Бесплатный фрагмент - Доживем до…

)

ДОЖИВЕМ ДО…

(онкологическая поэма)

Двадцатого августа диагноз был поставлен окончательно. Накануне позвонила Света и, стараясь быть спокойной, сказала: «Ты там стоишь или сидишь? Слушай, они говорят, может быть рак». Ну что ж, Светкины астрологи подтвердили мои худшие опасения. Когда два месяца назад врач в Ташкенте сказала, что нужна срочная операция, сердце ёкнуло, но привычное недоверие местным докторам — отодвинуть решение на потом.

Два месяца в Ташкенте пролетели незаметно. То Чимган, то клуб, то просто посиделки с друзьями. Обида на Джона и другие неурядицы ушли куда-то далеко. Я просто наслаждалась своим городом, маленькой квартиркой, где так пахнет мамой. Жара, и та была не в тягость.

Сделали все возможные анализы Олегу — вроде нормально. Но пьёт почти каждый день. Что же должно случиться, чтобы он очухался, если ни болезни, ни рождение дочери его не остановили? Господи, спаси моего брата и помоги ему.

Джон приехал на неделю. Видимо, это должно было означать полное примирение и мое полное согласие с ним. Убедившись, что я не изменила своего мнения по поводу воспитания его сына и нашей с ним дальнейшей жизни, Джон принял мои условия — с оговоркой, что они делают его unhappy. Как же ему удалось за один год уничтожить мои добрые чувства!? Он искренне считает, что балует меня, потакает всем прихотям. Какие там к черту прихоти! Когда изо дня в день тебе вдалбливают, что ты всё делаешь неправильно, когда тебе могут нагрубить, сорваться на твоего ребёнка, постоянно убеждать, что у него ничего не получится, испытывать удовольствие, когда не получилось, — я же говорил! И тут же, заискивать перед своим сыном-наркоманом! Весь дом пропах анашой. Мальчишка и выгнавшая его мать живут как хотят. Мы живём по их графику. Летом мама хочет видеть сына, но не больше чем две недели. Ура! У нас есть две недели на то, чтобы куда-то съездить, побыть вдвоём.

Джон уехал, а лето продолжалось. Страшно не хотелось возвращаться в Лондон. Я кружилась и неслась в каком-то диком и веселом водовороте встреч, поездок, событий. Времени катастрофически не хватало: не встретилась с одними, забыла позвонить другим, не успела за что-то заплатить. Но всё равно пора уезжать. В аэропорт приехали Макс, Наташа и Олежка. Последние эсэмэски, последние звонки. Пока. Пока. Я вас люблю!

Лондон. Дом. Раздражение. Болото. В первые выходные еду к Свете в Веймут — говорим, говорим. Полегчало. Море утешило. Письма и звонки Верочки — какое счастье, что мы с ней познакомились. Спасибо Борушко за Пушкинский турнир. Письма от Бориса Носика — тепло.

Теперь я буду день за днём записывать свои ощущения и ход событий в свете — вернее, тьме моего нынешнего диагноза.

Странно, что какая-то штуковина, которую не видно снаружи и которая никак не ощущается, может угрожать моей жизни. Возможно, это уловка подсознания, чтобы задержать Ивана? Круто. Джон старается быть внимательным. Поймет ли он истинную причину болезни? Острая сердечная недостаточность. Надо переписать рассказ «Кира» — моя героиня погибает от этой недостаточности. Я хочу жить.

Первый раз общий осмотр и биопсия. Потом хирург объявила, что оперировать всё равно нужно — даже после химии. Вчера профессор Кюмб прочел мне целую лекцию про химию. Все очень удивляются, откуда я так много знаю об этом. Ну что, про Иришку им рассказывать? Как она отлёживалась у меня после химий этих, носила косыночки и парики и улыбалась, превозмогая боль и пряча слёзы? Бедная девочка, как ты хотела жить! У меня всё будет иначе. Нужно больше позитива. О, как!

27/08/09

Странно, мой мальчик, мой ненаглядный сын воспринимает свалившуюся на меня болезнь как помеху его планам. Я думала, он скажет, что будет со мной во что бы то ни стало. А он всё время говорит о своем отъезде. Может, правда, ему лучше уехать? Слишком много легло на плечи этого парня — бабушка, прабабушка, теперь мать. Пора ему жить самостоятельно. Нельзя обижаться на него.

Сегодня с утра какие-то невообразимые волны страха в животе, как перед визитом к зубному врачу. Кажется, что и желудок болит. С ума, что ли, схожу потихоньку?

Вчера весь день провели с Джоном в магазинах, купили, помимо всякой ерунды, соковыжималку — она мне понадобится во время химии. Господи, дай мне выдержки и здоровья, а ему терпения возиться со мной.

Верочка шлет мне письма, Света звонит каждый день. Девчонки, спасибо вам! Никому в Ташкенте не хочу говорить. Знает только Наталья. Подружка моя золотая, не переживай, мы ещё споём на два голоса. Джон утверждает, что друзья обидятся, но я пока не могу это обсуждать. Мне кажется, чем меньше людей знает, тем меньше шансов у заразы расти. А может, наоборот? Иду на йогу.

Вера нашла мои песенки в интернете: «У тебя голос ангела».

Интересно, какой он из себя, ангел?

Белый и пушистый?

Или старый, жилистый и усталый?

Прилетел, попел за меня и слинял.

Надолго или навсегда?

Что-то новенькое —

песни ангела на диске.

А если он предъявит авторские права?

Куда процент с продаж отчислять?

Ну, Господи, Ты и учудил!

Присматривай за Своими пернатыми,

черкни адресок

по небушку или на крыле.

28/08/09

Сегодня опять ходили в больницу. Много стариков. Может, это и не старики, а просто долго болеющие, как листья, давно не видевшие солнца. Лысые женщины с очень грустными глазами, лица будто пеплом присыпаны. Косыночки, шарфики, парики. Улыбаются от страха и усталости. Одна, совсем девочка: голова блестит, глаза прозрачные и такие… быстрые. Разговаривает, смеется, нервно теребит пальцы.

Сдала кровь, сделали УЗИ.

Мой четвертый мучаль (12-летний зодиакальный цикл) действительно переворачивает жизнь. Возможно я ещё не знаю, насколько. Странное совпадение — оперировали меня в том проклятом году тоже в сентябре, в самом начале месяца и потом 14-го. А предшествующий июль был нервным и кипучим. Ваня родился в мой второй мучаль. Это был знак выздоровления и надежды. Ребенок заставил жить дальше. А теперь моя привязанность к нему, нежелание отпустить (как второй раз оборвать пуповину) стали причиной возникновения опухоли, если верить Светланиным астрологам. Врачей не интересует причина, они лечат последствия. Вот уж задачка. Спасение утопающих, как говорится…

Мой бедный муж придумал себе занятие — обвешивает стены узбекскими сюзане. Ему нравится. Сказала, что меня это раздражает, он смеётся: «Ты же узбечка».

