Бесплатный фрагмент - Этой ночью шел снег

0

— Я сделаю это сегодня утром!

— Где?

— По адресу, который ты мне дал.

1

Холодно, и жутко трясет, но хорошо, что не воняет, как это обычно бывает в последней электричке в город. В окнах проплывает вокзал, величественный и мерзкий — каждому свой. Город тоже каждому свой, одному — это путь в будущее, другому — в прошлое. Я еду в прошлое.

Электричка дергается и замирает, открываются двери, и я спрыгиваю на перрон.

Снег. Валит снег, как я это люблю. Сквозь снежную стену смотрю на цифровые часы вокзала.

22:00.

Надо же, пришла вовремя. У меня еще есть… Так два часа до полуночи плюс семь. Девять часов. Как раз хватит, хотя, наверное, и много для такого мелкого дела. Еще нужно кое-куда заглянуть.

Я поднимаюсь по ступенькам, ноги вязнут в снегу, идти тяжело. Конечно же, кому придет на ум чистить снег на самом проходном месте крупного сибирского города?! Снег-то растает сам по себе, а вот выделенные средства на его чистку можно списать в свой карман. А еще говорят, что деньги не растут из воздуха.

От такой физкультуры тянет закурить, а где сигарета, там и кофе. Помните же фильм «Кофе и Сигареты» Джармуша? Они просто болтают за кофе весь фильм, а я получил кайф от просмотра. От воспоминаний хочется кофе еще сильнее.

Два года я его не пил.

Аня заставила бросить меня эту привычку действенным и простым способом. Я измерил давление, а потом попил кофе и снова измерил. Повысилось.

— А прикинь, — сказала она тогда, — на сколько повысится давление, если ты семь или восемь раз за день попьешь кофе. Ты вынуждаешь свой организм работать на пределе. Ради меня не пей кофе. Ладно? Я не хочу тебя потерять…

А я ее потерял ровно год назад в этот самый день в этом самом городе. Чертов псих сбил ее на пешеходном переходе и умчался.…

Стоп! Хватит! Не хватало мне еще расплакаться и привлечь внимание ментов, разгуливающих по вокзалу. Им же только и надо, что докопаться до кого-нибудь и напугать. А у меня кое-что есть во внутреннем кармане куртки. Кое-что, что им явно не понравится. Пистолет марки «Макаров» с шестью пулями.

Я захожу на вокзал. Народу почти нет, двое полицейских бродят по периметру. Они даже не смотрят на меня, а мне кажется, что я покраснел. Я привлекаю к себе внимание…. Я ускоряю шаг, главное, не побежать, надо просто быстро идти. Вот она — заветная дверь с надписью «EXIT», я ее толкаю, и вот уже улица и снег, тут спокойнее.

Город… Уже не слышно его шума, он почти спит, дремлет. Даже таксисты разъехались.

Но мне они неинтересны, в этот день я буду гулять, а утром встречу ее…

Мое внимание привлекает яркая вывеска «Посидим, поедим». Вывеска очень яркая, а внутри — дешевая забегаловка, в которой воняет горелым маслом. Почему никто не делает наоборот, ведь это логично. Готовить вкусную еду с приятным запахом, а вывеску можно совсем не делать, и так люди будут идти.

Продавец стоит ко мне спиной и делает шаурму, мое внимание привлекает человек, сидящий за стойкой. Он смотрит в окно и что-то пишет в блокноте.

Мой пристальный взгляд заставляет его повернуть ко мне голову. Он улыбается.

— Не советую вам тут есть, — предупреждает он.

— А вы? Вы же тут едите!

— Я да, но мне надо.

— В каком смысле?

— Я художник, я рисую картину про людей и город. Я пожру тут, потом выпью пиво и пойду рисовать.

— Зачем?

— Зачем рисовать?

— Не-е-т. Зачем жрать тут, если не советуете.

— Я рисую музыканта, который сидит на вокзале и ждет свою возлюбленную. Он поет ей песню про любовь, а она не придет, потому что до этого он ее прогнал. Мне надо чувствовать его боль, но я не могу просто так чувствовать его боль. От этой еды болит желудок, меня тошнит, так я приближаюсь к его боли.

— А почему бы просто не отрезать себе палец? — вылетает у меня.

— Эту идею я придержу для другого раза, когда буду писать про мертвого человека.

