Бесплатный фрагмент - Эффект побочки

ВМЕСТО ЭПИГРАФА

Клянусь! Ты запах сразу сей почуешь,

Когда на строки эти упадёт твой взор,

Знакомый аромат, как будто трубку куришь,

С забытым табаком Герцеговина Флор.

И стоит лишь одну затяжку справить,

Из судеб двух придётся сразу выбирать,

Иль всё, что есть, на красное поставить,

Или с «зеро» в кармане прочь отсель бежать.

Мой друг, я здесь тебе плохой советчик,

Коль хочешь нос пощекотать — кури,

А коли нет, ты сам себе ответчик,

Ты створку эту очень плотно затвори.

Эти, написанные кровью стихи, были обнаружены на стене одной из палат Кафедры психиатрии Н-ского медицинского института, наутро, после исчезновения единственного пациента, который зачем-то подписался инициалами великого русского поэта.

***

«Знаешь… бывают в жизни моменты, когда я себя ненавижу. Я не прощаю себе одного — незавершённых дел. Они будто привязанная к ногам гиря — в любой момент могут утянуть тебя на дно…».

Белёсый удав, выныривающий из дымного облака, бросается мне на шею, скручивается в кольцо, холодной петлёй сжимает горло.

«Я закончу то, что должен был сделать ещё там, в больнице» — раздающийся в ушах шёпот, похож на шелест змеиной чешуи.

— Денисов на выход!

Голос извне заставляет меня открыть глаза и сбросить с себя сонный кошмар. Выкрашенные зелёным стены, слепящий глаза свет лампы, умывальник, унитаз, стоящий в дверном проёме человек в бурой форме. Всё это собирается в тяжёлой голове, словно куски пазла в одну цельную картинку. Я в тюремной камере.

Понимание ситуации, мгновенно оживляет в голове события последнего вечера, и она взрывается яркой вспышкой.

«Что я наделал? Зачем?» — завопила одна частичка разрушенного мозга.

«Не надо было пить!» — грозно и назидательно ответила ей другая.

Тем временем, лишённое головы, но пока ещё живое тело, поднималось со шконки и завязывало кроссовки.

***

— Доброе утро, Антон Григорьевич! Как вам спалось? — добродушная улыбка открывала всю челюсть, демонстрируя отсутствие у её хозяина правой верхней тройки. Выбритый, отполированный до глянца яйцеобразный череп напоминал биллиардный шар. Я тут же мысленно приладил к нему кончик воображаемого кия, как к битку, представил, как обильно смазанная мелом набойка лупит в самый центр глянцевой сферы.

— Спал как младенец и ещё бы поспал с удовольствием, если бы не разбудили. — Я попытался улыбнуться ему в ответ, но улыбка получилась вымученная кривая и больше походила на пародию.

— Ну вот и прекрасно, хороший сон — залог отменного здоровья! — Следователь достал из лотка листок, положил его перед собой на полированную столешницу, сверху небрежно кинул ручку. Позолоченный громоздкий циферблат хронометра смотрелся нелепо на худощавом запястье. Судя по аксессуарам, возрасту и глянцу на черепушке следователь был матёрым. — С размещением всё нормально?

Дожили! Следователь как метрдотель, интересуется апартаментами заключенного.

— Это конечно не пятизвёздочный отель, но вполне сносно. Да, кстати, там кран течёт и параша плохо смывается. Вы бы…

— Ну это уже не моя территория ответственности. — Яйцеголовый развёл руками. — Больше ничего не беспокоит?

— Температура и давление в норме, только вот стул… Вчера был нормальный — твёрдый такой, а сегодня с утра понос. — Я качал головой, будто плачущийся доктору старик.

Оставив без внимания мой сарказм, он поправил штатив с направленной на меня камерой. Я посмотрелся в крошечный объектив, как в зеркало, и поправил рукой всклокоченную шевелюру.

— Давайте начнём! — Он взял ручку вертикально и поднял её на уровень глаз. — Вы знаете за что вас задержали?

— Честно? Нет! — виновато улыбнулся я. — Как вам известно, я сам вызвал туда ваших коллег. Понятно, что в этой истории я не являюсь ангелом, но учитывая сотрудничество, задерживать меня не было целесообразным.

— Даже учитывая эти обстоятельства, статья слишком тяжёлая, чтобы держать подозреваемого под подпиской. И всё же, это странно…

— Что вам показалось странным?

— Что полицию вызвал сам организатор…

— Организатор — другой человек, и я назвал его имя при первом же обращении. Кстати это не настоящее его имя. Это псевдоним.

— Как же его зовут на самом деле? — небольшие серые глазки заострились.

— Это я скажу только в присутствии людей из смежного подразделения. Кстати, как насчёт моей настоятельной просьбы?

— Пока мы не видим в этом необходимости. Если в ходе следствия выяснится, что здесь необходимо участие Конторы, тогда…

— Оно необходимо! Я сам являюсь внештатным сотрудником Конторы.

Серые зрачки мгновенно увеличились в размерах.

— Вы-ы?! Вы можете это подтвердить?

— Пока здесь не появятся люди из Конторы, я ничего подтверждать не буду.

Следователь тяжело вздохнул, аккуратно погладил лысую голову, словно стёр с неё пыль.

— Антон Григорьевич! Мы с вами попали в замкнутый круг. Вы ничего не хотите говорить, без присутствия людей из Конторы, мы не можем вызвать этих людей, пока не убедимся, что это целесообразно. Но убедиться мы можем только тогда, когда вы начнёте хоть что-то рассказывать.

— Хорошо! Что вас интересует?

— Всё и по порядку. — Следователь снова поднёс ручку к носу. — С чего всё началось! Как, когда и при каких обстоятельствах было создано преступное сообщество, и что явилось к этому первоочередным мотивом. Так же хотелось бы услышать детали совершённых вами преступлений.

— Преступлений? — удивился я, — каких преступлений?

— Кроме создания экстремистской организации, вам инкриминируется целая серия крупных ограблений, а так же теракт в гостинице «Заря», где была взорвана самодельная бомба. При задержании, мы взяли у вас пробу ДНК и пробили её по базе данных. Получилась интересная история. В гостинице, где была взорвана бомба и ограблены десятки людей, были обнаружены следы крови, которую предположительно потекла у преступника из разбитого носа. ДНК этого преступника, совпал с вашим. Вывод очевиден. Кроме того, теперь мы можем пролить свет ещё на несколько преступлений, схожих с этим по почерку. Думаю, я достаточно мотивировал вас к подробному рассказу?

Это был неожиданный поворот. Я и не думал, что меня может подвести чья то рука, на которую в темноте напоролся мой нос. Так или иначе, мне пришлось бы обо всём рассказать, но я должен был сделать это первым, до того, как меня начнут тыкать носом в дерьмо… причем разбитым носом.

Я почесал голову. Ну что, придётся начать рассказывать, а там уж по ходу дела, этот «биллиардный шарик» и сам поймёт, что один он всё это не вывезет, и без Конторы тут точно не обойдётся.

— Ну хорошо! Я готов сделать признательное заявление, можете записывать.

Он довольно кивнул и щёлкнул кнопкой мышки, видимо включая аудиозапись. «Зачем же тебе ручка и листок?»

— Всё началось в больнице.

— В больнице?! Вы лежали в больнице? С чем?

— Я был там на задании.

— Задание было получено от… — Он приподнял ручку, вертикально, указывая на потолок.

— Совершенно верно.

— Вы можете назвать имена тех, кто давал вам задание?

— Конечно же нет… они сами вам расскажут, если посчитают нужным.

— Цель задания?

— Встретить объектов, войти к ним в доверие, помочь с первоначальной адаптацией.

— Встретить в больнице?! — Лысый недоумённо поморщился. — Кто эти объекты?

— Товарищ следователь…

Он улыбнулся и помахал ручкой, сделав категорический жест.

— У нас уже нет товарищей, мы теперь все господа. Ну если угодно, можете называть меня «Гражданин».

— Извините, привычка. В последнее время, вокруг меня были одни товарищи. Товарищ Вождь, товарищ Поэт, товарищ Монах и ещё один товарищ. — Я глубоко вздохнул, вспомнив Анечку и наш с ней последний разговор. — Так вот, господин следователь, я предлагаю выслушать начало истории так как есть и не перебивать меня вопросами типа «кто, что и как». По ходу рассказа вы сами во всём разберётесь. Есть конечно в этой истории и белые пятна — пробелы, которые неизвестны даже мне. Думаю товарищи… ой, простите, господа, которых вы скоро пригласите к сотрудничеству заполнят эти пробелы. Мне, кстати, будет тоже интересно узнать. А пока начнём с того, что известно мне.

— Отлично! — он снова осветил небольшой кабинет лучезарной улыбкой и глянцем черепушки. — Когда всё началось?

— Шестнадцатого мая прошлого года. Они проснулись именно в этот день.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ПРИБЫТИЕ

Глава 1. Шестнадцатое мая

Это случилось на вторые сутки с начала наблюдения. Уже два дня я отлёживал бока на жёсткой кушетке, ел больничную баланду, слушал пищание больничных приборов, уныло смотрел в окно и ждал, когда же они проснутся.

Четыре кушетки были расставлены по палате квадратом. Моя находилась возле двери, напротив, возле окна была кровать Вождя. Ещё двоих соседей по палате я пока не идентифицировал.

Все трое с виду были обычными мужичками средних лет. Спящие люди чем-то походят друг на друга. Множество отличительных признаков стирается из-за отсутствия какой-либо динамики, поэтому все они были для меня не более, чем обросшие щетиной хомо сапиенсы. На самом деле они и являлись обыкновенными людьми. Оболочка была самая, что ни на есть, современная, типовая. Весь интерес представляло то, что сейчас находилось у них внутри, но пока они спали, определить это было почти невозможно. Куратор мне тоже ничем не помог. Он сказал, что одно из условий задачи состоит в том, чтобы я опознал их сам.

Странная это была миссия, и вообще вся операция изначально показалась мне очень странной. Никакой ясно поставленной задачи, или цели, всё держалось в тайне и выдавалось через Куратора по чайной ложке. Но Вождя я всё-таки определил ещё до пробуждения. Он периодически реагировал на санитарку, которая ставила ему капельницу, и по этой самой реакции, я опознал своего соседа напротив. Догадка привела меня в шок.

Закатанный в простынь и свёрнутый калачиком, этот тщедушный человек походил на маленькую креветку. Но стоило только его плеча коснуться руки санитарки, он дёргался сжимался ещё больше и бурчал что-то вроде «Руки прочь». Кавказский акцент и гортанный бас придавали фразе жести. Прочь звучало как «проч». Санитарка пожимала плечами, и, посмеиваясь, катила стойку капельницы к выходу из палаты.

Улыбки и смешки прекратились в тот момент, когда при очередной попытке поставить капельницу, человечек пригрозил санитарке расстрелом.

Нет, это не был визгливый старческий писк, мол, всех вас расстрелять надо, или Сталина на вас нет. Это был голос того самого Сталина: спокойный, железный, подёрнутый ржавчиной.

«Ещё раз посмееш меня будит, я тебя к стенке поставлю».

Лицо девушки побледнело, трясущиеся руки не могли попасть иголкой в катетер. В результате она так и ушла, оставив иголку с брызжущей из неё жидкостью безжизненно болтаться на трубочке. На её лице была застывшая, но отнюдь не умиротворённая улыбка. Конечно, она понимала, что перед ней шизофреник, но всё же, было тут что-то роковое, леденящее кровь. Одно дело, когда иной дурик возомнит себя Пушкиным, Иисусом, или Наполеоном, это ещё полбеды. Беда — когда человек примеряет на себя шкуру Сталина. Это уже сумасшествие возведённое в квадрат. Если бы она знала, что на самом деле происходит, то испугалась бы ещё больше. Об истинном положении вещей знали только два человека — я и Куратор.

Дело в том, что в этот самый момент, в стенах палаты затерявшейся в одной из трёх сотен палат огромного медицинского института, проходил эксперимент, имеющий важность мирового масштаба. Я бы сказал, что это даже не эксперимент, а часть какой-то большой миссии, всей сути которой я пока не знал.

Мои соседи по палате не были простыми шизофрениками. Они были больше, чем шизофреники… или меньше….или вообще не шизофреники. Это мне ещё предстояло узнать, и это было не самым важным. Важным было то, что эти люди представляли из себя в данную единицу времени. Важно то, какими их сделали и с какой целью.

***

Я не силён в микробиологии и фармацевтике, но поражаюсь, какой вес имеет вся эта невидимая даже через микроскоп байда. Все эти нано частицы, молекулы, микропоры, штаммы, споры, кварки-шмарки, вирусы и прочая хрень, поменяли всю нашу жизнь, перевернули её с ног на голову. Одна пандемия чего стоит, а уж прокатившийся за ней фармацевтический бум тем паче. Теперь мы все под вакциной, витаминами, уколами, колёсами, пилюлями и мазями. А фармацевты тем временем продолжают творить. Они синтезируют, ставят опыты, ищут философский камень, точнее тот препарат, который будет кормить разработчика и всех его отпрысков вплоть до десятого колена.

Кто ищет, тот всегда найдёт, но вся штука в том, что иногда такой искатель находит приключений на свою пятую точку. Искатели, на которых я работаю, не боятся приключений. Их задницы защищены надёжной бронёй. Они могут экспериментировать сколько их душеньке угодно. Они могут спокойно морить мышей и крыс, травить рыбок и хомячков, вмазывать своим ширевом свиней и мартышек. Да что там рыбки: эти ребята настолько спокойно себя чувствуют, что могут испытывать свои разработки на людях без клинических испытаний и даже без их ведома. Под кем ходят эти ребята? Лучше вам не знать. Скажу одно — все они носят погоны. От профессора в линзах настолько толстых, что если вставить их в телескоп, можно увидеть поры в лунных кратерах, до нимфеточки лаборантки, обрез халатика которой только-только прикрывает обрез её бритого лобка. Одна ветвь индустрии пытается изобрести заменителей всякого человека, другая, создаёт из имеющихся особей сверх людей.

Они изменяют химический состав крови небольшими впрыскиваниями транквилизаторов и наблюдают результат;

они программируют, вводя подопытного в транс, и наблюдают результат;

они словно консервную банку вскрывают черепушку, копошатся там, что-то удаляют, выкручивают, меняют местами нейронные связи, как проводки в распределительном щитке, потом ставят крышку на место и снова наблюдают результат.

С мозгами моих новоиспечённых друзей тоже повозились такие вот умельцы. Что мы получили на выходе? Моих несчастных соседей по палате. Ещё раз оговорюсь, что до сих пор не знаю всех тонкостей и целей этого эксперимента. Я не знаю, по какому принципу отбирались кандидатуры, и какие конкретно манипуляции производили с их мозгами. Сейчас мы можем видеть лишь результат. Но соответствует ли данный результат цели эксперимента, я тоже не знаю.

На тот момент результат был таким: три обыкновенных и ничем не примечательных с виду мужичка в один миг перевоплотились в культовых личностей, одну из которых я опознал сразу же.

