Бесплатный фрагмент - Душа

От автора

Нынешнее время ознаменуется тем, что все меньше людей продолжают думать. Мы с вами столь часто слышим фразы «Будь проще», «зачем тебе это все?», «пойди лучше выпей пиво и расслабься». Сколь же это низменно интеллектуально, духовно, этически. Мало кто задумался над тем, что мы уже стали куда как проще. Нынешнее поколение не думает о космических кораблях и далеких звездах, в нас нет романтики, пылкой любви и умения мечтать, а «безбожный СССР», был куда выше морально, чем так называемое светское государство современной России, полное безнравственной вседозволенности. Быть проще — это девиз современной деградации и упадочничества культуры, в котором человек выступает продуктом интеллектуального распада. К сожалению, в современной литературе тоже проскальзывают данные тенденции. Многие авторы забыли, что современный сленг, равно как и язык, не достоин быть применим в классической, исторической, художественной и научной литературе. Мне глубоко стыдно за тех деятелей культуры, что позволяют себе закрывать дорогу настоящим талантам, публикуя откровенную бездумную ересь, прячась за мнимыми титулами и положением в обществе. А так же за издательства, которые стремятся любым удобным способом нажиться на авторах. Скажу вам, господа, что настоящий человек искусства — не ищет для себя богатства, он пишет для себя (живет и дышит своим творчеством) и делиться своим творчеством с окружающими, слушает мнения критиков и аудитории — дабы расти, как творческая личность и писатель, стремясь к новым горизонтам. А его мечты достаточно скромны — иметь возможность любому автору публиковать свои творения бесплатно, если они имеют литературную ценность в глазах их читателей, а не в глазах надменных и продажных узурпаторов творчества.

Мой авторский псевдоним — Магистр Тени Нихиллим.

Да и так ли важно настоящее имя? Город, в котором ты родился или твое место в обществе? Разве за это читатель ценит автора, выбирая его стихи и прозу? Отнюдь… посему и я прошу судить лишь сами стихи — ни что иное, как зеркало души поэта и писателя. И не нести обиды на того, кто хочет остаться инкогнито, используя лишь псевдоним. Здесь не найти повседневные стихи о мелочах и жизненных безделицах, большинство стихов имеют иное предназначение — быть отражением восприятия этого Общества и Мира в целом, душой и глазами автора.

Туман

Он невесомый, когда думает о ней,

Касаясь крыш стопой, в неторопливом танце.

Преображаясь в свете фонарей,

Не упустить желает выпавшего шанса.

Повис над ней, столь ласков и игрив,

Даруя вновь свои скупые поцелуи.

И нежно талию земли, руками обхватив,

На этот миг собою околдует.

Его камзол, весь дымкою клубит,

Как наваждение мечт в стране Морфея.

И он, что сон, свободно так парит,

Свою любовь столь ревностно лелея.

Придет восход и расставания час,

С лучами первыми опять ознаменует.

И потому роса, что плачь влюбленных глаз,

Палитрой слез по щек холсту рисует.

В поисках смысла

Легкие сжаты в тиски абстракций,

В них потаенные страхи имеют вес.

Колют решимость шипами акаций,

Кровью ее перепачкался весь.

Хворь слабоволия — вирус стойкий,

Ее метастазы одни — хандра.

А у печали привкус кофе горький,

Что наедине выпиваешь с утра.

Ставни глазниц распростерты в небо,

Ищут присутствия его следы.

Взирая в места, где он и не был,

В каждой из туч видя рая сады.

Разум — плут, над этим не властен.

Снова промах, судьбы настал ход,

Порох терпения взлетает на части,

Ведь с этим прожит еще один год.

***

Разбит сосуд души, осколки не склеить изнова.

Деструкция частей тела обозрима на глаз.

Демон мой напомнил ребенка капризного,

Тянет жадно ладони большие сейчас.

Сердце стучит, угасая, в тиши найдя идола.

Знал бы, как трудно дается теперь каждый вздох.

Книга открыта и в ней мое имя -лишь литера,

Росчерк пера под ней плавно подводит итог.

Демон рычит, перевес ему явно не нравится

И от досады с жестокостью мучает плоть.

Бьюсь в агонии, значит мой демон играется,

Вскоре я буду протухшего мяса ломоть.

Птицы слетелись на трапезу, почиют падалью,

Впрочем, а кто я, еще так бесцельно прожив?

