Из-под пера Говарда Лавкрафта появилось множество самых разнообразных чудовищ. Но, пожалуй, больше всего впечатляют боги-монстры. Ктулху. Дагон. Йог-Сотот. Шуб-Ниггурат. И другие.

Но если Ктулху, Дагон, а также некоторые другие «богохульные божества» получили по «персональному» рассказу, а иной раз и по повести (в той же «Тени над Инсмутом» целый культ Дагона описывается; и хотя самого бога-монстра там вроде и нет, всё-таки его присутствие — тень, хе-хе — ощущается), то про Шуб-Ниггурат такого сказать нельзя.

Да, Чёрная Коза Лесов с Легионом Младых не раз упоминалась, но — тут я, конечно, могу ошибиться — насколько я помню, Лавкрафт ни разу не посвящал ей целого рассказа, как это было с Дагоном или Ктулху. Возможно, это связано с тем, что она женский персонаж, а ГФЛ, как известно, не очень любил женских персонажей.

Кстати, сразу хочу расставить точки над «й», точнее, над рогами.

Йа-йа!

Лично я считаю Шуб-Ниггурат именно Козлицей, а не Козлом. Хотя, объективности ради, замечу, что в английском варианте она — «goat» — и всё. А англичане/американцы, когда хотят подчеркнуть принадлежность животного к женскому полу, обычно добавляют «she». Например: «she-cat» — кошечка, «she-wolf» — волчица. В случае с Шуб-Ниггурат такого нет. Так что возможно, что в английском варианте — это действительно Козёл, а не Козлица. Но также возможно, что «Затворник из Провиденса» просто решил не уточнять пол.

Но многие русские переводчики, а следом за ними и читатели, считают Шуб-Ниггурат — Козлицей. Ну и правильно! Должна же быть хоть одна богиня-женщина среди целой толпы богов-мужиков. Так интересней.

(а вот некоторые русские фанаты ГФЛ, считающие Шуб-Ниггурат — Козлом, часто ведут себя, к сожалению, как самые настоящие козлы; такие же упёртые в своём желании навязать всем свою точку зрения; ну ладно, будем считать, что это тролли под них маскируются; а может это Шуб-Ниггурат так испытывает на прочность веру своих верных адептов; веру в то, что она — Козлица)

Так же, между прочим, — что Шуб-Ниггурат, это козлица — считают и художники. И не только русские. Среди множества картин и артов, которые я пересмотрел, подчёркиваются именно женские черты: грудь и… м-м, другое. Хотя прискорбно, что очень мало художников изображают Чёрную Козлицу Лесов именно как привлекательную женщину или девушку. В основном, это какой-то монстр, в духе твари из фильма «Нечто», только: с сиськами, с рогами, с щупальцами и со всем остальным.

И всё же изображения Шуб-Ниггурат более разнообразные, чем скажем того же Ктулху или Дагона. Тот случай, когда «непрописанность» персонажа, становится для него своеобразным благом и просто гигантским полем для фантазии для всех остальных.

Поэтому, когда я выбирал какому божеству ГФЛ посвятить вторую «лавкрафтовскую» антологию, то я выбрал Шуб-Ниггурат. Или это она меня выбрала. С этими богами фиг поймёшь: когда это твой собственный выбор, а когда нет.

Между прочим, первую «лавкрафтовскую» антологию — «Ктулху фхтагн!» — я хотел посвятить Ктулху и Дагону, а также сделать акцент на элементе воды. И если с водой в сборнике всё окей, то вот рассказов с Ктулху там не так уж много, если не сказать мало, а рассказов с Дагоном, если мне не изменяет память, вообще ни одного. После такого было бы странно посвящать книгу двум этим божествам.

То ли Ктулху и Дагон обиделись на меня за то, что я попытался их обоих запихнуть в одну книгу, а не отвёл каждому отдельный сборник. То ли они просто решили посмеяться и поиронизировать надо мной. То ли, и такой вариант тоже нельзя исключать, возможно, что он — основной, им, как и большинству «лавкрафтовских» божеств, было просто всё равно.

Что?

Человечество?

Не. Не слышали.

(но это не значит, что я не посвящу им какой-нибудь книжки в будущем; и мне всё равно, что им всё равно; главное, что они мне не безразличны)

— Антология «Йа, Шуб-Ниггурат!» —

— I — Итоги богомерзкого отбора —

Если помните, то всего лишь несколько абзацев назад я сказал, что, возможно, это Шуб-Ниггурат меня выбрала, а не я её. И хотя я совершенно не верю в мистику, но, как мне кажется, Чёрная Коза Лесов была рядом, когда готовилась эта антология. И это не могло не повлиять на сборник. Хорошо хоть она была одна, не с Легионом Младых. И тут мне хочется выделить несколько моментов: какие-то не очень хорошие, а какие-то хорошие.

Начнём с не очень хороших.

1) Технические сложности.

Я к этому был готов, поэтому это не было какой-то неожиданностью. Особо в подробности вдаваться не хочется, только скажу, что, несмотря на то, что люблю такую операционную систему, как «Windows XP», работать в Интернете, на некоторых сайтах, используя эту ОС, стало просто невозможно.

Но, как я сказал — я был готов. Ждал этого с 2022-го года, когда на сайте «Ридеро» у меня перестал работать Магазин. Поэтому, когда в конце весны/начале лета 2023-го года у меня там перестал работать Личный Кабинет (а именно через него и публикуются книги), то я, если честно, вздохнул с облегчением. Ведь я почти целый год чего-то подобного ждал. А тут — вот оно! Случилось, наконец-таки!

Шуб-Ниггурат легонько боднула меня одним своим рогом.

Прошло какое-то время…

В общем, для того чтобы опубликовать антологию за 150 рублей (два тома антологии, если быть точным и честным, хе-хе, значит, 300 рубличков), мне пришлось купить системный блок за 27,000 рублей. Зато сразу «пересел» с «Windows XP» на «Windows 10» минуя целых три ОС от «Microsoft».

И нет, ни «Ридеро», ни дядя Билл не платили мне за рекламу.

2) Человеческий фактор.

Уже после отбора, во время работы с выбранными текстами, некоторые авторы не то, чтобы показали свои рога, но характер. Но и у меня тоже есть… нет, не рога (хотя…), но характер… вот! А ещё у меня есть пряник и кнут. Пряник я люблю использовать чаще (особенно имбирный, м-м-м), но и кнут могу в дело пустить, если надо.

Иными словами, некоторые рассказы не будут опубликованы в антологии «Йа, Шуб-Ниггурат!» не потому, что они плохие, а из-за поведения их авторов. Возможно, что рассказы будут опубликованы позднее в других моих антологиях, а возможно, что и не будут. Впрочем, прошу большинство авторов не волноваться. Это так, исключения из правил. Так-то, в целом, все — молодцы.

Однако одного автора мне пришлось из антологии исключить вместе с двумя его текстами. Причём, он исключается не только из антологии «Йа, Шуб-Ниггурат!» — я вообще прекращаю с ним всяческое сотрудничество. Можно много про него чего сказать, но скажу только две вещи.

Первое:

Он пытался «взломать» отбор ещё в антологию «Ктулху, фхтагн!» (и был пойман за шкирку, как нашкодивший котёнок).

Второе:

Мне просто надоело терпеть его выходки, которые в 2023-ем году перешли все мыслимые пределы (мне надоело одновременно чувствовать себя и воспитателем в детском саду и психиатром в психушке). Тут уж я просто, в какой-то момент, упёрся рогом (хм, вроде же у меня нет рогов, однако…), не стал ничего сглаживать, а просто сделал то, что давно пора было сделать.

Дал ему хорошего пенделя под зад!

Имя этого богохульного отступника я тут называть не буду, однако возможно, что посвящу ему пост в сообществе «Фантастический Калейдоскоп» в «ВКонтакте» (хотя он этого и не заслуживает).

Шуб-Ниггурат, в его лице, довольно-таки сильно приложила меня рогом. И возможно, что она же дала мне силы боднуть богохульного отступника в ответ.

Это два таких главных не очень хороших момента, не считая всяких мелких, например — «циркачей в камуфляже» (утонять не буду, ля-ля-ля).

Хотя в итоге не такие уж они и плохие:

1) Новый компьютер я, естественно, буду использовать не только для выпуска антологии «Йа, Шуб-Ниггурат», но и для работы над другими проектами.

2) Теперь я не буду тратить на авторов-неадекватов ни минуты своего времени. Выход у меня там же, где и вход.

Спасибо, Шуб-Ниггурат!

Йа-йа!

Меня иногда надо бодать!

Ну а теперь о хороших моментах.

1) Вырос общий литературный уровень текстов.

2) Вырос их средний объём от 10 до 30 тысяч знаков с пробелами.

3) В антологии достаточно рассказов (хотя, наверное, могло быть и больше), где появляется или сама Шуб-Ниггурат, или её культ. Но не ждите Чёрную Козу Лесов в каждом втором рассказе.

4) Антология получилась другой, не похожей на «Ктулху, фхтагн!». Там было много рассказов связанных с водной стихией, здесь же у нас много рассказов связанных со стихией земли.

— II — Топ культиста Шуб-Ниггурат —

1) Блог аутсайдера

(Блог о том, как Древние захватывают Землю)

2) Возвращение в Инсмут

(Ироническая версия «Тени над Инсмутом»)

3) Город Чёрной Козы

(Шуб-Ниггурат во времена Древней Руси)

4) Гришка и Подземный цирк

(Столовая ложка Кинга, пара чайных ложек Баркера, несколько щепоток Лавкрафта)

5) Да придёт весна

(«Лавкрафтовский» Дед-мороз)

6) Дар моря

(Мальчишка-глубоководный рассказывает о своей жизни)

7) Дети Чёрной Козы

(Шуб-Ниггурат во времена советской России)

8) Записки из поместья «Осень»

(Если бы По и Лавкрафт написали что-то в соавторстве)

9) Микрорайон

(«Лавкрафтовский» микрорайон)

10) Нигур

(Шуб-Ниггурат в деревне)

11) Под звуки скрипки

(По + Лавкрафт)

12) Потешки и прибаутки

(Стишки, сводящие с ума)

13) Речной-3

(Ещё один проклятый «лавкрафтовский» микрорайон)

14) Сияние

(Бойтесь светящихся человечков!)

15) Тень-убивай-весь-день

(Целый «цирк уродов»)

16) Тётушка

(Бурый Дженкин и Кеция Мейсон вновь бесчинствуют в Аркхэме)

17) Ужасный жребий

(«Лавкрафтовский» поезд)

18) Хозяин валуна

(«Кинговский» «Дорожный ужас прёт на север» + «лавкрафтовский» «Рок, покаравший Сарнат»)

19) Чалгаевск

(Чалгаевск? Инсмутовск!)

20) Шпокры-мокры

(Шогготы в деревне)

— III — Легион Младых и Неведомые силуэты из туманного будущего —

1 — Легион Младых — Об отборе

Ну, в общем и целом, я очень доволен отбором. Учитывая некоторые события, которые я не хочу и не буду упоминать, я думал, что текстов придёт ничтожно мало. Их пришло более чем достаточно.

Хотелось бы выделить несколько моментов.

1) Пришло меньше «лавкрафтовских» стилизаций.

На отбор в нашу первую «лавкрафтовскую» антологию — «Ктулху фхтагн!» — их пришло больше.

Это не то чтобы плохо…

По мне, так некоторые «лавкрафтовские» сборники и антологии как раз таки перенасыщены стилизациями. Причём там по полной эксплуатируются «Мифы Ктулху», а ведь сам ГФЛ никогда на них не зацикливался.

Но и не так чтобы хорошо…

Всё-таки у поклонников творчества «Затворника из Провиденса» есть определённый запрос на стилизации. Поэтому если в следующий раз их будет больше, то вряд ли кто-то обидится.

2) А вот чего пришло достаточно, так это рассказов, где есть Шуб-Ниггурат, ну или хотя бы её культ. Чему я очень рад. В той же «Ктулху фхтагн!», которую я хотел посвятить Ктулху и Дагону, историй с этими двумя божествами было ну очень мало.

3) На мой взгляд, часть авторов всё ещё продолжает путать «Неведомое» с «Мистическим» или «Фантастическим». Да, они могут быть близки, но «лавкрафтовское» Неведомое нагнетает/пугает/ужасает, тогда как обычная Мистика или обычная Фантастика совершенно могут без этого обойтись.

4) Я не то чтобы противник «исторического» хоррора, но всё-таки мне больше нравится, когда действие рассказов происходит в современности. Ну или хотя бы в конце 20-го (80-е и 90-е) /начале 21-го века (до 2010-го года).

2 — Неведомые силуэты из туманного будущего — О будущем

Хе!

Ну ни такое уж будущее и туманное. Всё идёт по плану.

И тут тоже можно выделить несколько моментов или неведомых силуэтов.

1) Следующий наш отбор начнётся… скоро. И он тоже будет в «лавкрафтовскую» антологию. Однако потом я планирую отдохнуть от Лавкрафта и переключиться на что-то другое. Иначе всё может в «попсовый конвейер» превратиться.

2) На самом деле, у меня есть не одна и даже не две идеи, связанные с «лавкрафтовскими» антологиями. Много чего интересного пришло в голову, когда я ещё «Ктулху фхтагн!» собирал, а потом редактировал. Но всё это нужно хорошо обмозговать.

3) Если всё пойдёт так, как надо, и будет 20—40 авторов, готовых писать 1—4 «лавкрафтовских» рассказов в год, то можно целую отдельную серию замутить и выпускать по 2—4 книги в год. И она не превратится в «попсовый конвейер», если каждая книга будет, прежде всего, идейно продумана.

4) Есть желание перевести «Ктулху фхтагн!» (ну или хотя бы избранные рассказы из антологии) и продвигать её на Западе, так как на одной России много не заработаешь. Я думаю, что вы в курсе, что на Западе Лавкрафт — целая индустрия: конвенты/игры/книги/комиксы — легион всего. У него миллионы поклонников. Даже если мы от этих миллионов «откусим» пару десятков тысяч — будет весьма неплохо, я считаю. Но это уже весьма отдалённое будущее, про которое, наверное, даже сам Йог-Сотот мало что знает.

— IV — Шабаш в Чёрном Лесу —

Ну и хотелось бы выделить несколько особенностей, которые отличают антологию «Йа, Шуб-Ниггурат!» от предыдущей антологии «Ктулху фхтагн!».

1) Локации:

Много деревни, много каких-то небольших городков, много дикой местности.

(так волей-неволей возьмёшь и сделаешь антологию хоррора, который ты не очень любишь — антологию «деревенского» хоррора).

2) Сюжеты:

Много всяких сект, ритуалов и обрядов. Есть и эротические сцены.

(хм…

ну, антология эротического хоррора у меня в планах есть, но может ещё сделать сборник, посвящённый всяким сектам и культам, причём не обязательно «лавкрафтовским»?;

кроме того, некоторые истории ну очень походят на какие-то городские легенды… почему бы не сделать соответствующий сборник?)

3) Герои и персонажи:

Герои и персонажи достаточно активны, если сравнивать их с классическими «лавкрафтовскими», которым иной раз достаточно увидеть что-нибудь неописуемое, чтобы сойти с ума. А наши герои борются за жизнь, правда, это отнюдь не значит, что они победят.

(а ещё герои очень много передвигаются: на машинах, на конях, на поездах, на своих двоих — и теперь я точно уверен, что сделаю антологию «дорожного» или, кхм, «транспортного» хоррора, и да, это звучит как-то коряво, но лучшего названия для подобного поджанра ужасов я ещё не придумал;

и, кстати, ещё о персонажах…

среди них много детей и девушек/женщин; и нет, антологию «женского» хоррора я делать не собираюсь, а вот антологию хоррора «мальчишеского» вполне, героями там будут не только мальчишки, но и девчонки; а также их родители, хе-хе;

ещё и кошки то тут, то там мелькают; как минимум одну антологию, посвящённую «ведьминым тварям», я уже видел, но поскольку я сам люблю этих хвостатых, то почему бы в будущем не посвятить им отдельный сборничек?)

4) Общий уровень:

Принято сравнивать какую-то новую книгу со старыми и говорить, что новая лучше, чем старые. И да, мне кажется, что антология «Йа, Шуб-Ниггурат!» лучше, чем «Ктулху фхтагн!». Правда, не намного. Потому что у «Ктулху фхтагн!» и так был хороший уровень.

Антология «Йа, Шуб-Ниггурат!» получилась более традиционной, что ли, более близкой к другим «лавкрафтовским» антологиям по духу, несмотря на местами встречающуюся эротику. Качество рассказов, на мой взгляд, стало лучше, а сам их объём вырос. Однако, к сожалению, каких-то оригинальных экспериментов, в духе — например: «Лавкрафт + „YouTube“», стало меньше.

Кто бы мог подумать, что Шуб-Ниггурат выступит за традиции?

И это с её-то «рогатой» репутацией!

Но это так.

***

Ну и, кстати, если вы не знали (хотя большинство из вас, я думаю, в курсе) — Чёрная Коза Лесов с Легионом Младых считается извращённым божеством плодородия. Насчёт каких-то извращений не знаю, не увлекаюсь. Насчёт плодородия тоже ничего сказать не могу: не садовник, не огородник и вообще не земледелец. Однако то, что при работе над антологией мне в голову пришли идеи не только для рассказов и других произведений, но даже и для целых сборников — это факт.

Йа, Шуб-Ниггурат!

В двух томах этой антологии владычествует Шуб-Ниггурат — Чёрная Коза Лесов с Легионом Младых.

Кроме того, здесь можно последить за тайными сектами и кровожадными культами; посетить мрачные особняки; совершить экскурсии в маленькие деревеньки и городки, чьи жители скрывают страшные тайны.

Неведомое ждёт…

Йа, Шуб-Ниггурат!

16 декабря, 2023;

Ростов-на-Дону.

Ужас в подвале
Александр Лещенко

Когда умер дядюшка Волтер, то у всех остальных Салливанов, кроме Бена, нашлись неотложные дела. Даже брат Бена, Сэм, который всегда отличался богатырским здоровьем, умудрился заболеть. Впрочем, кашлял и чихал он подозрительно громко даже для больного. Да и у всех остальных дела были скорее мнимыми, чем неотложными. Они и при жизни не очень-то любили дядюшку Волтера, поэтому никто не горел особым желанием провожать его в последний путь.

Он был старым, ворчливым, эксцентричным скупердяем, готовым скорее потратить последний доллар на разваливающуюся от времени книгу, чем дать в долг нуждающимся родственникам. А поскольку денег у дядюшки водилось много — поговаривали, что Волтер нажил своё состояние, продавая алкоголь во времена Сухого Закона — то и недостатка в просящих никогда не наблюдалось. Он всем отказывал, иногда весьма грубо.

А вот с Беном у Волтера сложились хорошие отношения. Возможно потому, что Бен с детства любил читать, а у дядюшки, как у истинного библиофила, имелась обширная библиотека. Но вот он умер, до оглашения завещания оставалась ещё неделя, а кто-то должен был съездить в особняк Волтера, чтобы разобраться с оставшимися делами. Этим кем-то стал Бен, он же оказался единственным родным дяди на его похоронах, проходивших на кладбище городка Форестхилл.

После похорон Бен на своём «Форде» поехал в особняк. Деревья нависали над дорогой, и в заходящем свете солнца они походили на лапы неведомых тварей.

— Волтер-Волтер, ну кто мешал тебе купить дом в городе? Обязательно было строить особняк в лесу. Чёртова эксцентричность! — вздыхал Салливан, крутя руль.

Конечно, дом, а точнее, двухэтажный особняк находился не в лесу, а просто за городской чертой. Конечно, дядюшка мог сам выбирать, где ему жить, с его-то капиталом. Но легче от этого Бену не становилось. Хорошо хоть там были все современные удобства: и водопровод, и электричество, и газ, и даже телефон.

Бен свернул направо, и вскоре лес расступился. Показался особняк. Издали он почему-то напомнил какую-то странную уродливую тварь, изготовившуюся для прыжка. Окна-глаза сверкают недобрым блеском, лапы-колонны напряжены, вот-вот раскроется дверь-пасть — и чудовище бросится в атаку.

Бен тряхнул головой, и видение исчезло. Дом, как дом. Несколько старомодный, да, но это не делает его монстром. Чего только не померещится, когда заходящее солнце бьёт тебе в глаза через ветровое стекло автомобиля.

Подъехав к особняку, Салливан запарковал «Форд» поближе к крыльцу. Вышел из машины, достал из багажника дорожную сумку и пакет с продуктами. Открыл большую входную дверь ключом, который ему выдал поверенный дядюшки, мистер Голдберг.

Дом встретил гостя тишиной. Роскошью обстановка не отличалась, но была добротной. Ковры, мебель из красного дерева, шкафы с книгами, тяжёлые портьеры на окнах. Особняк убирали сразу несколько горничных, нанятых в Форестхилле. Последняя уборка была как раз перед приездом Бена, так что везде было чисто: ни соринки, ни пылинки.

