Бесплатный фрагмент - Эпидемия

Глава 1. Ко мне постучался кот

Не могу сказать, что я их не люблю, я имею в виду кошек. Мне нравится смотреть на них, на их грациозные движения и ловкость. Они, например, отталкиваясь задними лапами от земли, могут запрыгнуть на высокую ограду, которая в 10, а то и 20 раз превышает их рост. Люди такого не могут. И еще у них удивительные глаза, очень красивые. Эти глаза бывают разных цветов: от темно-оранжевого до ярко-зеленого. При различном освещении они могут менять цвет и яркость, а также величину и форму зрачков. Понятно, что «кошатником» я не являюсь и не понимаю тех людей, которые преисполнены неистовой любовью к кошкам. Ведь эти люди готовы пожертвовать всем ради своих питомцев. Среди всего этого — есть и время, которое является самым дорогим из того, что у нас есть. Это предисловие, а вот и сама история.

Мы живем с женой в Израиле в квартире на первом этаже с садиком. В этом садике довольно часто появляются различные виды животных, особенно птицы. Когда мы просыпаемся, слышим их чириканье и пение. Встречаются и другие животные. Моя первая встреча с котом произошла утром, когда я возился на кухне. Вдруг я услышал тихий стук в стеклянную дверь, отделяющую салон от садика. Подойдя к двери, я увидел кота, который легонько стучал своими когтями по стеклу. Как я узнал, что это кот, а не кошка? Для тех, кто не знает, их легко отличить по внешнему виду. Коты обычно гораздо крупнее кошек. У них большая голова и большой лоб. Отличаются они и своим поведением. Домашние кошки — домоседы, занимаются своими котятами, мяукают и требуют ласки. Хотят, чтобы их погладили, и, если им приятно, то мурлычут. Коты более самостоятельные и самолюбивые, они преисполнены самоуважения, любят странствовать и искать приключений. Итак, ко мне постучался кот. Я приоткрыл дверь, он захотел проникнуть в квартиру, но я тут же закрыл дверь. Я не настолько наивен, чтобы пропускать в квартиру всякую незнакомую тварь только из-за того, что ей этого хочется. Кот обиженно смотрел на меня через стекло и продолжал стучать лапкой по стеклу. Тогда я вышел на веранду, захлопнул за собой дверь и угрожающе махнул ногой, показывая коту, что он здесь нежелателен и может убираться. К моему удивлению, кот не убежал. Вначале он даже не сдвинулся с места, потом начал с достоинством медленно пятиться и при этом смотрел мне в глаза и шипел по кошачьи. Я сделал несколько шагов вперед и сказал ему «брысь», переходя на кошачий язык, который кот должен понимать. Не знаю, понял ли он меня, но он продолжал пятиться и шипеть. Этим он меня разозлил, я схватил совок для мусора, который оказался поблизости, и начал им угрожающе махать. В моем разгоряченном мозгу появилась мысль: я покажу тебе, кто тут хозяин и главный альфа-самец, а также кому принадлежат этот садик и эта квартира, кто брал на нее ипотеку и выплачивал ее 20 лет. Я был готов ко всему и даже к тому, чтобы, несмотря на мои привитые с детства уважение и любовь к животным, стукнуть этого наглого самца по лбу совком. У кота же были на этот счет свои соображения, он меня явно не боялся и продолжал медленно ретироваться задом к ограде, отделяющей наш участок от участка соседки. Потом запрыгнул на нее и скрылся в зарослях. На этом мое знакомство с этим котом не закончилось. Он почти каждое утро с видом хозяина приходил в наш садик, делал обход, метил территорию и гонялся за птичками. В последнее время мне даже показалось, что во время обхода он благожелательно машет мне хвостом, как бы показывая, что, несмотря на наши социальные и другие отличия, а также на то, что он не платил ипотеку за квартиру, мы можем стать друзьями. И вот, наконец, наступил случай, когда он смог доказать мне свое дружелюбие. Это было утром. Я, как обычно, вышел в садик посмотреть, все ли там в порядке, и увидел кота, который возился около кустов и что-то там делал. Я пригляделся и увидел, что кот схватил мышь за горло и размахивает ею из стороны в сторону. Когда он увидел меня, то аккуратно положил ее на траву не далеко от меня и, глядя мне прямо в глаза, как в прошлый раз, попятился в направлении ограды. Потом он запрыгнул на нее и убежал. Я не знал, что делать с мышкой, она была полудохлая и еле двигалась. Я подумал, что, может быть, это знак доброй воли со стороны кота. Может быть, он хочет, чтобы я разделил с ним его трапезу или раскурил трубку мира. Ведь у каждого из видов животных заключение мира может проявляться разными ритуалами. Возможно, что мы, люди, высокомерны, считаем, что наш интеллектуальный уровень гораздо выше, чем у животных, и часто принижаем и обижаем их, вместо того, чтобы постараться понять их, и жить с ними в мире и согласии.

Глава 2. Моя жена Алла

Когда я встретился с тобой,

открылись двери в мир иной.

Я словно в сказке очутился,

сияньем света озарился.

