Бесплатный фрагмент - До смерти живы будем
Благодарности
Книга посвящается родным и близким, горестно рано оставившим этот замечательный мир: младшему брату Борису, Андрею «Неману», Наталье Шоховой, Борису «Ра» Раскольникову, Косте «Малышу», Михаилу «Нильсону», Эдику «Родственнику», Владимиру «Бычману», Валерию Василевскому, Игорю «Бамбине», Александру «Полковнику», Андрею Левину, Николаю «Куке», Шуре «Помидору», Отцу Евгению, Володе «Осташке», Константину «Моське».
Выражаю безмерную благодарность и от души желаю долгой и плодотворной жизни любимому редактору, а также неподкупным критикам моим и рецензентам Александру и Евгению «Джеффу» и литературному мэтру Ильичу, а также «академическому» эксперту Сайрулле и «техническому консультанту» Дмитрию.
От всего сердца надеюсь, что Андрюшка «Крекс», Колюнька «Ленинский Стипендиат», Мишка «Хиппи», Андрюха «Брат» Ч., Шурка «Портос», Мишка «Рыба», Григорий Иванович, Сергуня Робертович, Танюльчик У., Олежка «Слоник», Сашок «Штейн», Лариска Л., Вова́, Алёнушка Игоревна, Михаил «Алхимик», Умный Петрович, Сергей Анатольевич, Виталик Н., Игорь С., Сашок Е., оба «Афони», Дима Титов, Карлен и Геворк, а также территориально далёкие, но не менее душевно близкие Шура К., Ленька Д. и, конечно, родня — Братец Миша, Олег «Сол», Ирина А. и Мать Мария ещё долгие годы будут дарить окружающим радость бытия.
Низкий поклон неизменно юным духом и жизнерадостным друзьям молодости, затянувшегося периода взросления и дальнейшей «полифонической» жизни!
Каждая, даже мимолетная, встреча с любым из них вызывает шквал воспоминаний и бурный всплеск жажды жизни в контексте новых свершений.
Отзывы постоянных, верных и новых, начинающих читателей
«Читаешь Костины рассказы и вновь проживаешь события юности!
У автора дар — оживлять образы! Вроде и не Пушкин, а не оторваться! Кончилась книга, а хочется ещё и ещё!
Пиши, Константин! Творческого тебе долголетия!».
Гарик «Прайс»
«С Новым Тебя, увы, уже 2019. А как бы мне хотелось поздравить с 1982 или 1984!!!. С самыми веселыми гурзуфскими годами, то бишь — летами. Все пройдет: и печаль, и радость, только память о Гурзуфе не проходит… НЕТ!!! Поэтому спасибо Тебе за память. Летописец, москвописец, гурзуфописец. Даешь в 2019 новую книгу!!! Это девиз и просьба. Эх… жаль…»
Надежда Волкова
«Нет ничего дороже в нашей жизни, чем память. Особенно, когда она — о приятном. Хорошо, что ты не только хранишь пережитое в голове, но и перекладываешь на бумагу и даешь сопереживать и персонажам и просто интересующимся. Знаешь, мы ведь из породы людей, для которых — „лучше день петухом, чем неделю курицей“. Пока у меня есть воспоминания — я живу!»
С. Виноградов
«Всё выше и выше. Прочитал последние рассказки, отлично написаны. Красивый слог, ничего лишнего, очень лаконичное повествование. Молодец!»
Alex Kleiman, Modiin
«Хорошо написано. Нужна, конечно, корректура: запятые там, кавычки, но весьма проникновенно».
В. И. Коган
«Относительно эссе на тему литературы. Наверное, это именно так и называется. На мой взгляд, большинство рассказок все-таки носит немного другой план. Сразу хочется отметить — искренность в подаче материала, что собственно и выделяет произведение из других. Ее место в начале следующей книги или будущего сборника „хитов“, рассказ о пути в литературу. Это произведение сродни многим песням Дилана, неотшлифованным, неприлизанным, не аранжированным до конца, но настолько талантливым и искренним, что слушаются на ура! Да и контраст между литературой и живым слогом автора обязательно нужен, в книге это смотрелось бы неплохо, в качестве предисловия».
