Бесплатный фрагмент - Если Карфаген будет разрушен, мир погибнет

>>>>>>>>>>>>>>>>>>>>>>>>>>>>>>>>>>>>>>>>>

Первая половина шестого века. Вторая Римская империя, протянувшаяся далеко на восток до персидских владений, жаждая еще больше земель и богатств, стремится к завоеваниям потерянных в V веке территорий на западе. И македонский крестьянин Петр-Савватий, избранный загадочной судьбой императором под именем Флавий Юстиниан I, посылает полководцев — и лучшего среди них — Флавия Велисария возвратить бывшие римские провинции в Северной Африке и в Италии.

И ничто не помешает неумолимому стратигу захватить роскошный, злокозненный Карфаген — ни внезапно начавшийся в Константинополе накануне похода в Ливию кровавый бунт «Никá», ни иные происки противников римской экспансии.

В вихре непрерывных войн горели сердца, клокотали страсти, лилась кровь и струилось вино, торжествовали зло и запретная любовь. Мириадам людей жизнь представлялась бушующим морем, по которому их, движущихся по предначертанному пути, захлёбывающихся и опьяненных собственным роком, несло в пропасть смерти.

В этом кровавом хаосе тлели — не заметные постороннему взору, — угли давней, упорной и нескончаемой тайной войны. Она затевалась в атриумах старинных аристократических вилл, осененных древними платанами, или в деловой тишине добротных банкирских контор. А велась в императорских приемных, хотя и облаченная в одежды придворного этикета, но от этого не менее жестокая.

О непримиримых давнишних противниках и их нескончаемой борьбе повествовал в своих книгах удивительный писатель, блистательный лжец и феноменальный криптограф Прокопий Кесарийский. Его загадки попробовала прочесть лингвист Хоанна Химéнес, автор книги-расследования «Кто победил: Рим или Карфаген?». Её новая книга «Если Карфаген будет захвачен, мир погибнет…» — это попытка автора, хотя несколько пристрастная, с помощью подробного текстуального анализа извлечь скрытый смысл, вложенный советником Прокопием в невероятные истории о его современниках, приводившие европейских историков в недоумение и заставлявшие последних сомневаться в достоверности фактического материала.

Если Карфаген будет захвачен, мир погибнет…

Хоанна М. Химéнес
Перевод А. Боровски

Nihil tantum repugnat ne verbis illustretur, at nihil adeo necesse est ante hominum oculos proponere ut certas quasdam res, quas esse neque probari potest, qua contra eo ipso, quod pii diligentesque viri illas quasi ut entia tractant, enti nascendique facultati paululum appropinquant.

Albertus Secundus, «Тractatus de spiritu cristallo»

Нет ничего, что меньше всего поддавалось бы объяснению и в то же время больше нуждалось в том, чтобы людям открыли на это глаза, как то, что определенные вещи, существование которых нельзя ни доказать, ни счесть вероятными, но благодаря благочестивым и прилежным людям, которые относятся к ним как к чему-то действительно существующему, они все же имеют возможность появления и существования.

Альбрехт II Мудрый «Трактат о хрустальном духе» (перевод автора).

ПРЕДИСЛОВИЕ

Есть в истории примеры, когда какое-либо явление, кажущееся, на первый взгляд, неприметным и не всегда значительным даже для его современников, несет в себе такой мощный эмоциональный посыл, что меняет судьбы миллионов людей и открывает новую историческую эпоху.

По причинам, не зависящим от людей или, наоборот, тщательно подготовленное людьми с изощренным умом, происходит событие, которое — будто водораздел — разбивает событийно-временной поток на «до» и «после». Чем была, например, война с вандалами в VI веке для ромеев, жителей Второй Римской империи с центром в Константинополе? И что значила та же война для ливийцев и вандалов, граждан Вандальского королевства в Северной Африке? Являлась ли эта война следствием осуществления амбициозной программы Юстиниана I (482–565 гг.) по собиранию бывших римских владений и восстановлению Римской империи для одной стороны и утратой суверенитета и уничтожением целого государства — для другой? Или, может быть, в столкновении римского закона и порядка с варварской свободой крылось что-то еще? Этой теме и посвящена настоящая книга, ставшая естественным продолжением предыдущей моей работы, опубликованной три года назад и называвшейся «Кто победил: Рим или Карфаген?».

Пожалуй, мне придется дать пояснения, почему я связала два таких разных и отстоящих во времени события, как падение древнего государства Карфаген (захват римлянами античного мегаполиса с 700-тысячным населением) и кровавая авантюра, названная позднеантичными писателями Вандальской войной 533–546 гг. Поэтому, прежде чем начать повествование об удивительных и захватывающих событиях, происходивших задолго до начала военных действий в Северной Африке, накануне их и в течение всей так называемой «освободительной кампании», необходимо очень кратко остановиться на самых главных эпизодах первой книги «Кто победил: Рим или Карфаген?».

До сегодняшнего дня сохранились немногочисленные компендиумы греко-римских историков, опиравшихся на «Всеобщую историю» за авторством очевидца и участника трехлетней осады Карфагена греческого стратига и политика Полибия (200–120 гг. до н. э.). Для современных историков и людей, интересующихся прошлым, Полибий — один из вождей Ахейского союза, воспитатель и наставник победителя Карфагена в Третьей Пунической войне (149–146 гг. до н. э.) Публия Корнелия Сципиона Эмилиана (185–129 гг. до н. э.), но немногие знают о том, что Полибий был тем человеком, который вместе с греческим стратигом Панетием организовал и наладил, можно сказать, с нуля римскую военную разведку. Ему же, Полибию, принадлежало авторство создания шифра, известного криптографам как «римский квадрат». Этой тайнописью Сципион Эмилиан или, скорее всего, его военный советник и — по совместительству — биограф Полибий составлял приказы командующего командирам и получал от них же донесения.

Древние римляне до этого времени не владели прочными навыками в тех видах деятельности, что сегодня называются тактической разведкой и контрразведкой. У греков, соперничавших на протяжении нескольких веков с финикийцами и их сородичами пунами-карфагенянами за освоение новых колоний и рынков сбыта, в этой сфере имелся огромный опыт. Вообще, в древних конфликтах эллинских городов-полисов с финикийскими городами-государствами преобладало состязание между их разведками. От эффективности работы этих служб во многом зависел исход войны. Так, в битве при Гимере в 480 г. до н. э. за контроль над Сицилией греки нанесли карфагенянам поражение благодаря тщательно собранной информации и хорошо налаженным связям с местными греками-колонистами.

Именно многочисленные умалчивания, недоговоренности, частые отступления от выбранной темы и нередкие случаи дезинформации натолкнули меня на мысль о том, что и вся Третья Пуническая война, описанная Полибием во «Всеобщей истории» (в частности, в главах 37, 38 и 39), и ее исход не были такими уж трагичными для пунов и безоговорочно победоносными для римлян. Большинство жителей города, а именно более 600 тысяч человек из 700 тысяч, эвакуировалось задолго до осады. И самое главное: карфагеняне не исчезли с лица земли, как уверял в том античного читателя премудрый Полибий.

Все же нужно отдать должное феноменальному умению древнегреческих писателей создавать героико-эпические стереотипы. Современная публика, в большинстве своем ничего не знающая, например, о греко-персидских войнах (480–479 гг. до н. э.), тем не менее без труда вспомнит о киноподвиге 300 спартанцев и их царя Леонида в битве при Фермопилах в 479 г. до н. э. Этот яркий сюжет не раз эксплуатировался киносценаристами в разных странах и в разное время. И только специалисты по истории Древнего мира знают о том, что греческая армия, насчитывавшая 7 500 человек, тогда проиграла это сражение из-за тактических ошибок, и персы заняли большую часть Эллады, а Афины превратили в руины.

Конечно же, по версии Полибия, Карфаген был разрушен (город действительно горел 17 дней и был уничтожен до основания), а карфагеняне «совершенно исчезли с лица земли и на будущее время утратили чувство собственного несчастия». Я же в моей книге транслировала собственную версию, заключавшуюся в том, что незадолго до осады города римлянами и падения пунического государства наиболее активная и состоятельная часть спасшихся карфагенян создала организацию, названную мною Карфагенским орденом. Этот орден изгнанников инициировал и спонсировал все крупные восстания времен Римской республики и даже локальные войны в Испании с целью подорвать могущество Рима и восстановить талассократическую олигархическую республику Карфаген. И таким образом борьба с Римом продолжалась еще долгие годы на территориях бывших карфагенских колоний с использованием местного населения в Испании, на Сицилии и на юге Италии, где неизвестно откуда появившийся раб-гладиатор по имени Спартак сумел объединить различные по религиозным верованиям земледельческие общины Кампании, Лукании, Бруттия, разорить половину Италии и затем так же необъяснимо исчезнуть.