Яркие и светлые оттенки

прорвали темные застенки.

А серые и тусклые цвета

Исчезли, не оставив и следа.

Когда я встретился с тобой,

открылись двери в мир иной.

Я словно в сказке очутился,

в прекрасных звуках растворился

На месте прежних какофоний

услышал музыку симфоний.

Другого мира порожденье,

душевных струн произведенье.

Их ноты не написаны людьми,

кантаты страсти и любви.

Когда я встретился с тобой,

открылись двери в мир иной.

Все словно в сказку превратилось

и в аромате растворилось

Духов твоих и запахов чудесных….

цветов прекрасных и прелестных.

Так пахнут молодость, и мята,

трава, пока еще не смята.

Я рассказал моей жене Алле, когда она вернулась с работы, о моей встрече с котом. Пришло время познакомить вас и с ней. Она работает бухгалтером. Мы женаты уже 27 лет. У нее есть сын, который сейчас уже не живет с нами. Живем мы в мире и согласии, хотя иногда и ссоримся. Мы познакомились, когда Алла только приехала в Израиль, жила в центре абсорбции и учила иврит. Мои друзья до сих пор шутят, что я встретил ее в аэропорту, до того, как ей повстречался какой- либо мужчина в Израиле, и силой уговорил выйти замуж. На самом деле все было не совсем так. Мой товарищ был знаком с ее подругой в центре абсорбции, где она училась. Алла тогда делала свои первые шаги в Израиле и чувствовала себя незащищенной, неуверенной и нуждалась в поддержке. Она приехала с родителями и маленьким сыном, которому было тогда 5 лет. Первую нашу встречу я помню до сих пор. Я позвонил ей в центр абсорбции, мы договорились, что я заеду за ней на машине, и мы поедем в Тель-Авив, где погуляем по набережной и познакомимся поближе. Когда мы приехали, я поставил машину на большой стоянке около моря. Алла мне понравилась с первого взгляда так, что я сразу же потерял голову. Когда мы возвращались с прогулки по набережной, я от волнения забыл, где поставил машину. Мы начали ее искать, и когда я увидел, что поиски затягиваются, чтобы не позориться, остановил такси и на нем подвез Аллу в центр абсорбции. На другой день я поехал тоже на такси в Тель-Авив и нашел свою машину. Мне это стоило кучу денег и волнений, но я совсем не расстроился, а был очень рад, что встретил такую красивую, умную и интеллигентную девушку. Мы начали встречаться. И вскоре Алла переехала ко мне в Бат-Ям, и мы начали жить вместе. Прошел еще год, и мы поженились. Об этом событии я хочу рассказать поподробнее. Мы хотели зарегистрировать наш брак, как это полагается в Израиле, через раввинатский суд. Когда мы туда пришли, нам объяснили, как это делается. Это оказалось не так просто, как мы думали. Во-первых, мы должны были доказать, что мы евреи. Во-вторых, что мы были в браке в Союзе и брак был заключен по еврейским законам. В-третьих, что мы развелись тоже по еврейским законам. И в дополнение ко всему я должен был доказать, что я не коэн. Коэны — это еврейские священники, которые служили в древнем храме. По еврейским законам им нельзя жениться на разведенной женщине. Для меня доказать и подтвердить все, что требовалось, было еще сложнее, чем для Аллы. У нее хотя бы родители жили в Израиле, а у меня нет. Я начал возмущаться. Для начала спросил, почему я должен доказывать, что я не коэн, а не верблюд, например, ведь нигде не написано, что я являюсь коэном или верблюдом. Мне сказали, что моя фамилия начинается с буквы «куф» и это заставляет их подозревать меня в том, что я коэн. Я, блеснув своим приобретённым знанием иврита, сказал, что слово коэн, начинается с буквы «каф», и я мог бы понять их опасения, если б у меня была фамилия Коган, Кац, Каплан, Коганович или что-то подобное, которые на иврите начинаются с буквы «каф». Моя же фамилия, как было сказано, начинается с буквы «куф» (так написано в моем удостоверении личности, которое я получил в Израиле), а не с каф. На это был ответ, что за время долгих странствий евреев по Европе было много случаев, когда буква каф превращалась в букву куф, и были раввины с точно такой фамилией, как у меня, которые на самом деле были коэнами, хотя и их фамилия начиналась с буквы «куф». Мы с Аллой любили друг друга и хотели пожениться и нам ничего не оставалось, как согласиться с уважаемыми судьями и доказать им все, что они требовали. Каждое заседание суда стоило 105 шекелей, а таких заседаний было 13. При умножении получалась приличная сумма. Алла по их просьбе приводила на заседания своих родителей, которые говорили с судьями на идише и рассказывали про еврейские праздники, которые они якобы праздновали в Союзе. Мне же пришлось найти моего знакомого из Ленинграда, который тоже репатриировался в Израиль. Он, не вникая в подробности, согласился