Бесплатный фрагмент - Эхо

«Мой голос будет с вами ещё долгое долгое время»

Милтон Эриксон

«С прошлым никогда не бывает покончено, мой друг. Оно объясняет настоящее»

Айзек Азимов

ЧАСТЬ 1. СУБЪЕКТ

Глава 1. Должен ли ребёнок любить свою маму?

Демонстративно с грохотом хлопнула дверь. Наступила тишина. Я остался в квартире один. Слабость, тошнота, головокружение и боль — отзвуки недавнего торжества — отошли на второй план. И против запланированного немощного лежания в кровати как минимум до обеда, я, трясясь всем телом от возбуждения, закурил сигарету и принялся расхаживать взад и вперёд по комнате. Роем жужжащих и жалящих пчёл носились в голове мысли. После второй сигареты и трёх глубоких вдохов заставил себя присесть и взглянуть на всё произошедшее хоть немного здраво.

Конечно, столь ранний визит матери сам по себе не мог не раздражать. Спокойствия и оптимизма не придавало и то, что как мальчишку взялась вновь отчитывать, вмешиваться не в свои дела, указывать, как жить. Тем более, что она знала, какое у меня сейчас самочувствие! После вчерашнего-то! А значит специально! А значит, чтобы побольше насолить!

И всё-таки! Что же меня так зацепило? Почему не могу успокоиться? И от чего, собственно, вообще, так сильно злюсь? Ведь не в первый и скорее всего не в последний раз!..

Верно! Она, в кои-то веки, была прямолинейна со мной! Сравнила с отцом. Сказала, что вчера на свадьбе вёл себя точно так же, как он когда-то!.. Хм… А ещё похвалила мою уже состоявшуюся жену за стойкость и терпение. Мама-то, оказывается, вот тогда, в молодости, не выдержала этого и сразу ушла со свадьбы, сбежала!.. Эххх, сколько эмоций полыхало в её голосе, сколько желчи, обиды… Стоп! Так вот же оно! Вот, что меня задело столь сильно!

Прескверная история получается. Как я этого раньше-то не замечал? По всему выходило, что мать никогда не любила отца. И свою испорченную его неподобающим поведением свадьбу так и не смогла простить. Только не признавалась в этом, прибегнув к тактике холодности и отстранённости, коря за малейшие промахи и оставаясь безразличной к успехам. Не удивительно, что тот, в конце концов, стал уходить в недельные, а иногда и двухнедельные, запои, заодно ища любви на стороне.

…Господи Боже! Так она и меня ненавидела! И продолжает ненавидеть! Ведь я его сын! К тому же я похож на него. Как две капли воды внешне, да во многом и внутренне.

Теперь всё встало на свои места! И у меня наконец-то есть ответ. Ответ на вопрос, заданный мне на сеансе психотерапии ещё пять лет назад…

Надо же! Целых пять лет прошло! Тогда я был юношей с большими амбициями и великими идеями. Совсем недавно перебрался в краевую столицу из маленького районного городка, в котором пару-тройку лет вёл неуверенный бесплатный психолого-консультативный приём населения.

Человек со стороны мог бы задаться вопросом, зачем вообще мне понадобился психотерапевт, если сам я психолог? Само собой, для профессионального роста и развития, для того, чтобы стать более квалифицированным специалистом. Ведь главным рабочим инструментом хорошего психолога является он сам, его личность. И чем более она, эта личность, целостна и гармонично развита, тем большему количеству клиентов психолог способен оказать эффективную помощь.

Раньше — во время учёбы — не мог себе позволить психотерапевта, а после вернулся в родной городок, где ни психологов, ни психотерапевтов не водилось. Ну, кроме меня, само собой.

Пока шёл на свой первый сеанс психотерапии, с предвкушением представлял подробности встречи. В моих романтических фантазиях мы со специалистом пили чай и обсуждали самые разные серьёзные вопросы, начиная от смысла симптомов и заканчивая секретами человеческого бытия. Каково же было удивление и разочарование после той первой встречи, когда за всё время я услышал лишь банальности да уточнения биографических данных. А вслед за разочарованием пришли ужас и смятение консультации следующей. «Должен ли ребёнок любить свою маму?» спросила она и оставшиеся десять минут сеанса прошли наполовину в молчании, наполовину в озлобленных репликах, выстреливающих из меня всякий раз после повторения ею этого столь простого и совсем, казалось бы, невинного вопроса. Выйдя из кабинета, я торопливо зашагал домой, а последние две минуты до подъезда, кажется, даже бежал. Как только дверь квартиры за мною закрылась, не замечая ничего вокруг повалился на пол, прижал колени к животу и что было сил обхватил их руками. Так безудержно и долго я не рыдал никогда!

Третью консультацию ожидал со смешанным чувством нетерпения. С одной стороны я надеялся на устранение гнетущего чувства, поселившегося с того момента в душе. А с другой — боялся повторения произошедшего. Теперь подробности встречи уже забыты. Помню лишь, что ни ответов, ни успокоения так и не получил.

