Они могут приходить перед сном, а могут нападать в открытом космосе. Могут заманивать, могут преследовать, могут обманывать. А уж кем или чем они могут быть… Мифические твари, ожившие машины, инопланетяне, маньяки, привидения, оборотни — и много, много кто и что ещё. Живые и неживые. Имеющие чёткие очертания и совершенно бесформенные.

Однако самый страшный монстр — коварен, жесток и практически непобедим.

Иной раз он смотрит на нас из зеркала…

Имя ему — Человек.

Ну собственно на этом Предисловие можно было бы и закончить, но я решил, что кончать ещё рано. Лучше расскажу ещё немного об антологии. А то захотел отделаться тем, что просто аннотацию скопировал, понимаешь!

В предисловии к другой антологии — «Механическая осень» — я написал, что ничего не имею против тематических сборников, даже люблю их, однако считаю, что они несколько предсказуемы. Если антология про зомби, то в первом рассказе будут живые мертвецы; и во втором; и так далее, до самого конца. Из-за чего такие книги могут иной раз вызывать скуку. И какой-нибудь десятый рассказ мало чем будет отличаться от первого.

Однако, на самом деле, есть такие темы, которые позволяют историям в одной антологии, пусть она и тематическая, быть непредсказуемыми. Удивлять.

И одна из таких тем — «Монстры».

Попробуйте угадать, какое очередное чудовище будет в следующем рассказе. Зомби? Вампир? Маньяк? Титанический монстр-бог из «Мифов Ктулху»? А вот не угадали, хе-хе. У нас тут про оборотня. А вот следующая история будет про монстра из космоса. Ну а после неё, да-да, вот про зомби, специально для любителей живой мертвечины.

Да, возможно, что не все включённые в антологию рассказы можно на 100% отнести к теме «Монстры». Однако попробуйте к ним приглядеться и увидите там всякое. В том числе и различных тварей. Или «тварюшек». Только приглядывайтесь осторожно. Ведь и они могут начать приглядываться к вам.

Так что пусть рядом будет: или верный тесак, или заряженный дробовик или что-нибудь ещё, но верное, надёжное и заряженное. На всякий пожарный… вдруг придётся отрубить гнилую башку или сунуть ствол в мерзкую слюнявую пасть, сказать — «Сожри это!» и нажать на спусковой крючок.

Ах, да…

Чуть не забыл…

«Машина-монстр» — первая антология серии «Фантастический Калейдоскоп», где в качестве обложки используется иллюстрация, сгенерированная нейросетью.

За иллюстрацию Большое Спасибо Артёму Кельманову.

Также спасибо Ольге Краплак за дополнительный дизайн обложки.

— Мой Топ-14 рассказов антологии «Машина-монстр» —

(произвольный порядок)

1) Машина-монстр

2) Глаз путаны

3) Гротески

4) Крампус

5) Насморк

6) Под холодным светом Матери

7) Они зовут

8) Тепловоз

9) Кишки висели на ветвях…

10) Четырнадцатое, четверг

11) Шкуры

12) Записки на полях

13) Детритофаги

14) Мусорники

24 июля, 2024;

Ростов-на-Дону.

Безымянная тварь
Александр Лещенко

Фокс занимался ремонтом обшивки, когда корабль «Покоритель» сотряс страшный удар. Страховочный трос оборвался. Фокса стало уносить в открытый космос.

Захотелось заорать от страха, но тут он увидел то, что ударило корабль, и крик застрял в горле. Сначала он подумал, что это астероид, но, присмотревшись, отмёл эту мысль прочь — где вы видели астероид с щупальцами? А ещё пасти: по центру и по бокам. Самая большая из них вцепилась в переднюю часть «Покорителя». На глазах у Фокса пасть распахнулась, щупальца пропихнули корабль глубже, зубы воткнулись в обшивку.

«Оно… нечто… короче — здоровенная безымянная тварь пыталась сожрать „Покоритель“!»

Фокс попробовал выйти на связь с кораблём. Одни помехи, затем раздались крики, среди которых ему чётко удалось разобрать лишь один: «Они лезут из стен!». Звуки выстрелов, опять помехи, связь оборвалась.

Его уносило всё дальше в космос, но, несмотря на ужасную ситуацию, в которой он оказался, он был даже рад. Тем, кто остался на корабле, приходилось намного хуже. Зубастый астероид уже затолкал себе в пасть половину «Покорителя». Фокс закрыл глаза, чтобы не смотреть и чтобы успокоиться.

Вдохнул, выдохнул.

«Так, сначала надо включить аварийный сигнал „SOS“. В этом секторе должны быть ещё, как минимум, пять кораблей, плюс космическая станция. Кто-то обязательно получит сигнал и прилетит на помощь».

Фокс отдал голосовую команду компьютеру скафандра.

«Теперь надо провести диагностику… Так, воздуха маловато, хватит всего на четыре часа. Скафандр не повреждён. А это что такое?»

Диагностика показала, что на ступне правой ноги был какой-то объект.

«Может программа сбоит?»

Фокс запустил её ещё раз.

Теперь объект был уже на голени.

«Или это не объект? Оно что, живое?!»

Он запустил диагностику в третий раз. Что бы это ни было, но теперь оно переместилось на бедро. Фокс захлопал рукой по ноге. Твари это не понравилось: сначала она перелезла на левое бедро, после чего и вовсе забралась на спину.

Сердце забилось сильнее, он вспотел, стал чаще дышать.

«Так, надо взять себя в руки и не паниковать, воздуха слишком мало. Ну, подумаешь, подсел космический безбилетник? Ну, подумаешь, ползает по мне? Главное, что не пытается проникнуть внутрь скафандра».

Постепенно Фокс успокоился. Хотя диагностика показывала, что нечто поднимается всё выше и выше по спине. Оно не особо торопилось, словно изучало его.

«Скорее всего, эта дрянь с того зубастого астероида. Безымянная тварь, только поменьше».

Чтобы отвлечься от мыслей о существе, он поискал взглядом корабль. Но того уже не было видно, всё перекрывала огромная туша чудовища с щупальцами.