Чисто оказалось и в холодильнике. Салливан включил его и под мерное урчание загрузил продуктами из пакета. Много он с собой не брал: так, чтобы хватило на ужин и завтрак. На следующий день утром Бен планировал съездить в Форестхилл, чтобы хорошенько подзакупиться припасами.

Захотелось спать — давала о себя знать усталость с дороги. Съев сэндвич с сыром и запив его чаем из термоса, Бен поднялся наверх в гостевую спальню. К его удивлению, он прекрасно помнил планировку дома, хотя не был здесь уже давно. Едва только голова коснулась подушки, как он заснул.

Разбудила его внезапно хлопнувшая дверь. На пороге спальни стоял незнакомец в чёрном балахоне с капюшоном, скрывающим лицо.

— Кто вы такой?

Незнакомец не ответил. Он стал медленно приближаться.

— Что вам нужно?

Пришелец поднял руку, потянулся к Бену и…

Салливан проснулся. Дверь в спальню закрыта, он в комнате совершенно один. И тут Салливан услышал странный звук, как будто кто-то скребётся за стеной. Он был негромкий, но в тишине, которая казалась мёртвой, раздавался очень отчётливо.

— Скорее всего, он-то меня и разбудил, — пробормотал Бен. — Что там такое? Крысы в стенах? — он усмехнулся, вспомнив рассказ одного писателя из Провиденса.

Кто бы там ни скрёбся, но он явно не собирался прекращать своего занятия. Вздохнув, Бен выбрался из кровати. Бродить по тёмному дому было не очень приятно, поэтому Салливан шёл на звук и зажигал свет в каждой комнате. Нет, не здесь. Дальше. Наконец Салливан остановился перед дверью в подвал. Рука легла на ручку, но вдруг всё стихло, как будто кто-то там внизу услышал Бена и затаился. За дверью никого не было, только ступеньки, ведущие в темноту.

Лазить ночью по подвалу не хотелось, поэтому Бен ограничился тем, что процитировал главную героиню фильма «Унесённые ветром».

— Я подумаю об этом завтра.

Потом он закрыл дверь и отправился назад в спальню, по пути гася свет в комнатах. И хотя больше никаких странных звуков он не услышал, заснуть ему удалось только под утро.

Весёленькое треньканье будильника выдернуло Бена из сна. Из очередного кошмара. Там Салливан всё-таки спустился в подвал, где во тьме его поджидало чёрное нечто. Когда Бен попытался разглядеть, что это такое, оно метнулось к нему. Тёмные щупальца схватили и стали выдавливать жизнь.

— Кажется, дом мне не рад, — проговорил Бен, прогоняя остатки страшного сна из головы.

Он спустился на кухню, поджарил бекон, подогрел чай. С аппетитом поел. Еда придала сил, Салливан окончательно пришёл в себя после ночных кошмаров. Пора было заняться делами.

Зайдя в кабинет дядюшки Волтера, он обнаружил на столе две стопки аккуратно сложенных бумаг. В одной — счета за электричество, воду, газ и телефон, рядом с ними небольшая пачка купюр; в другой — предложения о покупке дома. Салливан удивился второй стопке, обычно после смерти кого-нибудь из членов семьи родственники сами ищут тех, кто мог бы купить ставшую ненужной недвижимость. А тут, наоборот, не успел дядюшка скончаться, как появилась толпа желающих купить особняк.

Но сначала Бен решил разобраться со счетами, ведь он всё равно собирался в Форестхилл за продуктами. Прежде чем выйти из кабинета, он, от нечего делать, решил посмотреть, что же находится в ящиках стола. Как выяснилось, ничего интересного, кроме нескольких листков со списками покупок, да пары сломанных карандашей. Однако один ящик был заперт, а ключа от него нигде во всём кабинете не обнаружилось. Да Салливан особо и не искал.

— Ладно, разберусь с тобой позднее, поганец, — Бен погрозил ящику пальцем.

Взяв счета и деньги, Бен вышел из кабинета. По дороге в Форестхилл настроение улучшилось. То ли этому способствовал отличный солнечный денёк, то ли Салливан просто радовался тому, что оказался вне стен особняка. Было в доме что-то такое, что не пугало, но настораживало и заставляло нервничать.

Сначала Салливан заехал в банк и оплатил счета, а потом поехал в местный продуктовый магазин, который ему любезно посоветовал мистер Голдберг. Наполнив тележку разнообразной снедью и водрузив сверху банку кофе, Бен направился к кассе. Расплатившись за покупки, он уже развернулся, чтобы отъехать в сторону, когда его остановил вопрос пожилого кассира.

— Вы случайно не родственник мистера Волтера Салливана?

— Да, я его племянник.

— Вы похожи на дядю. Сожалею о вашей утрате.

— Спасибо за соболезнования. Мистер?..

— Никаких «мистеров», зовите меня просто Генри, — кассир протянул руку.

— А я Бен.

Они обменялись рукопожатием.

— Ну и как вам в особняке дяди, Бен?

— Вроде всё нормально, но как-то мрачновато, что ли. Наверное, потому, что дом ассоциировался у меня с дядей. А теперь, когда его не стало…

— Да, замечательный был человек. Мы с ним были хорошими друзьями. Он много сделал для Форестхилла. Например, внёс большую сумму, когда собирали деньги на ремонт библиотеки. Да и мне помог с моим магазином в тяжёлое время. Но некоторые из местных его недолюбливали, считали колдуном, — Генри усмехнулся.

— Правда?

— Ага, но что-то взять с людей из небольшого городка. Для них любой, кто хочет жить отдельно, уже кажется странным. А уж если у этого человека дом полон книг, как у Волтера, так точно колдун или дьяволопоклонник, приносящий в жертву девственниц. А двадцать лет назад, когда в течение года пропало сразу три десятка человек, некоторые из местных всерьёз хотели спалить его особняк.

— Я ничего об этом не знал.

— В городе не любят об этом вспоминать, ведь никто так и не нашёл пропавших. Ни одного тела. А к Волтеру тогда нагрянули полицейские. Он спокойно их впустил, дал осмотреть дом, но они ничего не нашли.

— Ну конечно. Дядя может и был со странностями, но уж точно никого в жертву не приносил.

— А потом, спустя пять лет, люди опять стали пропадать. Но на сей раз нашли и трупы, и даже убийцу. Им был свихнувшийся лесник. Он говорил, что какие-то голоса приказывали ему убивать. Представляете? Своих жертв лесник расчленял топором и закапывал в лесу. На него повесили и тех ненайденных тридцать человек, а он и не отпирался, потому что не помнил, когда стал слышать голоса и скольких убил на самом деле.

— И что, с тех пор больше никто не пропадал?

— Люди всегда пропадают, — загадочно улыбнулся Генри.

Бену не понравилась его улыбка.

— Ну что ж, мне пора. Было приятно с вами поговорить, Генри.

— Взаимно. Давайте, я помогу вам с покупками.

Загрузив багажник «Форда» продуктами, Бен и Генри обменялись ещё одним рукопожатием. Уже отъезжая от магазина, Салливан посмотрел в зеркало заднего вида. Там стоял Генри и внимательно смотрел ему вслед всё с той же загадочной улыбкой на лице.

«Странный он какой-то», — подумал Бен. — «Хотя, если вспомнить причуды дядюшки Волтера, не удивительно, что они дружили».

Пообедав в местном ресторанчике, Салливан поехал назад в особняк. По мере приближения к дому, хорошее настроение постепенно улетучивалось. Погода тоже испортилась, небо затянули тучи. Едва только Бен успел добраться до особняка, как раздался гром и на землю упали первые капли дождя.

Салливан быстро разгрузил «Форд». Предстояло разобраться с закрытым ящиком стола в кабинете дядюшки. В подвале особняка должен был быть верстак с инструментами, однако спускаться туда не хотелось. Бен решил воспользоваться кочергой. Один её конец был узким и острым, похожим на пику. Просунув кочергу между ящиком и столом, Салливан стал осторожно двигать её вверх-вниз. Затрещало дерево. Он нажал сильнее, и ящик со сломанным замком чуть не упал ему на ногу.

Внутри обнаружились книга и странный ключ. То, что Бен поначалу принял за книгу, было дневником дядюшки. На первой странице красовалось: «Волтер Салливан». Дальше шли даты и текст, вот только понять, о чём шла речь, не представлялось возможным. Для ведения дневника дядюшка использовал латынь, в которой Бен совершенно не разбирался.

Странный ключ напоминал вилку или даже трезубец. Салливан понятия не имел, к чему он может подходить, но на всякий случай сунул его в карман. Теперь можно было заняться и другим делом: предложениями о покупке дома. Разбирая бумаги, Бен наткнулся на знакомое имя. Генри.

— Уж не тот ли это Генри из магазина? — задумчиво предположил Салливан и потёр подбородок.

Сверкнула молния, раздался гром, и ливень обрушился на особняк, барабаня по крыше. Бен почувствовал, что глаза начинают слипаться: то ли дело было в бессонной ночи, то ли в лишнем бокале вина, выпитом в ресторанчике.

Внезапно дверь распахнулась, и в кабинете появился незнакомец в чёрном балахоне. Ещё секунду назад он стоял на пороге, как вдруг очутился уже рядом со столом. Пришелец поднял руку, потянулся к голове Салливана, и тот с ужасом заметил, что пальцы незнакомца превратились в чёрные извивающиеся щупальца. Они дотронулись до лица Бена.

Салливан с криком проснулся.

— Да что же это за дрянь такая! — в сердцах бросил он.

И тут услышал шум, который разбудил его ночью. Кто-то скрёбся за стеной. Бен знал, откуда шёл звук, поэтому, прихватив кочергу, он отправился в подвал.

— Если там крысы, то им не поздоровится.

Но прежде, чем спускаться по лестнице вниз, он зажёг свет. Подвал был большим. Дядюшка очень не любил, когда Бен сюда забирался. Почему? Волтер никогда об этом не говорил, просто замечал, что здесь не место для игр. Когда строили особняк, то при закладке фундамента обнаружили подземную пещеру. И чтобы дом не просел, подвал укрепили несколькими опорными столбами. Бен всегда думал, что они придавали ему сходство с подземельем замка или пыточными застенками инквизиции. Но на самом деле в подвале не было ничего зловещего.

Как Салливан и помнил, здесь, в одном из углов, стоял верстак, а неподалёку, как и во всём доме, располагался книжный шкаф. Противное поскрёбывание как раз доносилось именно оттуда. Подойдя ближе, Бен стал осматривать стену, ожидая обнаружить крысиную нору. Но стена была абсолютно гладкой.

«Хотя, что это? Подождите?»

Какие-то три отверстия, а над ними ручка. Если бы не звук, то Салливан никогда бы их не заметил. И отверстия, и ручка буквально сливались со стеной.

«Неужели это дверь? Но что там за ней? И как её открыть?»

Он вспомнил о ключе-трезубце, найденном в закрытом ящике. Достал из кармана. Бен вставил ключ в отверстия — он вошёл как влитой. Раздался щелчок. Ухватившись за ручку, Салливан потянул дверь на себя. В нос ударил запах разложения, Бен закашлялся. За дверью было темно, но всё же удалось разглядеть очертания книжных шкафов, стола, стула и постамента в центре комнаты. Похоже, что он нашёл секретный кабинет дядюшки Волтера.

Вдруг из темноты на Салливана бросилась какая-то тварь. Он отскочил в сторону, но существо всё равно успело задеть его: на рубашке появилось несколько кровавых полос. Сперва Бен решил, что это крыса, но когда разглядел тварь, то не смог сдержать крика отвращения. Человеческая голова, внизу у которой были щупальца с когтями на концах. Когда монстр двигался, то издавал скребущий звук.

Голова открыла зубастый рот, зашипела и прыгнула на Салливана. Не долго думая, он сделал выпад и насадил тварь на кочергу. На пол брызнула кровь, но монстр всё равно пытался дотянуться до Бена щупальцами. Взмахнув кочергой, Салливан стряхнул с неё монстра. Быстро ударил, пробив твари голову.

Но не успел он толком прийти в себя, как из тёмного проёма к нему устремились ещё две головы. Первая сразу прыгнула на него. Бен сбил её в полёте и обрушил на тварь кочергу. Чудовище задёргалось в конвульсиях.

Бок Салливана пронзила резкая боль — вторая голова достала его когтистым щупальцем. Они принялись кружить друг напротив друга, как боксёры, выжидая удачного момента для атаки. Когти монстра скребли по полу. От этого звука сводило зубы. Оттолкнувшись от пола щупальцами, тварь взлетела в воздух, метя Бену в лицо. Он отклонился в сторону, и чудовище впечаталось в стену. Салливан принялся бить монстра кочергой и остановился только тогда, когда от него осталось лишь кровавое месиво.

Бен поднялся на первый этаж, осмотрел раны, нанесённые головами. Ничего страшного, просто царапины. Обработав раны, Салливан стал думать, что же ему делать дальше. Логичней всего было бы вызвать полицейских, и пусть они с этим разбираются. Но в то же время ему было любопытно, что же скрывает секретная комната в подвале. Бен решил так: он возьмёт револьвер и фонарик, попробует там всё обследовать, но при малейшем признаке опасности отступит и вызовет стражей порядка.

Зарядив оружие и прихватив с собой фонарик, Салливан вновь спустился в подвал. Осторожно подошёл к тёмному проёму, посветил внутрь. Теперь на столе удалось разглядеть какие-то тетради и свитки. На постаменте в центре комнаты Салливан увидел книгу. А ещё Бен понял, почему из помещения так воняло. Там валялись три безголовых трупа: один рядом со столом, второй вплотную к постаменту, вытянутая рука мертвеца дотрагивалась до него, и третий около массивного книжного шкафа.

Бен шагнул внутрь комнаты. Когда он переступил порог, то почувствовал сопротивление воздуха, словно тут был невидимый барьер. Салливан продолжил идти вперёд, неожиданно дверь резко захлопнулась. Прямо перед Беном появилась тень. Не медля ни секунды, он выстрелил, но пуля прошла сквозь тёмное существо, не причинив ему никакого вреда. Тень, напоминавшая незнакомца в балахоне из кошмаров Бена, потянула к нему руки-щупальца.

Салливан уже хотел нажать на спусковой крючок револьвера второй раз, хотя и понимал, что это не даст никакого результата. Но тут тёмное существо опустило руки и наклонило голову, словно в поклоне. А затем оно просто растворилось в воздухе.

Некоторое время Бен стоял и не двигался, потрясённый случившимся, но всё же ему удалось взять себя в руки. Выход из комнаты был отрезан. Бен подёргал дверь, благо с этой стороны тоже имелась ручка. Никакого результата. Пару раз приложился плечом. Ничего. Он оказался в ловушке.

Салливан принялся осматривать секретный кабинет. Подошёл к постаменту в центре, взглянул на книгу. Сразу бросилось в глаза название, выведенное алыми буквами на чёрной обложке.

«Кодекс Атлантиды».

Сунув револьвер в карман штанов, Бен взял книгу, сел за стол и полистал её. В отличие от надписи на обложке, которая была на английском, остальной текст в книге был частью на латинском, а частью вообще на каком-то неизвестном языке. Тут имелись и иллюстрации.

— Какая мерзость! — скривился Бен, разглядывая картинки.

В основном, там были какие-то ужасы: уродливые статуи, отвратительные ритуалы, кошмарные чудовища, жестокие жертвоприношения. На одной из иллюстраций Бен увидел человеческую голову с щупальцами.

— Ну хоть что-то знакомое, — невесело хмыкнул он.

От «Кодекса Атлантиды» Бена уже начинало тошнить. Он перестал листать книгу, вытер руки о штаны и встал. Стараясь не наступать на трупы, Салливан вернулся к осмотру комнаты. Его внимание привлёк рычаг рядом со шкафом, где лежало мёртвое тело. Подойдя ближе, он заметил там также и небольшую панель с шестнадцатью кнопками: четыре по горизонтали, четыре по вертикали. На них были изображены какие-то символы.

Он нажал на одну из кнопок, утопив её в панели. Но ничего не произошло. Тогда Бен наугад надавил ещё на парочку, опять ничего. Дёрнул за рычаг, и нажатые кнопки вернулись в исходное положение.

— Наверное, здесь нужна какая-то правильная последовательность, — задумчиво сказал Салливан, постучав по панели пальцем.

Он попробовал ещё несколько комбинаций. Тщетно. Да и честно говоря, Бен понятия не имел, что же должно произойти. Может от этой панели вообще стоит держаться подальше. Может быть, пол под ним раскроется, и он упадёт в яму с кольями, или потолок сверху быстро опустится и раздавит его. Но, тем не менее, Салливан не оставлял своих попыток.

Откуда-то снизу подул лёгкий ветерок, зашелестели страницы. Бен обернулся. Ветерок «листал» страницы «Кодекса Атлантиды», создавалось впечатление, что кто-то невидимый просматривает книгу. Наконец всё затихло. Вернувшись к столу, Салливан заглянул в книгу и увидел иллюстрацию древнего храма, а под ней символы: «Пентаграмма», «Человек», «Трезубец», «Пентаграмма».

— Стоит попробовать, — решил Бен.

Он набрал комбинацию, снова безрезультатно. Тогда он потянул за рычаг. Часть стены слева от Салливана медленно и со скрежетом ушла вверх. Посветив фонариком в проём, Бен увидел коридор. Вытащив револьвер из кармана, он медленно двинулся вперёд. Коридор привёл его в небольшой зал с высокими потолками.

Стены здесь покрывала причудливая мозаика, изображавшая страшных тварей, уже виденных Салливаном в «Кодексе Атлантиды». Некоторые дрались между собой, некоторые убивали людей, а некоторым приносили жертвы. На каждой из стен располагался целый ряд факелов. Луч фонарика переместился в центр зала, осветив прямоугольный алтарь. Горизонтальную поверхность покрывали выбоины, словно по ней били чем-то тяжёлым и острым. Кроме того, там же виднелись засохшие пятна крови.

Луч фонарика перешёл дальше, и Бен не смог сдержать испуганного возгласа. Он не ожидал увидеть подобного ужаса в подвале дядюшки Волтера. Позади алтаря стояла кошмарная статуя. В ней как будто смешались черты человека, рептилии и осьминога. Голова, торс и руки напоминали человеческие, хотя всё же четырёхпалые, когтистые, верхние конечности больше походили на лапы. Правая сжимала большой трезубец, занося его над алтарём.

Голова статуи была совершенно лысой и гладкой, глаза узкими, рот чуть приоткрыт, показывая двойной ряд острых, как иглы, зубов. Кожа выглядела словно крокодилья шкура. Ноги у чудовища отсутствовали, ниже талии находились толстые щупальца. У Бена возникло неприятное чувство, что статуя смотрит прямо на него.

Сзади раздались тихие шаги. Салливан повернулся, к нему шёл человек в балахоне с капюшоном. Бен стал поднимать револьвер, но пришелец оказался быстрее. Он бросил в Бена небольшую склянку. Попав в Салливана, она разбилась. Из неё выплеснулась какая-то жидкость, моментально превратившаяся в пар. Вдохнув его, Бен зашатался, выронил револьвер и фонарик. Перед глазами всё поплыло, Салливан рухнул на пол и потерял сознание.

Бен очнулся и обнаружил себя лежащим на алтаре перед статуей. Кто-то связал его по рукам и ногам. В зале стало необычайно светло. Салливан посмотрел по сторонам и увидел, что все факелы на стенах зажжены. А ещё он заметил револьвер всего лишь в паре шагов от себя. Попробовал пошевелить руками и вскрикнул, когда поцарапался об острый край выбоины на алтаре.

— Не нужно кричать, Бен. Всё равно тебя здесь никто не услышит, — раздался знакомый голос.

Салливан задрал голову, глянул назад. Недалеко от алтаря стояло около десятка человек. Они были в чёрных балахонах с капюшонами, на груди алели красные трезубцы. Один из них в центре, он держал в руках «Кодекс Атлантиды», снял капюшон.

— Генри?! Это вы? — удивился Бен.

— Да, — кивнул хозяин магазинчика. — Со мной тут ещё мистер Голдберг, — Генри похлопал по плечу стоявшего справа от него. — Ну а остальных ты не знаешь.

— Я не понимаю… — начал Бен.

На самом деле он уже примерно всё понял, но хотел потянуть время. Салливан тёрся верёвкой об острый край выбоины.

— Как я уже говорил тебе, мы с твоим дядей были друзьями. Очень хорошими друзьями. А ещё мы вместе состояли в одном братстве.

— Вы хотите сказать в секте! — бросил Бен.

— О, можно и так сказать, но мы предпочитаем называть себя братством. «Братством Трезубца»!

При этих словах люди в балахонах, как по команде, приложили левые, а потом и правые руки к алому трезубцу на груди и склонили головы.

— Значит, те, кто пропал двадцать лет назад, ваших рук дело?

— Ну, не только, — скромно улыбнулся Генри.

Бен почувствовал, что верёвка ослабла, и удвоил усилия.

— Волтер долгое время был нашим лидером, но в последнее время он отдалился от «Братства Трезубца». Стал проводить свои собственные ритуалы и всю силу, естественно, забирал себе.

— И вы убили его?