Последующих консультаций попросту не было — вначале на полмесяца вынужден был уехать с делами в другой город, а по возвращению, сколько не старался, не сумел себя заставить не то что придти, но даже взять трубку когда мой психотерапевт сама мне позвонила!

Честно сказать, не помню, как вышло, что мы начали снова общаться и превратились в хороших приятелей. Она корректно не возвращалась к теме продолжения терапевтической работы. Естественно, что и я этого тоже не делал. Каждые полгода традиционно приглашать меня пройти курс групповой психодинамической терапии — это единственное, что она себе позволяла в течение всех этих лет. Ну а я традиционно находил поводы отказаться.

Однако её вопрос кровососущим клещом засел в памяти. Продолжал молоточком стучать по вискам, мешая иной раз сосредоточиться. Тревожил по ночам и во время контактов с родными и близкими. Не в силах найти ответ, я снова и снова спрашивал себя: «Должен ли ребёнок любить свою маму?» и, вообще, «Должен ли он любить своих родителей?»…

…Но вот, наконец, в одно мгновение всё встало на свои места! Теперь я смог понять, что мать меня не любила, и честно признать, что сам также её не особенно уважаю и люблю. После чего спокойно констатировал — в норме так быть не должно.

…Всё сокрыто в прошлом, думал я. Нужно лишь проявить смелость и оказаться способным задать новый вопрос…

…Ещё одна сигарета…

«Что же случилось со мною?!» — выкрикнул, вначале про себя, а затем и вслух. Почти в тоже мгновение подкосила щемящая боль в груди и сами собой горячими каплями по щекам потекли солёные слёзы — вспомнил!!! Да и как такое можно было забыть?! Наверное, полностью я и не забывал никогда, припоминая время от времени. Просто последние десять или пятнадцать лет совсем перестал про это думать. Если же и думал, то не мог увязать эти воспоминания с жизнью здесь и сейчас.

…Вероятно, мне лет пять или шесть. Маленький номер санатория, в который мы приехали с матерью на отдых. Её подруги, сидевшие у окна, подзывают к себе. Неохотно подхожу. Мама спрашивает, всё ли со мною в порядке и почему я не отвечаю, когда ко мне обращаются. Тогда я решаюсь сказать, что всё видел! Видел, как она целовалась с дядей Вовой! Конечно, он мне никакой не дядя, а просто мужчина, с которым мать познакомилась здесь же, в санатории. И конечно я решился назвать лишь самое безобидное из того, что видел прошлой ночью! Секундная пауза, пока она пристально смотрела на меня. Как понимаю теперь, полученная мною следом размашистая оплеуха была жестом отчаяния с её стороны. За пощёчиной следуют яростные крики, принуждающие, чтобы я немедленно извинился и сказал, что всё это ложь, и что я всё это только что выдумал. Извиняться не стал, за что был оставлен в углу вплоть до обеда…

Память, остановись!.. Не надо больше!.. Ох!.. Следующая сцена — это уже по возвращению домой — ночь, на улице возле старого дома бабушки, отец догоняет мать и валит её на землю, продолжает пинать, обвиняет в измене. А потом подбегает ко мне, со всей силы сжимает за плечи и трясёт, желая узнать, замечал ли я маму за общением с другими мужчинами, пока мы были на отдыхе. Испугавшись, что если скажу всю правду, то отец что-нибудь сделает с матерью, а если даже и не сделает, то всё равно её потеряю, я, само собой, смолчал. Рассказал лишь, что был такой дядя Вова, с которым мы все вместе прогуливались, общались, который покупал мне мороженое, и который при посадке на поезд на прощанье поцеловал маму в щёчку. Такой ответ был ни чем иным, как компромиссом со своей совестью — я не мог соврать отцу, потому как этим предал бы его, но не мог сказать и всю правду, поскольку это стало бы предательством матери!

В те дни я был напуган, обманут, обескуражен и раздавлен! Чувство недоверия, незащищенности, неизжитой вины и одиночества поселились с тех пор в маленьком сердечке! А в голове — полученное опытным путём знание, что ложь часто лучше правды, что доверять и опираться лучше только на самого себя, что не следует с кем-либо сближаться и быть откровенным, если не хочу оказаться снова в столь затруднительном положении…

Заскрежетал замок, возвращая меня в настоящее. Зашумела отворяющаяся дверь. Забряцали ключи. На пороге появилась жена, успевшая проводить моих родителей и по дороге обратно заглянуть в магазин. Заметив, что я уже выбрался из постели, она быстро стянула туфельки, подбежала ко мне, обняла и нежно поцеловав, попросила не расстраиваться, не обращать внимания на слова матери, ни о чём не думать. Как же мне с ней повезло!