Прямо перед лицом Фокса мелькнула длинная, членистоногая, когтистая лапа; он вскрикнул. Она заскребла по стеклу шлема. Безымянная тварь показалась целиком, и он заскулил от страха и отвращения. Монстр напоминал большого паука с десятью ногами.

«Как эта дрянь дышит в космосе?! Она же вроде живая, значит, должна дышать? А может быть, она не живая, но и не мёртвая?..»

Фокс постарался смахнуть безымянную тварь со шлема, но как только правая рука приблизилась к пауку, тот быстро проткнул перчатку скафандра когтистой лапой. От места укола по телу стало расползаться онемение. То же самое произошло, когда он попытался убрать существо левой рукой.

Лапы стали бить по стеклу. По гладкой поверхности поползли трещины. Фокс стиснул зубы: живым он этой дряни даваться не собирался. Он отдал компьютеру скафандра команду на аварийный сброс воздуха и закрыл глаза.

Насморк
Антон Филипович

Том взглянул на часы. Оставалось всего пять минут до самоуничтожения космической станции. Секундная стрелка медленно, но неотвратимо отсчитывала последние мгновения жизни.

«Апчхи!» — раздалось за его спиной.

Том обернулся. Его друг Марк беззаботно и неприлично громко высморкался в платок.

— А потише можно? — буркнул Том. — Я тут вообще-то к смерти готовлюсь, и уж лучше сдохнуть от взрыва, чем быть растерзанным этими тварями!

— Извини, ничего не могу поделать, — сказал Марк и снова чихнул. — Простудился на днях.

Том вздохнул и покачал головой.

— Что делать будем, пчхи, неужели это конец? — спросил Марк.

— Похоже на то, единственный путь к спасательной капсуле за этой дверью, но, судя по показаниям датчиков, коридор кишмя кишит лимбонитами. Оружия у нас тоже нет, не знаю…

— Апчхи! — чихнул Марк и шмыгнул носом.

Внезапно из-за угла появилась чёрная морда лимбонита. Заметив Марка и Тома, он двинулся в их сторону, медленно переставляя квинтет длинных конечностей.

Том пронзительно взвизгнул, а Марк замер, вжавшись в стену. Бесформенная туша лимбонита склонилась над своими жертвами, из его большого зубатого рта стекала струя крови, а среди зубов застряла рука одного из сотрудников станции с зажатой между пальцев сигаретой.

— А-а-а… а-а-а… а-а-а-пчхи! — не выдержал Марк и забрызгал соплями чудовище.

Лимбонит отпрянул с диким воплем, задёргался в конвульсиях и рухнул замертво.

— В рот мне ноги! Ты убил его! — воскликнул Том.

— Кажется… да, хех, — улыбнулся Марк.

— Ты понимаешь, что это значит? Мы ещё можем спастись! Благодаря твоим соплям, раздери меня сверхновая, у нас появился шанс!

— Но вдруг я не смогу чихать так часто, чтобы перебить всех?

Том почесал затылок.

— Бинго! — сказал он и бросился к мёртвому лимбониту.

Повернувшись к Марку, он хитро улыбнулся и показал то, что достал из зловонной пасти чудища.

Марк громко чихнул, лицо его расплылось в улыбке.

Дверь в коридор распахнулась, и перед взором друзей возникло семь больших тёмных фигур. Том спрятался за спиной Марка, как за щитом, и выставил перед его лицом ладонь с табаком из сигареты.

— Давай! — скомандовал Том.

Марк воинственно закричал, вдохнул носом табак и побежал навстречу лимбонитам.

Апчхи! И первый монстр повержен!

Апчхи! И второй, закрутившись волчком, испустил дух!

Апчхи! Третий разлетелся на куски!

Том уверенно направлял голову Марка, зажмурившегося от постоянного чиха, на врага, словно пулемёт, расстреливая тварей одну за другой. Когда последний лимбонит пал, Том затолкал дезориентированного друга в капсулу, запечатал выход и рванул рычаг.

Капсула отделилась от станции и устремилась к тёплым краскам родной планеты.

— Чёрт возьми, ну дела! Расскажи кому — не поверят! — воскликнул Том.

— И не нужно, придумаем какую-нибудь более героическую историю. Пчхи. Тогда я, может, и умолчу, что ты визжал как девчонка во время первого нападения.

— Ничего я не визжал! — возразил Том, но тут же рассмеялся, наблюдая в иллюминаторе за разлетающейся от взрыва станцией.

Из окна
Станислав Романов

Два верхних окна в торце девятиэтажки, стоящей напротив, напоминали глаза с отрезанными веками. Голые, без занавесок — Кирилл натыкался на их тёмный, пристальный взгляд всякий раз, когда смотрел из своего окна. И всякий раз непроизвольно чертыхался и отступал под защиту плотной шторы.

Пустые окна квартиры напротив внушали беспричинную тревогу. Пугали своей мнимой безжизненностью. Притворялись безразличными — и следили за каждым шагом. Неотступно, ежесекундно. Чтобы убедиться, достаточно хотя бы на мгновение выглянуть из-за отогнутого краешка шторы.

Кирилл не мог сказать наверняка, когда это началось — два месяца назад? Три?

Должно быть, после встречи с тем уличным художником, рисовавшим старые заброшенные дома. От его чёртовых картин мороз шёл по коже. Было в них нечто жутковатое, сходное с теми угрюмыми портретами, которые, кажется, сами пялятся на тебя с холста. Руки бы оттяпать за такую стрёмную мазню…

Да, руки. Надо чем-то занять руки. Тогда и в голове посторонних мыслей не останется.

Кирилл пошёл на кухню. Другой конец квартиры, окно выходит на сквер, оттуда смотреть некому. Он достал истёртый точильный камень, принялся править кухонные ножи. Тесак, широкий разделочный нож, хлеборез, сточенный до ширины пилочки для ногтей. Затем достал свой любимый охотничий комплект. Скандинавская заточка бушкрафта требовала особого тщания. Правильный угол, выверенный нажим. В своём роде дзен заточника. Кирилл так увлёкся, что почти забыл про окна дома напротив.

Ага, почти.

Он попробовал наточенный клинок кончиком пальца. Лишь едва коснулся, но всё равно порезался — нож был острее бритвы. Кирилл слизал выступившую кровь, солоноватую, похожую на пряный соус. И отправился в комнату за пластырем.