В Испании археологи нашли десятки тысяч свидетельств той отчаянной борьбы, описанной Аппианом Александрийским (95–125 гг.) в его сочинении «История Рима» в книге «Иберийские войны». Историк и журналист Хосе И. Лаго писал в своем замечательном очерке «Нуманция — символ независимости Испании»: «Будто неведомая могущественная сила созвала эти немногочисленные иберийские племена, такие разные по обычаям и их быту, но похожие по духу и любви к свободе, в которой они рождались, жили и умирали. Эта сила умоляла об отмщении, требовала самоотверженности от вольных иберийцев и… крови врага… Для римлян испанская земля была приобретением еще одной подвластной Республике провинции, но для кельтиберов речь шла о потере свободы и жизни».

Эта таинственная сила вдохновила, организовала и оплатила сначала длившееся десять лет восстание Вириата (149–139 гг. до н. э.) в Дальней Испании, а затем восьмилетнюю нумантинскую войну (141–133 гг. до н. э.) в Ближней Испании. Греко-римские историки, воспевая доблесть и непобедимость римского оружия, лишь иногда и очень неохотно упоминали о том, что римляне вырезали все население нескольких небольших гишпанских городов и устроили геноцид и без того малочисленных кельтиберских племен. Только об этом мало кто знает. Так ведь и палестинский город Иерусалим еще во времена завоеваний Александра Македонского (356–323 гг. до н. э.) назывался его древним именем Джебун, но кто сегодня об этом помнит.

Изнурительная борьба сначала с Республикой, затем с Первой Римской империей была, разумеется, неравной, поэтому, исчерпав все свои возможности и не имея силы пробить брешь в этой мощной военно-политической римской машине, Карфагенский орден изменил тактику. Вероятно, среди потомков тех, кто избежал смерти и рабства, появился некто, кто изобрел не просто идеологическое оружие (этим славились еще древние греки, начиная с Солона — VII в. до н. э., Писистрата — VI в. до н. э., Перикла — V в. до н. э. и др.), но и разработал идеологическую концепцию для дивной религии, ставшей оружием в борьбе с Римом. Скорее всего, таких людей, способных к составлению и осуществлению долгосрочных планов, было несколько, но речь не о них.

Ни до возникновения христианства, ни после ни одна политеистическая или монотеистическая религия не объявляла человека объектом божественной любви, ее смыслом и точкой приложения всех действий Бога. «Бог есть любовь», — было заявлено на заре робкого зарождения чистой и смиренной веры в Спасителя. И сегодня можно услышать от христиан всё ту же неизменную, древнюю туманную притчу о том, как в восточной римской провинции Иудея сын Бога взошел на крест, чтобы страданиями и смертью своими искупить грехи человеческие и открыть дорогу в царство любви и равенства всем принявшим благую весть.

Так сквозь плотную корку из тяжелого рабства и безнадежности пробился росток веры в воскрешение человеческой души, разросшийся до огромного дерева, каким стало христианство. Но и по истечении двух тысяч лет после божественного жертвоприношения люди все так же барахтаются среди преступлений, пороков и нищеты, все так же блаженны собственной несвободой и лживыми ценностями давно ставшей продажной демократии. А в те незапамятные времена (I в. н.э.) разбрелись по всей Ойкумене апостолы — рыбаки, столяры и мытари с прекрасными ораторскими навыками и знанием иностранных языков — благовествовать рабам и беднякам о пришествии в мир Христа-Спасителя, вливая «простецам» в уши и в сердца надежду на спасение. Ибо неутомимые члены ордена, одержимые мыслью об отмщении, создавали эту красивую религию для обездоленных «простецов». «Если враг твой голоден, накорми его; если жаждет, напои его; ибо делая это, ты соберешь ему на голову горящие уголья», — поучал свою паству потомок карфагенских Магонидов, известный как первоапостол Павел («Послание к римлянам», гл. 12, §20).

Почему авторы новой религии выбрали римскую провинцию Иудея и создали «черную легенду» о вине евреев за смерть Христа, я подробно написала в моей предыдущей книге «Кто победил: Рим или Карфаген?». Этот грандиозный план уничтожения Первой Римской империи с центром в Риме был осуществлен. Одряхлевшая империя, атакованная со всех сторон варварскими племенами, пала, удушенная в любовных объятиях христианства, проповедовавшего пацифизм, социальную безучастность, смирение, космополитизм — в противовес патриотизму — и всепрощение убийцам и разорителям страны. А на востоке, на европейском берегу Босфора, родилась Вторая Римская империя с центром в Константинополе.

После разграбления Рима готами в 410 году и вандалами в 455-м город обнищал и опустел. По мнению немецкого историка Фердинанда Грегоровиуса (1821–1891 гг.), из 600 тысяч в нем осталось не более 17 тысяч жителей. Может быть и так. Кто считал их, римских жителей?

Карфагенский орден, достигнув поставленной цели — уничтожения Первой римской империи с центром в Риме, — распался. Несколько ранее, приблизительно в III веке, во времена так называемого «кризиса третьего века», в ордене произошел раскол. По моему мнению, это случилось по причине различного видения конечной цели борьбы членами верхушки ордена. Еще во времена расцвета Карфагена в правительстве, состоявшем из 300 сенаторов, двух шофетов и отдельного контролирующего органа — совета 104 судей, — не было единства, и правительство разделилось на две партии: талассократическую, или торговую, заинтересованную лишь в образовании городов-колоний на морском побережье и в развитии флота, и теллурократическую, ставившую своей целью расширение и завоевание новых территорий на суше с помощью хорошо вооруженной армии.

Эти давние разногласия стали поводом для раскола ордена: одна часть традиционно настаивала на возвращении прибрежных колоний и восстановлении торгово-олигархической республики с главным законодательным органом, куда входили бы представители богатейших олигархических семей. Я назвала её «традиционалисты». Другая часть рассматривала «империю» как наиболее совершенную форму человеческого сообщества, примером которой служила языческая Первая Римская империя, каковую они собирались уничтожить с помощью пацифистской религии, распропагандированной в римских легионах. Эту группу я назвала «имперцами». Именно «имперцы» в подходящее время, когда Первая Римская империя, отягощенная огромными территориями, была поделена на Западную и Восточную части, подали идею Флавию Валерию Константину I (272–337 гг.) перенести центр империи на восток в Бизантиум.

Константин Великий или Юстиниан Великий потому и стали «великими», что ясно осознавали, до каких пределов простирается единоличная власть правителя, ибо какими бы выдающимися качествами ни обладал автократор, за его спиной всегда находилась группа людей, на чью поддержку он мог опереться и чьи интересы он неизменно соблюдал. Доминат, или неограниченная императорская власть, конечно же, иллюзия. Даже если речь не идет о власти сената, то можно говорить об ограниченном круге людей, задававших вектор власти.

В истории европейских государств находились примеры, когда при соблюдении видимости абсолютистской монархии существовали тайные советы, направлявшие государственную политику (Испания, Великобритания, Австро-Венгрия, Россия и др.). Этот момент очень важен для понимания тех явлений, о которых историк и адвокат VI века Агафий Миринейский (536–582 гг.) написал в предисловии к своей книге «О царствовании Юстиниана»: «В мое время повсеместно и неожиданно вспыхнули великие войны, совершились переселения многих варварских народов, наблюдались неожиданные исходы тайных событий, беспорядочные капризы судьбы, гибель народов, порабощение городов, и как будто весь род человеческий пришел в движение».

Также мне представляется значительным то, что две партии распавшегося ордена продолжали существовать и, как часто это бывает, из соратников превратились в соперников. Их противостояние наложило отпечаток если не на все, то на некоторые события, о которых пойдет речь в представленной книге.

ГЛАВА 1. «ВОССОЕДИНИТЬ С РИМСКОЙ ИМПЕРИЕЙ ВСЕ, ЧТО ОТ НЕЕ ОТТОРГНУТО»

Позднеантичный журналист Иоанн Малала

О бурной, богатой необычайными событиями эпохе правления императора Юстиниана I (482—565 гг.) можно прочитать в многочисленных сочинениях позднеантичных и средневековых авторов. Но из всего множества свидетельств того времени я выбрала «Хронографию» Иоанна Малалы (491–578 гг.) и «Историю войн», а также «Тайную историю» Прокопия Кесарийского (490–565 гг.) как наиболее достоверные не только потому, что эти два человека были очевидцами событий, и не только потому, что более поздние писатели цитировали их работы, но также и потому, что личности этих совершенно разных людей представляются мне в высшей степени замечательными и загадочными.

