Бесплатный фрагмент - Додекафония

Пролог

В полупустом кабинете, где перемешались запахи свежего ремонта, шампанского и женских духов, открылась дверь. За порог ступил необъятный детина с физиономией прирожденного душегуба.

На кожаном диванчике дремал единственный обитатель кабинета.

— Спишь что ли, Колян? — пробасил ему детина.

— Алексей Евгеньевич, ты? — сонно отозвался Колян; неуклюже поднялся, задев журнальный столик — один из пары бокалов пролился на пол, — проходи-проходи. Как вечер прошел?

— Без эксцессов, — отрапортовал Алексей Евгеньевич, ногой отодвинул пустые бутылки с прохода и добавил, усаживаясь в кресло, — звал-то чего?

— Дело к тебе срочное нарисовалось.

— Какое ж срочное? — расстроился Алексей Евгеньевич, — домой охота, — махнул он на окно — через щелочки жалюзи пробивались лучи утреннего солнца.

— Да ты послушай-послушай. По твоей специализации дельце: нужно об одном человечке всю подноготную выведать. Кто таков, чем живет, с кем спит…

— Понимаю, — кивнул Алексей Евгеньевич, — что за человечек?

— Академик, с которым Витька спор затеял.

— Этот? — напрягся Алексей Евгеньевич, — проходимец?

— Ну что ты. Славный малый — почти птенец; но перестраховаться стоит — шухер он тут знатный навел.

— Это точно! — ухмыльнулся Алексей Евгеньевич, — накуролесил будь здоров.

— Академик этот — Геннадия дружок, Александром звать. Вот тебе первая ниточка.

— Чей дружок? — прищурил один глаз Алексей Евгеньевич.

— Да шальной как бабуин, в охране у тебя работал, официантом потом. Теперь постоянно у нас по выходным ошивается — народ смущает.

— Генка что ли? — удивился Алексей Евгеньевич и добавил с ухмылкой, — Геннадий! Больно чести для него много.

— Главное не забывай: дельце это приватное — не в рабочем порядке решай. Никому пока знать не надо, — наказал Колян и добавил суровым полушепотом, — никому!

Алексей Евгеньевич молча кивнул.

— За нашу с тобой конспирацию хорошо заплачу, ты только пошустрей. Отчет здесь не свети — домой мне занеси.

— Сделаю.

— Как принесешь — новые указания выдам.

— Разведаем как положено.

— Ну, Алексей Евгеньевич! — протянул руку Колян, — с тобой всегда приятно дело иметь! Ты главное не затягивай, а лучше прямо сегодня и начни. Выспись хорошенько и за работу.

Алексей Евгеньевич вышел. Колян прикончил вино из уцелевшего бокала, рухнул на диванчик и скоро уснул.

Часть 1

Глава 1

Двумя месяцами ранее…

В жаркий московский полдень, одуревший от духоты Сашка ковылял по Мытной. Навстречу шагали такие же несчастные горожане с угрюмыми оплавленными лицами. Понять их страдания нетрудно — места эти и в милосердную для прогулок погоду едва назовешь привлекательными; нескончаемый рев машин, однообразные бетонные коробки с офисами и посольствами; лишь деревья и аккуратные газончики слегка разбавляли эту полыхающую в летнем зное серость.

Сашка, оглядывая эти необъятные просторы, невольно улыбался — всякий раз возвращаясь в них, он окунался в уют давно минувшего студенчества, едва ли доступный случайному путнику. Вспоминались душевные сокурсники, беспечная жизнь от сессии до сессии, безбилетные вылазки в Парк Горького через секретную дыру в заборе и как вечно околачивались на Калужской площади пока бронзовый Ленин хмуро наблюдал как их молодые еще светлые головы заливались пивом вместо учебы.

* * *

Напротив детской библиотеки, которую легко спутать со Зданием Совета Труда и Обороны, Сашка свернул в подземный переход; из глубины доносился до удивления знакомый тенор и неистовый бой гитары.

Легкий сквозняк пробежал по взмокшей футболке и приятно охладил спину. Лампы кое-где не горели — музыкант устроился в темном углу будто нарочно прячась. Сашка узнал в нем Генку — бывшего сокурсника по Горному. Студентами они мечтали о своей рок-группе, но уже после пары репетиций разбежались: слишком разными оказались творческие предпочтения. Сашка — выпускник музыкалки — склонялся к мягкому мелодичному звучанию, самоучка Генка любил чего потяжелее. Несмотря на разногласия, до конца учебы они дружили, пережили немало приключений, но вскоре после выпуска пути их разошлись.

Сашка остановился возле Генки, тот не обратил внимания — взгляд его сосредоточился на объективе любительской видеокамеры на штативе. На кафельном полу лежал гитарный чехол с единственным мятым полтинником, не иначе как для приманки.

Кроме Сашки слушателей не нашлось, но Генка все равно пел с надрывом, бил по струнам не жалея гитары, как могут только полуголодные уличные рок-бунтари. Он, казалось, совсем не изменился: все та же косуха в любую погоду; узкие джинсы с дыркой на коленке; неистребимая щетина и черные засаленные волосы до плеч.

Сашка увлеченно осмотрел гитару — старую истертую, всю в наклейках; такие обычно пылятся где-нибудь в темном уголке, окутанном паутиной, достаются пару раз в год на винные посиделки и, если не разбиваются в пылу веселья, возвращаются на место и вновь забываются.

— Генка! — крикнул Сашка.

Тот прекратил играть и задумчиво взглянул на него.

— Саня! — обрадовался он, протягивая руку.

Невысокий коренастый Генка сжал его тонкую ладонь так что кости захрустели. Сашка хоть и был повыше и пошире в плечах, но в силе всегда уступал; а почти что болезненная бледность и излишняя худощавость предавали ему облик безобидного интеллигента, затюканного многочисленными начальниками в каком-нибудь НИИ.

— Все поешь? — улыбнулся Сашка, массируя зудящие пальцы.

— Пою! — радостно ответил Генка, — другим талантом обделен! Сам-то куда чешешь? — добавил он и выключил камеру.

— Да к клиенту на Люсиновскую забежал, теперь обратно на работу… — начал Сашка и тут же отвлекся, — ты где такой раритет достал? — спросил он, кивая на гитару.

— «Играючая!» — охотно подметил Генка и, зажав аккорд ля-минор, провел пальцами по струнам.

— Ей бы лады поменять, — поморщился Сашка, — дребезг уши режет.

— Ну ты как всегда! — рассмеялся Генка, — давай-давай рассказывай, как сам? Чего там у тебя за клиент?

Сашка уместил семилетку, минувшую с выпуска в несколько фраз: пока не женился, как и мечтал открыл гитарную мастерскую, а годы эти прошли по большей части спокойно и размеренно. Генка на расспросы о себе отвечать не торопился и ограничивался многозначительным: «то тут-то там».

— А камера зачем? Клип снимаешь?

— Дак так… — замялся Генка, — для портфолио, может пригодится когда-нибудь…

Сашка еще недолго поболтал с ним, а вернее сказать поотвечал на расспросы о мастерской и, распрощавшись побрел к метро.

— Саня! — окликнул его Генка, — подсасывай в «Завал» в эту пятницу, не забыл еще про него? Отвиснем, пивка дерябнем. Там кого попало пускать не будут: охраннику скажи, что со мной.

— Постараюсь! — дежурно пообещал Сашка, подразумевая что скорее всего никуда не пойдет или наверняка забудет.

* * *

В пути Сашка осознал, что так и не поинтересовался у Генки отчего он обустроился именно в том — памятном сердцу — переходе, да еще в разгар рабочего понедельника. Неужели в нем, несклонном к показной сентиментальности, тоже все еще теплились грезы о студенческой юности? Но, даже если и так, место для выступления он выбрал не самое подходящее: людей там ходило мало, кто к метро, кто в офисы или за визой в посольство, разве что студенты остановятся послушать, да и то скорее всего задарма. Куда практичней пройти чуть подальше: в переход через Ленинский проспект, где публики в любой час хватало, главное не нарваться на полицейский патруль — те всегда охотно разгоняли уличных бардов даже самых талантливых. Впрочем, размышлял недолго — Генка всегда слыл неусидчивым шустряком с множеством неимоверных идей чем заняться; он даже разговаривал всегда громко резко, будто постоянно куда-то торопился. Он и раньше выступал в переходах и на улицах — было бы не удивительно встретить его даже посреди Красной площади в ансамбле с каким-нибудь балалаечником или аккордеонистом.

До конца дня Сашка ностальгировал: раскопал на ноутбуке старые фотографии и с трепетом вспоминал истории с ними связанные. На одном оцифрованном снимке с полароида, невесть как затерявшемся среди ярких студенческих гулянок, он еще сосем маленький с широкой невинной улыбкой стоял посреди хоккейной коробки с резиновым мячом в руке. Те счастливые времена он помнил смутно, больше по рассказам родителей.

Глава 2

Родители часто вспоминали как в ночь, когда Сашка появился на свет, в палате по радио пел Челентано. От голоса эксцентричного итальянца шумный младенец тут же затих и замер, недоумевая что за странные звуки раздаются в этом новом, но все еще темном мире?

Следом полились «Капли дождя» Шопена и едва прелюдия перетекла в мрачную часть как радио зашипело и стихло. Сашка вновь разрыдался. С тех пор музыка стала чуть ли не единственным что могло его успокоить: будь то нежная колыбельная мамы, величественная симфония или развеселая песня под гитару. Он замолкал, и навострив крохотные ушки, слушал, пытаясь разгадать неведомый замысел композитора.

В шесть лет, насмотревшись на сверстников, упросил родителей отдать его в музыкалку — учиться на гитаре. Уже постарше выклянчил еще и частные уроки на пианино. Родители потакали, но до тех пор, пока не решили, что они слишком затратны для семейного бюджета; а чрезмерное увлечение музыкой скорее всего ни во что в будущем не выльется, даже несмотря на то, что учителя отмечали его талант и отменный слух. После этого Сашка на долгое время забросил пианино и полностью переключился на гитару.

В студенчестве, когда денег не хватало и играть приходилось на ветхих инструментах, купленных с рук, увлекся их ремонтом, а затем и изготовлением. Столярные навыки перенял у папы — тот почитался большим умельцем по дереву. После учебы три года проработал инженером в ИТ-компании, скопил денег; но вскоре бросил попытки сделать карьеру в скучном для себя ремесле и устроился учеником к гитарному мастеру. Проработал у него два года считай за копейки, набрался опыта пока наконец не отважился открыть свое дело. Удачно арендовал дешевую коморку в промзоне неподалеку от дома и обустроил там мастерскую. Первыми клиентами стали жильцы близлежащих домов, привлеченные объявлениями на столбах, и в почтовых ящиках. Постепенно заработало «сарафанное радио» и клиенты стали обращаться все чаще. Кроме того, на курсах обучился профессии настройщика пианино, получил сертификат и вскоре после этого заполучил в постоянные клиенты музыкальную школу, что некогда закончил.

