Бесплатный фрагмент - Фетиш постмодерна

Миниатюры

Домик, в котором живет Берлиоз

— Ты выглядишь усталой, Ли, ты чем-то расстроена или утомлена?

— Я? Нет, похоже, это ты все время о чем то думаешь, — она улыбается и проводит пальцем по лбу вниз к его переносице…

— Да… я просто подумал, что это путешествие совсем тебя утомило, ты можешь прилечь, а я схожу и раздобуду еды, надеюсь, этот отель регулярно пополняется свеженькими бифштексами, круассанами, маринованными ананасами, осьминогами… и яблочными пирогами, может быть, захватить тебе бутылку виски или джина, моя милая Ли-Лит?

— Может быть, ты скажешь все-таки, о чем ты думаешь и перестанешь поясничать, мой милый Гумбольд?

— Скажем ничего примечательного…

— И, что же ничего примечательное так тревожит Вас?.. — притягивает его за ворот рубашки к своим губам и кончику носа…

— Ли… я думаю о домике, в котором живет Берлиоз.

— Берлиоз? Это что шутка?.. Постой это тот самый Берлиоз…

— Нет, другой Берлиоз, мой Берлиоз самый прекрасный, самый счастливый и самый любимый Берлиоз… по утрам слушает Оззи Осборна, а по вечерам Вагнера, я хочу написать ему сонет.

— Хих… ты, по-моему, сошел с ума, Гуми! Тогда напиши ему о трамвае номер 6 и о подсолнечном масле, и об…

— Аннушке?.. Нет, он не употребляет подсолнечное масло в пищу, а трамваи… мой Берлиоз глух к трамваям, он включает по утрам Оззи Осборна, а по вечерам Вагнера, чтобы не слышать их шум.

— Нет, ты притащил меня сюда, чтобы думать о трамваях и домиках для Берлиоза?! Я задушу тебя щас…

— Ли-Лит, Ли-Лит! Откуда в тебе столько сил, я сдаюсь, смотри у меня белый флаг, у меня белый флаг.

— Ты невыносимый зануда, если ты будешь рисовать домики для Берлиозов, я сбегу к бармену от тебя, улизну как хитрая кошка, — она проводит по его груди острыми коготками.

— Ты только представь счастливый Берлиоз, Ли, у него свой домик, вокруг которого ездят трамваи, кошка и большой самовар, он приглашает нас в гости пить чай, а Ли-Лит, чай с облепиховым вареньем, нет, лучше, наверно, вишневым… нннет, вишневое тоже не подходит, я так люблю запускать вишневые косточки куда ни попадя… малиновым вареньем. Мы беседуем о ценах на билеты на дирижабли, обсуждаем уход со сцены Мэрлин Монро… Ли, Ты спишь?

— Ли-Лит, если бы ты знала, как я люблю тебя такой, — он укрывает её и нежно проводит ладонью по её аккуратно причесанной головке.

— Мой прекрасный, мой любимый, мой счастливый Берлиоз — нет, это нужно записать где-нибудь, — он берет ручку с блокнотом и записывает.

14.10.2010

Лилит, я погиб

— Лилит, я погиб… погиб, — теперь ты будешь плясать на моей могилке, поросшей фиалками,

со своими подружками… Мне больно, мне стыдно, Лилит… один, один твой поцелуй вернет меня к жизни.

— Какой ты подхалим, Гуми, и раб коленопреклоненный. Ты не получишь больше не единого поцелуя… И, вообще, как не пристыла тебе эта заученная роль? Я уже давно выросла из кукольного возраста, а ты все продолжаешь волочиться за каждой юбкой, изыскивая всевозможные способы произвести впечатление. На тебя жалко смотреть, — деловито отворачивается в сторону, вскидывает брови и кровоточит воздух алыми кистями в атласных перчатках.

— Что с тобой? Такую тираду услышать из уст моего возвышенно циничного ангела… Чем я мог заслужить это?

— Гуми, ты никого не видишь вокруг себя… одни позы, которые картонными реверансами шуршат по сукну игорного борделя твоей жизни, а ты с ослиным спокойствием продолжаешь гадать на кофейной гуще своего скверного прожектерского талантишки. Посмотри! В кого ты превратился, ты был настоящим львом, когда я тебя повстречала, а теперь ты похож на взнузданного платеро.

— Лилит! Тчерт, а ведь ты права. Пора положить конец этой драме (дрёме). Этой кисейной (китайской) метаморфозе… Однако, ты всегда была холодна ко мне; ты все считала игрой, фарсом, шаржем, разве нет? Чем бы я мог удивить тебя тогда и теперь, как мог пробиться чрез этот возвышенный циничный дендизм; неужели ты любила меня когда-нибудь?

— Гуми, ты так резко переключаешь лампочки на панели моих чувствительных приборов, что с тобой опасно выходить в открытый космос… Хи-хи.

— Да, только там преобладают два цвета — фиолетовый и пепельно голубой, в этом вся проблема.

— Хам… надоедливый старый трюфель, ты сам меня по-настоящему никогда не любил, я для тебя вычурное искусство на железном каблуке, а теперь тебе больно, потому что этот каблук вдавил тебя в асфальт твоей бедненькой жертвенной натурки.

— Я право не узнаю тебя, Лилит… и раньше, и теперь я искренне восхищался тобой; твои капризы, твой гнев, твоя экзальтированность трогали мое сердце и оно отзывалось тебе, может быть, глупо и наивно, но неподдельно и живо… сколько раз я с улыбкой сносил твои выходки, твои безумства… утешал и сокрушался, когда тебе было действительно нестерпимо больно, бинтовал твои кровоточащие раны, накладывал охлаждающие компрессы на твою ангельскую головку…

— Все! Ладно-ладно прекрати, Гуми, ты невыносим… Почему ты такой, ты все принимаешь за чистую монету, словно ребенок, тебя ничего не стоит обвести вокруг пальца, понимаешь, стоит поманить зонтиком и ты как голый карапуз ползешь в указанном направлении. Гуми, тебе не хватает степенности, высокомерия даже, нельзя же быть таким простаком с женщинами.

— Ты теперь будешь меня учить, каким быть с женщинами?

— Да, Гуми, я буду твоим душевным лекарем и помощником, а то ты не ровен час соскользнешь в бездну.

— Лилит, спасибо… но если бы ты знала, как ранит меня твоя необузданная веселость, то, наверно, предпочла холодную невнимательность, относительно которой я уже давно выработал надежное средство в довесок к твоему бессердечию…

— Гуми, если бы ты знал, как меня тошнит от твоего пуританского романтизма, то предпочел бы мою инфантильную всепрощающую веселость…

— Ты не терпишь мою слабость, Лилит… почему? Неужели я не имею права ошибиться, неужели я обязан нести бремя твоего идеала, о котором не имею ни малейшего представления? Лилит, посмотри на меня, ты ведь никогда меня не видела: на мне белые штаны, зеленая клетчатая рубашка с коротким рукавом, трость с изумрудным набалдашником, бежевые итальянские туфли и белый цилиндр… Хочешь, я буду Оскаром Уайльдом сегодня?

— Гуми… ты неподражаем!

— Просто пророни — да, Лилит.

— Да.

p.s.: Гуми, по-моему, ты сумасшедший…

— Однако, я этого не говорила, потому что ты ни капельки не похож на Оскара Уайльда…

— Но кто-то же отчетливо произнес — «да».

— Тебе послышалось, Гуми, он ничего не говорил, как видишь мой рот полон персидскими вишнями, а разве можно что-нибудь внятно произнести с набитым ртом?

— Ты хочешь сказать, мне это пригрезилось? Это метаморфозы?..

— Да, Гуми, поэтому я и предлагаю тебе свою помощь в качестве лекаря, как видишь, ты совсем сбрендил.

— Мне не нужен лекарь, Лилит, мне нужен единственный твой поцелуй и обещаю, больше ни тени меланхолии, мы отправимся с тобой на прогулку давить персидские вишни.