Начну с Иоанна Малалы, о котором информации почти не сохранилось, за исключением того, что возможно узнать из его сочинения. Например, предполагается, что Иоанн родился в Антиохии и незадолго до восстания «Никá» переехал в Константинополь. О том, что Иоанн занимал должность ритора — которая в доюстиниановское время означала должность преподавателя риторики, а в VI веке слово «ритор» приобрело значение «юрист», — о том пишут более поздние авторы. Евагрий Схоласт (535–594 гг.) называл его «Иоанн Ритор». Иоанн Малала (иногда «Малел», что по-сирийски — «ритор») — так называют его император Константин Багрянородный (905–959 гг.) и филолог Иоанн Цецес (1110–1180 гг.).

Сам же летописец написал во вступлении к «Хронографии» следующее: «Труд Иоанна, происходящий от Константина Великого, начиная со времени сотворения мира. Я решил, что было бы правильно после сокращенного материала еврейских книг, написанных Моисеем, и сведений, изложенных в рассказах хронистов Африкана, Евсевия Памфила, Павсания, Дидима, Феофила, Климента, Диодора, Домнина, Евстафия и многих других трудолюбивых летописцев, поэтов и ученых-историков, соотнести так правдиво, насколько возможно, сводный отчет о событиях, имевших место во времена императоров, вплоть до событий в моей собственной жизни, которые достигли моего собственного слуха; я имею в виду события от Адама до царствования Зенона и тех, кто правил позднее. Мои преемники должны дополнить это повествование, опираясь на собственные способности…».

Хотя «Хронография» Иоанна Малалы признавалась исследователями как ценный и часто уникальный источник информации, писателя критиковали за «некритичный подход к источникам и их вольный пересказ». Какой «критичный подход» требовался от автора, подававшего информацию читателям в формате новостных сообщений: «…Феодосий (испанец) разрушил все святыни эллинов (язычников), также уничтожил большой и знаменитый храм в Гелиополе, известный как Трилитон, и сделал его церковью христиан… Храм Артемиды в Антиохии он обратил в игорный зал для игроков в кости. Храм Афродиты он обратил в штаб префекта Претория. Также он построил рядом ночлежки и распорядился, чтобы нищие проститутки там могли останавливаться бесплатно»? («Хронография», кн. 13 «Правление Феодосия I», §§37,39).

«Хронография» написана разговорным языком, приближающимся к жаргону, что, по-видимому, отвечало вкусу массового читателя того времени, и за что, собственно, Иоанна критиковали европейские ученые XIX, XX веков. Летописец был осуждаем как «полностью наивный, невежественный и некомпетентный».

Немецкий историк и филолог Карл Крумбахер (1856–1909 гг.) назвал «Хронографию» «образцом неслыханной ранее в исторической литературе грубости», содержащим «смехотворные ошибки». Очевидно, академик имел в виду этот отрывок, над которым потешалась развеселая константинопольская публика: «Афр… женился на Астиноме с острова Лакерия и породил дочь, которую он назвал Афродитой. Она стала философом и вышла замуж за Адониса Афинского, тоже философа, сына Кинира от связи с его собственной дочерью. Он (Адонис) был необыкновенно красив, и Афродита влюбилась в него… Говорят, что они практиковали философию вместе до самой смерти» (Книга 1. «Времена Адама», §9). Последняя фраза показалась неизвестному автору «Пасхальной хроники» (VII век), цитировавшему «Хронографию», настолько двусмысленной, что он посчитал нужным добавить: «Они продолжали практиковать философию вместе целомудренно».

Даже такой выдающийся знаток «византистики», как ирландский филолог и искусствовед Джон Б. Бьюри (1861–1927 гг.), оценил работу Малалы как труд, «лишенный пропорции» и содержащий множество ошибок.

Я не нахожу никаких ошибок в сочинении Иоанна, когда он ссылается на тех людей, что действительно и намеренно внесли диспропорцию и множество ошибок в историю: «Три племени разделились по всей земле на 72 народа, как установил учённейший летописец Евсевий Памфил». (Евсевий Памфил Кесарийский (263–340 гг.) — историк церкви и главный цензор, благодаря которому безвозвратно утеряно огромное количество работ греко-римских писателей и греческих переводов с аккадского, коптского, арамейского и др.) Или Иоанн цитирует другого раннехристианского историка Секста Юлия Африкана (160–240 гг.): «Моисей женился на египтянке, дочери Иофора, который был главным жрецом эллинов и человеком, прославленным египтянами и Фараоном, как сказано в трудах Африкана».

И все же гениальный Бьюри вплотную приблизился к разгадке этого «самого загадочного произведения», заметив, что «Хронография» написана в расчете на приобретение широкой популярности. Да, «Хронографию» Малалы с полным правом можно назвать, возможно, одним из первых образцов позднеантичной журналистики. Как сегодня средства массовой информации сообщают о техногенных катастрофах, природных катаклизмах, войнах, скандалах и т. д., так и тогда в VI веке ритор Иоанн информировал не очень требовательную публику о различных происшествиях.

Поэтому в его «Хронографии» появляются, кроме деяний императоров, развлекательные истории об итальянце с желтой собакой, умевшей угадывать-унюхивать воров, беременных женщин, сводников и развратников, или о женщине-великанше, о появившейся «бородатой» комете, испускавшей лучи вниз и напугавшей обывателей, и о других забавных происшествиях.

За последние 20—30 лет интерес к Иоанну Малале возрос. В числе прочих вопросов ставится вопрос о его принадлежности к монофиситству, то есть исповедание христианства автором «Хронографии» исследователи расценивают как факт и не подвергают сомнению. Вообще-то христианская фразеология, как то: «Иисус, наш Господь Бог» или «Спаситель наш, Иисус Христос», в работе Малалы встречается нечасто. Но даже множественное употребление христианских выражений не может служить признаком идентификации автора как христианина.

По моему мнению, Иоанн Малала не только не являлся христианином, но и относился к христианству со скрытой неприязнью, примеры которой можно найти в тексте его «Хронографии». Так, описывая частые землетрясения — божий гнев — в «христолюбивой Антиохии», он неизменно добавляет подробности разрушения христианских церквей, будто акцентируя внимание на связи между природным катаклизмом и засильем христианства в ущерб традиционным культам, при этом демонстративно игнорируя сведения о разрушении других зданий: «На седьмой год его царствования (Юстина) в месяце мае Антиохия Великая претерпела от Божьего гнева, — в репортёрской манере сообщал читателям Иоанн Малала. — Разверзлось основание земли и закипело, горели фундаменты, сотрясаемые колебаниями земли, и превращались в пепел. И можно было видеть страшное и необычайное зрелище: огонь, извергающий ливень, словно ливень из страшных печей, пламя, льющееся дождем… Из-за этого Антиохия стала пустынной. Не сохранилось ни святого храма для молитвы, ни монастыря, ни какого другого не разрушенного святого места, ибо все полностью обрушилось». И после описания этого ада, которым священники грозили пастве, Иоанн ехидно добавляет: «Погибло в этом ужасе 250 тысяч человек, ибо тогда был великий праздник Воскресения Христа Бога нашего» («Хронография», кн. 17 Эпоха императора Юстина, §16).

В другом отрывке, полном горького сарказма, Иоанн пишет: «В этом году (557 г.) был восстановлен купол Великой Церкви (Айя-София), разбитый во многих местах, от происшедшего по воле человеколюбивого Бога землетрясения».

И наконец, нарекания современных исследователей (У. Тредголд, Б. Кроук, Дж. Хэлдон и некоторые др.) в «недостаточной образованности автора» по меньшей мере странны. Как же было не заметить, что в первой книге «Когда Авраам узнает Бога» в §7 Иоанн наизусть цитирует фрагменты из поэзии орфиков: «Как звери и птицы, так и племена человеческие проходят под дланью беспощадного времени и исчезают с земли — юдоли горечи и печали, — не понимая, ни почему они родились, ни почему умирают; не ведают, что есть зло, что добро, и когда зло приближается, они не могут защитить себя, и когда приближается добро, держаться за него. И влачат дни свои во мраке невежества». Орфические (пифагорейские) знания получали лишь избранные.

Кое-что о Прокопии Кесарийском

Другой автор, суждениям которого я полностью доверяю, Прокопий Кесарийский — военный историк, агент секретной службы, советник, секретарь и близкий друг полководца Флавия Велисария (505–565 гг.). Человек-загадка, автор сборника «История войн», включающего «Войну с персами», «О войне вандалов» и «Войну с готами». Также его перу принадлежат памфлет Historia Аrcana («Тайная история»), исполненный едкой критики в адрес императорской четы, и панегирик «О постройках». В настоящее время существует огромное количество исследовательских работ, выполненных на высоком профессиональном уровне, посвященных Прокопию: его происхождению, социальному положению, мировоззрению, особенностям литературного стиля и прочему.

