Бесплатный фрагмент - Фата в горошек

Глава первая, в которой Санька примеряет фату в горошек

Было раннее зимнее утро, когда за окном ещё очень темно, когда спится так сладко и снятся самые яркие сны, особенно в детстве.

Сашка сквозь сон почувствовала, как в комнате зажёгся свет и услышала резкий голос матери:

— Давай, вставай быстрее! В школу пора! Портфель собрала с вечера?

Глазам было больно от этого яркого света, их совсем не хотелось открывать и, тем более, вылазить из-под теплого одеяла. Рядом предательски растянулся Мурзик, сложив на неё свои лапки. Сашка обняла кота и прижала его к себе. Она открыла глаза и посмотрела на его довольную, сытую физиономию.

Мурзик вставал в шесть, заслышав возню отца, собиравшегося на работу. Потягиваясь на ходу, он важно вышагивал, идя в сторону кухни и, громко мяукая, требовал причитающийся ему кусочек мяса. Потом, тщательно умыв свою мордочку, спешил в Сашкину комнату и, растянувшись рядом, спал ещё немного, пока мать не поднимала её в школу. И каждый раз не было никаких сил оторваться от этого мягкого и пушистого коврика с подогревом.

— Вставай, говорю тебе! Мне сегодня раньше на работу надо… ещё заплетать тебя…

Мать носилась по комнате, открывала шторы и по пути наводила кое-какой утренний порядок.

Мурзик приоткрыл сонный глаз и с надеждой посмотрел на Сашку: «Может останешься сегодня, а? И мы ещё полежим», — читала она в его хитрых глазах.

— Думаешь, мне хочется? — сказала она коту, отстраняя его и спуская свои босые ножки с кровати, и тут же кашлянула. Ой, мам, у меня, кажется, горло болит.

Мать подошла, положила ей руку на лоб и сказала раздраженно:

— Ищи градусник.

Градусник запищал, и Сашка прошлепала босиком в соседнюю комнату:

— Мам, 37 и 7, — сказала она, протягивая ей прибор. Мать стояла у зеркала нарядная и красила губы. Брови её нахмурились, она гневно посмотрела на цифры, которые безжалостно нарушали все её планы.

— Господи! Да где ты эти болячки только цепляешь, горе луковое!

И она больно дёрнула Сашку за светлый чубчик.

— Собирайся, пойдёшь к бабушке… Портфель тоже бери, пусть она с тобой учебники почитает, поняла? — неслось Сашке вслед.

— Поняла, но у бабули сегодня хор, — ответила та.

— Ничего, одна побудешь немножко, немаленькая уже. А бабуле твоей всё дома не сидится, — пылила мать.

Через пару минут в пороге она, торопясь, помогала одевать Сашке пальто.

— Опять пуговицы оторвались. У-у, растяпа! У других девчонки как девчонки, ну ты же!.. В кого только такая?

Сашка слушала всю эту тираду равнодушно, на лице её было выражение скорби ужасно больного человека, готового вот-вот отдать Богу душу. Она медленно обувалась, поглядывая на Мурзика, который, потеряв надежду полежать и понежиться рядом с любимой хозяйкой, по обычаю своему вышел её провожать. Куда? Он собственно своей кошачьей головой не понимал, но делал это верно каждый день.

— Жалко, Мурзик, тебя с собой не взять, я скучать по тебе буду… — начала Сашка, надевая шапку, но мать больно дернула её за руку и вытолкала за дверь на улицу.

Бабушка жила в 15 минутах ходьбы от их дома, и после школы Сашка каждый день заходила к ней: делала уроки, играла, пока мать, вернувшаяся с работы, не забирала её домой. Сашка училась уже во втором классе и ужасно гордилась, что она не какая-то там первоклашка, а девушка взрослая, понимающая жизнь.

Бабушкина пятиэтажка стояла у дороги в центре города, окна её однокомнатной квартирки на втором этаже приветливо светились. Двери она никогда не запирала.

— Да кому я нужна? И брать у меня нечего, — говорила она, когда Сашкина мать ворчала на неё.

Сашка, завидев знакомую дверь, выдернула свою руку из материнской и, влетев в подъезд, опрометью промчалась по лестнице. Вбежав в прихожую, звонким голосом прокричала:

— Бабуля!

