моего финального откровения, но интуитивно надеясь, что Кузьмич, всё-таки по обыкновению шутит, а не раскусил меня, учитывая его жизненный, и в том числе богатый военный опыт, как пассатижи гнилой орех.

— То-то… со мной, Федя, не пропадёшь, ну давай, прикинем план поиска твоей «малютки», — как ни в чём не бывало, деловито раскладывая на столе карту, кашлянул егерь, — Гм… это ж надо так казённую ракету обозвать… чудно… ей Богу.

«Тысяча бесконечных чертей!» — возмутился я тогда про себя, — «неужели и про „малютку“ проболтался, что, блин, за гадский язык — вырвать мало…, но с другой стороны», — как всегда цеплялся я за любую ниточку надежды — «быть того не может — хоть лопни: ни грамма не помню что б даже заикнулся вчера об этом». Вся внутренняя, с невыносимым трудом скрываемая от Кузьмича борьба, вновь сопровождалась обильным выделением пота подспудного страха перед нарастающей возможностью быть так глупо и постыдно разоблачённым.

— Вот уж и хмель из тебя выходить начал, так что не дрейфь, конструктор, — у меня всё по плану, через пол часика по лесу как заяц бегать будешь.

— Даже не сомневаюсь! — попытался я ответить максимально бодро, скрывая от Кузьмича внутренние терзания при этом, действительно чувствуя, как в организме неумолимо капитулирует похмелье.

— Вот и ладно: хорошему человеку харловка зла не причинит — веками проверено, — с нескрываемой гордостью, философски рёк егерь и вновь хитро, но по доброму, подмигнул мне. — Ну, а теперь за дело, Фёдор Фомич: я, пока ты тут спал, охал да ахал, прикинул маршрут поиска ракеты. Сначала, значится, пойдём на Ташнилово болото, где я давеча свежую дырку видел, а дальше по секторам по ходу Солнца, думаю, что максимум за месяц всю мою вотчину обследуем — сам понимаешь сто квадратных вёрст это по территории как Люксембург какой — не меньше.

— Что ж, план толковый, сразу видно военного человека. Ну, тогда двинулись на болото — время не ждёт! — продолжал я всячески хорохорится, с ужасом представляя, чего же ещё смог разболтать в похмельном угаре Кузьмичу, «охая» да «ахая» ночью, будучи к тому же напрочь обезоруженным беспросветным Морфеем.

Наскоро попив чайку и, снарядившись соответственно поставленной задаче, мы отправились к Ташнилову болоту; было что-то около 6 утра по местному времени. Нежные лучи Солнца не привычно радужно переливались в еле заметной паутинке тумана, божественным хрусталём разливались трели каких-то не видимых для меня птичек, а свежесть воздуха была настолько явственна, что мои лёгкие, мгновенно очистившись от остатков вчерашних испытаний, как воздушные шары, наполнились упругой невесомостью, и едва не понесли меня над тропинкой.

О, Святая Бесконечность, какая же, дорогой Мудриус, красотища неописуемая, окружала меня. Накануне мне было, сами понимаете, недосуг любоваться местной природой. Но сегодня кое-как направив дела в нужное русло, оглядевшись, я был реально восхищён окружающим меня миром. Честно признаюсь, что при всём уважении к удивительным горам вашей Леи и даже невообразимой мощи океана моей родной Аквы — оные с красотами Земли русской в верховьях Волги рядом не стояли. Да чего там: помните нашу удивительную командировку на Флору в так называемый заповедник ВВС, где собраны лучшие образцы растений Вселенной и интегрированы в местный и без того колоритный ландшафт. Так вот даже это отчасти рукотворное чудо заметно уступает местным красотам. К слову сказать, шеф, я почти уверен, что влияние природы на характер, образ мыслей, поведение, душу, что в конечном итоге формирует мировоззрение любого разумного существа также существенно как и воздействия социума, в котором он существует. И чем природа, окружающая его с рождения более разнообразна и чудесна, тем более индивид предрасположен для духовного и интеллектуального развития, при прочих равных условиях, разумеется.

— Что, Федь, рот открыл, — красиво? — по хозяйски, словно рачительный садовник, спросил Кузьмич, с восхищением оглядывая пробуждающийся малахитовый лес, бирюзовую Волгу и золотистое как купала церквей небо.

— Не то слово, Кузьмич, аж голова закружилась.