подтвердить все, что требовалось. Но нужны были два свидетеля. Вторым был какой-то парень, тоже из Ленинграда, который случайно оказался в здании суда и за деньги был готов подтвердить все что угодно, что я не коэн или верблюд, например. Наше свадебное путешествие мы провели в Париже. Путешествие за границу — это серьезная проверка отношений, и мы с честью ее выдержали. Шли друг другу навстречу и ни разу не поссорились. Мы до сих пор с восторгом и волнением вспоминаем дни, проведенные вместе в этом прекрасном городе. Прошло время, хотя романтика и не рассеялась, но, как говорится, на одной романтике не проживешь. У нас с Аллой было много общего, мы понимали и уважали друг друга, но были и серьезные отличия, из-за которых мы ссорились. Но самое главное, что была любовь, которая заставляла нас мириться, забывать обиды и преодолевать все разногласия. Алла начала искать работу в Бат-Яме поближе к дому. У нее было высшее образование, она окончила университет, экономический факультет. Как-то раз она зашла в рабочий банк («Хапоалим»), который находился на нашей улице, произвела на директора хорошее впечатление, и ее приняли на работу в кассу, как временную служащую. В то время в банках была политика не давать новым работникам постоянство. Только через два года они в редких случаях могли его получить. Зарплата для постоянного служащего была гораздо выше, и банку было невыгодно его давать. Выгодней всего было уволить проработавших два года работников и на их места взять новых временных служащих. Алла начала там работать. Относилась к работе с большой ответственностью, выполняла все, что от нее требовалось, никогда не опаздывала. Постепенно у нее появилась собственная клиентура — русскоговорящие бабушки и дедушки, которые в ней души не чаяли. Эта публика хотела обслуживаться только у нее, хотя в других кассах очереди были меньше. Алла говорила с ними о жизни и помогала, как могла, распорядиться деньгами. Прошло два года, и чуда не произошло, ее, как и следовало ожидать, уволили. Она не отчаялась и устроилась в соседний национальный банк («Халеуми»). Проработала там тоже два года, и ее опять уволили. Это нас обоих очень расстроило, и мы начали искать новые альтернативы. Квартира, в которой мы жили, была маленькая, напротив кладбища, и находилась она не в очень благополучном районе. В нашем доме жили в основном семьи сефардских евреев с большим количеством детей. Среди них было много неработающих, были и наркоманы, и преступники. За коммунальные услуги они не хотели платить. В доме почти не убиралось, на лестничной площадке и вокруг дома было грязно. С утра начинались разборки между жильцами, крики и ругань. Мы платили не только за коммунальные услуги, но и за лифт, хотя и жили на первом этаже и лифтом не пользовались. В это время в Израиле начали строить новый город между Тель-Авивом и Иерусалимом. Цены на квартиры там в начале строительства по сравнению с ценами в центре страны были ниже. Этот город находился около оккупированных в Шестидневную войну арабских территорий. Коренные израильтяне не хотели рисковать и не покупали там квартиры. Место, где строился этот город, было спорным и при заключении мира с арабской автономией могло перейти к палестинцам. Такое уже случалось дважды в истории Израиля. Израильтян, живущих в таких городах, эвакуировали насильно, не платя им почти никакой компенсации. Я не хотел рисковать. Алла же в таких делах особенно не задумывалась, а полагалась на интуицию. Она уговорила меня поехать и посмотреть. Самого города тогда еще не было, он только строился. Было много грязи, пыли и шума от работающих машин. Мы зашли в несколько контор, принадлежащих разным строительным компаниям. В одной из них нам предложили большую четырехкомнатную квартиру со сравнительно большим участком земли за довольно низкую цену. Квартира была на бумаге, ее только начали строить, как почти все квартиры в этом городе. За такую цену в центре страны можно было купить только маленькую трехкомнатную квартиру. Мы еще немного посомневались и подписали контракт. Через год у нас уже была новая квартира, в которой мы сейчас живем. Как оказалось, это было лучшее приобретение в нашей жизни. Новое правительство, которое появилось в Израиле, решило, что хватит отдавать территории за мир, которого нет и вряд ли будет. За годы, что мы живем в этой квартире, ее стоимость увеличилась в пять раз. Теперь вернемся к Алле. После того как ее второй раз уволили из банка, она пошла учиться. За полтора года прошла курсы бухгалтерского учета и сдала экзамены на 1-ю, 2-ю и 3-ю степени. Стала дипломированным бухгалтером и нашла работу по новой специальности.

