Бесплатный фрагмент - Домик могильщика на улице Сен-Венсан, или Парижский шоколад бывает горьким

«Люди делятся на два типа.

Одни портят воздух, а потом оглядываются.

Другие сначала оглядываются, потом портят воздух.

А он вообще не оглядывался».

Люк Трентон.

— Animal

Моросил приятно легкий снежок. Забавная погода для любителей шоппинга, когда весь мир заполонили бумажные пакеты без ручек. И когда довольно рослый месье лет тридцати в шикарной шляпе от Карден вынырнул с авеню Жёно, на это надо было посмотреть. Он просто шел напролом, и шаг его то и дело ускорялся, так как пакет с продуктами, который он обхватил в удушающем жесте и подпирал на ходу коленом, превращался в кисель. Напротив сквера Жоэль-Ле так мужчина поскользнулся и каким-то сверхъестественным чудом удержал равновесие, подкрепляя все это не понятной для французского уха бранью. Но не поэтому прохожие, делающие свой обычный променад в субботний день, шарахнулись от него. Ну как можно! В центре города да без маски, когда кругом за каждый свободный вздох бьют по хребту дубинками!

— Ну, хотя бы, сыночек, вот это натяни, — пожалела его одна сердобольная старушка, вытягивая из корзинки носовой платочек с прорезями для ушей. Она торговала с лотка жареными каштанами.

— Он сумасшедший, мадам, — предостерег ее тут же клиент, разворачивая над собой утонченный, очень элегантный зонтик. Судя по виду, это был какой-то инспектор. Он только что вышел из-под козырька сырной лавчонки, и, стряхнув со своих пышных усов споры голубой плесени, нацепил на свою аккуратную мордочку дорогой респиратор.

Старушка вздохнула.

— Может, и сумасшедший, но не бессмертный, — возразила она, насыпая горсть каштанов прямо в оттопыренный карман. Газетки у нее внезапно закончились.

— Да пошли вы, полоумные! — огрызнулся поравнявшийся с ними месье с пакетом, и если инспектор спешно последовал совету, то пожилая торговка каштанами была явно польщенная подобным вниманием.

— Ох… ну и зверюга…

Все в грубияне, и налитая жилами шея, и надбровные, выступающие вперед дуги, низкий лоб и скошенный небритый подбородок до порхающих бабочек в животе нравилось ей. Она просто обожала «месье Animal» (Животное), как ласково она окрестила его, и даже помахала вслед отвергнутой масочкой. А он и в самом деле сильно отличался от всех этих напыщенных пижонов с зонтиками, наводнивших Париж в последнее время. Типичный потомок пещерного медведя, опасный, примитивный, но легко предсказуемый.

— Beau cul, madam! (Красивая попка, мадам!) — отвесил он комплимент одной замешкавшейся на его пути даме в каракулевом манто и захохотал, выдавливая из себя кашель. — Гульчитай, открой личико!

— Ах, это ты, Базиль… — прищурилась та сквозь запотевшие очки. — Когда зайдешь на огонек? Мой муж в реанимации.

Месье Аnimal виртуозно изловчился под тяжестью ноши и взглянул на свое левое запястье. Никаких часов на нем не было.

— Может быть, на днях… — сказал он, нахмурившись. — Я кое-кого жду этим вечером.

Пакет разваливался прямо на глазах.

— На днях? Ты поставил не на ту карту, — рассердилась дама, проткнув намокшую от снега бумагу пальцем. — Весь Париж знает, что твоя Эллен якшается с братьями Моро за Стеной.

Кто-то из зевак одобрительно заулюлюкал и захлопал в ладоши. И, черт возьми, они правы. Стеной на Монмартре называли кладку рыхлых кирпичей на улице Сен-Венсан, за которой была сторожка могильщиков.

— Дебилы, бл… — продолжил он путь с достоинством освистанной балерины.

И какой черт дернул его прицепиться к этой очкастой дуре, чей муж решил отдохнуть немного на аппарате искусственной вентиляции легких? У нее не язык, а жало!

Снег прибавил в массе и бил по глазам. Как говорится, правда глаза колит. Эллен — самая дешевая проститутка, которая изредка заходила к нему на огонек и признавалась в любви. Он так ждал ее все эти тоскливые вечера, а она зависла вот уже целую неделю у Моро. Чем они ее там подчуют?

Базиль даже остановился. Судя по еще читаемому логотипу на пакете, затоварился он в «Тройке»… Настроение на нуле. Да еще эта потасовка с охранником… Фу! Какая гадость! И месье по привычке сплюнул на асфальт. Вот и дно прорвалось.

— Ух! И пралине туда же…

Юркий арабчонок, который, очевидно, следил за ним от самого магазина, ловко подхватил первое, что попалось под руку. Базиль громко присвистнул вдогонку, подгоняя воришку.

— Эй, конфеты возьми! С орешками!

В кисельной жиже что-то подозрительно звякнуло. Ах, точно! Две бутылочки сухого в нагрузку, которыми угостила хозяйка «Тройки», мадам Помпадур. Она всегда чем-то угощает Базиля, чтобы задобрить его далеко не кроткий нрав. Так и спиться можно!

— Имбецилы! — вздохнул он, надкусывая выглядывающий из пакета французский батон и совсем не ощущая вкуса свежего хлеба.. — Е..ые!

Все это Базиль говорил о масонах, обвиняя их во всех здешних бедах. Он не верил ни в вирус, ни в то, что город захватили ящеры. Одного из них в магазине он только что аккуратно упаковал, перевернув головой вниз и ткнув в упаковку яиц. Нечего делать замечание, что люди без маски! Это дело каждого. И если бы не проницательность мадам Помпадур и ее во время предложенные две бутылки вина… А, может, она и не Помпадур. С чего он взял, что ее зовут именно так? Базиль нахмурился.

— Тво-ю-ю ма-а-ть!

Содержимое пакета вывалилось на скользкие булыжники… Лишь батон повис на зубах. К счастью, мимо трусил сынишка соседки. Он возвращался из школы, волоча за собой за веревку пустую пивную банку.

— Эй, Мош, — присвистнул Базиль, подавляя ребенка своим гипнотическим взглядом. — Иди сюда! Твой пейсатый Господь, видимо, послал тебя ко мне!

Мош приблизился с поникшей головой, безропотно и бесповоротно, точно обезьянка к удаву. Мама учила его, прежде всего, скромности и никогда не спорить со взрослыми.

— Что Вам угодно, месье?

— Что Вам угодно, месье … — передразнил Базиль. — А где здрасти?

— Здрасти…

Базиль вдруг заметил, что у Моша фингал под глазом.

— Оля-ля-ля-ля! Это кто тебя так? Левша, чуть повыше тебя ростом, а? Скажи ему, что он бьет, как продажная девка.

— А кто такая продажная девка?

— Возьмешь у мамы червонец и пойдешь в Сен-Дени, узнаешь.

С плеч мальчики уже сдергивали ранец.

— Как он у тебя открывается? — ругался Базиль. — Наделали замков …! Ах вот как… Давай помогай, собирай все это барахло.

— Мама говорит, что в субботу нельзя напрягаться.

— А ну цыц! Вот молодец! Хороший мальчик…

Бутылки вина не влезли. Ну и не всучивать их ребенку?

— Кажется все, — удовлетворился Базиль, втаптывая в снег клочья пакета. — Ах вот еще… Держи! — заметил он вдруг сверток буженины и сунул школьнику в руки.

— Мне нельзя! — запротестовал Мош, осторожно принюхиваясь. — Меня просто убьют, если узнают.

— Бери, кому сказал! Уж не дать ли тебе лучше эту кислятину? Что скажет на это твоя мама, а? Цыц! Давай, давай, шевели клешнями! Тяжело?

— Тяжело, месье.. — пыхтел мальчик, согнувшись под внезапно отяжелевшим ранцем. Буженину в своих руках он старался не замечать и смотрел куда-то под ноги.

— Да, это тебе не журналы Playboy в школу таскать, — захохотал Базиль.

— Пожалуйста, только не говорите маме…

— А ты думаешь, она не знает? Наивный. Еврейские мамы знают все.

Мош обреченно вздохнул.

— Это уж точно… Но все же, умоляю Вас, не говорите, месье, о журнале. Я честно выиграл его в дрейдл.

— Во что?

— Ну, в такой специальный волчок, месье. Мне сегодня чертовски везло. Четыре раза выпал шин.

— Слушай, я ничего не смыслю в том, о чем ты тут бормочешь, но эта болтовня забирает силы.

Мальчик, действительно, сник. Слава богу, идти было недалеко, иначе прохожие вызвали бы жандармов, обвиняя Базиля в использовании детского труда. Такое, кажется, уже было, когда бывший чемпион октагона приручал местную детвору к уборке подъезда.

— Ну, вот и пришли.

— Да, пришли, месье.

Неказистый старинный домик ждал их. На подходе Базиль обогнал Моша, который с каждым шагом плелся так, что готов был вот-вот упасть. К тому же, самодельная игрушка, привязанная к ранцу, гремела на всю улицу, привлекая внимание.

— Зачем ты ее прицепил? — не выдержал Базиль.

— Она отпугивает собак, месье.

— А ты ходи с этим куском буженины, и тебя будут любить.

— Бесполезно, месье. Я пробовал их кормить. Они еще пуще злятся, кусаются. Это какие-то собаки-антисемиты.

— М-да… А кто же тебя так, сынок, отделал? Тоже антисемиты?

— Нет, месье. Одноклассники… — ответил Мош. — За то, что я ем «бутики» — сыр и курицу или что-то такое…

— И что из этого?

— Ну, как же, месье! У нас нельзя совмещать молочное и мясное, а мама мне постоянно это кладет в ранец. Она все еще злится на папу за то, что он не оставил нам коды к своим банковским карточкам.

— Ну и дела! Выходит, расплачиваешься за грехи предков…

— Что правда, то правда, — продолжал гнусавить мальчик, еще больше веселя своего старшего спутника. — У нас же серьезная ортодоксальная школа. Все помешаны на религии.

— Я бы тебя перевел куда-нибудь попроще… Например, в Диснейленд.

— Ох, месье, жаль, что Вы не мой опекун, — и мальчик вздохнул, что Базилю даже стало жаль его.

Они зашли в темень подъезда, остановились на лестничной клетке.

— Погоди немного, — звякнул ключами Базиль и отворил свою дверь.

Затем мальчика бесцеремонно развернули к себе спиной, открыли ранец и стали разгружать.

— Я журнальчик твой тоже возьму, полистаю… — и месье дал на прощание сорванцу подзатыльник. — Если нужны сигареты, спички, обращайся!

Прежде чем плюхнуться на тахту, точно подстреленный, Базиль скинул ботинки, не расшнуровывая. Дурацкая привычка, завезенная из России… Наконец, можно вздохнуть свободно. Кто-то смотрел на него с притворным умилением или даже насмешкой. Это Камилла, его бывшая женушка. Она хорошо смотрится в этой деревянной рамочке. Рука сама потянулась к пачке сигарет, нащупала на столике спички. Опять припомнились разборки в магазине с охранником. Может, все-таки он немного переборщил с этим? Нет, с людьми надо помягче. Они не виноваты, что скудоумны.

Глоток едкого никотина успокоил его. Он сделал еще затяжку. Горло приятно запершило. Вот теперь можно приступить к готовке ужина. Этим вечером Эллен должна прийти. Да, она непременно должна прийти. Он бегло пролистал журнальчик Моша, отметив про себя, что девицы на обложках — одни негритянки. И тут, блин, реклама намордников! Ух ты, с угольным фильтром! Нет, такое он смотреть не будет. Базиль заглянул под тахту и вытащил «Le citoyen respectueux de la loi» (законопослушный гражданин). Когда-то эту муниципальную газетенку разносили бесплатно и рассовывали в почтовые ящики.

— Популярному парижскому блогеру отбили лицо ягодицами, — прочитал он давно минувшую новость, задумчиво выпуская кольцо дыма. — Сотрудник метрополитена на станции Севастополь принял роды у собаки… Хм-м. Про карантин ни слова. Про химтейлы тоже. Какие чудесные времена были…. А когда-то он впечатлил самого усатого Жуля и получил контракт с самым известным залом Европы… И ничего, что поначалу жил на чердаке, зато тренировался стабильно по три раза в день…

Он посмотрел на свой живот, выступающий из-под тельняшки, и намеренно стряхнул пепел «на шкуру». Как мог он превратиться в такого борова? А этот последний разговор с Камиллой по душам? «Есть люди, которые сходят с ума от запаха твоей промежности, но никто из них не будет любить тебя так, как я». Неужели он ей все же такое сказал? Конечно. Сжигая мосты, он передал их как бы на хранение Богу, в пепельную вечность, в облачный мир.

— Кревер

Одну из съемных квартир на улице де Сен-Венсан брали штурмом. Шел еще десятый час утра, выходной, казалось бы, спи да спи, но кто поймет этих настырных французов? Сначала трезвонили, потом стали колотить в дверь с угрозами, но и это не помогло.

— Даже если Вы будете кричать «пожар!», он все равно не откроет, — донесся с лестничной клетки голос мадам Рабински. Кто-то ей возразил, и Базиль сразу узнал характерный французский «r».

— Insistez… il doit dormer encore. (Позвоните еще. Он, должно быть, еще спит).

Это был месье Брюно, хозяин дома могильщика. Мерзкий, отвратительный тип в красном галстуке, к тому же бандит, собирающий со всех дань.

— Вот что, месье Кревер, дверь я вам показал, задаток получил. Мы в расчете, — продолжал он дурачить, очевидно, нового квартиранта.

— Но… — возражал этот второй, голос которого был похож на визг истеричной бабы, которой заглянули под юбку. — Я же не могу ее выломать.

— Не можете, но поколотите еще немного, у него немного туговато с ушами… А мне пора, увы.