— Скажем так, мы всего лишь ускорили неизбежное. Но твой дядя оставил здесь Тёмного Стража. Мы пытались с ним справиться, но безуспешно. Думаю, что ты видел тела наших павших братьев. Но с твоей помощью у нас появился шанс избавиться от него, ведь вы с Волтером одной крови. Как видишь, всё получилось просто великолепно. Ну да хватит разговоров! Тебе выпала честь, Бен. Честь быть принесённым в жертву Терракатлю, одному из жрецов-воинов древней Атлантиды!

Генри раскрыл «Кодекс Атлантиды», полистал, нашёл нужную страницу и стал читать. Латынь, смешанная с неизвестным языком. Каждое предложение, прочитанное Генри, повторяли нараспев и люди в капюшонах. Бен не понимал ни слова, но сказанное сектантами казалось ему чем-то богохульным.

Салливану почти удалось освободиться от верёвок на руках, когда его взгляд перёшел на статую. Потрясённый Бен замер. Статуя оживала. Шевельнулась голова, заморгали узкие глаза, закрылся и вновь открылся зубастый рот, задвигались лапы и щупальца. Чудовище уставилось на Салливана.

— Терракатль! Терракатль! — в экстазе кричал Генри.

Лапа с трезубцем дрогнула, подалась назад, замахиваясь. Бен разорвал верёвки на руках. Скатился с алтаря. Трезубец ударил в то самое место, где только что лежал Бен. Железо высекло из камня искры. Салливан принялся лихорадочно развязывать ноги.

— Схватить его!

Сектанты бросились к Бену. Подняв револьвер, Салливан вскочил, готовый к бою. Краем глаза заметил, что Терракатль вновь замахивается трезубцем. Бен упал навзничь, а над головой пролетело что-то большое. Трезубец угодил в двоих сектантов и пригвоздил их к стене. Прицелившись, Бен выстрелил монстру в голову. Попал в глаз. Терракатль заревел от боли и ярости, а Салливан кинулся к выходу из зала.

На пути встал человек в балахоне. Бен нажал на спусковой крючок, и сектант повалился на пол, корчась в агонии. Перепрыгнув через тело, Салливан понёсся по коридору. Сзади раздавался вой чудовища, крики членов «Братства Трезубца», хруст ломаемых костей и отвратительный звук разрываемой плоти. Похоже, Терракатль решил удовлетвориться более доступными жертвами.

Влетев в комнату с постаментом, Бен увидел, что дверь в подвал распахнута настежь. Путь к спасению был открыт. Выбежав в подвал, Салливан захлопнул дверь, глубоко вдохнул и выдохнул. Он вытащил ключ-трезубец из замочной скважины. Раздался щелчок.

— Да, полицию всё-таки придётся вызывать, — пробормотал Бен и пошёл к лестнице.

Страшный удар, от которого завибрировал весь дом, заставил Бена вздрогнуть и выронить ключ. Второй удар — и по двери пошли трещины. Ну а после третьего она разлетелась на куски. Выломав дверь, а вместе с ней и часть стены, в подвал ввалился Терракатль. Он был ужасен: весь в крови, пасть щёлкала, лапы конвульсивно сжимались, щупальца били по полу, как кнуты. Оставшийся глаз светился ненавистью. В него-то Бен и выстрелил, окончательно ослепив чудовище.

Монстр заревел, кинулся на Салливана, но тому удалось увернуться — когтистая лапа лишь располосовала рубашку. У Бена оставалось два патрона, но стрелять он больше не собирался. Даже если бы все пули попали в голову чудовища, это вряд ли бы его убило.

Взяв камень, вывалившийся из стены, Салливан бросил его в угол. Терракатль рванулся туда, а Бен двинулся к лестнице. Под ногой хрустнула деревяшка. Реакция монстра была молниеносной. Салливану посчастливилось избежать удара, но одно из щупалец задело его, отшвырнув к стене. Так они и продолжали играть в смертельные кошки-мышки. Бен понимал, что рано или поздно тварь схватит его и разорвёт на куски.

Нужно было что-то предпринять. Встав рядом с опорным столбом, Бен постучал по нему револьвером. Терракатль бросился на звук. Салливан отпрыгнул в сторону, а монструозная туша всем своим весом налетела на столб и снесла его. Часть первого этажа рухнула вниз, завалив Терракатля обломками.

Бен метнулся к лестнице, взлетел по ступенькам. Выбежал из ходящего ходуном дома. Прыгнул за руль «Форда», завёл двигатель. Объехал стоящие вокруг особняка машины «Братства Трезубца». Выбрался на дорогу и утопил педаль газа в пол. Двигатель протестующее заревел, но Бену было всё равно, лишь бы убраться подальше от проклятого дома.

Салливан глянул в зеркало заднего вида. Левое крыло особняка медленно обрушилось вниз в подвал. Но правое крыло осталось стоять, теперь дом действительно походил на уродливую тварь. Недобитого монстра. Бен отвернулся, возможно, он ещё вернётся сюда, чтобы полностью снести особняк. Но сейчас Салливан хотел оказаться как можно дальше.

Что-то задвигалось на заднем сидении машины. Бен посмотрел назад, там сидел человек в чёрном балахоне с капюшоном. Незнакомец из кошмаров! Салливан хотел закричать, но человек вскинул руки, и щупальца обвили шею Бена. Они также полезли и в рот, и в нос. Почувствовав, что теряет сознание, Салливан из последних сил нажал на педаль тормоза. Перед глазами заплясали чёрные точки. Наступила темнота.

Очнувшись, Бен захрипел. Ощупал шею, рот, нос. Но там не было никаких щупалец, как не было никого и на заднем сидении «Форда». Бен в последний раз взглянул на разрушенный особняк и поехал прочь.

Микрорайон
Алекс Лоренц

Июль был в самом разгаре. В столице стояла жара. Две недели ни дождинки. Во дворе скучища смертная. Из всей разномастной ребятни Саня с Левчиком остались вдвоем. Остальные рассосалась по деревням, дачам, лагерям, курортам. Правда, не уехала еще голубоглазая девочка Лиза из среднего подъезда дома 5а. Но разве станут двое гордых, взрослых десятилетних парней водиться с девчонкой?! Пф-ф-ф-ф, еще чего! Много чести!

Лизка вообще редкостная зануда. Кто, скажите на милость, на летних каникулах сидит дома как сыч и читает книжки, а? Вот-вот, только зануды. Она даже когда во двор выходит — и то усаживается на качели да в книжку пялится. Не дура, а? Полдня так раскачивается, пока мамка обедать не позовет. Дура как есть.

Вон, расселась, качается. У-у-у-у-у-у, пигалица!

Саня и Левчик наворовали в детском саду по соседству неспелых яблок, забрались в шалаш на дереве, нажрались до отвала. Пока кислая мякоть переваривалась в желудках, бесцельно возюкали сонными взглядами по двору. Временами украдкой косились на Лизу. Девочка тоже поглядывала на них — только не таясь, с достоинством.

— Гурьяновку знаешь? — спросил вдруг Левчик.

— М-м? — промычал Санька. — Че это?

— Микрорайон такой. Недалеко. Помнишь, пацан с нашей школы, с седьмого «А» пропал?

— Ну?

— Говорят, там дело было.

— Расскажи.

— Да че рассказывать. Поперся он в эту Гурьяновку и не вернулся. Последний раз его видели там, неподалеку. Свидетели есть. Говорят, бабка старая попросила сумку донести — вот он в те дворы и ушел. Больше его никто не видел.

— О как.

— То-то же. Вообще, пока ты в больничке лежал, я со старшаками на эту тему побазарил. Сказали, место проклятое. Там очистные сооружения, в них что-то творится… такое… ну, невообразимое. Сверхъестественное.

— Призраки?

— Не-е-е-е-е-е-е-е, — презрительно протянул Левчик. — Про призраков — это страшилки для мелюзги. А тут все серьезно. Никто точно не знает, но что-то жуткое. В тех очистных обитает Нечто. Оттого и запах ужасный. Потому в Гурьяновке новые дома не строят, а людей там все меньше становится. Вонь, говорят, кошма-а-а-а-а-ар. Она и до нас иногда доходит.

Санька понимал, о чем говорит друг. Порой, когда дул сильный юго-западный ветер, дышать во дворе становилось невыносимо. Запах особенный. Не помойки, не канализации, не дохлятины. Неизвестный. Противный до одури.

— Наверное, шлюзы какие-нибудь открывают, — предположил Санька. — Вот и вонища.

— Не знаю, не знаю… А не хочешь сходить, посмотреть?

Левчик славился больными инициативами — одна другой чудовищнее. То гараж одноногого деда вскрыть, то на стройку пролезть, то детсадовского сторожа грязью через забор закидать.

— Хочешь, чтоб нас тоже убили, как того? — возмутился Саня. — А вдруг там маньяки?

— Нас двое, — отмахнулся Левка. — Тот пацан один поперся. И старухе помогал зачем-то. Вот она его к маньяку и отвела. А вдвоем отобьемся с полтычка. Да и не надо идти, когда тебя незнакомые взрослые куда-то зовут. Мне мамка чуть ли не каждый день талдычит… Давай проведем расследование! — Его глаза загорелись озорным огоньком.

— Ну… ну… давай, — согласился Санек. Словом «расследование» Левчик его купил. — Знаешь, как идти?

— Ага. Вдоль шоссе, там улица такая есть незаметная за хозяйственным магазином, вот по ней и попадешь в Гурьяновку.

— Ты откуда это все знаешь?

— Старшаки рассказали.

Санька удовлетворенно кивнул. Раз старшаки — значит, так оно и есть. Старшаки трындеть не будут.

Пацаны спустились с дерева и стремглав помчались к проходу между двумя многоэтажками — прочь со двора. Лизка оторвалась от книги, посмотрела им вслед.

***

Улочка и вправду оказалась незаметной. Сколько Санька ни ходил с мамой и бабушкой по тротуару вдоль оживленного шоссе мимо хозмага, ни в жизнь не подумал бы, что позади него есть что-то кроме тупика да мусорных баков.

Улица тянулась между забором промзоны и пустующими заводскими зданиями-коробками. Машина тут точно не проедет. Пешеходная дорожка сложена из небольших бетонных плит, явно изготовленных для какой-то другой цели. Плиты растрескались от времени и непогоды, сквозь трещины пробилась трава.

Шум шоссе стих далеко позади. Жара сгустилась, превратилась в кисель. С востока, со стороны центра столицы, послышался грозный рокот. Близилась гроза.

Улочка уперлась в плотный ряд замызганных гаражей. Между двумя из них виднелся зазор — достаточно широкий, чтобы пройти. С той стороны едва уловимо тянуло затхлостью, как из старушечьей каморки, которая никогда не проветривается. Вонючим сырым тряпьем, прелым зерном, мышиными ссаками.

— Эй, ребята! — девичий окрик.

Мальчишки обернулись. Позади стояла Лизка — в синем платьице, с аккуратно забранными в пучок волосами и книгой под мышкой.

Левка нахмурился, презрительно бросил:

— А тебе тут чего надо?

— Во дворе скучно — вот я и решила с вами пойти. Тебя, кажется, Левой зовут? А тебя — Сашей?

— А мы тебя звали, что ль? — проигнорировал Левчик ее вопрос.

— Не звали, — пожала плечами Лиза. — Я сама пришла.

Парней такой простой и искренний ответ обезоружил.

— Ладно, Лёв, пусть идет, — без боя сдался Саня. — Втроем веселее.

Левка еще сильнее насупился. Стал мрачнее той тучи, что крадучись наползала на город. Он молча нырнул в проход между гаражами. Вот и испорчено расследование. От девок всегда одни неприятности. А Санек — размазня.

— Че читаешь? — спросил тем временем Саня у Лизы.

Та показала ему обложку книги. Марк Твен. «Приключения Тома Сойера», «Приключения Гекльберри Финна». Мягкий переплет, загорелый мальчишка в соломенной шляпе плывет в лодке по реке.

— Я читал, — похвалился Саня. — Еще в прошлом году.

— Я тоже читал, — буркнул Левка. — Скукотень голимая.

Лизка показала ему в спину язык.

— Сам ты скукотень! — возмутился Санька. — Нормальная книжка, интересная!

— Подкаблучник ты, — бросил Левка.

Санька задумался. Слово явно было обидное, но слышал он его впервые. Чтобы не опростоволоситься, промолчал.

Они остановились, осмотрелись.

— Ничего себе, — сказала Лизка. — Как в другом городе. Моя бабушка в Мытищах живет, у них там примерно так же, только получше.

Они действительно словно разом перенеслись из столицы с ее многоэтажками, шумными дворами и многолюдными проспектами куда-то очень далеко. В захолустье с обшарпанными, кособокими двухэтажными халупами годов пятидесятых постройки — еще при Сталине, наверное, возводили.

Стены тошнотворного желтого цвета, неряшливо заделанные цементом трещины на фасадах. Балконы с гнутыми ржавыми прутьями. Окна в грязных разводах, рассохшиеся рамы. Почерневший шифер с зелеными островками мха. В тесных двориках серые плесневые наросты — деревянные сарайчики. От турника к турнику протянулись захватанные бельевые веревки. Плешивые газоны пестреют мелким мусором — фантиками, обертками, пивными пробками.

Здесь много деревьев.

И здесь полумрак. Много тени. Как будто дело к вечеру, хотя едва за полдень перевалило. Оно и понятно: гроза надвигается.

Из-за угла показалась древняя костлявая старуха в линялом пальто. Из-под цветастого платка неряшливо выбивались седые космы. Бабка едва ковыляла, опираясь на сучковатую палку, что заменяла ей костыль. Увлеченно бубня себе под нос, женщина не заметила торчащего из земли штыря, споткнулась и распласталась ничком.

— Ой! — воскликнула Лиза. — Пойдемте поможем бабушке! — И вприпрыжку побежала к старухе.

Пацаны нехотя поплелись за ней. Ни Сане, ни Левчику здесь задерживаться почему-то больше не хотелось — даже ради «расследования». Идя вслед за Лизкой, они то и дело переглядывались и оборачивались на заветный проход между гаражами.

Там, снаружи, за границей Гурьяновки, вовсю палило солнце. Странное дело…

— Бабушка, вы целы? — суетилась Лизка.

Бабку трясло, а изо рта, которого дети не видели, вырывалось похожее на смех клокотание.

Левчик навис над старухой, шумно втянул носом воздух.

— Да она пьяная! — возвестил он. — От нее спиртом прет!

Для ребенка, воспитанного в приличной семье, пьяный человек всегда потенциально опасен. Все знают: пьяницы злые, хотя иногда кажутся добрыми.

Старуха приподнялась, уперлась ладонями в землю, локти выставила вверх. Как паук. Лицо оторвалось от земли, повернулось к детям.

Лиза вскрикнула, выронила «Тома Сойера», закрыла рот ладонями. Мальчишки отскочили как ужаленные.

Кожа на старухином лице — что грязные осенние листья. Вместо носа — черный провал. Глаза вращаются вразнобой. А нижней челюсти нету. Только оголенный синий язык ползает туда-сюда, словно толстый червяк.

Из бабкиной глотки вырывался слюнявый клекот. Вниз потянулись вязкие нити.

— Э! — хриплый окрик со стороны гаражей.

К старой пьянчуге подскочил подросток лет пятнадцати и стал пинать ее ногами. Она завизжала как собачонка, схватила клюку и, споро перебирая конечностями, на четвереньках драпанула за угол.

— Сука старая! — выругался новоприбывший и сплюнул в траву. — Чтоб я тебя тут больше не видел! — крикнул бабке вслед. — А вы че тут делаете, а? — переключился на незнакомых детей.

Неказистый, с жидкой порослью на одутловатом лице, с нечесаными вихрами. В затрапезной одежде. В руке бутылка пива.

Отхлебнул, рыгнул, почесал вздутый живот. Холодный, колючий взгляд одного за другим ощупывал непрошеных гостей.

— Че тут забыли, спрашиваю, а? — повторил напористее, со злобой.

— Ничего, просто гуляем, — ответил Саня, глядя в землю.

Дылда вставил два пальца в рот, пронзительно свистнул. По тихим дворикам зашаркали шаги. К упырю подтянулись еще пятеро или шестеро таких же — немытых, нечесаных, вонючих. Кто с монтировкой, кто с арматурой.

— Алле, гараж, вы че, попутали?! — напирал главный, наступая на детей.

Остальные местные сгрудились за спиной вожака и тоже пошли в наступление.

Левчик первым дал деру. Саня и Лиза бросились следом. Бежали не разбирая дороги, а в спину им несся разбойничий свист.

***

Убедились, что за ними не гонятся. Остановились перевести дух.

— Ни фига себе порядки тут, — оценил Саня.

Они оказались у края дикого оврага. Далеко внизу журчала вода, работали какие-то большие механизмы.

— Надо б домой, — сказал Левка. — Что-то мне тут не нравится.

— Ха! — усмехнулся Саня. — А ведь сам предложил!

— Да откуда ж я знал!

— Ребят, давайте уйдем! Пожалуйста! — взмолилась Лиза.

Ее голос дрожал, в глазах стояли слезы страха.

— Тебя сюда вообще никто не звал! — огрызнулся Левка. — Вот сейчас свалим без тебя — будешь знать, как увязываться без спросу!

— Ладно, прекратите перепалку, — сказал Саня. — Надо как-то попасть домой. Только придется искать другой выход. Машины ж сюда не через ту дырку промеж гаражей попадают.

— Ты тут хоть одну машину видел? — спросил Левка.

— Нет.

— Вот и я нет.

— Давайте не будем стоять на месте, — сказала Лиза. — Выход точно где-то есть, кроме гаражей.

Из оврага послышался шум, похожий на сочную, долгую отрыжку. Вездесущий запах прокисших щей с тухлятиной стал гуще.

***

Они все шли и шли, а путь в цивилизацию никак не хотел отыскиваться. Кургузые, воняющие плесенью домишки, казалось, тянулись бесконечно. Одинаковые — как и загаженные дворики.

«А что если мы ходим по кругу?» — закралась Сане в голову страшная мысль.

Ни одной живой души. Оно, может, и к лучшему…

Небо совсем затянула черная туча. Поднимался ветер. Покамест осторожный, он уверенно набирал силу, крепчал. Мимо неслись сорванные с деревьев листья, фантики от конфет, пакеты. Навалилась предгрозовая духота.

Разбитые дворовые дорожки вдруг сменились широкой асфальтированной улицей. Широкой — по меркам Гурьяновки, конечно. Деревья смыкались над ней ветвями, образуя живописную зеленую арку. Впереди виднелось здание с колоннами и скульптурами на фасаде.

Дети ускорили шаг.

То оказался небольшой дом культуры ранней послевоенной постройки. Побеленные скульптуры в нишах изображали опирающегося на большую шестеренку рабочего и занятую перевязыванием снопа пшеницы колхозницу. Массивные деревянные двери заперты на амбарный замок.

На углу на табуретке дремал, сложив на круглом животе ладошки, усатый мужичок в кепке и засаленном фартуке. Рядом стояла пятидесятилитровая синяя фляга. Ветер трепал края приклеенной бумажки с небрежной надписью: «ПИРОЖКИ».

Мужчина выглядел обыкновенным, миролюбивым, видом своим внушал доверие.

— Подойдем, спросим дорогу? — предложил Саня.

Левка и Лиза молча согласились.

Когда дети приблизились, мужичок проснулся, проморгался, потер ладонями глаза.

— Чего желаете? — спросил он сквозь зевок. — С мясом, с повидлом, с капустой, с картошкой?

— Да нам бы… — начал было Левка и запнулся.

— Напитками не торгую, — ответил дяденька, не дослушав.

— Как нам выйти из этого района? — спросила Лиза.

— Из Гурьяновки, что ль? — удивился продавец.

Дети кивнули все вместе.

— То-то я смотрю, не похожи вы на местных… Вас напугал кто? — спросил мужичонка, приглядевшись.

— Н-н-н-нет, — выдавил Саня. — Просто заблудились. Как отсюда попасть в… в город?

— А, в город… — рассеянно ответил лоточник. — Да вот обогнете дэ-ка, а потом прямо-прямо-прямо, не заблудитесь. Там и выезд к железнодорожной платформе, да и метро недалече.

Дети поблагодарили.

Они уже собрались было уйти, как вдруг мужичок воскликнул:

— А хотите пирожков, а?!

— Спасибо, у нас денег нет, — ответила за всех Лиза.

— Да я угощу! — Дяденька вскочил с табурета, стал отпирать крышку фляги. Изнутри вырвалось облако тепла и умопомрачительного запаха. Чуть прогорклое масло, тесто с золотистой корочкой, сочные начинки — мясо, толченка, повидло.

— Бесплатно отдам! — лопотал продавец. — От трех штук-то, поди, не обеднею… Во! — Он достал три румяных пирожка, ловко обернул их в полоски серой бумаги, которые тут же пропитались маслом, и протянул детишкам. — С повидлом! Самые лучшие в Гурьяновке!

Ребята приняли угощение, поблагодарили доброго продавца и отправились дальше.

— Я как раз проголодался, — сообщил Левка, развернул пакет и вгрызся в пирожок.