Глава 3. Как я стал евреем

«Вы нам русачков, русачков давайте…»

И. В. Сталин

---

В стране той дружбе доверял,

мир познавал и удивлялся

Достоинство я в драке защищал,

а было больно, плакать не стеснялся

Казался куст там деревом большим,

а каждый взрослый великаном.

Двор по соседству островом чужим

Там был я Пятницей и Магелланом

Не знаю, как в неё вселился,

откуда и зачем в ней появился.

Не помню, как со мной рассталась

Страна та детством называлась

Вы, наверное, уже поняли, что я сейчас живу в Израиле, а родился я и раньше жил в Советском Союзе. Пока я не начал учиться в школе, национальный вопрос меня не интересовал, вернее, честно говоря, я даже не знал, что это такое. В школе, в начальных классах, тоже этим не интересовался. Как все дети в этом возрасте, я был конформистом, то есть придерживался тех взглядов, которые были приняты среди моих сверстников. Считалось, что русские — это хорошие, честные, смелые и умеющие за себя постоять ребята. Все мои друзья были русскими, а я, как я считал, был ничем не хуже, чем они, и поэтому тоже считал себя русским. Звали меня Антоном, и я ничем не отличался от своих друзей. Мне нравились, как и всем другим детям моего возраста, сильные и смелые ребята и стройные и красивые девчонки. И не нравились толстые, жадные, хитрые и трусливые дети. Кто такие евреи, я не знал. Иногда во время ссор я слышал от других детей, высказывания типа — он жадный, как еврей, хитрый, как еврей, или трусливый, как еврей. Слово «еврей» в моем детском воображении начало ассоциироваться с этими тремя отрицательными качествами. Еврей — он жадный, хитрый и трусливый одновременно. Евреем для меня, как и для большинства моих сверстников, стал отрицательный образ, хуже которого быть не может. Со временем я тоже начал употреблять слово «еврей» в этом контексте. Мальчика, с которым я ссорился или дрался, когда был зол на него, я обзывал евреем. Были и другие обидные прозвища, которые дети давали друг другу. Например, «подлец», «чурка», «хохол» или «фашист». Но ни одно из них не могло сравниться со словом «еврей». У этого слова был еще один синоним, который иногда употребляли, — это было слово «жид». Жид был даже еще хуже, чем еврей.

Насколько себя помню в этом возрасте, я часто ссорился и дрался в школе. Постепенно я стал обращать внимание на то, что меня чаще, чем других мальчиков, во время ссор и не только во время ссор называли евреем. Меня это очень обижало. Иногда это и было причиной драки, которую я затевал. Однажды, придя домой с синяком под глазом, на вопрос мамы, что произошло, я признался, что подрался из-за того, что меня обозвали «евреем». Моя мама подумала и сказала, что так оно и есть, мы евреи, и в этом ничего плохого нет. Это такая национальность, такая же, как русский или украинец. И среди евреев есть очень много хороших людей. Но, я с этим не согласился, я был в шоке до такой степени, что даже не хотел больше ходить в школу. Никакой гордости за свою национальность в то время у меня не было, а было стыдно, что я еврей. Для меня это было несправедливо. После этого моя мама пошла в школу и поговорила с нашей учительницей. Через два дня учительница оставила весь класс после уроков и сказала, что она хочет поговорить с нами о национальностях. Марья Ивановна, так ее звали, сказала, что в нашей огромной стране, которая называется СССР, счастливо живут люди разных национальностей. Все вместе они строят коммунизм, они равны в своих правах и обязанностях, уважают и, как братья, любят друг друга. Среди этих национальностей есть русские, их большинство. Этот народ объединил вокруг себя все остальные народы. Поэтому русский народ, как бы считается старшим братом, с которого все берут пример. Есть и другие национальности, как, например, украинцы, татары, евреи. Наш класс тоже интернационален. Среди нас есть, например, евреи, и посмотрела на меня. Мне стало стыдно, и я покраснел. Мне показалось, а может быть, так оно и было, что все дети тоже презрительно посмотрели на меня. Учительница продолжала, у нас есть и украинцы. Вот, например, Малашенко Олег. Все посмотрели на мальчика, которого почему-то все обзывали «хохлом», а на самом деле он, оказывается, был украинцем, и он тоже покраснел.

И так совершено неожиданно я оказался евреем. Человеком, которого все презирают, и среди презирающих был и я сам. Мне ничего не оставалось, как жить с тем, кем я вдруг оказался. В то время я не был гордым евреем. То, что я был евреем, мне очень мешало в той жизни, особенно в отношениях с девушками. Свое еврейство я старался не афишировать и даже по возможности скрывать. И когда это самое еврейство выходило наружу, я чувствовал себя неловко и мне было стыдно, что я такой, как будто был в чем-то виноват. Я был совсем не похож на еврея, был шатеном с голубыми глазами и довольно симпатичный. Мне нравились русские девушки, особенно блондинки. Когда я стал постарше, я начал ездить в пионерский лагерь от маминой работы. Жить в пионерском лагере мне очень нравилось. Я с нетерпением ждал лета, чтобы вырваться на свободу, и хотя бы на время забыть неприятности, которые меня окружали дома. В пионерском лагере у меня было много друзей, с которыми я играл в футбол, волейбол, баскетбол, настольный теннис и шахматы. Были и подруги. Была одна девушка, которая мне нравилась. Мы встречались с ней вечером, гуляли, держались за руки и даже целовались. Однажды она меня спросила, почему другие ребята называют меня тренером. Разве я их тренирую? Я не понял и сказал, что не помню, чтобы меня кто-нибудь так называл. Выяснилось, что, когда мои друзья называли меня по фамилии Крейнин, ей это слышалось как тренер. Я ей сказал в чём дело Она спросила, не еврей ли я случайно. Я признался. После этого она больше не захотела со мной встречаться. Позже, когда я стал старше, у меня появилась другая девушка, она жила на Васильевском острове. Мы с ней встречались и нравились друг другу. Однажды она пригласила меня к себе домой. Когда я приехал к ней, она познакомила меня со своим папой. Папа был выпивший и через какое-то время предложил мне выпить с ним за компанию. Когда я отказался, он удивился, немного протрезвел и, сразу же сообразив, с кем имеет дело, деликатно намекнул мне на то кем я являюсь. Когда мы встретились в следующий раз с этой девушкой, она мне сказала, что я не очень понравился ее папе и тот сказал, что, если я буду у них в следующий раз, он хочет, чтобы мы вместе с ней помыли у них окна. Я обиделся и покраснел, поскольку в то время был очень чувствителен к проявлениям открытого или скрытого антисемитизма, а иногда даже видел его там, где может быть, его и не было. Больше я к ним не приходил, а с этой девушкой перестал встречаться. Постепенно я смирился с тем, что я еврей, и уже начал думать, что это навсегда. Но судьба — переменчивая злодейка. Так же, как ранее я неожиданно стал евреем, я вдруг неожиданно опять стал русским. Это произошло, когда я приехал в Израиль и стал общаться с коренными израильтянами.