Бедная дверь Базиля снова задрожала. Так в гости не ломятся. Ну, сколько можно так долбить? Ага, вот уже легкое постукивание лбом от безысходности, умоляют о чем-то. Вот и дерматин скрипит под ногтями… Все это знакомо Базилю.

— Месье, я не отстану! И если Вы боитесь, что я заразен, то у меня есть справки, подтверждающие… Вот кардиограмма, вот рентген черепа, вот анальный мазок на вирус!

Базиль сладко потянулся в постели, прислушиваясь, в какой части комнаты сыплется штукатурка. Ну что им всем неймется-то, что требуют? Ответ один — в уборной на треснутом от удара кулака зеркале. И все об этом прекрасно знают, и все равно беспокоят!

А за дверью творилось следующее. После того, как хозяин дома месье Брюно испарился, мадам Рабински, вдова недавно почившего раввина и очень полная женщина, объясняла щуплику с двумя чемоданами, что здесь и по чем.

— Да там он, где ж ему еще быть? — говорила она, посмеиваясь. — Но Вы бы, месье Кревер, пошли бы во двор и дождались бы его там, на свежем воздухе, как Вам разумно посоветовали. Нет, я не могу принять на сохранения Ваши чемоданы, а вдруг там бомба или еще что-нибудь запрещенное, а у меня двенадцатилетний сын, он только-только начал подавать надежды в музыке.

Щуплик с двумя чемоданами, неказистый, но ухоженный, в модном пиджачке и наглаженных брюках, был похож на банковского клерка, который помогает клиентам расстаться со своими деньгами.

— Это просто безобразие! Это просто уму непостижимо! — возмущался он и жаловался одновременно.

Мадам Рабински, очевидно, расточала щедро свои флюиды налево-направо, но Кревер, как истинный гомосексуалист, отворачивал свой длинный нос от декольте вдовы.

— Я никому не позволю так надо мной издеваться!

Для острастки он стукнул легонько в дверь мыском своего до блеска начищенного ботинка, все же не теряя надежду уломать месье Базиля таким миролюбивым способом.

Но месье Базиль к таким проходимцам всегда непреклонен. Это уже второй раз за неделю, когда плут Брюно приводит их на смотрины. Где он их только находит? Мальчики-кролики с белыми манжетами. Брюно, Брюно… Главное взять задаток, а там будь, что будет.

— В конце концов, есть ли Бог на земле? — вопрошает Кревер, падая на колени. — Мне просто негде жить.

Жить ему и вправду негде. Никто больше не сдает жилье в этом районе, и нужно хвататься за такое сомнительное предложение двумя руками, что собственно месье Кревер и делает, пытаясь сейчас оторвать латунную ручку неподдающейся двери. Но что это? Кажется, он плачет.

— Ну, полноте, месье, полноте… — успокаивает его вдова. — Успокойтесь, Вы же мужчина!

— Проклятье! — визжит он. — Как можно быть таким бесчеловечным! Будьте же благоразумны. Я хороший.

Слово «хороший» звучит убедительно, и мадам Рабински даже кивает, словно ручается за Кревера. Но Базиля всем этим не проймешь, сколько этих «хороших» портят воздух в Париже? Он все еще нежится в своей постели. Очередная сигарета медленно превращается в пепел. Под тахтой стоят две пустые бутылки из-под сухого, в одну из которых он помочился ночью, чтобы не тащиться в уборную.

— Откройте, откройте, ну не спать же мне тут с крысами? Я все равно никуда не уйду… месье Базиль, кажется, Вас так зовут, эй, открывайте! Базиль, ау!?

Вот неугомонный, достанет даже мертвого! Базиль, наконец, натягивает на себя тельняшку, и, немного покачиваясь, идет на зов своего имени. Щелк дверного засова кажется вечностью.

— Ну, слава богу, родной, — обрадовался Кревер, пытаясь броситься на грудь спасителю, — а мы боялись, что с Вами что-то случилось…

Он не договорил фразу, так как был схвачен за шиворот и оторван от пола, будто воздушный шарик. Кажется, дар речи пропал у месье Кревера. Такое иногда случается. Он лишь качнул своими ножками и был вынесен на улицу, несмотря на робкое и совсем неубедительное повизгивание. Там месье Кревера вежливо усадили на лавку, хлопнули по плечу, чуть не сломав ключицу, а через минуту из подъезда вылетели, несмотря на мольбы мадам Рабински, что там может быть бомба, два больших желтых чемодана. Один из них от удара о землю раскрылся, и весь свет увидел, сколько у месье Кревера глаженных носков.

— Я здесь живу, месье, и не позволю так со мной обращаться! — грозил он своим маленьким кулачком в сторону дома могильщика, спешно собирая разбросанные вещи.

Потом мадам Рабински подошла к нему с дымящейся на морозце чашечкой и что-то стала объяснять, уперев кулаки в свои заплывшие жиром бока. Базиль выглянул в окно.

— Какая милая сцена…

Все они заговорщицки покосились на него, но он благополучно зашторил шторы.

— Не волнуйтесь, месье Кревер. Попейте кофейку, полегчает. Базиль — парень отходчивый. Просто Вы пришли в не подходящий момент, — мадам Рабински, как всегда в своем репертуаре. — У него вчера юбилей был.

— Что за юбилей, позвольте узнать?

— Ровно пять лет прошло, как его бросила жена. Сущая стерва, скажу Вам, виляла попой тут в «Проворном кролике».

— Но причем тут я, мадам? — непонимающе вздохнул месье Кревер, отхлебнув глоток кипятка. — Меня тоже как-то бросил партнер по бизнесу, но я никого не выставлял за дверь!

— Но Ваш партнер по бизнесу, как Вы изволили сказать, не укатил в Ниццу на Вашем же Феррари да еще со своим танцмейстером! Вы надеюсь, не танцуете? Не вздумайте говорить месье Базилю, что Вы каким-то боком танцуете…

— Я не танцую, мадам, я страховой агент.

— О, неужели? Отчего же Вы страхуете?

— От всего на свете. Сейчас очень популярны страховки от суицида, расходятся, как горячие пирожки. Признайтесь, Вы не думаете об этом в последнее время, мадам?

— Уж что-что, а думать мне о таких пустяках вообще некогда! У меня сын подрастает, месье Кревер….

— Ох жаль… Я дал бы Вам 15% скидку.

— Думаю, в нашем районе желающих будет предостаточно.

— Еще бы! — оживился вдруг страховой агент. — Вот почему я согласился, когда месье Брюно предложил мне маленький медвежий угол в этом домишке.

— Он так и сказал: маленький медвежий угол? — не смогла сдержать улыбку вдова.

— Да, а что в этом смешного? На большие апартаменты сейчас тратиться слишком расточительно.

— У месье Брюно неплохой юмор, оказывается. Просто нашего соседа зовут Bébé ours (Медвежонком). Вы, может, слышали такое имя?

— Постойте, постойте… Не тот ли это…

— Тот, тот!

Месье Кревер выплеснул остатки коричневой мути в снег, и хотя слезы на его печальном лице давно высохли, он все равно утер их, словно по привычке.

— Что же мне делать? — обратился он к мадам Рабински с таким видом, будто она была оракулом, предсказывающим катастрофу.

— Не отчаивайтесь. Месье Базиль очень отходчивый. Вот увидите, к вечеру он к Вам привыкнет и пустит на порог, как лучшего друга.

— К вечеру? Вы шутите, мадам? Да что я должен делать здесь весь день? Ждать от моря погоды?

— Да, просто сидите здесь на лавочке, под его окнами. Он сжалится. У него доброе сердце.

— Это я уже заметил… — И месье Кревер обреченно вздохнул.

— И все-таки Вы полюбите месье Базиля всем сердцем, — и вдова поправила на своей груди краешек пуховой шали.

— Вы верите в любовь, мадам?

— Нет, месье Кревер, — и она вдруг нервно задергала глазом.

Покойный муж мадам Рабински, очевидно, не отличался миролюбивым характером.

— Шаги на крыше

Кто в Париже не знает дом могильщика на улице де Сен-Венсан близ одноименного кладбища? Особенно его почитают поклонники творчества Артюра Рэмбо. По слухам, именно здесь, в первом подъезде, «нехороший мальчик» со своим любовником Верленом справили нужду в мае 1871 года, возвращаясь с попойки. Да, Бог знает, что они еще здесь вытворяли… Темная история, как и темень подъезда, хранит свои страшные тайны, но на потолке, если поднести зажженную спичку, можно до сих пор увидеть довольно оригинальное граффити — чья-то роскошная женская задница. Однажды папаша Люсьен, в одиночку борясь с уличным просвещением, пытался замазать все это безобразие толстым слоем зеленой краски, другой у него просто нет. Когда он это делал, то озирался по сторонам. Но ему все равно выбили из-под ног стремянку, и он целый месяц ходил злой, как черт, с зеленой бородой. Собственно на этом вся реставрация дома могильщиков и закончилась. Что греха таить? Здание времен Парижской коммуны жестоко эксплуатируется и, прямо можно сказать, дышит на ладан. Мансарда или, попросту говоря, крыша, как год заколочена во избежание обрушения, и все это под популизм властей придать домику могильщика исконный исторический вид. Но хозяин Брюно не торопится выполнять указания сверху, выжимая последние соки с жильцов первого этажа. Чего он ждет, всем известно. Если крыша рухнет или, не дай Бог, случится пожар, ему выплатят значительную компенсацию. Но домик в стиле позднего барокко на улице Сен-Венсан держится из последних сил. Пока держится. Все в ожидании и на нервах. Особенно по этому поводу переживает мадам Рабински. Она бдит каждый шорох, каждый подозрительный шум. Вероятней всего, в мире эхолокаций ей нет равных. Не зря Люсьен давно ее подозревает в сговоре с «рембистами», так как видит очевидное сходство ее жирных ягодиц с теми, что выжжены огарком свечи на потолке. Но правда, как водится, где-то посредине. В любом случае одинокая вдова имеет право на личную жизнь, и, в конце концов, она может переживать не за себя. Она опекает Моша, как курица-наседка, и он самый послушный еврейский сыночек во всем Париже.

— Спи, спи, — поправляет она ему подушку глубокой ночью. — Закрывай свои большие черные глазки, пусть тебе приснится Шопен.

Шорох вечернего платья за окном, и чья-то таинственная тень скользнула по уличной лестнице. Мадам Рабински бледна и даже крестится, что совсем не свойственно ее религиозным воззрениям. Но, тем не менее, она выглядывает наружу. На лавке в обнимку с чемоданами посапывает месье Кревер. Кто-то любезно предоставил ему женскую шубку из кроличьего меха, и он накрывается ей с головой, как одеялом. Ночи в Париже становятся все прохладнее и прохладнее.

Спустя немного потолочные доски над комнатой мадам Рабински подозрительно скрипят, осыпая побелкой ее любимый рояль, а хрустальная люстра начинает позвякивать так, точно во время землетрясения.

— Спи, спи, — заплетает она пейсы вздрагивающему Мошу. — Пусть тебе приснится Шопен.

Мальчик, с уже подростковым пушком на щеках, закрыл глаза. Шопен ему точно не снится, негритянские голые тетки в рабских намордниках кормят его бутербродами с бужениной. Он улыбается в сладкой полудреме и причмокивает, а его мать, не мешкая, отправляется к своему соседу, предусмотрительно захватив с собой менору покойного мужа. На лестничной клетке темно, как в склепе гугенота, и возраст и полнота мадам Рабински удачно ретушируются при свете дрожащих свечей. Женщина крадется отважно, приближаясь к двери Базиля, известного бабника на районе. Опасная затея с этим ночным рандеву, не так ли? Все знают, что он вот уже почти две недели, как ожидает проститутку Эллен и всегда открывает дверь в надежде, что кто-то, наконец, удовлетворит его мужские потребности. Месье Кревер, конечно, не в счет. Но глубоко религиозная женщина даже не глядит на выпеченное через плавки достоинство, ее вообще сложно удивить в этом плане, и что она только не видывала на масонских мессах своего покойного мужа? Ее волнует только одно. Кто залез на мансарду? Она молча, с каким-то благоговейным, предостерегающим страхом указывает пальцем наверх.

— Посмотрели бы Вы лучше, что там, месье… Похоже на призрак, — шепчет она со страшной таинственностью, пока сосед спросонья протирает глаза и пытается понять свое местоположение в пространстве.

Потом происходит то, что и должно происходить на темной лестничной клетке между женщиной и мужчиной вне зависимости от наций и возрастов, то есть сиюминутная вспышка инстинкта. Молниеносно, страстно, без лишних вопросов и угрызений совести. Он уже схватил ее за указательный палец и тащит к себе, как аллигатор зазевавшегося козленка у водопоя. Она же, слабо сопротивляясь, идет с умопомрачительными вздохами, до последнего не веря в свое великое счастье. Но когда ее центнер чистого веса бесцеремонно швыряют на тахту, словно для разделки, и она едва удерживает свечи, чтобы не спалить все дотла, к ней возвращается здравый рассудок.

— Очень похвально, месье Базиль, что Вы все же решились осчастливить бедную вдову, но я пришла совсем по другой причине.

Туман ночных чар рассеивается.

— Простите, мадам, — спохватился Базиль. — Я Вас кое с кем спутал. Но Вы тоже хороши, вламываться ночью к холостяку…

— Да, да, я сама не своя…

— Так что случилось? Опять этот гомик?

— На этот раз не он. Но кто-то на крыше.

— Так это Карлсон, мадам, — зевнул Базиль, давая прямо понять, что разговор закончен. — Идите спать.

— Опять Вы шутите, — покачала с упреком женщина. — Говорю Вам, что это похоже на приведение. Правда, сейчас меня гложут сомнения. Возможно, какая-то сумасшедшая проникла с улицы через мансардное окно.

— Почему Вы так решили?

— Во-первых, никто в здравом уме не полезет туда ни за какие коврижки, а во-вторых, я слышала стук каблучков…

Базиль почесал свой небритый подбородок. Он делал так всегда, когда не знал, что сказать.