— То-то, — это тебе не в каменном городском мешке пыль глотать, тут у нас всё живое, настоящее, Господь, похоже, лично постарался — даже ангелам своим не доверил. От того-то, у нас Русских и душа нараспашку от эдакой красоты и широты — вновь насторожил меня, Кузьмич, своей прозорливостью, как будто прочитал ход моих мыслей.

— А то! — продолжал я как мальчишка, искренне восхищаться волшебной природой богатого во всех смыслах края.

А между тем за душевным и интересным разговором о невиданных красотах, о возможных причинах их появлении тут и их влиянии на характер человека минуло часа полтора, и мы вплотную приблизились к болоту. Должен отметить, что даже в этом весьма угрюмом месте, я отметил своеобразную уединённую, таинственную прелесть восприятия.

— Кажись, здесь где-то… — откашлялся Кузьмич, — вон и осины кругом повалены, как от взрыва: значит, в эпицентре давешняя дырка от ракеты должна быть.

И уже минут через пять мы уже стояли, склонившись над отверстием в безуспешной попытке высветить фонариком корпус моей «малютки».

— Не видать ни чёрта… — сокрушался Кузьмич, — а по размеру то дыра похожа?

— На глаз, аккурат по диаметру — надо лезть, — максимально серьёзно ответил я, обвязываясь верёвкой и готовясь к спуску. — Ну, с Богом что ли…

— Давай, Федор Фомич, что не так крикни али дёрни за бечеву — я тебя вмиг выдерну, силушка ещё не перевелась, сдюжу, не переживай зря.

— Добро, Иван Кузьмич, — по-военному увесисто ответил я и, как нечто среднее между альпинистом и трубочистом, начал спускаться к своей драгоценной малютке.

— Ну что?! Нашёл? — переживая, каждую минуту, как на охоте, азартно кричал Кузьмич.

— Да, не видать что-то, — отвечал я, для убедительности выдерживая паузу согласно гениальному учению Станиславского, сидя на крышке люка аппарата и прикидывая каким же невообразимым образом его можно выволочить наверх, ибо даже, положим, зацепиться тросом было почти не за что.

По перекликавшись таким Макаром минут десять, собравшись с духом и призвав на помощь вдохновение, я, наконец, убедительно сказал правду:

— Есть! Нашлась родимая!

Верите ли, Мудриус, мне до сих пор очень стыдно… Вы, как никто, знаете, как я болезненно переношу сознательное искажение действительности, и как это порой отрицательно сказывается на собственной карьере, хотя последнее меня по большому счёту мало волнует. Нет, я, конечно, всё понимаю: долг, служба, присяга. Но, иногда, пусть и крайне редко, когда встречаешь гуманоидов подобных Кузьмичу, с открытой душой, чистым сердцем и ясным разумом всякий раз всё более склоняешься к очевидной мысли, что им можно и должно довериться, положившись на их понимание, совесть и честь. Ведь в любом обществе, какого бы уровня развития оно не достигло всегда найдётся некий процент, как откровенных негодяев, так и напротив — крайне порядочных индивидуумов. И мы, отгородившись от низших цивилизацией строгими законами и инструкциями, ради безопасности, а по сути — конформизма считаем себя высшей?! Неужели для такого рода гуманоидов, как Кузьмич, мы не можем пойти на разумное исключение при контактах? Опять-таки, повторюсь: сколько бы мы сэкономили времени ресурсов и нервов при чрезвычайных ситуациях как, например, в моём случае. Я уж умалчиваю о нашей пресловутой гуманности коей мы так любим кичится по поводу и без… теша тем самым собственное самомнение… Эх… и куда катимся… эдак можно и само выродится. Налейте, пожалуйста, ещё рюмочку, Командор, вашей замечательной леивки, а то что-то у меня… от этой прискорбной мысли комок к горлу подкатил…. Спасибо, вы настоящий друг.

— Ну, полдела сделано! — бодро я отрапортовал егерю, выбравшись из воронки, — осталось как-нибудь вытащить аппарат и дело можно сказать в шляпе.

— Ерунда, Федь, вытащим… на фронте и не такое на руках таскали: один раз взводом танк из болота выволокли, так что упрёмся как следует — сама, как блоха из бани, выскочит.

— Не всё так просто, Кузьмич: глубина метров семь, диаметр — полтора, вес — пару тонн, — со всей серьёзностью охладил я бравурную уверенность старика, ибо со всей очевидностью осознал, что без помощи третьих лиц нам малютку не вытащить, а это, как вы понимаете шеф, дополнительные риски межцивилизационного контакта.

— Ну и что! — напирал дед, — окапаем воронку, да и выкатим как-нибудь, она у тебя какой формы?

