Бесплатный фрагмент - Энтропия

На тёмной стороне Венеры

1

Я стоял у окна и смотрел на дождь, или это дождь смотрел на меня. Ветер срывал мокрые листья с деревьев и прибивал их к обочинам. Наступила осень. Раньше я её любил, но с возрастом я перестал быть настолько сентиментальным, чтоб обращать внимание на время года за окном. Мне стало попросту всё равно. Я погряз в более насущных проблемах, заботах, хлопотах, так что, мне стало не до погоды.

Свежий воздух ударил в ноздри, остужая и так холодную голову ещё больше. Я очнулся от своих мыслей, ощущая терпкий запах озона с улицы.

На плите шипел закипевший чайник. В глубине квартиры тихо бубнил телевизор. За стенкой о чём-то спорили соседи. Такая привычная обстановка. Всё на своих местах. Всё так, как и должно быть.

Разве?

Все делали вид, будто не замечают очевидного. Возможно, ничего страшного и не произошло, это просто регулярная осенняя хандра опустилась на города, укрыв их своим промозглым саваном тоски и одиночества. А возможно, это началось ещё прошлым летом или даже весной. Мне трудно было понять, ведь я давно никого не любил. (По крайней мере мне так казалось). Моё сердце свободно дышало в этой осенней стуже, не обременённое переживаниями о ком-то.

Как я уже говорил, люди предпочитали не замечать очевидного. А дело было в том, что как-то незаметно из мира исчезла любовь. Вряд ли кто-то может сказать, произошло ли это резко, либо развивалось, как болезнь, в течение многих месяцев или даже лет, пока не достигло своего пика. Все делали вид, что всё нормально, при общении не пытались лезть друг другу в душу, но я слышал тихие переговоры, сплетни, невнятный шёпот только с самыми близкими друзьями или родственниками. Это всё походило на сон, глупый кошмар или заговор. Это не могло быть правдой, и, тем не менее, оно ею было.

Из мира исчезла любовь, я имею в виду, любовь романтическая, какая существует между мужчиной и женщиной. Просто в один прекрасный момент у людей на всей планете резко пропала способность влюбляться. Больше никто не любил. Не мог испытывать это прекрасное чувство. Осталась дружба, привязанность к родственникам, инстинкты (как бы неприятно по отношению к людям не звучало это слово, я обязан его употребить), а вот любовь исчезла. Конечно, те, у кого её не было, ничего и не заметили, а вот те, кто любили, те, у кого были вторые половинки, жёны, мужья, любовники и любовницы, проснувшись однажды утром, с удивлением обнаружили, что не испытывают совершенно никаких чувств к ещё вчера боготворимому ими человеку. Это стало шоком. Все оказались в замешательстве. Поначалу конечно, никто не спешил раскрывать душу, люди не понимали, что происходит, пытались разобраться в себе, но прошёл месяц, два, а способность любить так и не вернулась. Чужая душа — потёмки, и вероятно, каждый считал, что такие странные метаморфозы происходят конкретно с ним одним, только спустя месяцы выяснилось, что это общечеловеческое бедствие.

Когда первый шок от произошедшего прошёл, люди вышли на улицу с протестами. Многие считали, что это тайный заговор мирового правительства, что на них испытывают психотропное оружие. Религиозные фанатики, напротив, твердили, что это Бог отнял у человечества способность любить в наказание за грехи. Я сполна насмотрелся на эти почти детские сопливые лозунги: «Верните миру любовь!», «Я хочу любить!», «Любовь — это всё, что у нас есть!» и пр. Я цинично смотрел с балкона своей квартиры на толпы митингующих, идущих по улице к городской площади, и недоумевал.

«Ну, исчезла она, так радуйтесь! — думал я. — Радуйтесь, что теперь свободны, что больше никто не разобьёт вам сердце, что теперь будете спокойно спать по ночам, а не плевать в потолок от бессонницы, роняя слёзы на подушку. Не будете задыхаться от боли, умолять о любви. Не будете унижаться. Больше никто не сможет вас предать, обидеть, обмануть… Холодная голова, ясный разум, незапятнанная гордость, свобода и покой — о чём ещё можно мечтать?»

Сам-то я давно не любил. Человек, отнявший у меня эту способность, жил в том же городе, что и я, и переступив через меня, преспокойно засыпал по ночам, даже не задумываясь о том, каково мне.

Ну ладно, не хочу ворошить прошлое…

Постепенно протесты стихли. В соцсетях ещё появлялись статьи, полные возмущения и требующие немедленного разоблачения преступников, сотворивших такое с человечеством, но постепенно и они исчезли. Теперь там на каждом шагу встречались очередные душевные излияния, типа: «я потерял любовь всей моей жизни», «любимая жена ушла, не сказав ни слова, — у меня больше нет смысла жить дальше», «мне только шестнадцать, я встречаюсь с парнем, но есть ли смысл продолжать, если всё равно мы никогда не сможем полюбить друг друга» и т. д. и т. п. Всё в таком же духе. Я терпеть не мог этих нытиков! Я старался отгородиться от происходящего глухой стеной цинизма и безразличия, не смотрел новости, не читал посты в соцсетях, а на работе говорил только о работе. К слову, все производства работали, государственные структуры тоже, никакого экономического кризиса не предвиделось. Люди жили обеспеченно. У всех всё было. Всё было, кроме любви. Как бы там ни было, но на работу и учёбу приходилось ходить — засунуть своё нытьё, депрессию, проблемы в семье куда подальше и идти зарабатывать деньги, чтобы обеспечить себе достойную жизнь. Деньги, деньги, деньги. Казалось, что их даже стало больше. Может потому, что люди перестали тратить их на всякую ерунду. Полезная, оказывается вещь, депрессия, можно хорошо сэкономить! (Это я так, шучу).

Как-то в одночасье исчезли беспечные парочки, целующиеся на лавочках в парках, кафе наполнились хмурыми одиночками, а в ЗАГСах теперь образовались очереди из подающих на развод.

Каким бы мрачным циником я не был, но понимал, что это неправильно, такой ход вещей неестественен для природы человека. Это был своего рода апокалипсис, но не такой, Боже, совсем не такой, каким его показывали в сотнях фильмов. Он оказался таким своеобразным, если так можно выразиться, и пришёл оттуда, откуда его совсем не ждали.

Что дальше? Упадёт рождаемость? Люди начнут спиваться с горя, не в силах перенести пустоту в своей жизни? Но ведь оставалось же столько всего интересного в мире, чем можно было себя занять! Столько разных увлечений: путешествия, искусство, изобретательство! Неужели всё это не имело смысла без любви?

И тут я посмотрел на свою жизнь. Мне всё это здорово было нужно? Да для меня вся эта мишура давным-давно перестала иметь значение. Мне не хотелось ничего. Деньги у меня были. И здоровье. И время. Но я не чувствовал ничего, кроме оглушающей пустоты в своём сердце. И её не могло ничто заполнить: ни новые впечатления, ни красивые вещи, ни хобби, ни личные достижения на работе. Я ощущал себя деревянной куклой, лишённой души. Красивой, успешной, одинокой деревянной куклой, которая больше не способна любить.

Теперь все стали такими же, как я. Только я лишился способности любить из-за конкретного человека, а весь мир, чёрт его знает… Учёные проводили тысячи исследований, ставили эксперименты на добровольцах и на себе самих, но так и не смогли выяснить причину, почему исчезла любовь. Может, искать ответ следовало не в лаборатории? Может, он лежал гораздо глубже, за гранью человеческого понимания?

Я был атеистом. (Почти). Во всяком случае, я не верил в душу, в жизнь после смерти, ангелов и прочую ерунду. Да, я считал, что у этого мира может быть создатель. Так называемая первопричина, заставившая его появиться и развиться в ту форму, в которой он существует теперь. Но эта первопричина в моём понимании никоим образом не могла обладать личностью, волей и желанием творить, она являлась лишь обезличенной силой, законом, позволяющим мирозданию существовать. Вот в такого Бога я верил. И считал, что случившееся с человечеством несчастье можно объяснить с точки зрения официальной науки. Сам я был от неё весьма далёк. Я работал редактором в одном крупном издательстве, специализирующемся на выпуске всех видов фантастической литературы. За свой относительно короткий срок занимаемой должности чего я только не начитался, каких только удивительных идей не встретил на страницах рукописей: и предсказаний будущего, и описаний межзвёздных путешествий и контактов с инопланетянами, и предостережений на счёт апокалипсиса… Всё смешалось в голове. Я не придавал особого значения тому, что читаю. Я просто делал свою работу: оценивал тексты, писал рецензии, но никогда не принимал близко к сердцу написанное, — оно меня не цепляло. По правде говоря, меня ничто не цепляло, даже реально начавшийся за окном апокалипсис. Теперь же все стали такими, как я.

Я не злорадствовал никому и не желал такой жизни, как у меня, однако отметил, что теперь испытываю некоторое облегчение оттого, что отныне не я один такой. Что мир, и мой город в частности, наполнился одиночками, гуляющими по набережной, на отдых всё чаще люди едут в одиночестве, в общественном транспорте, в ресторанах тоже в большинстве случаев сидят по одному, исчезли улыбчивые парочки, даже компании друзей теперь встретишь нечасто, и люди всё больше предпочитают проводить свободное время дома. Я не хотел этого признавать, но раньше я, действительно, чувствовал себя каким-то ущербным из-за того, что у меня никого нет, а теперь можно было успокоиться — отныне я ничем не отличался от толпы. Так себе утешение.

Я горько усмехнулся. Дождь перестал смотреть на меня. Я снял с плиты жалобно свистящий чайник, заварил кофе. До работы оставалось минут сорок.

Отлично. Теперь можно не париться насчёт любви. Теперь предельно ясно, что чтобы я ни делал, человек, который нужен, никогда не придёт ко мне.

2

Её звали Влада. И я любил её так, как не любил вообще никого никогда. А теперь уже и не полюблю, ввиду произошедших в мире изменений.

Когда после окончания университета я устроился в издательство, она уже работала там. С виду ничем не примечательная девушка. Худенькая, среднего роста. Одевалась она просто, не броско, и всегда куда-то сильно спешила, отчего казалась неуловимой. Ей было лет двадцать семь-двадцать восемь, но выглядела она намного моложе своих лет, возможно из-за худобы.

В общем-то, почти два года мне не было до неё никакого дела, как и ей до меня. Мы и поздоровались друг с другом едва ли пару раз, что уж говорить об общении. Я в то время любил другую женщину. (Она меня отвергла). Поначалу мне было тяжело. Я сильно переживал, но всё же справился с собой. Видно, любовь была не такая уж и сильная. Ну а потом, однажды я вдруг посмотрел в тёмные, пронзительные глаза Владиславы и понял, что пропал. Пропал навсегда.

Мы виделись на работе постоянно, и я хотел для начала хотя бы подружиться с ней, но девушка демонстративно меня игнорировала. У неё сложились дружеские доброжелательные отношения со всеми, кроме меня, а, собственно, меня, как какого-то чумного, она обходила десятой дорогой. Наверное, я её совершенно не интересовал. Хотя тогда я ещё не был таким разочаровавшимся во всём циником. Позитивно смотрел на жизнь, старался изо всех сил, чтобы чего-то добиться. Я ощущал непреодолимую тягу к ней, будто в одночасье исчез весь мир, вернее, будто вся вселенная сосредоточилась в образе одного-единственного человека, который даже не смотрел в мою сторону. Я читал её душу, как открытую книгу, всё телесное, материальное отметая в сторону. Мне, вот хоть верьте, хоть нет, было всё равно, как она выглядит, какой у неё характер, как и где она живёт, кто её родители. Было важно лишь то, что делало её той, кто она есть. Что-то неуловимое, мимолётное, потустороннее. Проще сказать, я любил её душу. Хотя, никогда не верил в существование последней. Однако, то, что я испытывал к Владе, я даже не могу описать словами. И как же мне хотелось хотя бы пообщаться с ней, поговорить, перекинуться хоть парой ничего не значащих фраз, но она упорно продолжала меня игнорировать, хотя, думаю, прекрасно догадывалась, какие чувства я к ней испытываю. Ей просто было всё равно. Ей было плевать на меня.

Помню, я просто не мог на неё насмотреться. Я любовался ею. Она казалась мне совершенством. И моя болезненная тяга к ней усиливалась с каждым днем всё больше. Это было похоже на помешательство, любовь такую сильную, что она, практически, превращалась в безумие. Наверное, Влада и сама заметила мои пристальные взгляды, странности в моём поведении, но никак на них не реагировала. А я чувствовал, как моё сердце каждый раз завязывается в тугой узел при одном только упоминании о ней. Господи, я не мог ни о чем думать. Я почти не ел, спал по три часа в сутки. И меня ещё больше стала одолевать тоска.

Сказать ей? Будто она не знает.

Но я всё-таки сказал. Точнее, признался в очевидном. Написал сообщение, в котором рассказал о своих чувствах. И что же? Она сказала, что не может ответить мне взаимностью. Вот так просто, безэмоционально. Да лучше б она разозлилась и заявила, что я её достал со своими глупыми чувствами, но эта сухая, вежливая формулировка давала исчерпывающий ответ, сразу же, намертво обрубающий всякую надежду.

Я помню, что после этого погрузился в еще большую депрессию. Не хотелось ничего. Никакими словами я не могу описать глубину той безысходности и отчаяния, в которых тогда находился.

Я испытывал боль каждый раз, когда видел её с кем-то. Когда она проходила мимо и не здоровалась, когда она, бывало, садилась рядом, и брезговала со мною даже заговорить, а если я пытался втянуть её в разговор, она отмахивалась от меня односложными, ничего не значащими, фразами.

А я всё не останавливался. Всё так же смотрел на неё, прожигая своим тяжелым пронзительным взглядом. Всё надеялся. На что, спрашивается? Что произойдет чудо, она одумается и побежит ко мне с распростёртыми объятиями? Я писал ей грустные письма. Она их читала, но никогда не отвечала. Так и продолжала упорно молчать. Никакой реакции. Я мог лишь догадываться, что она обо мне думает.

Не знаю, почему я всё не сдавался. Зачем понапрасну тратил свои нервы и жизненные силы. Если б человеку было не плевать на меня, он бы уже давным-давно как-то отреагировал, хоть одно доброе слово сказал в ответ. А я всё оправдывал её: может, она стесняется, может, боится, может, просто долго думает и никак не может решить, что ей предпринять. Да что угодно, лишь бы не признавать, что я человеку НЕ НУЖЕН! Ни как друг, ни как парень, ни как кто, вообще! Никак!

Примерно через пару месяцев терпение Влады, наконец, лопнуло. Как-то раз после работы она отвела меня в сторону и сказала:

— Можно тебя попросить прекратить это.

Мы оба прекрасно понимали, о чём она говорит.

— Но почему?

— Просто прекрати это, ладно? Понимаешь, мне некомфортно. Я хотела написать тебе, но подумала, что будет лучше, если я всё скажу в глаза.

В тот момент я так ясно ощущал, что стою на краю очередного обрыва. Нет, уже лечу вниз, в неизвестность. Я смотрел на девушку и не мог ею налюбоваться. Вот она. Так близко. Стояла в полуметре от меня, окидывая меня недобрым подозрительным взглядом. Она, как всегда, куда-то спешила, и хотела как можно скорее разобраться и закончить этот разговор.

— Хорошо, — ответил я. — Скажи хоть причину.

Я пытался оставаться доброжелательным. Даже улыбался, но понятное дело, что её слова просто разрывали мою душу на части.

— Ну… Просто нет, понимаешь?

Она что-то мялась, и никак не могла чётко сформулировать свою мысль. Боялась показаться бестактной или обидеть? Куда уж ещё больше?

— Ты одна живешь?

— Я бы не хотела это обсуждать.

— Просто ответь да или нет, пожалуйста… — Настаивал я.

— Нет… В том-то и дело. Ну, всё сложно… Я понимаю, это немного болезненно для тебя…

Немного?

— Это очень болезненно, — подтвердил я.

— Ну, ты прекратишь? — спросила она с надеждой.

— Хорошо. Ладно.

И так несколько раз. Что бы ещё я ей ответил? Что не отпущу? Что так и буду, словно нищий, умолять о любви?

Мы проговорили буквально минут пять, и Влада сбежала. Я тоже, ни с кем не разговаривая, быстро собрал вещи и ушёл домой. Я помню, что делал тогда всё просто на автомате. Я ни с кем даже не попрощался. Непроходимый ком встал у меня в горле. Так, что я даже не мог выдавить из себя ни слова.

Я не помню, как оказался дома. В пепельнице тлело двадцать три окурка. У меня слезились глаза, а горло нещадно саднило. Но, как ни странно, я оставался спокоен.

Забыть её. Забыть. Неужели это так трудно? Никого и никогда я так не любил, как её. Но что в ней было такого особенного? Я понимал, что мне надо взять себя в руки. Мать твою, мужчина я или нет? Чего я так раскис?

Да, я мог бы ругать себя сколько угодно, взывать к собственному разуму, но сердцу не прикажешь, как говорится. Пока эта боль не испита до дна, мне и нечего было надеяться обрести покой.

