Бесплатный фрагмент - ГРАНАТОМЕТ ЭДУАРД ЛИМОНОВ

И от таких проявлений любви к своим ближним

Мне становится страшно за рассудок и нрав

БГ

Сегодня Лимонов воспринимается как маргинальный политфункционер. А когда то был — в глазах социума — неординарным писателем + супругом экстравагантной певицы Наталии Медведевой, которую не раз арестовывали в Штатах.

За фото — благодарность сотрудникам ИД «Новый Взгляд» и теле-канала «Москва 24» (Александру Авилову, Александру «Кролику» Сивцову, Никите Симонову), Владимиру Веленгурину, Михаилу Королеву, Семену Оксенгендлеру, Dmitry Rozhkov, Руслану Рощупкину, Маргарите Шол.

ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ

У Лимонова появился новый биограф, не очень доброжелательный, но с хорошим архивом. Эту рецензию хочется начать в умершем жанре «пионерских страшилок», которыми пугали друг друга дети на закате советской империи. Теперь пугают другими вещами, например, «бурными девяностыми», и не детей, а взрослых.

В бурные-бурные девяностые в черной-черной Москве была буйная-буйная газета «Новый взгляд». Главредом ее был Евгений Додолев, а одним из авторов — только вернувшийся в Россию из эмиграции Эдуард Лимонов. Спустя почти 20 лет Додолев решил написать о том времени и том Лимонове.

Книга, написанная журналистом, — явление известное и распространенное. Гораздо более редкой является книга редактора. «Лимониана» Евгения Додолева — как раз такая. Тексты самого автора занимают только малую ее часть. Она не столько написана, сколько составлена — воистину редакторское произведение.

Книжку невозможно однозначно определить ни как апологию Лимонова, ни как направленную против него. С одной стороны, здесь есть ряд выпадов и целых текстов, написанных «против» «Эдички». С другой — хватает и хвалебных статей, в первую очередь авторства «духовного сына» Лимонова, в прошлом скандального журналиста в России первой половины 1990-х, а ныне звезды современного искусства и фотографии, гражданина США Ярослава Могутина.

Но главное — тут опубликовано множество статей самого Эдуарда Вениаминовича середины 1990-х. Даже воспроизведен одни из номеров «Нового взгляда» за 1996 год, полностью отданный под статьи Лимонова.

В конце концов сам факт того, что ему в очередной раз посвятили отдельную книгу, где столько места отдано его собственным текстам, работает на Лимонова.

И вошедшая в этот, по сути, сборник публицистики злобная и примитивная антилимоновская статья Владимира Соловьева или любопытный, но не очень внятный финальный текст самого Додолева «Макабр» с выпадами против героя никак не могут перевесить этого факта.

Додолев колеблется в своем отношении к предмету собственных писаний. В начале обзывает его «маргинальным партфункционером». Подобная категоризация, может, и была объективно справедлива во времена сотрудничества главы «Нового взгляда» с основателем НБП, но сейчас-то уж точно является неверной, вне зависимости от отношения к политактивности вождя нацболов.

Кажется, в чем-то один из капитанов медиабизнеса 1990-х Евегний Додолев так и остался в том, звездном для него времени.

Далее он вспоминает, что, будучи «подмастерьем» Юлиана Семенова, сам участвовал в возвращении Лимонова и его произведений из эмиграции на Родину. И порицает репатрианта за то, что в первой «Книге мертвых» тот отзывается об обожаемом Додолевым мэтре в тональности, где «небрежность граничит с пренебрежением». Следует обширнейшее «алаверды» Семенову от благодарного ученика, где особенно трогательной выглядит ссылка Додолева на пошлейшую и банальнейшую строчку Макаревича: «Не стоит прогибаться под изменчивый мир».

Автор обвиняет Лимонова в неблагородстве по отношению к отцу Штирлица, который первым опубликовал «Эдичку» в СССР. И тут же, в конце главы, наоборот, вспоминает о подчеркнуто благородном поступке последнего. «…Саша Плешков-младший, сын убитого семеновского зама… рассказал, что после смерти отца на него вышел Эдуард и предложил осиротевшему парню (Саше тогда было всего 19) стать его литературным агентом в России. То есть фактически расписался в готовности оказать финансовую помощь. Сказал, что объяснит подробно, что да как, научит и покажет. Саша тогда этого не понял и отказался. Но потом, post factum оценил лимоновскую оферту». Вот и пойми, то ли «неблагодарный и неблагородный», то ли ровно напротив.

Второе название книги не совсем верно. Речь не о неизвестном, а о подзабытом Лимонове девяностых. Ряд эпизодов «Лимонианы» уже фигурировали в собственных мемуарах писателя: в «Книге мертвых», «Анатомии героя» и «В плену у мертвецов». Большинство «нововзглядовских» публицистических текстов классика можно было найти в любовно сберегающем каждую его строчку «ЖЖ» -сообществе. Так что речь, конечно, не о новом открытии, а о напоминании.

В этом смысле даже более интересными представляются извлеченные из архива и переизданные несколько старых статей Славы Могутина, этого «Лимонова на 30 лет моложе». Настоящий подарок для ценителей богемы и медиабезумия ранних девяностых.

Когда он большим абзацем перечисляет состав гостей тусовки в ЦДЛ, куда как более пестрый и экстравагантный, чем пластмассовая номенклатура путинского гламура, всех этих «молодых тусовщиков, фашистов и журналистов-гомосексуалистов», это полный восторг. Вообще книга способна вызвать острейшую ностальгию по еще неумелому, во многом наивному, но крайне креативному и разухабистому медийному буйству первых постсоветских лет. «Лимониана» — документ десятилетия, которое на наших глазах в массовом восприятии подверглось демонизации и одновременно стало легендарным.

И к слову, некоторые из републикованных здесь боевых лимоновских статей кажутся вполне актуальными и сейчас, например «Лимонка» в правительство» 1994 года, где автор вообще опередил свое время. Она оказалась пророческой.

Представленный здесь Э. Л. — это еще «дотюремный» и «допутинский», Лимонов времен первого периода после возвращения с Запада. Этот человек и автор во многом отличается от нынешнего патриарха литературы и политики, и не только возрастом.

Интонация, в которой пишет Додолев, тоже отдает ностальгическим, «винтажным» ароматом «ретро». Несмотря на «крутизну» и успешность автора, в своей стилистике он трогательно, мило старомоден. «Сейчас такое не носят».

Как ни парадоксально, но начинает казаться, что голодные, чумазые и (без шуток) бандитские 1990-е были в чем-то более человечным временем, чем последовавшие годы относительного нефтяного достатка и «стабильности».

Из книги невозможно выудить ответ на вопрос, а зачем, собственно, Додолев ее написал. Ведь не из одного же желания преподнести в подарок публике порцию действительно талантливой, первоклассной публицистики 20-летней давности (и авторства не только одного Э. Л.)? И, вероятно, не только затем, чтобы ностальгировать по временам «НВ», который в лучшие времена был действительно весьма ярким и интересным СМИ.

Возникает предположение, что тут сыграл роль шумный успех биографии «Лимонов» Эммануэля Каррера в Европе. Не решил ли один из beautiful people 1990-х Евгений Додолев запрыгнуть в поезд биографов «Эдички», который на всех парах летит к успеху на Западе? Тем более основатель «Нового взгляда» мимоходом упоминает, что еще на рубеже советских времен издавал во Франции «советологические» книги в соавторстве с французскими коллегами. Уже грядет издание книги Каррера в России, и не попытался ли автор «Лимонианы» «сыграть на опережение»?

А может, все проще? И настоящая причина в том, что «маргинальный политфункционер» — это просто самый яркий персонаж из встреченных гламурным функционером элитной медийной тусовки Евгением Додолевым на своем жизненном пути?

Антон СЕМИКИН.

ОТ ПРЕЗЕНТЕРА

Вместо предисловия я воспроизвел здесь рецензию на сборник «Лимониана» 2012 года. Спустя семь лет все сказанное выше можно, полагаю, отнести и к настоящему изданию.

Главный вывод, который я сделал, работая над «Лимонианой», — за 20 лет как писатель Э.Л. совсем не эволюционировал. Что, конечно же, никак не уменьшает масштаб его дарования: в творчестве Ивана Бунина и Льва Толстого были двадцатилетние периоды стабильного творчества, не отмеченные сменой манеры.

В комментарии к рецензии на сие «произведение», опубликованной в «Однако», пытливый читатель заметил:

«Авторская (лимоновская) реализация концепции Сент-Экзюпери „Прежде чем писать, надо жить“… Лимонов как литератор представляет собой совершенно уникальное явление, вероятно, чисто русское. Он исхитрился непротиворечиво скрестить в своем творчестве Вениамина Каверина и Генри Миллера. Этим своим жизненным экспериментом Лимонов останется в Истории, по крайней мере в Истории Литературы. А все остальное, по-моему, козьи потягуши».

И вот что еще. «Если ты не был либералом в 20 лет, у тебя нет сердца, если ты не стал консерватором в 40 лет, у тебя нет ума» ©.

Это правда. Именно поэтому так нелепо смотрятся наши сытые буржуа с их аккуратными бородками, животиками, упакованными в добротные кашемировые пальто, итальянские дубленки и престижные пуховики Monclaire на мероприятиях, где, по логике вещей, должны задавать тон пьяные студенты да маргиналы в тертых джинсах и рваных тельняшках. Как в Париже летом 1968 года. Как в Москве августовскими ночами года номер 1991. Именно поэтому испытываешь чувство неловкости за оттюнингованных в «Посольстве красоты» креаклов, созерцая скромные ТВ-репортажи, запечатлевающие гламурные эвенты «креативного класса». И именно поэтому воинственный Лимонов не вписывается в канонический образ уличного бунтаря. В свои 76!

А писатель он и вправду замечательный.

Лучший из ныне живущих, пожалуй.

Говоря об авторских интонациях, в которых исполнена «Лимониана», рецензент упомянул «винтажный аромат ретро», замечая, что, мол, «сейчас такое не носят».

Нет, не носят.

А жаль.

Сегодня Лимонов воспринимается как маргинальный политфункционер. А когда то был — в глазах социума — неординарным писателем и супругом экстравагантной певицы Наталии Медведевой, которую не раз арестовывали в Штатах.

Лимонов всегда шокировал публику. И когда, будучи сертифицированным антисоветчиком, называл Солженицына «расчетливым, хитрым литератором-интриганом, с тяжелой формой мании величия» и когда утверждал, что «так называемые депортации были акциями справедливого возмездия; мудро поступил Иосиф Сталин, знавший Кавказ».

Лимоновские соратники, которые публиковались с его подачи в «Новом Взгляде», тоже генерировали скандал за скандалом. Александр Дугин определил «политический гомосексуализм» как синдром постмодернистической политики. А Владимир Жириновский вообще вступил на страницах нашего проекта в полемику с Лимоновым-Савенко как членом теневого кабинета ЛДПР.