— Круглая, как бильярдный шар.

— Вот! Значит, и катить сподручней будет, — не унимался Кузьмич, — правда вдвоем всё равно не управимся: я хоть ещё при силе, да и ты, гляжу, парень жилистый, а без помощи не обойтись — сам сказал две тонны — это если мешками мерить и то 40 штук выходит.

— Иван Кузьмич, а у тебя надёжные люди в деревне есть, сам понимаешь — дело секретное, государственное, — как можно серьёзнее спросил я.

— Как не быть — мужички найдутся… Мы, Фёдор Фомич, не из последних: в том годе, к примеру, учения рядом проводили — так прям смех и грех: у них два генерала заблудились, так мы всей деревней вышли и за сутки нашли горемычных — перебрали малость… бывает. Зато потом они нам в благодарность солдатиков подрядили и теперь скотный двор как новый, ну и само собой — проставились на всю деревню — хорошие мужики оказались — весёлые, совестливые…

— Вот и отлично…

— Слушай, Федь, — обрадовался снизошедшей на него простой и очевидной мысли егерь, — а что б тебе своим не позвонить — начальство, поди, в раз на помощь людей бы отрядило, а?

— Да пронимаешь, Кузьмич, тут ещё вон какое дело… строго между нами…

— Могила, Федь…

— Я главный инженер-конструктор «малютки», ну и сам понимаешь, в том, что она грохнулась не там где надо и моя вина, в том числе, наверное, есть. Хотя, клянусь, все расчёты по сто раз лично проверил. У нас ведь, сам знаешь как: бракованную деталь поставят, или соберут чего не так — и ладно, авось прокатит, а что случись — конструктор виноват, крайнего ведь всегда найдут. Начальство же всегда право, ему по статусу ошибаться не положено. Пишешь им, пишешь докладные мол, проверьте то, замените это — толку чуть… хоть кол им на голове теши… без приказа сверху задницы от кресла не оторвут… а ты крутись как белка в колесе… бюрократы мать их так…

— Да уж… эдакого дерма у нас скопилось — за век не разгрести, — нахмурился егерь.

— Ну, и если я её первым найду, да ещё и лично починю, то может и не уволят… Да и если бы уволили — не беда — голова с руками есть — не пропаду, главное, — проект жалко, модель перспективная, по секрету скажу — на земле она в единственном экземпляре… ну и если работы из-за аварии начальство зарубит, то всё — хана программе, а ей равных в мире нет — это я тебе как специалист говорю. А если ракету поставим в серию, то вообще проблем с обороной страны не будет лет триста минимум, не говоря уже о полётах в дальний космос… Так что тебе решать, уважаемый, Иван Кузьмич, — как скажешь так и будет, мне одному всё одно не справится…

— Ясно, Фёдор Фомич, раз такое дело — поможем! Не сомневайся… или мы не русские — достанем твою ракету — ни одна собака знать не будет. И в ремонте, если надобно, поможем — знаешь у нас какой кузнец — второй Кулибин не меньше: так что пускай себе летает во славу и для безопасности Родины.

— Спасибо, Кузьмич, иного ответа… друг… и не ждал, — едва сдерживал я наворачивающиеся слёзы умиления и благодарности за оказанное доверие со стороны честного, благородного и мудрого человека.

— Да ладно… чего уж там… — засмущался егерь, видимо, почувствовав мои волнения, — давай лучше, Федь, ветками дыру прикроем да и пойдем в деревню народ собирать.

VI

Всю дорогу из леса мы обсуждали, каким образом лучше выкопать «малютку». Прикидывали, что делать, если она потребует серьёзного ремонта: ибо, во-первых: надо было сначала как-то вывезти её из леса, а во-вторых — куда? Егерь настаивал, что лучше сразу в кузницу доставить, что б местному умельцу Петру, в случае чего, было сподручней мне помогать, я же пока воздерживался — и в свою очередь предлагал временно спрятать ракету в сарае Кузьмича. Публично я мотивировал это тем, что лишняя осторожность не помешает, хотя был уверен, что раз старик назвал кузнеца надёжным человеком, то так оно и есть. И, тем не менее, я всячески делал вид, что предприятие настолько секретное и важное, что малейшая утечка информации может повредить общему делу — ведь в кузницу постоянно приходят люди, а это лишние глаза и уши.