Глава 4. Как я стал гордым евреем

Евреи, где б они не жили,

каким царям бы не служили.

Всегда в сердцах надежда тлела,

за сотни лет не потускнела,

В скитаньях долгих не терялась,

в огне погромов разгоралась.

Презрением врагов питалась,

и в каждом поколенье повторялась.

---

«В стране своей свободно жить,

Своим царям, а не чужим служить».

Две тысячи лет назад, как зародилась.

В де-юре и де-факто превратилась.

Родился я в Ленинграде. Сейчас этот город поменял название и, как в далеком прошлом, снова называется Санкт-Петербургом. Моя семья жила в старом доме, который до революции, по-видимому, принадлежал какому-то графу или барону. После революции весь дом был разделен на коммунальные квартиры. В одной из таких квартир и жила моя семья. Таких квартир, как наша, было много. В каждой из них жили по крайней мере 5—7 семей, если не больше. Вход был один, и он был общий для всех жильцов. На входной двери находилось огромное число звонков, под каждым из которых была написана фамилия семьи, которая проживала в квартире. При входе в нашу квартиру был виден огромный коридор. В конце коридора находилась кухня. В квартире все было очень компактно и экономично. Одна кухня, один туалет, одна ванная комната, один телефонный аппарат и большое количество электрических счетчиков на стене. Квартира была разделена на много маленьких, средних и больших комнат, в которых и проживали жильцы. В кухне, ванной и туалете у каждой семьи была своя лампочка, которую каждый жилец включал и выключал своим собственным выключателем. В кухне находились четыре газовые плиты, по две конфорки на каждую семью. Все жильцы были очень вежливы и корректны в обращении друг с другом. По-видимому, кроме обычной ленинградской вежливости, проявлялись еще взаимозависимость и практицизм. При плохих отношениях с соседями вероятность того, что тебя обругают, если ты забыл ключ и позвонил в чужой звонок, или не позовут к телефону, когда тебе звонят, была гораздо больше. Все мы, а было нас четверо (я, мама, брат и бабушка), жили в одной относительно большой комнате с одним большим окном на одну маленькую мамину зарплату. В этой комнате прошли мои детство и юношество. Моя мама работала инженером и зарабатывала 120 рублей. Бабушка не получала вообще никаких денег. Она считалась иждивенкой и раньше всегда жила на дедушкину зарплату. Она выполняла всю домашнюю работу, когда дедушка был жив и когда он умер. Дедушка до войны был большим начальником и настоящим коммунистом. Когда началась война, он был болен язвой желудка и у него была бронь. Тем не менее он пошел добровольцем на фронт и там погиб в первый же год войны. За него бабушке никаких денег не полагалось.