Ярослав Могутин утверждал, что факт участия Лимонова в теневом кабинете Жириновского объясняется исключительно взаимной сексуальной симпатией друг к другу и публиковал у нас совершенно провокационные реплики на тему «Почему евреи не любят Лимонова?», поскольку вычислил для себя: две темы в одном флаконе — гомофобия + антисемитизм — являются трамплином, с помощью коего он сможет покинуть Россию, как некогда покинул малую родину.

Впрочем, со временем Слава подверстал сюда и чеченскую тематику, что сработало в полный рост.

Могутин записывал беседы не только со своей ролевой моделью Лимоновым, но и бывшей моделью Наталией Медведевой, супругой №3 скандального писателя.

И даже с ее предшественницой, второй женой Эдуарда — поэтессой Еленой «Козлик» Щаповой (Contessa Elena Sciapova de Carli, для нее это был тоже второй брак), которая затем вышла за графа де Карли и которой Лимонов при знакомстве солгал насчет своего возраста… прибавив себе 7 лет (она скептически относилась к молодым). Она Славе рассказывала про его наставника:

«Это был провинциальный юноша, который только что приехал из Харькова, никому не известный. Для него женитьба на мне была большим событием, по­тому что я была светская дама, а Лимонов в то время шил брюки, и его никто не знал, как поэта. В Москве он был знаменит исключительно шитьем брюк. Но Эдуард мне понравился, я влюбилась в его стихи. Когда я познакомилась с его поэзией, мне это было очень близко, это было похоже на то, чем я занима­лась в то время. Конечно, он сильно переживал социальное неравенство, существовавшее между нами. Он достаточно самовлюбленный человек, поэтому все это было для него тяжело. Были какие-то эксцессы, истерики, поэтому я просто отказалась ходить с ним в светские дома своих старых приятелей, чтобы не ставить его в дурацкое положение. Конечно, все от него чего-то ждали, смотрели на него через лорнет. И он очень смущался из-за этого, сильно комплексовал. Я была очень богатой, мой муж был одним из самых богатых людей Москвы и офи­циально считался миллионером. И я ушла к Лимонову, у которого не было ни кола ни двора. Нам предоставил свою мансарду Бачурин, и мы ушли жить к нему на чердак».

Назвать, не мудрствуя лукаво, орган партии нацболов «Лимонкой» посоветовал тот же Могутин и он же, кстати, сочинил один из текстов первого номера — «Без интеллигентов: Утопия». Эти двое были близки как родичи.

Однако позднее, как признался мне сам Могутин, общение свелось лишь к парикмахерским экзерсисам: помимо прочих знаменитостей & знакомых Слава обрабатывал ножницами и голову Лимонова.

После бегства своего воспитанника в США Эдуард обосновался в могутинской квартире на Арбате.

Жилец оставил там все свои вещи, включая бюст Вэна Клайберна и раритетную скрипку (игру на коей он, впрочем, забросил задолго до вынужденной эмиграции, предпочтя совсем другие игры).

Обо всем этом и рассказано в настоящей книге.

Самый интеллектуальный тролль современной сетевой публицистики Сергей Мардан написал: «Расклад такой, любезные мои… Блогерша Ивлева. Та которая „ты знаешь КАКОЙ У НЕГО?“ — 12 млн. просмотров. Будет — 20. А если бы Дудь в кедах не спросил дедушку про негра и миллиона бы не было».

Это про «Лимонов — смерть, Навальный, устрицы» — выпуск проекта «вДудь».

Конечно, у выпуска с коллегой Доренко просмотров тоже больше, но его ведь по ТВ показывают чаще, чем «Эдичку» ©.

То, что делает Дудь рассчитано прежде всего на YouTube-аудиторию, поэтому, конечно, у гостей-блогеров рейтинги жирнее.

Кроме сетевых животных творчество Юрия Александровича бесспорно интересно журналистам:

1) они все (почти) жаждут такого же успеха;

2) никто (почти) не понимает природу феномена.

Присоединяюсь к мнению главреда «Рублевки LIP» Романа Богословского:

«Лимонов сделал Дудя по всей программе. Вениаминович — старый матерый лев. Дудю пока далеко до таких величин. Поэтому он был проглочен Лимоновым запросто. Я когда-то спросил Лимонова — почему вы считаете Собчак пэтэушницей, вы даже сказали ей это в лицо. Он ответил в своей обычной манере — потому что это так, она пэтэушница. Уверен, теперь в команде прибыло: в нее ловко влетел пэтэушник Дудь. Лимонов так ему и сказал: „Вы еще не знаете, как я вас назову после эфира“. К бабушке ходить не надо, чтобы понять — как. И еще одно. Теперь Дудю диктуют, кого приглашать, кого нет. Это явно видно по отсутствию интереса к собеседнику, непочтение к его возрасту и заслугам. А также по плохой подготовке к интервью».

По мне, повторю, дельное наблюдение.

Что, впрочем, никак не уменьшает масштаб проекта «вДудь».

И акцентировало внимание на масштабе Лимонова, действительно великого писателя и яркого общественного деятеля современной эпохи.

СЕМЕНОВ VS ЛИМОНОВ

Дабы избежать упреков в подтасовке фактов, я решил воспроизводить записи без купюр. Многое покажется смешным и даже нелепым, однако кое-что и провидческим окажется.

.

ЕГО ЗВАЛИ ЮЛИК

О стратегической роли титана советской литературы Юлиана Семенова в лимоновской судьбе немногим известно

Когда умирает обычный человек, он больше никому не нужен, кроме близких. Если же уходит человек известный, вокруг него немедленно собирается толпа вроде бы друзей, тон в которой, как правило, задают случайные попутчики большой жизни & люди, с которыми покойный расстался задолго до своей смерти. Они засиживают образ усопшего своими воспоминаниями, словно голуби памятник. Таким образом забвение получается частичным — заслуги забываются, а обстоятельства жизни обрастают интерпретациями.

Семенов любил повторять:

«Не бойтесь верить людям — потому что даже если вы в них разочаруетесь у вас останутся счастливые воспоминания о месяцах и годах дружества».

Разочаровавшись, он расходился с людьми, не опускаясь при этом до критики. Так было с поэтом Евгением Евтушенко, с политобозревателем Генрихом Боровиком, с журналистом Андреем Черкизовым, с диссидентом Анатолием Гладилиным… Семенов никогда не говорил худо о тех, с кем расходился, но эти «бывшие» и поныне (за вычетом, само собой разумеется, усопших) обильно делятся своими воспоминаниями о нем.

Не оч лояльно отозвался об усопшем и Эдуард. В своей «Книге мертвых» Эдуард писал:

«С Юлианом Семёновым я познакомился в Париже в конце 1988 года… Если от бульвара Монпарнас добраться до площади Денфер-Рошро, там недалеко и улица со странным названием Томб Иссуар. «Томб» — это могила и по-английски, и по-французски. Кто такой или такая Иссуар, никто мне никогда не смог объяснить. Там на улице Могилы Иссуар жил тогда в доме 83, ателье А-2, пожилой американский верзила по имени Джим Хайнц. Именно у него в ателье-два я и познакомился с Юлианом Семёновым… Джим купил себе ателье (они специально строились для художников: крупные окна и все удовольствия) ещё в 60-е годы. Тогда можно было купить ателье за копейки — утверждал он. Джим Хайнц — писатель, театральный постановщик (по-моему, это он положил начало Эдинбургским фестивалям), постановщик художественных порнофильмов, друг знаменитых людей, от Джона Леннона до вот Юлиана Семёнова… Абсолютная беда России, на мой взгляд, состоит в том, что из неё сосут кровь семьи, подобные семье Боровиков или Михалковых и прочих вельмож… Генрих Боровик, председатель Советского Комитета защиты мира, родил двоих: Артёма и дочку Марину. Дочка вышла замуж за Диму Якушкина, сына КГБэшного генерала. Дима Якушкин, как и подобает сыну КГБэшного генерала, работал журналистом в Париже. К этому ещё следует добавить, что жена Артёма Боровика — Вероника Хильчевская — тоже не безродная девушка. Её отец был представителем СССР в ООН, а первый муж был тоже мальчиком-мажором — сыном политического обозревателя Томаса Колесниченко. Одно из первых интервью со мной в русской печати, в газете «Московские новости», опубликованное чуть ли не в 1988 году, было взято у меня Дмитрием Якушкиным.

Позже я потерял его из виду, и выплыл он вновь уже в качестве пресс-секретаря Президента Ельцина. Когда в декабре 1998 года Министерство юстиции отказало в регистрации Национал-большевистской партии, я достал его домашний телефон и позвонил. Что называется, «голод не тетка», или «любовь зла — полюбишь и козла». Подошла дочь Боровика — Марина и довольно мило поговорила со мной. «Я ничего от Димы не хочу, — сказал я, — мне бы совет получить». — «Я сейчас ухожу, еду как раз встречаться с Димой, — сказала жена Якушкина. — Мы едем на банкет. Позвоните в 11:30, мы будем дома, он подойдёт к телефону. Кстати говоря, мы живём рядом с редакцией вашей газеты, часто проходим мимо ваших мальчиков». В 11:30, когда я позвонил, у них был включён автоответчик. Я оставил свой номер телефона. Жду его звонка и по сей день. Хотя он уже не пресс-секретарь Ельцина. Мальчики-мажоры… В 1990-м, в ноябре, после передачи «Камертон» прямо в студии Боровик познакомил меня с телеведущим Любимовым. Вот ещё один мальчик-мажор. Папа — большой советский разведчик. Они такие все крупные, эти ребята, мясистые. Вспоминаю своего босса, наглого Питера Спрэга, оглоблю здоровенную:

«Скажите, Питер, — спрашиваю я у него, мы сидим на кухне, — почему американцы такие здоровенные?» — «Бифштекс каждый день в трёх поколениях — вот и весь рецепт, Эдвард, — отвечает он и бросает газету на стол, встаёт. — У вас в России едят мало мяса», — смеясь, покидает кухню.

Но в семьях Боровиков, Михалковых или Любимовых ели каждый день это пресловутое мясо и в более чем трех поколениях! Вот детки и вымахали все такие здоровые и мясистые. На всех мяса в России, правильно, Питер, не хватало, и если кто-то ел его ежедневно, то в прямом смысле вырывал его из других ртов.

