Посвящается нашей юности, безалаберной и веселой, нашей молодости, энергичной и влюбленной, и тому времени, неповторимому и прекрасному…
Бытовщина
Тихо тикают часы
На картонном циферблате.
Вязь из розочек в томате
И зелёные усы.
Возле раковины щель
Вся набита прусаками,
Под иконой ларь с дровами
И двугорбая постель…
Саша Черный
К чему такие стихи, и вообще это стихи ли? Что это такое?
Это наш быт. То без чего немыслима наша жизнь, то, что частенько эту нашу жизнь ломает и рушит своей неустроенностью. Не зря почти перед самым концом поэт пишет в записной книжке: «Любовная лодка разбилась о быт…». А другой:
«Но вы не знали, Что в сплошном дыму,
В развороченном бурей быте
С того и мучаюсь, Что не пойму
Куда несет нас рок событий…»
Быт определял нашу жизнь. И в общежитиях, и вне их.
* * *
Вспоминается, еще до Универа, еще до службы в Армии довелось мне в течение года учиться в Московском институте Стали и Сплавов. Институт не Университет, организация победнее и с общежитиями у них соответственно похуже. Где-то на окраине столицы который год продолжалось строительство, которое должно было решить проблему жилья для одного отдельно взятого института в Москве, а пока… Очень люблю приводить запомнившиеся КВНовские строки тех времен:
Ты помнишь, Алеша, дороги Салты́ковки,
Как шли бесконечные злые дожди,
И как студент, одуревший от выпивки,
Плакал, зачетку прижавши к груди.
Как слезы он грязной ладонью размазывал,
Как вслед нам шептал: «О, Господь вас спаси!»
И к коменданту дорогу показывал,
Будто с этапом мы шли по Руси…
Институтская администрация нашла вблизи от столицы благоустроенный дачный поселок Салтыковская. Летом его заполняли до предела дачники, но летом студенты и не нуждаются в общежитиях, разъехавшись по стройотрядам, экспедициям, практикам и просто по домам на вакации.
А вот в зимний период, когда и требовалась жилая площадь, дачники уезжали в благоустроенные квартиры в Москве, а поселок стоял наполовину пустой, словно вымерший. Вот институтское начальство и договорилось о сдаче помещений студентам на время учебы.
Жили в поселке два младшие курса. Три-четыре-пять человек в комнате. На террасе кухонька с керогазом или примусом. Газа в Подмосковье еще не было. Вода в колонке на ближайшем перекрестке. Остальные блага цивилизации и удобства на участке в конце огородика в фанерной будке. Все как в обычной деревне.
Именно так мы и жили, четыре здоровенных байбака, осваивающие высшую математику, физику и три химии. Ну это, конечно, помимо, начерталки, черчения, истории КПСС, иностранного, сопромата, термеха, и прочего, и прочего, и прочего.
Телевизора не было, и всю серость нашего быта мы разукрашивали немецким «Клостеркеллером», болгарской «Варной» и отечественной «Московской».
Стоящий неподалеку магазинчик блестел витринами, на которых было выставлено порядка сотни различных наименований множества вин, настоек, наливок, водок и еще не знаю чего. Это сегодня в винных магазинах пылятся один-два напитка отечественных, десяток импортных, и пить ни одну из этих жидкостей невозможно, а в те не столь уж и далекие времена все было иначе.
Короче, в один прекрасный день, когда мы убыли на занятия, в поселок прибыла комиссия от деканата. Бабушка-квартирохозяйка, желая, чтобы о ее постояльцах создалось самое преотличное мнение, решила несколько убраться в нашей комнатке. А для начала она собрала все бутылки в одну кучу и выставила их в углу комнатушки.
Надо отдать должное, это количество пустой стеклянной тары смотрелось достаточно внушительно и весомо. Тут вскоре и комиссия появилась.
Бегло осмотрев условия нашего существования, проверяющие заинтересовались пустующей тарой.
— А это что такое? — самый строгий уже приготовился считать бутылки, записывать наши фамилии, чтобы срочно делать оргвыводы и принимать строжайшие меры для искоренения и наведения.
Нашей бабульке стало неудобно.
— Да, это милок, я уборку делаю, так к ребятам пока временно поставила. Мои сынки-то в субботу приедут и сдадут все.
Комиссия еще раз осмотрела пустующую стеклотару. Здесь как раз самыми уместными были бы слова Василия Аксенова из «Затоваренной бочкотары»: «Затоварилась бочкотара, зацвела желтым цветком, затарилась, затюрилась и с места стронулась. Из газет»
Но не приходили в голову деканатской комиссии лирические слова известного писателя. Стояла она, глазами хлопала и переводила недоуменные взгляды с бабушки на бутылки и обратно. Потом вздохнула комиссия синхронно и сожалеюще, поскольку не могла она применить никаких мер к бабушке, старушке, идущей навстречу деканату и сдающей пустующую жилплощадь студенческим массам, почесала в затылках:
— Да, уж, бабушка! Вы и пьете!
И поехала вся комиссия в полном составе обратно в столицу под крыло к родной Альма-матер. Вот это и есть быт, это и есть наша повседневная жизнь, наш уклад.
* * *
Мы выпускники рабфака, по сравнению с только что поступившими салажатами, вчерашними школьниками и школьницами, мы уже тертые жизнью и познавшие общежитие и жизнь, мы здесь старики. Но все единым потоком, единой массой вселяемся в общагу, в наш дом на ближайший год-два-три, в Филиал Дома студента.
Интересный факт. Очень мало кто из заселяющихся привез с собой стакан, ложку, вилку. Отдельные единицы по настоянию мамы захватили чашку, ложку. Тазик и утюг даст комендант. А вот стакан и вилка понадобятся уже через полчаса после заселения.