Даже сейчас, ты всмотрись, сколько яда лью

За свою грешную жизнь, умудрившись скопить.

Только они и трава во мне видят хорошее,

Вобрав для свершений, частицей, мое естество.

Я перестал для всех быть тяжкой ношею.

В процессе распада узрев для себя колдовство.

О РПЦ

Пасмурно на душе, нет боле Бога в церквях.

Сребролюбие нынче украшает каноны.

Иерархии строгой, где друг друга едят

И без страха взирают толпой на иконы.

Ношей крест золотой, что уж пудом отлит

Привлекая не кротость, а хищные взгляды.

Лишь церковный набат по их души звенит,

Что греховным наполнены ядом.

А лампады чадят, в них не ладана вкус,

То бесовских жаровен услужлива копоть.

Они алчность с гордыней познали на вкус,

Театр зла продолжает им хлопать.

Спит их совесть давно, улетучился страх

Перед Божьим врагом, век из века.

Ибо нет на земле, в недрах и небесах

Никого, кто страшней человека.

Молчи! Не нужно пылких слов

Молчи! Не нужно пылких слов.

Игра на публику, базарам встать Востока.

Любовь без чувств — есть похоть, не любовь,

Ее ты не познал еще до срока.

Зачем совсем не уважать себя,

Крича слова пустые всуе,

Прохожим, что герольд трубя,

Когда готов обнять любую?

Так низко пасть и быть рабом страстей,

Быть сластолюбцем, алчущим порока.

Внутри пустым, и пустотой своей,

Не видеть в чувствах истинного прока.

Твои слова беспочвенны и в них таится ложь,

В них нет той твердости, что свойственна мужчине.

Раз их назад ты столь легко берешь,

Показывая гнусность всей личины.

Так что молчи, гонимый ветром вдаль.

Лишенный счастья и его искомый,

К кому однажды постучит печаль,

Рисуя образ, сумрачный, знакомой.

Убийца

Ступаю осторожно- дичь бы не спугнуть,

Клыками, разрывая провод жизненной аорты.

Сегодня повезло, ведь не заметив суть,

Твои деяния и память ныне стерты.

Лишь миг агонии и вечной тишине,

Завещан будешь весь и без остатка.

Разбившийся сосуд, испачканный в вине,

Познавший истину, что жизнь ничтожно кратка.

Свое я взял сполна и спешно ухожу

В лесную глушь, вновь избегая взора.

Для них, я — хищный зверь и потому бегу,

Чтобы залечь на дно, сокрывшись, в свою нору.

Пока я сыт, за мной погони больше нет,

И с каждой вылазкой я становлюсь опасней.

Забыл, какой по счету монолит, прибавив бед,

Кого-то сделает, несчастней.

И вновь иду оскаливши клыки.

Не ведая, что сам являюсь дичью.

Ведь час расплаты пробил за грехи —

Я взят в кольцо, поддавшийся величию.

Но я не сдамся в лапы поисковым псам!

Приняв судьбу свою, что слал другим недавно.

С улыбкой на лице отправлюсь к праотцам,

Убитый дичью, вот что мне забавно.

Ветер

Всегда в пути извечный дух скитальца,

Обремененный тяжким поиском себя.

Словно вода, течет всегда сквозь пальцы,

Своим дыханием бренность теребя.

Не обретя приют, взрастил свой гордый норов.

И лишь свободой властно одержим.

Сокрыл свой лик от любопытных взоров-

И каждому он чудится иным.

Пришел в движение здесь и хмурит брови неба,

Что выстроили, нынче, вереницу туч.

И нет такого места, где б он не был,

Не в силах рать воды низвергнуть с кручь.

Тень

Я позади, что пепел сожалений,

Окутан дымкой тусклых фонарей.

И плоть от плоти чудных проявлений,

Отбрасываемых светом от ветвей.

Всегда с тобой, столь неодушевленный,

Лишенный воли мрачный силуэт,

Что полон преданности истинно бездонной,

При свете дня и даже если нет,

Лучей, что жгут меня своим свечением,

Выстраивая стены из границ.

Я все равно с тобой с последним проведением,

Взмываю вверх с полетом вольных птиц.

Четверо

Сидят четверо в ладье, перебирают веслами

Молоко жизни, движимые судьбы течением.

Составляя реквием проведением, что ниспослано,

Сетуют, всуе, украдкой, на лишения.

Первый гребет весьма стремительно,

Молоко, пенясь, вскипает на веслах,

Для него все ново и удивительно,

Берет разбег, к ее началу готовясь.