Заклеив порез, он снова подошёл к окну. Присел, отвернул уголок шторы, осторожно выглянул.

Вид пустых окон заставил его отпрянуть назад.

Чёрт! Что за наваждение!

Нет, видимо, придётся туда сходить, посмотреть на ту проклятую квартиру вблизи. Собственными глазами убедиться, что там в самом деле никого нет. А то ведь так недолго и с катушек слететь. На соседей станешь кидаться…

Кирилл быстро собрался и вышел из квартиры.

Он предусмотрительно сделал небольшой крюк и к дому напротив подошёл со стороны улицы. Так, чтобы не оказаться перед окнами угловой квартиры. Дверь подъезда открыл магнитным ключом-вездеходом. На верхний этаж поднимался по лестнице. Не спеша, прислушиваясь к звукам, доносящимся из-за дверей квартир. Пару раз вверх-вниз проскрипел лифт. Кирилл останавливался на площадке между этажами, пережидал. Просто на всякий случай. В принципе, даже если кто-то его и заметит — нестрашно. Просто идёт человек по лестнице, что в этом криминального?

На верхнем этаже было так тихо, что Кирилл слышал, как воркуют голуби на карнизе. Тут вообще никто не живёт, что ли? Странно. И тревожно. Двери квартир покоились в монументальной недвижимости, словно врата фамильных склепов.

Внезапно у Кирилла возникло острое желание развернуться и уйти прочь. Он нерешительно замялся, но затем подумал, что отступать слишком поздно. Секрет проклятой квартиры таится за этой дверью.

Замок он вскрыл отмычкой, вошёл в квартиру. И без удивления обнаружил, что она абсолютно пуста. Студия шесть на восемь, голый пол, голые стены. Спрятаться негде.

Кирилл шагнул к окну. А годный тут обзор, дом напротив как на ладони…

За спиной оглушительно громыхнула захлопнувшаяся дверь. Кирилл вздрогнул, оглянулся.

И пол поплыл под его ослабевшими ногами. Вся комната была заполнена людьми, вмиг появившимися невесть откуда.

Нет, не людьми — мертвецами.

Они стояли молча, мрачной стеной. Совершенно голые: их бледные, обескровленные тела были исполосованы ножевыми ранами, носили отметины жестоких пыток.

И у всех них не было век. Десятки жутко вытаращенных глаз в рамах окровавленных лиц. Их страшный, пристальный взгляд впивался в зрачки, казалось, прожигал череп насквозь.

Содрогаясь от боли и ужаса, Кирилл закрыл лицо руками. Он узнал этих людей. Здесь были все те, кого он убил.

Позади него настежь распахнулось окно.

Осколки
Александр Гуляев

— Свет мой, зеркальце, скажи, — нараспев протянула она и сама расхохоталась произнесённой шутке.

Она и так прекрасно знала, что красива, но не делала из своей красоты культа. Просто принимала дарованное ей Богом и генетикой, как данность. Приятную объективную реальность.

Она вообще была очень лёгким человеком и любила жизнь во всех её проявлениях. А жизнь в ответ любила её. Не всегда, конечно, но большую часть времени совершенно точно. В конце концов, чаще всего мы жнём посеянное, а эта девушка дарила людям добро.

Наскоро чуть подкрасив алой помадой тронутые татуажем губы и расчесав светлую чёлку, она вприпрыжку выскочила из квартиры навстречу солнышку и новым свершениям. И, конечно же, не могла видеть, что творится в оставленной ею на время квартире. Поверхность зеркала пошла рябью, будто озеро в ветреный день, затем начала мутнеть, пока отражение комнаты не исчезло полностью. А потом вновь появилось.

Зеркало просыпалось.

Те самые слова, известные любому школьнику, проникли за зеркальное марево, бередя остатки чего-то древнего, волшебного, иррационального. Чего-то, что существовало в этом мире задолго до рождения девушки.

***

Она не придавала этому значения. Вернее, просто не замечала. Но теперь, когда она хмурилась или грустила, у отражения в зеркале чудесным образом начинали выпрямляться, сглаживаться, а то и вовсе исчезать лучики-морщинки. И то же самое, пусть и в несколько меньшей степени, происходило с оригиналом. Свет-зеркальце любило свою хозяйку. И берегло. Как могло.

***

Дверь резко распахнулась, ударив о стену ручкой, и заброшенная недоброй волей в квартиру буквально влетела хозяйка. Не удержавшись на ногах, она рухнула на пол, а вслед за ней в поле зрения зеркала появился чужой. Крупный наголо бритый мужчина. С недобрым плотоядным выражением на мясистом одутловатом лице.

Он тут же навалился на хозяйку, всей тяжестью своего грузного тела прижимая её к полу и лишая возможности сопротивляться. А его слюнявые губы жадно зашарили по шее и появившейся в распахнувшейся блузке груди хозяйки.

Видимо, в какой-то момент инстинкт выживания слишком возобладал, и девушка сумела освободить левую руку. Наманикюренные ноготки словно пять острых лезвий впились в небритую щёку насильника и поползли вниз, раздирая кожу и оставляя на ней кровоточащие бордовые полоски.

— Сука! — взвизгнул мужчина и тыльной стороной кисти наотмашь ударил девушку по лицу.

А потом в ярости ещё дважды с силой опустил на неё поросший жёсткими волосами кулак, так, что девушка потеряла сознание.

Этот человек не привык к боли, ему нравилось причинять страдания другим.

— Тварь! — прохрипел нападавший и, забыв о недавнем возбуждении, направился к зеркалу, чтобы оценить степень нанесённого ущерба.

Что-то неправильное вдруг увиделось насильнику в собственном отражении. Раны-полосы на лице выглядели в зеркале, будто трещины, и, хотя этого не могло быть, казалось, что они расползаются, словно пытаясь занять всю зеркальную поверхность.

И, когда мужчина приблизил лицо к изуродованному злобой и ранами отражению, зеркало неожиданно взорвалось изнутри, сотнями маленьких стрел пронзая плоть посягнувшего на святое недочеловека, превращая его лицо в подобие лопнувшего стекла.

