Бесплатный фрагмент - Две Лии и Иаков

«Две Лии и Иаков»

Книга 3

Все в мире повторяется, все неизменно под солнцем,

сколь бы ни менялись одеяния людей и их слова.

Но раз неизменен сам человек, неизменным будет и то,

что напишут после меня. Люди бегут правды, тогда как

вокруг лжи они роятся словно мухи над медовой лепешкой,

и даже если они сидят в куче навоза, сброшенного на

перекрестке улиц, слова сказочника для них благоуханны.

Мика Валтари. «Синухе-египтянин».

И служил Йааков за Рахель семь лет,

и показались ему несколькими днями

— так он любил ее.

«Я–Тора, Еврейская библия и мир.

Книга Бытия 29:20»

Глава 1

Пустая дорога. Пустые улицы. Пустой двор. Послеполуденное солнце, выжигающее всех не успевших или не сумевших спрятаться от его лучей. В открытые ворота подворья Лавана медленно втягивалась короткая цепочка едва передвигающихся существ. Живых, полуживых, изможденных — сейчас это не интересовало жестокого бога Шамаша, которому тоже не терпелось удалиться на покой с такого знакомого небосвода, под которым ничего не происходило, да и не могло происходить в это время.

«Хватит уже. Сдерживал себя по повелению Создателя, когда неизвестно чем интересная всей троице невзрачная девчонка разбиралась со взрослыми важными мужчинами. Конечно все трое изволили наблюдать, куда же денутся верные друзья-приятели Бытие и Сознание от своего начальника.

Непонятно только, кого Создатель оберегал: то ли ее, то ли зрителей. То ветерочком подует, то тучку подгонит, заслонит от лучей. А бывало, наоборот, разгонит, когда уж больно много их собирается и темнеет. Что он в ней нашел? Ну, два сознания в одном теле. Подумаешь, экая невидаль. Хотя, наверное, таки невидаль. Сам, небось, подшутить решил?

Нужно будет у Сина спросить при встрече. Гоняешься за ним, (или за ней? Кто их поймет: то Луна, то Месяц) гоняешься, значит, а он ускользает. Или она убегает? Как ящерица — шмыг от меня в норку, и нет ее. А, может, это они за мной гонятся? Да какая, в конце концов, разница. Недолго ждать осталось. Лет двести — двести пятьдесят и пересечемся. Не забыть бы только спросить.

Надоело. Пока не запрещают, пусть немного пожарятся. Хотя и мне, пожалуй, достаточно. Заболтался. Вот попрячутся, как все существа разумные, и я потихонечку на покой».

Первым в маленьком караване монотонно вышагивал раб, привыкший к тяжелому однообразному труду. Ноги сами собой поднимались и опускались, неся еще крепкое тело разорившегося крестьянина. Не обращая внимания на пыль и жару, вспоминал два, нет, почти три свободных дня:

«Собственно говоря, ничего в жизни после того, как за долги продался Лавану, особо и не изменилось. Как работал раньше от зари до зари, пытаясь выбраться из нужды, так и сейчас работаю. Накормлен, как-то одет, хозяин с хозяйкой спокойные — что еще? Вспоминается временами семья, когда перепадет кружка пива и минута отдыха вечерком, но что уж тут. Жена скончалась. Захворала, не смогли лекаря дождаться. Дети выросли и разбрелись.

Может и хорошо, что к Лавану прибился, слыхивал разные истории про рабство на государственных стройках да рытье каналов. Но это уж больше пленных касается, которые без права освобождения, на всю жизнь в кабалу попали. Ну, голова наполовину выбрита, так что? Закон такой. Знак особый. Так он никуда бежать и не собирается. Вон, такой же как он, проданный за долги, у корчмаря Марона за огородом следит. Одет в такое тряпье, что чучелом птиц отгонять на его же огород ставить можно. Голодный всегда. Хозяин каждую морковку считает и грубой муки на лепешки дает, только чтобы ноги не протянул. Грех жаловаться.

А тут еще три, считай, дня свободных перепало. Хозяин со старшей дочкой в город отправились, и его с собой взяли, за добром присматривать. Отоспался, отъелся. С девчонкой этой, Зилпой, щебетухой и попрыгуньей, душу отвел. Вспомнил времена, когда был помоложе, и дети при них с женой крутились. Еще и пару медяков от молодой хозяйки перепало, и служанка в таверне веселая попалась. Решила, видно, для себя: «не можешь избежать любовных забав, расслабься и получи удовольствие». Тем более, что в храмовых домах утех те же услуги считаются нормальной работой. Ее тоже можно понять. Ведь, по сути, такая же как он. Отец продал в неурожайный год, бывает. Ну так она уже полтора года отработала, считай, полсрока прошло. Потом и о ребеночке подумать можно. Вот он, например, оттрубил год, через два тоже можно на вольные хлеба, и поискать себе работу. Но стоит ли снова связываться с семьей? Ерунда какая-то в голову лезет, как юнцу безбородому. От жары, наверное.

Но Лия, Лия то какова! Двух недель не прошло, как в ногах у отца валялась. Как стемнеет, от мальчишек, что дергали ее, слепую, пряталась. Сторонилась всех, только к колодцу за поселок выбиралась к Гиваргису, сторожу однорукому. А как выгнали, да несколько дней сама прожила, так изменилась, что теперь — молодая хозяйка, надо же. Вся такая гордая стала. Но не озлобилась, нет. Что правда, то правда. Еще и в таверне наслушался небылиц, вроде в подругах у нее богини ходят. Но с этим поосторжнее надо. Не даром ведь говорят: «в каждой правде, есть доля правды». А за пьяную ночь (ну, перепало мне чуток, так что?) после испытаний Рекой, каких только «правдивых» историй не наслушался.

Мелькнули знакомые ворота, и перед глазами открылся ставший родным двор. За рабом столь же неторопливо, хотя уже чувствовал приближение к родному стойлу, появился ведомый за узду ослик с наездником. Всю дорогу, а до этого в городе, злопамятное животное высматривало своего обидчика, наглого Джераба, сына корчмаря:

«Ладно, хозяйскую дочь ударил так, что та упала. Чего между людьми не бывает, сами разберутся. Но я то причем? Меня зачем было трогать? Толкнул, а услышав громкий крик возмущения, сам заорал почище осла. Попадись только, наглец. Приличный заряд дерьма в брюхе по-всякому найдется, чтобы угостить обидчика. Ничего, скоро от надоевшего груза отделаюсь, отдохну в родном стойле. Хотя эти неугомонные людишки всегда придумают чем заняться. Не беда. Отдохнул, а работа привычная. Будет тяжело, остановлюсь и покричу чуток, отстанут. Недолго осталось».

Изнывающий от жары Лаван встрепенулся от дремы, когда мимо промелькнули крепкие столбы, к которым крепились ворота двора. Сколько раз он уже пересекал эту границу, отделявшую его владения от внешнего мира. Еще немного, и он, наконец, доберется до заветной комнаты, где собрались изображения богов, что создал его предок, Терах. Там, в тишине и прохладе дома, он раздумывал, советовался, принимал важные решения. Изваяния божеств, управляющих стихиями, были закопаны под углами здания из обожженного кирпича, так что в доме до последней поры можно было чувствовать себя спокойно.

До последней поры. Пока не явился неведомо откуда племянничек Иаков, сын Исаака и любимой сестры Ревеки. Ревека, Ревека… Вот уж о ком частенько вспоминал Лаван, о чьем отъезде сожалел. А племянник, с которым еще предстоит решить, что делать, ни много ни мало, заявил, что прибыл для женитьбы на его дочери. Точно так же, как давным-давно Исаак, отец его, прислал слугу, чтобы просватать и забрать Ревеку. А та и рада-радешенька покинуть родное гнездо. Вот уж умница и красавица. Видно не в нее сын пошел. Он-то все больше отцовские рассказы о едином боге слушал, а в хозяйских вопросах несведущ. Ему, видите ли, откровение было, что суждено ему стать родоначальником, чьи потомки завоюют всю Землю, и посему, до́лжно отдать ему дочь в жены и управление всем хозяйством.

А дочери, как обезумели от такого красавчика. Старшая, Лия, потребовала, чтобы он, Лаван, немедленно отдал ее замуж за пришельца. А младшая, Рахель, вообще влюбилась по уши, и никого, кроме Иакова, вокруг не видит. Он, как отец, совсем ничего не имеет против такого зятя, но не сейчас же. Рахель еще совсем молода́, положение в хозяйстве могло бы быть и получше, а тут свадьбу задумали. А Лию, после ее мольбы о замужестве, сгоряча вообще выгнал из дома. Не насовсем, недалеко, только чтобы подумала в одиночестве над безрассудностью своей просьбы. Мало того, что ущербная родилась, не дали ей боги нормального зрения, так еще и на всю их семью неприязнь накликала. Не дают сыновей ему и Адине, а без них и род увять может. Да и в общине проблемы из-за этого. Соседские семьи растут, запросы расширяются. А за чей счет? То-то же.

А Лия? Что с ней было то в заброшенном загоне? Неведомо. Может и правду ее богиня Иштар под свою опеку взяла. А иначе как? Во дворе, когда руку отключила, а из глаз непроизвольно слезы текли, кто с ним говорил? Ясно, что не Лия, а Иштар в ее обличье. Лия и слов то таких не знает. А вещие знаки после жертвоприношения, когда куст сам запылал ярким огнем, а по луне тень неведомой птицы проплыла? И ведь не один он все это видел, Иаков рядом стоял. А потом, дома, когда Лия о чем-то с изваянием богини пошепталась. Ведь потом все, как было, об их ночной встрече с Иаковом поведала, хотя и была далеко от поселка. А история, когда ее в колдовстве заподозрили? Вспоминать страшно, сколько раз он находился на грани разорения. Нет, быстрее домой, к богам. Рассказать все, и просить, чтобы знак дали, как поступать, как вести себя с дочерью.

Лаван заерзал на мешке с сеном, заменявшем ему седло. Заметив шевелящееся перед мордой светлое пятно, тунику хозяина, оживилась и белая ослица:

«Ну наконец-то, добрались. Тоже мне, размечталась. Подавай ей все и сразу: и стойло удобное, и ясли, полные овса и пахучего сена, и соседа, приятного во всех отношениях. А потом еще и картины, как бегает с ним по просторам, когда никто не мешает. Размечталась! А прогуляться с ношей на спине, да по такой жаре, да по пыльной дороге — слабо́? С утра, как из города вышли, еще ничего было, сносно. После двухдневного отдыха, да по утренней прохладе, да с приятными воспоминаниями — отчего же и не пройтись, размяться. Да и груз невелик. Лия, дочь хозяина, да узлы какие-то. Потом и та сошла, тоже прогуляться захотела. Идти недалеко, не то что дорога от Бер-Шевы в поселок недалеко от Харрана. Тогда чуть ли не месяц добирались. Но ничего, слава нашим ослиным богам, живыми добрались.

Вышли с места стоянки, где обосновались Исаак и Ревека, маленьким караваном — она впереди с Иаковом на спине, рядом ослик со слугой, а за ними три верблюда, нагруженные разным товаром. Слуга недолго с ними был, дня два-три. Потом на стоянке о чем-то поговорили с хозяином, и он обратно повернул. А мы дальше тронулись. Прибились к попутному каравану. Потом он исчез вместе с нашими верблюдами, а я едва спаслась от шакалов, пока хозяин молился. Присоединились к другому. Так вместе с ним и шли, пока однажды ночью не поднялась непонятная суета. Факелы, крики, беготня. Я тоже испугалась. Хозяин подскочил, забрался на спину, начал ногами по бокам колотить. Не больно было, но неприятно. Я и рванула в темноту. Так и бежала, пока не выдохлась. А утром вернулись и увидели пустую истоптанную площадку. Верблюдица в стороне на трех ногах пыталась удержаться и жалобно так посматривала в нашу сторону. Хозяин только руки вверх протягивал, в небо смотрел и причитал что-то. Но с неба ничего не упало. Так он сел, голову руками обнял и начал качаться из стороны в сторону. Я к верблюдице подошла, а у той из ноги кусок деревяшки, стрела, то есть, торчит. Ступить она на все четыре ноги не может, а я в этом деле не помощница. Посидел хозяин, покачался, и пошли мы дальше. Хозяин на мне, а за нами верблюдица хромает на трех ногах. Так за день и дохромали до города. Иаков особо не спешил, все бормотал под нос. Наверное, решал куда податься. Как бы то ни было, после всех злоключений добрались-таки до места.

Раньше, конечно, получше было, попросторней. В стаде повеселей, и побегать можно. Но и тут ничего, нормально. Другая жизнь. Не мы выбираем, нас выбирают. Куда-то я не туда задумалась. Начала о дочери хозяина, а закончила хромой верблюдицей. И что между ними может быть общего? Но что-то ведь есть, если в одну мысль попали. Добрались. Хорошо, что хозяйка по такой жаре пешком рядом шла, а узелок совсем легкий оказался. Сейчас снимут, и можно будет спрятаться от солнца».

Последней в измученной веренице, гуськом входившей в застывший пустой двор, где обычно кипела жизнь, была Лия. После всех приключений в городе, у нее, казалось бы, выдалось несколько часов отдыха и тишины. Но оказалось, что все прелести жизни вместе выпадают очень редко. Даже если и случается так, то в голову лезут непрошенные мысли и воспоминания, а хуже всего, если планы на будущее.

Сейчас таким камешком в сандалии, способном испортить все настроение, оказалось слепящее солнце и жара. Глаза невыносимо болели от отблесков ярких лучей, как ни щурься и не прикрывай их платком. Все тело и лицо горели от нестерпимой жары. Не помогали ни накидки, способные отразить безжалостные лучи, ни обмахивания. Утомительной оказалась дорога домой.

Когда это путешествие началось, Адат, чье сознание управляло телом Лии, пока разум Тарбит отдыхал от сумасшедшей борьбы сначала за жизнь, а потом за деньги, куда же без них денешься, вспоминала приятные случаи сосуществования двух сознаний в одном теле. Пыталась разобраться, где все-таки, богини помогли, а где Тарбит продемонстрировала свое умение.

Последняя непонятка была в том, как удалось ей, девушке, чье знакомство с водой заключалось в детском баловстве со сверстниками у колодца, когда восторженные визги достигали самых удаленных закоулков поселка, удержаться на волнах реки Белихи. Но ведь держало нечто на поверхности, даже отдыхать, лежа на ней, удавалось. Нет, пусть Тарбит твердит о своих умениях, но без помощи Нанше здесь не обошлось.

Хорошо, что она тогда спряталась в удобной извилине разума и не мешала подруге, все и получилось, как Тарбит обещала. Да и во время суда, когда решали, как казнить Лию. Хотелось упасть в ноги судьи и умолять о пощаде, но она сдержалась. Из последних сил сдержалась. Ведь обещала Тарбит, посланнице богов, не вмешиваться ни при каких обстоятельствах, закрыла глаза и молилась, молилась в глубине мозга. Хорошо, эту извилину обнаружили, есть где спрятаться, отдохнуть, когда сил уже нет. Вот все и получилось.

Неизвестно еще, чья заслуга в их победе больше. Молитвы помогли, или Тарбит всех переговорила и победила. Наверное, все-таки Тарбит. Она столько знает! Уж по-всякому побольше всех этих важных господ и хитрых трактирщиков. Ну кто бы еще смог повернуть все дело так, чтобы они добровольно раскошелились. Раскошелились! Добровольно!

Но она, Адат, тоже хорошо потрудилась на общее благо. В самом начале совсем было с жизнью распрощалась, но после знакомства с Тарбит, когда сильно прижало, так извернулась, что и представить не могла, что на такое способна. Как Гиле помогала, как щенков наощупь, в каком-то тумане принимала. Еще и за больным успевала присмотреть. Правда, когда потом он упоминал о каких-то обниманиях, не поняла, не смогла вспомнить. Ничего не воспринимала, отрубилась от усталости. Тогда Тарбит ее подменила. Наверное, чепуха какая-то. Если бы что-то было, она бы почувствовала. Ведь подслушала, как служанки обсуждали, что происходит, когда занимаешься этими делами. Хотя когда-то и самой придется. Как иначе ребенок появится от Иакова? Иначе никак. Очень хочется стать его женой, но он в Рахель влюбился, никого вокруг не видит. Тарбит обещала, что через семь лет поженимся (почему именно через семь? Зачем так долго ждать?), и будет мне счастье.