— Санечка! А чего?.. — донёсся из кухни голос Евгении Васильевны, она поспешила в прихожую, услышав родной голос, — чего ты так рано? Случилось что?

— Я к тебе на целую неделю! — тараторила радостно Сашка, спешно снимая пальто и шапку, — вот только Мурзик без меня как? Мы с тобой учебники сами будем читать…

— На неделю? Мурзик? Ничего не понимаю…

Но тут в прихожую вошла мать, и Евгения Васильевна растерянно обратилась к ней:

— Наташа, объясни мне, что случилось?

— Заболела, коза эта, снова, горло или ещё что, не знаю я… Мерь ей температуру, — и, порывшись в кошельке, положила на тумбочку несколько бумажек, — вот, лекарство купи ей, я с работы позвоню, скажу, какое нужно. Всё, я опаздываю…

И она опрометью выбежала за дверь. Вслед ей неслось:

— Наташа, обед-то себе взяла?

Но в ответ донёсся только стук каблучков и грохот подъездной двери…

Евгения Васильева держала в руках Сашкино пальто.

— Девочка моя, да как же ты ходишь-то, двух пуговиц нет, это ж не лето жаркое, а зима поди! — причитала она, идя в комнату за шкатулкой, в которой хранились пуговицы.

Через полчаса Сашка, наряженная в пестренький халатик с цветочками, который бабушка ей сшила год назад из фланели, с заплетёнными косичками — калачиком, как она любила, и с пуховым шарфиком на шее, приплясывая, стояла рядом с бабушкой у кухонного стола.

— Ну и что, что у меня 38 температура, ты не волнуйся, я посижу одна. А ты иди на свой хор.

— Не шуми, командир, — сказала Евгения Васильевна. Она замешивала тесто и о чём-то своем думала. Вернее, думала-то она о Сашке и о том, что ей предстоит сегодня пропустить своё любимое занятие. Хор стал её отдушиной с тех пор, как она окончательно вышла на пенсию, оставив свою любимую работу. Немного погодя она сказала:

— Ладно, ещё далеко до концерта… Сегодня пусть как-нибудь без меня — и, отряхнув руки, пошла к телефону, — позвоню Станиславу Михайловичу, предупрежу…

Бабушка часто что-нибудь пекла, но когда Сашка болела и её на неделю отправляли в «ссылку», то на столе появлялись пончики, щедро посыпанные сахарной пудрой, как любила Сашка. Бабушка замешивала тесто и давала ей покатать колбаски, которые превращались в колечки и жарились в большом количестве масла. Они оставляли часть теста в холодильнике, чтобы на следующий день свежая румяная выпечка снова была на столе.

Сашка обожала бабушку! Перспектива пожить у неё неделю заставляла радостно колотиться её маленькое сердечко. С бабулей всегда так легко! Можно говорить обо всем-обо всем, шутить и смеяться.

Из окна бабушкиной кухни, через дорогу, был виден угол дома, в котором находилось несколько госучреждений, библиотека, ЗАГС и ещё какая-то контора. Каждые выходные там останавливалась куча машин, украшенных разноцветными лентами и шарами, слышались радостные крики от разношерстной, ярко одетой толпы гостей. Каждый раз, завидя свадебный кортеж, бабушка неизменно говорила:

— О-о, ещё одну повезли посуду мыть…

Сашка бежала к окну, выглядывала на улицу и, сделав большущие глаза, повернувшись, удивленно смотрела на неё.

Сегодня была пятница, свадебный день, и бабушка подойдя к окну и увидев знакомую картину, снова изрекла про посуду…

Сашка повернулась к окну и, поставив свои ручки на локотки, положила на них свою голову.

По-детски вздохнув, она мечтательным голосом сказала:

— Бабуля, ты только посмотри, там такая красавица, я ещё никогда не видела такого пышного белого платья… Настоящая принцесса… Бабушка, ну подойди!

Евгения Васильевна откликнулась на зов внучки и подошла:

— Чего я там ещё не видела?

— Бабушка, а разве невесту могут заставить посуду мыть на свадьбе? Она же такая беленькая, такая наря-а-адненькая, — умилённо говорила Сашка, — и на свадьбе так весело. Мы были с родителями на свадьбе, когда дядя Игорь женился… и я не помню, чтобы тётя Алёна там посуду мыла. А подарков знаешь там сколько надарили? — и она, раскинув руки, показала большую гору.