Нет, я не испытываю личной неприязни к этим ребятам, я испытываю классовую ненависть… Помню, Боровик устроил для меня ужин в «кооперативном» ресторане на Лесной улице. Тогда этот ужин не показался мне необычным, но сейчас, когда больше половины его участников мертвы, этот ужин выглядит в ином свете. Мертвенно-бледным кажется он мне, ужином мертвецов. Боровик с женой приехали за мной на машине и привезли в ресторан. Сам зал ресторана находился в полуподвальном помещении, столиков было немного. Было в изобилии мясо и много зелени — свежие помидоры, огурцы, лук, кинза. Боровик объяснил, что это не парижский, конечно, ресторан, но здесь есть свежие овощи, мясо и нет бандитов. Я сказал, что в Париже хожу в рестораны, только если меня приглашают издатели или ещё кто, кому что-то от меня нужно. Я плохо разбирался тогда в персоналиях России, я не знал, кто есть кто и потому не мог оценить тогда, какая там компания собралась. Долго я там не пробыл, у меня был ранний утренний авиарейс в Париж. Помню, что провожать нас вышел длинноволосый, как мне показалось, пегий человек в очках. Он сказал, что клятвенно обещает, что пригласит меня на своё телевизионное шоу. И дал мне визитку, а я, вежливый, продиктовал ему свой телефон там же, у входа в ресторан. В квартире на Герцена я поглядел на визитку. Там значилось: «Листьев Владислав». Позднее, когда он погиб, я пытался осмыслить его смерть и понял, что значения его смерти мне не понять. Я полагаю, он был неоригинальным и не-темпераментным тележурналистом. Скажем, Невзоров в своё время был много более интересным тележурналистом. Его репортаж, где он суёт микрофон умирающему от ранения в живот молодому бандиту с калмыцкой физиономией, вызвал, помню, зависть французских коллег. Часть репортажа продемонстрировало французское телевидение, по-моему, канал «Арте» с завистливой ремаркой, что в прекрасной Франции показать такое французу не позволили бы власти, блюдущие нравственность граждан. Невзоров чуть ли не жмет на живот умирающего и спрашивает: «Больно?» А парень вдруг тут же и преставился. Последний хрип, конвульсия. В сравнении с такими репортажами Листьев — мыльный пузырь. Модные толстые ребята-мажоры (в школах таких дразнят «сало» или «пузо») на самом деле герои попсы. Они — подделка, слабый раствор. Толстый мальчик Боровик — слабый раствор феодала Семёнова».

Небрежность, граничащая с пренебрежением — вот лимоновская тональность. Впрочем, за давностью лет все это особого значения не имеет. Страна по-прежнему зачитывается детективами Семенова — стране никто не указ. И все, что говорят представители нашей либеральной интеллигенции, а она Семенова никогда не жаловала, благодарный читатель благополучно пропускает мимо ушей. Памятник Семенову в лице разведчика Максима Исаева не рукотворен. Увы, настоящего памятника создателю Штирлица никто пока не воздвиг. Впрочем, такова судьба и семеновских героев — они совершают незримые подвиги, за которые Родина не воздает.

Создавщий Штирлица.

Именно как такого помнят Юлиана Семенова, автора триумфальных «Семнадцати мгновений весны».

Ну что здесь обсуждать, о чем спорить, фильм действительно культовый.

Помню, когда весной 1989 года съемочная группа легендарного «Взгляда» приехала в редакционный офис на Калининском проспекте, ныне Новом Арбате (мы — редакция «Совершенно секретно» — располагались в бывшей конспиративной двухкомнатной квартире на предпоследнем этаже дома №22, где до этого опера встречались с тайными осведомителями и куда завербованные «валютные проститутки» приводили нужных интуристов), Иван Демидов, который уже тогда был не только режиссером-новатором, но и грамотным продюсером + негласным вождем, посоветовал мне в конце беседы сподвигнуть хозяина задымленного сигарным облаком кабинета на его «любимый анекдот про Штирлица».

Я, разумеется, ответствовал ухмылкой Мюллера-Броневого: ванина просьба была из категории «миссия невыполнима». Автор не любил анекдоты про красного штандартенфюрера. Мастеру пера казалось, что скабрезные шутки про Штирлица нивелирует подвиг разведчика. И никак Юлик не готов был признать, что этот феномен лишь свидетельствует о всесоюзной популярности героя. Юлик = это вовсе не фамильярность, это любовное прозвище главреда, именно так за глаза мы все его и звали.

К вопросу о Штирлице, писателя упрекали в невольной романтизации того, что на Западе величают Nazi Chic, а у нас с подачи кремлевских политтехнологов, атаковаших Лимонова, обозвали «гламурным фашизмом»: SS-форма была весьма к лицу Вячеславу Васильевичу Тихоновну и на ч/б телеэкранах смотрелась впечатляюще, что неудивительно, ведь эсэсовкие мундиры производил член нацисткой партии Хьюго Босс (Hugo Boss), костюмы которого и поныне украшают прилавки лучших магазинов мира, от московского ЦУМа до нью-йоркского Saks Fifth Avenue.

Впрочем, упреки закономерны, мятежного Юлика всегда одолевали многочисленные завистники, которые не могли простить глобального успеха сочинителю, который, в отличии от них, не прогибался под Систему, а сумел ее обхитрить, победить сумел.

Ему, одному из немногих удалось.

Поэтому сейчас, когда Семенов ответить не может, тусклые КГБ-функционеры охотно рассказывают, как они снабжали яркого писателя материалами и в этих рассказах зашифровано очевидное послание: «он был с нами, он был наш, мы были вместе, общее дело делали». Так лубянским хочется прислониться, рядом помаячить.

Однако, как справедливо заметил Александр-Борисыч Градский, «сколь не рисуй себя с великими — не станешь лучше рисовать». Один из коллег, стоявших рядом с гробом Семенова, сейчас, снисходительно улыбаясь, объясняет телевизионщикам, что, Юлиан, мол, не столько искал «Янтарную комнату», сколько использовал эти поиски как предлог для своих частых загранкомандировок.

Но не объясняет при этом почему погибли нескольких партнеров по этому журналистскому расследованию: первый заместитель начальника ГРУ генерал-полковник Юрий Гусев, исследователь Пауль Энке и бывший эсэсовец Георг Штайн (последний по версии следствия «сделал себе харакири» после пыток).

А еще писателя Семенова подозревали в использовании «литературных негров»: ведь всякий судит по себе и немногие способны «выдавать на гора» по несколько страниц в день (Юлиан Семенович мог за пару недель сочинить роман, он писал быстрее, чем иные читали).

В документальном фильме Алевтины Толкуновой «Рассказы об отце. Юлиан Семенов глазами дочери» (канал «Россия 24», октябоь 2011) Ольга Семенова впервые сказала публично: ее отца фактически устранили. С Юликом случился инсульт за час до очень важной встречи (об этом ниже). Забавно, что Семенов не проявил в свое время энтузиазма по поводу публикации в «Совсеке» интервью с генералом КГБ Олегом Калугиным, в котором опальный чекист рассказывал о спецлаборатории, где разрабатывались технологии моментального провоцирования инсультов, инфарктов, кожных нарывов и прочих прелестей (про плутоний тогда речи не было).

Я настаивать не стал и опубликовал ту беседу в «Неделе». Отчасти и потому что Семенов тогда был не в восторге от только что напечатанного в его газете «антиармейского материала», сочиненного мной в соавторстве с Денисом Гореловым. Он говорил, что критиковать спецлужбы и армию это значит «мешать Горбачеву» и был, как я сейчас понимаю, абсолютно прав, хотя в тот момент мне и казалось, что Юлиан Семенович просто не хочет осложнять свою (распиаренную им же самим) «дружбу с Лубянкой», которую использовал и для писательской своей работы и для грамотного манипулирования Административно-командной системой, которую ненавидел люто.

На самом деле я помню, что сделал он больше, чем написал. Ну, например, в контексте данного повествования — вернул в СССР писателя Эдуарда Лимонова. Потратив собственные $$$ и нервы. В нем был силен дух фронды, хотя многие пытаются ныне рисовать его певцом & партнером Лубянки на основании того, что он был допущен к архивам КГБ лично шефом тайной полиции Андроповым. В начале 1989 года Юлиан на свой страх и риск опубликовал в проекте «Детектив и политика» два лимоновских рассказа: «Коньяк Наполеон» и «Дети коменданта» и лично вручил автору-эмигранту экземпляр во время очередного визита в город Парижск, где живет со своим французским супругом его дочь Ольга. Правда, вместо благодарности мы получили истерику + наезд: Лимонов устроил разборки на предмет редактуры. Не цензуры, а именно пресловутой «работы с текстом».

Mea culpa и только моя. Дело в том, что первый заместитель главреда «Совсека» Саша Плешков занимался серьезными делами, включая все финансово-хозяйственные разборки, а мне поручено было заниматься кастингом. И я собирал штат нашей первой частной советской редакции, как мог.

Из своей репортерской альма-матер «МК» пригласил Пастернака (однофамилец) и Светлову (то же самое), а из журнала «Смена», где трудился до основания «Совершенно секретно», позвал ответсека Борю «Бобика» Данюшевского. Борис был грамотным портфелесоставителем, но…

Помню «сменовский» эпизод. Захожу с заметкой про бит-квартет «Секрет» в кабинет ответсека и вижу взмыленного Данюшевского. Интересуюсь — в чем дело? Да вот, раздраженно отвечает, по разнарядке из ЦК ВЛКСМ надо срочно в номер рассказ поставить, а там редактуры невпроворот. Показывает мне рукопись. Живого места нет, массивные правки в каждом абзаце. Напомню, компов не было, правили ручкой и отдавали в машбюро для повторного набора. После корректуры — то же самое.

Ну да ладно.

Беру титульный лист, чтобы понять что за автора слили нам комсаки (по-моему курировал печатные СМИ тов. Орджоникидзе). Вижу: Фазиль Искандер. Давясь от смеха, иду к Мише Кизилову. Главный редактор «Смены» спас творение абхазского классика от редактуры «Бобика»; Лимонову не повезло.

По забавному стечению обстоятельств именно с Эдиком 20 апреля 1990 года позавтракал в Париже Плешков, который был отравлен во время ужина с главным редактором влиятельнейшего в ту пору французского еженедельника VSD. Через пару недель выбыл из строя и сам основатель «Совершенно секретно»: два инсульта подряд, причем последний — после ночного визита в неохраняемую палату двух таинственных посетителей в штатском.

Режиссер Борис Григорьев, снявший четыре фильма по сценариям Семенова, среди которых «Петровка, 38» и «Огарева, 6» в интервью киевскому проекту Виталия Коротича «Бульвар Гордона» в октябре 2011 года отметил:

— Конечно, мы смертны, но с болезнью и смертью Семенова не все чисто — мне кажется, ему просто помогли уйти. Юлиан многим переходил дорогу, многим был неудобен, потому что лез в такие сферы, в которые его не хотели пускать. К тому же у него была какая-то нечеловеческая, клиническая память, особенно это касалось документов. Ему достаточно было один-два раза прочесть любую бумагу, чтобы запомнить ее наизусть. Он помнил все — даты, факты, лица, фамилии. Причем сам этому удивлялся, говорил: «Что ни увижу, все запоминаю раз и навсегда». Очевидно, были люди, которые боялись, что однажды он сопоставит известные ему факты и сделает единственно правильные выводы. А делать их Семенов умел. У него, например, была своя теория убийства президента Кеннеди, очень, кстати, оригинальная, которую он обсуждал с людьми из КГБ. Кто знает, возможно, она была верна?.. Юлик был очень здоровым человеком, поэтому обширный инсульт, который с ним якобы случился, внушает мне большие подозрения. Конечно, это только мои ощущения, я не врач, и никаких доказательств у меня нет.