Любой психиатр при беглом осмотре поставит такому человеку диагноз: «Диссоциативное расстройство личности». Отчасти это так. Мужики явно не те, кем себя считают. Весь фокус в том, что простые больные с таким диагнозом, хотя бы иногда приходят в себя. Сегодня он сантехник Коля, завтра Наполеон. Коля может нести всякую чушь про реинкорнацию, или внезапно вселившегося в него без спросу духа великого полководца, он может важно выхаживать по палате, заложив правую руку за пазуху больничной пижамы, раздавать распоряжения мнимым фельдмаршалам и призывать на своё ложе Жозефину, за которую принимает старушку санитарку. Но этот Коля не будет говорить по-французски, он не будет в подробностях вспоминать детали походов, рекогносцировок, кампаний и своего босоногого детства на Елисейских Полях, его не будет удивлять окружающая обстановка, которая со времён быта Наполеона претерпела значительные изменения. Его не приведут в шок электронный термометр, мобильный телефон и электробритва, напротив, в минуты душевного спокойствия, Коля будет умолять доктора, чтобы тот дал ему покопаться в электронной штуковине и побродить по просторам сети, выискивая новые факты из жизни Наполеона, то есть его самого. Всё это потому, что в Коле живут две личности.

Мне ещё предстояло убедиться, что с моими сопалатниками всё не так просто. Их первую личность, то есть самость словно стёрли ластиком. Как это было сделано?

Кто-то щёлкает правой кнопкой мыши и начинает выделять синим текст — программу вписанную в твои мозги. Мышь бежит вниз, накрывая синей тенью длинные столбцы:

Сопливое детство,

Бесшабашное отрочество,

Растерянную юность,

Разочарованную зрелость,

Первый сексуальный опыт,

Последний неудавшийся роман,

Первую стопку,

Последний запой,

Первого учителя,

Последнего урода начальника,

Первый класс,

Последний отпуск в Турции….

И ещё кучу строк между этими основными.

На высоченную как небоскрёб колонку ложится тень, ползёт по ней, пока не доходит до последней, выделенной жирным, строки. «Палата №326».

А потом безымянный палец мягко давит на клавишу «Delete» и небоскрёб рушится, тает и в считанные секунды исчезает бесследно. Теперь жёсткий диск твоей памяти девственно чист. Остаётся подгрузить в неё кое-какую программку и вуаля.

Как человеку неискушённому в нейрофизиологии, мне это представляется примерно так. Да и не важно, как это было сделано, главное сделано и сделано безупречно. Эти парни не помнили, как в последний раз закрыли глаза, будучи простыми людьми. Их новая жизнь началась в тот момент, когда они открыли глаза и увидели белый потолок со встроенными в него светильниками. И начало этой жизни должно было походить на кошмар. Может быть такой же кошмар испытывает младенец, которого только что достали из чрева матери. Не зря же он так истошно орёт. Шутка ли, его вынули из того места, где было тепло и уютно, где он привык находиться, на знобящий холод. В его маленькое тельце вцепились какие-то клешни, его глазки щурятся от слепящего света, а ушки режут страшные звуки, издаваемые монстрами в белых халатах. Ну как тут не орать и не биться в истерике.

Эти сначала не орали. Все трое после пробуждения, долго лежали и водили вокруг остекленевшими взглядами. Каждый из них пытался понять где он и как здесь очутился.

И первым проснулся Саша.

Глава 2. Пробуждение Поэта

Он разглядывал причудливых светлячков на потолке, слезящимися от яркого света глазами, и мучительно вспоминал, где же он давече так набрался. Может быть, опять три дня к ряду кутили с Вяземским, или он снова пропадал в покоях госпожи Воронцовой и дал себе волю в возлияниях. А может… и даже, скорее всего, это действие гашиша, которым угощал его Пестель. Ну конечно же: эти белые палаты, свисающие светлячки, причудливого вида кровати, белые комоды со стеклянными дверями и огромные квадратные окна со стёклами настолько прозрачными, что непонятно есть они там, или нет, это всё плоды фантазий, вызванных зелёной кашей. Эта мысль его успокоила, и он даже улыбнулся и подумал, что неплохо бы что-нибудь написать про это видение, пока оно его не покинуло. Но красивые слова, сплетённые в рифмованные строки, никак не шли в отяжелевшую голову, и Саша зациклился на одной лишь фразе:

«Осыпан плошками кругом,

Блестит великолепный дом,

По цельным окнам тени ходят…»

Дальше почему-то не шло. Саша ещё какое-то время крутил в голове последнюю строчку, пока не понял, что всё это уже было им написано ранее. Настроение стало портиться. Если нельзя извлечь пользы из этих грёз, пора бы их уже с себя стряхнуть. Он приподнялся на подушке и стал трясти головой, пытаясь сбросить с себя наваждение. Не тут-то было. Видение не исчезало, напротив, оно было таким реалистичным и ярким, что даже не походило на сон. Всё вокруг было чересчур уж правильным, будто нарисованным. Ни в одних домах он не наблюдал таких идеальных углов, ровных стен и гладких потолков. Ещё никогда он не видел таких причудливых светильников со спрятанными свечами. Идеальную картину нарушали только лежащие на соседних кроватях мужики. Исподнее мужиков слепило белизной, но сам их вид говорил о том, что Саша оказался в обществе простолюдинов.

Их было трое, и этих троих он, разумеется, ни разу не встречал в Свете. Таких и не может быть в высшем обществе. Щетинистые, с отросшими как у девок паклями волос. Его сосед напротив чесал наверное год как нестриженную бороду и дерзко смотрел ему в глаза. Каким образом он, известный поэт, оказался в этом странном месте, да ещё и в обществе мужиков? Внезапная догадка вдруг осенила чело поэта.

«А ведь это не что иное, как чистилище!»

Он мгновенно осознал единственный путь, которым мог сюда попасть.

«Дуэль… дуэль… дуэль» — Когда то возбуждающее до трепета, а теперь страшное это слово шмелём зажужжало в его голове. С кем же он дрался? С князем Филатовым, или…

Неважно. Важно то, что он был повержен и сейчас его душа находится на пути к Господу. Но почему же он, всё-таки, в такой странной компании? Вот этот с чёрной бородой, явный варнак и его уж точно в рай не пустят. Неужели?! Но за что?

Саша опустил голову на подушку и зажмурил глаза. Он знает за что! За всё… за заносчивость, за крамолу, за кутежи, за любострастие и вожделение. За всё! Нужно срочно покаяться или даже лучше сочинить оду! А что… если он покорял словом сынов божьих, может удастся покорить и ангелов. Ну хотя бы разжалобить. Слово — большая сила. Слово вплетённое в рифму и изливающееся из сладких уст поэта — великая сила. Главное сочинить начало, а там…

«Я Отче пред тобою каюсь…» — нет…

«Я каюсь пред тобою, Отче». — Вот так-то лучше. Так, а дальше что?

«Я каюсь пред тобою, Отче, за все свершённые грехи,

Согбенно на колени встав, в долу уставив очи,

Твой сын творит последние стихи…»

Начало выходило неплохим, но дальше, видимо, нужно перечислять грехи, а их так много. С чего начать? Пожалуй, с самых тяжёлых, а потом, если останется время, он дойдёт и до невеликих.

Но времени, похоже, не осталось.

Дверь отворилась, и в залу вошёл высокий муж, облачённый в белоснежную тунику. Окладистая, постриженная волосок к волоску борода и осанистый вид сразу же убедили Сашу, что это, несомненно, апостол Пётр. Так может выглядеть только святой. Два аршина росту, косая сажень в плечах, в белых одеждах и белом же уборе. Немного смущала только молодость апостола. С виду ему было не более тридцати лет. И ещё одна странная вещь поразила поэта. Прямо на носу у святого висел двойной лорнет с тончайшими стёклами.

Следом за апостолом в залу впорхнуло небольшое создание тоже в белом, и Саша не сразу понял кто это. Создание было одето в белую рубаху и штаны, небольшую голову покрывал белый берет. Судя по одежде и комплекции, это был мальчик, скорее всего ангел. Приглядываясь к этому ангелочку, Саша увидел у него то, что всегда являлось для него предметом глубоких переживаний и легло в основу многих его произведений. Большие, идеально круглые, налитые соком, как спелый виноград перси, оттопыривали белую рубашку ангелочка.

Дама в штанах?!

Саша быстро нашёл объяснение этой невидальщине, ведь ангел — существо бесполое. Ему стало не по себе, что даже в этот торжественный миг он не смог удержаться от вожделённого взгляда на это прекрасное создание.

Апостол, тем временем, обвёл все стоявшие в помещении кровати, пристально глядя через лорнет, потом довольно кивнул и обратился к ангелу.

— Чудненько, пока никаких изменений. Анечка, продолжаем прежний курс с удвоенной дозой, а завтра уже посмотрим, как проходит реабилитация. Пока фиксируем стабильное состояние.

Абсолютно земной, лишённый всяческой сакральности голос и особенно говор незнакомца в белом, убедили Сашу, что это вовсе не апостол. Говорил он быстро, неразборчиво, глотая буквы, а иногда и целые слоги.

«На каком языке он говорит, на польском, или чешском? Так я что в полоне у шляхов? Но как?»

Мысли что он не умер и не в чистилище значительно взбодрили Сашу. «Пусть так, пусть в полоне у шляхтичей, зато живой!» — Он присел на койке, намереваясь немедленно всё выяснить. Только как же с ними говорить, он хорошо знает французский, но, отнюдь не польский.

— Пане… — начал было Саша, но тут же осёкся. Пане — это множественное число от пана, а здесь пан и панночка. Хотя, какая же это панночка в штанах? Но и не пан же это с такими то персями. Нужно обращаться к главному.

— Вельможный пан! Поздровения! Жак мажно ими?

Человек в белом навёл на Сашу свой лорнет, словно только что его заметив. Он прищурился и согнул голову, словно увидел чудную диковину и сделал два осторожных кошачьих шага в направлении койки поэта.

— Вы поляк? — спросил он настороженно и очень тихо.

— Не може пан… кхм… кхм… нет… нет… просто мне самому померещилось что вы… — Саша остановился, сообразив, что дальше продолжать не нужно, дабы не обидеть незнакомца случайно оброненным словом.

— А кто вы? Как вас зовут? — очень медленно и на чистом русском языке произнёс незнакомец.

— Имею честь представиться, Александр… Александр Пушкин… поэт.

— Сергеевич… — кивнул человек в белом и чему-то улыбнулся, явно пытаясь спрятать эту свою усмешку в густой бороде. — Великий русский поэт.

— Он самый! — Саша открыто и широко улыбнулся тому, что незнакомец его признал. — С кем имею честь?

— Иван Семёнович Долин, ваш лечащий врач! — Мужчина в белом положил правую руку на грудь и низко наклонил голову.

Широкая улыбка Саши стала медленно сжиматься, пока не оставила только чуть приподнятый уголок губ в правой части лица.

— Вы не можете быть моим врачом. Моего врача зовут Николай Фёдорович Арендт… — чело поэта стало мрачным, он понял, что перед ним самозванец и он, скорее всего в обществе недругов. Только где же он и кто все эти люди?

— Конечно, конечно! — человек улыбнулся и положил большую ладонь на плечо Саши, который брезгливо скосил глаза, будто на это место только что нагадила птица. — Я знаю кто ваш врач, Александр Сергеевич. Только вы некоторым образом оказались далеко от дома, поэтому я буду временно исполнять обязанности вашего врача.

— И от какого недуга вы меня изволите лечить? — Саша ещё раз недовольно покосился на руку, сжимающую его плечо, пока понятливый незнакомец не убрал её.

— О, это небольшое душевное расстройство, и если вы не будете волноваться и нервничать, всё пройдёт достаточно быстро.

Но будто вопреки увещеваниям незнакомца Саша стал усиленно волноваться. Его щеки налились румянцем и он сел на кровати.

— Извольте всё объяснить милостивый государь. Довольно этих ваших шуточек. Я думаю, вы отдаёте себе отчёт, с кем сейчас разговариваете. — Вскричал поэт, по привычке сопровождая свою речь изящным жестом правой руки. — Я что похож на сумасшедшего?

— Нет-нет, конечно не похожи? — незнакомец выставил перед собой обе руки, будто от чего-то защищаясь. — Просто, если я вам начну всё объяснять, тогда вы меня примете за сумасшедшего.

— Это, кстати весьма похоже на истину! — Саша гордо вскинул голову и скрестил руки на груди.

— Тогда позвольте задать вам только один вопрос. Какой сейчас год?

— Ха-ха-ха! Вы и впрямь меня за душевного держите, либо за впавшего в забытье. У меня с памятью всё в порядке.

— Ну и какой же?

Саша глубоко вздохнул и посмотрел на незнакомца с состраданием.

— Смею вас удивить милейший. Сейчас тысяча восемьсот тридцать второй год от Рождества Христова, июнь месяц. Вот день недели не смогу припомнить — каюсь.

— Да вы и с годом немного промахнулись, — улыбнулся незнакомец, а девка в штанах громко хихикнула. — А если я вам скажу что сейчас две тысячи двадцать первый год?

— Тогда я пошлю вас ко всем чертям, где вам кажется самое место. — махнул рукой поэт и обиженно отвернул голову.

— Но это чистая правда, и очень скоро вам придётся в этом убедиться.

— Я не знаю, что должно случиться, чтобы я поверил в эти… — Саша вдруг осёкся и замолчал. Всё его внимание сосредоточилось на свечении, исходящем из кармана белого халата незнакомца. Яркое сияние, похожее на свет звезды, просвечивало тонкую ткань. Саша невольно направил указательный палец в сторону неведомого излучения, и зрачки его очей стали стремительно расширяться.

— Ну вот, кстати, и первое доказательство, — обрадовался незнакомец и достал из кармана небольшую квадратную штучку. Штучка кроме того, что светилась белым сиянием, ещё издавала звук, похожий на бульканье.

— Видите эту вещь? — незнакомец поднёс руку со свечением к лику поэта, но тот отпрянул к стене, словно от нечистой силы. — С помощью этого устройства я могу разговаривать с человеком, который находится на расстоянии пяти тысяч миль. Сейчас я вам это продемонстрирую.

Незнакомец поднёс штучку к лицу, словно любуясь собой в зеркало, и улыбнулся ей, как живому человеку.

«Свет мой зеркальце скажи… — пронеслось в голове у Саши. Вот же нечисть, шаман, колдун, алхимик…»

— Привет дорогая, ну как отдыхается? — Сказал штучке незнакомец, снова перейдя на тарабарский язык.

Штучка заговорила женским голосом:

— Привет, любимый, плохо без тебя! Турки достали, видят одиночку с ребёнком и пристают. Ждём не дождёмся, когда ты приедешь. Сашка сильно соскучилась.

— Я тоже очень скучаю! Раньше чем через неделю не получится, работы много. Кстати, о работе, знаешь, с кем я сейчас разговариваю?

— С кем?

— С Александром Сергеевичем Пушкиным!

— А-а-а! Понятно! — засмеялась штучка. — А что, Наполеоны уже перевелись? Нынче шизики мечтают быть поэтами?

— Тс-с! — незнакомец приложил указательный палец ко рту и скосил глаза на Сашу, будто указывая штучке, что в их обществе находится третий человек. — Как раз сейчас я демонстрирую ему последние достижения человечества, а то Александр Сергеевич думает, что он в восемьсот тридцать втором году. Если ты не против я тебя с ним познакомлю.

— Ну-у! — недовольно заголосила штучка.

— Дорогая, так надо. Это очень важно для работы… просто поздоровайся.

Незнакомец развернул штучку к Саше, так что она осветила ему лицо. Поэт зажмурился но всё же через наполовину приоткрытый правый глаз увидел, что внутри небольшой квадратной рамки находится женский образ. Походило на то, что незнакомец демонстрирует небольшую карточку с изображением любимой. Но лицо на портрете вдруг пришло в движение и улыбнулось очаровательными пухлыми губками.