— Свадьба — это всего лишь один день праздник, а за ним — целая жизнь… — говорила Евгения Васильевна, — некоторые столько сил и денег в это вбухивают, что жить потом некогда…

Но Сашка уже не слушала её. Она умчалась в комнату и через пять минут вернулась важная, нарядная. Где-то она достала бабушкин шарфик из тонкого шифона в белый горошек и, прицепив его прищепками к своим бантам, важно объявила:

— Посмотри, бабуля, я тоже невеста!!!

И, походив так по кухне, снова прилипла к окну.

Бабушка рассмеялась:

— Невеста, да без места.

И, шлепнув её легонько по мягкой части ниже спины, сказала:

— Отойди от окна, продует… Давай уже завтракать, невеста…

Они пили чай, а невеста с фатой в горошек рассуждала:

— Как думаешь, бабуля, я когда-нибудь выйду замуж?

— Выйдешь! Как же такая егоза усидит-то… Только вот где сейчас жениха-то хорошего найдешь?

— Так жених-то у меня есть уже, я же тебе говорила.

— Кто это? — рассмеялась бабушка, — что-то я запамятовала.

— Ну, Андрюшка, из соседнего класса, он мой жених, все знают, — серьёзным тоном начала Сашка, — осенью, когда пошли в школу, я зашла и увидела его в коридоре, он ел кириешки, я смотрела на него, а он подошёл, протянул мне пачку и сказал: «Хочешь?» Ну, я взяла несколько штук… девочки из нашего класса сразу сказали: «Он в тебя влюбился» … Только жалко мне его.

— Почему? — удивилась бабушка.

— Папа пьет у него и, говорят, бьёт… я бы уже сейчас к нам его забрала, но мама сказала «нельзя».

— Да, жалко мальчишку… Ладно, невеста, пошли учебники листать.

Поздно вечером, когда укладывались спать, бабушка, убирая фату и прищепки, понюхала Сашкины волосы:

— М-м… Как же ты вкусно пахнешь, Санечка.

— Чем пахну? — удивилась та.

— Хорошей девочкой, — улыбнулась бабушка, — когда мать принесла тебя с роддома, я развернула тебя и понюхала, как сейчас, твою головку… ни одна девочка не пахнет так вкусно, как ты.

— Просто, я твоя, — сонным голосом сказала Сашка и, порывисто прижавшись, обняла бабушку, — знаешь, я, наверное, не пойду замуж, я с тобой всегда-всегда жить буду. Вот школу закончу, и мама меня навсегда к тебе отпустит… Мы каждый день будем печь пончики и спать рядышком… Я только Мурзика заберу, — проговорила она и заснула.

Бабушка нежно поцеловала ее спящую головку и тихо сказала:

— Спи с Богом и выздоравливай… невеста моя.

Глава вторая, в которой бабушка идет в Инстаграмм

Облетали листочки календаря, которые Евгения Васильевна аккуратно обрывала, заходя утром на кухню.

Пролетело несколько лет. Сашка уже училась в старших классах и готовилась к экзаменам. Уроки, занятия в музыкалке, бассейн, танцы, экзамены — всё это вихрем кружило её, неделя за неделей. Она всё реже и реже заходила к своей бабуле.

— Бабуль, привет! Нет, не зайду сегодня, — громко говорила она в телефон, идя по улице, — спешу на занятия…

Но обходиться долго без своей закадычной подруги она не могла. Сашка сейчас находилась в таком «золотом периоде», нежно именуемым трудным подростковым возрастом. И когда на её светлую голову обрушивались настоящие трагедии, она в самом мрачном расположении духа появлялась на пороге у Евгении Васильевны.

— Бабуль! Ты дома?

— Ах ты, Господи! — неслось из кухни или из комнаты, откуда выбегала Евгения Васильевна, слыша родной голос, — Санечка, ты? А чего не предупредила? Я тебя сегодня и не ждала. Ну, заходи, заходи, милая. Пойду чайку тебе сразу поставлю.

Сашка медленно сняла пальто и шапку и засеменила к бабушке на кухню.

Она сидела на своём любимом месте у окна, положив ногу на ногу и, нервно барабаня пальцами по столу, смотрела в свой телефон. Евгения Васильевна знала, что в такие минуты к ней лучше не приставать с разговорами, а дать время остыть, успокоится и тогда уже поговорить по душам.