В помянутом юбилейном фильме Алевтины Толкуновой есть эпизод: создатель Штирлица встречается с поклонниками в концертной студии «Останкино» (1983). Семенов говорит, что писатель не может не быть политиком. Чтобы он сказал, увидев как именно и во что конвертировал свой литературный дар его креатура Лимонов?

Риторический вопрос.

Юлиан был светлым и наивным романтиком, совершеннейшим ребенком, «верившим в социализм с человеческим лицом». Несмотря на все свои «мажорские» (по дефиниции неблагодарного & неблагородного Лимонова) понты: гаванские сигары, клетчатые пиджаки, цепочку на щиколотке, бороду а-ля Хэм.

Юлиана Семенов можно смело называть великим русским писателем, хотя бы потому, что его Максим Исаев навсегда вошел в нашу культуру, а один из президентов Новой России Владимир Путин даже проговорил, что учился жизни по разведчику Исаеву. В школах, правда, Семенова не преподают и именем его улиц не называют, но это и неудивительно — Юлиан Семенов не был человеком Системы.

И примером своей жизни доказал, что успеха можно добиться не прогибаясь под изменчивый мир, а прогибая его под себя (© Макаревич). Показал и более существенную вещь — перед сильными мира сего не обязательно пресмыкаться, — ими можно успешно манипулировать в интересах державы.

Короче, с ним случился инсульт. За 52 минуты до встречи, которая бы внесла существенные коррективы в историю отечественной медиа-индустрии. Мы вместе со знаменитым британским документалистом Оливией Лихтенстайн в эти дни снимали ленту о Семенове для BBC ONE, где уже были отэфирены фильмы (из той же серии Comrades) про стебальщика-музыканта Сергея Курехина и бизнесмена-офтальмолога Святослава Федорова.

И остались записи с сотрудниками больницы. Зафиксировано: ночью после инсульта в палату пришли двое. И после этого визита, вызвавшего «повторный инсульт», Юлиан уже не мог говорить. Его не стало. Видеоматериалы у Оливии пытались изъять на таможне во время ее возвращения в Лондон, вопрос разруливали в посольстве Соединенного королевства, которое тогда, как помню, располагалось на Софийской набережной.

Родные писателя только сейчас открыто заговорили об убийстве. Закономерен вопрос — почему молчали раньше? Я могу ответить лишь за себя. И, возможно, за некоторых коллег по «Совсеку». Версия об устранении писателя однозначно бросала тень на нашего товарища, Артема Боровика, который незаконно унаследовал и «Совершенно секретно», и мастерскую писателя в центре Москвы, ключи от коей вручил ему при жизни сам Семенов, когда Артем пожаловался, что им с Вероникой негде жить. То есть сторонний наблюдатель может узреть пресловутый мотив.

И это абсолютно несправедливо, потому что Боровик-младший никаким образом не мог быть причастен к такому делу, все кто его знал, это скажут без колебаний. Одно дело, переписать уставные документы («бизнес это война» любит повторять Саша Любимов, чей отец-разведчик с моей подачи дебютировал как писатель именно в «Совсеке»), другое — ввязаться в авантюру с покушением.

До этого писали только об убийстве в Париже первого заместителя главреда «Совсека» всего за пару недель до загадочного инсульта, заставившего самого главного редактора замолчать до самого дня кончины.

Напомню, Плешков был отравлен во время трапезы с главным редактором влиятельнейшего в ту пору французского еженедельника VSD. Как мне рассказал мой соавтор Франсуа Моро (в начале 90-х мы написали несколько книг для издательства Mercure de France, включая Les coulisses du Kremlin), который, собственно и был связным Юлика во Франции, — местные спецслужбы сделали однозначный вывод об отравлении советского журналиста и передали материалы своим московским коллегам.

Как-то случайно встретился (на выставке работ Михаила Королева) с Александром Плешковым-младшим, который был студентом, когда его отец рулил «Совсеком». Саша сказал, что они с матерью так и не получили документы на руки, но не сомневаются, что все трое членов редколлегии (включая Александра Меня), которые тогда погибли, знали нечто про «золото партии». Не то «золото партии», которым занимался Штирлиц. Не той партии. Партии, членом которой, в отличии от своих оппонентов, не был Юлиан-Семенович.

Еще раз: он выбыл из строя всего за час до подписания масштабного контракта с представителем Руперта Мердока Джоном Эвансом), который вывел бы советский холдинг «Совершенно секретно» на мировой медиа-рынок.

«У меня предстоят переговоры с газетно-телевизионной группой австралийского миллиардера Мэрдока; его штаб утверждает, что у Вас с ним намечены беседы в Вашингтоне во время встречи с Бушем. Был бы очень признателен, если бы Вы поддержали совместный проект „Совершенно секретно“ — Мэрдок. Дело стоящее, за ним — миллиарды» — так заканчивается письмо писателя президенту СССР Михаилу Горбачеву. Последнее письмо. Последние строки написанные Семеновым. Тем, кого запомнили не медиа-магнатом, коим он не успел стать. Тем, кто остался в памяти соотечественников создателем Штирлица. Героя, сумевшего выжить в режиме «чужой среди чужих».

А что касается Лимонова, то он, вообще говоря, открылся для меня с новой стороны во время юбилейного вечера памяти Семенова (10 октября 2011) в ЦДЛ. Хотя его там не было. Но был там Саша Плешков-младший, сын убитого семеновского зама. И он, когда сели мы за стол помянуть усопших в «Арт-кафе», рассказал, что после смерти отца на него вышел Эдуард и предложил осиротевшему парню (ему тогда было всего 19) стать его литературным агентом в России.

То есть фактически расписался в готовности оказать финансовую помощь. Сказал, что объяснит подробно, что да как, научит и покажет.

Саша тогда этого не понял и отказался.

Но потом, post factum оценил лимоновскую оферту.

3 1/2 ИНТЕРВЬЮ

Здесь три с половиной интервью, потому что одну из четырех «нововзглядовских» бесед Лимонов записал… сам с собой!

«НЕ ПУТАЙТЕ МЕНЯ С ЛИМОНОВЫМ»

ПЕРВОЕ ИНТЕРВЬЮ «НОВОМУ ВЗГЛЯДУ» (1992)

Имя Эдуарда Лимонова в первую очередь ассоциируется с отголосками какого-то скандала. Где-то что-то краем уха слышали: не то он гомик, не то шизик, не то засланный за бугор агент Кремля. Хотя журнал «Знамя» еще в 1989 году опубликовал его роман «У нас была великая эпоха», куда более известна вышедшая в России в конце 91-го года книжка «Это я — Эдичка», выдержавшая за четыре месяца четыре издания общим тиражом около миллиона экземпляров. А уж в «Эдичке» натуралистически выписанных сексуальных сцен, отборного русского мата, с помощью которого предпочитает изъясняться главный герой, — в избытке. Это, понятно, тоже работает на создание имиджа Лимонова — этакого смутьяна и скандалиста.

…Дверь гостевой квартиры в доме на Герцена открыл седеющий мужчина среднего роста. Галантно помог избавиться от верхней одежды, предложил разуться: «У меня туфли чистые, а вы с улицы. Если бы вы были сегодня единственными гостями, а то ведь еще люди придут. — И добавил, словно извиняясь. — Кстати, в Швеции тоже в квартирах обувь снимают». Леша Азаров, фотокорреспондент, попытался что-то спросить: «Эдуард… э-э, извините, как ваше отчество?» Ответ последовал без задержки: «Амвросиевич». Пока Леша приходил в себя, я решил перехватить инициативу:

— А действительно, какое обращение вы предпочитаете — господин, товарищ, сударь?

— Мне больше нравится собственное имя — Эдуард.

ДЕТСТВО БОСОНОГОЕ МОЕ

— Родился я в 43-м году в Дзержинске Горьковской области. Отец мой был тогда солдатом, позже, окончив военную школу, стал офицером. Году в 47-м мы осели в Харькове. Я пришел в сознание в рабочем поселке, там провел детство, отрочество, юность. В 9 лет я уже убегал из дома, в 15 начал воровать. Чудом не загремел в тюрьму, с превеликим трудом закончил десятилетку. Это было нормально, типичная судьба пацана с окраины большого индустриального города. Дорога вела на завод или за решетку.

В институт попали единицы.

Поскольку я к ним не принадлежал, то оказался на заводе. Работал монтажником-высотником, потом сталеваром в литейном цехе, ну и так далее…

— В пока не изданном в России романе «Подросток Савенко» вы описываете Харьков 58-го года, рассказываете, как вместе с местной шпаной «бомбили» магазины, разбойничали. Причем в ваших устах это звучит совершенно естественно, будто речь об игре в футбол или походе в кино.

— Я в самом деле не вижу в этом ничего удивительного. Повторю, гораздо более странно, что не угодил в тюрягу, хотя, например, мой приятель Костя Бондаренко в 62-м году получил высшую меру наказания. Понимаете, для нас это были не преступления, а доказательства доблести. Началось все с того, что вместе с дружком Вовкой Боксером я высадил витрину магазина и украл деньги, спиртное. После такие набеги стали повторяться. Мы совершенствовались, превращались в мастеров. Этим занятием я пробавлялся до 20 с лишним лет. Уже работал на заводе, даже на заводской доске почета висел. Видно, одно другому не мешало.

— А с правоохранительными органами у вас не было проблем?

— По мелочам. Конечно, стоял на учете в милиции, как все нормальные люди, получал по 15 суток. Подростком я много пил, меня несколько раз подбирали на улице, приносили домой мертвецки пьяного. Я считал, что мужчина должен уметь надираться. По субботам мы ходили в самый большой ресторан города «Кристалл» и выпивали по 800 граммов коньяка… А что? Я и сейчас выпью шестьсот без проблем, но алкоголиком, как видите, не стал.

ЗАВОЕВАТЕЛЬ МОСКВЫ

— Эрнст Неизвестный рассказывал мне, что в конце 60-х вы шили ему штаны, что какое-то время подрабатывали портным.