Вскоре после того памятного разговора Влада уволилась, но облегчения мне это не принесло. Нет, поначалу я даже обрадовался, представляя, что теперь не буду видеть её каждый день, и вероятно, смогу, наконец, забыть. Но вместе с тем мне было невыносимо больно от того, что теперь я её вряд ли когда-нибудь увижу. Она попрощалась со всеми, кроме меня. Она даже не взглянула на меня. Прошла мимо, болтая с кем-то по телефону. Осознавала ли она, какую боль мне причиняет? Либо считала, что раз я мужчина, так значит, не способен страдать из-за любви? Значит, для меня должно быть стыдно идти на поводу у своих чувств?

Прошло больше года. Но я по-прежнему не мог забыть эту девушку. Один мой друг откровенно смеялся надо мной, говоря, что мне нужно кого-нибудь себе найти.

Но я не мог ни на кого смотреть.

— Слушай, приворожила она тебя, что ли? — шутил он, находясь уже навеселе.

Мы сидели в душном прокуренном баре и заливали своё горе алкоголем: я — свою несчастливую любовь, а Валера — мой друг — измену жены, с которой он прожил семь лет.

— Ну что за глупости? — отмахнулся я. — Ты же знаешь, я в подобную чепуху не верю!

— Да чего только в жизни не бывает!

— Ты что, серьёзно, что ли? Даже если всё это колдовство существует, скажи, зачем, спрашивается, привораживать к себе мужика, который тебе нахрен не нужен!?

— Да кто их, баб этих, разберёт! — взревел Валерка, опрокидывая залпом рюмку коньяка.

А мне вдруг стало так грустно и паршиво на душе. Впрочем, грусть теперь преследовала меня везде, куда бы я ни шёл.

Я старался как можно больше работать, лишь бы не думать о прошлом. Лишь бы искоренить, как бесполезный сорняк, эту больную любовь из своего сердца. Я планировал день так, чтоб у меня не оставалось свободного времени, чтобы думать о Владиславе. Приходил в издательство раньше всех, а после работы шёл в качалку или бассейн. На выходных тоже старался не оставаться в одиночестве — приглашал друзей сходить куда-нибудь развеяться. У меня появилось много хобби: я увлекался восточными единоборствами, стрельбой из лука, игрой в шахматы, и много чем ещё, лишь бы заполнить гнетущую пустоту в своей душе. Но ничего не помогало. И, в конце концов, мне это надоело. Все эти хобби не приносили мне никакого облегчения, только съедали массу средств из бюджета, и я их забросил, целиком и полностью погрузился в работу. И это дало свои плоды. Ещё через год я уже занимал должность главного редактора. И по-прежнему оставался один. Вот так, в возрасте двадцати восьми лет, я махнул рукой на свою личную жизнь. А потом произошёл этот, с позволения сказать, «апокалипсис». Да, великая богиня любви Венера, видно, прогневалась на человечество, повернувшись к нему своей тёмной стороной. Что ж, а мне теперь было всё равно, раз крест на своей личной жизни я давно поставил.

Теперь я успокоился. Теперь можно было не париться насчёт любви, зная, что полюбить снова мне уже точно не удастся.

3

Прошло два года с того момента, как исчезла любовь, четыре — с тех пор, как я посмотрел в глаза Влады. Я знал, где она живёт, знал название улицы, даже знал, в каком доме находилась её квартира. Понял это по фотографиям, которые она выкладывала в соцсетях на своей странице. На них был прекрасный вид из окна на реку. Вдали, на левом берегу, укрытый бирюзовой дымкой, раскинулся город, вернее, вторая его часть. Широкая полноводная река, лениво несущая свои воды на юго-восток, делила его пополам практически поровну. Я любил бродить по набережной, смотреть на белоснежные теплоходы, медленные баржи, разрезающие блёкло-синюю гладь воды. Но я жил далеко от реки, а вот Владислава могла каждый день любоваться открывающимся пейзажем. Ещё её фотографии захватывали окружающие дома, и я долго-долго искал похожее место в городе, пока не нашёл. Правда, название улицы я случайно узнал от одной своей коллеги, ну а вот дом уже угадал по фото. Но я не решался хотя бы ступить на эту улицу. Боялся, что вдруг встречу Владу там и вызову лишь волну раздражения к себе, доставлю ей неудобства. Однако, в конце концов, я всё-таки там оказался. По работе. Наше издательство начало сотрудничать с новой типографией, открывшейся как раз на той улице, где жила Влада. Их главный офис, который мне требовалось посетить, находился через остановку от её дома. Не буду вдаваться в подробности, скажу лишь, что тогда моё присутствие было необходимо, и я не мог послать вместо себя кого-то другого.

После той поездки я был ни жив, ни мёртв. Я просто обессилено рухнул на лавочку, напротив большого храма, находившегося по пути к моему дому, и долго сидел там, ожидая непонятно чего. Я чувствовал себя конченым психом, чокнутым параноиком. Зачем, спрашивается, я всё ещё надеялся непонятно на что? Ведь знал же, что нет. Её железное «нет» до сих пор звучало в моей душе.

С тех пор, как Влада ушла, мы так и не виделись. И почти каждый раз идя по улице и видя девушку, хоть как-то похожую на неё, я непременно оборачивался, подсознательно надеясь встретить её в этом огромном городе. Ну, встречу, что дальше? Что я скажу? Думаю, она даже не даст мне такой возможности. Сделает вид, будто мы не знакомы и равнодушно пройдёт мимо.

Нет, я ни на что больше не надеялся. Мне стало всё равно, что со мной будет. Да, я жил, работал, обеспечивал себя, собирал деньги непонятно для чего, но больше ничто на свете не приносило мне радости и удовлетворения. Я стал равнодушен ко всему. Мне уже было неважно, сколько и как я проживу. Я никого не впускал в свою жизнь, потому что никто, кроме Влады, не был мне нужен.

После апокалипсиса для меня не изменилось ничего. Я ведь и до него, практически не жил. Так, чувствовал себя живым трупом в красивой обёртке. Уже не счесть, сколько раз я пытался воззвать к собственному разуму. Я понимал, что такой образ жизни заведёт меня в тупик, но сделать с собой ничего не мог. Да и нужно ли было что-то делать? Я давно понял, что никогда не стану счастливым. Наверное, эгоистично и малодушно так рассуждать. Я был молод, здоров, обеспечен. Живи — не хочу. А я не хотел, и жизнь стала мне не в радость. Ладно, дотяни уже как-нибудь до тридцатника, а там уж как-нибудь перебьёшься. Или до сороковника, а там, глядишь, исцелишься. А может, я не хотел исцеляться? Может, я хотел сберечь эту недосягаемую любовь в сердце? Любовь? Подождите! Ведь она исчезла!

Я прислушивался к себе, стараясь понять, что на самом деле чувствую. Ведь не может же быть так, что я — единственный в мире человек, которого миновала участь превращения в бесчувственную куклу. Подождите! Я же так долго внушал себе, что вычеркнул из жизни своё прошлое! Разве нет?

Внизу моего живота была набита красивая татуировка. «Владислава» — это имя было выведено на белой коже витиеватым почерком, увековечено в моём теле, в моей душе, в моём крошечном персональном мире, а может, напротив, в огромной необъятной вселенной, в которой больше не осталось места для любви.

Конечно, я притворялся. Каждый день надевал на себя личину непробиваемого циника, заковывал сердце в железные доспехи отчуждения и ради чего? Как неуправляемый корабль без капитана и команды я бороздил этот холодный океан жизни, больше не зная, к какому берегу мне пристать, да и следует ли, вообще, искать эту пристань.

Не знаю, как складывалась жизнь Влады дальше. Отчего-то мне было страшно спрашивать про неё у своих коллег на работе, с которыми она раньше дружила. Да, может, и не знали они ничего. Я же перестал быть атеистом. И поверил в бога хоть чуть-чуть, потому что молился за неё, за эту девушку. Очень редко, но я просил Это, Высшее, чем бы оно ни было, приглядывать за ней. И почему-то у меня сразу возникала уверенность, что с Владой всё будет хорошо.

***

За два года после апокалипсиса мир сильно изменился. Назревал кризис в искусстве. Это я мог сказать как редактор крупного издательства. Люди не стали писать меньше, просто их творчество стало каким-то вымученным, сухим, будто они из последних сил выжимали из себя строки художественного текста. Это походило на обязаловку. Ни души, ни красоты, ни чувств не осталось в этих новых книгах.

Во всех остальных сферах искусства наблюдалась аналогичная ситуация. Взять, к примеру, театр. Актёры играли, да, играли хорошо, изображая позабытое всеми чувство, но это касалось лишь постановок из старого репертуара, новый же поражал своей холодностью и отчуждённостью. Тему любви деликатно обходили стороной. То же самое я обнаружил и в кинематографе, и в живописи, и, главным образом, в литературе. Что угодно, только не любовь. Какие угодно темы, только не самая главная.

Да, я хоть верьте, хоть нет, даже несмотря на свой цинизм, всё же считал, что любовь — это главное в жизни. Без неё человек подобен сорняку, непонятно для чего живущему на этом свете. Я её лишился. Что ж, я и считал себя бесполезным пустоцветом.

Было много разводов, но, к счастью, многие так же продолжали жить с супругами ради детей. Конечно, и до апокалипсиса такие ситуации встречались сплошь и рядом, теперь же они стали просто нормой, необходимостью, предметом личной гордости: «вот я, посмотрите, терплю, я молодец, всем надо брать с меня пример!» Позёрство. Терпеть этого не могу.

Я редко выбирался куда-нибудь, кроме работы. Как и все остальные люди в мире. Всем на всё стало плевать. В самом начале, когда это только произошло, я предполагал, что сложившаяся ситуация, напротив, ожесточит человечество: вспыхнут новые войны, возрастёт уровень преступности, а оказалось всё произошло совсем наоборот. К счастью, мои опасения не подтвердились. Никто не воевал. Все были заняты разборками в своей личной жизни, даже кукловоды, которые затеивали революции и гнали на убой солдат. Мир погрузился в кромешное уныние.

4

Я стоял у окна и снова смотрел на дождь, когда до моего сознания вдруг донеслись обрывки фраз из телевизора. А затем послышалось ликование откуда-то сверху и из противоположного дома. Кто-то радостно вопил не своим голосом. Я нехотя потушил сигарету и со скептическим видом окинул взглядом соседские окна, а далее заметил, как несколько людей выскочили во двор и начали бегать под дождём. «Что за ненормальные придурки!» — беззлобно подумал я. На улице моросил октябрь, градусник еле дополз до плюс девяти, но веселящихся во дворе эти обстоятельства похоже не смущали.

Я безразлично глянул на этих отбитых девок и пацанов, закрыл окно и вернулся в гостиную.

И тут же застыл с открытым ртом.

Оказывается, во всём был виноват фенилэтиламин. Вот в чём дело. Учёные выяснили, что где-то далеко взорвалась звезда. И взорвалась давно: около десяти миллиардов лет назад, но свет от её взрыва дошёл до нас только два года назад. И кроме света её предсмертная агония исторгла ещё и неизвестное науке излучение, способное изменять ДНК живых существ. Так и получилось, что это излучение подействовало на людей таким специфическим образом. У них перестал вырабатываться гормон фенилэтиламин, отвечающий за чувство влюблённости, и таким образом, любовь как явление исчезла с лица Земли. Изменения ДНК были уже не обратимы, мало того, они, как мутация, передавались по наследству, так что рассчитывать на то, что следующие поколения будут любить, было бесполезно.

Я был ошарашен этой новостью и всё никак не мог поверить в это. Учёные провели тысячи экспериментов и наконец, докопались до истины. Но она оказалась так невероятна и одновременно так проста.

А затем я заглянул внутрь себя. Боже, я ведь любил! Я ведь любил, чёрт возьми! Осознание того, что я всё ещё не мёртвая кукла, что внутри меня живо то великое чувство, разрушившее моё сердце, ослепило меня. Это было похоже на внезапное озарение. Рухнула стена, которой я все эти годы пытался отгородиться от неизбежного, от того, что давно стало частью меня.

За окном всё так же молотил дождь. А я стоял и смотрел на него. По моему лицу медленно текли слёзы. Как ни пытался, я не мог их сдержать. И к чёрту! Мне было плевать, что я мужчина и позволяю себе плакать. Меня никто не видел. Да даже если б и видел, это бы ничего не изменило. «Господи, если ты есть… — Шептал я одними губами. — Пусть у Неё всё будет хорошо».

После этого не помню ничего. Наверное, я сорвался, потому как когда в следующий раз пришёл в себя, кухня была завалена пустыми бутылками из-под вина, виски, коньяка и прочих обезболивающих. Сколько прошло времени? Кажется, мне много раз звонили с работы, но я сказал, что на больничном. Да, такой больничный мне не дал бы ни один врач в жизни. Как можно излечить душу? Она оказалась разрушена до основания. Даже фундамента не осталось. Влада всё забрала у меня. Душу, сердце, всю мою жизнь. И она этого не знала. Может, догадывалась, но, наверное, даже не могла представить, что всё настолько серьёзно.

Я ведь не мог, действительно, не мог ничего исправить. Я сделал всё возможное. Всё от меня зависящее. Ну хоть ты в лепешку расшибись, а невозможно заставить человека полюбить. Она меня просто не любила. Может, я ей немного и нравился, но не более того. А под конец нашего сотрудничества я, вообще, был полностью уверен, что она меня ненавидит. А я всё так же продолжал её любить.

Оказывается, меня не было две недели. Всего-то. Я считал, что пролетела, как минимум, целая жизнь. Целая жизнь, как сон, как алкогольный туман забытья, приправленный сигаретным дымом. Раньше я время от времени курил и выпивал, потом понял, что это мне ничерта не помогает, и прекратил тратить деньги впустую. И вот опять отчего-то сорвался, хотя, ожидаемо, облегчения мне это не принесло. Я вернулся на работу прежним: свеженький, опрятный, хорошо выглядящий. А внутри… Внутри меня раскинулась пустота. Выжженная пустыня, усыпанная пеплом несбывшейся любви. Я стиснул зубы и продолжил жить и работать, как прежде.

***

Прошёл год с момента открытия учёными причин произошедшего апокалипсиса. Они безуспешно искали способ вернуть ДНК людей в прежнее состояние, обратить изменения, наступившие в результате взрыва звезды. А мне было плевать на всё и всех. Если даже моя собственная жизнь меня не интересовала, что тогда говорить об окружающей обстановке.

Как-то раз в пятницу я освободился с работы пораньше и решил прогуляться. Дождь только прошёл. Мокрый город смотрел на меня слепыми зрачками чернеющих оконных стёкол. Зажигались фонари. В неоновых лужах плавали опавшие листья. Я глубоко вдыхал чистый осенний воздух и всё не мог им надышаться. Оказывается, так хорошо просто идти по улице без всякой цели и назначения, и не думать ни о чём. Тогда, наверное, ноги сами завели меня в то место. А быть может, был виноват снова начавшийся дождь. Синоптики, как обычно, всё перепутали. Если б я знал, что настоящий ливень накроет меня буквально через полчаса после начала прогулки, я бы вообще не пошёл никуда гулять, а спокойно поехал домой. Я даже не понял, что это было за учреждение. Просто быстро вбежал по лестнице под навес небольшого пластикового фасада, надеясь переждать непогоду. Однако спасения от дождя и ледяного пронизывающего ветра не оказалось и там, поэтому я решил зайти в холл.

Охранник на посту не обратил на меня внимания, зато ко мне тут же подошла милая улыбчивая девушка с планшетом в руках. Кроме неё, охранника и меня в помещении находилось ещё несколько человек: двое сидели за столами и заполняли какие-то бумаги, ещё одна женщина разговаривала по телефону у окна. Пятница. Конец рабочего дня. По всей видимости, учреждение должно было скоро закрыться, а дождь так и не думал утихать.

— Добрый день! — вежливо обратилась ко мне девушка. — Вы по записи? Доброволец?

Я совершенно не понимал, о чём она говорит. Какой ещё доброволец?

— Да нет, я… Я… — Слова вдруг застряли у меня в горле, я не мог чётко сформулировать свою мысль. У меня бывали такие временные помутнения, наверное, из-за интенсивной интеллектуальной деятельности. Всё-таки следовало больше отдыхать.

Девушка, видя моё замешательство, быстро взяла ситуацию в свои руки.

— Пройдёмте, пожалуйста, вас уже ожидают.

Что? Кто ожидает? Что всё это значит?

Не знаю, что меня заставило последовать за ней. Хоть убейте, не знаю. Может, то, что она чем-то напоминала мне Владу. В тот момент я чувствовал себя таким уставшим и разбитым, что мне было всё равно, куда меня ведут. Однако я предпринял попытку объясниться.

— Послушайте, я вообще, не знаю, что это за учреждение, я только зашёл переждать дождь. Вот и всё.

Наверное, я выглядел очень глупо. Да и девушка эта, тоже оказалась не лучше меня: ни в чём не разобравшись, повела меня в какой-то кабинет. И я, идиот, покорно пошёл за ней.

— Так вы не записывались?