— Идите к себе, мадам, — все еще жмурился он от яркого света. — И заберите свой чертовый канделябр! Спалите дом.

— Я не стала вызывать полицию…

— Вы все правильно сделали.

— Может быть, все-таки сбегать за Моро?

— Излишне, мадам. Если они и держатся на ногах, то только условно. Не волнуйтесь, я справлюсь один.

— Ох, одна надежда на Вас, месье Базиль. Я буду молиться.

Выпроводив мадам Рабински, Базиль стал одеваться. В последний момент пальто ему стало жаль. Не лучшая идея для лазанья в нем по пыльным мансардам.

— Бррр.. Собачий холод, — вышел он из подъезда в одной тельняшке.

Сейчас в разгар эпидемии попадать в переполненные больницы с воспалением легких не очень то хотелось. Тебя просто забудут в коридоре, свалят где-нибудь в темном углу и в лучшем случае присвоят номер.

— Тепло ли тебе девица, тепло ли тебе красавица?!

С этими прибаутками Базиль дернул за шубу Кревера. Ну не мог он пройти мимо без издевательства над убогим.

— Месье, как Вам не стыдно! — запротивился страховой агент, скрежеща зубами. — Я не оформил страховку от обморожения.

— Помолчал бы лучше, от греха подальше.

Шубка Базилю шибко маловата. Трещит по швам, как просроченные петарды, а рукава доходят только до локтя.

— Откуда она у тебя? — нахмурился Базиль, подозревая какой-то подвох.

Точь-в-точь такая же была у его бывшей жены. В такой она укатила в Ниццу со своим любовником пять лет назад.

— Одна добрая самаритянка сжалилась надо мной, — поднял воротник своего пиджачка Кревер, голос его явно нуждался в свежем глотке горячего кофе мадам Рабински.

— И где же ты, болван, встретил эту самаритянку? Знаешь ли, балбес, что это шуба моей бывшей жены! Только она в Париже воняет кошачьей мочой!

Кревер натянул на уши дурацкую вязаную шапочку с помпончиком.

— Десять минут назад она пробегала мимо этой лавочки с твердым намерением самоубиться! — промямлил он, жмурясь от страха, что его будут сейчас бить.

— С чего ты это взял?

— Уж что-что, а у меня глаз наметан! Видели бы Вы, месье, ее лицо, полное ужасного отчаяния, как она вздрогнула, точно подстреленная….Я не хотел ничего дурного, просто окликнул ее, но ее не интересовала страховка… Она замотала головкой, как ненормальная, и бросилась вверх по той лестнице, в спешке обронила шубу… Я поблагодарил ее за этот жест милосердия, хотел вернуть, но потом подумал, зачем ей шуба, если она решила поверить закон притяжения.

— Почему ты, скотина, не остановил ее? — не выдержал Базиль и замахнулся на Кревера.

Тот еще больше съежился и сжал голову в плечи.

— Поймите меня правильно, я не мог оставить свой пост. Иначе Вы решили бы, если вдруг случайно выглянули в окно, что я иду на уступки… О, Боже! Сколько людей страдают из-за Вас, месье. Сдается мне, что Вы сущий дьявол!

— А ты хороший… — усмехнулся Базиль, почесав подбородок. Он хорошо запомнил, что говорил месье Кревер про себя, когда ломился в квартиру.

— Да, я хороший. По крайней мере, я не позволяю кому-то замерзать на улице, когда сам спокойно дрыхну в теплой постели…

— Ладно, хороший. Ты ничего не видел, и ничего не слышал. Будешь себя хорошо вести, мадам Рабински принесет тебе кофейку.

— Я итак себя хорошо веду, месье Базиль, — сразу оправдался Кревер. — А еще буду лучше себя вести, если Вы, наконец, впустите меня к себе хотя бы на коврик.

— У меня нет коврика.

Что взять с этого дурачка? И как говорится, надежда умирает последней.

Базиль с двояким чувством направился к лестнице, по которой, если верить Креверу, вскарабкалась спятившая Камилла. Что могло случиться, если женщина, не обремененная деньгами и любовниками, возвращается в дом бывшего мужа, чтобы сброситься с крыши под его окнами? В голове ничего не укладывалось. Тут что-то не так… И когда он вцепился руками в лестницу, непрочно приваренную к торцу, и та закачалась, как какой-то бесплатный аттракцион страха, мужчина предположил, что его просто заманивают на какое-то жертвоприношение, что месье Кревер, может быть, просто дешевый актер, нанятый Брюно, чтобы поскорее избавиться от злостного неплательщика. Никакой Камиллы там наверху нет! Все это подстроенная ловушка, чтобы все списать на несчастный случай. Куда ты лезешь, приятель? Одумайся!

Он вдруг представил обложку таблоида — себя, валяющегося в кустах со сломанной шеей да еще в этом дурацком прикиде. «Бывший чемпион октагона Bébé ours свел счеты с жизнью, так и не заплатив по счетам», — вот такая будет надпись. Безумие, Базиль. Ты, как и все, незаметно сошел с ума в этом парижской дыре! Он еще раз посмотрел на себя, и его передернуло. Кто-нибудь пробовал надевать женскую шубку на тельняшку? Карден и Гуччи нервно курят в сторонке. Но отступать нельзя — надо умирать героем. Мадам Рабински выглядывает из-за шторки и набожно крестится. Покойный раввин, видать, так и не успел выбить из нее всю ересь.

Базиль подтянулся на руках, отрывая ноги от земли, и зажмурился. Разумнее, конечно, попробовать проникнуть на мансарду через черный ход, но его уже как год наглухо заколотили…

Лестница задрожала, но выдержала, лишь пальцы примерзли. Один из болтов, держащий прихват к стене, вылез из кирпича. Осторожно поднимаясь по ступенькам, Базиль на миг закинул голову, словно хотел насладиться последними мгновениями. Ночное небо над Парижем очень красиво.

— Боятся лишь те, кому есть, что терять, — подумал он, но на душе стало противно.

Снова захотелось курить. Терпеть Базиль не мог, когда кто-то с сомнительным жизненным опытом, ничего из себя толком не представляющий, закуривает с важным видом сигарету на краю пропасти. А тут еще сигареты остались на столике. Наконец он дотянется до круглого окошка мансарды, рискнул подняться на еще одну ступеньку. Лестница вновь закачалась, на этот раз пару второй болт звякнул куда-то вниз, потащив за собой следующий. Едва дыша, Базиль толкнул окошко внутрь, схватился рукой за выступ и присмотрелся. Ему показалась, как где-то в глубине мелькнула тень, но эта могла быть и кошка.

— Камилла…?

Он уже влез в узкий проем. Все, о чем он думал сейчас, это то, как он сможет отбиться. Прошла секунда, две. Никто не предпринял попытки напасть. Базиль поднялся. Со стороны окна шел тусклый свет от звезд, но в глубине мансарды была жуткая темень. Чувство, что кто-то смотрит на него из темноты, не оставляло его.

«Сейчас зажженная менора мадам Рабински была бы весьма кстати», — подумал он, давая время глазам привыкнуть.

Вдруг Базиль услышал шорох платья. Если это ловушка, то ему крышка. Он стоит на просвете, его видно, как на ладони. Где-то должна быть проводка. Базиль провел по стене ладонью. Вот и реле! Щелчок переключателя… Вообще, перед тем, как заколотить мансарду, лампочка горела. Он четко помнил это.

— Камилла… — снова прошептал он, всматриваясь в темноту.

Сейчас он отчетливо ощущал запах ухоженной женщины. Это точно француженка, но не Камилла. Зачем Камилле прятаться от него? Она где-то близко, но где?

— Эй, детка, ты здесь? — пошел он вперед, полностью погружаясь во мрак и наугад, ловя руками все, что можно было обхватить и нащупать.– Хочешь поиграть? Ау…

Кто-то пробежал мимо, неуклюже топая каблуками и увлекая за собой облако пыли. Базиль чихнул. Какой-то звон в ушах. Бедная люстра мадам Рабински… Это она дребезжит все это время. Ага! Кажется, он загнал свою мышку в угол. Вот, она учащенно дышит, не в силах контролировать свой страх. Укусит, точно укусит. Затем послышался вскрик, который принадлежал скорее мужчине, чем женщине.

— И даже не думай, — предупредил Базиль, схватив свою добычу за край платья и потянув ближе к свету.

— О, нет, нет! Не убивай! Да, я виноват перед тобой, но я всегда, слышишь всегда, думал, как искупить свою вину… Да, да, я не бесчувственная пустышка! О Господи, что я несу?

— Жульен? — отпрянул Базиль, узнав перед собой любовника своей бывшей жены. Сколько раз он мечтал поймать этого танцмейстера и переломать ему ноги, и тут такая неожиданная встреча…

— Я думал, ты меня хотел сбросить с крыши…

Базиль почесал подбородок. А что… хорошая идея дать на прощание скотине заслуженный пендель. К счастью, милосердие взяло вверх.

— Что за маскарад, Жюльен?

— Танцмейстер, и в самом деле, был в женском платье и на каблуках.

— Похоже, и ты туда же собрался, — ухмыльнулся тот. — Отличная шубка.

— Заткни свою пасть. Камилла с тобой?

— Нет, я один.

— Один? — гневно сверкнул глазами Базиль.

— Они ищут меня по всему Парижу, дружище! Дурацкая история, я полный лузер.

— Что произошло?

— Произошло то, что и должно было произойти, — и Жульен, присаживаясь на пол, схватился за голову.

— Но почему ты здесь?

— О, Базиль, Базиль… — зарыдал вдруг Жульен. — Я не знал, куда бежать, и тут я вспомнил тебя. Ведь полиция не будет искать у тебя. Это абсурдно, не так ли?

— Согласен, но ты здорово напугал толстушку Рабински… Она чуть не отдалась мне от страха.

— Прости, эти лабутены… это просто мука! Обещаю вести себя тише.

— Но что ты задумал?

— Мне бы перекантоваться ночь, может две, потом я уйду. Ведь, ты не выдашь меня?

Базиль промолчал. Последний вопрос поставил его в морально-этический тупик. А собственно, зачем покрывать какого-то трансвестита, так сильно изгадившего ему жизнь?

Снизу вдруг послышался оклик Кревера. Вот скотина, даже тут влезает не в свое дело!

— Месье Базиль, с Вами все нормально? Вы не могли бы мне сбросить ключи. По Вашей воле я превратился в ледышку.

Жульен заметно задрожал от ужаса, и его заплаканные глаза блуждали во тьме, словно искали защиту.

— Кто это?

— Это страховой агент, — усмехнулся Базиль.

— Это тот навязчивый тип на лавочке? Он погнался за мной, как миссионер за девственницей, обещая достойное место в раю. Я чудом спасся на этой крыше. Вообще-то я шел к тебе. Не выдавай меня, прошу. Я всегда защищал тебя перед Камиллой.

— Помоги, придурок!

Жульен со всем, каким возможно, рвением стал стаскивать с широких плеч экс-чемпиона шубу. Наконец, с большим трудом ему это удалось.

— Все нормально, Кревер, — крикнул русский, выкидывая кроличью шкуру в окошко — Согрейся малость, но не вздумай даже подходить к моей двери.

— Спасибо, месье. Вы очень любезны, — донеслось снизу. — Но могу ли я хотя бы отогреться в подъезде. Эта чертова шуба совсем не греет. Вы ее порвали, месье в четырех, нет, в пяти местах. Ужасно, месье, так относиться к вещам!

— Заткнись, — огрызнулся Базиль и, повернувшись к ненавистному Жульену, схватил того нещадно за ухо. — Чувствую, вы найдете друг друга, проклятые гомики.

Танцмейстер едва сдержал стон и встал на колени в умоляющей позе.

— Дай мне отсидеться здесь до утра, — прошептал он сквозь боль в какой-то бредовой горячке. — Обещаю, я уйду с первыми лучами солнца. Только не выдавай меня, только не выдавай.

— Итак, что же ты натворил, Жульен?

— Мы немного повздорили. Я дал оплеуху, может быть, оплеуха не то слово…

— Ты дал Камилле оплеуху?

Нет, все-таки разговор на мирный лад не получится. Он сжал свой свободный кулак и поднес его к носу танцмейстера.

— Ты чувствуешь, чем все это пахнет, Жульен? Ты чувствуешь, скотина, чем это пахнет?

— Ну, я не помню… — испугался тот, слезно рыдая. — Она вывела меня… Ты же знаешь ее, вздорный характер… В общем, она закричала, чтобы я немедленно вернул ее шмотки. Кто-то из соседей вызвал жандармов. Они стали вламываться к нам, выбивать дверь, я подумал, что это какие-то бандиты и дал отпор.

— Что ты подразумеваешь под словом «отпор»?

— Я стрелял, Базиль. Кажется, убил одного. Потом поджег дом и ушел через окно.

— Ты поджег дом вместе с Камиллой? Ты в своем уме, парень? На что ты рассчитывал? Думал, я тебя по головке поглажу?

— Я не отдавал себе отчета… К тому же, я рассчитывал на понимание… Камилла сущая стерва, что с нее взять?

— Да, но с ней была кошка!

— Была… — и свет от звезд озарил бледный страдальческий лик с потекшей тушью. Потом беглец улыбнулся, показывая свои золотые коронки.

— И какие же твои планы, Жульен или как тебя, Жульетта? — спросил Базиль, не скрывая отвращения. Он даже отпустил ему ухо.

— Податься в Испанию. Я не сяду в тюрьму. Ты же знаешь, что бывает с такими, как я, там… Пожалуйста, не сдавай меня! — и несчастный танцмейстер вдруг пополз на коленях в сторону Базиля, обливаясь горючими слезами. — Что же я наделал?! Что же я наделал?! Мне до сих пор не верится, что это произошло со мной. Бедная Камилла, бедная…

Базиль чесал свой подборок, пока Жульен все продолжал надрывно всхлипывать, обнимать ему ноги. Ситуация с одной стороны забавляла, с другой угнетала.