Ему подают шаурму, а я покупаю обычный кофе и пачку сигарет «Mallboro». Я всегда курил только их, во всем виноват фильм, а точнее, фильм «Харли Дэвидсон и Ковбой Мальборо».

Я делаю глоток. Кофе горький и сладкий. Выхожу на улицу и закуриваю. Выдыхая дым, не чувствую ничего. Обычно в фильмах в такие моменты герой чувствует облегчение, а я ничего.

Я направляюсь в сторону моста, мне нужно попасть на другую сторону города… Я возвращаюсь домой… Делаю вид, что возвращаюсь.

Затяжка. Глоток кофе.

Ко мне навстречу быстрым шагом движется толстый мент. Что такое?

Он увидел пистолет? Бля! Может, не ко мне.

Я оборачиваюсь. Сзади никого. Значит, ко мне.

Остановиться — единственный вариант, что я и делаю, при этом еще приопускаю руку с сигаретой, чтобы сразу выхватить пистолет. Стрелять в голову? А смогу ли я выстрелить?

— Потушите сигарету! — говорит он мне, тяжело дыша.

И все, только из-за этого и бежал?!

Я бросаю взгляд по сторонам. Урны нет. Тогда просто кидаю сигарету в стакан с кофе.

— Новые тупые правила, — добавляет он.

Я с облегчением улыбаюсь.

— Раньше мы преступников ловили. А теперь у нас преступники все. Поскорей бы пенсия, — он усмехается.

Я киваю головой и шагаю дальше. Как назло, хочется курить и кофе.

Выбрасываю стакан в урну, останавливаюсь. Самое время воткнуть наушники. Если что, я всеяден в плане музыки. Люблю Касту, GUFа, Порнофильмы, Анаконду, Нойза, ДДТ. Но сейчас я включаю Шуберта.

Вы только представьте: сильный снег, яркий серый город, редкие машины, а в ушах играет скрипка. Божественное ощущение. Но я себя не чувствую Богом, может, только Данилой Багровым… Хе, и как я раньше верил всему, что он говорит с экрана. С возрастом ничего не меняется, это точно. Все меняется со знанием. Жаль, что это мало кто понимает, и я в их числе.

Ноги вязнут в снегу.

Год назад была такая же погода?

По-моему, снега было меньше. В такой снег я бы не проехал по проселочной трассе. Да, точно было холоднее, а снега меньше, город вроде лучше.

2

Я помню то утро, но я до сих пор не понимаю, как я мог на нее так сорваться.

Я помню, что открыл глаза от звонка будильника и подумал:

«А на хера мне это все надо?» Имея в виду работу за 20000.

И эта мысль вертелась в голове до утреннего этапа кухни, где я не стал ничего есть: ныл желудок. Я лишь налил себе Пуэр. Я думал, что он поднимет мне настроение, но каждый глоток был гвоздем в крышку гроба моего настроения: «Что дальше?», «Зачем мне это?», «Чем все закончится и когда?»

Именно в этот момент на кухню вошла вечно улыбающаяся и счастливая Аня, в черной форменной юбке и белой блузке, напевая про счастливые страницы Влади.

— Че не ешь? — спросила она, наливая себе Пуэр из заварника.

— Неохота.

Она села напротив меня, усмехнулась, улыбнулась.

— Ты чего такой смурной? — не унималась она.

— Ничего, — я вложил в этот ответ всю свою тоску, но она не поняла, лишь огрызнулась:

— Какие мы злые!

Я стал осматривать кухню. Я, честно, не искал, к чему придраться, но эти четыре буквы сами бросились мне в глаза. «Kofe». И только тут я заметил, что этими четырьмя буквами исписаны все обои.

— Ты читала эту надпись? — тут же возмутился я.

— Какую? — она обернулась, мельком взглянула и тут же снова уставилась на меня, повторив вопрос: — Какую?

— На обоях.

Она снова обернулась.

— Ну, надпись, да надпись, — пожала она плечами.

— То есть тебя там ничего не смущает?

— Нет. А что?

— А кто их выбирал?

— Мы с мамой на рынок пришли, тебе же тогда было некогда. Ей понравились с Эйфелевской башней.

— С Эйфелевой, — поправил ее я.

— Ну, с Эйфелевой. А мне с кофем, вроде как под стиль кухни. Кофе — кухня.

— Надо их убрать и переклеить.

— Зачем? Красивые же обои.

— Надпись прочитай.