Я решила отказаться от ссылок на интерпретации и довериться лишь первоисточникам, для чего прочитала Historia Аrcana восемь раз; «О войне вандалов» и «Война с готами» — шесть раз, «Война с персами» — пять раз. Вполне вероятно, более проницательному исследователю достаточно было бы и полураза, чтобы понять, о чем написал этот скрытный человек. Мне же понадобились определенные усилия, чтобы узнать, о чем он не написал, а лишь сделал намеки и указки.

И хотя Прокопий попытался объяснить, почему ему пришлось скрыть правду о тех событиях, свидетелем и участником которых он оказался, его доводы неубедительны. Он пишет в «Тайной истории»: «Описывать все как следует раньше было мне совершенно невозможно, пока были еще живы вершители всех этих дел. Ведь сделать это незаметно при том множестве шпионов, какое тогда было, для меня не представлялось возможным, а, уличенный, я неизбежно должен был погибнуть самой жалкой смертью» (Гл.1, §§2—3).

С первых же строк Прокопий лукавит, так как «Тайную историю» он написал в начале 550-х годов, когда многие персонажи памфлета были еще живы. В то же самое время её распространили среди константинопольской интеллигенции, и памфлет стал, говоря современным языком, бестселлером, сделав в одночасье его автора одной из самых замечательных и знаковых фигур VI века.

Historia Arcana — это отдельно стоящее от других произведение, представляющее собой профессионально изготовленную шкатулку с двойным или даже тройным дном, но и другие его работы, предназначенные для чтения официальными лицами из императорского окружения, также непросты. И в них можно найти скупые авторские ремарки, не связанные с общим повествованием, но именно в них угадывается сложная и своеобразная личность писателя. Так, в книге «Война с готами» по поводу приезда в Рим одного из константинопольских религиозных лидеров на диспут с коллегами о природе Иисуса Христа Прокопий как бы мимоходом замечает: «Я полагаю, что это некое недомыслие и безумие — исследовать природу бога, какова она может быть. Я думаю, что для человека недоступно понять даже и то, что касается самого человека, а не то, чтобы разуметь, что относится к природе бога. Я лично ничего другого не мог бы сказать относительно бога, кроме того, что он является всеблагим и все содержит в себе в своем могуществе. Пусть же всякий и духовный, и всякий светский человек говорит об этих вещах так, как, по его мнению, он это разумеет» (Книга 1, §3).

Это слова светского человека, далекого от религиозных дискуссий, всесторонне образованного и в силу своего образования знакомого с таким высказыванием Гермеса Трисмегиста: «Ни одна из наших мыслей, — говорил он своему ученику Асклепию, — не в состоянии понять Бога, и никакой язык не в состоянии определить Его. То, что бестелесно, невидимо, не имеет формы, не может быть воспринято нашими чувствами; то, что вечно, не может быть измерено короткой мерой времени; следовательно, Бог невыразим» (Цитируется по книге Edouard Shure «Grands Initiés. Essai sur L’ésoterisme des religiones»).

Вместе с тем Прокопий с его прагматичным отношением ко всем жизненным проявлениям считал бессмысленным какое-либо благочестие, если речь шла о выборе между жизнью и признанием новой веры. Так, в Historia Arcana он пишет: «Был издан закон о самаритянах, и волнения охватили Палестину… Те, кто жил в моей Кесарии и других городах, сочтя за глупость терпеть какие бы то ни было страдания из-за бессмысленного учения (христианства), поменяли свое прежнее название (иудеи) на имя христиан, и под такой личиной смогли избежать грозящей от этого закона опасности» (гл. 11, §§24–25).

Я нисколько не сомневаюсь в том, что Прокопий по происхождению был евреем, по крайней мере, наполовину — со стороны матери. И благодаря большим деньгам и врожденным незаурядным способностям получил прекрасное образование и уехал в столицу. В своих произведениях, отдавая дань классической древнегреческой традиции, Прокопий называет Константинополь его древним именем — Византий (по-латыни Бизантиум), а жителей Второй Римской империи — римлянами, или ромеями, а не «византийцами», так как они считали себя «истинными римлянами» и по этой причине претендовали на римское наследство.

Тем не менее, сегодня повсеместно употребляются термины «Византия», «византийский», «византийцы». Впервые эти названия запустил в научный обиход немецкий гуманист и филолог Иероним Вольф (1516—1580 гг.) не без умысла лишить Вторую Римскую империю с центром в Константинополе её естественного права называться наследницей Первой Римской империи с центром в Риме, при этом объявив Священную Римскую империю немецкой нации преемницей Древнего Рима. Вольф является также основателем так называемой «византистики».

Официальные источники утверждают, что первым употребил термины «византийский», «византийцы» позднеантичный писатель и дипломат Приск Панийский-фракиец (ок.410 — ок.472 гг.) при написании исторического цикла в 8-ми томах «Византийская история». Из восьми томов сохранилось два, в оригинале они назывались «Сказания Приска Панийского», и ни в одном из них не найти слов «византийский» или «византийцы». Так, в сказании «О готах» он писал: «Когда скиф Баламер нарушил мир и опустошил многие римские города и земли, римляне отправили к нему послов…» (§28). В том же «Сказании» написано: «Скифы и готы, вступив в войну и разделившись, с обеих сторон готовились к приглашению союзников; в том числе пришли и к восточным римлянам…» (§35).

Невольные, или же умышленные, искажения при переводах встречаются довольно часто. Так, сочинение древне-римского писателя Аммиана Марцеллина (330—395 гг.) Res gestae («Деяния») по воле переводчика превратилось в «Историю Рима». Примеры можно продолжить. Например, семитомный труд римского историка V века Малха Филадельфийского Byzantiaca переименовали в «События, или Дела византийские». В данном случае слово «византийские» является синонимом слова «константинопольские», так как в древности Константинополь назывался Византием. Я перевела бы слово «Byzantiaca» как «Византиана» или в современном варианте не очень приятное для слуха — «Константинополиана». То есть, в своем историческом цикле Малх продолжил работу Приска и последовательно изложил события, происходившие в столице римского государства, начиная с семнадцатого года правления Льва I Макелы-Мясника (401—474 гг.).

Современник Прокопия готский историк Иордан (? -после 551 гг.) издал занятное сочинение о происхождении и деяниях готов De origene actibusque Getarum, которое немецкий историк Теодор Моммзен (1817—1903 гг.) предложил назвать скупо и донельзя просто — Getica. И назвали. Примеры произвольного перевода можно найти в «Летописи» Феофана Исповедника, в «Свиде» (Суде) и т. д.

Очевидно, что позднеантичным писателям не пришло бы в голову называть соотечественников и современников «византийцами», а их замечательную страну «Византией». Во-первых, никто из ромеев не понял бы, о каких «византийцах» идет речь. И во-вторых, говоря «Византийская империя», подчеркивается лишь её незначительная часть, ограниченная Константинополем — Византием, тогда как римляне гордо именовали свою империю Романúя — Империя римлян (лат. Imperium Romanórum, по-гречески Василия Ромеóн).

Прокопий, являясь представителем римской интеллигенции, и не мог назвать соотечественников иначе как римлянами или ромеями.

Загадки и путаница в официальной биографии Прокопия начинаются уже с датировки его рождения, варьирующейся от 490 до 507 года. Это произошло из-за выработавшегося у историков стереотипного взгляда на Прокопия как на «молодого секретаря прославленного полководца Велисария». «В 527 году совсем молодым человеком Прокопий поступил на службу к Велисарию…» — похожие фразы кочуют из одной работы в другую.

В действительности, в 527 году, когда, как сообщает сам Прокопий, он поступил на службу к «командующему расположенных в Даре войск» Велисарию (по-латыни: Белисариус), ему, Прокопию, исполнилось 37 лет, возраст не очень подходящий для должности секретаря. Велисарий же (505–565 гг.) «к тому времени прожил всего 22 осени», и его первая знаменитая победа над персами при Даре была еще впереди. Поэтому в некоторых исследованиях появляется год рождения Велисария 490-й или 500-й.

Однако в 1-й книге «Война с персами» Прокопий определенно пишет о Велисарии и его друге и сопернике Сите (? –538 гг.) как об очень молодых людях: «Оба они были молодыми людьми, у которых только что показывалась первая борода; оба они были дорифорами (телохранителями) стратига Юстиниана, который позже стал соправителем своего дяди императора Юстина» (гл. 12, §21). Это, возможно, 522 или 523 год; уже в 526 году и Сита, и Велисарий командовали небольшими отрядами и вторглись в Персоармению.