Планов на развитие хватало: для начала подыскать помещение побольше и поприличнее — куда нестыдно приглашать клиентов, нанять помощников; развернуть рекламу в соцсетях; пригласить музыкальных блогеров для интервью; а главная мечта — повысить мастерство в изготовлении гитар на курсах в испанской Гранаде. Но на перемены нужны немалые деньги и свободное время чтобы все хорошенько спланировать. Новый бизнес хоть не приносил серьезной прибыли, но пока хватало на жизнь Сашка что-либо менять не рисковал.

* * *

Почти все свободное от работы время Сашка проводил дома: в квартире что досталась после размена родительской трешки; сам переехал из Новокосино в южный Реутов, родители вернулись на север Москвы, где в свое время выросли.

Одну из комнат обустроил для занятий музыкой — так ее и называл: Музыкальная комната. Там хранились коллекция из пяти гитар, скрипка (впрочем, на ней он не играл, а на стене она висела для антуража) и наконец старое немецкое пианино что осталось от прежних жильцов. Те бросили эту искалеченную громадину, но Сашка ее выходил: заделал сколы с трещинами; подлатал механизмы, поменял сломанные клавиши; снял ржавчину с подсвечников; перекрасил и заново покрыл лаком.

Уже со школы Сашка что на пианино что на гитаре играл виртуозно, но практиковаться не прекращал. Упражнялся часами, порой помногу раз повторял отдельные фразы, оттачивая до совершенства. Он был неизлечимо зависим от музыки: если хоть несколько дней не притрагивался к клавишам или струнам — пальцы начинали зудеть, возникала нервозность точно у заядлых курильщиков, оставленных надолго без сигарет.

Музицировать мог днями напролет, но с куда большим наслаждением вечером, непременно в полутьме, когда комната избавлена от посторонних звуков, и никто не беспокоит. Как ни странно, в нем всегда таилась какая-то болезненная нужда в домашней тишине; не выносил даже тиканья часов по ночам (оттого механических часов в доме не держал). А порой тревожил не сам шум, а скорее его природа: он мог с почтительной для соседей громкостью играть на инструментах, слушать музыку или телевизор, но шум посторонний раздражал до омерзения: навроде излишне звонкого смеха за стеной, топота сверху, или приспичило вдруг кому-то прибить картину или не с того ни с сего передвинуть шкаф, что стоял годами, никому не мешая.

Каких-либо конфликтов Сашка избегал и только в мыслях представлял разговор с беспокойными соседями. Речь всегда была пламенна и поучительна; но с языка так и не слетала, оставаясь где-то там на кончике. За кротость в общении друзья часто звали его малоразговорчивым тихоней что, впрочем, его нисколько не смущало; сам себя он таковым не признавал, а попросту предпочитал не сотрясать воздух болтовней без особой на то нужды. Несокрушимая сдержанность и неумение ругаться, скорее помогали сохранять внутреннюю умиротворенность и комфорт.

К слову, человек встал на путь абсолютного комфорта задолго до него — еще с первобытных времен, когда заглянул в пещеру чтобы укрыться от дождя. Со временем в пещере появились зачатки уюта, обустроился очаг, место для хранения пищи и каменных орудий. Все эти тысячи лет человек непрестанно совершенствовал свое жилище: пещеры сменились лачугами, затем домами, а после и монолитными небоскребами, пришедшими на смену ветхим панелькам и пятиэтажкам. Оставалось загадкой: отчего за все эти тысячи лет эволюции человек так и не научился строить комфортное жилье? Отчего в новых домах, построенных по последнему слову архитектурной мысли, такие тонкие стены что ткни пальцем — дыра останется? Постоянные размышления ответа так и не принесли — от лишнего шума Сашка обычно спасался наушниками; в Музыкальной комнате поставил основательную звукоизоляцию, что бы не мешали ему, и сам он несильно тревожил соседский покой своей частой игрой.

Жил один и опрометчиво окунаться в семейную жизнь не торопился — как многие холостячки дорожил свободой и сторонился бытовых драм. С другой стороны, надеялся рано или поздно прервать одинокие дни, обзавестись семьей. Незамужняя соседка Анастасия казалась для того отличной кандидатурой. Впервые он встретил ее в лифте и сразу увлекся. Есть порой в женщине что-то необъяснимо притягательное, вроде не красавица и губ не красит, а раз увидел и из головы не выходит. Помимо прочих достоинств, Анастасия приходилась идеальной соседкой: всегда тихая незаметная будто за стеной и вовсе никто не жил. В те мгновения, когда слышались щелчки ее дверного замка, Сашка тихонько подходил к глазку и наблюдал за ней; а иногда, если успевал быстро одеться — вроде бы невзначай выходил навстречу. В своих несмелых ухаживаниях ограничивался лишь ненавязчивыми знаками внимания: то сумку с продуктами донести, то перекинуться парой слов по-соседски. Продвинуться дальше пока не выходило, но он не отчаивался и надеялся в ближайшее время одолеть неуместную робость и расположить Анастасию поближе.

Глава 3

Жара изматывала горожан вторую неделю подряд. Сашка, как и многие из них мечтал поскорей сбежать на природу — хоть на несколько дней укрыться от духоты где-нибудь в тенистом саду и поближе к спасительному водоему.

Как раз перед встречей с Генкой, солнце выпарило в нем остатки терпения и в тот же день он намеревался отправиться на дачу до пятницы. Новых заказов предусмотрительно не брал; оставался несложный ремонт гитары, но клиент не торопил — работу можно смело приостановить и по-быстрому закончить на выходных. Но вчерашний вечер воспоминаний помимо архивов фотографий завел на страничку музыкалки, куда изредка заглядывал почитать новости. Там наткнулся на афишу ежегодного летнего концерта, который ученики давали уже в эту субботу. Вместе с тем всплыло обещание настроить рояль в Большом зале, которое выветрилось напрочь. Подобную работу упускать все же не стоило — конкуренции в этом ремесле хватало и замену ему найдут быстро, если уже не нашли; тем более что новенький рояль в Большом зале он уже давно мечтал «пощупать», ведь долгое время ему доверяли только старые инструменты, но безукоризненной работой он наконец заслужил доступ ко всем. Помимо того, в школе нередко обращались за мелким ремонтом гитар, и чтобы не выглядеть в глазах клиента ненадежным он вознамерился исполнить обещанное.

Утром созвонился со школьным завхозом — тот наказал приходить как можно скорее иначе, как и предполагалось, найдут другого мастера.

* * *

Если в детстве музыкалка была на соседней улице, то после переезда на новую квартиру до нее приходилось тащиться в другой город. Впрочем, Реутов так близко подобрался к столице что всего-то нужно перемахнуть через шумное вечно живое Носовихинское шоссе; а если нет желания скучать возле бесконечных светофоров, по-быстрому прогуляться под землей — местная платформа метро встречает вас как раз в Подмосковье, а провожает уже в Москве.

Лет пятнадцать назад благодаря щедрым меценатам школу отстроили заново; на смену невзрачной кирпичной коробке появилось вычурное, но симпатичное монолитное строение что цветом что формой напоминающее многослойное пирожное навроде тирамису. Всякий раз, бывая в ее просторных классах, Сашка немного завидовал нынешним школьникам, которым довелось учиться в современном здании.

На настройку обычно ходил вечером, когда кончались занятия и наступала необходимая для работы тишина, но летом как правило в любое время было достаточно тихо.

Допил кофе, и уже минут через сорок шел по безлюдному коридору музыкалки. У приоткрытой двери в кабинет остановился — послушать как юный ученик исполняет на гитаре довольно сложную прелюдию. Вероятно, тот готовился к предстоящему концерту; играл неуверенно, но Сашка все равно слушал внимательно, не упуская ни ноты. Он до того увлекся что не заметил, как сзади кто-то подошел и похлопал по плечу.

Сашка обернулся — им оказался местный преподаватель гитары Шумилов; как всегда, в помятых брюках, такой же невыглаженной рубашке и наброшенном на плечи пиджачке. В школе его за глаза называли Бетховеном, за сходство с портретом кисти Штилера, где несчастный гений корпит над «Торжественной мессой». Однажды, к греховной радости коллег и учеников, он подхватил евстахиит на оба уха — ходил полуглухой на работу, долго лечился; с тех пор прозвище закрепилось за ним бесповоротно. Не хватало только достойного композиторского дара. Он, впрочем, сочинял и немало, но особых успехов так и не добился, разве кое-что из последнего получило неожиданно хвалебные отзывы от коллег. На радостях загорелся издать учебник с нотами собственных творений, и уже успел придумать броское название: «Шкатулка ценностей моей жизни», при этом никак не выходило подобрать эпитета к «моей»: то ли долгой, но так читатели сочтут его стариком, но ему всего-то чуть больше пятидесяти; то ли прекрасной, но так получится слишком уж приторно…

* * *

— Неужели понравилось? — с напускным удивлением и неделикатной громкостью поинтересовался Шумилов, кивая на ученика.

Сашка, сделав вид что не расслышал, повернулся к двери и аккуратно прикрыл, оставив небольшую щелочку.

— Превосходную прелюдию неважнецкой техникой не испортить, — несколько самодовольно продолжил Шумилов.

— У него еще все впереди — обязательно научится, — шепотом ответил Сашка, — да и не так он плох: волнуется просто.

— Чего это с тобой, Александр? Не ты ли так горазд поносить посредственность?

— Вы коверкаете мои слова, — чуть громче ответил Сашка, но тут же снова перешел на шепот, — нет в ней ничего дурного. В конце концов, это природа, но не всегда приговор. Гораздо хуже — этого не замечать.

— Ну хорошо-хорошо, — ухмыльнулся Шумилов, — это в тебе стремление к идеалу бурлит. Умываю руки!

— Без подобного стремления не бывает настоящего искусства.

— Как скажешь, — окончательно сдался Шумилов, — вот только некогда нам совершенствоваться: концерт на носу. А у меня таких ого-го сколько, — добавил он, кивая на дверь, — а публика серьезная обещается. Из мэрии будут, чиновник высокопоставленный явиться — Шумана большой поклонник, так что некогда… Дарований у нас, конечно, хватает; но не то, чтобы прямо блеск, всё больше так: comme si comme sa.

Из соседнего кабинета вышел пасмурный ученик; хлопнул дверью и проковылял мимо, не замечая никого вокруг. В руках он нес гитарный чехол — на вид вдвое больше него самого.