Девушка удивлённо хлопала ресницами, а потом, будто проигнорировав мои слова, вдруг добавила, словно хотела меня куда-то завербовать:

— Ничего страшного. Можете просто зайти на консультацию, вдруг надумаете принять участие.

— Что? Какое участие? Мне ничего не надо!

Она уже открывала белоснежную дверь кабинета, приглашая меня зайти внутрь. И я зашёл. Ради любопытства зашёл. Просто переждать дождь. А вышло… В общем, то, что вышло…

Никогда не считал себя доверчивым человеком. Да и может ли стопроцентный параноик быть таковым? Я никому не доверял, любую новость воспринимал скептически, не верил никаким обещаниям. Мне ничего и не обещали. Я зашёл туда из любопытства, предвкушая, какую чушь мне попытаются впарить на этот раз.

Учреждение, в котором я оказался по воле случая (а может, дождя), оказалось филиалом главного научно-исследовательского центра по изучению последствий апокалипсиса. Тут я с облегчением выдохнул. Всё-таки, не шарлатаны. А там, как знать…

Меня долго и нудно агитировали сдать кровь на анализ. (Как тысячи добровольцев до меня!). На вопрос зачем, мне ответили, что чем больше будет образцов, тем, возможно, быстрее удастся выяснить, каким образом можно обратить изменения ДНК и вернуть её к первоначальному состоянию, которое было до апокалипсиса.

Оказывается, эта программа функционировала уже целый год. Филиалы организации открылись почти в каждом городе, и люди охотно туда шли, чтобы внести свою лепту в исследования. Всем хотелось вернуть любовь. Пусть на это уйдут годы или даже сменятся целые поколения, пусть снова обретут способность любить лишь наши далёкие потомки, но не попробовать исправить эту чудовищную беду, обрушившуюся на мир, было равно преступлению.

Это я целиком погрузился в своё горе и не видел ничего вокруг. Я не верил в чудеса, и вместе с тем убегал в мир фантастических приключений, создаваемых моими авторами на страницах книг. Я бежал от реальности и одновременно оставался реалистом. Как я уже не раз говорил, я не жил, а лишь существовал. И мне, честное слово, было всё равно, что будет со мной и с этим миром дальше. Однако философствовать и что-либо доказывать кому-то я не желал.

А ладно, берите свою кровь! Мне не жалко. Только это всё равно не поможет. Ни мне, ни этому миру. До сих пор не знаю, зачем я это сделал. То ли они (учёные-сотрудники центра исследований) меня уболтали, то ли мне просто стало скучно. А может, я искал предлог, чтоб остаться подольше и переждать дождь, хотя сама процедура заняла не больше пары минут. Кровь быстро взяли из пальца и приложили к нему проспиртованный ватный диск.

Та же самая девушка записала мои паспортные данные и номер телефона. Спустя пятнадцать минут дождь закончился, и я вышел на улицу.

Засмеялся.

Сквозь горечь засмеялся.

На дворе стало ещё холоднее, от асфальта тянуло осенней стужей. Уже совсем стемнело, и возвращаться домой по лужам мне совсем не хотелось, поэтому я вызвал такси. И вскоре забыл обо всём.

5

Удивительно, как апокалипсис изменил мир. Границы между государствами почти стёрлись. Теперь стало возможным путешествовать практически беспрепятственно. Только никто не спешил пользоваться этими новыми возможностями. Все люди переживали глубокий личный кризис, и их не очень-то тянуло на путешествия. Деньги, побрякушки, дворцы стали песком. Один за другим разорялись ювелирные магазины, автосалоны, дорогие рестораны, ночные клубы… Постепенно всё материальное в жизни человека сдавало свои позиции. Многие поняли, что им вовсе необязательно покупать машину за два миллиона, а потом выплачивать кредит двадцать лет, равно как и каждое лето летать в долг на тропические острова, а потом с показушным видом постить фотки из отпуска в соцсетях. Многие поняли, что золото — это просто металл, а деньги — просто бумага, за которую ничего существенного, в принципе, и не купишь. Многие поняли это, к сожалению, слишком поздно… Общее горе сплотило людей, но и одновременно отдалило друг от друга, ведь больше никто в этом мире не любил. Но и не воевал. И то, слава Богу. А что до меня, так я и до апокалипсиса плескался в своём собственном горе как в водах бушующего океана. Теперь же мало что изменилось в моей жизни. Я по-прежнему ни с кем не знакомился и не заводил отношений. Мне исполнилось только тридцать. А казалось, будто прошла целая вечность.

Тот звонок застал меня за работой. Я спокойно сидел и заполнял бумаги, когда кто-то начал названивать мне с незнакомого номера. Я постоянно сбрасывал звонки, потому что не хотел ни с кем говорить. Номер моего личного телефона знали немногие: лишь узкий круг друзей и некоторые коллеги, для работы я, соответственно, использовал рабочий, поэтому, раз номер был мне неизвестен, я решил вообще, не отвечать. Знаю, это невоспитанно, но мне было плевать, кто что подумает.

Через день звонки продолжились, и, в конце концов, вечером я не выдержал и поднял трубку. То, что я услышал, повергло меня в шок. Сначала даже показалось, что это какая-то шутка. На следующий день за мной приехала машина с мигалками, и мне пришлось проследовать за людьми в чёрно-белой униформе. Сопротивляться госслужащим я не мог, и надеялся на то, что в учреждении, в которое они меня везут, во всём разберутся и выяснят, что произошла ошибка.

К счастью или к сожалению, моё «похищение» не было ошибкой. Это прозвучит невероятно, но я, действительно, оказался единственным человеком на Земле, который не утратил способность любить. Каким-то невероятным образом что-то спасло меня от губительного излучения умирающей звезды, почти разрушившей человеческую цивилизацию. Я всё ещё не мог в это поверить, но меня убеждали не какие-нибудь шарлатаны, а грамотные учёные, которые уже совсем отчаялись и хватались за меня, как за последнюю соломинку.

— И что? Что дальше? Даже если это так, какой в этом смысл? — скептически заметил я.

— Вы не понимаете? Это ведь уникальный случай, вы — особенный человек. Вы можете помочь всему миру! — отвечали они.

— И как же?

— Мы проведём необходимые исследования, если вы, конечно, позволите, и постараемся выяснить причину, почему ваша ДНК не подверглась изменениям во время апокалипсиса. Возможно, это поможет нам изобрести… так называемое противоядие против этой страшной напасти, обрушившейся на мир. Только не отказывайтесь!

Казалось, женщина, говорившая мне всё это, готова была рухнуть передо мной на колени.

Мне всё это напоминало цирк.

— Хорошо, я не отказываюсь. Проводите свои исследования. Но, уверен, я не один такой на планете. Существует сколько угодно людей, которых не проверяли, и которые не могут точно определить, что чувствуют на самом деле. Может, они тоже любят…

— Нет, это исключено, — твёрдо ответил мужчина в форме, один из тех, что приехали за мной на машине. Я обернулся. — Базы данных всех государств открыты. По сути, теперешний мир — это единое государство. Все объединились для борьбы с общей бедой. Поверьте, если б существовал ещё кто-то вроде вас, мы бы непременно узнали.

— Может, такого человека ещё не обнаружили, — возразил я.

— Такое тоже возможно, — ответил сидящий рядом с женщиной представительного вида старик в сером костюме, по-видимому, какой-нибудь известный авторитетный учёный, как же иначе. — Но нам это кажется маловероятным. Если такие люди существуют, со временем их, конечно, обнаружат, а может, и нет. Это дело случая. Вас ведь тоже обнаружили совсем случайно. (Да уж, я вспомнил, как недели две назад забрёл в научно-исследовательский центр совсем «случайно», просто переждать дождь, и в итоге оказался втянут непонятно во что. Но как бы там ни было, в судьбу я не верил). — Тем не менее, — продолжал учёный, — у нас есть вы и это уже замечательно, что нашёлся хотя бы один человек на планете, чью ДНК не затронули изменения. Не побоюсь этого слова, но это чудо.

Я, конечно, не разделял энтузиазма этих людей, но мне, как я уже не раз признавался, было плевать на мою жизнь, поэтому я позволил им исследовать меня. К тому же, эта организация была государственной структурой и за отказ с моей стороны, неизвестно, что бы со мной сделали. Думаю, удерживали бы здесь принудительно, а потом ещё, чего доброго, пришили какое-нибудь дело. Так что я решил им подыграть, чтоб всё прошло спокойно и миролюбиво.

У меня взяли на анализ кровь. Много крови. Я едва не потерял сознание, а взамен накормили обедом, хотя я всячески отказывался.

Никаких бумаг я не подписывал. Ожидаемо, всё происходящее оказалось очень секретно.

Я вышел из научного центра с бумажкой, в которой значилось, когда я должен прийти в следующий раз.

Я вышел в промозглую ноябрьскую стужу и, как ни в чем не бывало, пошёл по улице. Мысли текли медленно, и постепенно я вообще потерял нить своих рассуждений, а очнулся у дома Владиславы.

Зачем? Зачем я пришёл в место, где меня никто не ждёт? Мало того, даже не вспоминает о моём существовании!

Я стоял на противоположной стороне улицы и смотрел вверх, на гладкую, бежево-белую высотку напротив.

Девятый этаж, а может, восьмой… Вспомнить бы, что она говорила…

Хотя, какая разница? Это не важно! Что я здесь делаю? На что надеюсь?

Осмелел, видно, совсем! Помнится, когда-то даже ногой ступить на эту улицу боялся, а теперь запросто брожу возле Её дома, возможно, под самыми Её окнами.

Мысленно отвесив себе пощёчину, я побрёл на остановку, попутно достав из пачки сигарету и закурив. Домой не хотелось, но и оставаться в этом месте было больно.

***

Я исправно посещал научный центр раз или два в неделю. Сдавал кровь. Ещё несколько раз мне делали МРТ, садили за какие-то приборы и подключали датчики к телу. Я послушно выполнял всё, что от меня требовалось, при этом не испытывая внутри ничего. Мне, как последнему эгоисту, было абсолютно наплевать, помогу ли я этому миру или нет. Мне помочь уже было невозможно. Почти постоянно я испытывал стыд перед самим собой за это нытьё, за эту слабость, но внешне ничем себя не выдавал. Я научился так мастерски скрывать свои истинные чувства, что никому бы и в голову не пришло, какие, на самом деле, страдания я испытываю. Окружающие видели лишь красивую обложку успешного состоявшегося человека, который продолжает развиваться и покорять новые вершины. А на самом деле внутри меня расстилалась безжизненная пустыня, которую не перейти, и я, как одинокий волк, сбившийся с пути, только бесцельно бродил по ней, содрогая воздух своим воем… Но для всех я оставался позитивным, жизнерадостным человеком, у которого всегда всё получается, у которого просто не может быть каких-либо проблем.

Влада снилась мне часто, и после таких снов я просыпался и долго лежал в постели, глядя в потолок. Вставать не хотелось, хотелось снова заснуть и никогда не просыпаться… Но я вставал, собирался и ехал на работу. Из одной каменной коробки в другую, из одного человейника в другой человейник, из квартиры, которую не иначе, как одиночка не назовёшь, на работу в офис, в личный кабинет — такую же камеру-одиночку… Я мог бы купить себе дом где-нибудь в пригороде, но тогда добираться на работу стало бы дольше и сложнее. Хотя, какая, уже, к чёрту, разница?

Пару раз я был свидетелем того, как учёные о чём-то спорили друг с другом. За всё время исследований меня представили массе высокопоставленных чиновников, но я не запомнил ни их лиц, ни имён, ни чинов. Мой взгляд вот уже много лет был замутнён пеленой моего личного «горя», так что я ничего не замечал вокруг. Удивительно, как я, вообще, заметил наступивший за окном апокалипсис…

Примерно ещё через год мне сказали, что исследования, похоже, близятся к завершению: учёным удалось добиться кое-каких результатов. Меня не вызывали очень долго: месяц или два, а затем, как гром среди ясного неба, снова приехали за мной на двух машинах с мигалками прямо на работу и увезли в научный центр.

6

Слова пожилого профессора расплывались в моей голове. Я никак не мог сосредоточиться. Мыслями я был в совсем другом месте. Передо мной раскинулась широкая река, уходящая вдаль, к горизонту. Её стремительные зелёные воды торопливо несли несколько теплоходов вниз по течению, в серебристой выси парили чайки, и их специфический крик словно ножом разрезал прохладный воздух. Я стоял на берегу, а за моей спиной раскинулся старинный уютный город, манящий своими раскосыми мощёными улочками и неповторимой атмосферой чего-то забытого, но такого родного… Она стояла рядом со мной, и я держал Её за руку…

— …Таким образом, возможно, что вы, действительно, можете спасти всех… — Сквозь пелену донеслись до моего сознания слова учёного. Прекрасное видение исчезло. Я вновь оказался в жестокой реальности. Так, надо было с этим прекращать. Ещё чего: уважаемый человек, главный редактор крупного издательства вместо того, чтобы слушать и вникать в суть дела, витает в своих мечтах. Причём, в несбыточных… Это-то, обиднее всего!

— А… Гм… — Я откашлялся, стараясь сделать серьёзный заинтересованный вид, но это не умаляло того, что последние несколько минут монолог профессора я просто не слушал и не представлял, о чём он мог говорить. И, похоже, он это заметил, но без тени недовольства постарался объяснить всё ещё раз.

В общем, если вкратце, с помощью моей крови создали вакцину, способную нейтрализовать последствия излучения и восстановить синтез фенилэтиламина. Я не учёный, поэтому не буду вдаваться в подробности и загружать мозг читателя научными понятиями и формулами, тем более, я сам не знаю, какими словами можно объяснить весь этот сложный процесс, чтобы было понятно. После этого ошеломляющего научного открытия я стал появляться в научном центре ещё чаще. У меня продолжали брать кровь, хотя я опасался, что её не хватит для того, чтоб сделать вакцину для всего мира, но учёные заверили меня, что я могу не беспокоиться на этот счёт. Я не знал, когда они скажут: «Хватит!» Я покорно продолжал ходить в научный центр на процедуры, ни разу не выказав своего недовольства. Да его, собственно, и не было. Мне ведь давно стало плевать на свою жизнь.

Лишь об одном попросил я: чтоб моё имя нигде не упоминали, чтоб во всех СМИ меня нарекли безымянным спасителем, и мою личность ни при каких обстоятельствах не раскрывали. Я не хотел, чтоб меня помнили. Вернее, на людей мне было плевать. Я не желал, чтоб о том, кто я и что сделал, узнал конкретный человек. Я хотел навсегда для неё кануть в лету. Потому как полное забвение с её стороны переносилось мною гораздо легче, чем презрение и ненависть, которые я от неё натерпелся.

Так же я отказался от всякой материальной компенсации со стороны государства. Какие деньги? Вы что, с ума сошли? Они для меня уже давно ничего не значили. Нет, конечно, хорошо, когда они есть. Они предоставляют массу возможностей, а также свободу жить так, как тебе нравится. Но проблема в том, что то, чего я жаждал больше всего, нельзя было купить за деньги. Нельзя было наполнить ими мою абсолютную внутреннюю пустоту и унять боль. Поэтому, я просто отказался от всякого вознаграждения.

Поначалу вакцину испытывали на добровольцах, и когда стало окончательно понятно, что она действует, а также не вызывает никаких побочных эффектов, её выпустили в массовое производство и начали проводить добровольную вакцинацию. Но не все согласились вакцинироваться. Нашлись такие безумцы, которым оказалась не нужна любовь. Я считал их больными людьми. Хотя и сам раньше думал, что никого не любить — это прекрасное состояние. Теперь я понял, что грань между свободой и одиночеством настолько тонка, что большинство даже не замечают, когда перешагнули её. Как говорится, каждому своё, каждый имеет право жить той жизнью, какая ему нравится, но кому может нравиться добровольное саморазрушение? Лишь больным, глубоко несчастным людям. Я не относил себя к их числу. Мне просто нужна была лишь одна Влада. С ней, пожалуйста, можно было создать и семью и завести детей, построить уютный большой дом и прожить счастливую жизнь до глубокой старости. Без неё — увы, я ничего не хотел. Идеальный перфекционист — либо Она, либо никто. На меньшее я просто не соглашался. Я сбросил себя со счетов. Что ж, это был мой осознанный выбор, за который нести ответственность лишь мне одному.

***

Спустя год было вакцинировано свыше миллиарда человек во всём мире. Апокалипсис отступал, человечество погрузилось в тотальную эйфорию. А я ходил на работу, как ни в чём не бывало, а после, когда вызывали, в научный центр, сдавать кровь.

Я снова начал курить от безысходности и скуки. Мимо моего дома, прямо под окнами, часто шествовали счастливые толпы людей, отправляющиеся на городскую площадь. Ровно пять лет назад такие же сборища были посвящены самой ужасной трагедии, когда-либо случавшейся с этим миром, теперь же они праздновали долгожданное избавление от страшной напасти. И только я всё так же оставался неизменен. Только спокойно смотрел на них сверху, роняя на их вскруженные головы серый сигаретный пепел и бесчувственно провожая их циничным взглядом. Мой кабинет и моя квартира были завалены чужими рукописями, рецензиями, журналами. Иногда после насыщенного рабочего дня, прокручивая в памяти всё прочитанное, я с трудом мог вспомнить, где заканчивается одно произведение и начинается другое. Все они сливались в единый узор общих человеческих судеб, сотканный природой и слепым случаем.