— Ты че с утра со своей надписью завелся?!

— Ты ее прочитай!

— Ну, там написано «кофе».

— Да! Там написано «кофе»! На каком языке?

— На английском.

— «Кофе» на английском через «си» пишется!

— Ой, ну надо же, какие мы знатоки. У всех через «си», у нас будет, — она оборачивается, — через «Ка». Какая разница-то? Год висят и еще повисят.

— Ты понимаешь, что этим мы показываем нашу тупость. Дешевые обои и неправильная надпись! Может быть, тебе нравится быть дурой, мне нет. Я хочу, чтобы у нас все было четко!

— До этого ты эту надпись каждое утро читал, а тут, надо же, она неправильная.

— Вот именно, она меня бесит каждое утро. Кофе. Должно быть через «си». Но ты как какая-то дура, выбрала себе…

— Я не позволю тебе так со мной разговаривать! — рассердилась она и встала. — Ведешь себя по-скотски.

«Ведешь себя по-скотски» — это ее последние слова, сказанные мне лично.

В обед она мне позвонила, мы перебросились парочкой малозначащих фраз, вроде таких: «Как дела? Ел? Вовремя приедешь?»

Вовремя приедешь? Если бы я приехал вовремя… Я задержался на четыре часа, подъезжал к подъезду уже около девяти и тогда ощутил нечто странное. Я не знаю, как это объяснить, но я точно чувствовал, что что-то случилось. Позже, когда несколько раз прокрутил эти события в голове, я понял, что свет в наших окнах горел только в комнате, а Аня боялась темноты, поэтому зажигала свет везде, когда была одна.

Я помню, как поднимался на третий этаж, помню запах жареных беляшей из 34 квартиры на втором, помню, как нечто не давало мне открыть квартиру, помню, как вошел и позвал ее, помню мертвую тишину в ответ.

Из комнаты вышла ее сестра, толстая брюнетка.

— Аня умерла, ее машина сбила, — сообщила она. — Мы звонили тебе, но ты был недоступен.

Я сел в коридоре. Просто сел на пол, надеясь, что это все дурацкая шутка.

3

Почему язык не может запомнить хороший вкус? Почему после хорошего послевкусие наступает такое, как бы выразиться и не повториться, отвратительное ощущение во рту, и приходится снова употреблять этот же продукт.

Именно поэтому за десять минут, что прошли от вокзала, я успел выкурить три сигареты и ступить на мост.

Снег усилился, а, может, виной стал ветер. Почему-то всегда на мосту ветер. Мне приходится поднять воротник куртки, чтобы снег не залетал за шиворот.

Машин почти нет, хотя их вообще нет; только фонари освещают пешеходную дорожку моста, а за перилами в темноте спит река.

Чуть дальше в свете фонаря я замечаю фигуру человека, это девушка, на ней джинсы и длинный плащ, шапки нет. Длинные волосы развеваются по ветру. Ее правая нога висит на перилах, а глаза устремлены в темноту.

Собирается прыгнуть. Я в этом уверен. В принципе, мне нет до нее дела, я не спасатель, я не вмешиваюсь в чужие дела. Но я сталкивался с прыгунами в воду зимой. Выжившими прыгунами, скажу, что зрелище….

Я ускоряюсь, почти бегу.

— Стойте! — кричу ей.

Она оглядывается, немного переносит вес вперед, чтобы перекинуть вторую ногу.

— Вы ошибаетесь! — кричу я.

Одышка. Ну, ничего.

— Я не хочу вас отговаривать от смерти, — говорю я, остановившись возле нее. Выдыхаю.

Она удивленно смотрит на меня.

— Что у вас с лицом? — спрашиваю я. Возле переносицы у нее желтеет синяк.

— А у вас? — она все еще изумленно смотрит на меня.

— А что у меня?

— А у меня?

— Синяк, — отвечаю я.

— Вот видите, сами же знаете ответ, — она собирается отвернуться.

— А у меня-то что с лицом?

— Какой-то вы желтый, — отвечает она и отворачивается в темноту.

— Желтый? — повторяю я, проведя рукой по щекам. — Почему желтый?

— А мне откуда знать!

— Я не советую вам прыгать с моста.

— Пошел на хер!

— Во-первых, это страшная смерть. А во-вторых, можно и не умереть зимой.

Последние слова ее заинтересовывают, она убирает ногу с перил.

