Бесплатный фрагмент - Дрифташтепсель

Я услышал от него это слово и сразу набрал в поисковике.

Картинки, несколько сайтов с видео, связанных со словом дрифт или штепсель, о «дрифташтепселе» не нашлось ничего… Чётко объяснить это понятие поисковик не сумел. Лично я и не сомневался, что будет именно так. На мой взгляд такого понятия и не существовало. Дрифт — есть, штепсель — есть, но, чтобы их объединить нужно несколько больше, чем фантазия моего двоюродного деда. Я хотел ему об этом сказать, но он опередил.

— Не трудись, Володька, — сказал он. — Это секретная штука и вряд ли её описание будет в свободном доступе.

— А не в свободном — есть? — с сарказмом спросил я.

— Не в свободном есть, да не про твою честь. Я подписку на двадцать пять лет давал, а прошло только двадцать.

***

Этот разговор состоялся в августе 2010 года.

Признаюсь честно, выйдя за порог квартиры своего деда, я тут же забыл о его «дрифташтепселе». В тот момент все мои мысли занимала девушка Варя, с которой я недавно познакомился, а секреты старого «параноика» можно было отложить и на потом, а лучше навсегда.

Но вы сами знаете, как это бывает.

Кажется что-то важным, но проходит пять лет и нет в обозримом пространстве никакой девушки Вари. Нет даже Нади, Гали и Людмилы, которые были после неё. Оказывается, что ровно через пять лет, вообще, нет никакой девушки и от этого грустно и одиноко и, возможно, именно поэтому в такой момент вспоминаешь о своём двоюродном деде, который тоже совсем один, ждёт тебя к себе в гости, а ты был у него последний раз месяца три назад.

Срываешься и бежишь к нему пока есть свободное время, предварительно согласовав это время по телефону. К деду приходить без согласования нельзя — может даже дверь в квартиру не открыть — он помешан на своих негласных правилах. — Каких? — Толком неизвестно, он в них никого не посвящает, но звонить заранее нужно. Даже если он окажется дома, раньше, чем через два часа к нему не прийти.

Что он делает эти два часа? — Всё, что угодно, но только не закуски к приходу гостей. — Звонит на свой секретный завод, где когда-то работал и просит чтобы активировали жучки?! — думаю я иногда в шутку. — Прячет следы своей тайной страсти? — Трудно сказать. Но когда к нему входишь — квартира прибрана идеально, он выглядит слегка настороженным, а кроме кофе, чая и бутербродов, никогда ничего не предлагает.

Может быть, у него больше и нет ничего, ведь он одинокий старик — восемьдесят пять лет не шутка. — Несколько месяцев назад праздновали его день рождения.

В любом случае, в таком возрасте простительны многие странности.

Я всё сделал, как полагается.

Позвонил, договорился о встрече и через несколько часов пришёл.

Позвонил в дверь.

Он открыл.

Мы поздоровались.

Я вошёл в прихожую и снял верхнюю одежду.

Дед подошёл ближе, слегка обнял меня и ткнулся своей щетиной мне в щёку. Я обнял его в ответ.

Чтобы кто не подумал, но мы очень любим друг друга и всегда рады нашей встрече.

— Редко заходишь, — сказал дед.

— Да, извини, но дела…

— Ладно тебе дела…, какие у вас молодых могут быть дела? — Все твои дела — ниже пояса.

Я улыбаюсь.

— Что, угадал? — То-то! Старого чекиста не проведёшь! — не унимается он, хотя, насколько я знаю, чекистом он никогда не был.

— Угадал, — отвечаю я, стараясь потешить самолюбие старика. — Но все эти дела уже закончены, — добавляю я, пытаясь уйти от подробностей.

— Как, совсем? Что-то рановато для таких ограничений. Ты это Володька брось. В твоём возрасте это вредно.

— Временно дед, надеюсь, что временно, — говорю я, немного раздражаясь.

— Ладно, — говорит он. — Пойдём чайку попьём. Выпьем по кружечке за встречу, тем более что день знаменательный. Можно сказать, что у меня праздник.

— Какой? — удивляюсь я.

— Уже неделю как, — отвечает он. — Но давай по порядку. Сядем за стол, за чаем и расскажу.

Он проходит в кухню, я иду следом.

Переспрашивать бесполезно, пока он не будет готов сам — рассказывать не станет — такой характер, но думать никто не может запретить.

