Бесплатный фрагмент - Эгоисповедь

Все события и герои в этой книге вымышлены.

Любое совпадение с реальными — случайно.

Пролог

Меня многое удивляет в этом мире. Например, как люди узнают друг друга в темноте и в зимней шапке. Как видят знакомого на другой стороне улицы или табличку с адресом на доме, не выходя из машины.

Меня удивляют люди, которые открывают книгу и начинают читать. Им для этого ничего не надо — ни очков, ни лупы, ни контактных линз. Они просыпаются утром и все видят. Интересно, каким наваливается на них новый день во всех подробностях?

Как можно увидеть комара, прежде чем услышишь его писк? Или как заботливые мамашки вытягивают случайный волос изо рта малыша, когда тот вот-вот его проглотит. Налет на зубах, сеченые волосы, усмешку во взгляде.

Как вылавливают женихов и невест в бассейне?

Как можно, едва сфокусировавшись, оценить обстановку? Не поворачивать голову, чтобы на что-то посмотреть. Отличать «Гуччи» от «Зары». Увидеть на странице сразу все отметки карандашом, не ползая со строчки на строчку.

Так и удивляюсь двадцать лет. Вообще-то мне двадцать два, но первый год жизни я не видела вовсе, а второй вряд ли понимала, что такое удивление. Впрочем, первые девять лет я плохо помню — зрение было слишком слабым, и в памяти остались только звуки, запахи, цвета и голоса любимых людей. Обрывочные картинки: как мы с дедом шли по фиолетовой от света фонарей улице. Буратино на обложке тетради. Халва в красной вазочке на столе у окна. Зелено-оранжевый термос с черным кофе. Старшая сестра и ее друг-сосед играют в снежки во дворе. Стол, накрытый на шестерых каждый вечер.

Потом жизнь стала обретать форму, размер и контуры. В ней появилась какая-никакая пропорция, симметрия и соразмерность. Однако по-прежнему люди вырастают передо мной как из-под земли, а книги я читаю в уродливых очках с толстенными стеклами, двигая головой от начала строки к концу. Кто-то пытался учить меня жизни — мол, надо обходиться движением глаз. А вообще, что ты читаешь? «Там, где нас нет?» Лучше бы «Доктора Живаго» почитала! Ах, читала? А я признаться, «Живаго» не понял.

Я спокойный человек, но спокойствие это выражается в том, что я не даю закипающей в груди волне гнева прорваться хоть чем-то и хоть куда-то. Все-таки инвалидность зря не дают, насмотришься в этих очередях. Я сижу здесь каждый год и доказываю, что не прозрела. Мне все еще надо платить копейки за вторую группу. Осталось два года поездить, а потом бессрочно дадут.

— Просто будут платить, и ничего для этого делать не понадобится, — говорила мама на мои вопли по поводу очередного апрельского кошмара.

В апреле мы обходили всех врачей, стояли в очередях, сдавали анализы, срывали меня с занятий в универе, таскали по больницам, заполняли тома медицинской карточки. Я скрипела зубами, но понимала, что хоть какая-то польза от меня есть семье: за квартиру платить в два раза дешевле. Пусть пока этим занимается мама. Я панически боюсь документов, людей, врачей, хамства, грязи, жизни. Я ничего в этом не понимаю, но наивно полагаю, что буду зарабатывать столько, что эти гроши мне будут не нужны и я с достоинством плюну на все.

Меня умыли раньше. В предпоследний год наших мытарств группу сняли — слепых у нас и так много, а вы прекрасно адаптированы.

— Учитесь? — вопрос казался невинным.

— Да.

— Где?

— На инязе.

Комиссия переглянулась — я заметила.

— Часто пересдаете?

В голове моей вихрем закрутилось нечто непонятное: вопрос, удивление, возмущение, растерянность.

— Вообще не пересдаю.

Надо было разныться и пустить слезу: «ой, да еле тянууууу! Да понес меня рогатый в это бесовское логово!!! Да как я себя, убогую, переоценииилаааа!»

Но я привыкла собой гордиться. В конце концов, я слепая, а не умственно отсталая, почему я должна пересдавать?! Точнее, я не совсем слепая, я на девяносто девять и девять процентов, но даже пламя одной свечи режет мрак. Ноль целых хрен десятых процента зрения позволили мне доучиться на инязе, а инвалидные льготы — не скрою — помогли туда попасть.

Не пересдаю я не потому, что умная, а потому, что гордая — невыносима мысль за кем-то бегать, ломать шапку, унижаться. Фу-фу, лучше хоть на «тройки», но сразу, из головы вон и летом отдыхать. Догордилась. Третья группа. Рабочая — иди, зарабатывай свои миллионы. Только характеристики остались прежними, как на вторую.

Переоценила я себя. Ни себя, ни жизни не знаю.

Хотя, казалось, наоборот. Я ж такой мыслитель! Когда растешь одна, есть время на самопознание. Я бы многое могла о себе наговорить — как люблю ночь, но меня больше не тревожит луна, каким я вижу этот мир, а какой у меня есть про запас и, разумеется, в нем я чувствую себя лучше, чем в реальном. Но это скучно. Даже мне опостылело. Люди вроде меня с детства знают, как мир жесток, и быстро понимают, что никто им ничего не должен. Но когда отбирают даже то, что считалось твоим по праву… противно! И маме противно, а отец вообще порвать всех собирался — еле отговорили. Теперь думаю, зря. Это мне даже в кладбищенских крестах плюсы видятся, а родители жизнь знают.

Вот и мне предстоит узнать.

Часть первая

Разлад и гармония

Я боюсь жить, наверно я трус,

Денег нет, зато есть пригородный блюз…

Майк Науменко

ОДИНОКАЯ ЖИЗНЬ

Бабуля, которая сдает мне комнату, — крайне веселый человек. С ней живет внук, и раз в месяц заходит внучка — когда пенсию приносят. Тут можно услышать много веселого:

— Вот, (непечатное слово), повадилась, юбку надела, жопа торчит, денег ей подавай, мать твою!

Далее следовало еще много непечатных слов. Ненормативную лексику я обычно воспринимаю в штыки, но баба Шура превращала этот поток нечистот в произведение искусства, и я невольно прислушивалась, лежа на ортопедической кровати.

Натаху такое обращение не коробило. Привычка! Да и деньги бабка все-таки дает. Брату же Натахиному повезло меньше, потому как он живет здесь постоянно.

По утрам бабка будила внука:

— Жень, вставай, в школу пора!

— Ща, ба…

— Вставай, Жень, опоздаешь!

— Ща, ща, бабуль, погоди… Ты бы пока яишенку, что ль, спроворила…

— Ах, яишенку тебе? — передразнивала его баба Шура. — Хренишенку! — это я, само собой, смягчила. — Зубы по лопате, все поел, скотина!

Женьку с кровати ветром сдувало. Убегал он в школу голодный и на первой космической.

Я тем временем пыталась спать дальше, накрыв голову подушкой. Иногда получалось. Вообще чудо это — сидеть дома в сентябре. И в ближайшее время никаких дел не придвинется. По идее, наступил кризис 22 лет, но я пока не ощущала. Для меня продолжалось лето: сентябрь теплее обычного, и даже вода в реке еще не остыла.

Вот сейчас как раз такое пасмурное, но теплое утро. Я решила пойти искупаться. Кроме меня дураков нет, а мне на руку — вода чище.

Проплыв метров двести (не лето все-таки), выползаю на берег, сразу вытираюсь и натягиваю толстовку и штаны. Потом, пялясь на воду, ем, что Бог послал — яблоко или плоский бутерброд. Торопиться некуда, поэтому сижу, пока не надоест, а как надоест — иду домой по ямам да канавам. Вернувшись, согреваюсь чаем и ложусь досыпать. Проснувшись часа в четыре, терзаю самоучитель игры на флейте или книги, обучающие рисованию. Творчество приводит чувства в равновесие и мысли в порядок.

На самом деле, на душе моей не так спокойно. Все-таки взрослая жизнь началась, и за свободу надо платить. Хоть баба Шура и не брала с меня много — я ей и по дому помогала, и в магазин ходила, и с внуком английский делала — но жить как-то надо. Не столько даже на что, а чем. Человек вроде меня может света белого не видеть, ложиться под утро, вставать, когда уже стемнеет, заниматься творчеством, философствовать сам с собой и быть абсолютно счастливым. Даже необходимость повзрослеть не угнетает — другие самозабвенно отдались этому процессу, и результат меня не радует. Но все-таки иногда нет-нет да приходят такие мысли: зачем из дома-то уходила? Там хоть свои люди, родные, а тут — чужие и еще платить надо за эту жуткую койку и тесную комнатушку с облезлыми обоями. За общую кухню и время на ней. Криво как-то. Домой уже не тянет, а одной жить не на что.

Вот и хотелось, чтоб было, на что, поэтому сидела на сайтах типа «Ваш репетитор», «Высший балл» и бесплатных объявлениях. Работу искать даже не знаю, в какой сфере. На курсах люди солидные, взрослые, а я все пацанка и дикарка. В школу тем более не хочу — бабовщина и крючкотворство. Нормальная работа мне по инвалидности и не светила — только на полставки.

— То есть если тебя на полный день возьмут — нарушат закон? — спросила как-то баба Шура.

Я угукнула, отхлебнув чая.

— Значит, с тебя только деньги сняли, а трудоустроиться — такая же проблема, как и при второй группе?

Я кивнула.

— Девк, этим надо заниматься, это ж беспредел!

Я ответила, что уже занимались — подавали на переосвидетельствование, но выше головы не прыгнули. Только бессрочно дали, теперь хоть каждый год по больницам не таскаться, ничего никому не доказывать.

Баба Шура разразилась высокохудожественной бранью, от которой я покатилась со смеху. Умеет она мне настроение поднять.

***

Институт дал не только образование, но и обширное поле деятельности. Мир и равновесие в душе поддерживала только влюбленность, но когда она улетучилась, я заметалась. «Я заблудился, я испугался» среди шакалов-прагматиков, которые и в восемнадцать прекрасно знали, что с этой жизнью делать и по каким трупам пройтись для достижения «высоких», как вавилонская башня, целей. А мне было больно и горько, удивительно и противно от всего этого. Нет, я не хочу быть такой, я не хочу, не хочу!!!!! Почитать сортир за храм, пускать по кругу любовь, смотреть на лампу вместо солнца, молиться картам таро и ставить свечки в церкви раз в год, когда что-то не заладилось в продуманной до мелочей жизни.

Я нехотя встала, напялила темно-зеленую футболку и черные штаны с отвисшими коленками и прошлепала на кухню. Женька в школе, баба Шура продавала семечки на углу, поэтому я могла наслаждаться одиночеством до пяти вечера. И никто не спросит, зачем нужно сидеть на подоконнике, если есть табуретки, зачем пить чай перед завтраком и зачем на завтрак есть суп.

Сегодня еду к ученикам. Раньше ездили они ко мне — к родителям. Теперь ситуация изменилась. Не хочу да и права не имею таскать их сюда. И вообще, не хочу, чтобы кто-то сюда ходил, видел, как я живу, слышал, как баба Шура и Женька друг на друга орут. Странно, что меня это не раздражает — ведь дома то же самое, и я сбежала. Но дома родные люди, а эти… что мне эти?

Волноваться нечего — идешь на урок вперед, и единственная сложность — высидеть с восьмилеткой час. После этого пять часов отхожу. Пойду погуляю. Город уже не такой одинокий и бесприютный, каким казался раньше — появились любимые места. Можно где-то посидеть, кофе попить, пиццы поесть. Было бы, на что.

Зазвонил телефон. Звонки с незнакомых номеров с недавних пор и радуют, и печалят одновременно. Радуют потому, что есть перспектива заработать, а печалят потому, что опять сидеть с восьмилеткой. Еще неизвестно, с какой, а то фиг высидишь. Эти уроки похожи на противостояние: мое терпение против чужой тупости, равнодушия или кривляний.

— Нам девять лет, мы недавно переехали, пришли в новую школу, — вещает мамочка.

До чего ж меня умиляют эти «нам девять лет»! На двоих, что ли?

— Ей трудно перестроиться на другой учебник, стала хватать тройки…

Опыта у меня немного, но ситуация типичная, проблема ясна. Я мысленно вздыхаю и записываю адрес. Уговариваю себя, что когда-нибудь я втянусь и будет легче. Или проснется материнский инстинкт, и я полюблю детей. Пока что они меня бесят.

Дом нашла довольно быстро, а потому времени в запасе оставалось еще много (вышла заранее, готовясь плутать, как обычно). Прошлась по громадному книжному магазину, ничего не купив.

Девчонку зовут Вика. Смуглая, черноглазая, волосы заплетены в две косички, улыбается нереально белыми зубами. На первый взгляд лапочка. Так уж я устроена, что никогда не доверяла первому взгляду — много ли разглядишь с моим-то зрением и сдвинутыми мозгами! Однако Вика вела себя воспитанно и мило, как ее мама, которая, естественно, меня и встретила. Нина — молодая женщина с длинными светлыми волосами и мягким взглядом серых глаз. Меня угостили чаем, потому что я пришла на десять минут раньше. Вопреки ожиданиям, чаепитие не помогло наладить контакт, ибо я, как всегда, не отличаюсь словоохотливостью, а Нина, иначе как о дочери, не ведала, о чем говорить с незнакомой девушкой. В такие минуты радуешься, что на кухне есть телевизор! Уткнешься туда, словно дико увлечен бестолк-шоу или кровожадными новостями, и вроде как тебя нет.

Решили заниматься три раза в неделю. Первое занятие показало, что база у Вики почти отсутствует. Ей еще песенки петь и по смешным картинкам алфавит подучивать, а учебники — проснись и пой на неродном языке.

Не успела я поймать маршрутку, чтобы ехать домой, как в кармане загудел телефон. Лика, дорогая подруга юности.

— Ты как сегодня вечером, свободна? — без предисловий спросила она.

— Уже да. А что?

— Приезжай ко мне, посидим.

Надо сказать, сидим мы все реже. Лика, что Масянина мама в молодости — то на лыжах, то на санках. У нее туча знакомых, а я все такая же скучная и замкнутая в своем мирке. Общаться все тяжелее. При всяком поводе Лика давала мне понять, какая у нее интересная и насыщенная жизнь и какой я баловень судьбы — со своей беспроблемной. Ситуация в семье мою жизнь сильно изменила, но с подругой не сблизила. Толком и не поймешь, с чего и когда началось расхождение, и, увы, не только со мной. Видимо, это часть игры — жизнь идет, одни люди из друзей превращаются в старых знакомых, а приятели становятся друзьями.

— Ладно, я как раз на остановке, — согласилась, потому что вечер в квартире бабы Шуры ненамного лучше. Еще у Лики есть спортивные маты — блаженство для измученной спины.

Кроме них в ее комнате был только письменный стол и шкаф. И, разумеется, несколько гитар — электрических и акустических. Играла и она, и ее старший брат. Некоторые гитары она донашивала за ним. Когда-то мы играли вместе, но ничего серьезного из этого не вышло. То ли нам не хватило рвения, то ли у подруги появились другие развлечения. Зато брату она всегда помогала — он задействован в четырех командах и время от времени зовет ее сессионщицей.

У Лики меня ждал сюрприз: третий человек нашей компашки, несравненная Матильда. Два года назад у нее погиб муж — разбился на мотоцикле, и Мотька год после этого не выходила на связь. Потом оклемалась, но мы не знали, как к ней подступиться. Слава Богу, никому не доводилось переживать подобное.

— Не ждала, вижу, — Мотька встала мне навстречу и обняла.

Она все так же прекрасна — только перестала стричь рыже-каштановые кудри и сильно похудела.

Я уткнулась в ее острое плечо и призналась, что не ждала.

На полу поднос с чайником, кружками и печеньями. Из колонок доносится что-то типа Tower, а в окно смотрит закат.

Мы по обыкновению сели на пол и позволили хозяйке налить нам чая.

— Рассказывай, как ты? — я смотрела на резко повзрослевшую Матильду, не ведая, какой тон избрать: веселый или серьезный.

— Да как, работаю по специальности, то есть маркетологом. Тупая такая работа, отвлекает от лишних мыслей. Переехала в однушку. Надо вас в гости затащить.

— А музыка? — спросила я, уловив, что веселый тон подойдет.

Лика налила всем чая и в безмолвии опустилась на пол напротив меня. Мотька играла на ударных в одной группе с Глебом, но после его смерти не нашла в себе сил туда вернуться.

— Да так, стучу для себя. Купила хату вместе с гаражом, так что соседи не возникают.

Мы засмеялись.

— Так можно и поиграть собраться? — поддержала-таки разговор Лика.

Матильда кивнула.

— Если кое-кто пианино принесет…

Смех стал громче.

Пианино мое жило в гостиной родителей, и к нему уже год как не подобраться. У бабы Шуры ничего подобного, разумеется, нет, но в моем материальном положении не время мечтать о синтезаторе. Поэтому я и мучаю флейту — хоть какая-то музыка от живых рук, как Лика изволит выражаться.

— Ладно, куда нам, косорылым, за тобой угнаться, — улыбнулась Матильда, глядя на меня с сестринской теплотой, — так хоть зайди, посиди, чаю выпей.

— Или чего покрепче, чтобы не изнывать от наших экзерсисов, — поддержала ее Лика.

Почему-то девчонки считали меня жутким мастером, сколько их ни убеждай, что играю я посредственно. Лика училась у брата и экстерном закончила музыкалку, а Мотьку играть учил какой-то дядька, которого она так и называла Мужик. Мужик и мужик, мы даже не интересовались, как его зовут.

Познакомила нас с Матильдой Лика и перед этим наговорила Мотьке обо мне такого, что та ожидала увидеть неземное создание. И Pink Floyd она в пятнадцать лет слушает, и на пианино классно играет, и тексты на английском понимает! Чудо чудное. Не ведаю, какой образ нарисовала моя будущая подруга, но реальный ему явно не соответствовал. Матильда была слишком хорошо воспитана, чтобы выказать удивление, поэтому узнала я о нем лет пять спустя.

— Я была убита горем, глядя на твои чумазые ботинки и папины джинсы, на жуткого вида волосы и балахон явно большего, чем надо, размера. Изо всех сил пыталась восхититься, но не вышло!

Лика не предупреждала заранее, что собирается познакомить меня с кем-то — позвонила и сказала: приходи, если можешь, прямо сейчас. И я пришла, увидела высокую стройную девушку с лицом Сикстинской Мадонны, только в косухе и в черных джинсах. Больше всего меня поразили ее волосы — длиннющие, кудрявые, рыже-каштановые. Я любовалась ею, как картиной, как шедевром, как венцом творения Создателя. Не могла сразу понять, сколько ей лет — вроде лицо молодое, а глаза старческие.

Оказалось, мать и сестра люто ненавидят ее из-за такой внешности. Мотька всю юность пыталась наладить с ним контакт, но тщетно. Отношения с семьей не складывались никак, и даже в самый горький час, когда ушел из жизни Глеб, ей не на кого было опереться. Его семья стала ее семьей. Ну и мы где-то маячили, хотя толку от нас, молодых и глупых, никакого не было. Мы испугались, забились в угол и не знали, как себя вести, что сказать, чем помочь. Теперь я уверена, обе мучаемся чувством вины, хотя не обсуждали это с Ликой.