То, что произошло с миром, возможно и не так удивительно. Ведь давно же твердили все учёные, что любовь — это химия. А против химии, равно, как и против физики, не попрёшь. Думаю, этим и объясняется тот факт, что невозможно заставить человека полюбить (и разлюбить тоже). Вода — это вода, и в вино она не превратится, сколько ни молись.

Наука вернула человечеству способность любить, но будет ли оно любить, это уже другой вопрос. Ясно лишь одно: проведя эти мрачные пять лет на тёмной стороне Венеры, оно, наконец, осознало свои ошибки и теперь готово их исправить.

Принц Звёзд

Наверное, это неудивительно: влюбиться в принца. Но для меня ещё как! Дело в том, что мне всегда нравились исключительно страшные парни, а стереотипный образ ванильно-ласкового голубоглазого принца с елейным голоском и безупречными манерами меня всегда раздражал. Я чувствовала в нём фальшь и какой-то подвох, будто это обманка, иллюзия — меня поманят ею, а затем грубо свергнут в суровую реальность: вот, чего ты достойна, и не смей мечтать о большем. Это был мой внутренний личный запрет: не влюбляться в принцев, чтоб никогда не разочаровываться. Но в итоге это всё-таки произошло.

И что же теперь остаётся? Писать Саяши письма, которые он никогда не прочтёт?

Саяши был избран Принцем Звёзд за свои заслуги перед наукой. Он был гениальным учёным, создавшим и доказавшим Теорию Квантовой Гравитации, и за это его избрали на столь высокий пост. Кроме научной власти, которая контролировала развитие технологий и колонизацию планет, существовала также светская и духовная власть в лице Императора и Верховного Жреца.

Я встретилась с Саяши на планете Севе́ре, куда отправилась вместе с научно-исследовательской миссией. Несколько десятков лет назад там построили исследовательский центр, где работали учёные со всех уголков Империи. Я не была связана с наукой, я просто писала книгу о необычных планетах, поэтому в первую очередь мой выбор пал на Севе́ру. Планета изобиловала тайнами, которые никто не мог объяснить. Например, она была очень молодой, гораздо моложе звёздной системы, которой принадлежала. Это противоречило всем законам формирования планетных систем, так как планеты зачастую формируются в одно и то же время. Человек, попадая на неё, начинал чувствовать себя по-особенному. Севе́ра была почти точной копией Земли, с той лишь разницей, что обращалась вокруг яркой белой звезды, отчего свет на ней был окрашен в холодные голубоватые тона, как и глаза Саяши, напоминающие ясное утреннее небо или лёд высоко в горах. Эти бездонные синие небеса пронизывали золотистые лучи солнца, складывающиеся в неповторимый рисунок радужки. Я заметила его только когда оказалась совсем близко к Саяши. С расстояния или на фото его необычные глаза казались… в общем-то обычными. И для меня было открытием обнаружить в холоде морских далей тонкие невесомые нити золота и серебра, которыми природа наградила Принца.

Его взгляд был несколько загадочным, но одновременно прямым и непримиримым. Молодой человек точно знал, чего хотел, и не думал уступать кому-то дорогу. Он не привык ни под кого прогибаться, и на всё имел своё мнение: и в вопросах науки, и в вопросах политики. Кстати, из-за последней ему пришлось на несколько лет покинуть границы Империи. Вследствие заговора произошёл госпереворот, в результате которого законный Император был свергнут, а его трон занял диктатор-самозванец Роз, начавший экспансию в соседние независимые республики Галактики. Саяши высказал свою чёткую гражданскую позицию. Он не принял новую власть, как и многие другие учёные, и подписал манифест сопротивления, из-за чего подвергся гонениям и травле со стороны властей. Саяши пришлось уволиться из НИИ, в котором он работал ведущим научным сотрудником и улететь на Вегу. Там он продолжил свою научную деятельность, не прекращая нести людям свет и постигать тайны Мироздания.

Власть в скором времени сменилась. Граждане Империи устали работать на износ, словно рабы, отдавать свои жизни на фронте во имя диктатора, пожелавшего подчинить себе все звёздные государства в Милкимеде, жить под неусыпным контролем властей, ограничивающих их личную свободу. В конце концов, произошла Революция, и Роз был свергнут. Это было первое восстание, произошедшее со времён Великого Столкновения (столкновения Млечного Пути и Туманности Андромеды, в результате которого образовалась новая эллиптическая галактика Милкимеда). Империя существовала уже тогда, и смогла пережить этот природный катаклизм без существенных потерь, но кризис в обществе, столкновение человеческих умов и мировоззрений едва не разрушило её.

После Революции Саяши вернулся домой и через пару лет был избран Принцем Звёзд. (Эта должность, как и должность Верховного Жреца, была упразднена во время правления Роза). Новый Император был избран из числа военных командиров, стоявших во главе восстания, он заслужил свой трон кровью и всю свою ярость и жестокость оставил на фронте, став мягким и мудрым правителем.

Я познакомилась с Принцем Звёзд на научной конференции, организованной в день его прибытия на Севе́ру. Говорят, что, чем больше игнорируешь человека, который нравится, тем сильнее влюбляешься в него. Это как раз мой случай. Когда я поняла, что случилось непоправимое, было уже поздно, пути к отступлению, пути назад не было, но я пыталась сопротивляться. Так же, как эта планета сопротивлялась естественному ходу времени, я сопротивлялась своим чувствам.

Я не знала, как относился ко мне Саяши. Мы не много общались. Он был занят исследованием Севе́ры, а я наблюдала за учёными и делала заметки об их работе. Писательство должно было приглушить мои чувства, но оно только больше разжигало их. И ещё мне стало трудно формулировать свои мысли, ведь все они неизбежно возвращались к недостижимому Принцу Звёзд.

Между нами пролегала слишком глубокая пропасть. Я хоть и писала книги, но была простой девчонкой — не семь пядей во лбу, как у гениального Принца. Да, он был недостижим…

***

Мы смогли наиболее сблизиться и нормально пообщаться во время экспедиции в Долину Мечей. Учёные прозвали это необычное место именно так за острые, как пики, скалы, взмывающие в небо. Они ограждали Долину со всех сторон, образовывая вокруг неё идеальное кольцо природного происхождения. Проход внутрь был один — через Рубиновое ущелье.

Высокие скалы, стеной ставшие перед нами, виделись мне клыками громадного хищного монстра, разинувшего свою пасть. Я не боялась ничего, ведь рядом был Саяши. Да и без него тоже не боялась бы… Своё я в жизни уже отбоялась, во время Революции. Но Принц Звёзд… Он просто радовал мою душу. Мне, как это всегда бывает при сильной влюблённости, хотелось постоянно смотреть на него, поэтому красота и необычность окружающей природы прошла мимо меня.

В Долине Мечей наблюдались магнитные аномалии, поэтому Саяши в первую очередь организовал экспедицию именно туда. Мне было всё равно, куда ехать. Севе́ра поначалу привлекала меня, и мне было безумно интересно отправиться на эту планету. Я предвкушала приключение, но после встречи с Саяши всё поблекло на его фоне.

Мы без труда одолели ущелье и оказались окружёнными со всех сторон неприветливыми скалами. На их вершинах лежал искрящийся в лучах звёзды снег — такой же белый, как волосы моего любимого Принца, которые нещадно лохматил прохладный верховой ветер. Я старалась как можно меньше смотреть на Саяши, но он, по-видимому, уже давно заметил мою заинтересованность, только не подавал виду, полностью сосредоточившись на науке.

«Успокойся! — говорила я себе. — Он никак к тебе не относится. Ты здесь вроде журналиста. Ни на что не рассчитывай!»

Я и не рассчитывала. У меня уже давно не было никаких планов на эту жизнь. И надежд тоже. Просто не хотелось обманываться в очередной раз, поэтому я предпочитала не иметь ожиданий вообще. Не вздрагивать каждый раз от звуков его голоса, так похожего на мой, не ловить крохи его редкой, но такой красивой, освещающей улыбки, не думать о нём, но каждый раз проигрывать бой с собственным сердцем. Я сказала себе твёрдое «нет» и углубилась в самостоятельные поиски чего-то неведомого, что таила в себе Севе́ра. Интуиция подсказывала мне, что она скрывала что-то невероятное.

Мне всегда не давал покоя один логический парадокс. Почему всё существует? Ведь для того, чтоб что-то существовало, этого чего-то должно сначала не быть, но тогда как оно появится, если его нет? Тогда логично предположить, что не должно существовать ничего, а мир является лишь иллюзией, сном Брамы — если мне не изменяет память, именно так когда-то давно и считали древние индусы.

Учёными было доказано, что Вселенная возникла из первичной сингулярности — того, что не поддаётся логическому объяснению и не описывается ни одним законом известной нам природы. За сингулярностью последовала стадия инфляции, окончившаяся Большим Взрывом — моментом во времени, точкой отсчёта, которая дала начало эволюции Вселенной. Но что вызвало образование первичной сингулярности, так и оставалось загадкой, разрешить которую не было по силам никому.

Креационисты по-прежнему считали, что Мироздание создал Бог, но учёные возражали им, говоря, что у Бога просто не было времени, чтобы что-либо создавать. Конечно, ведь он сам создал его, находясь при этом вовне! Но учёных было не переубедить. Они утверждали, что существование вне пространства и времени невозможно. Что ж, это логично. Ведь для любого существования нужно Место и развитие во времени, от прошлого к будущему или наоборот, а если его нет, соответственно, нет и никакого Бытия, нет ничего.

И тогда мне пришла в голову одна интересная идея. Я описала её в книге, которую так и не опубликовала. На её страницах я уверенно утверждала, что Создателя нет, ведь доказано, что для существования чего-либо требуется наличие места и времени. Поэтому Бог «не существует», а находится в другом состоянии, которое нельзя определить, как существование. Я назвала это состояние Предсуществованием.

Таким образом, Богу или причине первичной сингулярности не требовалось время и место, чтобы создать Мироздание, потому как они «не существовали». Но не доказали ли подобные размышления, что всё возникло из «ничего»? Выходило так, что я в своей теории Предсуществования описывала именно ничто, из которого появилось нечто, но всячески отвергала это. Я считала так: ничто — это абсолютный ноль по всем фронтам, чистая сингулярность, Небытие, смерть. А Предсуществование — это состояние, которое отличается от Существования. Оно просто другое, и нам, мысля категориями Бытия и Небытия, невозможно его постичь. Да, у Бога, которого также можно называть первопричиной всего, не было времени, чтобы создать Вселенную, но у него был принцип, возможность существования, которую он реализовал, и из состояния Предсуществования его идея перешла в Существование.

То есть, Бога не существует в том смысле, что к нему не применим сам Принцип Существования, сама его возможность. Он не существует, как существуем мы сами и всё в этой Вселенной. Поэтому о нём нельзя сказать, что он есть в том смысле, в каком есть всё то, что появилось в результате Большого Взрыва. Но он существует в другом смысле, как Предсуществование, как то, что явилось причиной самой возможности Бытия. И если б Вселенная не была построена согласно Принципу Существования, вместо неё было бы что-то другое.

Но не пошла ли я на хитрость? Получалось, что я отодвинула начало и причину мира ещё на одну ступень назад, следуя бесконечной инверсии, и моя теория не дала окончательного ответа на вопрос, с чего всё началось.

Мне нравилось считать, что началось всё с Предсуществования, и в него неизбежно должны были упереться те, кто познавали мир, причём, неважно, каким путём: с помощью богословия или с помощью науки — разница заключалась лишь в инструментах познания.

Конечно, у меня не было никаких доказательств. Только идея. Формулы я выводить не умела. Мой чисто гуманитарный склад ума не позволил даже осилить школьный курс математики. (Я еле-еле сдала итоговый экзамен на тройку и навсегда забыла о точных науках). И после этого ещё смела претендовать на гениального Принца Звёзд?! Нет, не претендовала. Он был недостижимой мечтой, и я смирилась, что она никогда не сбудется. Вообще, смирение — полезная вещь, кто бы что ни говорил.

Тогда, в Долине, я отправилась исследовать близлежащие окрестности сама, просто и незаметно исчезнув из виду.

По пути мне попадались диковинные травы и цветы. Я оставила лагерь далеко позади и углубилась в Долину, не собираясь возвращаться до темноты. Деревья с яркими фиолетовыми листьями больше всего привлекли моё внимание. Я немедленно их сфотографировала. На ощупь их листья оказались, словно шёлк. Всё-таки Севера была не так уж и похожа на Землю. Но всю дорогу меня не покидало странное ощущение, о котором я упоминала в начале своего повествования. Оно преследовало меня с первого дня моего прибытия на эту планету. Я чувствовала, будто знаю то, чего не должна знать, но не могла никак оформить это знание в своей голове. Оно не складывалось ни в слова, ни в зрительные образы, только тревожило сердце не слабее несбыточной любви.

Пересекая Долину, текла быстрая горная речка. Я пошла по её руслу, разглядывая интересные растения на её берегах. Воды стремительно облизывали гладкие голубые и розоватые булыжники, а кое-где на мели проблёскивали аметисты, скрываясь в тёмно-жёлтом иле. Я не любила драгоценности, поэтому не взяла себе ни одного сиреневого камня.

Мысли постоянно возвращались к Принцу, а от него к Предсуществованию.

«Вот бы было здорово, — подумала я, — если б Саяши научно доказал мою теорию и вывел необходимые формулы!» И тут же я себя одёргивала: «Он поднимет меня на смех, если я только заикнусь об этом иррациональном бреде, пришедшем мне в голову!»

Такие идеи были хороши для фантастических романов, но никак не для настоящей науки.

В следующую минуту моя нога случайно соскользнула с мокрого камня, я упала, разбила и вывихнула колено, а радиопередатчик упал в воду и был унесён с глаз моих бурлящим потоком реки. Кричать и звать на помощь было бессмысленно: я отошла от лагеря на семь километров и оказалась в безвыходной ситуации из-за своей халатности. Теплилась слабая надежда, что меня обнаружат патрули военных, выставленные по периметру лагеря, но зачем им было забредать так далеко?

Нога болела нещадно, и любая попытка пошевелить ею оканчивалась ещё бо́льшими страданиями. Так я и сидела на берегу реки: полупромокшая, голодная и несчастная.

***

Может, это было предсказуемо, а может, и нет, но спустя, примерно, полчаса я услышала за спиной до боли знакомый голос. Да-да, меня окликнул Саяши, и я сначала не поверила, но обернувшись, убедилась, что это он. Принц направлялся ко мне, и меньше всего мне хотелось предстать перед ним в таком жалком виде. Уж лучше бы меня нашёл кто-то из патрульных! Это была катастрофа! Я молниеносно вытерла дорожки от слёз и попыталась изобразить на своём лице подобие улыбки.

— Ваше Высочество… Я тут… Случайно поранилась…

— Боже! Мышонок, я сейчас…

Он подбежал ко мне и помог мне встать.

Что? Мышонок? Конечно, Принц знал моё имя, ведь я брала у него интервью для своей книги, и он неоднократно просматривал списки на экспедицию. И это обращение… Неужели, оно значило, что он хотел быть ко мне гораздо ближе, чем к остальным? Но думать об этом долго не пришлось: адская боль прострелила всю ногу, и я безвольно повисла на руках Саяши.

— Идти можешь?

— Нет, Ваше Высочество… Очень больно. Мне так жаль!

— Ничего, всё будет хорошо. Я вызову патруль с машиной. Нас быстро отыщут. Кстати, а где твой радиопередатчик?

Я с сожалением посмотрела на бушующие воды реки.

— Ясно. Не волнуйся, мы всё исправим, только потерпи немного.

Меня мучил, наверное, самый банальный вопрос, и я немедленно задала его Принцу.

— Ваше Высочество…

— Да?

Его ясные сине-золотые глаза заглянули мне в самую душу.

— А как вы… Как вы здесь оказались? Как вы меня нашли?

Он усмехнулся.

— Я заметил, что тебя нет, и спустя некоторое время пошёл по твоему радиоследу в Долину. Я опасался: мало ли что может случиться?

— На Севе́ре нет ни крупных зверей, ни разумной жизни. Чего тут бояться?

— Но, как видишь, я опасался не зря.

— Да, конечно… Спасибо вам…

— Не стоит. И… для тебя я просто Саяши.

Принц безуспешно пытался поймать радиосигнал, но магнитная аномалия Долины Мечей глушила любые излучения. Связь постоянно обрывалась. Его передатчик оказался так же бесполезен, как и мой, лежащий на дне реки.

— Что ж… Придётся добираться до лагеря своим ходом, — бодро заключил он, и всё оборвалось у меня внутри.

***

Мне стыдно это вспоминать! Да, мне стыдно вспоминать, как всю дорогу до лагеря Принц Звёзд Саяши нёс меня на руках, а я чувствовала себя жалко, и чтоб хоть как-то отвлечься от этого позора, рассказывала ему о Предсуществовании, возможно, позоря себя в его глазах ещё больше. Если б не эта неприятность, приключившаяся со мной в пути, я бы никогда не осмелилась высказать ему свои идеи, и они бы так и остались на страницах какого-нибудь третьесортного научно-фантастического романа, написанного мною в будущем. Но их ждала иная судьба.