Правда, придется за это счастье побороться. Но вдвоем это уже не так страшно. Вдвоем в любом случае проще. Как Гильгамешу с Энкидом. Вот друзья были, так друзья. Гильгамеш даже богине Иштар отказал, когда она захотела выйти за него замуж. Не хотел друга потерять. Вот мы с Тарбит никогда не разлучимся. Как могут разлучиться два сознания в одном теле? Да никак. Ну и что из того, что между нами больше трех с половиной тысяч лет? Человек не очень-то и изменился. Знает побольше, так и сейчас ученые люди найдутся. Что это я? Завидую, что-ли? Кому? Себе? Опять запуталась.

Скучно. Хорошо, Тарбит ненадолго проснулась. Но устала очень. Два последних дня ей тяжело дались. Успела рассказать только, как распрощались с Рабити и Устадом, и снова ощутила, что подруга не слушает.

Осталось только снова ждать, когда будет с кем поболтать по дороге. Уже все косточки болят, сидеть на хребте нашей (если бы нашей, а то Иакова) ослицы. Все. Привал. Видно, и отца достала эта езда.

От остановки, а может от того, что Лия начала спускаться с ослицы, Тарбит очнулась. Не желая хоть как-то нечаянно помешать подруге, осторожно спросила:

— Адат, мы где? Уже приехали? Что-то я не узнаю места́.

— Нет, — вздохнула Адат, — привал. Считай, половину пути одолели. Самую, мне кажется, простую. Дальше по жаре тяжелее будет. Пусто и скучно, к тому же. Поля вокруг уже убраны, скоро время обрабатывать. Смотреть не на что. Красная земля и пыль.

— Что-то у меня, у нас то-есть, все косточки болят, и тело затекло.

— Особых удобств при езде на ослице не представилось, спасибо хоть скачки не устраивали. А идти рядом… Не хотела тебя беспокоить.

— Спасибо, сестренка. Извини, если обидела. Давай искать укромное место, надобность уже сильно ощущается, а потом я тебя сменю. Отдохнешь, потом с матерью сможешь нормально встретиться. А я пешком пройдусь.

Так и сделали, и вторая часть пути просто пролетела в разговорах и воспоминаниях. Если бы не палящая жара, можно было бы считать легкой прогулкой. Самым часто повторяемым словом в этом безмолвном разговоре двух сознаний оказалось простое «помнишь».

— А помнишь, как по стенам хижины солнечные зайчики пускали?

— А помнишь, как Гиваргису зуб лечили?

— А как зайца обдирали, помнишь? Ужас какой.

— А Чензира? Сначала заставили воду сливать, когда платье сняли и перед его носом мылись. Потом репетицию раздевания под водой перед ним устроили. Получил парень неожиданное бесплатное удовольствие. Хорошо еще, что больная нога удерживала от соблазна дотронуться.

— А помнишь, как отец стал уважительно разговаривать, когда убедился, что с ним общается сама богиня Иштар?

— А помнишь, как Люций за морковкой бежал?

— А как выручил ночью, когда отозвался?

«А помнишь…», «а помнишь…» — так, перебивая друг друга, захлебываясь от восторга, вспоминали нечаянные сознания-подруги забавные случаи, происходившие с ними последние недели. А потом притихли.

— Тарбит, согласись. Ведь когда все это с нами случалось, совсем не до смеха было. Что-то я не припомню, чтобы мне недавно удавалось смеяться.

— Пожалуй и я впервые воспринимаю все так, будто и не с нами все было. Будто мы зрители, а перед нами разворачивается странный спектакль.

— Помнится мне, что все время приходилось выкручиваться и бороться если не за жизнь, то за достойное существование точно. Хотя не далее, как пару дней назад и с жизнью распрощаться шанс был.

Снова замолчали, думая о своем. Навалилась такая усталость, что плечи Лии опустились, ноги отказывались подниматься, а солнечные лучи, казалось, выжигают мозг.

Лия с трудом подняла голову от земли, и сквозь туманное марево наконец-то увидела цель путешествия — ворота родного дома. Остановилась, пропуская ослицу вперед. Шлепнула ее по крупу, подгоняя. «Адат, меняемся. Встречай Адину. С матерью должна здороваться дочь. Как все–таки повезло иметь рядом душу, которая тебя понимает».

Лаван, не оглядываясь по сторонам, сразу направился в дом, раб, перехватив поводья ослов, потянул их в сарай, а Лия осталась в центре двора. Совсем как тогда, когда решилась просить отца о милости. Просила отдать ее странному путнику, называвшему себя сыном Рахели. Но тогда двор был полон звуками, животными, людьми. А сейчас, в послеполуденный час, освещенная яркими лучами безжалостного солнца в центре пустой сцены стояла сгорбленная фигура девушки, придавленной тяжким грузом невероятных обстоятельств.

Услышав звуки шагов, из дома выскочила Адина, и, едва расслышав: «Позови служанку», — бросилась к дочери. Из сарая уже бежала Зилпа. Бежала, почему-то, не к дому, не к хозяину, а к одиноко стоящей Лие. Адина рукой показала девчонке в сторону дома, а сама заключила в объятья и поддержала падающую дочь:

— Все хорошо, девочка моя. Все закончилось. Ты дома, со мной.

— Мама, я устала… Как я устала, мама…

— Пойдем, Лия. Родная моя. Мама с тобой. Мама поможет.

Поддерживая дочь, Адина помогла той добраться до тени навеса. Усадила ее на скамью и захлопотала вместе с выскочившей кухаркой, матерью Зилпы и Бильхи. Все завертелось в хлопотах встречи. Сначала вода. Бильха уже мчалась с бурдюком на помощь сестре, кухарка подавала полную кружку Адине, держа наготове кувшин и полотенце. Потом, убедившись, что ее помощь пока не нужна, оставила их и побежала к кухне.

Лия медленно, маленькими глоточками вливала в себя живительную влагу. Она ощущала такую слабость, что рука казалась неимоверно тяжелой, капли воды стекали по подбородку, веки закрывались, защищая воспаленные глаза. Адина села рядом с дочерью, обняла, уложила голову на свою грудь.

Лия обмякла, почувствовав надежную опору. Смоченная тряпица легла на затылок девушки. Раскаленные иглы уже не проникали в самые глубины мозга. Тяжелые молотки перестали безжалостно стучать в виски, они удалялись, грохот их ударов слабел и затихал. Вторая тряпица, коснувшаяся воспаленного чела, своей прохладой тоже начала помогать изнемогавшей девушке. Капли живительной влаги просачивались сквозь закрытые веки, утихомиривая невыносимую резь. Дыхание Лии выровнялось, кровь заструилась в обмякшем, совершенно безжизненном теле. Лия поерзала, поудобнее устраиваясь возле так знакомо пахнувшей матери, и по–детски засопела. Адина приложила палец к губам, увидев приближающуюся с кружкой молока и лепешкой служанку. Та все поняла, и, оставив на столе все необходимое, помчалась помогать дочерям.

Выдохлись все. Тарбит, чье сознание отдыхало в заветной извилине мозга, положившись на подругу, Адат, чье возбуждение при разговоре с Тарбит вдруг превратилось в совершеннейший упадок сил, само тело Лии, которому за последние дни довелось выдержать немало незнакомых нагрузок — все три объединенные в единое целое сущности, почувствовав безопасность родного дома и защиту матери, сдались. Не было в том положении, в котором, слившись, застыли две любящие женщины, никакого притворства. Мать, защищающая свое дитя — вот что мог бы подумать любой, перед чьим взором возникла бы эта картина. И неважно, сколько лет дочери, насколько велики силы матери, всегда и везде эта связь будет неразрывна.

Адина поглаживала плечо своей девочки. Девочки, которую как никого другого нужно было оберегать от жестокого мира. Она не говорила ласковых слов, не спрашивала и не утешала. Едва покачиваясь, она напевала, нет не напевала. Те звуки, которые долетали до ушей Лии напоминали ей мелодию колыбельной песни, которой мама убаюкивала маленькую девочку. Эта незамысловатая песенка заставляла забыть незаслуженные обиды прошедшего дня, боль в воспаленных глазах, погружала в живительный сон с его удивительными видениями.

Лия не сопротивлялась, когда, поддерживаемая матерью и кухаркой, в полусне перешла на устланную старым ковром лежанку в тени навеса. С влажным компрессом на глазах, она все так же безучастно лежала, смутно ощущая происходящее вокруг.

Вот Адина взяла ее руку и ласково поглаживает предплечье. Так, успокаивая, поглаживала ее река, когда по Белихе она удалялась от смерти, а на плоту суетились «испытатели», оставшиеся без колдуньи.

Вот сжимает чуть сильнее и начинает отгонять кровь от локтя к запястью. А в успокаивающемся мозгу появляется картина, как отец отсылает родную дочь от себя, в темноту и неизвестность.

Ласковые руки матери начинают поглаживать каждый палец, чуть выворачивая в суставах, ввинчиваясь вверх от ногтя к ладони заставляют вспоминать, как под любопытным взором луны делала то, на что даже в мыслях бы не осмелилась — принимала роды собаки и пыталась облегчить страдания больного. Но их тогда уже было двое, два сознания в одном теле. И настойчивая мысль билась в голове: «ты сможешь, ты обязана сделать это, только ты способна помочь им». И у меня получилось! Вот первый комочек, Истем, появился. Вот так же изворачивался, как палец в маминой руке. Самый толстый, большой. А за ним указательный палец — Шин. Хорошо-то как. Спокойно. Не то что тогда, в полутьме и тумане, когда все расплывалось перед глазами. А средний? Кто же тогда появился? Шал, конечно, Шал. Да, да! Так! Безымянный и мизинец — это же девчонки, Ербет и Амиш. И все? Нет. Были два последыша.

Рука Лии легла на ладонь матери. Пальцы Адины начали нежно разминать кожу между пальцами. Да, так и было. Наощупь перебралась к больному, попыталась напоить. Когда не получилось, Тарбит подсказала. Выдавила несколько капель в хрипящий рот, положила влажную тряпицу… Вспомнила! Это был обрывок моей нижней юбки.

Да, мама, теперь здесь. Да, мама, правильно. Гила тогда отдыхала, а я прислушивалась, кому больше нужна моя помощь.

А эти два промежутка, это Шешет и Шебет, самые слабенькие. Шебет еле пошевелился, я мизинцем нащупала маленький ротик, очистила от слизи и подула. Положила к Гиле, к соску́, выдавила каплю молока и успокоилась, почувствовав, как он начал сосать. Так и было.

Рука Лии перевернулась ладонью вверх. Мизинцы рук Адины проникают в пространства между крайними пальцами. Большие пальцы начинают массировать бугорки ладони. Хи–хи! Так мы знакомились. Тарбит и я. Одновременно управляли телом и катались по земле, пока Тарбит не закричала: «Стой». Лия закричала, хотя я не открывала рта. Смешно…

Ладонь снова перевернулась, послушно подчиняясь действиям Адины. То же положение материнских рук, те же ласковые, но сильные движения больших пальцев по тыльной стороне. Лия, лежащая с закрытыми глазами, морщится. Так держали ее за руки наемники на плоту, так же она физически ощущала ненавидящий взгляд Абрафо. И прислушивалась, прислушивалась к происходящему, чтобы предупредить Тарбит, которая в это время сражалась за их жизнь. Неужели это было? Неужели мы прошли через все это?

Рука Лии лежала на коленях матери. Согнутые указательные пальцы начинают двигаться по предплечью к запястью, совершая мелкие круговые движения. А в успокаивающемся мозгу возникают видения удивительного ритуального танца. Жертвоприношение, фантастическое проявление божественной воли, которое воочию наблюдали умудренные жизнью, никому не верящие на слово мужчины. Тарбит! Ты величайшая… Тарбит! Где ты? Лия тревожно зашевелилась, голова начала поворачиваться из стороны в сторону. Адина ласково погладила по волосам: «Все будет хорошо, дочка. Ты дома».

Теперь указательный и средний пальцы, как ножницы, с двух сторон начали охватывать предплечье и, двигаясь от локтя к запястью, сжимать и щипать его. Марон, Джераб — мысли мелькали калейдоскопом — участок, огород, судья, бесенята, Гиваргис и Зилпа. Надо бежать, их убьют. Где ахурру? Предали? Не успею. Тарбит! Где ты! Нельзя сдаваться! Я хочу детей! Гила, Чензира!

Куполообразно сложенными ладонями Адина начала обнимать с двух сторон предплечье и сжимать их. Это Тарбит объясняет и успокаивает, это она подталкивает на совершенно немыслимые поступки, это она хвалит, когда у нее, Адат, все получается. Это она изменила жизнь Лии. Из застенчивой девушки сделала молодую женщину, которая заставила с собой считаться. Это она… Нет, это мы. Мы вместе, мы сможем. А в мыслях пронеслось: «Не бойся, я с тобой».

Глава 2

Как Адина ухаживала за Лией, так и сознание Тарбит пыталось успокоить разум Адат, переполненный воспоминаниями и предстоящими событиями. Она, прекрасно изучив подругу, даже прикрикнула: «Адат, освобождаю тебе нашу извилину, отдыхай. Я возьму все на себя, все успокоится. Обещаю тебе, мы еще над этим посмеемся, а ты, как обычно, будешь повелевать нашими грозными мужчинами».

Смена личностей произошла незаметно для Адины. Дыхание Лии выровнялось. Она сняла компресс с глаз, села на лежанке и прислонилась к матери. Так они застыли на мгновение, затем девушка выпрямилась:

— Спасибо, мама. Я пришла в себя, — и чтобы успокоить Адину, — что это там на столе стоит? Неужели такой же завтрак, каким ты меня кормила, когда я вернулась из отцовского изгнания? Если ты меня сейчас же не накормишь, я… я… Мама, я люблю тебя.

— Слава богам! Лия вернулась, — на глазах у Адины появились слезы.

Лия потянулась к кувшину с водой, но Адина опередила ее. Они отошли в сторону. Фыркая от удовольствия, Лия умылась, ощущая, как вместе с прохладными каплями воды возвращаются силы и спокойствие в душе. Улыбки появились на лицах женщин, дочь превращалась в преданную подругу. Так бывает, когда дети вырастают, когда сердца настроены на одну волну, когда понимаешь без слов.

— Ну почему так получается? Совершенно разбитая, никому не нужная, придешь к маме, и через несколько минут силы начинают возвращаться. Кажется, что все происходящее не так уж и важно, становится спокойнее и уютнее. Мама? Это ты себя отдаешь? Тебя научили так делать?

— Я ощущаю, дочка, сама не знаю, что и как. Вдруг, дыхание на полуслове сбивается, сердце сдавливает. Догадываюсь, когда нужна тебе, а когда ты не нуждаешься в помощи. Когда можно спросить, а когда лучше помолчать. Ты сама все почувствуешь, когда будешь волноваться за своих детей и не знать, чем помочь. Знаешь, Лия, когда дети далеко, когда им грозит опасность и неизвестность, материнское сердце угадывает. Между нами существует незримая связь, я верю. После того, что случилось между тобой и отцом, я все время молилась Иштар. И знаешь, она один раз ответила мне. Правда, правда, не улыбайся. Вот ты говоришь, что отдыхаешь возле меня. Это я сбрасываю с плеч всю тяжесть раздумий, когда вижу, что с моей девочкой все в порядке.

— Более того. Мы всех победили, мама. Ну, не всех. Есть еще с кем и за что побороться, но сейчас подоспела небольшая передышка. Совсем малюсенькая, но она есть. Не думай, мама, что перед тобой маленькая девочка, которой любой помыкать может. Не уверена, знаешь ли ты, но на всякий случай скажу, что мне, лично мне, принадлежит участок земли, даже не входящий в состав общины. Да, он невелик. Да, он убыточен. Но сейчас перед тобой хозяйка, которая законом признается самостоятельной авилумой, землевладелица. И теми же законами охраняются мои права. Забот, конечно, намного больше, чем раньше. Но сдается мне, что многие поостерегутся ссориться со мной. Что это я расхвасталась? Не слушай меня. Я все та же мамина девочка, что прибежала искать защиты к маме. Вот и отдохнула немного. Знаю, знаю, что ты хочешь спросить. Но сейчас я уйду, посмотрю свой участок. К вечеру обязательно вернусь. У меня даже просьба к тебе есть. Приготовь, пожалуйста, горячей воды, Я хочу смыть пот и грязь последних дней. А потом я все–все расскажу тебе.