Оно и так слишком много видело…

Ослеплённый, воющий от боли, он выбежал из двери квартиры и, споткнувшись о коврик, покатился вниз по ступенькам, ломая сначала рёбра, а затем и шею. А в лежащих на полу и трюмо осколках умиравшего зеркала сами собой исчезали красные дорожки, струившиеся из носа и разбитых губ той, которая говорила «зеркальце»…

Кишки висели на ветвях…
Кирилл Ахундов

Кишки висели на ветвях, как гирлянда свежих сарделек. Экс-хозяин кишок с распоротым пузом бесстыдно валялся под деревом. В наступающих сумерках верещала пернатая мелюзга, но подлетать не решалась. В старом парке было тепло и уютно, как в гнезде росомахи.

Я стряхнул кровь с батыйа, и крохотные алые ягодки разлетелись вокруг, словно испуганные клюковки. Красиво!

Мне бы успокоиться, но в сердце горела древняя обида. Батыйя встрепенулся в ладони и хищно устремился к замершей в шоке тетке. Тьфу, проклятье, не дотянулся. Пришлось перепрыгнуть два трупа, которые раскинулись в траве, как загорающие курортники.

Тетка всхлипнула, повернулась было бежать, но тут острый клинок врезался ей в шею. Фейерверк! Наверное, так из глубин планеты выплескивается жирный нефтяной фонтан. Ее голова скособочилась, туловище задергало плечами, и тетка наклонилась, собираясь прыгать с несуществующего трамплина.

Тут подоспела Момо со своим кылысом и рубанула женщину по спине. Мастерский удар! Спина распахнулась, как книга на ветру, и я залюбовался сверкнувшими ребрами, пересекающими багровый колобок сердца. Поясница косо лопнула, выпустив сплющенную медузу печени, которая стекла по женскому заду черным дрожжевым тестом.

У Момо был метровый кылыс, которым она сегодня лихо рубила и колола. В умелых руках этот меч творил чудеса. Пять отрубленных рук, три головы, одна в темных завитушках, другая со смешными рыжими косичками и лысая, похожая на снежный шар с пучками толокнянки. Плюс огромный жирный окорок, который Момо отделила от владельца двумя взмахами кылыса! Одноногий толстяк пытался по-заячьи ускакать в кусты, но моментально потерял равновесие, полетел носом вниз и, кажется, разбил головой камень. Или наоборот.

На повороте аллеи возникли две парочки, причем парень с девушкой выглядели не так влюбленно, как двое молодцов, нежно обнимающих друг друга за талии.

Я побежал к ним, вращая батыйя. Девушка оказалась самой сообразительной и прыткой, ловко рванулась в сторону, неосознанно сжимая отрубленную кисть своего кавалера. Зато гламурные мужички удрать не успели и быстро лишились головы, руки, уха и порции гениталей, которые улетели к звездам, как символичное послание братьям по разуму.

В моих мозгах все мутилось, плясало и шипело. Прямо какая-то ночь живых мертвецов, кровавая вакханалия. Может, это киностудия, где мы с Момо главные герои? Я вспомнил съемки канадского документального фильма «Белая пустошь», ассистентов режиссера, загоняющих леммингов ветками в приток Элбоу. Пушистым зверькам некуда было бежать, один за другим они скатывались в холодную воду. Момо плакала, но не могла помешать.

В то время мы были всего лишь призраками. Фильм получил Оскара и премию Берлинского Международного кинофестиваля. А я порой думаю: если мы здесь, в Канаде, настолько безжалостны к своим мучителям, то что же вытворяет в далекой России дух лошади, убитой режиссером Тарковским?

Когда по небу растекается красный сок, а горизонт бурлит, как черный суп, я просыпаюсь и вижу лица тонущих леммингов. Мы их называли снежными хомячками. А они нас — белыми шаманами тундры. Но какие же мы шаманы? Мы тоже лемминги.

Попо как-то сказал, что мы клавиши Дебюсси, играющего лунную сонату расчленения палачей. Под ударами сильных пальцев клавиши рояля проваливаются и на их месте остаются выемки, похожие на маленькие могилы…

Раз в четыре года природу опьяняет солнечная активность. Массовое сознание трещит и крошится, лемминги поедают ядовитый багульник. Наступает праздник агрессивности, и мы нападаем на людей, чтобы уничтожить живущих в них монстров.

…Я фехтовал со стариком, отчаянно отбивающимся клюкой, и тут сзади прилетели топот, крики и выстрелы. Резко повернулся, злые птички клюнули меня в шею и живот, словно горячий кофейник опрокинулся. Атакующие приближались, я шагнул навстречу, и батыйя разворотил полицейскому грудь. Его напарник выстрелил мне в голову — бумм! Я увидел кипящие золотом облака, чешуйчатый утес над Элбоу, живой поток мигрирующих сородичей…

…и умер.

До следующего воскрешения.

Бордовый камень сердца
Станислав Карапапас

Жаркий солнечный день. Воздух тяжёлый. Кажется, что даже мраморные ангелы на могилах плавятся. Родные, близкие, друзья и коллеги уже расходятся, кто поодиночке, а кто и небольшими группами, покидая место последнего упокоения. Клэр же только направляется к могиле. Люди обходят её, сторонятся, уступая дорогу, делая это не осознанно, часто даже не замечая. Бросают быстрый взгляд и отворачиваются.

А посмотреть есть на что. Полностью закрытое чёрное платье по фигуре не сковывает движения, а скорее подчёркивает их плавность. Свободный крой юбки и множество невесомых кружев придает лёгкости. Кажется, она парит в вязком воздухе над дорожной пылью. Старинная брошь и тяжёлые серьги в комплект. Глаза прикрыты вуалью, а в руках чёрный кружевной зонт, укрывающий в тени, цветы и маленькая сумочка.

Проходя мимо неё, люди оставляют шлейф незаконченных фраз:

— …такие молодые…

— …почти не пострадала…

— …причину аварии так и не установили…

— …завещание объявят…

— …были так счастливы…

— …сгорел почти в пепел, опознавали по часам и камерам…

— …теперь в лучшем мире…

К тому времени, как она подходит к широкой могиле, скорбящие уже разошлись. Только в стороне два могильщика, в ожидании, когда можно будет приступать к работе. Два гроба стоят по сторонам, а скоро они навеки будут лежать рядом под метрами земли. Клэр подходит к левому и возлагает на него небольшой букет фиалок.