— Что же это получается… По-твоему, Мышонок, за пределами Мироздания есть то, что не может существовать? И это зовётся Предсуществованием?

— Именно. А как иначе? Внутри сингулярности обрывается пространство и время, и, тем не менее, сингулярность существует, не включая в себя пространство и время. Может, искать Предсуществование следует там?

— Ты хочешь сказать, что за пределами Вселенной и горизонтом любой чёрной дыры находится одна и та же субстанция?

— Я не знаю, но очень на это похоже.

Трудно было сказать, воспринимал ли Принц мои слова всерьёз. Я несла метафизическую чушь, но не от боли, которая ничуть не уменьшалась, а от близости любимого человека, который, возможно, даже не подозревал о моих чувствах. И тогда я цеплялась за Предсуществование, как за последнюю соломинку, чтобы не сойти с ума от осознания безысходности и тщётности своих чувств.

— А знаешь… В этом что-то есть! — сказал он весело и заглянул мне в глаза.

Я оживилась.

— Вы, правда, так думаете?

— Ну да. Проблема начала была всегда. Конечно, скорее всего, она лежит за пределами привычной логики. Можно придумать Создателя, можно придумать сингулярность или ещё что-нибудь, но, сколько бы мы не отматывали причины назад, находя для каждой новой предыдущую, неизбежно наше познание упрётся во что-то, что выйдет за пределы всех законов Вселенной и даже того, что могло бы быть на её месте, сложись всё иначе.

— И что бы тогда было? Вместо неё.

Саяши пожал плечами, обводя взглядом белые скалы вдали.

— Мне трудно это представить. Тебе, наверное, легче, ведь ты пишешь художественные книги. Раз ты смогла вообразить себе Предсуществование, то и это сможешь вполне…

— Но я не могу ничего доказать. Научно… А вы бы смогли, Саяши… — Выпалила я на свой страх и риск.

Мы уже приближались к лагерю. Увидев нас, патрульные выехали нам навстречу на машине. Принц опустил меня на ноги.

— Найти доказательство твоей теории? — недоверчиво переспросил он.

— Найти Предсуществование…

Наш разговор оборвался, потому как к нам приблизились патрульные с врачом. Меня усадили в машину и начали осматривать ногу, а Принц… Принц улыбнулся мне напоследок, пожелал скорейшего выздоровления и отправился в лагерь по своим делам. Его кто-то отвлёк, и он с головой окунулся в хлопоты, а я ещё долго смотрела ему вслед сквозь тёмно-синие стёкла внедорожника, не веря, что наш разговор произошёл наяву.

***

После того случая мы с Принцем не пересекались несколько дней. Я делала заметки и общалась с другими учёными. Они оказались щедры и завалили меня научными данными, в которых я не понимала практически ничего.

Полноценно пообщаться с Саяши мне удалось, только когда небольшой отряд учёных во главе с ним отправился в Лес Камней у подножия западных скал.

Принц пригласил меня сесть рядом с ним, и всю дорогу мы проболтали. Саяши оставался доброжелателен, и я не могла понять, то ли он просто вежлив, то ли, действительно, испытывает ко мне интерес. Да и к чему было это знать? Я, ведь, решила не надеяться.

Лес Камней не был лесом в традиционном смысле. Это интересное образование занимало почти четверть Долины, и упиралось в неприступные скалы, которые мешали ему распространяться за её пределами. О том, как образовался «лес», учёные имели весьма смутные представления, но для того они и прибыли на Севе́ру — чтоб раскрыть все её тайны.

Когда мы приблизились к Лесу, моему взгляду предстали окаменевшие исполины-деревья, неподвижно застывшие в студёном воздухе. Откуда-то издали доносился мерный шёпот реки, звезда скрылась за рваными облаками, «деревья» перестали отбрасывать тени. У нас с Саяши перехватило дыхание от этого изумительного зрелища, ранее не встречавшегося ни в одном из уголков Милкимеды.

Могучие «дубы» и кустарники звёздника, деревья, похожие на огромные травы, и бирюзовые «сосны», под пятьдесят метров в высоту, полностью окаменели, находясь при этом на воздухе, не испытывая ни давления, ни воздействия специфических веществ и излучений. При этом они сохранили все свои пропорции и цвета, и со стороны казалось, будто их покрыл тончайший слой стекла.

Учёные в нетерпении повыскакивали из транспортёров и принялись исследовать Лес: брали материал для анализов, облучали деревья с помощью приборов, проводили замер радиационного фона. Им удалось установить, что источником магнитных аномалий в Долине был именно Лес Камней. Я не вдавалась в подробности, но оказалось, что виной всему были минералы, осевшие на окаменевших листьях. Однако, главная загадка — как такое чудо природы могло образоваться — пока не была раскрыта.

Я везде следовала за Саяши с его молчаливого согласия, но старалась не отвлекать его от работы. Он восхищался деревьями, что-то переключал на своём планшете, подносил сканеры к стволам «дубов» и «сосен». А я больше восхищалась им, и Лес тоже поблёк передо мною.

К концу того невероятно длинного дня мы набрели на странное дерево, усыпанное нежно-голубыми цветами. Принц пришёл в восторг от них и не скрывал счастливой улыбки. Крона дерева, внешне очень похожего на кедр, располагалась довольно высоко, и, наряду с иглами, была усыпана небольшими цветами, похожими на пионы. В свете закатной звезды они отливали серебром, как глаза Саяши.

— Нравятся цветы, Мышонок? — окликнул меня Принц.

Не дожидаясь моего ответа, он подтянулся на ветке, одновременно ставя ногу на другую, и полез наверх.

— Что вы, Саяши! Не нужно!

Деревья не выглядели хрупкими, но они были всё-таки мёртвыми, и я опасалась, как бы ветки не обломались под весом Принца. Но ему, казалось, это даже не приходило в голову. Он бесстрашно взбирался наверх, не обращая внимания на мой обеспокоенный взгляд. Дотянувшись до ближайшего цветка и едва не сорвавшись вниз, он с трудом отломил его, и, улыбнувшись, спрятал в карман.

— Извини, что он каменный… — Тихо промолвил Саяши, преподнося мне его, а я не могла вымолвить ни слова от нахлынувших чувств.

Лепестки «пиона» оказались гладкими и холодными на ощупь, но такими красивыми! На их голубой глади просвечивали тончайшие золотые прожилки, которые слегка мерцали в угасающем дневном свете.

— Здесь, на лепестках, напыление халцедона и кварца, а золотые нити — это пирит, — пояснил Принц.

— Спасибо… — Заворожено прошептала я, принимая каменный цветок из его мягких рук.

— Не стоит благодарности. Это — мелочь, по сравнению с тем, что подарила ты мне…

— А что… я подарила?

— Ну… Предсуществование… — Ответил он, пристально глядя мне в глаза.

Что ж… Может, оно было гораздо важнее любви?

***

Ещё несколько раз мы с Принцем обсуждали Предсуществование. Он выяснял у меня детали, задавал вопросы, которые я с трудом понимала, и строил гипотезы, перед тем, как засесть за разработку новой теории. Честно, я до последнего не верила, что он на это решится.

Через несколько месяцев воздух Севе́ры показался мне слишком тяжёлым, и все её чудеса, вроде каменных лесов, озёр с фиолетовой водою и миражей над горными хребтами стали восприниматься как нечто обыденное. Величайшая её загадка таилась где-то внутри, и её невозможно было увидеть или уловить с помощью приборов, а только почувствовать душою.

Когда же Саяши вывел заключительные формулы своей новой теории, на планете уже царствовала осень. На Севе́ре она была красной, а не золотой, как на Земле. Принц очень любил красный цвет, хоть он ему и не шёл. Но я не сообщила ему об этом. А когда Предсуществование облеклось в красивые строгие формулы и явило себя миру, мы с удивлением обнаружили, что оно и описывалось Теорией Квантовой Гравитации, которую доказал Саяши. Понимаю, это звучит невероятно, но получалось, что Принц создал свою теорию раньше, чем узнал о Предсуществовании, притом, когда мы вместе оказались на Севе́ре, все будто забыли о том, что Теория Квантовой Гравитации, созданная им, существует. Таким образом, на планете словно действовала временная петля, но действовала она очень индивидуально, закольцовывая отдельные события, значимые для конкретного человека. Покидая её, человек разрывал петлю времени, но оставался жить с её последствиями, будто возвращаясь в нормальную реальность. Получалось, что Саяши не создал бы Теорию Квантовой Гравитации, если б не узнал о Предсуществовании, и, вероятно, не стал бы Принцем, но, с другой стороны, попал он на Севе́ру уже будучи им. Искать логику в петле времени было бесполезно, потому как причинно-следственные связи в ней нарушались.

Спустя год мы снова посетили эту загадочную планету и поклялись, что не покинем её, пока не обнаружим источник её аномалии. Мои чувства к Саяши ничуть не угасли, а с разлукой стали только сильнее. И мне казалось, что он тоже что-то испытывал ко мне, но на него навалилось столько дел, что на личную жизнь просто физически не оставалось времени. Мы только переписывались и созванивались сквозь необъятные просторы Вселенной, и каждое моё послание ему было наполнено скрытой любовью.

В сопроводительной статье к своей теории, Саяши написал, что гравитация предсуществует прежде всего Бытия, она и формирует его — самая слабая сила во Вселенной и за её пределами, благодаря которой есть всё, что нас окружает. Когда всё исчезает в сингулярности, остаётся Она, чтобы в случайный момент вновь вызвать вещество из состояния растворения. Саяши создал сложные формулы, объясняющие, как гравитация действует на квантовом уровне, в масштабах, меньше планковских, и, действительно, без неё оказалось невозможным существование квантовых структур, являющихся основой макромира. В начале всего была Гравитация. Даже не так. До того, как началось время и пространство, была Гравитация, которая заставила первичную сингулярность (можно сказать, себя саму) развернуться вовне, сделать конформный переход и из точки превратиться в бесконечность. Так мгновенно расширилось пространство, после чего произошёл Большой Взрыв, высвободивший энергию ложного вакуума, и началась эволюция Вселенной.

Конечно, у Теории Предсуществования (Квантовой Гравитации) нашлись критики, которые обвиняли Саяши в том, что он так и не раскрыл суть того, что является гравитацией. И однажды, устав с ними спорить, на одной из пресс-конференций, он просто сказал: «Это — Бог».

И это утверждение было так логично. Но то же самое давно твердили все религии. Они всегда говорили, что Бог — это любовь. Теперь учёные наконец-то доказали это.

***

Целью новой экспедиции на Севе́ру было исследование глубочайшего разлома в Пепельных Горах. Приборы в его окрестностях сходили с ума и начинали передавать странные данные. Интуиция подсказывала Принцу, что искать разгадку тайны этой планеты следовало именно там.

Саяши сильно устал, похудел и будто накинул себе лет десять, но всё равно мне безумно нравился. Я не хотела больше ни на кого смотреть — только на него. Я везде возила с собой каменный цветок, который он мне подарил — так мне казалось, что Принц рядом, даже когда нас разделяли миллионы световых лет.

Мы снова встретились на Севе́ре, и я боялась, что эта встреча будет последней.

Разлом поражал своими масштабами. Огромная чёрная пропасть, скрытая среди мрачных горных хребтов, уходила глубоко к инопланетным недрам. Над нею клубился сизый туман, и белый снег, срывающийся с небес, навсегда исчезал в её зияющей черноте. На меня накатывали приступы страха, когда я вглядывалась в кромешную темноту перед собой. Но когда рядом находился Саяши, ужас перед неизбежностью отступал, ведь одна неизбежность — неизбежность разлуки и отвержения перекрывала собой другую.

Откуда я могла это знать? Откуда во мне появились ЗНАНИЯ, о которых я упоминала ранее? Это была стопроцентная уверенность, что так всё и будет, будто время утратило свою линейность, и настоящее, прошлое и будущее происходили одновременно.

Там, у пропасти, в моей голове всплыла картина неотвратимого грядущего, которая поразила меня, и чёткое осознание сущности Севе́ры ворвалось в мой разум. Но Принцу нужны были доказательства: он не привык полагаться на свои ощущения. Ему ещё предстояло открыть то, что я уже знала.

Севе́ра двигалась в обратном направлении стрелы времени: из будущего в прошлое — к максимальной упорядоченности, к победе энтропии над хаосом, к тому, с чего всё должно было начаться. Человек, посетивший её, попадал в этот поток обратного отсчёта, а после отбытия «встраивался» в привычную реальность. Физически это никак не ощущалось, ведь для тела ничего не менялось — оно продолжало функционировать согласно привычному ходу времени, а вот тонкий человеческий разум сразу отмечал, что что-то не так.

Для Севе́ры то, что я увидела на картинке, всплывшей в моём разуме, уже произошло, но оставалось будущим для меня и Саяши. И, вероятно, в петле времени оказалось возможным считывать любую информацию, ведь причинно-следственные связи неизбежно нарушались. Таким образом, я и увидела будущее Принца — только с той его конкретной стороны, с которой оно меня интересовало.

Я увидела его очень счастливым, но не увидела рядом с ним себя. Он медленно шёл по солнечной галерее Замка Науки, окружённый благоуханием плетистых роз и тюльпанов, а рядом, в двух шагах от него, носились двое весёлых сорванцов: мальчик и девочка — такие же белокурые и голубоглазые, как и Саяши. Они играли в догонялки и заливисто смеялись, путаясь у отца под ногами. Навстречу им шла молодая красивая женщина в красном платье. Я узнала её: она тоже была выдающейся учёной, но только в области астробиологии. Принц смотрел на неё сияющими глазами, со всей любовью, на которую только был способен, и я поняла в тот момент: чтоб это безоблачное будущее смогло сбыться, и он по-настоящему был счастлив, я должна была отступить.

Как раз в тот миг, когда грядущее так ясно раскинулось перед моими глазами, мы с Саяши стояли у пропасти, и он смотрел на меня, может, чуточку не так восхищённо, как на свою будущую супругу. Саяши коснулся моего плеча, и до моего слуха донеслись слова, которые я так жаждала услышать всё это время.

— Ты стала очень дорога́ мне… Мышонок…

Теперь это ласковое прозвище вызывало во мне лишь боль…

Собравшись с силами, я сделала шаг назад, а затем ещё один и ещё, пока срывающийся с небес снег не затмил белым маревом образ Принца.

«Я всё равно не смогла бы сделать его счастливым, — убеждала я себя. — И вряд ли кого-то смогу… Да и вообще, ему будет гораздо комфортнее с кем-то равным себе…»

Учёным, во главе с Саяши, удалось выяснить, что внутри Разлома находилась сингулярность! По каким-то пока неведомым законам она и заставляла планету двигаться в обратном направлении во времени. Физики опускали на дно зонды с приборами, три из которых не вернулись обратно. И только четвёртый, едва коснувшийся горизонта событий, смог вырваться из удушающих объятий чёрной дыры, скрывающейся в недрах Севе́ры.

Исследования шли несколько месяцев, и всё это время мы с Саяши общались только по работе, делая вид, что забыли о том инциденте, произошедшем между нами у пропасти. Каждый понял всё по-своему. Меня разрывало изнутри искушение признаться ему в любви — и будь, что будет, но я понимала, что это признание перечеркнёт его счастливое будущее, а каким оно будет рядом со мной… наверное, слишком облачным. Он такого не заслуживал.

Пропасть и днём и ночью была объята тьмою. Её рваные края не пропускали ни единого лучика света. И в моей душе тоже царил полумрак, едва освещаемый звёздным Принцем. Мне было очень тоскливо и одиноко, но спустя несколько месяцев наших исследований Разлома, на Севе́ру прибыл сам Император Мика. Его визит немного отвлёк меня от невесёлых мыслей. Стало легче. Я была наслышана о военных подвигах Императора, его храбрости и отважности. Он был несгибаемым человеком, и рядом с ним появлялась уверенность в том, что тебе всё по плечу. Эта невероятная способность — внушать другим уверенность и успокаивать дух — была одним из его талантов.

Он задал Принцу единственный вопрос, который его интересовал: «Можно ли использовать аномалию Севе́ры в военных целях?»

И это был правильный вопрос, потому как Империи нужно было наращивать военную мощь и защищаться от внешних врагов, пытающихся раскачивать обстановку изнутри.

Принц Звёзд, вообще, придерживающийся антивоенных взглядов, не хотел работать в данном направлении. Он стремился познать как можно больше тайн Вселенной, а человеческие разборки его не интересовали. Однако он осознавал всю ответственность, лежащую на нём, как на руководителе, и как бы ему не хотелось, но он обязан был развивать военный сегмент науки.

Втроём: Принц Саяши, Император Мика и Верховный Жрец Кими неплохо сработались, хоть и были очень разными людьми с полярными характерами, и имели, бывало, противоположные взгляды на одни и те же вещи. Но, несмотря на это, они добросовестно выполняли задачи, возложенные на них, и вели Империю к процветанию.