…Забегая вперёд скажу, что сейчас, когда все описываемые события давным-давно позади, во мне укрепилась уверенность, что именно её забота и теплота помогли обрести смелость заглянуть внутрь себя и совладать с последствиями такого поступка… Угрюмо-плаксивое настроение безапелляционно отступило перед чувствами любви и страсти. Все размышления могут и подождать. В конце концов, у нас сегодня начался медовый месяц.

Дальше были свадебное путешествие, обустройство совместного быта, дежурные походы по всем близким и дальним родственникам и друзьям.

В общем, водоворот впечатлений и повседневных забот отвлекли и дали передышку. Превратив вместе с тем ситуацию неоконченного самоанализа и острых переживаний в нечто затянувшееся, зудящее, хроническое. Опять и опять накатывало, не давая покоя всю вторую половину лета. Противное давящее чувство, доходившее до физического дискомфорта внизу живота, где-то за диафрагмой. В такие моменты заставлял отступать все неприятные ощущения только огромным усилием воли. Я вновь испытал, или даже продолжал испытывать много и много раз каждую минуту, всё то, что произошло тогда, в детстве. И нет никого и ничего в целом мире, способного мне помочь!

Каждый раз говорил себе, что всё это временно и рано или поздно сойдёт на нет, что требуется только окончательно принять факт случившегося и позволить всем эмоциям отреагироваться до конца.

Как-то раз ехал в маршрутке, и вдруг обнаружил, что нет больше сил сопротивляться этому наваливающемуся мучительному ощущению. Я был близок к помешательству. Собственные ресурсы на исходе, и я судорожно начал перебирать варианты, где ещё прямо сейчас, немедленно мог бы получить дополнительные.

С изумлением осознал, что ни разу не подумал о психотерапевте и о возможности придти к ней, поделиться своими переживаниями, попросить о возобновлении сеансов! Но, поразмыслив, не нашёл в этом смысла — взрослый человек должен сам справляться с проблемами! Я обязан уметь опираться на самого себя!..

В тот вечер меня спас «лечебный комплекс» из отжиманий, контрастного душа, пачки сигарет и двух рюмок коньяка.

Осенью, когда закончился отпуск, добавились новые тревоги — обнаружил, что потерял всякое стремление видеть и принимать клиентов, и, кажется, лишился почти всех профессиональных навыков! Накопленный опыт исчез, разлитой водою уйдя сквозь песок. Через три месяца тщетных попыток, с неоднократной потерей клиентов после первых же встреч, окончательно признал свою несостоятельность как психолога и прекратил частную консультативную практику. Единственным источником дохода оставалась постоянная работа в психиатрической больнице.

Между тем интенсивность всех переживаний снизилась, и я вновь смог продолжить анализ, уводивший всё дальше от тех событий детства к дням сегодняшним. Очень медленно, стежёк за стежком нескончаемые нити аналогий и параллелей сплетались, образуя единое полотно, соединяющее далёкое прошлое с совсем ещё недавним настоящим. Вот, например, многочисленные родительские ссоры, при которых я неизменно оказываюсь посередине — как посол, как информатор, как способ и средство воздействия в супружеских играх за первенство. А вот я уже взрослый — предпочитаю избежать всякого контакта, легко подпадаю под чужие влияния, стремлюсь угождать и, вместе с тем, пассивно-агрессивно сопротивляюсь малейшим давлениям и любым властным структурам, включая непосредственное начальство… Вот мать, всегда холодная, отстранённая, требовательная, занятая. Добиться её внимания и интереса было практически невозможно. А рядом, на той же части картины-полотна, моя первая жена, никогда меня по-настоящему не любившая, не допускавшая какой-либо физической близости, своевольная, истероидная, величайший манипулятор… О! Вот ещё одно озарение… И ещё…

Так миновало несколько месяцев. От запутанного клубка, кажется, совсем ничего не оставалось! И здесь меня ждал обескураживающий сюрприз. В конце такого системного самоанализа осознавания сделали немыслимый кульбит, возвратив меня к его исходной точке — словно молния поразила догадка, что по отношению к своему психотерапевту повёл себя точно также, как привык это делать с матерью, поскольку, даже находясь в самом худшем душевном состоянии, решил не обращаться к ней за помощью!

К своему стыду, на тот момент я на полном серьёзе думал о психотерапевте, как о человеке в принципе неспособном дать какую-либо защиту и опору! Более того, в одной из наших с ней приятельских встреч с упоением рассказывал, как во время свадебного путешествия повстречался с известным психоаналитиком, и он мне очень помог личностно вырасти благодаря виртуозному раскрытию вытесненных детских воспоминаний. То есть я нагло ей врал в попытке донести до неё правду! В попытке донести до неё то, что со мною происходило после нашей столь короткой работы, и что происходит сейчас! А также в попытке поблагодарить за неоценимый вклад в моё саморазвитие! И это значило, что практически всё моё с ней общение оказывалось не чем иным, как переносными реакциями, повторяющими историю моего детства и историю моих взаимоотношений с родителями!