— Гляди-ка! Идет не здоровается даже. Воспитание! — недовольно отметил Шумилов.

— Лето на дворе — детям гулять хочется, а не прелюдии штудировать.

— Дело добровольное — никого не заставляем, а раз вызвался на концерте выступать — будь добр, а то, что же это получается? Мне, если уж по-честному, несильно-то много за все эти подготовки доплачивают, считай на топливе чистого альтруизма пашу.

— Думаю дело тут совсем в другом. Никогда не мог понять отчего родители порой так жестоки к своим детям?

— Ты о чем? — изумился Шумилов.

— Я бы еще мог принять бесполезные глупости навроде школы скорочтения или уроки актерского мастерства для дошкольников, но заставлять детей заниматься музыкой против воли — по-моему верх жестокости.

— Ах, это, — понимающе протянул Шумилов, — и такое в родительской среде не редкость. Но и дети, если так можно выразиться, нестабильный элемент. Сегодня на гитаре играть загорелся, а завтра ему игры компьютерные подавай. Ну а ты, стало быть, любил музыке учиться?

— Всегда любил, в отличии от многих знакомых, которые с тех пор к инструментам даже не притрагиваются, а школу как каторгу поминают.

— А с нас преподавателей каков спрос? Наше дело обучить да выпустить, а уж чего там дальше будет родители пускай сами решают. Вундеркинды в нашем районе редкость исключительная, за такими мы, конечно, присматриваем, направляем. А если уж начистоту, то в наше время разностороннее развитие ребенка в большом почете. Всякому родителю хочется маленького гения в семье взрастить, отсюда и кружков развелось. Сам каюсь: мои дети для меня лучшие во всем белом свете, собственно, как и для любого благоразумного отца. Таков уж закон эволюции — первобытный инстинкт, если хочешь.

— В конечном счете все эти кружки пустая трата времени и денег, — отмахнулся Сашка, — одна моя клиентка все уши мне просвистела историями о том какой одаренный у нее пятилетний сынишка, и как об этом его учитель театрального мастерства распинался. Уверен, что говорит он это всем хорошеньким мамочкам с толстым кошельком.

— Ну может быть, — улыбнулся Шумилов, — а раз о кошельках заговорили, как там наши… — добавил он, украдкой оглянулся и закончил полушепотом, — дела?

Сашка замялся, не решаясь ответить.

— Что такое? — нахмурил кустистые брови Шумилов.

Сашка помялся еще немного пока наконец не выдавил через силу:

— Как договаривались: на этой неделе.

— Замечательно, — расслабился Шумилов, — жду с нетерпением!

Ученик вдруг заметил подглядывания и смущенно прекратил играть. Сашка извинился, закрыл дверь и, попрощавшись с Шумиловым, отправился в Большой зал.

Спустя несколько часов закончил настройку рояля, получил от завхоза плату и, поглядывая по сторонам чтобы вновь не натолкнуться на Шумилова, поспешил домой — собрать вещи и сразу на вокзал. Все мысли теперь занимала дача: явственно чувствовал, как лежит в гамаке под густой листвой дуба что посадил папа в честь его рождения; лицо ласкает свежий ветерок пока пальцы перебирают струны старенькой гитары; в яблоневом саду чирикает птичья мелочь; в речушке, что неподалеку, игриво журчит ледяная вода…

Ванильные мечтания прервал мобильник. Как назло, позвонил клиент: теперь ему не терпелось получить гитару как можно скорее — дачу вновь пришлось отложить. Не теряя времени, Сашка отправился в мастерскую.

* * *

Недалеко от его дома, вдоль железной дороги растеклась неприглядным болотом территория старого завода, отданная теперь под склады и дешевые офисы. Подобные гнездилища во все времена неизменно привлекали работодателей, коим прибыль куда важнее комфорта подчиненных, тем кто ради избавления от лишних трат готовы селится даже в таком полуразрушенном захолустье.

Проходя мимо окон длинного двухэтажного здания из красного кирпича, Сашка по обыкновению одним глазком наблюдал за местными трудягами. В одних виднелись сосредоточенные женщины — утопая в рулонах разноцветной ткани, они что-то строчили на швейных машинках; за другими прятался небольшой кабинетик с железным шкафом, забитым белыми папками, и единственным столом с широким монитором, с боку от которого проглядывалась крохотная женская ручка, кликающая по мышке. Сразу за углом через щелочки штор мелькали странные люди — чаще всего они пели, что-то рисовали на холстах сидя на полу, или танцевали блаженно улыбаясь, хотя фигуры что они выдавали больше походили на кривляния — Сашка называл этот балаган «сектой». Ближе к проходной, в подвальчике укрылась еще одна пошивочная — полулегальная; к ней каждое утро и в обед подъезжала газель, из подвальчика тут же выбегал дружный отряд раскосых человечков с десятком новеньких спортивных сумок в каждой руке; все это грузилось в машину и отряд так же молниеносно возвращался обратно. Пообедать предлагалось в местной столовой, временами приличной или кафе привокзального формата с едой всегда заветренной и сомнительной. Сашка чаще всего не рисковал и ходил обедать домой.

За порядком следил щуплый светловолосый охранник в мешковатой униформе. Вертушка на проходной опять сломалась, отчего охранник надежно обмотал ее скотчем чтобы кто-нибудь ненароком не вздумал ее покрутить и не доломать окончательно. Оставался небольшой зазорчик и людям покрупнее проход давался с трудом — оттого охранник не любил широкоплечих и толстяков; а худеньких (особенно посетительниц), напротив, всякий раз хвалил и не отпускал без комплимента и меткой остроты. Несмотря на неполадки с вертушкой, считыватель карт работал исправно, и охранник, не имея больших забот, внимательно следил чтобы никто не проскочил, не приложив пропуск.

Сашка привычно отсалютовал ему и аккуратно протиснулся через турникет. Там в глубине полутемных заводских коридоров, в небольшой каморке, он и обустроил свою мастерскую.

Глава 4

Для неискушенного гостя мастерская выглядела тайным убежищем столяра-безумца. В тесной каморке навеки пропахшей древесной стружкой, лаком и клеем, не осталось ни кусочка свободного места. Стены украшали пробковые стенды со всевозможными отвертками, стамесками и рубанками; на полках перемешались тюбики с краской, пластиковые бутылочки с маслами, щеточки, старые книги, стопки бумаг с чертежами гитар и всякий мусор, до которого никак не доходили руки выбросить; остальное пространство занимали два верстака, струбцины, доски, деки, грифы, обечайки и еще много чего в беспорядке распиханное по коробкам и ящичкам. На тумбе у стены нашлось местечко старому виниловому проигрывателю и коллекции пластинок на любой вкус. Этот невесть откуда взявшийся доперестроечный артефакт здорово помогал разбавить рабочую рутину.

На длинном — во всю стену верстаке, гитарный барабан, обклеенный белым малярным скотчем, ждал своего часа точно пациент перед операцией. На верстаке поменьше лежала совсем еще юная гитара. Сашка уже несколько месяцев делал ее для себя, но не хватало времени закончить.

За всем этим пыльным беспорядком, с портретов, висящих у входа, следили Фернандо Cор и Фредерик Шопен.

* * *

С клиентской гитарой Сашка провозился до пятницы. Ближе к вечеру шлифовал лады после замены.

Пока проигрыватель наполнял мастерскую переливами «Русского вальса» Шостаковича, в дверь настойчиво постучались. Сашка, не отвлекаясь, попросил зайти.

— Халтуркой вы тут занимаетесь, как я гляжу! — послышался позади насмешливый голосок!

Сашка обернулся. У порога стоял черноволосый усач с гитарным чехлом в руке — разовый клиент, пришедший пару месяцев назад по рекомендациям знакомых. Это был непростой заказ: сынок усача неосторожно наступил на новенькую только купленную гитару и переломил головку грифа. Сашка не вдавался в подробности трагедии, но судя по характеру увечий сынок вполне мог сделать это намеренно.

Сашка, не выдавая беспокойства за несправедливый удар по профессиональному самолюбию, поинтересовался:

— Что стряслось?

— Не играет как велено, — усач расчехлил гитару и протянул Сашке, — небось дефекты какие после ремонта остались.

Сашка обтер руки тряпкой, слегка пропитанной спиртом, и осторожно взял гитару за гриф.

— С чего вы так решили? Это вполне годный инструмент, — отметил он, разглядывая гриф и, убедившись, что головка приклеена надежно, добавил, — старая рана совсем незаметна.

Усач насмешливо закатил глаза с видом человека которого ни в коем разе невозможно обдурить.

— А то как же? — ехидно проговорил он, — сын уж третий месяц бренчит, без толку — ничему не научился.

— Возможно учат плохо. Где занимается, в школе или у частника?

— Да причем тут где? — нахмурился усач, — денег кучу отдал — сама играть должна!

Сашка слегка напрягся, но ответил спокойно:

— Неважно сколько вы заплатили — все от желания учиться зависит. Поверьте: люди не рождаются как принято говорить — «медведь на ухо наступил», таких почти не бывает — я, во всяком случае, не встречал. Просто нужно больше практиковаться — в конце концов гитара покорится. Новым Пако де Люсией ваш сын навряд ли станет, но научится аккомпанементу или простенькому арпеджио это наверняка. Если, конечно, сам захочет.

— Ну не знаю… — засомневался усач.

Сашка выключил проигрыватель, сел на табуретку, быстро подстроил гитару и, глянув на портрет Сора, сыграл небольшой отрывок его фолии.

— Я и теперь могу сказать: гитара отличная, — заверил Сашка, — хороший низ, верхи яркие, середина не проседает. Атака, опять же, вполне себе. Для фабричного инструмента недорогого сегмента на удивление недурно, можно сказать вам повезло.

— Сын хнычет — пальцы болят.

— Это нормально, привыкнут скоро. Возможно, на первое время струны самого легкого натяжения поставить. Еще можно, даже нужно, косточку наждачкой подпилить, чтобы их пониже опустить. С этим и вы справитесь… Хотите бесплатно сделаю.

— Не знаю… — поморщился усач, — если так ничему и не научится деньги назад стребую. Я в интернете читал что гитары после плохого ремонта… — задумался он и вспомнив, неуверенно добавил, — «не строют».

— Свою работу я выполнил, — слегка понизив голос, проговорил Сашка, — вы же видите… И слышите надеюсь.

— Да-да… — проворчал усач, выхватил гитару, небрежно засунул ее в чехол, после чего спешно ушел, бурча под нос.