— Приве-ет! — Рядом с женским лицом появилась машущая ручка.

«Ну да, точно такое же зеркальце я описал в сказке о спящей царевне» — подумал Саша. Он не пожелал отвечать на приветствие дьявольской штуковины, и продолжал сидеть, прикрыв глаза.

— Ну ладно, этого достаточно! — Незнакомец отнял штучку от лица Саши и поднёс к своему. — Спасибо за помощь, дорогая. Я как закончу, перезвоню.

Сквозь прищуренный глаз Саша увидел, что незнакомец нажал большим пальцем на штучку и свечение погасло. Теперь в руке у незнакомца была обыкновенная чёрная коробочка, размером с пудреницу. Он продолжал огромной горой нависать над Сашей, вглядываясь в его лицо и оценивая, какой эффект произвела на него диковина.

— Ну что, Александр Сергеевич, теперь вы понимаете, что та реальность, в которой вы привыкли существовать, претерпела некоторые изменения? Если вы пожелаете, я прямо сейчас могу продемонстрировать ещё несколько чудных творений, которых в восемьсот тридцатом году даже представить никто не мог. Даже вы, человек с богатейшей фантазией в своих сказках не могли бы предсказать такое. Хотите?

Голос незнакомца отдавался в голове Саши грохотом грома. В его закрытых глазах всё ещё стоял образ дамы с ожившего портрета. Он почему то улыбнулся и не открывая глаз медленно покрутил головой.

— Бред… бред!

— Ну и правильно! Пожалуй, на сегодня этого будет достаточно. Я понимаю, в каком вы сейчас шоке и как врач, не хочу способствовать его эскалации. Предлагаю вам немного отдохнуть, успокоиться и свыкнуться с мыслью, что вы переместились на два века вперёд. Только не думайте, как и почему это случилось, просто побудьте с этой мыслью какое-то время.

Саша, не открывая глаз, кивал каждому слову незнакомца, хоть и мало понимал, о чём он говорит. Он улыбался, какой-то отрешённой улыбкой, и чем дольше говорил незнакомец, тем сильнее были кивки поэта и шире становилась улыбка. К концу монолога доктора улыбка перешла в тихий хохот, а потом разразилась неистовым смехом. В припадке истерического хохота, поэт откинул голову на подушку, его ноги непроизвольно согнулись в коленях и приподнялись над кроватью, как у малыша, которого защекотала добрая няня.

Громкий смех ничуть не тронул человека в белом. Он смотрел на корчащегося поэта, как на нечто само собой разумеющееся. Взгляд, который он бросил на свою подопечную, говорил: «Ничего нового, всё в порядке вещей».

Но этот смех потревожил покой других постояльцев белоснежной обители. Чернобородый варнак блеснул дикими глазами и улыбнулся, а ещё два спящих соседа, койки которых располагались по разным углам помещения, проснулись, и теперь крутили головами, не понимая, что происходит.

— Ну Пашка, вот же сукин сын! — кричал поэт сквозь хохот. — Какое же ты зелье мне подсунул… я ведь от этих чудовищ никак избавиться не могу. Ведь какая же нечисть ко мне в голову залезла. Я и глаза пытаюсь зажмурить и головой трясти и щипаю уже себя. Ан нет — все здесь и как живые. Чёрт этот в белом и девка с ним в штанах. Как же их извести то, Пашка. Где все? Где Арендт? Да и чёрт с вами со всеми, я сам…

Неожиданно для всех поэт в одно мгновение выпрыгнул из кровати, схватил железную стойку от капельницы и сделал огромный замах, пытаясь одним ударом, словно булавой поразить черта и его подручницу. Девка завизжала, закрываясь руками, но чёрт оказался ловчее Саши. Он перехватил железную палку и крутанул ей с такой силой, что поэт вознёсся над полом, сделал переворот и рухнул на свою кровать. Он оказался придавленным железной палкой, которую двумя руками за оба конца держал раскрасневшийся чёрт.

— Аня, быстро санитаров! — заорал он и девка выпорхнула из помещения. Спустя миг в двери вбежали ещё два черта в белом, такие же здоровые как первый. Один вдавил бьющегося в истерике поэта в матрас, а другой примотал его грудь и ноги к железному каркасу кровати широкими брезентовыми ремнями.

— Одолели черти! Пашка выручай! Зовите Семёна, Анну Ильиничну, пошлите за городовым. Че-ерти!

Саша ещё какое то время орал, но потом его крики стали слабнуть и превращаться во всхлипывания. Осознав своё полное бессилие и невозможность влиять на обстановку, поэт заплакал.

— Ну вот и чудненько! Поплачьте… слёзы это хорошо, это выход напряжения. — Причитал бородатый. — Аня, два кубика релашки… просто свыкнитесь с мыслью, что ничего уже не будет так, как раньше. Теперь вы в новой обстановке и, хочешь не хочешь, придётся с ней мириться. А чтобы вам было легче…

Саша почувствовал, что его запястье натирают чем-то мокрым и холодным, затем что-то укололо его в руку, от чего стало невыносимо больно, но только на пару секунд. Боль растворилась, а вместо неё пришло внезапное успокоение. Саша улыбнулся, расслабил веки, прошептал «Сгинь» и впал в глубокую дрёму. Последним звуком, донёсшимся до поэта сквозь толщу отрешённости, был гортанный крик: «Эй вы! А ну ка пошли вон!».

Глава 3. Явление Вождя

Голоса в голове пробуждали мигрень и вызывали тошноту. Громкий непрекращающийся гул и суета зачем-то ворвались в его сон. Он не сомневался, что весь этот шум происходит в его сне, ведь по-другому и быть не может. Ни одна сволочь из служащих, или охраны не посмеет шуметь не то что в его спальне, но даже за дверью, пока он отдыхает.

Странный этот сон. Он вроде просыпается, но чувствует, что находится в другом сне. На чужой кровати, в незнакомой чужой комнате, в которой полно каких-то людей в белом. Он не может разобрать, о чём говорят эти люди, но фраза «двадцать первый год», почему то засела в голове.

Эх, лихой двадцать первый! Тогда они надрали задницы этой шушаре под Царицыным. Или это было в двадцатом? И вообще, причём здесь двадцать первый год и откуда здесь люди? Сон? Ну и что, что сон! Нужно иметь смелость, чтобы так бесцеремонно врываться даже в сон вождя.

Сквозь застлавшую глаза пелену он оглядывает комнату. Странно всё. Круглые лампы кажутся нарисованными на потолке, но издают белый лунный свет. Таких ламп нет даже в кремлёвских кабинетах.

Американские? Хотя нет. Даже там, таких не делают. Эти лампы нарисованы его воображением, так же как огромные окна, завешанные белыми жалюзи, аккуратные тумбочки у кроватей и сами кровати, каркасы которых собраны из нескольких частей. Кровать, на которой он лежит, невероятно удобная. В ней он не чувствует своего тела. Форма мягкого матраса идеально поддерживает больную спину и сегодня он не чувствует привычной боли в шее и правой ноге, что обычно случается при пробуждении. Он не чувствует своего тела, словно находится в невесомости. Это хорошая идея — изготовить кровать с регулируемым основанием, которое можно подстроить именно под его тело. Чтобы по утрам не болели затёкшие суставы, и не мучила нога.

Сконструировать и собрать кровать, которую он видит здесь, в этом сне, дело нехитрое. Один приказ с выражением пожеланий и туманным описанием своих ощущений, хочу, мол, ночью парить как в невесомости, и с десяток инженеров будут чесать свои плешивые головы, разрабатывая хитрую конструкцию. Над этим десятком будет стоять ещё десяток парней в фуражках. Эти парни будут периодически щёлкать невидимыми хлыстами над умными головами, чтобы отяжелевшая сыромятная кожа, шевелила на них редкие волосы. Сжатые сроки и бесконечно свистящий над головой кнут, придают человеку невероятной продуктивности и творческой смекалки, так что, не позже, чем через месяц, такая кровать может стоять в его кремлёвской квартире.

Жаль, что этого не будет. Все знают, что вождь спит на небольшом и неудобном кожаном диванчике, который даже не раскладывает, так что не имеет возможность вдоволь поворочаться. Все знают, что в гардеробе у него пара френчей, пара шинелей, пара сапог, пара фуражек и папах, и пара валенок. Все знают, что вождь неприхотлив как в быту, так и в пище, что он так и остался настоящим аскетом, воином-коммунистом, и он не собирается рушить этот образ. Да — за этот образ ему приходится расплачиваться своим здоровьем, жизненными радостями и удобствами, но это ничего не стоит перед тем, что он может потерять, если вдруг из легенды превратится в обыкновенного смертного. Так что баловать себя и своё тело он может только здесь — во сне, который находится внутри другого сна, как иголка в яйце, которое в животе утки.

Но тот другой сон мешает этим редким минутам наслаждения. Какие-то подонки в белом, ворвавшиеся в его голову всё портят. Один хохочет и несёт какой-то бред, что ему нужен городничий. Его крутят два амбала в белых костюмах. Огромные, с белыми колпаками на бритых черепах, они похожи на парней из внутренней охраны. Их главный с рыжей бородой, что то объясняет парню, которого вяжут по рукам и ногам, несёт что-то про изменённую реальность. Бородатый походит на Лёву Каменева, который давно уже почил в бозе, за свою хитрожопость. Этот, правда, в три раза больше, чем Лёва, но очень похож. Так же умничает и машет руками, тоже, наверное, думает, что бессмертный.

Ну да ладно, пора прекращать этот балаган, он хочет побыть один в этой безмятежной обстановке, в этой белой комнате с нарисованными на потолке лампочками, поболтаться в приятной невесомости на невероятно удобном матрасе. Он хочет провалиться в тот второй, более глубокий сон, но ему не даёт это сделать навязчивый шум вокруг.

Вождь сел на кровати и свесил ноги вниз. Только сейчас он заметил, что одет в белую пижаму. В теле ощущалась невероятная лёгкость, словно он стал моложе на двадцать лет. Хорошее сновидение портили только эти подонки, бесцеремонно расхаживающие по комнате, и будто не замечающие, что там находится он.

— Эй Вы! — рявкнул Вождь. Он вложил в эту фразу максимум веса. Одним таким выкриком он мог сбить со стула генерала, сидящего на противоположном конце стола, покрытого зелёным сукном. От этого железного недовольного баса у многих его собеседников часто случалось непроизвольное мочеиспускание, или нервный тик. Он редко повышает голос, и горе тому, кто услышит рычание тигра.

Все вздрогнули и обернулись. Бородатый, глаза, которого увеличились до размера линз модных очков, замер с открытым ртом, в котором застряла фраза, предназначенная привязанному к кровати человеку. Маленькая девчонка в белом брючном костюме сжалась и чуть присела, словно услышала раскат грома. Амбалы среагировали почти так же, как эта маленькая девочка, вздрогнули и в два раза ужались в размерах.

— А ну пшли всэ вон отсюда! — Медленно произнёс он, и эхо густого кавказского баса повисло во внезапно наступившей тишине.

Бородатый, будто робот медленно поднёс большой палец к кадыку. Этот жест, на который он только и был способен в этот момент, говорил «Это вы м-м-не?»

— Па-ашли во-он! — ещё раз пропел зычный бас.

Незваные гости сна продолжали стоять с выпученными глазами.

Вождь увидел ещё одного, обросшего чёрной бородой и похожего на схимника, который сел на кровати располагавшейся напротив и бесстрашно таращил на него чёрные глаза. Ему показалось, что этот даже улыбается. Вождь почувствовал, что начинает закипать. Эти призраки, созданные его же воображением люди, не пожелали раствориться в один миг после его крика, и даже не подумали это сделать, когда он крикнул повторно. Как же так? Хозяин половины суши, не может быть хозяином своих мыслей? Неужели, он не может навести порядок в каком-то сраном сне?

Вождь резко крутанул головой, и первое, что он увидел рядом с собой это лежащий на тумбочке квадратный прибор с мигающими лампочками. Он схватил увесистую металлическую коробку двумя руками. Тянувшиеся от стены проводки не давали оторвать коробку от тумбочки, но Вождь резким движением оборвал тоненькие жилки.

Короткий взмах от плеча (так учил рецидивист Резо метать бомбы, ещё там в Тифлисе) и увесистая коробка летит прямо в голову рыжебородому. Тот приседает, и железяка, просвистев у него над головой, шмякается на белый кафель.

Бац! Железный каркас лопается по швам. Из чрева коробки, словно осколки бомбы во все стороны разлетаются куски пластика, винтики и лампочки.

Мимо! Во время очередного «экспа» в Батуми он тоже промахнулся. Последствия? Скрюченная, засохшая и вечно ноющая левая рука.

— Э-эй, ты чё делаешь! — заорал рыжебородый под аккомпанемент визга девки. Очнувшиеся амбалы решительно направились к его кровати.

— Стоять! — скомандовал он. От гортанного баса зазвенели стёкла. Он гремел, висел в разряженном воздухе, как над Красной Площадью во время парада.

Амбалы застыли в двух шагах от его кровати. Внезапно он понял, что эти парни из батальона его охраны и сейчас просто ждут его распоряжений.

— Этого доставить на Лубянку! — ткнул он пальцем в рыжебородого. — Прямо к Абакумову. Я лично буду следить за ходом дела! Хотя-я…

Это же просто сон. Зачем здесь лишние формальности.

Он сделал небрежный взмах ладошкой.

— Расстрелять! Только выведите отсюда… да, и этих всех тоже.

Парни не сдвинулись с места, и продолжали переглядываться между собой. Уголки их ртов дрожали от скрываемых усмешек. Вождь осознал, что ошибся. Это не его охрана. Они подчиняются рыжебородому, а это ни кто иной как Каменев, почему то раздавшийся в плечах. Видимо, он думает, что таким может его напугать. Вот он, сукин сын, стоит и чему то улыбается.

— Иосиф Виссарионыч? Добро пожаловать! — бородатый раскрыл ладони, словно встретил старого знакомого.

— Да как ты смееш появляться здесь! Ты-ы… продажная проститутка! — взревел Вождь.

Рыжебородый на мгновение покосился на девчонку, видимо думая, что эти слова были адресованы ей.

— Я тэбя лично придушу, вот этими вот руками…

Вождь поднялся с кровати, и ему почему то показалось, что он намного выше своего роста. Тем лучше. Он сделал два шага в сторону рыжебородого, но один амбал шагнул навстречу и схватил его за руки. В попытке вырваться, он ощутил невероятную силу, сжимающую его предплечья. Второй подбежал сбоку и они уже вдвоём завалили упирающегося Вождя на кушетку.

— Где Власик! Охрана-а! Чэ-эрти! — орал неистово брыкающийся Вождь, но невероятная сила вжимала его в кровать. Последний раз его так бесцеремонно тискали ещё в двенадцатом, парни из царской охранки. — Чэ-эрти! Вы за это ответите!

Он стал закашливаться, давиться своим же криком и шипел уже осипшим голосом:

— Лавре-ентий, Вла-асик, охра-ана…

Параллельно с теряющими силу возгласами, в возбуждённых мозгах Вождя прокручивались варианты произошедшего с ним.

А что, если это не сон? Диверсия?! Переворот?! Его упекли в госпиталь, чтобы зарезать как Фрунзе? Но кто? Лавр? Молотов? Хрущёв?