Но, реально меня тогда тревожили еще два обстоятельства из неведомого будущего: что делать, если, вдруг, потребуется материал, которого физически нет, не только у Пети-кузнеца или в ближайшей округе, но и вообще на планете Земля: в конце концов — моя цивилизация как минимум на три ступени по шкале ВВС выше тутошней; и то, что, не понаслышке зная о природной любопытности гуманоидов со складом ума типа Кулибина, опасался за целостность «малютки» в моё отсутствие. Помните, Командор, когда, в экспедиции на Сион в погоне за неуловимыми и коварными Кварками мы, точнее, извиняюсь, вы, в порыве отчаянной злобы сорвали фотонный акселератор и доверили его ремонт местному, блин, гениальному «мастеру» после чего целый месяц прозябали там от бездеятельной скуки, дожидаясь настоящей помощи из центра.

Посему, прежде чем согласится с очевидно более разумным предложением Кузьмича, вначале я должен был, во избежание казусов лично познакомится с местным кудесником и кузнецом Петром Петровичем Ломакиным, дабы понять, кто он и что из себя представляет. И признаюсь откровенно: по итогам знакомства я был буквально ошарашен проницательному уму, природной смекалке и золотым рукам с виду простого деревенского умельца, место которому и ему подобных в ведущих академиях или исследовательских институтах страны, а не в глухих, забытых властью России регионах. Впрочем, всё по порядку.

Так вот часа через два, Кузьмич, одному ему известными тропами вывел меня из леса нос к носу к кузне, которая была расположена на небольшой опушке, примерно, в полу версте от края деревни. То, что предстало моим в раз округлившимся очам, резко отличалось от традиционного представления о сельской кузнице, почерпнутого из сканированной информации о цивилизации землян.

На чудесной полянке, окружённой густым и высоким лесом, расположился комплекс перемешанных друг с другом по большей части деревянных строений соединёнными между собой проводами, трубами, проходами и чёрт ещё знает чем. Посреди всего этого монументального с претензией на авангардный стиль архитектурного нагромождения внушительно возвышалась стальная труба, из которой с интервалом в минуту вываливался густой, сизый дым, как из небольшого но, крайне плодовитого вулкана. Более того, подойдя ближе, я, заметил, что на всех крышах строений находятся что-то вроде уловителей солнечной энергии на подобии наших межзвёздных фотоэлементных аккумулирующих батарей. И наконец, метровая параболическая антенна, корпус которой был сделан, по-видимому, из обыкновенной спрессованной фольги окончательно повергла меня в состояние легкого очаровательного шока.

— Ну, что… впечатляет? — как всегда с гордостью за всё лучшее в родных краях спросил Кузьмич, присев на пенёк, чтоб, закурив самосаду, отдышаться после перехода.

— Не то слово — прямо фантастика какая-то — глазам не верю…

— Это что — вот когда внутрь зайдёшь, оглядишься, с Петром познакомишься — тогда по-настоящему онемеешь от удивления, — с иронией продолжал в том же, восхваляющем духе егерь.

Минут через пять после того, как Кузьмич, специальной приспособленной для этого железякой постучал в сплошные кованые ворота кузницы, оные, не смотря на внушительность, бесшумно разъехались в стороны и перед нами предстал небольшого роста средних лет мужичок с непропорционально мощно развитым предплечьем и взъерошенными, чёрными, как угли волосами на голове. Но больше всего меня поразили глаза, которые, словно ненасытный огонь искали любую соломинку, былинку нового, интересного, непознанного для своего существования и развития.

— Ну, здорово, Петр! Как дела?! — с уважением, основательно пожимая крепкую ладонь Петра, спросил Кузьмич.

— Как сажа бела… — грустно отшутился кузнец, — видишь, будто чёрт из преисподней, третий день от наковальни не отхожу… вдрызг умотался…

— А что так? — проникнулся егерь, — опять чего-нибудь эдакое задумал?

— Если бы… Ты ж знаешь, Кузьмич, когда что-то творишь по уму и сердцу, то и душа радуется и работа спорится, а тут чистая каторга — председатель наш на голову ушибленный — Боренька — забодай его комар, таки подрядил меня забор ковать для правления.

— От ведь выжига, — удивился Кузьмич, — там же акромя битого калькулятора китайского да печати, которую он всегда с собой носит одни голые стены с пожелтевшими плакатами.

— Так и я ему о том же, а он — мол, документы украдут, дескать, компьютер вот-вот купим, время лихое — в общем, как обычно, ахинею нёс наше ходячее недоразумение. Да чёрт с ним: хоть и жалко времени, но с другой стороны деньжата тоже не помешают, сам знаешь, сколько приходится на эксперименты тратить…