На первых порах никто не побежит по столице искать посудные магазины, а пойдут по самому легкому пути, утащат всю эту мелочевку из столовой. Так что в первые дни после приезда молодой студенческой поросли все столовые ожидает мощнейший удар под дых: из залов внезапно исчезнут сразу сотни стаканов, ложек, вилок, тарелок, блюдец и прочей мелочевки. И так ведется даже не годами.
Это укоренившиеся обычаи, которым десятки лет. Время от времени столовая проводит рейды в поисках исчезающей посуды, что-то находится, что-то нет, но даже, если и находится, то только на время. Через день-два-три все только что найденное опять растворяется в пространстве.
Изначально предполагалось, что весь университет будет сконцентрирован, помимо нескольких старинных зданий в центре: Моховая, Герцена (бывшая Большая Никитская) и еще какие-то улочки и переулки, в одном здании на Ленинских, а ныне уже опять Воробьевых, горах.
И сразу построили город в городе. Дом студента, где все есть. Нас первоначально удивляло, что в высотке можно жить месяцами, если не годами, не выходя из здания. Там было все. Химчистка, гастроном, промтовары и парикмахерская, здравпункт, милиция и киноклуб с показом всяких новинок и фильмов, которые еще и не увидишь в других кинотеатрах. Рассказывали, что в пятидесятые годы, когда народ был хоть и бдительный, но гораздо более доверчивый, некий беглый преступник, которого по всей стране милиция разыскивала с собаками, познакомившись со студентами МГУ, успешно скрывался в высотке длительное время, чуть ли не несколько лет.
За первое же десятилетие руководство поняло, что общежитие в высотке катастрофически мало. И началось строительство, которое продолжается и по сей день. Общага Универа расползается по Москве, как что-то паутинообразное. Стали появляться новые Дома, Филиалы Домов. Строились общежития и в наше время. Но мы въезжали и не думали о переезде. Мы думали о новой жизни и о новом счастье. ФДС состоял из семи корпусов собственно общежитий и корпуса одной общей столовой. Был еще один корпус какой-то административный, но его память как-то не донесла до нынешних дней.
Мы жили в пятом корпусе. Каждый корпус — это пять жилых этажей, пусть четыре, ну, первый этаж не полностью жилой. Там располагались, какие-то хозяйственные комнаты коменданта, буфет, который открывался вечером, когда основная столовая закрывалась, комната отдыха с телевизором и еще какие-то мелочи.
Остальные этажи — это длиннющий коридор с холлом посередине и сорок четыре комнаты, расположенные с двух сторон длиннющего коридора, почти все из которых на четыре человека. Видимо проектировали корпуса какие-то неведомые поклонники Даниила Хармса:
Жили в квартире
Сорок четыре
Сорок четыре
Веселых чижа:
Чиж-судомойка…
ну и так далее.
Ну, у нас, конечно не сорок четыре чижа, а четырежды сорок четыре, причем большая часть и не чижи, а чижихи. Внизу при входе сидела вахтерша, старушка-божий одуванчик, которая блюла быт и нравы корпуса. И зачастую это были не старушки, а эдакие старушенции, которые поспорили бы по поводу своего физического и нравственного состояния с любым из студентов. Эдакий Савельич в юбке при новоявленном скопище Петров Гриневых.
Звали вахтера на деревенский лад почти по родственному баба Фекла или баба Вера, на крайний случай тетя Надя или тетя Поля и отвечала она за все: за дисциплину и за драки в корпусе, за то, чтобы в двенадцать ночи обязательно везде выключался свет и закрывались входные двери. Короче, за все, за что нельзя было спросить со студента, отвечал вахтер. Они знали в лицо почти всех проживающих в корпусе и, как рентген, безошибочно определяли куда и зачем выскакивает из здания в вечернее время жилец.
* * *
Почту приносили на первый этаж на специальный столик или в ящик с ячейками, а оттуда уже ответственные забирали ее на этаж. Но это, когда студенты жили в общежитии. В период каникул, особенно летних, редкая корреспонденция так и оставалась на первом этаже.
Многие рыцари неустроенного быта, у которых временно жизнь не сложилась, их вычистили из общаги или даже заставили покинуть стены Альма-матери, продолжали получать письма на общагу. И если это дело замечалось вахтером, мог разразиться скандал и достаточно громкий.
Так и произошло с одним знакомцем. Заскочив поутру в корпус ФДС он стал листать пухлую кипу писем, уведомлений, оповещений и прочих документов, доставляемых почтой. Вахтер моментально опознала лже-студента и строгим голосом потребовала:
— А, ну, положи немедленно почту!
— Сейчас, досмотрю и положу.
— Немедленно положи почту!
— Ну, сейчас, что я воровать ее буду, что ли? — одно письмо он уже отложил, намереваясь его забрать.
— Я кому сказала, немедленно почту положь в зад! — терпение вахтера не безгранично. — И письмо возверни на место и не трожь!
— Ага, сейчас! А фонтан с лебедями тебе не надо? — просматривающий письма уже тоже разозлился и невзначай вспомнил широко популярную тогда у нас поговорку про фонтан и лебедей.
На его беду, недалеко от общаги разбросалось вдоль улицы Дружба посольство КНР, а напротив в скверике расположился живописный прудик, заселенный белыми лебедями. Разъяренная вахтерша, ни слова больше не говоря своему оппоненту, снимает трубку телефона:
— Алло, это милиция? Тут неизвестный бандит вторгшийся в общежитие МГУ грозит утопить меня в пруду у китайского посольства.