— Пишет там кто-то тебе? — спросила она, ставя перед Сашкой заварник с её любимым зелёным чаем.

— Нет, я просто в инстаграмме фотки смотрю, — буркнула Сашка.

Стоя у плиты Евгения Васильевна спросила:

— Санечка, а почему название такое странное — «сто грамм»? Они что, лучше ничего придумать не могли?

Сашка громко цокнула и закатила глаза.

— Бабушка, ин-ста- грамм, — подчеркивая каждый слог с раздражением, сказала она, — мне уже перед подругами стыдно, когда к тебе вместе заходим, ты все слова коверкаешь… И называй меня, пожалуйста, при них Александра. Надо мной все уже смеются «Са-анечка», — передразнила она и тоном учительницы пояснила, — Инстаграмм — это сеть такая, где фотки красивые выкладывают. Запомни уже!

Евгения Васильевна, делая вид, что не замечает её бурчания, поставила перед ней горячие пирожки.

— На-ка, ешь, Александра! И убери со стола эту заразу, — она забрала из её рук телефон, положила его на холодильник и проворчала, — в туалет уже без него сходить не можете.

И присев у стола спросила:

— Ну, выкладывай, что стряслось у тебя? Ты же не из-за фоток этих расстроилась? — и она взмахом головы показала в сторону телефона.

— Ничё не стряслось, — сказала Сашка, но горячий чай уже отогрел её раненую душу, и слёзы прозрачными бусинками покатились по щеке, утопая в горячем чае.

Евгения Васильевна терпеливо ждала.

— Да с матерью опять поругались… Сейчас, по телефону, — сквозь слёзы начала Сашка, — орёт на меня как ненормальная… С ней вообще невозможно разговаривать… Скорее бы школу закончить и свалить отсюда, — уже рыдая, закончила она.

Евгения Васильевна налила в стакан тёплой воды.

— На-ка, попей, мелкими глоточками, как я тебя учила, — говорила она, гладя Сашку по голове. — Успокойся, девочка моя… У тебя ещё возраст такой… Скоро всё пройдёт, и будет легче.

— Да причём тут возраст? — снова зарыдала было уже успокоившаяся Сашка. — Она постоянно орёт как резаная, я даже не успеваю договорить… Попросить что-то, — и слёзы с новой силой покатились из глаз. — Почему она не такая, как ты?.. И никогда такой не будет… Ненавижу её!

— Ну-ну! Успокойся! — Евгения Васильевна вытирала Сашке слёзы своей мягкой, тёплой рукой. — У мамы твоей отец-то, ой, с каким тяжёлым характером-то был! Не дай Бог!.. Но в молодости разве думаешь об этом? И что дитё может не твой характер перенять… Об этом же не загадываешь, — задумчиво повторила она и спросила, — Повод-то какой нынче нашли?

— Понимаешь, у нас через месяц уже выпускной, все наряды себе покупают. Ну, мы сегодня с Маринкой зашли в один магазин, она мне показала, где ей будут платье покупать… Показала, какое она выбрала и отложила, а рядом, бабушка, такое платье, закачаешься!.. И мой цвет, и мой размер…

— Ну?

— Звоню матери, говорю: «Маринке купили, а мне...» — и она снова зарыдала.

Худенькие плечики её тряслись, лицо сильно покраснело. Она размазала уже всю тушь по глазам, чёрные от краски слёзы падали на её белую школьную блузку.

— А стоит-то сколько? — спросила Евгения Васильевна.

— Мать сказала вообще тебе об этом не заикаться даже, сказала убьёт, если скажу… пенсии твоей точно не хватит! — всхлипывая, закончила Сашка и немного погодя снова заревела, — Маринке вон всё покупают, что она захочет, а у нас то стройка, то ремонт, вечно денег нет!

— Бедная твоя Маринка… — сказала бабушка.

— Это почему? — Сашка подняла на неё свои удивлённые большие глаза, в которых вдруг высохли слёзы, — почему это бедная? Ты что говоришь? У неё есть всё, что пожелает, сколько бы это ни стоило, а я… — и она снова хотела заплакать.