В книге Strategicon воин-император Маврикий (539—602гг.) упоминал о том, что обычно в телохранители к крупным военачальникам отбирали очень молодых и здоровых людей. К 20 годам им предоставляли командование небольшим отрядом для того, чтобы молодой командир мог проявить свои способности в военном деле. Если у него не обнаруживалось никаких военных стратегических талантов, его отправляли служить доместиком — охранником. Велисарий, впрочем, как и Сита, оказался способным командиром, и в 527 году к нему был направлен советник секретной службы 37-летний Прокопий.

О том, что Прокопий не служил обычным секретарем, он сам расскажет в книге «О войне вандалов». Также неизвестно, кто его прислал к Велисарию; считается, что Юстиниан, но Прокопий в книге «Война с персами» об этом пишет неопределенно: «Тогда же в качестве советника был к нему назначен Прокопий, который описал эти войны» (кн. 1, гл. 12, §24).

Так или иначе, по воле судьбы или по воле людей, незримо направлявших жизни своих подопечных в нужное им течение, Прокопий оказался на долгие 20 лет связан с готом Флавием Велисарием, был участником его побед и свидетелем поражений. Жизнь самого Флавия причудливым образом переплелась со всеми удивительными событиями, являвшимися следствием волеизъявления группы «имперцев» в правительстве Юстиниана и противостоявших им «традиционалистов».

«Разрушить храм эллинов и сделать церковь христиан»

«Империи создаются в войнах», — декларировали собственные агрессивные амбиции и честолюбивые устремления люди, деяниями которых Вторая Римская империя, потерявшая в V веке западные территории, в начале VI века расширяла их на Востоке и Западе. При этом христианская церковь представлялась им тем средством, с помощью которого «имперцы», стремившиеся к централизации власти, намеревались привести страну и к религиозному единообразию.

Идея создания христианской империи и института христианской церкви, имеющей полномочия участвовать в принятии важных решений, созрела у «имперцев» давно, еще во времена правления императора Александра Севера (208–235 гг.), благоволившего к христианской секте. Но нестабильность политической власти в стране и частые смены правителей на Капитолии затормозили выполнение задуманного проекта. И только назначение в 306 году августом Флавия Константина I, правившего западной частью империи из Трира (Германия), приблизило «имперцев» к их цели. Огромного роста мезиец, сын трактирщицы, был не только сильным воином. Он обладал цепкой практичностью, умеренной жестокостью, быстро думал и стремительно действовал. И наконец, самым ценным качеством, отличавшим его от остальных тетрархов — претендентов на роль автократора, — было его отличное понимание поставленных задач: ибо доминат отличает от других форм правления, прежде всего, строгая централизация государства, которая стремится в том числе и к жесткой регламентации религиозной жизни общества, — так наставляли Константина его умные советники.

Ответной реакцией стало издание императорского Миланского эдикта в 313 году, открывшего новый этап в религиозном законодательстве Римской империи. Эдикт подтверждал полную веротерпимость по отношению ко всем жителям империи, установив равноправие и для последователей христианской религии. «Великое гонение» на христиан закончилось.

Под влиянием наставников язычник Константин, крестившийся лишь на смертном ложе, сделал ставку на христианство как на имперскую идеологию и начал последовательно расширять права и привилегии Церкви и клира, мечтавших о государственной христианизации страны. С тех пор все римские императоры, за исключением Флавия Клавдия Юлиана, прозванного Отступником (331–363 гг.), безуспешно пытавшегося в течение своего двухлетнего правления возродить язычество, проводили жесткую политику искоренения традиционных языческих культов.

8 декабря 392 года Флавий Феодосий I (347–395 гг.), испанец, издал общеимперский эдикт, обращенный ко всем жителям империи, в котором все виды языческих ритуалов, включая такие невинные практики, как почтение фамильных ларов, возжигание огня и другие, приравнивались к оскорблению императорского Величества и государственной измене, то есть к преступлениям, каравшимся смертной казнью. Этим указом Флавий Феодосий I развязал руки очень активному и агрессивному меньшинству христианских фанатиков, которые, воспользовавшись равнодушием языческого большинства, под видом борьбы за свои права принялись громить и жечь остатки эллинистической культуры.

В своей «Летописи» преподобный Феофан Сигрианский (Исповедник) (760–818 гг.) написал: «Феофил же, епископ Александрийский, с согласия Феодосия уничтожил храм эллинов (язычников) и, обратив его в христианскую церковь, обнаружил пред всеми эллинские (языческие) оргии, каковы были фаллы и прочие, еще бесстыднейшие и отвратительнейшие их обряды. Пристыженные сим эллины произвели многие убийства. Узнав о том, Феодосий убиенных христиан прославил как мучеников, а эллинам обещал прощение, если только они обратятся в христианство; но капища их приказал истребить, а идолов перелить» (л. м. 5882, Р. Х. 382).

Здесь Феофан либо лжет, прикрывая преступление александрийского епископа, либо ошибается из-за незнания, так как речь идет о сожжении храма Серапиум, в котором разместились остатки многострадальной александрийской библиотеки. Ее разграбили солдаты Юлия Цезаря (100–44 гг. до н. э.) во время захвата Александрии в 47 году до н. э.; при императоре Адриане (76–138 гг.) доброхоты на собственные средства пытались восстановить древнюю библиотеку; затем она горела, когда император Аврелиан (214–275 гг.) разрушил и сжег Брухейон при взятии Александрии во время войны с царицей Зенобией (240–275 гг.); и наконец, с благословения Феодосия I её окончательно уничтожили христианские фанатики.

Властолюбивому и страдавшему религиозным бредом Феофилу очень приглянулось красивое здание Серапиума, и он натравил обезумевшую паству на ученых, что находились внутри здания. Даже заступничество горожан не помогло беззащитным людям, пытавшимся укрыться за воротами древнего храма. Вскоре ворота были выломаны, горстка защитников растерзана, статуи повалены и расколоты на мелкие куски, библиотека сожжена.

В этом огне мракобесия погибали хранившиеся бережнее, чем драгоценные сокровища, свитки, стоившие многих состояний, и с ними уходили в небытие запечатленные на легком папирусе и пергаменте мысли и чаяния лучших умов прошедших веков.

V век явился началом эпохи средневекового мракобесия. В то время как в захваченном в 410 году Риме готы Алариха (370–410 гг.) опустошали римские храмы и истребляли горожан, в Восточной Римской империи девятилетний император Феодосий II (401–450 гг.) детской рукой подписывал все указы, позволившие верхушке духовенства и придворной христианизированной партии «без столпотворения и беспорядков» громить памятники древней культуры. Тогда же глумливые фанатики уничтожили храм Артемиды в Эфесе, причисленный древними писателями к одному из семи чудес света.

Мракобесам мало было разбивать скульптуры, разрушать храмы и жечь библиотеки, они стали убивать и людей. В марте 415 года в Александрии, как сообщает Иоанн Малала, «александрийцы, которым была предоставлена полная свобода действий своим епископом, схватили и сожгли на костре из хвороста Ипатию — знаменитую женщину-философа, которая имела великую славу и которая была лишь старой женщиной» («Хронография», кн. 14 «Правление Феодосия Младшего», §12)

Малала, писавший «Хронографию» через 140 лет после расправы над Ипатией Александрийской (ок. 360–415 гг.), не добавляет какие-либо подробности к этому уголовному преступлению, возможно, по причине неинформированности. Но вот современник, христианский писатель Сократ Схоластик (380–440 гг.), отлично знал о том, что местный епископ Кирилл (376–444 гг.), племянник Феофила, по каким-то одному ему известным причинам, напустил полудиких монахов-парабаланов на пожилую женщину-ученого.

Схоластик сообщил об этом убийстве в «Церковной истории» бесстрастно и буднично, будто о хулиганах, что разбили витрину магазина: «Когда она возвращалась откуда-то домой, они стащили ее с носилок и привлекли к церкви, называемой Кесарион; потом, обнажив ее, умертвили черепками, разорвали на части, а куски тела снесли на место, называемое Кинарон, и там сожгли» (Кн. 7, гл. 15)

Главарю убийц александрийскому епископу подкупом и интригами удалось замять это дело, и изуверское убийство женщины осталось безнаказанным. Не добившись справедливости и привлечения преступников к ответственности, обескураженные безнаказанностью и наглостью бесчинствующих уголовников александрийские ученые навсегда покинули город — древний центр науки и культуры, — унося из этого места надежду на возрождение просвещения.

И наконец, при императоре Юстиниане борьба с язычеством вступила в завершающую стадию. Хотя язычники в количественном отношении все еще составляли христианам серьезную конкуренцию, у них не осталось шансов на выживание, так как правительство все сделало для того, чтобы с помощью законодательных актов уничтожить язычество и привести общество к религиозному единообразию.