Неизвестного охотника до писем только и видели! И еще неделю он не смел показаться где-то здесь вблизи от этого корпуса, боясь хотя бы просто пройти по дорожке рядом с окнами первого этажа.
* * *
На филфаке организуются, организовывались экспедиции на север в глухие деревни, в заброшенные местности, что бы изучать фольклор, записывать истории, собирать пословицы и поговорки, а этот фольклор жил и развивался рядом, на этажах общежития, в курилках учебного корпуса. Как-то я забрел на лекции по современному фольклору. Обычно они не прельщали меня, а тут неведомыми путями занесло неприкаянную душу в учебную аудиторию.
Читал лекцию профессор Аникин:
— Народ сам находит героев своих песен и сказаний. Среди них Владимир Ильич Ленин, Василий Иванович Чапаев…
Я забылся. Я сидел и размышлял, почему песни, сказания и легенды, которые неизвестно кто и где слагает и придумывает относятся к фольклору, а анекдоты и поговорки, которые у всех на слуху и которые рождаются чуть ли не на наших глазах, фольклором не считаются.
Поэтому, когда возникла небольшая пауза в словах лектора, я автоматически, но, как оказалось, достаточно громко, добавил:
— Петька, Анка, Софочка, Никита Сергеевич Хрущов…
Мои слова прозвучали громко, словно дополнение к лекции. В аудитории захихикали. Аникин помолчал. Потом сказал: «Глупо!» и продолжил лекцию.
Почему глупо я не понял тогда и не понимаю сейчас, ведь загадку «Не снегирь, а шейка красная» он все-таки отнес к современным русским загадкам в своем учебнике?
* * *
Совсем недавно встречаю приятеля:
— Привет!
— Привет!
— Как дела?
— Да так, помаленьку. Перебиваемся потихоньку с черного хлеба на красную икру.
И вспомнилось. Старое. А ведь словно вчера случилось, будто только-только произошло.
Сидим в комнате. Есть хочется до невообразимости. Но последние копейки вытащил из карманов позавчерашний поход в «Ракушку». Теперь остается только ждать.
Может быть нас кто-нибудь пожалеет и отвалит чего-то съедобного типа картошки, которую можно поджарить, или сварить, или на самый худой случай сварить в мундире.
Или кто-нибудь появится с карманом полным денег и можно будет купить картошки. А картошку всегда можно… Ах, да! Я уже это говорил.
Или кто-нибудь просто придет и принесет… Тоже, кажется, уже было
И вдруг и вправду прибегает девочка из соседней комнаты и к Малышу.
Малыш — это тоже девочка, только очень маленькая по комплекции из Краснодарского края. Она поступила прошлым летом, соответственно училась на курс младше, и почему-то была знакома с половиной второго этажа, где жили философы.
— Малыш, там к тебе от папы кто-то приехал, на вахте ждут…
Малыш вскочила и побежала. Возвращается минут через двадцать. Папа у нее капитан воздушного лайнера, то бишь здоровенного самолета, снующего по воздушным просторам всего мира. Какие-то спец перелеты. И вот он передал с оказией для Малыша трехлитровую банку полную красной икры. А у нас к той икре половинка позавчерашней булки черняшки. Поднапряглись и еще булку взяли. Вот и пошло с тех пор:
— Перебиваемся потихоньку с черного хлеба на красную икру!
Еще одна поговорка. Может дальше нашей компании и не вышла, но все-равно неплохая.
Ходил к нам мой земляк из Винницы Серега Тихарев. Студентом он не был никогда. Просто не получилось. Может финансовые проблемы в семье не дали возможности, может еще какие причины. Но ведь не это главное. К примеру, Валентин Пикуль не имел высшего образования, а какой был писатель!
Короче, мы не признавали дискриминацию по образовательному признаку и вообще были в те времена полными демократами.
Как-то выдался свободный от занятий денек, а может сами организовали свободный день и поехали куда-то на книжную ярмарку. Время от времени вдруг кто-нибудь загорался подспудным желанием и набиралась группа, которая ехала на какой-нибудь книжный развал.
Могли поехать в Тулу, я ездил в Тульскую область, могли поехать в какие-нибудь Бельцы, а то и в Кишинев, короче, туда, откуда прилетал слух, что там в свободной продаже появились хорошие книги.
Книги — это была валюта. Даже, если у тебя уже есть подобные экземпляры, даже, если тебе и вовсе не нужны книги, ты всегда можешь их продать, обменять, подарить в качестве ценного подарка.
Не помню, какие книги были привезены в тот раз, тем более я с ними вместе не ездил, но помимо прочего Женечка Вилиев привез большой поясной портрет, на котором был изображен Эрнест Хемингуэй. В сером свитере со своей шкиперской бородкой он смотрелся очень импозантно. Портрет повесили сразу при входе в комнату и он как бы просто преобразил все помещение.
А к вечеру приехал Серега Тихарев. Портрет он заметил сразу же.
Вначале подошел, затем отошел шага на два, насколько позволяли размеры помещения, постоял, разглядывая изображение, как бы пытаясь что-то прочитать в глазах Эрнеста, сложил пальцы так, чтобы между ними осталось маленькое отверстие, и посмотрел на портрет через это отверстие, как делают ценители живописи в третьяковке, а потом, наконец, произнес:
— Какой прекрасный портрет Юлиана Семенова!
Комната легла на одном дыхании! А фраза попала в золотой фонд местных поговорок.
* * *
В те далекие времена в состав социалистического лагеря входила Чехословацкая Советская Социалистическая республика. Это была хорошая богатая страна одна из самых богатых во всем социалистическом лагере. И в то время это была одна страна объединявшая две республики: Чехию и Словакию.