— Абсолютная правда. Перебравшись в 67-м году в Москву, я оказался без средств к существованию. Я ведь в Харькове не только коньяк попивал и магазины грабил, но и с 15 лет стихи писал. Прослышав, что в Москве существует СМОГ — Союз молодых гениев, рванул в белокаменную. Поэзия поэзией, но жить-то на что-то надо было. А у меня московской прописки нет, кто же без нее на работу возьмет? Вот и шил брюки. Научился этому совершенно без чьей-либо помощи, сам. Я никогда не стремился заработать много. Лишь бы хватало на еду да была тридцатка за комнату. Семь московских лет, пока меня не выставили из страны, были тяжелыми. Сегодня я вспоминаю их в романтическом ореоле, хотя моя первая жена Анна, она делила со мной все эти трудности, в конце концов психологически сломалась, долго лечилась, а в 90-м году покончила с собой, выбросилась из окна.

— Ради чего вы терпели эти лишения?

— Искусство превыше всего. Я ел состоявшие почти из одного хлеба микояновские котлеты по 60 копеек за десяток и мечтал о славе.

За первую московскую зиму я похудел на 11 кило. Я несколько месяцев простоял у дверей Дома литераторов, чтобы попасть на семинар Арсения Тарковского. Меня не пускали, гнали, но я все-таки попал.

Правда, выяснилось, что Тарковский абсолютно бездарный учитель, его лекции не представляли никакого интереса, более того, он не давал нам свободно читать стихи. А я ведь ехал в Москву, чтобы меня услышали. Словом, я устроил на семинаре восстание…

— Значит, вы не считаете Тарковского своим учителем?

— Нет, конечно. Им был скорее Евгений Крапивницкий, с ним я очень-очень дружил.

— Сегодня вы поэзию оставили?

— Да, совсем.

Кстати говоря, то увлечение России поэзией было архаично, в ту пору молодежь всего мира жила уже другим рок-н-роллом.

Я — САВЕНКО

— Оказавшись в 74-м году на Западе, вы поставили перед собой цель зарабатывать на жизнь писательским трудом. Вслед за «Эдичкой», рассказывающим о ваших мытарствах в Нью-Йорке, вы издали, если не ошибаюсь, еще 12 книг, героем большинства которых являетесь вы сами. Чем вызван такой повышенный интерес к собственной персоне?

— Надо определиться, что считать автобиографическим произведением. Главное действующее лицо моих книг — Лимонов. Но ведь такого человека не существует в природе. По паспорту я Савенко Эдуард. Точка.

А Лимонов, значит, это и герой, и автор. Автобиографические приемы были важны для меня при показе эпохи, среды.

Например, в романе «У нас была великая эпоха» маленький сын лейтенанта Эдик только предлог, чтобы показать время конца 40-х.

А «Молодой негодяй» — это Эдичка в Харькове 60-х. Понимаете, страна через героя, это эпопея.

— Кстати, почему Лимонов?

— Это родилось из литературной игры, дело происходило в Харькове, мне был 21 год. Мы с приятелями называли себя… как это называется по-русски?.. искусственными фамилиями.

Кто-то стал Буханкиным, кто-то Одеяловым, я стал Лимоновым. Так ко мне и прилипло, превратилось в кличку, второе «я» быстро вытеснило первое. Привыкли все, я в том числе. Так и осталось, сегодня поздно уже избавляться.

Но если бы мне не нравилась фамилия отца, я мог бы взять материнскую — Зыбина. Так что дело не в этом.

— Читатели меня не поймут, если я не спрошу вас о роли нецензурных выражений в вашем творчестве.

— Мат — нормальное средство характеристики героев.

Во всех языковых стихиях подобные революции произошли в 30-е годы. Вспомните хотя бы «Тропик Рака» Миллера.

Нечто похожее ожидало бы и Россию, но Советская власть со своим пуританизмом затормозила процесс.

Мат — это колоссальное оживление языка.

— Значит ли это, что вы таким же образом оживляете и собственную разговорную речь?

— Нет, я вежливый человек, ко всем обращаюсь на «вы». Но если меня обматерят, я отвечаю тем же.

— Тем более удивительно, что вы решили нарушить табу и напечатать непечатное слово.

— Знаете, мне неоднократно предлагали издать «Эдичку» с многоточиями на месте матерных выражений.

Я отказывался и рад, что сегодня удалось сломать барьер.

Для меня мат — не самоцель. В большинстве моих книг вы не встретите ненормативной лексики.

В «Эдичке» же показан человек в стесненных обстоятельствах, в глубоком кризисе, на дне жизни. Естественно, что он прибегает к крепким выражениям.

И чтобы упредить возможные вопросы, повторю еще раз: не следует отождествлять меня с Эдичкой.

Я не ругаюсь в обществе женщин, я не наркоман и не гомосексуалист. Я семейный человек. Последние 10 лет живу во Франции с женой Натальей Георгиевной Медведевой.

СВОЙ СРЕДИ ЧУЖИХ…

— Как вы устроились в Париже?

— Мы обосновались на крыше дома в старой части города, почти в центре.

— На крыше?

— Ну да, в мансарде, в очень небольшой квартирке общей площадью меньше 50 квадратов. Зато, знаете, наклонные потолки, как в кино. Обычно советские люди, попадая ко мне, разочаровываются. Они считают, что я должен иметь личный самолет, как Шолохов, или хотя бы дачу вроде переделкинских.

— Пишете вы ежедневно?

— Практически да. Обычно работаю по 5—6 часов. Писательство — единственный источник моих доходов. Я состою членом редколлегии французского сатирического еженедельника.

— К Парижу привыкли?

— Да. И давно не замечаю его туристских красот и достопримечательностей, зато вижу те проблемы, которые недоступны взору простого советского человека. Я же сталкиваюсь со всем этим ежедневно. Поэтому мне странно наблюдать, как в России пренебрегают советами тех, кто постоянно обретается на Западе.

— А я как раз этому не удивлен. Логика проста: хитрец, живет в Париже, а нас уговаривает не ехать.

— Я никого не уговариваю, боже упаси. Я зло и насмешливо говорю: попробуйте выехать туда, кому вы там нужны? Сейчас шумят об оттоке советских ученых на Запад. Когда мы прекратим самообольщаться? Там нужны единицы, истинные гении. Остальных ждет судьба таксистов и посудомоек.

— У вас двойное гражданство: вы ситуаен франсэ, но вот уже больше года, как вам вернули советский паспорт. Сегодня Союза нет. Присягнете России?

— Безусловно. Кому же еще?

— Но ведь вы наполовину украинец…

— Я человек русской культуры и патриот Великой России, коей Украина — неотъемлемая часть.

— Ваши родители живут в Харькове. Вы их навещаете?

— В прошлый приезд был. На этот раз пока не удалось вырваться.

— А они к вам в Париж ездили?

— Родители уже старые люди, отказываются. Живется моим старикам несладко, у отца капитанская пенсия, представляете? Раньше я переводил им гонорары за статьи, публиковавшиеся в Союзе, однако теперь на суверенную Украину и переводы не принимают.

ЧУЖОЙ СРЕДИ СВОИХ

— Ваша последняя книга, написанная по впечатлениям от поездки в Союз в 89-м году, называется «Иностранец в родном городе». Вы действительно чувствуете себя здесь чужим?

— Я здесь не чужой. Мне предложили место политического обозревателя в «Советской России». Я хочу большего — участвовать в политическом процессе, заниматься политикой.

— Но для этого придется покинуть Францию.

— Я не вижу тут проблемы, мне не впервой менять место жительства. Я выжил, не пропал на Западе, так чего же мне бояться теперь?

— К слову, почему вас так долго не пускали в Союз? Кажется, вам помог приехать Юлиан Семенов, и он же первым опубликовал вас здесь?

— Почему не пускали, спрашивать надо не у меня. Что касается Юлиана Семенова, то мы познакомились на приеме у парижского американца — общего знакомого и разговорились. Семенов предложил: «Давай я тебя напечатаю». Он же меня пригласил в Союз. Он это пообещал и сделал.

Впоследствии наши отношения испортились, он за что-то обиделся на меня… Юлиан Семенов — первый советский капиталист в книжном бизнесе, сумел организовать доходные предприятия. Разумеется, он из бывших. Я исключение, у меня нет бывшей биографии, я не был ни членом КПСС, ни даже ВЛКСМ. У меня в анкетах прочерки — не был, не состоял, не участвовал. А Семенов был, состоял, участвовал. Но что это, собственно, меняет? Ельцин ведь тоже был и состоял, однако это никого не смущает. Мне часто на Западе говорили: что же ты общаешься с Семеновым, это же генерал КГБ? А я отвечал, что всю жизнь мечтал познакомиться с генералом КГБ и жалею лишь, что этот генерал перестроившийся. Я бы предпочитал закоренелого.

НОБЕЛЕВСКАЯ ПРЕМИЯ — В ПЕРСПЕКТИВЕ

— Вы знакомы с Франсуазой Саган? Это ведь она вместе с другими хлопотала о предоставлении вам французского гражданства.

— С Саган я едва ли перекинулся двумя десятками фраз,.. такая жеманная комнатная собачонка. В свое время она написала книгу, которая якобы произвела определенную миниреволюцию во французских нравах. Это было все очень хорошо организовано, ее отец был большим человеком в книжном бизнесе. Это не была какая-то 17-летняя безвестная девушка, пришедшая со стороны. Все ее книги буржуазны и достаточно поверхностны, хотя сама Саган сегодня легенда.

— В 1986 году в одном из интервью на Западе вы сказали, что через пять лет хотите стать писателем-легендой, популярным и узнаваемым. Срок прошел. По-вашему, вы своего добились?

— Думаю, что да.

— И Нобелевская премия станет венцом стремлений?

— Нобелевскую мне не дадут, я другого типа писатель, писатель антиистэблишмента. Я отношу себя к взрывателям общественных устоев, а у них обычно трагические судьбы. Вот Бродский — да, это другое дело, он академичен, всегда высказывается за существующий порядок. Даже тот его ленинградский бунт как таковым бунтом не был. Это недоразумение, нон-сенс. Правда, Нобелевскую премию дали Альберу Камю, этот тоже был достаточно взрывчатый писатель. Черт его знает, может, и я когда-нибудь дождусь.

— Для вас это важно?

— Нет. Сартр вот, к примеру, ведь отказался от премии.

— Тогда что главное?

— Быть автором вот этих книг, лежащих на столе. Вы называете мои произведения скандальными, но скандальность возникает от несоответствия моих идей и моей эстетики с восприятием читателей.

— Надо полагать, свой стиль вы менять не собираетесь?

— Нет, конечно.

— Значит, можно ждать новых сенсаций?

— Ждите!

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Через несколько дней я опять звонил в дверь с приклеенным липкой лентой номером. Я принес Лимонову готовое интервью на подпись. В этот день, 22 февраля 1992 года Эдуарду исполнилось 49 лет. Как водится, я поздравил именинника. Поблагодарив из вежливости, Лимонов заметил: «Я никогда не праздную собственный день рождения. Не вижу в этом событии ничего, кроме повода напиться».

Лимонов был трезв.

На столе лежали рукописи, газеты, книги.

Писатель работал.