Лия не торопясь съела приготовленный завтрак. Как не хотела она побыстрее увидеть друзей, но не собиралась поспешным уходом обидеть Адину. Прихватив небольшую корзинку, отправилась по знакомой дороге к домику Гиваргиса.

— Адат, ты как? — подруги смогли возобновить прерванный разговор, — стало полегче? Может остановиться где-нибудь, немного отвлечемся от всего? Пока светло, можем себе это позволить ненадолго.

— Мы ведь к Гиваргису направляемся, я слышала? — прозвучало в голове. — Давай сначала к нашему кусту пройдем. Крюк невелик, а что-то меня тянет туда. Ведь у него все началось.

— Не все, а вся. Одиночество закончилось, началась новая жизнь. Конечно. Уж эта дорога мне известна. Тебе не кажется, — Тарбит явно пыталась отвлечь Адат от грустных мыслей, — что нам пора вспомнить о себе, хороших и любимых. Я и корзинку прихватила для знакомых листочков-цветочков. Видишь темное пятно на земле? Добрались.

— Тарбит! Посмотри! Он не умер! Он живой! — зазвенело в голове.

— Тише, тише, оглушишь совсем, — Тарбит смеялась, — жизнь продолжается. Разве ты забыла? Мы ведь спрашивали позволения, и он разрешил провести обряд. Слава богам! Смотри, между черных опалин вырастают новые веточки. К весне на этом месте уже появится новый куст, еще покрепче старого. Мы придем сюда. Мы трое: Лия, ты и я. Даже Гилу не возьмем с собой. Тогда уж насмеемся, вспоминая свои приключения. Успокоилась?

Все вокруг вдруг стало веселее, заиграло новыми красками, ветерок разгонял жару, очанка, подорожник, шалфей, фенхель — все сразу прыгали в корзинку, тропинка стелилась под ногами.

Не заметили, как налетела буря. Буря восторга, мокрых теплых поцелуев, прыжков и толчков. Черная морда стремилась достать до носа, крепкие лапы больно упирались в грудь, светлое тело извивалось в восторге, а хвост-бублик грозил отвалиться.

— Гила! Гила! Успокойся, — отбиваясь от восторженной встречи, повторяла Лия-Тарбит, — хорошая, самая хорошая собака на свете. Но зачем же корзинку переворачивать. Все, все, веди домой.

Потрепав за подставленные для ласки щеки и успокоив собаку, подняла голову и увидела улыбающегося Чензира, стоящего недалеко от входа в дом. Опираясь на палку, он, казалось бы, тоже готов был броситься навстречу. Девушка подобрала рассыпавшийся гербарий и, сопровождаемая повизгивающей от восторга собакой, легкой походкой направилась к улыбающемуся товарищу по приключениям.

— Здравствуй, Чензира. Как ты изменился. Невероятно! Вместо стонущего, не способного передвигаться, изможденного больного передо мной возник цветущий юноша, полный сил и желаний. Я очень сомневаюсь, что рискнула бы даже край ноги… Что ты покраснел? Неужели помнишь, как несносная девчонка, никак не желавшая выслушать твою историю, осмелилась проверять твою выдержку. Чензира, дорогой. Как же я соскучилась по всем вам. Ну-ка, повернись. Впору пришлась обновка? Вот ведь Зилпа, вот девчонка, один раз посмотрела — и вот результат. Мужчина в полном расцвете сил.

О своих приключениях особо распространяться не буду. Гиваргис должен был все рассказать. Вот герой! Навел порядок в таверне, когда примчался выручать нас. Ты то как? Чензира, не расслабляйся. Я в городе уже наобещала уважаемым людям, что у меня есть знакомый… Не отмахивайся и не красней. Ты меня знаешь. Если я сказала, будешь лучшим, значит деваться тебе некуда — будешь. Гила, куда ты меня тащишь? Похвастаться хочешь? Погоди минуту, дай передохнуть.

«Адат, не хочешь меня сменить? Как-никак твои подопечные. Отлично. Меняемся».

Сунула корзинку опешившему от такого напора Чензире, и, влекомая собакой, Лия–Адат поспешила в хижину. Шевелящийся светлый комок, из которого то тут, то там выныривала черная мордочка, перетекал по циновке в попытках найти знакомый сосок с вкусным молоком. Гила, подвинув особо прытких малышей, удобно устроилась на уже знакомом месте и предоставила своему потомству возможность добраться до вожделенной цели. Лия взяла в руки каждого, ощущая радость от прикосновения к живому извивающемуся комочку. И пусть путалась в именах, пусть недовольные внезапной задержкой слепые еще малыши покусывали пальцы острыми зубками, все равно было спокойно и приятно от ощущения, что тебя тут любят и ждут. Пристроив самых слабых, Лия выпрямилась:

— Ну что я тебе могу сказать, посланница богини. Казалось бы, всего три дня, а какие красавчики меня встречают. Так, оглянуться не успеешь, и тебя перерастут. И будут у нас помощники всем на загляденье. Но мне пора, моя хорошая, — Лия погладила лобастую голову, — опять спешу.

Выбравшись из хижины, повернулась к Чензиру, развела руками и с улыбкой проговорила:

— Помнишь, совсем недавно, ты все порывался сказать мне, как тебя зовут, поведать свою историю и хоть что–нибудь разузнать обо мне? А я все отмахивалась, да отнекивалась. Сейчас ты прямо горишь желанием узнать все подробности моего пребывания в городе. Но согласись, Чензира, что это было бы несправедливо по отношению к друзьям. Ты и так знаешь немало из рассказов Гиваргиса, да и с новыми соратниками успел познакомиться. А вот я вся в неведении, что за добро мне досталось. Я имею в виду участок. То, что я теперь владелица пустыря, от которого все отказались, и раба, который прозябает на нем, мне известно. А интересует меня самая малость — произошло ли здесь нечто необычное после того, как стало известно, что никому не нужный мусор вдруг перешел к новому хозяину.

— Ты даже не можешь себе представить, — захлебывающийся от слов Чензира, которому, наконец, дали возможность высказаться, торопливо начал свой рассказ, — как вовремя здесь оказались Имитту и Шумелу, друзья Гиваргиса, которых он привел из города. Ты еще познакомишься с ними.

Представляешь, они появились здесь вчера под вечер, но сразу пошли к рабу, который живет при огороде. Он сейчас тоже твой? А ты говоришь, мусор. Очень даже не мусор, раб постарался. Так вот, они все познакомились и устроились на ночлег в доме. Он, получается тоже твой? Дом нельзя сказать, что большой. Как улей. Знаешь, круглый такой. Но все там спокойно поместились, а ночью поднялся шум, крики. Драка там была нешуточная.

Я, сама понимаешь, здесь оставался, но тут ведь рядом. Все слышно было. А тут еще Гила всполошилась. Выскочила, и рванула к пересохшему ручью. Видишь, он пересекает участок Гиваргиса и вплотную подходит к твоему. Там тоже завязалась какая-то возня, ждать подмоги не приходилось, и я поковылял на выручку, — и, взглянув на изумленное лицо Лии, добавил, — не смейся, я тоже поучаствовал в ночном представлении. Когда, наконец, добрался до места события, на земле лицом вниз валялся злодей. Руками он закрывал голову, а на спину двумя лапами опиралась Гила, и, представь себе, ухмылялась окровавленной мордой. Сторожила. Пришлось снять пояс, чтобы связать ему руки. Тут на шум подскочил Имитту, помог пленнику подняться и отправился к домику раба.

Я засмеялся, ясно представив себе, как бы эта вереница выглядела на глиняной табличке: впереди собака, с гордо поднятой мордой; пленник, со связанными за спиной руками и опущенной головой; за ним воин с мечом в руках, а замыкает шествие раненный солдат. Сверху за всеми наблюдает бог Син, плывущий по небу в окружении множества звезд. Красиво могло бы получиться!

— Здорово! — улыбающаяся Лия смотрела на замершего с задумчивыми глазами товарища. — Вы тут без меня не скучали, оказывается. А что потом?

— Потом? — очнулся от неожиданного вопроса Чензира, — да так. Ерунда. Повязали там в темноте двоих. Представляешь! Вчетвером — двоих. А мы тут, считай в одиночку, такого матерого злодея уложили. Гила половина, она ведь не человек, и я на одной ноге, тоже за полноценного бойца не сойду.

Ладно, согласен. Им тоже досталось. Главарь разбойников за оружие взялся, пришлось с ним повозиться. Но ничего, справились сами. Мы пришли, когда оба уже были упакованы.

— Весело у вас здесь, — перехватила разговор Лия, — значит все уже в порядке? А где эти разбойники сейчас. И что за раб мне достался?

— Разбойники в подвале. На твоем участке и подвал есть. То есть не подвал, а яма перекрытая. Строить-то ничего, кроме хижины, не позволяют. А раб? Избавляться от него надо. Дикий он, а еще и здоровенный. И жуки, видать, у него в голове завелись. Как услышал, что теперь девушке принадлежит, тебе то есть, как обезумел. Не бывать такому, говорит, чтобы моя женщина в рабстве пропадала, а им юбка командовала. Ты к нему лучше не приближайся, точно тебе говорю. Его иногда кабаном называют, здоровенный такой. Ростом примерно с тебя, но в плечах вдвое шире. Ты с ним через Гиваргиса приказы отдавай. А лучше продай, да другого заведи. Хотя, пожалуй, продать его еще та проблема. Он из воинской добычи, раб до конца дней своих. А Марону, Гиваргис рассказывал, достался только потому, что царские надзиратели с ним справиться не могли. Представляешь! Царские! И не могли. У него вся кожа исполосована.

«Расспроси поподробнее,» — прозвучал в голове.

— А кто он? Откуда? — как бы невзначай поинтересовалась Лия.

— Не знаю. Видел вблизи только один раз. Квадратный, заросший, в грязном рваном тряпье, сквозь дыры исполосованное тело светится. На плече заметил остатки знака какого–то, рубцами перечеркнутые. Зверь, короче.

— Знаки нарисовать сможешь? Возьми палочку, изобрази на земле.

— Да на что он тебе? — Чензира начал выводить на земле линии, — продай ты его. Или поменяй. За такого здоровяка осла молодого взять можно.

На поверхности вытоптанной площадки начали появляться горизонтальные волнистые линии. От центра их вниз протянулись такие же, только покороче. Под этой композицией расположилось непонятной формы замкнутая кривая, на краю которой притулился незнакомый значок.

— И что теперь? Помогло? — Адат мысленно обратилась к подруге. — на что он тебе? Нам, то есть.

— Не знаю. Но, смотри. Мужик сам, на таком пустыре, в грязи и пыли смог обиходить огород и обеспечивает зеленью корчму. Пусть не полностью, но все же. Не хочется мне продавать его, ну не хочется упускать. Кстати, ты не знаешь, что это может быть за значок? У отца никогда подобное не проскакивало?

— Что–то похожее было, погоди. Если добавить сюда, — щепка нанесла круг в центр рисунка. — Вот так. Получается изображение крылатого солнца, Шамаша. А если фигура бородатого стрелка перекроет круг, перед нами появится изображение бога Ашшура. Но этого изобразить я не смогу.

Чензира внимательно наблюдал, как молчащая девушка палочкой рисует окружность поверх его линий. Потом выпрямляется и задумчиво смотрит на рисунок. Нужные мысли не вырисовывались. Чего–то явно не хватало. «Замысловатая линия под рисунком, может оказаться ожогом, а значки? Часть имени? Хотели уничтожить? Лишить имени? — Тарбит размышляла, и даже подруга не слышала ее. — Пора».

— Адат, давай меняться, я расспрошу Чензира поподробнее, все равно скоро уходить. — Тарбит решила, что будет проще самой все выяснить, чем подсказывать подруге, а потом выслушивать ответы.

«Испорченный телефон, какой–то», — подумала.

Лия встрепенулась, будто очнулась ото сна. Осмотрела рисунок еще раз. Все так–же, не поднимая глаз, спросила:

— Это ожог? — и получив утвердительный ответ, продолжила, — эти линии, знаки — буквы?

— Возможно. Остатки букв, — встрепенулся Чензира, — я их так не воспринимал, просто значки. Погоди. Последние линии, если здесь и здесь продлить и добавить две вертикальные черточки, могут обозначать «уш».

На пыли, врезаясь на ограниченную волнистой линией площадь, появились клинописные знаки.

— Если перед этой группой значков, стояла еще одна, то, возможно, здесь было написано имя.

— Какое именно? — Лия замолчала. «Адат, есть мысли по этому поводу?» — и выслушав ответ, обратилась к Чензире, — если предположить, что волнистые линии над именем — символическое изображение Ашшура.

— Если «уш» — окончание имени, то перед ним поместится еще одна группа, не более. И она не может быть замысловатой. Судя по остаткам надписи, рисунок был грубоват. Сейчас я попробую написать здесь несколько слогов.

На земле начал появляться столбик символов, а Чензира начал их читать, тут же прибавляя окончание.

— Ку–уш, бе–уш, ут–уш, ду–уш, — рисовал черточки, а сам поглядывал на внимательно прислушивающуюся к звучанию слова, девушку. Она полуприкрыла глаза и беззвучно шевелила губами, как бы пробуя имя на вкус. Чензира, увидев отрицательное покачивание головой, продолжал, — ну–уш, ур–уш, зе–уш, аш…

— Стоп. Что было перед зе–уш? Ур–уш? Уруш? Бог Ашшур. Если читать наоборот, Руша? Руш. Уруш. Тем более, что значки похожие, и точно вписываются в пятно ожога. То, что нужно. За неимением лучшего, остановимся на этом. Как ты сказал, его зовут? Раб? Кабан? — немного подумала, — а как он отнесся к смене хозяина?

— Неожиданно. При его положении у Марона чуть ли не животного, он неожиданно расстроился. Ушел в дом, улегся на циновку и застыл. Даже когда его пришли убивать, не пошевелился, не помог. А когда узнал, что у него теперь не хозяин, а хозяйка, совсем поник.

— Подожди, Чензира. Мне немного подумать надо. Скоро пойдем.

Лия снова зашла в хижину и устроилась возле собаки.

— Адат, — почесывая Гилу за ухом, обратилась к подруге, — что делать будем? Ведь только выбрались из дерьма, и снова влипли.

— Ты о чем? Я ничего такого страшного не услышала. Чего с пленными не бывает. Одно непонятно, как Марон смог управиться с рабом, если даже надсмотрщики отступились?

— То то и оно! Марон лишил раба имени. Уничтожил татуировку, а в табличке числится раб, по имени Раб. Мне писец прочитал, когда передавал. Я тогда особого внимания не обратила, думала недослышала. А оказывается, теперь Марон не просто его хозяин, а всевластный повелитель. Первый после бога. Ашшура. А может, после всех богов? И Иштар с Нанше тоже? Но у всех божественных созданий до такого неудачника дела нет. И отдал Марон приказ: если хозяин поменяется, поднять на нового руку. А за подобное следует казнь. Убить приказать не мог, тоже карается смертью, а покалечить — запросто. Вот и получается. Продать мы его не можем, кому такое счастье нужно. Находиться в его присутствии опасно. Представь себе, даже сейчас. Он как экимму какой-то, приказ получил, выполняй. Владелец имени, он волен и в нижние миры заслать. Тогда и смертью не отделаешься, навечно попал в неприятности. Проще уж добровольно заканчивать землю топтать. И что из этого следует? Убить его. Тоже еще надо потрудиться. Как бы под суд не попасть. Хоть и раб, но живой человек. А тут, понимаешь, ни с того, ни с сего… Или имечко у Марона перехватить? Но тогда к рабу поближе подобраться надо. Вот и выходит: или грохнуть его, убить, значит, или драться опять. И что делать? Деньги откупиться найдем, но мужика жалко.