01.07.2011

Штопор для лилит

— Лилит, с некоторых пор я нахожу стих прочно закупоренным, подобно бутылке с изысканным вином, и тогда во мне просыпается инстинкт хирурга или даже мясника, моя горчинка… я…

— Хих, Гуми, ты как-то неестественно перескакиваешь с алкоголя к больничной койке и мясной лавке, ты, похоже, где-то подобрал эти поганые мыслишки… может быть, у Ювенала, или Тацита, или Думпедокла, хих, или, скорее всего, Нерваля, а теперь жалко пытаешься их присвоить себе.

— Что ты, клянусь, это все мое родное и нательное, мой железный неумолимый каблучок, ты вновь кощунственна со мной… Поэт как штопор для мозга и тела! А Лилит? Находишь соответствие?

— Возможно, но к тебе относится больше мясная лавка и изредка скальпель, которым ты неумело орудуешь…

— Моя дорогая вишневая головка, мой маленький горький персик, а разве я не разрезал филигранно твой нежный подетый пушком животик своим языком, разве не зашивал вновь ножевые раны склонений на твоих хрупких члениках, в паху, в груди, на ангельской шейке?

— Гуми, фу, какой ты садомодальный, измобрутальный, прекрати, тебе это не идет… Научись владеть чем-нибудь одним для начала, определенным, пусть это будет топор, или скальпель, или мачете (без ножен)…

— Да, мой ангел, пусть это будет мачете, я нарублю тебе сладкого тростника, устроимся поудобней и всю ночь проболтаем о латиноамериканских ядовитых лягушках или африканских смертельно опасных жабах; маракуйя нам будет Луной и папайя эликсиром…

— Гуми, как тебе шарнирная обаятельная каракатица на кожице Лунной поверхности, молочный червь твоей пагоды, огненный хлыст ядовитой сороконожки на обглоданном ветрами бивне? Гуми продолжим игру в белых дикарей?

— О, да, дорогая смертельная рана, — сжимает руками её бедра и начинает откусывать серебряные пуговицы с её кашемировой блузки.

22.11.2011

Лилит, что с тобой ты костлява

— Лилит, не понимаю, что происходит, ты поедаешь тонны пирожных, бифштексов, клубники, круассанов, пармезанов, жареных гребешков молоденьких петушков, рябчиков и слоеных пирогов, булочек с корицей и с джемом, балыков, буженин и их жен, сливок и мороженого, запеченых поросят и жареных ягнят и баранов, однако ты костлява, видит Бог, ты костлява, куда подеваются все эти калории, я ума не приложу, это прорва и порча какая-то, дорогая моя, что, что тебе принести покушать, в каком ресторанчике освежевать меню для тебя, жареная моя косточка, маленький мой флегматичный сырный шампиньон в оливковом масле…

(молчание затянувшееся скорбной паузой, готовое броситься наутек из глаз рыданием..)

— Ну, прекрати, что с тобой, может, я обезумел? Как излечить тебя, подскажи, я весь твой, бери мачете и руби меня на малюсенькие кусочки, зажаривай и ешь досыта…

(настороженный и все же потусторонне отрешенный взгляд…)

— Лилит, ты сама себя казнишь, пойми.

— Нет.. это ты меня казнишь, Гуми.. это ты совершенно забыл обо мне, тебе начхать, что я рядом с тобой вот уже два года.. и как законный результат пребывания в обществе нарциссизмо-эгоизма, я превращаюсь в костлявую тень…

— Лил.. я только о тебе и думаю… я думал о нас, да, эти переезды, ты утомилась, но раньше ты мне казалась такой бойкой, тебе все было нипочем, да, я, наверно, второсортный писателишка, мы вынуждены перебиваться на мои непостоянные заработки, колесить по дешевым мотелям, есть отвратительную мясную подметку, но что я могу поделать, мои пьесы не ставят ни в Руане, ни в Милане, ни в Мадриде, ни в Париже… они не доросли до моих пьес, а писать дешевки я не могу, Лил, ты же знаешь, как я тебя люблю, твои переводы безупречны, твой французский выше всяких похвал… Лил, столько кавалеров и богатых мсье вилось округ тебя, я не знаю, я теряю надежду, что когда-нибудь обеспечу наше с тобой будущее.. я предупреждал тебя, но ты была так упряма, так настойчива, а теперь ты воочию убедилась, чем полна эта беспечная непостоянная и унизительная жизнь разъезжих гастролеров, прости меня Лил..

— Гуми.. Гумбольд, что с тобой? Я никогда тебя таким не видела.. что это значит? Ты вдруг сдаешь? Пасуешь, как трусливый кролик уносишь ноги!? И это тебя я выбрала в спутники? И это ты называешь большой любовью?..

— Лил.. дорогая, все будет хорошо.. вот увидишь моя прелесть, мы отправимся в Лондон, в Лондон, моя ненаглядная вишневая головка. Только там, на родине Шекспира смогут оценить мои театральные постановки.. Лил, тебе необходимо прикупить платьев, такие помпезные, навьюченные фасоны там не в моде.. Король Артур, Робин Гуд, перчинка моя, на этот раз все серьезно, как никогда, ну, ты же меня понимаешь?..

— Платьев?.. Что ты несешь? Нам нечего есть, нет денег на съедобную пищу, Гуми, ты в конец помешался на своих театральных постановках!!! И я доверилась тебе!! Как непробудимая покорная овца, я забросила переводы, я переводила и расшифровывала твои долбаные пьесы для кого? Для твердолобых обывателей из Монтгомери? Для друидов из Эссекса? Да, я тебя сейчас прикончу, старый зазнавшийся блудник!..

Лил пытается схватить полотенце и набросить на шею Гумбольда, чтобы увлечь его на койку и медленно задушить, однако Гуми, не желая погибать и вот так просто распроститься с жизнью, отчаянно сопротивляется… Лил, чувствуя слабость от недоедания и недосыпания, медленно опадает на кровать, выпускает полотенце и обездвиженно лежит ничком, её голова повернута в профиль, бледность лица и остекленный бессилием взгляд довершают больничность минуты в тусклом гостиничном номере, и минута ползет сороконожкой по коже, словно холодный пот останавливается, и кусает глаза безбожием и невыразимой омерзительной всепанической подагрой, Гуми, словно вдруг проснувшись и отчаянно воспротивившись этой ситуации, мгновенно приходит в себя, сбрасывает пиджак и подхватывает Лилит на руки…«Сейчас, сейчас, моя дорогая, на воздух, в парк, это нервное истощение. Такси!!! Такси!!!» Гумбольд ловит машину. «Все будет хорошо. Все будет хорошо. Мне заплатили аванс. Завтра Мы будем в Лондоне. А сегодня ты будешь кушать, как английская королева, ангел мой, любовь моя, ты слышишь меня, ведь ты меня слышишь, правда?!»

Спустя несколько часов в номере мотеля…

— Что все таки произошло, Гуми? Обморок, я была в обмороке?..

— Тссссшшшшш, не говори так громко, моя маленькая фея, доктор сказал по возможности исключить эмоциональные всплески, громкую речь и побольше пребывать тебе в тепле и покое; фруктовые чаи с малиновым и абрикосовым вареньем для твоего сердечка, и еще парное мясо и бульоны.. шоколад, мороженое, спиртное придется исключить из меню пока..

— Гуми, я тебя таким вижу впервые, вернее, ты был один раз таким, когда забирал меня из детского дома… ты так напуган, правда? Какой-то обморок, я даже не успела ничего понять.. хих.