Пока он ставит на плиту чайник, достаёт из холодильника масло и колбасу, из хлебницы батон в нарезке, я думаю. — Его день рождения мы уже отметили. Он пенсионер — нигде не работает. Своей семьи нет. Из ближайших родственников я всех знаю. В первом приближении поводов для веселья нет, но это только моя точка зрения. Кузьмич, дед особенный. И я не исключаю, что он способен преподнести парочку сюрпризов.

Наконец, всё готово. — Комплектующие для бутербродов на столе. Там же банка растворимого кофе, пачка с одноразовыми пакетиками чая, сахар, горсть шоколадных конфет, салфетки. Мы сидим напротив друг друга, а пустые чашки стоят перед нами.

— Дальше Володя сам. Выбирай, что хочешь.

— Спасибо! Я, наверное, кофейку и бутерброд. Тебе сделать?

— Пока нет, а ты давай, не стесняйся. Нужно всё съесть.

Ещё несколько минут суеты, которые быстро проходят.

Перед нами дымящиеся чашки, я ем свой бутерброд, дед поглядывает на меня.

— Так вот, Володя, праздник, — говорит он, когда я проглатываю последний кусок. — Готов слушать?

Я киваю головой, вытираю губы и руки салфеткой, смотрю на него.

— Праздник, наверное, громко сказано, — продолжает он. — Кому-то может показаться, что это вообще ничто, но для меня это не так. Для меня это если и не праздник, то событие. Событие более значительное, чем мой недавний день рождения.

— Не представляю, что может быть значительнее дня рождения? — замечаю я.

— Ты ещё многого не можешь представить, но поверь старику — такие события есть.

— Дед, предупреждаю сразу, чтобы потом не разочаровывать, — чуть вызывающе говорю я. — Любые разговоры на тему политики не приветствуются. Мне они не очень интересны и важность этих тем для меня под большим вопросом.

— Без политики, Володя, ничего не бывает! Ты пёрнуть без политики не сможешь, а насколько это важно, решай сам. Но речь пойдёт не о ней, хотя отчасти и о ней тоже, но в основном обо мне.

Я видел, что дед нервничает.

Моё высказывание его задело.

Я чувствовал, ещё немного и он замкнётся в себе, доверительного разговора не выйдет, а мне очень хотелось его послушать.

Нужно исправлять ситуацию решил я.

— Не сердись дед, рассказывай, что хочешь. Сам не знаю, что на меня нашло. Ляпнул первое, что пришло в голову. Все эти СМИ, война, агрессия, передел власти. Только телик включишь, уже тошнит — вот и вырвалось. А ты говори, что хочешь. Мне всегда интересно тебя слушать.

Дед хитро посмотрел на меня, ухмыльнулся.

— Ну, ты, Володька, и лис, прямо, как я в молодости, но болтаешь лучше, да и соображалка многим фору даст. Ладно, уговорил, слушай, но история будет длинная.

Я изобразил предельное внимание. — Вытянулся навстречу ему и немного выпучил глаза.

Кузьмич рассмеялся в голос.

Я рассмеялся в ответ.

Доверие было восстановлено.

— Перестань кривляться, — беззлобно с улыбкой сказал он. — Речь пойдёт о серьёзных вещах. Самых главных в моей жизни.

— Я весь внимание и настроен на предельное понимание, — с улыбкой ответил я.

— Возраст…, — задумчиво сказал дед. — Даже не знаю, нужен ли тебе мой рассказ?

— Ещё как нужен, — уже более серьёзно ответил я. — Эмоции немного зашкаливают, не обращай внимание, скоро пройдёт и я, действительно, готов слушать.

— Хорошо. Мне самому не терпится высказаться. Столько лет терпел, а кроме тебя похоже и некому.

— Всегда к вашим услугам, — вырвалось у меня. — Ты начал что-то про праздник, — добавил я.

Дед покачал головой, задумался на мгновение и сказал:

— Примерно неделю назад прошло двадцать пять лет, как я давал подписку о неразглашении. Новую подписку не потребовали. Может быть забыли обо мне или то, что я знаю, стало неважным, а может быть думают, что меня нет в живых. В любом случае, напоминать о себе я не собираюсь. Чувствую себя намного свободнее, даже дышится легче. Это, Володя, и есть мой самый главный праздник.

— Серьёзные секреты приходилось хранить?

— Считал, что серьёзные. Любые вопросы, связанные с обороной — серьёзные.

— И теперь можешь их рассказать?