ВИОЛЕТТА

Голос в трубке сказал, что это Вита. Кто такая Вита, я вспомнила только минут пять спустя. Вредина из параллельного класса, которая пыталась играть рок и почти выпрыгивала из кожаных штанов, строя из себя роковую девушку. Постоянно таскала с собой гитару, но играть не умела, размалевывала веки черным карандашом и бренчала цепями. Носила толстовки с модным тогда «Королем и Шутом», но на самом деле не любила их.

— Я слышала, ты репетиторством занимаешься, — продолжила она.

Я подтвердила. Неужто она решила английский подучить?

— Я хотела дочку приобщить…

— У тебя дочка есть? — я так и села.

— Есть. Три года уже.

Оказалось, Вита родила на втором курсе. Мы ведь разошлись по институтам, потеряли друг друга из виду, и я понятия не имела, как сложились жизни моих одноклассников и уж тем более не одноклассников. Собственно, я их и не знала особо — я училась на дому со второго класса и до последнего звонка. Детство мое прошло в специализированном детском садике для очкариков, потом он перерос в школу, но после первого класса она закрылась. Выхода у меня было два: либо интернат, либо домашнее обучение.

— Только через мой труп! — заявил тогда отец по поводу интерната.

Я благодарна ему. Не представляю, как бы я выжила вдали от семьи в столь нежном возрасте и будучи такой беспомощной. Вот и выросла, как аристократка — индивидуальное обучение, музыка, два иностранных. У меня было свободное время, нормальный цвет лица и сон, а товарищей мне хватало по увлечениям.

— Я вообще не знаю, что делать с малышами, — призналась я.

У меня и со взрослыми та же проблема, но их у меня пока и нет. Так, школьники, которым надо помочь с домашкой.

— Да там все просто, только играть! Мы ходили на развивашки, кое-что она уже знает. Пусть уж не забывает, слышит язык хотя бы…

Что греха таить — привязанности к детям я не питаю. Своих пока нет, а чужие меня не трогают. Я не представляю, как с ними играть, о чем говорить, они меня раздражают нытьем и капризами.

— Ясно, — голос Виты заметно погрустнел.

— А сама ты совсем в этом никакая? Лучше тебе с ней поиграть, простым словам ее научить, чем чужой тетке, — совесть не позволила мне просто закончить разговор. Что-то подсказывало, что и Витке этого не хотелось.

— Она меня как учителя не воспринимает, — усмехнулись на том конце провода, — да и мои знания оставляют желать лучшего.

У нас была одна учительница, которой я благодарна за выбор профессии, а те, кто учился в школе, считали ее бесхарактерной, потому что она позволяла им пинать балду на уроках. Я знаю, она никого не хотела напрягать и быть этакой мегерой, от которой уходят с гудящей головой и недобрыми словами.

— Пусть лучше отдыхают у меня, — делилась она со мной.

Когда ты один и на своей территории, учителя общаются с тобой иначе.

Слово за слово выяснилось, что с мужем Вита разошлась, практически все время проводит с дочерью и, как ни тяжело признаться, они устали друг от друга.

— А садик? — я присела на стул у трельяжа.

— Пока у нее садик, у меня работа. Там, конечно, отвлечешься, но не наполнишься. Не в смысле, от дома не отдохнешь, а энергии не соберешь, чтобы домашним отдавать. Женщина должна быть счастливой — тогда все вокруг будут счастливы. Жаль я это поздно поняла. Теперь трудно этого достичь, когда все на тебе.

— Хочешь, встретимся, поболтаем? — предложила я, удивляясь себе.

— Знаешь, я была бы рада, но не знала, как к тебе с этим подъехать, — засмеялась она, — я ведь о тебе только слышала, но почти не знаю лично.

Я ее тоже не слишком хорошо знала — считай, со слов Лики, а у них всегда были контры.

— Что, от учеников отбоя нет? — прошелестел мимо Женька.

Я махнула рукой и продолжила разговор:

— Ко мне легко подъехать, я не такая страшная, как обо мне говорят.

Я знала, меня считают умной, серьезной и необщительной. И это правда. Но такой сделала меня болезнь и затворничество. Поступив в институт, я вышла в мир с открытым сердцем, любовью к людям, но уже сложившимся человеком. Сокурсникам было со мной непросто — на меня не действовали поговорки вроде «один за всех и все за одного», «куда все, туда и я», «за компанию и жид удавился», «с волками жить — по-волчьи выть». Не было в моей жизни такой компании, за которую удавилось бы полубелорусское отродье. Теперь меня снова тянуло в затвор, общение будто перепачкало за пять лет, я словно провоняла чем-то, что мне хотелось выветрить, смыть, отскоблить с души.

— Я и не считала тебя страшной, — Вита опять усмехнулась, — но сама понимаешь, обращаться к почти незнакомому человеку непросто.

— Вот и давай познакомимся, — отбрасывать от себя людей, которые к тебе тянутся, тоже нехорошо.

Я не ошиблась, почувствовав, что тянется Вита именно ко мне, а не к знанию английского.

В два часа я пришла в кафе, как мы и договорились. Вита изменилась, хотя печати забот на лице не появилось и печаль в глаза не заползла. У нее всегда была невнятная внешность, а теперь она располнела и выглядела старше своих лет.

— Ты не меняешься! — восхитилась она.

Жаль, очень хочется. Взять и проснуться другой.

Я заказала себе огромную кружку чая и какое-то пирожное, и битый час мы беседовали об общих знакомых, о школе, о том, кто куда поступил и что закончил, кого выгнали, кто где работает… В общем, выдержали все правила этикета. Странное дело, но никакой наглости или самодовольства в ее голосе и манере я не распознала. Она и меня накормила комплиментами, как положено: я и краше, и уверенней стала. Значит, дело серьезное, серьезнее, чем я думала. Время шло, люди приходили и уходили, дверь хлопала, сквозняк полз по ногам, шум дождя периодически наполнял зал, перекрывая тихую музыку.

— Знаешь, мне это немного напомнило старые времена, когда ко мне в гости заходили девки из нашего класса, — заговорила я, — все же интересно было знать, кто я такая. Отличница, умница, но слепандера, не может жить, как нормальный человек. Вот они ко мне и ходили, осчастливить своим обществом. Сначала Машка Давыдова — нас англичанка познакомила. Машка тоже к языкам имела склонность. Но с ней легко — говорила в основном она, к тому же, у нее своя беда — сирота, с бабушкой жила, дед вообще неродной. Мы смотрели «Дикого ангела» и еще часок трындели. А потом, видимо, она разнесла, что у меня хоромы несусветные…

По тем временам было: мой отец считал, что ремонт делают раз в жизни, и вложился в него. Плюс он меломан, и у нас имелось классное стерео.

— Ну да, Машка так и брызгала слюной от восторга, даже на меня попало, — заулыбалась Витка, скорее всего, не уловив, к чему я веду.

— А потом еще трое пришли. Сразу пачкой, но в отличие от Машки, они стеснялись и многословием не страдали. Вот пришли и сидят, а я в упор не знаю, что с ними делать. Чаем угощать — лень, на кухню тащить не хотелось — там у нас тоже было красиво, не как на прочих кухнях. Разговоров будет на наделю. Вот сидим — они на диване, я напротив, в кресле, и пялимся друг на друга. Никаких общих тем, кроме учителей, «Черных котят» и сериалов. И те вяло пошли.

Виту мой рассказ позабавил, но она не жалела, что ко мне не ходила, хотя Машка звала.

— Мне, признаться, было очень интересно с тобой познакомиться, особенно когда я узнала, что ты любишь рок. Но ты с Ликой дружишь, а она, наверное, про меня наговорила гадостей.

Я со вздохом ответила, что это не так. Да, Лика считала ее легкомысленной показушницей, но гадостей она никогда не говорила ни про кого. Принципиально, даже близким подругам.

— Ты уж прости, эта наша встреча напоминает мне какие-то смотрины, которые должны были состояться лет десять назад, — наконец я подвела черту, — все как-то лицемерно и не о том. Или ты не то хотела увидеть, или не о том хотела поговорить.

Вита поджала губы и опустила глаза. Так обычно делаю я, потому что они у меня косые, и я не хочу, чтобы другие это замечали.

— Я не калека, я пойму, какая она — обычная жизнь, — добила я.

Вита возвела очи к сводчатому потолку и тяжело вздохнула.

— Меня в последнее время никто не понимает — все еще такие беззаботные — парни, гулянки, путешествия, работа… Мало кто в двадцать два остается один с ребенком на руках. Подруги вроде есть номинально, но разговор не клеится. У каждого своя жизнь.

Вита вышла замуж в восемнадцать. Неясно, считает ли она это ошибкой — когда есть дети, трудно так считать. Детей она всегда любила и мечтала о своем, будучи ребенком сама.

— Я, наверное, жизни боялась, — Вита налила себе еще чая из пузатого чайничка, — восьмичасовой рабочий день не вдохновляет, к тому же, я так и не поняла, чем хочу заниматься. Есть факультеты для людей, которые не определились. Вот и меня родители запихнули на такой. Училась так-сяк, лекции писала левой ногой, а в основном прогуливала. Когда забеременела, ушла в академ, потом восстановилась на заочку, доучилась кое-как. В целом, думала, замуж выйду, буду о детях заботиться, а деньги пусть муж зарабатывает. Не мое это вообще, — она усмехнулась, — видимо, надо повзрослеть и перестать за кого-то прятаться.

Мне было неловко спросить, почему они с мужем расстались, но через несколько минут Вита заговорила об этом сама:

— Пока сидишь с детьми и превращаешься из интересной девушки в клушу-домохозяйку со всеми вытекающими, вокруг твоего мужа вьются акулы. Самые настоящие — засоляренные, с салонным маникюром, на фитнесе, плюс их объективно больше, чем мужчин. На одного впятером накинутся. А ты сидишь, думаешь: зачем мне талия? Я замужем теперь! Его можно понять. Что он дома видит? Разбросанные пеленки и страшную меня, которая вдобавок все для себя решила — ты, дорогой, деньги приноси, а я буду жопу нажирать.

— Но это ж не повод, — промямлила я.

— Это как раз повод. А причина в другом. Точнее в другой. Ему интереснее общаться с маркетологом из соседнего отдела, чем с женой. Со мной-то о чем? «Памперсы купи» да «что на ужин»? А, ладно, ни в чем я его не виню, сама дура. Вот теперь и я за маму, и за папу. И знаешь, жизнь не так страшна, а работа не так скучна. Наоборот даже, дома сидеть рехнешься. Сама себе не рада, будешь и себя грызть, и мужу плешь проедать. Кто ж выдержит!

Мы заказали кофе — судя по звукам из-за периодически открывающейся двери, дождь не переставал. У меня ломило затылок, и перед глазами плыло.

— Гулять сейчас не тянет, — Вита отломила кусочек пирожного трезубой вилкой, — но в музыку я бы зашла. Составишь мне компанию?

— Охотно.

Мне ничего не надо в этом магазине — музыки навалом, покупать ее я отвыкла, предпочитая заказывать магазинным пиратам или друзьям, которые качают из сети. Вита же покупала даже анимешные диски, хотя их можно было нарезать и менять — стоило бы намного дешевле. Для нее важна внешняя привлекательность коробочки, принадлежность этих коробочек к одной выпускающей фирме, в общем, чтоб коллекцию собрать.

— Я могу спустить все деньги на дорогостоящую ерунду, а потом экономить на троллейбусе и наматывать километры пешком, — призналась она, — надо отвыкать, мы в режиме жесткой экономии… Но иногда хочется себя порадовать!

Она выбрала какой-то типа панк-рок, а я тем временем впитывала атмосферу. Мне здесь просто нравится, и в большинстве магазинов с дисками и атрибутикой у меня уже появились знакомые. Меня легко запомнить, оказывается — хоть год не появляйся, все равно узнают.

Пока Вита расплачивалась, я заметила у двери объявление и, достав складную лупу, с которой не расстаюсь, прочитала: «Группе нужен вокалист, играем что-то вроде Rainbow, Black Label Society, Wasp. Вокал мужской, с приличным диапазоном, желательно скриминг…». Дальше телефон и подпись TERROR. Жаль, что мужской! Чем я им не угодила, а? Прикола ради телефон записала. Хотя, к человеку с таким погонялом обращаться страшно.

— Я все! — сияя улыбкой, подлетела ко мне Вита.

ОБЪЯВЛЕНИЕ

— Ты не представляешь, что я сделала! — взволновано говорила телефонная трубка Виткиным голосом. — Я решила на ударных играть!

О май гад! Ну что тут скажешь? Баба Шура куда-то смоталась, поэтому пришлось мне самой плестись к телефону, не дождавшись, когда у звонившего иссякнет терпение. Десять утра. Ничего нигде не держится у бедной мамочки.

Я пожелала ей удачи, подбодрила, как могла, хотя в успех очередного предприятия с трудом верила. То она актриса, то певица, то модель, то форель, а в итоге — ничего толком, ничего целиком. Я вот хотя бы училка. Могу позволить себе гибкий график и в свободное время заниматься музыкой. Ценность самоопределения на лице.

— Ты не думай, я серьезно! Я уже была на пробном занятии и купила абонемент!

— Умничка! Хороший ударник всегда нужен.

Что я говорю? Кому он на фиг нужен, если есть компьютер и драм-машина? До хорошего еще дорасти надо, чтоб заметили, надо быть заметным, а Витка спечется, едва начав. Но почему-то я славилась умением вдохновлять. Ложь во спасение?

Мне нравилось быть по утрам одной в квартире, хотя в последнее время это случалось редко — я либо спала, либо была не одна. Я даже благодарна Витке за такой ранний звонок, потому что в утренней тишине есть особое спокойствие и умиротворение, которого в последнее время не хватало. Шумов почти не слышно — все разошлись по работам и школам, остались одни пенсионеры и бездельники вроде меня. Иногда мысль о собственном тунеядстве угнетала, но это быстро проходило, отдать должное моему бессовестному пофигизму и небольшим запросам.

Налив себе чая, я вернулась в свою каморку и включила компьютер, толком не зная, зачем. Оказалось, не зря: на электронную почту пришли новые заявки на репетиторство, аж три штуки. Ничего себе! Не предполагала, что это так быстро работает. Точнее, думала, вообще не сработает. Викина мама написала хороший отзыв, вот в чем дело. И кто-то повелся. Жаль, я не такая коммуникабельная, как мой отец — тот бы успел обзавестись тремя учениками на пути от подъезда к остановке.

Я кому-то написала, кому-то позвонила и договорилась о встрече на сегодня же. Чувствую, накроется моя первая свободная осень, не успею я похандрить и насладиться одиночеством, никомуненужностью, тоской и прочими атрибутами этого времени года.

***

Мама звонила по делу, хотя болтали мы долго, как всегда. И вылилось это в приглашение меня на ужин завтра вечером. Еще мама предложила не тратить деньги впустую, снимая задрипанную комнату у незнакомой старушки, а переехать к родной бабушке, раз уж «мы все тебе так надоели». Бабушка старенькая, всем спокойнее будет, если я окажусь рядом. Только за кого спокойней — за меня или за бабушку? Кто за кем присмотрит по маминой задумке?

Я жила у бабушки прошлым летом. Протянула два месяца. С ней трудно общаться не только из-за глухоты, но из-за прогрессирующей деменции тоже. Она забывает, о чем спросила минуту назад и лезет с тем же вопросом ко мне в комнату бесконечно. Я по натуре бирюк, мне нравится быть одной, и редко тянет пообщаться. Бабушка же — человек диаметрально противоположный. Она летит ко мне с каждой статьей из газеты, которым свято верит, с каждой сплетней, с каждой ерундой. Без стука. Отдельная песня, когда она по утрам настраивает слуховой аппарат, включая радио на полную, дабы проверить, как настроила. Кухня рядом с моей комнатой, поэтому я просыпаюсь в восемь утра, выключаю радио, когда бабушка уйдет в свою комнату. Но через минуту она забудет, что аппарат уже настроила, и опять включит радио для проверки. И так много-много раз.

— Мамуль, ты же знаешь, в чем дело. Я всегда приду, помогу, все, что надо, куплю, но жить там больше не могу. Я ее тоже всем раздражаю.

Меня не упрекнуть в эгоизме: у моей горячей мамы порой терпения не хватало на два часа такого общения, которое я выносила два месяца.

— Ну, я с ней поговорила, она сказала, что лезть к тебе не будет.

— Надолго она это запомнит? — я махнула рукой, хоть по телефону и не видно. — Что вам, денег моих жалко? Я у вас не прошу ничего. Ученики посыпались, дела пошли неплохо.

Признаюсь, я боялась загадывать, но маму хотелось успокоить.

— Не жалко никому ничего, — заверила мама, — просто незачем тратить их впустую, когда бабушка одна живет в двухкомнатной квартире, со всеми удобствами. А если уж совсем невмоготу будет — у нас перекантуешься, это же твой дом, в конце концов…

Не было печали, — подумалось мне, — хотя, наверное, я веду себя, как идиотка. Но здесь я живу самостоятельно, никто ко мне не лезет, никакого шума и суеты, никаких воплей и тесноты, и пустых разговоров на общей кухне. Здесь до меня никому дела нет, и мне это нравится.

— Ей же необходимо о ком-то заботиться, — мама опять завела про бабушку, — вот когда ты у нее жила, она приободрилась, а одна расслабляется и чахнуть начинает.

— Мам, мне двадцать два, а ей — восемьдесят четыре, — отчеканила я. — Как я себя, по-твоему, чувствовать должна, если божий одуванчик такую дылду обслуживает?

— Сама же говоришь, она еще в силах и в состоянии все делать, что в этом плохого?

Я тяжело вздохнула и отхлебнула остывший чай. Этот разговор мне жутко надоел.

— Ладно, мамуль, давай до завтра, — буркнула я и, попрощавшись, положила трубу. Дрянь я и эгоистка — только о себе думаю, как бы к моему величеству не лезли, как бы покой не нарушали!

После этого разговора у меня испортилось настроение. Я даже обрадовалась, что нет времени на этом зацикливаться — надо собираться на занятия. Аж два сегодня, плюс еще запас времени на дорогу и поиск нужного адреса. Увы, пока только дети, но меня не покидает надежда на лучшее. Как бы там ни было, деньги на руки действуют ободряюще, и хочется жить и трудиться.

Часов в семь вечера я вернулась домой. Скучно я живу, хотя ума не приложу, как жить веселее. Это не дело — работать пару часов в день и отходить от этого весь вечер. Все-таки сидеть с десятилетками правда кошмар. Да ладно бы просто сидеть — надо им еще что-то в головы впихнуть, чтоб они свои пятерки получили! Скорее они из моей головы все выпихнут.

Полежав на кривой кровати, я решилась на непонятный мне самой шаг. Исключительно от желания развлечься или поржать, я набрала номер, списанный с объявления в магазине. Попросила Террора.

— Это я, — отозвался приятный баритон.

— Я прочла вчера ваше объявление о поиске вокалиста, — представившись, сказала я.

— И что же? — пробормотал Террор, стараясь не терять самообладания.

— Хотела спросить, чем вам женский вокал не угодил?

Помолчав немного и откашлявшись, мой собеседник, наконец, ответил:

— Безусловно, к женскому вокалу мы относимся тепло и с уважением, но все-таки, нам нужен мужской.

— Вы не представляете, как мне жаль, — вздохнула я. — Могу похвастаться наличием всех желаемых вами показателей. Кроме одного. У меня такой скриминг, что ни один мужик в подметки не годится. Хотите, продемонстрирую?

Он суетливо поблагодарил и сказал, что предпочитает не рисковать ценным слухом. Какой вежливый чувак! Другой бы уже послал пятнадцать раз без всяких выканий.

— А у вас есть музыкальное образование?