Что ж, так оно и есть, узбечка. Как родителей занесло в этот горный узбекский посёлок? Мой биологический папаша, чего ты так испугался, засуетился? Проводил до самолета, боялся, что новая семья узнает. А позже почему не искал? Так и унёс с собой свою тайную любовь. Но ведь признал, и на том спасибо. А как мне хотелось увидеть его ещё раз, прижаться к нему, сказать, что прощаю. Папочка! Мама, уже совсем больная, вспоминала его: «Красавец был… ты очень желанный ребенок». Где вы, мама, папа? Получается, я теперь сирота.

09/31/08

Ходила в офис к Ховарду, отдала документы — посмотреть, что можно сделать с визой для Ивана. Ховард — бывший директор британской компании, в представительстве которой я работала в Ташкенте. Он часто приезжал на рудник, но останавливаясь на пути в нашем офисе, бывало, так и не доезжал до него, предпочитая театры и рестораны Ташкента производственным делам — пусть инженеры работают, его дело — инвестиции и прибыль. Он был очень интересным собеседником, много рассказывал, умел слушать. Особенно полюбился ему наш театр оперы и балета. Он так сочувствовал героям, что иногда скупая мужская слеза скатывалась по щеке. А как он искренне охал, когда балерина грохалась с разбегу (такое случалось нередко) и, бедняжка долго не могла продолжать танец. К сотрудникам офиса он относился очень дружелюбно и даже как-то повысил зарплату, когда узнал, сколько нам приходится работать сверхурочно. Я никогда не заискивала перед ним, держалась на равных, может, поэтому он и откровенничал со мной, делился своими мыслями, говорил, что всегда рад общению и готов помочь, если понадобится. И вот понадобилось.

На обратном пути выхватывает меня из толпы индус и начинает уверять, что видит необыкновенную удачу у меня на лбу. Он какой-то Баба (по-моему, это из породы ясновидящих). Говорит, чтобы обязательно молилась по утрам. Записал на бумажке мои любимые цвет и число — белый и 17. Бумажку с копиркой скомкал, велел держать в руках, потом показывает свою часть и велит, чтобы я посмотрела мою, — старый фокус. А я трушу, думаю, сейчас плюнет-дунет и что-нибудь стибрит. Так цыганки морочат. Бумажку забрал. Денег, говорит, положи. Я ему: нет, I’m sorry. Что-то еще про желание, про дурные привычки, волосы, мол, не надо стричь, на ногти показывает. Не понимаю я его английский, да ещё с индийским выговором. Откуда он взялся? Никогда не видела в Лондоне на улицах гадальщиков. Может, и правда, как накатят счастье и удача в сентябре…

Звоню Олежке — телефоны не отвечают.

01/09/09

Опять сканировали грудную клетку. Непонятно, зачем нужно было пить столько воды. Вера пишет мне, беспокоится, а у меня рука не поднимается ответить, не хочется говорить об этом.

Телефоны у Олега молчат. Господи, помоги ему.

Ховард так и не позвонил. Вот он — «оскал капитализма»: неинтересно, невыгодно — отстань. Каков гусь! Воспользовался советами Джона и — ни спасибо, ни извини. Не сужу — удивляюсь. Глупая.

Сейчас нашли в комнате младшенького какие-то причиндалы для наркотиков, баллончики — очень опасно. Джон расстроен: что делать с этим ребёнком — непонятно.

Бесконечная чёрная полоса. Что-то не так. Что?

02/09/09

Телефон в Ташкенте не отвечает. Может, уехали к бабке в деревню.

В тот день, когда я ездила в город, у входа в метро сидела старуха, которая давно бродит по нашему району. Утро только началось, на улицах — никого. Мои шаги гулким эхом отдавались в безлюдном пространстве сонного города. Странно, даже птиц не слышно — обычно они надрываются с утра. И котов не видно, хотя в эту пору они — здоровенные, откормленные и наглые — вышагивают вдоль заборов по цветам, оставляя метки на клумбах. Видимо, сейчас у них сезон загулов, поэтому появляются парами. Отойдя на незначительное расстояние от нарушившего их идиллию прохожего, орут, как будто высказывают недовольство: Why-y-y? Why-y-y?

Но я о старухе. Она сидела на бордюрчике, в руках держала желтоватый, мелко исписанный выцветшими чернилами листок. Раскачиваясь из стороны в сторону, громко читала письмо, часто всхлипывала, упоминая какого-то Джорджа, называвшего её дорогой и просившего беречь себя. Сколько лет она читает это письмо — одному Богу известно. Чья она? Куда бредёт на своих непослушных ногах, обёрнутых пластиковыми пакетами, пошатываясь, спотыкаясь, ведя бесконечный разговор с собой? Этим утром я впервые увидела её так близко. Хотела остановиться, спросить, но что-то смутило меня, и я прошла мимо, лишь чуть замедлив шаг. Как можно оторвать её от письма! Эмоции захлестывают, слёзы ручьями текут по её щекам, и она лишь небрежно смахивает их куском ветоши, доставая его из своего короба, доверху набитого каким-то барахлом. И глупо задавать ей банальные вопросы, возвращая из неведомого мира, в котором она пребывает.

Вспомнила маму: соседи приводили её то с базара, то с дороги, где она стояла и не могла вспомнить, в какой стороне дом. Бедная моя!

В понедельник утром я собралась отвезти документы Ховарду. Свернув на знакомую улочку, услышала странные звуки, похожие на короткие смешки или голубиное воркование. Старая женщина была на своём обычном месте. Вокруг неё перетаптывались птицы, и она, лучась глазами и кружась в странном танце, то подскакивала, то7 приподнимаясь на цыпочки и взмахивая руками, замирала, опять кружилась и разговаривала со стаей, бросая кусочки хлеба. Старуха кормила голубей, и, казалось, не было на свете человека светлее и счастливее.

03/09/09

Ну, слава Богу, дозвонилась Олегу. А то я уже друзей решила просить, чтобы зашли, узнали. Живы. Денег нет. Малышка приболела. Пока помочь не могу.

Смешно. Как будто почувствовав, что мне хреново, стали звонить давно прошедшие мимо моей жизни люди.

Славик — первая любовь: «У тебя все хорошо?» А как же!

Студенческий хор: наш весельчак Генка написал вдруг: «Ах, эта стройная девочка с утонченными, как на иконе, чертами худенького лица… Да, робел я, глядя на тебя. Если бы умел сказать, то, может, и жила бы сейчас не у холодной Темзы, а на берегу Средиземного моря…» Нет, только подумать! Я ведь всегда считала себя — ну, не уродиной, конечно, но не красавицей точно.

Ира — однокурсница из Иерусалима: «А мы сидели на парах и рассматривали тебя, какая ты красивая». Аж дух захватывает! Вот красота-то пропала — ни в актёрки, ни в певицы. А как мечталось! Да ведь они все о внешности, а талант здесь ни при чём. Всё равно приятно. И грустно.

Сейчас иду на радиоактивное сканирование костей.