В филфаковскую комнату на третьем этаже рядом с холлом вселили девушку из этой самой Чехословакии. Она появилась во второй половине дня и следом за ней в комнату ее знакомые ребята начали вносить ее же вещи. Ребята всегда готовы услужить симпатичной девчонке, поэтому без лишних слов они носили ее вещи из машины на улице в указанную им комнату.
До этого в комнате были прописаны две подружки: Люда и Мила. По паспорту они обе были Людмилы, но уже прописавшись и обнаружив такое совпадение сразу поняли, что две Людмилы в одной комнате — это будет перебор.
Но еще чуть-чуть подумав, решили, что выход найти совсем не сложно, стоит всего лишь видоизменить слегка имена.
И вот уже вторую неделю в этой комнате жили Люда и Мила.
После того, как в комнату начали заносить вещи их новой чехословацкой подружки, глаза у обеих девчонок округлились и уже не меняли своей формы до конца вечера.
Вначале они были просто круглые, пока наблюдали, как вещи заносят. Потом они сделались еще круглее, когда Милена, так звали чешскую филологиню, начала их, то есть вещи развешивать.
Но в конце они сделались еще круглей раза в четыре, хотя вначале казалось, что достигнута полная округлость и круглее быть просто нельзя. Это произошло, когда Милена предложила примерить что-нибудь из ее гардеробчика.
В общем закончились все эти волнительные мероприятия далеко ночь-заполночь. Люде и Милене еще ничего — им на занятия к одиннадцати, а вот Мила вскочила пораньше, так как ей следовало быть в аудитории уже в полдевятого.
Правда она и освободилась раньше своих подружек и в полвторого, быстро-быстро перекусив в столовой примчалась в общежитие. Но вот тут-то ее и ждал очень пренеприятный сюрприз. Да такой пренеприятный, что ни в сказке сказать, ни передать в письменном изложении.
И хотя Мила имела в аттестате за среднюю школу одни пятерки, хотя она совсем недавно сдавала экзамены по русскому языку и литературе и письменно, и устно, и сдала все вышеперечисленные экзамены исключительно на пять баллов, она никаких слов не находила.
А не могла она слов найти потому, что дверь в комнату была взломана, в комнате все перерыто и вещей Милены нигде и никаких не было.
Мила была девушка с характером и не трусливая, она всегда занимала в жизни самые активные позиции, она была спортсменка, комсомолка, активистка и вообще красивая девушка, поэтому она не ударилась в панику, не растерялась, а быстро-быстро побежала вниз на вахту и заявила вахтерше, что их обворовали, а заодно и ограбили.
На вахте в этот день дежурила тетя Дуся — женщина решительная, к тому же хорошо проинструктированная. Она немедленно сообщила о происшествии коменданту и вызвала милицию.
И машина наведения правопорядка стронулась с места. Сначала она двигалась очень-очень медленно, раскачиваясь и скрипя невозможным скрипом.
Милиция не хотела принимать заявление по телефону, говоря, что заявители должны лично приехать в отделение. Потом постепенно шестеренки и прочие детали набрали скорость, закрутились, завертелись, что-то внутри застучало, шатун начал шатунить, кривошипный механизм кривошипить, поступательное движение стало четким и исключительно поступательным, вращательное непременно вращательным, а возвратный узел был полностью и абсолютно возвратным именно там, где таковым он и должен был быть.
Приехало начальство и оперативные работники. Заняли кабинет коменданта и три самые удобные студенческие комнаты, удалив оттуда на всякий случай всех присутствовавших.
Были срочно закрыты на дополнительные запоры и опечатаны все входы и выходы в корпус кроме одной входной двери. Но все это не помогало и вещи не находились. Тогда были измерены все оконные проемы. Зафиксирована высота окон и сняты все отпечатки пальцев со всех подоконников.
Это была гигантская работа, но и она не помогла найти ни одного бюстгальтера или парика.
После этого наши органы пошли на крайние меры. Были собраны все окурки вокруг корпуса, сфотографированы все следы вокруг крыльца и переписаны все данные всех жильцов, когда-нибудь слышавших о существовании Чехословацкой республики.
Но даже столь суровые меры не привели к искомым результатам. Вот тогда оперативники вызвали на помощь кинолога с самой обученной собакой.
Собаке дали понюхать некоторые интимные вещи из дамского туалета, оставленные преступниками на месте преступления. Собака стала в боевую стойку, затем трижды пролаяла и, свирепо оглядев окружающих, рванула поводок из рук проводника, сбегая по лестнице.
Выскочив на улицу, она оббежала корпус, на последнем углу задрала заднюю лапу на встретившееся по дороге деревце, обдав его хорошо отработанной струей, и уверенной трусцой направилась к столовой.
Забежав внутрь здания и поднявшись на второй этаж, пес направился к ближайшей раздаче, возле которой застыл в ожидании, всем своим видом показывая, что готов стоять хоть до самого утра. Кинолог немного смутился, но совсем немного.
После чего собаку отвели на исходную позицию и проделали все с самого начала. Результаты не изменились, если не принимать во внимание, что на этот раз струи под деревцем уже не было, а пес просто тщательно обнюхал еще не успевшее высохнуть место. Все остальное было таким же как и в первый раз.
Операцию провели пять раз, но от раза к разу ничего не менялось.
Тем временем Люда и Милена отсидели свое положенное на лекциях и семинарах, сходили в столовую и пришли в родное общежитие.
Мотня и суетня царившие в родной общаге заметны были еще на улице. Бочком, бочком, на всякий случай стараясь не привлекать внимания досужих зрителей и озабоченных стражей порядка, девочки поднялись на второй этаж. Но в родную комнату их не пустили.