В 529 году вышли сразу несколько эдиктов, лишавших язычников всех прав: им было запрещено завещать имущество наследникам, также и наследовать его, служить на гражданской и военной службе, преподавать, владеть рабами-христианами. Изданный в том же году следующий эдикт предписывал всем язычникам принять крещение под страхом конфискации имущества и изгнания. В случае, если новообращенные продолжали отправлять языческие ритуалы, их предавали смерти.

Впервые преступными стали не только отправления языческого культа, но сама непричастность к христианскому сообществу. И более того, правительство Юстиниана начало строго следить за выполнением императорских законов. В 529 году в Афинах закрыли Платоновскую Академию и разогнали весь персонал, преподаватели вынуждены были искать убежище и защиту в Персии у Хосрова I Ануширвана (512–579 гг.) — сына старого шахиншаха Кавада I.

Репрессии против «многобожия» смертельным смерчем пронеслись по всей стране. Обвиняемых — а подавляющим большинством из них являлись представители высшей аристократии и интеллигенции — принуждали под пыткой давать показания против единоверцев, заключали в тюрьму, бичевали, и после отсылали в церкви «обучаться вере христианской».

Иоанн Малала, находясь в гуще событий, конечно же, не остался в стороне: «В этом же самом году (529 г.) было великое гонение на эллинов, и было подвергнуто конфискации имущество многих людей, среди которых умерли Македоний, Асклепиодот, Фока, сын Кратера, и квестор Фома. Многие были этим сильно напуганы. Император издал указ, чтобы сторонники эллинской веры не принимали участия в государственной службе, а сторонники других ересей удалились бы из римской земли. Впрочем, им была дана отсрочка на три месяца для приобщения к истинной вере» («Хронография», кн. 18 «Эпоха императора Юстиниана», §42).

А Прокопий Кесарийский считал, что император и его правительство намеревались таким образом заполучить состояние этих богатых людей: «Начал он (Юстиниан) преследовать так называемых эллинов, подвергая тела их пыткам и отнимая их достояние».

Немного арифметики

Вполне вероятно, Прокопий был прав. Для осуществления грандиозных военных планов и экономических преобразований, какими грезили «имперцы» и разделивший власть со своим дядей Юстиниан, требовались немалые средства. Предшественники Юстиниана оставили казну полной, о чем Прокопий писал в Historia Arcana: «Юстиниан же этот в то время как его дядя Юстин овладел царством, нашел государственную казну полной денег. Ибо Анастасий, бывший предупредительнейшим и рачительнейшим из всех автократоров, до отказа наполнил все сокровищницы золотом, а затем окончил дни своей жизни… Ведавшие сокровищницами, казначейством и всеми прочими царскими деньгами, утверждали, что Анастасий, правивший римлянами более 27 лет, оставил в казне 3 200 кентинариев» (гл. 19, §5).

Сколько золота оставил император Анастасий I (430–518 гг.), правивший Второй Римской империей с 491 по 518 годы? Один римский кентинарий соответствовал 33 кг; 3 200 кентинариев равны 105 600 кг золота, или более 105 с половиной тонн. Но и этих денег было недостаточно. Много средств поглощала вяло текущая перманентная война на Востоке, длившаяся с 502 года, когда шахиншах Кавад I (449–531 гг.) вторгся в римскую Армению.

В 505 году при Анастасии перестроили деревню Дара, что находилась на севере Месопотамии и в пяти километрах от персидской границы, в мощную крепость, но из-за спешки и суровых погодных условий, как писал Прокопий в книге «О постройках», это фортификационное сооружение быстро обветшало. При Юстиниане крепость пришлось обновлять, начались дорогостоящие постройки. Прокопий описывает крепость Дару (Новую Юстиниану) с новыми стенами в 20 метров высотой и трехъярусными башнями свыше 30 метров высотой.

Тогда же для обеспечения гарнизона водой выкопали канал, направивший протекавшую неподалеку реку Кордес через город, а для защиты от наводнений построили дамбу. Реконструкция Дары оказалась затратной, но это того стоило. В июле 530 года здесь произошло сражение, ставшее судьбоносным для Флавия Велисария и одним из многих в эпопее римско-персидских войн.

Как следует из 1-й книги «Война с персами», в достижении победы над персами молодому полководцу помогал военный магистр, бывший консул, дипломат Гермоген (? –536 гг.), которого Иоанн Малала характеризовал так: «…Скиф Гермоген, магистр и мудрый человек». Этот непотопляемый Гермоген служил трем императорам. Он перешел на сторону всемогущего комита Малой Скифии Виталиана (ок. 450–520 гг.), когда тот поднял мятеж против императора Анастасия в 514 году; после поражения и бегства Виталиана в Скифию Гермоген вернулся в Константинополь и продолжал служить на дипломатическом поприще, и Анастасий его не преследовал; затем, сначала с приходом к власти Юстина I (ок. 443–527 гг.), а затем и Юстиниана I, оставался на службе и в 529 году получил наивысший в государстве пост магистра оффиций, возглавив имперскую канцелярию.

По словам Прокопия, Гермоген, если это, конечно, его настоящее имя, пользовался огромным уважением персидского двора и самого старого шахиншаха. За свои заслуги он не раз удостаивался звания консула и патрикия (патрикий — с буквой «к»). Вот такой человек взял под свою опеку 25-летнего Велисария.

Похоже, что к молодому готу присматривались, за ним наблюдали и его обучали. Благодаря Прокопию до нашего времени дошло послание молодого командующего римской армией, писанное им накануне большого сражения: «Что первым благом является мир, в этом согласны все люди, даже те, кто недалеки умом. Поэтому тот, кто нарушает его, является главным виновником несчастья… И поистине тот самый лучший полководец, кто сумел войну сменить миром» («Война с персами», кн. 1, гл. 14, §§1–2).

Мне думается, эти замечательные слова принадлежали человеку, умудренному большим опытом, но никак не 25-летнему военачальнику в канун его первой большой битвы. Персидский командующий ответил тогда в том смысле, что, во-первых, обещаниям римлян никогда нельзя доверять, во-вторых, по мнению персидского полководца, послание Велисария и его оборонительная тактика продиктованы просто страхом.

А что об этом пишут военные специалисты? В книге Б. Х. Лиддела Гарта (1895–1970 гг.) «Стратегия непрямых действий» написано: «В истории нет подобного примера, когда бы целый ряд завоеваний был достигнут путем воздержаний от наступательных действий… Эта приверженность к обороне частично объяснялась недостатком военных сил у Велисария; в то же время она являлась результатом тонкого расчета как в тактическом, так и в психологическом отношении… Велисарий мастерски владел искусством превращения своей слабости в силу, а силы противника — в слабость. Его тактика также характеризовалась применением непрямых действий; он сперва расстраивал боевой порядок противника, отыскивая стык его частей как наиболее слабое место, а затем громил его».

Лиддел особое внимание уделяет важной детали: «Армия Велисария мало чем напоминала классическую армию, состоявшую из легионов. Она больше походила на средневековую, однако была значительно совершеннее… В описываемое время основной род войск составляла тяжелая конница, воины которой были вооружены луком и пикой и закованы в латы. Толчком к этому, очевидно, послужило стремление сочетать в одном вымуштрованном воине подвижную огневую и ударную мощь». «Тактика и оборонительно-наступательная стратегия, разработанные Велисарием, обеспечили сохранение позиций империи и римской традиции в течение следующих веков, а также обусловили последовательную реорганизацию армии с учетом дальнейшего развития его методов, что отмечали в своих работах по военному делу император Маврикий в Strategicon и император Лев VI (866—912 гг.) в Tactica».

Большинство исследователей ставят в заслугу Юстиниану реорганизацию римской армии, в частности количественное увеличение конницы, хотя справедливости ради нужно отметить, что еще при Феодосии I она была значительно усилена за счет набора всадников из варварских племен. К VI веку римская армия более чем наполовину состояла из наемников. В битве при Даре участвовало 40 тысяч персов и менее 25 тысяч римлян, но благодаря той самой оборонительной тактике римляне одержали убедительную победу.

Вполне вероятно, кроме правильно выбранной тактики, в тот день римлянам улыбнулась удача, а может быть, умный посол, возвращаясь из персидской столицы Ктесифона, привез своему подопечному очень ценные донесения от римских агентов.

Вопрос в том, кем был в действительности Гермоген в контексте латентной борьбы «имперцев» с «традиционалистами»? Если предположить, что инициатором ранее цитируемого письма являлся Гермоген, то необходимо также допустить и то, что он не был сторонником римской экспансии, отлично понимая, что в связи с расширением границ империи потребуется большая армия, которой нужно платить. В то же время кто, как не Гермоген, знал, сколько золота и драгоценных подарков заплатил Константинополь Сасанидам за поддержание мира.