Закрыл глаза и замычал от удовольствия.

Наслаждался он недолго. Пока не распробовал начинку.

Прекратил жевать. Остановился. Посмотрел на мерзость, что выглядывала из непропеченного теста.

Пирожок щедро начинили дождевыми червями. Розовый клубок влажных кольчатых тел — живых.

Левка уронил «вкуснятину» на землю, согнулся пополам. Его вырвало.

Саня состроил брезгливую рожицу, покосился на свой пирожок. Теперь сквозь тесто он чувствовал: там, внутри, в тепле, что-то шевелится. Дождевые то были черви или нет, он узнавать не хотел — размахнулся и зашвырнул «лакомство» в кусты.

А Лиза тем временем зачем-то разломила свое угощение пополам.

Вокруг мгновенно распространился тяжелый запах свежих какашек. Из пирожка вылетела жирная зеленая муха и атаковала девочку — норовила приземлиться на лицо. Лиза выронила пирожок, завизжала, принялась молотить руками.

Саня грязно выругался — так, как раньше не ругался, пожалуй, никогда. Мама убила бы, если б услышала.

А продавец поодаль покатывался со смеху, хватался за животик, издевательски тыкал в детей пальцем.

Давясь от хохота, он выкрикнул:

— Я ж сказал, у меня лучшие пирожки во всей Гурьяновке! А других тут и нету! У-ха-ха!

Он лихо подпрыгнул, нырнул головой в откупоренную флягу. Крышка захлопнулась, фляга повалилась на землю. Угрожающе гремя о торчащую сквозь асфальт щебенку, покатилась на детей.

Ребята бросились бежать дальше по улице, а фляга неслась за ними следом. Лязг — как злобный гиений хохот.

Дети нырнули в арку одного из домов — в потонувший в диких зарослях двор.

Фляга — за ними.

Они чудом успели отскочить в сторону, когда штуковина влетела на бешеной скорости в арку, подскочила на кочке, развернулась дном вперед и со всего маху вшиблась в окно на уровне земли. Внутрь вместе с флягой выстрелил фейерверк обломков рамы и осколков стекла.

Дети бросились прочь из двора-колодца.

Между тем стал накрапывать дождь.

***

Они промокли до нитки. Улицу и дворы затопило, повсюду разлилась жидкая грязь. Грохотал гром, молнии ослепительным пунктиром прочерчивали черное небо. Ветер хлестал струями ливня, словно кнутом.

Больше не в силах бежать, продрогшие дети забились под козырек одного из подъездов.

Когда ветер поуспокоился, а завеса проливного дождя стала редеть, беглецы сумели рассмотреть двор.

— Я уже видел вон того лебедя, — сказал Левка и указал пальцем на врытую в землю птицу из автомобильной покрышки.

— А я вон того одноглазого медвежонка запомнила, — отозвалась Лиза.

В мокрой траве поодаль лежал, словно застреленный, тряпичный мишка. С одним глазом.

— Выходит, мы тут уже были, — заключил Санька. — Движемся по кругу.

— Надо вернуться к гаражам, — сказал Левка. — Не выйдем мы отсюда по-другому, хоть тресни. Уже часа полтора плутаем, а конца не видать.

Боязливо оглядываясь, чавкая вымокшей обувью, они вернулись на главную улицу и пошлепали по лужам мимо дома культуры — и снова в дворы.

***

— Смотрите, опять этот медведь! — вскрикнула Лиза. — И этот лебедь!

— Как, блин?! — заорал Саня. — Улица прямая! Не могут же оба ее конца вести в одно и то же место!

— Как видишь, могут, — отозвался Левка почти равнодушно. — Не зря старшаки говорили, что странные дела тут делаются…

— Да иди ты в жопу со своими старшаками! — обрушился на него Саня. — Это из-за тебя мы влипли!

Левка хотел было ответить грубостью на грубость, но Лизка остановила петушиный бой.

— Давайте ссориться будем потом, — сказала она. — Пойдемте обратно на улицу.

Они развернулись, чтобы покинуть двор и вновь попасть на асфальтированную дорогу, но путь им преградил…

…третий дом. Словно из-под земли вырос, пока они не видели. Грозно накренился желтым, словно в потеках мочи, фасадом. Ржаво ощетинился прутьями балконных ограждений. Нахмурился кромкой шиферной крыши.

— Я знаю, куда мы попали! — пролепетал Левка. — Я знаю, куда мы попали!!

Саня и Лиза уставились на него. Если он действительно знает, где они очутились, то и выбраться, возможно, будет проще.

— Слышали про кротовые норы в космосе? — продолжал Левчик. — Они еще по-другому червоточинами называются. Я в журнале «Наука и жизнь» читал. Если в такую червоточину попадешь, можешь в одну секунду пролететь много-много миллионов километров и оказаться в другом мире. В Гурьяновке, наверное, есть такая кротовая нора — вот мы в нее и ухнули! Думаете, почему люди бесследно пропадают? Я считаю, вот из-за таких вот кротовых нор! Они не только в космосе, но и тут, на Земле! Нас унесло в параллельный мир!

На мгновение все задумались, осмысливая сказанное Левчиком.

— Нельзя сдаваться! — едва сдерживая слезы паники, сквозь зубы процедил Саня.

И решительно двинулся к узкой щели между зданиями.

За только что выросшим домом стеной стояла дикая зелень, а в глубь ее тянулась мокрым темно-коричневым червяком узкая тропинка. Когда они уходили в сырую, пахнущую листвой неизвестность, Саня оглянулся на оставшийся позади дом.

В окно верхнего этажа за детьми наблюдала рожа — громадная, жабьи-зеленая, курносая, по-кошачьи желтые глаза размером с блюдца. Острозубая пасть растянулась в кровожадной улыбке. Несколько мгновений существо изучало пришлых взглядом, а потом исчезло в недрах дома. Сане показалось, будто он слышит торопливый топот мокрых лап по скрипучей деревянной лестнице.

***

Тропинка привела к краю оврага — ровно туда, где они остановились, когда удрали от гопников. Так вот почему те их не догнали! Они и не собирались! Им нужно было загнать детей в самую глубь Гурьяновки. А теперь страшный микрорайон сам не подпускал ребят к заветному порталу между гаражами.

Кисло-тухлый запах накатывал из оврага волнами. Снизу, из зарослей, доносились низкие звуки работающих механизмов.

Саня опасливо оглянулся. Ему по-прежнему казалось, будто шлепки лап желтоглазой твари слышатся позади, совсем близко.

— Пойдемте-ка через овраг, — сказал он. — Может, повезет.

— Но там же очистные сооружения! — воскликнул Левчик. — Это самое опасное место! Там обитает чудовище!

— Да тут всё кругом одно больше чудовище, — буркнул Саня.

— Смотрите, лесенка, — сказала Лиза, указывая пальцем на ветхие бетонные ступени в высокой траве. — Саша прав. Пойдемте лучше через овраг. Наверное, на той стороне выйдем в город.

— Угу, — угрюмо промычал Левчик. — Или обратно в Гурьяновку, на это же самое место.

***

Овраг оказался глубоким, сырым, холодным, пах улитками, червяками, крысами, фекальными испарениями. Пока троица спускалась, ритмичный грохот шестерен усиливался, становился рельефнее.

Очистные сооружения оказались несуразной бетонной конструкцией. Возвышались в овражном полумраке над вонючими болотцами. Выбитые окна, стены в потеках ржавчины, ощетинившаяся арматура.

Санька взглянул на лестницу, вверх.

Никого. Выходит, желтоглазая тварюга за ними все-таки не погналась.

Вдруг с одной из многочисленных тропинок донесся обеспокоенный женский голос:

— Лева! Левушка!

Мать и отец мальчика со всех ног бежали к детям.

— Вы что тут делаете, засранцы? — строго вопросил мужчина. — Обыскались вас уже. С ног сбились! Мать чуть было инфаркт не хватил!

«Спасены!» — пронеслось в Саниной голове. Скоро он вернется домой, обнимет родителей, мама накормит его пюре с котлетками и зеленым лучком с огорода…

Левчик бросился обнимать своих маму и папу. Прильнул к ним, зарылся лицом в оборки материного вычурного платья.

Саня и Лиза заметили: что-то не так. Только не сразу поняли, что именно.

Обнимающая Левчика мамина рука — вот что. Здоровенные заскорузлые пальцы с кривыми болотно-зелеными когтями.

Замешательство. Ступор.

Что делать? Бежать? Кричать?

Чудовище заметило, что Санька и Лиза раскрыли подвох. Женское лицо принялось беззвучно кривляться. Оно то расползалось рыхлым блином, то вытягивалось жгутом. Его раскроила жуткая острозубая ухмылка. Существо, что ранее предстало в образе двух взрослых, теперь срослось воедино — темно-зеленое, с лоснящимися черными пятнами по всему телу. Маленькие уши на широкой собачьей башке задергались. Из круглых ноздрей повалил пар.

Вонь. Кисло-тухлая вонь стала настолько острой, что у Сани и Лизы глаза заслезились.

Левчик бился в смертельных объятиях. Тварь крепко прижала его лицом к себе и душила. Мальчик силился закричать, но выходило лишь глухое хриплое мычание.

Саня дернулся было, чтобы схватить друга за футболку и выдрать из объятий твари — ну, хотя бы попытаться, — но зеленая жабоподобная дрянь угрожающе выпростала свободную лапу. Санька отпрянул, взял за руку Лизу — и они бросились бежать куда глаза глядят.

Они не оглядывались. Они не видели, как желтоглазое чудище разинуло зубастую пасть и оттяпало Левчику голову. В сырой болотный воздух вторгся металлический запах живой крови, от которой поднимался пар.

***

Лиза и Саня бежали до тех пор, пока не выскочили на край оврага. Нет, не тот, что с лестницей. Другой. Они вышли на железнодорожные пути.

— Смотри, платформа! — крикнул обрадованный Санька.

Платформа — несколько бетонных плит на опорах в ряд. На железных жердях табличка с надписью: «Гурьяновка».

— А вон и электричка, — сообщила Лиза.

Состав подполз к платформе, остановился. Протяжно застонали тормоза. Двери с лязгом разъехались.

— Следующая остановка — станция Перерва, — хрипло оповестил динамик.

— Это ж от нашего дома десять минут ходьбы! — воскликнул Саня.

Дети забрались в вагон.

***

То был обыкновенный вагон с обшарпанными деревянными сиденьями и мутными окнами. Пассажиров всего ничего — пара старушек да парень лет двадцати. Лиза и Саня примостились на сиденье в самом конце.

Мимо потянулись лесополосы, заборы промзон, брошенные цеха разорившихся предприятий.

Что-то не давало Сане покоя.

Запах. Проклятый вездесущий запах.

— Чувствуешь вонь? — спросил он у Лизы.

— Ага, — кивнула она. — Ты тоже? Я думала, мне мерещится.

Из соседнего вагона донеслось слюнявое пьяное ржание. Хлопнула дверь в другом конце.

Они.

Гопники из Гурьяновки.

Упыри — штук пять — встали в проходе, хищно уставились через вагон на детей. Во главе — вихрастый с пивным животом. Рты разъехались в страшном острозубом оскале. Тела стали оплывать, терять форму, сворачиваться вокруг некоего невидимого стержня. Лопалась кожа, рвались сухожилия, трещали кости. Намотанная на незримый вертел масса преобразовывалась — обретала новые очертания, зеленела, покрывалась влажными черными кляксами.

Показались два желтых кошачьих глаза, встали на свое место.

Тварь словно срослась с полом вагона, который сантиметр за сантиметром превращался в зеленый бугристый придаток к ее телу. Старухи и парень вытянули шеи до самого потолка, обернулись мясистыми щупальцами с присосками, потянулись к детям.

Санька и Лиза вскочили, пулей вылетели в тамбур.

Саня рванул стоп-кран.

Взвизгнуло железо. Ход замедлился. Открылись двери. Тварь тем временем подбиралась.

Санька с разбегу выпрыгнул из вагона, больно приземлился голыми коленями на щебенку.

В этот самый миг на кромках дверей выросли зубы — длинные, острые как сабли. Зеленые челюсти захлопнулись, а Лиза выскочить не успела.

Поезд двинулся дальше, забрав девочку с собой.

Саня стоял — усталый, измученный страхом, с разбитыми коленками — и бессильно смотрел вслед уходящему по рельсам чудищу.

Состав проехал всего с сотню метров и затормозил. Двери вновь разъехались, и на острую щебенку полетела Лиза.

Почему тварь ее выплюнула?

«Наверное, Лиза хорошо учится и всегда слушается родителей», — с досадой за съеденного Левчика подумал Саня.

Он бросился на помощь, а электричка покатилась дальше и быстро скрылась за ближайшим поворотом.

Пока он бежал, Лиза успела встать, отряхнуться и проверить, не пострадал ли ее любимый «Том Сойер». Колени и локти у нее тоже были разбиты в кровь.

Санька подбежал к ней, и они крепко-крепко обнялись — так, как обнимаются на фронте воины-победители на исходе решающей битвы. Ни в жизнь Саня не подумал бы, что станет обниматься с девчонкой! Позорище-то какое! Хорошо, никто из пацанов не видит.

Вдали, за косогором, виднелся их микрорайон.

***

Они прошли сквозь рощу и оказались в своем квартале. А вот и родной двор.

Саня, неловко переминаясь с ноги на ногу, произнес:

— Ну, пора по домам. Надо как-то родителям объяснить, что с Левчиком произошло. А они там уж пускай думают, че дальше делать.

— Ой, а можно я к тебе пойду? — спросила Лизка, сияя на него чистыми-пречистыми голубыми глазами. — У меня сейчас дома никого, а ключи я забыла.

Просьба удивила Саньку. Несмотря на пережитое вместе, не такие уж они большие друзья, чтоб он ее к себе домой тащил. Сопрет еще что-нибудь ценное — потом ищи-свищи.

Впрочем, сходу он не нашел убедительных отговорок, поэтому процедил сквозь зубы:

— Ну ладно, пошли.

Пока они подходили к подъезду, он косился на лучезарно улыбающуюся Лизку, и ему все больше становилось не по себе. Эта дурацкая улыбка, как у умственно отсталой, отсутствующий взгляд. Книга под мышкой…

Книга.

Книга…

«Том Сойер» так опрятно смотрелся, будто и не побывал под проливным дождем.

Так ведь Лизка ж его выронила еще у гаражей!

В этот самый миг смуглый мальчуган в соломенной шляпе острозубо ухмыльнулся с обложки.

Санька побежал.

Ничего-ничего. Сейчас прибежит домой и скажет маме, чтоб вызвала милицию. Что Левку убили, Лизку… и Лизку тоже.

Поверит ли мама?..

К счастью, жил Санька невысоко — на третьем этаже. Он не стал вызывать лифт — пулей взлетел к своей двери, на ходу достал из-под футболки висящий на веревке ключ.

Судя по тишине в подъезде, его не преследовали.

— Фух! — выдохнул он, как только запер за собой дверь.

Мой дом — моя крепость. Тут уж никто не достанет.

Щас мы с тобой, тварина, разберемся.

Санька побежал на кухню, выглянул в окно. Подменыш, чьи конечности превратились в заскорузлые зеленые лапы с когтями, неспешно шагал к Лизкиному подъезду, пиная перед собой «Тома Сойера» — мятого, растрепанного, в грязи.

— Ма-а-а-а-а-ам! — позвал Санька.

— Чего вопишь? — Мама неслышно подошла сзади. — Где пропадал? Я уж забеспокоилась. Такой дождь был, а тебя все нет и нет.

— Мам…

Она подошла, поцеловала сына в щеку.

Санька едва уловил — но все же уловил — гаденький душок, смесь кислятины с гнильцой.

— Проголодался? — Мамин голос вмиг огрубел, глаза сбились в однородную серо-голубую массу с гнойной пленкой. — Щас наловлю тебе пожрать!

«Мама» лихо подпрыгнула, приклеилась четырьмя вывернутыми лапищами к потолку. Длинный-предлинный язык принялся с упругими хлопками выстреливать изо рта — ловить квелых от духоты мух, что лениво кружили у люстры.

***

Саня стоял один в пустом дворе. Все вокруг — все, что раньше казалось вечным, нерушимым, — размякало, разжижалось, плавилось, теряло первоначальные формы и цвета.

Грозная туча, нависшая черным брюхом над многоэтажками, чудовищно изогнулась, показала острозубую улыбку.

Две высотки сомкнулись воедино. Проходы между ними заросли воняющей болотом зеленой плотью с черными пятнами. Да и сами дома стремительно превращались в громадное кольцо жабьего мяса, обтянутого осклизлой шкурой…

***

А на другом конце космической червоточины, в Москве, родители ждали детей к ужину.

Ночной Всадник
Кирилл Свидельский

Не знаю, была ли та удача моим случайным проклятием или сам дьявол в тот день поймал в свои силки мою душу.

Должны ли были в тот момент послышаться раскаты грома и сверкнуть молнии? Или адский жар должен был обдать мое лицо, когда мы пожали руки? Нет, в тот момент я и помыслить не мог, что жизнь моя изменится теперь безвозвратно.

Тот черноглазый человек за игорным столом, казалось, совершенно не расстроился своему поражению, когда отдавал положенный мне выигрыш.

— Этот конь, — говорил он, — скачет быстрее ветра, домчишься от западного до восточного побережья за ночь! За такого и душу продать не жалко!

Я ухмыльнулся — такой скакун да за партию в покер, это ли не удача.

Черный как уголь, как смоль, как безлунная полночь конь ждал меня у выхода из салуна. Он стоял в тени и даже среди темной осенней ночи был словно темнее клубившейся вокруг него черноты. Что же, если конь и вправду так быстр, как говорил его прежний владелец, охотнику за головами он должен сгодиться, думал я.

От Кригтауна, где я играл в покер всю ночь, до сосновой переправы, куда направлялся Дейл Кармоди, моя очередная цель, была пара дней пути, и я, быть может, успел бы схватить его до того, как негодяй переправится через Потомак, если бы не засел за игорный стол.

Что же, подумалось мне, если этот конь так быстр, как мне обещали, быть может я и успею схватить Кармоди до того, как он уйдет в непроходимые леса.

Тогда конь посмотрел на меня черным глазом и фыркнул, будто услышав мои мысли.

Мог ли я подумать, что все, услышанное мною в ту ночь, правда?

Конь несся сквозь мрак, словно ветер, будто не касаясь копытами земли, огни деревень и дебри хвойных лесов сливались в неразличимый поток, размытый на грани сна и яви.

Сам я чувствовал, будто сплю, и этот хоровод пейзажей лишь бред или морок, но когда белесый глаз луны в небе угас и солнце поднялось из-за сосновых пик, я понял, что Темный (так я и называл его с тех пор — не утруждаясь давать ему имя, а затем, решив, что никакое другое ему и не подойдет) доставил меня к бурлящим водам Потомака.

Найти Дейла не составило большого труда, да и сопротивления особого он мне оказать не смог — одно дело воровать скот у деревещин и совсем другое — схлестнуться с ветераном войны. Выбив из него все желание сопротивляться, я связал беглеца и, приладив его веревку к седлу, двинулся в Ричмонд за наградой.

Пусть эта поездка и будет более долгой, думал я, но зато припасов полно и по прибытии в город мой кошель заметно потяжелеет.

К закату я остановился у тракта на привал, надежно привязав Кармоди к дереву, и спокойно заснул.

Из сна меня вырвал ужасный вопль. Вскочив и выхватив кольт, я бросился к тому месту, где привязал Кармоди.

Моему взгляду предстало ужасающее зрелище — освещенный тусклым лунным светом, Темный склонился над еще агонизирующим телом Дейла, погрузив свою морду в разорванную грудину человека. Услышав мой крик, Темный поднял окровавленную морду и посмотрел мне прямо в глаза.

Его пасть, вымазанная алым, казалось, растянулась в дьявольской улыбке.

Я направил на Темного револьвер, но выстрелить не смог. Взгляд коня остановил меня — в его глазах плясали искры от костра или языки адского пламени, проникающие в мою душу и словно выжигающие меня изнутри до абсолютной пустоты. Я не мог спустить курок — Темный просто не позволял мне этого сделать. В тот момент я понял, что не он принадлежит мне, а я ему.

Тогда я бросился бежать. Сквозь лес, сквозь ночь, наугад, не разбирая дороги. Я бежал и мне слышался стук копыт и свист ветра за спиной, но я боялся оглянуться, боялся увидеть окровавленную морду Темного, несущегося за мной, бегущего ли по земле или летящего над деревьями.

Лишь когда солнце начало освещать верхушки сосен, я смог немного успокоиться и перейти с бега на шаг.

Слава Создателю, я не совсем заплутал в лесу и вскоре смог выйти на дорогу. К ближайшему городу я добрался уже далеко за полдень, снял на оставшиеся у меня деньги комнату и провалился в сон. Проснувшись, я надеялся, что все привидевшееся мне ночью окажется кошмарным сном или галлюцинацией от солнечного удара или злоупотребления виски, но стоило мне выглянуть из окна, как ужасающая реальность схватило меня за горло.