— А как ты с ним драться собралась? Раб этот, еще тот силач будет. Дикий кабан. К Лавану мы хитростью подобрались. Джераб тоже, считай случайно попался, никак от тихони отпора не ожидал.

— А Абрафо? Ведь точно убить хотел, ты вовремя помогла. Да и с Джерабом успела предупредить. Будем драться. Но с голыми руками на танк, экимму то есть, никак невозможно. И в то, что он будет выслушивать твои молитвы, я тоже очень сомневаюсь. Нужно что–то придумывать. Говорил мне папа: «Не можешь избежать драки, бей первой». Будем драться. Надеюсь, если что–то пойдет не так, братишки помогут, отобьют. Выходим.

Лия выбралась на свет к привычно устроившемуся в тенечке Чензире, в одиночестве предававшемуся своим размышлениям.

— Скажи–ка мне Чензира, — в голове Лии-Тарбит зарождалась смутная пока мысль, — этот раб примерно с меня ростом, только покрепче. Так? Так. А борода у него большая? Большая и густая? Жаль. — «В горло ударить не получится», подумала и продолжила. — А рубаха на нем? Болтается ниже колен. Ногой в нужное место не достанешь. А что у него открыто, кроме рук? Наполовину стриженная голова, ноги и нос? — «Была бы подходящая обувь, можно было зацепить по голени, а в этих тапочках, да еще в платье… До головы не доберешься. Да и зачем она нам нужна, целоваться с ним, разве что… И остается у нас… У нас остается нос».

— Чензира, а нос у него большой? Или как…, как у нашего щенка? Да не смотри ты на меня так. Или еще не насмотрелся? Раздеваться не буду, не надейся. Просто скажи, нос большой? Как средняя фига? С мой кулак? Значит не промахнусь. Но и не достану. А если достану, еще неизвестно, что сломается — нос или моя рука. Ты на меня внимания не обращай. Это я о своем бормочу, о девичьем. Лучше скажи, а какая у вас здесь посуда есть, Кувшины, кружки. Может, медные прутки или полоски, чтобы гнулись легко, найдутся?

Лия повертела в руках пару кружек, которые подсунул ей Чензира. Выбрала одну и, подойдя к очагу, с размаху ударила ею по камню. Чензира зажмурился: «Опять. Умом тронулась. Только молчи, только молчи. Не дергайся». Осторожно приоткрыл один глаз.

Лия внимательно рассматривала ручку с остатками кружки на ней. Огляделась, и, найдя подходящий камень, отбила от получившегося кастета лишние куски. Пожалела немного, что не забрала аккуратный каменный шар на кожаном ремешке, увиденный в таверне, когда Лохам обыскивал разбойника. Засунув свое неказистое изделие в карман, снова пригодилось изобретение из будущего, махнула рукой совершенно одуревшему товарищу, приглашая следовать за собой. И уже не оглядываясь, направилась вступать в свои владения.

Действительно, участки граничили друг с другом, и через четверть часа Лия со спутником уже стояли перед входом в дом–улей.

— Тук, тук, — задорно крикнула Лия, — кто–кто в… домике живет? Кто–кто в невысоком живет? — «Адат, мне бабушка такую сказку рассказывала, не удивляйся», — ахурру, выбирайтесь.

Занавеска на входном, и дверью это убожество не назовешь, отверстии отодвинулась. На свет, щурясь, сначала выбрался Имитту, а за ним Шумелу. Оба помятые, мрачные, в глаза стараются не смотреть. Лия на всякий случай попятилась, незаметно нащупала самодельный кастет.

— Все проспите, ахурру. Вредно спать, когда Шамаш уступает место Сину. Вас кто-то посмел обидеть? Что-то пошло не так?

— Все именно так, как ты предсказывала, Лия. Все так. Как будто тебе подсказывал кто-то. Только…

— Подожди, дай угадаю. М–м–м… Неужели, знакомого встретили?

— Точно! Ты знала? Признайся, ты знала.

— Да откуда? Я и вас встретила — недели не прошло. По виду вашему догадалась. Так в чем проблема? — Лия с наемниками отошли от дома, причем девушка стояла спиной к нему.

Лия-Тарбит специально выбрала позицию так, чтобы раб, если он появится, приближался к ней слева и сзади. Он явно не мог ожидать сопротивления от слабой безоружной девушки.

«Адат, слушай, нюхай, подсматривай. Я буду поглядывать в нужную сторону, но не часто. Крикнешь, когда он будет на расстоянии вытянутой руки. И не высовывайся. Все, как раньше».

Лия продолжала разговор, когда шторка на двери зашевелилась, и на свет выбрался… Нет, это был конечно человек, но какой! Лия мазнула по нему взглядом, иначе было бы подозрительно, и отвернулась, опустив руку к карману. Нащупала импровизированный кастет.

— Ахурру, если друга встретили, договоримся и разойдемся с миром, если недруга… Тут подумать придется, но, опять же, страха никакого. В таверне, небось, тоже знакомец был, и ничего, справились.

— Там дело другое. Мы его узнали, когда дело уже сделано было. А здесь вожак, то есть дружок его, в подвале живой сидит. Грозится. Убивать его не хочется. Сама знаешь, что за это положено, и отпускать…

«Бей!» — крик в голове. Перенос веса тела на левую ногу, разворот корпуса, правая рука продолжает движение в сторону нападающего, кастет врезается центр оскаленной в крике рожи. Хруст, боль в руке, кровь. Некогда. На обратном ходу тела оттолкнуть Имитту. Шаг. Поворот. Стойка на полусогнутых ногах лицом к ошеломленному рабу. Есть. Готова.

На пустом пятачке земли глаза в глаза стоят два зверя — дикий кабан против гибкой решительной пантеры. Вепрь, никак не ожидавший болезненного удара от невинной на первый взгляд кошечки, покачивается, приходя в себя. Кровь стекает по морде зверя, ее вкус приводит в бешенство. Кто? Она? Кого? Его? Та, которую повелели превратить в кусок мяса с переломанными костями? Где? Вот она, напротив. Маленькая фигура расплывается в тумане, заволокшем разум. Оглушенное страшным ударом по носу, самой чувствительной части лица, чудовище с невнятным рыком бросилось вперед с единственным желанием — разорвать. Невзирая ни на что, растоптать, изломать. «Это мы уже проходили, дядя». Мысли, движения, реакции — все компоненты сражения сами по себе. Живут своей жизнью и не мешают создавать шедевр.

Стойка на чуть согнутых ногах. Захват правой руки с растопыренными грязными пальцами, нацеленными на слабое девичье плечо. Пируэт на носках. Зловонная, кровоточащая, рычащая масса за спиной. Ноги резко выпрямить, придавая разогнавшемуся телу противника нужное направление. «Такому новичков учат, дядя. Вертушка называется». Тяжеленное тело взлетает вверх. Не отпускать захват. Нагнуть корпус, потянуть тело противника вперед и вниз. «Что, дядя, не знаешь, что такое кувырок?». Хрясь! Земля содрогнулась от падения трех талантов костей и мышц с высоты в три локтя. Руку держать. «Ну и лапа. Кистью запястье никак не обхватить, не зафиксирую». Выпрямиться. Руку не отпускать. Не отпускать! Вытянуть ее, пока не опомнился. Зайти справа со стороны головы, ногу на кадык. Придавить. Жаль, что подошва мягкая. Развернуть руку ладонью вверх. Мизинец для правой руки, захват сверху, указательный палец для левой. Ну, поехали. Вывернуть против суставов. И рука выворачивается. «Больно? А кому сейчас хорошо?» Что я там Лавану вещала? Сейчас громко, чтобы всех проняло.

— Слушай, и не говори, что не слышал, — твердый и властный голос, лишь похожий на голос Лии, — с позволения бога–воителя Ашшура, покровителя города, названного в его честь, в котором ты появился на свет; с согласия Нанше, богини реки Тигр, которая держала тебя в своих объятьях, когда ты учился плавать; я, великая, возвращаю тебе неправедно отнятое родовое имя, — рука напряглась. Больше вывернуть пальцы. Тихо, наклоня лицо к поверженному, чтобы только раб слышал, — Уруш. — Раб обмяк. Теперь продолжаю во весь голос. — Волей, данной мне богами, налагаю запрет на любое посягательство на твое имя, от кого бы оно не исходило. Для всех живущих в верхнем мире, нарекаю тебя именем… Шор!

Тело под ногой Лии обмякло, она отбросила руку раба в сторону и, пошатываясь, сделала два шага назад.

— Адат, подхватывай — тело Лии начало оседать, но тут же покачнулось и выпрямилось. — Я ненадолго.

— Отдыхай, подруга, посланница богов. Нас двое.

Лия повернулась в сторону ошеломленных мужчин. Чуть больше минуты понадобилось хрупкой девушке, чтобы у ее ног распластался опытный воин, с которым не смогли справиться жестокие надсмотрщики царских рабов.

— Шумелу, принеси воды. Имитту, покажи, где можно умыться. — Лия-Адат распоряжалась короткими фразами, пытаясь вывести братьев из ступора. — Чензира, помоги им прийти в себя. Где Гиваргис? Или тебя тоже нужно расшевелить? Быстрее, ахурру, солнце садится. К Шору не подходить!

Братья зашевелились, приходя в себя. Шумелу, покачиваясь, направился к очагу, Имитту только показывал рукой то в одну, то в другую сторону. Наконец, он потрусил головой и спросил, указывая на раба:

— Кто это сделал? Кто здесь только что тут был? Где он?

— Не пугай меня, Имитту. Чензира потом все тебе объяснит, если захочет. Я уже насмотрелась за два дня на одуревших. Сначала Абрафо, потом разбойник в таверне. Успокойся. С ним, Шором, все в порядке. Ему отлежаться нужно и прийти в себя. Слушай меня внимательно. Где. Я. Могу. Умыться. Ты меня понял? Повтори.

— Где. Ты. Можешь. Умыться, — и, помолчав, — так это ты его так… воспитывала? Точно ты?

— Я, не сомневайся. Где вода? — посмотрела по сторонам, — очнись. Последние слова, которые я от тебя слышала были о том, что ваш бывший вожак сейчас находится в подвале. Так? — и направляясь к Шумелу, который ожидал их с кувшином в руках, продолжала — пока я буду приводить себя в порядок, рассказывай дальше.

— Да, бывший. Мы потому из их команды и ушли, что они убивать начали. Теперь он грозится отомстить нам. Но какое теперь это имеет значение? Теперь как ты скажешь, так и будет.

— Значит, продать их купцам не удалось. Ну хоть что–то у них с собой было? Или я вам должна?

Имитту с недоумением посмотрел на девушку.

— Ты о чем? О деньгах? Говорю же тебе, все было, как ты предупреждала. Только что с ними делать?

— С разбойниками или деньгами? Как что? — Лия с удовольствием отфыркивалась, умываясь прохладной водой. — Как договаривались. Если пленники никому не нужны, отдадим городским стражникам. Пусть денежку малую получат за поимку грабителей. Они, я надеюсь, связаны? Или тоже разбираться придется? Нет у меня никакого желания возиться с ними.

— Связаны, надежно связаны. В подвале по разным углам рассажены, рты заткнуты, чтобы договориться не сумели, — по всему было видно, что Имитту начал приходить в себя.

— Я смотрю, науку ты проходил у знающего человека. Пошли смотреть, ахурру. Шумелу, ты как? Идти сможешь? Или останешься здесь? Значит, идем.

Подвал представлял собой приличных размеров яму, неизвестно зачем и как появившуюся на участке, предназначенном для сельскохозяйственных работ. По крайней мере так этот пустырь числился в реестре сборщика налогов. Только какие работы могут быть в яме. Часть ямы была перекрыта решеткой, сплетенной из лозы, поверх которой был уложен слой глины. В оставшуюся открытую часть заглядывало уходящее солнце, но разглядеть, что творится внизу уже было невозможно.

— Шумелу, сможешь зажечь огонь? Знаешь, где светильник? Прекрасно. Действуй. Чензира, прошу тебя, поторопи воина. Имитту, спускаемся.

— Куда? Зачем? Отдадим стражникам, завтра они собираются в город.

— Скоро стемнеет, спускайся первым.

«Адат, меняемся, пока есть возможность». Смена личностей произошла привычно и буднично. Попав в подвал, Лия осмотрелась, благо солнечные лучи еще позволяли различать окружающее. В дальнем углу лежал спеленутый вожак, а слева вдоль стены разместились двое подручных. Лия подошла к ним, рукой провела по грязным головам, брезгливо отряхнула руку и, обращаясь к наемнику, спросила:

— Беглые рабы? Руки в крови? Понятно. Продать не получится, кому такое счастье нужно, — складывалось впечатление, что пленники ждут, когда к ним обратятся. — Когда я уйду, сможете покормить их? Что ты смотришь? Может в последний раз поедят досыта. На царских стройках, куда завтра вернутся, не разжиреешь. Впрочем, как хочешь. Пошли к вожаку.

На ступенях показались сперва голые ноги в сандалиях, полы рубахи и, наконец, рука, держащая зажженный светильник. Так же неторопливо к стоящим в ожидании Лие и Имитту присоединился Шумелу.

— Он всегда такой, или еще не пришел в себя?

— Завтра все будет иначе. Он сейчас поверить в происшедшее не может. Шора обходит, чтобы не задеть. Снова столкнулся с явлением богини, как на плоту. Что он может подумать о тебе, о тех, кто с тобой сталкивается?

— Думайте лучше о тех, кто со мной дружит. Я заметила на ваших поясах небольшие кошели. Разве до знакомства со мной они тоже болтались там? Или я не выполняла наших договоров? К делу, братья. Попробуем разобраться с вашей проблемой.

Подойдя к связанному пленнику, скомандовала:

— Посадите его. Попробуем договориться, хотя я очень сомневаюсь в успехе, — рассмотрев сидящего перед ней хетта, задумчиво проговорила, — опять братья? Глаза, носы, лбы. Точно братья, и перед нами младший. Значит, кому-то светит кровная месть. Хорошо, что не нам. Нас то в таверне во время ночного происшествия не было. Хотя у вас старые счеты. Даже не спрашиваю, как тебя зовут, — обратилась к спеленатому разбойнику, рычащему через затолкнутую в рот тряпку, — мне нужно кое-что узнать. Если будешь говорить, моргни три раза.

Выпученные черные глаза уставились на девушку. Только человек с крепкими нервами мог выдержать такой взгляд. Или совершенно безразличный, воспринимающий сидящего перед собой, как посторонний предмет. Лия выпрямилась, взяла светильник из рук Шумелу, и обвела взглядом подвал. Почему-то заинтересовавшись кучей барахла у одной из стен, подошла к ней и начала присматриваться.

— Имитту, у вас есть вода? Я имею в виду воду в бурдюке. Три? Гиваргис постарался? Отлично. Тащи самый большой. Шумелу, проснись. Под этой кучей мусора лежит лестница. Аккуратно…, помнишь, как держал меня на плоту? Ты молодец, ахурру. Давай, аккуратно доставай ее. Смотри, как легко. Отложил несколько старых корзин, старое колесо, тряпку и… лестница крепкая, чуть больше твоего роста. То, что нужно. Тащи к пленнику. Веревку на стене видишь? Достань.

Лестницу положили на пол подвала рядом с грозно сверкающим глазами разбойником. Братья уложили его лицом вверх на лестницу и привязали его так, что пошевелиться он уже не мог.

Пока наемники возились, Лия обходила помещение по периметру, присматриваясь к стенам. Нужный колышек в стене обнаружился рядом со связанными подручными. Украшало его старое колесо, а прямо под ним были свалены глиняные кувшины для воды. Рабов перетащили в дальний угол, кувшины отодвинули, а на их место уложили лестницу пленником.

Лия занялась бурдюком. Ножом проковыряла тонкое отверстие в нижней части, в которое плотно вставила небольшую трубку тростника из старой циновки. Вытащила пробку, с трудом приподняла бурдюк. Ничего не происходило. Снова возня. Продув воздух через тростинку и, убедившись, что она полая, снова вставила ее в разрез. Новый опыт. На кончике палочки появилась капля воды. Упала. На счет четыре упала вторая. Годится. Лия вернулась к мужчинам.