Просканировали. Завтра сделают химию. Какая радость для мужа и для меня — всё бесплатно. За два года жизни здесь нажила эту заразу. А может, меня специально сюда забросило — врачи толковее? Хотя в Ташкенте мне то же самое говорили. Конечно, техники там такой нет, но головастых докторов ещё можно найти.

Не знаю, что будет завтра, но сегодня я вполне здоровый человек, и кажется странным, что все вокруг так сочувственно смотрят, говорят какие-то утешительные слова. Зачем?! Я здорова! Вот проснусь завтра и пойму, что это только дурной сон.

04/09/09

Просыпаюсь рано. Иван собирается. Кто бы подумал, что мой ребёнок будет хвататься за любую грязную работу! С дипломом бакалавра и курсом по бизнесу. Прости, сын. Может, действительно нужно уехать в Москву или еще куда, где говорят и думают примерно так же, как и мы. Когда-то, много лет назад, я видела сон, что мы с Иваном — эмигранты в Америке, идем по улице, очень хочется пить, но у нас нет денег. И — ужас и безысходность. Сон в руку или в ногу. Никогда не мечтала жить за границей.

Сегодня в одиннадцать утра мне сделают первую химию. Вчера медсестра рассказывала, какие замечательные парики можно у них получить. Бесплатно! Какие бонусы полагаются при этом заболевании. Но я не гражданка, статус не позволяет воспользоваться государственной помощью. Ах, какая жалость! Здесь многие живут на всевозможные пособия: на детей, по безработице, по малоимущести, в связи с болезнями, само собой. Британцы недовольны — за их счёт живут в основном эмигранты.

Нужно готовиться к экзамену «Жизнь в Великобритании», без него не дадут постоянного жительства и гражданства. Такая скука — книжка вываливается из рук, засыпаю на второй странице.

08/09/09

Господи! Очухалась. При малейшем воспоминании — рвотный спазм.

Много лет назад меня оперировали — это было 4 сентября. Совпадение. Мы пришли в больницу в 10.30. Приём у врача, дополнительные анализы (нос, половые органы), потеряли кардиограмму, делаем заново, раствор ещё не готов, идём в центр реабилитации выпить бесплатного чаю. Какая-то тетка пристаёт с париками, нужно выбрать. Выбираю. Опять клиника, 6-й этаж. Кресло. Комната. Много народу. Все сидят, подсоединённые к капельницам. Кто ест, кто спит, кто читает. Так всё буднично. Медсёстры снуют меж кресел. На некоторых капельницах жёлтые пакеты — яд. Джону разрешили в первый раз посидеть со мной. Чистит для меня апельсин. Медсестра ввела иглу в вену на кисти. Больно. Прокапала пакет воды, по-моему, физраствор. Хочется в туалет. Качу всю установку за собой. На башку нахлобучен ледяной шлем: говорят, некоторым помогает — волосы не выпадают.

Три шприца с красной жидкостью, один с прозрачной и ещё один — под жёлтым пакетом. Холодно. Ногти на руке с иглой посинели. Меня укрывают полотенцем. Когда это кончится? В туалет нельзя — шлем подключен к стационарному кондиционеру. Головы уже не чувствую. Все мозги отморозят. Рабочий день закончен. Нас осталось всего трое. Моя медсестра ушла. Дежурная всё по-быстрому отключила. Свобода.

Хочется есть. По дороге заходим в какую-то забегаловку — куриные крылышки!

Хорошо, что я их съела. Выпила перед сном таблетки от тошноты. Ночью, когда выворачивало так, что отключалось сознание и казалось, что кишки выскочат изо рта, крылышки вылетали, будто живые птицы из клетки. Права медсестра: лучше что-то съесть, чем блевать на пустой желудок.

Суббота, воскресенье, понедельник — тошнит. Иван готовит мне свекольно-морковный сок. Джон сварил картошку. После еды полегче. Потом снова противно. Горько во рту. Вчера выпила уголь. Сегодня лучше.

Позвонила Ховарду узнать, что там с визой для Вани. Сделал вид, что не слышит меня. Ну, что ж ты так? Ладно, сама дура. Он ведь всегда отказывал — за красивые глаза не помог никому. Хотя, может, я и не права. Вот женщине из Таджикистана, которую на работу взял, помог ребёнка привезти. Нужно забрать документы — это оригиналы.

Вчера разговаривала с Ирой из Питера. Так и не приехала она ко мне за эти годы. Напугана. Много говорит, подбадривает, а сама трусит. Не бойся, Ирка, я прорвусь.

Вера прислала много материалов о лечении витамином С, здесь профессор сказал, что они это не практикуют. Дорого, не исследовано, нужно соблюдать осторожность, если решаешься на эти инъекции.

Всё время хочется прилечь.

09/09/09

Я уже почти на ногах. Вчера позвонили из русской школы, предложили работу — 2 часа по субботам у пятиклашек-билингвиков. Сегодня поехала на интервью. Вроде понравилась. Книги, учебники показывали. И тут наступил момент истины — сказала о своей проблеме: буду пропускать каждую четвертую субботу. На словах подбадривали, но книги сразу забрали. Понятное дело! Кому нужны проблемы с заменой — раз, неизвестно, в каком я буду состоянии — два. Сказали, что завтра позвонят. Посмотрим. Очень далеко эта школа: час на метро, потом еще автобус. Неужели второй раз в ту же реку? Или жизнь просто даёт мне вторую попытку?

Позвонила Олежке. Он собирается в мамин день рождения на кладбище. Попросила, чтобы в церковь зашёл. Пришлось рассказать и о своём. Успокоила как могла. Но он, мне кажется, должен знать. Может, хоть о себе больше заботиться станет.

Всё было так хорошо с утра. Сейчас опять горечь во рту — ни фрукты, ни вода с лимоном не помогают. Траванули на полную катушку.

11/09/09

Сегодня мой маме исполнилось бы 76 лет. Пойду в церковь.

