Бесплатный фрагмент - Фея Сиреневый Глаз

НА ОДНОМ ЧЕРДАКЕ

На одном чердаке, кроме рваных ботинок, банок-склянок и других не очень нужных предметов, хранились запылённые картины, часы с кукушкой и серебряный портсигар.

От одного угла к другому пересекала чердак крепкая паутина. Эта паутина не была предназначена для ловли мух, — в ней блистал пойманный солнечный луч — часовая стрелка вселенной. По серебристым параллелям своей сети очень лихо бегал паук-старьёвщик, который обслуживал всякую бедствующую тварь.

Жалобы от обитателей двора были очень сходными. Паук Иннокентий перепечатывал их на детской печатной машинке так же быстро, как и бегал по паутине: тук-тук-тук.

То бездомной собаке ящик для жилья понадобится, то простуженному котёнку — кукольное одеяльце, то новорождённой бабочке — тушь, чтобы ярче обозначать чёрные полоски на крылышках. Все просьбы удовлетворялись очень быстро, ведь это был не просто двор, а Королевство растений и Живых существ.

Однажды, в большое ненастье, паук сложил свои многочисленные лапки и крепко заснул в кромешной темноте. Быстрые капли кружились по чердачному оконцу, ветер бряцал маленькой форточкой, и старая чердачная рама постанывала и всё больше сырела.

Вдруг, как по проводам, пробежала по паутине лёгкая дрожь. В окошко стучали всё сильнее и сильнее.

Паук очнулся, долго шарил в заветном углу, где лежала свеча; наконец его распластанная тень быстро задвигалась — в окно влетела Сивилла.

Это была очень мудрая старушка — летучая мышь, в пенсне, с чёрным зонтиком и тростью с рубином, на которую она опиралась. Рубин, как фонарь, горел в темноте, освещая путь.

У доброй Сивиллы было вещее сердце, поэтому к ней прилетали, приходили, приползали за советами все представители животного мира, жители глубокого двора-колодца, в противоположных концах которого возвышались дворец Сивиллы и чердачное оконце паука Иннокентия. Летучая мышь поддерживала у себя уют: зеркала у неё сверкали, кресла были мягкими и глубокими, а красочно оформленные книги с рецептами и советами всегда хранились на виду. По ночам Сивилла жадно припадала к единственному фонарю во дворе и пила его светлый разум. Была она всегда спокойной и рассудительной.

Очень часто хрупкие стеснительные бабочки приносили Сивилле яркую акварель своих картин, жуки в чёрных фраках глубокими грустными голосами читали ей свои лучшие стихи, импровизировали такие арии, даже дух захватывало! И многих-многих Сивилла направляла учиться в благоухающий сад Королевства Изящных Искусств.

«По нашему внутреннему каналу связи, — сказала она заспанному пауку Иннокентию, — мне поступил сигнал о прибытии важной особы. Завтра утром меня посетит бабочка Махаон из Королевства Изящных Искусств».

Наутро перед известной балериной Махаон были разостланы расписные ковры, и маленький дворец Сивиллы вдохнул аромат цветов и духов из роз. Бронзовые головы миниатюрных львов, которые украшали лестницу, слегка шевелились. Свет был неярким и густым, как апельсиновый сок, — по углам и возле зеркал мерцали свечи.

Длинный шлейф Махаон поддерживали двое слуг. Сивилла с гостьей уединились в просторной гостиной, мудрая старушка приготовилась слушать юную мисс.

«Вы, конечно, знаете про главный закон нашего Королевства и про запрет, который нельзя нарушать, — молвила Махаон. — Благополучие и славу имели мы не только благодаря кропотливому труду, но и в результате дружбы, сближающей всех тех, кем я так дорожу. Но если кто-нибудь испытает малейшую зависть, с недобрым сердцем будет исполнять свои обязанности, всё нарушится, пойдет вкривь и вкось, станет никому не нужным. Таков закон нашего Королевства».

Сивилла согласно качнула головой.

Махаон продолжала: «И вот с недавних пор стали происходить у нас пренеприятные истории. У скрипачей-сверчков исчезли ноты перед выступлением. Жук-художник уже пять дней ничего не рисует. Стрекоза перепутала водевили. Диктор-грач театр драмы назвал театром комедии. Комары сплясали камаринского — и упали в обморок. Балерины-бабочки перепутали туфельки и не смогли танцевать. Как распознать, в чём сердце червь? Может, ты, Сивилла, знаешь или чувствуешь, в какую сторону посмотреть, чтобы найти завистницу?»