— Ахурру. Задача. Вода должна капать на лоб упрямца. Вешайте бурдюк на колышек. Немного поверните. Хорошо висит? Болтаться не будет? Отлично. С этим управились. Теперь ваш обидчик. Подтаскивайте к стене. Обязательное условие — вода постоянно капает на лоб. Та–ак, молодцы. Лежит правильно. Теперь зажать голову. Чем? Проблема. Имитту, видел в подвале или наверху кожаный ремень, просто кусок шкуры?

Скоро из старого кожаного передника вырезали три прочных ремня. С их помощью голова разбойника была зафиксирована, и все трое встали, наблюдая, как капли мерно ударяют в центр открытого лба. Имитту подставил руку, подождал, когда несколько капель разобьются о ладонь, пожал плечами, но промолчал.

— К нему ночью не подходить ни при каких обстоятельствах. На сегодня только осторожно накормить беглых. Но по одному, со всеми предосторожностями. Если захотите. День выдался тяжелый, завтра будет полегче. Продержитесь, ахурру. Мне пора, солнце садится.

Все трое выбрались на свет. Шор неподвижно стоял на месте, где происходила схватка, и взгляд его был устремлен на заходящее солнце. Свет падал на залитое запекшейся уже кровью лицо. Казалось, что первобытный человек возносит молитву неизвестным богам после кровавой трапезы.

Лия подобрала корзинку со своими травами и с улыбкой обратилась к своей команде:

— Вот еще один день подходит к концу. А наша команда крепнет и разрастается. Мне пора, жаль с Гиваргисом не повидалась. Завтра. Все завтра. Чензира, не забудь покормить Гилу.

Взгляды трех мужчин, на глазах которых вновь произошло нечто невероятное, были устремлены на стройную фигуру, пронизанную лучами заката. Кого они видели перед собой? Обычную девушку? Воительницу? Ожившую богиню?

По дороге к поселку Лия-Тарбит на мгновение остановилась. «Адат, я в извилину. До встречи с отцом можно отдыхать». Лия-Адат продолжала идти домой.

Глава 3

Лия вернулась домой засветло. Она никак не ожидала такого утомительного дня. Ну пришла, ну познакомилась, ну осмотрелась, увидела то, что надеялась увидеть, ушла. Какие-то неожиданности всегда могут случиться, как без этого. Но не до такой же степени! Драться с собственным рабом, разбираться с разбойниками, от которых еще предстоит избавиться. Фи! И ради чего? Забитая барахлом яма, грязное, вонючее имущество, которое предстоит приводить в порядок. Еще раз — Фи!

Неразлучные Иаков и Рахель с интересом поглядывали на нее, однако обращаться не спешили. А занятая своими мыслями Лия, прошла мимо и, казалось, даже не заметила их.

Ее приход не остался незамеченным. Вот Адина сразу направилась к дочери, отобрала корзинку и увлекла в уголок двора. Лия попыталась, было, сопротивляться и сказать ерунду какую-нибудь, но, увидев парящий большой кувшин с водой, устало улыбнулась и последовала за матерью. Адина вместе с Зилпой, куда же без нее, сноровисто освободили Лию от грязной одежды, и вот уже струйки теплой воды стекают на плечи девушки. Какое блаженство! Только почему такая слабость в теле? Наверное, от теплой воды. Все. Помыться, и в постель.

«А деньги? Ведь отец с Иаковом поделят их «по справедливости». Тебе побрякушку и орешек в меду, чтобы обидно не было, остальное — хозяевам жизни.

— Ну, что же тебе, подруга, неймется. Снова бороться?

— Только не драться. Если сильно обижать начнут, подходи к Иштар, там поменяемся».

Лия почувствовала, как ее намыленные волосы треплют маленькие ручки. Еще и голову-у-у. Как меня, оказывается, здесь любят. А я всех подозревала. Хорошо-то как. Что? Уже закончили? Жалко. И одежда чистая? Мамочка! Теперь я посижу совсем немножко, совсем. А? Что? Ужинать? Пора?

Адина уже ушла, а перепуганная Зилпа трясла Лию за плечо.

— Лия? Ты ушла? Ты насовсем ушла? — слезы показались на глазах, — Лия, не уходи. Не бросай меня, я Гиле расскажу. Вставай.

«Подруга, мы обе вырубились, или втроем? Не пугай ребенка. Пора что-нибудь съесть, пока совсем не стемнело, и шакалы не сожрали наши деньги. Если не сможешь идти, скажи, подменю».

— Зилпа. Ты хочешь оторвать мне руку? Она тебе зачем? — Лия открыла глаза, но могла бы этого не делать. Темнота сгустилась, и перед глазами расплывалось туманное марево.

— Не отпускай. Только не тряси. Еще не все съели? Тогда мы идем. Каши не достанется, может чем другим полакомимся.

Лия нехотя поднялась, болело все тело. «Разомнись», — пронеслось в голове. Лия потянулась, повращала тазом, присела, нагнулась. Хорошо, что не видела отрытого рта девочки, вообще ничего не видела. Вытянула вперед руку и застыла. Постояла мгновение, опустила руку:

— Зилпа? Ты здесь? — начала нащупывать скамейку за спиной.

Маленькая ручка осторожно дотронулась до ладони.

— Ты где исчезла? Пора ужинать, веди. Ты что дрожишь? Замерзла?

Так, не торопясь и переговариваясь, пошли к дому по знакомому опустевшему двору.

Обитатели покинули сегодня домики-улья. Сидели, стояли, толпились за столом под навесом, ужинали и обменивались новостями. А поговорить было о чем. Хозяин со старшей дочерью вернулись из города, и раб важно излагал события последних дней. Редкий случай, которым грешно было не воспользоваться. Кроме угощений, нашлась и кружка пива, что было запрещено в будний день. Рассказ с каждой минутой обрастал новыми подробностями. Лия уже была чуть ли не лучшей подругой Мардука и Иштар, а в реку сходила в гости к Нанше. Потом проведала наместника, где вместе со жрецом обсуждали, как встречать царя, когда тот прибудет познакомиться, и стоит ли перебираться в столицу. Важные господа так и не решили, но дали разрешение принять в подарок участок земли недалеко от поселка. Небылицы были настолько фантастичны, а раб настолько многословен, что обитатели начали расходиться по домам. Да раб особо и не возражал остаться в одиночестве. Надоели уже эти россказни.

Не торопясь, добрались до столовой, где все уже было готово к ужину. Ожидали лишь Лавана. Ожидали по-разному. Иаков с серьезным видом, шептал на ухо Рахели очередные глупости, та, смущенно потупясь, отвечала ему улыбкой. Адина у стола проверяла, все ли готово к ужину и посматривала в сторону двери. Все было обычно, за исключением маленькой детали — возле привычного места в дальней стороне стола, где обычно располагалась Лия, стоял еще один зажженный светильник. Лия-Адат подошла к статуэтке богини:

— Знаешь, Тарбит, — она прикоснулась к подставке, — давай сейчас поменяемся. С мамой поговорить не получится, она далеко сидит. Я за столом помалкиваю. Так что, если ты отдохнула… Ой! Ну я пошла в извилину. Постарайся поесть чего дадут, а я отдохну.

Девушка повернулась и уже уверенной походкой отправилась к своему месту. Тарелки для нее уже были приготовлены. Адина решила не поддаваться привычным порядкам, когда по молчаливому указанию Лавана присутствие дочери за вечерней трапезой не приветствовалось. Ей не возбранялось брать с общего блюда еду, но подавать и помогать ей принято не было. Рассыплешь кашу, измажешься в соусе — проблемы твои. Ешь то, что можешь есть сама, или оставайся голодной. Так, вслепую, она частенько предпочитала ограничиться лепешкой и кружкой прохладной воды. Привыкнув, что за столом ее просто терпят, она старалась поесть, пока глаза различали еду. Но вот сегодня, перед ней оказалась плошка с вареными крупными бобами, удобно уложенная на глиняной подставке зелень, мисочка с финиками и орехами и большая кружка прохладной воды. Лия осторожно, кончиками пальцев ощупала непривычное разнообразие, повернула голову в сторону Адины и благодарно улыбнулась.

Лаван, казалось бы, ни на кого не обращая внимания, уселся и начал ужинать. За ним последовали и все домочадцы. Лия, услышав чавканье, тоже начала осторожно доставать и смаковать ужин. Не наслаждалась, конечно. Нет, просто старалась поменьше извозиться.

— Адат, пока я тут пытаюсь нащупать что-нибудь съедобное, — Тарбит начала мысленный разговор, доступный лишь сознанию компаньонки, — а потом не пронести мимо рта, вспоминай, что мы видели на нашем участке. То есть, я крутила головой по сторонам, а ты рассматривала. Объясню, зачем нам все это. Зачем решила взвалить на нас такую обузу.

«Лепешка свежая, вкусная. Сегодня у нас праздничный ужин по случаю благополучного возвращения домой?» — перебила Адат.

— Зачем сразу же отослала туда Гиваргиса с наемниками. Зачем, не отдохнув, направилась знакомиться с обитателями. Зачем дралась с Шором. Зачем пытаю вожака? Все? Или есть еще что-то?

«И зелень неплоха. Только посолить не мешало бы. А вот и боб. Чистенький, но мокроват. Зато мягкий и пахучий. Его, точно, с зеленью варили. Вкусно». — Адат комментировала поглощаемую Лией-Тарбит пищу.

— Да. Так вот. Вернемся…, правильно, к нашим баранам. Мужикам, значит. Представить себе не могла, да и сейчас не могу, чтобы Марон взвалил на себя убыточное дело. Чтобы разобраться, нужно было опередить его, не допустить появления посторонних. Срочно отослала туда нашу бравую команду. Когда, к тому же, увидела, что он о чем–то шепчется с подозрительными типами, сама себя похвалила. В уме, даже ты не слышала. Сам себя не похвалишь, ходишь, как… Короче, похваленной ходить намного приятнее.

Финик хочешь? Сейчас нащупаю покрупнее, послаще. Вкусный. Адина выбирала. Еще финик? Или орешек. Хорошо, по очереди.

Когда узнала, как он обращается с рабом, и что тот обязан сделать при появлении чужих… Ты уже поняла? Правильно, сестренка. Где–то там много денежек припрятано, нажитых неправедным путем, и взять их у него — наша задача. Не я первая сказала это, или что–то похожее. Так повелось в мире, что каждый второй норовит взять у каждого первого, если уверен, что за это ему ничего не будет. И наоборот, каждый первый у каждого второго. Теперь к делу. Я напоминаю ситуацию, ты вспоминаешь детали. Мне тогда было не до разглядывания местных достопримечательностей. Я смотрела, как мужчины реагируют на мои слова и действия. Вот мы подходим к дому. Говори, что отложилось в памяти.

— Да ничего. Дом как дом. Круглый, как у нас во дворе. Оштукатуренный. Вход низкий, выходит к очагу, окна не видела. Может, с другой стороны. На двери старая штора из кожи. Когда братья выбирались, видела кусочек обстановки. Все пусто. Сейчас вспоминаю, удивляюсь. Потом ты отошла на пару шагов. Но дом заслонял всю картину. Ты отвернулась от дома, перед нами стояли наемники. За ними — огород. Ухоженный. Видна граница с участком Гиваргиса. Резко выделяется, между прочим, и сравнение в нашу пользу. Справа, за огородом, спуск в овраг. Качнулась штора, я услышала. Страшно стало. На мгновение показался, показалось что-то, кто-то. Ну, не знаю. Уже не смотрела, слушала.

— Адат, если бы не ты… Не было бы ни схватки, ни победы, ни нас. Орешек хочешь? Или финик?

— Водички. Не торопись, маленькими глоточками. Хорошо-о-о. Когда ты начала, я закрыла глаза, не мешала. Очнулась, только, когда ты позвала. Успела подхватить тело, потом выводила братьев из оцепенения. Все делала, как ты говорила — короткие решительные команды.

— А до этого. После удара, когда я развернулась и стояла напротив раба.

— До сих пор рука от него болит. А что хрустнуло, нос или обломок кружки? Или то и другое?

Знаешь, давай, пожалуй, и то, и другое. И финик, и орешек.

Сейчас. Если убрать с картины этого, ну ты знаешь, раба, то справа яма, погреб. Дальше, за домом виден краешек плетеного забора. Низкий, небольшой. Неизвестно, что закрывает. Слева очаг выглядывает, длинный, даже не до конца увидела. Потом драка. Ладно, избиение.

— За плетнем, скорее всего, отхожее место. Удобно. Наполнил ямку, засыпал, новую вырыл, заборчик перенес — готово. Очаг? Надо поподробней вспомнить. А отключилась я крепко. Ненадолго, но глубоко.

— После того, как покомандовала братьями, умывалась рядом с очагом. Он из обожженного кирпича, прямоугольной формы, достаточно длинный. На дальнем конце вмурован котел. Приличный, больше нашего. С ближней — брошена бронзовая решетка. Большой очаг, непонятно для чего. Посередине пустое пространство, дрова можно подбрасывать в обе стороны. С ближнего торца вынуты несколько кирпичей, чтобы можно было использовать только небольшую часть. По поводу очага — все. Потом прошли мимо дома, спустились в подвал, там уже ты командовала. Если интересуют детали, спрашивай, постараюсь вспомнить. Тарбит, миски где? Неужели все съели.

— Зилпа, ты? — Лия-Тарбит, прервав мысленное общение с подругой, негромко заговорила, и тут же под рукой оказалась плошка со сладостями, а потом ей в ладонь уткнулась холодная кружка со свежей водой. — Спасибо, девочка.

И снова вернулась к беззвучному обращению к подруге: «Странно, неужели я так повзрослела, что мне удобно называть Зилпу девочкой? Адат, слушай внимательно, хотя, похоже, опасности на сегодня закончились. Вечер воспоминаний продолжим позже».

Лия-Тарбит начала вслушиваться в беседу, готовая в любую минуту вмешаться, но вскоре разговор за столом превратился в невнятный гул, а до ее сознания доходили лишь отдельные слова и фразы. Лаван, придвинув к себе кружку с пивом, обратился к семье, чего никогда не бывало за этим столом. Только фигурки богов удостаивались чести быть посвященными в заботы хозяина и присылать ему здравые мысли.

— Сегодня я, прибыв домой после трехдневного отсутствия, обратился к богам. Они поддерживали меня все время, пока продолжалось судебное разбирательство. И посоветовали мне рассказать о событиях последних дней. («Ух ты, подумать только. Боги уже не повелевают, а лишь советуют. Адат, наш отец уже богоподобный?»). Не хочу, чтобы слухи и россказни исказили правду.

По прибытии в город, мы с Лией направились к месту суда. Главный судья сразу прервал все дела, и…

«Бу-бу-бу, — раздавалось в сознании Тарбит, — Джераб, бу-бу-бу, мушкенумы с ослами, бу-бу-бу, я выступил в защиту дочери. Наместник и главный жрец, бу-бу-бу. Потом судья бу-бу-бу, по законам Хаммурапи бу-бу-бу. Потом мы направились на берег реки. Там целая команда погрузилась на плот, а я молился богам на берегу. Потом, бу-бу-бу, и Лия исчезла в реке. Команда вернулась на берег без дочери, но с обезумевшим начальником стражи наместника. Потом мы вернулись, бу-бу-бу, Марон, бу-бу-бу. Я защищал любимую дочь, но тут появилась она сама. Стало понятно, что она невинна («Как он сказал, Адат? Все думают, что меня в реке пытались изнасиловать?»), и судья присудил ей участок земли возле поселка. Хотел отдать мне, но я отказался в пользу дочери. Хвала богам, теперь она авилума, самостоятельная хозяйка и владелица имущества.

Все уже хотели заканчивать, но я, бу-бу-бу, решил еще больше наказать Марона и Джераба. Настоял перед высокими судьями, бу-бу-бу, сватовство, бу-бу-бу. Теперь Марон должен мне четверть своего имущества.