Вчера весь день ждала звонка. Вернее, боялась, что позвонят и позовут. Ничего не произошло. Испугались и приняли правильное решение. Без церемоний. Очень по-русски. По-английски должны были бы позвонить и извиниться, поскольку обещали. После двух недель перерыва сходила на йогу. Приятно чувствовать мышцы, тело. Всё слушается, всё работает. Значит, живая. А вот волосы полезли. Джону не терпится напялить на меня парик. А мне как-то безразлично — лысина так лысина. Можно нарисовать что-нибудь. Он рассказывает о моей проблеме всей своей родне и очень злится, когда я протестую. Говорит, что друзьям я сообщила, а его близким — нет. Никак не поймет, что я не хочу мусолить эту тему, видеть сочувствующие физиономии. Хотят помочь? Чем? Терезе помогли? Говорит, что не знали. Как же не знали, если после её ухода все как один сказали, что к тому и шло. Когда я увидела Терезу, наполовину албанку, наполовину итальянку — на свадьбе сестры Джона, обомлела. Передо мной стояла потрясающе красивая и одновременно ужасающе страшная женщина. Огромные чёрные глаза оживляли бледное лицо, но сеть морщин и тёмные отёчные круги старили её невероятно. Живот (она не могла быть беременной!) выглядывал из-под тончайшей белой рубашечки, она старалась прикрыть его чёрным кожаным пиджаком и двигалась как-то неуверенно, кутаясь в этот пиджак. Мы заговорили с ней сразу. Это был мой первый визит в семью Джона. Смотрины. Затем мы уезжали в Венецию. Так вот Тереза (гражданская жена брата Джона) работала в авиакомпании Alitalia и по долгу службы общалась со многими людьми, чей английский был не лучше моего. Поэтому и легко понимала меня. Когда мы остались одни, она вдруг сказала: «Я не жена ему». Спрашивать было неловко, но, поняв моё недоумение, Тереза продолжила: «Он никогда не предлагал замуж, а я и не просила». И тут же показала свою фотографию в молодости. Я не ошиблась. Каких-то десять лет назад она была очень хороша. С фотографии смотрели абсолютно счастливые и весёлые Крис и Тереза. Что же случилось? Почему после 20 лет совместной жизни так горько звучат её откровения? Почему она доверилась мне? Через год Терезы не стало.

Я всё время спрашивала, что с ней. Джон неохотно отвечал, что толком не известно, подозревают диабет. Но ведь было очевидно, что у неё проблемы, и очень серьёзные, с печенью (Иришка всё время стояла перед глазами). Однако обсуждать — это в семье Джона, как и во многих британских семьях, не принято. Лечиться она не хотела, в больницу её отвезли уже без сознания. Мы с Джоном тогда были в Москве, он немедленно вылетел в Лондон. Странно, торопимся к мёртвым, а к живым не спешим.

Я просила Джона никому не рассказывать, что со мной. Никому, кроме родителей, но, похоже, это особый драйв — ошарашить всех такой новостью, повод пообщаться. Он не понимает, что я сообщила об этом даже не всем и своим близким. Какое-то странное чувство: кому сказать, кому — нет. Это на уровне энергетики: тепло-холодно.

По поводу «пообщаться». Я сама была ошеломлена, когда в прошлом году, как раз в сентябре, встретилась на ланче в Ташкенте с английским консулом. Хью Тейлор — замечательный малый, мы познакомились ещё во время моей работы в Представительстве британской компании. Потом он помогал получить визу моему сыну. В каждый свой приезд я звонила ему, и он с удовольствием соглашался встретиться. Среднего роста, толстенький, с маленькими неуклюжими ручками, он был очень разговорчив и доброжелателен. На той встрече в сентябре Хью говорил, что в декабре закончит работу в Ташкенте, а как дальше — не знает. Я рассказала ему о маме, и он вдруг тоже стал говорить о своей матери, о том, что она болела, и он летом он был на родине. Когда вернулся, пришла телеграмма, что её не стало. Вылетел назад. Я выразила соболезнование — мне так понятны эти переживания. Особенно, когда близкие уходят в наше отсутствие. Тяжело, когда расстаёшься с живой, а возвращаешься к мёртвой матери. Об этом я говорила Хью, сочувствуя и сопереживая. Но Тейлор сказал: «It was great to meet with all relatives». То есть похороны — шанс встретиться со всеми родственниками, которых не видел много лет. Перехватив мой недоуменный взгляд, он уточнил: разве не так?

Хью рассказал мне по секрету, что сочиняет рассказики для детей. Фишка в том, что пишутся они от имени его пса, лабрадора. Я попросила прислать мне эти истории по электронке, предложила помочь с переводом. Обрадовался, согласился, но так ничего и не прислал.

Прилетев в Ташкент нынешним летом, наудачу набрала его номер. После нескольких гудков Хью ответил. Ну и дела! Хью, ты здесь?! Да, его пребывание продлили на год, до очередного декабря. Сказал, что обязательно встретимся через пару недель, он сам позвонит.

Я занималась обменом паспорта (это отдельная история), не беспокоила его. Прошло больше месяца моих хождений по разным инстанциям. Дело близилось к завершению.

Мы встретились в понедельник, 21 июля. Джон находился в Ташкенте, и это был лишний повод увидеться с Хью. Подъехали к посольству, Хью не заставил себя ждать. Традиционно расцеловавшись (ах, мистер Тейлор, от вас уже попахивает водочкой!), поехали в китайский (или корейский?) ресторан. Болтали, смеялись, Хью с Джоном пили пиво, после второй бутылки Хью позвонил куда-то и сказал, что задерживается на важной встрече. Он как-то быстро захмелел. Говорил, что очень устал, много работы. Потом вдруг стал доставать из своего портфельчика листки с текстом. Руки плохо слушались, страницы разлетались. Кое-как собрав их, протянул пару листочков:

— Это тебе, как обещал.

Потом достал ещё страничку. Я пробежала глазами — забавная история знакомства мальчика с девочкой. Хороший язык, стиль. Да, конечно, это рассказывает его любимый лабрадор Дилан. Пока я читала, Хью смотрел на меня и радовался как ребёнок:

— Она смеётся, значит, есть надежда, что всё не так уж плохо.

Я забрала доверенные мне тексты. Посмеялись над моими паспортными похождениями. Он сказал, что перенос моей английской визы в новый паспорт — дело одного часа, максимум — дня, и просил позвонить, когда документ будет готов. Потом они поговорили с Джоном о книге Крэга Муррея об Узбекистане. Вернее, Джон говорил, а Хью щурился и подхихикивал, но не комментировал. Напоследок я предложила ему после выхода в отставку организовать издательский дом, он задумался: почему бы и нет. Видно было, что ему чертовски не хотелось ехать на работу. Качнувшись, он сел в машину и, не поворачивая головы, махнул рукой: Bye! Мы с Джоном переглянулись — что-то быстро его развезло, да и выглядел он каким-то растерянным и уставшим. Ну, наверно, такая работа.

В пятницу новый паспорт со всеми разрешительными записями был уже у меня, и я решила позвонить Хью. Потом передумала и отложила звонок до понедельника. Утром мы подъехали к посольству, я набрала номер его офиса, мне сказали, что он давно уже здесь не работает. О, ужас! По моему телу прокатилась волна страха. Шкурный интерес: как же моя виза?! Оказалось, я ошиблась, попала в какое-то агентство, где когда-то работал человек с такой же фамилией. Набрала номер мобильного. Телефон не отвечал. Вот тебе на́! Через минуту раздался звонок. Это была Кристин.

— Привет, Кристин! А где твой муж?

— Он недоступен…

— А когда будет?

— Он умер в субботу от инфаркта.

Приехала к ним. Они жили на той же улице, где находился мой бывший офис. Вышла Кристин. Глаза сухие, воспалённые.

— Увезу его домой, похороню, потом приеду, упакую всё, решу с собакой… И больше никогда не буду вспоминать этот проклятый край!

— Мне так жаль, Кристин, держись.