Нет! Эти не могли, кишка у них тонка. Они прекрасно знают, что не стоит об этом даже задумываться. Если даже кому-нибудь из них и залетит в голову такая мысль, то нужно её немедленно гнать оттуда поганой метлой, потому что он может прочитать её по глазам. Сейчас он осторожен как никогда. Даже в тридцать седьмом он не был настолько подозрительным. Осторожность, предусмотрительность, недоверие — три конька, которые уже столько лет позволяют ему находиться на пике формы.

Так неужели он утратил форму? Где он? Что это за люди, которые не только имеют смелость касаться Вождя, но и привязывать его к кровати?

Цепочка умозаключений привела его к тому, что это всё таки сон. Но если это даже и сон, то сон очень реалистичный, недобрый, нехороший. Если это сон, то нужно покинуть его как можно скорее.

— А ну развяжи меня сволоч! — захрипел он, обращаясь к бородатому.

— Только после того, как вы успокоитесь, Иосиф Виссарионович. А пока Анечка вколет вам релашечки.

Из-за спины бородатого тут же появилась девчонка. Она закатала рукав пижамы на привязанной к кровати руке, быстро натёрла её мокрой ваткой, а потом достала из кармана что-то похожее на американскую шариковую ручку. Только почувствовав жжение в запястье, Вождь понял, что это не что иное, как шприц. Очень странный шприц, будто сделанный не из стекла, а из пластика.

Он прекратил дёргаться и кричать, осознав, что дело это бесполезное. Чтобы покинуть этот сон, нужно успокоиться и уснуть.

Тяжесть в голове сменялась приятной воздушностью, перетянутые струны нервов начали ослабевать. Вождю стало хорошо и спокойно, словно он погрузился в финскую горячую ванну, наполненную мыльной пеной. Он понял, что здесь ему ничего не грозит, что это всего лишь сон и не нужно относиться к нему так серьёзно.

— Ну что ты улыбаешься, Лёва? Ты уже давно умер и тебя обглодали чэрви, — пропел он, блаженно улыбаясь.

— Тебя тоже, Иосиф! — Довольно нагло и фамильярно ответил бородатый, зеркально копируя его улыбку. — Пока ты не уснул, хочу донести до тебя важную информацию. Во-первых, никакой я не Лёва. Я заместитель главного врача Н-го медицинского института, Иван Семёнович Долин. Во-вторых: сейчас две тысячи двадцать первый год. Вслушайся в эту цифру: две ты-ся-чи два-дцать пе-рвый! Ты, все твои соратники и преемники, давно уже в могилах. Кстати, если тебе это интересно: Лаврушку грохнули, как врага народа сразу же после твоей смерти, а умер ты в пятьдесят третьем. Был переворот, который возглавил Хрущ, а исполнил Жуков. Хрущ стал генеральным, он же дал старт разоблачениям всех твоих злодеяний, так что уже через год после смерти, ты перестал быть богоподобным. Иконы с твоим ликом поснимали со стен кабинетов и домов, а тело вынесли из Мавзолея, где ты лежал вместе со своим коллегой.

Ты мертв, Иосиф, и умер уже давно. Но у меня есть для тебя и хорошая новость…

При этих словах бородатого, кадык Вождя задёргался, он всхлипнул и вдруг захихикал, слабым смехом опьяневшего человека.

— Ха-ха-ха… хорошая новость! У тебя ест хорошая новость?! Знаешь, когда тебя притащат на Лубянку, я лично приду для оглашения приговора, зачитаю его сам. Скажу: «У меня для тебя две новости, одна хорошая, другая плохая. Как изменник, сволоч, провокатор и заговорщик ты приговариваешься к смертной казни! Приговор будет приведён в исполнение немедленно. Тебя не расстреляют, ты будешь удостоен чэсти быть повешанным., будешь болтаться минут тридцать суча ногами в пяти сантиметрах от пола.

«А какая же хорошая новост?» — спросишь ты, а я отвечу, что это и была хорошая новост. Но есть и плохая и чтобы её услышать, нужно собрат в кулак всё твоё мужество. Вся твоя семья…

— Ну ладно, хватит! — перебил бородатый. — Предлагаю от бреда перейти к реалиям жизни. Хорошая новость для тебя заключается в том, что наука шагнула вперёд настолько далеко, что смогла подарить тебе новую жизнь. Твоя личность полностью воссоздана. Сейчас ты словно переместился на семьдесят лет вперёд, но это не совсем так. Это больше походит на реинкарнацию, когда твоя душа вселяется в тело другого человека, но и это не совсем так. Здесь нет мистики и метафизики, только чистая наука.

Сейчас тебе будет сложно понять, как мы это сделали, как бы упрощённо я ни пытался это объяснить. У тебя большой временной провал — просто научная пропасть. Человек моего времени легко бы в это поверил и даже разобрался в нюансах не будучи специалистом, но ты… — Бородатый пожал плечами, будто извинился. — Тебе будет сложно, да и незачем пока. Пока всё что ты можешь сделать — это адоптироваться и осознать, что это есть твоя новая реальность.

Вождь блаженно улыбнулся и прикрыл глаза:

— Хорошая сказка перед сном… мне с детства таких не читали. Ты продолжай пока я не захраплю… дальше бесполе-а-а-зно! — он громко зевнул.

— Рассказывать можно сколько угодно, но лучше, как говориться, один раз увидеть.

Бородатый отодвинул рукав и продемонстрировал одетый на запястье чёрный браслет. Это были часы, но какие! Зрачки Вождя стали расширяться. На чёрном стекле ярко мерцали зелёные цифры.

— Эти часы могут измерять мой пульс и давление, они показывают, сколько кислорода в моей крови, сколько я прошёл шагов за день и даже учитывают, сколько я употребил калорий и выкурил сигарет. В них встроен калькулятор, барометр, спидометр, в них есть компас, да что там компас, полная и подробная карта всего мира. Они могут выполнять роль будильника, и я могу разговаривать по ним как по телефону. С помощью этих часов, я могу расплачиваться за покупки, по этим часам я могу понять, где я нахожусь, куда бы меня не забросило, потому что они напрямую связаны со спутником, который находится в Космосе.

Иосиф поджал губы и чуть качнул головой, изображая вид, впечатлённого человека.

— Э-эх был бы ты реальным, я бы тебя в Союз Писатэлей рекомендовал, хорошую фантастику мог бы писать. Хотя нет… Был бы ты реален я бы тебя повесил… — он с сожалением выдохнул.

Бородатый будто не заметил этих слов и уже перешёл к следующему экспонату.

Он указал на металлическую коробку, на которой мигали лампочки, словно гирлянды на новогодней ёлке. Коробка располагалась на железной подставке, возле соседней кровати.

— Устройство для автоматической подачи лекарства, может полностью заменить медсестру. Точно такое же ты изволил расколотить об пол несколько минут назад. Здесь установлен шприц, шток которого приводится в движение миниатюрным шаговым двигателем. Плавное и выверенное движение штока позволяет подавать точные до миллиграмма дозы дорогостоящие лекарства в вену пациента с заданным интервалом времени. Сюда встроен таймер (часы, чтобы тебе было понятней), кардиограф, манометр и тонометр. При скачках давления, тахикардии, или других проблемах пациента, устройство незамедлительно передаст информацию врачу, который может находиться в сотне метров отсюда.

После чудо-прибора, бородатый перешёл к гвоздю программы. Этим гвоздём он уже поверг в смятение, ныне мирно почивающего поэта Сашу.

Теперь глаза Вождя были широко распахнуты. От подступавшего сна не осталось и следа. Он с жадностью рассматривал небольшой светящийся прибор, который бородатый почему-то называл телефоном. По его словам выходило, что из этой штуковины можно звонить кому угодно и из какого угодно места, так как ей совсем не нужен провод. Но это ещё не всё. В этом приборе можно видеть человека с которым ты сейчас разговариваешь, да так чётко, будто он стоит рядом. В довесок ко всему, эта маленькая коробочка совмещает функции других двух приборов, продемонстрированных бородатым ранее. В ней тоже есть часы, спидометр, карта, ещё, по словам бородатого, эта безделушка обладает памятью гораздо больше памяти среднестатистического человека. Она может ответить на любой вопрос, она может помочь найти дорогу, она может показать кино. Слушая, как бородатый распинается об очередной способности чудо-устройства, Вождь думал, что даже для его богатого воображения это перебор. Такого он не читал даже у самых знаменитых фантастов. Неужели это плод его воображения? А может быть всё это просто…

— Что вы мне колете? Это наркотики? — перебил он разошедшегося не на шутку бородача.

— Нет, — улыбнулся тот, — это не галлюцинация, вызванная наркотическими веществами. Это реальность, и скоро ты в этом убедишься. Ты будешь засыпать в этой реальности и просыпаться в ней же. Ты обречен на эту реальность до конца жизни, до конца твоей новой жизни.

«Это конечно бред — подумал Вождь.

А если представить, что это действительно так, что его каким-то образом воскресили и сделали это через три четверти века. Если подумать, то это не так уж и плохо. Там всё шло к логическому завершению; там он только и думал, чтобы спокойно умереть до того, как трон под ним начнёт шататься; там он был старым и больным человеком, для которого всё лучшее было уже позади.

Здесь же, (если бы это оказалось правдой), ему подарена новая жизнь — жизнь в совершенно другой, неизвестной эпохе. Здесь его не знают, или уже забыли, но в этом и есть шанс начать всё сначала. Он может снова пройти путь от молодого экспроприатора до великого вождя.

Другое время? Ну да… время совсем иное, но люди то те же. Люди всегда остаются людьми в любое время, каким бы оно не было. Они сотни веков были и остаются улучшенной версией обезьян. Эту обезьянью породу не берут года, века и эпохи. Базовые инстинкты: секс, власть, безопасность, никто не отменял. Ну хотя бы посмотреть на этого бородатого и его опричников в белом. Те же обезьяны, ничуть не эволюционировавшие и даже в какой-то мере ставшие ближе к своим предкам. Люди остаются людьми. Это та же масса, с которой он научился работать, которая в его мощных руках приобретает податливость и пластичность. Так, что может быть он и хотел, чтобы было так, как говорит рыжебородый».

— Когда и как я умер? — спросил он, в очередной раз, вклиниваясь в монолог бородача, который перешёл к рассказу о какой-то волшебной электронной сети, которой опутан весь мир.

— В пятьдесят третьем году… в марте кажется. Да чего тут гадать… сейчас посмотрим. — Бородатый потыкал пальцем в коробочку, а потом развернул её к Вождю мерцающей стороной.

— Вот… читай…

Вождь впился глазами в текст набранный чёрным шрифтом, как в передовице «Правды».

Очень короткая статья больше походила на надгробную надпись. Возле его имени стояли даты рождения и смерти. Умер он, оказывается, второго марта тысяча девятьсот пятьдесят третьего года. Вероятная причина смерти — кровоизлияние в мозг. Что значит вероятная?

Здесь же перечислялись его регалии и звания. И всё…

— И это всё? — удивился Вождь.

Неужели от него только и осталось, как эти несколько жалких строчек?

— Нет конечно! — поспешил успокоить его бородатый. Это только общая часть, заголовок. Нажав на этот заголовок можно раскрыть более подробную биографию. А вообще здесь есть столько всего, что касается тебя, чего ты и сам про себя не знаешь. Ничего, скоро всё сам прочитаешь и изучишь, благо времени у тебя теперь полно…

— А это? — Вождь жадными глазами проводил чудо-прибор, который бородатый сунул себе в карман. — Это ты мне дашь?

Его взгляд стал таким жадным, словно он просил прямо сейчас оттяпать ему половину Польши.

— Ха-ха-ха — рассмеялся доктор. — Вот вы уже и начали адаптироваться, Иосиф Виссарионыч. Дам, если хорошо будешь себя вести. А пока советую немного поспать, чтобы проснуться и убедиться, что ты всё ещё здесь.

Он улыбнулся, помахал Вождю ручкой, как старому другу, обнял за плечо девчонку, которая всё это время стояла рядом, и вместе с ней направился к двери.

— Развяжи меня! — пробасил ему вслед Вождь.

— Развяжу чуть попозже. Всё будет зависеть от того, в каком настроении ты проснёшься. Спокойных снов.

Выходя из комнаты, бородатый повернул голову к стоящей у двери кровати и еле заметно подмигнул лежащему на ней пациенту.

Глава 4. Немного о себе

Подойдя к двери, куратор повернул голову в мою сторону и подмигнул левым глазом.

Этот жест означал, что эстафетная палочка теперь у меня и настал мой черёд приступать к работе. Это меня обрадовало, так как надоело лежать здесь просто так без дела.

Сейчас, когда хоть и не все, но основные условия задачи мне известны, я могу действовать. Одно условие — великий поэт, второе — Вождь всех народов. С третьим пока не всё понятно. Он проснулся раньше всех. Но до сих пор не проронил ни слова. Он просто сидит на кровати, улыбается, как идиот, и смотрит в одну точку. Этот не удивляется произошедшим вокруг переменам и, по-моему, даже доволен. Может быть, с ним что-то вышло не так, и ему просто повредили мозги? Это, как и многое другое, мне ещё предстоит узнать, но пока этот пассажир не доставляет особых проблем, моя первоочередная задача успокоить тех двоих. Я должен внушить им мысль, что происходящее с ними есть реальность. Насколько это сложно?

Представьте, что вы проснулись и вместо своей любимой кровати и похрапывающей рядом жены, увидели подсвечиваемые светом костра пещерные стены, или же обнаружили себя на космическом корабле. Сколько вам понадобится времени, чтобы понять, что всё это не галлюцинация и не последствия похмельного синдрома? Сможет ли ваш разум смириться с тем, что вы выпали из своего времени до того, как окончательно слетит с катушек? Я здесь для того, чтобы этого не случилось с привязанными к кушеткам парнями.

Кто я такой? Человек, который владеет десятком профессий и доброй дюжиной уникальных навыков, которые не под силу освоить каждому. Я человек с сотней личин за пазухой, готовый в любой момент натянуть на себя очередную маску, человек, который так редко бывает собой, что уже подзабыл кто есть на самом деле, человек способный разговорить или договориться с любым хомо сапиенсом.

Я профессионал, которых, кстати, не так уж и много на этой грешной земле. Таких как я называют человек-ртуть, за то что мы можем мгновенно принять форму сосуда, в который нас помещают. Я участвовал в десятках секретных операций, был в Афгане, Сирии, Ливии, Ираке, Секторе Газа. Я участвовал в устранении одиозных личностей, я добывал информацию, касающуюся первых лиц государств, я провоцировал и улаживал конфликты, я устраивал революции.

Чаще всего мне приходится действовать в группе таких же умельцев, но иногда я работаю один. Сейчас как раз тот случай. Задача непонятная, мутная и сложная, как и всё то, чем я занимаюсь. Сначала мне даже не было понятно, соответствует ли эта задача моему уровню, но раз я здесь, дело серьёзное.

Ни цель, ни характер, ни объём работы не доведены до меня полностью. Куратор выдаёт мне информацию в день по чайной ложке, достаёт каждый факт как фокусник из рукава очередную карту. Так надо. Очень часто мне приходится начинать действовать, как слепому котёнку, не зная картины в целом. Там наверху просто перестраховываются, на случай если что-то пойдёт не так, или задачу придётся отменить. Так проще и безопаснее мне и им.

Но сегодня дело сдвинулось с мёртвой точки и я наконец-то вижу фронт работы — двух привязанных и одного сидящего на кровати объекта. Осталось выбрать, с кого начать. А что тут думать: начну разом со всеми. Я привык ценить своё время и обычно форсирую события.