— Поздравляю тебя, дядя, — тишину комнаты, наступившую после окончания повествования Лавана, прервал спокойный голос Иакова, — именно о таком развитии событий все дни, что вы пребывали в городе, я молил Всевышнего. Да будет свидетельницей мне прекрасная Рахель. («Тарбит, она глубоко вздохнула», — откликнулась Адат). Все свободное время, а иногда даже жертвуя разговорами с пастухами о Вседержителе и его деяниях, я посвящал просьбам к нему о ниспослании великой милости, и он услышал меня. Лаван, в твоем повествовании ясно просматривается его благотворящая длань.

— Сейчас ты молился усерднее, чем в шатре Исаака, отца твоего, когда, прикрытый шкурами козлят, вытянул у него благословение? Тебе ведь не привыкать. Если за миску чечевичной похлебки, ты выторговал первородство у Эсава, почему бы не попробовать договориться с полуслепым отцом? — из дальнего угла стола прозвучал спокойный голос Лии.

— Лия! — Лаван не говорил, рычал, — как ты смеешь вмешиваться в разговор мужчин. Откуда ты можешь знать, как на самом деле происходила встреча между отцом и сыном, если в шатре кроме них никого не было? Это Ревека, моя любимая сестра, решилась изменить выбор Исаака. Это она сочла более достойным Иакова. Он просто участвовал в ритуале благословения по велению матери.

— Тут я с тобой согласна, — речь девушки не изменилась ни на йоту, — что да, то да. Однако Ревека помнила завет Господа: «два народа в чреве твоем, и два племени из утробы твоей разойдутся, и одно племя будет сильнее другого, и старший послужит младшему».

Ревека, вот уж удивительная женщина, я просто мечтаю познакомиться и побеседовать с ней. Именно она решила, что любимый отцом, но беспутный Эсав, с его женами и детьми, страстью к свободной жизни на просторах в роли наследника рода Авраама, призванного продолжать его учение, будет менее предпочтителен, чем преданный ей всей душой Иаков. Так дело было? Или я ошибаюсь в чем–то?

— Тебе-то откуда знать? Как ты, просидевшая всю жизнь в дальнем поселке, можешь знать о промысле божьем, — не сказать, чтобы уверенно, попытался возражать Иаков. — Наслушалась басен возле колодца от путников? Да, слава Едином Боге, о моих деде и отце, об их вере достигла ваших ушей. Но жаль, что известия, передаваемые из уст в уста, имеют свойство искажаться. Только тот, кто сам участвовал в событиях, тот, кто получил знания из уст Всемогущего, тот, кто посвятил всю жизнь постижению божественной сущности, могут верно изложить события.

— Ты имеешь в виду себя? Но всегда ли ты был честен в словах своих?

Может напомнить тебе, как обряжала тебя Ревека, как ты в одеждах Эсава и шкурами козлят, надетыми на руки и гладкую часть шеи вошел к отцу. Тогда ты побоялся показаться Иакову, говоря: «Быть может, отец меня ощупает, и я покажусь ему плутом и навлеку на себя проклятие, а не благословение? И сказала ему мать его: на мне твое проклятие, сын мой! Послушай меня, иди…». Напомнить, как ты подошел к нему, и говорил с ним: «Я Эсав, твой старший; я сделал, как ты мне сказал…», и он удивлялся: «голос — голос Иакова, а руки — руки Эсава». Напомнить, как он обнюхал тебя, и «ощутил запах… одежды, и благословил …, и сказал: вот ведь, запах сына моего — как запах поля, которое благословил Господь». И не поведал ты отцу своему, что перед ним не Эсав, а Иаков.

Ты выманил благословение у слепого отца. Отец пожалел о своем решении, но уже не мог изменить его. Именно об этом поведал он любимому Эсаву. Знаешь ли ты слова отца своего, сказанные твоему брату? Вспоминай их почаще.

И вот ты здесь. Это Ревека настояла перед Иаковом, чтобы он отправил тебя в Харран к Лавану, узнав о намерения Эсава убить тебя после смерти Исаака. Это Ревека сослалась на нежелание иметь внуков от дочерей Ханаана. Это она вложила в уста Исаака заповеданное тебе. Напомнить?

«Встань, иди в Паддан Арам в дом к Бетуэлю, отцу твоей матери, и возьми себе оттуда жену из дочерей Лавана, брата твоей матери».

Ревека, да будет благословенно имя ее, взяла на себя ответственность за деяния, которыми ты воспользовался, но и ты участвовал в признании за тобой первородства и получения благословения. (Все цитаты «Я–Тора. http/ ja-tora.com «Берешит, 27»)

— Не слушай ее, Лаван, — не сдавался племянник, — никого не было в шатре, никто не мог поведать ей о нашей встрече с отцом

— Не забывай, родственник, что я побывала на дне реки, и с кем там повстречалась. Пока отец молился на пристани, (я–то, думала, что он подсчитывает убытки), я много чего узнала от богини Нанше. Даже подарок получила.

— Какой подарок! — вскричал Иаков, — где он, кто его видел?

— Подарок от богини предназначался храму и сейчас хранится в зиккурате города Харрана. А где те подарки, что послала нам Ревека, где верблюды, груженые товаром, где та заветная сумка с драгоценными украшениями, что предназначались матери, мне, Рахели? Или ты повторишь нам рассказ о вероломном нападении разбойников? Так что, Иаков, оставь разговоры о чудодейственности молитв. Боги, и единый в том числе, благоволят к тем, кто действует. И обращается к ним за помощью, конечно. Им решать, достоин ли молящийся того, чтобы на него обратили внимание.

— Лаван? — возмущенный возглас Иакова прервал речь Лии. — Зачем ты рассказал ей о нашем ночном разговоре. Не дело женщин встревать в мужские дела. Или она подслушивала?

— Никто не мог подслушать нас, — ответ Лавана звучал задумчиво. — А она тем более. Ее не было дома, она покинула его по моему приказу.

Наступила тишина. Рассказ Лавана был закончен, никаких советов он не спрашивал. Все размышляли о случившемся, перебирая в памяти свои слова и слова собеседника. В головах возникали аргументы и фразы, но было поздно. Слова вырвались из уст словно рассерженные пчелы, жалили и заставляли защищаться. Но не было возможности схитрить и этим добиться победы.

Лия-Тарбит откинулась на спинку стула. Рахель схватила руку Иакова и крепко сжала ее. Адина обратила свой взор к фигуре Иштар и молитвенно шевелила губами. Ей почему-то казалось, что на лице богини блуждает одобряющая улыбка.

Адат отважилась обратиться к подруге, воспользовавшись случаем, когда все были заняты своими мыслями.

— Тарбит! — мысленный вопрос робко появился в разуме Лии. — А откуда ты все это знаешь? Не припоминаю я, чтобы богиня общалась с нами.

— В школе учила, Адат. У нас хороший учитель был. Да ладно…

— Извини, что напомнила тебе о будущем. Расскажешь, если вспомнишь что-нибудь интересное? Что с нами будет? Как все обернется?

— Знаешь, подруга, иногда не хочется вспоминать о будущем времени. О том, как я жила, буду, конечно, кое-что рассказывать, если к случаю придется. А выдумывать разные разности, как ученый какой-нибудь… Нет, не буду. Адат! Отец с Иаковом не могут не заговорить о деньгах, не те натуры. Так что, прислушивайся, не отвлекайся. Как бы не обвели вокруг пальца.

— Знаешь, я, конечно, уже привыкла к твоим непонятным выражениям. Осмелела так, что с нашими друзьями уже разговариваю, подобно тебе. Но сейчас…, как с теми баранами, к которым пора возвращаться. Какой палец, куда вести? Ты о чем?

— Сейчас эти хитрецы захотят воспользоваться денежками, которые мы с риском для жизни и любимого тела добывали в сражениях с городскими умниками. Каждый норовит обидеть слабую беззащитную девушку.

Затянувшуюся паузу прервал Иаков.

— Лаван, оставим это. Что бы ни было, как бы ни было, но я здесь. Именно я обладаю правом первородства, именно я получил благословение отца. Даже твоя всезнающая дочь подтвердила это. Отец прислал меня, дабы я взял в жены твою дочь. Сейчас, когда твое положение упрочилось, могу ли я рассчитывать, что ты прислушаешься к просьбе сестры, моей матери?

— Слава богам! — все вздрогнули, услышав громкий возглас из угла, в котором Лия невидящими глазами смотрела в сторону фигуры на постаменте, — Слава Иштар! Наконец-то, я выйду замуж и стану матерью. Как я молила богов об этом, как умоляла отца. Свершилось!

— За кого ты собралась замуж, Лия? — осторожно спросил Лаван.

— Как за кого? За Иакова, конечно. Ведь он только что сказал, что хочет взять в жены твою дочь, — искреннее недоумение звучало в голосе Лии. «Лаван поперхнулся пивом, Адина охнула, Рахель ойкнула, Иаков не дышит, за дверью пискнули», — в голове прозвучал голос Адат.

— Ты уверена? Может быть, он имел в виду твою сестру, Рахель? –осторожно спросил Лаван.

— Да нет же. Я не оговорилась. Отец, ну рассуди сам. Тархатума, выкупа за Рахель, которое мог бы дать Иаков, у него нет, и взять неоткуда. Не будем углубляться в вопрос, как и почему. А без тархатума никакой писец, никакой судья табличку с записью о браке моей сестре не выдаст. И свадьбы между Иаковом о Рахелью быть не может. А без нее, сам понимаешь. Как в законе Хаммурапи записано? «Если человек взял жену и не заключил с ней письменного договора, то эта женщина не жена».

Другое дело я. Самостоятельная авилума, обладающая собственностью, хоть и незавидной. Сама вольна́ выбирать мужа. Есть участок, есть дом, есть раб. Заживем в свое удовольствие. Иаков будет молиться, и бог даст нам богатый урожай и много овец. Я буду рожать, и будет у нас много сыновей. Сбудется сон Иакова. А как иначе? Только так.

— А как же Рахель? Ведь ей тоже нужен муж, — неуверенно проговорил Лаван, — Иаков именно ее имел в виду, когда заговорил о женитьбе.

— Рахель тоже хочет замуж? — удивилась Лия. — Какие могут быть проблемы? Считай, половина дела уже сделана. Жених найден.

Приговор суда в силу еще не вступил. Таблички с приговором у меня. Если я случайно, ну, ты понимаешь, совершенно случайно, разобью ту, где Джераб после сватовства и передачи тархатума отказывается взять в жены твою дочь, то Рахель сможет выйти за него замуж совершенно законно. Ведь не может же он взять в жены ту, которую он обвинял в суде и кому отдал свое имущество, то есть меня. Остается Рахель. Или отказ от денег Джераба.

Понимаю, понимаю. Ты хочешь выдать ее за Иакова. Тоже не проблема. По нашим законам мужчина может иметь несколько жен. Когда у Иакова появятся средства, он возьмет себе вторую жену, после меня.

Наконец, есть еще вариант. Можно, конечно, и сейчас сыграть свадьбу. Но захочешь ли ты взять в качестве платы ослицу и верблюдицу? Обмен получается какой-то… Как бы это выразиться. Некрасивый, что ли.

Лия замолкла. Вообще все замолкли. Никому и в голову не приходил подобный поворот событий.

«Адат, тебе не кажется, что на заработанные нами тяжким трудом богатства слишком много желающих ими попользоваться? Сейчас мы их немного успокоим», — прозвучало в голове.

— Отец, — продолжила Лия, — как ты думаешь, сколько я смогу получить в качестве компенсации, если боги рассердятся на нас, и первая табличка случайно тоже разобьется? Мне кажется, что если я, к тому же, сдам участок в аренду Марону, то смогу безбедно существовать в городе. Не волнуйся. Мое доброе имя переживет, и не такое ему приходилось выдерживать. Денег, которые ты мог бы получить, жаль, конечно. Пригодились бы в хозяйстве, но ничего. Помолимся немного больше. Иаков знает как. Нам не привыкать, выживем.

— Оставим это, — не выдержал Лаван, — если то…, да, если так… Когда писцы закончат подсчеты, суд определит, что именно перейдет мне в качестве выкупа за невесту, тогда и вернемся к этому вопросу. Возможно. Скорее всего, я сам решу, как распорядиться деньгами. К тому времени боги подскажут мне верное решение, хотя … — Лаван задумался.

— Иаков покидает нас? — Лия продолжала показывать окружающим, что угол стола, который все привыкли считать пустым, обрел хозяйку, — жаль.

— Почему? Зачем? — вскрикнула Рахель. — Иаков, неужели ты нас покидаешь? Ведь ты обещал, что всю жизнь мы будем вместе.

— Не слушай бредни сестры, — Иаков захлебнулся от возмущения, — бог лишил ее не только зрения, но и разума.

— Осторожно, Иаков, — не смолчала Лия, — осторожно. Моя немощь очень напоминает болезнь отца твоего Исаака, который с возрастом стал слаб глазами. А если бог вместо острого зрения дал нам пытливый ум? Осторожно. Бойся прогневать Всевидящего необдуманными словами.

— Но почему я должен уезжать отсюда, Лаван? — возмутился Иаков. — Почему я должен покидать Рахель? Почему я должен поступать вопреки желанию моей матери?

— Иаков, — устало произнес Лаван, — через две недели истечет месяц, в течение которого ты можешь проживать у меня на правах родственника. Я уже объяснял тебе закон.

Ты должен быть записан в реестр жителей как свободный гражданин. С подтверждением этого трудностей не будет, нужно лишь два свидетеля того, что ты не продавался в рабство. Должно быть определено твое положение: авилум — самостоятельный владелец имущества, состоящий в общине, или член семьи авилума; мушкенум — свободный человек, занимающийся любым ремеслом, но не имеющий собственного надела или хозяйства; тамкар — купец или ростовщик; воин или наемник, наконец. Каждый житель царства Митанни должен платить подушный налог и налог с дохода. Если ты не числишься в записях сборщиков налогов, то очень скоро окажешься в армии или на царских работах.

Или ты становишься членом моей семьи, или становишься мушкенумом — наемным работником. В любом случае государство будет взимать пошлину.

Кроме того я, выплачиваю налог за свой участок. Он высчитывается, как часть урожая, который можно собрать с него. Если он не обрабатывается, то средний урожай с соседних участков. Причем для сборщиков налогов неважно, был ли год удачным или неурожайным, обрабатывается он или нет. Налог должен быть выплачен полностью. Нечем платить — выходи из общины, иди в мушкенумы или продавайся в рабство. Это кроме подушного налога, налога за рабов, да много всякого.

Я еще не знаю, что делать с Лией и ее убыточным участком, который она повесила на свою шею.

— Не волнуйся, отец, — напомнила о себе Лия, — Иштар позаботится о нас.

— Я разговаривал со своими богами сегодня, Иаков, — продолжил Лаван. — Ты должен решить, что делать дальше. Да, произошло то, что произошло. И даже библуса, задатка выкупа при обручении, которое ты мог бы предложить мне, у тебя нет. Как и надежды восстановить его в ближайшее время. Возможно, следует прислушаться к словам дочери, взять ее в жены? Тогда ты сможешь вступить в общину в качестве авилума.

— Никогда, — ответ Иакова последовал незамедлительно. Рахель еще крепче сжала его руку под столом, что придало ему смелости.

(– Лия, как же так, — нотки паники зазвучали в мысленном разговоре двух сознаний, — ведь ты же обещала. А дети, я хочу детей.

— Скажу тебе еще одно выражение из будущей жизни, — Тарбит успокаивала Адат. — Никогда не говори «никогда». Очень подходит к нашему случаю. Нам придется потрудиться. Ты думала, что все будет так просто?)

Разговор за столом затрагивал интересы всех присутствующих, кроме, казалось бы, Адины. Она, воспользовавшись тем, что на нее не обращают внимания, перебралась поближе. Устроившись рядом, перебирала и поглаживала пальцы дочери. Ощутив ответное пожатие, она на мгновение прижала головку Лии к своей и сразу отпустила, чтобы не мешать разговору. Ей было совершенно понятно, что внезапно повзрослевшая дочь не даст себя в обиду, нужно только не мешать ей.

— Я скажу тебе, о чем напомнили мне боги. — Лаван выпил глоток пива прежде, чем ответить Иакову, — о разговоре в городе с человеком, с которым нас свела судьба, когда я постучался в его дом с просьбой о помощи. — «Адат, представляешь, мы вроде бы ни при чем, все папенька измыслил и исполнил. Напомнить ему, как все было? Впрочем, зачем подрывать авторитет?».