— Ладно, — вымолвил он, наконец, поджигателю бывших жен. — Я тебя не видел, ты меня не видел. Мадам Рабински и этому пидорку Креверу я заткну рот. Но ты будешь сидеть здесь тихо, пока я не решу, что с тобой делать.

— Мне б какие-нибудь теплые вещички… Камилла говорила…

— И не рассчитывай на большее! — опять показал свой мощный кулак Базиль рыдающему Жульену. — Вы и так ободрали меня, как липку. Хорошо, хорошо. Возможно, что-нибудь принесу, — и чтобы предупредить нескончаемый поток благодарственных слов, откинув от себя беглого танцмейстера с чувством полной брезгливости.

— Пробежка по Монмартру

Если кто-то Вам скажет, что туризм в Париже окончательно ушел в онлайн, плюньте в него. Ах, да, постойте! За подобное действие Вас могут привлечь к ответственности и отправить на принудительные работы в так называемую красную зону Питье́-Сальпетрие́р, а там уж ищи-свищи. Но если Вы молодой и беспечный придурок, к тому же быстро бегаете, то флаг Вам в руки.

— Эй, нигга, мы с другом немного заплутали. Никак не можем сообразить, где Сакре́-Кёр…

А собственно чего ожидал Базиль, вытирая плевок со своей небритой щеки и провожая мелькающие пятки взглядом, полного сожаления? Нет, он никогда не бегал так ретиво. Все эти утренние пробежки по улочкам Парижа являлись больше возможностью осмотреться, прощупать, так сказать почву под ногами.

— Вот он тебя умыл, а? — похрюкивал Миньо, хватаясь за пузо. — Наконец-то, хоть кто-нибудь тебя поставил на место. Смотри: какого стрекоча дал паршивец! Куда нам! Его навряд ли догонит сам Леметр на стометровке.

— Не понимаю, чего он… Я лишь всего спросил, в какой стороне базилика. Вроде нормальный без маски, но я плохо рассмотрел его мордашку.

— Да не все ли равно. Все эти парни на одно лицо. У меня была знакомая, которая отличала их только по пирсингу на яйцах.

— Заткнись, — заскрипел зубами Базиль. — Лучше давай попробуем догнать ублюдка.

— Что ты, что ты… — даже испугался Миньо, размахивая руками. — Он шустрый, как мой сперматозоид в заду крокодила.

Базиль все еще провожал убегавшего убийственном взглядом.

— Может, он из банды Брюно? — предположил Миньо, продолжив неторопливо бег. — Слышал, что твой хозяин набирает новую команду…

— У меня нет хозяина! И мне плевать на Брюно! Сколько раз я тебе говорил… — кипятился Базиль. — А этого шустрого кирпич догонит.

— Правильно. Такое спускать нельзя. Сегодня он плюнул в тебя, завтра трахает твою жену. Как кстати Камилла?

— Пригласила на карнавальную самбу, — нехотя ответил Базиль. Он вообще не любил трепаться о своей бывшей.

— Тебя?

— А что такого? В конце концов, мы теперь просто друзья.

— Ну-ну, друзья, — съязвил Миньо, усмехнувшись — Дать вам, ребята, дать волю, и Вы вцепитесь друг в друга, как кошка с собакой.

— Не заводись. Тебе то что? — и Базиль резко вырвался вперед по аллее так, что Миньо, чтобы его догнать, пришлось из-за всех сил срезать по газону. Было смешно наблюдать, как лысый толстячок работает локтями, точно игрушечный паровозик дышлами.

— О Боже! — вдруг завопил он, начиная как будто прихрамывать.

Базиль остановился. Как всегда почесал подбородок.

— Ну что опять?

Так и есть. Миньо вляпался своей белой кроссовкой в собачье дерьмо. Но чего удивляться? Миньо всегда такой — вечно куда-нибудь да вляпывается.

— Ты всегда вспоминаешь Бога, когда вляпался?

— Опять ты со своими нравоучениями! — теперь вскипел и Миньо, отчаянно пытаясь обтереть о траву свою запачканную обувь. — Лучше иди на карнавальную самбу.

— Я не пойду.

— Почему? Ведь она тебя пригласила. Заметь: меня нет! А зря! — и Миньо попробовал сыграть бедрами какое-то подобие латиноамериканского танца. — Я бы с удовольствием развеялся. У Камиллы всегда были отличные подружки. Карнавальная самба. Ммм. Не представляю, что это такое…

— Обычная тусовка в масках. Сейчас по всему Парижу карнавальная самба, никуда ходить не надо.

Они пробежали еще немного, Миньо стал заметно сдавать и хватался за печень с охами и ахами. На него было жалко смотреть. Даже ветровка взмокла на спине. Того гляди и свалится где-то и свернется калачиком. Но Базиль не щадил приятеля и придал зачетный импульс на первом же лестничном подъеме. Что поделаешь. Все лестницы для него всегда ассоциируется с Монмартром. Вот и знакомые места. Стоит поднажать, чтобы не выглядеть в глазах соседей полудохлой клячей. Пусть знают, что Медвежонок еще в форме. Он даже гордо выпрямился, поворачивая на довольно живописную улочку Шевалье де ля Барр.

— Ну, все, я тебя вывел, дальше сам, — встал на дыбы Миньо где-то далеко позади.

От усталости он даже вперся плешью о первую попавшуюся стену. Его тяжелое дыхание под маской в цветочек можно было легко перепутать с предсмертными хрипами.

— Дурак, сними забрало. Сдохнешь! — оглянулся Базиль, преодолевая новые ступеньки. — Даже негры бегают без масок.

— Не могу, тут везде камеры… — едва выговорил Миньо, вытирая пот со лба. — А у меня рожа примечательная. Мой почтовый ящик сыт по горло письмами счастья! Не понимаю, вообще, откуда они берутся. Я законопослушный гражданин…

Базиль преодолел высоту и остановился. Он прикинул свои силы и решил, что можно добежать до дома, не снижая ритма. Вверху над черепичными крышами домов уже бледнел на фоне сизого неба купол базилики Сакре́-Кёр.

— Трус! — крикнул он на прощание Миньо.

— Отдай мне Камиллу! — простонал тот в ответ, наконец, раскрыв истинную причину их совместной пробежки.

«Ну, конечно, же все дело в Камилле! Вот хитрец!»

— Не сегодня! — отмахнулся экс-чемпион.

— Сволочь!

— Ага!

«Еще чего! Камиллу захотел. Если бы ее конкретно, а то ведь, Бог весть, какую-то мазню психопата. Бл.! Как измельчали французские мужики! Пошел н..»

Силы уже были на исходе, крутой подъем выжимал последние соки, но где-то там наверху его ждал довольно приятный парк Тюрлюр, где можно было сбавить немного обороты и отработать мышцы шеи, кивая местным мамашами. С одной из них Базиль как-то закрутил роман таким образом. Она до сих пор, наверно, ждет его в тени каштанов, пока ее малышня копается в песочнице.

— Bonjour, mes crottes… (Добрый день, мои какашечки), — так Базиль называет всех детишек в районе не старше пяти лет, более или менее похожих на него.

— Bonjour, papa (Добрый день, папа), — отвечают они хором, даже не глядя на него.

Да, так можно спалиться, черт возьми! Базиль поплелся по аллее, волоча уставшими от резкого подъема ногами. Хорошо, что сразу за парком родная Сен-Венсан и так называемый в народе дом могильщика, в котором он прозябает после развода с Камиллой. Эта женщина все еще не выходит из его головы, но не потому, что он по ней сильно скучает. Просто ее портрет висит в комнате Базиля на самом видном месте, и привыкнуть к этому невозможно. Делец Миньо давно навострил глаз на эту стоящую вещичку, вот почему он бегает кругами вокруг Монмартра, хотя его вотчина Булонский лес. У друзей даже есть такое негласное понятие. Если что-то очень нужно Базилю, то придется чесать аж в Багатель, к черту на кулички, а если что задумал толстячок Миньо, то уж, извините, бег по лестницам — самое оно для его пухлых булок.

А вот и невзрачный особнячок, загораживаемый от солнца повитой плющом стеной старого кладбища. Горшки когда-то с ярко красной геранью — гордость мадам Рабински к зиме все больше похожи на удрученные могилки для гномиков. В них даже коты — вечный бич Монмартра перестали гадить. Все вокруг мерзко и убого. Облупившаяся штукатурка и пробивающийся сквозь нее рыжий кирпич лишь усиливают удручающее впечатление. Еще добавьте сюда пару мусорных баков, из которых, когда Вы подходите, выпрыгивают тощие крысы в надежде поживиться. Все это один общий пейзаж. Правда, если пробежать мимо никуда не сворачивая, то можно добраться до перекрестка с улицей де Соль, где находятся «Проворный кролик». Это уже цивилизация. Там можно взять кружечку пива на вынос и знаменитое фрикасе из кролика с печеным яблоком.

Базиль жадно осушил кружку и, поставив ее на столик, подмигнул знакомой официантке. Она отвернулась. Обычно когда так подмигивают, ее затем вместо чаевых трахают в уборной. Закурить что ли? Он явно не рассчитал силы на подъеме. Еще того гляди, толстячок Миньо выползет по ступенькам и схватит Базиля за ногу, как доморощенный мертвец из фильма ужасов. «Отдай Камиллу!» Нет, надо двигаться немножко живее, и Базиль попробовал включить второе дыхание. Бесполезно. Выдохся на сто. И пива в «Кролике» повторно не взять, цены взлетели, как на свежих дрожжах, остается разве что потрогать наудачу бронзовые сиськи Далиды — пока еще бесплатно, но власти уже поговаривают установить на площади киоск с билетами. Но что это? И тут все опошлили. Какой-то умник повесил на святое лицо певицы поношенную медицинскую маску. От досады Базиль достал из кармана примятую пачку.

— Окурки не бросать, месье! Для этого есть урны, — предупредили его.

Ах да, местная достопримечательность — папаша Люсьен. Его метла перемела весь Монмартр, но ни разу не коснулась носа Базиля.

— Привет, уродец. Клевая шапочка…

Они безутешно брели друг на друга по аллее Туманов, как два козла по бревну через реку, не желая друг другу уступать. На Люсьене, и правда, клевая шапочка. Турецкая феска, словно перевернутый цветочный горшок.

— Не заговаривай зубы, — оскалился дворник. — Ты чего тут шляешься? А ну марш в свои казематы!

Базиль обрадовался. После зануды Миньо можно хоть поговорить по-человечески, а заодно узнать последние новости. Люсьен — самый злобный карлик на свете, но не прочь поболтать по душам. Главное — найти нужный подход.

— А ты все метешь?

— А что мне еще делать? Моей подруге (метле) так и не терпеться пощекотать твой носик.

— Это верно. Только решил закурить, а ты тут как тут.

— У меня нюх на эти безобразия, и ты у меня в плохих списках, Базиль. Вообще курить на улице запрещено.

— Вчера я с Далидой выкурил здесь пол пачки, а ты делал ртом, как рыба, и твоя подружка даже не рыпалась.

— То было вчера, дружок. А сегодня — это сегодня, — и карлик взмахнул метлой. –Вирус обожает курильщиков.

— Ну-ну. Что-то я не вижу тут горы трупов.

— Сейчас увидишь.

Базиль на всякий случай отступил на пару шагов. Они с папашей Люсьеном играют в очень странную игру. Задача дворника — выбить сигарету метлой, задача курящего докурить ее до фильтра, рассчитывая только на прыжки в сторону и гибкость спины и шеи. Пока сухой счет в пользу Базиля.

— Слыхали, француз, который поджег дом, сбежал? — сказал он, сметая со своего пути кучу рыжей листвы.

— Нет, — чиркнул спичкой Базиль и затянулся.

Ему не то что было плевать на то, что вокруг происходит, просто курить хочется. Ну, уж окурок он бросит мимо урны. Зачем тогда государство содержит этих коротышек с метлами?

— Ну как же? — и, подняв облако листьев, Люсьен попробовал вновь подобраться ближе.

Бесполезно. Базиль прозорлив. Даже воробьи знают, что папаша Люсьен орудует метлой, как шаолиньский монах.

— Около пяти утра, в коммуне Амбер в департаменте Пюи-де-Дом стреляли в жандарма, — продолжал дворник подкрадываться. Базиль сделал вид, что с трудом припоминает, о чем речь.

— Говоришь, в Амбере? А кто стрелял?

— Да, ты его хорошо знаешь! Тебе напомнить, дружок? Она за рулем, вся такая нарядная и счастливая, а он шлет щедро всем воздушные поцелуи, — в голосе карлика появились издевательские нотки. Он даже стал посмеиваться в кулак. — Ну, Жульен. Танцмейстер, с которым укатила твоя ненаглядная в Ниццу. А ты весь в пене бежишь за ними, как оставленная собачонка. Все еще веришь в любовь. Хорошие времена были, месье, да?

Да, хорошие времена были, но при воспоминаниях о них можно поперхнуться дымом. Карлик мгновенно воспользовался замешательством и опасно близко взмахнул от дымящейся сигареты метлой. Промазал. Базиль — профессионал, нельзя пропускать удары ни при каких обстоятельствах.

— Жульен… — затянулся он вновь, дразня Люсьена своей показной беспечностью. — Что-то припоминаю. Это точно тот Жюльен, что танцует?

— Жульен, а кому еще быть. Я сто раз предупреждал, что шашни с танцмейстерами всегда плохо кончаются.

— Но что же случилось?

Опять этот вечный вопрос. Кругом, действительно, что-нибудь да случается.

— Обычный акт насилия со стороны мужчины в отношении женщины, которая совсем не умеет готовить, — снова хихикнул карлик.

— А если без шуток?

Папаша Люсьен вздохнул.

— Этой ночью они сильно шумели. Соседи вызвали жандармов, только их Жульен перепутал с пекинскими утками. Затем поджег дом. Спецоперация все еще продолжается. Непонятно, сбежал ли он или находится под завалами.