— Есть, — хмыкнула я.

— По вокалу?

— Нет, по фортепиано.

Послушав молчание в трубке, я поспешила добавить:

— Так, на флейте учусь, но это пока несерьезно, а еще я вышивать могу… и на машинке тоже…

Он засмеялся.

— А знаете… ну, вы представляете, что такое Rainbow, да?

Тут у меня случилась истерика.

— Что вы, первый раз слышу!

— Простите, я вообще не то хотел спросить, — признался Террор. — То, что я хотел спросить, показалось мне глупым, и я передумал. Но, наверное, все-таки спрошу.

— Сделайте одолжение.

— Вы красивая?

Мое красноречие перекрыли обида и возмущение.

— А это имеет значение?

Террор охотно пустился в рассуждения:

— Видите ли, вокалист — это не просто голос, это фронтмен группы, то есть и лицо, визитная карточка, не сочтите за грубость. Желательно, чтобы внешность была такой же красивой, как и голос.

— Знаете что… — теперь уже я произнесла эту дурацкую фразу, — в вашем объявлении было сказано, что нужен мужик-вокалист, с диапазонистым голосом а-ля Ронни Джеймс Дио, желательно скриминг, а по поводу внешности там ни слова не было!

— Там было написано: мужик, а звоните вы, поэтому я и спрашиваю…

— А, значит, мужику позволено быть страшным, толстым и потным?

Трубка шумно вздохнула, а потом тихо, как ребенку или больному, продолжила объяснять:

— Вообще, девушка в группе — отдельная тема…

— Так вас голос интересует или пол?

Мой собеседник помолчал, вздохнул и признался: «теперь и то, и другое». Я хотела было спросить, почему «теперь», но сочла это занудством. Скорее всего, со мной перестанут разговаривать, и мое веселье накроется медным тазом.

— Ладно, минутку, — убрав трубку от уха, я позвала Женьку.

— Чаво? — отозвался тот с кухни.

— Жень, я красивая?

Ответом был гомерический хохот. Вот это я понимаю, честность!

— Слышали? — опять обратилась я к Террору.

— Ну, может, на вкус, на цвет товарища нет… Как вы выглядите?

— Ну, солнышко мое, такой расклад меня не устраивает! — возмутилась я, хотя было жутко интересно, чем этот бессмысленный разговор закончится. От плохого настроения не осталось и следа, я от души наслаждалась. — Это похоже на секс по телефону, я в такое не играю.

Он смеялся так заразительно, хотя никто и не думал шутить.

— Вам все-таки придется описать свою внешность, чтобы мы вас узнали при встрече, — заметил Террор.

Значит, встреча будет? Ах, как на душе потеплело, но и сердце пустилось в галоп.

— А у вас нет репетиционной базы? Или продемонстрировать скриминг в кафе или на площади?

Я слышала, как он улыбнулся, признаваясь, что не подумал об этом.

— А все-таки, почему вы решили нам позвонить, ведь в объяве ясно сказано…

— Вот уперлись вы в эту объяву! — обнаглела я. — Просто когда-то давно я пообещала одному человеку, что больше не буду петь — только играть и все. А теперь подумала… другая жизнь, другие песни, жизнь нелепа и смешна…

— Слушай, она мне нравится, — я расслышала комментарий Террора, хоть он и прикрыл микрофон ладонью.

Е-мое, там целая тусовка сидит и надо мной прикалывается?!

— Мы тут посовещались, — вновь появился в телефоне Террор, — и решили, что встретиться не помешает. Никто из нас толком не слышал женский скриминг, а если можете предложить еще и гроулинг, цены вам не будет.

Я заметила, что про скриминг он загнул — слышали уж наверняка, а на счет гроулинга подумаю.

— Запишите адрес базы, ждем вас завтра в пять. Удобно?

— А можно чуть-чуть пораньше, у меня деловой ужин с родителями?

— Хм, ну мы до пяти работаем… кто-то и до шести.

Ясно, вся группа вкалывает, только я сижу на пяти рублях по собственной глупости.

— Хорошо, на ужин можно и опоздать.

— Все равно скукотища, да? — засмеялся Террор.

Даже не верится в такое понимание! Повесив трубку, я подумала: обалдеть… куда я вляпалась? Хотя, волноваться не о чем, меня все равно не примут — им же мужик нужен, а на меня просто посмотрят, поймут, что фейсом не вышла, и дадут пинка под зад.

Я подошла к зеркалу, посмотрела на свое очкастое лицо, единственная прелесть которого заключалась в молодости, и отвернулась. Даже корчить из себя ничего не буду, какая есть, такая и приду.

ПРОСЛУШИВАНИЕ

Проснулась рано, покрутилась волчком на убийственной кровати, да и встала. Есть не могла, чай вливала в себя так, словно он твердый. Позвонила Мотьке, рассказала ей все. Она оглушительно смеялась.

— Слушай, хватит ржать, я тебя прошу меня проводить в этот притон! — терпение меня окончательно покинуло.

— Ладно, твое счастье, что у меня выходной.

В половине пятого, облачившись в традиционный костюм-тройку (кроссовки-джинсы-толстовка), я выскочила из квартиры бабы Шуры и чуть ли не бегом понеслась на остановку. Полдня распевалась, не знаю, зачем. Ведь если по чесноку, разве хочу я, чтоб меня приняли? Порой сама не понимаю своих маразмов.

Мотька уже ждала меня. Проводив до обшарпанного здания, где располагалась репетиционная база, она напутствовала меня такой фразой:

— Ну, втопи там!

— Постараюсь, — пообещала я.

Долго я блуждала по коридорам здания, пока нашла нужный офис с номером 29, на двери которого, кроме этой цифры, не было ничего — ни одной таблички, ни одной надписи. Ладно, хорошо, что не 666! Я прислушалась. За дверью голоса, но никакой музыки. Постучала. Когда дверь открылась, мой взгляд уперся в темно-синий свитер, за которым угадывалась грудная клетка. Признаться, слабости к высоким парням не питаю — приходится запрокидывать голову, чтобы разглядеть лицо. Мне нравится, когда глаза на уровне моих, так честнее.

— Здравствуйте, вы, наверное, к нам? — лучезарно улыбнулся Террор. Едва услышав голос, я узнала его.

Переступила порог, и дверь за мной закрылась. Сердце подпрыгнуло, когда я увидела еще троих в забитой инструментами комнате. Вопреки ожиданиям, там не было накурено, а на колонке не стояла бутылка с горячительным. Огромных размеров «маршалловские» усилки, сплетенье проводов на полу, и серый замызганный диванчик.

— Щас я вас со всеми познакомлю, — Террор тряхнул темными патлами и приобнял меня за плечи, словно охраняя от возможных нападок.

— Так, мы же вроде парня приглашали… — подал голос кудрявый блондин из-за ударной установки.

«Малыш, а как же я? Я же лучше собаки…»

— Девушка так настаивала, что я не смог ей отказать, — Тэррор почти виновато улыбнулся.

Я вытерла вспотевшие ладони о толстовку. Чувствую, приматываться будут конкретно, пощады не жди.

— Значит так, гитару терзает Цыпа, — Террор указал на светловолосого парня с бордовой гитарой, а тот отвесил поясной поклон. — За клавишами Ник, по барабанам дубасит Сфинкс, — недрогнувшая длань простерлась к красноволосому клавишнику и ударнику в майке с надписью: «Встану рано утром, выпью банку ртути и пойду подохну в этом институте». Они слегка кивнули в знак приветствия.

Мысль о том, что мне перед этой гоп-компанией петь придется, до тошноты доводила. Как назло, в горле пересохло. Страшно представить, как я буду хрипеть и пищать. Отпустите меня домой!

— Как тебе удобнее, под музыку петь или без? — Террор дружелюбно глянул на меня сверху.

— Смотря что петь.

— Ну, если знаешь Catch The Rainbow, будет здорово.

— Хорошо, тогда без музыки, — ответила я.

— Ну, давай, послушаем, — Ник сложил руки на груди и уставился на меня, как на фонарный столб с объявлениями. Хорошо, что Мотька ждать осталась, будет с кем выпить после такого стресса.

Я попросила пару секунд на настройку. Нику надоело на меня пялиться, и он сел за синтезатор, пропав из поля обозрения. Стало легче. Да собственно, что я волнуюсь? Прикола ради пришла ведь! Но сколько ни взывай к разуму, он не откликался.

Я закрыла глаза, отгородившись привычным образом от внешнего мира, облизала пересохшие губы и, откашлявшись, начала петь:

When evening falls

She’ll run to me

Like whispered dreams

Your eyes can’t see…

Так, не охрипла и не закукарекала, это хорошо. Даже слова забыть не успела и, по-моему, не сфальшивила. Хотя, «Арию» или «Мельницу» петь намного привычнее и проще. Почему бы мне самой не поставить условия? Зачем я позволила им диктовать мне, что петь? Это уже провал, ошибка на ошибке.

We believed we’d catch the rainbow

Ride the wind to the sun

Sail away on ships of wonder

But life’s not a wheel

With chains made of steel

So bless me!

— Спасибо, можешь что-нибудь, пошустрее, поэмоциональнее?

Я пожала плечами, раздумывая, что бы им предложить.

— Траурная песня Candlemass подойдет? — не сильно шустрее, но тональность хорошая.

— Пойде-о-от, — махнул рукой Сфинкс.

Интересно, знают они этих ребят или переспросить стесняются?

И я втопила, как выразилась бы Мотька. Даже самой понравилось. Во-первых, песню эту я обожаю, во-вторых, поется легко, а в-третьих, я почему-то совсем успокоилась и стала петь так, как если бы была здесь одна. Наверное, правы корифеи — стоит только начать.

Никто меня не остановил, а по выражению лиц я не стала читать, достаточно им или нет — так глаза и не открывала. По окончании моих завываний кто-то зааплодировал — Цыпа и Террор, как выяснилось.

— Слушай, а здорово! — улыбнулся Сфинкс. — Даже не ожидал. Уж больно ты дохла для такого голоса…

— Ну, это все хорошо, но под музыку надо тоже сбацать, может, у нее слуха нет, — прогундосил Цыпа.

Опустили ниже ватерлинии. Разумеется, он прав, наверное, я бы еще больше придиралась.

— Ну, пусть под гитару споет, ты и играй, — развел руками Ник.

— А может, ты сыграешь? — сощурился гитарист. — Что там на трех аккордах поймешь, задвинь уж по-человечески.

Я похолодела. Признаться, сама я играю довольно примитивно — мелодическая линия отчетливо слышна, по ней и пою. А если товарищ задвинет по-человечески… Я имею представление, как именно, сама ведь клавишник.

Ник вопросительно глянул на меня, я кивнула, сглотнув. Потом тот же взгляд обратил к Террору — тот пожал плечами и посмотрел на меня. Тогда Ник сел за синтез, подобрал тембр и спросил, что будем играть. Я подошла к нему поближе, позволив себе налюбоваться «Ямахай» с кучей прибамбасов. После нескольких секунд совещаний, мы решили остановиться на «Металлической» «Unforgiven-2». Заодно посмотрю, как он ее подобрал. Он начал играть, я начала петь, все отлично, дошли до второго куплета (в принципе, они однотипные), и вдруг Ник из этой же тональности вывернул импровизацию. Я сначала не поняла — просто молча смотрела на его руки, разинув рот, а потом до меня начало доходить, что он вырулил к другой песне, а именно «Renaissance Faire» Blackmore’s Night. Мысленно поблагодарив Бога за знание этой песни, я быстро подхватила ее и пела, пока Ник не закруглился.

— Слушай, а правда, на фиг нам мужик? — засмеялся Цыпа. — С таким еще никто не справлялся.

Если они такие тест-драйвы устраивают, вокалиста будут искать до второго пришествия. Я перевела дух и убедила себя, что надо мной просто поиздевались, будь я мужиком, ничего подобного не случилось бы. Сейчас как разревусь от обиды, но… песню-то я знала, втопила, веселье удалось. Может, даже самооценку подниму.

— Да, ты молодец, — одобрительно покачал головой Сфинкс, глядя на меня почти кокетливо.

— Спасибо, — проблеяла я и потянулась к джинсовке.

— Куда ты так быстро? — как ни в чем не бывало, сказал Ник.

Хотела съязвить: «Вам же мужик нужен!» и гордо удалиться. Мол, хороша Маша, но не ваша.

— Да, оставайся, а? — ласково заулыбался Цыпа. — Попоем…

— Смотри, сколько у нас мужиков, больше не надо, пожалуй, — вклинился Ник.

— Так, все решено, насколько я понял, — ко мне подошел Террор, и уже привычно обнял меня за плечи, — поздравляю и все такое… Пойдем, ознакомлю тебя с материалом.

Он отдал мне тексты и ноты, велел прийти завтра в шесть — всем удобнее в это время. Собираемся три раза в неделю. Надо скорректировать расписание, куда-то раскидать учеников.

— А щас можем чайку попить, познакомиться…

— А как же мужик?… — Я не понимала своих чувств. С одной стороны, радостно, что удалось такое впечатление произвести на искушенную публику, а не только на своих родителей, но с другой — я же не собиралась пробовать себя в роли вокалистки! Это же был просто прикол, ребята!

Террор взял из моих потных рук джинсовку и усадил за ободранный столик с разнокалиберными кружками. Ник включил электрочайник, и вскоре комната наполнилась шипением.

— Нам характерный вокал нужен, понимаешь? — эмоционировал Сфинкс. — Чувства, а не фригидность эта оперная, можно и хрипы, и вопли, только чтоб личность за этим угадывалась, чтоб человеческий голос был, а не ангельский и не загробный. Понимаешь? Кстати, насчет скриминга — можешь продемонстрировать?

— С удовольствием! — и я гаркнула так, что сама чуть не оглохла, выплеснув напряжение последних минут. Стало легче. Намного.

От чая я отказалась, сказав, что меня ждут. На прощание пожала руки всем, а Террор вышел со мной за дверь, и мы вместе зашагали по коридору.

— Как тебя на самом деле зовут-то? — спросила я.

— Какая разница, мне мое имя не нравится.

— А почему?

— Оно слишком обычное и мне не подходит. Можешь называть меня Тэр, если хочешь. Ты точно придешь завтра?

Я отшутилась — мол, боишься, что я слиняю с вашими текстами? Террор ответил, что не подумал об этом. Мы как раз добрались до входной двери и прежде чем открыть ее, я пообещала:

— Я приду. И еще: можно, я буду называть тебя Теря, так роднее и теплее.

— Ну, это ж плагиат! — возмутился Террор.

Ой, пацаны, ну как дети, честное слово!

— С твоим прозвищем и группы есть, не только ники.

Теря смилостивился — называй, мол, только не при всех.

Я вышла на свет Божий еле живая, не веря, что все это было со мной и что мне теперь предстоит драть глотку под аккомпанемент четырех добрых молодцев.

— Че ты так долго, я уж издергалась! — встретила меня Мотька. — Ну и вид у тебя!

Я вяло забеспокоилась. Склонилась к зеркалу Мотькиного мотоцикла и увидела себя и в то же время не себя. Румянец во всю щеку и глазищи по пять рублей.

— Моть, прикинь, я лучше мужика! — захохотала я.

— А я и не сомневалась! — подруга крепко обняла меня, но для верности спросила: — Приняли?

Я кивнула.

— Класс! Долго упирались?

— Да чуть не угробили! Изверги!

— Не играли тебе ничего?

— Только клавишник. Меня порадовало — я играю не хуже!

Мотька насупилась из-за моей низкой самооценки и плачевного состояния моего рассудка. Может, не группа, а лажа, надо было их послушать! Как же так, не ведать, куда впрягаешься? Я махнула рукой — уйти всегда успею.

— Ты ж меня ждала, я старалась побыстрее слинять. Да и к предкам надо.

— А в кафе не посидим?

— Посидим, иначе я сдохну!

Мы пришли в почти пустое кафе, я взяла себе банку ледяной колы и, плюхнувшись на диванчик, начала громко и долго возмущаться такими экспериментами.

— Да, гениально, — Мотька накручивала прядь волос на палец, пока слушала меня, и так нахмурилась, что уголками рта чуть до столешницы не достала, — от них, наверное, вокалисты еле уползали. Представляешь, если б он что-нибудь из Gathering или Nine Inch Nails наиграл?

— Они бы ржали как кони ретивые, и я ушла бы вся в слезах. И слуха у меня нет, и петь я не умею, и мелодию я не угадала, и текстов я не знаю… в общем, полный отстой.

— И главное, не понятно, зачем оно им надо — вокальные данные-то от этого не зависят. Небось, только до тебя решили докопаться. Я горжусь тобой!

Я отмахнулась — мне же просто повезло. Матильда возразила: голос у меня хороший, и тут есть заслуга и пианино, и Кипелова, которому я самозабвенно подпевала. А Кипелову подпевать — это не Чаче Иванову, вот и голос окреп.

Посмотрев на часы, я решила, что пора двигать к родителям и, попрощавшись с Мотькой, побежала на остановку.

***

А в доме моем как всегда — точнее, последние пару лет, после переезда сестры с племяшкой. Сейчас ему три года, говорит он уже в целом понятно. Сероглазый и беленький, в нашу среднепошибистую породу пошел, что сестру радовало — не напоминал отца, хотя бы внешне. Он редко видит меня, поэтому я для него что-то вроде музейного экспоната, который он, тем не менее, любит.

Стол накрыт, будто к празднику. Мама опасалась за мое здоровье, зная о моей забывчивости поесть или о лени готовить и разогревать. Я так перенервничала сегодня, что налегла на спиртное. Оно еще быстрее отключило меня от реальности, чем она сама отключала меня от себя.

Телевизор на кухне как осветительный прибор. Смотрел его папа — с громким звуком и громкими комментариями. Нервно-занудные интонации в голосе сестры опять начали меня раздражать, малыш бегал туда-сюда, хватая что-то со стола, и беспрестанно курлыкал.

— Ну, рассказывай, как жизнь, — папа разлил вино.

О том, что прослушивалась в группе, я говорить не собиралась. Было дело, я хотела купить синтезатор, чтобы записать свои песни, которые играла только на пианино. Папа знал, что я собираю на него деньги, но не понимал, зачем мне это. В группе я играть не собиралась, а доделать собственные песни…

— …на эти глупости такие деньги тратить! — хмыкнул он.

— А на что их тратить? — привычка задавать глупые вопросы опять победила здравый смысл — я же знала ответ.

— Главное, сыт, одет, обут, а остальное все — пустая трата времени.

Так что все эти творчества, одиночества, музыки, литературы — по папиному мнению, удел бездельников, которым не приходится заботиться о хлебе насущном или стоять у плиты. Бесполезно говорить, что я писала стихи в ущерб сну и еде, потому что мне не спалось и не елось, пока я не выражу наболевшего. Я не того масштаба личность, не с графом Толстым себя сравнивать и не с «Войной и миром» — мои почеркушки.

— Нормально, — ответила я, — ученики посыпались, почти каждый день звонят.

— Ты к ним ездишь? — спросила сестра.

Я угукнула.

— Как же адреса находишь, ты же в городе не ориентируешься? — усмехнулся отец.

— Всему можно научиться. Даже таким, как я.

Теря был прав — скукотища. Уйти бы к себе, когда все обо мне забыли, но что теперь у меня? Это мамина комната, я уже не чувствую себя здесь как дома, хотя знаю, что ничего не изменилось. Только компьютера и бумбокса нет. Музыканты «Арии» и «Металлики» с плакатов смотрят на иконы. Но в этом больше нет меня, нет звучания, нет и крупицы моей жизни.