PPS

В этом интервью Эдуард посетовал на то, что его творчество пока мало известно российскому читателю. Тогда же само собой родилось предложение напечатать что-нибудь из новых, не издававшихся ранее в России работ Эдуарда на страницах нашего еженедельника. Через своего литературного агента в Москве Александра Шаталова Эдуард передал в редакцию рукопись написанной в 1990 году книги «ДИСЦИПЛИНАРНЫЙ САНАТОРИЙ». Это произведение практически было незнакомо широкой аудитории у нас в стране. Мы тогда отобрали для публикации три главы из 180-страничного текста. В предисловие к сериалу публикаций предупредили тех, кто творчество Лимонова знает лишь по книге «Это я — Эдичка» и кто настраивается на подобного рода чтиво, — им придется разочаровать. Матерных выражений и «крутых» сексуальных сцен не будет. Эта книга совсем о другом. Писатель предпослал рукописи подзаголовок «Этюд социальной ментальности современных обществ».

Взгляд Эдуарда Лимонова далеко не всегда может совпадать с вашим собственным, вполне возможно, позиция автора вызовет у кого-то неприятие и даже раздражение. Однако, надо полагать, никто не станет оспаривать право писателя иметь свое, отличное от других видение решения той или иной проблемы, равно как и право это самое видение обнародовать. С Лимоновым можно спорить, не соглашаться, но сначала хорошо бы его выслушать. И еще было сделано несколько замечаний, предваряющих знакомство с отрывками из «Дисциплинарного санатория». С момента написания книги мир не стоял на месте, нет больше восточного блока социалистических стран, нет и Советского Союза, столь часто упоминаемых Лимоновым. Прежних держав нет, а вот сохранился ли санаторий, описанный в книге? Это уже судить читателям. Попутно заметим, что, по мнению автора, границы санатория не заканчиваются в СССР или Восточной Европе… В «Дисциплинарном санатории» автор постоянно апеллирует к роману Д. Оруэлла «1984», который считает самой черной книгой века. Обществу, созданному фантазией английского писателя, Лимонов противопоставляет собственную модель. Этим объясняется неоднократное цитирование «1984» Лимоновым. Мы сочли возможным сохранить в той публикации орфографию, правописание автора, его транскрипцию написания имен и фамилий.

ТОК-ШОК

Первое интервью со своим наставником Могутин опубликовал в 1992 году, сам подписался «американский культуролог», а собеседника обозвал «советско-французский национальный герой». Эпиграфом выбрал цитату из героя: «Я явление мощное, и когда мне становится тесно в рамках жанра — я без церемоний перехожу в другой жанр» (Эд. Лимонов). Я отдал под эту беседу первого 8-страничного выпуска «Нового Взгляд» фронтальную полосу и украшена она было ч/б фотографией в рост: Лимонов сняля бещ очков в кителе + шинели, действительно с очень героической миной. Они общались на «Вы». И значительную часть беседы посвятили альянсу Эдуарда с Жириком (© Лимонов).

«БРАТЬЯ ПО ОРУЖИЮ» — «БРАТЬЯ ПО КРОВИ»

«Я злой, я нервный, я нехороший, я неинтересный. Я много думаю о революции или терроризме и мало думаю о реальности… Нравится ли вам термин „гражданская война“? Мне — очень…»

Эд. Лимонов,

«Дневник неудачника»,

Нью-Йорк, 1962

— Эдуард, вы претендуете на роль идеолога отечественной оппозиции?

— Да. Что-то мне удалось сформулировать и раньше других, и лучше, и четче. Но я считаю, что оппозиция не использует мои работы в полной мере, как они того заслуживают. Например, мой «Манифест российского национализма» Фронт Национального Спасения не использовал по достоинству. Мне не нужны лавры автора, я согласился бы даже на то, чтобы текст этот вообще пошел без моего

— Вы обмолвились, что одним из первых возможных шагов Лимонова-политика в случае, если оппозиция придет к власти будет запрщение книг Лимонова-политика…

— Если мне докажут, что мои книги вредны, что они развращают молодежь…

— А кто может это вам доказать?

— Этого я не знаю, но если найдется кто-то, я не остановлюсь даже перед тем, что перестану публиковать свои книги. Если этого потребует ситуация. Но, я думаю, это глупа Я — писатель современный, и Россия, долгое время находившаяся в герметическом вакуу ме коммунистического общества, нуждается е современной литературе.

— Как вы оцениваете своих нынешних политических союзников?

— Среди них есть оригинальные, яркие сильные личности, сколько угодно: Проханов, Зюганов, Анпилов… Это люди высокого потенциала.

— Вы упоминали о том, что генерал Макашов читал ваши статьи с карандашом

— Макашов сказал мне, что с большим интересом читал мои статьи во время съезда 17 марта 1992 года. У него, как у командующего военным округом, времени было мало, и адъютант помечал ему галочками, что обязательно нужно прочесть…

— У вас свежий шрам на руке. Это вь в Югославии повредились?

— Нет, после конгресса Фронта Национального Спасения 24 октября по древнерусскому обычаю побратались…

— Как ваши «братья по оружию», а теперь уже и «братья по крови» относятся к вашей литературной деятельности? Они осведомлены о специфике ваших книг?

— Зачем? Это было бы глупо. Достаточно того, что они со мной общаются и принимают меня.

— Примитивный и прямолинейный вопрос: они вам ЭТО (речь о «голубой» ориентации Эдуарда — Е.Д.) прощают? Они к вам терпимы?

— Чтобы знать точно, нужно у них спросить. Я думаю, если они от меня не отпихиваются, если мы вместе работаем, значит, они

— Вы призвали гильотинировать Горбачева. Кого еще из политических деятелей вы бы хотели гильотинировать?

— Я считаю, что преступление всегда должно наказываться. Горбачев и его сообщники совершили большое преступление. Его И нужно гильотинировать, чтобы будущие вожди и президенты знали, что нельзя безнаказанно расчленять страну, а потом раскатывать по всему миру в лимузинах, получать всяческие «премии мира»…

— У вас не находит сочувствия нынешняя оппозиция Горбачева по отношению к Ельцину?

— Это их придворные игры, продолжение соперничества, месть, их дела и эмоции, в которых мы не можем участвовать. Ельцин –«Горбачев 1992 года», он продолжает его политику, поэтому он заслуживает такого же наказания.

— Многие считают, что факт вашего участия в теневом кабинете Жириновского объясняется исключительно взаимной сексуальной симпатией друг к другу.

— Что за дэбильные глупости! На такой вопрос даже невозможно порядочно ответить! Дэбильная глупость!

— В печати проскользнуло сообщение о том, что половина всех записок на вашем вечере в ЦДЛ касалась именно этих ваших взаимоотношений с Жириновским, и вы не ответили ни на одну из них.

— Вовсе нет! Половина записок была на одну и ту же тему… Повторяла те вопросы, на которые я уже отвечал. Записки на такого рода мероприятиях не отличаются особой оригинальностью.

— После записи ваш вечер в «Останкине» был как-то купирован, цензурирован и вообще что вас пытались каким-то образом ущемить?

— А я его не видел. Я не люблю смотреть самого себя. Мне сказали, что он продолжался час, в то время как я выступал три часа. Естественно, он был обрезан, весь вопрос в том, как он был обрезан. Съемочная команда произвела на меня впечатление вполне добросовестных людей, которые знают свое дело.

— В «Останкине» вы сказали, что «телевидение — наш друг, нужно использовать его в своих интересах». До какой степени вы способны использовать институты масс-медиа для достижения каких-то своих целей?

— Я никого не использую. Меня используют в большей степени: и газеты, и телевидение — для увеличения своей популярности за счет моей популярности. Ко мне обращаются сотни журналистов с просьбой об интервью. Я соглашаюсь далеко не всегда и стараюсь избегать банальности. Таким людям, как я, доступ на теле труден, но в принципе мне трудно и отказать, потому что я не только политик или писатель, я — персоналити и ньюсмейкер. Меня многие хотят, но боятся, в то время как я хотел бы участвовать во всевозможных теледискуссиях…

АМОРАЛЬНЫЙ МОРАЛИСТ

— Как вы относитесь к тому, что имя героя вашего романа стало уже нарицательным? На 1-м канале появилась даже передача о похождениях некоего придурковатого юноши, именующего себя Эдичкой и повторяющего неизменно фразу «Это я — Эдичка!». Многие журналисты печатно называют вас Эдичкой…

— Это все не так страшно, главное — какой смысл в это вкладывается.

— На протяжении нескольких лет, с тех пор, как вы стали известны у себя на родине, к вам относятся в основном, как к экзотическому персонажу.

— А я и есть экзотический персонаж, достаточно необычный тип писателя. Это факт, который я познал извне, от других. Как я к этому могу относиться? Очевидно, то, что я делаю, большинство людей поражает, шокирует. Тем лучше! Великолепно! Они читают мои книги, а чего еще может желать писатель?!

— Насколько серьезно вы относитесь к «должности» главы Федерального бюро расследований при теневом кабинете Жириновского? Независимый и свободолюбивый анархист Эдичка «продался»?

— Владимир Жириновский — умный и прагматичный лидер. Высмеивают же (вспомните, как высмеивали Гитлера или того же Ельцина, пока он не пришел к власти) политических лидеров их противники в политике в надежде снизить, подавить влияние того или иного лидера на массы. В случае выборов, если они будут проведены сегодня, Жириновский имеет множество шансов оказаться у власти. И окажется он у власти с уже готовыми к действию структурами. Одна из таких структур — Всероссийское бюро расследований. Разумеется, существует пока только скелет организации, но ничто не помешает мне развернуть ее в несколько недель. Независимость свою я не потерял, я не член ПДП, однако следует понимать, что политика есть действо коллективное. Я высказывался последний год откровенно и в интервью «Московскому комсомольцу», так и сказал аллегорически: «Я ищу банду», то есть коллектив. Один в политике не воин.

— Станет ли ваша политическая деятельность сюжетом будущих книг?

— Моя политическая деятельность стала сюжетом только что вышедшей книги «Исчезновение варваров». Только что я закончил книгу «Убийство часового». До этого я написал «Дисциплинарный санаторий».

— Ваш политический союз с Жириновским можно объяснить тем, что вы, признаваясь в собственных экзотических качествах, нашли столь же экзотического персонажа?

— Жириновский выглядит экзотично на фоне России. На самом деле он просто-напросто современный прагматичный политик. Он мне предложил стать членом своего кабинета… Наша политика вышла за пределы всяких партийных келий и институтов, но все равно осталась на уровне серьезного парламентаризма, который часто не срабатывает. У него самого какая-то определенная репутация. Он не задумываясь взял меня с какой-то определенной репутацией. Это тоже политика — уметь так привлекать людей.

— Ваши действия в случае, если в России политическая оппозиция (тот же Жириновский) придет к власти?