— А что с Камиллой?

— Она, слава богу, не пострадала, ждет тебя у подъезда, — и тут дворник, изловчившись, все-таки выбил сигарету Базиля и обрадованный такой редкой удачей, стал приговаривать. — Вот так-то, месье. Вот так-то.

— Камилла

Подходя к дому, Базиль сразу узнал ее со спины. Чтобы не случалось в ее жизни, она всегда держалась ровно, точно вместо позвоночника у нее был стальной стержень. Страховой агент заботливо покрыл ее обнаженные плечи лохмотьями кроличьей шубки. Они сидели на лавочки и жаловались друг другу. Базиль замедлил шаг, прислушиваясь к этой милой беседе, и у него заныло под ложечкой.

— Я хороший, — постукивал зубами от холода месье Кревер. — А вот Ваш бывший муж — отпетый садист. Как Вы могли жить с ним, мадам?

— О… Это был сущий кошмар! — грустно улыбалась Камилла. — К счастью, я быстро поняла, что он — медведь, который предпочитает впасть спячку, чем выполнять супружеский долг. Вы знаете, какая я была красивая в молодости, месье Кревер?

— Ну, что Вы, мадам! Вы и сейчас обворожительны!

— О нет… — даже встрепенулась она, будто обожглась о плечо сидящего рядом. — Все вы, мужчины — подхалимы… Давайте будем честны, месье Кревер…

— Я от чистого сердца, мадам. Я от чистого, — запротестовал страховой агент. — Ваша красота вне всяких сомнений…

— Увы, Вам меня не обмануть. С годами я стала слишком мудра, чтобы попадаться на такие уловки. Одно знаю. Ведь любые воспоминания, озарения, ощущения, именно они остаются всегда с нами, а красота увядает, как любой весенний цветок…

Кревер вздохнул понимающе.

— Но Ваша низкая самооценка меня все равно немного пугает.

— Она пугает не только Вас… Как только я вижу себя поутру в зеркале, у меня ноет в правом боку.

— О… Древние утверждали, что вся желчь сидит в печени. Я срочно рекомендую Вам застраховаться от цирроза на выгодных условиях.

На плечо страховщика вдруг опустилась волосатая лапища. Беседа мгновенно прервалась. Кревер скукожился в пиджачок, как улитка в раковину. Его хотелось выковырнуть оттуда, встряхнуть, а потом проглотить, но Базиль счел себя нужным остаться голодным.

— Иди погуляй, — сказал ему Базиль, и тот на цыпочках отошел в сторонку, посвистывая себе под нос какую-то дурацкую мелодию. У него неплохо получалось, просто соловей какой-то.

Камилла обернулась вполоборота, выдавила жалкую улыбку уголком губ. Ну и зрелище. Растрепанная челка, глаза и нос красные и припухшие, и эти рваные колготки. Юбка, видать, сгорела в огне, а на оголенных коленках какая-то живность. Совсем не та кошка, с которой Камилла сбежала от него в тот роковой день.

— Привет, — встрепенулась она, пытаясь выглядеть достойно.

Ему вдруг стало смешно видеть свою бывшую тут на лавочке в таком подавленном состоянии, в каких-то обносках. Предложить что ли жареных каштанов?

Он сразу забрал у нее кошку, которая замурлыкала, выпуская когти в тельняшку.

— Узнала, узнала, пушистая сучка! — захохотал он, трепля ее довольно грубо против шерсти. — И каково тебе жилось без меня? А? Новый хозяин, я смотрю, тебя не сильно баловал и решил сделать из тебя шашлычок напоследок?

— Слышал? — спросила женщина, печально вздохнув.

— Слышал.

— Все мои шмотки сгорели, документы, сумочка, я едва спасла нашу Пушинку.

— Что-то она не сильно похожа на нашу.

— Да, после кастрации все немного полнеют. Смотри, она не забыла тебя… — Камилла шмыгнула носом, выдавила из глаз слезинку. Довольно убедительно. — Мне некуда идти, Базиль, — добавила она вполне серьезно.

Его рука, было, дернулась, чтобы почесать подбородок. Он медлил. Камилла угадала, о чем он думает, и, заметно нервничая, поправила кроличий мех на своих гордых плечах. Ей было неловко в роли блудной собачки, вернувшейся, наконец, после затянувшейся на пять лет течки. Но в то же время она старалась держать осанку и ловила пристально блуждающий по ней взгляд с достоинством.

«Видимо, Жульен предпочитает, наверно, тратиться только на балетки, — узнавал он на ней шмотки, подаренные во время брака. — Довыпендривалась, доскакалась, а еще на карнавальную самбу звала тут намедни. Интересно, на что она рассчитывала? Хотела показать, что у нее все замечательно?».

Он посмотрел ей в глаза, стараясь быть холодным и жестоким, но что-то дрогнуло в нем, надломилось, и он понял, что жалеет ее вопреки здравому смыслу. Но, блин… Она же сама виновата! Доверилась вертихвосту, любителю покрасоваться перед зеркалом в чужом лифчике.

— Ну, не к Миньо же мне идти в самом деле! — не выдержала Камилла молчания, не уводя глаз. — У него четверо совершенно диких детей…

Базиль вальяжно присел рядом на лавочку, закинул ноги на один из желтых чемоданов Кревера и вздохнул. Милая картинка. Ноябрьское солнце ослепило их на мгновение, зачирикали воробьи в ветвях голой сирени. Ему вдруг захотелось обнять эту женщину. Полный дрындец. Он попробовал побороть это невероятно сильное сумасшествие, и эти десять секунд замешательства напомнили ему последний бой с Дидло. Тогда Базиль ударил упавшего соперника двойным коленом и заслужил дисквалификацию. Сколько можно наступать на одни и те же грабли? Но сейчас, несмотря на уличный холод, ему было жарко. Он ощущал, как горячий пот течет по спине, как взмокли подмышки, как зачесалось в паху, а все тело заломило от нелепого положения на этой чертовой лавочке так, что хотелось вскочить и размяться. Камилла чуть пододвинулась, склонив свою головку ему на локоть. До плеча она просто не доставала.

— Ты не сердишься на меня? — стала вдруг ластиться она, не хуже своей кошки.

— Нет. Но где моя машина?

— Ее пришлось продать. Разве Миньо тебе не говорил?

— Нет.

— Ну-ну. Я боялась, что ты заберешь ее обратно…

Они помолчали, так все же не решившись броситься в объятия друг другу. Может быть, во всем была виновата кошка, которая разрывала когтями его клокочущую грудь? Чушь. Раньше ничто его не останавливало, ни место, ни свидетели. Он вспомнил, как занимался любовью с Камиллой в партере. Тогда в Опере был аншлаг, давали Гамлета в немецкой интерпретации, а Базиль и Камилла предусмотрительно сбежали туда со своей шумной свадьбы, чтобы уединиться. Одна из финальных сцен поразила жениха откровенностью, и он, казалось бы, прежде ничего не смыслящий в искусстве, посмотрел на молодую невесту взглядом, понятным даже конченой феминистке. Тогда их горячие ладони сами собой соприкоснулись и сжались, и Камилла сквозь белоснежную нежность фаты улыбнулась в ответ.

— Ты такая красивая, — прорычал он на ухо, покусывая ее мочку с сережкой. Он ощущал себя тигром, львом, самцом гориллы, едва контролируя свои законные желания.

Она приподняла край своего подвенечного платья, свет софитов на миг осветил открытое декольте… Тогда у нее была настоящая грудь, и на ней сверкало настоящее золото.

— Эта холодная лягушка целует его… В классическом варианте у них нет любовной сцены, — и Камилла устремила свой взволнованный взгляд на сцену, где двое влюбленных разыгрывали страсть. — А как он рыдает, как рыдает…

Страсти накалялись. Зал замер в тревоге, угнетающая музыка Вагнера делала свое дело. Но для Базиля спектакль уже не существовал. Рядом с ним сидела самая красивая женщина на свете, и ее грудь вздымалась от его влюбленного взгляда, точно прибрежная волна под ласковым солнцем. Сейчас или никогда. Ты мужчина, Базиль! Порви этот мир условностей, все вокруг иллюзорно, и все в твоей глупой башке! Есть только ты и она, так было всегда, и между вами любовь. Любовь…

— В жизни бывает минута, когда понимаешь, что сила и красота в любви.

Это была как раз та минута. Они с Камиллой и были любовью. Он той неудержимой варварской силой, она доводящей до умопомрачения красотой. Тогда он просто посадил ее к себе на колени и под ворохом бесчисленных тряпок нашел то, что искал.

— Что ты делаешь? — прошептала Камилла, поглядывая с ужасом на соседей по креслам. Она, кажется, не думала, что так далеко зайдет. — У нас так не принято…

— А у нас принято, — прорычал снова он, ощущая, как вопреки всему стремительно проникает в нее, сливаясь в одно сакральное целое.

— Тут люди… — словно оправдывалась молодая невеста, пряча свой зардевший румянец под бледной фатой.

— Люди? — Базиль сделал вид, что не видит зрителей.

Может, он и вправду тогда не замечал никого, и те сами не замечали их и всей этой упоительной страсти, которая была так мимолетна, что закончилась под шумные аплодисменты.

Воскресшие артисты выходили на сцену и кланялись направо и налево, им кидали и выносили цветы, кричали «бис», а Базиль все стискивал свою молодую жену в объятиях, вдыхая нежнейший аромат ее взмокшей спины.

— Просто сумасшедший, — закусила Камилла губы, едва контролируя стоны оргазма, и тоже аплодировала вместе со всеми.

— Нет, я просто люблю тебя…

Неужели он сейчас боялся той, которой когда-то так искренно признавался в любви? Нет, он никогда не был трусом. Скорее, он чувствовал, как теряет защитную корку, тот огрубевший нарост, который образовался под долго незаживающей раной — то, что с таким трудом взошло на пепелище его прежней жизни. Руки как будто онемели. Он с трудом погладил бедную кошку в какой-то жуткой прострации, отдавая все остатки того горького чувства, что называлось когда-то любовью. Ветер трепал паленую шерсть, взъерошивал, слезил и без того мокрые глаза, но Пушинка, совсем не привыкшая к улице, урчала от счастья. Ей было хорошо, и он знал, что точно также заурчит и ее хозяйка, стоит только прижать ее к себе, поцеловать в эти порочные губы… Изредка проходившие мимо жители Монмартра узнавали Камиллу. Она была родом из здешних мест, из местного кабаре. Один трясущийся от Паркинсона старичок, очевидно, в прошлом ярый поклонник стриптиза, на радостях от встречи замахал приветливо шляпой.

— Ладно, пошли. Еще немного, и тебе начнут засовывать деньги под трусики, — поднялся он первым.

— Ты мне даже не подашь руку? — спросила она с робкой надеждой.

— Нет.

Они зашли в подъезд, во всю эту мерзкую темень и убогость его нынешней жизни. Никогда еще запах подъезда не казался ему более противным, чем сейчас. Камилла вдруг взвизгнула, увидев перебегавшую путь крысу. Кошка еще больше пустила когти в грудь Базилю, и он почувствовал боль, глубокую ноющую боль от беспросветной человеческой глупости, и ему захотелось расплакаться.

— Это же просто дыра, милый. Настоящие трущобы Шампиньи-сюр-Марн! Неужели ты не мог найти что-нибудь лучше после развода? У тебя же были еще деньги.

— Они у меня и сейчас есть, — резко оборвал ее намеки Базиль, толкнул дверь ногой. Уж что — что, Камилла всегда была не тактичной. Но сейчас после ее возвращения ему вдвойне не понравилось, что бывшая жена говорит о нем, как о конченом человеке.

— Ну-ну, — оценила она его резкий ответ, озираясь по сторонам и всматриваясь в мозаику обшарпанных стен. — Ого, какая задница! Посвети-ка.

— Поклонники Рембо хуже тараканов. Вот смотри, — чиркнул он спичкой, указывая наверх, — Clara Venus. Говорят, это рука самого Артюра, который именно на этом месте с Верленом справили нужду больше века назад…

— О, это очень заметно!

Открыв квартиру, Базиль бросил небрежно кошку на пол. Пушинка приземлилась четырьмя лапами и точно, как ее хозяйка, приросла к паркету от неприятного изумления. А чего они ожидали-то?

— Вот и моя берлога, — представил он им свое скромное жилище. — Конечно, не такие роскошные апартаменты, как у нас были в Опере, но вполне сносно.

— Такое ощущение, что ты привел нас сюда на растление… У тебя хоть есть душ? — спросила Камилла с нескрываемым ужасом, делая неуверенный шаг.

Он кивнул в сторону уборной, откуда был виден угол отколотой, проеденной ржавчиной ванны.

— Ну и ну… — и женщина отправилась туда, распахнула влажные полиэтиленовые занавески. — Миленько, миленько… Тут самое оно, чтобы перерезать себе вены… Месье Кревер, оказывается, метит по адресу.

— Ты, как всегда, проницательна.

— Тут русские буквы, кажется, это кровь, — прочитала она надпись на треснувшем зеркале. — О… ты всегда, милый, всех так загадочно посылаешь…

От того, что он пару лет назад сорвался, ей было не холодно и не жарко, а ему, наоборот, хотелось признаться ей, как он страдал.

— Просто неудачно порезался… — вымолвил Базиль.

Камилла сбросила шубку прямо на кафель, демонстрируя бывшему мужу свою все еще идеальную фигуру некогда профессиональной танцовщицы. Конечно, он скучал и жадно смотрел на нее. Она ощущала это всей своей кожей. Затем она чуть наклонилась, чтобы расстегнуть обувь, но достаточно для того, чтобы он уяснил, кто тут на поводке. Нет, он не отпустит ее, пока не возьмет свое за те пять лет ада.

— Ты удивлен, что я пришла к тебе? — спросила она, отвернув со скрежетом кран.

— Немного.