— В чем проблема зимы? — недоумевает она.

— Я знаю, по крайней мере, четырех человек, которые выжили после прыжка именно с этого моста. Трое — овощи. А четвертый ходить не может.

Она смотрит вниз, пытаясь оценить высоту.

— Да не может этого быть!

— Может, — говорю я, подкрепляя свои слова жестикуляцией. — Когда вы прыгаете в воду с такой высоты, то от падения чаще всего теряете сознание, а потом захлебываетесь. Но здесь лед. Вы ногами ударяетесь об лед, проламываете его, ломая позвоночник. Ваши руки непроизвольно разлетаются в стороны, — я поднял обе руки. — Вот так. Руки лежат на льду и не дают уйти вам в воду. Вы умрете от переохлаждения или превратитесь в чайник.

Она смотрит на меня, я закуриваю, выдыхаю дым.

— Если честно, мне плевать, прыгнете или нет. Но лучше выберите другой способ.

Я отхожу от нее.

— Погоди! — останавливает она меня.

Мы уже на ты?

— Угости сигаретой, — просит она.

Я подхожу к ней, достаю пачку, подаю ей зажигалку. Она закуривает.

— Ну а какой, по-твоему, лучший способ умереть? — спрашивает она, выдыхая дым.

— Застрелиться, — отвечаю я. — Пуля влетает тебе в мозг, и на этом все.

— Осталось только найти чем.

— Меня очень удивляют люди. Они бросают все свои силы на поиски способов себя убить. Наркоман пойдет на все, чтобы найти дозу. А алкаш — чтобы достать на бутылку. Но никто не готов применять те же способы, чтобы жить.

— Ненавижу философов, особенно таких умников, — говорит она.

Я пожимаю плечами, бросаю бычок в реку. Яркая искорка летит вниз.

— Именно поэтому пытаешься утопиться?

— Возможно.

— Ну, удачи тебе.

Нас освещают фары легковой машины. Синяя «Хонда» останавливается прямо возле нас.

Ее глаза наполняются ужасом, это я замечаю по расширенным зрачкам, или мне кажется. Она разворачивается, спиной прижимаясь ко мне.

Из машины выскакивают трое.

— Вот шлюха, — кричит водитель, — уже нашла себе нового.

До меня доходит, откуда у нее синяки.

— Паша, ты не понял! — кричит она.

— Как раз все понятно!!!

Они идут прямо на нас: водитель (крепкий толстяк) — впереди, двое других — чуть позади него.

Я делаю шаг назад, думаю вытащить пистолет. Говорят, что мысль быстра. Наверное, это так? Но вот действия…

Я тянусь правой рукой во внутренний карман, чувствую холодную сталь, и в этот момент вижу перед собой кулак, на среднем пальце печатка.

Сильный оглушающий удар валит меня на землю, правая рука непроизвольно откидывается в сторону вместе с пистолетом. Он катится по асфальту.

4

Это моя вторая драка за всю мою сознательную жизнь. Я никогда не избегал драк, но они всегда обходили стороной меня. Я думаю, что многие боялись связываться со мной, потому что слышали о том, как я ходил несколько лет на карате. Да, наверное, они думали, что я сильный.

Моя реальная первая драка произошла на следующее утро ровно год назад.

Тогда, после смерти Анны, я решил сходить в полицию и узнать, что они собираются делать дальше, как они будут искать водителя, который ее сбил.

Было раннее утро, около восьми, меня усадили в коридоре возле девятнадцатого кабинета и велели ждать.

Напротив меня уже сидел один невзрачный мужичок, в куртке и джинсах. У него тряслась правая нога, создавалось ощущение, что он жмет на педаль газа. Его глаза бегали по белой стене, будто бы он следил за убегающим кухонным тараканом.

Мое состояние было очень скверным. Опять в голове возникла картина вчерашнего дня.

Ее сестра сидит на диване, за окном ночь, в комнате горит лишь настольная лампа, я стою в проеме двери и курю, все надеясь, что Аня упрекнет меня в этом.

— А ты точно уверена, что это она?

— Она… Я на опознание ездила.

— Как все случилось?

— Часов пять назад она дорогу переходила, и всё… Её сбило, как говорят, такси… ну, и все… такси уехало…

Я снова посмотрел на этого мужичка: низкорослый. Что он тут делает? На наркомана не похож, может, тоже мент. Они обычно все такие невзрачные, когда без формы.