Столь длинный ряд прозрений закончился раскрытием причин моей неспособности вести приём! Я искал ответ на тот самый вопрос: «Должен ли ребёнок любить свою маму?». Опять и опять в различных вариациях я спрашивал себя, друзей, знакомых. И точно также задавал этот вопрос — временами вовсе невпопад — приходящим на консультацию клиентам! Поступая так, верил, что всё для их блага, совершенно не понимая, что по большому счёту делаю это в надежде услышать ответ, подходящий мне самому. Теперь же, когда ответ, наконец, найден, вопрос потерял всякую ценность. А потому консультировать, исходя из прежних мотивов, было невозможно!

С момента, когда я понял и принял всё это, предомной постепенно вставали другие вопросы: о новых жизненных ориентирах, о новых целях и задачах, и вообще, о том, что же делать дальше?…

Не знаю, было ли это невероятным совпадением, или же знаком свыше, но именно в тот самый момент от моего психотерапевта в очередной раз пришло смс-сообщение с предложением поучаствовать в психодинамической группе.

Мастерство психолога заключается в способности понять того, кто пришёл к нему за помощью. Но для того, чтобы понять другого человека, нужно слушать. А чтобы услышать, прежде всего, придётся разобраться с отголосками своего прошлого.

Многие авторы сходятся на том, что истинные мотивы выбора профессии психолога часто скрываются в личных, по большей части неосознаваемых, проблемах и стойкой потребности их решить. И нередки случаи, когда после разрешения этих проблем специалисты, даже очень высокого уровня, прекращали свою практику. Иногда столь же кардинально менялся и весь уклад их жизни.

Для того же, чтобы после всех озарений и внутренних преобразований оставаться в профессии, требуется немалая доля мужества и человеколюбия. И неизменно приходится осознанно отыскивать новые цели и ценности данной работы. У меня получилось.

ЧАСТЬ 2. ОБЪЕКТ

Глава 2. Вы действительно на это способны?

Как правило, звонки потенциальных клиентов выглядят вполне одинаково. Началом диалога часто служат вопросы наподобие «Вы психолог?» и «Скажите, сколько стоит консультация?». Или человек может представиться и сразу начать описывать свои затруднения, жалобы. Бывает даже, что позвонивший начинает с выражения скепсиса. Туда ли он обратился? Сможет ли психолог быть ему «хоть чем-то полезен»? И, конечно, все, или практически все, начинают свой диалог с обязательного приветствия и формальных знаков вежливости: «Здравствуйте!», «Добрый день!», «Вам сейчас удобно разговаривать?».

Звонок, вызвавший во мне тревогу, был категорически не такой. Заполошный, запыхавшийся девичий голос сразу продекламировал: — «Вы психолог!» и далее «Только вы можете мне помочь!» и сразу после этого «Я готова с вами встретиться завтра, но работаю до четырёх и поэтому буду у вас не раньше пяти». Всё здесь было неправильно. Начиная от музыки на заднем фоне и этих придыханий, словно после стометровки, равно как форма и содержание самих фраз, и заканчивая невозможностью вставить ни единого слова, отсутствием каких-либо дополнительных комментариев, вопросов и так далее. Всё это было не просто «необычно», а именно «неправильно».

Следует пояснить, что на протяжении последних нескольких лет все мои будние вечера, кроме понедельника, оставленного для собственных нужд, принадлежат клиентам. Сразу после завершения очередного рабочего дня в больнице, в любое время года и при любой погоде я иду на остановку, чтобы, втолкнув себя в общественный транспорт, устремиться на другой конец города в давно ставший родным маленький кабинет частного психологического центра.

Принимаю всегда не более двух человек подряд, поскольку в противном случае, как показывает опыт, неизбежно выдыхаюсь, забываю истории, путаюсь в запросах.

В тот пятничный вечер, на который рассчитывала девушка, лимит в два клиента и без того уже был превышен. Но обозначенное время, тем не менее, ещё оставалось свободно. И хотя весь мой клинический опыт умоляюще кричал о необходимости избежать контакта с автором столь странного звонка, я почему-то я не решился на немедленный отказ.

— Хорошо. Буду ждать вас завтра, в пять часов вечера. Как я могу вас записать?

Затянувшаяся больше чем требовалось пауза.

— Екатерина. Короткие гудки оставили меня наедине с зародившимся тяжёлым чувством.

Я давно отказался от единичных консультативных встреч, предпочитая глубинную долгосрочную работу. Из-за этого мой первый контакт с пациентом преследует главной своей целью диагностику, с последующим заключением устного терапевтического контракта, и потому давно не вызывает каких бы то ни было внутренних волнений.

Однако же в этот пятничный вечер, в ожидании первого клиента, я поймал себя на мысли, что действительно испытываю давно позабытое ощущение нарастающей тревоги. И такое состояние непроизвольно возвращало меня к самому первому консультативному опыту. Я отчётливо помню каждую деталь, хотя и прошло уже больше десяти лет.