В конце концов, если кран с горячей водой поворачивается, мир не так безнадежен. Но почему он еще злится? Неужели он не простил ее подлый побег с ничтожеством, который сейчас, наверно, мочится под себя на крыше от страха, что за ним скоро придут жандармы? Проклятый Жульен! У Базиля возникла преступная мысль слазить сейчас же на крышу и подвесить негодяя за яйца прямо на балке.

— Ты помнишь мой размер? — давала Камилла ряд указаний, стоя под еле брызжущей струей воды.

Он ничего не помнил. Чертовски привлекательная женщина вся в белой пене, точно явившаяся миру Афродита, терла свои прелести его мочалкой.

— Представляешь, это скотина удрал от меня в моем лифчике! — продолжала она в той жалобно обычной манере, настраивая вентиль крана. — Боже, как все тут запущено! Как ты можешь мыться такой холодной водой?

— Я не моюсь.

— Ну-ну… Ты купишь мне тапочки? Даже представить не могла, что я буду просить тебя купить мне тапочки.

Наверно, она еще пребывала в шоке, не отдавала себе отчета, что происходит. Но Базиль щадил ее и делал вид, что понимает ее. Да, действительно, кто знал, что так случится? Скорее всего, Миньо. Это он где-то откопал Жульена в Булонском лесу на предложил Камилле в качестве танцмейстера, и, конечно же, по двойной таксе. За все потом расплачивался Базиль, и, кажется, хватило пары уроков, чтобы зачесалась макушка. Проклятые французские нравы! Если женщина с тобой танцует, значит, она готова к спариванию. «C’est la vie», (Такова жизнь), — как любила повторять Камилла. С годами эта фраза из ее уст становится все более убедительной.

— Ты надеюсь не против, милый, немного потратиться на меня? Моя карта расплавилась в огне пожара, и стоит ли верить после всего этого банкирам, уверявших, что она золотая? Как на счет тапочек и расчески?

Базиль бесшумно затворил за собой дверь. Он уже сгреб все свои сбережения и рассовал по карманам. Не густо, конечно… В конце концов, деньги надо тратить на что-нибудь приятное и прекрасное. Конечно, Камилла не сахар, но он ее когда-то любил. И пусть она совершила ошибку, пусть причинила ему боль, но однажды она раскается. И хочешь ты этого или нет, но нужно уметь прощать ее глупые капризы и вовремя подставить плечо. Да… Каждая женщина в душе маленькая девочка. Он вдруг вспомнил о проститутке, которая являлась к нему по ночам без приглашения и признавалась в любви. Вот будет потеха, если Эллен ввалится в его берлогу сегодня к ночи. Конечно, он ляжет на тахту с бутылкой пива и будет смотреть сериал, как две визжащие бабы таскают друг друга за волосы, а потом под самый занавес попытается их примирить непристойным предложением все обсудить в постели. Вот это будет клевая вечеринка… Он даже ускорил шаг, почти сбегая по каменной лестнице Монмартра.

— И еще какой-нибудь шампунь, — крикнула Камилла ему вдогонку, высунувшись в окно в одном неглиже. — У тебя дурацкое мыло, милый.

Как странно, что она опять называет его милым. Он даже поймал себя на мысли, что улыбается. В последний раз он так улыбался, когда словил свой первый нокаут у Дидло. Вот это был бой, черт возьми!

— Не забудь кошачий корм… И мне нужен позарез айфон. С ума схожу без Инстаграма, — преследующим эхом раздавалось по всему Монмартру, и Базиль старался не пересекаться взглядами со встречными.

Ему казалось, что все сейчас потешаются над ним. Как быстро оказаться под каблуком. Достаточно рядом с ним капризно топнуть ножкой. У Камиллы просто дар дрессировки.

На пути вдруг возникло маленькое препятствие, через которое можно было перепрыгнуть с разбега. Базиль ловко приземлился на корточки. Прыжок оказался вполне удачным.

— Я смотрю, ты скачешь от счастья, — проворчал коротышка, держа в руке ведерко с кисточкой.

— Почему без подружки (метлы)? Я не узнал тебя, уродец. Зачем тебе ведерко?

— Вот полюбуйся, — указал он на только что присобаченное объявление к стене старого кладбища.

Это была ориентировка с фотографией — желтая бумажка с красным шрифтом. Такие часто висели по всему Парижу, конкурируя с объявлениями с рекламой риэлтерских услуг и стрижки собак.

— По слухам он прячется где-то в нашем районе, — усмехнулся папаша Люсьен. — Нужно глядеть в оба! И какое вознаграждение! Я бы на такие бабки сразу махнул на Канары и завис там навсегда.

Базиль прищурил глаз. Пять тысяч Евро! Сейчас они совсем нелишние. Деньги выплачиваются из благотворительного фонда «Помоги себе сам».

— Боюсь, твоя подруга не переживет долгой разлуки.

— А ну ее в костер… Когда-нибудь надо же встряхнуться, а?

— Навряд ли Жульен в Париже. Бесполезная трата клея.

— В Париже — в не Париже, но какой красавчик, а? — и папаша Люсьен с какой-то отеческой гордостью разгладил ладошкой примятую рожицу.

— А что ему светит?

— Уж не знаю. Стрельба по полицейским, порча чужого имущества… Наверно, отправят в красную зону ухаживать за больными. Сейчас всех туда направляют за нехваткой медицинских работников, — и коротышка кашлянул в кулак.

— Что-то ты раскашлялся, приятель. Не пора ли тебе самому в красную зону.

— Ах ты….

Брошенное ведро еще долго гремело по лестнице, а Базиль хохоча бежал за ним, и когда догнал, лихо пнул перед собой. И неизвестно, сколько проклятий еще бы выкрикнул папаша Люсьен, если бы не зашелся в продолжительном кашле.

Впереди показались ближайшие бутики, занимающие бывшие казармы Наполеоновской гвардии. Базиль остановился перед ними, повторяя по себя нескончаемый список Камиллы. Это был нескончаемый поток всяких нелепых просьб, и, конечно, нужно было урезать его. Например, определиться с гигиеническими прокладками. Пожалуй, обойдется. А вот айфон надо купить, иначе она подумает, что он экономит на ней. Странные они женщины.

Повсюду неуклюжая стряпня из бумаги и клея рябила глаза. Прохожие останавливались, бурно обсуждали новость. Бедняга Жульен, прятавшийся на крыше, еще не знал, как дорого его оценили. Даже за поимку версальского маньяка и то сумма вознаграждения была меньше. Интересно, кто спонсирует этот фонд? Уж точно не жандармский департамент. Неужели вот эти самые утончённые и хорошо воспитанные людишки? Базиль сорвал на глазах одного из них листовку с Жульеном и, скомкав, выбросил в сторону. Даже тут — губки бантиком! Фу! А на Канарах тепло, черт возьми! Там вечная весна, и сочные девки в бикини резвятся на досках. Вот только, что скажет на этот счет Камилла? Да, пошла она к черту!

«Когда бывшая жена возвращается, как ни в чем не бывало, поразительное дело, — думал он уже на обратной дороге. — Еще вчера ты рвал и метал, проклинал ее и ненавидел, находя замену в дешевых и глупых шлюшках. А тут она гордо заходит в твой дом и садится напротив, закидывая ногу на ногу и закуривая свою тонкую сигаретку, абсолютно уверенная в том, что разлука пошла только на пользу и ты все еще любишь ее. И о чем бы светлом и благородном ты не думал, какого бы святого мученика из себя не корчил, ты всегда чувствуешь свою неполноценность, и единственное, что можешь сделать, так это напоить ее до беспамятства и трахнуть во все дыры, а потом забыть всю эту мерзость, как страшный сон».

— Карнавальная самба

— Как мило, что ты хранишь мой портрет. Я думала, Миньо его давно у тебя выманил, — услышал он первое, когда взмыленный и весь поту вернулся с покупками.

Камилла была после душа. От нее веяло какой-то магической свежестью. Она величественно расположилась в постели, прикрывая наготу одеялом, и смахивала пепел на расстоянии вытянутой руки в форточку. В эту минуту шея у нее была, как у Нефертити, вытянутая, ровная, очень красивая. Видно было, что она пытается соответствовать безукоризненному своему изображению на картине. Сквозь приоткрытые шторы проникало слабое солнце, придавая бывшей жене ореол божественной избранности. Столько лет прошло, а все как будто вчера. Но чего-то точно не хватает. Кс-кс! Пушинка сейчас трется о ноги Базилю, который вынужден выдавить «Китекат» прямо на паркет, лишь бы отвалила.

— Похожа? — выгнулась немного в сторону Камилла.

— Сока не было, но я купил твой любимый абсент, — проигнорировал он ее вопрос. — Надо как-то отметить твое возвращение.

— Возвращение… — повторила она это слова, придавая ему немного многозначительности.

Базиль поглядел на свою бывшую так, чтобы она знала, чем будет сейчас расплачиваться. Плотоядно и зверски, без тени смущения, с каким-то угрожающим рыком. Так смотрят цепные кобели на мышь, случайно попавшую в их миску с похлебкой. Но Камилла даже не повела глазом, выдула облачко дыма и снова попыталась соответствовать величественному образу на картине. Базиль повел плечами, хрустнул позвонками. Кажется, он немного пасовал перед ней, и он невольно отвел взгляд с оригинала на портрет, что висел на стене. Уж кое-как он мог терпеть одну Камиллу, но теперь на него уставились с едкой насмешкой две. Грохот и шум заполнили пространство. Это Базиль вытряхнул покупки на столик, отчего кошка с диким криком пронеслась по комнате. Неужели, он просто тупо наступил ей на хвост?

— Когда ты в последний раз стирал тельняшку? — спросила Камилла, принимая весь этот внезапный переполох с поразительной невозмутимостью.

— С тех пор, как ты ушла, — ответил он, стараясь больше не замечать эту проклятую женщину.

В горле застрял словно комок. Почему он никогда не делал попытки вернуть ее?

— Да-да… Твои привычки неискоренимы. И ты все также чешешь свой подбородок, когда волнуешься…

— Я не волнуюсь. У меня просто, наконец, прорезался зуб мудрости.

— Ну-ну. Тебе помочь накрыть стол, милый?

— Нет, — и он кинул мешавшую ему коробку с новым айфоном ей на колени, затем отыскал в куче покупок пару лифчиков, стринги и что-то еще из вещей. Но Камилла даже не пошевелилась, выпуская загадочно облако дыма и разглядывая этого странного русского.

— Ты даже не посмотришь, что я купил? — спросил он, откупоривая зубами бутылку. — Последняя модель. Камера на 12 мегапикселей…

— Ты знаешь, о чем я подумала, пока ждала тебя?

— О чем?

— Что разобью эту побрякушку о стенку… Ведь они следят за каждым нашим шагом, знают чего мы хотим и что замышляем. Не поверишь, но накануне пожара, мне настойчиво приходила реклама огнетушителей. Мы перестали нормально общаться, уткнувшись в эти устройства. Ничего не видим перед собой, прожигая жизнь в нереальном мире….А все настоящее здесь и сейчас. Вот ты стоишь сейчас передо мной, такой красивый и сильный, и пахнешь мужеством. Я знаю, ты далеко не идеал, но и не фотошоп. О, с такой радостью я возобновила бы голубиную почту в стране!

— Я думаю, мы к этому еще вернемся, — наконец, вырвал он пробку.

— Перехватить такого голубя крайне сложно… Я слышала, почтовая голубятня есть в нашем Версале.

— Мне плевать на этот дворец, он не наш.

Камилла снисходительно улыбнулась.

— Дело не в том, чей дворец. Дело в сегрегации французов. За время пандемии все встало на свои места. Одни богатеют, другие волочат свое жалкое существование и выживают, как могут… Старые язвы общества обнажились. В общем, старая песня…

— Не хочу тебя расстраивать, Камилла, так будет всегда и везде, — выплюнул он пробку на пол, и кошка, выскочив из укрытия, прыгнула за ней и стала играть, закатив ее под тахту.

— Нет, я верю в будущее равенство… — и женщина, сделав искусно сердечко из дыма, послала его бывшему мужу. — Да и ты сам веришь в это, Базиль… Мы все верим. Верим, потому что этого никогда не будет, — затем с горечью добавила она.

— М-да, — вздохнул мужчина, признавая тот факт, что бывшая жена за годы скитаний без него поумнела. — Вера, она от Бога. Ничего с этим не поделаешь. Каждый верит в свои сказки.

Камилла опять потянулась до форточки и смахнула на улицу пепел. Что-то во дворе отвлекло ее, и она оживилась.

— О… этот дуралей выклянчивает твое снисхождение… — заметила она скачущего под окнами Кревера и кокетливо чмокнула ему губами. — У-тю-тю-тю-тю… какой прыткий мальчик!

Ну, это было чересчур слишком. Терпеть Базиль не мог, когда кто-то засовывает свой длинный нос в его берлогу. Шторы резко задернулись, погружая комнату в таинственный полумрак.

— Ты такой резкий с людьми, — и Камилла погладила сильную руку Базилю, который, казалось, сейчас ревновал ее ко всему на свете. — Ты думаешь, я могу упорхнуть в окошко?

— Тебя может продуть…

— Ну-ну… Давай потанцуем.

— Потанцуем.

Базиль подошел к полке со старыми компакт-дисками, чтобы найти что-нибудь ностальгическое, приятное, сдул пыль с колонок. Он вспомнил их первую встречу. Французские друзья давно уговаривали его развеяться, и сразу после боя с Дидло все поехали отмечать чемпионский пояс в «Проворный кролик». Там у пилона в лучах многоцветных лазерных зайчиков блистала какая-то шлюшка, и какой-то пьяный парень на четвереньках пытался засунуть ей под чулок смятую до неузнаваемости купюру. Базиль, наверно, убил бы его, если не «Coundo pienco en ti»… Да, да… Не зря зазвучала эта мелодия. Камилла тогда повисла вниз головой, задрав к пололку свои утонченные ножки и играя ими под музыку. Ее шикарные волосы слегка касались танцпола, и Базиль сам того не ожидая припал на колено.