— Понимаешь, внученька, жизнь — она же не сахар один, будут и тяжелые времена. А Маринку твою балуют очень, а как она жить-то будет, когда река родительских денег иссякнет? Родители же бесконечно работать не смогут, а на пенсию-то не разбежишься, сама знаешь, и вот что тогда твоя Маринка делать будет? Работать она не привыкшая… Презирает всех, и только разговоры что о тряпках. Удивляюсь я, что тебе с ней интересно.

— Она весёлая очень. Смеётся постоянно, легко с ней. Она всё время говорит, что замуж только за богатого выйдет, сразу после школы, мечта у неё такая, — говорила Сашка, вытирая ладошкой свои глаза.

Бабушка рассмеялась:

— Да-да, сидит такой богатый мужчина и думает: «Куда же мне деньги-то свои большие деть?» — и переживает, где ему такую дурочку молодую да сразу со школы себе в жены взять, да ленивую, да без образования…

Они ведь, богатые-то, тоже не дураки. Им ведь друг нужен, с которым и поговорить можно. А о чем с твоей Маринкой можно поговорить, кроме как о тряпках да о помадах?

А коль и выйдет, да за такого же, как она, то надолго ли? Если и у него будут одни вещи на уме, полюбуется да бросит, и ладно, если дитём наградить не успеет… Счастье ведь не в тряпках… И даже не в брильянтах, — закончила она. Потом, немного помолчав, начала рассказывать:

— Знаешь, я когда семилетку-то кончила, время тяжелое было, и тогда ни у кого ничего и не было. Платья ситцевые если и были, в том и на выпускной ходили, но тогда и это богатством считалось… а уже потом… Когда я работать пошла, я делала так, когда наряд новый хотела: я с одной зарплаты кусок ткани покупала, а на следующий месяц выкраивала денег на шитьё, так и обходилась. И платья у меня были не хуже, чем в хороших магазинах! Швея, Зина, замечательная женщина была, руки золотые!

Санечка, слушай, — Евгению Васильевну вдруг осенила идея, — а давай мы тоже платье тебе пошьём, я вот денег на ткань дам, родители за шитьё заплатят, а фасон можно ещё лучше магазинного придумать!

Санька с восхищением посмотрела на бабушку, перестав растирать свои глаза. С красным носом, черной краской вокруг глаз, она сейчас походила на маленького клоуна из цирка.

— Бабушка, какая же ты… — она подбежала к Евгении Васильевне и порывисто обняла её, — замечательная! Как же я тебя люблю!… Вот только что мама скажет, она же сказала тебе ни слова…

— С Наташей я сама поговорю. А завтра сходим в магазин вместе и посмотрим ткань, я сама качество и цвет посмотрю, а то ты выберешь такое, что шить будет нельзя…

Но Сашка уже не слышала её, она звонила Маринке сообщить ей радостную новость…

Через несколько минут Сашка рылась в бабушкином шифоньере, отыскивая что-нибудь из своих вещей, чтобы переодеться. Вдруг она вытащила бабушкин светлый шарфик в белый горошек.

— Смотри, — рассмеялась она, показывая его бабушке, — «фата» моя! Как же я любила с ней играть… — и, вздохнув, сказала, — не хочу уходить от тебя… Но надо — последний класс ведь в музыкалке…

Евгения Васильевна обняла её на прощание:

— А на мать ты не обижайся и не кричи в ответ. Отойди и успокойся. Ты же знаешь, она побушует, покричит, а потом успокоится и сделает. А кричать привыкнешь, потом всю жизнь отвыкать придётся.

— Ладно, ладно, — насупившись, пообещала Сашка и открыла входную дверь.

— Да, Санечка, занеси по пути Зое Алексеевне пару пирожков горяченьких.

— Ну, бабушка! — возмутилась Сашка, — я опаздываю, во- первых… А во-вторых, я уже выросла из возраста Красной Шапочки, чтобы пирожки твоим подружкам носить. А к твоей Зое Алексеевне как попадёшь, потом как из бермудского треугольника не выберешься!

Но Евгения Васильевна уже вручила ей тарелочку с пирогами и выталкивая её легонько за дверь, говорила :

— Из добра, милая, никогда не вырастают. А коль среди людей живёшь, по-людски и жить надо. Она мне сегодня лекарства вот привезла из дальней аптеки. Ну, иди с Богом.