На приём тогда записался не кто-нибудь, а самый настоящий прокурор. Переживал я дико. Ту встречу можно смело включать в учебные пособия в качестве наглядной демонстрации почти всех вероятных и невероятных ошибок начинающего психолога-консультанта. В какой-то момент я, чтобы более убедительно доказать справедливость своих утверждений, достал из книжного шкафа толстенную книгу и, разыскав нужные абзацы, начал читать вслух! Не один абзац! О, нет! Я намеревался прочитать подряд две страницы! И, словно достигнутого уровня абсурда было маловато, в ходе чтения обнаружил, что в искомых строчках нет ни слова на обсуждаемую нами тему. В результате пришлось в какой-то момент начать вставлять от себя, под видом научного текста, отдельные фразы и выводы, подтверждающие мою позицию. Забавно, что клиент тогда остался доволен и решил свой запрос в полном объёме.

Вынырнув из воспоминаний с удивлением обнаружил на часах начало шестого. Крамольная радостная мысль, что мне повезёт, и Екатерина не придёт на консультацию, растворилась в переливах подвешенных на входе китайских колокольчиков.

Влетев в кабинет и прикрыв за собой дверь, девушка с сухими словами извинения плюхнулась в кресло и почти не моргая уставилась на меня. Поздоровались. Затянувшаяся после этого пауза позволила заметить серию немаловажных деталей. Одета девушка дорого и чуть строго, но при этом выглядела неопрятно и даже нелепо: низ был не выглажен, выбранное сочетание футболки, пиджака и брюк вместе смотрелось безвкусно, а порядком износившиеся грязные кроссовки так и совсем неуместно. Из рук не выпускается большущая, по-видимому новенькая, ярко-оранжевая сумка. Какого-либо макияжа на лице заметно не было. Длинные, чёрные с осветлёнными прядями волосы казались слежавшимися.

Вскоре я понял, что всё же именно мне придётся начать беседу.

— Екатерина, по телефону вы упомянули, что только я могу вам помочь. Что же у вас такое случилось?

— Наталья.

— Так-так… — подбадривающе закивал я.

— Меня так зовут.

Видимо на моём лице как-то отразились замешательство и умственные мучения, потому что девушка добавила: — Просто по телефону я не решилась своё настоящее имя сказать.

Мысленно досчитав до пяти и выровняв дыхание спросил:

— Наталья… что именно побудило представиться другим именем?

— Понятия не имею.

Я улыбнулся и как можно непринуждённее спросил: — За вами следят?

— Да нет. Просто так. Не знаю даже почему.

— А почему вы выбрали именно это имя?

— Это имя моей мамы.

— Ясно…. — сделал пометки в бланке, мимоходом пояснив — Если вы не против, то какие-то важные моменты я буду записывать. Это нужно для меня, что бы ничего не забыть и не упустить.

Дождавшись одобрительного кивка я попросил: — Хорошо. Продолжайте.

— Что?

— Вы так и не ответили на заданный вопрос — что же, всё-таки, вас сюда привело?

— Страх!

Видимо посчитав свой ответ исчерпывающим, она вновь замолчала.

— Что за страх? С чем он связан? И когда он возник впервые?

Девушка наклонила голову и опустила глаза. Что это? Стыд? Нерешительность? Невозможность собраться с мыслями? Недовольство ситуацией и тем, что приходится что-то говорить?

— Я вижу, что вам трудно говорить. Наверняка тема беседы для вас неприятна или неприлична, или ещё что-то такое. Но, во-первых, у вас точно были причины, что бы прийти сюда, и во-вторых, вы можете быть уверены, что всё, что вы расскажете, останется в пределах этого кабинета. И да, я специалист, но я мало чем смогу быть вам полезен, если для начала во всех подробностях не узнаю о вашей ситуации и основные моменты вашей биографии. И прошу обратить внимание, что первичные консультации длятся пятьдесят-шестьдесят минут. В шесть вечера уже придёт другой человек. Времени у нас осталось не так много.

Словно бы оборвав какую-то внутреннюю борьбу, она подняла голову, убрала в сторону сумку и начала свой рассказ. Говорила много, сбивчиво, перескакивая с темы на тему и не следя за общей стройностью, связностью и правильностью сюжета. Речь её была эмоционально-насыщена и неоднократно сопровождалась то слезами, то сдержанным смехом, то раздражением. При этом всё тело оставалось неподвижным, а на лице отмечалась некоторая то ли маскообразность, то ли однообразность. Кивая и сдабривая беседу всяческими «угу», «ага» и «продолжайте», я, как мог, успевал что-то записывать да изредка задавать уточняющие вопросы.