Темный стоял под окнами гостиницы как ни в чем не бывало, но я понимал, что он ждал меня. Когда ночью я бежал, продираясь сквозь чащу, раны от ветвей, которые все еще саднили, и слышал стук копыт, свист и тяжелое дыхание за спиной, это не было кошмаром разыгравшегося воображения — Темный и вправду преследовал меня все это время. Нет, даже больше! Он дал мне иллюзию покоя, выжидал, чтобы вернуться за мной, когда я выдохнусь и остановлюсь.

Я задернул шторы, запер дверь, достал револьвер и сел у кровати. Страх не покидал меня, я чувствовал на себе взгляд Темного даже сквозь стены. Не знаю каким образом, но я точно знал, что он звал меня в путь, будто нетерпеливое постукивание его копыт под окном говорило мне, что пора ехать, что Темный хочет ехать, но еще, что ужасало меня больше всего, я знал, что Темный голоден и я должен теперь утолять его голод.

Тот адский огонь, что я увидел прошедшей ночью в его глазах, разгорелся в моей груди с новой силой, не давая спать, не позволяя даже сидеть на одном месте, вынуждая метаться по комнате и в исступлении скрести ногтями дощатый пол. Сил выносить это пламя больше не оставалось, но в моей голове созрел новый план.

Когда солнце село, я вышел из гостиницы и вскочил на Темного. Конь радостно заржал и понесся своим диким сверхъестественным галопом. Я был в Ричмонде еще до рассвета.

Привязав коня у тамошнего постоялого двора, где я снял комнату, я отправился сначала в кабак, осушил пару стаканов виски, а затем на вокзал, где купил билет и вскочил в ближайший поезд.

Я ехал ночь и день, и следующую ночь и следующий день. Большую часть дней я спал, потому что ночами свист ветра за окном и стук колес, похожий на конский топот, не давали мне покоя.

Я менял города и пересаживался с одного поезда на другой, надеясь запутать следы, пока не достиг Иллинойса. К тому времени мои денежные запасы полностью истощились, но я надеялся, что бежать дальше не придется, а крепкий парень со стволом легко найдет как заработать в любом штате.

Выйдя в город, я вдохнул холодный северный воздух, но лишь жар запылал от него в моих легких. Обернувшись, я увидел Темного, стоящего на улице у вокзала и вперившего в меня свой адский взгляд.

Выбора у меня больше не было. Денег на дальнейшее бегство не оставалось, да и какой в нем смысл, если Темный все равно выследит меня, как бы далеко я не уехал?

В тот же день я взял заказы на головы всех преступников, каких смог — я точно знал, что ни в тюрьму, ни на виселицу они не пойдут, но какая разница? Я и раньше убивал ради выживания, так в чем же тогда проблема? Так или иначе, жизни этих негодяев смогут послужить мне.

Время шло — я летал над страной, как ангел смерти, и никому было не укрыться от меня. Темный сам нес меня к нужной жертве, мне следовало лишь схватить и обездвижить ее. Со временем вид того, как он пожирал очередного преступника, перестал внушать мне ужас. Каждый выживал как мог, и я не чувствовал вины за то, что делал, хотя убийц, насильников и грабителей в рационе Темного все чаще заменяли воры и мошенники.

Главной проблемой было то, что я не получал всю награду за мертвых, а головы с распахнутыми от ужаса глазами и следами зубов на ошметках, оставшихся от шеи, создали мне дурную репутацию даже среди охотников за головами.

Благо, деньги можно было брать и у беглецов, да и за головы, не смотря на косые взгляды, все еще исправно платили.

Несколько лет пролетели для меня незаметно, Темный делал большую часть работы за меня, а я глушил совесть и страх в виски и объятиях женщин.

Но время шло, и дело охотника за головами становилось все менее прибыльным — все чаще за преступниками отправляли не лихих ребят вроде меня, а солидных госслужащих, что сажали негодяев в тюрьмы, а не привозили их хладные тела, привязанные к седлу.

И тогда голод Темного начал расти. А когда рос его голод, то и адский огонь в моей груди разгорался все сильней.

Я плохо помню день, когда перешел черту. Я знал, что рано или поздно пойду на это, просто старался заглушить страх и вину от своих первых шагов на пути в ад алкоголем как можно сильнее. Но я все еще отчетливо помню, что в ту ночь лил дождь.

Тот старик жил один, практически отшельник на отшибе, его бы хватились очень нескоро, если бы хватились вообще. Когда он открыл дверь в ответ на мой стук, мне ничего не стоило вырубить его ударом револьвера в висок, связать руки и вытащит беднягу под ледяные струи дождя. Темный, как и всегда, ждал меня на улице, похоже, он не мог напасть на человека первым, пока я не позволил бы ему, как вампир не может войти в дом без приглашения или ступить на освященную землю. Что же, если все люди творения и собственность Бога, то был смысл в том, что человек нужен Дьяволу для прокорма.

Пока Темный пировал на улице, я нашел в доме старика бутылку какой-то мутной самогонки и выпил ее как можно скорее, чтобы уснуть и не слышать за шумом дождя, лошадиное ржание и человеческие крики.

Один раз сойдя с освещенной дороги во тьму, ты продолжаешь идти, пока совсем не потеряешь свет во мраке.

Сначала я кормил Темного только плохими людьми. Затем бродягами и просто теми, кого не станут искать. Но время шло, и голод его рос.

Я понял, что пути назад нет, когда обедал за столом фермера, чью семью Темный пожирал на улице. На столе стоял еще теплый суп и пироги, но фермер, его жена и пара детей сами стали ужином для пленившего меня чудовища. Кусок не должен был лезть мне в горло, но я ел их еду и наслаждался вкусом, и хруст человеческих костей за окном больше не вызывал рвотных позывов.

Когда-то я мечтал быть рыцарем — легендарным героем, внушающим страх преступникам, но стал демоном — черным всадником смерти, воплощением ужаса для всех живущих.

Я мчался по всей стране из штата в штат, оставляя за собой обглоданные трупы и разрушенные жизни. Многие пытались преследовать меня, но Темный был быстрее и коней, и поездов, и автомобилей.

Годы сливались в одну бесконечную ночь, в которую я летел над лесами, горами и городами, чудовищный призрак, сжигаемый адским пламенем изнутри.

В те редкие дни, когда я мог хоть на несколько часов прекратить этот проклятый галоп, я искал ответы. Перерывая библиотеки и архивы, я понял, что зло, которое пленило меня, очень древнее — оно дикой охотой неслось над Европой столетия назад, а до того один из античных царей скармливал своих подданных чудовищным хищным коням. Его называли тираном и злодеем, но я то знал, что он был жертвой — даже большей жертвой чем те, кто погиб от конских челюстей.

Но сколь бы много я не узнавал об этом зле, книги не давали мне главного ответа — как освободиться от него и спасти свою душу.

Я не знаю, сколько времени прошло, и как много людей я погубил — их лица слились в одно лицо, кричащее и искаженное от ужаса, лицо, что преследует меня во сне днем и видится на светящемся блюдце луны ночью. В вое ветра я не могу перестать слышать предсмертные крики, а запах крови навсегда пропитал мою одежду.

Сейчас, когда Темный пирует очередными несчастными, и я хоть на мгновение свободен от его всепроникающего взгляда, я дописываю эти строки и чищу свой армейский револьвер.

Пусть я не смогу выстрелить в него, пусть даже пули не смогут ранить это существо, одну пулю я всегда берег для себя еще во времена Гражданской войны.

Похоже, ее время все же пришло — я готов к смерти, к небытию и даже преисподней, готов платить за свои грехи вечность, но есть одна вещь, к которой я все же не готов. Вдруг он не отпустит меня и после смерти? Вдруг не только мое тело, но и моя душа принадлежат ему и будут принадлежать вечно?

Что же, утро покажет.

Под звуки скрипки
Андрей Скорпио

Был обычный серый питерский вечер… Мне навстречу шли угрюмые, прячущиеся под зонтами люди. Рабочий день уже подошел к концу и часы на углу Невского и Садовой показывали начало седьмого. Автобусы, троллейбусы и машины стояли в пробке. Люди стали равны. Никаких исключений. Словно ледяная река, в которой застыли рыбы разных мастей.

Лавируя между пешеходами, я искоса наблюдал за ними. О чем они размышляли, ежась от налетевшего ветра и холодных капелек дождя? О жизни, любви? А может, об ужине, который надо приготовить дома?

Отчасти, я завидовал им. Уставшие после работы, они, по крайней мере, имели хоть какую-то цель… план на завтра или послезавтра. Пусть самый простой и ничтожный. А я? Лето почти прошло, но стоящей работы так и не нашлось. Толку было заканчивать институт?

Оказывается, литературные критики никому не нужны. В большинстве своем востребованы те, кто может починить кран, приварить лист железа или хотя бы подсчитать себестоимость. Но кто знал пять лет назад, что любовь к английской литературе, бесконечные споры с родителями и хлопанье дверью приведет меня к неспособности заработать даже на проезд в общественном транспорте?

В школе меня тянуло ко всему загадочному и таинственному. Карма, судьба, мистика… когда-то они были целью моей жизни. Как же иронично, что поиск вселенской тайны мироздания, в итоге превратил меня в ненужного вчерашнего студента. Опыт… он как билет на трамвай, который движется по кольцевой. Если есть, то ты едешь до конечной, если нет… ищи другие пути.

Впрочем, была и ложка меда. На последнем курсе я сдружился с Соней. Схожая тема диплома, схожие увлечения. Переписка. Встречи. В отличие от моих, родители Сони поддерживали выбор дочери. Как же мне хотелось также как она мило беседовать с отцом, споря о влиянии творчества По на развитие детективного жанра.

Окончив институт, я понял, как был неправ, что пошел на поводу у сиюминутного желания. Позволил романтическим бредням вскружить голову. И теперь стоял перед выбором: пойти в ближайший МакДоналдс мести пол или попытаться переучиться и все равно пойти в МакДоналдс, чтобы заработать денег на учебу? Соня в любом случае расстроится. Ну и что? Чем я сейчас ее обеспечу, если наши отношения зайдут далеко?

Из размышлений меня выдернули звуки скрипки. Я осмотрелся. Вход в Катькин садик облюбовали художники, которые, словно нахохлившиеся воробьи, ежились от дождя и поглядывали с надеждой на прохожих. Редкие люди, сидевшие на стульчиках, вертели головой, пытаясь найти источник звучащей совсем рядом мелодии.

Перейдя через дорогу, я замер возле остановки общественного транспорта вместе с остальными зеваками. Между двумя статуями в нише под окном белого здания стояла худенькая девушка в не по погоде легкой не застегнутой курточке, черных брюках и кроссовках. Полы куртки и светлые волосы играли с ветром, словно пытались попасть в такт музыки. Руки девушки то порхали, словно крылья бабочки, то делали размашистые, немного скованные движения. А лицо… кажется, оно было смутно знакомо.

Классику я не люблю. То, что трогает других, у меня вызывает сонливость. Как-то раз, слушая лунную сонату, я чуть не умер со скуки. Мне больше по душе что-то эстрадное или электронное. В компании Сони мне приходилось скрывать свои пристрастия. Она же словно растворялась в звучании и постоянно таскала меня на концерты, искренне полагая, что я тоже обожаю всю эту муть.

Но то, как играла девушка… Я никогда не слышал ничего подобного. Порой резкие и отталкивающие, звуки окружали меня, завораживали, словно кружащиеся в неведомом танце пчелы. Сырость Невского отступила. Я уносился вдаль, к морю, к ветру, к солнцу. Я летел вместе с четырехкрылыми птицами, я плыл на гребнях волн в обнимку с многоглазыми рыбами и не замечал обходящих и толкающих меня людей.

Очарование нарушилось, когда кто-то обвил меня руками и жарко поцеловал в щеку. Я снова был посреди Невского со своими проблемами и заботами. Рядом стояла Соня и улыбалась.

— Мы же договорились встретится у сада, — укорила она, — еле тебя увидела.

— А… да, привет, — я улыбнулся в ответ, краем уха все еще надеясь подхватить ускользнувшее волшебство, — услышал музыку и хотел посмотреть.

Соня прищурилась и недовольно ответила:

— Музыку говоришь? А мне кажется, ты на Маринку Попову пялишься.

— На кого? — не понял я.

— На Маринку, которая с параллельного курса. И чего она сюда перебралась на своей скрипке пиликать?

Так вот откуда я ее знаю! Теперь я начал припоминать, как видел худенькую нескладную девушку, молчаливую, с жидкими собранными в хвост волосами.

— Почему она играет на скрипке? — невольно спросил я.

— Ну играет и что?

На мой взгляд, иногда Соня слишком увлекалась литературой, подстраивая жизнь под лад «изнеженных барышень» или «тонко чувствующих душой девушек». Могла вдруг обидеться, если я, по ее мнению, не так думал или не туда смотрел.

— Извини, мне просто интересно.

Соня смерила меня взглядом, но решила не портить вечер и соизволила ответить:

— Понятия не имею. Да и какая разница? Пару раз девчонки с нашей группы видели, как Маринка играла деревьям в парке около института. Не удивительно. Кто еще выдержит ее фальшь?

— Почему тогда литература? Пошла бы в музыкальный.

— Пф… кто ж ее возьмет то? Ты что не слышал, как она играет?

Я хотел возразить, но Соня уже вцепилась мне в руку и потащила мимо прохожих, попутно воркуя то о предвкушении концерта, то о новой книге, которую достала.

Сегодня мы шли в Петрикирхе. Билеты, как всегда, достал Сонин отец. Обычно меня мучила совесть. С каждым разом все сильнее впивалась в грудь и твердила о моей несостоятельности и никчемности. Но сегодня я не слышал ни ее, ни Соню. Мы перешли через проспект, миновали думу, прошли дом Зингера, а я все никак не мог забыть чудесную мелодию и тот мир, который увидел на одно мгновение.

— Мы почти пришли, ты хоть слушаешь меня?

— Да, извини, задумался.

— О Марине, небось? — поджала губы Соня.

— Нет, о нашем будущем, — выкрутился я, — может, мне сменить профессию?

— Генри, не начинай, просто пока ты не нашел своего места, но скоро…

Я устало вздохнул. Спорить не хотелось. О нас, о моем месте и об ее дурацком коверканье моего имени на английский манер.

Мы сели на места и зазвучала музыка. Люди поблизости закрывали глаза от восхищения… хотя, возможно, они просто спали? Я прекрасно их понимал. Соня высунула кончик языка и замерла, ловя каждый звук. Флейты, скрипки, виолончель… все это создавало чудовищную какофонию. Обычно, я набирался терпения и ради Сони мучительно улыбался, считая минуты до конца пытки, но сегодня все стало намного хуже. Флейты издавали свинячьи визги, а скрипка стонала несмазанными петлями. Не знаю, как я не закрыл уши.

Спустя полчаса меня замутило. Звуки проникали внутрь, вгрызались в голову, терзали… Словно стая волков, они окружили меня, загнали в угол и рвали на части. Перед глазами запрыгали точки, и я в изнеможении откинулся на спинку кресла. Конское ржание, хохот гиен, блеяние… адская музыка засасывала меня в какую-то яму, и я не выдержал. Вскочил и, спотыкаясь о ноги, вылетел из зала.

Соня неделю со мной не разговаривала. Не отвечала на звонки и сообщения. Она не пошла за мной. Отсидела весь концерт, а когда вышла на улицу, смерила меня презрительным взглядом и, гордо подняв голову, удалилась.

Каждый день, поднимаясь с кровати, я кидался к телефону, надеясь, что Соня мне ответила. Шел завтракать, стараясь успеть до того, как отец сядет за стол, а потом обзванивал немногочисленные компании, вакансии которых находил в Интернете. Даже подумывал встать на биржу, в которой не видел для себя никакого толка.

На город опустилась настоящая осенняя хандра. Натянув капюшон пониже и грея руки в карманах, я шел, сопротивляясь ветру, чувствуя на лице мелкие холодные брызги. Раз за разом меня отвергали стандартным: «мы вам перезвоним». Все чаще резкие звуки — гудки машин, звонки телефонов, громкий лошадиный смех или крики — вызывали головную боль. Поначалу недолгую и резкую, а затем ноющую, нежелающую проходить.

Нервы были на пределе. Я ненавидел этот мир, этот город, всех людей вокруг. Они были удачливее меня, у них была цель, было свое место в жизни. Они знали кто они, а я… я мог только наблюдать, да бессильно вздыхать, когда меня каждый раз отправляли подальше. Дома было не лучше: отец все чаще раздражался при виде меня, то и дело напоминая про неудачный выбор, а мама все реже заступалась, намекая на временную работу дворника или курьера. По-своему они были правы, но моя гордость… она из последних сил обнадеживала, что завтра точно найдется хорошее место, где я буду заниматься любимым делом.

Мало-помалу Соня начала отвечать на мои сообщения и даже предложила сходить на концерт. Я соврал ей, что помогаю приятелю с журналом и пока сильно занят. Я не хотел признаваться, что почти не мог воспринимать музыку. Когда из телевизора дома или из наушников стоявшего рядом пассажира в автобусе начинали доноситься звуки, у меня в голове словно били тяжелые медные тарелки.

Друзей у меня почти не было, а Соня или родители… они бы не поняли или не захотели понять. Очень хотелось с кем-то поговорить, но я не знал с кем. Поэтому я, сцепив зубы, просто вставал и пытался хоть как-то наладить свою жизнь.

Лето подошло к концу и в городе засентябрило. Словно в ответ на погоду мои сны сделались холодными и беспокойными. Я понял, что если ничего не сделаю в ближайшее время, то просто сойду с ума, и принял окончательное решение — если до конца недели ничего не изменится, отправлюсь в МакДак махать шваброй. Совру всем, а сам стану копить на обучение.

Пришла пятница. Я вышел на Невском и решил прогуляться, привести мысли в порядок. На город медленно наступала темнота, мягко касаясь домов и стирая с них краски. Зажигались фонари, начиналась вторая смена. Автомобили яростно сигналили, спеша по своим делам. Я почувствовал, что голову снова сжимают тиски, и свернул в Катькин сад.

Почти все скамейки пустовали. Я выбрал ту, над которой раскинуло ветви дерево, и на минуту почувствовал себя в безопасности. И тут я услышал плач. Тихий, но такой жалобный. Меня пронизало чувство грусти и одиночества. Словно я оказался один во всей вселенной.

Оглядевшись, я увидел совсем рядом с собой худенькую фигурку девушки с небольшим футляром в руках. Ее жиденькие светлые волосы, собранные в пучок, нещадно трепал ветер, а тонкая курточка сиротливо лежала земле, обнимая опавшие листья.

Не знаю, что именно толкнуло меня подняться и подойти. Лезть в чужие дела не в моих правилах, но… она казалась такой несчастной, что мои проблемы теперь выглядели какими-то несерьезными, детскими.

— Привет, ты Марина, верно?

Я выдавил улыбку. Марина испуганно отшатнулась, вскочила и быстро пошла прочь.

— Стой, погоди, ты забыла, — крикнул я вдогонку.

Совершенно не понимая, почему произвел такое впечатление, я подхватил куртку и бросился следом. Не хватало еще бедняжке заболеть из-за меня. И зачем только полез?

Проклиная себя за глупое поведение, я с трудом догнал Марину возле Александрийского театра. Несмотря на кажущуюся худосочность и болезненность, она летела, будь здоров.

— Стой… да погоди ты, — я схватил ее за локоть.

— Отпусти! — дернулась она.

— Ты забыла, вот.

Я всунул ей куртку. Марина прижала к себе пропажу и смерила меня подозрительным взглядом.

— Быстро ты…

Она резко повернулась, давая понять, что разговор закончен.

— Всегда пожалуйста, — буркнул я ей вслед.

Внутри разливалась злость и обида. Я сунул руки в карманы и тихонько побрел обратно. И вдруг моего плеча тихонько коснулись. Марина по-прежнему сжимала куртку и виновато смотрела на меня.

— Спасибо, я… наверное испугалась, извини.

— Не такой уж я и страшный.

Злость мигом улетучилась. Я смотрел на девушку, на ее худые тонкие руки, острые ключицы и бледную, будто прозрачную кожу, пронизанную дорожками вен, и подумал, что она очень похожа на тот образ героинь, о которых писал Эдгар По: Линор, Анабель Ли, Береника… Девушка-тень, призрак…

Любимый мистицизм снова начал поднимать голову, сравнивая Марину и ее музыку с чем-то таинственным.

Молчание затянулось, и чтобы не выглядеть совсем глупо я предложил:

— Не хочешь пройтись? Ты не подумай… у меня есть девушка, просто ты так плакала… что-то случилось? Может, я могу помочь?

— Вряд ли, — она задумчиво посмотрела в сторону Невского, на секунду взгляд остекленел, но тут Марина моргнула и добавила, — если хочешь, можно пройтись, только недолго, меня мама ждет.

Скажу честно, я никогда не считал Марину привлекательной, но в тот вечер в ней проснулась какая-то внутренняя красота, которую нельзя увидеть, только почувствовать. Марина оказалась отличным собеседником — именно такого друга я всегда хотел — она выслушала все мои жалобы, поддержала, посоветовала не падать духом. Путь любого человека может начаться в совершенно чуждом и отвратительном ему месте, но потом, постепенно набирая обороты, жизнь предоставит не один шанс все изменить.