Осталось рассказать только о моих папе и брате. Папа умер от инфаркта в возрасте 33 лет. Я его не помню, мне тогда было 5 лет. За папу мы тоже не получали никаких денег. Мы жили очень бедно, намного беднее, чем средняя советская семья, со всеми вытекающими из этого последствиями. Мой брат был старше меня на один год. В детстве мы с ним не ладили и часто дрались. Он был сильнее меня, и мне доставалось больше. Тогда мне казалось, а может быть, так оно и было, что он, пользуясь своим первородством и тем, что он сильнее меня, забирал у меня то, что, как я считал, должно было принадлежать мне. Это было несправедливо, и я до конца боролся за свои права. Я часто был зол на него и первым начинал драку, хотя заранее знал, что мне попадет больше, если мама не вступится за меня. Мама, так как я был младшим, конечно, была на моей стороне и всегда заступалась. После драки мы мирились, и на какое-то время у нас наступал мир. Национальное сознание проснулось у моего брата раньше, чем у меня. Он начал говорить об Израиле в то время, когда я даже стеснялся произнести это слово. У него появились друзья-евреи, с которыми он познакомился около синагоги, где собиралась еврейская молодежь, во время праздника Пурим. Я помню, как однажды он пришел домой и сказал, что мы победили. Я не понял, кто мы и кого. Оказалось, что маленький Израиль победил целые полчища арабов, которые все вместе напали на него и хотели уничтожить. И, несмотря на то что Советский Союз был на стороне арабов, израильские евреи оказались сильнее. Он рассказывал с воодушевлением и горящими глазами, какими смелыми были израильские солдаты и как отважно они воевали. У него была фотография израильских солдат. Это были молодые и красивые ребята и девушки с оружием в руках, которые смеялись и радовались победе. В этот момент в моем сознании произошла перемена и я из одинокого еврея, который несправедливо подвергался презрению окружающих и стеснялся своей национальности, стал гордым евреем. Я почувствовал принадлежность к народу, который сражается за свою свободу и побеждает своих врагов. Я начал интересоваться историей еврейского народа, его прошлым и настоящим. Прочел книгу Эттингера «История евреев». Оказалось, что в древности у евреев было свое большое государство, простирающееся от Средиземного моря на западе до реки Иордан на востоке и от современной Сирии на севере до Красного моря на юге. Столицей этого государства был Иерусалим. Евреи верили в Бога. Они построили храм в Иерусалиме, где приносили жертвы и молились своему Богу. Враги сожгли этот храм, и народ оказался в рассеянии. Он начал скитаться по всему свету, нигде не находя пристанища. Но евреи, несмотря на гонения и погромы, оставались верны своему Богу и всегда хотели вернуться на свою историческую родину в Палестину, в Иерусалим, к Стене Плача (стена храма, которая осталась после того, как храм был разрушен). Победа Израиля в шестидневной войне над арабскими странами, которые были вооружены современным оружием и обучены ведущей сверхдержавой, разрушила миф о евреях, как о трусливых и презренных созданиях, которые не могут за себя постоять и боятся воевать. Этот миф не выдержал фактов, он рассыпался в глазах многих нерелигиозных и неверующих в бога людей. Религиозных же он заставил ещё больше поверить тому, что написано в библии о евреях, как о смелых и храбрых воинах, умеющих с честью сражаться и побеждать своих врагов.

После Шестидневной войны я стал гордым евреем, начал встречаться и дружить с такими же евреями, как я. Эта война помогла мне в дальнейшем принять решение. Я разочаровался в Советском Союзе, который оказался врагом моего народа, и вместе с арабами хотел его уничтожить. Я понял, что в СССР вряд ли можно что-то изменить, и, что это не мое дело, в нем что-то менять. Нас тут не хотят, мы тут чужие, и это естественно и в этом ничего плохого нет. На свете есть страна, где живут такие же, как мы евреи, наши братья по крови и происхождению, которым нужна наша помощь, и помощь которых нужна нам. Шестидневная война перевернула мою жизнь и не только мою, но и жизнь моего брата и многих других советских евреев. Появилась солидарность с евреями, живущими в Израиле. Мир вокруг стал меняться. Стали меньше рассказывать анекдоты о жадных и трусливых евреях, на них стали смотреть иначе, и многие евреи тоже изменили своё мнение о себе. «Еврей» перестал быть обидным прозвищем, и в глазах многих в нем даже появилось достоинство. Во время еврейских праздников я вместе со своим братом начал посещать синагогу. Он стал еврейским активистом и начал изучать иврит и ходить на лекции по еврейской истории. Я тоже, как и он, пропитался еврейским духом, но поскольку приблизительно в это время начал учиться в институте, то боялся, что меня могут отчислить, и старался не быть навиду, был осторожен и не лез на рожон. Мой брат принес домой учебник иврита «Элеф милим», и я с его помощью начал тоже изучать иврит. Иногда мы, еврейские ребята и девушки, собирались у кого-нибудь из еврейских активистов дома и встречали субботу (Шаббат). Знакомились, смеялись, танцевали, ели, пили вино и водку, и конечно обсуждали жизнь в Израиле. Приблизительно в это же время начались преследования учителей иврита, обыски с конфискацией учебников, увольнения с работы и запугивание учеников.

Однажды, это было в 1969 году, когда мой брат ехал на урок иврита в метро, один человек обозвал его «жидом» без всякой причины, только из-за его внешнего вида. Брат не выдержал и ударил его. Завязалась драка, в которой били в основном моего брата, и тем не менее, именно его забрали в милицию. Потом был суд, и его посадили на год в тюрьму за мелкое хулиганство. Я до сих пор не знаю, было ли это случайно или санкционированная провокация КГБ. Прошло полгода, и его выпустили на свободу, но он очень изменился, тюрьма сломала его. У него начались головные боли, по ночам ему снились кошмары. Он не рассказывал о своей жизни в тюрьме, но очевидно, что ему было там несладко. Причиной головной боли могли быть побои, которым он там подвергался. Вскоре он женился и у него появился ребенок. Его приоритеты изменились, появились новые заботы, и он отложил отъезд в Израиль.