В конце у меня была, пусть пока и мозаичная, однако достаточно уверенно складывающаяся в полную, картина не только ситуации, но и всего, что этому предшествовало. Если кратко, то Наталья родилась и выросла в полной семье. Братьев и сестёр нет. Имеет высшее экономическое образование. Всего три года назад с младенцем на руках вслед за мужем-офицером переехала в наш, совершенно ей не знакомый, город. Родители, бывшие друзья и подруги, одноклассники и сокурсники, и вся прошлая привычная жизнь остались далеко позади. По завершению декретного отпуска девушка устроилась в местную администрацию на вполне приличную должность. Однако, к тому моменту муж пристрастился к алкоголю. А ещё позже признался, что встретил другую женщину и попросил не успевшую опомниться жену поскорее покинуть служебную квартиру. Был затянувшийся бракоразводный процесс, завершившийся в пользу Натальи — ребёнок остался с ней, а мужа обязали выплачивать алименты, плюс вносить свою долю при оплате съёмного жилья. Сейчас Наталья и сын Артём, которому недавно исполнилось три с половиной года, живут в съёмной двушке в центре города.

Непосредственная же причина обращения Натальи оказалось не тривиальной. Точно — просто не сформированной. Среди возможных, но не сложившихся в запрос трудностей можно было выделить основное: желание переехать назад к родителям, желание уйти с занимаемой рабочей должности, непонимание, как поступить с недавно обозначившимся молодым ухажёром, нарушение сна. Мои попытки придти хоть к какому-то совместному пониманию относительно того, с чем же, всё-таки, будем работать и что являлось главным побудительным мотивом, закончились полным фиаско. Самое внятное из всего, что мне удалось добиться: «Хочу, что бы у меня всё было хорошо». Мои уверения, что я не волшебник и даже на него не учусь, имели эффектом лишь понурость её плеч и пасмурность взгляда.

Я решил попробовать ещё раз, с самого начала: — Наталья, вы назвали множество трудностей. Но оптом их решить не получится. Терапия будет тем успешнее и быстрее, чем более точно и кратко вы сможете сформулировать запрос. Запрос при этом должен быть конкретным. То есть таким, чтобы и вам, и мне, и даже любому другому было бы ясно, что именно должно измениться, дабы этот запрос оказался выполнен.

— Я не очень понимаю. Можно какой-то пример?

— Ну, вот вы говорили о том, что рассматриваете возможность переезда назад к родителям. Запрос мог бы в этом случае звучать так: «Хочу принять окончательное решение о том, переезжать ли мне к родителям или нет». Хотя данный запрос, скорее, для обычного психологического консультирования, и может быть решён за одну-две встречи, а я же занимаюсь более объёмными вопросами, требующими длительной работы. Среди всех ваших трудностей, к таковым, пожалуй, можно было бы отнести только бессонницу. И, кстати, вы так и не сказали, с чем связан упомянутый вами страх! Что именно вас пугает из всего перечисленного?

— То, что я постоянно проявляю агрессию на сына. Я боюсь, потому что в голову приходят разные плохие мысли. Я постоянно кричу на него и даже пару раз ударила.

Она запнулась и замолчала, опустив голову.

— Интересно. Вы успели рассказать очень многое, но о своей агрессии вы до этого не упомянули ни разу!

— Что-то заговорилась и забыла об этом.

— А что за мысли, о которых вы сказали?

— О смерти. Прошедшие полгода они меня преследуют.

Сохраняя исключительную непроницаемость, я наполовину констатировал, наполовину спросил: — Эти мысли носят навязчивый характер, приходят непроизвольно и вам требуются усилия, чтобы их отогнать от себя?

Наталья закивала.

— Вы хотите себя убить? — спросил я уже прямо.

— Нет. Что вы?! Я… Эээ… Хотя… Не уверена. Не задумывалась об этом.

Чем дальше, тем больше я оказывался в растерянности и начинал терять терпение.

— Тогда о чём вы говорили?

— Кажется, я поняла! Я хочу, чтобы в ходе терапии я перестала думать о смерти Артёма. Хочу больше не думать о том, чтобы его убить!

Я замер и, кажется, даже перестал дышать. Сохранить самообладание было не просто.

— Если я вас правильно понял, то приблизительно полгода назад у вас начали непроизвольно появляться навязчивые мысли о том, чтобы убить своего ребёнка, и вам всё труднее с ними справиться?

— Да, всё так. Они приходят неожиданно, ни с того ни с сего. Например, я играю с ним в зале и вдруг думаю, что вполне могу выкинуть его из окна. Или, буквально вчера, купаю его и рассуждаю о том, что прямо сейчас легко могу его утопить.

Озвучивая эти мысли, внешне она оставалась к ним безучастна. И в лице, и в жестах, и в голосе полное безразличие.

— И вы действительно на это способны? Вы действительно можете это сделать?

Надолго задумалась. Размышления её были столь сильными и глубокими, что она прикрыла глаза. А когда открыла, всё, что смогла мне сказать, было: — Не знаю.

Именно этот ответ являлся причиной моего отказа в продолжении консультации.