Второй веслами гладит влагу,

Полагая, что время для него безбрежно,

Неспешно продолжает писать свою сагу,

Каждый росчерк весел выводит нежно.

Третий обрел опыт — гребет размеренно,

От того сдержан, рассчитав силы.

Сожалеет о том, что потерянно,

Но как первый не рвет жилы.

Четвертый с улыбкой помогает гребцам,

Силы уходят от него с очередным взмахом весел.

Оставляя вслед мудрость пережитым годам,

До тех пор, пока греблю не бросил.

Только река продолжает свой путь,

Даже когда ладьи больше не станет,

Чтоб саму вечность в конце обогнуть

Или в нее в неизвестности кануть.

Тень прошлых чувств

Цветение эйфории чувств прошло и ныне забыто.

Не витает в воздухе благоухание дикой мимозы.

В груди рана зияет дырой черной — сердце разбито,

Петлей Нестерова накинута тоска и душат слезы.

Прошлое стремительно уносится с каждой времени каплей.

Ее цена — невозвратимый более жизни день.

Взлетает в небесную высь одинокой цаплей,

Отбрасывая солнцем, в памяти, свою тень.

Маме

Сколько было переживаний, да ночей бессонных,

Сколько грусти в глазах полных слез.

Как болело сердце от любви бездонной,

Той, что к нам открыта, чисто и всерьез.

Сколько раз, она, нас оберегала

От ошибок глупых или от невзгод.

Множество обид нам она прощала,

Говоря беспечно, что вся боль пройдет.

Навсегда запомни, ты, улыбку мамы,

Когда вновь приехал, в старый отчий дом.

Эта встреча ярче, сцен из мелодрамы,

Ведь тебя здесь ждут, обогрев теплом.

И не будет в Мире никого, кто так же

За тебя готов, даже жизнь отдать.

Кто ты для других, ей совсем не важно,

Ведь так верить в нас может только мать.

Менялы

Стрелка идёт и идёт, летит, секунд ратная конница

И вряд ли, кто-то время вернет, то, что единожды тронется.

Однажды, дойдут до конца, пустой и бессмысленной повести,

Личности без лица, с сердцами, лишенными совести.

Цепляясь руками жадно, за свод материального блага,

Меняют бесценное время, на хрупкий хлопок бумаги.

Меняют его бесконечно, гонимые жаждой наживы,

Забыв, что ничто не вечно, и ценно, лишь пока живы.

Просьба у времени

Время, даруй мне мудрости

Не пребывать во мгле.

Учась на ошибках юности,

Камнем не лечь на дне.

Преодолевая все трудности

Крепко стоять на ногах,

До самой моей беспробудности,

Когда обращаешься в прах.

Время, даруй мне силы,

Пройти этот путь до конца.

Когда беда крутит жилы,

Стирая улыбку с лица.

Даруй мне сил продержаться,

Хотя бы еще чуть-чуть…

Чтобы уже не бояться,

Вобрав в себя самую суть.

Я еще помню

Я еще помню семена былого времени,

Когда мечты материализовались нашими дланями.

И каждый не был подвержен бремени

Демократичных господ, страшащихся красного знамени.

Я помню ростки и стебли открытий,

Что неустанно стремились сквозь тернии в высь.

Зрящих далеко за горизонты событий…

И мне не постичь отчего мы сдались.

Раболепно ставшие, теперь, на колени

Сложившие дружно могучие стяги.

Каждого можно осудить в измене,

Сменивших судьбы и флаги.

Каждого стоило бы призвать к ответу,

Посрамивших все былые победы отцов,

Только такому прощения нету —

Рабский ошейник кредита, весомей оков.

Пьеса

Занавес поднят и взгляды упали на сцену,

Буря оваций сорвалась с восторженных рук.

Но лицедей не спешит, ведь желает набить себе цену,

Очень вальяжно накинув на плечи сюртук.

Свет тут же гаснет, к содействию первого акта.

Жизнь обыграла за отпрыска значимый день,

И словно слух виртуоза, внимает звучанию такта,

Он познает бытие, оставляя в нем тень.

Очень суров драматург, не оставив ответа,

Плыть по течению или бороться с волной.

Быть ярким светом, неся в душе лето

Или же тьмы, что кромешна, холодной зимой?

К черту аншлаг и партер, скоро грянет движение,

Интерпретируя следствие авторских строк.