Я же остался верен своей мечте и поставил своей главной целью эмигрировать в Израиль. В 1967 году, в том же году, когда началась Шестидневная война между арабами и евреями, я начал учиться в Ленинградском физико-техническом институте на факультете ядерной физики. Несмотря на пятый пункт, мне удалось поступить в этот институт и успешно его закончить. После окончания института я начал работать в Ленинградском институте физических проблем. Наш отдел занимался физикой плазмы. Я был лаборантом в лаборатории плазменного шнура — устройства по удержанию плазмы в стабильном состоянии. Работа мне нравилась, и я неплохо с ней справлялся. В 1975 году я женился.

Со своей женой я познакомился в синагоге, куда я иногда приходил со своим братом. Ира, так ее звали, была умной и образованной девушкой. Она окончила Ленинградский педагогический институт, или «институт благородных девиц», как его тогда называли, и работала в Ленинградской государственной публичной библиотеке. У нас было много общего. Я очень любил читать и интересовался искусством, она тоже. Иногда мы вместе ходили в Эрмитаж или на выставки подпольных еврейских художников, которые устраивались в частных домах, а потом обсуждали картины и произведения искусства, которые там видели. Больше всего мне нравилось то, что Ира хорошо знала историю евреев, и увлекательно рассказывала о жизни нашего народа, и так же, как и я, хотела уехать в Израиль. Я переехал жить к жене. Ира и теща жили также, как и моя семья, в коммунальной квартире. Но у них, в отличие от нас, были две комнаты. В одной жила теща, в другой — мы. Теща работала страховым агентом, хорошо зарабатывала и была нашим главным добытчиком. Она приходила с работы поздно и почти всегда приносила домой что-нибудь вкусное и дефицитное. Колбасу-сервелат, курицу, рыбу и даже настоящую икру. Я начал хорошо питаться и даже поправился. У нас с Ирой родился сын. В 1976 году мы всей семьей, не считая тещу, подали просьбу в ОВИР на репатриацию в Израиль. Теща наотрез отказалась ехать и заняла четко выраженную негативную позицию, соответствующую позиции руководства нашей страны в то время. Эта позиция выражалась в ее бурной антисионистской деятельности. Она приводила домой своих приятелей-евреев, которые, по ее словам, были хорошо устроены и являлись уважаемыми людьми. Эти люди рассказывали нам, как привольно живется евреям на Руси, и как можно многого добиться, если правильно себя вести, держаться друг за друга а не искать приключений на свою… По утрам тёща подкладывала нам газеты ярко выраженного антисионистского характера, в которых описывалось, как плохо живется евреям в Израиле. Вспоминаю одну из статей в газете, которая начиналась так: на скамейке сидели два еврея, приехавшие из Советского Союза, и пытались читать купленную вскладчину газету на иврите, хотя и не понимали в ней ни слова… Теща досаждала нам гораздо больше, чем КГБ, который нас игнорировал настолько, что было даже обидно. Из ОВИРа не было никакого ответа. Я постоянно подвергался антисионистской обработке не только тещи, но и всех моих близких родственников. Жена особого энтузиазма относительно отъезда в Израиль тоже не проявляла, говорила, что не нужно торопиться, а надо подождать, пока наш сын подрастет, а пока не делать никаких резких движений, которые могут отрицательно повлиять на нашу жизнь и решение уехать. Я продолжал работать в лаборатории, дома очищал пеленки (памперсов тогда не было) и бросал их в стирку, что мне не очень-то нравилось, купал вместе с женой и тещей ребенка и продолжал мечтать об Израиле. И вот однажды долгожданный для меня день настал. Мы наконец-то получили разрешение на выезд. И когда это произошло, моя жена неожиданно отказалась ехать. Как я позже узнал, не без уговоров тещи. Мы договорились с ней, что я уеду сейчас, а когда устроюсь в Израиле, пришлю ей и сыну приглашение, и они тоже приедут. Забегая вперед, скажу, что этого не произошло. Еще десять лет в Израиле я не чувствовал себя настолько уверенным, чтобы вызвать семью и нести за нее ответственность, а потом и у меня появились другие приоритеты.

Глава 5. Первые шаги в Израиле

Ворота были на запоре.

Всем лучше так, верха решили.

Вдруг появилась брешь в заборе,

евреям выезд разрешили.