С пациентами обращающимися за помощью в устранении тех или иных мыслей о смерти кого-то из родных и близких я встречался неоднократно. Например, совсем недавно успешно завершила терапию невротическая мать с высоким уровнем тревоги из-за фантазий, что с ребёнком может что-то случиться — попадёт под машину, заболеет, хулиганы убьют и так далее. В своих опасениях она дошла до крайней степени гиперопеки, практически постоянно находясь рядом с сыном. Около трёх лет назад другая женщина консультировалась из-за навязчивых мыслей, что может что-то сделать своему мужу. Когда муж был дома, она боялась ножей и других острых и тяжёлых предметов, потому что постоянно думала, что может не удержаться и ударить его. Были и другие клиенты с похожими трудностями.

В каждом из этих случаев обнаруживалось скрытое, не признаваемое самим человеком, желание устранения объекта. Но вместе с тем, на сознательном уровне у пациентов присутствовало категорическое отвержение данного желания. Оживлённые желанием фантазии о смерти или даже о прямом убийстве не вызывали у них ничего кроме страха и отвращения. И единственный возможный ответ на адресованный им вопрос о том, способны ли они причинить кому-либо реальный вред, всегда было мгновенное и однозначное «Нет!».

Я мог предположить, например, что сын начал ассоциироваться с несчастьями и с предателем-мужем, или же оказался реальным либо воображаемым препятствием в налаживании личной жизни. Эти или любые другие версии смогли бы послужить началом терапевтического анализа. Возможно, даже вполне эффективного. Но согласиться на проведение терапии значило бы подвергнуть неоправданному риску сразу двух человек — Наталью и её ребёнка. Ведь девушка не была уверена в собственных возможностях сдерживать агрессивные влечения. В своих импульсивных действиях она действительно могла причинить вред сыну. И, учитывая столь пространную реакцию на вопрос о суицидальных тенденциях, следующим её шагом после осознания содеянного вполне могло бы оказаться самоубийство.

Оставшееся время консультации было посвящено убеждению Натальи в необходимости скорейшего обращения к врачу-психиатру для получения адекватного медикаментозного лечения.

Когда мы попрощались, уже была четверть седьмого.

Выглянув в маленький коридор, где обычно пациенты дожидались своей очереди, никого не обнаружил и прошагал к дальней комнатке, служившей всему коллективу и кухней, и местом для отдыха.

Вечно улыбчивой длинноногой Катюше, нашему бессменному администратору, хватило одного беглого взгляда, чтобы что-то для себя понять. Уже через минуту мне была вручена большая чашка крепкого чёрного кофе, после чего учтиво оставлен наедине со своими думами.

Тревога, теперь обретшая форму и ставшая доступной для оценивания, быстро сходила на нет. Наконец она, кажется, вовсе исчезла, уступив место размышлениям об Андрее, который, как всегда, опоздал.

Глава 3. И это всё?

Андрей, как всегда, опаздывал. Кажется, он ненадолго задержался даже в нашу первую встречу. Именно «задержался». Он всегда подчёркивал, что лишь «задерживается», а не «опаздывает». И чем дальше мы продвигались в терапии, тем на большее количество времени он задерживался, и сейчас уже эта «задержка» составляла в среднем тридцать пять минут от начала пятидесятиминутной консультации. Один раз даже он появился в самом конце полагающейся сессии лишь для того, чтобы поздороваться, сообщить, что «дела пока без изменений», заплатить и выйти.

В первые встречи он ещё робко высказывался и бросал в мою сторону умоляющие взгляды о том, чтобы мы хоть на чуть-чуть остались после закончившегося времени, но вскоре совсем прекратил, поняв, что моя позиция в этом отношении неумолима. Опаздывать, однако, не перестал.

Я всегда стоически ожидал его прихода и пока ни разу не давал каких-либо комментариев. Конечно же, такое его поведение было более чем странным. И всё же, не взирая на этот и многие другие перекосы, в нём не было того крайнего психического нездоровья, что присутствовало у недавно покинувшей кабинет девушки. Ни тебе разорванности мышления, с пренебрежением любыми логическими последовательностями, ни леденящих душу переживаний, ни нелепости во внешнем виде и так далее.

Напротив. Если говорить о внешности, то он был не просто опрятен, но и до чрезмерности требователен к себе — подтянутая неустанным фитнесом фигура, запакованная в брендовую одежду. Мастерский маникюр, сияющие из-за геля волосы и ещё более сияющая улыбка. Лицо же всегда отличалось выразительностью и чаще всего на нём можно было обнаружить, попеременно, а иногда и вместе, безразличие и скуку, либо недовольство и злость. Речь Андрея была похожа на одиночные автоматные выстрелы — громко, сжато, сильно. Если я что-то уточнял, оружейные залпы переходили на очередь. От благостного равнодушия до безумной ненависти молодой человек перескакивал вполоборота.