Какие-то тупые слова. А что скажешь, если был человек — и нет его? Я действительно жалела и эту женщину, и собаку, в одночасье осиротевших. И понятна горечь её слов. И чем виноват наш солнечный город, если Богу было угодно забрать весёлого добродушного шотландца именно здесь? Бедняга Хью!

Позвонила Олегу. Он съездил на кладбище, в церковь зашёл. Переживает за меня. Зря я ему сказала. Делано уверенным голосом успокоила: у меня всё хорошо. Позвонила любимой подружке Вале, она будто почувствовала недоброе: «Что случилось?» Я бодренько отрапортовала, попросила помянуть маму. Валька — молодец, у неё самой в прошлом году что-то вырезали из сиськи. Всё образуется, говорит, это ерунда. Конечно, ерунда.

Пеку блины. Сегодня день рождения мамы моей, Розы Ивановны. Пришел Ванюшка (так она его называла). Принёс красивые оранжевые розы. Розы для Розы? Нет, говорит, для тебя. Он постоянно дарит мне цветы, мой сын. Господи, спасибо за то, что Ты дал мне его! Совсем взрослый, мужчина уже.

12/09/09

Почему-то вспомнила хлопок 1982 года (мы так и говорили: едем на хлопок, а не на сбор хлопка), холодный бетонный гараж или склад, приспособленный под жильё для студентов-хлопкоробов. Нары в два этажа. По-моему, только филологи жили вперемешку — девчонки и ребята. Разделяли нас тряпочные перегородки, весьма не надёжные для любителей ночной романтики — случалось развязывались и падали в самый неподходящий момент. В каждом отсеке человек по пять-шесть, свечки, фитильки. Матрацы утром сворачивались, и постель превращалась в стол. Стелили клеёнку, доставали припасы — у кого что имелось. После поездки в Ташкент или получения посылок — пировали. Когда все домашние вкусности были съедены, держались на государственных харчах. Ох, и кашеварила наша Олеся! Макароны, картошка. Воду сливали, в макароны добавляли кусочек масла, ложку майонеза, что осталось, пытаясь придать этому вареву хотя бы приблизительный вкус еды. Мясо каким-то фантастическим образом исчезало из нашего рациона, хотя, справедливости ради, нужно сказать, то жилка, то косточка иногда залетали в наши миски. Потом долговязый, всегда улыбающийся чайханщик-Моня, в перепачканном золой чапане (ватный стеганый халат), поил нас чаем, частенько попахивавшем соляркой. Ну, что делать, если сырые дровишки не горят! Дежурные убирали со «стола», мыли в лотках или под краном посуду хозяйственным мылом, чтобы отмыть масло. Потом наступало время «досуга». Мальчишек на филфаке было мало, но так уж повелось, что каждый вечер нас активно развлекали историки, философы, юристы. Не было ни одной конурки, куда бы не захаживали гости. При свете коптилки или свечечки пели песни, рассказывали анекдоты, хохотали, флиртовали, разумеется. Кто-то влюблялся, выяснял отношения, а кто-то просто пьянствовал. Наша кучка вела умеренный образ жизни — всего помаленьку. Это был наш последний хло́пок и мы все очень сблизились. Устраивали капустники, даже сообразили постановку «Любовь Яровая в условиях сбора урожая»». Наши отличницы-умницы — Ленка Кирьянова, Ира Чудновская, моя любимая Ирка Шигина — написали сценарий в стиле античной драмы, с хором. Из фартуков, в которые собирали хлопок, соорудили костюмы. Премьера прошла с аншлагом. «Здоро́во, командир! Здоро́во, атаман!», — стало приколом сезона.

В один из холодных ноябрьских вечеров, когда, отужинав и согревшись после работы, все собирались заниматься своими делами, в барак пришёл наш декан и кто-то из университетских партийных боссов. Они переходили от одной компании к другой, просили выключить магнитофоны, убрать гитары, соблюдать спокойствие и тишину. Умер Брежнев.

Для меня это стало потрясением. Несмотря на анекдоты, которые мы рассказывали о нём, голодуху (как теперь говорят про то время), которую мы не очень-то ощущали, Брежнев осознавался чем-то вроде стены. По крайней мере, на моей памяти это был первый почивший Генсек. Кто-то смеялся втихаря, а мне сделалось страшновато: что же теперь будет? А было то, что было. Генсеки стали умирать быстрее, чем их успевали запоминать. Андропов устраивал рейды в кинотеатры, вылавливал прогульщиков в очередях и парикмахерских. Некоторым даже показалось, что он действительно наведёт порядок, но, видимо, переусердствовал, здоровья не хватило. Пришел Черненко, что-то прошамкал и — туда же. Потом Горбачев всё ускорял и перестраивал, попутно боролся с пьянством, вырубил столько садов и виноградников — страшно подумать. Но основной массе было по фигу: у них там, наверху, своя жизнь, у народа — своя. Это был первый советский политический сериал. Чёрно-белое кино. Смотрели с любопытством, гадали, кто следующий. Больше думали о хлебе насущном — с продуктами была напряжёнка. Масло сливочное или сыр (всегда одного сорта) можно было купить только в Ташкенте. Я возила добытое домой, в посёлок: там о таких деликатесах давно забыли. От нас ничего никогда не зависело. Страна куда-то катилась.

14/09/09

Сегодня день рождения Ольги, моей студенческой подружки. Одна блондинка, другая — с длинными тёмными косами: нас только вдвоём и воспринимали. Два весёлых гуся. Мы жили в одной комнате, часто ездили к её бабушке и дедушке в Чорвак — посёлок энергетиков. В те годы там жили в основном русскоязычные (а вот слова такого тогда ещё не употребляли). Снег в Ташкенте выпадал ненадолго — всё больше слякоть. Чтобы не сидеть в общаге по выходным — голодно и скучно, мы уезжали в субботу или в пятницу вечером. На электричке (подешевле) или на автобусах с пересадками добирались до Чорвака уже затемно. Добежать от станции до дома нужно было как можно быстрее, потому что в горах зима хозяйничала по-серьёзному. Сугробы, заледеневшие тротуары, местами раскатанные детворой. Снег скрипел под ногами, за десять минут сосульки намерзали под носом и ресницы покрывались инеем. Наши пальтишки и сапоги явно не были рассчитаны на такой холод — пробирало до косточек. А в чёрном небе дрожали звёзды величиной с ладонь.

Ну, наконец, мы дома. Ныряем в тепло. Душистый чай — малина и смородина, душица и чабрец, и Бог знает что ещё. Разомлевшие и раскрасневшиеся, недолго рассказываем старикам о своём житье-бытье, потом облачаемся в бабулины ночнушки — и скорее спать. Глаза слипаются, проваливаемся в огромные пуховые подушки и перину. Окна выходят на солнечную сторону — утром комната буквально светится. Солнечные зайчики как сумасшедшие скачут по стенам, по столу, по нашим лицам, один примостился у Ольги на щеке. Но мы уже не спим, а просто лежим с закрытыми глазами, досматривая последние видения. Что-то тревожит, отгоняет остатки сна, щекочет нос. Комната наполняется ароматом бабушкиных пирогов — с рисом и яйцами, с грибами и картошкой, на дрожжах и молоке. Когда успела?