— Ты была хорошим человеком, милая девочка. Жаль…

Потом к правому. Тонкими пальцами, укрытыми перчаткой, нежно гладит полированное дерево гроба, потом подносит их лицу и прижимает к губам. На эту крышку она кладёт высушенную бордовую розу с большими шипами. Цветок выделяется на фоне богатых благоухающих букетов, но Клэр это не волнует.

Она открывает сумочку и достаёт длинную коричневую сигарету. В розовых губах и на фоне белоснежной кожи та смотрится вызывающе, но органично. Ищет в сумочке ещё и тяжело вздыхает. Оглядывается по сторонам, не смотрит ли кто на неё, снимает перчатку и выставляет указательный палец под палящие лучи солнца. Тот мгновенно вспыхивает, Клэр же спокойно прикуривает и резкими движениями смахивает пламя. Глубоко затягивается и вместе с дымом освобождает слова:

— Надеюсь, что в последние пять лет ты обрёл то, что искал все столетия…

За несколько затяжек приканчивает сигарету и бросает окурок на дно могилы. На обратном, пути проходя мимо мавзолеев и крестов, Клэр понимает, что нервно крутит старинное обручальное кольцо с бордовым камнем. То, которое она собиралась швырнуть в раскопанную землю и похоронить навсегда. То, которое сжимает палец и разбивает небьющееся сердце. То, которое она сохранит навечно.

Шкуры
Сергей Резников

— Вытащите это из меня! — девушка — худая и бледная извивалась на кровати и кричала. Её крик сверлом вонзался в мозг Крылова.

Крылов терпеть не мог шумных больных.

— Что с ней? — спросил он медсестру.

Медсестра потупила взгляд, не решаясь сразу сказать, что думает, но всё же тихо произнесла:

— Она психопатка, Виталий Иванович. Её в психиатрическое надо.

— Что вас беспокоит? — ласково обратился Крылов к пациентке.

Выразительные голубые глаза уставились на Крылова, и тот увидел в них настоящую боль. Похоже, что бы ни являлось причиной, ей действительно плохо.

— Во мне. Во мне… что-то сидит и шевелится, какой-то… О господи, доктор! Я не знаю что это. Может, паразит. Прошу вас…

— Ладно, без паники, вы чувствуете боль?

Она судорожно кивнула.

— Где именно болит?

— Везде, доктор. Из меня будто рвётся что-то наружу, распирает все органы и эта боль…

— Угу, понятно. Сейчас пройдёте…

Но договорить Крылов не успел. Тело пациентки треснуло. Трещина прошла от шеи к животу, голова наклонилась на бок, из раны хлынула кровь. Трещала разрываемая одежда. Из пациентки что-то лезло наружу. Всё в кровавых сгустках и в обрывках внутренностей — это нечто освобождалось, будто срывая с себя костюм.

— А теперь болит сильней? — зачем-то спросил Крылов.

Медсестра с визгом выскочила из палаты. Но Крылов лишь пятился назад, а потом и вовсе застыл на месте. Несмотря на всю жуть, он с интересом наблюдал за тем, как металлическая тварь, разодрав тело девушки, выбирается наружу. Тварь тоже смотрела на Крылова жуткими линзами-глазами. А потом она заговорила.

— Шкура не сидит на мне, доктор. Сделай что-нибудь.

— Шкура? — Крылов сам не верил, что разговаривает с этим.

Разговаривает, хотя надо бежать без оглядки.

— Да, шкура. Я же не могу ходить в таком виде среди людей.

— А ты вообще кто?

Существо приблизилось к доктору. Крылов наконец-то разглядел его — тварь представляла собой нечто среднее между пауком и богомолом, ошмётки внутренностей и куски кожи вдобавок делали её похожей на какое-то гротескное создание, обитателя морского дна, возможно. Но, в общем и целом, тварь скорее являлась роботом.

— Я бот подготовки, — проскрежетала тварь.

— И что ты подготавливаешь?

— Ещё не знаю, мне вышлют пакет указаний. Нас пока мало, и нам нельзя ходить в таком виде. Я покажу, как внедрять меня в шкуры, твоя же работа обеспечить их совместимость, а не задавать вопросы. Награда — твоя жизнь, человек. Всё понятно?

Доктор Крылов кивнул, сглотнув слюну.

Через несколько минут он шёл по больнице в забрызганном кровью халате, сжимая в руке скальпель. Шёл, сопровождаемый испуганными взглядами и возгласами людей. Крылов заметил, что все смотрят на него, не обращая внимания на жуткого бота.

— Разрезал её от шеи до живота, — услышал Крылов чей-то испуганный шёпот. — Медсестра еле убежала…

Послышались приближающиеся звуки полицейской сирены.

— Не волнуйся, доктор, я позабочусь об этом, — проскрипел в голове Крылова бот подготовки. — А пока разрежь-ка вон ту, я отлично в ней умещусь.

Какова твоя профессия?
Алексей Рехин

Элен очнулась на жёстком полу, пахнувшем сыростью; источник света был где-то снаружи, и она, поднявшись, двинулась вперёд.

Послышалось жужжание, и невидимая преграда спружинила, оттолкнув её.

Силовой барьер. Элен в недоумении застыла. Впереди была серая стена, у которой стоял стул с промятым сиденьем.

Где-то слева скрипнула дверь, и появился высокий тучный мужчина, одетый в жёлтый комбинезон.

— А, вы уже очнулись, — он широко улыбнулся и сел на стул, сложив руки на животе.

— Кто вы такой? Где Барри и Чонг?

— Не волнуйтесь, — мужчина поднял ладонь в успокаивающем жесте. — Ваши компаньоны рядом.

— Где мы? — Элен растерянно моргала. — Последнее, что я помню — мы подлетаем к астероиду, потом вспышка, и…

— Что такое? — мужчина повернулся на крик, раздавшийся, очевидно, из соседнего с Элен отсека.

— О, и вы очнулись, — довольно кивнул толстяк в комбинезоне.