— Могу, но привык молчать. От одной этой возможности становится не по себе.

— Ладно, расслабься, — сказал я, пытаясь добавить в свой голос бодрые нотки. — За двадцать пять лет любая оборона изменилась и обновилась раз пять. Технологии поменялись, а все секреты такой давности интересны только историкам. Хочешь высказаться — говори. Бояться нечего. Да и я никому не скажу, если для тебя это важно.

— Спасибо, Володя. Для меня это и правда, важно. Не рассказывай никому, о чем здесь услышишь. Я хоть и думаю примерно как ты, но в жизни повидал всякое. Иногда случаются страшные вещи из-за, казалось бы, незначительных причин.

— Каких причин? — машинально спросил я.

— А таких. — Выдал по глупости пять лет назад название, а ты взял и ввёл его в поисковик. Хорошо ещё на моём компьютере.

— Что за название? — я действительно уже не помнил.

— Забыл уже. А ведь мне звонили потом из службы безопасности. Вопросы задавали, напоминали о подписке, а я унижался, каялся в стариковской глупости и молил бога, чтобы ты не повторил свой поиск с другого компьютера.

Пронесло, услышал бог мои молитвы. Ты не повторил и всё улеглось.

— Да о чём, речь-то? — почти выкрикнул я.

— Скажу, — почти шёпотом заговорщицки ответил дед. — Сил нет терпеть, оттого и скажу. Но ты Володька смотри…! Не проболтайся!

Я вызывающе с немым укором посмотрел на него.

— ДРИФТАШТЕПСЕЛЬ! — выдал он и отвернулся.

Я не выдержал и расхохотался.

Вышло немного нервно, но всё равно было смешно. Все его страхи, годы мучений, заговорщицкий шёпот, вылились в одно нелепое слово, не объясняющее ровным счётом ничего.

Я вспомнил тот момент пять лет назад.

Уже тогда ему не терпелось удивить меня волшебным прибором, но случился конфуз — поисковик чётко дал понять, что никакого «дрифташтепселя» в природе не существует. И это не более чем старческий маразм.

— Извини дед, но мне кажется, что ты переживаешь зря, — ответил я, насмеявшись всласть. — Эта штука …, — я запнулся, пытаясь подобрать слова, чтобы его не обидеть.

— Сам ты…, — выкрикнул дед. — Умные очень, всё им смешно, а простой вещи понять не могут. Самое очевидное — уже невероятно, а тайное — невероятно вдвойне.

С этими словами он встал из-за стола и, не оглядываясь, вышел из кухни. Я подумал, что он обиделся, но через минуту он вернулся обратно, держа в руке сверкающую сферу сантиметров семь — восемь в диаметре.

— Что это? — спросил я.

— А сам, как думаешь? — Ты же у нас умник, в институтах обучался. Скажи старику, что это за штука такая?

— Это он?

— Да, это он. Собственной персоной. Дрифташтепсель образца 1990-го года. Странный прибор, странного года, в руках старого маразматика.

— Ладно, дед, не заводись…

— Не перебивай! Ты уже много чего наговорил, но больше всего меня задело то, что ты мне не доверяешь.

— Необычно всё как-то, вот я и…

— Лучше помолчи, Володя, не ухудшай ситуацию. Я немного сержусь, но я тебя понимаю, и это никак не влияет на наши с тобой отношения. Несколько минут, и я остыну — сможем нормально общаться, а пока просто послушай.

— Сфера диаметром 7,63 сантиметра из высокопрочного сплава нержавеющей стали, — продолжал он, — толщина стенки 18 миллиметров. На своей поверхности имеет двенадцать контактов, две группы по шесть штук, с разных сторон красного и синего цвета соответственно. В каждой группе контактов — два длинных и четыре коротких. Между контактами кнопка активации. Внутри сферы — сложнейшая электронная начинка — ничего о ней не знаю. Крепится прибор к блоку управления маршевого двигателя многоразовых космических челноков. Предназначен, для осуществления автоматического дрифта космического корабля в открытом космосе при уклонении от ракет условного противника, путём регулировки подачи топлива на различные сопла. Быстродействие — хрен его знает. По человеческим меркам — мгновенно. На испытательных стендах ни одна условная ракета, любого типа, не смогла поразить условный корабль, оборудованный этой штукой. А ты говоришь хрень собачья. Спрашиваешь — Какая тайна? Говоришь — Название смешное. Давай, смейся теперь — этой штуке аналогов в мире нет. Радуйся, выкладывай в интернет, но вспомни мои слова, когда придут за это яйца отрывать.