Летучая мышь зашевелила чёрно-золотистыми широкими кружевами. У Сивиллы появился розовый мелок, — она начертила экран на стене, и увидела Махаон изящные башенки своего королевства, на пике театра кукол появился петушок с флажком, и раздался звон колокольчиков.

Кукольники: сверчки, стрекозы и кузнечики — открыли занавес. Кукла Катрин, с розовыми щеками и черными волосами, поклонилась публике. Началось действо. Сивилла и Махаон заметили, что слишком вызывающе ведёт она себя во время спектакля, словно ей не нравится, что её дергают за веревочки сзади. Было видно, что Катрин надоели и сцена, и глупые кукольные личики. В глубине своего ожившего сердца она стала завидовать самой Махаон, которой никто не посмел бы управлять.

«Это она, это она!» — вскричала знаменитая балерина и тут же улетела.

А на душе у Сивиллы стало тревожно, понравилась ей маленькая прехорошенькая куколка, которая будет изгнана на произвол судьбы из самого лучшего королевства.

Однажды ночью, когда опять началась гроза, и на чердаке стало страшновато и холодно, в мутное окно паука Иннокентия постучали. Снова к нему влетела старая летучая мышь, которая держала за руку прелестную маленькую куколку, на чёрных локонах которой сияла золотая маленькая корона.

«Вот, — сказала умудрённая опытом советчица Сивилла, — эту маленькую красавицу я возьму себе в помощники. Пусть учится всему тому, что знаю я, пусть помогает всем голодным и больным, всем, кто нуждается в совете. Внутри моего дворца пусть будет у неё свой кукольный дом-театр. Катрин станет мудрой и доброй, к ней потянутся артисты-куклы, и все обитатели нашего двора наконец-то каждый вечер будут смотреть сказочные представления. Я верю в живую душу этой черноглазой феи».

Тут и сказке конец!

ФЕЯ СИРЕНЕВЫЙ ГЛАЗ

Кто-нибудь слышал, как падает рассветный луч в маленькую хрустальную вазу, украшающую туалетный столик? Эту тонкую солнечную ноту «Ля». Может быть, только маленькому мальчику Гане, который родился композитором, удалось своим особенным музыкальным слухом воспроизвести неуловимое. Нотный ключ открывал для него доступ ко всему таинственному, чудесному, сказочному.

Однажды, широко распахнув окна в сад, мальчик наблюдал за жизнью цветов. Вдруг его внимание привлекла пёстрая, очень большая бабочка, с необычным рисунком крыльев, напоминавшим сиреневые глаза. Она присела на стройный тюльпан. И тюльпан и бабочка стали одним целым. В ауре цветка, тёплой, сияющей, не были теперь различимы ни крылья бабочки, ни лепестки, а проступили очертания прекрасной танцовщицы. Это обрела жизнь Фея Сиреневый Глаз. Словно нехотя, распустились над головой её руки в медленном мелодичном танце — и, отягощённые изображением бурного цветения, опустились вниз. Потом танцевальные движения феи слились в гармоничный рисунок непосредственного чувства. Это был танец звуков, и мальчик-композитор страстно внимал таинственному ритму. В сердце Гани зарождалась музыка — и он сел к роялю. Создалась музыкальная композиция, а клавишный ряд стал чертой, за которой начинался волшебный мир фей.

Ганя играл настолько самозабвенно, что бабочка в саду сама не заметила, как отделилась от тюльпана и впорхнула в широко раскрытые окна, розовые от музыкальных волн. Она увидела маленький столик и присела на вершину хрупкой вазы. Бабочка напоминала экзотический цветок. От лёгкого движения её крыльев по стенам заскользили золотистые полоски света — и Ганя обернулся. Он протянул правую руку к волшебнице-бабочке, и она, мягко взмахивая узорчатыми крыльями, села на указательный палец мальчика. Ганя встал и направил руку с бабочкой ближе к свету. Он увидел в рисунке узора не только сиреневые глаза, но и преображённый мир: крошечную радугу, свернувшуюся кольцом, цветочек-звёздочку, и даже божью коровку в облаке. Вдруг крылья мигнули — и бабочка с сиреневыми глазами упорхнула в глубину сада. Она опять присела на любимый тюльпан и слилась с ним в одно целое. Фея и тюльпан превратились в лёгкую, неподвластную созерцательному анализу, танцовщицу.