Поведение, характер и образ мыслей Андрея не оставляли сомнений, что имеешь дело с человеком, давно и уверенно балансирующим где-то на границе между нормой и патологией. Он был всегда в меру открыт, был искренен в проявлении чувств и даже мог их легко назвать, но это всегда были только отголоски безразличия — «уныние», «спокойствие», «скука», и всевозможные тональности агрессии — «гнев», «возмущение», «раздражение». Уходить в глухую оборону, либо атаковать, не соглашаться, но и не отрицать, ненавидеть самых близких, и привязываться к самым отдалённым и случайным людям — это всё, что он знал раньше, и это всё, что он легко воспроизводил и теперь.

Неоднократно задаваясь вслух вопросом «это с ним самим что-то не в порядке, или же это мир столь ужасен», он сразу затихал и моно-диалог прерывался когда на минуту, а когда и больше. Если я интересовался, что в эти минуты с ним происходило, то слышал лишь очередное: «Ровным счётом ничего».

То, что заставило его искать помощи психоаналитика, самим Андреем было сформулировано, как «страх сойти с ума или сорваться». Он жаловался на то, что у него «совсем не осталось сил» и он хотел «бросить всё и сбежать», чувствовал постоянное напряжение и тревогу, и испытывал по самым маломальским поводам озлобленность, доходящую иной раз до отупляющей ярости, в приступах которой он ненавидел весь мир и каждого человека в нём.

Допив кофе, я вернулся в рабочее кресло в тот самый миг, когда звон колокольчиков оповестил о приходе пациента. На часах было только двадцать шесть минут седьмого, что само по себе настораживало. Пока он здоровался, пока шёл к своему месту и пока усаживался, его лицо оставалось непроницаемо. А в следующую секунду он посмотрел на меня так, что мне захотелось провалиться сквозь землю. На секунду показалось, что из его глаз вырвется адское пламя и я буду беспощадно обращён в дымящуюся кучку пепла. Он быстро заговорил, почти срываясь на свирепый громоподобный крик.

— Вы шарлатан! Всё, что вам нужно — мои деньги! Мы встречаемся с вами два раза в неделю уже почти три месяца, а вы совсем мне не помогли! Я там же, где был! За что я вам плачу! Ничего не изменяется! Я уже больше не могу!

Пауза. Его плечи ходят вверх-вниз из-за сбившегося дыхания. Кожа на лице и шее приобрела алый оттенок. Зрачки расширились. Нижняя губа зашлась еле заметной мелкой дрожью, как у обиженного или напуганного мальчишки.

Я успел отметить, что начал подаваться назад, словно опасаясь, что молодой человек вот-вот накинется на меня. Хотя услышанное немало разозлило, но противопоставлять собственную агрессию агрессивности клиента было бы бессмысленно и непрофессионально.

Выдержав краткую паузу и изобразив на лице удивление и печаль, я отреагировал: — Андрей, сожалею, что вызываю у вас столь сильные негативные чувства. И, признаться, мне становится грустно от услышанного! Прямо сейчас вы обесцениваете всё то, чего нам удалось с таким трудом достичь! — я примиряющее поднял вверх руки — Может, мне стоит с этим смириться. Вы вправе выражать свои чувства и мысли, и я их уважаю. Более того, я могу порадоваться тому, что вы наконец-то заговорили со мною прямо! Ведь за всё время нашего знакомства вы ни разу и ни в каком виде не высказывались непосредственно в мой адрес. Спасибо вам! Это на самом деле важно!

Андрей явно смутился и просто молчал, не понимая, что делать дальше. Очевидно, он заранее планировал вступить со мною в бой, и тщательно обдумывал стратегию. Это было в его стиле. Как и раньше, он был готов к обороне или к наступлению и преследованию. Но моя реакция оказалась неожиданной и поставила его в тупик. В своём психическом пространстве он не имел представления о бесконечном множестве выборов, само собой разумеющихся для любого другого человека.

Дав понять, что существуют альтернативные пути диалога, я хотел смягчить конфликт, заодно переведя беседу в психологическую плоскость. Вместе с тем я выполнял свою функцию «целителя» — демонстрируя полное согласие и принятие, без агрессии или страха, я становился для Андрея тем нерушимым и постоянным объектом, в котором он так остро нуждался.

Именно доказательство терапевтом своей прочности и непоколебимости, вне зависимости от количества обрушившихся на его голову негативных эмоций, успокаивает пациентов, подсказывая, что мир вокруг может быть понятен и надёжен, и что человек способен устоять перед лицом любых неприятностей.

Сделав ещё одну краткую паузу, достаточную для того, чтобы выбрать наиболее перспективную линию беседы, понизив тональность и скорость речи, я добавил с многозначительным видом: — Но полагаю, что на самом деле вы так не думаете.

Судя по всему, Андрей хотел опять отреагировать каким-то злобным выкриком, но в последний момент остановился. Вместо этого он глухо спросил: — Это ещё почему же? С чего вы это взяли?