Я приехал в Израиль. Подвергся допросу соответствующих органов и был направлен в центр абсорбции в Хайфе для одиночек изучать иврит. Для меня и не только для меня, я думаю, это было воистину райское место. Мы приехали из разных стран. Очень отличались друг от друга и говорили на разных языках. Получили разное воспитание. Среди нас были богатые и бедные, религиозные и светские, умные и глупые. Причины приехать в Израиль тоже были разные. Одних укусила муха сионизма, другие вырвались из нищеты и стремились к лучшей жизни. Были и такие, которым не хватало свободы или владела жажда к приключениям. Встречались и необычные экземпляры. Например, одна девушка из очень богатой еврейской семьи искала жениха. Она приехала из Мексики, жила там в трехэтажной вилле с родителями и слугами. У нее была любовная связь с простым мексиканцем индейского происхождения. Однажды родители поймали её во время любовных утех в спальне. Они выгнали девушку из дома и отправили в Израиль искать жениха. Каким будет жених, их не очень волновало: бедным или богатым, красивым или не очень. Главное, чтобы он был евреем и нравился их дочери. Эта девушка восприняла происходящее очень серьезно, она любила своих родителей и очень хотела к ним вернуться. Она подходила к парням, которые ей нравились, рассказывала им историю своей жизни, раскрывала свои намерения, а также показывала фотографии своих родственников, своего дома в разных ракурсах и гаража, в котором находились несколько фешенебельных автомобилей разных марок. Была еще одна девушка, которая почти каждый вечер выходила со своей любимой подушкой и искала, с кем бы провести ночь. На другой день утром после того, как я появился в центре абсорбции, ко мне подошел парень и на чистом русском языке спросил, привез ли я половую тряпку. У меня было два чемодана, с которыми я приехал в Израиль. В одном была одежда, в другом — книги, в основном по специальности и шахматам. Половой тряпки среди них не было. Было, правда, еще 100 долларов. Это был мой первоначальный капитал для начала новой жизни в Израиле. Я подумал, что на 100 долларов я смогу купить половую тряпку и даже несколько, если это так необходимо на моей новой родине. Но, прежде чем бежать в магазин, я осмелился спросить, для чего нужна половая тряпка. Он засмеялся и сказал: «Как для чего? Будешь богатым евреям пол мыть». И отошел. Я был парнем сообразительным и сразу понял, что это шутка. Так и оказалось — это был прикол, ведь этот парень был «с» Одессы. Всем новоприбывшим из Советского Союза он задавал этот вопрос, и чем новоприбывший больше смущался, тем громче он смеялся. Мы жили на всем готовом около моря в окружении таких же полных надежд и оптимизма юношей и девушек. Купались в море, устраивали вечеринки, влюблялись, ссорились и, конечно, изучали иврит. Между собой старались говорить на иврите и довольно неплохо понимали друг друга. В Ленинграде я довольно часто выпивал, попробовал и здесь. Не пошло, было очень жарко и душно, и из ребят почти никто не пил. Утром после пьянки я очень плохо себя чувствовал, болела голова. Уроки иврита начинались с самого утра. Я относился к ним очень серьезно и не хотел пропускать. Поэтому почти что бросил пить, что при таком климате и отсутствии собутыльников было совсем не тяжело. Но и без выпивки не было скучно. Каждый день приносил что-то новое. Приведу несколько примеров. У нас был молодой репатриант из США, он был наркоманом. Во время обеда ему нравилось подходить к столам, за которыми мы сидели, хватать еду руками прямо из наших тарелок и быстро отправлять к себе в рот. Его это очень веселило. Нам это надоело, но мы не знали, как от него избавиться. Пожаловались на него администрации. Приехала полиция с собакой. В его комнате нашли наркотики. После этого он исчез и больше не появлялся. Была еще одна девушка, которая пришла к директору центра абсорбции, сказала, что она беременна, и попросила, чтобы ей сделали аборт за счет государства. Администрация начала выяснять, от кого она беременна. Вызывали всех парней нашего центра абсорбции по одному и допрашивали, но никто не признался. Девушка тоже. Чем это закончилось, я не знаю. Во всяком случае, я был вне подозрений. Когда срок пребывания в центре абсорбции начал приближаться к концу, я начал искать работу в центре Тель-Авива и Хайфе. Я хотел найти работу, которая бы соответствовала моему образованию и опыту работы в Союзе. Но это оказалось совсем не просто. Когда я приходил в офис компании, где требовался инженер, и начинал, как мне казалось, говорить на иврите, меня с трудом понимали, и я их тоже почти не понимал. На английском я мог читать и немного писать. Но говорил и понимал очень слабо. В Союзе мы изучали английский по сталинской методике. Читай и пиши, а разговаривать по-английски не обязательно. Если будешь много разговаривать по-английски, можешь превратиться в фарцовщика, а то и того хуже — в шпиона. Во время собеседования меня спрашивали, чем я занимался в Союзе. Я начинал с воодушевлением рассказывать чем. Никто не понимал, о чем я говорю. Проблема была не только в языке. Как я понял позже, тогда в Израиле этим никто не занимался и ни у кого не было ни малейшего понятия, что это такое. Обычно меня конкретно спрашивали, что я умею делать из того, что требовалось в их компании, куда я пытался устроиться. Я выяснял, что нужно делать, мне объясняли. Оказывалось, что конкретно я ничего не умею из того, что им нужно. В этом я им честно признавался. На этом собеседование заканчивалось. Иногда, если мне хотелось особенно впечатлить работодателя, я предъявлял ему документы об образовании и работе в Союзе. Его это, конечно, очень впечатляло, но он все равно отказывал мне, а для того, чтобы меня утешить, говорил, что для их работы я overqualified (переквалифицирован).

Глава 6. Беэр-Шева

Приехал я с другого края света.

Была весна, снег, лед и град.

Здесь полюбил я зиму, а не лето,

хотя и в прошлом солнышку был рад.

Жара и ветерка нет дуновенья,

Не помогает леса тень.

Находят на душу сомненья.

Мозги пылают, думать лень.

---