Глава 5. Знакомство

Я по-кошачьи мягко соскочил с койки и направился к кровати Вождя.

Увидев движение в его сторону, он насторожился, и я почувствовал, как его взгляд словно крючками вцепился в моё тело.

— А ну стой гдэ стоишь? Ты кто? — гаркнул он.

— Я просто хотел развязать вас, Иосиф Виссарионович, — произнёс я чувствуя, как нелепо звучит эта фраза в наше время. Хотя-я — мы же в больничной палате.

— Ты кто? — Повторил свой вопрос Вождь.

— Моё имя вряд ли вам что-то скажет…

— Ну тогда вернись на свою кроват и лежи тихо, чтобы я тебя не слышал! — Резко перебил он.

Уверенный, строгий и безоговорочный тон генералиссимуса врезался в меня, подобно порыву шквалистого ветра. Такой напор может сдуть кого угодно, но только не меня.

— Моё имя ничего не скажет ВАМ, но его знают миллионы тех, кто родился после вас. Я, Борис Борецкий, известный политический деятель, оппозиционер, один из влиятельнейших людей этой страны, да в общем-то и мира.

Гнев на лице Вождя внезапно сменился ухмылкой.

— Эта пижама особенно подчёркивает твою влиятельность! — сказал он.

Я сделал вид, что обижен и немного смущён.

— На вас, между прочим, такая же пижама, но она нисколько не принижает в моих глазах ваше величие. Между прочим, я всегда восхищался вашей личностью, хоть мой народ вас и недолюбливает. Не гоже ведь такой фигуре, как вы лежать привязанным к кровати. Позвольте, я вам помогу.

— Стой где стоишь! — снова ощетинился Вождь, и тут же спросил, перейдя на более мягкий тон — Что ты здесь делаешь?

Я заметил, что настроение вождя легко вычислить по акценту. Чем сильнее он распаляется, тем ярче становятся грузинские нотки в его речи.

— То же, что и вы, Иосиф Виссарионович. Меня точно так же переместили во времени, правда, всего на семь лет вперёд. Три дня назад, когда я проснулся, я был удивлён и шокирован не меньше вашего, но потом быстро успокоился и понял, что всё это к лучшему. Да-да, к лучшему. Оказывается, что семь лет назад я умер. Точнее меня убили, удавил собственный телохранитель в моих Лондонских апартаментах.

— Похоже на ту операцию в Мехико, которую мы провернули с Троцким, — ухмыльнулся Вождь. — Влиятельный оппозиционер говоришь?

— Ну да… может быть есть какая-то параллель, но здесь совсем другая история, — недовольно поморщился я. — Но сейчас мы не об этом. В общем, я каким-то чудом оказываюсь здесь живым и здоровым, да ещё и изрядно помолодевшим.

Вождь просветил меня рентгеном своих глаз и кивнул. Я сразу же понял этот его жест, подошёл к его кровати, сел на корточки и расстегнул замки, которыми ремни были пристёгнуты к койке. Вождь вытянул руки в стороны, хрустнул суставами, а потом положил подушку под спину и подобрался поближе к душке, так что оказался в полу сидячем положении.

— Давно не чувствовал себя так хорошо! — Он выставил перед собой левую руку, повертел ладонью. Искривлённые тонкие губы изобразили приятное удивление.

— Рассказывай, как они это делают. — Он скрестил руки на груди.

— Вы хотите знать подробности? Но доктор был прав, вам будет сложно…

— Мне плеват, что говорит доктор. — В очередной раз нахмурился вождь. — Если хочешь со мной говорить, рассказывай как это сделали. Пока я не узнаю всех подробностей, не смогу в это поверить.

Глава 6. От ДНК до Энигмы

Теперь передо мной стояла задача повышенной сложности. Как объяснить то, чего ты не только не знаешь, а даже не имеешь об этом ни малейшего представления. Нужно лепить что то про ДНК, клонирование, хромосомы и прочую ерунду. Об этих штуках я слышал только мельком из научно-популярных фильмов, новостей и статей в интернете. Тут явно замешана генная инженерия, а в ней я разбираюсь так же, как и в японской поэзии.

Но сочинять байки и придумывать истории на ходу, это часть моей работы. Люди моей профессии просто обязаны иметь богатую фантазию.

— Дело в том, что всех технических деталей я не знаю, могу только догадываться о принципе, тем более, что-то подобное уже пытались делать. Попробую объяснить вам простым языком. Главную роль здесь играет ДНК — молекула в которой зашифрована генетическая информация. Её открыли уже давно, но особую значимость она получила только в последние годы. С ДНК проведено огромное количество опытов и исследований и сделаны научные открытия. С помощью этой молекулы можно создавать копии растений, животных и даже людей. Ну представьте себе семечко от тыквы, из которого можно вырастить десяток точно таких же тыкв. За этой молекулой будущее. Мы уже едим пищу, размноженную таким образом. Сейчас во всю работают над тем, чтобы так же копировать сельскохозяйственных животных, вот только до людей ещё не добрались. Гуманисты ропщут, но это до поры до времени. Думаю, в будущем человечество только так и будет плодиться. Людей будут выращивать в пробирках, как цветы в горшках, так что с демографией проблем не будет.

— А что мужики перевелись, или баб хороших не стало? — Вождь приподнял в удивлении густые брови.

— Мужиков, которые могут дать потомство всё меньше и меньше. Ещё меньше мужиков, которые могут дать здоровое потомство. С девками та же история и ситуация только ухудшается. Здесь куча факторов, экология, культура, долго объяснять. Это вы скоро сами увидите и поймёте. Но, как я уже сказал, эта проблема решаема. С людьми и пищей для них проблем не будет. Вопрос в качестве этих воспроизводимых людей и копированной пищи. Таких людей как вы уж точно не выпустишь серийно на станке. Кстати, вы знаете, кто этот человек, который мирно спит на соседней кровати? — Я указал на Поэта, который как раз издал громкий и отрывистый храп и вздрогнул, словно испугавшись произведённого собой звука.

— Кто? — спросил Вождь.

— Великий русский поэт Александр Сергеевич Пушкин, собственной персоной!

— Этот?! — Презрительно хмыкнул вождь, повернув голову к спящему поэту. — Не похож.

Действительно. Вытянутое лицо и светлые волосы парня на кровати не вязались с образом Пушкина.

— Вы тоже не похожи на своего прототипа. Да и я разумеется. — Ухмыльнулся я, оценивая невзрачный облик сидящего передо мной человека средних лет с высоким лбом, картофельным носом и ежиком коротко стриженых седых волос. — В нашем случае, речь идёт не о простом копировании, а о получении уникального материала. Всё что я перечислял до этого — это производство штампованного пластика. Мы же — результат работы алхимиков. Это уже превращение обыкновенного металла в золото.

Вождь недовольно оттопырил нижнюю губу, когда я, положив руку на грудь, объединил себя и его в местоимение «МЫ». Но я тем временем продолжал безбожно врать.

— Эксперименты, подобные этому, официально не проводились нигде в мире. Неофициально? Возможно! Возможно где-нибудь в Нью-Йорке шастает Авраам Линкольн в протёртых джинсах, но думается мне, что и здесь мы их опередили. Суть в том, что эта молекула помещается в готовую среду, в мозг обыкновенного человека (Господи, что я несу). Она прорастает там подобно горчичному зерну и полностью меняет структуру мозга. (Только не спрашивай меня — «как?». Просто поверь на слово). Мы — это наш мозг. Вся наша воля, поступки, решения, всё это продукт серого вещества. Этот научный факт в наше время не подвергается никаким сомнениям.

Я почувствовал, что меня начинает нести. Поймав этот раж главное знать меру и не уйти в мифологию. Но пока Вождь слушает, нужно говорить.

— Дело даже не в количестве этого серого вещества, не в его форме и размерах. Дело в том, как проложены в нём извилины, как связаны между собой нейроны. Представьте себе карту местности (хм-м… хорошая ассоциация). Представьте лесные участки, переплетения дорог, рек, наличие мостов. У каждого из нас есть своя карта местности. Так вот, вся наша сущность зависит от того как выглядит эта карта.

— Карты бывают разные… — вмешался Вождь. — Бывают хорошие и точные, а некоторые барахло, нарисованное неумелым топографом. Хочешь сказать, чем точнее карта, тем сильнее и умнее человек?

— Дело в том, что точных карт не существует. Ни одна карта не может отражать реальную местность. Тут дело совсем не в точности, а во взаимосвязи. Например, у вас карта Москвы, а у меня карта Ярославля. В этом наша разница, понимаете?

По ухмылке Вождя было видно, что он оценил моё сравнение нас с ним по масштабам названных городов. Но я имел в виду совсем не это.

— Если удалить вашу карту и на её место загрузить мою, вы станете мной.

— Из того, что ты говоришь, я почти ничего не понял. Сейчас ты напоминаешь мне Бухарина на заседании Совнаркома. Много непонятных слов и никакой конкретики. Хочешь сказать, что мне в голову засунули какого-то микроба и…

— Не вам в голову, Иосиф Виссарионович. В голову другого человека поместили молекулу, некогда принадлежащую вам…

И где же они взяли эту молекулу? — тяжёлый взгляд давил на меня как бетонная плита.

— В вашем случае никаких проблем нет. Материала от вас осталось достаточно. Чтобы вы знали — ДНК даже в структуре волос содержится.

— Хочешь сказать, что одна говённая молекула, может из простого человека сделать такого как я, или он? — Вождь бросил презрительный взгляд на безмятежно спящего новорожденного поэта. Мне стало немного обидно, что он не взял в расчет меня, хоть и сделал он это интуитивно правильно.

— Как бы вам ещё то объяснить… — я теребил волосы на бороде, пытаясь подобрать понятные вождю ассоциации, и наконец-то нашёл одну. — Вы помните историю с немецкой шифровальной машиной «Энигма»?

— Конечно помню — кивнул Вождь, — мы тогда целое бюро создали, чтобы дешифровкой заниматься, но у англичан получилось лучше.

— Ну да. Так вот… представьте, что эта молекула — секретный шифр, состоящий из огромного набора цифр. В этих цифрах закодирована вся информация о вас, о вашей личности, интеллекте, опыте, привычках и так далее. Представьте, что раскрывая этот шифр вас можно разложить на столбцы обыкновенных цифр.

— Обыкновенных… арабских что ли? Даже не римских, — презрительно ухмыльнулся Вождь, но я не обратил внимание на его сарказм и продолжил.

— Представьте, что ключ к этому шифру найден. Этот ключ и есть молекула. Её помещают в мозг другого человека, где она выполняет теперь роль декодера. Она меняет шифр объекта на ваш… и всё. Спустя время (не знаю какое) всё кроме оболочки этого субъекта принадлежит вашей личности. Со временем поменяется даже состав крови и вы начнёте узнавать в зеркало себя прежнего.

Фуф! По моему я сделал всё что в моих силах. Мысленно я даже похвалил себя за довольно неплохую и местами (редкими) правдоподобную версию. Можно защищать кандидатскую на кафедре шизофреников.

Поняв, что мой доклад закончен, Вождь хитро улыбнулся и снова указал пальцем в сторону Поэта.

— А как же наше всё? Как же Сашка, сукин сын, Пушкин? Каким образом они добыли его молекулу, он-то у нас…

В этот момент Поэт, видимо услышав свою фамилию, распахнул глаза.

Два заросших лица привели его в шок, и если бы не ремни, он бы сжался в комок.

— С пробуждением, Александр Сергеевич! Как вам спалось? — Поинтересовался я.

Поэт испуганно водил глазами и молчал.

— Проснись красавица, проснись,

Открой сомкнуты негой взоры,

Навстречу северной Авроры,

Звездою севера явись. — Как то уж очень грозно продекламировал Вождь, чем ещё больше напряг поэта.

— Ты один из моих любимых, хорошие вещи писал… красивые… местами мудрые. Ну… если всё обстоит так, как говорит наш новый знакомый, у меня ещё будет время послушать тебя лично…

Осознав, что он всё ещё в этом страшном сне, Поэт зажмурил глаза и застонал:

— Изы-ы-ы-ди-и!

— Ну-у, Саша, зря ты так. Нам ведь теперь с тобой бок о бок придётся существовать. — глумился воспрявший духом Вождь.

— Кстати… товарищ… как тебя там… — это он обратился уже ко мне.

— Борис Сем…

— Борис! На чём мы с тобой остановились? Ну да… как раз на Александре Сергеевиче. А его молекулу, как добыли? Он же ещё в девятнадцатом веке почил?

При слове «почил» Поэт ещё больше зажмурился и издал жалобный стон.

— Я не знаю, но думаю, не обошлось без эксгумации. Нужна то всего лишь одна микроскопическая частичка. С помощью этой частички можно воссоздать целое.

— Значит все мы: я, ты, он — Вождь по очереди тыкал пальцем в себя, а потом в нас с Поэтом, — выдающиеся личности, которых зачем-то возродили из небытия? За-чем?

— Это эксперимент!

— Я что, похож на лабораторную крысу? — нахмурился Вождь. — Если даже предположить, что эксперимент удался и мы здесь, что дальше? Нас что, посадят в клетку и будут показывать школьникам?

— Не думаю… не могу знать, товарищ Сталин, но обещаю, что очень скоро узнаю ответ на этот вопрос. — Чётко по-военному отрапортовал я, надеясь заработать баллы от генералиссимуса.

— Узнай! — грозно сказал Вождь, словно говорил с проштрафившемся на фронте генералом. — И ещё узнай, кто это!

Он сжал руку в кулак и ткнул большим пальцем себе за спину, туда, где в своей неизменной позе, скрестив ноги, сидел четвёртый наш сосед.

— Попробуйте спросить у него сами… он проснулся два дня назад, но до сих пор не проронил ни слова.

Вождь приподнялся на кровати и повернул голову к незнакомцу. Тот продолжал невозмутимо улыбаться, нагло и беззастенчиво глядя в глаза самому Вождю. Это был большой скуластый азиат тридцати, или около того лет с квадратной головой и рельефным торсом. Один его вид, представлял угрозу, которую нивелировала лишь эта добродушная улыбка. Я подумал, а уж не Чингиз ли это Хан? Так себе будет компания.

Вождь медленно поднял правую руку и еле уловимо шевельнул ладошкой, будто приветствовал колонну демонстрантов, стоя на трибуне Мавзолея.

Азиат не отреагировал на приветствие. Он продолжал всё так же сидеть, глазеть в упор и невозмутимо улыбаться. Только может со взглядом что-то случилось. Может мне показалось, но в узких прорезях глаз будто сверкнули искорки. Так мигает фарами встречная машина, когда в ней сидит твой знакомый.

— Молчит говоришь? — Вождь улыбаясь краешком рта, продолжал сверлить незнакомца оценивающим взглядом. — На Лубянку бы его к моим ребятам, они бы его мигом разговорили…

Эх, знал бы он, что всё здесь происходящее… все: он, поэт, азиат и даже я, результат работы этих самых ребят с Лубянки. Знал бы он, что один из этих ребят сидит рядом с ним.

Глава 7. Укрощение Вождя

После незадавшегося общения с новым знакомым, Вождь решил, что на сегодня достаточно. Он сказал, что теперь ему нужно побыть одному, чтобы переварить всю обрушившуюся на него информацию. Я, пожал плечами, высказав свои сомнения, что вряд ли кто-то разбежится выделять ему отдельную палату. Оказалось, что Вождь имел в виду только меня. Я просто должен убраться на свою кровать и лежать там тихо, не издавая ни единого звука.