— Барри! Это ты? Старик Чонг с тобой?

— Я всё слышу, — раздалось кряхтенье откуда-то дальше по коридору. — И я вовсе не так стар, милая. Хотя…

Его прервал раздражённый окрик:

— Кто вы такой? Где мы?

— Спокойнее, молодой человек, скоро вы всё узнаете, — добродушно отозвался толстяк. — Что до первого вопроса — моё имя вам всё равно ничего не скажет. Что до второго… Вы недалеко от созвездия Кита, в скоплении астероидов, которое я уже какое-то время имею честь называть домом. Ну а вы — мои гости… — толстяк как-то странно хихикнул. — Ой, простите, — смутился он, прикрыв рот пухлой ладошкой, — мне не часто удаётся принимать гостей. В этом секторе редко бывают корабли.

— А что вам от нас надо?

— От вас? Ничего. Мы немного побеседуем, а потом я отравлю вас газом.

Повисла мёртвая тишина, которую через несколько секунд разорвал крик Элен:

— Выпустите нас! Мы вам ничего не сделали! Откройте!!!

— Не нужно так кричать, — толстяк укоризненно покачал головой. — Тем более, здесь вас всё равно никто не услышит.

— Послушай, — в голосе Барри зазвучали доверительные нотки. — Тебе ведь не помешают деньги?

Толстяк улыбнулся.

— Благодарю, молодой человек. Несколько лет назад мне удалось захватить повреждённый военный корабль. Еда, медикаменты, ценные металлы… Ну а оружие я выбросил в космос, мне оно ни к чему, я человек мирный.

— Мирный?! Да ты ж хочешь нас убить!! — взвилась Элен.

— Проклятый злодей, — из дальнего отсека послышался хриплый голос Чонга.

— Что? — казалось, в голосе толстяка прозвучало искреннее удивление. — Я никакой не злодей, если изволите.

— Да? Тогда почему собираешься нас травить? — крикнул Барри.

— А почему вы — пилот? — парировал толстяк. — Всем нужно чем-то заниматься. Кто-то строит корабли, кто-то шьёт одежду, — он оправил комбинезон на животе. — А я травлю людей газом.

Запустив руку в широкий карман на груди, он выудил маленькую потрёпанную книжку.

— Юный биолог, он изучал редкие растения, — толстяк перелистнул страницу. — Золотоволосая певица с Лиры. О, как же красиво она пела, умоляя не травить её… — он закатил глаза, предаваясь воспоминанию. — А вот торговец пряностями с Канопуса. Как он хитрил, как старался обмануть меня… И ещё… — он листал страницу за страницей.

— Тварь! Сколько людей ты погубил, — в голосе Барри слышалось отчаяние. — Тебе кто-то платит за это? Отвечай!!

— Что вы, никто мне за это не платит, — толстяк замахал руками. — А если бы и платили, то вас, молодой человек, я бы отравил бесплатно — уж слишком вы шумный. Ну ладно, мне уже пора — да и вам тоже, — он вздохнул и поднялся со стула.

— Пожалуйста! Не делай этого! — Элен рыдала, Барри бранился, а из отсека старика Чонга доносилось невнятное бормотанье.

— Увы, — покачал головой толстяк. — Я уже сделал. Минуту назад.

Развернувшись, он подошёл к двери и быстро вышел, перестав слышать доносившиеся от камер стоны и крики.

Зайдя в рубку своего межзвездного челнока, он сверился с данными грузового отсека.

— Ещё сорок процентов веселящего газа в наличии. Что ж, пока хватит, — он удовлетворённо кивнул. — Посмотрим, как много людей в созвездии Рыб нуждаются в капельке радости. А то эти ребята уж слишком серьёзные.

Четырнадцатое, четверг
Марина Румянцева

Четырнадцатое, четверг. Завтра мой день рождения и в предвкушении праздника, никак не заснуть. Едва задремала, как меня разбудил скрип половиц. Замерев под одеялом, всматриваюсь в тёмный провал двери. Звук идёт из коридора.

Сердце гулко стучит. Долгие минуты вслушиваюсь в ночную тишину, но скрип не повторяется. Облегчённо вздохнув, пытаюсь снова заснуть, ровно дышу, успокаивая сердце.

«Наверно, мама вставала на кухню».

Но едва задремала, как с тихим шелестом открылась дверца шкафа.

Натянув одеяло до самых глаз, боюсь пошевелиться, поправить его на ногах — голая ступня беззащитно лежит на самом краю кровати.

Из открытого шкафа вывалился свитер. Затем шарф.

А потом показалась гадкая лапа. Я укусила одеяло, чтобы не закричать, чтобы ничем, ничем не выдать своего присутствия.

В темноте ночи загорелись зелёные глаза. Показалась чудовищная морда, а затем и весь монстр. Замерев на мгновение, он двинулся ко мне.

И тут я закричала.

В коридоре вспыхнул свет, озарив монстра, но тот и не думал исчезать. Он смотрел на меня и гадко улыбался. И тут я всё поняла. Вскочила с кровати, выбежала на встречу маме:

— Я просто налетела на шкаф, — выдавила улыбку я, — когда встала попить.

Мама поцеловала меня, потрепав макушку. Я прижалась к ней, покрепче обхватила руками. А затем вернулась в свой маленький ад.

***

Четырнадцатое, четверг. Завтра мой день рождения, но оно никогда не наступит. В два четырнадцать монстр вылезает из шкафа, чтобы мучить меня: то он ест мою ногу, и я кусаю одеяло, что есть сил; то залезает сверху, пытаясь проникнуть под одеяло — тогда я чувствую на коже его холодные мокрые пальцы. Склизкие, гадкие пальцы. Там, где они не должны быть. Или пытается засунуть мерзкий язык мне в рот. Или просто неотрывно смотрит, гаденько улыбаясь.

А порой монстр лезет мне в голову, и тогда я еле сдерживаюсь от крика: он показывает мне ужасное. Вот он убивает маму, вот — разрывает братика, спящего в колыбели, вот — живьём жрёт его, ехидно поглядывая на меня.

Бывает, монстр запускает мне в голову других чудовищ: человека с бензопилой или с ножами вместо пальцев, а порой — тощего мальчишку — он всегда улыбается, когда делает людям больно. Он хуже всех.