Конечно, все это я и так знал, но ее слова как-то по-особенному проникали в душу и успокаивали ее. А вот сама Марина говорила мало и будто неохотно. Рассказала про мать и что за ней надо присматривать, что она больна, и вылечить ее нашими лекарствами нельзя. Помогает только музыка.

Я подумал, что она шутит, но Марина выглядела очень серьезной и сосредоточенной. Однако, стоило мне продолжить расспросы, как она замкнулась и тут же перевела разговор на другую тему.

— Ты очень красиво играешь, — сказал я, когда мы уже второй раз обошли сад, — ты училась этому?

— Я… нет… — она испуганно осмотрелась.

— Что? Кого-то увидела?

— Ничего, просто холодно, — она закуталась в куртку, пытаясь скрыть дрожь.

— Честно говоря, я удивлен, что ты не поступила на музыкальный факультет.

— А зачем? Моя музыка не для всех, — она снова оглянулась, — я играю для себя и для…

Тут она резко замолчала.

— Тогда почему ты выбрала литературу? — допытывался я.

— А ты почему?

— Мне показалось, что учеба поможет хоть немного приоткрыть завесу тайны о том, как устроен наш мир, как его видели древние философы и поэты.

— Некоторые тайны лучше не открывать, — сказала она после долгого молчания.

— Наверное, — согласился я и осторожно спросил, — Марин… ты меня извини, наверное, не мое дело, но почему ты плакала?

Она дернулась, словно наткнулась на преграду и снова испуганно оглянулась.

— Да так…

Она хотела еще что-то сказать, но тут налетел ветер и деревья недовольно зашумели. Я готов поклясться, что в кустах возле одной из скамеек на секунду увидел странную тварь с большим желтым глазом посередине. Воздух начал сгущаться, как перед грозой.

— Уже поздно, мне пора.

Она неуклюже махнула рукой и ускорила шаг. Я смотрел ей в след и не мог понять, что меня так беспокоит. То ли Маринина походка, ее приподнятые плечи и втянутая шея, то ли колышущиеся тени, которые словно живые тянулись за ней.

Стоило Марине скрыться из вида, как дышать стало легче.

Дом-работа, работа-дом. Первое время было непросто. Милая обстановка и дружный коллектив оказались оберткой, а начинка была кислой и противной. Администратор кричала и все время подгоняла меня, а улыбчивые ребята, отлучаясь на редкий перерыв, выглядели забитыми и усталыми.

Октябрь принес с собой непрекращающиеся дожди. Люди проклинали погоду, спешили по домам, я же наоборот старался больше времени провести на улице. Холод приносил облегчение, заставляя боль замереть.

Я ненавидел музыку. Любую музыку. Классика, рэп, рок, инструментал. Все превращалось в лязгающий железный кусок проволоки, которой водили по ушам. Я ходил к врачам, слушал их уверенные разговоры о расшатанных нервах, сдавал анализы. У меня не могла болеть голова, потому что все было в порядке. Однако, она болела, доводя до изнеможения.

Соня стала чаще обижаться на меня.

— Не понимаю, если врачи сказали, что ты здоров, то почему мы не можем сходить на концерт?

— Можем, только моя голова взорвется, нафиг, — смена была сложная и весь день, словно нарочно, играла громкая бодрящая музыка.

— От искусства не может ничего взрываться, — Соня поджала губки и смерила меня недовольным взглядом.

— А у меня может! Сколько можно объяснять?

— Что за тон, Генри?

— Перестань уже меня так называть! Я — Георгий!

— А раньше тебе нравилось.

— Раньше мне много чего нравилось, даже ты!

— Вот как? А сейчас?

Я стиснул зубы и сжал пальцы в кулаки. Это все плохой день, завтра станет лучше. Извинись, ты же неправ!

— А сейчас я хочу побыть один.

Слова выскочили быстрее, чем я успел их остановить. Соня вспыхнула, резко повернулась и, высоко подняв, голову ушла. Я должен был ее остановить, но вместо этого отвернулся и зашагал в противоположную сторону.

Может, дело не в болезни? Может, мы просто не должны быть вместе? Соня слишком много из себя воображала. Она до сих пор жила за счет родителей и совершенно не умела зарабатывать на хлеб.

Я хотел измазать ее образ чем-нибудь отвратительным, грязным и вонючим. Чтобы спустить на землю и рассмотреть свой идеал под другим углом. Но Соня летала в небе, порхая, словно фея. Я же брел через темный серый город, слушая бесконечные гудки и доносящиеся из машин песни.

И тут что-то изменилось. Звуки подхватили меня, понесли, закружили в неведомом танце. На этот раз перед глазами возникла пустыня и заостренные пирамиды. Сотни пирамид под жарким солнцем. Караван путников на верблюдах и длинные шпили черных обелисков, замершие в воздухе.

Звуки скрипки звенели, разгоняя осеннюю тоску. Марина замерла, вытянулась спицей, и только смычок порхал в ее руке. Совсем немногие следили за игрой, остальные шли мимо, слишком поглощенные своими мыслями.

Когда Марина закончила, я захлопал. Громко, не обращая внимания на недовольные взгляды окружающих, не боясь выглядеть глупо. Ее музыка… она что-то сделала со мной, дала защиту от зудящей головной боли.

Марина испуганно на меня посмотрела, убрала скрипку и попыталась слиться с людским потоком.

— Стой, погоди, пожалуйста, — я схватил ее за руку.

— Пусти, мне больно.

— Прости, я… прости. Марина, твоя музыка, она… я никогда такого не слышал. Моя голова не болит, понимаешь?!

— Нет, отпусти меня, — попросила она гораздо тише, оглядываясь по сторонам.

— Да, да, конечно, — я постарался успокоиться и перевести дух, — давай пройдемся.

Она неуверенно пожала плечами и вошла в сад. Я шел рядом и пытался все объяснить. Марина выслушала и нахмурилась.

— … и когда ты сегодня играла, все как рукой сняло.

— Плохо.

— Но почему?

— Мало кто может… услышать мою музыку.

— Эм… тебя вообще-то весь Невский слышал.

— Да, — сказала она и понизила голос до еле слышного шепота, — слышали все, но услышал только ты. Я не ожидала… мама говорила…

Она замотала головой, словно спорила с собой и не соглашалась с чем-то.

— Где ты так научилась играть?

— Нигде… я сама поняла, как надо… неважно.

Она все чаще оглядывалась. Вокруг снова шумели деревья, воздух сгущался, а небо заметно потемнело. Мы почти дошли до конца сада, когда совсем рядом с нами громко зашевелились кусты. Что-то противно зачавкало и заурчало. Мне снова привиделась тварь с одним глазом.

Марина испуганно вздрогнула и достала скрипку. Звуки были другими. Едкими, скрежещущими, словно пиликал ребенок, впервые добравшийся до инструмента. Шуршание прекратилось, даже деревья вроде бы успокоились.

— Пойдем, — шепнула Марина, не прекращая играть.

Мы медленно отступали и, только выйдя за ворота, Марина убрала скрипку и устало сгорбилась. Она словно пробежала марафон. На лбу проступил пот, а возле глаз осели паутинки морщин.

— Мне надо идти.

— Марина, — я преградил дорогу, — что это было? Я что схожу с ума? Сначала деревья, потом кусты… мне показалось, что вижу что-то…

Она еще больше побледнела и нервно захрустела пальцами.

— Я должна была… успокоить его. Закрыть проход…

— Какой нафиг проход? О чем ты?!

Она толкнула меня и побежала. Запетляла как заяц и скрылась из вида, оставив меня в полной растерянности.

Сны о городе и саде все чаще заглатывали меня по ночам. Я бродил между деревьями, бежал от рычания, шелеста травы и ярких желтых глаз неведомых созданий. Где-то впереди спасательным кругом звучала музыка. Я бежал на нее, как на свет, спасаясь от тьмы. Скамейки, ограды и статуя в центре расслаивались, растворялись, а сквозь них наружу проступали шевелящиеся отростки и нечто огромное, пульсирующее, походившее на орган, свитый из стрекозиных крыльев.

Просыпаясь от собственного крика, я чувствовал себя изможденным и уставшим. В голове гудело и скреблось все сильнее, заставляя колотить себя по ушам. Я мечтал оглохнуть, чтобы не слышать звука даже собственного голоса и однажды даже упал в обморок, когда рядом слишком громко говорили по телефону.

Врачи разводили руками. Предположили эпилепсию, но анализы ничего не выявили. Постепенно я научился немного сопротивляться боли, словно расщепляя звуки на составляющие. Иногда я чувствовал, как людей окружает что-то темное, злое и пульсирующее. Порча, которая проникала внутрь крошечными дозами и влияла на поступки и эмоции.

Выйдя из больницы, я отпросился на работе и отправился искать Марину. Я жаждал ее музыки. Жаждал спасения от круговерти хаоса, царящего вокруг.

Возле сада Марины не было, зато от памятника исходило глухое биение, словно стучало невидимое сердце. А может, мне только казалось? Может, мне вообще все кажется, а на самом деле я давно сошел с ума? Шелест волн в Фонтанке, такой тихий, словно кто-то шлепает мокрыми ладошками о гранит? Вязкий дождь, ползущий каплями по коже, словно слизняк? Ветер в кронах деревьев, нашептывающий тарабарщину?

Хотелось бежать. Прочь от звуков, от людей и их мыслей. От теней, которые меня преследовали и от низкого серого неба. Соня оставила мне с десяток смс, несколько раз звонила. Мельком я прочел пару посланий. Она просила прощения, волновалась за меня. Но сейчас мне не было до этого никакого дела. Я шагал, стиснув голову. Где-то там должна была звучать музыка, которая могла успокоить боль. Умоляю… где же ты? Где?

Пульсация прокатилась волной, заставляя сильнее работать невидимые молоточки в ушах. Величественная ограда Летнего сада возникла перед глазами. Я прошел через ворота и оказался на длинной аллее. Памятники смотрели на меня с легкой усмешкой, словно что-то знали, но скрывали. Головы прекрасных дев и юношей окружали клубившиеся тени. Как живые они скользили по мраморным плечам и торсам.

Я не выдержал и побежал. И тут снова прокатилась волна. Огромные мышцы сердца сократились и чуть не сбили меня с ног. Впереди звучала музыка. Я вышел к фонтану. Марина стояла и, закрыв глаза, играла на скрипке. Не знаю, почему ей никто не запретил, не знаю даже, мог ли ей кто-то запретить? Людей вокруг не было, и я стал единственным слушателем. Мелодия кружила, танцевала, успокаивая боль и даруя новые видения: небо с миллионами звезд и далекие планеты. Страшные планеты, где все было по-другому, где на меня смотрели желтые глаза, и неведомые твари тянули извивающиеся конечности.

Я хотел закричать, заставить ее прекратить, но не мог. Стоял и смотрел, как все вокруг меняется, бледнеет, стирается, являя другую… настоящую личину.

Марина остановилась, и видение исчезло.

— Что ты тут делаешь?

— Я искал тебя. Твою музыку.

Марина снова испуганно оглянулась, покосилась на фонтан.

— Уходи, — попросила она.

— Я не могу. Твоя музыка помогает мне. Боль уходит. Пожалуйста, сыграй еще.

— Нельзя, — она убрала скрипку.

— Нет! Не убирай!

Я вырвал футляр из ее пальцев, вытащил скрипку и всунул ей в руки.

— Пожалуйста! Пожалуйста!

— Нельзя… я не могу… уходи.

— Играй!

Небольшая передышка вернула боль десятикратно. Я слышал пульсацию, слышал шелест и шепот теней. Я не мог… не хотел контролировать себя. Марина должна была играть. Я должен заставить ее. Если не помогут просьбы и мольбы, то я пущу в ход кулаки. Сломаю тонкие косточки, но заставлю ее играть!

— Играй! — рычал я. — Играй!

— Нет… — она отступила на шаг, — ты должен сопротивляться… уходи…

Она задрожала всем телом. Губы шептали обрывки слов:

— Так нельзя… отец отпусти его… он еще может… нет… нет… пожалуйста уходи…

Я ударил ее. Мне показалось не сильно, но Марина оступилась и рухнула на землю.

— Встань и играй! Играй, твою мать, играй!

Я бил ее ногами, яростно, злобно, пытаясь передать как мне больно. Каждый удар грохотом отдавался в голове. Казалось, череп покрылся сотнями трещин, которые едва держались, чтобы не рассыпаться в труху.

И тут Марина поднялась. Ее лицо было испачкано кровью вперемешку с грязью. Красновато-оранжевая с какими-то зелеными вкраплениями, кровь не капала, а вязко скользила по серой коже. Глаза запали, будто провалились внутрь, а им на смену явились другие. Не бледные голубоватые, а яркие холодные очи. Холодные и мертвые. Ее взгляд мигом вышиб из меня всю злость. По коже пробежал мороз, я отступил. Кажется, мои зубы застучали, а желудок ухнул куда-то в пропасть.

Марина дьявольски ухмыльнулась, поднесла смычок к скрипке и заиграла. Больше не было соленого бриза океана или жара пустыни. Не было сотен пирамид и летающих обелисков. Только небо. Черное бездонное небо и звезды. Злые, далекие, населенные неведомыми тварями, следящими за нашей планетой. Древними богами, перед которыми тысячи лет преклонялось человечество. Которые заставляли строить города в их честь и скрывали их невидимой границей, но оставляли специальные места — проходы — чтобы проникать в тот мир, который мы считаем реальным.

Скрипка звенела, скрежетала, пиликала… издавая чудовищную, адскую, безумную в своей красоте мелодию. В голове всплывали образы сатиров и ведьм, кружащихся в диком ритуальном танце во время Самайна, яростное звучание флейт и громовые раскаты шагов неведомых гигантских тварей, стрекотание крыльев…

А с мелодией менялся и мир. Тени обступили нас, изгоняя статуи, ограды и скамейки. Листья опали, являя миру деревья с тонкими шевелящимися паучьими ветками. Фонтан исчез, уступая место пульсирующему органу, похожему на яйцо. Булькающие твари с единственным желтым глазом, словно кошки, выползли из кустов. Они шипели и извивались, касаясь друг друга отростками.

Марина тоже изменилась. Ее затравленная сущность с бледной кожей и жидкими волосами ушла. Передо мной стояла ведьма… колдунья… глашатай из чудовищных снов. Ее ноги словно удлинились, покрылись жесткой шерстью, а из живота торчали десятки извивающихся отростков, похожих на ножки поганок. Из груди, спины и плеч проросли щупальца. Полупрозрачные, будто свитые из тени.

Музыка давила на меня, издевалась, проникала в каждую клетку, то подбрасывала, то опускала на землю. Я чувствовал, как из головы наружу что-то пробивается, зудит, заставляя впиваться ногтями и чесать… чесать… чесать…. Кожа треснула, по щекам текла горячая кровь. Я не выдержал и побежал. Прочь. Как можно дальше. Спрятаться. Забыться. Куда угодно, как угодно, лишь бы подальше от безумной твари, которой оказалась Марина.

Я не знаю, кем она была на самом деле. С каким демоном или Древним богом сошлась ее мать и почему? Почему Марина пыталась успокоить своего отца, завладевшего городом? Быть может до последнего сопротивлялась своей природе? Боялась ее и знала, что если остановится, то безумие просочиться наружу? Что если из-за меня теперь всему конец?

Я бежал по тротуарам и дорогам, улицам и проспектам. Тьма поглотила город, из земли вырастали ножки с глазным яблоком наверху. Гигантские щупальца обнимали дома, обвивали деревья и ограды набережных. Мосты, словно личинки бабочек, пеленались в пульсирующие красно-оранжевые нити. Где-то внизу из вязкой черной воды доносились голоса и шепот. Мокрые ладони стучали по граниту, а по пятам меня преследовали чешуйчатые твари, похожие на лягушек с колосками отростков по всему телу.

Глаза… глаза были повсюду. На домах, на деревьях, даже на качающихся ножках. Они все смотрели на меня. Насмешливо, как мы иногда следим за муравьем, прежде чем сжечь его с помощью лупы. Я бежал и кричал. Пытался скрыться от взгляда Древнего бога и его бестий. Сбежать от щупалец и мокрых ладоней.

А потом силы окончательно оставили меня, и я растянулся на земле.

Глаза… повсюду глаза… пожалуйста, помогите мне… уберите их… закройте, выколите, спрячьте… пожалуйста…

Они не понимают. Никто не понимает. Я один знаю правду. Настоящую правду. Листок порвался. Дайте новый! Я должен вам показать, дайте! Дайте! Вот так, спасибо. Еще… еще красок. Больше красного и оранжевого. Больше ножек. Карту! Карту мне! Вот тут они были. А вот еще и еще. Мосты, набережные, парки. Они везде. Глаза… чертовы глаза. Они повсюду. Они следят за нами. Нет… они не исчезли, просто затаились и ждут. Проходы опять откроются. Стоит снова заиграть, и они откроются. Обязательно откроются.

Я один знаю правду! Один! Почему вы мне не верите? Вот тут. А еще тут и тут. В парках. Он любит жить в парках. Так ему лучше слышно, так он может наблюдать.

Почему он спрятался тогда? Музыка? Она вдруг пропала. Почему она пропала? Нет-нет. Она вернется, она снова вернется. Карту! Еще карту!

— Посещение только до четырех, — сказал охранник, внимательно сверив пропуск.

— Спасибо, я ненадолго.

Внутри было тихо. Газоны утопали в зелени, над клумбами кружились пчелы. Почти все скамейки пустовали, только в самой глубине, с видом на забор сидел сгорбленный человек. Мимо по дорожкам иногда проходили люди в халатах и редкие посетители.

— Привет.

Парень оглянулся. Длинные незаживающие полосы шли от ушей до подбородка. Некоторые царапины выглядели свежими, другие затянула коричневая корочка. Безумный взгляд шарил по лицу посетительницы несколько минут, прежде чем пришло осмысление.

— Ты? — он отшатнулся и вжался в спинку, — нет… нет… тут нет… тут нет… понимаешь? Тут нет!

— Я знаю.

Марина с жалостью и болью смотрела на бывшего сокурсника. Она сильно изменилась с последней встречи. Прошел всего год, но она, казалось, прожила все двадцать. Сеть морщин покрыла лоб и уголки глаз, волосы на висках поседели, а кожа на руках стала желтоватой и похожей на резину. Марину словно прижало сверху огромным грузом, который отнимал энергию и силу.

— Они не верят мне… тсс, — парень прижал палец к губам и оглянулся, — я пытался им сказать, но они не верят. А он следит за нами… о да, я знаю. Я вижу его по ночам, ха-ха, вижу. Он ждет. И однажды он вернется. И поглотит всех! Слышишь? Он поглотит и тебя!

— Нет, пока я играю, — ответила Марина.

Парень расхохотался. Громко, злобно. Сплюнул на землю.

— Никто его не остановит! О, он умеет ждать. Сегодня, завтра, через сотню, тысячу лет. Для него это ничто! Поняла? Ничто!

В их сторону направились два санитара.

— А знаешь, почему меня не слушают? Потому, что они жаждут его безумия! Потому, что они стадо, а он их пастырь. Но я не остановлюсь. Кто-нибудь да прозреет! Я не сдамся, я открою людям правду про тебя и твоего поганого бога. И тогда они увидят то, что видел я. Слышишь, тварь? Увидят!

Санитары скрутили орущего парня.

— Девушка, вам лучше уйти.

— Они увидят его глаза… увидят! Они повсюду….

Санитары быстро повели пациента к зданию. Его крики стихли только, когда закрылась ведущая внутрь дверь.

Марина вздохнула, чувствуя, как тьма шевелится в глубине сознания. Она напоминала о себе все чаще с тех пор, как Марина с трудом вернула себе контроль в Летнем саду.

Когда мать рассказала о похищении и сношении с Древним богом в окружении чудовищных тварей, Марина не поверила. Но потом, когда отец впервые дал о себе знать… Укротить свою природу трудно, но еще труднее было обмануть отца. С десяти лет он рассказывал о том, как с помощью музыки люди сдерживали его, не понимая дара, который он хотел преподнести.

Отец взращивал, шептал по ночам и даже помог найти старую скрипку. Он научил многому, и Марина почти поверила ему, но тут семена безумия взошли в ее матери. Тогда-то Марина и заиграла. Словно чувствовала своей человеческой половиной, что нужно делать. Как защититься от влияния Древнего бога. Взвалила на себя бремя, которое оказалось слишком тяжелым.

Поступила в институт, надеясь свести знакомство с теми, кто хоть что-то слышал и может помочь, рылась в библиотеках, в Интернете, пытаясь понять, как навсегда закрыть проход.

Мама предупреждала Марину, что ее отец слишком глубоко запустил свои корни в этот город. Что с каждым днем слышащих становится все больше и музыка может свести их с ума.

Но выбора не было, и пока Марина не нашла другого способа, она продолжала играть.