Уже стоя на площадке, Сашка обернулась:

— Бабуль, можно я к тебе сегодня ночевать приду.

— Приходи, родная, приходи…

Зоя Алексеевна жила на первом этаже прямо под бабушкой. Сашка спускалась по лестнице и вспоминала, как в детстве бабушка постоянно отправляла её вот с такой же тарелочкой то к одной своей соседке, то к другой. Сашка делала тогда это с большим удовольствием — она с замиранием сердца ждала, когда откроется дверь и на неё восторженно посмотрят удивлённые глаза какой-нибудь бабушкиной подруги… Но годы безжалостно проредили и подъезд бабушкин, и дом, осталась только Зоя Алексеевна, старенькая учительница.

Заходя к ней, маленькой Сашке казалось, что попадает она в какой-то сказочный мир: на стенах у Зои Алексеевны было много картин, на стеллажах — бессчётное количество книг и статуэток. Сашка могла разглядывать всё это часами… а Зоя Алексеевна ей что-нибудь читала.

Бабушка, спохватившись, находила там свою «потерю» и, уводя её за руку домой, всегда извинялась:

— Простите нас, Зоя Алексеевна, она вас так отвлекла.

— Что вы, что вы! — отвечала неизменно та, — я так люблю, когда Александра ко мне заходит, мне так приятно…

И от того, что такой взрослый и интеллигентный человек называл её Александрой и от этой сказочно-музейной обстановки, Сашка, как в тумане, следовала за бабушкой наверх, не слыша её ворчания.

— Ушла и пропала! Два часа тебя нет… Посиди немного для вежливости и домой, — наставляла она внучку, — ей же некогда! У неё ученики каждый день, и ты ещё тут…

Но каждый раз, унося Зое Алексеевне пирожки, всё повторялось: Сашка безвозвратно исчезала, и каждый раз бабушка за руку уводила её домой.

Сашка вспомнила это и улыбнулась. Через пару минут после звонка дверь открылась:

— Ах, Александра, это вы! — услышала она восторженный голос…

Глава третья, в которой Наталья отправляется в детство

Стукнула входная дверь. Евгения Васильевна, сидевшая в кресле, вздрогнула и, сняв очки и отложив книгу, поспешила в прихожую.

— Санечка, а чего?.. — привычно начала она, удивляясь, что Сашка так быстро вернулась. «Наверное, Зоя Алексеевна вышла куда», — пронеслось у неё в голове. Но в пороге стояла Наташа.

— Ой, испугала ты меня, Наташа, — сказала Евгения Васильевна, — я подумала, это…

— А я говорю тебе всегда — закрываться надо! — сердитым тоном начала Наташа бесполезный разговор.

— А ты чего зашла-то? Я же позвонила тебе, сказала, что лекарство мне уже привезли, — перебила её Евгения Васильевна.

— А что, мне уже к маме своей зайти нельзя просто так?! — начала кипятиться Наташа.

— Что ты, дочка, заходи, конечно. Я тебе всегда рада! — «Только уже не помню, когда ты просто так заходила», — мелькнуло у Евгении Васильевны. Но она ровным тоном спросила:

— Чай будешь? Или борщ разогреть?

— Мама, какой борщ? Я на диете! — сказала Наталья, снимая пальто.

— Ой, доченька, ешь, пока рот свеж, — донеслось из кухни.

— Мама! Вечно ты со своими прибаутками! Я не хочу в старости как ты — на одних лекарствах жить. Поэтому и не ем, что попало! — говорила недовольно Наталья.

— Я на лекарствах, потому что на производстве вредном работала, и ты это знаешь…

— Ладно, ладно, не начинай… — перебила её дочь.

Через полчаса они сидели в комнате и общались. Евгения Васильевна ждала, когда Наталья начнёт излагать «дело», по которому пришла «просто так».

Но она все не начинала…

Евгения Васильевна смотрела на свою дочь, сидящую у окна в кресле. Она, как в детстве, сидела, поджав ноги. Смотрела на неё и думала: «Когда же она, её девочка, успела так быстро вырасти и стать такой далёкой и чужой?» Лицо её осунулось, под глазами пролегли тёмные круги.

— Уставшей выглядишь, Наташа, на работе опять проблемы?

— Да, на работе каждый день проблемы, — с раздражением отмахнулась Наталья. — С Сашкой всё сладу дать не могу. Достала она меня! Кстати, она к тебе сегодня не заявлялась?