Бывают ночи, когда монстр не приходит. Они страшнее всего. Тогда я вовсе не сплю, забываюсь лишь на мгновение и тут же просыпаюсь, дрожа, прислушиваюсь.

Утро не наступает. Каждый раз, открывая глаза, я вижу на часах два четырнадцать. Словно уснула и никак не могу проснуться.

Мне страшно. Я часто плачу.

И мне никогда, никогда не исполнится четырнадцать.

Тепловоз
Валерий Камардин

Наш папа — тепловоз, а у всех остальных ребят отцы обыкновенные. Они добывают еду, отгоняют снежников, укрепляют норы. Каждый день они воспитывают, поучают и наказывают своих детей.

А наш папа бывает дома раз в месяц и то недолго, зато от него всегда тепло и радостно. Три дня отдыха, и новый рейс — у него плотный график. Есть же и другие поселения. Папа привозит и скачивает в хранилище энергию, без которой людям не выжить. Поэтому ему везде рады. Но он там не задерживается, потому что по-настоящему любит только нас. Ещё, конечно, маму… Но нас всё равно больше, мы особенные, нас сразу двое, а мама всегда одна.

Дим говорит, что когда вырастет, тоже станет тепловозом. И будет везде ходить, спасать людей от холода. А ему все будут рады. Я с ним не спорю, но у меня не такая детская мечта. Учитель говорит, что каждый должен делать то, что у него лучше всего получается для общей пользы. Это не всегда легко понять, но для того мы и в школу ходим, чтобы в себе разобраться.

Лично я в себе уже давно разобрался. Не гожусь я в тепловозы. Нет во мне тяги к приключениям. Мне бы в гидропонке возиться, еду для всех выращивать. Да я бы из оранжереи вообще не вылезал! Ну, только ради папы, когда он домой приходит…

Сегодня как раз такой день — папа никогда не опаздывает. Дим с утра как на иголках, а его настроение сразу мне передаётся. Умом понимаю, что незачем так дёргаться, но телу не прикажешь. И я тоже волнуюсь, ёрзаю за столом, торопливо глотаю завтрак. Мама смотрит на нас с улыбкой, ерошит сильной ладонью наши волосы. Мои светлые, вьющиеся, у Дима — тёмные и прямые. Как у папы. Он вообще на папу больше похож.

— Бегите уже, непоседы! — улыбается мама, убирая посуду.

И мы бежим. От нашей норы до главного входа можно спокойным шагом успеть. Но разве Дима уймёшь? Несётся вприпрыжку. На всякий случай придерживаю его, а то ещё головой в потолок врежется.

Свод здесь нарочно низкий — легче обороняться, если ворота не выдержат. Такого, конечно, ни разу не было. Стражи перехватывают снежников снаружи в стороне от входа и не дают им ворваться в поселение. Но ради безопасности можно и низкие потолки потерпеть, и тесноту.

У входа на самом деле тесно — стражей столько, что ворот не видно. Мы на полном ходу вылетаем из-за поворота, и не успеваем затормозить. Дим лишь ойкает, врезаясь носом в чью-то жёсткую спину. Я локтём заслоняюсь, но тоже крепко бьюсь лбом.

— Тим-Дим, вы чего здесь?! А ну, брысь в нору!

Бугор. И так суровый, а сегодня мрачнее тучи.

— Мы идём встречать папу! — Дим шмыгает, чтобы унять кровь.

Бугор в ответ ругается и громко кричит поверх голов:

— Все по местам! Тепловоз на подходе!

Потом вновь на нас зыркает:

— Прочь, мальцы! Миграция раньше срока началась!

— Снежники?! Но там же папа! — Дим упирается, но я его одолеваю и волоку назад, за поворот.

Туда, где лестница на галерею ведёт.

Взлетаем по ступенькам наверх, бросаемся к свободной амбразуре и замираем, столкнувшись лбами. Дим тихо шипит от боли, но всё его внимание уже приковано к тому, что творится снаружи. Я щупаю растущую шишку, кошусь по сторонам, замечаю, что стрелков сегодня меньше обычного, и уже потом смотрю вниз.

А там под косматыми тушами снега почти не видно! Конечно, в июле его и так немного, но всё же тварей столько, что вся наша долина кипит, как молоко в котелке. Снежники лезут напролом, бодают друг друга, толкаются. Тех, кто послабее, выталкивает из общей массы наверх, они недолго плывут на чужих спинах, потом проваливаются и исчезают под копытами сородичей.

Рёв стоит страшный, по галерее гуляет такое эхо, что стрелков рядом с нами не слышно, видно лишь, как губы шевелятся. Они ругаются от страха и от бессилия. Стрелять сейчас опасно, я понимаю. Голодное стадо идёт на юг. Есть шанс, что в такой толчее никто из них не учует наши норы. Иначе представить страшно, что тут начнётся…

Учитель говорит, когда поселения были неглубокими, их начисто вытаптывал даже десяток снежников. А здесь их тысячи! Правда, сейчас у нас норы глубокие, проходы узкие, у стрелков многозарядные громобои. И всё равно мне не по себе от вида живой лавины, стремящейся мимо. Пока мимо…

Дим подпрыгивает на месте, беззвучно разевает рот, тычет рукой вперёд и вверх. Я перевожу взгляд и вижу на перевале быструю тёмно-зелёную точку. Папа! Его доспех сохранил старомодную окраску. Мама называет этот оттенок хахи. По-моему, ничего смешного. У большинства растений в гидропонке такая листва. Очень хороший, правильный цвет. Жизнеутверждающий. Как и папа.

— Он же про стадо не знал! — кричит мне в ухо Дим и страдальчески морщится.

А как тут заранее узнаешь? За перевал связь не добивает. Да что толку, если бы и знал? У него график, он бы всё равно к нам спустился. Обычно снежников заранее отгоняют. А сегодня даже выйти не решились…

Долина бурлит, стаду конца и края не видно. Папа летит вниз по склону, закладывая виражи, чтобы увернуться от торчащих повсюду скал. Что он задумал? Ещё пара минут, и на полном ходу врежется в ревущую косматую реку из снежников. Почему стрелки бездействуют?! Боятся привлечь тварей?