Шевеление
Павел Рязанцев

Чем ближе зима, тем меньше остаётся света. На дворе октябрь, а уже в пять часов дня темно как ночью. Кажется, сама природа вместе с серостью ландшафта угнетает человека. Апатия становится основным состоянием. Впрочем, не единственным. Некоторые вещи не привязаны ко времени года.

Рабочий день закончился, и на строительной площадке развернулось выступление одного из рабочих — он читал стихи. Половина строителей разошлась по домам, не обратив внимания на декламацию, остальные слушали без особого энтузиазма, но проходившая мимо площадки беременная женщина подошла к краю толпы и тоже стала слушать.

Что-то про цветы, любовь, родителей, детей; что-то казалось знакомым — некоторые произведения и авторы годами вбиваются в голову школьной программой. Чтец декламировал с чувством, но об обратной связи — как и о «безмолвном восхищении» — говорить не приходилось, что явно удручало и отбивало желание стараться.

Минутка поэзии подходила к концу, однако, заметив нового заинтересованного слушателя, чтец решил закончить красиво и выдать что-нибудь необычное. Меньше пафоса, больше смысла.

«Может, тогда хоть в одном человеке что-нибудь шевельнётся».

А что за жизнь успеешь ты

Короткую, бездарную, скупую?

И даже если сбудутся мечты,

Захочется иметь судьбу иную.

Захочется геройствовать и быть

Единственным. Кумиром. Человеком,

Способным навсегда остаться жить

В истории страны, Тьмой или Светом —

Уже не важно, главное — сам факт!

Запомниться и вдохновлять собою.

За гранью жизни будет новый акт,

Но не узнать, что ждёт нас за чертою.

Поэтому желаем славы здесь —

На этом, чересчур реальном свете.

Урвать кусок почёта, лучше весь,

И умереть красиво на рассвете.

«Шевельнулось».

Реакция разнилась от строителя к строителю: один презрительно хмыкнул и сплюнул, другой одобрительно закивал с гримасой в духе «достойно уважения», третий потупил взгляд и поспешил уйти домой. Прораб похлопал чтеца по плечу и вынес вердикт: «Нормально-нормально». Отзвучали скупые аплодисменты (местами искренние), и женщина незаметно покинула площадку. Она и так задержалась.

Промзона мало подходит для прогулок и может отрицательно сказаться на состоянии плода, но выбора не было. Бетонные стены, разделённые узкими проходами, создавали угрюмый лабиринт, а пройти предстояло в самые его глубины, к заброшенным складским и цеховым помещениям. Туда не забредёт случайный прохожий, и должно произойти что-то совсем из ряда вон выходящее, чтобы в эти дебри отправили полицейский наряд. И то — не факт…

***

— О-о, вот и вы! — мужчина в сером трикотажном костюме привстал с обшарпанного табурета. — Надеюсь, без слежки. Это в ваших же интересах, Диана.

За спиной женщины завыли ржавые петли — ещё один мужчина закрыл дверь и запер её изнутри. Этот, в чёрном спортивном костюме с белыми полосами, не был знаком Диане, но это неважно. Виктора Эдипова, сменившего дорогой итальянский костюм на максимально неприметный трикотаж, она знала. Как и муж Дианы.

После заключения особо удачного контракта Евгений и Виктор, по обыкновению, приняли участие в дружеской попойке — отметить дело, что называется, с размахом официально было невозможно. О подробностях самой вечеринки она мало что знает, но Евгений крупно подставился, и теперь его судьба висит на волоске. Виктор вызнал нечто, что должно остаться в тайне, должно быть вычеркнуто из реальности, иначе карьера несчастного будет разрушена, а вместе с ней погибнут и все надежды на счастливую семейную жизнь.

Об этой тайне Диане рассказ Виктор. И он сам предложил ей «спасти мужа, спасти брак и защитить светлое будущее ребёнка».

Евгению она ничего не сказала: ни о том, что узнала, ни о шантаже, ни о жертве, которую ей предстоит принести. Если всё тайное станет явным, как смотреть друг другу в глаза? Она проглотила позор любимого, переживёт и свой ради него. А Евгений… Он бы не вынес.

«Не вынес бы чего? Того, что его предал и шантажировал друг и коллега? Того, что жизнь не рухнула лишь благодаря Диане? Он бы возненавидел её за такое спасение и бросил бы одну с ребёнком?»

Да. Не вынес бы.

Диана молча встала перед Виктором и опустила взгляд. К горлу подкатила волна тошноты — то ли от нервов, то ли вследствие беременности.

«Нужно держаться», — сказала она себе и, глубоко вздохнув, взглянула на Эдипова.

Тот не заставил себя ждать и жестом приказал Диане встать на колени. Она подчинилась, и Виктор подошёл к ней сбоку.

— Возможно, вам это даже понравится, — он запустил пальцы в её волосы.

Диана зажмурилась, Эдипов уткнул её лицо себе в пах, а его колено упёрлось в живот. Сообщник, ухмыляясь, сложил руки на груди и приготовился смотреть представление.

— Ну же, Дианочка, не стесняйтесь.

Глаза стали влажными, спазмы возобновились, но выхода нет. Женщина на ощупь нашла край штанов и приспустила.

Последующие минуты показались Диане вечностью. Поначалу мужчина предоставил ей самой «управлять процессом» и решать, с какой интенсивностью будет проходить пытка.

— Я добр к вам, — сказал Виктор, пальцами приподняв женщине веки и вынуждая глядеть на него, — будьте же и вы любезны со мной.

Диана ушла в себя, впала в своеобразную кому. Представила, как лицо Евгения исказила гримаса презрения и брезгливости; представила маленького мальчика, растерянно глядящего вслед избегающим его родственникам.

Представила и себя, с дрожью в руках затягивающую на шее петлю.

— Экая вы безынициативная! — притворно возмутился Эдипов. — Как вы с Евгением вообще коротаете вечера? Ладно, так и быть, помогу…

Сообщник рассмеялся. Диана чуть не задохнулась.

Изо всех сил стараясь не упасть на живот, Диана на четвереньках ползла в сторону выхода. Её тошнило, она кашляла и плевалась, почти ревела. Сообщник Эдипова с глупой ухмылкой снимал происходящее на смартфон. Виктор неодобрительно зацокал языком и зарядил беременной ремнём по лопаткам. Та завыла и рухнула на бок.

— Мы ещё не закончили! Я ещё не закончил! — стянувший штаны Виктор развалился на бетонном блоке с предусмотрительно подстеленным пенопластом и поманил измученную женщину пальцем. Та попыталась встать, но ноги не слушались.

— Коля, будь добр, помоги ей.

Сообщник прервал запись и дотащил Диану до блока. Оглядев находящуюся в полубессознательном состоянии беременную, Виктор поморщился и подал знак. Женщину водрузили на шантажиста, и запись была возобновлена.

— Я жду.

Виктор с досады шлёпнул женщину по животу (не отреагировала) и решил закончить всё сам. Диана захрипела и закатила глаза; Эдипов упёрся ей в живот и со смаком наблюдал за выражением её лица: глаза закатились, язык свисал изо рта…

— Кажется, теперь у вас будет девочка или «голубок»! — осклабился Виктор и засмеялся собственной шутке.

Сообщник одобрительно хмыкнул. Будущая мать, практически выпавшая из реальности, шутку не оценила. Во чреве, словно оскорбившись, задёргался младенец. Ноги маленького человека упёрлись в живот, кожа женщины натянулась, казалось, она вот-вот порвётся.

Диана замычала, но Виктора это почему-то не раззадорило: ему становилось неуютно, как под осиным гнездом. В детстве он кидал камни в такие гнёзда. Они висели на чужих участках, а он прятался и ждал криков дачников, подвергающихся внезапному нападению. Тогда Эдипов мерзко хихикал в кулачок, но сейчас выражение его лица демонстрировало брезгливость и нарастающее недоумение. Неужели начались роды? Крайнюю плоть словно обвило кольцами мышц.

«Нет, это ненормально!»

Вдруг Эдипов вскрикнул, а уже через секунду — истошно завопил. Сообщник Николай вздрогнул от неожиданности и выронил телефон. Тот рухнул на бетон экраном вниз.

— Коля, сделай что-нибудь! — Виктор визжал и силился спихнуть с себя судорожно дёргающееся тело, но ничего не получалось.

Диана на крики не реагировала; в отключке она больше походила на трясущийся сгусток киселя, нежели на живого человека. Сообщник спешно извлёк из кармана маленький пистолет («магазин на четыре патрона; если не промахиваться, то хватит на всех»), но не понимал — в кого следует стрелять.

Голова женщины тем временем повернулась в его сторону, и на Николая уставились грязно-белые глаза без зрачков. Живот разросся до размеров фитбола, под кожей активно шевелилось нечто («ребёнок так себя не ведёт, это ненормально!»), и после очередного мощного толчка из горла Дианы вырвалась бесцветная струя. Незадачливый стрелок попытался увернуться, но безуспешно. Кислота задела лицо, шею и кисти рук. Ствол пистолета оплавился, а вопили теперь двое.

Из влагалища высунулись многочисленные инсектоидные конечности и резво вонзились Виктору в ноги и живот. Крики Эдипова даже безучастную Диану заставили поморщиться во сне. Лапы с шипами прошили тело Виктора насквозь и вонзились в спину, словно крючья, словно наконечники стрел.

«Теперь он точно не соскочит, мамочка!»

Превозмогая боль, Николай практически на ощупь добрался до ворот и отпер их. Теперь ему предстояло отыскать путь из лабиринта железобетонных конструкций и разбитых асфальтовых дорог. Но, прежде чем сбежать, горе-телохранитель оглянулся на своего «босса».

Зря.

Виктора затягивало в Диану. Тело мужчины обхватили жгуты кроваво-красных щупалец, имевших то же начало, что и пронзившие его «крючья». Рывок — бёдра орущего во всё горло Эдипова исчезают в недрах будущей матери; рывок — отвратительный хруст ломающихся костей и позвонков перекрывает крики, и умолкший навеки Виктор складывается пополам; ещё один рывок — шантажист почти полностью исчезает в цепких объятиях нерождённого…

Николай в ужасе попятился назад и едва не рухнул вниз, запнувшись о порог, но успел ухватиться за дверной косяк. Бежать! Бежать без оглядки и забыть обо всём увиденном! Что бы и кому бы он ни рассказал о случившемся, его ждёт, в лучшем случае, осмеяние («Два здоровых мужика с волыной не смогли справиться с бабой и её пузожителем? Лол!»), в худшем — больница для душевнобольных или тюрьма.

Лучше же молчать, правда?

***

Десять часов вечера. В любой другой день Диана бы боялась, что из-за угла на неё выскочит грабитель или другая разновидность отморозка. Но сегодня она чувствовала — всё, с неё хватит! В синяках, с потёкшим макияжем, перепачканная пылью и грязью, она не реагировала на неодобрительные взгляды восседающих на обшарпанных скамейках бабулек, на склизкие подмигивания парней, а также на понурые взгляды женщин; матери старались прикрыть глаза своим чадам, особенно рьяно — матери дочерей.

«Ой, да пошли вы!»

Вот, наконец, и дом. Лифт приехал быстро. Диана делила кабину с долговязым подслеповатым парнем, уткнувшимся в телефон. Нервы как будто успокоились (ну, или почти успокоились), и женщина из любопытства заглянула из-за плеча попутчика в экран. Судя по всему, он собрался публиковать в соцсети то ли криво написанный белый стих, то ещё какое-то «современное искусство». Будущая мать смогла прочесть лишь отрывок:

Её время пришло:

Пробит Саркофаг.

Щупальца смерти и стены в кровавых пятнах.

Весь мир вокруг — лицо

Того, что было в давнем прошлом.

Вспорото сердце — выжжена земля!

Не моргая, глядит она на небо.

При ней звёзды потускнели.

Измождённость её и медленность шагов

Говорят о смерти тела.

Пламя взгляда

И холод редких слов

Сеют лишь угрозу… и укор.

Все обличия — периоды, полные боли;

Мы лишь можем сожалеть…

Шаги без звука в самом худшем из направлений!

Мысли столбенеют в голове.

Горечь знания

Застряла комом в горле:

Сломанная жизнь — наше бремя.

— Что бы я ещё хоть раз… — тихо прошипела Диана.

Парень улыбнулся. Только непонятно чему.

Лифт доехал до этажа, на котором жила молодая семья, и Диана покинула кабину. Она решила ничего не рассказывать мужу, но и сгорать от чувства стыда в случае чего не станет. Она сделала более чем достаточно. И лучше бы Евгению не спорить с ней, когда она потребует распределить обязанности по дому или захочет выйти «развеяться» с подругами…

— Пока, няша! — еле слышно пробормотал «поэт» и помахал вслед.

«Няша» ничего не ответила, лишь легонько пихнула маму в бок.

«Покушать бы… Может, по ананасику?»

Дети Чёрной Козы
Пётр Перминов

— Человек это был! Ей-богу, человек! Вот вам истинный крест! — Назар быстро перекрестился.

Нейман внимательно посмотрел на парня. Тот побледнел, что было заметно даже в сумраке осеннего леса, глаза выпучены — явно напуган.

— Не мели чепухи! — выдохнул Нейман. — Какой человек?

— Голый! Совсем голый! — Назар говорил так тихо, что его едва было слышно за скрипом телеги и шумом ветра в кронах пихт. — Слыхали, как Зорька всхрапнула? Почуяла она его! Лошадь — её ж не обманешь!

— В самом деле, Назар! Какой голый человек? — поддержал Неймана Синицкий. — Октябрь на дворе, холод вон какой! А до села, сам говоришь, ещё пара вёрст. Почудилось тебе!

Назар отвернулся, что-то пробурчал под нос и обругал лошадь, словно та была виновницей неверия его спутников.

Нейман на всякий случай расстегнул пару пуговиц на шинели и попытался незаметно поправить револьвер. Получилось несколько неуклюже — Синицкий заметил торчащую рукоятку и удивлённо вскинул брови.

— С германской ещё, Пётр Васильевич, — пояснил Нейман. — Места, знаете ли, глухие, а с ним надёжнее!

Они замолчали, думая каждый о своём. Экспедиция, организованная Пермским историко-художественным музеем, направлялась на север, её цель была пополнить коллекцию деревянной культовой скульптуры. В настоящий момент в составе экспедиции значились трое: сотрудник музея Марк Нейман, недоучившийся художник, участник двух войн — Империалистической и гражданской; Пётр Синицкий, пермский историк и краевед; третьим же был Назар, парень лет двадцати, житель северного села Ныроб. Единственный, кого удалось уговорить стать проводником и извозчиком.

Погода становилась всё хуже: сухая снежная крупа сыпалась непрерывно, стонали стволы здоровенных елей, стенами стоявших вдоль дороги, а холод усиливался. Синицкий утонул в пальто, подняв воротник, так, что наружу торчал лишь седой клинышек бороды, Марк отчаянно кутался в шинель, Назар, сидящий на козлах, съёжился и теперь был похож на нахохлившегося воробья.

Вскоре выяснилось, что ехать молча совсем безрадостно.

— Расскажите подробнее про это село, Пётр Васильевич! — попросил Нейман. — Похоже, в нём уж сто лет никто не живёт — дорога эвон как заросла!

— Так я, вроде, уже всё рассказал, Марк Наумович… — отозвался Синицкий. — А то, что там, наверное, никого из жителей не осталось, тут вы правы: село начало потихоньку вымирать ещё в конце прошлого века. Что ж, это для нас даже и к лучшему. Главное, чтоб скульптуры были в целости и сохранности. Дерево всё-таки…

Нейман кивнул.

— А ведь, возможно, мы с вами обнаружим в церкви ещё кое-что интересное! — продолжил Синицкий. — В городском архиве есть прелюбопытный документ, что лет этак восемьдесят назад, как раз вскоре после отмены крепостного права, настоятель тамошней церкви, отец Аристарх, привёз в село мощи некоей Святой Амалфеи, якобы жившей в этих краях в конце семнадцатого столетия.

Я говорю «якобы», потому как никаких упоминаний об этой святой нет. Ни в каких источниках, ни в церковных, ни в светских о женщине по имени Амалфея упоминаний нет. Так что, полагаю, отец Аристарх сам её и придумал. Известно, что ковчег с мощами был установлен на алтаре в качестве престола… Так что, если нам повезёт, возможно обнаружим и его.

— Полагаете, губернский музей заинтересует ящик с кучкой костей? — хмыкнул Марк. — Может быть, и не человеческих даже? Может быть, и не костей вовсе?

Синицкий молча пожал плечами.

Тем временем впереди показался просвет.

— Вон оно, село-то! — обернулся Назар.

Лес разом расступился, и взорам участников экспедиции предстала тоскливая картина бывшего села: жухлая трава, присыпанная сухой снежной крупой, наполовину обвалившиеся заборы, почерневшие кособокие избы, за ними — лес стеной, а над всем этим — низкое, обложенное тучами небо Северного Урала. Ни огонька в окнах, ни дымка из труб, ни голосов, ни собачьего лая, словом, ничего, что указывало бы на присутствие людей.

— Эх! — с горечью сказал Назар и сплюнул. — А ведь какое село было! Богатое село!..

— А вот и цель нашего путешествия! — сказал Синицкий, указывая на стоящее на взгорке бесформенное сооружение, в котором можно было опознать руины церкви. — Вези-ка нас, Назар, прямёхонько туда!

Путь до церкви пролегал через половину села. Колёса телеги месили ледяную грязь, а Назар беспрерывно вертел головой, будто чего-то опасаясь. Синицкий внешне был совершенно спокоен, но в глазницы окон всматривался внимательно, с прищуром. Марк сжимал рукоять револьвера. Почему-то тревожно было на душе: не покидало ощущение, что из каждого зияющего оконного проёма на них смотрят. Смотрят по-звериному: с опаской, но и с готовностью в любой момент вцепиться в горло. Всё-таки есть в опустевших домах что-то неправильное и нехорошее.

Назар подвёз их к церкви. Та представляла собой пятиугольный сруб центрального храма, к которому примыкал четырёхугольник притвора. До черноты потемневшие растрескавшиеся брёвна, узкие, как бойницы, окна, давно лишившиеся стёкол, обвалившийся купол.

— Семнадцатый век, — сказал Синицкий.

Назар, мельком глянув на спутников, быстро перекрестился. Никто ему ничего не сказал. Синицкий с Нейманом слезли с телеги, разминая затёкшие ноги и поясницу. Затем, взяв по электрическому фонарю и по керосиновой лампе, направились к паперти. Назар же остался привязать лошадь к остаткам церковной ограды и насыпать ей овса.

Поднявшись по прогнившим ступеням, Марк оглянулся и окинул взором панораму села. Отсюда, с холма, оно всё было как на ладони.

«Красивое, верно, было место!» — подумал он. — «А сейчас — бр-р! Как заброшенное кладбище…»

Они включили фонари и вошли внутрь.

— Это, Марк Наумович, самый что ни на есть настоящий храм-крепость! — сказал Синицкий. — Широкие оконные проёмы, наверняка, вырезаны позже, а изначально в стенах, скорее всего, были узенькие прорези — настоящие бойницы. Бьюсь о заклад, и подземный ход имеется! Если только не осыпался от времени… В старину, в лихие времена, такие сооружения были не редки!

Нейман вежливо кивал. Он и сам кое-что читал о подобных сооружениях, которые строились на севере губернии лет триста-четыреста назад.

— А вот и то, ради чего мы здесь! — сказал Синицкий, посветив лучом фонаря на остатки иконостаса.

Тот являл собой жалкое зрелище. Не уцелело ни одного оклада, большинство икон покрылись плесенью и потемнели от сырости так, что разобрать, кто из святых на них изображен, было уже практически невозможно. Зато прямо над Царскими вратами висели три фигуры, образцы той самой уникальной пермской деревянной скульптуры, ради которых и затевалась эта экспедиция. Одна фигура изображала распятого Христа, другая — Богоматерь, третья, вероятно, Иоанна Крестителя. Вот только и в самих фигурах и в их расположении было кое-что странное.

На своём месте остался только Креститель, скульптура Божьей Матери висела прямо в центре иконостаса, словно именно она, а не Иисус, была центральным персонажем. Христос же теперь располагался по её левую руку. И хотя такое их расположение являлось далеко не каноническим, всё же в глаза бросалось совсем другое — обе фигуры были странно изуродованы: босые ступни Христа превратились в раздвоенные козьи копыта, изо лба Богоматери торчали два небольших изогнутых рога. Скульптура Иоанна на первый взгляд осталась нетронутой.

Нейман с Синицким изумлённо переглянулись. За их спинами раздалось громкое оханье. Это был Назар, сверкающий белками выпученных глаз, истово крестящийся и непрерывно приговаривающий: «Да как же это? Да кто ж это так?»

— Хороший вопрос, друг мой! — заметил Синицкий. — Ну-с, а вы Марк Наумович, что скажете?

Нейман недоумевающе замотал головой.

— Иконоборцы? — спросил он. — Воинствующие безбожники?