Мой отец — спортсмен, и этим все сказано. Для него тело важнее всего. Телесные кайфы составляют важнейшую часть его жизни: тренировки, футбол, банька, обливание холодной водой, вкусная пища, тепло и уют. Я не встречала человека, более внимательно прислушивающегося к физическим ощущениям. Хотя отец много читал, любил хорошую музыку и умел ее ценить, любил общаться с людьми, да и сам был, что называется, душой компании — разговора на эту тему не получалось. Хорошо и хорошо, нравится и нравится, а копни дальше… Я как-то пыталась, но быстро поняла, что разочаруюсь.

Он постоянно говорил, что надо есть больше фруктов, потому что это полезно, надо запасаться на зиму витаминами, надо больше двигаться. Какая от этой травы польза, меня не волновало, поэтому папа считал меня бестолковой чудачкой. Я не видела смысла в продлении своей никчемной жизни, которая не слишком радует, когда на каждом шагу опасность. Когда тени от веток деревьев падают на асфальт и темным вечером невозможно отличить их от перекрестья плит и от вырытых ям, когда не видишь, насколько близко к тебе машина, особенно солнечным днем — жизнь превращается в полосу препятствий, а не в источник удовольствий.

— В последнее время я от тебя ничего, кроме сарказма, не слышу, — сказал мне как-то отец.

Действительно, окунувшись во взрослую жизнь, я ощутила себя маленьким пузырем в большой ванне и еще полнее почувствовала свою беспомощность, уязвимость и зависимость от других. По натуре я гордячка и одиночка, если бы я могла обходиться без людей — прекрасно бы жила. Но, видимо, Господь решил подпортить мне физику, чтобы усовершенствовать душу. Смысл в том, чтобы терпеливо крест свой тащить и не роптать. Раньше лучше удавалось — когда жизнь не касалась. О ней всегда легко рассуждать, пока она тебя не трогает.

Сестра часто обвиняла родителей (особенно маму) в том, что они меня любят больше, чем ее — без этой телеги не обходилась ни одна их потасовка. Ну да, носились со мной в детстве, потому что я слепой была, хлебнули они со мной изрядно, что уж тут непонятного. Однако мама считала, дело в другом — как раз в этой серьезности по отношению ко мне. Я на девять лет моложе сестры, но к ней они относятся по-родительски, а не по-дружески.

После знакомства с моим творчеством родители стали считать меня кем-то не от мира сего, кем-то своеобразным и слишком много для своих лет понимающим, не в меру сильным, особенно для девушки. И конечно, таким чудам, как я, неинтересно общаться с такими обычными людьми, как они! И все равно они меня любили. Это похоже на притчу о блудном сыне, на мой взгляд — есть у них нормальная старшая дочь, нет, они в жалкой слепандере души не чают, хоть она, по сути, им всю жизнь сломала и продолжает.

Мама предложила остаться у них, но я отказалась. Папа же отказался вести меня к бабе Шуре и сказал, что глупее не придумаешь — добираться в такой час на автобусе.

— Я все-таки попробую, — ответила я, и мама пошла провожать меня на остановку.

Пока ждали автобуса, успели поговорить. Мама сказала, что ей без меня тяжело, ибо только со мной можно в этой семье нормально общаться. В прошлом году, когда я жила у бабушки и как-то заикнулась о том, что скоро перееду к ней насовсем, мама сказала, что ей будет одиноко без меня. Тогда меня эта реплика припечатала, и я передумала переезжать, и вовсе не из-за того, что с бабушкой тяжело общаться. Сейчас я окончательно заржавела или зачерствела.

— У меня такое ощущение, что мне нет здесь места больше. И раньше было немного, а теперь и вовсе не осталось. Даже физически — у нас ведь не развернуться, а малыш растет, ему отдельная комната понадобится…

— До такого возраста еще далеко, и вообще, об этом пусть мамка его заботится, мы-то при чем? Мне свои дети дороже.

— Видишь, не зря тебя упрекают в неравномерном распределении любви! — хмыкнула я.

Автобус, наконец, подошел, и, поцеловав маму, я загрузилась в него.

РЕПЕТИЦИЯ

Знакомство с музыкой моей будущей команды я не смогла оставить на завтра, поэтому, едва вернувшись домой, загрузила болванку. Сделала звук потише, чтобы не разбудить бабу Шуру и Женьку, и прилипла к колонкам. Вот это балдеж! Я не верю своим ушам! Неужели они сами так играют? Запись, конечно, не идеальная, но какая база! И судя по звуку, инструменты у них далеко не дешевые, да и сыгранность поражает. Технично и мелодично — редкое сочетание. Яркие темы, запоминающиеся переходы, классически простые, но потому и продумано-гениальные аранжировки: четко чувствуют ребята, когда вклинить акустику, когда сдвинуть темп, как разнообразить ритм и где добавить оркестровки. В общем, они не зря сравнили себя с Rainbow. Дело не в плагиате, а в общей стилистике, чтоб было понятно, в каком направлении движется стальной дракон. Примерно, потому что стиль у ребят уже выработался неповторимый, что свидетельствует либо о давнем существовании группы, либо об образованности музыкантов.

Утром следующего дня я стала читать тексты, которые мне предстоит петь. Как и следовало ожидать, они на английском, только на таком, что мне стало и страшно, и смешно. Автоматически я исправила карандашом ошибки и твердо решила поговорить на эту тему с ребятами — нельзя же мордой в грязь метить! Я попробовала спеть это уже без ошибок по намеченной мелодической линии, но запоминать мелодику не спешила — вдруг не так они ее наметили, лучше не привыкать, чтоб потом не переучиваться. Интересно, кто пишет ноты? Еще любопытнее — именно партию вокала, которую мне заботливо предоставили. Жаль, не на чем ее поиграть, а с листа я читаю из рук вон.

В час позвонила Вита и попросила познакомить ее с Мотькой — кто-то сказал, что у меня есть подруга, которая играет на ударных. Не знаю, насколько Мотьке это надо — учить кого-то дубасить по барабанам. Я позвонила подруге, спросила, как она отнесется к такому плану.

— А что, попробовать можно, не развалюсь.

Перезвонив Витке, я обрадовала ее согласием Матильды на общение. Когда и как — видно будет позже.

— Как у тебя-то дела? Не звонила по объявлению?

— Звонила, — отозвалась я, — и на прослушивание ходила. Сегодня на репу иду.

Восторгам Виты не было предела.

— Какой ты могучий талант! Даже мужики им уже не нужны, во как!

Что толку от таланта? — сказал бы мой отец. На хлеб не намажешь, и восхищаются им недолго — чаще завидуют.

Ровно в шесть я пришла на базу. Ребята еще не все собрались — не было Сфинкса, а те, кто был, коротали время за чаепитием. Встретили меня тепло и дружелюбно, будто я тут сто лет ошиваюсь.

— Терь, можно тебя на минутку? — я подошла поближе к Террору и тронула его плечо.

— Конечно! — расплывшись в улыбке, ответил он.

Чему радуется, чудик? Не знает, что я ему сказать хочу!

— Кто у вас тексты пишет?

— Я и Ник, в основном, — ответил Теря, — но если у кого из ребят хорошие стихи появятся, мы их тоже обрабатываем. А что?

Мы отошли в другой конец комнаты, я извлекла из рюкзака драный файл с текстами и мягко повела речь о том, что есть-де тут ошибочки. И как могла корректно стала посвящать его в правила английской грамматики. Террор так изменился в лице, что я с трудом сдержала приступ хохота. Брови сдвинулись, губы вытянулись в ниточку, глаза прямо-таки впились в этот несчастный лист и чуть не вылезли из орбит, а на лбу выступила испарина.

— Слушай, а почему это ты так во всем этом сечешь? — почти шепотом спросил Теря.

— Знаешь, было бы странно, если бы я ничего не секла, — улыбнулась я. — Специальность обязывает, иняз финишт.

— А-а-а! — Террор так шумно выдохнул, что ребята в другом конце помещения оторвались от чашек с чаем и воззрились на нас, но ничего не сказали. — А знаешь, это же круто! — Мой собеседник опять засиял улыбкой и пояснил: — Нам повезло еще больше, чем мы думали! Эй, ребята! Наш вокалист еще и англичанка по совместительству!

— Я так и думал, — отозвался Ник, — произношение у тебя шикарное, я еще вчера отметил. Да и тексты забугорные так хорошо знать — других максимум на куплет хватает и то с ошибками.

Вот ведь, отметить отметил, а похвалить не удосужился. Только руки на груди сложил и хмыкнул «ну послушаем…». Впрочем, обиды у меня ни на кого не было. Я вообще себя этим чувством не обременяю, и так жизнь тяжелая.

Террор попросил клавишника наиграть мне мелодические линии, пока нет остальных, я же могу потренироваться в исполнении некоторых песен.

— А когда наш оболтус придет, мы тебя поразим своим искусством! — хохотнул Цыпа, которого зовут Гришей, и он этого не стесняется. — Забабахаем мертвый концерт, потому что пока без вокала.

— А вообще, ты такую музыку любишь? — всполошился вдруг Теря.

Тут уж никто сдерживаться не стал — все так и грохнули от хохота.

— Тэр, на ней написано, что она любит! — отсмеявшись, просветил друга Гриша.

— На ней написано Metallica, а мы играем не совсем то, — Теря начал говорить агрессивно. — Ты, надеюсь, диск-то послушала? — обратился он ко мне, отвернувшись от хохочущих ребят.

Боже, в какой детсад я попала! Я закатила глаза и кивнула.

— Ну и как? — Теря сбавил шумы.

Я не была настроена петь пришедшие мне в пьяную голову дифирамбы. Пусть не зарывается.

— Ну, в целом устраивает?

— Более чем, — ответила я и отошла к Нику.

Полчаса или больше он наигрывал мне мелодии, которые потом обрастали моим голосом, правда, пела, глядя в листок с текстами, что мне не нравится — так не концентрируешься на музыке, а все внимание уделяешь чтению. Был бы у меня синтезатор, я бы поучила свои партии и пришла бы подготовленная, но петь с листа пока тяжко.

Остальные давно пришли и слушали наши «черновые наброски», окружив почти вплотную. Я раньше думала, меня такое напряжет, но на деле оказалось легче, чем в мыслях. Теперь придется все время так работать, что поделаешь. Да и пока я тренируюсь, еще и манеру свою не обрела, только чужое копирую. Причем, обладая хорошим слухом, я копировала не только манеру исполнения, но произношение, если песня на английском. Слухачам вроде меня надо петь свое, чтобы найти свою манеру. Свои песни у меня, конечно, были (я неспроста говорю об этом в прошедшем времени), но их почти никто не слышал, а самостоятельно оценить манеру исполнения я не могу. Со стороны слышно, а при исполнении не понятно.

— Ребят, может, хватит? — подал голос Цыпа. — А то вы так можете и до утра петь, а нам тоже надо дела делать.

— Ладно, тогда после мертвого концерта я готов поработать сверхурочно, — улыбнулся Ник, но улыбка его была не такой светлой и открытой как у Террора, а скорее едва заметной, как отголосок ноты ре в первой октаве. Именно отголосок, а не сама нота.

— В индивидуальном порядке, что ли? — хмыкнул Цыпа.

— Ну, хочешь, и ты посиди с нами, — буркнул в ответ Ник.

— Ой, хорош препираться, давайте уже играть! — заерзал Сфинкс.

И они начали играть, потратив минут пять на настройку. Знала бы Лика, на каких гитарах они играют — слюной бы захлебнулась! Paul Reed Smith, Les Paul и Jackson — это только те, что я разглядела. Каждый занят своим делом, каждый от этого балдеет и чувствует себя на своем месте — счастливые люди, сразу видно. Пусть в обычной жизни они такими и не кажутся, но когда играют — светятся, и такого света не спрячешь и не удержишь. Они слушают и слышат друг друга, но при этом у каждого партия со своим флером и завихрениями.

В общем, у меня праздник. Ведь, по сути, впервые слышу не профессионалов на сцене, которые на музыке деньги зарабатывают, а подвальных ребят, которые играют ничуть не хуже. Причем, играют классику, которая среди молодых тяжеловесов не популярна. Правильно сказал Удо по радио: «В наше время писали песни, а сейчас — кто быстрее запилит соло, кто громче прорычит, кто страшнее каркнет, у кого тексты кровавее». И еще он отметил, что развитие технологии портит музыкантов — у многих прекрасная запись (спасибо компам и хорошим прогам), но на сцене они никакие — не то, что играть, даже инструменты в руках держать не умеют. В общем, если существует в мире около тридцати тысяч тяжелых групп только известных (а сколько сидит по гаражам!), то, ясное дело, все из кожи выпрыгивают, чтобы этот искушенный мир удивить. Кажется, что осталось только это желание, а о музыке забыли.

Я разве что до потолка не подпрыгивала и на дифирамбы не скупилась. Да еще концерт для меня одной!

Ребята ушли, оставив нас с Ником разучивать песни. Остался и Террор — не представляю, как бы он нас покинул. Он то тихо сидел на старом диване, то ходил из угла в угол, нервно теребя подбородок, то стоял неподалеку, уставившись в потолок и скрестив руки на груди.

— Классный слух у тебя, хватаешь все на лету, — похвалил Ник.

— Спасибо, — равнодушно ответила я.

— Может, сыграешь что-нибудь сама? — вклинился Теря. — Ты же говорила, что умеешь играть на пианино…

— А я не знал! — воскликнул Ник. — Правда, сыграй что-нибудь.

— Честно говоря, неохота, — призналась я, — да и не играла я уже сто лет, поэтому мой имидж подпортится в ваших глазах.

— А я обещаю, что не буду над тобой смеяться, если ты меня стесняешься, — Ник снова отпустил ре своей загадочной улыбкой.

— Ну, хорошо, вроде все свои, — пробормотала я, садясь за синтезатор. Взяла пару аккордов, чтобы прочувствовать, как он реагирует. Чувствительный, зараза, но звук просто класс. Несколько минут я поиграла какую-то ерунду, приноравливаясь к чувствительности клавиш. Мое пианино так просто не зазвучит, клавиши надо вколачивать и прожимать сильно, а тут — чуть дотронулся, уже играет.

Наконец собравшись с духом, я сыграла инструментал собственного сочинения минут на пять, и менялось там восемь мелодических линий. В общем, мой первый и последний шедевр, за который краснеть не придется, несмотря на пресловутый ля-минор. Как ни странно, я не ляпнула ни одной ошибки, хотя пальцы ватные. Доиграв, я сорвала аплодисменты, вежливо поблагодарила слушателей за реакцию.

— Суперштука! — просиял Теря. — А чье это?

— Мое, — ответила я.

Молчание. Причем, такое резкое и глобальное, словно кто остановился перед кирпичной стеной на скорости сто километров в час, на полном ходу. Даже слышу визг тормозов и глухой удар… бдыщщщ!

— Елки-палки, ты молодец… — начал было Теря, но, видимо, передумал и отвернулся к стене.

— Ты слишком молодец, — опять улыбка Ника отзвучала нотой ре.

— Мы никому не скажем, разумеется, а то мало ли… — по привычке заулыбался Террор. — Сама знаешь, парни — народ чувствительный.

— А у тебя еще есть наработки, в смысле, музыкальные? — спросил Ник, вновь став серьезным.

— Есть кое-что, — отозвалась я.

— А ты планируешь с этим что-то делать?

— Забыть.

— А может, если тебе не жалко, мы сделаем… можем даже лирикс написать, как хочешь, или инструментал оставить — мы их очень любим, тоже часто играем.

— Мне все равно, делайте, если хотите, — с привычным безразличием ответила я. По тяжести молчания стало ясно, что парни ни фига не поняли, но за дальнейшей информацией в душу не полезли, за что я была им признательна.

— Пой дома песенки, чтобы не забыть, — напутствовал меня Ник. — Может, завтра попробуем сыграть все вместе.

У меня сердце в пятки упало, как представила эту картину. И свой голос с электрической музыкой, на дорогущих гитарах. Я же не потяну, ни за что не потяну такого!

Мы втроем вышли с базы и почапали на остановку.

— Темно уже, надо проводить девушку домой, — высказал мысль Террор, глядя в черное небо.

Тут подъехал какой-то автобус, и Ник полетел к нему, прощаясь на ходу. Мы с Терей остались вдвоем.

— Слушай, а ты очень домой торопишься? — он задал вопрос, которого я ожидала.

— Нет, не очень.

— Может, посидим в кафешке, пообщаемся? — предложил он, шаркая носком ботинка по асфальту. — Не могу так — видеться с новым человеком только на репетициях. Мы с ребятами давно друг друга знаем, сколько лет друзья, и к другим отношениям просто не привыкли…

Мы зашли в излюбленную кофейню с деревянными столами и сводчатыми потолками, взяли чайку и пирожными, сели за столик в углу друг против друга. Я ждала, пока Теря заговорит — его инициатива, пусть и предлагает тему. Как и следовало ожидать, разговор пошел легко и спокойно. В первую очередь Террора интересовала музыка, поэтому он долго и терпеливо выслушивал перечень моих любимых команд, мое мнение о блэке, мои дифирамбы ветеранам сцены и историю рок-н-ролльного воспитания (спасибо папе). Спектр моих пристрастий удивил его, но в целом устроил. Он спрашивал и о семье, об институте, о друзьях, об опыте работы в других группах, а потом мне надоела такая политика и я сказала:

— Терь, вообще-то на интервью я не настраивалась, пока еще не знаменитость. Может, и ты что-нибудь расскажешь?

Его улыбчивое лицо вытянулось, и он подался назад, откинувшись на спинку стула, будто я сказала что-то неприличное.

— Ты уверена, что хочешь это услышать? — привычный смех все-таки взял верх над ступором.

У него красивые глаза — только сейчас заметила. Как там в песне — глаза цвета кофе? И когда он улыбается, в них загораются огоньки.

— В общем, мне двадцать шесть, я старый холостяк, живу один, по выходным торчу у родителей — по старой памяти. Работаю на работе, учился в институте, а до этого в школе. Учился плохо, поэтому работаю не по специальности. Своим рОковым образованием никому не обязан, но с горем пополам закончил музыкалку по гитаре. Как перехватил басуху — убей, не помню. Просто понял, что Цыпа играет круче. С ним я знаком уже лет пятнадцать — учились вместе. Помимо музыки, увлечений у меня… — Теря закатил глаза и уставился в невысокий потолок, — нет, я скудная личность. Хотя читать люблю. Причем, все подряд, в голове бардак, но если какая-то тема впечатляет, сразу хочется об этом песню написать. Вот и пишу. Уровень моего английского тебе известен. Вот так…

— Спасибо, — я как раз доела пирожное, поэтому могла спокойно задавать вопросы. — А если не секрет, где ты учился?

— На горностроительном. Но мне это неинтересно, переключился на компы. Так, несколько программ нарисовал для одной фирмы — им что угодно можно просунуть, не разберутся. А потом… в общем, стал просто зарабатывать деньги, а жить музыкой.

— И давно вы ею живете? — спросила я, имея в виду срок существования группы.

— Мы? А, мы… подожди-ка. Играть мы начали, когда нам по пятнадцать было, а так, чтобы серьезно — ну лет семь или восемь.

— А что значит серьезно? Запись, база?..

— И это тоже. Но главное — отношение. На счет того, чтобы куда-то пробиваться, речи не было, пока мы морально не дозреем — тут у нас особый случай, не спрашивай пока. Но мы единодушны.

— Взаимопонимание — явление редкое в принципе. Молодцы!