Сашка молча проводил его взглядом и едва тот скрылся за порогом, схватил с верстака стамеску и, скрипя зубами запустил в дверной откос. Не позволяя до этого подобные срывы, даже слегка испугался что усач мог услышать; чуть переждав, на случай если тот вернется, засобирался домой, уже не в состоянии работать дальше.

Сашка, безусловно, понимал, что, как и в любом деле, где тесно работаешь с клиентом, нужно быть готовым к капризам и мелким скандальчикам. Всегда найдется верящий в себя умник — тот, кто знает лучше мастера даже самую неподатливую тонкость профессии; тот, кому сделать ремонт самому не позволяет ни в коем случае не неумение, а к примеру недостаток свободного времени или, скажем, плохая погода. Но все равно подобную упертость и нежелание принять свою неправоту Сашка не выносил. После общения с таким клиентом уже не мог ничем заниматься, долгие часы мысленно ругал того за глупость и себя за бессилие в попытках его переубедить.

После визита усача еще долго маялся, перебирал в голове хлесткие слова что стоило выпалить ему в лицо вместо того неубедительного лепета. Избавиться от подобных переживаний всегда помогала музыка. Он брал гитару или садился за пианино и, забыв обо всем, играл. Погружался в почти что состояние транса, не замечая ничего вокруг и, не слыша ни звука кроме тех, что издавал инструмент; голова постепенно заполнялась мелодией — даже самые мрачные мысли отступали…

* * *

Часы перевалили за девять, настроение чуть поправилось; вспомнилось вдруг напутствие Генки сходить в «Завал».

Помимо музыки страсть к ночным вечеринкам с танцами и выпивкой некогда сблизила их. Вместе с приятелями-единомышленниками они зависали в клубах безудержно, ходили туда чуть ли не каждые выходные — как на работу. Одно время Сашка до того увлекся что его едва не отчислили из института за неуспеваемость, но кое-как обошлось.

«Завал» когда-то считался их любимейшим заведением, куда придешь без копейки в кармане и неизбежно встретишь друзей готовых напоить тебя до безобразия. Но, как известно, неуемная энергия что тянет нас навстречу ночным приключениям, с годами тает и все чаще вылазки на вечеринки зовутся не «сходить оторваться по полной», а «тряхнуть стариной». Сашка, конечно, пока окончательно не разлюбил подобные мероприятия, словом, не разучился развлекаться, но уже задолго до того, как перескочить тридцатилетие, почти насовсем отстранился от студенческих привычек и в пятничные вечера предпочитал тихое уединение и лучше всего дома.

Битый час он разрывался — «сходить-не сходить», то придумывая отговорки, то наоборот, выискивая причины перестать лениться, пока подпорченное сварливым усачом настроение наконец не взяло свое — он решился забежать на пару часиков, слегка проветриться.

Глава 5

Ближе к полуночи, Сашка на метро добрался до Китай-Города. Прошелся привычной дорогой по Лубянскому проезду вдоль Ильинского сквера, немного не дойдя до Маросейки свернул в узенький безлюдный переулок.

«Завал» спрятался чуть дальше: в малоприметном подвальчике обветшалой дореволюционной трехэтажки. Обнаружить его можно по неброской вывеске, афише на стене и молодым ребятам что по обыкновению кучковались у спуска ко входу и весело щебетали под звон пивных бутылок.

Сашка, глядя на ребят, вспомнил давний трюк: чтобы не тратиться на дорогую выпивку в клубе, они с приятелями выходили на улицу, бежали в ближайший круглосуточный или чебуречную, угощались там дешевым портвейном и возвращались чтобы уже спокойно «шлифовать» настроение самым простеньким барным пивом или водкой (этот наиболее милосердный в цене и совершенно беспощадный по эффекту напиток, выручал даже в самые безденежные времена, а особенно в купе с энергетиками).

Сашка отстоял длинную очередь и спустился ко входу в подвал. Дверь перегородил крепкий охранник в неизменно черной футболке. Тот пристально изучил его и спросил на удивление вежливо:

— Заблудились, молодой человек?

Сашка назвался, упомянул Генку — тот, сверившись со списками, впустил. Оказалось, что у клуба сегодня юбилей и пускали только «своих».

Трепет пробежал по телу, словно вернулся тот юношеский задор, когда вход всякий раз оборачивался лотереей. Все зависело от настроения охранников: в иной вечер пропускали без проблем, в другой непременно требовали документы с отметкой о том, что тебе больше двадцати одного (хотя обычно хватало и восемнадцати) или на ходу придумывали самую нелепую причину не пускать, навроде внезапно нагрянувшей в полночь санинспекции — так они тешили самолюбие. Но как только одоленные церберы оставались позади — музыка врывалась в голову, адреналин во взбудораженной алкоголем крови закипал, и отпадали всякие сомнения что ближайшие часов шесть будут жаркими.

Вспомнилась и первая встреча с Генкой — к тому времени уже завсегдатаем «Завала». Той ночью Сашка с одногруппниками пересеклись неподалеку от клуба со знакомыми по Горному — их внимание приковал как всегда яркий Генка. Он с разбитым в кровь носом, но с улыбкой рассказывал о том, как минуту назад крепко повздорил с охранниками. Те не пустили его: им показалось что он излишне пьян. Генка не отступил, полез на них с кулаками и его от души избили. На следующих выходных охранники уже забыли про досадный инцидент, и Генка встретился уже внутри клуба. Через неделю его снова не пустили, а еще через месяц выгнали за пьяные выходки и не пускали вплоть до смены охраны.

Таков и был «Завал» — заглянув в его стены однажды, хотелось возвращаться туда снова и снова несмотря на нередкие казусы с охраной. Возраст, профессия, национальность, вероисповедание значения не имели — ночью все были едины. У барной стойки могли случайно встретиться безвестный студент, столичная знаменитость, лицо которого то и дело мелькало по телевизору, солидный бизнесмен, заодно какой-нибудь невесть как забредший француз или даже африканец; вместе хлопнуть по рюмке, порассуждать за жизнь и разойтись лучшими друзьями чтобы на утро забыть друг о друге навсегда.

* * *

Клуб и сегодня напоминал ветхую коммуналку. Обшарпанный деревянный пол, голая штукатурка на стенах, местами будто наспех выкрашенная в коричневый или зеленый, тряпичные абажуры на лампах и неизбежные мысли навроде: «а ремонт-то здесь похоже со времен большевиков не делали?». Обманчивую простоту скорее записывали в изюминку клуба нежели в недостаток — гости боготворили ее. Нередко, когда двух небольших залов, разделенных тесным коридорчиком, едва хватало вместить всех желающих оторваться без пафоса и навеки почившего гламура.

Сашка сперва заглянул в больший по величине зал, где раньше всю ночь напролет диджей крутил пластинки. Зал, к великому изумлению, теперь походил на заурядное кафе: танцпол отчего-то плотно заставили столиками, где редкие гости, в основном парочки, мирно болтали, пренебрегая крепким алкоголем. Бармен, пока не заваленный заказами, увлеченно смотрел футбол по телевизору.

В соседнем зале, где по пятницам и субботам гремели концерты, оказалось повеселее и куда многолюдней. Сашка с приятным удивлением обнаружил на сцене дорогущий рояль от «Стейнвей и Сыновья»; там же копошились музыканты: гитарист с мушкетерской бородкой и пышной как у пуделя прической, невысокий басист-азиат, лысый барабанщик и немолодой саксофонист, который судя по недовольным гримасам и репликам о «лаже» почитался за главного. Сцену огибал небольшой танцпол, позади него за столиками галдели гости.

Пока не появился Генка, Сашка устроился за пустующим столиком в уголке — послушать группу. Музыканты к тому времени закончили приготовления, к микрофону подошел гитарист, объявил, что напоследок сыграет пару «вещичек»: на этот раз кое-что из нестареющей «классики»; и под счет барабанщика от души вдарил медиатором по струнам. Заревел веселенький блюз-рок — гости, раззадоренные знакомыми рифами, в миг облепили танцпол.

Сашка послушал недолго, но то ли настроение не поправилось то ли музыканты не особо впечатляли — отправился в бар прямо посреди куплета.

* * *

Устроился за стойкой, заказал пива. Пока пена в бокале игриво потрескивала, а запотевшее стекло приятно холодило руку, с ностальгией осмотрел убранство бара. Почти ничего не поменялось: лампочка тем же тусклым сиянием освещала белую кирпичную стену с доской, исписанной мелом; на полках друг к дружке прижимались бутылки всех цветов радуги; вместо плаката с лозунгом: «Доброта — бесплатно!» повесили Мону Лизу с пририсованным к руке коктейлем с зонтиком.

Пока изучал оскверненный шедевр итальянского мастера, к стойке прислонился высокий сутуловатый гость и молча щелкнул пальцами бармену. Тот торопливо налил ему рюмку текилы и поставил рядом блюдце с лаймом.

Сутулый благодарно кивнул, вальяжно облокотился на стойку, взял в одну руку рюмку, в другую лайм и, не имея поблизости иного собутыльника, повернулся к Сашке.

— И не иссохнет мой бокал покуда жив я буду! Твое здоровье! — разорвал он трезвую почти что целомудренную тишину зала.

— И вам долгих лет, — поддержал Сашка, приподняв бокал.

Сутулый резко выдохнул, выпил, слизал соль с рюмки и тут же закусил лаймом. На вид он казался карикатурным спившимся поэтом с едва уловимыми остатками благородства на лице. Неряшливая прическа с седыми висками, подернутая той же белизной щетина, темные глаза с ироничным пьяненьким прищуром и решительный нос с горбинкой. На сутулых плечах висела не по размеру широкая рубашка с закатанными рукавами, верхние пуговицы оставались расстегнутыми — выглядывал крестик на серебренной цепочке. Худощавое запястье украшали дорогие на вид часы.

Сутулый, отрекомендовавшись Николаем, продолжил:

— Слушай, Витьке хочу предложить арфу в зале поставить. Ей-богу разорюсь, но возьму. Взять?

— Почему бы и нет, хороший инструмент.

— Заметано! — выдохнул Николай точно не хватало ему лишь одобрения Сашки, — парагвайскую поставлю, а дурь в мою башку обезьянью ударит — саунг из Мьянмы привезу, — затем взял паузу, внимательно оглядел Сашку и добавил, — скучаешь-то чего? На концерт сходи.

— Только что оттуда.

— Чего поют?

— «Crossroads». Кавер от «Cream».

— Хм… — приятно удивился Николай, — чего ушел, не понравилось?

— Не особо оригинально, но… — задумался Сашка, — сойдет.

— А! — довольно протянул Николай, — оригинальность любишь? Похвальное стремление.

— Во всяком случае чужие песни играть, да еще в чужой аранжировке можно с лицом попроще, а тот кучерявый слишком уж выпендривался. Ему в пору не гитаристом быть, а актером театра Кабуки.