— Ты выйдешь за меня? — заорал он, чтобы перекричать музыку.

Разве так делают предложения? Но стриптизерша кивнула и разрыдалась… И сейчас их изможденные от одиночества взгляды вздрогнули, заблестели от слез…

— Фу, седой волос! Ты что спишь с бабкой?

Когда имеешь дело с Камиллой, нужно быть хладнокровным. Какое ее собачье дело, кто к нему приходит и зачем?!

— Ты пережила сильный стресс, пей до дна, — приказал он.

Голос Хосе Фелисиано продолжал тоскливо звучать, призывая их в объятия друг другу, но они еще долго держали в руках по чашке с абсентом и вглядывались в свое отражение, словно пытались увидеть в нем недалекое будущее. Когда песня закончилась, и наступила тишина, бывшие супруги как будто медленно и с болью стали пробуждаться от сладких дурманящих грез.

— Пей до дна, сука, или я пошлю тебя н.. — не выдержал первым Базиль.

— Когда я слышу испанскую речь, — призналась она спокойно, — я хочу танцевать, когда звучит французский, жажду любви, но когда ты меня посылаешь по-русски, мне хочется того и другого.

Она зажмурилась и, закинув голову назад, насильно влила в себя содержимое чашки. Пила она неумело — большими продолжительными глотками, словно сырую болотную воду, морщилась, давилась и половину пролила на себя. И ей вдруг стало весело, и она откинулась на спину и дернулась, словно в предсмертной агонии.

— Ты меня отравил, Медвежонок… — надрывно смеялась она. — Какой плохой коварный мальчишка… Даже не представляю, что ты будешь делать сейчас с моим еще тепленьким телом.

Ее истерический смех резко прервался. Базиль тоже выпил, и в полной крадущейся тишине подошел к постели, где очень ждали его. Его грудь разгоралась давно забытым пожаром, поступь была мягка и бесшумно. Так крадется по саванне лев к своей антилопе. Камилла чуть приподнялась на локти, смакую мгновения перед его последним прыжком. Почему он медлил, почему? Потому что он чувствовал эту самую любовь, которую когда-то заглушил в себе, любовь, которая, казалось, умерла, но вдруг заявила о своих законных правах, как воскресший чудом наследник.

— Ты меня немного пугаешь, — прошептала она. — У меня даже мурашки по коже.

— Все разговоры потом, — отбросил он одеяло в сторону и посмотрел на эти раздвинутые перед ним ляжки, как она ухмыляется, понимая, что он сейчас вот-вот накинется на нее.

— Хорошо, я буду молчать, я постараюсь молчать…

— Заткнись!

Она лежала пред ним надменная, с отважным вызовом, ожидая от него только грубости, а он сейчас к своему ужасу и стыду дрожал от нежности.

Абсент стекал по соскам, по ее растатуированному животику, впитывался в простыню… Казалось, Камилла замироточила, точно живая икона. Потом она сделала затяжку, глубокую, долгую, как перед расстрелом, чуть ли не до самого фильтра, прищурилась, выпуская облачко дыма в его сторону. Уголек на конце сигареты опасно мерцал в полутьме. Камилла хотела что-то сказать еще, но он навалился сверху, закрыл он ей рот ладонью, сильно вжимая в постель. Нет, он не может быть нежен с той, которая видит в нем одну грубость.

— Молчи, сука! Молчи!

Она стала жадно ловить воздух сквозь его грубые пальцы, а он все глубже проникал в нее, совсем не чувствуя дна, утопая в ее интимной влажности, осыпая поцелуями ее пылающую абсентом шею. Он был ненасытен. Ее тело вздрагивало как под действием тока от каждого его поцелуя. Она тихо постанывала, обвивая его руками и ногами. Он был уже на пределе своих возможностей…

— Ну же, ну же! — изгибалась она под его затихавшими ласками, но он уже сползал с нее на бок. — Нет, нет, нет, не останавливайся…

Она еще вся горела и дрожала, точно в лихорадке… на пике своего возбуждения. Достаточно было еще секунды усилий, легкого дуновения и она б замкнулась, она б взорвалась, как бомба… Но Базиль отстранился от нее, заслоняясь руками, зарывая голову в подушку.

— За голову Жульена дают пять тысяч, — сказал он.

— Да? Я бы не дала и цента.

— И я тоже.

— Ты же знаешь, где он, да?

— Не понимаю, о чем ты…

— Удивляюсь твоему благородству. А, впрочем, ты всегда был такой.

— Какой?

— Благой.

Базиль вздохнул.

— Когда ты кончал в меня, я подумала, что хочу от тебя ребенка. Это так странно… Ты все еще любишь меня?

Он не ответил, и его молчание развязала ей язык еще больше.

— Сегодня вечером у меня должна была быть карнавальная самба, — заметно погрустнела она. — Я столько закупила шампанского… столько пригласили гостей… Мы украсили зал воздушными шариками… Ты ведь пришел бы, да?

— Не знаю. Зачем тебе возиться со мной?

— Просто хотела показать тебя своим новым подружкам. Никто не верит, что я прожила с тобой пол года…

Он ухмыльнулся. Когда еще Камилла занималась сводничеством?

— Представляешь, никто даже не побеспокоился после пожара.. Какие черствые стали люди! Один только ты Базиль не такой… Ты же не выставишь после всего, что у нас сейчас было, меня за дверь, да?

А почему собственно и нет? Он как-то странно посмотрел на нее.

— Заткнись…

— Почему ты так груб со мной? Да, у меня нет наличных. Нет дома. Единственный, кто может помочь, только ты… Ты злишься на меня, я понимаю… Слишком много боли, слишком мало времени… но я, правда, люблю тебя. Не смейся. Я поняла, это только сейчас.

— Заткнись! Ты обещала молчать.

Камилла вздохнула и затихла. В этот момент к ней на колени прыгнула кошка. Теперь сходство с картиной на стене было полное.

— Что-то скучно….Не хочешь потанцевать со мной, милый? — предложила она, поднимаясь с постели. — Включи еще что-нибудь.

Базиль почесал подбородок.

— Ну не будь букой, а? — и Камилла умиротворенно положила ему руки на плечи и сделала несколько искусных па бедрами, потом отошла на шаг и поманила Базиля к себе пальчиком.

— У тебя тут не развернуться, но все же…

Он вдруг представил, как их разгоряченные после этого пошлого секса тела дергаются друг против друга в этот сумасбродный такт латиноамериканской программы, и ему стало как-то не по себе. Он вновь почесал подбородок. Для полного сумасшествия надо спустить Жульена и взять у него пару уроков танцев.

— Где ты его прячешь? — вдруг угадала Камилла ход его путающихся мыслей.

— Кого?

— Его! — настояла она, подняв бровь. — Я что, по-твоему, полная дура, и не узнала эту кроличью шубку? Где ты его прячешь, говори немедленно!?

Доски на потолке предательски скрипнули.

— Он сам прячется. Ты можешь подняться к нему за своим лифчиком. Я помогу вам уехать. На следующей неделе грузовичок едет к испанской границе.

— К испанской границе? Очень мило с твоей стороны! Там пробки несусветные.

Женщина стала поспешно одеваться. По ее нервозным движениям Базиль понял, что она что-то замышляет.

— С ума сойти… — причитала Камилла, натягивая на себя новые чулки. — Ты отправляешь меня к испанской границе…

— Я думал, там безопасно… Вот уже месяц, как там снят запрет на посещение милонг… И вы могли бы натанцеваться вдоволь.. — словно оправдывался он, подавая бывшей жене платье, с которого даже не срезал этикетку.

Камилла просто вырвала его из его рук.

— Ну уж конечно, ты как всегда о всех позаботился… Говоришь, грузовичок едет на следующей неделе?

— Ну да… Один мой приятель возит апельсины в Париж через Пиренеи…

Женщина стала искать свои туфли, носясь по квартире, как заведенная.

— Да вон они, вон, у тахты… — подсказал он, тоже раздраженный.

Камилла быстро обулась, еще раз прошлась по комнате. Во всей этой нервотрепке она вдруг увидела коробку айфона, разорвала ее и стала изучать устройство.

— Кому ты звонишь? — удивился он, когда увидел, как ее проворные пальчики скользят по дисплею.

— И даже не пытайся меня остановить! — предупредила она.

Базиль все чесал свой подбородок, слушая, как Камилла легко и непринужденно сдает своего танцмейстера, наконец, поднялся с тахты и расправил плечи. Как будто ему стало немного легче, снова все вернулось на круги своя.

— Ты не проводишь меня? — спросила она, убирая айфон под резинку чулка.

— Нет.

— Что ж. Чао, милый! И позаботься о моей кошке, я ее чуть позже заберу.

Хлопнула дверь. Затем он стал считать минуты. Одна, другая, третья. Вот и полицейская сирена послышалась. Базиль подошел к окну и осторожно приоткрыл шторы. Ничего особенного. Как всегда жандармы заняли укромные места и сверкают пушками. Похоже, снимают дурацкий голливудский блокбастер. Базиль ухмыльнулся. Вот будет весело, когда они подстрелят чердачного голубя в чужих перышках… Но что это? Камилла что-то говорит о презумпции невиновности, мешает жандармам прицеливаться. Она сама зовет Жульена так ласково и проникновенно, что на ее зов из всех подворотен собираются весь народ мужского пола. Базиль чувствует приступ тошноты. Не стоит пить абсент на голодный желудок.

— Жульенчик, спускайся! Все кончено. Не будь букой. Мы все давно хотим посмотреть на твою ча-ча-ча! Давай, давай. Осторожно ножкой. Мы ничего дурного с тобой не сделаем. Не бойся, мой зайчик.

Но беглый танцмейстер не спешит бросаться в руки правосудия. Очевидно, он сомневается в прочности лестницы, по которой он прежде так неразумно забрался. Он осторожно трогает ее ногой, точно ныряльщик перед тем, как прыгнуть в холодную воду. Притаившиеся за укрытиями жандармы заметно нервничают, кто-то предлагает стрелять на поражение, чтобы не мучился… Они даже чуть не задействовали мельтешащегося под ногами Кревера, чтобы тот подал Жульену руку, но тот отнекивается, убедительно объясняя, что ему противопоказаны походы в горы… Причем тут походы в горы, никто не соображает. К счастью, мадам Рабински выбегает из дома с каким-то белым покрывалом, что-то толкует с главным. Он понимающе кивает и дико орет в рупор, чтобы все подчинялись беспрекословно, либо они разнесут дом в щепки. Отличный ультиматум. У мадам Рабински, наверно, обморок. Ее подхватывает Кревер, но не совсем понятно, кто кого уводит на лавочку. Базиль чешет подбородок. Ну вот, минута-другая, и плачущий трансвестит, весь в клочьях соломы, как пугало, спрыгивает вниз на расстеленное перед ним полотно. Мадам Рабински с гордостью заявляет Креверу, что так рада, что саван ее покойного мужа, который она припрятала на черный день, спас чью-то жизнь. Жульен, кажется, тоже счастлив. Его легкое подвижное тело подпрыгивает, как пинг-понговый мячик. Расправленное платье служит при приземлении парашютом. Базилю опять в толпе мерещится Люк Бессон. Но нет, все довольно серьезно. Никаких камер. Беглого танцмейстера хватают за шкирку, заламывают руки и щелкают за спиной наручниками, затем грубо толкают на заднее сиденье машины. Зачем? Он итак не оказывает никакого сопротивления. Папаша Люсьен посмеивается над арестантом в платье, передает ему отломанный во время прыжка каблук.

— Допрыгался…

Жульену плевать. Туда, куда его отправляют, не ходят на таких шпильках. Он скалится на всех, как затравленный волк.

— Не волнуйся, малыш. Все будет хорошо! — кричит Камилла, разыгрывая какую-то драматургическую сцену.

Жандармы пытаются ее отстранить, а она еще громко шумит, хотя арестованный все равно ее в упор не замечает. Сквозь затененное стекло машины он смотрит пытливо на окна дома, точно хочет встретиться с кем-то взглядом.

Но Базилю уже все это не совсем интересно. Чудовищная досада одолевает его. Все слышат русский мат, доносящийся за шторами и, несмотря на отсутствие переводчика, понимают, что какой-то идиот потерял вот так просто пять тысяч Евро.

— Да, мы запротоколируем, мадам, Вашу непосредственную помощь в поимке преступника, — закивал жандарм, когда Камилла немного успокоилась и что-то стала доказывать, загибая пальцы на руке. — Никто этого попрыгунчика не тронет. Конечно, поедемте с нами, мадам. Вы же главная потерпевшая. А Вы, месье в феске, отойдите на полтора метра! И Вы месье в костюмчике. Сколько Вам еще говорить!

Ну, конечно! Как всегда в таких случаях суетится страховщик Кревер. Он оставил охающую мадам Рабински на лавке и сейчас похож на пинчера, прыгающего вокруг охотника, который держит над ним зайца за уши.

— Месье жандармы, месье арестованный, мадам, прошу только минуту, только минуту. У меня есть одно важное для всех вас предложение, которое непременно заинтересует любого здравомыслящего человека, и не зависимо оттого, надеты на него наручники или нет. Все мы под Богом ходим, месье, мадам… Каждому известно, что творится в Париже. Эпидемия лютует, морги переполнены, не хватает пластиковых мешков и защитных масок, на кладбищах процветает коррупция из-за дефицита земли. Наша компания заранее предлагает Вам побеспокоиться о месте Вашего прискорбного пребывания и застраховать…

Но его не слушает, хмурятся, отталкивают и даже грозят пристрелить, и он, в конец раздосадованный, в каком-то диком отчаянии рушится, как подкошенный на лавку, бубня себе под нос:

— Глупые, глупые люди, безумцы, проходящие мимо своего счастья…

Сидящая рядом в полуобморочном состоянии мадам Рабински гладит его по головке, словно перепутав со своим Мошем.