— Это да, но все-таки, молодые, горячие, жизнь пугает, че-то запредельного хочется — денег, славы и кайфа от жизни. Короче, всего и сразу, желательно, чтоб не упираться, а делать то, что нравится. Попробуй, объясни парню в семнадцать лет, что так не бывает! Я никого слушать не хотел, пока жизнь не начала мордой по асфальту возить. А мне ведь пытались мозги вправить — без толку. Поэтому когда сам до всего дошел, мне было немного стремно, что у кого-то из ребят будут такие же амбиции, а что с этим делать — я не знал. Но, видимо, они все поумней меня оказались.

Теря признался, что с вокалистами у них беда. Есть-де музыканты, а есть рок-звезды, как отметил Андре Андерсен. В основном ребятам везло на рок-звезд.

— Был у нас такой инженер, отец двоих детей — времени нет, денег нет, на заводе торчит, еще подработки берет, ты пойми! И вы, дескать, поймите, ребят, как я вас осчастливил. Мало того, что он в школе и в универе дойч учил, то есть английский там такой, что тебя бы затошнило, так еще и голос у него постоянно срывался, и в ноты он не попадал. Голосом ему заниматься некогда — само собой, даже полчаса в день не найдет. Пару песен ладно, но полный сэт не потянет.

— А есть задумки? — я сделала глоток ароматного чая. — Про сэт?

— Есть, конечно. Мы, было дело, и в Москве играли, в «Точке» дерьмовой. Но это было давно, когда еще было кому петь.

Я поинтересовалась, что стало с тем парнем.

— Однажды в его дверь позвонили. На пороге стояла девушка с шестилетним ребенком и сказала: чувак, это твой сын, будь добр, помоги. А тот тоже творческий человек, перебивался случайными копейками, а на работы устраивался, когда на девочек не хватало. Помочь нечем, пришлось остепениться, музыку забросил.

Я сначала думала, он шутит. Смешная и грустная история. Или какой-то бразильский сериал.

— Нет, я серьезно, так все и было.

— Может, это не его ребенок?

— Может, и не его. Но девушка такая в его жизни была, и пацан на него похож. Трудно отвертеться!

Потом был у них парень, который не считал нужным учить ноты. Голос приятный, но слух неразвитый — как и я, он подпевал Кипелову, но музыкального образования на подложке не оказалось. Писал классные стихи, даже на русском ребят они устроили, но недостаток трудолюбия не порадовал.

— Кто у вас партии пишет, кстати? — я вспомнила, что не задала этот вопрос.

— Ник. Я пишу гитары. Цыпа хорош как исполнитель, но сочинить может разве что соляк и тут же его забудет, если диктофон не включит. Зато импровизирует классно.

— Значит, тот парень не мог читать ваши ноты?

— Разумеется, не мог. А мы иначе работать не можем — на что надеялся? Как-нибудь так сымпровизируем или ему песни напоем, как ты просила Ника?

Я понимаю, это несерьезно, и будь у меня дома инструмент, я бы его об этом не просила.

— В общем, оказывается, у нас неплохой уровень для нашего городка.

Я аж подпрыгнула, отчего деревянный стул заскрежетал по кафелю.

— Терь, вы просто обалденные!

Он польщено улыбнулся и осведомился:

— Ты-то как, сцены не боишься?

Я опустила глаза. Я всего боюсь, но никогда не признаюсь, какая я на самом деле забитая и зажатая. Меня саму от себя такой тошнит, поэтому порой я прячусь за фамильярностью или резкостью.

— А есть мысли выползти из тьмы?

— Зажженную свечу ставят на подсвечник, а не под спуд, правда же?

Евангельские цитаты удивили еще больше, чем все остальное за этот вечер.

— Но не завтра у вас концерт, я надеюсь?

Теря лучезарно улыбнулся и поправил: не у вас, а у нас.

ДВИЖЕНИЕ

В субботу Вита пригласила меня к себе — посмотреть на дочь. Признаться, я всегда шарахалась от таких предложений — посмотреть на детей. Не понимаю, что от меня хотят. Оценить родительский талант? Что ж, увидев ее дочку, могу заверить: люди старались, красотка вырастет. Пока я накачивалась чаем, Вита уложила ее спать.

Ее квартира — рай киномана. У зашторенного окна стоял домашний кинотеатр, а видеокассет и дисков столько, что места явно не хватает — многие, наверное, более старые, лежали в больших кофрах у тумбочки.

— Я и не знала, что ты так увлекаешься кинематографом! — высказалась я, глядя на это великолепие.

— Ну, мы мало что знаем друг о друге, — заметила Вита. — А фильмов тут на самом деле немного, около двух с половиной тысяч наименований…

Она показала мне составленный ею каталог: собственно название фильма, краткое содержание и цветная картинка обложки. Распечатано красиво, собрано в папку на кольцах. Многие фильмы из этого списка, который я бегло просмотрела, были мне незнакомы. Но сам факт общения с увлеченным человеком уже радует. В наше время не до единомышленников — просто с увлеченными общаться приятно, неважно, чем они увлечены. И еще более приятно найти такое в человеке, в котором не ожидала этого найти.

Ее любимый актер — Роберт Де Ниро, но нравятся еще и Аль Пачино, Джонни Депп и Джеймс Белуши. Любимых фильмов она назвала немного, в основном классика с участием вышеназванных актеров, фильмы Бергмана, несколько французских комедий, фильмы ужасов, триллеры и криминалистика. Вкусы разнообразные. Мне понравилось, как она о них говорила — с таким чувством и пониманием, с каким я говорю о музыке. Бергман среди ее предпочтений меня удивил — своеобразный человек, и фильмы его далеко не просты. Витка порылась в коробке и нашла пару дисков.

— Возьми, посмотри. Я их убрала, потому что это не те киношки, которые будешь часто пересматривать.

Телевизор она не включала, мы пили чай, слушая «Сектор газа», а когда проснулась дочка, Вита стала готовить ей что-то поесть.

Для трех лет девочка более чем развитая — трындела без умолку, но не требовала к себе много внимания. Таскала мне свои игрушки, что-то показывала, рассказывала на непонятном языке. Я искренне пыталась умилиться, проникнуться, но ничего не получалось.

— Может, тебе самой инглиш подтянуть, чтоб ты дочке могла помогать? — предложила я. — Что если нам просто время от времени болтать с тобой на английском? И тебе практика, и мне удовольствие.

— Ой, ты думаешь, я в нем так хороша, чтобы болтать! — воскликнула Вита, поворачиваясь ко мне с блендером наперевес.

— Вот и разговоришься. Самый лучший метод. Мы с одним знакомым так делали — он меня кофе угощал, а я его инглиш правила. Сама потом летала — не хватает такого общения, да и молодежного коллектива в целом. Думаю, еще немного с этими детьми, и я буду по пять минут фразу собирать и щелкать пальцами, когда не найду подходящего слова.

Вита смеялась. Говорила, что я счастливая — многое умею, многим интересуюсь и никогда не скучаю одна. Чуть не ляпнула: скучаю я с людьми, а в одиночестве — никогда. Это ведь можно истолковать в свою сторону, правда?

Недавно прочла пост коллеги сестры, которая иняз закончила. Пишет, что учить людей инглишу — ее призвание. С детства она любила сажать кукол за парты и учить английскому. Была экскурсоводом и переводчиком, но все равно возвращается в преподавание. Жаждет научить всех всему, что знает сама — через диалог, через песенки, радуется, видя благодарные глаза учениц. Значит, и такое бывает. А я не могу никого зажечь и заразить, показать кому-то, какой инглиш на самом деле богатый и сложный. Занимаю чье-то место, кладу в карман чужие деньги. Ну как еще зарабатывать, если меня интересует только творчество, а не экономика и юриспруденция, которую можно миксовать с языками? Реальность такова, что на творчестве хрен заработаешь, или на первых порах нужно очень круто вкладываться в это, и материально тоже.

— Слушай, а почему бы тебе на курсы не устроиться? — Вита налила себе чая и села за стол напротив меня.

— Да ну, я боюсь, — призналась я так открыто, что сама чуть не подпрыгнула.

— Чего? — засмеялась она.

— Там взрослые люди, целая группа, я не знаю, что с ними делать.

— Ой, с детьми ты не знаешь, со взрослыми не знаешь, как будто тебя там съедят! Брось, везде есть учебники и курсы — я ходила еще в студенческие времена, так же по книжкам и учат, только брешут, что не как в школе, а как-то иначе. Просто люди взрослые, книжки другие, и быстрее все хватают, потому что мотивация есть. А у кого нет — те сливаются. Как я, например. Ходила, вроде модно было — все учат, и я учу, в карьере пригодится.

— А на самом деле, на фиг не нужен этот английский, — буркнула я, — только переводы и преподавание.

Вита завела про Москву — мол, там бы я развернулась. Долго объяснять, что я не могу выжить в метро и аэропорту — все равно не поймет. Я дикий лесной зверек. Устала объяснять каждому встречному и поперечному, что мне не все по силам. Устала выслушивать их скорбное молчание, потому что жалеть меня нельзя, а что сказать, они не знают. Жить в мире наравне со всеми, когда ты на десять процентов от этого функциональна — не пряник.

Каждый норовит заткнуть своим опытом, будто именно он научит жизни и сделает тебя взрослым. Замужество и материнство, активная жизнь, путешествия, болезнь или трудное детство. И пока ты этого не примеряешь, ты в их глазах подросток. А они — в моих, потому что не прошли тем путем. Когда люди советуют причаститься их опытом, ими движет завуалированная зависть или ропот.

Я стала избегать глубоких разговоров. Держу всех на расстоянии. Не хочу, чтобы меня обличали, учили жить или завидовали. Лучше я буду загадкой — такой, которая мало говорит о себе, а сам думай, что хочешь. Необязательно ведь каждого знакомого вербовать в друзья, каждому встречному открывать душу. При этом можно вполне искренне и мило общаться. Пока еще неясно, на какую тему — с Витой, но чисто по-человечески с ней легко.

— Я тебе не рассказывала о своих вокальных буднях?

Меня всегда занимало, почему талантливые люди упорно ищут себя не там? Почему люди приземленные, практичные, умеющие общаться и жить полной жизнью, лезут в сферу искусства, но никак себя там не проявляют? Вита всегда хотела писать стихи, освоить какой-то музыкальный инструмент, красиво петь. Эти умения возводят меня в ранг небожителей в ее глазах. А я-то больше ничего не умею и этим маюсь только, чтобы было легче дышать, чтоб хоть на какое-то время чувствовать себя живой и счастливой.

За окном уже стемнело. Виткина дочка то и дело дергала маму — включи другой мультик, и Вита, как пришибленная после моих рассказов, шла выполнять дочкино пожелание. Рассказы мои были обрывочны или постоянно перемежались детскими воплями, на которые матери положено откликаться незамедлительно. Порой это раздражает. Если бы не творческая тема, которая мою собеседницу явно увлекла, было бы непонятно, слушают меня вообще или нет. Впрочем, и так я загостилась.

— Я с тобой прям душой отдохнула! — призналась хозяйка, пока я застегивала куртку в прихожей. — Ты мой космос! В моем окружении таких людей просто нет, это как вход в другой мир.

Интересно, почему же Лике она так не нравилась?

***

У двери с номером 29 топтались три чувака металлического вида.

— Ребят, а что вы тут забыли? — поинтересовалась я, доставая ключ.

— Так… здесь же группа, которая ищет вокалиста? — спросил мелкий со взъерошенными черными волосами.

— Они его уже нашли, — я открыла дверь и переступила порог.

Тут посыпались вопросы: кого, когда, как — висит же по всем точкам объявление? Сказать «меня» язык не повернулся, но я загадочно улыбалась.

— Девушка, а как вас зовут? — переключился мелкий.

— Меня не зовут, я сама прихожу, — ответила я.

Парни засмеялись, но мелкий не отставал. Пришлось представиться. Его, оказывается, Пашей зовут. Я не выдержала и спросила, не Диванов ли фамилия.

— А почему? — не понял Паша.

— Дюже ты на Павла Диванова похож, — сказала я, скрываясь за дверью, оставив ребят в полном замешательстве.

А дверь не помеха для такого слуха — они еще долго обсуждали, кто такой Павел Диванов, и наконец пришли к правильному выводу, что это Пол ДиАно — первый вокалист Iron Maiden. Интересно, а если ребята встретят этих молодцев на лестнице и как-нибудь выяснят, зачем те пришли, притащат их на прослушку? Я же все-таки не мужик, да и выгнать не поздно.

Первым, как и следовало ожидать, явился Террор, потом Ник и Сфинкс, а еще через пять минут ввалился Цыпа. Мы с Ником прогнали разученные песенки еще раз в индивидуальном порядке, а потом ребята стали настраиваться, чтобы попробовать сыграться и спеться вместе. Я топталась в сторонке и заняла себя распутыванием микрофонного провода. Террор сказал, микрофон у них так себе, надо прикупить новый и желательно со стойкой.

— Наш прошлый, естественно, свой упер, — развел руками Ник, — а мы взяли старый Гришкин, но он хреновый.

Наконец, настроившись, ребята начали играть все так, как и показывал мне Ник: я помнила вступление, переход к началу темы и, собственно, начало вокальной линии. Чтобы я не ошиблась, Ник кивнул мне, тряхнув красной гривой. И я начала петь, все еще утыкаясь в бумажку. Сердце колотилось так, что я не слышала своего голоса, хотя микрофон вывели хорошо. Ник проигрывал мелодическую линию почти понотно, но сказал, что это только на первое время, пока я не запомню ее окончательно. Когда играли соло, им уже вокалист не нужен, и мелодии у каждого свои. Я вдруг подумала, как тяжело Нику перестроиться с эпизодического вкрапления клавиш до практически полного исполнения мелодики. А он играет уверенно, будто только так и играл всегда.

После второго куплета Цыпа запилил соло минут на двадцать — во всяком случае, мне казалось, конца этому не будет. Когда ты музыкант — только соляки и замечаешь, а вокал вроде и не нужен вовсе. Теперь все наоборот — вырезать бы все эти излишества и скорее песню допеть. Вслушиваться не стала — иначе отвлекусь и упущу свою партию. Успокоив себя тем, что слышала его вчера, я лихорадочно ждала, когда Ник тряхнет гривой. Разумеется, он не забыл, и я опять вступила вовремя. Все-таки играть проще…

— Ну что ж, неплохо, — по окончании первой песни сказал Террор, — не волнуйся, расслабься, мы же не гестаповцы.

— Неужели? — выдохнула я.

На второй песне я вспомнила дельную мысль: а что я, собственно, волнуюсь? Ну не понравится им, ну пинка под зад, ну и что? Легче жить будет. Или скучнее.

— Ты не устала? — заботливо осведомился Террор.

— Нет, — соврала я.

Сфинкс начал отстукивать ритм следующей песни, ребята начали играть. Я уже успокоилась, а потому все пошло как по маслу.

— Помнишь песню у WASP «Scream Until You Like It»? — спросил Гриша, едва они доиграли последний аккорд, — это про тебя. Пока не втянешься — не отпустим.

— А если помру?

— Все идет по плану, — улыбнулся Террор, — давай попробуем еще, скоро ты совсем успокоишься.

Господи, неужели видно, как я волнуюсь? Слышно, как стучат друг о друга коленки?

Решили сделать перерыв. Слава Богу, иначе я коньки отброшу. Ник стал заваривать чай, пока ребята складывали аппаратуру. Я подошла к нему помочь, если надо, и заодно спросить:

— Ник, а почему ты такой вредный? Мог бы напеть эти песни, чтобы я лучше запомнила линию и не парилась.

— Я не вредный, — наверное, впервые за эти дни я увидела его настоящую открытую улыбку.

— А все-таки, почему?

— А сама подумай. Я как-то похвалил тебя за слух, помнишь? У всякого явления есть обратная сторона.

Чайник вскипел. Ребята подошли, расселись кто куда — со стульями напряженка, сгодились и колонки, и стульчик от синтезатора. На диванчике помещались двое. За чаем все расслабились, развеселились, начали болтать о том о сем, обо мне почти забыли — ребята в основном общались между собой, на известные им темы, а я сидела молча. Моей персоной заинтересовались только тогда, когда узнали, что я пью чай без сахара и не ем того, что к чаю было.

— А я смотрю на тебя и думаю: как это ты вприглядку печенья ешь — пачка перед носом лежит, а ты и не прикасаешься. Одним видом сыта, что ли? — засмеялся Цыпа, и все подхватили.

— А все-таки ты хоть что-нибудь съешь, а то дюже костлява, — с детской непосредственностью заявил Сфинкс, — вокалисты должны быть попышней, посолидней.

Я уже изготовилась прочитать лекцию о том, что комплекция вокалиста роли не играет, но Сфинкс перебил меня. Жаль будет, если я на первой же репетиции ноги протяну или в обморок шлепнусь. Цыпа его поддержал, Ник и Теря почти промолчали — последний сказал, что я упертая, хуже Ника, и все, кроме Ника, засмеялись.

— Друзья мои, если вы напились и отдохнули, предлагаю продолжить песнопение и песноиграние! — торжественно провозгласил Сфинкс.

— Ударник социалистического труда, блин! — вцепился в чашку Террор. — Трудоголик и выпендрежник…

Пятую песню я чуть не запорола — благо вовремя посмотрела на Ника, а то размечталась, расслабилась от смеха и чая. Вот было бы позорище! Не так обидно провалиться сначала, а вот ближе к концу — кошмар, все впечатление резко портится.

Разошлись мы часов в девять или даже позже. Террор опять запихнул меня в правильную маршрутку, и я благополучно добралась домой.

Живет баба Шура не так далеко от моих, то есть далеко от центра. При поиске учеников я район не указывала, поэтому колесила по всему городу, и дорога стала меня выматывать. Хорошо хоть с репетиций Теря помогал уехать — в темноте я замечаю нужную мне маршрутку, лишь когда она проплывает мимо. Без него я бы пропускала по две, по три. Иногда было лень вбиваться в переполненную, и я стояла минут по сорок, замерзая и злясь на себя. Может, все-таки поискать квартиру в центре? Доход стал более-менее стабильным, недорогую однушку я могу потянуть. Надо только прикинуть, сколько трачу на все остальное, чтобы с голоду не умереть.

Многие считают меня человеком целеустремленным. Дескать, если захочешь — все сможешь. А что я вообще смогла-то? На основании чего такие выводы делают даже малознакомые люди? Почему я произвожу впечатление, которому не соответствую? Я ведь не нарочно: пыль в глаза — не моя работа… Я не научилась играть на гитаре, хотя папа верил, что получится. Я не выучила немецкий, как мне хотелось его выучить, потому что не хватило постоянства и организованности. Я не научилась профессионально петь. И уж, разумеется, я не стала такой умопомрачительной красоткой, при взгляде на которую штабелями падают. Ничего я не сделала, ничего даже не добивалась. Все только пробами, урывками, там чуть-чуть, тут немножко — я не работала на результат. Чем бы я ни занималась — все только затем, чтоб не скучно жилось. Чтобы жить сейчас и делать то, что интересно в данный момент. Не для кого-то, не для галочки, не для самооценки, не с тем, чтобы сказать гордо: в этой области я эксперт. Нет такой области. Да, у меня есть вышка, но разве я считаю себя специалистом? Не всякой бумажке можно верить, господа! Мои знания поверхностны, обрывочны и всерьез никому не нужны. Шикарное образование, шикарное образование… А нужна таким, как Женька, за три рубля или вовсе бесплатно. Чувствую себя великим художником, вынужденным зарабатывать на жизнь раскрашиванием пепельниц, как писал Стивен Кинг.