— А чего ж ты хотел? В наше время поди придумай чего новое. Проще проторенной дорожкой пойти — не оступишься. Кавера нынче хорошо заходят. Мы, считай, живем во времена повального переосмысления всего и вся.

— Нужно всего лишь подумать хорошенько.

— Это точно! — увлеченно подхватил Николай, — знаешь, мне по юности пионерской вопрос один спать не давал: если нот всего семь, наступит ли момент, когда уникальные мелодии закончатся? Даже письмецо в газету отправил. И чего ж, думаешь? Опубликовали письмецо и ответили доходчиво.

— Вероятно газетчики успокоили, что опасения ваши напрасны. Даже для мелодии всего из нескольких нот сочетаний миллиарды. Прибавьте к этому длительность, гармонию, ритм и все такое прочее…

— Сечешь! — рассмеялся Николай, — чем по жизни занимаешься?

— Пианино настраиваю, — уклончиво ответил Сашка.

— О! Полезная профессия — востребованная. А рояль наш под силу?

— Да хоть орган в соборе Святой Цецилии, — пиво понемногу расшевелило — настроение пошло на поправку.

— Стало быть позовем, — весело подхватил Николай и щелчком пальца приказал бармену повторить. Тот молниеносно исполнил.

В зал с шумом ворвалась стайка гостей.

— Санька! — послышался позади радостный голос Генки, — подъехал все-таки? Крутяк!

Генка подбежал к стойке, поздоровался за руку с Николаем, затем с Сашкой и переключился на бармена, — ливани пивка! — велел он и подставил ему ладонь. Тот от души по ней хлопнул.

Николай с ухмылкой оглядел Генку:

— Опять ты, Геннадий, спирт лакаешь как кот молоко. Бешеного кабана напоить и того безопасней. Налей ему безалкогольного чтоб не бузил слишком, — приказал он бармену.

— Светленького сделай, и для лучшей усвояемости шот водки рядом поставь! — распорядился Генка.

Бармен налил.

«Всегда пил как в последний раз», — припомнил Сашка, глядя как Генка ухватился за рюмку.

— Витька чего ответил? — спросил Николай у Генки.

Генка только поморщился в ответ, выпил водку и приступил к пиву.

— Геннадий, ты же понимаешь, что наличных денег у населения скоро вообще не останется? — нарочито серьезно спросил Николай и выпил текилу, — куда ни плюнь везде переводы; даже у грузчиков что мне холодильник старый из квартиры выносили — оплата по карте.

— Мне-то чего? — ответил Генка, налегая на пиво.

— Простота святейшая. Чего ж тебе на улице в шапку кидать будут? Орехи как белке в парке?

Генка поперхнулся.

— А лучше «ИП» открой, — продолжил Николай, — купишь себе мобильный платежный терминал, а почитатели твои безналом расплачивается станут — как в супермаркете, а ты им чек за прослушивание песен.

— Да не будет такого, — отмахнулся Генка, — в печке что ли всю бумагу сожгут? — спросил он и, достав из кармана мятые купюры, расплатился с барменом.

— Подумай-подумай, — поучительно посоветовал Николай, — в Европе уже везде так. От жизни ты, Геннадий, отстал — как доисторический щитень.

— Пойдем, Санька, в другой зал, — хмуро протараторил Генка, — Там… Повеселее.

Николай рассмеялся и намекнул бармену на третью. Сашка наспех допил остатки пива и потянулся вслед за Генкой.

* * *

Гостей заметно прибавилось. Поперек коридора успели повесить гирлянду с надписью: «C днем рождения!», под ней кучковались любители повертеться перед объективом.

Генка, казалось, знал всех: охотно раздавал приветствия, весело подмигивал девчонкам, перекидывался шутками с ребятами, даже персонал почитал за своего. Для него словно со студенчества ничего не поменялось: он и теперь вел себя тут по-хозяйски. Сашка напротив: вглядывался в лица, надеясь найти хоть одно знакомое.

Абажуры тем временем погасли. Место на сцене занял дредастый диджей в режущей глаза желто-зеленой майке; пока он возился с виниловым проигрывателем, гости с нетерпением ждали начала танцев.

Генка проводил Сашку к длинному столику. Там, судя по взрыву теплых приветствий теснились закадычные друзья Генки. Многие полезли к нему обниматься — то ли оттого, что безумно соскучились, то ли оттого, что уже здорово набрались. Генка представил Сашку остальным, но за шумным галдежом его появление прошло почти незамеченным. Среди ребят Сашка узнал официантов что бегали по клубу и музыкантов со сцены.

Генку с Сашкой усадили друг напротив друга и поставили им по бокалу. На столе возвышалась многолитровая «башня» с краником, откуда можно было поживиться пивом.

* * *

За столиком наперебой шутили, вспоминали забавные истории о клубе, его обитателях и персонале. Генка поддерживал и, как всегда, выглядел душой компании — его байка о том, как в разгар ночного веселья по клубу бегал одуревший от громкой музыки поросенок, имела необыкновенный успех. Сашка сидел молча и лишь участвовал в чоканье бокалами после бесконечных душевных тостов за долголетие и процветание «Завала».

Диджей к тому времени вовсю крутил заводные регги-хиты. Всеобщий застольный галдеж постепенно перерос в скромные междусобойчики. Кто-то поскакал на танцпол, другие на улицу перекурить; остался гитарист с барабанщиком, влюбленная парочка и еще несколько ребят чьих имен Сашка так и не успел запомнить.

Никак не выходил из головы новый знакомый Николай — судя по всему, большой оригинал.

— А чего это за мужик в баре был? — громко спросил Сашка у Генки, стараясь перекричать музыку, — пьянчужка местный?

— Ну ты даешь! Это ж Завьялов!

— Певец? — неуверенно переспросил Сашка, — шансонщик вроде?

— Да какой певец! Владелец «Завала».

— Ах, этот! Припоминаю что-то. Вроде бы читал о нем в интернете…

— Да еще в нулевых частенько вместе со всеми отвисал, ты тогда походу внимания не обращал; он, конечно, посвежей выглядел, но ненамного. Мы правда тогда еще знакомы не были.

— Возможно. Хоть и не поет, а болтун видать знатный?

— Во-во… — ухмыльнулся Генка и добавил брезгливо, — суррогатная молодость.

— Это еще что такое? — ухмыльнулся в ответ Сашка.

— А то ж не суррогатная? Шестой десяток мужику, а все в отрыве живет, не угомонится никак. Разводился три раза, а полгода назад снова женился да опять развелся через месяц. Чего старику неймется? Вон, видишь, девчонки сидят — лет по двадцать с небольшим? — махнул Генка на соседний столик, — вот она где весна жизни-то настоящая, разврат в крови и жар как от печки!

— Так и мы с тобой не юнцы уже, — улыбнулся Сашка.

— Да и пускай, чего с нами станется? Еще зажжем! — прыснул в ответ Генка, — все дотла спалим — дай только спичку! — воскликнул он, подняв вверх бокал.

Сашка присоединился к тосту.

— А тебя будто бы все знают кругом? — спросил он, вытирая пивную пену с носа.

— Работал тут какое-то время, сначала в охране, потом официантом…

— В охране? — рассмеялся Сашка, — это же для маньяков и садистов работа. Как это тебя угораздило?

Генка едва заметно напрягался, но тут же весело ответил:

— Да сейчас уже не жестят особо — другие времена. А помнишь, как мы сюда бутылку «конины» протащить хотели, а охранник заметил, как ты ее в рукаве пуховика прятал? Выгнали наc тогда с позором, — проговорил Генка до того радостно что готов был сползти под стол от смеха.

— Тебе смешно, а я за здоровье испугался, когда этот отморозок двухметровый за шкирку меня схватил и наружу повел. Думал еще и отпинает на прощанье.

«Башня» тем временем опустела — Генка побежал в бар за добавкой. Вернулся с подносом полным рюмок с водкой и, сиротливо приютившимся среди них, графинчиком с томатным соком. Сашка с ужасом осмотрел этот взрывоопасный арсенал и приготовился к самым непредсказуемым последствиям.

— Слушай, Санька, — с ходу начал Генка, — ты же теперь вроде как Страдивари? Это раньше по мелочи в гитарах ковырялся, а теперь вон какой стал — профессионал! Мастерскую открыл!

— Да какой там, — смущенно отмахнулся Сашка, — порой кажется, что до сих ничего толком не умею.

— Ладно уж — не прибедняйся. Гитарку мою не посмотришь? Дребезжит беспощадно, да ты и сам слыхал. И вообще много там чего подшаманить нужно. Я, правда, сейчас на мели, даже водяру в долг налили — так что за ремонт попозже отдам. Новую бы, конечно, взять, да вроде к этой прикипел.

— Ах, вот чего ты меня позвал? — рассмеялся Сашка, — напоить решил, чтоб гитару нахаляву починить?

— Чего сразу нахаляву? — напрягся Генка, — думал скидочку по-дружески оформишь.

— Шучу, чего засуетился? А кстати «Ямаха» твоя синяя — полуакустика, что с ней? Очень хорошая была.

— Очень хорошая… — ностальгически поддержал Генка, — «играючая». Продал давно. Ну так посмотришь?

— Да без проблем, в мастерскую приноси. Адрес запиши… Телефон мой остался? C тех пор так и не поменял. Работы летом не особо много — так что в любое время звони. Хотя я может на дачу на пару тройку дней смотаюсь, но ты все равно набери как зайти надумаешь.

— Ну спасибо! — повеселел Генка, — диктуй и мой новый запиши на всякий…

Приятели обменялись номерами и скрепили уговор водкой.

— Смотри-смотри, — кивнул Генка на ступеньки, ведущие на верхний этаж, — Витька в народ спустился — с небес сошел, — объявил он это с той же необъяснимой напускной неприязнью, с которой говорил о Завьялове да так что и не поймешь говорил он это искреннее или шутливо, по-приятельски.

— А это кто?

— Лилеев — совладелец, но поглавнее чуток.

* * *

Вспомнилась та самая интернет статья пятилетней давности о «Завале» и двух его бессменных хозяевах — верных друзьях и соратниках. К статье прилагались старые черно-белые снимки, на которых им было лет по двадцать; если в Завьялове хоть и с трудом да узнавались черты молодого себя, то Лилеев изменился сильно: пополнел, обзавелся очками; некогда длинные волосы совсем поредели и теперь аккуратно зализаны назад как делают дабы прикрыть проплешины; растянутый свитер сменился черным лоснящимся костюмом и белой рубашкой с дорогими запонками напоказ; на гладко выбритом лице вместо игривого задора блуждала самодовольная ухмылочка.