— Уважаемый человек, — продолжал Лаван, — который вхож в царские покои, запросто разговаривал со мной. Я поделился с ним своими заботами, и он, представь себе, не отмахнулся от них, а предложил простой выход. Сначала нам следует договориться о сумме, которую ты можешь дать в качестве тархатума, выкупа за невесту. Твой отец заплатил нам всего одну мину серебра, когда посватался к Ревеке. Мы упрашивали ее подождать еще хоть год, но она настояла на немедленном отъезде. Не знаю, что нашептали ей боги и Элиезер, которого Авраам прислал за ней. Как бы то ни было, она покинула нас, имея при себе табличку с записью именно о таком выкупе.

Я плачу работнику не более семи сиклей в год, какую бы работу он не выполнял. Тебе, как моему родственнику, я предложу восемь. Ты сможешь заниматься знакомым делом, выпасать нашу отару. Тогда мину серебра, плату за невесту, ты сможешь заработать за семь с половиной лет. Только ради Рахели, ее желания быть с тобой, я сокращу срок вашего ожидания до семи лет. В течение этого срока буду выплачивать подушный налог, который царские мушкенумы будут взыскивать с тебя. Такие условия ни у кого не смогут вызвать подозрения о чистоте ваших помыслов. Кроме того, за семь лет девочка Рахель превратится в прекрасную девушку, и вы в полной мере сможете насладиться счастьем обладания верного супруга. Я уверен, что вы пройдете все испытания на пути к заветной цели. Если ты согласен, мы поедем в город и составим договор. Ты работаешь пастухом семь лет, по истечении которых получаешь мою дочь.

«Красиво излагает. Ты раньше такое от него слышала, или от нас набрался? — Тарбит попыталась расшевелить Адат. — Я ведь говорила, что придется подождать семь лет. Работы у нас видимо-невидимо».

Все явно устали. Лаван не стал дожидаться ответа, поднялся со своего места, взял светильник. Не говоря ни слова, вздохнул и отправился к себе. Иаков с Рахелью поспешно поднялись и, возбужденно перешептываясь, поспешили во двор.

«Перехватывай управление. Сейчас самый удачный момент», — прозвучало в голове. Лия вздрогнула и сжала ладонь матери:

— Мама, проводи меня в комнату, — Лия-Адат привстала, — и я тебе все–все расскажу. Я ведь обещала.

Глава 4

Наконец-то родная кровать. Наконец-то можно раздеться и вытянуться во весь рост, дав покой уставшему телу. С того момента, когда затекшее от непривычной езды оно покинуло спину ослика, только сидение на жестком стуле во время ужина можно было с натяжкой назвать отдыхом. Какое это бездействие, когда приходится все время вслушиваться в происходящее, чтобы не пропустить посягательств на свои интересы. Когда приходится ловить на слове ловкачей, пытающихся обмануть неопытную девушку, приводить все новые и новые доводы. В конце концов подтверждать наличие связи с богиней. Все время в напряжении. Тяжкая пахота, иначе не назовешь.

Пусть все победы отец приписывает себе, пусть. Возможно, это даже хорошо. Было бы совсем неплохо, чтобы о Лии начали забывать. Ни к чему ей звание «колдунья», она обойдется без него. Пусть все, что происходило и произойдет, будет заслугами богов и Лавана. Серенькой мышке Лие, что подслеповатыми глазами робко поглядывает на мир, важен результат.

Лия-Адат, с наслаждением поерзала, устраиваясь поудобнее, и почувствовала на воспаленных глазах влажную тряпицу.

— Мама, — прошептала. — мама. Когда же ты успела?

— Как только увидела цветочки в твоей корзинке, сразу занялась. Лежи спокойно, дочка. Постарайся уснуть.

— Не раньше, чем расскажу тебе, как защищала свое имя. И наказывала обидчиков. Это я тоже умею, не думай. Изменилась я очень, мама. Чего только не передумала, когда в дальнем загоне пришлось помогать беспомощным. Правду говорят: «Как бы тебе ни было плохо, есть люди, которым еще хуже». Теперь не перебивай, мама. Я постараюсь рассказать тебе все, что произошло за последние дни. Но только очень коротко и без обстоятельных объяснений. И без вопросов. Прошу тебя. Снова пообещаю, что отвечу на все–все.

Лия подумала, и начала свой рассказ. О суде и приговоре, о наместнике и жрецах, об испытаниях и событиях на плоту, о том, как выбралась из воды и возвращалась в город. Как незнакомец устроил ей экзамен, и как она не только его выдержала, но и познакомилась с милым осликом Люцием. Как вернулась на место суда и доказала всем свою невиновность. О том, как догадалась, что их хотят убить, и им ночью пришлось пробираться в дом к незнакомцу. Упомянула помощь Люция, чем вызвала смешок матери. Как познакомилась с Устадом и Рабити, какими замечательными людьми они оказались. Поведала историю кормилицы, и услышала всхлипывание Адины. Потом рассказала, как боролась за то, чтобы клеветники сполна расплатились за нанесенное оскорбление. Об участке и наемниках, о Джерабе и Мароне. Голос становился все тише, язык заплетался. Лия повернулась на бок, свернулась клубочком: «Мама, все завтра мама».

Поглаживая дочь по волосам, Адина подумала: «Девочка моя. Как же так случилось, что тебе выпало столько, что иному и жизни не хватит, чтобы хоть малую часть пережить». Поправила одеяло и тихо вышла из комнаты.

Разбудила Лию знакомая перекличка осликов в подворьях поселка. Каждое утро они перекрикивались, по–своему обмениваясь вчерашними новостями и напоминая хозяевам о необходимости позаботиться об их, осликов, благополучии. Девушка потянулась, намереваясь позволить себе слабость понежиться в знакомой до каждой мелочи постели. Не тут-то было:

— Адат, подъем. Теперь на нас свалилась такая куча забот, по сравнению с которыми прежние обязанности покажутся, просто отдыхом. Открывай глаза, и, если мы уже в состоянии различать свет вокруг себя, поднимайся, — строгий голос подруги не оставлял никаких надежд на еще хоть несколько мгновений заслуженного отдыха.

— Тарбит, неужели вчерашнего недостаточно, ведь ночью ты всем разъяснила какие неприятности ожидают тех, — здесь тон сознания– компаньона изменился и стал нарочито низким, — кто осмелится пойти против могучей и ужасной Лии.

— Вставай Адат. Не балуйся. Нам даже завтракать лучше на ходу. Обстановка на нашем, обрати внимание на главное здесь слово «нашем», участке может накалиться. То, что я надеюсь там увидеть, может ускользнуть прямо из рук. Не хотелось бы, чтобы в наше отсутствие там появился Марон. Или какой-нибудь недобитый друг-товарищ вожака. Хотя не думаю. Не целую, наконец, банду мог содержать Марон. Да и наместник не потерпел бы появления такого войска в своем округе. В любом случая, Адат, вставай. Нужно поторапливаться.

— Поторапливаться? Опять. Ладно. Встаю, встаю. Не дергай тело и не пытайся перехватить управление. Дома я командую, я здесь хозяйка. Доберемся до места, там будешь своевольничать.

— Только не забудь хоть немного помахать руками и подрыгать ногами.

— Как драться, так ты тут как тут, а как зарядку делать — так Адат. Могла бы и научить подругу не только разговаривать с мужчинами, но и постоять за себя, — Лия-Адат начала уже знакомую зарядку.

— Оно тебе надо? Я всегда …, даже не рядом, внутри. Разве у нас плохо получалось до сих пор: на дороге, на плоту, на участке. Нет у меня таких обостренных чувств, как у тебя. Ты ведь знаешь. Ты воспринимаешь мир не так, как я. Иначе. Я действую побыстрее, что в этом плохого. Все, пошли. Остальное по дороге. Ты мне еще обещала рассказать о погребе.

Когда Лия вышла во двор, солнце только-только собиралось появиться из-за горизонта. Обитатели подворья выбирались из своих домов-ульев, а кухарка уже хозяйничала на кухне. Сегодня и Адина уже была рядом с ней. Она обернулась в сторону дочери и улыбнулась, не заметив на лице Лии даже признаков вчерашней усталости.

Лия подошла и прижалась к такому знакомому с детства родному человеку. Слова были не нужны. Мгновение неподвижности, и женщины отодвинулись друг от друга и заторопились.

— Лия, лепешка, сыр, молоко на столе. Начинай завтракать, пока не началась толкотня. В корзинке лепешки, немного масла, финики. Днем придумаем, как прокормить твоих наемников.

— Ты и о них помнишь? А отец?

— Придумаем, что-нибудь. Скажи, что тебе может понадобиться, постараюсь помочь. Хотя, сама понимаешь…

— Мне бы начать с чего-нибудь. Марон раба держал в нищете, а тут мужиков прокормить нужно. Не знаю я, мама. Никогда не занималась этим. Все ты да ты. Выкрутимся, когда разберусь во всем. Я пошла, пока отец не вышел. Не хочу столкнуться с ним. Пусть решает, как быть дальше.

Выйдя из поселка, Лия заторопилась. Солнце показало свои лучи из-за далеких гор, легкая прохлада приятно холодила лицо. Шагалось легко, как-то беззаботно и весело.

— Адат, не расслабляйся, вспоминай, если ты еще не распростилась с мечтой иметь кучу ребятишек от Иакова, — напоминание Тарбит напомнило, что короткая передышка рядом с мамой окончена, пора работать. — Участок ты мне описала. Заставь меня сделать нечто подобное, никогда бы не смогла. Теперь подвал. Кроме сумрака, ощущения грязных голов беглых рабов и наглого хетта, ничего в памяти не отложилось.

— Подвал. Необычный подвал. Обширная яма, ступени вдоль стены прямо в земле. Укрепленны обожженным кирпичом, чтобы не осыпались. Большие, крутые. Выбежать не получится, не перепрыгнешь. На дальнем конце крыши перекинуты два ствола, стропила. На них — плетеные щиты из лозы. Большие. Похожи на ту оградку, что прикрывает… (не знаю, что прикрывает), за хижиной на участке. Внизу пол пустой. Ни стола, ни лавок. Под стенами набросана всякая всячина. Похоже на мусор в шатре, где мы начинали знакомиться. Только намного больше. Какие-то старые сломанные колеса, полусгнившие покореженные остатки старой мебели. Зачем было сваливать все, проще было сжечь. Крепкую лестницу ты помнишь, барахлом была завалена.

— Завалена, то завалена, но аккуратно как-то. Достали ее легко. Адат, а ямы там были? Если есть ступени, то лестница ни к чему. Да и маловата она. Помнится мне, что подвал тот достаточно глубок. Может, где-нибудь в углу еще яма есть. Тогда бы и лестница пригодилась.

— Не знаю, Тарбит. Не припомню. В дальних углах мусор, а в ближнем наш раб хранит всякие инструменты. Пара лопат, грабли, инструмент. Несколько корзинок, кувшины. В общем, богатство его. Дальше этого угла Марон, думаю, ему ходить запретил. Власть то у корчмаря полная была, сама говорила. А ямы? Не знаю. Может, где-нибудь, прикрытая старым колесом или драной корзинкой, и есть. Нужно проверять. Не думаю, чтобы подвал использовали для чего-нибудь. Хотя странно, как он там появился?

— Оставим это. А что стены? Кроме колышка, на который повесили бурдюк, ничего не помню.

— Тоже немного необычные. Оштукатуренные. Даже если захочешь, быстро выемку не пророешь, так что ступеньки сделать не получится. Но в разных местах, на разной высоте есть некие подобия углублений. Похоже, они служили полками. Тоже ерунда навалена. В одной даже таблички с записями сложены. Но старые очень, все пылью покрытые, на других — битые кувшины, гора щербатых, иногда без ручек, кружек, лохмотья истлевшие. Еще что–то, внимания не обращала. Да и ты, признайся, особо по сторонам головой на вертела. Что заметила, то сказала. А когда ты на этого красавца, что рад бы был нас убить, уставилась, вообще отключилась. Казалось, сейчас душу выжжет. Да и темновато было.

— Адат, какая же ты молодец. Не только то, что на полках было, рассмотрела, но даже пыль заметила. Адат, ты лучшая.

— Это мы самые, самые. Все трое. Лия, тело, то есть, вон как здорово держится! Останавливаемся. Уже почти пришли, братья наемники встречают. Меняемся, пока возможность есть, дальше разбирайся сама.

— Адат, сестричка. Смотри, запоминай, слушай, нюхай.

Лия на краткий миг остановилась, вздрогнула, и продолжила путь к ожидающим ее наемникам. И снова в их поведении чувствовалась неуверенность. Имитту был излишне суетлив, а Шумелу все так же задумчив.

— Доброе утро, ахурру. Рада снова видеть вас. Клянусь богами, соскучилась за ночь. Аху-уру-у. Надеюсь, вы не подумали чего-нибудь лишнего. Смотрите мне, воины, — лукаво улыбаясь, пригрозила пальцем. — Ласковое солнце, ветерок. Утро ведь действительно доброе, а у вас…

Из подвала донесся странный вой. Вой безнадежности и отчаяния.

— Кто там у нас завелся? — обеспокоенно спросила Лия-Тарбит. — Кто-то ночью пробрался в подвал? Я ведь велела не входить. Гиваргис был здесь? А Шор где? Что случилось? Да перестаньте… — вновь стон смертельно раненного зверя донесся со стороны подвала.

— Это вожак. Что ты с ним сделала? Мы не спускались вниз, как ты велела, — Имитту пальцем показывал на темный провал в земле.

— Он превратился в зверя? — Шумелу старался не смотреть в глаза Лии, — ты действительно…

— Осторожно, Шумелу, — остановила его Лия, — вспомни, что случилось с Джерабом. Ступай на соседний участок и приведи Чензира. Объясни Гиле, что она нужна мне. Если будешь говорить медленно и внятно, она поймет. Найдите корзинку, уложите туда щенков. Пусть Чензира это сделает, у него лучше получится. И Гила ему больше доверяет, — снова вой из подвала, но Лия даже не обернулась. — Корзинку понесешь ты, смотри не споткнись. Да, Чензиру скажи, чтобы взял стило и все, что ему может потребоваться для письма. Запомнил? Или повторить? Иди, не теряй времени.

Нарочито спокойный неспешный тон, будто речь шла о совершенно обыденных делах. Осторожно повернула наемника лицом к соседнему участку, погладила по плечу и легонько подтолкнула. Имитту с тоской посмотрел вслед брату, понимая, что для него приготовлена другая задача.

— Успокоился? — снова протяжный вой, — слышишь, что может сделать маленькая капля воды, если ее вовремя правильно использовать. А ты вчера сомневался. Вспомнил? Да–да, та самая, что капала тебе на ладонь. Где Шор?

— Стоит за домом. Всю ночь ворочался, а сейчас смотрит на восходящее солнце и плачет.

— Я сейчас спущусь в подвал. Да не дергайся, ты. Одна спущусь. Развяжу рабов и выведу их во двор. Приведи сюда Шора. Встречайте их. Отведите за дом и свяжите, чтобы не смогли убежать. Как связывать объяснять не надо? Отлично. Дай им по лепешке и кружке воды. Сами позавтракайте, на огороде зелени надергайте. Все понятно? Ничего страшного не случилось. Все так и должно было быть. Моя вина, сознаюсь. Не предупредила. Только сначала примите у меня рабов.

Даже не дожидаясь, когда Имитту вернется, направилась к спуску в яму. Утреннее солнце поднялось уже достаточно высоко и освещало бо́льшую часть подземной тюрьмы. Очередной крик отчаяния не замедлил походки, и Лия, осторожно ставя ноги на высокие ступеньки, спустилась в подвал.

Картина перед ней открылась ожидаемая, но неприятная. В луже воды, закрыв глаза, неподвижно лежал связанный вожак разбойников, который не так давно грозился лютыми карами. Каждая капля воды, падающая в одну и ту же точку бледного, как алебастр, лба, вызывала мучительный стон из заткнутого кляпом рта. Лия подошла к пленнику и с некоторым, то ли интересом, то ли сочувствием посмотрела на него. «Адат, рассмотрела? Ничего приятного, согласна. Но…, сам напросился. Я займусь местными обитателями, а ты все хорошенько запоминай. Постараюсь почаще оглядываться. Если захочешь рассмотреть поподробнее, скажи».