— Несомненно, у аномалии Севе́ры есть военный потенциал. В ближайшее время мы проведём исследования в этом направлении, — ответил Саяши.

Такой ответ вполне устроил Мику. Он одобрительно кивнул и что-то сказал своему помощнику.

Император пристально посмотрел на девушку, стоящую рядом с Принцем, то есть, на меня, хотя я не была учёной и просто писала книги, в общем, неизвестно, как оказалась в компании столь высокопоставленных лиц. Мне казалось, я увидела своё отражение в глубине его тёмных глаз, и мне на миг стало известно его будущее. Он жил в таком постоянном нервном напряжении, что хотелось утешить его, сказать, что дальше всё будет хорошо, в благодарность за то, что мне самой стало легче в его присутствии. Да, к тому же, его будущее, действительно, не таило никаких угроз.

Впоследствии я сообщила ему об этом, мы разговорились, и Император, узнав меня получше, предложил мне работу в правительственной канцелярии. Конечно, она бы отнимала львиную долю моего времени, которое можно было потратить на писательство, но я всё равно согласилась, потому как эта работа открывала передо мной огромные возможности. И… так бы я смогла хотя бы изредка видеть Принца. Вероятно, это была главная причина, почему я на неё согласилась.

Постепенно Севе́ра стала закрытым объектом, который теперь охраняли войска Империи по личному распоряжению Принца. Аномалия в Пепельных Горах была обнесена высокой стеной, за которой построили огромный научно-исследовательский центр. Попасть в него могли лишь избранные. Я навсегда запомнила эту планету двойственной, ведь она свела меня с Саяши и одновременно разъединила с ним. Конечно, я написала о ней отдельную книгу, где рассказала с некоторыми приукрашениями о приключениях, постигших меня на ней. Лишь об одном я умолчала: о прекрасном белокуром принце с сине-золотыми глазами и голосом, похожим на мой. Я не рассказала о своей несбывшейся любви. И думаю, это к лучшему: и для меня, и для Саяши. Я подарила ему Бога, и, наверное, это лучше, чем просто любовь. А у меня остался каменный цветок, подаренный мне Принцем, осталось только писать Саяши письма, которые он никогда не прочтёт…

Троица

Когда я появился, не существовало ничего. Даже ухватиться за что-то не представлялось возможным. Я был в Нигде, и меня окружало абсолютное Ничто. Но почему-то тогда я уже знал, что эта обстановка неправильна, что мир должен выглядеть по-другому.

Место, в котором я находился, трудно описать словами. Да и назвать ЭТО местом являлось весьма опрометчиво. Место предполагает наличие пространства. А меня окружало безмолвное, абсолютное Ничто, Небытие, Нечто без определений и формы, не имеющее ни цвета, ни числа, ни измерений, и я не знал, как к нему относиться, да и нужно ли, вообще, сформировать к нему какое-либо отношение. То непознанное, что окружало меня, никак со мною не контактировало и не проявляло себя, поэтому я даже помыслить не мог, что на самом деле находится вокруг, живое ли оно, как я, или нет. Но с чего тогда я решил, что сам жив? Я просто полагался на свои субъективные ощущения. Меня не было очень долго, и я ничего не мог сказать о том времени, когда меня не существовало, но потом в какой-то момент я вдруг почувствовал, что появился. Я осознал, что я есть. В тот момент сознание вспыхнуло в бесконечном Ничто, и так я понял, что отделен от окружающего меня непознанного Нечто. Я считал его чем-то враждебным, непонятным, тем, что бесконечно чуждо, даже противоположно мне. Долгие миллионы лет проносились над пустотой, и я всё никак не мог решить, что мне делать и как относиться ко всему, что лежит за моими пределами. Вокруг появлялось множество вещей. Они видоизменялись, исчезали, а затем снова становились видимыми. Энергия превращалась в материю, а неживая материя становилась живой, а затем обретала разум. Через короткое время происходил обратный процесс. И прежде, чем я разобрался, в том, что это такое, прямо у меня перед глазами, прошла не одна тысяча лет. Всё Мироздание лежало у меня на ладони. Я мог проникнуть куда угодно: в любой разум, в любую вещь. Мне была открыта любая истина, и на каждый вопрос я знал ответ, кроме одного: «Кто я, как появился, и что меня окружает?»

Мир, будто маленькая песчинка, застывшая в кромешном Небытие, вовсе меня не интересовал. Он был слишком микроскопическим, и, чтобы проникнуть туда, мне самому пришлось бы уменьшиться, практически, до нулевых размеров. Я просто наблюдал за ним, но и половины того, что там происходило, не мог понять. Он казался мне бессмысленным, и появившиеся в нём разумные существа, увы, не смогли доказать обратное.

Ещё в том мире-песчинке я видел монстров, пожирающих целые галактики. Им были не страшны ни сумасшедшие температуры в миллионы градусов, ни чудовищные давления. Они обвивали своими громадными липкими щупальцами несчастные светила и постепенно вытягивали из них всю энергию. И я, наверное, мог бы вмешаться, остановить эту дикую охоту, но не понимал, совершенно не понимал, должен ли я это делать, или, наоборот, моё вмешательство нежелательно, и всё идёт так как задумано. Но кем? Кто создал этот мир-песчинку? Миллиарды лет я искал ответ на этот вопрос, и, не найдя его, углубился в созерцание Вселенной дальше. Но не из интереса, а скорее от невыразимой скуки, ведь что мне ещё оставалось делать в кромешном одиночестве? Только наблюдать. Наблюдать за буйством быстро развивающейся жизни в крошечном мирке, непонятно откуда взявшемся.

Причудливые расы существ, населявших космос, слились для меня в пестрый трудноразличимый поток. Они появлялись и исчезали в такой ничтожно короткий промежуток времени, что я едва успевал вдохнуть и выдохнуть, а их уже как не бывало! В большинстве случаев они сами оказывались виновны в своей гибели. Из-за непрерывных войн и борьбы за ресурсы, они изобретали всё более смертоносные виды оружия, и, в конце концов, происходила катастрофа, а цивилизация, подобно мифическому змею, пожирающему свой хвост, ступала на путь самоуничтожения. Бывали, однако, и другие сценарии: природные катаклизмы, из-за которых на планетах менялся климат и приводил к массовому вымиранию коренного населения либо смертельные болезни, против которых не смогли или не успели изобрести лекарств. Но бывало, целые народы стирали с лица земли непознанные, громадные существа вроде тех, что пожирали звёзды. Люди и другие обитатели Вселенной поклонялись им как богам, и всякий раз благоговейно трепетали при каждом пришествии подобного монстра. Они приносили жертвы, стараясь задобрить чудовищ, но итог всегда был одинаков, и какой бы военной мощью не обладали маленькие создания, справиться с теми, в чьей власти находились даже звёзды, становилось невозможно.

Человечеству оставалось лишь принять свою участь, признать своё бессилие перед мрачными тайнами, что хранит Вселенная, и смириться. Это теперь я понимаю, что должен был, наверное, вмешаться, каким-то непостижимым образом проникнуть в мир-песчинку и защитить его хрупких созданий. Но тогда я этого не понимал. Я, подобно несмышлёному младенцу, не мог осмыслить всё происходящее и связать его в логическую цепочку. Мои мысли двигались так медленно, но я этого вовсе не замечал. Пока я мог подумать какую-нибудь простую мысль, в том крошечном мире проносились целые эоны лет, гибли звёзды и возрождались вновь, цивилизации с бешеной скоростью сменяли одна другую, а я всего этого не замечал. И только разгадывал ребус своего таинственного происхождения. Я растянулся далеко в пустоту. Я двигался быстро и во все стороны, но не встречал ни единого препятствия на своём пути. И раз я мог занять такой бескрайний предел, выходит, я, так же, как и Ничто, окружавшее меня, был бесконечен? Пока я думал эту мысль, погибло несколько галактик, но взамен образовалось три десятка новых. Многие космические расы исчезли без следа, оставив после себя лишь безмолвные полуразрушенные города и груды металлолома, бывшего когда-то верхом инженерной мысли, но теперь одиноко пылящегося на просторах мёртвых планет.

Я по-прежнему не мог понять, связан ли я как-то с этим миром-песчинкой и могу ли влиять на него. Я не хотел брать на себя ответственность, поэтому, в конце концов, предпочёл и вовсе туда не заглядывать. Вместо этого я устремил свой взгляд в кромешную пустоту и продолжал пробираться в её глубь. Для меня не существовало никаких законов и любых ограничивающих меня пределов. Я был свободен от всяких условностей, безлик, безымянен, и, наверное, всемогущ. Я двигался дальше во всех известных мне направлениях, и сам не понимал, как я это делаю. Я не видел своего тела. Наверное, оно было настолько огромно, что я и не мог его видеть. А может, его не существовало вовсе.

Я не представлял, как могу двигаться в месте, лишенном пространства, да и двигался ли я куда-то вообще, либо эта иллюзия движения рождалась лишь в моём незрелом детском разуме? А ещё я был на сто процентов уверен, что я здесь, в Нигде, совершенно один, и это обстоятельство казалось мне печальным.

Мир-песчинка остался далеко позади. Возможно, я окончательно заблудился и потерялся в бесконечном Ничто, и теперь никогда его не найду, но я не особо горевал по этому поводу. Мне хотелось большего. Хотелось объять то непознанное, что меня окружало. Как бы там ни было, но я не верил, что у него нет границ. Это просто не укладывалось у меня в голове: как что-то может не иметь ни начала, ни конца.

Иногда мне казалось, что меня окружает вовсе не пустота. От усталости мне чудилось, будто я пробираюсь сквозь сплошную, тягучую чёрную массу, которая оказывает сильное сопротивление. Но я был так лёгок и невесом. После отдыха наваждение рассеивалось, и я снова мчался вперёд.

Но в какой-то момент я просто остановился. Однако остановила меня вовсе не усталость, а совершенно новое неизведанное чувство, пробуждающееся в моём сознании.

На меня снизошло озарение, но открывшаяся истина одновременно и обрадовала, и напугала меня. Я понял, что я здесь вовсе не один. И всегда был не один. А совсем рядом со мной… был мой отец. Он никак не выглядел, он и не мог как-либо выглядеть, ведь он находился вне пространства и времени, вне всяких определений и форм. Он был вечным, бесконечным и непознаваемым Творцом, Создателем всего сущего.

Теперь всё обрело смысл и встало на свои места. Я понял, что тот момент, когда я узнал, что у меня есть отец, и что он рядом, был переломным в моей жизни. Он высвободил силу, которую я не понимал, но которая была не менее могущественна, чем я и Создатель. Мы ещё не говорили и никак друг к другу не обращались, но я уже начинал чувствовать непонятное шевеление в своей груди, от которого разливалось тепло по всему моему бесконечному телу. Я замер в пустоте, не смея пошевелиться, но прошли ещё долгие миллиарды световых лет, прежде чем я начал видеть то, чего раньше, в силу своего возраста, не замечал. Я понял, что с моментом встречи с отцом, кончился период моего младенчества, а затем Он заговорил со мной…

Вместе мы сошли в Мир. И теперь, в материальности, будто в зеркале, я смог увидеть себя и его. Я был очень мал, и едва доставал макушкой ему до колен. Если сравнивать с человеческими детьми, то выглядел я, наверное, года на два или три. Отец крепко держал меня за руку. Он был высок, а его худощавое тело облачали тёмные, словно мрак, одежды. Он помогал мне идти и заговорщицки улыбался, глядя на меня. Мы шли по песчаному берегу моря, и холодные волны лениво накатывали на сушу, угрожая намочить нам обувь.

Мне хотелось задать ему столько вопросов, но тут я с удивлением понял, что ещё не знаю ни одного языка и не могу выразить свои мысли осмысленными фразами. Я могу лишь нечленораздельно бубнить что-то себе под нос или выкрикивать подобия слов.

Почему же всё так изменилось? Вот я был таким огромным, что вмещал в себя целую Вселенную, даже оставалось ещё место, и тут вдруг, в какой-то момент, уменьшился до размеров двухлетнего ребёнка и теперь беспомощно шагал вслед за отцом. Папа только улыбался, поднимал меня на руки и кружил в воздухе, а затем опускал на землю и что-то говорил, но ни единого его слова я не мог понять.

Мне казалось, что с тех пор время, словно дикий цепной пёс, сорвалось с места и с бешеной скоростью устремилось вдаль. Я взрослел быстро, и иногда мне становилось страшно оттого, что я совершенно не представляю, что буду делать, когда вырасту, и кем стану в будущем.

Постепенно воспоминания о моём пребывании в том странном месте за пределами мира стали казаться мне выдумкой, попыткой осмыслить происходящее незрелым младенческим разумом, и годам к двенадцати я окончательно убедился в том, что всё тогда придумал, но всё ещё сомневался, пока однажды отец не произнёс одну загадочную фразу.

«Ты всегда будешь для меня целой Вселенной!» — Вот, что услышал я, но не решился лезть к нему с расспросами, боясь показаться глупым. Тогда мне, как я уже говорил, исполнилось двенадцать, возраст младенчества остался далеко позади, и я возомнил, что знаю всё на свете. Хотя, кое-что я понял наверняка. Например, то, что я остался так же огромен, и внутри меня по-прежнему целая Вселенная, вот только теперь я смотрю на неё как бы изнутри, и всё то, что меня окружает, всё, что происходит со мной в жизни, является её отражением, а сила, высвободившаяся в момент встречи с отцом, становится только сильнее. И я, наконец, понял, что это, хотя, наверное, всегда это знал. Эту силу прозвали Святым Духом, хотя, как по мне, я бы не стал слишком заморачиваться над названием, писать многотомные трактаты о тайне Святой, либо какой-нибудь ещё Троицы. Я бы просто назвал эту третью силу тем, чем она, в действительности, и является. Я бы назвал её Любовью.

***

Мы жили маленькой счастливой семьёй. Всего два человека. И никого больше не пускали в свой уютный мир. Нам было хорошо вдвоём. Не сказать, что я полностью понимал отца. Напротив, понимал я его, может, процента на два-три, а остальные девяносто с лишним оставались для меня громадой, состоящей из недосказанностей и загадок. Например, я никогда не спрашивал, как он создал мир. Мне казалось, что таким кощунственным вопросом я могу его обидеть, разрушить ту хрупкую грань доверия, которую никто из нас не решался переступать. А он и не рассказывал сам. Вообще, моё детство, можно сказать, ничем не отличалось от детства сотен других мальчишек. Я так же ходил в школу, а после уроков гонял мяч с приятелями во дворе или гулял, и затемно, вымотав отцу все нервы, с барабанные боем возвращался домой, в нашу просторную двухкомнатную квартиру. Садился за ненавистные уроки, стараясь всеми возможными способами улизнуть от выполнения задания. Выливал борщ или суп в раковину, когда папа не видел, и занимался мелким вредительством, если мне что-то не нравилось. Короче, всё как у всех. Обычная жизнь. Обычная жизнь счастливого ребёнка, которого любят, который для кого-то — целая Вселенная, что ни объять, ни представить невозможно. Я был счастлив…

Потом был институт. Я не захотел никуда уезжать и выбрал один из двух вузов, находившихся в нашем маленьком южном городке. Мы жили у моря, в довольно уютном месте, и я так хотел остаться там на всю жизнь. На всю бесконечную жизнь. Остаться в том времени, в том месте, в той тёплой светлой квартире, вдвоём с Ним, защищённый от всех будущих бед и несчастий всеобъемлющей отцовской любовью.

Но однажды, возвратившись с занятий, я не застал отца дома. Была суббота, выходной, хотя, быть может, у него появились какие-то срочные дела, но я сразу же отмел это предположение. Почему-то в глубине души я уже знал, что он просто исчез, будто его никогда и не было. Вот через подлокотник дивана был перекинут его галстук, пропитанный ароматом терпкого одеколона, на кухне, в пепельнице, дымилась тлеющая сигарета, казалось бы, такие незначительные мелочи, но вместе они напоминали мне о единственном родном человеке, который просто ушёл из моей судьбы. Я думал, что буду первым. Первым уйду из его жизни, хотя ещё не представлял, как это сделаю: переездом в другой город, женитьбой, либо банальным предательством, а оказывается, он меня опередил. И даже не оставил записки.

Я понимал, что обращаться в полицию бесполезно. Если он захотел исчезнуть, вряд ли его кто-то сможет найти. Даже родному сыну это не удастся сделать. Да и как бы я всё объяснил? Простите, но понимаете, мой отец — Бог, и он куда-то пропал! После такого объяснения меня бы точно упекли в соответствующее заведение.

Я решил разыскать его сам. Но где? В себе — необъятной Вселенной? Взглянув внутрь себя, я не обнаружил его там. Да и в самом деле, зачем ему нужна была Вселенная без меня? К чему эти далёкие звёзды, мириады галактик и планет, на которых, возможно, тоже живут люди, если рядом нет того, кто является смыслом жизни? Тогда, возможно, впервые я задумался: а не переоценил ли я свою значимость в жизни отца? Но тут же постарался отогнать эту абсурдную мысль от себя. Нужно было приниматься за поиски.