В статье говорилось больше об их деловых заслугах: отмечалось, что люди они непубличные и стараются особо не светиться. Лилеев вел успешный бизнес: владел еще одним клубом на Чистых прудах, небольшим отелем и ресторанами в Москве и Питере. Завьялов с момента открытия «Завала» занимал кресло генерального директора. В девяностые в разгар повальной нищеты друзья занялись предпринимательством и, преодолев все ужасы той эпохи, сумели подняться. В девяносто девятом, несмотря на разгоревшийся кризис, на двоих выкупили за бесценок подвал на Лубянском проезде — что в нынешних реалиях и вовсе поразительно, учитывая близость к Кремлю. Мыслей чем его занять нашлось полно: от дешевой рюмочной, элитного ресторана какой-нибудь экзотической кухни до казино с рулеткой и стриптизом, но остановились на популярной тогда идее ночного клуба. Еще молодым полным смелых замыслов друзьям, хотелось открыть заведение непохожее на остальные; обязательно с живой музыкой и приятной почти домашней обстановкой, куда мог прийти любой и где ему всегда будут рады. Коллективы приглашали в основном малоизвестные, но непременно талантливые и заводные. За счет грамотной рекламы и удачных связей в клубной тусовке, «Завал» быстро набрал популярность и вскоре окупился. На волне успеха открылся второй зал — для электронной музыки.

Глава 6

Лилеев поднялся на сцену, переговорил с диджеем, после чего музыка стихла. Повернулся к растерянным гостям, молча дождался полной тишины, выдал недолгую поздравительную речь, и в заключение скромно объявил, что кое-чего сочинил к юбилею и, если никто не против немного поиграет, чему гости обрадовались и поддержали шквальными аплодисментами. Сашка тоже похлопал — к удивлению от появления элитного рояля в клубе прибавилась возможность его послушать.

Лилеев также скромно улыбнулся и с лицом — «раз вы настаиваете то так уж и быть…» сел на банкетку и заиграл. Сашка уже с первых тактов распознал в нем бывалого пианиста, явно с достойным образованием. Но можно ли называть это музыкой? Скорее уж беспорядочным набором звуков с неоправданно долгими паузами и внезапными эпилептическими взрывами — точно до смерти перепуганная кошка носилась по клавишам. Быть может, тонкие ценители, зовущие подобное «музыкальным экспрессионизмом», и находят в нем некий особый полет фантазии, рвущий всякие закостенелые шаблоны, но Сашка как ярый сторонник классической гармонии его никогда не понимал.

Мучительная додекафония повторялась из такта в такт — Сашка вскоре отчаялся услышать хоть что-нибудь стоящее. В финале Лилеев и вовсе перешел в безумную патетическую агонию с явной задумкой окончательно околдовать зал. Унылая беготня по нотам сменилась боем мрачных аккордов, что с диким ревом впивались в беззащитные уши. Сашке этот внезапный переход показался слишком уж пошлым заигрыванием с чувствами публики; впрочем, судя по увлеченным, местами даже восторженным, лицам задумка безусловно удалась.

* * *

Лилеев закончил, насладился послевкусием последней ноты, театрально медленно поднялся и повернулся к гостям. Зал взорвался овациями — Лилеев самодовольно улыбался и кланялся мелкими чуть заметными кивками. Кричали «Браво!», «Гений!», «На бис!» и все в таком же духе, разве что цветов к ногам не бросали.

Сашка озадаченно оглядел ликующих, пожал плечами, выдал пару совсем уж нелестных комментариев, после чего поймав на себе заинтересованный взгляд Лилеева, тут же повернулся к Генке, в надежде найти союзника; но тот ругать безусловно сомнительное выступление отчего-то не торопился.

Сашка увлеченно проследил как сияющий Лилеев прошелся по гостям, собрал по пути благодарности, затем уже с бокалом шампанского подошел к его столику. Поздоровался со всеми за руку, а когда дошла очередь до него, не подав руки, спросил, сохраняя приветливость на лице, но затаившийся гнев в глазах:

— Не понравилось?

— Не особо, — ответил Сашка со всей хмельной прямотой.

Остальные посмотрели на него с тем удивлением, с каким смотришь на дурачка, от глупости которого отчего-то стыдно тебе самому. Генка хоть уже давно сбился со счету в выпитом и перешел в стадию безоглядного героизма, тем не менее пугливо улыбнулся и под столом легонько пнул его ногой. Сашка сделал вид что не заметил.

— Чего не так? — невозмутимо продолжил Лилеев, покусывая губу.

— В вашей дивной элегии больше грохота со стройки, чем музыки. Над ней еще работать и работать… А лучше не мучаться понапрасну, а ноты сжечь на всякий случай.

Все, кто находился поблизости моментально притихли и скучились вокруг назревающего скандала.

— Сжечь говоришь? — ядовито ухмыльнулся Лилеев.

— Еще бы. Такие пьески кому угодно по плечу. Возьмите себя в руки: разбудите фантазию и чего поприличней сочините. Верю вы сможете — нужно лишь поднапрячься немножко. Тем более повод для того более чем подходящий. Наш «Завал» заслуживает большего — Генка подтверди! — бросил Сашка на что Генка лишь кисло улыбнулся, бросив мимолетный взгляд на Лилеева.

— Во молодец какой! Чего ж, думаешь, музыку так сочинять легко? Каждый неуч с подворотни сможет?

— Безусловно тяжело, — глубокомысленно продолжил Сашка (насколько позволяло выпитое), — но ваша атональная эскапада получилась слишком уж бесхитростной — явно недостойной тех льстивых оваций.

Лилеев оставался внешне невозмутимым, но глаза переполнились гневом.

— Ты чего себя академиком возомнил? В себя поверил? Откуда тебе понять, что заслуживает оваций, что нет? — выпалил он, с напускной растерянностью огляделся по сторонам и добавил брезгливо, — кто это такой вообще? Где Евгеньевич? Пускают кого попало!

— Популярное заблуждение, — бойко парировал Сашка, — любой, кто хоть немного в музыке разбирается, а особенно в классической, сразу поймет плохая она или нет.

— Разбирается он! Тому, кто немного разбирается, и сочинять не дано! Помалкивал бы! Пивко с водкой вон лучше хлебай! — дрожащими губами проговорил Лилеев и огляделся с надменной ухмылкой, выискивая одобрение среди публики.

— Да уверен если попробую, у меня не хуже выйдет, — весело ответил Сашка и подмигнул какой-то девушке напротив. Та отвернулась.

— Ну беги, сочиняй, чего сидишь! — взорвался Лилеев, указывая бокалом на рояль, — языком трепать вы все горазды — академики доморощенные, композиторы сельского пошива, маэстро безграмотные!

— Да как делать нечего! — парировал Сашка и уже было привстал из-за столика как Генка его придержал.

— Вы еще «батл» на роялях устройте! — весело выкрикнули из толпы.

— Точно! Точно! — подхватили остальные, — «Батл» хотим!

Лилеев на мгновение замешкался, снова бросил на Сашку презрительный взгляд, в глазах заблестел азарт.

— Ну что ж, будет вам «батл»! — громогласно объявил он в зал и добавил, обращаясь к Сашке, — пари заключим! — от каждого новое произведение для фортепьяно: форма, жанр значение не имеет. Победит которому рукоплескать хлеще будут. Успеешь до конца лета сочинить? Не сольешься?

— Успею! — решительно заявил Сашка и ударил кулаком по столу — пустые рюмки радостно зазвенели.

— Другое дело! — загорелся Лилеев, — дуэль на тридцать первое августа назначим: в мой день рождения! — торжественно объявил он, — Гена, а ну разбей!

Дуэлянты сцепились ладонями. Генка слегка помялся, вытер руку об рубашку и, отчего-то грустно улыбнувшись, разбил.

Гости наполнили зал овациями теперь уже неистовой силы. Лилеев, казалось, забыв о нанесенной обиде, закончил обход зала и вернулся к роялю.

— Тридцать первого! Не проспи! — крикнул он Сашке и взмахнул бокалом — половина шампанского пролилась на клавиши.

— В полночь! — дерзко ответил Сашка, — мой первый в жизни опус — ваш! — добавил он и театрально поклонился.

Лилеев осушил бокал, бросил в Сашку снисходительный взгляд, расхохотался и направился к ступенькам.

Сашка тут же вскочил; постоял немного, справляясь с «вертолетами»; подошел к роялю, и носовым платком аккуратно вытер клавиши. Диджей почтительно дал ему под козырек и запустил пластинки. Не прошло и пары секунд как танцпол наполнился истомившимися по ночной движухе гуляками.

* * *

Сашка оглянулся и убедившись, что никто не смотрит, сыграл простенькую гамму; пускай ничего и не услышал, но было приятно хоть немного прикоснуться к инструменту столь знаменитого производителя.

Подошел Завьялов с рюмкой и лаймом в руках.

— Смело, — громко начал он, — чего ж тебя так разнесло, от пива что ли? На ногах вроде стоишь еще.

— Я бы и без пива тоже самое сказал… Может быть, не так красочно… Ведь надо было такую чепуху на людях выдать, да еще и гордиться? А народ? Вот чего рты разинули? Хлопали будто чего понимают… Да своего невежества музыкального стыдится нужно, а не публично демонстрировать: зарыться ночью под одеяло и слушать пока никто не видит. Хотя это и не только про его музыку сказать можно, но это уже другой разговор…

Сашка уже успел остыть, но огонь вновь заполыхал.

— Вот где у человека самокритика!? — гневно добавил он.

— У Витьки-то? — рассмеялся Завьялов, — откуда?

Сашка прикрыл глаза, выдохнул тяжело и сокрушенно покачал головой.

— Выходит ты еще и композитор? Хотя чего спрашиваю — немудрено с такой-то профессией.

Сашка смутился — ярая спесь в нем враз улетучилась:

— Нет, — кротко покачал головой.

— Зачем согласился?

— Само вырвалось, а потом…

— Тогда считай продулся. Или ты вообще приходить не собирался? Смотри, Витька азартный: от спора не откажется. По всей Москве растрезвонит чтоб лишний раз на дне рождения покрасоваться как павлин. А не придешь — еще больше зазнается. Ты своей критикой беспардонной ему как на горло наступил или лучше сказать на руки: разом все пальцы крышкой рояля прихлопнул. На моей памяти ты вообще первый кто ему о его же сочинениях прямо в лицо весь негатив выплеснул. Удивил так удивил. Ох, Александр, нажил ты себе врага за три секунды.

— А чего ж не прийти? Приду. И не с пустыми руками… Надеюсь. Только боюсь публика мне заранее приговор смертельный вынесла. Тут вашего компаньона очень уж уважают.