— Зато я теперь многое понял…

— Ты правда боишься? Неужели ты боишься меня потерять, Гуми?.. На тебя это совсем не похоже…

— Лил.. прости меня, прости меня (почти плача), все… все будет хорошо, мы поедем в Лондон, мой литературный агент все устроил, Джекобсон, помнишь Гарри?.. Неважно, ангел мой, успокойся, ты поправишься, ты просто устала, я позабочусь об этом…

— Гуми, я буду падать в обмороки каждый день, как я раньше до такого не додумалась, ими так пестрят пьесы… я их презирала, это же гениальный чисто женский прием и очень действенный маневр…

— Лил, ты должна прекратить теперь дурачиться, я не на шутку переволновался, может, это волны такие или час пик, я не знаю… мы летели сквозь пыль городских улочек… пока… потом… там в прохладе парка у воды.. Лил, я осознал, что никого так не любил, как тебя, что никого так не люблю, как тебя, и никогда не полюблю… один Бог или дъявол помнит, что слетало с моих губ… какие молитвы я ниспосылал всевышнему, чтобы ты пришла в себя, а неровная ниточка твоего пульса ожила. Лил, ты помнишь, как я целовал тебя, твою бледность, твои холодные виски? Лил… я чуть не лишился рассудка, пока ты спала…

— Я спала? Не знаю, Гуми, я, конечно, могу внять твоим словам, но я ничего этого не помню… Помню лишь, как провалилась в прохладное глубокое озеро, огромные кувшинки надо мной выстроились в загадочные переплетенья и закрыли солнечные лучи… я поплыла по песчаному дну вниз, дальше и дальше… пока течение не вынесло меня на берег, а там я услышала необыкновенные трели незнакомых птиц, песок такой нежный и мягкий, и еще так легко было дышать, так приятно было дышать, птицы пели и пели, на меня садились стрекозы и щекотали мне нос, я спала… а потом меня разбудил какой-то пес, он лизал и лизал мне лицо, губы, щеки, лоб… я отворачивалась от него, но он вновь меня находил и продолжал лизать, а когда я открыла глаза никакого пса не оказалось, лишь ты, такой удрученный, такой понурый и несчастный, Гуми, вот, что я видела…

— Лил, отдыхай, пожалуйста, я принесу тебе чая, ты должна уснуть… завтра мы еще задержимся на денек, может быть, сходим вечером на пляж… Ты должна набраться сил и терпения. Все наладилось, верь мне, ангел мой, верь мне, я ЛЮБЛЮ тебя…

— Я хочу поехать в Лондон, Гуми, я хочу поехать в Лондон завтра же, я соскучилась по Гарри… кх… кхк.. орн… прж… ает

(Гуми осторожно зажимает ей ладонью рот и прикасается губами к её причесанному виску)

— Да… да… да, мы поедем в гости к Гарри, а теперь спи, моя золушка. Ааааа-уууу!!!

(Лил кусает его за палец, Гуми одергивает руку)

— Не называй меня золушкой!!! Терпеть не могу эту сказку…

— Ладно-ладно, моя вишневая косточка.. только успокойся же, наконец, и отдыхай, прошу тебя…

(Гуми, стоя на коленях, поправляет выбившиеся подушки и берет слегка остывший чай, чтобы передать его Лил.. она гладит его лицо, её глаза лучатся нежностью, они вот-вот подернутся приятной дымкой сонного забытья, но сначала она потянется к нему, чтобы поцеловать его неровную щеку, что-то пробормотать на том интернатском наречии, которое Гуми так никогда и не усвоил… выпить послушно чай и потом уснуть ангельским сном).

26.04.2012

Лил, мы отправляемся на поиски ортанза

— Лил.. ты все еще здесь?

— Нет, я уже ушла, — голос из уборной (…)

— Лил, а Лил.. ведь осень вновь, и пора.. знаешь, мне в руку сегодня упал желтый лист, его подняло ветром с земли — так забавно, он ровненько лег в мою ладонь…

— Ты — счастливчик, Гум.. я это всегда знала.

— Я подумал, Лил, ты как-то упоминала об ортанзе, помнишь? Проклятые поэты…

— Нет, в последний раз ты отправился за золотым руном и я тебя не видела почти год.

— Лил, вишневый град косточек, не сравнится с твоей беспринципностью, ты обязана мне теперь помочь отыскать ортанз!!!

— Хих.. у тебя кризис или как тебя прикажешь понять?

— Мы возьмем лодку и спустимся по карельским рекам в обитель призрачной Туле! Я все придумал, у меня есть карта и руно…

— Что?! Ты сумасшедший, кормить комаров в Карелии?.. Нет, дорогой, это не для меня.. без горячего кофе, питаться рыбой и грибами, зажаренными на вертеле, хих…

— Лил, ты стала чересчур изнеженной — дорогие автомобили, рестораны и гламурные подонки, которые ни на что не способны, кроме как отнимать у тебя драгоценное время, ты совсем забыла обо мне. Лил, мне очень трудно сейчас…

Она вышла из уборной в полупрозрачной накидке из органзы, белые лепестки ее конусообразных грудок собрали на себе небрежный каскад сиреневых завихрений, подведенные глаза и губы фиолетовыми тенями напоминали аметистовые россыпи на коже форели..

— Лил, что это, ты похожа на тихоокеанскую устрицу, побывавшую в пасти мурены.. ты собралась куда-то пойти в этом наряде?..

— Нет, я собралась сплясать в этом наряде на твоей могилке, поросшей фиалками…

— Это невообразимо оригинально, знаешь, ты будешь нарасхват среди зверски голодной птенчиково-пушечной братии.

— Не утрируй события, завистливый фетишист, я всего лишь экспериментирую с некоторыми идейными композициями.

— Лил..

— Молчи.. следующие слова мне известны..

— Правда?..

Он подхватывает ее и увлекает на мягкие матрасы роскошной кровати, простирающейся на долгие-долгие мили, русла и рукава, с бесчисленными балдахинами греческих божеств и царственных животных.. и вот нескончаемая американская горка этой чудо-кровати все же замирает на краешках губ их затянувшегося поцелуя…

— Лил…

— Я знаю…

— Я никуда тебя не отпускаю…

— Ты же знаешь, я все равно уйду.

— Нет.. не уйдешь, не сегодня, а завтра мы отправимся на поиски ортанза.

— Ты решил меня скормить комарам или омарам, кому на этот раз?

Он лихорадочно целует ее нос, губы, лицо, глаза — он впивается в ее нёбо своим языком и уже ничто не может сдержать этого спрута страсти, этого змеиного кровавого ринга атлетических тел сотней гладиаторов, ламий, блудниц и метательниц дисков.. лил отрывается от него и начинает неистово хохотать, она заворачивает его голову в выбившуюся органзу и остатки ее запихивает ему в кратер рта, она прижимает его лицо к своей ангельски белоснежной груди.. и он начинает рыдать крокодильими слезами счастья и несбыточной радости.. рыдание преобразуется в рёв гризли, в вой волков и сирен, начинают дрожать и лопаться стекла в доме и сотни люстр падают с потолков, размельчаясь на тысячи хрустких хрустальных осколков… они катаются по этим осколкам и плачут от счастья соития и причастности.

10.09.2013

Лил, я тебя боюсь

— Лил, я тебя боюсь.

— Вот еще… что за новости, — голос с кухни.

— Да, да, и страх этот барабанной дробью гонит мои мыслишки на улицу словно зеленый горох, и вот уже трамваи и ребятня давят их нещадно подошвами и полозьями, растаскивая зеленый жмых по тротуарам и мостовой.

— Что за тирады опять.. тебе плохо спалось.. зеленый горох.. хмм.. может быть, ты проголодался?

— Нет, Лилит, это ты стала походить на голодного гипнотически-мимикрически-кармически.. зверски голодного удава, я помню в одном мультике видел такого удава на охоте, про Маугли.. да, там был именно такой удав, Ка, его звали.. и вот своей пятнистой переливающейся змеиной кожей он гипнотизировал маленьких обезьян, чтобы потом съесть.. твой аватар прям копия головы этого удава, моя маленьк.. (фея хотел сказать Гум, но не успел договорить, потому как подушка накрыла его сверху и он оказался в искусственном вакууме, проделанном руками Лилит, которая подкралась незаметно сзади..)

— Ты с ума сошла! — заорал он, отрывая от лица подушку..

Сверкающие гневом глаза сверлили его сверху, сквозь искривленную прореху рта виднелись белые острые зубы и весь вид такой милой Лилит застыл в моменте броска к его шее.