Тогда они пристроились на диванчике в темном уголке холла и стали ждать. Чего они ждали, они и сами толком объяснить не могли, но ведь однозначно когда-нибудь все должно было кончиться, потому что все когда-нибудь кончается, а уж тогда наверняка они бы попали в родной уголок.
И вот тогда-то они и увидели Милу. Возбужденная девушка уже почти руководила милицейской группой, что-то командуя и куда-то указывая.
— Ой, девчонки, что творится! Ой, что творится! — подскочила она к подружкам.
— А что же творится и почему нас не пускают?
— Да пока нельзя. Нас пока обворовали.
Милена еще недостаточно хорошо ориентировалась в русском языке, что мешало ей досконально разобраться в окружающей действительности. А вот Люда стала о чем-то догадываться.
В общем теперь, когда все три подружки собрались вместе, быстро выяснилось, что дверь сломали сами девушки два дня назад, когда сумели потерять последний экземпляр ключа.
Все вещи в целости и сохранности лежат в фанерном встроенном шкафу за стенкой в соседней комнате у подруги и сокурсницы Милы и Люды. Туда их перенесли утром все те же Люда и Милена, которым было нечем закрыть дверь с поломанным замком. Все успокоилось и все завершилось вполне благополучно, но, конечно, шуму в тот день было в общежитии предостаточно.
* * *
Хотя уж чего-чего, а шуму в общежитии всегда было предостаточно. Помнится такой случай. Мы первоначально жили в самой первой комнате от холла. Холл был рядом с нами. Вот он. Протяни руку и ты уже почти что в холле. Поэтому все, что в холле происходило, моментально становилось нашим достоянием.
Два часа ночи. Общага только-только угомонилась ночным забытьем, только-только самые беспокойные перешагнули порог жилища Морфея. И вдруг почти что рядом с тобой, рядом с твоими ушами идиотский невообразимый хохот. Что это такое?
Ноги выносят в холл, даже не дав набросить на себя рубашку. Из всей одежды на мне тапочки, трусы и всклокоченные волосы. Ну еще перекошенная со сна физиономия.
В углу холла сидит с самым мрачным видом наш бессменный рабфаковский староста группы и парторг ячейки подготовительного отделения Володя Молотко. Он дико и безобразно пьян. Кажется, он плохо ориентируется и в пространстве, и во времени, не очень хорошо понимая где именно находится и как сюда попал.
У него в руках глупая японская игрушка «смешунчик». Сверху гротескный человечек, а снизу кнопка, как раз под большой палец взрослого человека.
Нажимаешь на кнопку, человечек смеется идиотским, заливчатым, даже истеричным смехом. Молотко сидит и молча мрачно смотрит на человечка в руках, время от времени нажимая кнопку.
— Володя, что случилось?
Тишина. И вдруг неестественный, неживой вопль:
Ха-Ха-Ха-ха-ха-ха!
— Володя, ты не заболел?
Ха-Ха-Ха-ха-ха-ха! Ха-Ха-Ха-ха-ха-ха!
Заражающий идиотский смех действует как бацилла. Вокруг уже собралась небольшая толпа и некоторые начинают подхихикивать.
— Володя, у тебя все нормально?
Ха-Ха-Ха-ха-ха-ха! Ха-Ха-Ха-ха-ха-ха!
Толпа начинает нервно смеяться. И конец истории: В холле собралась разнокалиберная полуодетая толпа которая нервно, истерично ржет, непрерывно ржет, грубо, болезненно, без остановки:
Ха-Ха-Ха-ха-ха-ха! Ха-Ха-Ха-ха-ха-ха!
Ха-Ха-Ха-ха-ха-ха! Ха-Ха-Ха-ха-ха-ха!
Ха-Ха-Ха-ха-ха-ха! Ха-Ха-Ха-ха-ха-ха!
На диванчике сидит мрачный Молотко, который озирает эту толпу смеющихся идиотов, а те
Ха-Ха-Ха-ха-ха-ха! Ха-Ха-Ха-ха-ха-ха!
Ха-Ха-Ха-ха-ха-ха! Ха-Ха-Ха-ха-ха-ха!
Скажете какая-то ерунда, дребедень, мелочи? Это и есть повседневность, мелочь, которая промелькнула и забылась, канула в вечность, но заложила маленькую кроху нашей жизни, нашего быта, которая как кирпичик, как песчинка строит эту самую жизнь.
* * *
Девочка из седьмого корпуса придумала ездить от автобусной остановки до корпуса на такси. Останавливает мотор, но нужно заскочить в общагу, забыла ключи, кошелек, сумочку, да хоть совесть. Таксист не в силах отказать маленькому, кукольной внешности созданию, которое так жалобно смотрит на него. Путаясь в поворотах и аллеях, такси добирается до нужного корпуса, эта куколка выскакивает из машины и только ее и видели.
* * *
Внезапно исчезает с занятий Нургиз. Красавица-грузинка княжеских кровей, отличница, перешедшая из Тбилисского университета с потерей курса. Никаких прогулов, никаких хвостов, краса и гордость и вдруг исчезла. Что такое, где, куда делась?
Оказывается была прописана в общежитии, но на самом деле в общежитии не жила. Снимала где-то комнату в Москве. С кем жила, с кем дружила неизвестно.
По общаге ходит милиция, расспрашивает, ищет, наводит справки.
Неужели самое страшное? Ползут досужие слухи, рассказы-ужастики. И вдруг все проясняется. Забрала документы и уехала домой. Стала плохо себя чувствовать, московский климат абсолютно не подошел. И чуть попозже…
Связалась с группой. Русские, грузины, таджики, татары…
У человека умирает очень дальний родственник. Ты его знать не знал, никогда не видел и вдруг!.. Все мы люди, все мы смертны!.. Сколько волнений-треволнений, сколько хлопот, сколько нервотрепки!..