— Чего ж боишься? Все от тебя зависит. Теоретических познаний у тебя гляжу в достатке, вот теперь и применяй на практике. Сможешь?

— Рискну — не на корову спорили.

— Верно! — весело подхватил Завьялов, — а это даже ничего… — добавил он точно самому себе, — ничего… — повторил и, выпив текилу, присоединился к танцующим.

Стычка в зале моментально забылась. Закружили танцы, пиво, водка…

Глава 7

Проснулся Сашка ближе к обеду и еле живой побрел на кухню. Некогда стойкий организм отвык от бурных возлияний — голова гудела, тело капризничало и рвалось обратно в постель. Ледяной зеленый чай из холодильника чуть взбодрил.

Последнее что помнилось как Генка под утро повел к выходу какую-то молоденькую девчонку; как щека билась о мягкие сидения такси, подъезд, кровать… Яркой вспышкой выстрелила дерзкая перебранка с Лилеевым — Сашка сам себе улыбнулся оттого как ловко он надругался над нездоровым самохвальством подвального маэстро.

С улицы потянуло прохладным предгрозовым сквозняком — Сашка распахнул окно пошире и вылез чуть ли не по пояс.

«Чего меня так понесло, зачем согласился? Этому Шёнбергу доморощенному — маньяку серийному и „комплиментов“ бы с головой хватило», — размышлял он пока ветерок приятно теребил лицо, — «вот выиграю — расплачется же еще, ножкой затопчет…» — весело подумал Сашка.

Заморосило, листва на деревьях нервно заколыхалась, небо в миг почернело.

«Да наверно и не вспомнит никто…», — попытался себя успокоить, — «Генку что ли набрать? Чем там дело кончилось? Пускай у дружбанов своих узнает. Ох, голова, голова… Ну а если и сочиню кантилену свою незабвенную, дальше-то чего? Выступать же придется…».

Сверкнула молния, громыхнуло — завыла пронзительная фуга автомобильных сигнализаций. Через минуту обрушился ливень — прохожие побежали под козырьки подъездов.

Набрал Генке — по хриплому изнеможденному голосу было понятно, что он тоже страдал. Он лишь подтвердил слова Завьялова: Лилеев слыл заядлым спорщиком и скорее всего не отступится, учитывая, как обласкали его бесконечно оригинальную «эмансипацию диссонанса».

Генка отчего-то к дуэли отнесся с недоверием, настороженно. Он аккуратно советовал отказаться тягаться с Лилеевым, говоря все с тем же, теперь уже не казавшимся странным, презрением; а для большей жути поведал душераздирающую, но скорее всего маловероятную историю как тот проворачивал бизнес в девяностые и как притом страдали его конкуренты. Сашка намекнул что сражаться на дуэли не собирался, а позвонил разузнать не дошло ли там случаем до кровопролития. К счастью, вечер кончился мирно, но не без напрочь забытого казуса: уже под утро Сашка уснул прямо за столиком. Охранники его разбудили и аккуратно вывели на улицу. Генка поймал ему такси и приказал довести прямо до подъезда, при том выяснить адрес у спящего на ходу Сашки оказалось не так просто.

Ливень не утихал — козырьки подъездов набились прохожими. Из-за угла показался какой-то смельчак-одиночка. Он неспеша вышагивал вдоль домов, уже насквозь мокрый, но не испугавшийся ни дождя, ни грома; завернул на детскую площадку, разделся по пояс и уселся на качели.

Сашка прикрыл окно, смахнул дождевую лужицу с подоконника, залпом выпил пол-литра воды и вернулся в кровать.

«Чего ж такого сочинить?» — размышлял он, уставившись в потолок.

* * *

Сашка, несмотря на вчерашний всплеск героизма, выдающейся смелостью не отличался, особенно когда дело доходило до обсуждения своих композиторских дарований. Выдумывать простенькие мелодии он пристрастился, едва научившись играть на гитаре; но сочинять нечто осмысленное и более-менее завершенное начал уже в старших классах, но еще долго не решался явить миру свои незрелые наброски. Первыми слушателями стали сверстники на дворовых посиделках с гитарами: он вперемешку с классическими пьесами играл что-нибудь свое и ждал реакции, не выдавая притом авторства. Отточенной техникой он хоть и заслужил звание непревзойденного виртуоза, но гитаристы попроще, пусть даже топорно исполняющие четырехаккордовые рок-хиты, всегда оттесняли его на второй план — так было куда проще укрепить авторитет и привлечь заветное внимание девчонок. Но петь Сашка не любил и всегда тянулся к игре академической.

На первом курсе института ненадолго увлекся инди-роком, наскреб на дешевую электрогитару, стал записываться. Для того обустроил простейшую домашнюю студию звукозаписи, лишенную каких-либо премудростей: гитара подключалась напрямую в звуковую карту компьютера — звук получался грубый, с лишними шумами, треском; но после обработки в программах-редакторах выходило более-менее сносно. Анонимно выкладывал свежие инструменталки на страничке сообщества музыкантов-любителей, но особого признания не добился. Многие отмечали, что они интересны — где-то необычны и самобытны, но аранжировка и качество записи хромали, а для местных искушенных аудиофилов это считай приговор. После нескольких совсем уж разгромных отзывов, оставил попытки покорить сеть. Разбираться в премудростях звукозаписи не особо хотелось — больше влекло сочинительство само по себе.

Вскоре вернулась страсть к классической музыке — электрогитару выменял на простенькое электропианино, после чего и появились первые сочинения для этого инструмента. От рождения музыки он получал подлинное наслаждение не сравнимое ни с чем иным. Мелодия могла прийти когда угодно, хоть посреди ночи. В такие минуты вскакивал с кровати, садился за пианино или брал гитару, наигрывал и черкал ноты на бумагу; часто импровизировал, почти не задумываясь над результатом, а когда улавливал что-нибудь стоящее, подхватывал и брал в оборот.

Несмотря на способности, никогда не был доволен собой как композитором, и старался себя таковым не называть. Даже насочиняв уже немало произведений, так и не решил: имеет ли право заниматься этим, а уж тем более их обнародовать? Достаточно ли талантлив для этого? Как может он соперничать с тем же Шопеном, признанным гением уже в детстве? Как его средней руки наброски могут тягаться с произведениями, пережившими не одно поколение людей? И главное, легко ли жить лишенным подобных предрассудков: просто брать и творить без оглядки на чужое мнение?

В одной из хитроумных книг он вычитал что музыка не рождается сама собой лишь по воле вдохновения, а храниться уже полностью готовая, где там — в черных недрах космического пространства; композитор лишь посредник между землей и этой бездонной, звенящей мириадами звуков, чашей. Слушая те или иные произведения именитых классиков, и впрямь начинаешь верить в эту безумную теорию: настолько они безупречны, где каждая нота на своем месте точно по-иному и быть не могло, будто композитор всего лишь зачерпнул ладонь в эту бурлящую чашу и в одно мгновение достал из нее все готовое.

Впрочем, где-то на ее дне хватает музыки посредственной, но зачастую всеядный слушатель увлекается чем попало и порой ему легко вскружить голову даже самой простенькой мелодией.

Так или иначе Сашка не мог жить без музыки и не оставлял попыток написать главное произведение жизни что и на людях сыграть нестыдно; а дуэль теперь показалась неплохой возможностью убедить себя в способности на что-нибудь по-настоящему достойное, тем более что в последние дни вдохновение, казалось, несколько поистратилось и сочинялось вяло.

* * *

Пасмурные выходные прошли в похмельных муках. В понедельник вернулось солнце, а вместе с ним легкость и бодрость. День прошел плодотворно: нетерпеливый клиент забрал гитару — срочность, как нередко бывало, оказалась напускной; вслед за ним объявились еще несколько заказчиков, обеспечив работой до конца недели.

Вечер Сашка начал с сочинительства. По задумке новая пьеса должна стать чем-то неторопливым романтическим, и раз исполнять ее придется ночью, пускай это будет ноктюрн, созданный по заветам Филда или Шопена — ненавязчивый аккомпанемент, сопровождающий яркую певучую мелодию: песня без слов.

До двух ночи импровизировал на пианино. Вновь открывшемуся вдохновению, казалось, нет предела, но всегда чего-то не хватало — чего-то цепляющего, пускай даже мимолетного сочетания нот, которое слушатель запомнит и потому не раз к нему возвратится. Подстегивал себя убеждением, что музыка, даже неплохая, как и пища со временем приедается, а удел подлинного творца создать то, что не надоест и за целую жизнь.

Не сочинив ничего подходящего, спокойно лег спать в полной уверенности что не сегодня так завтра что-нибудь да родится. Времени предостаточно, впереди почти целое лето — можно не торопиться.

Поездку на дачу снова пришлось подвинуть — сочинительство увлекло как никогда до этого. Дни полетели один не отличить от другого: до вечера трудился в мастерской, после спешил к пианино. Часами напролет играл или бродил по квартире, выдумывая в голове; но ничего стоящего так и не приходило — только изредка ноты переносились на бумагу. Пол Музыкальной комнаты со временем покрылся смятыми листками с забракованными черновиками.

Вскоре творческий фонтан поиссяк — Сашка обратился к старым черновикам, но и среди них не нашел ничего подходящего. Временами снова перелистовал их пока не отказался вовсе: Лилееву и публике «Завала» никак не распознать что сочинение старое, но раз договорились о новом то уж во всяком случае себя обманывать не хотелось.

К концу второй недели от былого вдохновения остались чахлые ошметки; порой, казалось, оно летало где-то рядом, но так и не коснувшись измученной головы, исчезало. Народилась небывалая нервозность, постоянно хотелось напиться как следует; останавливало лишь твердое правило: не садиться за инструмент под градусом. По ночам все больше мучила бессонница; а если снилась дуэль, всякий раз ее проигрывал и просыпался едва ли не в холодном поту. Вернулась та непривычная необъяснимая злость как после визита усача в мастерскую, иной раз захотелось изорвать в клочья или для верности сжечь все бесполезные черновики, а заодно разбить что-нибудь о стену. А после недавней заметки в интернете и вовсе стало не по себе от мыслей до чего взрывоопасна была стычка в клубе. Журналист сетовал на то, что едва ли можно смириться с тем, как высокодуховное искусство порождает насилие. В заметке освещался случай на заседании кружка любителей литературы: в разгар обсуждения книжной новинки, между автором с его сторонниками и критиками случился такой «зубовыносной» мордобой что даже полицию вызывали. Сашка, как и любой благоразумный человек стремился к миролюбивому почитанию искусства, но даже в самом тихом человеке порой кроется потаенный рычажок, возмущающий в нем невиданную бурю. Остается только высвободить ту силу что за него потянет. К счастью, в подпитии Сашка, даже несмотря на конфликт с Лилеевым, как правило оставался спокойным и редко выходил из себя что нельзя было сказать о Генке, и теперь еще странней казалось, с каким хладнокровием отнесся он к неоднозначному творчеству бывшего работодателя. В другое время они на двоих разнесли бы его в пух и прах; но вероятно Генка все же нашел в себе силы не превращать праздник в балаган что Сашке почти удалось. А быть может Генка решил вернуться на работу в любимый «Завал» и не хотел портить репутацию? Впрочем, гадать можно бесконечно — Сашка дал себе слово что обязательно разузнает обо всем у Генки.