Поэт раздражителем не являлся, так как продолжал лежать, зажмурив глаза, а вот азиат Вождя немного напрягал. Он внушительно попросил, чтобы перед тем, как убраться на место, я натянул простынь между душкой его кровати и стойкой капельницы. Таким образом, он хотел отгородиться от взгляда этого блаженного. Я с радостью и благоговением солдата, которому отдаёт приказ сам генералиссимус, ринулся его выполнять. После того, как перегородка была сооружена, я отвязал Поэта, который так и не пошевелился, пожелал Вождю спокойных снов и, откланявшись, по-лакейски спятился к своей кровати.

Засыпая, я поймал себя на мысли, что мне всё больше нравится эта странная на первый взгляд операция. Когда бы мне ещё довелось побыть в таком обществе.

***

Утром меня разбудил крик Вождя. Он орал на бабку санитарку, которая прикатила на тележке завтрак и расставляла его по тумбочкам. Ему, видите ли, нужно два яйца в мешочек, горячий хачапури, стакан ледяного Боржоми и чашку хорошего бразильского кофе. Какого чёрта она суёт ему манную кашу, деревянную булку и эти помои. Пусть передаст своему доктору, чтобы он сам это жрал.

Санитарка, которая видимо не была введена в курс дела, ухмылялась, дослушивая монолог очередного шизофреника, возомнившего себя каким-то князем. Она, уткнув руки в бока, готовилась дать отпор. Как только шизик закончил, она с удовольствием нырнула в свою стихию. Тонким визгливым как несмазанная пила голосом, распаляясь с каждым словом она пищала, что здесь не пятизвёздочный отель, что тут не готовят по индивидуальным заказам, что если он так желает, может за свой счёт заказывать себе еду из ресторана, и вообще, если он продолжит ей хамить, она распорядится, чтобы ему поставили успокаивающую клизму с пустырником.

Она осознала свою ошибку слишком поздно, уже вылетев из палаты, где ещё раздавалось металлическое бряканье прыгающего по полу подноса. На её халате белой пеной висели комки манной каши, перемежаясь с бурыми пятнами от приготовленного из овса кофейного напитка. В её ушах громом отдавались крики

«Сволоч …проститутка… расстрэляю …контра…».

Доктор, увидевший расправу в мониторе компьютера, уже бежал по коридору ей навстречу. Рыжебородым вихрем он влетел в палату, и в ультимативной форме высказал Вождю, что ему следовало бы вести себя поскромнее, что сейчас не тридцать седьмой год, что теперь он в цивилизованном обществе, где даже с персоналом нужно общаться в исключительно уважительном тоне и уж никак не допустимо называть его «Проституткой» и «контрой». За это вообще можно и под суд загреметь, который ещё с тех пор как он был у руля остаётся самым гуманным и справедливым в мире.

Вождь снисходительно улыбаясь смотрел на распинающегося перед ним рыжебородого и улыбался краешком тонкогубого рта. Теперь его вид выражал полное удовлетворение, хоть он и не позавтракал.

Но в конце своей речи бородатый выложил козыря, который вмиг смахнул улыбку с уст Вождя.

— И вообще, если будете продолжать вести себя подобным образом, не получите то, что я вам обещал.

Он двумя пальчиками выудил из кармана халата чудо-прибор, продемонстрировал краешек элегантного чёрного корпуса, а потом разжал пальцы и прибор снова нырнул в карман. Это был запрещённый приём, всё равно, что дразнить малыша шоколадной конфетой.

Доктор рассчитал всё правильно. Возбуждённый одним видом штуковины, Вождь тут же пошёл на уступки. Он пообещал, что с этой минуты будет вести себя вежливо даже с проститутками, ой, с персоналом, но взамен потребовал, чтобы доктор уже сегодня выдал ему это устройство и обеспечил его табаком, так как курить очень уж хочется.

Доктор сказал, что прибор выдаст ему завтра, а на счёт курева будет сложнее, ведь курить в палате нельзя. Хотя-я…

— Вы же у нас трубку курить любили? — спросил он.

— Почему любил, и сейчас люблю. Табак только Герцеговина Флор.

— Ага… где ж я вам Герцеговины надыбаю. Знаете что? Табак пожалуй будет не хуже, зато трубка у вас будет модная, таких в ваше время уж точно не было.

Я сразу понял, что доктор имеет ввиду электронную сигарету.

Подкупленный тем, что скоро получит заветные игрушки, Вождь совсем раздобрел. Теперь он с удовольствием пил остывший овсяный кофе, хрустел деревянной булочкой и вёл задушевную беседу с бородатым.

Я наблюдал за ними, сидя на своей кровати. Это походило на встречу двух друзей, один из которых только что вышел из запоя и теперь находился в состоянии белой горячки. Вождь смотрел на доктора дикими глазами и, один за одним, задавал ему такие вопросы, которые постеснялся бы спрашивать первоклассник. Вопросы касались общего мироустройства, а так же государства в котором мы находимся, его геополитическое положение, существующий строй и прочие глупости. Из смутных объяснений доктора, Вождь почти ничего не вынес и только пожимал плечами.

— Ты мне объясни, что это такое? Социализм, капитализм или что?

Доктор, по-видимому, и сам не знал ответа на этот вопрос, поэтому решил увильнуть в другую тему, спросив Вождя, помнит ли тот что-нибудь из детства.

Тот отвечал, что как раз таки детство помнит лучше, чем другие жизненные этапы. Он как сейчас видит булыжную отмостку возле дома, облупленные грязно серые стены семинарского класса, вырезанную на парте перочинным ножиком надпись «Ося», отвратительный запах чачи, исходящий от бороды отца, красные руки матери полоскающие бельё в ведре с мыльным кипятком и сам запах этого варёного хозяйственного мыла. Он видит себя худого и чахоточного пацана в мутное зеркало, висящее в узком коридоре прихожки, видит сто раз перештопанную зелёную рубаху, которую носит пять лет подряд и никак не может из неё вырасти. Он вообще много чего видит…

Я прихлёбывал свой говно-кофе, не сводя глаз с собеседников, а в голове назойливой мухой крутился вопрос «И всё-таки, как они это сделали?». Как можно перебросить человека через целую эпоху, и засунуть его сущность в чужое тело?

Понятно, что всё, что я рассказывал Вождю прошлой ночью — полная, не имеющая отношения к реальности, чушь. Реальность намного сложнее и лежит в научных неведомых мне плоскостях. Реальность ведома только Куратору, который сидит от меня в трёх метрах и мило беседует с Вождём. Эх… знал бы Вождь, кто на самом деле находится перед ним. Это не занюханный медик и даже не какая-то учёная крыса. Того и другого понемногу есть в его флаконе. Но основной ингредиент этого букета известен далеко немногим. Этот муж настолько же велик и значим, как в эпоху Иосифа человек выполняющий задачу, по смыслу близкую этой. Но только по смыслу. По сложности и технологичности эта задача стоит на несколько ступеней выше. Но вот какая это задача, и каковы её условия мне всё ещё не было понятно.

Прошлой ночью Вождь задал правильный вопрос: «Зачем?» и этот самый вопрос заставил меня задуматься, что всё это представление, больше чем эксперимент.

Глава 8. Прозрение несчастного Пиита

Саша стал оживать только ближе к вечеру. Всё это время он прислушивался, принюхивался, вникал в этот мир, как только что появившийся на свет слепой котёнок. Скорость вращения этой планеты увеличилась в десятки раз с момента его бренного бытия. Он чувствовал это, даже не открывая глаз, по внешнему давлению и давящим на уши звукам, он ощущал эту сплетённую из невидимых проводов паутину, в которой запутался подобно мухе. Озираясь, как затравленный зверёк он вжался в спинку своей кровати и ни с кем не желал общаться. За несколько часов он предпринял всего одну попытку контакта с этим безумным миром. В какой-то момент, показавшийся ему самым безопасным, он подполз к краешку кровати и схватил с тумбочки, где оставался его остывший завтрак, засохшую булочку. Вернувшись в своё убежище, он долго грыз резиновое тесто, затравленно озираясь по сторонам. Это был конечно не «Страсбургский пирог нетленный», но голод не тётка.

Дождавшись, когда Поэт наконец-то проглотит последний кусок деревянной булки. Я решил, что пришла пора действовать. Нужно было закреплять знакомство с Вождём и как-то возвращать к жизни Поэта.

Меня встретили не очень дружелюбно… то есть совсем.

На мои приветствия и пожелания доброго утра (хотя было уже ближе к вечеру), Вождь молча кивнул, а Поэт вовсе отвернул голову к окну.

— Как спалось, Иосиф Виссарионович? — спросил я, пытаясь придать своему тону уверенной бодрости.

— Никак не спалось! — угрюмо пробасил Вождь. — Думал.

— О чём?

Я понял, что задал неэтичный вопрос, который простому то человеку, если он не близкий друг пришёлся бы не по душе по тяжёлому взгляду Вождя. Серые, чуть на выкате глаза, сдавливали мою голову, как стальные тиски. У оригинала они вроде карие, но какая разница, разве дело в цвете…

— А мы что с тобой на брудершафт пили, чтобы я тебе рассказывал про мои мысли? — прогрохотал его голос.

— Нет… просто… — я почувствовал, как пересохло во рту. — Просто мы с вами находимся в одной форс-мажорной ситуации, и я думал, что неплохо бы держаться вместе.

— Хорошая компания- хмыкнул Вождь, — опальный мешок с деньгами… хотя нет… теперь уже с дерьмом; поэт из прошлого, настолько далёкого, что вообще вряд ли оклемается, учитывая нежные натуры этих писак, и ещё этот. — Он привычным жестом указал на того, кто сидел за его спиной. — Я думал, он ночью своим взглядом дыры в простыни прожжёт.

— Извините, Иосиф Виссарионович, но другой компании у вас нет. Здесь не будет Молотова, Берии, Калинина, даже Власика не будет. Поймите меня, что я тоже в растерянности и тоже хочу разобраться с тем, что происходит.

Вождь ответил на мой эмоциональный порыв тяжёлым кивком головы и медленным (словно закрыл стальные жалюзи) опущением век. В этом жесте я прочитал следующее:

«Принято… я тебя понял! Заткнись и сиди молча, пока я не дам тебе слово».

Потом он повернул голову и обратился к поэту:

— Александр Сергеевич!

Поэт никак не отреагировал на металлический бас. Он смотрел в окно, где безоблачное небо прорезали непонятные белые нити.

— Але-ксандр Сер-ге-евич! — Повторил Вождь настойчивее и теперь уже по слогам.

Не увидев реакции, Вождь повернулся ко мне.

— А с чего ты взял, что это Пушкин?

— Он сам это говорил доктору…

Но Вождь уже смотрел мимо меня, туда, где соизволивший повернуться Поэт открыл рот, пытаясь, что-то сказать. Сделал он это не сразу, так как, видимо, подбирал нужные слова. Если бы мне где-нибудь в Гвинее пришлось наткнуться на племя людоедов, я бы тоже раздумывал над каждым произносимым словом.

— Господа, я не понимаю, что происходит, — наконец то прорезался наружу его дрожащий тенор. — Эти покои… этот самозванец лекарь с волшебными штуками, дама эта в штанах… всё как в нелепой небылице. Может быть вы соизволите объяснить, что сие значит?

— Александр Сергеевич, понимаете, тут…

Мои слова застряли в горле, как только я увидел поднятую вверх руку Вождя.

— Меня зовут Иосиф! — Рука плавно опустилась и легла на грудь. Я знаком с твоим творчеством, кстати, давай будем на «Ты». Как там у тебя:

«Ты жива ещё моя старушка…»

Видя недоумённый взгляд Поэта и мою вытянувшуюся физиономию, Иосиф понял. Что попал впросак.

— Ах нет… это я с другим тебя перепутал… тот тоже один из любимых… был. — При слове «был» Вождь тяжело вздохнул. — Вот это:

«Наша ветхая лачужка и печальна и темна,

Что же ты моя старушка, приумолкла у окна…»

— Это тоже про старушку, но кажется твоё…

Саша робко кивнул.

— Ну вот видишь… — Вождь многозначительно и важно улыбнулся, словно только что процитировал всего «Евгения Онегина». В моё время тебя почитали за образец словесности. Как сейчас не знаю…

— Сейчас тоже… — начал было я, но рука Вождя снова взмыла вверх.

Он продолжил, словно вместо меня было пустое место.

— Не знаю как сейчас, ведь мы с тобой в другом веке. Я хотя бы из прошлого столетия, а ты у нас вообще через два перескочил. Ты, Саша, главное слушай меня и внимай всему, что я говорю, каким бы диким тебе это не показалось.

Поэт смотрел на Вождя заворожено, как кролик на удава.

Когда Вождь начал говорить, я сразу же понял, кто в этой палате является истинным гением вербовки и шпионажа, кто здесь лучший тайный агент и филигранный переговорщик. К сожалению это был не я.

Он мгновенно нашёл подход к Поэту, говоря на его языке, оперируя понятиями его эпохи. Он говорил, что мы попали в эпоху чернокнижников и магов, что эти маги научились переселять души, что они вселили наши сущности в тела других людей. Почему именно нас? Да потому, что мы величайшие личности, гении всех эпох. Он (Иосиф), великий царь, воссоздавший и сохранивший огромную империю, которую эти сраные чернокнижники как то умудрились развалить. Он (Саша) — великий Поэт, ну об этом он и сам прекрасно знает; этот напротив (здесь Вождь небрежно указал на меня) — самый большой вор. Но это ведь тоже талант и в своём роде гениальность.

Моё восхищение талантом вербовки, сменилось чувством обиды. Хоть я и не был тем, за кого себя выдавал, всё равно было досадно, что Вождь опустил меня на несколько ступеней ниже их с Поэтом, окунул лицом в дерьмо. А мне ведь решать одну с ними задачу.

К концу монолога Вождя, Саша зарыдал, закрыв лицо ладошками. Это была безоговорочная победа. Теперь он поверил.

За каких-то пятнадцать минут, Вождь сделал, то, что мы с Куратором не могли осилить несколько суток.

— Не плачь, Сашка, всё, что не делается, к лучшему, — Вождь потрепал хилое плечо Поэта.

— К лучшему? — навзрыд бубнил тот, уткнувшись в ладошки, как обиженная девочка. — Я в другой, чуждой мне эпохе, я больше не увижу свой дом, семью, детей. Я другой, это не моё тело. Эти руки, персты, голос, эти срамные одежды, мне всё это отвратительно!

— Так или иначе, тебе бы пришлось попрощаться и с домом и с женой и с детьми… — продолжал Вождь сомнительные утешения, — в восемьсот тридцать седьмом тебя шлёпнул француз.

— Что значит шлёпнул? — Красный глаз Поэта выглянул в щель между пальцев. — Извольте выражаться по-русски.

— Застрелил на дуэли. Дантес, слыхал о таком?

— Я его знаю! — Поэт отнял от ладони от мокрого раскрасневшегося лица. Он хотел сказать ещё что-то, но оборвал этот свой порыв на полуслове. Он будто что-то осознал.