Неожиданно появляется добрый человек. Девушка, красавица, восточная княжна самой располагающей наружности. Были заботы ваши, станут наши! Заплатите сумму и все связанное с похоронами вашего дальнего родственника будет сделано без вас. Распишитесь только тут, тут и вот тут!
А потом второй человек приходит в некий институт, НИИ, лабораторию, где не хватает биологического материала на опыты, на различные инновационные работы и предлагает бесхозное тело за определенную мзду. Все довольны, всем удобно!
Уж не знаю, чем закончилось это дело, но красавицу грузинскую княжну мы больше не видели.
* * *
А жизнь идет, гранит грызем, худо-бедно, но зубы стираем. В одном семестре до десятка литератур, по каждой литературе список книг томов в 15—30 и каждый преподаватель сторонник своего предмета.
Младшая Эдда, Старшая Эдда, Кальдероон Де Ла Барка, Корнель и Расин, Хосров и Ширин, Лейли и Меджнун, а еще английский, а еще современный русский, а еще латынь, а еще…, а еще…
Встретили 1973 год. Живем в ДАСе. Утром встаем мрачные и, как положено, с головной болью.
Магазины закрыты. Пива нет.
Вдруг ба! На Большой Черемушинской из окна видно работает пивной ларек. Полгода до того ларек был закрыт. Полгода после — ларек был закрыт. Первого января он работал.
Хватаем всю имеющуюся посуду подходящих размеров: банка, чайник, кастрюля и две кастрюльки и разномастной полуодетой толпой бежим на улицу.
Время одиннадцать утра. Встречный народ ошалело смотрит на полураздетую процессию с кухонной утварью выскакивающую в морозный январь.
Пиво было самое настоящее и довольно хорошее.
* * *
В комнате пятого корпуса ФДС нас живет четверо. Морячок, конечно бывший, Коля Ныкин, самый старший из нас Николай Пилатов, я и второкурсник Костя. Костя самый молодой, ему еще вчера или позавчера преподаватели в школе писали замечания в дневник и ставили двойки по поведению.
Хотя судя по его внешнему виду, этому ботанику двоек по поведению никогда не ставили. Нас он, кажется, слегка побаивается.
Еще бы мы уже служили в армии, видели настоящую границу и стреляли из настоящих автоматов. А еще мы пьем настоящую водку и даже можем без закуски.
А когда я рассказал при нем, как мы с водителем заблудились в пустыне Гоби и даже похоже выскочили на китайскую территорию, его глаза превратились в два полтинника, после чего он минут пять молчал, а потом сказал:
— Так ты теперь стал настоящим шпионом?
Я пожал небрежно плечами и сказал: «Может быть!»
В субботу мы пошли в Тайвань. Иногда он превращается в Шанхай. Может наоборот, но это дела не меняет.
Это блинная расположенная рядом с посольством КНР. Если идти от ФДС, блинная как раз расположена за китайским посольством. Ну точь в точь как Тайвань за материковым Китам.
Пиво как всегда было в избытке, блины горячие, аппетит на подъеме. Костика мы для знакомства взяли с собой. Обычно по субботам он уезжал в свой Дмитров домой, а тут почему-то остался в Москве и не отказался посетить любимый нами общепит.
С самого начала, взяв по паре пива и по сочной порции блинов, мы оккупировали один столик.
Места на четверых даже чуточку не хватало. По мере опустошения посуды по очереди бегали брать новое.
Дошла очередь и до Костика. Ушел. Возвращается
— глаза горят, руки трясутся, пива нет и говорить не может. Что такое, что случилось?
— Там аспирант. Он у нас вчера лекцию читал! — хриплым шепотом поведал нам страшную тайну
— … ну и что?
— Так ОН! ТАМ! ПЬЕТ! ПИВО!
— А дальше?
— Но он же аспирант!
* * *
В Москве повсеместно демонстрировали кинофильм «Генералы песчаных карьеров». И как-то у нас не получалось почему-то сходить на этот фильм. Желание было, а вот возможности почему-то не было. Рядом со студгородком кинотеатр «Литва». Казалось, чего проще: вышел вечером на прогулку, зашел в кассу, приобрел билет на подходящий сеанс на завтра-послезавтра, а в выбранное время иди и смотри. Но вот же незадача какая, никак не получалось. И кто-то из ребят ляпнул: «А давайте культпоходом пойдем». Ну и почему не пойти?
Меня с чьей-то легкой руки назвали культоргом, а может быть и действительно мне был выделен этот не отягощающий совесть портфель. Уже не помню. Но заговорили про культпоход, я зашел в деканат, сварганил себе бумагу, по которой мне предоставлялось право провести культпоход в кино. На обратной дороге с занятий я зашел в «Литву», благо все-равно идти было мимо дверей, мне забронировали какой-то подходящий сеанс, но велели обязательно за два дня принести деньги на билеты.
Я повесил на входе объявление, чтобы сдавали деньги на билеты сеанс такой-то, число такое-то. Я думал, придется ходить уговаривать, чтобы набрать необходимый для культпохода минимум народа.
Куда там! Ко мне чуть ли не очередь выстроилась. Народ приходил, выбирал по плану места, о чем-то советовался со мной. Ужас! На второй день я собрал деньги практически со всего общежития. Еще день я обходил общагу, раздавая билеты.
И вот какой-то вечер — все общежитие словно вымерло, все на Генералах. Записали музыку. Обратно возвращаемся одной толпой, нет, не толпой, но единой массой. Было что-то деревенское, провинциальное в таком культпоходе, а с другой стороны что-то сплачивающее, единящее. Это наши идут, из кино!