Вот и второй акт увидел свое проведение,

Выбрав маршрут свой среди перепутья дорог.

Азимут взят и пора отвечать за решения,

Опыт поклажей тяжелой на сбитых плечах,

Лег, словно совесть, не зная совсем снисхождения,

Возвестив юности, временем, стремительный крах.

Третий акт начат, сменив очертание судеб

И лицедей стал подобием бледной свечи,

Он догорает и его это вскоре погубит,

Став навсегда воплощением вечной ночи.

Занавес пал с окончанием выбранной пьесы.

Зритель уходит, насытив сполна интерес.

Лишь только критики заняты в спорном процессе

Решая, к какому итогу склонить перевес.

Крик Души

Один! Шепот взволнованных мыслей подобен шороху осенней листвы.

Посмотри! Краткосрочный взлет эйфории стоил остатка жизни в грязи? А вы?

Утопая в луже с останками ненужной слюны, умы

Теряют краски, что обратная сторона яркой ныне луны.

Отрицание обществом индивида, отдает в черепе канонадой войны.

Холодны взгляды тех, кто коснулся, впоследствии, звонкой струны,

Что натянута гранью, меж суровой реальностью, и тем, где рождаются сны,

Прорастив, среди лютой зимы непристойности, побеги чистой и новой весны.

А это означает — Два! Дотянулись бы вы до этих высот, преодолев себя? — Едва!

Тщательно вглядываюсь в ваши лица, достигая самого дна,

Но сущность личности, под пластиковой маской стереотипов, уже не видна.

Замирают навеки сердца из свинца. Отягощенные скупостью алчности,

Даруя кров для Золотого Тельца, на посулы эти, что идут без конца,

Воздвигая храмы Ему, навеки в кабале Лже-отца.

Когда-нибудь ты вспомнишь обо мне

Окно распахнуто и бледный лунный диск,

Напрасно дарит ложные надежды,

О том, что время, в свете его искр,

Замедлив бег, покажется безбрежным.

Рисуя образ, тени, на стене

В нелепой пляске сумрачного танца,

Когда-нибудь ты вспомнишь обо мне,

Дотронувшись до фотографий в глянце.

Ведь я уйду за грань, растаяв как туман,

Оставив за собой, лишь тлен и пересуды.

Ты знай одно — и это не обман,

Что я навечно буду помнить твои губы.

Я ревную

Я хочу быть твоим одеялом, я безумно ревную к нему.

Ведь оно тебя ночь обнимало, да к тому же еще не одну.

Я ревную безумно к подушке, что познала всю мягкость волос

И ласкала настойчиво ушко, поцелуем столь страстным взасос.

Я ревную безумно к простынке, что познала тебя в высший миг,

Когда ты вся растаяла льдинкой и сорвалась на стон и на крик.

Я ревную… и мне очень плохо, без тебя я не в силах дышать.

Мне не сделать уже даже вздоха, чтобы в мыслях тебя не обнять.

Я люблю тебя, знай, больше жизни — как никто никогда не любил

И ревную, вдруг ставши капризней, ведь держаться уже нету сил.

Посвящается любимой Снежанночке.

Эйфория

Мои тормозные колодки разума стерты.

Метеоритным дождем летят мысли — сыплют искрами.

Эндорфин набирает обороты, по серпантину аорты,

Играя дрифтом с запредельными рисками.

Чувствую, что возношусь в небо, в синюю высь,

Я и желания, слились теперь в одно целое.

Наши пальцы, в ладонях, проводами сплелись

На заправке, эйфории, сладких поцелуев под омелою.

Стрелки спидометра, строго берут перевес на восток —

Там, где лунный месяц игриво танцует ламбаду

Тюнинг твоих форм в его свете, поверь мне, смог

Эффектным появлением сразить любую преграду.

посвящается любимой Снежанночке.

Коля Бундестаг

Продажный люд, страшней чумы, лишенный для себя святого.

Считают подлые умы, что в этом нет уже плохого.

Но чего стоит человек, лишенный в раз свободной воли,

Зубрящий славно манифест, написанный совсем не Колей.

Ну что ж, Германия, Берлин — довольных лиц прямые взоры,

Потомки дьявольских убийц, что положили трупов горы.

Глядят теперь на сопляка, что послужил для них лишь пешкой,

И тем унизил на века, деяния тех, кто там не мешкал,

Под яростным огнем врага, где полегли и мои деды,

Мне их решимость дорога и этим славиться ПОБЕДА!