— Ну вот и радуйся, что тебе дарована ещё одна жизнь. А тело? — Вождь окинул Поэта изучающим взглядом с головы до ног, словно снимал с него мерки. — Ну да… тело так себе. То было поскладнее и посмазливее. Но лучше ведь живое тело, чем мёртвое? Представь сколько ты ещё стишков можешь накропать а? — Вождь панибратски ткнул Поэта кулаком в плечо и широко улыбнулся, обнаруживая щербину по центру верхнего ряда зубов. Я в первый раз увидел у него такую открытую улыбку, и мне показалось, что сейчас он улыбается чему-то своему. Он радовался не за Поэта, а за то, что и сам получил шанс прожить новую жизнь, и в этой новой жизни да ещё в молодом теле можно наворотить столько всего…

Глава 9. Второе образование Вождя

Я не предполагал, что Вождь так быстро адоптируется. Он врубался в новую жизнь как тяжёлый нос ледокола в торосы. Получив от Куратора заветный прибор, коим являлся китайский планшет, он познавал этот мир, пропадая в сети сутками напролёт. Он не спал ночами, пропускал приёмы пищи и, похоже, совсем забыл, где находится. В распахнутых не мигающих сутками глазах отражались весёлые блики. Его взгляд цеплялся за каждое незнакомое слово, или фотографию какой-нибудь чудо-новинки, и вот он уже проваливался всё глубже и глубже переходя по различным ссылкам в сети.

Естественно, что по сети Вождь мог сёрфить пока что с моей помощью, так что и мне приходилось проводить с ним эти бессонные ночи. Но сейчас я был рад. Я хоть как-то но включался в работу.

Особенно Вождя интересовали научные открытия и новейшие разработки в сфере космоса и ВПК. Он зачарованно смотрел видео, где демонстрировалась новейшая робототехника, боевые дроны, пуски стратегических ракет с подводных лодок; он слушал болтовню современных политиков, смотрел дебаты и сайты оппозиции; он шаг за шагом изучал современную геополитику и я замечал, что обучение даётся ему очень быстро. Временами он углублялся в историю, поэтапно изучая её периоды произошедшие после его правления. Понятно, что было до него и во время он знал лучше, чем кто-либо другой из живущих сейчас.

Зрелище, отражавшееся в его глазах и пугало и восхищало. Всё изменилось настолько, что теперь он и сам бы не смог дать описание этому новому укладу жизни. Он мог лишь констатировать, что эта жизнь набрала немыслимые обороты, разогналась до предела и летит неизвестно куда. Возможно, скоро раздастся удар, и очередной большой взрыв разметает эту планету по вселенной. Настолько ему казалось всё безумным, но в этом безумстве Вождь сумел разглядеть настоящую красоту. Он уже переживал безумства и знает им цену. В момент очередного открытия, он потирал руки, хищно улыбался и произносил :

— Будущее за техникой. Роботы скоро завоюют этот мир.

А потом хлопал себя по ляжкам и почти восторженно шептал:

— Куда они смотрят… что делают… неужели они не понимают?

Это не было ворчанием уставшего от жизни старика, здесь было восхищение зрителя, просматривавшего увлекательный сериал. Ему нравилось всё: сюжет, режиссёрские ходы и даже некоторые актёры. На фоне просмотренного он мысленно создавал свой сюжет, свой сериал, в котором режиссёром будет уже он. И тогда взгляд зрителя, наблюдателя сменялся жадным взором хищника. Это уже были глаза тигра, которые смотрели из укрытия на мирно пасущихся ланей. В эти мгновения мне казалось, что из приоткрытого рта Вождя вот-вот закапает слюна и из его нутра вырвется звериный рык.

Несколько дней я провёл с ним бок о бок. Я был в роли штурмана, указывающего неопытному путнику дорогу в Сети и инструктора помогающего вождю освоить технические новинки, коими были планшет и электронная трубка. К этим двум ролям добавлялась ещё одна. Я словно помощник артиллериста, каждые пятнадцать минут заряжал трубку Вождя очередным никотиновым патроном. Несмотря на сложность (Вождь был хоть и способным учеником, но когда что-то не понимал, мгновенно свирепел), задача мне нравилась. Так я мог параллельно заниматься своей работой и собирать сведения для отчёта Куратору. Но всё это длилось недолго, ровно до той поры пока Вождь не почувствовал, что уже достаточно владеет навыками обращения с новыми игрушками. В этот самый момент я был тут же отправлен в отставку.

— Уйди не мешай! — он махнул рукой словно отгонял от себя муху, когда я в очередной раз пытался ему подсказать как лучше обновить страницу. Обиженный и раздосадованный я вскочил и стал нервно прохаживаться по пролёту между койками, сунув руки в карманы пижамы и тихо бурча: « Ах ты так да? Ну попроси меня ещё помочь!». И тут словно отвечая на мою обиженную реплику, Вождь злобно рявкнул:

— Перед глазами не маячь и за спиной не стой! Нужен будешь — позову!

Я и не заметил, как словно вихрем был подхвачен этими словами и брошен на свою койку. Только тогда я осознал, меру благодарности, какой расплачивался Вождь с наиболее приближёнными к нему особами. Нет уж… лучше держаться от него на небольшой дистанции. Расстрелять он пока меня не может, но кто ж его знает, что будет дальше?

Глава 10. Третий лишний

Поэт входил в эту жизнь крадучись на цыпочках. Тем, чем для Вождя был планшет, для Поэта являлось обыкновенным окном. Он мог стоять и глазеть в него часами.

Взору Поэта представали прямые, словно очерченные по лекалу мостовые с идеально гладкой поверхностью. По этим мостовым с немыслимой скоростью неслись кареты движимые не лошадьми, а непонятной нечистой силой. (ну точно время чернокнижников). По небу то и дело проносились железные птицы оставляющие на нём белые борозды. Цветные игрушечные коробки при пристальном взгляде превращались в дома со множеством окон.

И вообще, всё было очень быстрым. Мир рябил перед его глазами, будто он смотрел на него с бешено крутящейся карусели. Красочные картинки менялись, проносились перед глазами с такой скоростью, что Поэта нередко тошнило. Звуки тоже были непривычными, непрекращающимися, где-то монотонными, где то резкими и пугающими. Особенно неприятные звуки исходили от железных карет, но то, что раздавалось из открытых окон этих карет, было страшнее всего. Эти пульсирующие и чавкающие звуки по мнению Вождя, были не чем иным, как современной музыкой. Но ещё страшней были стихи, которые поэты читали под этот аккомпанемент. Вождь частенько показывал в волшебное зеркало такого поэта, исполняющего свои творения, приговаривая, смотри, мол, что творят твои преемники. Правда ни Вождь ни сам Саша не могли разобрать ни слова из того, что декламировал тот или иной муж с козлиной бородкой, разрисованным и утыканным булавками челом и накрашенными длинными ногтями. То, что сие есть стих, можно было понять лишь по интонации и по одинаковым окончаниям. Саша и простую-то речь не мог разбирать, уж слишком она была для него быстрой и обрывистой, и напоминала больше гарканье чаек над Невой.

В этом мире скоростей всё было быстрым: слова, действия, езда и в какой то момент, Поэт осознал, что нужно просто расслабиться, отдаться этой скорости и мчаться подхваченным этим потоком. Получилось не сразу, но всё же Поэт постепенно стал свыкаться с этой головокружительной гонкой.

***

Поэт и Вождь быстро нашли общий язык между собой. Они часто разговаривали и даже смеялись (что было не характерно для Вождя). Вождь показывал Поэту срамных девок, или ещё более срамных парней, а то и парней превращённых в девок (что здесь явление обыденное). Сначала они охали и качали головами, как бабули на лавочке, но потом уже стали глумиться над увиденной пошлятиной.

— Как тебе такая барышня, Сашка? Сверху просто королева. Смотри какие волосы, губы личико, а снизу что? Кукуруза болтается! — Вождь щёлкал пальцем по пластиковому экрану. — Представь себе, ангажируешь такую кралю, приведёшь в постель, а она тебе напоследок свой початок вынь да положь… хи-хи-хи… — как то по-детски шкодливо хихикал он.

А Поэт мгновенно рождал эпиграмму, что-нибудь вроде:

«И очи черны словно звёздная ночь,

А чары влекут в свой заветный полон,

И ликом Афина — богиня точь-в-точь!

Но стоило мне заглянуть под подол,

И, дру́ги, клянусь, я был громом сражён,

Вверху то Афина — внизу Апполон!»

— Хи-хи-хи… ну Сашка. Талант есть талант! — веселился Иосиф. Тебе здесь целый край непаханый для творчества. На вот, на эту посмотри, как она по палке ползает, просто слюни текут. В наше время было модным балерин в любовницах иметь, а я сразу говорил, что это кожа да кости, суповой набор и ничего больше. А здесь смотри как ты, настоящая мясная вырезка, да ещё и на шампуре.

И снова Поэт рожал очередную эпиграмму.

«В миг, когда я почую, что старость и немощь меня обнимают,

И душа словно голубь седой будет в небо стремится,

Я воспо̀мню те ножки, лозою, что столб обвивают,

И засохший мой финик железным столбом обратится!»

Декламируя новорожденный стих, Саша сохранял гордое и невозмутимое выражение лица, в то время как Вождь снова хихикал и сжимал худое плечо Поэта.

Я заметил, что Вождь часто, так или иначе, пытался прикоснуться к Саше, пощупать его. Он трогал его, осязал, как свою вещь, которая ему очень нравится. Наверное, так же в своё время он хлопал по плечу Калинина, или мацал Молотова.

Я бы тоже был не прочь испытать грубые ласки Вождя (только ради работы), но тот осаживал меня своим тяжёлым взглядом ещё на подступах к своей резиденции, коей являлся квадратный периметр отделяемый кроватью и тумбочкой. Весь его вид в такой момент говорил «Куда прёшь, что не видишь, я занят? У меня на приёме товарищ Пушкин, а ты пока не позвали, сиди и жди в приёмной».

Я никак не мог понять с чего вдруг стал изгоем этого общества. Ведь в этой палате есть только один человек, который может стать для них проводником в этом безумном мире и этот человек я.

Вся нелюбовь исходила от Вождя и от него передавалась к Поэту, как к более слабой личности. Вопрос был в том, относилась ли его нелюбовь конкретно к моей личности, или к тому образу, которым я представился. Дабы не ущемлять своё самолюбие я склонялся ко второму варианту.

«Ничего! — думал я, глядя на двух друзей, как обиженный ребёнок, которого не берут в компанию. — Пройдёт совсем немного времени до того как вы зададитесь вопросом, долго ли нам здесь сидеть и что мы будем делать дальше. И на этот вопрос вам сможет ответить только один человек, тот которого вы так упрямо игнорируете.

Вся беда была в том, что пока ответа на этот вопрос не знал даже этот человек.

Глава 11. Бунт слепого котёнка

Когда информационный голод достиг своего пика, я решил действовать.

В одну из ночей, когда Куратор остался на дежурстве по отделению, я предпринял первую вылазку.

Он наверное испугался, когда электронный замок двери его кабинета щёлкнул, дверь открылась и на пороге появился я. Он сидел за столом выпучив розовые заспанные глаза, а на высоком лбу горело красное пятно, от того, что он долгое время покоился на подложенных под него кулаках.

— Вы?! Но как вы здесь…

Его удивление было понятным, ведь палата, как и его кабинет, были закрыты на электронные замки, ключи от которых имелись только у персонала. Но разве ж этот пустяк может составить трудности человеку, прошедшему сотни часов специальной подготовки и участвовавшему в десятках реальных диверсионных операций. Ключ, то есть пластиковую карточку, я стащил из кармана халатика сестры, в тот момент, когда она нагнулась над моей тумбочкой, чтобы поставить туда поднос с завтраком.

— Если гора не идёт к Магомету — Магомет сам идёт к горе! — Этими словами я поприветствовал обесКУРаженного КУРатора.

— Мне кажется, что меня слишком долго держат в роли слепого котёнка!

— Поясните… — произнёс Куратор осипшим со сна голосом.

— Прошла уже неделя, как я приступил к операции, но до сих пор не знаю ровным счётом ничего. Какова моя миссия? Какова цель операции? Даже этих людей, их личности, я узнаю не от вас, а по ходу пьесы. Кто третий, мне неизвестно до сих пор. Скажу вам прямо, что с таким бездарным руководством мне ещё не приходилось сталкиваться. Можете передать в Центр что я крайне возмущён!

Куратор тяжело вздохнул, видимо переваривая сказанное, побарабанил по столу костяшками пальцев и жестом руки предложил мне сесть, что я бы сделал и без его приглашения.

— Дело в том… — говорил он растягивая слова, словно взвешивая каждое, — что полная информация об операции неизвестна даже мне. Она ещё не поступала из Центра. Я знаю немногим больше, чем вы. Пока задание в том, чтобы встретить объектов и помочь им адоптироваться. Вы же понимаете, что эта работа не одного дня, или даже недели. Думаю, что дополнительная информация поступит, когда я сообщу в Центр, что с объектами нет никаких проблем и они полностью готовы к работе. Пока же ваша задача — наблюдать и своевременно докладывать о том, что происходит.

— Докладывать?! — возмутился я. — Да вы ещё сами ни разу не назначили мне встречу, это была моя инициатива.

— Вы, как человек находящийся на службе, должны знать, что инициатива здесь не приветствуется. Я как раз сегодня утром хотел назначить первую встречу, но вы опередили события. Давайте впредь обойдёмся без самодеятельности…

Краска брызнула мне в лицо. Меня возмутил тон этого выскочки.

«Что вообще здесь происходит? — кипело внутри меня — Там надо мной глумится этот воскресший Вождь, тут учит работать этот бородатый сосунок. Меня, офицера имеющего правительственные награды (правда скрытые), человека, который участвовал в десятках боевых и диверсионных операций, человека, который в одиночку голыми руками, может отправить на тот свет целый взвод таких вот недоумков».

— Инициатива? — возмутился я уже вслух. — Да если бы не моя инициатива, провалилась бы добрая половина операций, благодаря моей инициативе были спасены люди и решены сложнейшие задачи! Думаю, что я заслужил привилегию брать инициативу в свои руки, когда мне что-то не нравится. А сейчас будьте добры передать в Центр, что я в срочном порядке жду от них исчерпывающей информации. Встречаться будем раз в двое суток в вашу ночную смену, в этом кабинете!

Произнеся гневный монолог, который несколько обескуражил Куратора, я встал и решительно стуча больничными тапочками по паркету вышел из кабинета.

***

Электронный замок громко зажужжал, нарушив тишину палаты. Я замер в дверях, опасаясь, что мои новые знакомые могут проснуться, увидеть меня и заподозрить неладное. На первый взгляд всё было спокойно и я стал пробираться к своей кровати. Вдруг что-то заставило меня замереть и обернуться. Это не было вызвано резким звуком, или замеченным движением. На меня воздействовало, что-то более тонкое, то, что вызывало дрожь во всём теле. Повернувшись, я понял, что это было. Сидящий в своей привычной позе азиат смотрел на меня и улыбался. Во взгляде раскосых глаз бегущей строкой читалось: « Я всё знаю! Я знаю, кто ты!».

Преодолев магнетизм этого взгляда в ночи я отвернулся, подумав «Ну и чёрт с тобой! Ты не опасен, пока косишь под немого».

Забираясь на кровать, я снова посмотрел в окрашенный ночными сумерками, дальний конец палаты. Глаза азиата мерцали как два шающих уголька, Саша как всегда громко храпел и чему-то улыбался. Наверное, ему снился очередной бал, или лужайка перед домом, где он резвится с детьми.

Вождь лежал на спине вытянувшись, но подушка немного приподнимала его голову. На миг мне показалось, что его веки приоткрыты, и в узких щелях блестят светлячки. Ещё мне показалось, что в уголке рта вождя скрывается вредная, шкодливая улыбка.