— Но мы и хотим прийти к власти. Придем и будем работать, я во всяком случае. Найду себе здание, привлеку людей, которые умеют работать, и будем обеспечивать безопасность страны и ее граждан. Я — мне это все говорили — отличный работник, я ничего не забываю, я не истерик, я неплохо знаю психологию разных групп населения, из меня получится, я уверен, отличный глава Всероссийского бюро. Плюс я неподкупен, деньга для меня ничего не значат. Если нам навяжут войны, мы будем воевать. Быстро, безжалостно, исходя из четко поставленных принципов.

— Вы будете жестоко расправляться со своими врагами?

— Не задавайте мне, Ярослав, провокационных вопросов! Что значит «жестоко»?! В зависимости от отношения к нам врагов!

— Вы будете исходить из той тактики, той политики, которую вам навяжут враги?!

— Ну, я отказываюсь обсуждать эту проблему, по­тому что она выглядит несколько абстрактно в данной ситуации. Для того чтобы поставить страну на ноги, очевидно, придется преодолеть противодей­ствие определенных сил, физическое противодействие. Насилие какое-то неизбежно. Насилие сейчас в этой стране, вы видите, приняло формы войн. Прекратить его можно только такими же насильственными мера­ми, вооруженным путем. А говорить об этом абстрактно, интеллигентски, сидя в Москве, на кухне, — неуместно.

— Но ведь любой разговор можно счесть «интеллигентским»!

— Я ответил на ваш вопрос. Мы будем принимать адекватные политические меры. Насколько это бу­дет необходимо, настолько это будет насильствен­но.

— Насколько применимы к вам слова Черчилля: «Плох тот консерватор, который в молодости не был радикалом»?

— Долго жившие великие люди часто успевали выска­заться на все случаи жизни. Цитатные мудрости меня никогда не убеждали, а сукин сын Черчилль, предлагав­ший в 1947 году Соединенным Штатам использовать их ядерное оружие против СССР, не мой обожаемый государственный деятель. Мои эстетические взгляды и при­страстия не изменились за последние четверть века, лишь углубились и уточнились. Скажем, Хлебников остается для меня идеальным поэтом и единственным нашим поэтическим гением. В XX веке у французов, у немцев подобного могучего гения нет. Если же говорить о моих политических взглядах, то и они мало изменились, скажем, со времен написания «Эдички». То есть консерватором (реакционером!) или традиционалистом я всегда и был. Это общество московское (не хочу называть его российским) болеет, исповедуя на сегодняшний день радикализм, каковой во всем мире считается правым консерватизмом, не нужно с больной головы на здоровую, а? Цитирую из «Эдички», стр. 120: «Еще я сказал, что считаю диссидентское движение очень правым, и если единственная цель их борьбы заменить нынешних руководителей советского госу­дарства другими — Сахаровыми и Солженицыными, то лучше не нужно, ибо взгляды у названных личнос­тей пуганые и малореальные, а фантазии и энергии сколько угодно, что эти люди представляли бы опас­ность, находись они у власти. Их возможные политические и социальные эксперименты были бы опасны для населения Советского Союза, и опасны тем белее, чем больше у них фантазии и энергии. Нынеш­ние руководители СССР, слава Богу, довольно посред­ственны для того, чтобы проводить радикальные опыты, но в то же время они обладают бюрократи­ческим опытом руководства, неплохо знают свое дело, а это в настоящее время куда более необходимо России, чем все нереальные прожекты возврата к Фев­ральской революции, к капитализму и тому подоб­ная чепуха…»

Это писалось в 1976 году, и тогда такие взгляды были чудовищно радикальными. Сегодня (интервью, напоминаю, 1992 года — Е.Д.) на фоне всеобщей демократической революционности, когда каж­дый экс-преподаватель марксизма стал фанатиком демократии, подобные взгляды консервативны. Но это они мечутся меж полюсами, я стою тверд, как скала. Я написал в 1971 году стихотворение «Ода Армии». И сегодня я дружу с полковниками и генералами. Я последователен.

— Ваше отношение к оружию. Какое вы предпочитаете?

— Среди врагов, вооруженных ножами, хорошо иметь пистолет «ТТ» или автомат «сучку». Но что сделаешь с «сучкой» против минометов и крупнокалиберных пулеметов? Оружие надо иметь адекватное. Я предпочитаю ядерное. Если бы оно у меня было, я бы подарил часть его сербам. Тогда собравшиеся в поход европейские крестоносцы не тронули бы сербских братьев.

В сложившейся в Югославии ситуации, когда агрессивность Запада все больше направлена на сербов, было бы разумно снабдить наших сербских братьев каким-то количеством ядерного оружия, дабы сдержать агрессивность Запада (я подчеркиваю!) по отношению к ним. Ядерное оружие имеет Израиль, и у меня нет оснований сомневаться, что сербы будут менее ответственны в обращении с ним. У нас столько ядерных боеголовок, что если пять, скажем, мы отдадим сербам, на нашем ядерном потенциале это не отразится. Своим надо помогать!

— Вы лично хотели бы распоряжаться нашими ядерными арсеналами?

— Единолично?! У меня таких амбиций нет. Я считаю, что пагубно доверять такие вещи в распоряжение одного индивидуума. Я не знаю, какова процессуальная сторона управления нашим ядерным оружием, но если Ельцин один имеет право им распоряжаться, то это чудовищно и непростительно.

— Как ваша общественная и политическая (оп) позиция сказывается на писательской карьере?

— С 1985 года, и особенно интенсивно с 1988-го (я стал членом редколлегии сатирического еженедельника «Идио Интернасьональ» и каждую неделю публиковал статью), я приобрел себе множество врагов во Франции. По причине моих бесцеремонных и неуважительных взглядов, в первую очередь, на французскую политику и реальность. (Так, я сравнивал в статье «Портрет Миттерана как Брежнева» французского президента с Брежневым со всеми отсюда выходящими…) Я выступал против банальности культуры демократии я искренне убежден, что с конца 60-х годов на Западе не создано ни единого шедевра, не появилось ни единого значительного «артиста» и даже таланты редки. Причина тому — ориентировка на среднего человека, средний культурный климат, короче говоря, та обстановка сытости, уюта и согласия, к которой и стремилась западная Цивилизация, убила искусство. Я высмеивал местных банальных кумиров.

Когда с помощью Горбачева исчез СССР, последний враг западной цивилизации, она подверглась жесточайшей ментальной травме: обезумела. Пример «наказания» Ирака иллюстрирует этот АМОК западной цивилизации как нельзя лучше. Сейчас известно, что около двухсот пятидесяти тысяч иракцев «выбомбила» коалиция, наказывая Ирак за «нарушение норм международного права». Отвлекшись от Саддама и кувейтской нефти, увидим неоспоримое: наказание в сотни раз чудовищнее и отвратительнее преступления. И то, что Россия Горбачева участвовала в УНИЧТОЖЕНИИ, — это бесчестье. В моих статьях и интервью (в частности, в «Либерасьон» в феврале 1991 года) я откровенно высказывал свою точку зрения на иракский конфликт. Позднее я высказывал своё мнение на югославский конфликт. Да, моя журналистская деятельность негативно сказывается на моей писательской карьере. В частности, какое-то количество литературных критиков бойкотирует мои книги, отказывается писать критические статьи на них. 27 августа 1991 года я созвал пресс-конференцию здесь, в Париже, по поводу «государственного переворота, совершенного Ельциным 21—25 августа», и агентство Франс Пресс разнесло депешу по всему миру. Разумеется, у меня еще прибавилось врагов. Однако бойкот критиков не помешал мне получить за мою последнюю книгу «Иностранец в родном городе» литературную премию Жана Фроетье. В сущности, количеством врагов следует гордиться, так же как и количеством поклонников. Сколько у меня врагов среди московской интеллигенции, сочтите сами. Но я ездил по Сибири и недавно был в Краснодаре, и тысячи людей, мне незнакомых, солдаты, женщины, милиционеры, казаки, встречали меня криками: «Эдик! Эдик! Наш Эдик!» Вот чем горжусь.

— Насколько вы, писатель Эдуард Лимонов, экономически независимы? Создается впечатление, что в последнее время ваше творчество идет рука об руку с поп-коммерцией. Если так — помогает ли это писать?

— Я живу исключительно на литературные доходы с осени 1980 года. Да, я экономически независим. Больших денег я никогда не зарабатывал. Сейчас я живу достаточно скромно, не нужно воображать меня в виде Шолохова или Ростроповича. Идет ли мое «творчество рука об руку с поп-коммерцией»? Мои издатели все без исключения обиделись бы, услышав такой оборот. В России между тяжелыми пухлыми книгами, более или менее бездарно воспевающими застойных секретарей райкомов, и катакомбными изысками алхимиков слова (тоже чаще всего бездарными) ничего не было. В США, Англии, Германии, Франции литературная продукция крайне дифференцирована, от «черных романов» и «розовой библиотеки» до крайне формалистических изысков, скажем, Пьера Гийота, где рваные слова наползают одно на другое. Собственно «литература» затерялась где-то посередине этого длинного и все время движущегося потока печатных изданий. Мои читатели те же, что и у Жана Жене или Чарльза Буковского. Иногда, в случае удачи, к обычной группе читателей присоединяются тысячи из других групп, привлеченные шумихой вокруг книги или вокруг автора. Это называется «книга имела коммерческий успех»…

— Насколько мне известно, один из ваших кумиров — Юкио Мишима. Собираетесь ли вы повторить его последний подвиг?

— Кумиры бывают у пятнадцатилетних мальчиков. Мишима близок мне более всего в книжке под назва­нием «О Хагакурэ», это комментарии к учению саму­рая (впоследствии буддийского монаха) Йошо Ямамо­то (1659—1719). «Комментарии к Хагакурэ» — моя настольная книга. Самурайская этика — этика муже­ственности. (Рекомендую книгу к преподаванию в рос­сийских школах). «Путь самурая есть Смерть» — эти строки из «Хагакурэ» были написаны на головных по­вязках пилотов-камикадзе во Вторую мировую войну.

Еще с Мишимой меня связывает культ тела. Достаточно хилый в детстве, Мишима слепил свое тело в великолепный сгусток мышц. Мишима принадлежит к одному со мной политическому лагерю. Он тради­ционалист, как и я. Для него Япония и император были священными понятиями. Его государственный переворот не удался, и он покончил с собой в 1970 году. В известном смысле мне повезло больше.

Я успел надышаться порохом в Югославии в 1991 году и успел погреться об АК-74-С в Приднестровье. Он же только проходил военную подготовку на армейской базе со своими ребятами. В любом случае великолепный тип. Полковник Д'Аннунцио тоже был великолепным типом писателя. И Маринетти… А то у вас все Мандельштам да Пастернак, Цветаева, Ахматова — жертвы, одним словом. Я не люблю жертв, я люблю героев.

— Кем вы хотели бы остаться в истории: поэтом-политиком или наоборот?