Смешно же слушать гнусный бред, о том что есть мораль фашизма,

Пришедших в чуждую страну с милейшим ликом пацифизма,

И что каратели «ЭСЭС» — (не знали мы) святые люди,

Что мыло делали с детей и умерщвленных всюду груды.

Но это «добрые отцы», тактично скрыли в Бундестаге

И в воду кинули концы, мораль рисуя своей саге.

Герой

Закованный в сталь, всем казалось он стоек.

Поскольку, всегда, выступал впереди.

Он вдосталь познал, что войны привкус горек.

И руки его, уж по локти в крови.

Изведал что есмь, лишения и голод,

Потрепанный стяг развивал на ветру,

Когда до костей пробирал лютый холод —

Он просто молился, чтоб выжить к утру.

Когда неприятель рубил, словно дьявол,

С оскалившей пасти вонзая клинки,

Он прятал забралом, что страх его плавал,

В крови и сковал позвонки.

И крепкие латы скрыв оцепенение,

Под тяжестью статной своей,

Спасали от смерти, а может везение,

Над роком довлело сильней

Он вновь выживал и готовился к бою,

Он жив, но другие лежат…

Напрасно его нарекают — героем,

Познавшего весь Мирской ад.

Горизонты познания

Броня истины, местами изъедена ржой

— молью временной скоротечности.

Рожденные под несчастливой звездой,

Молятся идолу — вечности.

Вспоротые, словно труп великомученика, слова,

Выдранные из контекста писаний бездумно,

Капают темной кровью лжеучений сполна,

Ратники бьются в конвульсиях шумно.

Лязг копий очередных порицаний звучит,

Ставя надежду с мечтой на колени,

Яркой кометой по небу летит —

вестник дурной, эта слабость от мнений.

Горстка апостолов, меж собой, разделив хлеб,

Тягот и горечи тайных познаний,

Ведает правду, что Мир людской слеп,

Не принимая благого старания.

Значит, опять воцарится война,

В не проходящем, бурлящем потоке,

Что утянула в глубины, до дна,

Где словно черви — людские пороки.

Плачьте святые, полные добра, небеса,

Мироточьте иконы из туч, ливнями скорби,

Громом гремите осуждающие нас голоса,

Бичом молний, хребет Земной от ударов сгорбив.

Может быть с этим, хотя бы тогда,

Свет достучится до безумцев в оковах,

Воцарив мир в их сердцах навсегда,

Горизонтов познания им открыв новых.

Старик

Далеко за полночь. Ночные страхи сползаются с дальних углов. Без слов, ясно, что здоровье опять покидает вновь, Мое тело подобно осажденному замку, чей ров, Ненадолго спасает от захватчиков, что прольют мою кровь. Казалось, что сработал сигнал установленного времени, Строго, в пять ноль ноль. Ой! — Я словно ишак, ропщущий на непосильность бремени, Криком сетую на юдоль. Сквозь мутные стекла окна, Свет падает на диван, что порядком изъела моль. Стыдно признать, что немощь моя видна — Въелась в него слез едких соль. Я — одинокий и дряхлый старик, что почти доиграл свою роль. Запах пыли и затхлости, провоцируют новую хворь. Ирония в том, что проводником жизни, как раз и выступает боль. Только время для нас: и судья, и палач, и король. Страшно… в одиночестве различать ход неумолимых минут, Что охватят тебя словно спрут и больнее сжимают и жмут, Забирая твою жизнь, без остатка, как те угли, что уже не зажгут!
Ты одной ногой там, а другой, до сих пор, еще тут. Я безумно устал, ноет тело и тяжко дышать, Серым пеплом давно изувечена черная прядь. Но куда не беги, от себя все равно не сбежать. Раз здесь прожил всю жизнь, значит, здесь, час пробьет помирать. Сколько раз, осуждающе взвешивал каждый момент, Как богатый клиент, для кого весь сюжет кинолент, Снят искусно, но нужно беречь каждый цент. От того, я, как ревностный критик и жадный агент. Это жизнь промелькнула моя, что теперь уж подходит к концу. Где же дети мои, что забыв, не приходят к отцу?
Только горечь, как рота солдат, что стоит на плацу, Марширует слезами, что бегут по щекам и лицу!
Жив ли я, коль давно целым Миром забыт?
Дом — не дом, а надгробие каменных плит, Где один человек, да к тому же еще инвалид, На часы, в одиночестве, полном, глядит!