— Дед не кипятись. Пообещал уже, что никому не проболтаюсь, а за недоверие прости. Скажи лучше, если уж эта штука такая секретная, как она оказалась у тебя.

— Вот это, Володя, и есть настоящая тайна. И в мыслях не было брать этот «дрифташтепсель», тем более что все они строго охранялись. Мало того, это казалось невозможным. Про опасность даже не говорю. Поймают с ним — всё — пиши, пропало.

Невероятная история.

В свой последний рабочий день решил проставиться. Всё-таки не каждый день на пенсию уходишь, а с некоторыми людьми полжизни в одной упряжке. Купил водки, закуски и мы прямо там, в отделе и загуляли. Годы были лихие, в стране бардак. На это безобразие и охрана и руководство смотрели сквозь пальцы.

Хреново в те годы людям жилось.

Напиться в хлам было нормальной альтернативой.

Мы и напились.

И не только мы. Наверное, каждый, кто в институте работал, включая охрану и руководство, пришёл попрощаться. За водкой, не поверишь, бегали восемь раз.

Помню не всё.

Что-то и не хочется вспоминать.

Но вот слёз своего непосредственного начальника забыть не могу. Расчувствовался человек, просил у меня прощения. Я пытался его успокоить, но он ни в какую.

— Прости, — говорил он, — за всё Кузьмич прости. За сорок своих честно отработанных лет меня лично прости. — Тебе бы пожизненную повышенную пенсию полагалось дать, но не могу. — Нет у государства на это бюджета. — Разворовали бюджет.

И плачет.

Думаю, он и подложил мне в портфель «дрифташтепсель».

Наутро очнулся в своей квартире. Портфель на полу. Застёжка открыта. Из портфеля торчит бутылка водки, а рядом на полу лежит он.

Испугался — чуть в штаны не наложил. Ведь это даже не тюрьма — сразу расстрел — без суда и следствия — циничная измена Родине.

Протрезвел в момент.

Достал из портфеля водку. Залпом прямо из горлышка сразу полбутылки выпил, а хмель не берёт. Хотел сразу сдаться, но передумал, начальника пожалел. Его бы тоже расстреляли. Решил подождать, посмотреть, что будет. Сделанного не воротишь, а будущее — прерогатива судьбы.

Месяц, наверное, ночи не спал, вздрагивал от каждого шороха, всё ждал, что придут.

Не пришли.

Рассосалось.

Даже телефон в этот месяц не звонил.

Все как-то сразу обо мне забыли. Уволился и стал не нужен никому.

Позвонили на второй месяц. — Бывший начальник и позвонил.

— Да…, гульнули мы с тобой, Кузьмич, на славу, — сказала трубка его голосом. — Пол института разнесли, вторую разворовали. Но тебя никто не винит, вспоминают только добрым словом. Отдыхай, живи спокойно, всё замяли и все вопросы закрыты.

И повесил трубку.

Так и закончилась моя карьера служения Отечеству.

Карьера закончилась, а «дрифташтепсель» остался, и оказалось, что остался не зря.

— Ничего себе история, — сказал я.

— Это только начало истории, — ответил дед. — Первые полтора месяца из двадцати пяти лет.

— А было что-то и дальше?

— Было, Володя, много чего было. Но для того, чтобы понять дальнейшее, необходимо спуститься по шкале времени в прошлое. Именно по шкале. С твоего позволения я буду использовать время, как вектор в системе координат.

Я не понимал куда он клонит, пожал плечами, давая понять, что мне всё равно.

— Когда рассматриваешь время так, подменяешь им одну из координат нашего пространства, окружающий мир теряет объём и становится плоским, — продолжал он. — Мне трудно это объяснить, не хватает образования. — Скорее всего, кажется плоским. Ведь наш разум способен воспринимать только три измерения. Дальше …, как же он мне объяснял …?

— Кто объяснял?

— Профессор один из нашего института. Сидели как-то давным-давно, выпивали, размышляли о принципах работы «дрифташтепселя», а он пытался ввести меня в курс дела. — Вспомнил. — Он говорил…

Безумный профессор.

— Плоскость, нанизанная на вектор времени — Представил? А теперь берём и мысленно ставим на эту плоскость что-нибудь малоподвижное, к примеру, дерево в горшке.

— И что?