* * *
Вечером в субботу на этаже танцы. Мне эти танцы были абсолютно не нужны. Но, когда народ разогревался, атмосфера несколько накалялась, я все бросал и уходил к своей любимой. У нас была своя суббота. У меня накопился даже какой-то запас пластинок и иной раз, если музыка задерживалась самые нетерпеливые стучали ко мне в комнату, чтобы не сачковал и открывал дансинг, как это тогда называли.
Но в 12 ночи, как и положено по сказке, карета превращалась в тыкву, лошади в серых мышей с длинными хвостами, а кучер в отвратительную толстую крысу. Приходила вахтерша, выключала свет и сказка заканчивалась окончательно. Основным доводом тети Дуси и бабы Поли было то, что после 12 ночи запрещено пользоваться электричеством.
С детства у меня внутри сидит дух противоречия. Целый месяц выключали в двенадцать ночи свет в холле, четыре субботы подряд в полночь танцы прекращались, а к пятой субботе приобрел я проигрыватель, работающий от батареек.
Пока в сети есть электричество, прибор великолепно вращает виниловые диски от розеточных 220 вольт, но стоит напряжению исчезнуть и проигрыватель автоматически начинает потреблять энергию от вставленных в него батареек.
Тетя Поля или баба Дуся поднялась к нам на этаж, злорадно щелкнула автоматом, перекрывая доступ питания на звуковоспроизводящую аппаратуру со словами: «Запрещено пользоваться электроэнергией после 12 нуль-нуль!».
Воцарилась мертвая тишина, но через полминуты эта тишина лопнула и опять заиграла музыка. Мы электроэнергией не пользуемся. Я повыдергивал все свои провода из розеток, из проигрывателя и все спрятал в пакет, но музыка играла. Бабке чуть было не стало плохо.
Но конечно же вахтеры победили. Через месяц меня вызвали в деканат и куратор курса баба Катя, к сожалению совсем не помню ее полные имя-отчество, прочитала мне нотацию. Оказывается я такой-разэдакий, мешаю людям спать и изучать научные дисциплины. Устраиваю дебоши и много чего еще. Эти юные создания, девочки-цветочки в общаге подначивали меня на спор с вахтершами, а в понедельник с чистой совестью бежали в деканат и оповещали куратора о моем безобразном поведении.
Конечно же я проникся, я осознал и раскаялся, после чего с вахтерами было достигнуто обоюдно приемлемое согласие, что в полночь танцы в холле прекращаются, а желающие могут еще часа два-три слушать музыку в темной кухне.
* * *
Да, ФДС! Ох, ФДС! Эх, ФДС! Как объяснить людям, прожившим свою жизнь у телевизора за теплой женской юбкой, что такое ФДС. Что только не видели здесь студенты! Что только не видел ФДС от студентов!
Вышел в первые ряды активистов Вася Морошенко и начал делать карьеру на организации жизни и быта в Филиале Дома Студента. Тот самый Вася, который 30 или 31 августа 1973 года заявился ко мне с просьбой отремонтировать утюг. А то не то сгорел, не то еще что случилось.
Беру посмотреть, я каким-то образом в первые дни, пока не было ничего и никого, что могло бы помочь обжиться в новом общежитии, сделался здесь чем-то навроде ремонтной мастерской или дома быта.
Включаю утюг, греется отлично. Как говорится, работает лучше нового. Спрашиваю:
— А что случилось?
— Одежду рвет, жжет, — отвечает.
Переворачиваю, а подошва утюга, та часть, которой собственно гладим, чем-то избита, вся в заусеницах, в каких-то раковинах…
— Это что с твоим утюгом произошло? Кто его так погрыз?
— А это я позавчера дверь ремонтировал. Молотка не было, так я утюгом гвозди забивал и шурупы закручивал…
И вот этот Вася взялся организовывать новую жизнь и новое счастье молодых людей, завтрашних ученых-филологов. Вспоминается еще один случай с Васей. На занятиях порекомендовали вечером обязательно посмотреть телевизор. Будут Гамлета со Смоктуновским передавать. Отличный фильм, новое прочтение, новое видение режиссера. И вот по дороге домой подходит ко мне Вася:
— Послушай, какой фильм говорили посмотреть вечером?
— Гамлет.
— А-а-а! Это про танкистов или про пехоту?
Наша новая жизнь по видению Васи должна была начинаться с нового оформления нашей жизни. Поэтому на первом этаже, на стене сразу же за столиком вахтера во всю стенку был изображен советский солдат. Он стоял с автоматом в изумрудном п/ш, в фуражке с алой звездой, показывая всем врагам в мире, что здесь они не пройдут.
* * *
Пройдет неполный год и по путям рабфака придет на филологический факультет еще более странный любитель книг. Сей библиофил при подготовке к зачетам и экзаменам не мучил себя выписыванием каких-то фактов, переписыванием на шпаргалки книжных страниц.
Это был более простой и более рациональный любитель российской словесности. Он, ничтоже сумняшеся, брал лезвие и просто-напросто вырезал из книги требующуюся страницу или часть оной.
Его не смущало, что некоторые книги выдавались порой только для пользования в читальном зале библиотеки. А делали так поскольку книги были достаточно редкие, сохранявшиеся в единичных экземплярах.
К счастью очень быстро его деятельность на поприще обрезания книг была замечена библиотекарями и с его карьерой филолога тут же покончили.
* * *
Немало веселых минут принесли рассказы о другом Васе, о Васе Полуходькине. Он попал на филфак со следующим рабфаком через год после нас. Затейливо и необычно складывалась его судьба, извиваясь по жизненным просторам и выписывая самые причудливые вензеля.