Я знаю, ты думал, все будет иначе

Я знаю, ты думал, все будет иначе, Тщетно расправляя бумаги края. Смотри и молчи, победитель не плачет, Не тронут, твердь кожи, пусть, соли моря. Ее не вернуть, как продажную совесть. Она воспарит в облаках на ветру
И ты, расправляя, страниц жизни, повесть
Напишешь в ней слово прощания — «Люблю». Зачем ты участвовал в проклятом споре
И ей обещал, что прибудешь потом?
Желал, чтоб она не увидела горя, Не зная и сам ничего уж о нем. Теперь, сок полыни столь горек, и душу, Твою, заполняет кромешная мгла. Оковы разлуки уже не разрушить
И сердце саднит, ведь она не лгала, Когда говорила, что искренно любит
И слезы прощания всего ей больней. Твой разум и сердце ее не забудут, Ведь нет и не будет, никого кто милей. Я знаю, ты думал, все будет иначе, Тщетно расправляя бумаги края. Смотри и молчи, победитель не плачет, Печаль свою в сердце тая.

Маркиза

Маркиза не ест, нет она не больна, Ей просто пресытились разные блюда. В сердцах полагая, что тем, что стройна, Она кавалерскому взору столь люба. В маркизу давно, уж никто, не влюблен, Улыбки, что ноты — играют фальшиво. Давно красоты ее пал эталон, Завял, словно поля пожухшая нива. Маркиза по прежнему гордую стать, Держала надменной дворянской особы. И истины свет не желала признать, Что время нещадно берет свои годы. Маркиза не ест, нет она не больна, Господ оскорбляя столь часто ответом, Она и по сей день была влюблена, Любуясь своим, уже старым, портретом.

1987

Легкие сжаты в тиски абстракций, В них потаенные страхи имеют вес. Колют решимость шипами акаций, Кровью ее перепачкался весь. Хворь слабоволия — вирус стойкий, Ее метастазы одни — хандра. А у печали привкус кофе горький, Что наедине выпиваешь с утра. Ставни глазниц распростерты в небо, Ищут присутствия, его, следы, Взирая в места, где он и не был, В каждой из туч видя рая сады. Разум- плут над этим не властен, Снова промах, судьбы настал ход. Порох терпения взлетает на части, Ведь с этим прожит еще один год.

Дождь

Барабанная дробь — раз-два и тихо. Сметает своей влагой сухость частиц. Дождь роняет капли, что падают лихо, Лишь на мгновение под стать стае птиц. И разбиваясь стремительно, звонко, Не склеить надежд их уже никогда. Крылья свободы красивы, но тонки, Как пережитой эпохи года. Снова заставят их слиться в потоке
Соединяясь разбитой судьбой. Лишь небеса вниз глядят синеоко, На свои слезы, что гонит волной. Сколько еще они так проблуждают, Чтобы вернутся в обитель свою?
Где через время их вновь изгоняют, Дабы низвергнуть, рать, в чуждом краю. Как же прекрасны минуты падения, Этот чарующий душу полет. Ветер целует своим дуновением, До того мига, как их разобьет. Чтобы свой путь, новой каплей, с начала, Сквозь все невзгоды, достойно пройти. Лучше обресть свое счастье на мало, Чем его вовсе, за жизнь, не найти.

Война

Распустилась бутоном алым, Всполохами пламени пепелищ, Лицом сиротливым, дитём малым, Разрушенным городом, что нищ. Несчетными трупами на поле брани. Кровью липкой на острых штыках. Следами от пуль в оконной раме, Видом своим вселяя страх. Мертвым надеждам воздает почести, В воздухе солоновато витает скорбь. Ветер ревет о своем одиночестве, Над выжженным кратером, вновь и вновь. Лишь дымка гари туманом стелиться, Над необъятностью братских могил. Хлопьями пепел — в небе метелица, Как души тех, кто когда-либо жил.

Прозорливый царь

Во славу мою, чредой подвигов ратных, Украсить велю, я, свершения мужей. Сверкая зеркальной поверхностью латной
Они в долгий путь устремляли коней. Вперед же, вассалы мои, поспешите, В чужой стороне обрести свой покой!
Вы нехотя подвиг еще совершите
И жизнь ваша будет за это ценой. Шептались вы долго, но тщетно порою, Желая низвергнуть мой царственный род. И заговор ваш был всего-лишь игрою, Ведь я просчитал все ходы наперед. Вперед же, вассалы мои, поспешите!
Познайте все властность желаний царей. Вы думали вас не касаются нити, И нет никого, кто вас был бы умней?
Напрасны и тщетны смешные усилия, Изгнание ваше за это ценой. Познайте на вкус неизбежность бессилия — Вы будете стерты, как пешки, войной.