— Нет! — для общего благополучия слукавила Евгения Васильевна.

— Наглая такая стала, дерганая… орёт на меня, слушаться вообще перестала! Скорей бы школу закончила и свалила…

«Она-то свалит, а вот ты-то что без неё делать будешь?» — подумала про себя Евгения Васильевна, а вслух сказала:

— Что ж, возраст такой, терпи Наташа. Я тебя терпела в её возрасте, и ты вытерпишь…

— Да сколько можно! Возраст… Уже два года нервы мне мотает, а у неё всё возраст! — кипела Наталья, — я думала: родится у меня девочка, подружка будет… ну, это же нечто!

— В этом-то и беда, Наташа, что мы так думаем.

— Ты о чем, мама?

— А о том, Наташа, что, мы иногда не имеем представления, кого мы рожаем и главное — зачем… — и, помолчав, продолжила, — вот ты подругу думала родишь, но подругами не рождаются, ими становятся… а ты родила ребёнка, которого поклялась оберегать, растить, помогать… а вот станете ли вы подругами, зависит во многом от того, как вы сейчас непростой экзамен жизни сдадите.

Переходный возраст не только ведь у неё, но и у тебя. Сейчас время перестроиться, приспособиться к взрослеющей дочери и заново подружиться с ней… Я вот этот «экзамен» так и не сдала…

— Ой, мама, нормально всё у тебя было… Не помню, чтобы мы с тобой конфликтовали так, как с этой… У меня уже сил с ней бороться нету, — и она сморщила лоб, — я вообще хотела попросить, чтобы ты её к себе взяла пожить на пару месяцев хотя бы, а иначе я не знаю… Прибью, наверно… Я удивляюсь вообще, как ты с ней ладишь?

Евгения Васильевна молчала. «А сколько раз я тебя просила, чтобы ты не кричала на ребёнка, обидными словами не называла, она ведь у тебя всему учится… Сейчас пожинаешь то, что сеяла… Но всё пустое, ты меня и слушать не хочешь», — думала она. А вслух сказала:

— Нет, Наташа… Не обижайся… Не возьму.

Наталья удивлённо смотрела на неё: «Да вы же друг друга обожаете», — читалось в её глазах.

— Болею я… Зачем девочке корвалолом да мазями всё время дышать? Ночами почти не сплю, хожу, охаю, а комната одна, — и, сделав паузу, продолжала, — а даже если бы и не болела, всё равно не взяла бы. Ей сейчас ты очень нужна, Наташа. Ты и отец, а не бабка старая, хоть и любимая…

— Ну, конечно! Нужны мы ей! Она от нас галопом к своим подругам бежит, родители ей не нужны! С нами ей уже неинтересно, она это постоянно демонстрирует! — взорвалась Наталья.

— Да, девочка наша выросла, ей уже не пять, и за ручку её не поводишь… Она сейчас познаёт мир, учится дружить и общаться, но возвращаться она всегда будет домой, к тебе. Вот тут-то ты её и наставишь, исправишь, если нужно… А оттолкнёшь сейчас, всю жизнь потом локти кусать будешь и удивляться, почему она к тебе редко заходит…

— Да о чём ты говоришь, мама?! Слушать она меня будет, как же!.. Связалась со своей Маринкой, в рот ей заглядывает! — Наталью потряхивало.

— Да, Наташ, мне самой Маринка не очень нравится: всё про мальчиков да про тряпки разговоры одни… Я Санечке об этом часто говорю, девочка она у нас неглупая, и, думаю, дружбе этой недолго осталось.

— Не знаю… но наглости она от неё набралась, точно. — Наташа спустила ноги с кресла, — все запреты мои игнорирует напрочь! Ни меня, ни отца ни во что не ставит, а он сюсюкается с ней всё, как с маленькой!

Я строго-настрого запрещаю, чтобы какие-нибудь парни её подвозили на машине. А тут смотрю в окно: выходит, красавица! И парень какой-то незнакомый за рулем сидит, рукой ей машет. Я говорю Диме: «Полюбуйся на свою дочь! Поговори с ней хоть раз строго, видишь, совсем от рук отбилась». Он мне: «Ты же знаешь, к чему это приведет?» Я говорю: «Давай, давай, ей уже пятнадцать лет, а она отцового наставления еще ни разу не слышала».