— Ангел мой!! Анхел мой… Что с тобой?! Я… я, — стал жевать слова Гум.

Гум сделал жалостливые глаза и походил на бедного кролика, загнанного в угол.. он очень быстро проснулся и теперь только начинал включаться в происходящее..

— Лил.. я правда, боюсь тебя, дорогая.. твои игры меня стали беспокоить, — залепетал он.

Однако минутная агония закончилась и Лил, уже оправившись от приступа ярости, сама находя происходящее несколько комичным даже, присаживается сбоку на кровати и положив свою острую ладонь ему на грудь и осторожно поглаживая её говорит..

— Ты проголодался, дорогой, — таким паточно сладким голосом, от которого Гум невольно ежится под одеялом..

— Да.. то есть, нет.. Лил я.. можно я не буду завтракать, я хотел немного поваляться еще?..

— Что с тобой, мой крольчонок? Ты заболел? Тебе нужно лекарство? — вскинула одну бровь сестрица-манекенщица.

— Нет… все хорошо, правда, я здоров, просто хотел немножко пофантазировать, ну, ты ведь знаешь, я люблю фантазировать.. и вот утром фантазии всегда такие необычные — начал приходить в себя и успокаиваться Гумбольд.

— Фантазии?. Может быть тогда пофантазируем вместе? — деланно удивленно заговорила Лил, и на её лице проступила вуаль усталости и некоторой досады, что она в выигрышном положении, вдруг пошла на попятную.. решила уступить.. и вот хитрый крольчонок, почувствовав безопасность, того и гляди сбежит от нее..

«Нет, уж пусть утекает в одних трусах тогда, пусть трусит как раненный заяц», — подумала она про себя в следующий момент и скользнула по одеялу коварным взглядом, однако Гум уловил её намерение, а он был неслаб, и обхватил её, стиснув в крепких объятиях, и даже несколько самодовольно притянул её к себе как безропотную обмякшую жертву.

— Отстань от меня, бездельник, — уже серьезно начала она.

— Ну, прекрати, ты такая взвинченная в последнее время.

— Я работаю, в отличие от некоторых, у тебя пять выходных на неделе, да, ты просто обленившийся мешок овса.

— Ну, ну… я сделаю тебе небольшой отпуск, хочешь, съездим куда-нибудь, Марокко, например, или Сенегал, куда отвезти мою кизиловую косточку, мою желто пушистую пчелку, обещаю, все тяготы взять на себя по уходу и содержанию моего агонизирующе сладкого ангела.

— Не подлизывайся, мошенник, я тебе не верю ни капли.

— Истинно говорю тебе, оформим документы и через две недели улетим хоть на край света, — уверенно заявил Гум.

— Я не знаю… я запуталась в своих желаниях, в своей жизни, и ты… ты вряд ли мне поможешь, хитрый пройдоха, — теперь она улыбалась, были выходные на носу, и в предвкушении свободы, озорная детская радость начала разжимать её ребра кислородным мешком, она высвободилась из нежных лап потревоженного зверя и привстала с кровати.

— Вставай, бездельник, я приготовила нам кофе! — бодро приказала она.

И на этот раз Гум уже повиновался, он стал потягиваться своей звериной массой, издавая мягкий рык, месячная небритость роднила его облик с недавно проснувшимся львом, лениво мурлыкающим от затяжного отдыха..

— Спасибо, крошка… спасибо милая, — нежно заговорил он.

«Ну, и силища, бесхозная ленивая силища», — подумала про себя Лилит, «а впрочем, он очень даже мил и, похоже, добр, и что со всем этим теперь мне делать», — задавалась она немым вопросом..

— Надо выбраться куда-нибудь, ты же у меня умница, редкая нежная умница.. а Лил, — уже ревел львище.

— Давай выберемся куда-нибудь, любовь моя???

Лил стояла и молча глазела на эту прихотливо переминающуюся с ноги на ногу массу, будто вылепленную из желтой глины..

— Что с тобой, милая? Что-то не так? — изумился Гум.

— Мы отправимся в Колизей, будешь сражаться с гладиаторами сегодня, — озорно возвысила голос Лилит.

— Какими еще гладиаторами, мы в двадцать первом веке, дорогая? — озадаченно развел руками Гум, — да, и разве здесь имеется Колизей? Он давно в пыли под обломками глины и песка, да, что с тобой, ангел? — он приблизился и нежно обнял её за талию.

— Ничего, — капризно она уставилась ему в глаза, ища в них потворства и защиты.

— Я с ума с тобой сойду, горчишно пряная головка, ты правда хочешь меня отдать на съедение гладиаторам??

— Вообще-то, это гладиаторов бросали на съедение львам, таких красивых и блестящих, в шлемах и с оружием в руках, обученных различным смертельным приемам, но ты ведь необычный зверь, ведь так? Ты бы смог их повергнуть один и без оружия, правда? — теперь она наивно заглядывала ему в глаза, ища ответа, и даже слегка поясничая. И Гум, растроганный и громадный, в утреннем солнце медленно приблизился к её лицу…

— Смог бы… если ты так хочешь, моя фея — и он легонько поцеловал её в губы.

03.07.2014

Вагоны эонов нежности

— Лил, я посылаю тебе вагоны эонов нежности, а ты и не замечаешь, ты спишь как ленивая кошка, растянувшись на кровати.

— Правда?.. И как тебе такое удается, ума не приложу, ты используешь какие-то секретные технологии, если тебе удается эоны поместить в вагоны. По-моему, это нереально как-то.

— Все реально, мой маленький сочный лобстер. Все реально в нашем мире — лучшем из миров.

Гум крадется к Лил по кровати в предвкушении завуалированного пиршества.. Вот он уже совсем близко.. нависает над ней и начинает гладить её бедра сквозь одеяло, лицом стремясь продвинуться к её груди..

— Нннет… я не хочу, ты наступаешь всегда как танк, немецкий толстобокий танк, круша все на своем пути, — отворачивается Лил и натягивает одеяло до подбородка.. — тебе не хватает такта и сдержанности.

Гум несколько сконфуженно оседает, округлив глаза с явным переигрыванием и чересчур удивленно, будто только что ничего и не произошло, однако несказанному удивлению его нет предела.

— Как?.. Тебе ведь нравилось это всегда, моя косточка.

— Да, да.. ты наступаешь как раненый носорог, и вовсе мне это не нравилось, это нравилось тебе, и не делай таких глаз, будто проглотил блюдце.

— А как тебе нравится тогда.. как мне наступать? — вопрошает изумленный Гумбольд.

— Ну, вовсе не так.. я, конечно, же тебе подскажу милый, только ты меня послушайся и не сопротивляйся, ладно.. должен же кто-то открыть тебе глаза на женщин! — Лил озорно улыбалась, что-то прикидывая в своей ангельской головке.

— И-и-и?.. — Гум вконец опешил, и это «и» уже походило на стон голодного койота.

— Ха-ха. Ну, что ты так реагируешь? Я просто тебе хочу помочь — Лил это начало забавлять.

— Помочь?.. Ну, хорошо, давай я послушаю тебя, — ретировался Гум.

— Вот и отлично, дорогой… Для начала встань к стене, навались на неё и двигай, ну, представь, что стена это гора, а ты Самсон или Геракл, пытающийся её сдвинуть, чтобы освободить путь бедным лаосским девушкам, заблудившимся в лесу.. Да, да и скинь с себя одежду, чтобы она не стесняла твои могучие потуги.

— Лил?.. Ты издеваешься надо мной? Зачем все это?

— Ну, сделай, как я прошу, так надо, толкай стену, переминайся, толкай ее вверх и в сторону, я хочу смотреть на твое тело, глупыш.

— Ну, хорошо, — Гум скинул одежду, — нет, трусы оставь, ведь нам не нужно никого смущать, правда?.

Гум навалился на безучастную стену, согнутыми в локтях руками он тщетно силился её сдвинуть, ноги стали скользить по паркету, он подседал и пытался направить силу снизу вверх.. теперь уже руки скользили по стене.. его спина и плечи ходили ходуном, бугрясь мышцами, ягодицы врезались в трусы, подобно массивным гирям.