Письмо

Прости меня за то, что не умею лгать
И не могу нарушить данных обещаний. Я обещал тебе, все так как есть писать
И это вечный повод для терзаний. Надеюсь, ты прочтешь слова мои в письме, Присядь прошу, они мое прощание. Как жаль, что не могу вместить я на листе
Всех чувств к тебе и муки расставания. Еще чуть-чуть, и вновь мы вступим в бой, Возможно, станет он, увы, моим последним. Враг перевес давно оставил за собой, А я надеялся, что это только бредни. Земля саднит свинцом, ужалившей осы
И огнь от пепелищ, как кровь из свежей раны, Сочится пламенем, достигнув полосы
Границы двух фронтов и битвы неустанны. Ох, слышала бы ты, сколь грозен Бог Войны, И как он страшен, залпом мощным, в гневе. Подмоге не успеть, мы знаем, что одни…
Ты помолись, за наши души Деве. Моя любовь, с тобой, прибудет до конца
И я ни сдам и метра, коли бьется сердце. Прости меня за все, отважного глупца, Я собираюсь недругу задать немного перцу!
Я б все сейчас отдал, за краткий миг с тобой, За сладость алых губ и теплоту объятий, Прошу тебя — живи, ведь я тобой горжусь, И пусть любовь хранит, сильнее всех заклятий!
Ну вот и все… звучит команда «СБОР», Я отправляюсь в бой, что в эпицентре фронта. А я бы так хотел, вновь, в наш сосновый бор, Где в первый раз, читал тебе Бальмонта.

Полет

Как много нужно, дабы не упасть, Подобно камню с выси поднебесной. В крылах своих, иметь к полету власть, И воздуху быть сродни повсеместно. Неловкий шаг в бездонной пустоте, Ошибка курса с верных направлений, И остаешься в вечной темноте, Отрезанный от всех своих стремлений. Но как прекрасно чувствовать поток
И мощь величия бушующей стихии, Когда в шторма летишь, и истинно ты смог, Достичь того, что не смогли другие. Парить вольготно в небе над землей, Любить свободу, сердцем, каждым вздохом, Быть частью неба, а оно — тобой, Сливаясь с ветром и его потоком.

Скорбь

Пробил час, дегтем в стать облакам грозовым нагрянул. Утопая в патоке лжи медовой, липкой и вязкой, Растворился в настоящем с ним в небытие канул, Без причины, без замысла и огласки. И уже не стать во век прежними, Не вернуть лицам легкомыслия мины. Раскрывая горизонты для мышления безбрежные
В заблуждении своем достигая вершины. Сколько падет их еще на поприще ратном?
Сколько слов было вслух не досказано?
Что стираются в пыль многократно, Только быль до сих пор не доказана. Стерта память побед пращуров и отцов, Позабыты морали былой устои крепкие, И душа моя плачет навзрыд, горче вдов, Ибо скорбь сжала в лапы цепкие. Тени, что пауком сползают ко мне неспешно, Выжидают момента впрыснуть яда бессилия. Отравляя разум черной мыслью грешной, Одерживают победу свою без насилия. Словно ставни, что на булатный замок заперты, Обездвижены и стынут от озноба руки. Больничная простыня — иллюзия парадной скатерти
И лишь голос в голове распускает слухи. Шепчет, настойчиво, стремясь поколебать волю, Обволакивает коконом сомнений и былых сожалений, Съедает волокна разума прожорливой молью, Не пускает взойти на путь свершений. А погода — пьянь, расплескав стакан, Оросила ливнем часть земной горницы. Пир на небе горой — хорошо Богам, Шум и гам вокруг, да раздолье вольницы. Сам Иггдрасиль с небес пустил корни, Разрывая плоть облаков грозовым мерцанием. Всю помпезность вобрав в громогласном горне, Вдруг утих для раздумий в молчании. Поутихло резонансом встревоженных кругов на воде, Возмущение чистой глади зеркальной, На полотнах жизненных невзгод подвластных судьбе, Замирает вновь в спокойствии, прячась в уголках дальних.