— Да, да, все верно Вы говорите, месье Кревер. Глупые безумцы! Ну, ничего! Недолго нам всем мучиться. Чипизация отменяется, всех нас уморят с голоду. Вы наверно не слышали, дружок, вчерашний прогноз ООН по положению дел в сельском хозяйстве?

— О, я с удовольствием бы съел манну небесную.

— В Булонском лесу

Эх, какой месяц просрочки? Деньги, деньги, где взять деньги на оплату аренды этой жалкой лачуги? На этот раз придется жертвовать бойцовскими перчатками, в которых он побил Дидло. Миньо обещал их выгодно пристроить. Уже час прошел, но «впариватель всякого хлама за дорого» словно провалился под землю и трубку не берет. Конечно, по теории вероятности, а точнее по закону подлости они могут просто разминуться, бегая по разным дорожкам, а может тот сочканул, не пришел? Нет. Он должен прийти! Когда пахнет большими деньгами, Миньо тут как тут.

Базиль искал агента по аукциону, бегая по всему Булонскому лесу, как проклятый. Да что там. Сам виноват. После нашествия Камиллы он на бобах и сосет лапу, да еще так не вовремя донимает этот подонок Брюно со своими молодчиками. Фанерная дверь навряд ли выдержит следующую осаду, и если так пойдет дальше, идиота Кревера и вправду заселят ему под бочок. Хотя есть слабая надежда, что последний живет у мадам Рабински. По крайней мере, не видно никаких чемоданов.

С неба начинало уже покапывать, и бывший чемпион октагона остановился под веткой сосны, чтобы переодеться во все сухое. На улице около трех градусов, сыро и ветрено, так и простудиться можно, а если загреметь в больничку, то тебе там вколют такое, отчего откажут почки, и люди в белых халатах будут разводить руками, мол, ничего не поделаешь — побочная реакция. Базиль уже, таким образом, потерял одного знакомого, работавшего дворником в управе Сен-Венсан. Старый, не убиваемый черт был, вечно с метлой. При нем все боялись даже фантик уронить, хулиганы по струнке ходили, а тут что-то закашлял папаша Люсьен, расхворался, ну его на диализ и весь Париж в рыжей листве от каштанов…

Но в Булонском лесу полный порядок. Кстати, в прошлый раз Базиль тоже тут переодевался. Место само по себе симпатичное: водная гладь, то и там плеснет над водой плотвичка, а еще сказочный паром ходит на остров, где находится ресторан, какая-то уточка прячет голову под крыло, рыбаки у причала. А по поводу жиросжигателей… Лучше все-таки правильное питание и соки, липа явно нагружает мочевой пузырь.

За спиной послышался скрип педалей, а Базиль все еще обильно поливал вокруг себя, точно из шланга. Довольно длинная колонна велосипедистов-подростков проезжала мимо. Подобное activity проходит здесь почти каждый день, так как мэрия подыгрывает молодежи, если та соблюдает законность. А эти, наверняка, из школы. Все, как и положено: все в намордниках и капюшонах, и никаких обнимашек и поцелуйчиков! Позволено только ржать и шушукаться.

— Представляешь, дает прямо с клеткой и деревянным колесиком… Оно так забавно крутится, — пыхтела одна полноватая девчонка, давя из-за всех сил на педали. Велосипедик явно не выдерживал ее веса. — А мать моя говорит, что белок не заводи. Укусит, потом будешь сто уколов делать.

— И что не взяла? Ведь даром, — удивилась другая, такая же полная ее подружка, предусмотрительно спешиваясь, так как дорожка шла на подъем.

Она бросила косой взгляд на Базиля и, кажется, ему подмигнула, очевидно, признав за онаниста. И это в свои неполные пятнадцать, а может четырнадцать лет. Базиль терпеть не мог малолеток. С ними у него всегда какие-то проблемы.

— Давай, давай, — подбодрил он их.

Они ответили дружным смехом. Затем девчонок нагнал довольно юркий мальчишка с маской на подбородке. Велик у него был то, что надо. С низким седлом, коробка передач, покрышки против грязи, не одну штуку Евро стоит, наверно. Этот далеко пойдет, точнее поедет.

— Девчонки, лучше аквариум! — крикнул он, окатив на повороте Базиля брызгами грязи.

— Это зачем же? У меня уже были рыбки, гуппешки. Потом какую-то больную подсадили к ним с красивым хвостом и все заболели, а лекарство дороже аквариума… — все же спешилась первая девчонка.

— Зачем рыбки? Вот улитки — другое дело. Плодятся только жуть. Но ты их в морозилку и в помойку потом. Так мои родичи делают.

Колонна растянулась. Базиль сделал вид, что завязывает шнурок на ботинке. Вот, наконец, подъехали замыкающие, совсем неспортивного вида, очевидно, учителя, живущие от жалования к жалованью. По их кислым аморфным лицам видно, что ехали они по принуждению. Простые школьные работяги, выполняющие поручения департамента образования без тени сомнений. Базиль совсем не удивится, если узнает, что эти мужички в целлофановых плащах днем показывают хорошеньким ученицам карикатуры на Мухаммеда, а вечером режутся с ними в петанк где-нибудь на Елисейских полях. О, Боже, какие убожества…

Учителя, завидев человека без маски, растянули транспарант. Надпись гласила «Здоровье — это самое дорогое, что у тебя есть. Вакцинируйся. Подумай о близких». Один из них даже кивнул Базилю.

— Хороший день для пробежек, месье.

— Я бы так не сказал, — возразил Базиль, крепко затягивая узел. — После полудня обещали снег.

— Это навряд ли, — сказал второй учитель. — Так и будет моросить.

— Если Вы, месье, надумаете сделать вакцину, — заметил третий. — То помните, что сорок два дня нельзя принимать алкоголь и курить.

— Я буду последний, кто это сделает!

Все проезжающие, кто был близко, в тревоге переглянулись.

— Всего хорошего, месье.

«Ну, где же этот черт Миньо?», — подумал Базиль, считая низким попрощаться с ними. Вдруг на плечо что-то капнуло. Что еще может капнуть сверху, если ненастье отменяется? Точно! Вот и Миньо.

— Привет, придурок!

— Привет!

Они стукнулись кулаками, не подав руки. Дань карантинной моде.

— Ты уже все, отбегался? — усмехнулся Миньо, жуя свою ментоловую жвачку даже под маской.

— Ага, — кивнул недовольно Базиль. — Ну и видок у тебя…

— Не дави на мозоль, дружище. Сам знаю, что выгляжу идиотом, но я не такой богатый, как ты, чтобы платить штрафы.

— Какие штрафы, Миньо? Ты известный спринтер Парижа. Куда полицаям до тебя?

— Ты забываешь про их милых собачек. Я видел тут одну такую у входа в лес. Жесть. Настоящий волкодав и что интересно без намордника. Ладно, давай к делу… — и Миньо, как ни в чем не бывало, побежал по своему маршруту.

«А он сегодня в неплохой физической форме», — подумал Базиль и был вынужден присоединиться.

— Перчатки не в очень хорошем состоянии, но они засветились почти на всех турнирах UFS, — начал он издалека, догоняя Миньо.

— Главное, что на них кровь Дидло… — обнадежил агент по аукциону. — Можно попробовать разбить на два лота.

— Это как?

— Сначала выставим одну перчатку, потом другую. На вторую цена обычно взлетает на процентов тридцать, но думаю все равно будет тухло.

— Почему тухло? Люди еще помнят меня.

— Помнят то, помнят, — резко свернул Миньо на асфальтную тропинку. — Но ценят ли…? Ты хоть и чемпион, но в отставке. Сейчас куда есть и половчее тебя.

— Это кто же?

— Фернандес, например. Все о нем только и говорят…

— Да кто он такой! Он еще пешком под стол ходил, когда я уложил Лысого.

— Ох, приятель. Вот я и говорю, когда это было… О тебе как-то нужно будет заявить по-новому. Ладно, отвали от меня хотя бы на пару метров. Там впереди конный патруль. О, черт! Они спустили собаку. Если что, ты меня не знаешь! И не звони, я наберу сам.

— Ну, хоть что-нибудь выручить сможем? — разозлился Базиль, мешая Миньо нырнуть в какие-то заросли, но тот стал отбиваться с завидностью насилуемой девки.

— Отвали, говорю же тебе, — наконец, освободился толстяк и был таков. Чуть что и сразу в кусты.

— Ату его! Ату! — заорал Базиль лохматой псине, указывая на сбежавшего труса. — Может, потом с оторванной рукой или ногой поумнеет. Проклятый трусливый город!

В это время собака приблизилась к Базилю и залегла, внимательно изучая его. Нарушитель масочного режима с ухмылкой ожидал приближение патруля. Последние не заставили себя долго ждать.

— Вы, месье, попадаете нарушаете постановление мэрии за номером… А черт, где моя памятка?

Судя по всему, первый всадник совсем мальчишка, но смотрится грациозно, как доблестный рыцарь, едва покачиваемый в кавалерийском седле. Под ним была красивая лошадь белой арабской масти, очень податливая с фыркающими все время ноздрями. Базиль даже залюбовался животным. Он любил лошадей. На своей виноградной вилле после всех этих дурацких ограничений ему надо будет завести вот такую лошадку.

— Да, да, и ты тоже красивый, — попробовал он потрепать по голове волкодава, который в это время осмелел и обнюхивал его. — Или она девочка?

— Это не имеет отношения к делу, месье! Нельзя бегать без маски, — подъехал на подмогу второй, на вид более опытный, полицейский, явно не желающий переходить на дружелюбный тон. Его гнедая кобыла на коротких ногах тоже неприятно фыркнула.

— Я не бегаю, а стою, — возразил Базиль и выпрямился, отдавая шутливо честь.

— Шутник, где-то я тебя видел…

— Ну, иди, пока я с твоими хозяевами обсужу кое-какие детали, — слегка щелкнул по носу собаки Базиль, и та, сделав игривый выпад, ринулась резвиться на ближайшую лужайку.

— Рикки, куда!? Ко мне! — раздосадовался молодой полицейский, что собака так послушно выполнила приказ чужого. — Чего это с Рикки сегодня? — обратился он к напарнику, который просто сверлил нарушителя взглядом.

— Хорошо сегодня в лесу, вот и бесится… — сказал тот отстраненно, держа одну руку на привязанной к бедру дубинке. — К тому же, Рикки свою работу сделал. Давай, Рафаэль, выписывай штраф и поскакали дальше. Наш песик чересчур заинтересовался рыбаками…

— Наверно, рыбу обратно не отпускают… — предположил Базиль.

— Да ты кто такой вообще? Кто ты? — не выдержал страж порядка на гнедой кобыле, угрожающе объезжая спортсмена.

— Конь в пальто, — стал дерзить Базиль, уже приготовившийся получить по хребту. — Иди лучше угомони свою собаку!

В этот момент на причале был переполох. Волкодав загнал удивших мужчин в воду и стал на них громко лаять.

— Рикки! Рикки! — стали подзывать его жандармы, но пес не унимался.

Базиль решил удалиться, но его окрикнули.

— А ну стоять!

— Если Вы мне, то я Вам сразу сказал, что я не бегаю, а стою, — издевался Базиль, когда перед ним вытащили спешно штрафной бланк, чтобы его заполнить.

— А верно, Андре, он стоит, — захихикал вдруг молодой, читая припрятанную в кармане подсказку. — В законе прописано, что гражданам запрещается ходить и бегать без маски, а вот про «стоять» ничего не сказано.

— Но он здесь как-то оказался, уж не по воздуху прилетел, — справедливо заметил полицейский постарше. — Хватит с ним нянчиться! Месье, предъявите Ваши документы!

— Документы? О, черт! — хлопнул Базиль себя по карманам штанов. — Они у меня дома. Тут недалеко, всего в получасе, если скакать на Вашей чудной монгольской лошади, месье.

— Она, у меня не монгольская! Сам ты монгол! — оскорбился Андре, озабоченный тем, что собака тоже заходит в воду и часть рыбаков начинает молить о помощи. — Где ты живешь, адрес?

— Я же говорю, тут недалеко. Но могу итак назвать свои данные без ошибки и сэкономить Ваше время?

Полицейские быстро переглянулись. Андре махнул рукой и поскакал к причалу успокаивать Рикки. Доблестный рыцарь стал заполнять поля бланка, но это ему давалось нелегко. Его лошадь выискивала траву и сильно опускала голову, отчего наездник рисковал кувыркнуться.

— Хорошо, приятель. Давай диктуй…

Базиль с радостью назвал имя Миньо и указал его адрес. Затем ему вручили квитанцию об оплате штрафа и пожелали хорошего дня. Вот скотина удивится, когда найдет в своей почтовом ящике очередное письмо счастья! Ничто так не поднимает настроение, как подсолить другу. Базиль почувствовал второе дыхание. И, правда, хороший день. И все потому, что он давно научился обходить подобные ситуации, все сваливая на этого толстячка с карманом, полных денег, между прочим, часть денег там и его, Базиля. Так что совесть чиста, и он позволяет запускать руку фискальных органов, можно сказать, в свой карман. Ведь Миньо явно на аукционах мухлюет и большую часть прибыли гребет себе. Недавно с молотка ушла скакалка Базиля, еще советских времен, которую он захватил из России, а чуть раньше оставленная Камиллой кошка. Оказалось, чертовски редкая порода. Египетская вислоухая. Таких хоронили в пирамидах вместе с фараонами. Можно сказать, эксклюзивный экземпляр, жаль, что кастрированная. Миньо сразу прикинул, что ее можно выгодно продать. Миньо, Миньо, скотина Миньо. Он как дьявол искуситель приходит к голодному в дом и забирает душу за жалкие крохи… Вот только портрет бывшей жены на стене — последний бастион чести всеми забытого чемпиона. Видимо, Камилла оставила ему эту картину намеренно, чтобы он, наконец, понял, как низко пал, когда осознает, что потерял в своей жизни с ее уходом…