Как человек Вася Полуходькин был мягкий, добрый и непритязательный. Всегда готов был помочь товарищу, подставить ему свое крепкое рабоче-крестьянское плечо или протянуть дружескую руку.
Частенько так в жизни случается. Вот и у Васи. Дважды попадал он в запутанные ситуации и дважды удавалось выйти из положения только через проходную ИТК.
Первый раз он работал в колхозе. Случился там пожар. Погиб почти целиком табун коней. Кто-то обязательно должен был быть наказан, а Вася тем более накануне с бригадиром разругался и в хвост, и в гриву.
И бригадир списал все что можно, и что нельзя на Полуходькина. Кто другой отделался бы условным сроком с отчислением трети заработанного в пользу государства, но не Вася.
Потому что три дня ходил Вася по деревне, на каждом углу орал, что он с бригадиром сделает неизвестно что и еще разные всякие пристойные и не очень слова и выражения. И закончилась неприятная история тремя годами общего режима в лесных чащобах на реке Каме.
Закончились его перипетии в лесах за городом Кудымкаром и решил он отбыть в местность более теплую и привольную и подался в город Харабали. Все отлично складывалось у парня. Работал в строительной бригаде. Не было ни у кого нареканий. Начали уж все забывать про его судимость. А он сам надумал было жениться на хорошей женщине Ольге Николаевне, бухгалтере из местной ПМК.
Да как будто сглазил кто. Подошел конец строительного сезона, скопились в бухгалтерии суммы круглые за множество работ завершенных и пока еще недоделанных, и растворилась хорошая женщина Ольга Николаевна в бескрайних волжских просторах, а может быть, где и на не менее бескрайних берегах реки Камы вместе с крупными расчетно-строительными миллионами и прочей бухгалтерией ПМК.
Но ведь нельзя же, чтобы преступление оставалось ненаказанным. Поэтому написали Васе Полуходькину в бумагах, что является он хорошим другом и соучастником и по привычке дали три года общего режима.
Вот таким образом, когда Васе исполнилось двадцать пять, он работал на дорожных работах в Харьковской области на Украине. И в один какой-то день бригада запьянствовала и в полном составе ушла в деревню за самогонкой, а Вася продолжал работать на объекте, потому как пить водку он не уважал и старался не злоупотреблять.
Мимо ехала машина с престарелой профессорской четой. Наверное это и называется судьба. Хотя подобных казусов в человеческой жизни происходит немало, но не всегда мы придаем им значение.
Сломалась профессорская машина почти рядом с тем местом, где работал Вася Полуходькин. Уже здесь говорили, что был он человек добрый и отзывчивый. И в этот раз помог старикам, чем только мог.
И машину толкал, и до телефона проводил, и ручку с листом бумаги нашел, и вещи какие-то куда надо донес, и попутную машину поймать помог. И делал все это Вася не за деньги и даже не за доброе слово, а просто, чтобы помочь людям попавшим в беду.
И настолько понравился этой престарелой профессорской чете Вася Полуходькин, что на двадцать шестом году его несуразной жизни Васю усыновили.
Усыновили и забрали жить в город Харьков. Но только что мог делать в городе Харькове Вася Полуходькин со своими восемью классами образования?
Разве что пьянствовать водку, до которой был вовсе не горазд и работать каким-нибудь грузчиком.
Профессор даром, что интеллигент, а в жизни толк понимал. И решил, профессор дать Васе настоящее хорошее качественное образование.
Позвонил этот профессор в Москву, посоветовался с друзьями-однокашниками и рассказали они своему старому другу про подготовительное отделение и что сулит обучение на рабфаке.
Так стал Вася Полуходькин студентом рабфака, а в последствии и студентом филфака МГУ.
В начале октября профессорская чета встречалась с Васей и подарила ему два билета в Большой театр. Через неделю Вася первый раз в жизни отправился в театр. Мы все рабфаковцы, молодежь из провинциальных городов и сел не были избаловаными театралами. За очень редкими исключениями. Поэтому поход одного из нас в Большой театр интересовал всех.
Вася отправился туда с другом и мы сидели и ждали их возврата, чтобы услышать впечатления. Как там рассказывают? Долго ли, коротко ли, но вот они явились. Прямо со входа толпа набросилась на них:
— Ну что? Ну как? Понравилось? Где сидели?
— Сейчас, сейчас!.. Дайте переодеться.
— Ну рассказывайте, Вася, рассказывай, как там Большой?
— Ох, мужики! Там такой буфет! Такие бутерброды! Окорок! Буженина! Икра! Я с черной икрой никогда бутербродов не ел!
— А спектакль, а спектакль какой? Что смотрели?
— Да я, если честно, туда и не пошел! Давка! Теснота! Дышать нечем! То ли дело в буфете! Просторно, свободно, никого нет, бери, что хочешь!
— Что? Неужели в зал так и не ходил?
— Не-а! Нечего там делать!
— Так, а что понравилось тебе? Что больше всего запомнилось?
— Ой, ребята! Там такие туалеты! Такие зеркала! Прямо со всех сторон себя видишь!
* * *
Мы вместе с птицами в небо уносимся
Мы вместе с звездами падаем, падаем вниз
Любим, верим, грустим, ошибаемся
В сердце бережно память о прошлом храним
Над землей встают рассветы
Травы в пояс клонят ветры
День за днем, день за днем, день за днем.
Хитрое переплетенье
Смеха, слез, удач, сомнений —
Это жизнь, это жизнь, наша жизнь
(Ю. Антонов)
Бесплатный фрагмент закончился.
Купите книгу, чтобы продолжить чтение.