— Ой, как здорово, — Лил как ребенок присела на кровати и хлопала в ладошки с растопыренными пальцами.

— И… долго так мне бесполезно напрягаться?.. — взревел Гум.

— Все достаточно.. ты молодец, правда.

Он отошел от злосчастной стены и повернулся к Лил, в ночной сорочке с длинными ногами она лежала на кровати, опершись на локти, и сверлила его своим гипнотическим взглядом. Гум встал коленом на кровать и хотел было приблизиться к этой вздорной шалунье, но тут же молниеносным копьем в его грудь вонзилась ее нога, чуть согнутая в колене..

— Нннет.. подожди, это еще не всё, — сладко заговорила она и повела одной бровью.

— Как? Разве лаосские девушки не спасены?..

— Ну, только отчасти.. — ехидно заулыбалась Лилит, — скажи, тебе нравятся мои ноги? — и она стала попеременно барабанить его в грудь острыми носками, будто там была не грудь, а цирковой шар, который таким образом гимнастки подбрасывают и удерживают в воздухе.

— Да… что за вопрос, у тебя самые стройные прекрасные ножки, и ни одной лаосской девушке и не снились такие ангельские ножки, моя коварная фея.

Лил положила одну ногу ему на плечо, кажется, она была ими тоже довольна, и Гум стал целовать её лодыжку, он нежно взял в руки это древко копья и целовал его теперь. Лил засмеялась.

— Покусай мне лодыжки, только нежно и не вздумай оставить следов…

Гум целовал и нежно покусывал лодыжки, добравшись таким образом до колена, он украдкой бросил взгляд на Лил, довольству которой, казалось, не было предела; несколько раз он поцеловал её колено и пустил руки по её бедрам к чреслам.

— Ай-яй-ай… нннет, Гумичка, руки тебе не нужны, — давай их свяжем, чтобы ты их не распускал, и Лил резко выдернув пояс из висевшего на стуле халата, попросив при этом Губмольда повернуться к ней спиной, туго связала ему руки.

— Всё, теперь поворачивайся и продолжай, ты душка сегодня ведь, правда?.

— Хорошо, я душка сегодня.. — укоризненно произнес Гум.

Гум стал целовать её бедра с внутренней стороны, без рук ему приходилось ловить равновесие, и порой он просто тыкался в них носом, чем возбуждал смех и поясничание Лилит, таки с горем пополам он добрался до чресел.

— Сними с меня трусики, — бойко прикрикнула Лилит.

— Как? Дорогая, я не могу, ты же связала мне руки, — бормотал Гум.

— Ну, прояви изобретательность, Гуми.. тока смотри не сними их вместе с моей кожей.

И вот Гум зубами стал осторожно поддевать и стаскивать с нее неподатливые трусы, он все же неловко цеплял Лил за кожу, и тогда она содрогаясь телом и ахая вырывалась, призывала его быть аккуратней.

— Ладно, я помогу тебе, это невозможно больше вытерпеть, — и одним движением она подогнула ноги, а другим сдернула трусы, которые тут же улетели куда-то в угол комнаты.

— Теперь самое главное, Гуми, я хочу, чтобы ты поласкал меня.

— Ну, кто бы говорил, а я и не сообразил сразу, — несколько досадно произнес Гум.

— Ну, прекрати, будь умничкой, мой зайчонок, — и она потрепала его по щеке, — представь, что там раскаленные угли и целуй.. отрывисто и быстро, чтобы не опалить себе губ, много-много и часто-часто.. твои поцелуи — заячья оторопь, барабанная дробь и нежная шрапнель.

— Ухх, и где ты нашпиговалась такими терминами, дорогая, я в шоке, и только это… — он не договорил, Лил положила ему пальчик на губы, и это было знаком к началу.

— Ах… постой, совсем забыла, целуй как бы на одном дыхании, разбрасывай как горох свои поцелуи, а потом я подам тебе знак.. ну, это, наверное, будет такой продолжительный а-а-ах, хорошо, Гуми?

— Угу.

И Гум принялся наносить свои поцелуи, как тайнопись шелкографии; Лил порой увертывалась и не давалась ему, но он неистово продолжал осыпать её чресла ласками, барабанная дробь учащалась и учащалась, а его пульс возрастал, Лил уже перестала извиваться, подставив себя под этот не щадящий град поцелуев. Гум в агонии все чаще попадал и попадал в её сочащиеся губы… и наконец:

— А-аааа-х, — Лил чуть вздрогнула, и из её грудины вырвался легкий протяжный стон.

Гум в то же мгновение оторвался от нее, чтобы глотнуть воздуха ибо требование Лилит было не дышать, и он, побагровев, втянул могучими легкими столько воздуха, сколько хватило сил, на его лбу проступила испарина.. Лил тем временем уже пришла в себя.

— Дорогая, что это было? Я ведь мог задохнуться, наверное, — забеспокоился Гумбольд.

— Да, брось… это был катарсис, инстинкты тебе не дали бы задохнуться, ты прелесть я не думала, что у тебя получится, но ты справился.

Гум несколько взвинченный повел шеей, потом плечами и хотел было почесать себе предплечье, но вспомнил, что руки его все еще связаны.

— Лил, я устал уже… это, конечно, забавно, катарсис и прочее.

— Ну подожди, еще не все, тигренок еще чуть-чуть… как говорил Багратион, «тяжело в ученье — легко в бою», — продолжала капризничать Лил.

— Еще одно маленькое испытание, ты выдержись, мой ненаглядный. Ой, смотри-смотри на стволе древа проступила смола, эта патока уйдет в землю, — Лил, улыбалась и вновь манила его своим нежным лоном, — не позволь ей истечь бесследно — напоись ей, слижи её нежными прикосновениями губ и языка своего, мой бенгальский тигр.

Гум, не менее удивленный, понимая, что, похоже, выбора нет, и Лил на каком-то фантастическом подъёме, снова готовый разделить участь бенгальского тигра на сей раз, подался к её нежнейшему лону, орошая его долгим ласканием.

— А-а, а-а-й… нет, Гуми не так, совсем не так, ты слизываешь как корова, «корова языком слизала», — это все про тебя, глупыш.

— А как нужно на этот раз? — уже терял терпение Гум.

— Язычок должен быть остреньким и твердым как жало, понимаешь, такой нежный хоботок, и останавливайся чуть повыше, там есть такая маленькая рюшечка, останавливайся на ней непременно, хорошо, придавливай ее губами и слегка прикусывай, только не переусердствуй… да, и что ты такой непонятливый, все тебе нужно объяснять как младенцу, научись слушать женщину.

Гум, проглотив и эту пилюлю, словно приговоренный принялся за ласкания вновь. Он бороздил и бороздил сочащее лоно словно затерявшийся в волнах ялик, носом и кормой уходя глубже, потом поднимаясь на поверхность; Лил запустила пятерню ему в волосы, поглаживая их, она лежала тихо, будто мечтая, о чем-то далёком, о своем прошлом, может быть, задумчивая и спокойная на этот раз, лишь изредка приговаривая, — ты мой хороший… ты мой хороший…

22.07.2014

Лил, я расскажу тебе о дапертутто

Вот уж не думал, что эта история каким-то мистическим образом всплывет, однако, бывает, в тени каштанов; да, в тени каштанов Лил, вверив слух полуденному пению птиц, щюрит глаза, Солнце всегда ей казалось некоторым недоразумением, как, вопреки, тень занимала больше, соотношение тени и света, ведь баланс существует иначе было бы.. несправедливо? В какой-то миг разучаешься внятно доносить мысли до собеседника, крах рассудка символизирует это рачительно и неотложно, привычные мысли кажутся нелепыми, а слова их выражающие больше не слетают с языка, они словно перемешались в темном мешке памяти и выскакивают невесть в какой последовательности, и в этих смешениях нам, да, нам великим докторам психоанализа приходится работать…

— Чем это ты там занят, дорогой, — Лил прервала щекотливый поиск вопросом.