— «Блажен, кто смолоду был молод, Кто после вовремя созрел…» Я был поэтом, когда следовало им быть, вовремя созрел и стал прозаиком, сейчас я с такой же страстью отдаюсь написанию статей, воззваний и манифестов, с какой когда-то писал стихи. Я не маленький поэтик-авангардистик, карлик, всю жизнь сосущий один и тот же палец, я явление мощное, и когда мне становится тесно в рамках жанра, я без церемоний перехожу в другой жанр. Но все это я: поэт, романист, журналист и автор воззваний. Мечтаю быть автором листовок. Вот великолепный жанр!

— Марковский писал: «Я хотел бы жить и умереть в Париже, если б не было такой земли — Москва». Веши предпочтения?

— Умереть в постели — самое позорное для человека. Вот истеричного Тарковского похоронили на забытом кладбище-гетто в Сент-Женевьев де буа. Умирать нужно в бою, в перестрелке, в восстании. О захоронении кто-нибудь позаботится.

— Вас не удивило, что Владимир Максимов написал о вас пьесу, а театр имени Гоголя поставил по ней спектакль «Там, вдали… за бугром», главный герой которого — Варфоломей Ананасов?

— Я спектакля не видел, но мне сказали, что в нем использованы фрагменты из «Эдички». Это нарушение всех международных норм авторского права! Пусть деньги платят! По поводу того, удивило — не удивило… Нет, не удивило. Во Франции сейчас (1992 — Е.Д.) готовится к выходу моя биография, биографическая книга обо мне. Это нормально, я это заработал.

— Насколько я знаю, вас пригласили на премьеру этого спектакля вместе с четой Горбачевых. Вы не пошли из-за них (я, впрочем, но знаю, пришли ли они)?

— Нет, в это время я был на войне в Абхазии.

— Недавно один мой знакомый высокопоставленный демократ, ведущий популярной телепередачи, говорил мне с пафосом: «Неужели Лимонов не понимает, что, если бы он перестал валять дурака, интеллигенция приняла бы его в свои распростертые объятия?!»

— Они меня не спросили, захочу ли я принять интеллигенцию в свои объятия.

— Почему вы отказались стать членом либертарианской партии?

— Я понятия не имею, что это такое. Я вообще никогда не хотел быть членом какой бы то ни было партии. А удел меньшинств всяких меня никогда не интересовал. Зачем мне это?! Я человек и писатель многогранный, во мне бушуют разные стихии, зачем я вдруг буду становиться членом какой-то либертарианской партии? Это непродуктивно. Русский народ в подавляющем большинстве консервативен, как и всякий народ. Я отчасти тоже консервативен, несмотря на все мои опыты и демарши и восемнадцать лет жизни за границей. Я очень похож на своих родителей, которые совершеннейшие пуритане во всем: в жизни, в сексе… Мой отец не пьет, не курит. Они с матерью прожили пятьдесят один год вместе…

— Вы только что были в гостях у своих родителей в Харькове. Вам не становится тоскливо от одной мысли, что вы можете уподобиться своим родителям до такой степени, что пятьдесят один год проживете с какой-нибудь одной женщиной?

— Я дожил до пятидесяти лет, и, слава Богу, мне не было тоскливо, и судьба все устроила по-иному. Но внутри я моралист и консерватор. Одна из статей обо мне называлась «Аморальный моралист». Я — за честную и порядочную жизнь. Другое дело, что моя личная судьба и судьба моих героев сложилась так что они не смогли вести такой жизни. Но все равно я похож на своих очень советских и очень порядочных родителей.

— Вы хотели когда-нибудь быть рок-звездой?

— Может быть, если бы я родился позже, я и стал бы рок-звездой. Мой московский период я бы наверняка пережил как рок-период. Но тогда традиция требовала высказывать все свои творческие импульсы в поэтической форме.

— Наиболее симпатичное вам явление в рок-мире?

— Я никогда не любил слащавых «Битлз». Когда появились «Клэш» и «Секс Пистолз» в середине 70-х, сначала они мне очень нравились. К анархизму я всегда относился с такой дистанционной симпатией, а в пан­ке был социальный протест, много анархизма. По­зднее он превратился в фэшн-стиль, и много людей стали под него подделываться…

— Вы прибегали когда-нибудь к услугам проституток?

— Как настоящий мужчина, я прибегал ко всяческим услугам. Мое отношение к этому роду женщин хорошо описано в романе «История его слуги». Это похоже на то, как вы идете к врачу на осмотр. На мой взгляд, мероприятие это абсолютно несексуальное, никакой страсти в этом не может быть. Идет постоянная тор­говля: «ляг так» или «встань так»… — «А если ты хочешь это, с тебя еще двадцать долларов» и т. д. Все делает­ся по-деловому и совсем неромантично. Я всегда искал каких-то эмоций, а в проституировании никаких эмоций нет…

— Вы обращались когда-нибудь к психиатру или психоаналитику?

— Зачем? Я сам могу анализировать психоаналитиков, для того я и писатель, плюс — еще и такого типа. Я уверен, что сам могу работать психоаналитиком и очень неплохим.

— Одна из кульминационных сцен в «Подростке Савенко» — групповое изнасилование. В своей реальной жизни вы принимали участие в чем-ни­будь подобном?

— Эта сцена действительно имела место в моей жизни более тридцати лет назад. Такие вещи случались в жестокой жизни рабочего поселка, и описание это­го изнасилования основано на реальном факте моей биографии.

— Почему у вас нет детей? Это непроизвольно или сознательно?

— Это случайность. Так произошло и все.

— Вы не любите детей?

— Почему, люблю. Но поскольку их не имеешь, то смотришь на них со стороны и не совсем понимаешь, что это такое. Когда я жил в Москве, я был очень беден. Мы снимали с моей первой женой комнату, еле жили, иногда жрать нечего было в буквальном смысле слова. Заводить детей было как-то нелепо. Потом была вторая жена, с которой мы уехали в Америку, и тоже одно время думали иметь ребенка, но между нами произошел разрыв, масса житейских историй, пере­мен. Для того чтобы иметь детей, надо хотя бы со­здать им жизнь какую-то стабильную, а когда меня­ешь три страны, десятки городов, сотни квартир… Какие дети?! Это Ростропович может себе позволить иметь детей, потому что он и здесь человек богатый. У меня — не случилось, хотя кто знает, жизнь ведь еще не кончена!..

— Могу я упомянуть о том, что вы собирались сделать себе пластическую операцию, если с возрастом возникнет в этом необходимость?

— Да мало ли я говорил разных глупостей! Нельзя же все воспринимать за жизнь! Высказывается немало вещей, и на все случаи жизни можно найти цитаты. В данном случае это, конечно, глупо. Но опускаться, выглядеть стариком — тоже неприятно. В России очень много людей, забывших о себе, о своем духовном и физическом здоровье, обрюзгших, в тридцать лет уже имеющих огромное брюхо. Я никогда не хотел быть таким. Жизнь на Западе отложила на меня свой отпечаток, я стал относиться к себе по-западному.

— Так «может быть Лимонова старого»?

— Думаю, я не доживу до этого времени (смеется), до старости. При моих историях мне об этом заботиться не придется…

— Вы сознательно «подставляетесь», ходите под пулями?

— Зачем же! Я жизнь очень люблю и наслаждаюсь ею чем дальше, тем больше. У меня даже мыслей таких не возникало. Помните, вчера мы были в ресторане ЦДЛ и какой-то тип, сидевший с Пьецухом (Пьецух, да?), заспорил, Лимонов я или нет. Он подо­шел к нам, чтобы убедиться: «Я ему говорю, это Лимонов, а он мне говорит, да какой это Лимонов, это какой-то молодой человек!» Так что все меня считают молодым человеком!

— Сколько в вашей жизни было попыток самоубийства?

— В моей жизни не было попыток самоубийства. Были какие-то юношеские истории, описанные в моих книгах. У меня никогда не было желания умереть и, надеюсь, никогда не будет. Это был протест путем насилия, направленного на самого себя, но протест. Это как блатные в тюряге вскрывают себе вены отточенной ложкой и красят стены кровью. Человек не собирается умирать, это протест «мусорам»!

— Вы говорили, что счастье для вас — смотреть и слушать Эрика Курмангалиева и попивать шампанское. Где вы чувствуете себя спокойнее: в России или во Франции, и почему вы не хотите сделать свою жизнь счастливой?

— Если бы я искал спокойствия, я жил бы даже не во Франции, а в каком-нибудь Люксембурге, в Андорре или Швейцарии. Спокойствия я не ищу. Дело не в этом, а в том, куда переместились мои интересы, где я более эффективен. Во времена Брежнева я был эффективен в Америке и во Франции, очень много работал как писатель, сделал себе определенное имя в литературе, а сегодня я куда более эффективен в России, я чувствую, что моя страна очень нуждается во мне. У меня есть необходимые знания, накоплен­ные за восемнадцать лет энергичной жизни на Западе. Я участвовал в оппозиционных движениях и в США, и во Франции и могу принести полезную по­мощь оппозиции в моей стране.

— Вам нравится, когда интервью проходит в жесткой, агрессивной форме или для вас интереснее высказаться спокойно, выговориться?

— Агрессивная манера, противоборство — интересней.

— Из тех вопросов, которые я вам задал, какие-нибудь показались вам слишком примитивными, прямолинейными или неуместными?

— Для меня этого не существует. Обо мне столько написано примитивного, прямолинейного и неуместного, что я перестал обращать на это внимание и реагировать. Человеческая бестактность говорит сама за себя. Ваши вопросы были интересны. Единственное, что иногда вы были в определенном смысле назойливы…

— О'кей. ставим точку!

В СПИСКАХ НЕ ЗНАЧИТСЯ

Лимонов дебютировал на страницах в жанре, который стал популярен у его последователей (и у жен №2 и №3, и у Славы Могутина) — ИНТЕРВЬЮ С САМИМ СОБОЙ. Подписано было: «сентябрь 1993 года, Париж-Москва».

Воспроизвожу не по рукописи, а по варианту, опубликованному в «Новом Взгляде»:

«Первым, кажется, жанр самоинтервью употребил Дидро (1713—84), французский философ-энциклопедист. Я обращаюсь к этому жанру, когда мне хочется ответить на мои собственные вопросы, а мне их никто не задаёт, не догадывается. Или когда нужно врезать моим врагам. Раз в год, но больно.

— В тебе сомневаются, тебя оспаривают, тебя высмеивают, тебя ненавидит интеллигенция. Ты об этом знаешь? Как ты к этому относишься?

— Находиться под надзором, жить круглый год, двадцать четыре часа в сутки под въедливым взором неприятеля есть вторая профессия всякого известного человека. Звёзды, плывущие с общим потоком интеллигентного стада, разумеется, не избегают внимания, но их держат за своих, потому внимание к ним всегда доброжелательно. (Вообще же доброжелательность — чувство слабее ненависти).