Нужно отметить, что Вторая Римская империя в начале правления Юстиниана I не была столь мощным государством, о чем свидетельствуют светские хроники, в отличие от христианских авторов, для которых могущество правителя оценивалось пропорционально его набожности. В частности, извечный сильный противник римлян государство Сасанидов не рассматривало империю ромеев как равного партнера в дипломатических отношениях. Персидские цари, уверенные в своем божественном происхождении, с плохо скрываемым презрением относились к римским василевсам, избираемым сенатом, армией и народом, а потому допускали вымогательство, шантаж и угрозы, называя это дипломатией. Уместным подтверждением тому является письмо, цитируемое Иоанном Малалой в «Хронографии», которое доставил Гермоген уже после римской победы при Даре и незадолго до заключения «вечного мира» с персами в 532 году. Письмо содержало следующее: «Коад (Кавад I), царь царей, царь восточного солнца, Флавию Юстиниану кесарю западной луны. Мы нашли в наших древних письмах, что мы являемся братьями друг другу, и если кто-нибудь из нас нуждается в людях или в деньгах, другой дает ему недостающее… Так как против нас поднимались народы, против одних мы вынуждены были выступить, других же склонить к подчинению, давая им деньги, так что ныне все наши сокровища истрачены. Об этом мы писали императорам Анастасию и Юстину, но ничего не добились. Поэтому мы вынуждены пойти войной и, находясь вблизи римской земли, погубить на границе ни в чем не повинных людей из-за вашей неверности. Но вы как христиане, почитающие Бога, пощадите их души и жизни и пришлите нам золото. Если же вы этого не сделаете, готовьтесь к войне, причем мы даем вам целый год срока…» (Кн.18 «Эпоха императора Юстиниана», §44).

Не вдаваясь в подробный разбор письма, выделю лишь одну фразу о неких народах, что поднялись против персов. Кавад мог бы добавить: это как раз те степные кочевники и горцы, что стремились к границам Сасанидской державы, подогреваемые собственными завистью и жадностью, а также направляемые римским золотом. С древности практикуемая римлянами политика Divide et impera («Разделяй и властвуй») никогда и нигде не давала сбоя. Гермоген и его департамент успешно вели свою дипломатическую (двойную) игру, но и персы, или мидяне, как называет их Прокопий, были умны и изворотливы и почти всегда добивались преференций.

Формула «Империи создаются в войнах» не всегда работала эффективно, часто наталкиваясь на открытое внешнее или скрытое внутреннее сопротивление; последнее являлось результатом латентной борьбы между двумя партиями распавшегося когда-то могущественного ордена.

Полагаю, помимо опытного дипломата и агента секретной службы Прокопия, находились и другие наставники, готовившие Велисария к роли разумного полководца и воспитывавшие его как взвешенного политика. Что из этого вышло, Прокопий повествует в книгах «О войне вандалов», «Война с готами» и в «Тайной истории».

Велисарий не был единственным, кому Гермоген оказывал покровительство. В следующем году Гермоген присоединился к войскам Ситы при снятии осады Мартирополя, хотя необходимости в его присутствии в армии не было. О готе Сите Прокопий писал во 2-й книге «Войны с персами»: «Он был очень хорош собой, храбр как воин и никому не уступал как полководец».

После первой победы в Персоармении в 526 году оба гота сделали блестящую карьеру, несмотря на то, что в следующем году они оба потерпели поражение от персов под командованием Аратия и Нарсеса. Но уже в 528 году Ситу назначили военным магистром Армении, позднее он стал патрикием и получил звание почетного консула. Велисарий от него не отставал ни на шаг. Ко времени, когда произошло сражение при Даре, он получил должность военного магистра Востока.

Чем объяснялся такой внезапный взлет двух дорифоров стратига Юстиниана, в 527 году занявшего императорский трон после смерти дяди Юстина I? Умница Иоанн Малала, у которого всегда готов ответ, пишет в «Хронографии»: «В описанный год (528 год) царствования Юстиниана был послан в Армению военным магистром Сита. Ведь в прежние времена Армения не имела военного магистра, но только дуксов, губернаторов и комитов… С тех пор у римлян была обеспечена надежная защита. Был же он (Сита) человеком воинственным. Взял он себе в жены сестру августы Феодоры по имени Комито, обручившись с ней во дворце в Антиохах, расположенных вблизи константинопольского ипподрома» (кн. 18 «Эпоха императора Юстиниана, §10).

Высказывание Малалы «взял он себе в жены» не совсем точно, скорее всего наоборот: в 527 году 30-летняя императрица Феодора (497–548 гг.) женила молодого перспективного военачальника на старшей сестре, которая была старше Феодоры на пять лет. Думаю, с Велисарием она поступила так же, поскольку незадолго до битвы при Даре 24-летний военачальник вынуждено связал свою жизнь со стареющей, хотя, возможно, и красивой, 45-летней женщиной.

И снова, как в случае с Прокопием, исследователи приходят в замешательство в вопросе о дате рождения жены Велисария. Канадский историк Дж. А. Эванс предположил, что Антонина была минимум на 12 лет старше мужа. Однако Прокопий с присущей ему точностью в деталях дает четкие указки в «Тайной истории»: «Велисарий, назначенный главой конюшен василевса (это случилось после опалы в 543 году), во второй раз был послан в Италию».

Прокопий говорит о начале второй итальянской кампании в 544 году. И через несколько строк: «Он (Велисарий) … следовал за женой, нелепым образом охваченный страстью к ней, хотя ей было уже шестьдесят лет» (гл. 4, §29).

Позднее я еще вернусь к этому отрывку, вырванному из контекста, из которого станет ясно, что все было с точностью наоборот. Сейчас важны лишь числа и простые арифметические действия, показывающие, что: если в 544 году Антонине было 60 лет, то год ее рождения — 484-й, в итоге она была старше Велисария, родившегося в 505 году, на 21 год, и все изложенные Прокопием события в «Тайной истории», касающиеся частной жизни этой пары, приобретают совершенно иной смысл. Также объясняются и та желчь, и то нескрываемое презрение, с которыми Прокопий описывает поступки Феодоры, наделяя супругу императора преувеличенной, как мне кажется, злобной мстительностью и не стесняясь грубости в адрес ненавистной ему женщины: «…когда эту бабу охватывал гнев, безопасности не давал ни храм, ни запрет со стороны закона…».

Легенда гласит, что Феодора (497–548 гг.), оказавшись в Александрии, куда ее забросила несчастливая судьба путаны, познакомилась с монофиситством и христианскими праведниками и под их влиянием раскаялась в своих грехах. Вернувшись в Константинополь, она оставила прежние способы добывания денег и стала зарабатывать на жизнь рукоделием, которому научилась, вероятно, между выступлениями в цирке.

Это всего лишь легенда, придуманная святыми отцами-монофиситами, которым впоследствии покровительствовала Феодора, став августой. Действительность была более суровой и немилосердной к этой женщине. Один из лидеров монофиситов, епископ Асийский Иоанн Эфесский (507 — ок. 586 гг.), хотя и благосклонно относившийся к ней, называл ее «Феодора из борделя».

Здесь, в публичном притоне, в 523 году и познакомилась Феодора с будущим императором, а заодно и с его молодыми телохранителями, повсюду сопровождавшими своего господина.

В отличие от Прокопия, намеренно демонизировавшего супругу Юстиниана, французский историк Шарль Диль (1856–1944 гг.) с истинно галльской фантазией вообразил Феодору в роли успешной куртизанки, романтизированный образ которой больше напоминал хозяйку модного парижского салона ХIХ века: «В первые годы VI века Феодора, актриса и танцовщица, заставила говорить о себе весь Константинополь. В городе она скоро прославилась безумной роскошью своих ужинов, смелостью речей и множеством любовников».

Увы, Константинополь VI века вовсе не представлял собою место, где женщина, торговавшая собственным телом, могла бы прославиться «смелостью речей». Для цирковых актрис, путан, служивших в публичных домах, и представительниц иных «творческих профессий» реальность была намного проще, грязнее и страшнее. Если женщинам из высших сословий, вынужденным соответствовать навязанному образу идеальной жены (кратко и выразительно его сформулировал Григорий Богослов (325—390 гг.): «Жена сидит дома и любит мужа»), законом гарантировались минимальные безопасность и защита, то певицы, танцовщицы, акробатки и путаны — что константинопольскими кавалерами воспринималось как одно и то же, — подвергались насилию. Судьи даже не рассматривали жалобы избитых, ограбленных и изнасилованных женщин.