— А то! Получается, что дерево растёт по вектору времени, но расположено по двум координатам, но дерево не плоское, мы знаем, что оно имеет три пространственные координаты. Мы просто временно заменили его высоту, на время.

— Фигня какая-то, — не выдержал я.

— Я, Володя, отреагировал также, а профессор на моё заявление отреагировал по-своему. Молча наполнил стаканы, заставил выпить и продолжил:

— Теперь, — сказал он, — кладём дерево набок и меняем на вектор времени его ширину. Затем проделываем то же самое с длиной.

Я всё ещё не понимал.

Он наполнил стаканы снова.

Мы чокнулись, выпили.

А теперь приготовься, — сказал профессор, — сейчас я скажу самое главное. Если не готов, дай знать, выпьем ещё.

Этот профессор, пил, как лошадь, я так не умел.

Я хотел сказать, что готов, но уже не мог говорить и просто кивнул головой. Он же воспринял это, как знак и снова наполнил стаканы.

Дальнейшее я помню смутно.

В памяти отложилось лишь одно. — В результате наших умозрительных заключений — дерево размазывалось по трём пространственным плоскостям в пределах радиуса проекции «дрифташтепселя» на эти плоскости. А он, в свою очередь, влиял ещё и на время…. Иными словами, наш прибор, удивительным образом, может воздействовать сразу на четыре измерения, а время, одно из них….

— Враньё! — воскликнул я.

Но мой ответ ничуть профессора не смутил. Он с упрёком посмотрел на меня. Молча взял «дрифташтепсель», положил его на стол перед собой и схватился большим и указательным пальцем правой руки за один из двух длинных контактов синего цвета. Затем, точно также он взялся пальцами левой руки за второй длинный синий контакт.

— Нужен третий контакт, — сказал профессор. — Короткий контакт, синего цвета. — Поэкспериментируй на досуге. Сейчас подключаться не буду — много выпил — стошнит. Но запомни, использовать можно только синие контакты.

— А что будет, если взяться за красные контакты? — спросил я.

— Может быть ничего, а может быть размажет по пространству. Лично я это не проверял. — Слишком рискованно. — Тех, кто попробовал я больше никогда не видел, — ответил учёный. — В этом «дрифташтепселе» главный принцип такой: красные контакты — материальный мир — синие — подсознание — подключаешься к синим — меняешь вектора виртуально, к красным — материально. Два длинных контакта — включаешь прибор в свою схему, замыкаешь на себя. Касаешься одного из четырёх коротких контактов, блокируешь один из векторов — длину, ширину, высоту-глубину или время. Пока работаешь с синими контактами — не страшно — всё на уровне подсознания. Человек машина сложная — возвращается потом в исходное состояние, главное с катушек не слететь и не пить перед экспериментом — не искажать работу мозга. Но только тронь красные — всё …, ситуация непредсказуема — меняется материальный мир, или, вернее, меняешь своё положение в материальном мире. — Куда занесёт? — Непонятно — Прошлое, будущее, вверх, вниз, вперёд, назад — предсказать невозможно. Я пробовал маркировать короткие контакты. Пробовал поочерёдно касаться разных синих коротких. — Ничего не вышло. — Меняются местами вектора. — Хитрый прибор. Может два дня быть на крайнем контакте время, а потом ни с того ни с сего там уже какой-то пространственный вектор и на остальных контактах тоже всё уже по-другому.

Никакой стабильности нет.

То каждый час вектора с места на место прыгают, то месяцами ничего не меняется. Тасует направления как шулер, а зачем, непонятно.

Ты главное, Кузьмич, помни — касаться красных контактов нельзя, но это и непросто. — Специально для дебилов красные и синие контакты сделаны с противоположных сторон сферы.

Аккуратно положил дрифташтепсель на стол синими контактами вверх, активировал прибор и спокойно работай с ним, сколько влезет.

— Всё это интересно, — ответил я. — Но звучит очень неправдоподобно. Я деталей не знаю, но слышал, что этот прибор создан для космических кораблей и его функции…

— Правильно говоришь, — перебил профессор. — Обеспечение дрифта в автоматическом режиме при уклонении от ракет противника. И контакты задействованы все. Синие на внутренний контур корабля, красные на внешнюю систему слежения. Четвёртый красный и синий маленькие контакты, выполнены, как вспомогательные, при отказе в работе одного из трёх других. Ни о каком векторе времени в описании прибора и речи нет. Теоретически он учитывает только три пространственные координаты.