* * *

Прошла еще одна бесполезная бесплодная неделя. Сашка топтался на месте, все сочиненное казалось пустым, пресным. Кое-что более-менее сносное отложил на крайний случай с прицелом на что, если ничего не выйдет воспользуется.

Субботний вечер, теперь уже по обыкновению, проводил над импровизациями к ноктюрну. Едва показалось снова нащупал что-то подходящее, как позвонили в дверь — не желая отвлекаться, Сашка затих. Друзья и родственники навещали редко и обычно отзванивались перед визитом; всякого сорта «коммивояжеры» подождут; а клиенты обычно приходили сразу в мастерскую. А если это соседи прибежали жаловаться на громкую музыку (что даже несмотря на звукоизоляцию бывало случалось), то с ними уж тем более не хотелось встречаться.

Вдруг сам себе поразился как долго не думал об Анастасии, как мог забыть о той, о ком мечтал едва ли не каждую ночь перед сном? «А если это она впервые заглянуть решила — поболтать по-соседски?», — завертелось в голове, — неуютно стало от мыслей что уже месяц ее не видел и не слышал заветного щелчка ее дверного замка. «Не случилось ли с ней чего? А может лучше самому зайти?», — поразмышлял он всего мгновение, но лишь отмахнулся от этих чрезмерно смелых фантазий.

Позвонили еще раз, затем еще, на пятый Сашка не выдержал и подошел к двери. Глазок явил зрелище малоприятное: у порога мялся Шумилов. Сашка хоть и пожалел, что на всякий случай оставил ему домашний адрес, но все же впустил, проводил в Музыкальную комнату и предложил сразу садиться за пианино. Сам устроился на диванчике напротив.

* * *

Шумилов был из тех немногих кто знал об его композиторских способностях, надежно запрятанных от остального мира и, мало того, воспринимал всерьез. Познакомился с ним Сашка в первый день работы в музыкалке, но по-настоящему сблизился чуть позже. В тот день для проверки настройки пианино он наигрывал свою сонату — Шумилов, проходя мимо класса услышал, и, заглянув без церемоний, увлеченно поинтересовался кто автор. Сашка раскрываться, как и прежде не желал — навскидку назвал кого-то из малопопулярных классиков и, безусловно, просчитался. Шумилов как опытный музыковед мог даже ни разу до того не слышав произведения, почти наверняка распознать композитора по характерному «почерку». После недолгих расспросов Сашка сознался. Шумилов уговорил поиграть еще что-нибудь из своего. Сашка нехотя, но согласился, лишь бы отстал поскорее и исполнил сонату для фортепьяно и несколько коротких прелюдий для гитары.

Шумилов в одночасье проникся творчеством Сашки и, всякий раз как он появлялся в музыкалке, отыскивал и упрашивал поиграть, а после непременно восторгался и осыпал льстивыми похвалами, при том просил, а порой даже требовал, поскорее выходить из подполья. Сашка уверял, что сочиняет только для развлечения и творчество свое обнародовать никогда не станет, будучи уверенным, что оно едва ли кого-то заинтересует всерьез. Шумилов журил за такие странности, но вскоре уговоры прекратил.

Однажды, когда Сашка вновь навестил музыкалку, Шумилов неожиданно предложил выкупить его сочинения, интересовался даже сырыми черновиками. Уверял что пролежать долгие годы в столе для них скверная участь — он как верный слуга музыки не смеет того допустить и хоть так даст им скорый свет. Сашка засомневался в такой уж безоглядной преданности; но Шумилов и не собирался скрывать истинные намерения и почти сразу признался, что для своей «шкатулки ценностей» ему не хватало чего-то по-настоящему выдающегося. Сашка обещал подумать. Денег Шумилов предложил прилично — Сашка, привычно находясь в «финансовых тисках», согласился быстро: хоть какая-то польза от этих бесполезных никому неинтересных кроме него самого сочинений — продал ему несколько коротеньких пьес для гитары.

Полгода спустя Шумилов вновь предложил сделку. Сашка к тому времени успел охладеть к этому предприятию, но отказываться пока не спешил чтобы сохранить школу в клиентах, учитывая, как там поговаривали о склонностях Шумилова к «подковерным играм» и подсиживанию коллег. Сашка в это особо не верил, но не рисковал. К тому же тот хвастался, что ради эксперимента запустил пьесы в программу обучения — они прекрасно прижились и приглянулись другим преподавателям. Сашке было лестно что их заметили, даже подумывал распространять ноты бесплатно через анонимный музыкальный канал в интернете, но пока так и не отважился.

* * *

— Чего ж так и не прислал ничего, скрываешься как будто? — спросил Шумилов, усаживаясь за пианино, — на сообщения не отвечаешь, трубку не берешь.

— Замотался, работы навалилось…

— Вот оно как! А я дурак жду гадаю. Может заболел человек, вирус какой опасный подхватил, а может и вовсе про меня забыл? — ехидно прищурился Шумилов.

— Здоров как видите.

— К счастью, к счастью, — три раза плюнул Шумилов, с интересом изучая подсвечники на пианино, — но напомню, что заплатил авансом, убежденный, что ты человек честный. Так что дело за тобой: предлагай товар, что называется.

— Всё что есть перед вами, — Сашка окинул рукой комнату, — выбирайте сами раз уж пришли.

Шумилов огляделся.

— Неужели прям все твое? — восторженно спросил он, кивая на разбросанные повсюду по большей части смятые ил порванные черновики.

— Мое.

— Самому можно выбрать? — по-детски увлеченно переспросил Шумилов, точно не решаясь без спросу прикоснуться к запретным сладостям.

— Да-да. Все что понравиться. На пианино еще черновики — посвежее.

— Приступим, раз такое дело! — обрадовался Шумилов, — а, знаешь, это хорошо, что я сам заглянул! У тебя тут прямо-таки сокровищница!

Шумилов живо прошелся по комнате, собрал смятые листки, аккуратно распрямил их и вернулся к пианино.

— Что ж! — с азартом продолжил он, — в этот раз пяток возьму — как договаривались. Поначалу хотел только гитару брать, но решил себя не ограничивать. А у тебя случаем нет какой-нибудь сонатки для фортепьяно с гитарой?

— Пока нет, но мысли были.

— Мысли достойные, не оставляй! — добавил Шумилов и с головой нырнул в ноты.

Сашка внимательно следил как Шумилов увлеченно перелистывает черновики, проигрывает отрывки, а приглянувшиеся откладывает в отдельную стопочку.

Долго не решаясь, спросил:

— А все-таки, зачем вам это?

— Что именно? — не отрываясь от нот переспросил Шумилов.

— Не делайте вид что не понимаете.

Шумилов отложил ноты в сторону.

— Александр, мы же договорились не заострять на том внимание. Меня не тяготят такие мелочи: мое-не мое. Представь это как кусок глины добыть в карьере и вылепить из него шедевр. Так же и я: покупаю у тебя сыроватые по большей части черновики и довожу до ума, так что выходит и моего участия в них немало. Тебе, между прочим, не помешало бы композиции подучиться: есть пробелы; но это, конечно же, сам думай — наше дело предложить. Гитарные мастера, знаешь ли, нередко получаются из таланливых музыкантов, но профессия порой заставляет их жертвовать исполнительскими навыками: пальцы грубеют, забывают. Так что решай, что для тебя важнее, иначе рано или поздно ремесло окончательно поглотит.

— Стараюсь баланс сохранять. Но, а все же: книга вам явно не только для усмирения литературных позывов понадобилась? Это лишь прикрытие, откуда такая непреодолимая тяга к славе?

— Да я тщеславен и не вижу в этом ничего дурного. В конце концов это не такой уж и грех, если подумать; а иначе выходит, что все творцы грешники. Если какой-нибудь музыкантишка-энтузиаст твердит, что работает не ради славы, то будь уверен — врет. Даже ты рано или поздно к этому придешь.

— И что делать после этого будете? Получше карьер найдете?

— Может быть. Вот только где бы таких же твердолобых затворников как ты найти? Не держат они мысли в столах, наверх лезут: к признанию, к славе.

— А вы чего от признания ждете? Книгу надеетесь подороже продать, славно заработать?

— Не исключаю.

— А разоблачения не боитесь?

— И кто в такое поверит? Никому неизвестный выскочка обеспечил свежей нотой заслуженного педагога с консерваторским образованием. Ну не бред ли?

— Возможно, — мрачно ответил Сашка, — давайте закончим поскорей, у меня еще дел полно.

— Не обижайся, шучу я, — улыбнулся Шумилов, — думаешь сам до такого додумался? Фильм с дочкой занятный смотрели. Представь себе как наш с тобою современник — музыкантик средней руки — нашел способ в прошлое возвращаться; что-то навроде кротовой норы в сарае… Так вот выдумал он такой заковыристый трюк: отправляться в эпоху знаменитых классиков и не допускать их рождения, а все что те сочинили за многие годы себе присваивать. Каково? Но не успел он славы вкусить, как сам себя и погубил. Оказалось, кое-кто из великих композиторов приходился ему предком и, не дав тому родится, получается сам сгинул: обратился в прах прямо у бездыханного тела матери гениального родственничка.

— Мрак.

— Еще какой! Талант он что? Откуда взялся и по какому такому праву у одного есть, у другого нет? Что же это за комиссия там верхом на облачках заседает? Сидит, значит, их председатель да тычет вниз пальцем белым на пухлые женские животики: этому, стало быть, шиш, а этому талант, почет и гонорары.

— Выходит вы себя за бесталанного принимаете? Таким как есть?

— Я себя принимаю за человека практичного. Писать для других за деньги не наше с тобой изобретение: один петь умеет, а с рифмой плохо; другой не поет, но стихи как из пулемета летят — вот друг дружке и помогают. Да и подобное принятие выходит вполне допустимо в твоем мировоззрении консервативном?

— Да, — неуверенно ответил Сашка, — но получить признание за свое куда приятней… Наверно…

— Зачем рисковать? — лукаво подметил Шумилов.