Впоследствии Феодора, став августой, отыгралась на всех этих мужчинах, лишив своих обидчиков состояний, званий, почестей, а некоторых и жизни. И как бы того не хотелось знаменитому французскому историку, будущая императрица никогда не была ни актрисой ни танцовщицей. Прокопий об этом пишет в «Тайной истории»: «Как только она подросла и созрела… тотчас стала гетерой из тех, что в древности называли „пехотой“. Ибо она не была ни флейтисткой, ни арфисткой, она даже не научилась пляске, но лишь продавала свою юную красоту, служа своему ремеслу всеми частями своего тела». Но при этом «была она необыкновенно изящна и остроумна, — признается Прокопий. — Из-за этого все приходили от нее в восторг».

И Юстиниан, в те годы звавшийся не аристократичным именем Петр-Савватий, едва познакомившись с ней, влюбился в нее без памяти, покоренный ее живым умом и искрометными шутками. А она, конечно же, обратила внимание на его юных телохранителей. И хотя Сита был необыкновенно хорош собой, ей больше понравился высокий темноглазый Флавий. Но умная и практичная Феодора между 18-летним дорифором с неизвестной судьбой и 40-летним племянником императора выбрала последнего.

Позднее, став императрицей, она устроила судьбу двух наемников, к тому времени назначенных командирами небольших отрядов, осчастливив браком с красавцем Ситой старшую сестру Комито, а с Велисарием — Антонину, вдову хозяина борделя, которая тоже «вначале вела развратную жизнь, не ведая удержу в своих страстях» и «была матерью многих детей».

Феодора своим змеиным умом верно рассчитала: держа при себе благодарную Антонину, получившую звание патрикии и заведовавшую гардеробом василисы, Феодора всегда могла свободно видеться с мужем статс-дамы, военным магистром Востока Велисарием, уверенная в его нелюбви к стареющей жене.

Это была часть сделки и та цена, что заплатили честолюбивые молодые люди за свое возвышение. Поэтому-то Прокопий, искренно полюбивший молодого полководца и друга, начинает «Тайную историю» рассказом о том, «что постыдного было совершено Велисарием».

Еще Константин I законодательно закрепил запрет жениться людям из сенаторского сословия на цирковых актрисах и публичных женщинах. И Прокопий буквально обрушивает свое негодование на Юстиниана за то, что тот «заставил василевса (Юстина I) заменить эти законы другим законом, и с тех пор жил с Феодорой как с законной женой, сделав и для всех остальных доступным обручение с блудницами».

Вообще-то Прокопию Юстиниан был безразличен, даже если бы тот женился одновременно на всех путанах Константинополя, но ему было отчаянно обидно за Велисария, попавшего в ловушку, поэтому в следующей фразе из «Тайной истории» звучит горькое разочарование не Юстинианом, а полубаловнем-полустрадальцем Велисарием: «У него (была возможность) … сделать супругой женщину, которая среди всех остальных была бы наиболее благородной, исполненной чувства глубокой стыдливости и скромности, отличавшуюся благоразумием и обладающую не только необыкновенной красотой, но и невинностью» (Historia Arcana, гл. 10, §2).

Так шаг за шагом открывается «Тайная история», впрочем, как и остальные книги, начиненные загадками. Они — как сувенирные русские матрешки: открываешь одну деревянную расписную куколку, в ней еще одна яркая красавица, затем еще. И так до последней — самой маленькой, простенькой и часто некрасивой.

Победа при Даре, а затем и другие успешные военные действия римлян на Востоке возродили экспансионистские идеи «имперцев» в правительстве Юстиниана. Да и сам Юстиниан, окрыленный успехами римского оружия, искренне считал себя преемником римских императоров и потому страстно поддержал планы «имперцев» по реставрации единой Римской империи в прежних ее пределах.

В законе, датируемом 533 годом, набожный император писал: «Об одном умоляем мы святую и славную Деву Марию, чтобы по ходатайству Ее удостоил Господь меня, Своего последнего раба, воссоединить с Римской империей все, что от нее отторгнуто, и довести до конца высочайший долг наш».

В стремлении укрепить Вторую Римскую империю с центром в Константинополе Юстиниан и его правительство приступили к осуществлению программы по упрочению внешнего престижа империи и императорской власти, которые определяли весь период пребывания Юстиниана на императорском троне с 527 по 565 годы и до сегодняшнего дня связывались с его именем.

В заботе о внешнем блеске империи начались строительство и реконструкция столицы и других городов, что требовало больших расходов. В контексте подготовки к войне на Западе уже в самом начале 531 года началась реновация императорского флота: чинились старые и строились новые корабли. Впервые в состав флота были включены быстроходные корабли — дромоны.

Одновременно с приготовлениями к войне на Западе правительству пришлось пойти на значительные уступки северным и восточным соседям. Для сохранения спокойствия на северных и восточных границах империи Константинополь купил лояльность гуннов, герулов, гепидов и др. варваров. Дорого обошелся мир и с Персией: по условиям договора «вечного мира», заключенного в сентябре 532 года, империя выплатила 11 тыс. либр золота (около 3 630 кг).

На все это требовались огромные средства, а денег, как всегда, не хватало. А для выкачивания необходимых сумм из подданных понадобились умелые, ловкие и нещепетильные администраторы. И такие нашлись. В апреле 531 года пост префекта Претория Востока занял Иоанн Каппадокийский (490–548 гг.), одна из наиболее выдающихся личностей эпохи Юстиниана, человек низкого происхождения, сделавший блестящую карьеру благодаря незаурядному уму и редкостной прозорливости. Прокопий о нем писал: «Иоанн не отличался ни ученостью, ни образованием. Он ничему не научился, посещая грамматиста, разве что писать письма, да и это делал из рук вон плохо. Но из всех известных мне людей он был самым одаренным от природы. Его отличала необычайная способность постигнуть необходимое и умение найти выход из самых затруднительных обстоятельств» («Война с персами», кн. 1, гл. 24, §12).

Именно Иоанну принадлежало авторство серии административных и экономических реформ, но звание «великого реформатора» досталось Юстиниану. Иоанн внедрял зачатки «меритократии», то есть такой принцип управления, когда руководящие посты должны были занимать наиболее способные люди, независимо от их социального происхождения и имущественного ценза.

Юстиниан чрезвычайно дорожил префектом, так как тот, кроме прочих достоинств, умел выколачивать баснословные суммы из подданных. Он не только собирал налоги вместе с недоимками, но и изобретал новые средства для пополнения казны. Именно этот человек, пользуясь огромным влиянием на императора, выступил против войны с вандалами в Северной Африке.

В конце сентября 531 года Велисария отстранили от командования восточными войсками и вызвали в Византий, а на его место для охраны восточных пределов отправился Сита. Велисарию же поручалось формирование экспедиционного корпуса для войны с вандалами в Северной Африке.

Основной целью Константинополь декларировал отмщение «обид и оскорблений», нанесенных вандалами официальной церкви, и «освобождение народа столь большой провинции от ярма рабства». Похоже на то, что наибольшую заинтересованность в возвращении бывшей римской провинции Африка проявила христианская католическая церковь, имевшая до вторжения вандалов-ариан в Северную Африку крупную земельную собственность, многочисленные приходы и, конечно, власть над душами и кошельками прихожан.

Давно прошли те евангельские времена, когда чистая и смиренная религия несла принявшим благую весть о том, что Бог есть любовь, надежду на облегчение безрадостного существования тела в этой инфернальной жизни и веру в возрождение души в другом лучшем мире. С приобретением христианством официального статуса государственной религии и встраиванием церковной организации в систему государственного управления проблемы кафолической (единой) церкви тем не менее не исчезли, а наоборот, возросли.

Конечно, кое-где на задворках империи иногда поднимали голову недобитые язычники, но они были неопасны, их время прошло. Больше всего кафолической церкви досаждали суровые христианские еретики, своими измышлениями вносившие сомнения в умы и неустойчивость в стройность религиозной доктрины. Ибо эти дотошные умники подвергали скепсису саму божественную природу Христа и посягали на единство Троицы.

Одной из самых злостных среди прочего множества ересей было арианство. Александрийский пресвитер Арий (256–335 гг.) имел пытливый ум и здравомыслие. Если Дева Мария родила Иисуса Христа, то ранее Он не существовал, рассуждал Арий, — значит, Он имел начало и конец и не равен Богу-Отцу. Позднее его последователи разделились на множество направлений, их представления о Христе варьировались от «сын не ипостась Троицы, но лишь превосходное творение Отца и подобен Ему» вплоть до взгляда на Христа как на героя, а не на Бога.

Христос-Герой очень импонировал варварским народам — франкам, бургундам, готам, вандалам и другим варварам, и они восприняли христианство в изложении арианских проповедников. Арианство было осуждено на Никейском соборе 325 года, а в 381 году на Константинопольском соборе 150 епископов признали арианство ересью.

Такие разные вандальские короли