Лия вздохнула, и отошла в угол, где съежились рабы. Связанные, они даже не могли руками закрыть уши, чтобы избавиться от кошмара, который терзал их всю ночь. Единственное, что им удалось сделать, прижаться к друг к другу и пытаться спрятать голову в складках одежды.

Задумчиво посмотрев на них, девушка произнесла:

— Выпустить? — очередной приглушенный кляпом стон из угла, — или оставить? Можете сказать что-нибудь полезное мне?

Головы пленников смешно закивали. Одна голова, казалось, оторвется в утвердительном кивке, а другая — столь же энергично болталась, отрицая предложение мучительницы.

— Если сейчас я вас по одному выведу отсюда, будете безобразничать и нападать? Нет? Смотрите, красавцы. В царских каменоломнях больше шансов выжить, чем связываться со мной. Городским стражникам можете рассказывать легенды, какие только измыслите, но я должна знать все, что меня заинтересует. Согласны? Тогда пошли по одному. Да не толкайтесь. Успеете оба.

Лия развязала путы на ногах ближайшего, толчками направила его к выходу, даже помогла взобраться наверх, где его принял Имитту. Со вторым поднялась сама. Нужно было разобраться с Шором. Конечно, любой храм будет рад такому экземпляру, но, почему-то, очень не хотелось упустить его. Шор потупясь стоял в ожидании приказаний. Такой же заросший, грязный и оборванный, как вчера, но без той неудержимой ярости, которая выплескивалась из каждой его клеточки, каждого движения. Явно сломанный нос, слипшаяся от застывшей крови борода и тусклый взгляд.

— Доброе утро, Шор, — и через некоторое время, — я не слышу ответа.

— Здравствуй, хозяйка — донеслось из глубины всклоченной бороды.

— Шор. Твоя свобода и жизнь, если ты не захочешь проститься с ней, принадлежат мне, это правда. Но у тебя есть гораздо большее, что позволит тебе существовать в ином мире. Не так, ли? — Шор, подумав, кивнул. — Так почему же ты решил, что твое нынешнее положение хуже, чем существование под властью Марона? Ведь сейчас ты полноценный человек, а не оболочка его, чьей сущностью владел чужой человек. Я знаю, что ты прожил много жизней. Сначала беззаботную в Ашшуре, на берегу красивого и могучего Тигра, потом веселую, полную приключений, боев, товарищей и женщин в армии. За ней последовала кровавая и страшная жизнь раба. Но ничто не сравнится с жизнью оставленного богами, жизнью, на которую обрек тебя Марон. Мне известно, что вчера боги вновь вспомнили о тебе. Так ли это? Так что тебя тревожит?

— Ты женщина, — Шор с трудом выдавливал из себя слова.

— А Иштар? Или ты мнишь себя Гильгамешем, который смог отказать богине? Шор. Ты раб. Но раб с живой душой. У тебя есть… — раб вскинул голову, — ты сам знаешь, чем обладаешь. Посмотри вокруг, подумай. Хочешь начать новую жизнь, она перед тобой. Не желаешь — заканчивай предыдущую. А сейчас, бери того, кто напомнит тебе о превратностях судьбы, и накорми его.

«Лия, берегись!» — резко прозвучало в мозгу. Лия-Тарбит мгновенно сделала мягкий шаг вперед и в сторону, развернулась навстречу опасности. Она неслась на девушку, светлый комок мышц, с выделяющимся черным пятном ухмыляющейся морды. Лия выпрямилась и, протянув вперед руку, строго сказала: «Сидеть!». Гила резко затормозила и, виляя хвостом-бубликом, послушно уселась у ног девушки, умильно заглядывая в ее глаза. Лия ласково потрепала собаку за ухом и, глядя в преданные глаза, сказала:

— Гила, это Шор. Он будет жить с нами. Пока не подходи к нему и не подпускай к щенкам. Только после того, как приведем его в порядок. Устраивайся поблизости, может понадобиться твоя помощь.

Лия поднялась и обратилась к Чензиру, не обращая внимания на доносящийся из погреба вой:

— Доброе утро. Прости, снова не могу обстоятельно поговорить с тобой, но нужда в твоих услугах может понадобиться незамедлительно. Ты ведь сможешь записать рассказ клинописью?

— Могу, но только не на глине. Готовой для записи таблички у меня нет. Только на пергаменте или папирусе.

— Но клинописью? — Чензира кивнул, — отлично. Подожди немного у входа. Я спущусь вниз, договорюсь с упрямцем. Когда буду готова, позову.

Подбирая подол платья, чтобы случайно не скатиться вниз, не выказывая даже малейших признаков спешки, Лия начала спускаться. Вот она исчезла с глаз крепких грубых мужчин, застывших в ожидании нового всплеска безнадежности из подвала.

Они задвигались, обмениваясь непонимающими взглядами. С точки зрения Лии, удивляться не было никаких оснований. Ну, спустилась. Ну, подошла. Ну, отодвинула в сторону бурдюк с остатками воды и присела так, чтобы открывший глаза пытаемый злодей не мог не увидеть ее. Не было произнесено ни слова. Залитые стекающей по намертво зажатому лицу водой глаза с трудом приоткрылись.

— Ты меня видишь? — глаза медленно закрылись. — Если будешь говорить, моргни три раза. Если нет, я поправлю бурдюк и пойду. Подожду, но не долго. Дел много.

Когда глаза начали открываться во второй раз, Лия собралась было звать Чензиру, но остановилась, дожидаясь точного выполнения распоряжения. Только, когда глаза в третий раз закрылись, с трудом выковыряла туго забитый в рот кляп (слава богам, не задохнулся), позвала Чензиру. Впервые увидевший источник стонов и воя, молодой мужчина побледнел. С трудом сдержался, чтобы не повернуть назад, и, пытаясь не смотреть на лежавшее бревном тело, вопросительно посмотрел на девушку.

— Чензира. Я буду спрашивать, а этот… — «Бедолага», — подсказал Чензира. Лия пожала плечами, — будет отвечать. Ты ведь будешь отвечать? Будешь. Ответ правильный. Мне нужно, чтобы его рассказ был записан, заверен двумя свидетелями и годился для предъявления в суде.

— Давай, на всякий случай, позовем Имитту, чтобы при любых обстоятельствах к нам не придирались. Да, пожалуй, Имитту. Раб не годится, — казалось, Лия разговаривает сама с собой. — Раб, он и есть раб, кто его будет слушать. Гиваргиса поблизости нет, а Шумелу, кажется, еще не очухался. Гила не в счет, а жаль. Зови, а я пока договорюсь с потерпевшим. Ты же потерпел? Значит, потерпевший. Что меня совершенно не интересует, так это — как тебя зовут. Расскажешь, когда спросят. Где ты родился, женился — тоже. С кем и чем занимался, пока не встретил Марона, можешь оставить при себе. А вот дальнейшее поподробнее. Кто? Где? Когда? По чьему указу? Сколько? Куда? Я буду слушать, и, если останусь довольна, поднимешься наверх, если нет — бурдюк опустится на прежнее место. Начали.

Лия отошла в сторону, а Чензира начал быстро рисовать кисточкой палочки и треугольнички, время от времени прерывая захлебывающийся голос вожака, уточняя непонятные моменты совместной деятельности с Мароном. Все услышанное не вызывало ни удивления, ни радости разоблачения и возможности мести. Не было ответа на главный вопрос — где? А без этого вся суета могла оказаться смешной и бесполезной.

— И что нам теперь делать, подружка, — задумчиво осматривая заваленный мусором подвал, Тарбит беззвучно обратилась к Адат. — Есть на что обратить свой взор? Я сдаюсь. Ничего в голову не лезет. Признавайся, это ты заняла все место? Даже малюсенькая мыслишка не помещается. Куда головой вертеть? На что смотреть?

— Постоять нужно, подумать, — Адат решила не оставаться в долгу и съязвить, — меня так подруга учила, Тарбит, что недавно в голову забралась, пришлось потесниться. А еще она всегда говорила: первое — лестница в пределах досягаемости в укромном месте припрятана; второе — ям в полу нет, ни открытых, ни замаскированных, никаких; третье — на полках ничего примечательного или подозрительного не наблюдается. Дальше и считать нечего. В стенных полостях полно барахла, но все покрыто пылью. Ничего не трогали и не передвигали со времен, пожалуй дедушки Бетуэля. Потолок? Стропила, разве что, повесить со злости кого–нибудь.

— Фу, кровожадная. Но лестница–то для чего нужна? Есть одна подходящая фраза из будущего, но не скажу. Надоело.

— Давай, так. Если по лестнице не спускались, значит…, правильно, поднимались. Отметин на стенах не видно. Умели раньше штукатурить, не то что… Ладно, ладно, не дергайся. Подойди к стене вплотную, прислонись плечом и обведи взглядом сверху вниз, вперед-назад… Да не щипайся ты, не мешай мужикам работать. Сейчас распрыгаемся, точно повяжут и в город отволокут. Вот, правильно. А с этой стороны — ступеньки вдоль стены, тоже чисто. А что наш разговорчивый? Над ним, высоковато, на цыпочки придется вставать и тянуться, проем в стене с битыми кувшинами. Большие, и корыто глиняное. Как бы с боку заглянуть? — Громко и отчетливо Лия–Тарбит скомандовала: «Чензира, Имитту, прервитесь ненадолго. Вытащите лестницу на центр. До бурдюка хочу добраться».

— Есть! Бинго! Ты лучшая, Адат, — глядя вдоль стены тараторила Тарбит, — как хорошо, что нас не слышат. Я же говорила, ты лучшая. Бинго — значит главный выигрыш, чтобы ты не спрашивала. Мы выиграли, осталось только найти и забрать. Нет, Адат, мы уже нашли, только забрать, и сделать так, чтобы все поверили, что это сделали демонята. Нужно разогнать всех. Только Чензиру оставить в пару Гиле.

На твердой поверхности стены в ярких солнечных лучах виднелись царапины, в тех местах, где к ней приставляли лестницу. Лия-Тарбит подошла к колышку, верно послужившему этой ночью, и посмотрела под ноги. На утоптанном полу растеклась мелкая лужа воды, в центре которой выделялись два пятна — следы лестницы.

— Тарбит, не трясись, — почему–то шепотом произнесла Адат, забыв, что их безмолвный разговор был недоступен окружающим. — Хочешь, лезь в извилину, я разберусь. Остановись. Есть, взяла. Лезь в извилину и тихо радуйся. В городе ты была права, чувства юмора у богов не отнять.

— Как обезопасить себя от всяческих неожиданностей, когда будешь рассказчика выволакивать, знаешь? — голос Тарбит прямо звенел от возбуждения, — кладешь палку на плечи, закидываешь руки сверху и привязываешь.

— Что тут не понятно? Как ярмо у вола. Справлюсь. Подумай, что с добычей делать, если найдем.

Лия прошла к стене и подобрала поломанную оглоблю от тележки длиной в пару локтей. Вернувшись к выполнявшим особо важную работу мужчинам, заглянула через плечо Чензира и увидела густо исписанный мелкими значками свиток пергамента. Вздохнув, так как сбивчивая речь раскаявшегося преступника не собиралась прекращаться, отвела Имитту в сторону и вопросительно взглянула в глаза. Поняв, что признаваться еще есть в чем, обреченно махнула рукой и показала, как пользоваться самодельными кандалами. Пояснения проходили прямо на наемнике: положив на загривок палку, завела одну руку за нее и показала, где следует прихватить веревками. Убедившись, что инструктаж прошел успешно, направилась к выходу.

Преодолев последние ступеньки, выбралась под ласковые лучи еще не поднявшегося в зенит солнца.

— Тарбит, опять время замедлилось? — Адат, щурясь от ярких лучей, обратилась к подруге, — как тогда, в хижине, когда щенков принимала, да Чензира выхаживала. Хорошо, рано начали. Трудно быть хозяйкой. Хлопоты даже не собираются прекращаться.

— «Трудно быть богом» — это не я сказала. Как бы тебе объяснить? Повествователь легенд у вас как называется? Не знаешь? Я тоже, но ты поняла о ком речь. Так вот, трудно принимать решение, а того сложнее и труднее не вмешиваться, когда без тебя могут обойтись. А с другой стороны, не будь таких нетерпеливых да непоседливых, вымерли бы давным-давно. Что-то меня не туда понесло. Я тебе позже расскажу, что умные люди по этому поводу думали. Что задумалась? На солнышке размякла? Гиваргис подходит. Да и Шумелу до конца еще в себя не пришел после вчерашнего.

Лия-Адат, казалось, очнулась от минутного замешательства, и обратилась к наемнику, указывая рукой на приближающегося соседа по участкам:

— Шумелу, помоги Гиваргису. Вот молодец, нагрузился бурдюками, как только тащит? А где Шор? Присматривает за пленниками. Понятно.

Пока мужчины занимались своими делами, еще раз осмотрела двор и огород. Спрятаться было решительно некуда. Все было, как на ладони: дом-улей, ровные грядки, во всю длину свободной части участка (нет, Шора беречь нужно. Один, а пашет здесь, как вол в паре с ослом), низкая загородка отхожего места, очаг (длинный какой. Сколько же тут народу было, и что они могли здесь делать?), пленники, связанные по ногам и усаженные спиной к спине. Все, пожалуй.

— Гиваргис, дорогой, — Лия-Адат протянула ладонь, — как я рада тебя видеть. Вот кто главный в нашей компании. Обо всех помнит, заботится. Ни минуты покоя. Как ты говорил — маятник? Туда-сюда?

— Да, уж, Лия, — улыбаясь пожимал небольшую крепкую ладонь Гиваргис, — с тобой не соскучишься. Закончились те времена, когда и домой-то возвращаться иногда не хотелось. Скучно и грустно, только о болячках и думать, да вспоминать и размышлять. Зато с тобой набегался так, что у колодца только отдохнуть и удается. Хорошо, что ты сейчас уже до места добралась, можно посидеть спокойно.

— Обязательно, но не сейчас. Гиваргис, выручишь меня еще разок? — голос Лии звучал умилительно, как у маленькой девочки, выпрашивающей у взрослого что-нибудь уж совсем невозможное.

— Ли-ия! Разве старый служака хоть раз отказывал своей маленькой богине. И разве командир должен спрашивать у солдата? Приказывай, божественный полководец.

— У меня, бедной, всеми забытой деревенской девушки, совсем нет денег. Постой, постой, — остановила она руку, протянувшемуся поясу, за которым виднелся кошель. — Я все поняла. Друзьям много слов не нужно. Гиваргис, только вчера я познакомилась с Шором. Да-да, твоего соседа, напуганного бесенятами, именно так зовут. Не смотри так удивленно. У рабов-огородников тоже есть имена. Согласна, он мало похож на раба, скорее на какое–то неведомое существо из подземного царства. Перед тобой стоит задача посложнее, чем тебе приходилось решать в городе. Забирай Шора, и верни мне моего раба таким, чтобы к нему можно было приблизиться, посмотреть и поговорить. На тебя вся надежда.

— Все сделаю. Только объясни мне, почему все, кто подчиняются твоим указаниям, да нет, просьбам, богатеют, а ты ходишь без самой плохонькой медяшки в кошельке.

— Так ведь нет у меня кошелька, Гиваргис. И пояса на платье нет. Так что сунуть даже финик некуда. Приходится сразу в рот совать. Забирай раба и верни мне Шора. Подожди. Имитту из ямы выбирается, вместе пойдете.

Из подвала и впрямь поднималась целая процессия. Впереди спиной вперед двигался Имитту. Нагнувшись вперед, он помогал с трудом переставлявшему затекшие ноги, с руками, привязанными к ярму, вожаку выбираться на свет. А сзади Чензира, сам опирающийся на палку, поддерживал пленного, опасаясь его падения с крутых ступенек.

— Гиваргис. Даже перебрав в уме, все фантастические истории, услышанные у колодца, представить себе не могу, зачем могла понадобиться эта яма прежнему владельцу. Что он там мог делать? Зерно хранить?