Баба Шура уже улеглась, а Женька по своему обыкновению гонял чаи на кухне. Оказывается, ждал меня — с инглишем просил помочь. Я устала и перенервничала, но отказать ему не имею права. Впрочем, может, и неплохо — переключиться? Однако для девятого класса знания у него, как у семилетнего. Поражаюсь своему терпению!

Большинство людей думают, что иняз — это расширенные курсы английского языка. На пять лет — для особо талантливых. Папиных дочек в норковых шубах. А меня за это образование уважают, потому что я полуслепая — а смотри-ка, иняз, это же круто! И чего бы ни коснулся разговор — обязательно выйдет на языки, будто единственное, за что меня можно уважать — это образование. Наверное, потому и выводы такие: раз уж я, будучи почти слепой, отучилась на инязе, наверное, я по любому поводу в лепешку расшибаюсь. В коровью.

Не скажу, что мне этот иняз легко дался — вот уж не скажу! Я просто встала в очередь за дипломом и знала, что надо достоять, а от учебы ничего сверхъестественного не ждала. Но жить от цели к цели мне надоело. В конце концов, все они гроша ломаного не стоят, а настоящая цель христианина — стать Богом по благодати — кажется, не по зубам. Я даже представить этого себе не могу, а потому — не смогу по-настоящему захотеть. Как можно мечтать о том, чего даже помыслить не в силах? Диплом слона для мышонка. Но ты учись, учись и обязательно станешь настоящим слоном!

— Спасибо, классно ты все объясняешь! — Женька сгреб тетрадку и книги с липкого стола. — Почему у нас не такие учителя?

Потому что платят им гроши, — хотела ответить я, но передумала. В конце концов, при чем тут парень? Это мое нытье и мой выбор.

НОВЫЙ ДОМ

Мое идеальное утро выглядит так: встать, сварить кофе, потоптаться по комнате часа полтора, философствуя сама с собой, благо не вслух. Предаться болезненным воспоминаниям, пожалеть себя, представить себя кем-то значимым и красиво говорящим о чем-то важном. При этом меня слышат — те, кто меня не ценит в реальной жизни, кому я на фиг не нужна или кто глубоко запал мне в душу. Не это ли в психологии называется «идеальное Я»?

Наверное, я — некто вроде Форреста Гампа. Я не могу запомнить новости из телевизора, фамилию мэра Москвы и даже родного города. Я ни в чем не дока, ни в чем не разбираюсь, не волнуют меня пробелы в образовании, не собираюсь я никому лекции читать и пальцеваться интеллектом. Я и раньше считала себя дурой, но жила надеждой поумнеть. Как и все мои надежды, эта не оправдалась, но теперь мне безразлично.

Меня раздражают мои вечные прислушивания к себе, поиски подвоха, попытки закопаться в своем волосатом нутре и спрятаться от мира. Глупо, ведь жизнь налаживается — работаю не полный день, но по специальности, которую осознанно выбрала. Она приносит доход, и я могу позволить себе переехать, хотя месяц назад не могла позволить себе в кино сходить. Не слишком ли быстро закрутила эта взрослая жизнь? Не слишком ли рано я радуюсь? Нет, дело не в страхах. Дело в запросах. Еще летом у меня был только один: чтобы меня оставили в покое. Теперь же мне и денег подавай, и квартиру, и работу поинтереснее. Я и в городе стала ориентироваться, и со всем, оказывается, могу справиться. Я себе внушала обратное, или мне внушали? Если второе — родителей можно понять, чем больше они живут, тем больше боятся жизни, понимая, сколько опасностей таит мир. Замкнутый круг — в юности боишься жить, в старости боишься… когда же просто жить? Желательно, радуясь.

Мы с Матильдой едем смотреть квартиры. Она все еще на мотоцикле, хотя сезон закрыли в конце сентября.

— Пока сухо, ничего, — настаивала она, протягивая мне шлем, — а оденешься потеплее — не задубеешь. Ехать будем медленно и пафосно.

Задубела я страшно. Лучше б она машину в кредит взяла!

Квартиры-студии только появляются, поэтому аренда стоит убойно: новый дом, новый ремонт, но площадь! Плакать хочется, хотя, много ли мне надо?

— Ну, иногда надо, — пройдясь по единственной комнате-кухне, хмыкнула Мотька, — хочется пространство расширить. У меня однушка, могу хоть на кухню выйти, дверью хлопнуть на себя саму. А тут — только на балкон. И долго ли там проторчишь?

Хозяин хранил оскорбленное молчание. Показывал сам, без риэлтора — тот бы разлился соловьем.

— Я подумаю, — кивнула я ему, уходя. Из вежливости, разумеется, за что себя тут же отругала.

Понравилась мне другая. Сорок четыре квадрата, балкон, кухня, совмещенная с гостиной, но выглядит просторно, несмотря на обилие мебели. Дизайн поинтересней. Единственный минус — первый этаж, но к холоду я привычная. Все детство голая бегала в продуваемой всеми ветрами квартире и никогда не болела.

— Звукоизоляция здесь хорошая, — предвосхитила мой вопрос симпатичная риэлтор. Смотрю на нее и думаю: все-таки кожаная юбка и высокие сапоги классно смотрятся! Уже подбираю прикид на сцену…

— А полы утепляли? — осведомилась деловитая Мотька.

— Да. Подогрева нет, конечно, но керамзит.

Обещали подумать и над этим, хотя я уже все решила. Для порядка посмотрим еще одну, которую советовала мне Витка. Все-таки друзья помогают.

— Давай чаю попьем, если ты не спешишь, — попросила я Матильду. Мысль о предстоящей поездке на ее железном коне в прямом смысле бросала меня в дрожь.

— У меня выходной.

— Что-то часто у тебя выходные!

— Повысили.

Я ее поздравила. Выпить она не могла, а я не хотела, но решили исправить это дело вечером.

— Мне Витка твоя названивает, — сняв «черепашку», доложила Мотька.

Я рухнула на дутый красный диванчик и подвинулась к окну. Только три часа, а уже темнеет, и становится тоскливо. С курткой я так и не рассталась.

— Достает тебя?

— Нет, — Мотька села напротив и взяла меню. Я невольно залюбовалась ею — не столько даже потому, что она красавица и одета со вкусом. Просто она такая взрослая, серьезная, а пережитое наложило печать на ее красоту, сделав ее харизматичной. И всего-то на пять лет она меня старше.

— Прости, я не подумала, что она такая прилипчивая. Вроде, ребенок, работа, откуда время находит…

— Нет, она не прилипчивая, что ты! — подруга улыбнулась и мне, и подошедшему официанту.

Мы заказали большой чайник и довольно дорогие сандвичи с курицей. Татуированные руки официанта сгребли меню, и мы вновь остались одни.

— Просто не уверена, что я могу быть ей чем-то полезна. Да и не понимаю, зачем оно ей надо.

— Тебе-то зачем было? — усмехнулась я.

— Да как-то сложилось… Парень из универа установку продавал, я купила. Больше из вредности, чтоб своих изводить. А потом втянулась. Перебралась в гараж, а там и вы с Ликой появились.

Из какого сора рождаются стихи, если вспомнить Ахматову! Сложилось, получилось, случайно… Надо исключить эти слова из всех языков.

Принесли чай и сэндвичи, и на какое-то время мы замолчали. Встаю я по-прежнему поздно, так что завтрак в себя не впихнула, но через пару часов есть хотелось зверски. Особенно черный кофе по пустому желудку шкрябал.

— Можно и ее, кстати, позвать, когда за мое повышение бухать будем. Если хочешь.

— Если ты хочешь, — усмехнулась я с набитым ртом, — твое же повышение.

Матильда Витку не видела, потому ей и интересно.

— Расскажи о ней.

И я рассказала то, что не далее как пару месяцев назад узнала сама. Не умолчала и о том, какой казалась мне Вита раньше, по словам Лики.

— Надо же, — Мотька постучала бордовыми ногтями по столешнице и перевела взгляд в окно, — у нас есть кое-что общее. Мужей не удержали. У нее хоть ребенок остался.

Мы никогда это не обсуждали, и я не решалась спросить, хотела ли Матильда, чтобы и у нее остался от Глеба ребенок. Утешение или обуза? Одно дело, когда муж ушел, а другое — когда погиб.

— Кто у нее, мальчик, девочка? — Матильда улыбнулась так тепло, что у меня защемило сердце.

— Девочка.

— Это хорошо. Парни — другая вселенная. Не сможет одна мамка мужика вырастить.

— Жизнь доделает, если надо будет.

— Смотря кому надо. А то вон их сколько, недоделанных, без отцов выросших. Не знаешь, как с ними себя вести, чего от них ждать. Там бабского больше, чем мужского, будто в зеркало смотришься.

После смерти Глеба Матильда никого не замечает, но мужики ей прохода не дают. Вот и верь во всякие сказки, что главное — выражение лица, улыбка, расположение, какие-то там ожидания джентльменского обхождения, которые мужчины сразу чувствуют и слетаются как мухи на мед, угождать тебе, хорошей. Чушь это все. А вот красота — броская, вычурная, бьющая в глаза — никогда без внимания не остается. Матильда смотрела волком, а все равно с ней знакомятся. Моя сестра улыбается только губами, а взгляд ее стал почти страшным — все равно мужиков притягивает. Мне так странно и удивительно — почему? Что и как они видят? Или чем, правильнее спросить?

— Ладно, давай последний марш-бросок, — отряхнув руки, Мотька позвала официанта.

Тот принес счет.

— Позволь, я тебя угощу, — подруга вытянула вперед изящную руку, останавливая мои поиски кошелька.

Я, было, запротестовала, мол, и так она для меня много делает, возит меня, ждет с сомнительных мероприятий.

— А с кем мне еще носиться, крох? — улыбнулась она. — Увы, только вы с Ликусей у меня и остались. Я умею это ценить.

Я рада. Быть может, скоро и Витка будет. Глядишь, еще как сдружатся!

«Виткину» квартиру я смотрела действительно для порядка. Толком ничего и не видела. Мне уже грезилась большая кухня на первом этаже, двуспальная кровать и шикарная ванная с джакузи. Тут вроде и площадь больше, и плата та же, но с транспортом такая же галиматья, как за городом — только туда напрямик можно доехать, а тут с пересадками выбираться. Или до остановки полчаса топать.

— Ты сегодня поёшь? — спросила Мотька, когда мы вышли из пропахшего кошками подъезда — еще одна причина моего отказа.

Я помотала головой.

— Тогда давай ко мне. Не хочу никого больше звать, посидим, отметим.

Я перезвонила риэлторше в кожаной юбке и сообщила, что готова переезжать — чтоб уж точно было, что отметить.

Твоя девочка выросла, мама. Сходит с ума красиво и расслабляется банально. Однако при покупке спиртного с нее еще требуют паспорт! Уже не смешно. Противно. Что мне с собой делать, чтобы выглядеть на свои годы? Весной мне исполнится двадцать три. Кто-то уже побыл женой и матерью, поездил по миру, открыл свой бизнес, а я даже на работу устроиться не могу. Купить шубу или не выходить из дома без макияжа? Но это так утомительно и скучно! Я все-таки люблю жить и верю, что в жизни куда больше интересного… Точнее, раньше верила, а сейчас внушаю себе, что это до сих пор актуально. На самом деле, пусто все и бессмысленно. Знать бы, чего не хватает. Вымолить, получить, расписаться, поставить галочку в программе минимум. И сказать: вот оно, счастье, вот об этом я и мечтала.

— Да живи и радуйся, — Матильда взяла бутылку вина, которую не пробили мне, и расплатилась. — У тебя должна быть творческая эйфория, а ты нудишь. Группа, новые знакомые, музыка… Разве ты не скучала?

— Скучала, — призналась я, — меня аж ломало. Но я чего-то боюсь. Как-то все резко и по-новому. И музыка, и квартира, и работа…

— Ну, понятно, — она прыгнула в седло и натянула шлем.

Я последовала ее примеру. Закончила она мысль уже у себя дома. Единственная комната завалена распечатками — сколько ее знаю, Матильда вечно что-то изучает, читает, выписывает цитаты. Я рада, что она к этому вернулась. Или настойчиво втягивала себя в жизнь. Все убранство комнаты — велюровый диван и огромный шкаф-купе. Кухня почти таких же размеров, что и гостиная, но в зелено-бежевых тонах. Там мы и притулились.

— Врать не буду, что это пройдет — так и будешь чувствовать себя маленькой и глупой, — гремя штопором, продолжила она, — но бояться себе не позволяй. Просто делай и все. Не надо ничего бояться в этой жизни.

Кроме потери? Опять не спросила. Не могу я лезть в душу даже к близкому человеку. Воистину, чего ей-то теперь бояться? Худшее уже случилось.

Пробка покинула бутылку со смешным хлопком, густая, как кровь, жидкость наполнила круглые фужеры — Мотька достала праздничные.

— Ну, давай, подруга, — она улыбнулась, стукаясь своим фужером о мой, — за твою самостоятельную жизнь.

— И за твои большие бабки!

— Если будет мне слишком много — помогу талантам. Коль сама страдаешь творческой импотенцией, переходящей в бесплодие — надо других поддержать, — Мотька опорожнила фужер почти залпом.

— Ну-ну, хорош тебе, бесплодие, — передразнила я ее.

Господи, я ведь даже не представляю, как ей сейчас паршиво и одиноко! Как никто и никогда не представлял, каково мне ловить маршрутки темным вечером в заляпанных дождем очках. И каждый из нас чувствует себя пленником, не может достучаться до мира, а порой до самых близких. Каково было моей сестре, когда рушилась ее семья и вместо поддержки родных она находила вечные скандалы и незримый упрек в том, что сломала их привычную жизнь? Никогда мы друг друга не поймем, но делаем вид, что сопереживаем, сочувствуем и сострадаем. На деле толкаем падающего.

— Пойду-ка поставлю что-нибудь, — Мотька встала, — вообще можем перебазироваться в зал, если хочешь.

Я ответила, что мне все равно. На кухне у Мотьки мягкий уголок — такой впервые появился у нас, и во времена нашей юности Мотьке он очень нравился. Вот и обзавелась таким в своей квартире, вспоминая, как сиживали мы на моей кухне, ели бэпэшки, философствовали, а из комнаты гремела «Ария» золотого состава.

Нет, на сей раз зазвучала не она. Как и всякий барабанщик, Мотька любила Godsmack. Их акустический мини-альбом хорош ранней осенью, но поздней хотелось чего-то потяжелее.

— Своих услышишь, — хмыкнула подруга, усаживаясь за стол.

Она уже в курсе моих восторгов по поводу их музыки и сыгранного лично для меня концерта. Про терзания на репетиции я еще поведать не успела.

— Как они вообще-то к тебе относятся, по-джентльменски?

— Даже слишком. Даже те, кто, кажется, меня недолюбливают. Никакого хамства, подколов и прочего, чего я боялась. Может, только пока…

— Может, там скоро война начнется за твое расположение? — Мотька разложила на тарелку уже порезанную колбасу.

А я не предложила помощь! Очки с улицы запотели, и я толком не видела, что она делает, да и сама в таком положении могла сделать немного. В очках-то не могу ровный кусок отрезать — чего бы то ни было, хоть хлеба, хоть огурца. Тренировка делу не помогает — проверяла. И все-таки я всегда предлагаю помощь. Зачастую люди жалеют, если соглашаются: я роняю неровно отрезанные куски, не могу найти, куда что положить и откуда что взять, боюсь что-то разбить.

— Давай хоть чая заварю, — сидеть сложа руки тоже противно.

— Я уже утром заварила, не беспокойся. До чая еще надо допить! — Мотька скосила взгляд на бутылку.

Что до расположения, мне даже в голову не пришло, что я могу кому-то из этих ребят понравиться. Во мне всегда видели «своего парня», а нравилась я мужчинам постарше лет на десять.

— А что, там таких нет? — Матильда хитро сощурилась.

Я пожала плечами. Мне трудно определить возраст, а в наше время все особенно по-разному выглядят.

— Да ну, я даже не думаю об этом, — отмахнулась я.

— И правильно. Одно расстройство от этих отношений.

Мне не привыкать быть одной — я такой выросла. Еще немного, и я отвыкну быть с кем-то. В юности мне хотелось найти свою компанию, принадлежать к какому-то клану, субкультуре, иметь много друзей, подруг, парня. В какой-то момент это появилось, но я опять оказалась не у дел. Такое чувство, что жизнь касается меня настолько, насколько я в состоянии видеть — на десять процентов. Остальное уплывает мимо глаз, не успевающих сфокусироваться. Лика, бывало, только с кем-то познакомится, уже отмечает с ним праздники, заменяет его на работе, навещает в больнице, едет в поход, а я узнавала это все задним числом.

— Может, она не хотела подпускать тебя ближе? — Мотька положила ломтик колбасы на кусок белого хлеба.

— Да нет, просто я скучная. Все чем-то интересовались, говорили о религии, о мифологии, спорили, философствовали, а я всегда молчала.

— Так, скорее, тебе было скучно.

— Нет, мне было интересно их слушать и восхищаться. Потом чувствовала себя тупицей. Меня там терпели только потому, что я неплохо пела и на пианино играла — никто больше не умел, меня уважали. Причем заочно — фоно на пикник не принесешь, никого искусством не поразишь. Лика же всегда гитару таскала, душа компании.

Мотька вздохнула.

— А потом я влюбилась в одного парня, но он мне взаимностью не ответил. И я перестала в тусовке появляться.

— Я его знаю? — поинтересовалась хозяйка.

Я кивнула. Она кивнула в ответ.

— Я рада, что у нас больше нет белых пятен. Я догадывалась, но напрямую у тебя спрашивать стеснялась. Уж прости, но я не могу представить вас вместе. Ты слишком характерная для него, слишком харизматичная.

Я чуть не поперхнулась соленым огурчиком.

— Я серьезно, — настаивала Мотька, — а он какой-то рохля. Таких надо тянуть и пинать, а зачем оно тебе?

В любом случае, у него уже семья. Я же для себя решила, что если не с ним, то ни с кем. Не надо оно мне. На это Матильда ничего не ответила, но в воздухе повисло: время покажет.

— А я, знаешь ли, позволила себе немножко влюбиться, — подруга улыбнулась, не показывая зубов, и постучала ногтями по фужеру.

— Да ты что! — это известие я восприняла как возвращение к жизни, оживление чувств. Если Матильда хотя бы посмотрела в сторону противоположного пола — уже победа.

— Нет, ты не делай скоропалительных выводов. Это не так, как в восемнадцать, и вообще никаких перспектив. Просто симпатичный мальчик, в моем вкусе. Такой прям, мой типаж. И еще имя необычное — никогда у меня не получалось влюбляться в Саш и Сереж!

Я заерзала, не решаясь спросить, похож ли он на Глеба.

— Он младше меня, еще даже институт не закончил. Пришел к нам на стажировку. Я ж теперь обучение провожу. И вот выяснилось, что он играет на ударных, слушает всякую чернуху. Ну и сам по себе немногословен, трудолюбив… В общем, все, как я люблю, шикарный мальчик.

Я то ли усмехнулась, то ли хмыкнула, не скрывая, что понять подругу пока не могу, но слушать ее интересно.

— Ой, в общем, то ли материнский инстинкт проснулся, то ли банальное влечение. У меня от этого есть проверенное средство: пытаюсь представить его с лысиной и пузом. Отталкивает! Серьезно, работает.