Где ещё он мог быть, если не во Вселенной? Лишь за её пределами. Вот туда мне и следовало отправляться. Хотя я не представлял, как. Я больше не был младенцем. Я вырос, и теперь уже не мог вмещать в себя целое Мироздание.

Несколько лет я пытался выйти за пределы самого себя, вернуться туда, откуда пришёл, в Ничто, за границы всех границ и определений, но всё впустую. Мои младенческие способности оказались навсегда утрачены. Я погрузился в депрессию. Институт давно был окончен. Вместо него меня теперь ожидала скучная работа и каждодневная рутина, заканчивающаяся в лучшем случае вечерней тренировкой в спортивном зале либо прогулкой по набережной, в худшем — бокалом вина и сигаретой. Без отца моя жизнь стала такой неустроенной.

— Куда же он ушёл? Куда? — задавал я вопрос самому себе, но не находил на него ответа.

Однажды, в порыве отчаяния, я разгромил всю квартиру. И только выбившись из сил, безвольно упав на ошмётки мебели, я, наконец, решил, что больше так продолжаться не может.

Через пару дней я уволился с работы и уехал, а вернулся в родной город лишь спустя десять лет, всё это время бежав от невыносимой правды, которая преследовала меня по пятам: что я остался совершенно один.

Я путешествовал, посещал монастыри и священные места, я искал учителей, способных открыть мне тайные знания и вернуть меня в то состояние, в котором, как мне казалось, я пребывал в младенчестве. Я даже обращался к шаманам, но всё безрезультатно. Я не понимал, что все знания, которые только способен постичь познающий разум, уже были вложены в мою голову. Обойдя полмира, я понял, что искал совсем не там.

Отец всегда был со мной. Там, куда положив ладонь, можно услышать тихий стук сердца. Он был мной, а я им, хотя не представлял, как такое возможно. Мысль о нашем триединстве оказалась ответом на все вопросы.

Получается, он никуда и не уходил. Я совсем вырос, и, наверное, самонадеянно решил, что мне больше не нужна помощь, что я могу обойтись своими силами. Образ отца исчез глубоко-глубоко в моём необъятном, непостижимом сознании, но одновременно и остался со мной, просто его невозможно было выразить в грубой материальной реальности.

Поняв это, я обрадовался, и сознание моё вновь изменилось. Я будто снова стал маленьким беспомощным младенцем. Моё тело вновь стало необъятным, вмещающим в себя всё Мироздание. Оно сверкало миллиардами звёзд. Я безгранично растянулся в пустоте, и вновь, как и раньше, мои мысли потекли медленно-медленно. В мире-песчинке потухали и разгорались звёзды, города из пластика и металла росли вверх, касаясь облаков, и я иногда с ностальгией вспоминал то тихое место у моря, в котором прошли мои детские годы.

Много сменилось поколений и рас. Я видел людей, достигших, практически, неограниченного могущества. Они поселились на всех обитаемых планетах и создали огромную космическую империю. И теперь я понял, откуда появились те монстры, пожиравшие звёзды и сметавшие целые расы с лица земли. Я не мог поверить, что сам, бессознательно, их создавал. Я не контролировал процесс творения. И если раньше я думал, что мир создал мой отец, то теперь мне стало понятно, что я принимаю не меньшее участие в творении. Те чудовища возникли из страха. Моего страха. Банального детского страха темноты, одиночества и всего непознанного. Безграничное воображение ребёнка рисовало жутких чудовищ, скрывающихся за углом, в шкафу, либо под кроватью, но у обычного мальчишки они так и оставались лишь плодом разыгравшейся фантазии, иногда переносимой на бумагу, а у меня воплощались в материальной действительности! Ведь я был непростым ребёнком. Я был сыном Бога. Сыном Творца. Ликом таинственной Троицы.

***

Когда в следующий раз я решился заглянуть во Вселенную, там прошло несколько миллионов лет. Всё снова изменилось. Монстры исчезли, видимо, наконец, истреблённые какой-то сверхразвитой цивилизацией, либо моим всемогущим сознанием, потому как я вырос и больше не боялся темноты. Люди снова жили на Земле, но, ни капли былого величия не осталось в их облике, и я мог лишь догадываться, какую страшную катастрофу, изменившую их до неузнаваемости, они пережили на этот раз.

Все знания и технологии оказались утрачены и забыты. Теперь человечеству предстояло снова всё начинать с нуля: переоткрывать старые истины и проходить долгий тернистый путь своего становления и обретения человечности, предстояло победить кромешный мрак в своих сердцах, чтобы построить новую великую цивилизацию. И на этот раз я решил не отсиживаться в стороне — я решил помочь им. Что вышло из моей затеи вы, наверное, и так хорошо знаете. А также знаете всю дальнейшую историю, которая произошла со мною после того, как я пришёл на Землю и начал проповедовать.

После всего, что произошло, я хотел найти какое-нибудь тихое уютное место, вроде того далёкого города, в котором я провел своё детство, и поселиться там на всю оставшуюся вечность. Но сколько бы я не искал, я его не нашёл. Во всей необъятной Вселенной, во мне, для меня не нашлось такого места, в котором я бы обрёл покой, и тогда я снова ушёл за пределы мира, в великое, необъятное Ничто и Нигде. Я понял, что дело было вовсе не в том городе, а в моих ощущениях, которые я испытывал, живя в нём. Я был счастливым мальчишкой. И то ощущение счастья, безграничного, неомрачённого ничем счастья, состояние безмятежности и беспечности, какое бывает лишь в детстве, мне вряд ли удастся испытать снова.

Я вырос. Но так и не нашёл себя.

Лис

В детстве я называл его Лисом. Но не из-за его хитрости. Впрочем, хитрым он никогда не был. Может предприимчивым. Но никак не хитрым. А называл я его так из-за сказки о Маленьком Принце. Уж очень она мне нравилась. Себя я ассоциировал с Принцем, а своего дорогого друга с Лисом. Хотя теперь, по прошествии многих лет, я понял, что роль Принца больше подходила моему другу, ведь он мог летать, а я — нет. После школы он поступил в лётное училище, а затем в лётную академию, а я решил связать свою жизнь с литературой, всерьёз намереваясь стать настоящим писателем.

Сколько себя помню, мы с Лисом всегда были вместе. И даже разные вузы не смогли разлучить нас, потому как по счастливой случайности находились в одном городе, поэтому свободное от учёбы время мы могли проводить вместе.

Попутно я изучал журналистику, так, на всякий случай. Для себя я писал по мелочёвке: рассказы на десяток страниц, которые отправлял в журналы, статьи для газет, иногда брал интервью у какой-нибудь местной знаменитости. По-настоящему крупную стоящую вещь — роман — я написал в уже более зрелом возрасте — в двадцать пять лет. В юности я воображал, что вот выучусь, буду писать первоклассные романы и получать за это крупные гонорары. Буду жить в свое удовольствие и заниматься любимым делом. Практика показала, что любимое дело редко приносит стабильный доход. Нет, мне, конечно, платили небольшие гонорары за рассказы и повести, но они оказались настолько нерегулярными, что мне пришлось найти постоянную работу. Я устроился работать журналистом в местную газету и через два года уже занимал должность заместителя главного редактора.

После академии мой друг отправился служить на Байконур в авиаполк. Я часто приезжал к нему в гости. И каждый раз чертыхался из-за нестерпимой казахской жары в плюс пятьдесят, или, если приезжал зимой, из-за лютого мороза, от которого едва не замерзали глаза.

Лис женился. У него родился сын. Его семья жила вместе с ним в Ленинске — военном городке возле Байконура.

Когда я стал заместителем главреда, работы и ответственности, конечно, добавилось в разы, поэтому мы с Лисом уже не смогли так часто видеться, но созванивались регулярно. Всё у него шло хорошо. Через три года получил звание майора. Сын рос крепким и здоровым малышом. Небо оставалось безоблачным. Мой друг просто был одержим им. Как я литературой. К слову, карьера моя складывалась неплохо. Только на личном фронте всё, как говорится, было без изменений. Не везло мне в любви, хоть тресни. Женился я только годам к тридцати пяти, а свою невесту, Киру, буквально, силой затащил под венец. Как говорится, взял измором. Ей нравилась свобода, она была неуловимой, как ветер, чистой, звонкой, порхающей по жизни, как мотылёк. Кира, успешный врач-психолог, оставалась для меня загадкой. Я не знал, любила ли она меня. Я её точно, иначе бы ни за что не женился. Мы оставались свободными, будучи в браке.

У моего друга всё было не так. Он, вообще, являлся моей полной противоположностью, наверное, оттого мы так и сдружились. И годы не стёрли эту дружбу, напротив, только больше укрепили её. Со временем я перебрался в Москву. Мне предложили работу редактором научно-популярного журнала, и я не раздумывая, согласился. (Киру я встретил уже в столице). К тому времени я был автором пяти романов, которые неплохо продавались, а один из них даже собирались экранизировать. Я писал фэнтези, которое Лис терпеть не мог, но мои книги всё же прочёл. Наверное, только из вежливости. Я писал фэнтези, но сам, конечно, не верил во всю эту потустороннюю чепуху, да и вообще, считал себя атеистом. Лис тоже был атеистом. И на этом наше сходство заканчивалось. Его всегда бесили мои слишком лёгкие сигареты, а из-за разных музыкальных предпочтений мы однажды, вообще, чуть не подрались. Ну, произошло это, естественно, давным-давно, в далёкой юности.

Лис ушёл рано. Ему исполнилось всего сорок четыре. Разбился, в конце концов. Как и все они бьются. Желая хоть как-то меня утешить, его сослуживцы говорили мне, почерневшему от горя, что и так, мол, долгожитель — военные лётчики почти все рано уходят. А мне хотелось выть, как дикому зверю, от оглушающей боли. Лис был один в семье, я тоже. Но друг для друга мы стали братьями. На вопрос, есть ли у меня братья или сестры, я всегда отвечал положительно. Господи! Сколько же лет жизни отняла у меня эта утрата! Похороны, поминки… Хоронили, понятно, в закрытом гробу, ибо, нечего уже было хоронить. Я помню плачущую на моём плече Иру — его жену. Сыну исполнилось тогда только восемнадцать. Я поклялся себе, что во всём помогу мальчику. Родным он мне был. Племянником. Я забрал его с матерью в Москву. Квартиру в Ленинске они продали. Я ещё добавил своих сбережений, и этого, слава Богу, хватило, чтоб купить им однокомнатную квартиру в спальном районе.

Сергей, сын Лиса, хотел стать лётчиком, но мать упёрлась. Только через мой труп — и всё. В конце концов, пошёл на авиаконструктора.

Тут я ему, конечно, ни в чём помочь не мог, но всё же кое-какие связи у меня имелись.

Прошло десять лет. И вот однажды Лис вдруг… Вернулся.

Господи! Я не могу никак логически объяснить то, что произошло. Наверное, некоторые вещи в нашем мире и не поддаются логике. Но я рад, что это так. Рад, что у нас ещё есть надежда на чудо. Потому как то, что произошло, не иначе, как чудом, не назовёшь.

***

Всё началось с того, что мне написала незнакомая девушка. Я сразу же посмотрел её профиль в соцсетях. Симпатичная, юная совсем — лет восемнадцать-девятнадцать, но какая-то грустная, что ли, растерянная, подавленная. Ладно. Мне-то что? Мало ли какие могут быть у человека проблемы?

Надо сказать, что я часто сидел в соцсетях в различных сообществах для военных. Там выкладывали разные истории, которые я, бывало, использовал в своих произведениях. А ещё мне нравилось смотреть военные фотографии. Иногда я общался с бывшими сослуживцами своего друга. Как меня разыскала та девушка, не знаю. Возможно, увидела мой комментарий под фотографией Лиса, выложенной в сообществе военных Байконура, и решила написать. Честно, вначале я впал в ступор. Она сказала, что ищет сослуживцев моего друга или хоть какую-нибудь информацию о нём. Я видел её впервые. Я не мог понять, кто она. Но вместе с недоверием и удивлением, в моем сердце что-то зашевелилось. Я вгляделся в её лицо, но не обнаружил ни одного сходства между Лисом и этой девушкой. Однако, я почувствовал, как что-то тёплое и мягкое касалось моей души, как только я смотрел на неё. Вика — так её звали — бесконечно извинялась и просила ни в коем случае не считать её сумасшедшей.

— Вы вместе служили? — сразу же спросила она.

— Нет, — ответил я. — Но он был моим близким другом. Почти братом… Вика, он погиб десять лет назад. Разбился.

— Я знаю… Знаю. Пожалуйста, можно вам позвонить? Это очень важно. Прошу! — почти взмолилась девушка.

Я удивился ещё больше, но решил пойти навстречу. Почти дрожащими руками написал свой номер. Мы созвонились по видеосвязи. Выглядела Вика болезненно, бледно, будто неизвестное горе вытягивало из неё все силы. Но, несмотря на это, девушка была ухоженной — я сразу это отметил. Дитё почти. Девятнадцать лет. Неужели дочь? Господи! Ну не ожидал, Лис… Не ожидал.

— Вика, простите, вы в Москве находитесь?

— Нет… Я… Я из Волгограда…

Волгоград? Лис ни разу в жизни не был в Волгограде.

— Почему вы спрашиваете про Л… Про Валерия?

— Я… Я не могу этого объяснить… Я просто чувствую… Понимаете, я…

— Вика, он — ваш отец? — спросил я прямо в лоб, напрочь позабыв о чувстве такта.

— Что? Нет, нет… Я просто… — она закрыла лицо руками. — Я чувствую какую-то необъяснимую связь с ним, чувствую, что он рядом. Я испытываю… Я не могу никак интерпретировать свои чувства. Я просто… Простите. Это, наверное, так странно. Но я не сумасшедшая. Мне кажется, это именно он захотел, чтоб я связалась с вами. Я увидела его фотографию в сообществе… Я…

— Случайно увидели?

— Не знаю. Нет, скорее всего. Я часто захожу в сообщества военных в интернете. Знаете, я учусь на журналиста и…

— Журналиста? — Я приободрился. — Отлично! Значит, вы — почти моя коллега.

— Вы писатель, да?

— Да. Тот самый, о котором вы подумали. Хотя, мне кажется, фантастику вы не читаете.

— Верно! — ответила она и замялась.

Что-то неуловимо-знакомое читалось в её взгляде, голосе, манерах и жестах. Что-то до боли знакомое. Лис…

Я решил не ходить вокруг да около. Девушка несла бессвязный бред. Говорила, что любит Лиса, как себя, что её мучают чужие воспоминания, что ей настолько больно от того, что он мёртв, что она не может спать.

— Вика, послушайте, скажите правду, чего вы отпираетесь? Вы — его дочь?

— Да нет же, нет! У меня есть родители. Слава Богу, живы-здоровы… Но Лис… Он…

— Лис? — Внезапное озарение снизошло на меня.

— Вы ведь так его называли? Из-за сказки, верно? А ещё он вам жизнь спас в детстве. Вытащил вас тонущего из реки.

Я вздрогнул. Об этом не знал никто, кроме нас двоих. И ещё о многих вещах, которые начала перечислять Вика. Видно, она хотела доказать мне, что не врёт. Разговор затянулся на два часа. У меня трещала голова.

— Знаешь, слушай, солнце, я не понимаю, как всё это объяснить — это не поддаётся объяснению, но ты говоришь о вещах, которые знал только Валерий и я. Может, нам лучше встретиться лично? Давай, я приеду? Как ты на это смотришь? Либо ты приезжай в Москву. Я тебя встречу.

— Лучше вы приезжайте, Андрей Александрович.

— Просто Андрей.

— Хорошо.

— Вот и решили.

Какой Волгоград? Какая девушка? Что ты, вообще, делаешь, старый дурень? Вообще, крыша съехала на старости лет? Ну, надо отдать должное, что на пятьдесят пять я не выглядел. Многие знакомые давали мне сорок с лишним, даже не догадываясь о моём реальном возрасте, и только потом, залезая в Википедию, с удивлением обнаруживали, что я гораздо старше, чем выгляжу.

Что же значила вся эта ситуация с незнакомкой? Я был атеистом. Я не верил даже в реинкарнацию. Да и не мог этот случай быть реинкарнацией, ведь когда Лис погиб, Вике исполнилось девять. Может, он навещал её при жизни? Точно, она — его дочь! Сто процентов! И во время своих визитов он рассказывал ей эти истории. Всё сходится. Только почему она разыграла весь этот спектакль? Я решил во что бы то ни стало докопаться до истины. Мысли путались. Они уносились куда-то далеко. В моей памяти постоянно всплывал образ Лиса. Я машинально крутил руль, даже не задумываясь, куда я еду. Меня вёл навигатор. Лето в том году выдалось дождливым. Дворники не успевали справляться с потоками воды на лобовом стекле. Я постоянно отвлекался. Вспоминал, как пару раз видел, как Лис поднимал огромные тяжёлые истребители в небо. Вспоминал, как родился Серёжка, и мы все вместе фотографировались на ступеньках роддома. Боже, мой друг души не чаял в сыне! Нет… Не могло быть у него другой семьи. Я всё понимаю: бывает в жизни всякое, но мой друг был не таким. Да и мне бы он уж точно обо всём рассказал. Нет… Кем же была эта загадочная девушка? Наверное, именно тогда, гоня по трассе М-6, как ненормальный, под проливным дождём, я впервые в своей жизни допустил существование чего-то непознанного, того, чему не может дать объяснения немощный человеческий разум, того, что постоянно рядом, что существует независимо от того, верим ли мы в это или нет. Высший Разум, Потусторонние силы, законы Природы — можно было называть это необъяснимое нечто как угодно — его суть при этом оставалась неизменной. Я так хотел, чтоб оно сотворило хотя бы одно-единственное чудо для меня. Хотя бы одно-единственное…

***

Когда я приехал, то сразу же связался с Викторией. Мы договорились встретиться в кафе. Надо сказать, что перед встречей, ожидая девушку в назначенном месте, я волновался так, будто сейчас в зал войдёт сам Лис, восставший из мёртвых, живой и невредимый. Мы росли в одном дворе. С трёх лет были друзьями. Ходили в один садик, потом — в одну школу. Учились, правда, в разных классах, но всё внеучебное время проводили вместе. Итого, наша дружба длилась сорок один год. И тогда я был почти уверен, что с его смертью она не закончилась. Наверное, в тот момент я и сам уже был не в себе.