— Тесто-то на ночь ставила, и раненько вот навертела. Вставайте, девки, а то всё простынет. Тебе, Миша, чайку-то подлить? (Это деду).

— Нюша, сахарна косточка, мне бы наливочки. Не ругайся, воскресенье сегодня, и девчонки вон приехали.

Дедушка, маленький, хрупенький, лицо покрыто морщинками. После вишневой наливочки — сладкой, густой — берёт в руки гармошечку и тихонько выводит что-то жалобное. Мы уплетаем за обе щёки. Бабушка Анна, статная, красивая, довольна, что угодила, подкладывает кусочки побольше.

Таких пирогов я больше никогда в жизни не ела. Вот ведь не говорили старики, что любят внуков своих, но голубили так, что этой любви с лихвой хватало и нам, Ольгиным подружкам. Бабушки с дедом давно уж нет, а их тепло и доброту до сих пор чувствую. Спасибо вам, дед Миша и бабуля Аня.

Так случилось, что много лет назад, именно 14 сентября мне делали повторную операцию и практически вытаскивали с того света. Ольга потом рассказывала, что в этот день она крестила дочь, маленькую Анютку, и крестной называли меня. Сама-то я молиться в ту пору не могла, да и не умела, а вот Бог, видимо, услышал и помог мне выкарабкаться. Так что это и мой день рождения в некотором смысле.

14 сентября ещё и день, когда мы с Джоном поженились. Он поздравил меня заранее, подарил тончайший шёлковый шарф, написал очень трогательные слова. Забавно, я накануне заходила в Хародс, смотрела платки, шарфы на случай, если мои красивые волосы решат покинуть мою глупую голову. Повертела в руках, примерила, посмотрела на цены — на том и расстались. А вечером — такая красота от мужа. Мысли, что ли, прочёл? По дороге домой проехала лишнюю станцию, чтобы купить цветы, но тех, каких хотелось, не оказалось. В тот же вечер Ваня подарил мне роскошный букет. Исполнение желаний. Весь день мой муж был так нежен и ласков, шутил. Вечером ушёл на встречу с братьями — так уж совпало. Я не в обиде. Ему тоже нужно отдыхать от навалившихся на него проблем. Отпразднуем завтра.

15/09/09

А назавтра весь день лил дождь. Я сказала Джону, что предпочла бы сходить в театр, а не одуревать от еды в ресторане. Думала, что ливень расстроит планы. Но он вдруг замер на какое-то время, мы успели доехать до города, купить билеты на «Грязные танцы», и дождь зарядил с таким ожесточением, как будто пытался всех разогнать. Но люди упорно продолжали движение, прикрываясь зонтами, пряча головы в капюшоны. Времени до спектакля было много, мы шагали по Риджент-стрит, изредка забегая в магазины — обсохнуть. Следующая остановка — ресторанчик в Чайна-таун. Хрустящая утка с белым вином — вкуснятина. Какие хорошие слова написал мне Джон в поздравительной открытке, а вот чтобы живьём тост или пожелание — ну, очень не получается. Терпеть не могу этот их Cheers! Как собаке «Фас!» или «Вперед!»

Дождь молотил без остановки. Промокшие до нитки прибежали в театр. В зале холодина, мюзикл так себе. Ни актёрской игры, ни голосов. Да и танцы, я ожидала, будут покруче. Хотя в рамках этого жанра не очень-то разыграешься. Интересно решили с декорациями. Слайды: лес, поле, море накладывались на минимум предметов на сцене, и актёры существовали среди них. Это, видимо, и есть эффект присутствия. А исполнитель главной роли в одноименном фильме — Патрик Суэйзи — сегодня умер. Минута молчания.

17/09/09

Утром Стивен не пошел в школу. Потрогала лоб — всё в порядке. Попросил градусник. Позже принес мне его — 39,5! Градусник мокрый.

— Стивен! Да ты скорее мёртв, чем жив. Давай-ка ещё раз. 36,6.

Самому смешно. Видимо, пытался горячей водой догнать до 99º по Фаренгейту.

18/09/09

Сегодня приехала Света из Веймута. Ходили к спиритам. Они здесь абсолютно легальны — «транслируют» с того света, входят в транс, рассказывают о твоих умерших родственниках, передают их сообщения. Лысый дядька сказал, что мама обняла меня, добавил, что умерла она во сне: закрыла глаза, заснула, открыла и увидела свою маму. Ей там хорошо. Чтобы я не винила себя, поскольку сделала всё, что могла. Что я очень на неё похожа. И она знает, что мой брак не назовёшь счастливым: «Как ни зайду, всё ругаются». Меня ждёт большая любовь. Я давно знаю этого человека, и мне предстоит принять решение. У меня будет работа, нужно окончить какие-то психологические курсы. Работа связана с преподаванием, но это не школа. Отец просит прощения. Бабушка с палочкой (Галя?), молодой парень (Володя?), мама — все говорят, что меня не ждут. Сын работает в кейтеринге, но это временно, потом будет работать на себя. Проблемы надо решать step by step. Мой какой-то дед или прадед обнаружится в Бостоне. Джон в Америке, мне нужно было лететь с ним. Я должна верить врачам, но нетрадиционную медицину не исключать. Надо молиться. Какой-то усатый обожатель рисуется рядом (Макс, что ли?). Видит меня у моря с собакой. Море даёт мне силу.

Ну, что же, хорошо. Спасение утопающих… Мне со Светланой всегда хорошо и просто. Не нужно выпендриваться, что-то из себя изображать. Идём, болтаем, жмуримся от солнышка. Вдруг в голову приходит такая странная идея:

— А хорошо бы интернет или телефон провести на тот свет. Раз люди подключаются к спиритам, передают информацию, значит, можно это дело как-то обустроить.

— Ну, мать, тебе крышу снесло! А как же спириты-то зарабатывать будут?

Светка — реалистка, хоть и ныряет под лёд. Она быстро кре́дит с дебетом свела и отвлекла меня от темы.

Встретились с Хенриком — этот здоровенный эстонец с прозрачными грустными глазами оказался очень разговорчивым и смешливым. Они со Светой подружились ещё в прошлом году на турнире «Пушкин в Британии». Хенрик читал смешные стихи о Пендыке, зал хохотал, но приза так и не дали. Он решил остаться в Англии. Работает где-то на кухне. Сейчас начал заниматься русской газетой. Он профессиональный журналист — хоть бы ему повезло. День пролетел быстро, пора возвращаться в действительность. Какой кайф говорить на своём языке, всё понимать с полуслова, смеяться, когда смешно.