— Думаю, нет, — возразил Синицкий. — Те, даже если бы и забрались в такую глушь, что само по себе маловероятно, ограничились бы тем, что порубили всё топором или подожгли. Вы присмотритесь внимательнее: копыта и рога вырезаны очень аккуратно, я бы даже сказал, искусно. А ещё глаза… На глаза обратили внимание? У всех троих вырезаны вертикальные зрачки. Как у кошки. Нет, дорогой мой Марк Наумович, это не вандализм!

— Секта? — предположил Нейман. — Сатанинский или языческий культ?

— Вот это более вероятно. Причём, скорее второе, чем первое. Сатанисты нынче все в городах — пытаются вызвать Вельзевула и узнать, когда падёт власть большевиков, — Синицкий усмехнулся. — А вот язычники… Есть у меня одна мыслишка, но пока не уверен… Давайте-ка лучше посмотрим, что тут ещё имеется!

С этими словами Синицкий взошёл на амвон и скрылся за приоткрытыми створками Северных врат. Марк последовал за ним.

Прямо за иконостасом находилось пахнущее плесенью и ещё чем-то мерзким помещение с наглухо заколоченными окнами. Никакой церковной утвари здесь не было, а большую часть пространства занимал длинный узкий ящик тёмного дерева.

— Надо полагать, тот самый ковчег с мощами Святой Амалфеи, — сказал Синицкий.

— Судя по его размерам, эта самая Амалфея была дамой немаленькой! — сказал Нейман. — Вот только вскрывать его — увольте! Я, знаете ли, в своё время насмотрелся на эти так называемые «нетленные мощи»… В лучшем случае — кучка голых костей, в худшем — зловонная мумия в полуистлевшем тряпье. Чувствуете, каков душок?

— Согласен с вами, Марк Наумович, — кивнул Синицкий. — Запах странный! Даже не могу понять, чем пахнет. Вроде, на запах тления совсем не похоже… Вроде как восточными благовониями… Ну да бог с ними, с мощами! Мы сюда не ради них приехали.

Луч его фонаря рассеянно скользнул по крышке ковчега и вдруг замер.

— Подите сюда, Марк Наумович! — тихонько позвал он. — Взгляните-ка на это!

В жёлтом пятне электрического света Нейман увидел сложный символ, центральным элементом которого была вписанная в окружность пятиконечная звезда с волнообразно изогнутыми лучами. Судя по глубине и аккуратности линий, нанесение рисунка отняло у неведомого резчика немало времени и сил.

— Что-то оккультное, — сказал Марк. — Всё-таки сатанисты?

— Помилуйте! В такой-то глуши?! Нет, дорогой Марк Наумович, тут кое-что поинтереснее!.. А вот насчет оккультистов вы, пожалуй, правы… Скажите, доводилось ли вам слышать о культе Чёрной Козы?

— Чёрной Козы? — Нейман покачал головой. — Первый раз слышу. Это что, вогульское или зырянское божество?

— И да, и нет, — задумчиво сказал Синицкий. — Лет этак двадцать назад, аккурат после Японской войны, довелось мне быть в Петербурге по одному делу. Работал я в библиотеке Академии наук, где попалась мне совершенно случайно прелюбопытная книжица под названием «О мерзостях потаённых мира сего». Автор — некий монах-расстрига Ксенофонт.

Я бы на неё и внимания не обратил — мало ли всякой мистической чепухи издавалось на сломе веков?! — да уж больно занятные в ней были литографии! Сам текст, конечно, ерунда полная: какие-то языческие божества, спящие в океане, а то и вовсе парящие в безвоздушном пространстве. Имена такие, что нормальный человек и не выговорит! Ну и ритуалы почитания этих богов приведены… Я полистал, подивился фантазии автора, да и забыл бы, кабы не одно «но» — рисунки.

Бог мой! Не поверите, чудовища такие, что уроды Босха и демоны Гойи по сравнению с ними — так, детская мазня. Так вот, среди прочего было и описание упомянутой мной Козы. Полное имя этого божества — Чёрная Коза с Легионом Отпрысков. Однако, и это имя не настоящее, настоящее же я не запомнил… Она — что-то вроде чудовищной богини плодородия. Ксенофонт упоминал, что культ этого божества распространён у всех северных лесных народов. Заметьте, у всех!..

— А знак? — перебил Нейман.

— То-то и оно, Марк Наумович! Символ этот — пентакль с изгибающимися лучами — я хорошо запомнил: он для всех этих богоподобных монстров един! Вот только в книге он приводился сам по себе, без окружности. А здесь — звезда в круге… Больше похоже на традиционные алхимические пентаграммы… Что может означать круг?

— Всё, что угодно, — Марк пожал плечами. — Некий цикл. Может быть, круг жизни…

— Да, да! — подхватил Синицкий. — У алхимиков или, скажем, у теософов круг суть гностический змей Уроборос, символ…

Он не договорил. С улицы донеслось испуганное ржание лошади.

— Уж не зверя ли чует? — послышался голос Назара. — Иль кого похуже…

— Сходи, посмотри! — велел Марк. — Места глухие, село нежилое — может и впрямь волки шастают.

Назар замялся. Видно было, что покидать здание церкви в одиночку, когда уже сгустились осенние сумерки, ему очень не хочется. Но лошадь снова заржала, и парень нехотя поплёлся к выходу.

Нейман проводил его взглядом.

Синицкий тем временем внимательно изучал внутренне убранство церкви.

— А вот, милостивые государи, и подземный ход! — сказал Пётр Васильевич, указывая на кованое кольцо в полу перед самым клиросом. — Так-с, а это ещё что?

Нейман перевёл взор на коллегу, затем посмотрел под ноги и сразу же заметил на пыльном полу некие линии. Линии эти были прорезаны в досках столь глубоко, что их не смог скрыть даже слой пыли.

— Бог мой! — воскликнул Синицкий, подняв лампу над головой. — Да тут весь пол покрыт знаками! Вот тот же символ, что и на крышке гроба! Точнее, полсимвола…

— До самого выхода какие-то линии, пересекающиеся окружности, — подхватил Нейман. — Слушайте, Пётр Васильевич, да это не церковь, а учебник геометрии!

— Скорее, чёрной магии! — поправил Синицкий.

Его посетила некая мысль, он вновь скрылся за иконостасом, но вернулся уже через несколько секунд.

— Так и есть — ковчег стоит внутри круга, — сообщил он. — Что бы это могло значить?

— А помните, как у Гоголя, Пётр Васильевич? — сказал Марк. — Хома Брут чертит вокруг себя меловой круг, чтобы защититься от нечистой силы.

— А ведь вы, пожалуй, правы, Марк Наумович! — подхватил Синицкий. — Этот круг — никакой не Уроборос, не символ бесконечности — это защитный круг. Вот только кого он должен защищать? И от кого?

Нейман пожал плечами и открыл рот, но ничего сказать не успел. Послышался лязг засова, затем — топот со стороны придела, и внутрь влетел Назар.

— Там! Там! — лепетал он, выпучив глаза. — Они!

Нейману доводилось видеть смертельно испуганных людей, поэтому рука машинально нырнула за пазуху, и пальцы обхватили рукоять револьвера.

— Да кто «они», Назар? — спросил Синицкий. — Волки?

— Не, — парень мотнул головой, сглотнул и перешёл на шёпот: — Бесы!

Нейман с Синицким опять переглянулись.

— Поповские выдумки! — сказал Марк, стараясь придать голосу строгость. — Пойдёмте, Пётр Васильевич, глянем, что его так напугало!

Сделав пару шагов, Нейман оглянулся: Назар стоял на коленях перед распятием и исступлённо крестился. То, что у деревянного Христа вместо ног копыта, его, похоже, не смущало.

Выйдя на паперть, Марк поначалу не увидел ничего необычного, кроме беспокойно ведущей себя лошади — та постоянно всхрапывала и била копытом. А потом… Потом у Неймана появилось ощущение, что, пока они находились в церкви, неведомый скульптор, влюблённый в античное искусство, тут и там расставил статуи древнегреческих богов и героев. Вон за забором притаились нагие нимфы, к стволу могучей столетней берёзы прислонился атлет, а там из придорожной канавы выглядывают сатиры…

Но то были не статуи, а люди. Бледные, словно гипсовые, неподвижные, и абсолютно голые, несмотря на почти зимний холод. Мужчины, женщины, старики, дети. Зрелище само по себе жуткое, однако, было кое-что ещё, что заставило Неймана с Синицким машинально придвинуться друг к другу, как это свойственно людям в момент опасности: каждый из обитателей села имел в своём облике какое-либо уродство.

У одной из «нимф» на живот свисали четыре груди, у другой над плечами вздымались суставчатые отростки наподобие паучьих ног, третья держала младенца, чьи свисающие ножки заканчивались раздвоенными копытцами, у «атлета» вместо левой руки извивалась пара щупалец точь-в-точь как у спрута, а на лбах прячущихся в канаве детей росли изогнутые рожки.

— Вы… это… видите? — шепнул Синицкий, вцепившись в рукав неймановской шинели.

Нейман сглотнул и молча кивнул. Рука с револьвером поползла наружу.

«Статуи» начали двигаться. Все одновременно. Медленно и плавно, с каждым шагом становясь ближе к изумлённым людям.

Нейман не выдержал напряжения. Вскинул руку с револьвером вверх и нажал на спусковой крючок. В сгустившейся тишине грохнуло так, что заложило уши. Марк не стал проверять, испугались существа выстрела или нет — скомандовал: «Внутрь!» и буквально втащил оцепеневшего Синицкого обратно в церковь. И тотчас задвинул засов.

Некоторое время они сидели, глядя друг другу в глаза, тяжело дыша и пытаясь унять дрожь в руках. Назар всё это время не прекращал бить лбом об пол.

— И? — наконец выдавил Марк.

— Марк… вы… — голос Синицкого дрогнул, но он сделал глубокий вдох и продолжил. — Вы читали какие-нибудь труды по тератологии?

— Слово как будто незнакомое…

— Если коротко — наука об уродствах. Мне кажется, здесь мы имеем дело с каким-то чудовищным извращением человеческой эволюции… Теорию Дарвина вы, конечно же, изучали?.. Мы с вами наблюдаем невероятную деградацию целого села до животного уровня. И не только в моральном, но и в физическом смысле.

— Но они же голые, мать их так! В такую холодину!

Синицкий нервно дёрнул плечом:

— Похоже, что-то их изменило. Какая-то неведомая сила природы. Больше я ничего пока сказать, увы, не могу!

Оба прислушались. Снаружи доносился неясный шум.

— Сколько их там, как вы думаете? — спросил Нейман.

— Пара дюжин, не меньше. Откровенно говоря, было как-то не до подсчётов.

Марк огляделся, по-военному оценивая обстановку.

— Окна узкие да и высоковато, — рассудил он. — Вряд ли они в них полезут. Но если всё же вздумают лезть или вынесут дверь, — на пятерых патронов хватит. Понадеемся, что прочих это остановит. Если же нет…

Марк не договорил.

Вязко текли минуты, а вламываться в церковь существа не спешили. У Синицкого мелькнула мысль, что у жителей села, несмотря на их полнейшую деградацию, сохранились воспоминания об этом здании, как о чём-то сакральном, запретном. О своей догадке он поведал Нейману, присовокупив: «Возможно, пока мы внутри, нам ничего не угрожает!»

А потом снаружи послышалось пение. Сначала один голос, потом сразу несколько, и вот уже всё село поёт а капелла. Нейман с Синицким замерли, задержав дыхание и обратившись в слух.

Песня состояла всего из двух слов. Первое начиналось с протяжного «и-и» и заканчивалось коротким «йа!», а вот второе разобрать было невозможно.

— Будто бы «шабнирот» или «шабнират», или что-то в этом роде, — сказал Нейман.

— Шаб-Ниггурат, Марк Наумович! Шаб-Ниггурат! — возбуждённо зашептал Синицкий. — Я вспомнил это имя! Боже мой, всё сходится, Марк Наумович!

— Нашли время в загадки играть! — сердито сказал Нейман. — Что ещё за Шаб-Ниггурат?

— То самое божество, о котором я вам рассказывал! Богиня плодородия, культы которой якобы существуют у всех лесных народов. Которую также именуют Чёрной Козой с Легионом Отпрысков! Понимаете? Этот культ существует! Здесь, в Пермской губернии!

Нейман осоловело смотрел на Синицкого, пытаясь понять, о чём он толкует и как эти знания помогут им сейчас. Пение тем временем становилось всё громче, быстрее и яростнее, превращаясь в выкрики: «И-йа! И-йа! Шаб-Ниггурат!» и словно ведя к некой кульминации. А затем дикий хор разом смолк.

На миг воцарилось безмолвие, которое разорвал дикий животный вопль, полный боли и ужаса. Марк сразу его узнал — так кричат смертельно раненые кони. Похоже, не сумев добраться до людей, упыри избрали жертвой несчастную лошадь. А, возможно, убийство животного стало частью какого-то чудовищного ритуала — недаром ведь они пели…

Услышав предсмертный лошадиный крик, Назар в мгновение ока вынырнул из молитвенного экстаза и бросился к дверям, голося: «Зорька! Зорька моя!»

— Стоять! Не сметь! — рявкнул Нейман, наставив на парня дуло револьвера.

Тот сразу сник, пробормотал: «Господи! Да что ж это деется-то?!», сел на пол и заплакал.

Вновь стало тихо. И в этой нарушаемой только всхлипами тишине раздались звуки, от которых всех троих словно окатило ледяной водой. Сначала скрипнуло, потом громко стукнуло, словно уронили тяжёлый и твёрдый предмет, а вслед за тем под храмовыми сводами раздалось мерное «тук-тук». И звуки эти шли не снаружи, они раздавались внутри церкви — за иконостасом.

И у Неймана, и у Синицкого мелькнул один и тот же образ: мумия святой восстала из своего ковчега и направлялась к ним, стуча иссохшими ногами. Оба направили лучи фонарей на иконостас, готовые встретить лицом к лицу любой ужас.

Она вышла прямо из царских врат.

— Господи Исусе! Пресвятая Богородица, спаси и сохрани! — скороговоркой пробормотал Назар.

Она была высокой, на две головы выше Марка, отнюдь не коротышки, и в ней не было ничего чёрного, напротив, кожа казалась белой как мрамор даже в желтоватом свете фонарей. А вот глаза и впрямь были как два кусочка антрацитовой черноты.

Всё в ней было одновременно чудовищно и прекрасно: увенчанная как диадемой изящными рогами голова сидела на не менее изящной шее, округлые плечи, над которыми вздымались непрерывно шевелящиеся членистые щупальца, груди, достойные Афродиты, чуть выпуклый живот, чётко очерченная талия и идеальный крутой изгиб бёдер, переходящих в длинные ровные ноги, красоту которых не портила даже странная вытянутая форма ступней, оканчивающихся чем-то вроде копыт.

Она сделала пару шагов, и оцепеневших людей окатила волна запаха, очень необычного, волнующего, дразнящего, пробуждающего самые глубокие, самые тайные желания. Марк ощутил странное томление плоти. Синицкий, судя по его напряжённой позе, тоже чувствовал нечто подобное.

Тварь приблизилась к людям почти вплотную. Она развела руки, точно любящая мать, желающая обнять своих чад. Отростки за спиной тоже разошлись в стороны точь-в-точь как ноги тарантула, готовящегося броситься на свою жертву. Нейман с Синицким замерли как вкопанные. Назар забыл слова молитвы, поднялся на ноги и стоял, приоткрыв рот и выпучив глаза.

— Дети мои! — сказала она, показав ряды острых треугольных зубов между чувственных губ.

Голос её был глубоким, томным и, вместе с тем, совсем не человеческим. Таким голосом могут говорить только античные богини либо соблазнительные дьяволицы в грёзах христианских аскетов.

— Дети мои! — повторила она.

Нейман почувствовал, что странное томление вот-вот перерастает в животное влечение. Сейчас он был подобен Одиссею, услышавшему зов сирен. Синицкий мёртвой хваткой впился ему в руку и едва слышимым свистящим шёпотом приговаривал «Стой! Стой!», убеждая не столько Неймана, но, возможно, в большей степени, себя. Они устояли. Назар оказался слабее. Забыв о православной вере, он медленно, мелкими шажками приблизился к Твари, и её рука и щупальца тотчас обвили его тело. Так они и двинулись к выходу из церкви, прижавшись друг к другу, словно давние любовники.

Лязгнул засов, открывая дверь. Толпа на улице вновь ликующе запела, увидев свою повелительницу. Нейман с Синицким остались в церкви одни. Синицкий пришёл в себя первым. Он подбежал к полускрытой в пыли крышке люка и потянул за вдетое в неё кованое кольцо. Крышка, крякнув, поднялась.

— Отлично! — воскликнул Синицкий. — Подземный ход цел. Это наш с вами, Марк Наумович, путь к спасению! Теперь делайте, что я велю, и пока ни о чём не спрашивайте! Хватайте лампу, бегите за иконостас и разбейте её о крышку этого… гроба! Бейте прямо об этот проклятый символ, чтоб он вспыхнул!.. Да не стойте же, чёрт вас побери!

Марк схватил ближайшую керосиновую лампу, вспрыгнул на амвон и побежал за иконостас. Там он увидел пустой ковчег с лежащей рядом опрокинутой крышкой и понял, что их догадки были верными: вышедшая из царских врат и впрямь была той, которую безвестный отец Аристарх некогда привёз в село под видом святых мощей. От ковчега исходил тот самый густой, терпкий, пробуждающий мужское начало, запах. Нейман на мгновение замешкался, а затем перевернул крышку гроба и грохнул лампу прямо на таинственный пентакль. Пары керосина мгновенно вспыхнули.

Марк метнулся назад. Его спутник аккуратно полил керосином из второй лампы прорезанные в половых досках линии, чиркнул спичкой и в церкви запылал второй костёр.

— А теперь вниз! — приказал Синицкий, кивнув на открытый люк.

Нейман нырнул в чёрную дыру подземного хода, Синицкий последовал за ним.

Ход уводил вниз, к подножию холма. Был он низкий и узкий, так что перемещаться по нему можно было только друг за другом и практически на четвереньках. Стены и потолок — бревенчатые, из окаменевшей от времени лиственницы.

Через несколько мучительных минут ползком Нейман увидел просвет — то был выход наружу. От времени и действия сил природы он обвалился и теперь представлял собой неровную дыру чуть больше лисьей норы. Марк, отставив фонарь и держа наготове револьвер, некоторое время прислушивался, потом осторожно высунул из дыры голову.

Никто их не подкарауливал. С вершины холма неслись звуки нечеловеческой вакханалии — похоже, все обитатели села собрались там. Возможно, воздавая почести своей хозяйке, либо (Марку не хотелось об этом думать) приветствуя нового члена общины в лице Назара.

Нейман собрался уже вылезти наружу и помочь Синицкому, как вдруг в окружающем мире что-то неуловимо изменилось. Оба почувствовали стремительное приближение чего-то страшного, могучего, неумолимого и стремительного, как ураган или цунами.

И тотчас в уже скрытом ночью лесу оглушительно затрещали падающие деревья. Нечто ломало их и впереди, и слева, и справа, словно целое стадо доисторических гигантов продиралось через чащобу. Вслед за тем раздался рёв, как показалось Марку, гневный и торжествующий одновременно. Рёв не принадлежал ни одному обитающему в этих краях животному. Так мог реветь только библейский зверь Бегемот.

Марк юркнул обратно в спасительную тесноту, и они с Синицким, не сговариваясь, поползли вглубь — как можно дальше от ревущего ужаса. Там, посреди прорытого далёкими предками подземелья, скрючившись на холодном земляном полу, выключив фонари (батареи которых и без того уже едва дышали), в полной темноте, они сидели и напряжёно прислушивались к происходящему снаружи.

А там творился настоящий содом. Сквозь спасительный слой почвы над головой доносились вопли, треск ломаемых брёвен и всё тот же рёв неведомого чудовища. А ещё время от времени земля содрогалась от тяжёлых ударов, словно по ней тот тут, то там били паровым молотом.

Они покинули своё убежище на рассвете, закоченевшие от холода, измученные страхом и бессонницей. За ночь небо окончательно очистилось от облаков, сквозь лес пробивались лучи неяркого осеннего солнца, воздух был холоден и неподвижен. Стояла абсолютная, невероятная тишина. Нейман нервно озирался, водя туда-сюда стволом револьвера, Синицкий был молчалив, выглядел задумчивым и подавленным.

Убедившись, что никто их не подкарауливает, Марк поднялся на храмовый холм и замер, поражённый открывшейся ему картиной. Весь лес, примыкавший к окраине села, был повален. Молодые берёзки и вековые ели лежали вперемешку, сломанные либо вырванные с корнем.

Самого села больше тоже не существовало: вместо домов, амбаров, сараев и заборов лежали лишь груды брёвен, досок и камня. Не осталось и церкви. Она не сгорела, но была разнесена в щепки всё той же неведомой силой. Словно смерч, возникший из ниоткуда и обладающий злой волей, выплеснул свой гнев на человеческие постройки и унёс в поднебесье всех жителей.

18+

Книга предназначена
для читателей старше 18 лет

Бесплатный фрагмент закончился.

Купите книгу, чтобы продолжить чтение.