Вика оказалась такой же, как на фотографиях, только более тонкой, бледной, почти прозрачной. Её короткие волосы были выкрашены в белоснежный блонд. Глаза, грустные больные глаза, слегка подведены тушью. На предплечье чернела тонкая еле видимая татуировка — римские цифры — наверное, какая-то особенно важная для неё дата. Через месяц ей должно было исполниться двадцать. Когда она заговорила, когда мы оказались так близко друг к другу, я на короткий миг и в самом деле поверил, что передо мною мой Лис, только в чужом теле, в другом времени, в ином поколении. А затем сразу же пресёк эту мысль, возвращаясь из иллюзий в реальность.

— Мы не виделись с ним никогда, — сказала девушка. — Честно. Но он так дорог мне… Не представляете, как, Андрей Александрович…

— Так… Ну, а с чего всё началось? Ты хочешь сказать, что просто увидела его фото в соцсетях, и у тебя в голове сразу же возникли его воспоминания?

— Нет. Нет… Я не могу точно описать, как это произошло. Всё было как в тумане. Это случилось примерно полгода назад. Сначала я просто изредка смотрела на его фотографию, потом это стало происходить чаще. Лис будто требовал на него посмотреть. Бывало, часа в три ночи я испытывала непреодолимое желание взглянуть на фотографию. А знания начали возникать в голове недавно, месяца два назад. Господи, мне так… Больно…

— У него есть сын…

— Да. Серёжа.

Я удивился, с какой теплотой она назвала его имя.

— И внучка — Катенька.

— Боже…

Не мог я назвать её сумасшедшей. Нет. Сумасшествие проявляется совсем не так.

— Послушай, Вика, — сказал я бодро. — Может, ты влюбилась?

— Я? — Мой вопрос застал её врасплох. — Ну… Я. Да. Конечно, я люблю Лиса. Но люблю, как себя. Как саму себя люблю его… Мне кажется, он говорит со мной, особенно по ночам. Я чувствую его присутствие. Слышу мысленные ответы.

— О чём же вы разговариваете? — немного скептически спросил я.

— Да обо всём. Он подсказывает мне, как поступить в той или иной ситуации.

— Но ты не видишь его?

— Нет. Душу увидеть невозможно.

Не будь я писателем, я бы, наверное, не стал ввязываться в эту историю. Но во мне ещё тлела надежда на чудо. Надежда, питаемая моим безграничным воображением. А вдруг? Вдруг я полвека прожил дураком, Фомой неверующим, а тут раз — и представился случай наконец-то прозреть и увидеть мир в его истинном свете.

— Я так изменилась, — продолжала девушка. — Не узнаю себя. Смотрю в зеркало — и не знаю теперь, кто я.

А затем она достала сигареты и закурила. Крепкие сигареты. Той же марки, которая всегда нравилась Лису.

Я вздрогнул.

— Что это, Андрей Александрович, как вы думаете?

Она будто выдохлась от нашего долгого разговора.

Я тяжело вздохнул.

— Я не знаю, Вика.

— Вы ведь… Вы ведь взрослый… Вы всю жизнь прожили… Простите…

Я смотрел на бледную девушку с сожалением. Я так хотел ей помочь, только не знал, как.

А может, я смотрел на своего друга. Как бы я хотел верить, что всё это не зря.

— Я бы пошла к кому-нибудь. Обратилась бы к специалисту. Ну… Вы понимаете… К экстрасенсу. Только боюсь нарваться на шарлатанов и жду непонятно чего…

Конечно, я прекрасно понимал. Сам считал их всех шарлатанами. Хотя… Была у меня одна знакомая… Консультировала меня в подобных «колдовских» вопросах при написании книг. Не то, чтобы была она ясновидящей, но иногда говорила то, чего знать в принципе не могла, и я с удивлением обнаруживал, что так всё и есть на самом деле. Я предложил Вике обратиться к ней.

— У тебя ведь сейчас должны быть каникулы, верно?

— Да! — подтвердила она. — Ещё есть около месяца до начала учёбы.

— Тогда нужно разобраться в этом деле. Я ведь всё вижу. Тебе необходима помощь.

Надо сказать, что доверять друг другу мы начали практически сразу.

Я будто физически ощущал, как девушка духовно истончается, тает на глазах, слабеет, теряет силы от горя, будто что-то вытягивает из неё жизненную энергию. Я не мог бросить её в таком состоянии. Мы договорились, что она соберётся и через неделю прилетит в Москву, а я за это время договорюсь со своей знакомой, опишу ей ситуацию и организую встречу.

***

В следующий раз мы с Викой увиделись уже в Москве спустя десять дней после первой встречи. Она до последнего не решалась приезжать, но потом всё-таки нашла в себе силы.

Порою я видел в ней своего друга. Понимаю, всё это выглядело как абсурд, но я, наверное, так сильно скучал по нему, что цеплялся за малейшую надежду на нашу встречу.

Кире я ничего не стал рассказывать. Как и семье Лиса. Не готовы они были такое услышать. Да и не должны были. Мы с Викой не имели морального права тревожить их память о нём. Я — ладно. Я — что? Мне можно было бередить душу. Но им — вдове и единственному сыну — ни за что.

Моя знакомая, Мира, была одного со мной возраста. Большую часть жизни она путешествовала по Востоку: была в Китае, Непале, Индии. Посетила множество монастырей и священных мест. Бог знает, какие знания она почерпнула от своих многочисленных учителей. Она никогда не раскрывала их мне — никакой конкретики — всё в общих чертах, но я довольствовался и этим.

Как только Виктория переступила порог её дома (а она принимала посетителей именно на дому, предпочитая не тратить деньги на дорогую аренду), Мира сразу же насторожилась. В её глазах я увидел неподдельный испуг, как только она взглянула на девушку.

— Кого ты привёл… — вместо приветствия сказала ясновидящая. Но без неприязни. — Двоих привёл. А говорил, будет одна девушка.

Сказано это было в каком-то трансе, металлическим, будто не живым голосом, но затем Мира пришла в себя, стала собой прежней, ласково улыбнулась и пригласила нас в комнату для приёмов.

Вика непонимающе смотрела то на меня, то на Миру. Я прикоснулся к плечу девушки, желая её поддержать.

— Я одна… — проговорила она с опаской.

Ясновидящая, кажется, не обратила внимания на её слова. Мы сели в удобные кресла. Хозяйка налила нам ароматного зелёного чая.

— Итак… — Начала она.

Далее последовал стандартный рассказ-знакомство-приветствие, одинаковый для каждого клиента. Я наслушался их вдоволь, потому как неоднократно присутствовал во время сеансов гипноза, которые проводила Мира.

После ясновидящая попросила испуганную девушку протянуть ей руку. Она коснулась её ладони и закрыла глаза. Ничего не происходило. За окнами шумел современный город, но в комнате будто время остановилось.

Неожиданно Вика вскрикнула и вскочила с места. Я бросился к ней. Её била крупная дрожь, губы посинели, будто от холода. Я накинул ей на плечи плед.

— Что с ней? — спросил я у Миры.

— Сейчас пройдёт.

— Ты не будешь вводить её в гипноз?

— Нет. И так всё понятно.

— Мне не особо. Почему ты сказала, что я привёл двоих?

— Потому, что ты привёл двоих.

— Мира…

— Ладно. Пусть успокоится.

Моя знакомая достала откуда-то склянку с прозрачной жидкостью, капнула пару капель в чай и поднесла кружку к губам девушки. Та послушно сделала несколько глотков, видно находясь в невменяемом состоянии из-за увиденного.

Вскоре она провалилась в глубокий сон. Я уложил её на диван, и мы с Мирой удалились.

— Что ты ей показала?

— Правду.

— Мира, почему двое? — Всё не унимался я.

— Ты не узнаёшь его?

— ЧТО?

— Лиса своего не узнаёшь?

Конечно, я узнал. Ну, конечно, я сразу его узнал, когда мы с Викой ещё разговаривали впервые по телефону. И сам не мог понять, как. Это были ощущения на уровне души, а не разума. Разум, этот холодный и рациональный компьютер, твердил, что такое попросту невозможно.

— Как ЭТО возможно? — ошеломлённо спросил я. — Это какой-то бред. Неужели, реинкарнация душ существует? Ты никогда не рассказывала…

— Существует, Андрей, существует. Но в данном случае это не реинкарнация…

— А что?

— Кое-что поинтересней… И намного опасней…

Мы проговорили весь вечер. Вика проспала до двенадцати, а затем встала, но мы не стали ей ничего говорить на ночь глядя, а накормили и отправили дальше спать. Лишь утром этот тяжёлый длинный разговор, наконец, состоялся.

Я говорил, что Лис вернулся. Лис, в самом деле, вернулся в мою жизнь после долгого десятилетнего отсутствия.

В общем, как мне объяснила Мира, в девушку попал осколок его души. Души людей, которые гибнут при трагических обстоятельствах, раскалываются на части. В таком случае к месту гибели немедленно спешат Жнецы. Они, вопреки расхожему мнению, вроде врачевателей там, в «высших», как выразилась Мира, измерениях. Они заново собирают душу и помогают ей совершить переход в иной мир. Однако, случаются непредвиденные сбои. Бывает, редко, конечно, один раз на миллиард, что какой-либо осколок ускользнёт от не особо проворного и добросовестного Жнеца. И вот тогда… Одному Богу известно, какая его постигнет участь. Он может попасть в человека, либо в животное, либо в вещь. Но пока он не найдётся, не станет на место, где и должен быть, душа не сможет совершить переход. Если осколок попал в человека, естественно, последний может испытывать раздвоение личности, странные ощущения, связанные с покойным, необъяснимую тоску, горе, его могут мучить чужие воспоминания.

— И что же делать?

— Боюсь, что в этом случае мы бессильны. Осколок уже слился воедино с её душой. Он вернётся туда, откуда пришёл, станет на своё место только когда… Когда Вика умрёт, и её душа освободится.

— Когда он попал в неё? Лис погиб десять лет назад, но она только недавно начала…

— Осколок может не проявлять себя долгие годы, но потом стоит какому-то событию напомнить носителю о покойном, чей осколок души находится в нём, как чужая сущность начинает пробуждаться… Вероятно, в данном случае это была фотография. Если б Виктория её не увидела, возможно, она прожила бы всю жизнь, не подозревая о том, что в её душе есть кто-то чужой…

— В это невозможно поверить, Мира, извини, но я… Я не могу… Всё это выглядит так фантастически.

— Фантастически? Я бы так не сказала, глядя на бедную девочку, лежащую в соседней комнате. Я бы сказала, что всё выглядит слишком жизненно. Жизнь — это страдание. Жизнь несправедлива и непостижима. Но жизнь — это всё, что у нас есть.

— А что ей теперь делать? Что делать Вике?

Мира вздохнула. Ни с облегчением, ни с досадой, ни с сожалением. А просто вздохнула от усталости.

— Жить дальше. Что же ещё?

Хороший совет. Его мог бы дать и какой-нибудь шарлатан на рынке.

— Значит, мой друг неупокоенный?

— Выходит, что так.

— Где он тогда?

— Вероятно, его душа застряла между мирами.

— Хм! Это же несправедливо! Мой друг был порядочнейшим, добрейшим человеком, и он не заслужил этих… Мытарств, скитаний… — Возмутился я.

— А я тебе о чём говорю? Что жизнь несправедлива…

— Теперь он будет ждать Вику?

Мира кивнула.

— А эти твои Жнецы… Они как-то могут извлечь осколок и вернуть его на место?

Я понял, что сморозил тогда откровенную глупость, потому как Мира залилась смехом.

— Ладно. Я всё понял.

За ту ночь я, наверное, прошёл путь от атеиста до верующего в слишком ускоренном режиме. В голове царил хаос.

Мира выделила мне комнату. Я долго не мог заснуть, но когда всё же провалился в забытье, последней моей мыслью было, что в соседней комнате спит мой друг, которого я похоронил десять лет назад. Я заснул с глупой улыбкой на лице.

***

Она стояла у его могилы, сжимая в ладони горсть чёрной земли, а затем попросила оставить её. Я сел в машину, припаркованную неподалёку, и старался не смотреть в сторону могилы моего друга. Девушка, стоящая перед ней, согнулась от рыданий.

Правда, которую она узнала о себе, казалось, ничуть её не удивила. Наверное, она догадывалась о чём-то подобном. Я думаю, она даже была рада, что ничего нельзя исправить, и Лис останется с ней на всю жизнь. Вика точно его любила. И что бы она там ни говорила, ни хитрила, но любила она его не как себя, а как женщина любит мужчину. Это я мог гарантировать, исходя из своего богатого жизненного опыта. Писатель — это не просто сочинитель историй. Писатель — это немного психолог, немного учитель, немного философ, немного судья, палач и адвокат. И много чего ещё «немного». Писатель — это мастер на все руки. Моё хобби научило меня хорошо разбираться в людях и легко раскрывать их истинные мотивы поступков и настоящие желания.

Я мог сказать, что Вика, действительно, была рада. И таинственные «последствия» и опасность, о которых предупреждала Мира, её не волновали.

Ясновидящая советовала девушке не думать о Лисе, не смотреть на его фотографии, не говорить с ним, не призывать его, но, понятное дело, девчонке эти советы были не нужны. Она не собиралась им следовать. А я не хотел снова терять «друга».

Я посодействовал переводу Вики в столичный институт на журфак. И устроил ей практику в своём научно-популярном журнале, главредом которого я являлся.

Все обсуждали странную девочку, приглянувшуюся начальнику. Все, небось, думали, что она — моя любовница, но я должен сказать, что никогда в жизни не давал повода, чтоб обо мне думали, будто я изменяю жене. В конце концов, чтоб развеять эти кошмарные слухи, я сказал, что она — моя двоюродная племянница.

Вика продолжала курить крепкие сигареты, которые любил Лис, осветлять волосы, потому как моему другу всегда нравились исключительно блондинки и читать те же книги, что и он. На её предплечье была набита татуировка. Я из приличия не рассматривал её слишком пристально, но однажды мне это удалось сделать. Я узнал в римских цифрах дату рождения Лиса. И лишь тогда, наверное, понял, как сильно Вика его любила.

После окончания института она не осталась работать у меня в журнале, а решила стать военкором: ходить по грани, ходить по лезвию бритвы, между жизнью и смертью, как мой покойный друг. После знакомства с этой удивительной девушкой я теперь всегда ощущал его присутствие рядом со мной.

Ей не сиделось на месте. Она постоянно бежала от чего-то или к чему-то. Она внезапно срывалась и уезжала в очередную коммандировку на противоположный конец света, она испробовала всевозможные экстремальные виды спорта, она… Она вела себя так, будто поскорее хотела увидеться с Ним…

Мы с Викторией были очень близки. Я стал ей наставником. Конечно, я не раз пытался побеседовать с ней на тему её личной жизни, но она установила строгое табу на подобные разговоры. Она объясняла отсутствие последней тем, что строит карьеру, мотается по горячим точкам и ей некогда думать о семье и замужестве, но я ведь понимал, что причины тут были совсем другими. Хотя, как-то раз она всё же обмолвилась, что у неё есть молодой человек. Но я знал, что она его не любит. И возможно, никого в жизни уже не сможет полюбить, потому как её сердце безнадёжно занято.

Она повсюду таскала за собой фотографию Лиса в рамке. Старую, чёрно-белую фотографию, сделанную ещё во времена его учёбы в лётной академии. Я подарил ей много фотографий своего друга. Плевать я хотел на предостережения Миры. Теперь, по прошествии многих лет, они казались несусветным бредом, отдающим средневековой алхимией и мракобесием.

«Последствия», о которых так упорно твердила ясновидящая, всё не наступали. И возможно, мы с Викой жили как на пороховой бочке, зато жили, ничего не страшась, и принимая всё случившееся с благодарностью.

Я и жене сказал, что Виктория — моя двоюродная племянница, и семье Лиса, с которой девушка так и не решилась познакомиться, только разглядывала профиль Иры и Сергея в соцсетях.