— Значит, дело только во внешности? То есть, во влечении?

— Да только этим дело никогда не ограничивается. Мы ж не мужики — это у них все просто, у нас сложнее. Но и безусловной любви тоже не бывает. Вот понравился бы он мне, если бы не играл, если бы трындел без умолку, да еще и заикался, если бы уже начал лысеть или носил очки? Извини, — она положила руку мне на плечо, — парням это простить труднее.

Что тут возразить? Сама вряд ли западу на очкарика.

— Есть ведь еще такой у нас — и Rammstein любит, и историей увлекается, и на самбо ходит, но вот заикается, болтает много и подслеповат. Мое либидо лежит пластом, — Мотька налила нам еще. — А этот — ну просто мечта. И ростом — не высок и не низок. Не доходяга и не перекаченный…

— Волосы длинные? — перебила я, сделав глоток.

— Нет, но и не короткие. Распадаются на пробор, прям вау! Княжич, вылитый! Все при нем, все, как нужно. Короче, диагноз ясен: я — старая нимфоманка.

— Разница почти никакая. Еще через пять лет ты ее и не заметишь. Если бы это пятнадцатилетний мальчик был, еще ладно…

Мы выпили за любовь, и Мотька сказала, что пятнадцатилетний — это педофилия, а следовательно, — статья.

— Нет, ну правда, я с какой-то почти болезненной нежностью к нему отношусь. Наверное, все-таки материнское что-то. Недавно какой-то тест им подсунула, он там ошибок наворотил. Я подправила, потом ему отдала — ознакомьтесь, мол, переписывать придется. Он уткнулся в эту бумаженцию, я напротив сижу, любуюсь, а когда он над каждым моим минусом еще угукать начал — я чуть не прослезилась. Ну не дурища? Он сидит: угу, угу, а себе думаю: ути, Господи, лапа ты моя, ну не надо так трагично все воспринимать, игра в бирюльки!

Я уже хохотала в голос — то ли от вина, то ли от Мотькиных интонаций. Какие уж тут перспективы, какая там даже взаимность? Главное — есть кто живой! Разве это сравнится с тем, как она неделю после смерти Глеба лежала лицом к стене и год не звонила? Ушла с работы, из тусовки, чуть не продала мотоцикл? Да пусть хоть с кошками нянькается, все лучше того, что ей довелось пережить, а нам — наблюдать.

Я осталась у нее ночевать. На работу она приходит не раньше одиннадцати и даже домой меня подбросит, но встать по моим меркам все равно придется рано.

***

Я решила не откладывать — на следующий же день собрала вещи, и Мотька помогла мне перевезти компьютер. На мотоцикле это то еще удовольствие.

— Родителям-то сказала? — спросила подруга.

— Они моего ухода-то не одобрили, а тут вообще с ума сойдут. Не поверят, что у меня деньги появились, начнут говорить, что доход нестабильный…

— Доход нигде не стабильный в наше время.

Хоть и в городе, а будто на отшибе — вечером не ходи, одни узбеки. Да, собственно, и ходить никуда не хочется. По дороге домой зашла в «Пятерочку», купила вина и приправ для глинтвейна — надеюсь, поможет от начинающейся простуды. Болеть никак нельзя. Попарила ноги, сварила две турки глинтвейна. За выходные оклемаюсь.

Написала Лике, что перебралась в новую квартиру, она ответила: «Ни фига себе! Это что, новая самостоятельная жизнь?» У всех свои критерии самостоятельности. Кому ребенка родить, кому на жизнь зарабатывать, кому деловые вопросы решать, а кому быть хорошей хозяйкой или ездить в одиночестве заграницу. Не угонишься за всеми. Я даже холодильник не могу помыть так, чтоб все заметить. Мотька, небось, нашла бы, к чему придраться. Она помогала мне убраться тут после переезда, спасибо ей огромное.

Новые звуки: машины за окном — особенно по ночам достает. Пластиковое окно не спасает — слава Богу, движение по улице одностороннее и нет рядом трамвайных путей. Пиликанье светофора на перекрестке — слышу даже в квартире. Хорошо, что надо мной не орут дети и не волтузят мебель. Вообще кирпичный дом не столь шумен, но город слышен.

Испекла блины, потому что захотелось что-то испечь. Порадовать друзей — должны сегодня наведаться. Соберу девчонок, всех сразу. Парней пока нет — не настолько мы друзья. Часов в шесть вечера я вышла в магазин за вином и салатом для Лики, а она позвонила и сказала, что не придет — желудок у нее болит. Звала меня к себе, но трамваем ехать не знаю как, а пешком лень. На маршрутке всего три остановки — бессмысленно. Да и какие ей щас гости!

Матильда и Вита обещали быть. Вот и познакомятся лично, как Мотька и хотела. Мелькнула мысль, что Лика слилась не из-за желудка, а из-за Витки. Она знает, что мы общаемся, но относится к этому скептически.

— Не знаю, что вы не поделили, но в любом случае, люди меняются, — я пыталась настроить ее на позитивный лад.

— Да ничего мы не делили, просто в школе она с пацанами надо мной изгалялась во всю мощь. Мне было неприятно. Я вообще там изгоем была. Рада была бы, как ты, на домашнее обучение перейти, но недолго музыка играла.

В восьмом классе Лика подхватила пневмонию, что вылилось в осложнения, и какое-то время она тоже проучилась индивидуально. Но если ко мне учителя ходили, то Лика сама ходила к ним, после уроков или во время «окон».

— Много лет прошло, не держи на нее зла.

Лика заверила, что и не держит, но общаться не горит желанием.

Совсем недавно я мечтала или фантазировала, как хорошо бы оказаться в другом городе, подальше от родителей и друзей, где тебя никто не знает, и начать все с чистого листа. Будто такие люди, как я, тут же обрастут новыми знакомыми и событиями! Я думала, жизнь в городе менее одинокая, чем на окраине. Может и так, но я не выбиралась поздно вечером в бары, хотя один есть прямо с торца моего дома. Ближе к вечеру там засветилась жизнь. Я не заказывала пиццу, не ходила одна в кино, ни с кем не познакомилась и даже с друзьями, которые живут в нескольких трамвайных остановках, пока не встретилась.

Когда я проходила практику в школе и коротала время на уроке сокурсницы, Нина Михайловна, преподавшая в этом классе, сидела со мной на задней парте и слушала мою инвалидную историю.

— Молодец, на задворках жизни не осталась! — восхитилась она пресловутым институтом.

А какие они, задворки жизни? В глаза не видеть этот вуз, но сменить двадцать работ, пообщаться с кучей людей и набраться опыта вместо знаний, пусть ты парикмахер? Или закопаться в фолианты, а над грошовой бытовой проблемой думать до посинения, ища мотивации, философствуя «почему не» вместо «возьми и сделай»? Время сэкономишь, но тот, кто не зарабатывает им, не ценит его.

Какие это задворки? Кажется, сама жизнь проскальзывает, проскакивает мимо, а я не успеваю замечать. Что со мной не так, чего от меня ждут, каким параметрам я не соответствую, и вообще, что тут происходит? Почему все где-то, как-то и с какой-то целью, а мне остаются объедки? Конечно, надо же заметить, чтоб схватить! Надо же ответить на взгляд, чтобы познакомиться. А ты будто носишь на себе прозрачную звуконепроницаемую кабину.

— Елки, ну и погода! Пришлось пешком к тебе переться! — Матильда ввалилась в мое новое обиталище в распахнутой дубленке, с бутылкой вина в одной руке и тортиком в другой. — С новосельем!

Я приняла ее гостинцы и поязвила по поводу того, что на байке больше не поездишь.

— А где Лика? Опять в бегах? — подруга прошла в комнату.

Я сообщила, что будет только Виолетта. Наше трио видоизменилось. Матильда нахмурилась, да и махнула рукой.

Я уже накрыла круглый деревянный столик, который мне так понравился — шлифануть, полирнуть, вообще загляденье будет. Нарезка, пара салатиков, рыбные палочки и куриные ножки — все, на что моей фантазии и кулинарного мастерства хватило.

— А Витка с дитем придет? — почему-то шепотом поинтересовалась Матильда.

— Убей, не знаю, — даже не подумала об этом спросить.

И напрасно. Вита действительно привела дочку. Точнее, привезла: приехали на такси, взяли с собой ноутбук, игрушки и какие-то вкусняшки для маленькой.

— Я думала, ты еще комп не перевезла, а надо ее чем-то развлекать, — Вита пристроила ноут на кухонном столе.

Признаться, не таким я видела свое новоселье, но ничего не поделаешь. Девчонки сами представились друг другу — Матильда сдержано, Вита — с улыбкой. До сих пор мне никого знакомить не доводилось — это Лика собаку съела на этом, за что огребала от Матильды за глаза. Я не очень понимаю этой язвительности — в конце концов, и меня с ней познакомила Лика. Обязанной быть не хочет? Лика делала это от чистого сердца и будто походя, в этом не было никакой задней мысли и высокой идеи. Просто общайтесь и все — не через меня, а непосредственно. У нее всегда были пестрые дни рождения, где собирались люди из разных сфер ее жизни. Было мало еды, за выпивкой бегали после двух-трех часов посиделок, но как-то знакомились, пели, играли во что-то, не хотели расходиться. Кто-то даже с ночевкой приезжал, как на мини-фест.

Мы расселись вокруг стола, а фоном играли пыхтелки и сопелки Винни-Пуха вместо тяжелой артиллерии. Ладно, будем надеяться, после первой или второй разговор пойдет легче. Так и случилось. Как хозяйка я взяла инициативу в свои руки и рассказала девчонкам, как сходила на собеседование в школу английского языка «Данко».

— Название мне уже нравится, — расхохоталась Мотька.

Они мне звонили неделю назад и толком не представились, говорили непонятно — даже в интернете я не смогла их посмотреть, потому что услышала что-то вроде «Дарк».

— Надо бы вам на собеседование, — сказали мне по телефону.

Да уж, хорошо бы. Оказалось, у них два офиса в разных концах города, но принимали меня недалеко теперь уже от дома. Тетка, видимо, директор — в летах, лишних килограммах, очках, но такта недобор. Дала мне анкету — ах, курсов повышения квалификации у вас нет, только институт и все.

— Мне всего двадцать два.

Она заметила, что и в этом возрасте многие уже имеют солидный опыт репетиторства. Я имею, но не солидный. Пока училась, предпочитала не разбавлять концентрированную языковую среду и теперь понимаю, что была права. У меня появились запинки, проблемы с произношением и подбором слов. Когда пытаешься втолковать что-то маленьким, пусть это трижды методически неверно, упрощаешь все, что можно.

— Но вообще, индивидуально работать — это седая древность, мы стараемся объединять хоть по два человечка, но мини-группа.

Я молчу о своих воззрениях, что лучше индивидуальных занятий ничего на свете нет и я живое тому доказательство. Никуда это не уйдет и не отомрет, возможно, наоборот, вернется с помпой.

Про свою любимую категорию поняла — подростки с подготовкой к ЕГЭ или ОГЭ. Уровень приличный, с целью тоже порядок. Тут, конечно, и такое есть, но настоящий педагог должен уметь работать со всеми — разве не прелесть учить пятилеток английскому! Да уж, прелесть еще та: а что это у нас? Карандашик! А это? Ручка! Не представляю, что с ними делать.

— Конечно, не представляете, вы же нигде не работали раньше.

Когда, спрашивается? Надо было лет в десять начать копить трудовой стаж? Разумеется — про методику я тоже ничего не знаю, варюсь в своем соку. По мне так если человек не хочет развиваться, ничто его не смотивирует, а если хочет — найдет способ и информацию, интернет под рукой, и весь мир открыт. Но для этой тетки я просто девочка, уважать меня не за что, а поучать можно сколько угодно. Не отказала: давайте пробовать, я буду смотреть, помогать, просто так не дам группу портить. У нас своя программа, творчество преподавателя приветствуется, но у нас нет такого, чтоб каждый творил, что хотел. Все преподы взаимозаменяемы, чтобы дети привыкали к разным. Что прошли и что задали, пишем в интернет, и другой преподаватель может посмотреть, чтоб никого не отвлекать, если ему придется вести урок с вашими и после вас. Все очень современно и мобильно, мы московская школа и нам уже одиннадцать лет.

— Ой, да ну, крох, та же бабовщина будет, — уже окосевшая Мотька расслаблено махнула пустым граненым стаканом.

— Вот и я так решила. Отказала им я, а не они мне. Единственный плюс — стабильная зарплата, возможные поездки заграницу. Говорят, таких несмышленых девочек они любят отправлять — сразу научить и потом все пойдет как по маслу.

— Но до этого еще надо дожить, а нервы тебе помотают будь здоров, — пророчествовала Витка.

Вышла я оттуда в таком состоянии, что убить кого-то хотелось. Или хотя бы чая выпить. Зашла в ресторан «Час Пик» и заказала чай. Там бизнес-ланчи по низким ценам, и народ был, хотя уже не обед. Вроде, уютненько, но телевизор достал: кто-то там «навешал медаль на медаль» и доволен. Такая зомбирующая музыка, мозги поплыли. От нечего делать удаляла старые смски в телефоне, чтобы абстрагироваться. Можно сказать, первое в жизни собеседование — и полный провал. Хотелось напиться. Ладно, не подхожу я — одно дело, но зачем заставлять меня чувствовать себя отстоем?

Поддерживая меня, девчонки рассказывали о своих работах: о том, как они искали, сколько обили порогов, уже бросили считать неудачные собеседования — многим эйч-арам за них платят бонусы, так что у них прямая заинтересованность потратить чье-то время.

— В любом случае, крох, я рада, что ты действуешь, не боишься, меняешь свою жизнь, — Матильда подняла бокал.

Вита не очень поняла, чего я должна бояться, но Мотька-то хорошо знала мою ситуацию, и то, как непросто мне даются заурядные вещи.

— Да, ты молодец! — поддержала тост Вита. — Мне бы твое бесстрашие, а то ведь и с идеальным зрением можно от всего мира закрыться, в угол забиться… мало ли таких! Сколько угодно! Сидят на шее у родителей до сорока лет, всего боятся.

Мы выпили. Пыхтелки Вини-Пуха сменились задолбавшими предисловиями «Лунтика» — пока жила с родителями, телевизор на кухне не умолкал. Племяшка бегал туда-сюда, просто удостовериться, что мультики по-прежнему работают, а смотрели их больше мы, пока ели или гоняли чаи.

Вскоре девчонки начали обсуждать барабаны. Вита делилась с Мотькой, к какому мужику она записалась, а Мотька в свою очередь рассказывала ей о том, который учил ее. После третьего тоста они гоготали во все горло, и кажется, забыли о моем существовании. Такси они вызвали вскладчину и уехали вместе, так как им по пути.

Вот так я отметила новоселье.

ССОРА

В одну из сред ноября мы праздновали день рождения Террора. Отмечание проходило на базе, после репетиции. Террор не звал никого из институтских приятелей или коллег, никого из немузыкальных знакомых — были только мы пятеро. Как он сказал — здесь другая жизнь, другой мир, другие люди.

Что касается работы в группе, тут мне все нравилось. Уже два месяца я здесь, петь стала намного лучше, на мой скромный взгляд (у ребят спросить не решалась), хотя это естественно — голос развивается, собственная манера постепенно находится. С дыхалкой проблем не было — мой папа еще лет двадцать назад об этом позаботился и не только как спортсмен, но и как несостоявшийся вокалист. Когда он учился в Москве, в их техникуме кто-то надумал хор организовать. Пригласили спецов, которые произвели отбор наиболее горластых ребят, и мой батя попал вторым голосом в хор, хотя и артачился — спорт, тренировки, учеба еще, какое пение! Однако пару месяцев пришлось позаниматься. Результаты потрясающие: у отца и без того прекрасный голос, а с профессиональной обработкой он мог бы в оперу податься, чего, разумеется, не сделал, отдав предпочтение спорту и учительству. Пел он раньше часто, в семейном кругу под гитару, а потом праздники отошли в небытие, и телевизор нам природу заменил.

Террор припер четыре бутылки вина (белого и красного), пару килограммов хурмы и хлеба с колбасой. Оставив это все на колонке, он убежал за тортом.

— А че, играть седня не будем? — спросил Цыпа.

— Будем, — ответил Ник, — иначе бы он водку притащил. Просто боится, что потом ему будет лень идти в магаз.

Когда Теря вернулся, мы начали играть, но неохотно и вяло, то и дело косясь на колбасу и вино. Сыграли песен пять и накинулись на еду — ребята с работы, естественно, никто толком не ел. Для меня же еда — не более чем топливо, и вспоминаю я о ней, когда загорается красная лампочка.

Когда две бутылки вина исчезли, Сфинкс начал катить бочку на Террора:

— А все-таки, дружище, я с тобой несогласный, — он посмотрел на меня и продолжил: — вот наверняка у тебя есть какие-нибудь подруги, да?

Ребята грохнули над этим «какие-нибудь». Хотя нас уже достаточно разморило, и можно было смеяться над чем угодно.

— У меня есть хорошие подруги, — улыбнулась я, не в силах злиться на этот пьяный бред.

— А вот надо было девчонок пригласить, посидели бы хорошо, потанцевали бы, может, и не пришлось бы самим эти несчастные бутерброды резать!

— Вот гудня-то! — хлопнул себя по коленке Гришка. — Справимся и сами — все равно сами жрем, че ты бухтишь не по делу?

— Ага, у меня бы средствов не хватило еще и на девчонок, — как бы невзначай заметил именинник.

— Да не прибедняйся, знаем мы, каким ты баблом ворочаешь!

— Так вы у меня и не одни! — развернул апологию Теря.

— А, у него девчонки отдельно! — фыркнул Сфинкс. — Все ясно, сразу бы сказал…

— Соловушка, тебя не напрягает этот базар? — в кои-то веки Теря вспомнил свою привычку возлагать руки на мои плечи.

Я помотала головой, уминая пятый бутер, пока товарищи увлеклись разговором.

— Правильно, в кругу друзей не щелкай клювом! — Ник, видимо, подумал о том, о чем и я. — Ешь-ешь, тебе надо, голос должен где-то быть. И я все удивляюсь, где он есть…

— Правда, будет очень нехорошо, если вокалист прямо на сцене шмякнется в обморок, причем, в голодный, — поддержал его Цыпа.

Я заметила, что зрителей у нас пока нет, так что скандала не будет — откачают как-нибудь. Ник загадочно улыбнулся по поводу этого «пока».

— Кстати, на счет девчонок, — продолжил он, — можно будет пригласить на мой бездник, я, вероятно, поширше отпраздную, чем обычно — юбилей все-таки.

— А, тебе ж тридцатник! — услужливо подсказал Гришка.

— А «чем обычно» — это как? — почему-то осторожно спросил Теря. — Ты его вообще не празднуешь…

Ник сложил руки на груди и заметил, что должно быть место в жизни переменам. Отпразднуем тихо-мирно — мы все и девчонки. Все повеселей, чем с одними музыкальными обалдуями.

— Могу пригласить трех при благополучном раскладе, — хмыкнула я.

— Здорово, как раз всем хватит! — произведя в уме нехитрый расчет, выдал Цыпа.

— Без порнографии, — осадил его Ник.

— Ну, как захотят, ты уже ни при чем, — покачал головой гитарист.

— Слушай, давай без пошлятины, а? — наверное, злее, чем хотелось, бросила я.

Замолчали все.

— Да ладно тебе, мы же так, шуткуем, — попытался реабилитироваться Гриша.