Игры Пупенмейстера

Положили, в итоге, на полку томиться, Бросили пыли, да времени, на растерзание
И уже, никогда боле, не случиться
Оправдать бытием своим ожидания. Тает солнечный зайчик былых надежд, Вязнет в темной гуаши грозовых красок, В Мироздании, полном алчных невежд — Кукол, преисполненных ликом человеческих масок. Синтезируя схемы прогнивших систем, Кукловод яростно водит за нити, Чтобы в конце представлений совсем
Сделать куклу отрепьем забытым. Пройденный путь всех гастрольных турне, Давит на память немыслимым грузом. Лучше уж вспыхнуть, однажды, в огне
Чем быть подвергнутым дьявольским узам. Нить замирает… а может быть я, Все же отвергнут и брошен на полку, Чтоб на закате уходящего дня В душу мою смерть воткнула иголку?
Может быть пламя всего лишь мираж — Сценка из более красочной пьесы?
Или меня, охватил вдруг кураж, Мучая, словно коварные бесы. Снова вдруг дрогнула тонкая нить, Я забываю о мысленном вздоре…
Мне ни к чему это все, чтобы жить
И продолжаю играть свои роли. Занавес пал — обретаю покой, Кукла забылась в достатке на полке. Даже Магистр, утомился игрой, Спицей вязальной проткнув душу тонко.

Грусть шахтера

Я восстал, как мертвец из глубоких, холодных могил. Я не жив и ни мертв, только боль, изнуряя пронзает. После тяжкой работы, лишь в 20.00, Мое бренное тело опять оживает. А в сырых подземельях — лишь холод и тлен
И удушливый газ, что метаном зовется, Снова шахта возьмет в свои неистовый плен, Скоро каменный свод надо мною сомкнется. Я не жив и не мертв, еще ниже могил, Продолжаю свой труд в повседневной рутине, Словно раненный зверь я лишен прежних сил, Что с годами, растратил я ныне.

Черные птицы

Черные птицы греха, кружатся над моей падкой стойкостью. Терзая своими острыми когтями, тело бренной воли. Проникая в естество ядом терпким с колкостью, Провели аксиому, что не ты воин в поле. Затянуло небеса серостью пустой безнадежности. Всхлипывает клекотом хищным, громогласного искушения. Ставя над совестью, вновь, исполинские сложности. На кривой тропе растеряв торбу терпения. Птицы бросали на меня свои взгляды жадно, Провоцируя свои гастроли примы, жертвы грешной. Я сорвался в нелепом фальстарте, меня раздирали нещадно
Падал я с высот, в царство тьмы кромешной. Распростерла объятья широкие, матерь Праздности, Смакуя души кусок, переполненный гордынею. Бесновались стервятники, считая игры со мной, уж данностью. Проведя за спиной не возврата — жирную линию.

Весна

Распростерла длани-сучья обнимая бытия истоки, Украшая перстнями цветений к весне-юности. Лишь бездонные глазницы небес синеоки, Наблюдают за силой воли, ниспослав трудности. Бьют ветра, словно бич, с удалью хлесткой, Разрывая лоскуты-листья нарядного савана, голью. Завывая мелодию грусти из оперы «Тоски», Резонируют в сердце струнами — душевной болью. Поутихла непогода, уходя по небу ратной конницей, Вереница туч тянулась, на войну, обозами, Убегают вдаль скорее, будто черт вслед гонится, Небо-девица уж выплакала по ним грозами. Жемчуга, капель влаги, свои по развесила, На зелени листвы, драгоценными бусами. Стоит весна нарядная, ее сердцу весело, Примеряя гардероб с изысканными вкусами. Ароматом парфюма, тонко благоухает, Подчеркнув статность красоты времени года, Ведь она одна, все-же, такой бывает, Неподражаемая во всем, как и мать Природа.

Неповторима

Неповторима, краса очей твоих — неповторима!
И я тону в бездонном омуте зарниц, Когда ты невзначай проходишь мимо
-прекрасней всех принцесс и всех цариц. Околдовала, ворожея, меня чувством, И мне теперь ночами не уснуть. Любовь -порою может быть искусством, Когда биением сердца, сотрясает грудь. Мне на неё, гадать уже не стоит, Сразил Амур, баллистой, ровен час. И по тебе тоскую, сильно, душа воет, Что волк в ночи и не хватает фраз, На то, чтоб описать всё ликование, Когда со мной ты, пусть всего на миг, Моя любимая, ты в целом мироздании, прекрасней всех, и твой чудесен лик.

Постскриптум