— Стреляйте! Ну же! — кричит им Дим, бьёт в отчаянии рукой по амбразуре.

Даже я его не слышу, но по губам понятно. А стрелки почему-то медлят, Бугор внизу не атакует. Я начинаю понимать. Даже если снежники папу растерзают или затопчут, с аккумуляторами ничего не случится. Они на века сделаны. Их подберут и скачают тепло. А если всё это стадо ворвётся в поселение, некому будет теплу радоваться…

Обнимаю Дима, пытаюсь объяснить, что от нас ничего не зависит. Я тоже боюсь, но криком делу не поможешь. Да и стрельбой, видимо, тоже… Папа так разогнался, что затормозить уже просто не успеет. Прямо как мы у ворот. Но разбитым носом он не отделается. Снежники жилистые, твёрдые, несмотря на длинную лохматую шкуру. И несъедобные, кстати. А вот людей едят запросто. Мы для них лакомство…

Пока я борюсь с братом, папа почти спускается со склона. Ему бы остановиться за валуном, переждать живую лавину. А он из виража прямо на скалу вымахивает… и словно птица взмывает над долиной!

Мы с Димом всем телом вздрагиваем. И не мы одни. Стрелок справа дёргается от нечаянной отдачи. Громобой в его руках озаряет амбразуру сизой вспышкой. Молния впивается в спину снежника, разрывает его почти пополам. Остальные стрелки открывают беспорядочную пальбу, выкашивая тварей у входа. Там образуется завал из окровавленных останков. Стадо мечется во все стороны, теснится. Те, кого прижимают под карниз галереи, упираются рогатыми головами в створки ворот. Ноздри у них раздуваются, втягивая тёплый воздух поселения…

Я успеваю разглядеть, что папа летит, прижав руки к корпусу и пригнувшись к полозьям. Как в старом видео. Едва я это осознаю, папа приземляется в нескольких метрах перед завалом. Прямо в гущу ревущих тварей. Нескольких он просто ломает, вбивая в грунт, остальных отбрасывает в стороны ударной волной. Но через мгновение твари чуют лакомый запах и с удвоенной силой бросаются на папу. Его накрывает живая волна…

Тут же смолкают выстрелы — стрелки торопливо перезаряжают громобои.

От ворот доносятся беспорядочные глухие удары и надсадный рёв Бугра, перекрывающий даже снежников:

— Держать створки, держать! Навались, ребята!

Тут уже и до Дима доходит, что никто не станет спасать папу. Он опускает голову и начинает позорно рыдать, словно девчонка. Я ещё держусь, но не могу отвести взгляд от того места, где в последний раз видел отца. Там бурлит водоворот из тварей. Снежники словно башню строят, лезут друг на друга, кусаются, цепляются рогами.

Я всё же всхлипываю пару раз. И тут эта куча мала исчезает в яркой вспышке! Всё вокруг дрожит от страшного удара. Через амбразуры в галерею врывается кровавый вихрь из обрывков меха и жилистых внутренностей. Нас сбивает с ног, отшвыривает к стене. Грохот сменяется жалобным воем снаружи. А затем гремит новый взрыв. За ним ещё один, и ещё…

Их мощь нарастает, с потолка уже сыплется каменная крошка. Мы лежим, ошеломлённые и растерянные. Дим перестаёт рыдать и только часто дышит, больно вцепившись в моё плечо. А потом наступает настоящая тишина. Становится слышно, как затихает вдали шум испуганного стада. И как скрипят внизу створки ворот.

Мы поднимаемся, скользим по липкому полу к лестнице. Сзади доносится:

— Вот это воронка!

— Он боевой модуль активировал…

Дим хочет обернуться, но я тащу его вниз.

Ворота распахнуты настежь, у входа пусто. Только вонючие ошмётки снежников повсюду. Стражи, столпившиеся впереди, при виде нас расступаются. Я иду, опустив глаза. Дим опять начинает ныть. У меня нет сил его одёрнуть. Наши ноги останавливаются на краю обугленной ямы. Вниз смотреть страшно…

— Герой ваш батя, — тихо говорит Бугор. А потом кричит в яму:

— Вставай, тепловоз! Пацаны пришли!

А он там ворочается в почерневших доспехах. Живой и невредимый…

— Папа!!! — кричит Дим и тянет меня вниз.

— Стоп, мальцы! — Бугор хватает нас за шкирку. — Он ещё не остыл, спечётесь…

— Тим-Дим, привет! — виновато улыбается папа.

— Аккумы в ноль? — уточняет Бугор.

— Наполовину… Разгружусь, утром обратно…

Вот как. Значит, уже завтра папа вернётся к жерлу, спустится вниз, чтобы вновь набрать тепла. А мне столько всего надо ему сказать…

— Видишь, я вам опять пригодился! — кричит он из ямы. Бугор досадливо отмахивается:

— Ты и к мирной жизни хорошо приспособился…

Я понимаю, ведь папу на самом деле готовили к войне. Той самой, после которой теперь всегда зима. И аккумы у него несъёмные. Фонят так, что детей лучше не заводить. Это мама решила, что мы нужны. Говорит, так любви больше…

Папа поднимается к нам, осторожно обнимает горячими руками.

— Не хочу быть тепловозом… — шепчет ему Дим, размазывая слёзы по щекам, — лучше в гидропонку пойду, как Тим…

Папа стискивает нас так, что рёбра трещат, и хохочет:

— Так это же здорово! Не придётся вас разделять, на еде сэкономим!

Гладит нас по головам — сначала Дима, потом меня. Вокруг мороз, а внутри нас становится тепло. И пусть у нас две головы на одних плечах, пусть мальчишки и дальше нас дразнят. Всё равно они нам завидуют. Потому что их отцы обыкновенные, а наш папа — тепловоз…

Зубы
Артём Кельманов

У деда Васи были железные зубы.

«Это чтобы съесть тебя, Красная Шапочка!» — говорил он маленькой Машеньке, изображал пальцами звериные когти и смешно рычал.

18+

Книга предназначена
для читателей старше 18 лет

Бесплатный фрагмент закончился.

Купите книгу, чтобы продолжить чтение.