Ночью Ганя долго не мог уснуть и подошёл к окну, чтобы посмотреть, спит или не спит волшебница. Нет, она не спала: мелодичным рисунком плавного танца очерчивала свою лунную фантазию, и спящие цветы кивали головами во сне. До самого утра мальчик восхищённо наблюдал танец феи-цветка. Таким образом, жизнь композитора стала сказочной: утром и вечером он созерцал самое удивительное создание природы — Фею Сиреневый Глаз. Но не только добрые глаза мальчика следили за восхитительной феей. Так же за ней наблюдали из маленького чердачного оконца тёмные, отпугивающие глаза злой старухи Тоски. Убежищем Тоски был чердак, на который трудно и боязно подниматься по скрипучей, жалобно стенающей лестнице. На маленьком сломанном столике лежала толстенная-претолстенная книга Тоски, в которую она записывала несбывшиеся надежды людей, живущих в доме Гани, и их предков. Тоске очень докучало прелестное видение утончённой танцовщицы-феи, наполняющей благоуханием сад, и она начинала забывать саму себя, когда вслушивалась в сотканную из нежного чувства музыку Гани, ведь эта музыкальная фантазия утверждала возможность любви и счастья.

Очень хотелось Тоске разрушить очарование, мешающее ей спокойно жить. Однажды наступила очень светлая лунная ночь. Ганя стоял у распахнутого окна и любовался феей-танцовщицей. Вдруг он увидел, как громоздкая неуклюжая тень приблизилась к милому сердцу цветку, и чёрная, словно вымазанная сажей, рука, так сильно и больно выдернула цветок из сиреневого облачка, что посыпались искры. Тоска спрятала цветок в свои многочисленные чёрные одежды и скрылась в кустах. Ганя побледнел от ужаса и неожиданности. Медленно поплыли перед его глазами разноцветные огоньки — и он потерял сознание. Очнувшись утром, мальчик вскочил, подбежал к окну, но, увы, желанного сердцу тюльпана уже не было на месте. Гане хотелось кинуться в сад и непременно найти исчезнувшее сокровище. Но ему пришлось сесть к роялю, чтобы не забылась, не улетучилась, как сон, мелодия, посвящённая фее-бабочке. Из раскрытого окна к мальчику прилетело множество великолепных бабочек, желающих видеть свою исчезнувшую подругу. Они садились на голову, шею, грудь, руки мальчика. Их крылья, с затейливыми рисунками, сочно переливались сине-зелёными, коричнево-оранжевыми и серебристо-лазоревыми красками. Бабочки благоухали — их становилось всё больше. Вдруг Ганя почувствовал, что он становится каким-то невесомым. Но это не было ощущением пустоты, наоборот, его душу наполнили восторг и ликование. Ганя стал уменьшаться в размерах. Его человеческая сущность перевоплощалась в изящного крохотного мальчика с призрачными крыльями. Вместе с бабочками он вылетел в окно и в затяжном прыжке стал спускаться на землю. Едва мальчик коснулся земли, его слух и зрение обострились. Он стал различать знаки, посланные ему как будто свыше. Вот цветок, казалось бы, увядший, вдруг распрямился и мелодично засветился. Ганя подошёл к нему и тут же увидел другой знак. Это был мотылёк, лихо вращающийся в воздухе и издающий трогательные звуки. И Ганя опять узнал свою мелодию — эту искрящуюся вуаль танца феи. Ганя пошёл по пути, указанному ему таинственными движениями цветов, мотыльков, жуков и божьих коровок. Только поздним вечером вышел мальчик к небольшому озеру. В озере отражалась полная, отрешённая, как будто затонувшая, луна. Вокруг этого отражения высились камыши, темнели лилии. А в центральной части озера сияла, как зажжённый хрустальный светильник, белым ровным благоухающим светом какая-то особенная лилия, будто слетевшая с неба. Крошечному Гане, со своими крылышками эльфа, ничего не стоило с берега перепорхнуть в глубину светящейся лилии, чтобы остаться там заночевать. Разбуженные неожиданным движением воздуха, ночные мотыльки стали медленно кружить, отыскивая незваного гостя. Но они не догадались заглянуть в лучезарную кувшинку, ибо думали, что незнакомец прячется в темноте.