— Ах, ты напугала меня, ты появляешься как коварная кошка, Лил, я пишу новую историю о дапертутто!

— Ого, звучит величественно, хих, и что на какой стадии? Дай почитать, она облизнула большой палец, он был выпачкан в шоколоде.

— Вот-вот, шоколад, экстериоризация!!! Лил, я люблю тебя! Ты понимаешь? Его не должно было быть!

— Чего? Милый, я полнедели твердила, что хочу испечь шоколадный пирог!

— Да.. Нет.. я не в этом смысле, в общем, даппертутто, ты слышала о нём?

— Откуда? Ты мне не рассказывал ведь раньше; а я не очень то люблю копаться в твоих прескушных книжонках.

— Да, эта история, которая не прозвучала, и не должна была прозвучать, но ты её знаешь; я рассказывал, когда ты была еще маленькой.

— Но, я не помню, хоть убей не помню, Гум.. ты какой-то странный вот несколько дней; впадаешь в какие-то размышления, где-то блуждаешь, что происходит?

— Признавайся сейчас же, чьи это проделки, я хочу знать теперь всё, — и она надвинулась на него решительно и смело, будто преодолевая водораздел, образовавшийся между ними и приближаясь к его лицу вплотную.

Запах пряной корицы и шоколада ударил в нос своим ароматом, и Гум безвольно подался на этот жест, отозвавшийся поцелуем, их губы слились в неровном и сперва нерешительном поцелуе, однако Лил настаивала на большем, и сразу перешла в стремительную атаку языком; Гум, прихватил её за талию, и жестко поставил ногу на пол, чтобы она не опрокинула кресло вместе с ним, как уже бывало, и они не рухнули на пол.

— Подожди, подожди, шоколадная бризоль, ты так напориста, а как же дапертутто?

— К черту дапертутто, я хочу тебя.

— Лил, а пирог? Он сгорит не ровен час, ты совершенно не обдумываешь своих действий и их развития.

— Ууух, зануда, — она насупила брови, — пирог еще не в печи, а вот ты меня начинаешь злить, чем ты занят в своей башке, что у тебя на меня не остается времени?

— Да, в общем-то, практически ничем, все давно утратило смысл и тем более актуальность. Чертова промозглая погода, она влазит под кожу, подбирается к нервам, слякоть в нутре, чертова слякоть в нутре, Лил? Ты меня понимаешь? Осень.

— Старичок, ты старый, хих, старый скрипучий пень!..

— Да, Лил, большего я и не ждал от тебя, ты неисправима, и твой язык это просто исчадие ада подчас; поэтому тебе не повредит история о дапертутто!

— Ну, давай рассказывай свою историю, я только поставлю пирог, ух, печушка раскочегарилась довольно уже.

— Дапертутто — персонаж итальянского фольклора с ним связывают истории с исчезновением детей, помутнениями рассудка и всякую чертовщину необъяснимую, на которые способны персонажи, подпадая под неведомые чары темных сил.

— И всё, хих, всего-то страха, у меня коленки дрожат.

— Прекрати! Что с тобой на этот раз? Ты такая своенравная, что и выслушать меня не хочешь, а между тем тебя это касается не меньше!

— Что значит не меньше? А кого это еще должно касаться, черт тебя подери, старый блудник! Ты меня точно выбесишь сегодня своими загадками!

— Послушай и успокойся, есть еще одна особа; Лил, все не совсем так, как ты можешь опрометчиво подумать, но… и я попытаюсь тебе объяснить.

— Объяснить? Знаю, ты мастер объяснений, ты завел любовницу, негодяй, а меня будешь потчевать историями о дапертутто, да, дорогой?

— Нет, не совсем так — Лил, это твоя сестра.

— Сестра?! — Лил округлила брови, — у меня сроду не было никаких сестёр, ты спятил совершенно, это все твои заумные книжки, давно пора выбросить этот старый хлам в мусор.

— Есть, не думал, что это возможно, но, похоже, обстоятельства таким образом сложились, что она есть, жива и здорова и родом из Италии.

— Она еще и итальянка, здорово, у тебя неплохой вкус, да? И кто тебе поведал, что она моя сестрица, может быть, дапертутто?

— Лил, послушай, Лил, я влюблен в неё.

— Что? Как ты смеешь мне это говорить!

— Лил, ну, ты же не хочешь ничего выслушать.

Она демонстративно уходит на кухню, и Гум улавливает сдержанные всхлипывания; он осторожно прокрадывается к ней и обнимает за плечи.

— Пусти! Пусти! Её увлажнившиеся глаза выражают недоуменное бессилие.

— Послушай, ты права, нет никакой сестры, нет; и есть только ты и я, — и он внимательно смотрит в её прекрасные наивные и слезные глаза, — понимаешь, это к истории о дапертутто, я солгал тебе, мой маленький корнишон, ты ведь не читаешь книжек и как на ладони.

— Солгал? Зачем? Я почти поверила тебе, и солгал ли? — в её глазах промелькнуло удивление, сменяющее отчаянное недоумение.

— Совершенно точно, Лил, я солгал наверняка, поэтому ты и поверила; дапертутто-Везде-Нигде, другими словами, это то, чего нет, ну, в общем вымысел, который занимает нас, захватывает наше воображение так сильно, что благодаря этой страсти оживает, вовеществляется, понимаешь?

— Нет, как может ожить то, чего нет?

— Как только что произнесенная моя ложь. В мире так много интересного, а ты совершенно ничего не хочешь знать, меня это настораживает.

— И ты решил меня подло обмануть? Поиграть моими чувствами, да? Однако, теперь я буду умнее, Гумичка; и тоже преподнесу тебе сюрприз не ровен час.

— Да, к черту дапертутто, иди ко мне бесовка; это было спланировано, ты все устроила, скажи? Он подхватывает её и поднимает над собой, как нашалившую девчушку.

— Гуми, Гум.. я ни черта тебя не понимаю, ты просто сверхзадача маниакальная, как ты так можешь жить? Разве нельзя смотреть на мир проще? Мир — это желание жить, мир — это шоколад. Мир — это любовь.

— Да, моя шаловливая косточка, — и он уносит её на кушетку.

29.09.2015

Мистер Б, я не забыл о Вас

Здесь я открываю цикл миниатюр о Чарли, и посвящаю их всем, кто неравнодушен к хлопотам босяцкой жизни и скитаниям беспризорных душ… В честь доброй памяти о старине Чарли.

27.11.2009

Он ушел с работы… он ехал на красный свет… его остановили менты,

да, срал и ссал я на твою работу, мне завтра тащить

свою задницу неизвестно куда и зачем,

чертям на потребу в славный уикенд,

и тащить вместе с задницей пару роялей

уже после торгов на бирже в Шанхае…

Причем тут Китай — пашут и улыбаются,

и снова пашут, вот такие молодцы-стервецы…

вернемся к роялям… да, без отпусков пашут по пять-шесть лет, рисоеды,

а я задницу волочу к роялям, привязать бы к ним по б… ди…

да не позволят хорошие дяди.

Скукота и Тима уехал, надоело ему лосиное дерьмо жрать,

Так есть Фил — задолбали!

Меня эти рояли.

Все рифмы сочиняешь, все тебе нипочем, да? — хоть рояли, хоть по морде кирпичом? —

Нет, едва ли.

Отчеркнем.

Прости меня девочка-подросток, я так долго упивался своей задницей,

что чуть не забыл о тебе…

Вранье все кругом, остались живыми рояли…

у тещи играю пока нет никого — согревает,

смысл не в том,

я скучаю, скучаю, скучаю… ты все и так знаешь,

но об этом потом.

Да, че тут писать не пойму, все строчки да точки, тире, запятые и новые кочки,

вон почитал старого пса — растревожил скотина, неймется ему — старая образина.

Тебе написать времени не найду, поэтому в манду это занятие, в манду,

вон рояли завтра ждут, а потом виагра с чаем — шутка,

пока молодой, бес в ребро не печалит, — Эх, скукота.