«Показалось!» — решительно убедил я себя и зажмурил глаза.

Глава 12. Космос на ладони

Три последующих дня, я просто наблюдал за своими подопечными, думая, что всё идёт как надо. Вождь в некоторой степени подобрел ко мне, но позднее я стал понимать, что это случалось тогда, когда я был необходим. Его любимые игрушки планшет и электронная трубка требовали постоянной подзарядки, и я оказывался ангелом-спасителем, который быстро приводил их в чувства.

Глядя, на заветное мерцание экрана и приветливо мигающий зелёный огонёк трубки, приглашающей быстрее прильнуть к мундштуку и втянуть в лёгкие порцию ароматного дыма, Вождь заметно преображался. Какое-то время эти его положительные эмоции проецировались и на меня. В это самое время, мне удавалось сократить дистанцию до минимума и даже обменяться с ним парой дружелюбных фраз.

Но всё это продолжалось ровно до той поры, пока Вождь не понял, что ничего сверхсложного в зарядке электронных игрушек нет. Используемые мной зарядные устройства, как оказалось, не представляли никакой ценности и их любезно предоставил Вождю по первой же просьбе Куратор.

Уникальность процедуры зарядки в глазах вождя упала параллельно с ценностью моей персоны. Теперь один лишь его взгляд говорил о том, что я могу быть свободен, и лучше бы мне держаться от него подальше.

Наблюдая за тем, как он сутками напролёт жадно глотает информацию из сети, я понимал, что его всё здесь устраивает. Он, человек эпохи, где самым ярким цветом был красный, эпохи скудного, сведённого до минимума потребления, эпохи непонятных, зачастую нематериальных ожиданий, чувствовал, что через маленькое пластиковое окошко он заглядывает в волшебный мир. Это окно в рай, в котором есть всё, о чём он только мог мечтать. Кроме мощных и технологичных машин, сверх эффективного оружия, электронных устройств, боевых дронов, полицейских роботов здесь было главное. Океан, Космос, Вселенная информации. Стоит лишь только впечатать в поисковую строку правильный запрос, и ты получишь ответы на все интересующие тебя вопросы.

Зачарованно глядя в мерцающую бездну, он понимал, что будь у него такое устройство тогда, ему не нужны бы были советники и информаторы. Ему не нужно бы было тратить столько средств на доносчиков и шпионов, он мог бы лично разрабатывать стратегии и влиять на нужные ему прослойки людей, а так же отдельных личностей при помощи социальных сетей. Если бы это устройство было у него тогда, он уж точно положил бы этот мир к своим ногам. Но что мешает сделать это сейчас? А пока он держал этот мир на вытянутых руках и обдавал его дымом из электронной трубки.

Глава 13. Ангел в штанах

Саша относился к этим мерцающим диковинам с большой опаской. Они излучали чуждые неведомые вибрации, которые улавливала его тонкая натура. Кобра может быть великолепна в своём окрасе и временами её грациозность и даже ласковое шипение завораживают и гипнотизируют, но укус этой красотки смертелен, поэтому лучше держаться от неё подальше. Так Саша и делал, наблюдая этот ядовито-яркий мир, через идеально прозрачное окно и иногда из рук Вождя.

Было и ещё одно обстоятельство, которое не давало впасть в хандру его поэтической натуре. Возбуждённый, готовый в любую минуту сорваться в пропасть разум требовал предмета отвлечения, и этим предметом явилась сестра по имени Анна, та самая «Девушка в штанах». Он с нетерпением ждал её прихода и уже загодя закатывал правый рукав больничной рубахи для ежедневной процедуры, которую она с ним проводила.

— Уже готовы? — улыбалась сестра, идеальной формы губками, чуть подкачанными силиконом.

— Я в вашей бескрайней власти, — страстно шептал Поэт, протягивая обнажённую руку, тем временем, как его пылающие глаза заползали под белую блузку и сдёргивали заветные штаны.

Пока ангел в штанах больно сдавливал его руку, надетым на неё матерчатым рукавом, Саша уже набросал в голове очередной стих.

«Её глаза горят, как фианиты,

Улыбка нежно с пухлых губ слетает,

А носик маленький булавкой золотой прошитый,

И вену дева острым мне клинком пронзает.

Готов я пасть от рук красотки нежной,

В обличье странном, словно юные кадеты,

Я с радостью приму любые муки.

От девушки в штаны одетой…»

— Красиво! — Сестра кокетливо сверкнула глазками, когда Поэт закончил. — Ваше?

— Нет, ваше! Это вам… — улыбнулся Поэт. — Осталось лишь записать…

— Уже записано! — рявкнул я, демонстрируя свой телефон сладкой парочке.

Поэт вздрогнул и обернулся, словно не ожидал, что кроме него и его пассии в помещении находится ещё кто-то.

— Здесь есть устройство… ммм… механизм, который записывает… ммм… как же вам… ну который может сохранять в памяти вашу речь. Теперь это здесь — я щёлкнул пальцем по пластиковому экрану. — Хотите послушать?

Я простодушно улыбнулся, протягивая Поэту телефон, но его лицо сейчас не выражало ничего, кроме недовольства.

«Засунь свою диковину себе в чресла и не мешай» — говорил его похолодевший взгляд.

В очередной раз я понял, что совершил идиотский поступок, и сейчас своими действиями увеличиваю дистанцию между собой и потенциальным объектом.

Глава 14. Ликбез для Поэта

Но уже вскоре Поэт сам почувствовал необходимость во мне. Его творческая натура наконец-то нашла объект вдохновения и теперь, кроме созерцания видов в окне и потолочных светильников, он нашёл занятие, которое поглотило его полностью.

Поэт писал. А что ещё делать поэту, как не писать? Он быстро освоил шариковое перо и днями напролёт что-то строчил в своём блокноте. Временами он вырывал из блокнота листочек с записанной эпиграммой и ещё каким-нибудь милым рисуночком снизу и передавал его своей пассии. Она читала тут же, сидя напротив кровати странного пациента, прыскала в кулачок, а иногда и поблёскивала наполненными слезами глазками. Ей были приятны эти знаки внимания. Ещё бы, ведь их оказывал не кто-нибудь, а великий поэт. Ну и что, что совсем непохож, ну и что, что ликом ужасен и фигурой нескладен, ну и что, что в больничном обряде. Когда соприкасаешься с талантом, облик отходит на второй план.

Аня всегда эмоционально принимала очередной, написанный ей стих, но по растерянности во взгляде я замечал, что она мало что понимает в настоящей поэзии. Нет, всё это конечно красиво — филигранный почерк, милые цветочки на полях, но вот содержание… Дело в том, что если пассия Поэта и читала что-то, то это были сообщения в соцсетях, где в большинстве своём использовались сокращённые аббревиатуры. Ей нужно было много времени и усилий, чтобы вникнуть в смысл художественного текста, пусть даже самого простого. Здесь же ситуация осложнялась старинными выражениями и непонятной похожей на твёрдый знак буквой, которую Поэт втыкал в конец почти каждого слова.

В какой-то момент Саша осознал проблему языкового барьера и теперь мучительно искал её решения.

Получилось так, что в этом вопросе Поэту мог помочь только один человек и это был тот, кто вызывал у него наибольшую неприязнь.

И вот однажды случилось. Он осторожными шажками подкрался к моей койке. В витиеватых высказываниях, перемежаемых бесконечными извинениями, мне с трудом, но удалось понять, чего от меня хотят.

Переформулировав получасовую тираду в практичные пару фраз я получил следующее. Поэт хочет склеить Аню, а для этого он должен общаться с ней на одном языке. Чего он хотел от меня, как от более свежей и приближенной к современности особи обезьяны, так это научить его общаться на этом неведомом языке. Всё что от меня требовалось это обучение Поэта этому самому языку и техническое руководство о том, в какой форме лучше всего доносить этот язык до объекта.

В радостном предвосхищении работы и спасения от навалившейся скуки, я растёр руки так, что они накалились добела.

«Присаживайтесь поудобней, господин Поэт. Мы начинаем!»

И началось! По сути, Поэту нужно было освоить два предмета — это современный русский язык и цифровой ликбез. Начали с русского. Здесь я был в роли переводчика, который объяснял, как будут звучать старые фразы на новый лад. Начинали с простого. Я читал записки поэта и выявлял в них все непонятные уху современного сапиенса фразы.

«Ну что это такое?» — брезгливо бурчал я, с видом строгого учителя просматривая очередной листок блокнота, где изящным в завитушках почерком, был начертан опус.

«Являешься ты мне с утра моя Аврора,

И озаряешь светом серый мир вокруг,

Твой стройный стан, очей больших озёра,

Сверкает перламутр в алых створках губ.

Тугим канатом, словно виноградной ло̀зой,

Ты мою руку крепко-крепко обвиваешь,

Игла в твоих перстах, как шип кровавой розы,

Поэта сердце, но не руку ей пронзаешь…»

«Хм… мм. Может быть в ваше время таким стишком было возможно разбить сердце прекрасной дамы, но сейчас этим можно разве что разрушить ей мозг. Во-первых: здесь много воздуха, неопределённости, робости какой-то. Всё слишком затянуто и двусмысленно. Мы живём в веке скоростей, где ценится каждая секунда. В этом веке никто не будет тратить время на расшифровку непонятных аббревиатур и желаний. Чувства выражаются прямо, а комплименты должны содержать конкретику.

«Стройный стан» это «Зачётная фигурка», про «перламутр» вообще непонятно, и розы эти с шипами до того избиты, что дальше некуда. Как вообще можно сравнивать современную девушку с цветком. Цветы это что-то безмолвное и безвольное, вот тигрица, пантера, кошечка на худой конец, это совсем другое дело».

Поэт оказался прилежным учеником и уже на следующее после первого урока утро, поразил меня выполненным домашним заданием.

«Ты хищною тигрицей когти выпускаешь,

Готова растерзать лежащего в пыли у твоих ног,

Но норов ты ягнёнка нежного не знаешь,

Он с жаждой ждёт, что в плоть вонзится милый коготок.

Зачётную фигурку томно вожделея,

Барашек блеет и мычит, лишь бы коснуться мог,

Мечтает перси хищницы он полные томленья,

Сдавить копытцами, чтоб брызнул с них смородиновый сок».

— Ну вот, можешь ведь, когда захочешь! — похвалил я Поэта. — Вроде и формы красивые сохранил и конкретики добавил. По крайней мере, это уж точно не зашквар.

— Что такое зашквар? — спросил млеющий от похвалы современного ценителя поэзии Саша.

— Ну-у… это… как бы тебе объяснить на твоём языке. «Зашквар» это что-то несовременное, обыденное, то, что никого не тронет, на чём не схватишь хайп.

— Что такое хайп? — Поэт цеплялся за непонятные слова, как маленький ребёнок, который только учится говорить.

Я глубоко вздохнул, понимая, что наше обучение уходит в другую плоскость. Это уже особенный предмет, без которого, впрочем, в современном мире не обойтись. Азы маркетинга нужно знать всем, даже поэтам.

— Понимаешь, Саша, в наше время столько писателей и поэтов развелось, что просто плюнуть некуда. Пишут все кому не лень: государственные мужи, знаменитые личности, торговцы, спортсмены, воины и просто бездельники. Этих, кстати, сейчас пруд пруди. И двигает этой основной массой писак, отнюдь, не любовь к искусству. Таким образом люди зарабатывают на жизнь. Сейчас в большинстве случаев не нужно иметь издателей и редакторов, просто пишешь, что тебе в голову взбредёт и выкладываешь в сеть.

По вопросительному взгляду Поэта, я понял, что теперь придётся объяснять, что такое «Сеть».

— «Сеть», Саша, это такая штука… м-м-м… даже не штука. — Я копался в мозгах пытаясь подобрать наиболее подходящий образ и вот, кажется нашёл. — Представь себе море… нет, даже океан, огромный океан. Этот океан состоит из слов, картинок, и всякой там информации. В этот океан можно бросать, всё что угодно, как камушки в воду: свои соображения, мнения, портреты и даже движущиеся картинки (какие тебе Иосиф показывает), и увидеть это может любой из живущих на этой планете. Если кому-то понравилось, то, что ты делаешь… ну скажем стишок твой… он может заплатить за него копеечку.

— Копеечку?! — Поэт презрительно поморщился.

— Ну это я образно, чтобы ты понимал. Хотя… я бы и «копеечку» не стал недооценивать. Знаешь, сколько людей сейчас живёт в нашей стране? Сто шестьдесят миллионов. Две трети из них постоянно плавают в этом океане, выискивая то, что им по душе, будь то информация, какая-то покупка, или литературное произведение.

Теперь представь, что твой труд понравился хотя бы миллиону человек. Сколько копеечек ты получишь?

— Почему же одному миллиону, коли их столько? — прищурился Поэт.

— Вот здесь, Саша не обольщайся. Как бы ты ни был хорош, нужно чтобы твои труды увидели.

— Но ты же сам сказал, что каждый…

— Да… увидеть может каждый, но представь себе, что ты смотришь на поверхность огромного океана. Ты не можешь обозреть его весь. На что ты обратишь внимание, какая мизерная частичка этого целого привлечёт твой взор? В каждую единицу времени, ты можешь видеть, лишь микроскопическую его часть — маленькую букашечку из сотни миллиардов. Твоя букашечка может быть и уникальна, может она и не похожа на других, но чтобы это узнать, нужно её хотя бы заметить и разглядеть.

— И как сделать, чтобы эту мою букашечку заметили?

— Вот это правильный вопрос, Саша! Это главный вопрос, которым задаются все, и тут уж кто во что горазд. Внимание можно привлекать множеством способов. Самый простой — устроить скандал. Например, в твоё время были дуэли. Когда на дуэли дрался ты, об этом знал весь Свет Петербурга. Но это было потому, что ты уже был известным человеком, и знали тебя, как великого поэта. Сейчас мы будем идти от обратного. Допустим, что ты известен только тем, что ты скандалист, дуэлянт, балагур и пройдоха, каких мало. Ты мот мошенник, плут и горький пьяница. Ты прилюдно можешь оскорбить и унизить человека ни за что ни про что… но ты так же прилюдно можешь подлизать его чресла, если тебе так выгодно. Тебя ненавидят, но в тоже время тебя любят, за то, что ты ярок, за то, что выделяешься из общей массы, может яркими павлиньими оперениями, а может громким, но противным пением…

— Я знавал таких людей! — кивнул Саша, скрестив руки на груди. — В них присутствовали те черты, о которых вы изволите говорить. Это несомненно порочные люди. Часто они этого не осознавали, так как порок сидел глубоко в их сущности. Как бы то ни было, эти люди тщательно скрывали эти свои пороки и уж точно не выставляли их на показ. Как это можно, а главное — зачем?

— А как же букашечка? Ты про неё забыл? Если тебя будут видеть, пусть даже в неприглядном свете, тогда возможно бросят мимолётный взгляд и на твою букашечку. Вот здесь у неё есть все шансы показать себя.

— И какую же букашку может создать человек, увязнувший в пороках? Думаю, что такая букашка будет сильно смердить.

— Да… как правило это так… не букашка, а какашка… но таковы реалии этого мира. У известного человека, того, который выделяется, который заметен на поверхности океана, больше шансов продать свой продукт, каким бы он не был.

— Неужели в этой эпохе всего добиваются только люди греха, неужели нет ничего по настоящему красивого и великого? — Щёки расстроенного Поэта загорелись нервным румянцем.