20/09/09

Иван потерял работу. Причина — больше не нуждаются. Суки! Берут мыть посуду, а заставляют мести двор, чистить овощи, помогать поварам и официантам, печь хлеб. И это всё с 9 утра и до 12 ночи за 5,73 фунта. Кто бы говорил о дискриминации, о правах человека. Но поди докажи, что они не правы. Мне отказали из-за болезни, Ивана просто вышвырнули. Буржуи проклятые!

Ругаюсь. Значит, я в форме. Думаю: изменилось ли моё ощущение жизни? Говорят же, что люди с такими болячками радуются каждому дню. Я тоже радуюсь, но как-то гипотетически. С тех пор как прошёл противный привкус во рту, чувствую себя совершенно здоровой. Я здорова! Это не мантра. Это состояние.

21/09/09

Я плакала всю ночь, а у порога

переминался неуклюже дождь,

пила таблетки и молила Бога

не раскрывать мою святую ложь.

Они вдвоём меня оберегали —

Бог гладил руки мне:

Храню тебя, храню.

А дождик, невзирая на регалии,

читал стихи, придвинувшись к огню.

Острее одиночества сиротство,

отчётливее в шелесте теней

я поняла — по праву первородства

я следую за матерью моей.

Потом пошла танцевать в спортзал. В пятницу уже не смогу. Новые элементы совсем не получаются. Странно, моё тело запомнило какие-то движения, а голова не может запомнить, в каком порядке их исполнять. Страшно лезут волосы.

24/09/09

Оказалось, то было ещё не страшно. Проплешины на висках, как у шелудивой собаки. Завтра после химии обреюсь наголо. Что проку в волосах, если они всё равно мёртвые. И смех, и слёзы. Может, завтра и паричок уже принесут.

Прилетел из Нью-Йорка муж. Все разговоры о его сыне. Говорит, что ночами не спит, думает, как ему помочь. Интересное кино: а кто же тогда храпит всю ночь и до полудня? Должно быть, привидение. Рассказывал, что долго искал мне подарок (давно хочу маленький белый свитер), но так и не купил ничего. Ни слова о моей просьбе зайти в клинику, где лечат витамином С.

Верочка всё разузнала, готова принять в любое время. Даст Бог — не понадобится. Состояние предыстерическое. Как выдержать? Смогу ли я работать? Эти женщины из русской школы позвонили, извинились, сказали, что могу ходить к ним на уроки, потом можно взять репетиторство. Посмотрим.

Господи, как мне надоел этот наркоман! Для чего Ты испытываешь им — меня, а мной — его? Ведь невозможно помочь человеку, который не хочет, чтобы ему помогали.

Почему бы мне не уехать домой? Жить среди родных людей. Оправдание я нашла давно. У меня нет денег на лечение там. У меня там нет работы (как, впрочем, и здесь). Ну и ещё что-нибудь в том же роде: например, медицина здесь лучше.

Жалко смотреть на Ивана. Бегает в центр по трудоустройству, отправляет им резюме — не отвечают. Мне кажется, он стесняется даже есть, когда Джон дома. Ждёт, пока я позову и сяду с ним вместе. Может, ему действительно лучше уехать? Куда? Он в полной растерянности, и мне больно.

25/09/09

Химию отложили до среды — низкие лейкоциты. Сделали укол филграстима, не предупредив, поясницу и ноги ломит. Башка трещит.

27/09/09

Я всегда думала: как скучно живу — дом-работа. Оказывается, это была самая весёлая и настоящая жизнь. Утром знаешь, что тебя ждут на работе, вечером — дома, ещё умудряешься встретиться с друзьями, куда-то сходить, съездить. Думала, что в этом году начну работать — пусть даже нянькой, но эта зараза перепутала все мои планы. Опять сижу как на привязи, хотя никто не держит. Чувствую себя нормально, можно идти куда угодно. Но дальше спортзала пока не выбралась, да и туда тоже не очень хочется. Волосы крошатся. Парика ещё нет. Может, завтра съездим в этот магазин. Джон второй день пишет проект для новой работы. Хорошо бы взяли! Скучно ему, пусть хоть с людьми пообщается.

Дни стоят тёплые, небушко голубое, безоблачное, паутинки летают — бабье лето, здесь его называют Indian Summer. Лепота! Вёдро! Никак не могу вспомнить, как мамина бабушка называла красоту, а ведь мама часто повторяла это слово. Баско? Да, точно. Какая девка баская! На улице вёдро! Залезла в словари. «Порато баско» — очень красиво. «Вёдро» — ясная сухая погода. Вот ведь и не спросишь, кто и откуда. Это выражение в Архангельской области встречается часто, реже — в Тюмени, Ярославле — в основном в деревнях. Может, мои пра-пра из поморов были? Сказал же этот медиум, что к морю мне надо, оно силу даст.

28/09/09

Тимур — наш ташкентский главный по бардовской песне — прислал приглашение на фестиваль «Осенний аккорд» в пионерский лагерь «Геолог». Соберутся все наши.

Небо над Ташкентом высоко,

В Лондоне — на цыпочках достать,

Загляну за кромку облаков,

чтобы над Чимганом полетать,

поглядеть на летние костры,

в бабье лето крылышками грусть,

паутинкой тонкой на плече,

песней тихой —

ждите, я вернусь.

Пишу письмо Борису Носику. Он был в жюри Пушкинского турнира, очень проникся ко мне интересом, говорили о литературе, о жизни. Сколько же он знает и помнит всего из истории русской эмиграции! Когда-то бывал в Средней Азии, много рассказывал и расспрашивал.

Здравствуйте, дорогой Борис!

Как-то Вы поживаете в своей Франции? Давно не пишете. Заняты, должно быть.

А меня звали на осенний фестиваль в горы, жаль, не смогла. Осенний фестиваль — это больше встреча друзей с песнями, стихами и вином, конечно.

Хотя какое в Ташкенте вино? Разве что домашние умельцы своего, выдержанного, привезут. Обычно действо начинается в пятницу, к вечеру съезжаются в пионерский лагерь «Геолог» все, кто хотел, или просто за компанию. Деревья уже в золотом и алом, воздух густой, хоть ложкой ешь. Ночью звезды громадные, смотрят на понаехавших «артистов» с удивлением и интересом, как и жители окрестных кишлаков. Сначала все подтягиваются к сцене, позже расходятся в беседки. И там уже кто как выдержит — до полуночи или до утра, стайки слушателей перемещаются от одной «поющей» беседки к другой. Утром уже как Бог даст. Кто раньше оклемается — по горам походить или вдоль ручья травок там всяких — чабреца, мяты — пособирать, боярка в это время спеет и грецкие орехи. Народ у нас запасливый, все с котомочками. А кто попозже, те прямо в бассейн — освежиться, поплавать среди опавших листьев. Эх-ма! Так бы и рванула. Поздно.

С теплом,

Ира

Борис пишет:

Ирочка, певунья, поеду в конце месяца в город и пришлю книгу непременно.

Сафарий мой не открыл даунлоуд, сказал, что нужен ему аппликейшен.