Дудку возьму завтра с собой — пусть все усрутся, а я поиграю для народа своего

любимого, душевного давно ли играл ему,

помню недавно — играл не говно, да ладно…

Чарли, я влюбился

— Чарли, я влюбился… — говорю я ему.

— Чего? Не веди себя, как недоделанный сосун.

— Чарли, ты не понимаешь, мать твою, я ЛЮБЛЮ ее, я ей сочиняю стихи по ночам.

— Какие стихи — насмешил! Стихи — это кашачия бутафория, сынок.

— Нет, ты не прав, Чарли, стихи это сила.

— Вот где сила, — говорит он мне и подносит к моему носу огромный волосатый кулак…

— Чарли, посмотри на меня, я другой, у умею любить по-настоящему…

— Да, что ты прицепился к этой телке, тебе других не хватает, вон, смотри, краля идет… не, эта с пластмассовыми ногами… вон, туда глянь, бой-баба — гром, будет тобой как скалкой орудовать, только захоти.

— Чарли, я устал от этого, я не хочу…

— Не кисни, сынок, совсем расклеился, я смотрю, не ровен час, захныкаешь как девка…

— Чарли, что мне делать, она не воспринимает меня?

— Да, что с тобой, охламон, — мне старику такие вопросы задаешь? Кто она?

— Чарли, она сказка, знаешь, какие бывают, из заморских стран черные королевы, прынцесса…

— Прынцесса? Фу, ты морда… ну, подари ей букет роз, не знаю, в кино позови, мать твою, тебе рассказывать дальше?..

— Чарли, она не такая, пойми… ей ничего не нужно.

— Тю, какие мы гордые… так не веди себя, как обделавшийся сосун, найди место и время и назначь свидание, и по-меньше канифоли сопливой — бодро, раз-два, представился, че-нибудь наплел про глаза; фигуру, там сиськи пока не трогай, глаза-то у нее есть? Красивые?

— Да, прекрасные глаза, вот такущие… — показываю.

— Ну, вот, лапух, и будет тебе удача, искренне тока, но без слюней, спокойно все обставляешь, так-сяк… да, лишнего не скажи.

— Прям, вот так просто и все?

— А ты как думал, пойми, сынок, если судьба Вам снюхаться, то так и будет, а если нет, то и не переживай почем зря, — улыбается он.

— Спасибо, Чарли…

— Ну, ну, не сцы так, все образуется, сама поймет, кого упускает…

— А если не поймет?

— Ну, тогда найдем другую кобылу тебе не хуже.

— Чарли!!! Ну, че ты несешь, образина старая, — бросаюсь на него с кулаками.

— Хлоп, — короткая оплеуха, и я лечу дальше, — Чарли, я тебя ненавижу!!!

— Правда, так любишь?

— Да, я жить без нее не могу!

— Ну, я тебе тут не помощник, сынок, я в твои годы прынцесс брал живьем…

— Да, врешь, ты все, старый пердун…

Чарли махает на меня рукой и уходит за сигарой.

12.12.2009

Чарли, Моррисон — паскуда

— Чарли, Моррисон, паскуда, не хочет печатать мои стихи.

— Ну, что он паскуда, я и без тебя знаю, а что за стихи, говоришь, дай-ка взгляну…

— Фу, Чарли, что это?

— А ты не видишь — бюстгалтер, мать твою… ты еще понюхай.

— Вернее то, что от него осталось… ты опять трахался с этой позорной шлюхой? С Хеленой, да?

— Ну, ты по-легче, сынок, лучше принеси-ка мне бутылку рому с кухни.

— Чарли, ты неисправим, — голос с кухни.

— Ну, уж не тебе меня перевоспитывать, сосунок.

— На, держи свое вонючее пойло.

— Так где стишки?

— Сейчас.

— Ох, куда запрятал, прям как девка целку.

— Вот, читай.

— Так…

I.

Моя любовь столкнулась с ледяной стеной,

Безмолвно сердце, грудь окаменела, —

Украсть ее в чертоги призрачного неба…

Овеять огненным кольцом зигзаги молний.

Не остановлюсь я ни пред темным Стиксом,

А те смешные псы, их разрубить мечом…

И на Феррари, чудной колеснице, умчать,

Сверкая огненным щитом, подарком Зевса.

Ее окутал злой Морфей, Аид овеял сном,

И пеленой несчастья — спит, моя принцесса

Голубых кровей, проснись рассвет зардел,

Твой Аполлон готовит для тебя фиесту.

— Блять, про что это, никак не уразумею… щиты огненные, колесницы…

— Про любовь, Чарли, это любовная лирика, как у Данте, помнишь?

— Ты охренел, мать твою, Данте так не писал ни в жисть… У Данте терцина рифмованная, а это что?

— Кватроцина… я усовершенствовал, смотри, как классно выходит.

— Ты белены объелся, не пойму, ты чего нагородил, пострел окаянный?

— Да, ты просто уже стал полным маразматиком, не помнишь ни черта, старый осел!

— Все, иди в задницу со своей хлабудой, достал уже…

— Чарли, но ты даже не дочитал!

— Все, мое терпение лопнуло уже на том, что я посмотрел.

— Вот и Моррисон не стал дочитывать, скотина. Вы с ним похожи, Чарли…

— Правильно и сделал, что не стал их печатать.

— Почему?

— В них нет концепции, сынок… Пойми, стихи это не просто красивые слова с рифмой, это ткань…

— Ой! Чарли, не песди, ты сам-то не пишешь стихов, и откуда тебе знать тогда?

— И я не знаю, мать твою, но могу отличить настоящий стих от халтуры недоделанной. Возьмем Шекспира, к примеру…

— Я не о Шекспире тебе толкую, о Данте, размерность его ты хотя бы уловил?

— Ты мне еще будешь объяснять, кто такой Данте, сосун несчастный!

— Чарли, Вы с Моррисоном два твердолобых недотёпы, я, кажется, стал понимать Вас теперь…

— Ей, Богу, это он тебя ко мне послал, навозный выпердыш.

— Никто меня не посылал, я сам пришел узнать твое мнение.

— Ну, тогда ты его уже узнал — задрипанная, затасканная хлабуда… доволен?

— Ты специально так говоришь, потому что сам не можешь так написать.

— Не смеши мою задницу, сынок. Лучше залезь под юбку к какой-нибудь милашке.

— Да, ты прав, от тебя скоро останется одна огромная волосатая ухмыляющаяся задница, об которую пацанва будет окурки тушить.

— Но, но ты по осторожней с моей задницей, она у меня нежная и чувствительная… Ладно, я поговорю с Моррисоном, оставь свои записки.

— Спасибо, Чарли!..

— Ладно, ладно… пощипли девку, что ль какую-нибудь, сколько можно бумагу переводить.

— Нет, Чарли, я люблю единственную на свете, — слова с улицы.

13.12.2009

Чарли, я хочу рыженькую

— Чарли, я хочу рыженькую.

— Проснулся, едрить, уже Рождество на носу, теперь снегурочки в моде…

— Чарли, а у тебя были рыженькие?

— Были и рыженькие, и желтенькие, и даже зелененькие попадались…

— Это русалки что ль или медузы какие, а Чарли?..

— Ты опять допекать пришел старика, да, оболтус окаянный?

— Чарли, ну, мне просто интересно, как там у них дела обстоят.

— Какие дела, мать твою, выражайся яснее.

— Ну, с устройством женским, а Чарли, сдается мне там все иначе.

— А вот ты о чем, приблуд… да, там все иначе, не вдоль как у остальных, а поперек, смекаешь…

— Ну, нет, Чарли я тебе не верю, старый пройдоха, ты опять заливаешь.

— Иди лучше купи мне пару бутылей рому.

— Чарли, сколько можно пить эту гадость?

— Тебя забыл спросить, засранец долбаный, ко мне сегодня Мориссон придет, важная сделка намечается нужно обсудить и все продумать.

— Моррисон, Моррисон… этот обшарпанный забулдыга, какие у Вас могут быть сделки, Чарли?