— Вот и шуткуйте, когда я уйду, — алкоголь на меня плохо действует. Хотелось верить, что здесь другие люди и другой мир, а оказывается, он не слишком отличается от привычного.

— Иди, никто не держит, — буркнул Сфинкс.

Я молча встала, надела куртку и направилась к двери. Аккомпанементом было тяжелое молчание и рев Rage Against the Machine из раздолбанных динамиков старого магнитофона.

Террор вскочил, будто опомнившись.

— Эй, ты серьезно, что ли?

— Прости меня, — шепнула я ему, когда он подошел ближе, — в мыслях не было портить тебе праздник.

Он уговаривал меня остаться, к нему присоединился Ник, а Сфинкс и Цыпа ошалело хлопали глазами. Мы с Терей и Ником вышли за дверь и несли друг другу пьяный бред. Ник извинялся, что затеял этот дурацкий разговор, Теря пытался убедить меня успокоиться и не пылить, на что я ответила, что абсолютно спокойна. Конечно, надо было проглотить всю эту бредятину, подумать о Терьке, которого мне искренне жаль, не обращать внимания — мы действительно выпили, а закуски мало, к тому же, парни, чего от них ждать.

— Ребят, простите, правда, — тихо говорила я, — но если я и вернусь, все равно будет напряг. Терь, позволь мне побыть одной, не бери в голову. Пару месяцев назад меня здесь не было, и все было хорошо.

— Но теперь ты здесь! — шикнул Ник.

— Представь, что меня здесь никогда не было, и бухайте дальше, — я обняла Терю, хлопнула по плечу Ника и побрела на остановку.

Морозный воздух немного успокоил, хотя разозлилась я сильно — даже нетипично для меня. Я могу сама себя распалить так, что по шесть часов не успокоюсь, но на людей или на обстоятельства я почему-то не злилась почти никогда в такой степени.

Я каким-то чудом села в маршрутку, надела наушники с Celtic Frost, и злость стала угасать, уступая место апатии и русскому авось. Сфинксу влетит, наверное… да и Гришке заодно, начнется там выяснение, кто прав, а кто нет, и вообще, кто я такая, чтобы так себя вести. Молчи, женщина, когда без микрофона! С молчанием тоже возникли проблемы. Вот уж никогда бы не подумала! Как сказал бы папа — не пел давно и спел говно.

Очухалась я, когда кто-то начал трясти меня за плечи. Открыв глаза, я увидела до боли родное Ликино лицо.

— Надо же, едем в одной тачке и друг друга не видим! — защебетала она. — Ну, тебе-то простительно, а я где была, дура!

Несмотря на тесноту и хаотичное движение, мы крепко обнялись.

— А я от Мотьки. Мы, представь себе, в пиццерию вперлись, тебе иззвонились, но потом кто-то из нас вспомнил, что ты на репе, только уж не помню, кто! А че такая кислая?

— Да так, — уклончиво ответила я, ибо не хотела ворошить недавние события в общественном транспорте. Лика не первый и даже не пятый год знает меня, поэтому быстро все поняла.

— А может, поедем, покатаемся? — предложила она. — Я у отца машину возьму, поездим по городу, а то домой неохота.

Мы десантировались на остановке недалеко от ее дома. Уж не знаю, что сказал ее папа, когда услышал просьбу дочери, но Лика выскочила из подъезда с ключами и с победоносным видом.

— Ну, скажи мне, что девушка за рулем — все равно что…

— Все равно, что девушка с гитарой, — закончила я.

Ехали небыстро, так как дорога скользкая — зима наступает на пятки. Я начала долго и пространно, заплетающимся языком, но по возможности последовательно излагать события сегодняшнего вечера, хотя было ощутимо трудно удержать мысль. Но Лика умела слушать: бесконечными «вау!», «ё-моё!», «блин горелый!», «ну и ну», «обалдеть!» и проч., она помогала мне выстроить логическую цепочку и направить рассказ в нужное русло.

— Слушай, а на бездник к этому чуваку я бы сходила! — лихо выкручивая руль в сторону круглосуточного магазина с кафешкой на первом этаже, сказала Лика, — по-моему, интересный человек, судя по твоим рассказам. А остальным товарищам не помешает устроить брейнвош.

— Да, это было бы прикольно, хотя и жестоко.

— Уже нет, — не согласилась со мной подруга, — хотят девчонок — будут им девчонки!

— Не знаю, насколько они вас захотят, когда увидят, — скептически хмыкнула я, — мы по одному образцу, а меня вроде не хотят.

— А вдруг ты не замечаешь? — усмехнулась Лика. — Ты ж не видишь ни фига, прости, пожалуйста, и вовсе не исключено, что народ там уже слюнями изошел.

Лика припарковалась у магазина, как попало. Я открыла дверцу и неловко вывалилась из машины.

— А че им не ждать? — буркнула я, собирая мозги в кучу, — Мотька у нас красавица, они просто упадут, если она согласится пойти, конечно…

— Да, — грустно вздохнула Лика, — только Мотьке по барабану все эти мероприятия. Бедным мальчикам к ней не приклеиться, как ни старайся…

— Ой, не скажи! — хохотнула я. Получилось развязно и видимо уморительно, потому что Лика залилась хохотом.

Присядем, и расскажу ей про Мотькину влюбленность в мальчика, — думала я, толкая дверь с надписью «на себя». Мгновением позже кто-то толкнул ее мне в лоб. Прекрасный вечер еще не закончился.

Мы взяли по огромной тарелке макарон и бутылку колы, уселись в плетеные стулья и минут на пять замолчали. Когда макароны были съедены, мы стали говорить о Матильде.

— А что ж она мне-то ничего не сказала! — кипятилась Лика. — Сидели с ней весь вечер, шептались. И ни слова! Коза!

— Ладно, порадуйся лучше. Оживает человек.

Лика закивала в ответ.

— Ты его не видела? Как он из себя? Может, и его к Нику позовем?

— Про парней уговора не было, — меня всегда умиляла манера подруги решать за всех и приглашать кого-то к кому-то в гости.

Подкрепившись, мы еще покатались по городу, пока меня совсем не разморило. Подруга поинтересовалась, не укачивает ли меня, но я не знаю, что это такое.

— Подташнивает, например, а то и мутит.

— Придется тебе это корыто на уши поставить, чтобы меня затошнило! — храбрилась я.

— На уши? Щас сделаем!

Может, Лика и решилась бы на подвиги, но тачку переобули — на уши она становиться не желала. Пришлось отложить на следующий раз.

— А пока приехали.

Я выглянула в окно — приехали, только к дому бабы Шуры.

— Радость моя, теперь я в другом месте живу…

— Вот фак! — в сердцах подруга долбанула рукой по торпеде. — Адрес назови, если не в состоянии дорогу указать.

***

Разбудил меня звонок мобильного часов в двенадцать.

— Привет. Это Саша.

— А-а-а… а какой?

— Сфинкс.

— Уууу, прости, не знала, что ты Саша.

— Да, вот так банально. Это ты прости меня за вчерашнее, вел себя по-идиотски. Не знаю, что на меня нашло.

— Хорошо. Прощаю.

Я отключилась, с трудом понимая, что происходит, опять уронила голову на подушку и почти заснула, но тут пришла смска. Дико лень было продирать глаза, искать очки, в которых все равно ни фига не видно, ломать глаза, читая милюзговые буквы. Но любопытство победило. «Ты придешь?» — спрашивал Сфинкс. Ну, разумеется — неужто из-за такой фигни из группы уходить? К тому же, у меня там стойка и микрофон — свои кровные на них потратила. Мы с Терей долго бороздили просторы магазинов, балансируя на грани цена-качество.

Заснуть больше не получилось. Вот так, весь день будет плохое настроение. А, стоп! Это же одинокое утро в своей квартире! Это так прекрасно, что до сих пор не привыкну, вопреки расхожему мнению.

Кое-как отлепившись от двуспальной кровати, я включила комп и пошла на кухню, пока он загружается. Разогрела себе чего-то поесть, притащила тарелку к столу и стала выискивать в памяти машины подходящую музыку. Остановилась на Moonspell. За окном падал снег, и это красиво. Почему-то зимой всегда хочется весны — такой бесшабашно яркой и красочной в противовес белой безликости! Я переставила картинку на рабочем столе — теперь там ярко-зеленый лес в пасмурный день, лохматые деревья, покровительственный сумрак и будто южный ветер.

Все, что случилось вчера, казалось то ли сном, который с течением дня постепенно забывается, то ли чьей-то выдумкой, то ли просто бредом. Но вот смски-то есть, против этого не попрешь. И с Ликой мы катались по городу, были в кафешке — это я точно помню.

А еще теперь я могу принимать учеников на дому. Многим так удобнее — завез ко мне на часок дитенка, пошастал по магазинам, банкам, почтам, да и забрал. Есть еще заявка от моей ровесницы, которой надоело ходить на курсы — денег не напасешься, а заниматься хочется. Что с ней делать — ума не приложу, но все-таки поинтересней будет, чем с киндерами. Сегодня собралась еще на одно собеседование. Теперь деваться некуда — за радость одиночества надо платить, а значит, и зарабатывать больше. Наверное, подсознательно я сама создала себе такие условия, чтобы не лениться и не жевать сопли. Пора уже повзрослеть, пора как-то в жизни устраиваться. Без героизма, но и без саможаления. Как сумею, как позволят мои ограниченные возможности и в целом неплохая профессия. Только научиться предстоит многому и опыта набраться.

В шесть вечера опять зазвонил мобильник, который я все-таки включила. Звонил Террор и спрашивал, почему я не пришла. А разве сегодня надо приходить, четверг же?

— Похоже, об этом помнят все, кроме меня, — вздохнул он, — а я пришел. Может, и ты придешь? Посидим, чайку попьем, поболтаем…

— А может, лучше ты ко мне? Неохота никуда идти, — зевнула я.

Собеседование меня малость вымотало — опять я не вписалась в чьи-то ожидания.

— Я скину тебе адрес, — не дав ему опомниться, сказала и я отключилась.

Теперь я могу принимать гостей, никому не мешая. Как это здорово!

Террор явился через час с огромной пачкой печенья. «Лунные чары» мне давно надоели, теперь играл And Oceans. Приличия ради я спросила у Террора, не напрягает ли его такая музыка. Он покачал головой.

— Хорошо у тебя, — потоптавшись по комнате, похвалил он.

— Недавно переехала, — призналась я, зажигая под чайником газ.

— Я думал, ты с родителями живешь.

Я вздохнула. Не от хорошей жизни ушла, жила бы и жила. Были разговоры у моей тридцатилетней сестры, что надо бы ей от нас уйти, квартиру снимать, но на какие шиши, если она одна с ребенком? А я просто одна, мне легче. Началось все не с квартиры, а с комнаты.

— Быстро ты выросла, — Теря сел за стол на кухне, и я поставила перед ним кружку с чаем.

— Думаешь, спешу? — я села напротив. — Признаться, сама немного дрыгаю, но почему-то верю, что все будет нормально.

Помолчали.

Вопрос к размышлению самой себе: почему стало так холодно и неуютно? Почему вечно оптимистичный Теря, с которым мы общаемся два месяца, не знает, о чем со мной говорить, тем более, если сам предложил встретиться? Один из возможных ответов: я испортила ему праздник своей дурацкой гордостью, и оказалось, что я совсем не та, которой он меня видел все эти два месяца. Вспомнились Мотькины слова о том, что группы разваливаются из-за денег и из-за женщин, и слова эти верны. Еще недавно ребята были друзьями, но вот появилась я, хотя никто не звал, и понеслась… Не обязательно влюбляться хором в одну девушку! Одним своим присутствием отравит все, что можно.

— Терь, ты сердишься на меня? — наконец не выдержала я.

Он махнул рукой.

— Брось! День рождения свой вообще терпеть не могу, обязаловка вечная. А тут хоть весело было.

Я хмыкнула: что тут веселого? Некогда мне было себя козлить, но я уже переосмыслила свое поведение и поняла, что это вино мне в голову ударило.

— Знаешь, если бы мне так сказали — иди, никто не держит, — я бы и сам кому-то куда-нибудь ударил бы. Что я и сделал кстати. Давно хотел размяться, да повода не было.

Я медленно, как терминатор, поставила свою кружку на стол.

— Что ты сделал?

— Устроил бои без правил. Так что теперь кое-кто с фонарями, какое-то время будем репетировать без ударника.

Не смешно. Ни разу.

— Терь, это все, конечно, проедем, но… Наверное, мне действительно лучше уйти.

— Ага, так тебя и отпустили! И что ты предлагаешь нам — опять играть одни инструменталы, искать вокалистов и гнать всех в шею?

— Я собственноручно расклею объявления, даже сама их все напечатаю, а на счет гнать — это вы просто… у вас придурошный отбор!

Теря согласен, но Ник любит развлекаться. На мой взгляд, нездоровые у него развлечения.

— Ему просто не повезло в жизни, — оправдал друга мой гость.

— А кому в ней повезло? — заметила я. — Это повод отыгрываться на других?

Теря скрестил руки на груди и откинулся на спинку стула. Тот жалобно скрипнул.

— Нет, серьезно, ему досталось. Это он уже отошел, а одно время было совсем тяжко.

Я не стала допрашивать, что же такого случилось с Ником. В последнее время чужая боль меня мало трогает. Меня бы кто пожалел! Все только плакаться горазды, словно я баловень судьбы. Внешне у меня все нормально, откуда кто знает детали?

— А что у тебя играет, кстати? Не узнаю, — допив чай, Теря встал и подошел к компьютеру.

— Пошарь, там девяносто гигабайт музыки.

Он присвистнул и сказал, что когда-то тоже был таким. Теперь пришел к выводу, что лучше Rainbow и WASP нет ничего.

— Нет, такого дзэна я еще не познала, — рассмеялась я.

Меня этим Лика раздражала. Мы в юности прилипли к Maiden и Metallica. В институте появились Godsmack и Lake Of Tears, их подруга тоже полюбила, но потом, когда я подсела на что-то более тяжелое и мрачное, когда на меня хлынул такой поток, который большинство людей не успевают на слух переваривать, не то что тексты читать, Лика отпрянула. Как она выразилась, ее закрутила взрослая жизнь, и хотелось хоть какую-то зону комфорта оставить — знакомую и уютную. Я же не могу всю жизнь сидеть на старье, ведь в мире столько интересного!

— Мне на репетициях хватает этих разговоров, — бурчала подруга, — там кто во что горазд: давайте играть трэш, нет, давайте блэк, третий любит классический рок семидесятых, а четвертому подавай готыку. Спрыскиваем это моим любимым припанкованным звучком, и получается не поймешь что.

Может, и у Тери та же проблема? Или он просто взрослее, спокойнее? Ведь лет в девятнадцать и я блэк музыкой не считала, но пару лет спустя мне захотелось той эмоции. Именно за музыкой я туда и не лезу, хотя есть, бесспорно, красивые мелодии и профессиональные команды. Мне захотелось именно агрессии, выплеска энергии в таком ракурсе, в котором я не могла себе позволить или понять, как это сделать технически. Стала читать все эти чернушные истории, как Варг убил Евронимуса, как застрелился ударник Mayhem и вся группа ела его мозги. Это и отталкивало до дрожи, и притягивало чем-то. Непонятно чем. Это другие люди, у которых голова устроена не так, как моя. То ли они варвары, то ли инопланетяне, то ли психи. В этом был другой мир — темный, мрачный, спрятанный от посторонних за стенами бласт-бита и грязных гитарных рифов.

— Хорошо, я флешку захватил, — Теря оторвался от компа и улыбнулся мне.

— А зачем? Там же не WASP и не Rainbow?

— Хочется верить, что много интересного.

Он тыкал наугад в какие-то песни и в большинстве своем нарывался на дэт или блэк. Дэтом я прониклась после статьи в Metal Hammer, который мы с Ликой купили на концерте Maiden в Олимпийском. Классная была статья, атмосферная. Будто оказываешься в Швеции в восьмидесятых годах.

— Ужас какой, — хохотнул мой гость, — и что ты в этом находишь?

— Тексты читаю, — призналась я, — из иных по целой странице новых слов выписываю. Было дело, даже хотела диплом писать на тему: лирика Эдгара Алана По в текстах Tristania. Компаративный анализ.

— И что, комиссия прибалдела? — веселился Теря.

— Нет, научрук другой достался.

Мой гость ушел часов в десять вечера, сказав, что завтра ждет меня на репу.

— И выбрось из головы дурацкие мысли, — напутствовал он меня. — Все мы люди, всякое в коллективе бывает.

***

Машина Сфинкса на месте. Тяжело будет вести себя как ни в чем не бывало. Я даже улыбку состряпать не могу — настолько непослушным стало лицо. Поднимаясь по лестнице, я позвонила Террору и спросила, где он.

— Я здесь, мы с Сашкой одни, — последовал ответ.

Уже легче. Я зашла, блекло поздоровалась с ребятами, так и не заставив себя улыбнуться. Я даже сегодня не распевалась — пусть поймут, какой я ненужный элемент в группе, и выгонят скорее. Сказать по правде, особо не держалась я за микрофонную стойку — время занимала, да и практика неплохая, и постановка голоса. На Сфинкса я не утрудила себя злиться более пятнадцати минут. Тут дело глубже: в своем отношении к людям и к жизни. Можно сколько угодно объяснять себе, что я не умею жить, и поэтому мое отношение вполне естественно. Ребенок, пытающийся петь на английском песенку из мультика, не догадывается, как безбожно коверкает слова, а то и вовсе наделяет их другим смыслом, что с одной стороны весело, а с другой страшно: легко скатиться в кощунство.

Сфинкс с подбитым глазом медленно выполз из-за установки, дождался, пока я сниму куртку, и подал мне руку — по-мужски, видимо, в знак примирения. Я крепко пожала ее, глядя ему в глаза — печальные и совсем не ехидные.

Дверь с грохотом распахнулась, и в помещение ввалился замерзший Гришка. Увидев меня, он сначала резко остановился, потом дернулся и наконец заорал что было сил:

— Ну, слава Богу, я думал, больше мы тебя не увидим! — он полез ко мне обниматься. — Ты на меня не сердишься, а? Я на тебя — нет, так что мир?

В общем, «с горем переспали», как говорится. Словно нарыв какой-то лопнул. Чтобы узнать человека, надо с ним сразиться? Я не хотела, но получилось. И против моих ожиданий, с того дня мы стали ближе, роднее друг другу, будто и впрямь становились друзьями. Увидели истинные лица друг друга и остались живы. Я-то думала, после этого дурацкого случая наши отношения не станут прежними, даже если я останусь. Да, прежними они не стали, потому что отношений как таковых не было — играем, иногда пьем чай и расходимся. А теперь все изменилось.

Когда я вернулась домой после репы, позвонил Ник. Он, видите ли, тоже чувствует себя виноватым, потому что именно он тихо-мыхо возобновил этот разговор о девчонках и тем самым подтолкнул ребят к ненужным рассуждениям.

— Да забудь ты уже этот инцидент! — не выдержала я. — Все, проехали!

— Отлично, — как всегда невозмутимо и прохладно сказал Ник. — Тогда, может, поговорим еще о чем-нибудь?

Я оставила выбор темы за ним, пока выгребала из морозилки блинчики с вишней. За стеной слышались соседи, но музыки отдельно от компа тут не имелось — разве что старый кассетник, на котором только радио работает.

— Ты на мою днюху придешь? — вновь повел речь Ник. — И если да, придешь одна или…

— Одна точно не против, — ответила я.

«Промыть вам мозги»…