— Он полдня собирался духом, кряхтел, пыхтел, думал… Потом зашел на кухню, Сашка там после скандала посуду мыла… И что ты думаешь, он ей сказал?!…

— И что же? — Евгения Васильевна вопросительно подняла брови.

— «Ты кота-то своего сегодня кормила?» — спросил он её строгим голосом. «Да!» — буркнула та. «Есть-то он у тебя не просит?» «Нет!». Вот и поговорили! Вот и всё воспитание, представляешь?!

Евгения Васильевна улыбнулась.

— Я вообще не помню, чтобы я так себя вела, — продолжала Наталья.

— Не помнишь… а я помню хорошо тот период. Я бы ещё больше дров наломала, если б не Феденька, — и она посмотрела на портрет, стоящий на комоде, напротив. — Как сейчас помню: я сижу на диване, а Федя в кресле, как ты сейчас. Я плачу, жалуюсь, что ты не слушаешься, что домой ноги не идут, а он мне говорит: «Женя, ты должна дочь сейчас в два, а то и три раза больше любить и заботой окружать». А я ему не хуже, как ты, говорю: «Она кричит и не слушается». А он мне: «Кричит — значит, внимания требует. Ты вспомни её маленькой: она плакать начинала, ты всё бросала и бежала к ней на помощь. Сейчас она по-другому твоей помощи просит. Ты мать, и ты это сердцем услышать должна»…

А какое внимание тебе надо? Я так и не поняла… Да и работала тогда в две-три смены, всё перевыполнением плана, тогда бредили, детей своих не видели… А как ни старались, пенсий-то не три, а одну заработали, — Евгения Васильевна улыбнулась. Тогда Феденька всё в свои руки взял. Вспомни, как он вас стал на каток, на рыбалку, в походы водить — твоих друзей и подружек. Приду домой вечером, а у нас колготня… Все что-то мастерят, домой никого не выпроводишь…

— Да, отец золотой человек был… — тихо сказала Наталья.

— Хоть и не родной… а роднее родных для тебя был… И всё потом потихоньку выровнялось, ты школу закончила… Наташа, ты приглашай Сашиных подружек к себе почаще, и они на глазах у тебя всё время будут, меньше плохого натворят. И ты рядом с ними всегда молодая душой будешь.

— Ой, мама, когда мне! Я на работе так устаю, как собака. Приду домой, кое-что сделаю — и спать. Некогда мне ещё её подружек развлекать.

«Не слышишь ты меня, Наташа», — огорченно подумала Евгения Васильевна, но вслух сказала:

— Отдыхать тебе побольше нужно, а ты столько времени за компьютером, и дома, и на работе.

— Да я хоть в интернете что-нибудь полистаю, почитаю вечером и отвлекусь от того дурдома…

— Ты рисовала раньше хорошо, Наташа… вот и рисуй по выходным, отвлечешься, и всё лучше, чем перед экраном постоянно сидеть…

Наталья закатила глаза:

— Мама, давай не будем об этом!

Евгения Васильевна встала и подошла к комоду, провела рукой по портрету с таким родным лицом. С портрета на неё смотрели ясные глаза, с едва заметной улыбкой.

— Ах, Федя-Федя… Такие светлые люди, как ты, не должны так рано уходить… — по её щекам потекли слёзы.

— Ладно, мама, хорошо тут у тебя, спокойно… но я пошла, — Наталья встала и, выйдя в прихожую, стала надевать пальто.

— Да, Наташа, я ещё вот о чем поговорить ещё хотела, — Евгения Васильевна вышла её провожать. — Санечка так старается, почти без троек всё заканчивает… Думаю, подарок какой ей сделать, что-то нужное хочется подарить… И решила ткань ей на платье купить… Вам же всё равно к выпускному покупать придётся… Через дорогу — ателье хорошее. Там девочки хорошо шьют и берут, вроде, недорого!

Наталья слушала мать, прищурив глаза. Она, как рентгеном, сверлила её, пытаясь понять, не с Сашкиной ли подачи весь этот разговор.

— Пинка ей надо, а не подарок, -раздраженно изрекла она, но видя ещё не высохшие слезы на глазах у матери, смягчилась, — ладно, я с Димой поговорю.