— Не твоего ума дело, держи 20 долларов, захвати еще цыпленка жареного, а лучше двух.

— Пока, Чарли, я ушел к рыженькой.

— Я тебе покажу рыженькую, мать твою, совсем от рук отбился!!!

13.12.2009

Чарли, мы ни хрена не видим

— Чарли, мы ни хрена не видим в своей жизни, и ничего не замечаем!

— Это почему, ну-ка объясни, мне недотепе…

— Ну, вот хотя бы вещи взять, они окружают нас, а нам нет до них дела совсем, мы вечно заняты…

— Так правильно, мать твою, всему свое время, когда вещь необходима, ее, бывает, ищешь как умалишенный.

— Чарли, а они ведь живые.

— Так, ты опять за свое, решил меня в могилу свести раньше срока, оболтус окаянный?

— Подожди, Чарли, я не об этом, вот смотри, к примеру, письменный стол: боковые ящики — это глаза, а длинный ящик посередине рот, как ты этого не замечаешь…

— Так, ты опять в интернете пересидел, засранец долбаный, да? — спрашивает Чарли (слово интернет Чарли говорит через букву е — интЕрнет, так смешно получается).

— Причем тут интернет, не пойму, Чарли, я о вещах тебе толкую.

— Да, потому что, смотрю я на Вас, молодежь современную и поражаюсь, мать Вашу, Вы скоро забудете как девки выглядят натуральные…

— Это почему же, Чарли?

— Да, потому что у Вас в мозгах один интернет долбаный сидит и управляет Вами.

— Каким же образом он нами управляет, Чарли?

— Обыкновенным, ты думаешь, там тебе люди отвечают, общаются с тобой?

— Ну, а как может быть иначе, Чарли, смешной ты ей Богу…

— А вот и нет, сосун ссаный, это программы тебе отвечают и другим тоже, всем заведуют программы, написанные теми, кто по-хитрее Вас, тупых осталопов, чтобы Вы сидели на жопах своих и тратили свое драгоценное время на пустой треп…

— Чарли, ты рехнулся, что ли? Ты как до такого додумался, мать твою, это же невозможно, пойми, есть он-лайн режим, где могут общаться все, кто захотят, в любое время.

— А как ты проверишь это?

— Чарли, ты совсем сбрендил, старый пес, на хрена это поверять, это все знают…

— Вот! Ни черта они не знают, такие же бараны, как и ты, сидят и даже не подозревают, что угодили в подстроенную ловушку.

— Нет, Чарли, ну, ты даешь, едрить, плесни-ка мне рому, это ж надо до такого маразма домыслить, мать твою. Ты правда так считаешь?

— Да, так оно и есть на самом деле, твой старик никогда напраслину не гонит, вот, если бы ты прислушивался ко мне по-чаще, глядишь и толк бы с тебя был.

— Чарли, ты хоть понимаешь, что ты несешь чушь несусветную?

— А че ты так завелся-то, смотри, в штаны не напруди от волнения, молокосос ссаный…

— Ладно, Чарли, что у тебя с головой не в порядке, я давно заметил, просто не предполагал, насколько, впредь буду иметь это в виду, старик, извини, конечно, но ты совсем спятил.

— Да, сынок, смотри не обделайся на следующем сеансе, пойду-ка я схожу к рыженькой.

Чарли закуривает сигару и демонстративно проваливает…

14.12.2009

Прынцесса

— Ну, как там у тебя дела с прынцессой твоей оболтус? Смурной какой-то…

— Да, никак, Чарли…

— От чего же, шалопай, погулять ее выведи, ну, что ты, в самом деле, как неприкаянный?

— Не пойдет она гулять, Чарли, ее мессир не выпустит.

— Это что за сублимация такая, мессир, мать твою, опять старику мозги пудришь?

— Ну, то есть декадент такой особенный.

— Какой еще реагент, ни хрена в толк не возьму словечки твои, едрить.

— Да, не реагент, а декадент, мать твою, ты оглох что ли, ослиная морда?

— И как это понимать изволишь?

— Ну, кудесник такой темный, понимаешь, заклятья на девок накладывает, и они ему поклоняются.

— Что за напасть такая, хоть убей, не понимаю…

— Чарли, смотри, вот возьмем Параньку нашу, к примеру.

— Параньку, говоришь… Паранька баба ладная, что надо, все при месте у нее и крепко держится, поверь, сынок у меня глаз наметан в таких делах. И окна исправно моет, и полы, и готовить вкусно умеет…

— Да, я не об этом, Чарли… вот появится мессир, пошепчет, пошебуршит, манжетами черными пошуршит и перевоплотится Паранька наша, не будет окна мыть больше, рисовать на них начнет, черными да фиолетовыми красками, пурпурными, небо ночное иль алый закат. А ночью сядет на метлу и полетит на лунный карнавал, будет зваться Ясмертой или Жилбертой, а каково?

— Ты хоть мели, да, не балаболь напраслины-то, ишь че выдумал, небось в интернет опять залез вчера, пострел окаянный? Говорю же тебе, программы это все не люди с тобой говорят, а ты как олух царя небесного там просиживаешь, и прынцесса твоя тоже ненастоящая!

— Не знаю, Чарли, может и так, и сердце мое бриолином покрылось.

— Вот те на, так расколдуй ее тогда.

— Не могу, Чарли, не получается, еще крепче к нему льнет она от слов моих…

— А ты не говори тогда, молчи, в рот воды набери и молчок.

— Может, рому тогда уж?

— Ну, или рому, это тоже средство испытанное.

— А, ну тебя, старый бес, тебе бы только рому, а я, может, люблю ее.

— Так ты любишь ее или как, мать твою, если бы любил, то расколдовал бы в миг.

— Все, Чарли, отстань, сам разберусь, без твоих советов дурацких.

— Поступай, как знаешь, сынок…

14.12.2009

Моррисон, Чарли в беду попал

— Моррисон, Чарли в беду попал, надо его выручать срочно!

— В беду, говоришь, не удивлюсь, он сам как беда ходячая давно.

— Короче, нужны деньги, чтобы внести залог, он под арестом…

— Чего? Джей, ну-ка, рассказывай все по порядку.

— А че тут рассказывать, нализался рому как скотина и повздорил с полицейскими.

— И все, всех дел? Повздорил с полицейскими?

— Ну, не совсем, все, одному челюсть свернул, другому два ребра сломал и отколошматил пол-дюжины, пока его не повязали…

— А ты где был, засранец долбаный, не мог отстоять старика!

— Отстоять?! Так он мне затрещину влепил сперва, а потом за патрульных взялся, засучив рукава.

— Так, не нервируй меня, говори все, как было.

— В общем, иду я по Волкер-авеню, смотрю, Чарли на обочине с полицейским трет что-то, а сам наклюкавшийся вдрызг. Оказывается, он проезжую часть переходил не там, где положено, ну, я к ним, думаю, отведу старика домой, пока не случилось чего, и что ты думаешь, только об этом подумал, как ХЛОП, полицейский этот уже на земле лежит, его Чарли слегка отоварил и за вторым в кабину машины полез… Я ору:

— Чарли! Стой, мать твою!!! — подбегаю к нему.

— И что?

— А он не признал меня или не понял, только, как хлобыстнул по затылку леща мне, что аж искры из глаз — отлетел от него метра на два… Сижу, а он уже второго полицейского за грудки через окно боковое из машины вытаскивает. Я сижу, очухаться не могу, Чарли, силу-то не рассчитывает, ты же знаешь… Только этот второй уже успел по рации патрульную машину вызвать, от сирены с мигалкой я быстро в себя приходить стал, ору опять:

— Чарли, брось его, уходим!!! — а он, наконец, признал меня.

— Подожди, сынок, дай я с ребятами по душам поговорю.

— Чарли, мать твою, какие это тебе ребята, это же полицаи долбаные!!! — а машины, уже подъезжают, каких-то 50 метров, я сматываюсь, шатаясь на ходу… А Чарли орет им.