Чего ему нужно, я не усёк, но он был упрям. В Париже пошлю ту же, что Вере, книжку в ваши Пребендские края, а потом, будут силы, доберусь в Ниццу на зимнюю квартиру. Здесь топлю и топлю камин.

С нежностью.

Старец.

Борису:

Грустите в Ницце, шелестят страницы,

потрескивает жалостно камин,

и две звезды, как две большие птицы,

глядят в окно, где Вы совсем один.

Утешьтесь. На гранитном постаменте

у «Космоса», где мёрзнет пьянь да голь,

московский холод пробирает кости,

ревёт и матюкается де Голль.

30/09/09

Опять химия. Сбрила остатки волос. Парень в салоне даже денег не взял. Ему меня жаль. Мне себя — тоже. Обещала прийти, когда отрастут.

03/10/09

Всё еще тошнит, голова тяжёлая. Лицо красное, вокруг глаз белые круги. Ужасно раздражает лысина, шарф цепляется за ёжик, без платка холодно. Какая быстрая жизнь!

05/10/09

Ну, вот — вроде полегчало. Слабость, будто всё тело из ваты. Если после двух так, то как Ира терпела столько лет? Подружка моя, какая же ты была сильная! Думаю о тебе как о живой.

Ради чего были споры об имуществе, ради чего терпела оскорбления мужа, из последних сил ползла на работу, а потом — с пятого этажа на отёкших ногах купить кефир и булочку, чтобы не умереть с голоду. Ради твоих дочерей. Ты всегда считала, что у детей должен быть отец. Пьющий, бьющий, гуляющий — любой. Как ты радовалась, когда в минуты просветления он вдруг становился заботливым, добрым. Вдруг всё понял? Нет, чтобы очередной раз ударить посильней. Сколько лет ты скрывала от своих родных все свои беды. Ирка, Ирка… А может, ты так долго держалась, потому что было такое противостояние? Закручивалась, как спираль, но не ломалась. А приехала домой, к маме — спираль разжалась, сражаться стало не с кем. Нет, ты просто хотела жить. Господи, как этот здоровенный, сильный муж мог сражаться со смертельно больной женщиной, матерью его детей! На́ теперь, жри, свои квартиры, дачи, расписки, которые ты брал с неё за потраченные на лекарство деньги. А Иры нет. «Вот что ты, милый, сделал мне! Мой милый, что тебе я сделала?»

В одном из последних писем она писала: «Простила за всё».

Как мне рассказать о тебе, Ира? Имею ли я право? Думаю, что да. Не пытаюсь никого обвинять, обличать. Хочу понять, как эта женщина смогла так долго бороться за жизнь.

Мы познакомились в сентябре 1999 года. Я начала работать менеджером в компании, где Ира подрабатывала уже несколько лет. Она встречала и провожала прилетавших дневными и ночными рейсами сотрудников, решая попутно многочисленные проблемы с билетами, багажом. Основная её работа была в аэропорту. Нас представили друг другу. Красивая высокая блондинка, смотрела на меня чуть свысока, очевидно потому, что менеджеры в этой компании менялись чаще, чем она успевала их запомнить. Позже, вспоминая об этом, мы хохотали — Ирка, испугалась, увидев меня: вид у меня был достаточно серьёзный. И было с чего — я впервые начинала работать на таком уровне: заниматься финансами и организацией всей работы иностранного офиса — сама была изрядно напугана. И полетели дни и годы работы, встреч и разговоров, разговоров. Мы узнавали друг о друге всё больше, удивлялись и поражались: как много общего и разного было в наших судьбах. Однажды она пришла в офис с мужем. Все обалдели — какая красивая пара! Она — стройная, зеленоглазая, с широкой улыбкой, он — высокий, статный шатен с чуть пробивающейся сединой. Разговорчив, подчёркнуто внимателен. У них две замечательные дочери. Мне, почти всю жизнь прожившей без мужа, было на что засмотреться — везёт же некоторым! Хорошо, хоть некоторым.

Потом Ира заболела: что-то случилось с глазами. Работы было много, и заменять её было трудно, она очень переживала, что «подводит» нас, старалась всё организовать в аэропорту по телефону, через своих подружек. Выкрутились. Мне удалось сохранить ей зарплату, хотя иностранцам было сложно объяснить — почему. Ведь она не работала почти два месяца. Где им было понять, что каждый шаг в «бесплатной» медицине нашей страны стоит столько, сколько им и не снилось с их страховками и гарантиями. Работа выполнялась — это главное. Иностранные боссы всё же согласились, что оставить человека в такой ситуации без средств — бесчеловечно, и были страшно горды проявленной гуманностью.

На Рождество нас пригласили на рудник, где экспаты добывали золото. Ира с девочками и я с сыном отправились в Таджикистан. Наши дети — школьники — часто вспоминали потом эту поездку. Действительно, кроме бесконечного обжорства, мы ещё просвещались и развлекались. Инженеры, получившие образование при Союзе и работающие здесь с тех времен, рассказывали о месторождении много интересного, показывали гигантскую воронку, на дне которой копошились люди, и гружёные КРАЗы медленно, по спирали, везли породу на фабрику. А кругом такие горы! И знаменитые семь озер — гордость местных жителей. Маргузорские озёра — так называют их в честь седьмого озера на высоте 2450 метров над уровнем моря. Самарканд, к примеру, находится на высоте 700 метров. Каждое озеро имеет своё название, форму и цвет, меняющийся в зависимости от времени суток и погоды. Расположенные на разных уровнях, они появляются словно ниоткуда, завораживая первозданной красотой. Вода настолько прозрачная, что можно разглядеть камни на дне. Наши водители рассказывали, что даже после крепкого принятия на грудь, пробыть в озере больше минуты невозможно. Смельчаки выскакивают из воды: температура как в морозилке. Пишу, а сама думаю, как мало мне слов, как скучно я рассказываю о такой красоте. Картинка перед глазами стоит, а описать её не получается. Какие-то штампы затасканные. Где фантазия, полёт воображения?! Только снег на вершинах, узкая дорожка, серпантином поднимающаяся вверх, наш джип, захлебывающийся от напряжения и азарта, и ультрамариновая вода очередного озера. Мы так и не добрались до седьмого озера: дорога была опасна, боялись селей.

Если навстречу попадался местный житель, пеший или верхом на ишаке, приходилось останавливаться и соображать, как разъехаться. Один осёл решил, видимо, показать, кто здесь главный, и ни в какую не хотел сдвинуться с места. Старик-хозяин, в белой чалме и полосатом халате, толкал, стегал упрямое животное, но ишак стоял как монумент. Он повернулся к нам крупом, задрал свой тощий хвост и… о, глаза б мои не глядели! Затем, не поворачивая головы, тронулся вперёд, и мы потащились за ним до следующей развилки. Старик извинительно кивал нам, прикладывал руки к груди, но глаза его лукаво смеялись, когда он бормотал: «Эщак ю эщак», — что значит: ишак — он и есть ишак, мол, ничего тут не поделаешь.