«Про Сергеевича отлично — действительно, везло на людей, с которыми общался, дружил, жил. Откуда появлялись на пути такие персонажи? Днем с огнем не сыщешь! Этакие нравы столичного быта заключительной части 20-го века. Честно говоря, даже и представить невозможно, как такое происходило вообще, а ведь было. Уже напоминает Гиляровского в заметках на Московскую тематику».
А. Ф.
«Знакомство с Сергеичем доставило мне большую радость. Живо и точно. Подвело любопытство: что же с ним дальше случилось, как доживал он, в свое ли удовольствие или загрустил, заодиночился… Была ли счастлива Наташа в загранице? очень интересно…»
Олеся Фокина
«Сергеич и оливки» — отличный рассказ. Бабель весьма в тему. Вот были ж люди… Мне, к счастью, тоже попадались схожие персонажи. Четко чувствуется наработанность изложения, профессионализм. Не могу вспомнить, чей стиль напоминает, но и неважно. Очень хорошо.»
Oscar Veretilny, Manhattan
«Очень понравилось. Аж расчувствовался. Спасибо!»
И. А. Солдащенский
«Автор — большой молодец! Очень интересно читать. Открываются интереснейшие подробности жизни того времени. Спасибо!»
Leila Pireiko, Hollywood
* * *
Радостно, что «целевая аудитория» не ограничивается ровесниками и сверстниками плюс минус десять лет, как я изначально предполагал и неоднократно анонсировал в многочисленных интервью. Ниже приведен отзыв, присланный читательницей, представляющей следующее, более молодое поколение.
«Читая последнюю книгу рассказок, все время ловила себя на мысли, что колокольчиком отзывается что-то, ускользающее из памяти. Успокоилась, только когда поняла — персонажи напоминают любимых с детства героев Николая Носова, уже выросших, но сохранивших чистоту помыслов и младенческую непосредственность поступков и проявления чувств».
О. Королева
Особенно я ценю критические отзывы от старых знакомых и постоянных читателей, несущие конкретные замечания и конструктивные предложения, такие, как нижеприведенный.
«Общее впечатление — какая-то сжатость повествования. Конспективность. Словно написал для себя краткое изложение, чтобы не забыть. Типа дневника. Если это так — то, пожалуйста. Если для читателя — ну, допустим я, как твой современник (или соплеменник), вижу детали характерного поведения людей того времени, быта что-ли, транспорта, (уазик, к примеру, в жарком Крыму разогревается и далеко не комфортен — почему бы не упомянуть ощущений). Как ехала студентка Ирина с вами в купе пьяными, почему не побоялась, легко ужилась, и как мамаша решилась оставить — почему надо домысливать тем, кто не жил «в ужасное советское время», где, как судят мои дети по кинематографу, люди ненавидели друг друга?!
По-моему, ты вполне можешь претендовать на создание эпоса о городской интеллигентной молодёжи нашего времени. Для себя или «на вынос»? Тогда изволь потрудиться, надеть диоптрии на современного читателя, чтобы он разглядел то, что подразумевается.
Короче. «Планчик-конспектик хорош. А теперь раскрываем произведение», — как говаривала учительница по литературе.
Впрочем, может я занудствую. По прочтении каждой главы оставалось ощущение какого-то «недооргазма»: начинаешь с упоением читать, всё так узнаваемо-солнечно-ярко — но… не рассмаковано. Не рассмаковано простым повествованием, в котором твои словечки-определения так бы и заиграли. А поворотики сюжета показались ещё комичнее».
С. Аликберов
Предисловие
В предисловии к этому, уже восьмому, сборнику рассказок я ещё раз продекларирую основную цель творчества — «воздвигнуть памятник нерукотворный» своему, как теперь считается, «потерянному брежневскому поколению» или, вернее, определённой его части, путём бытописания жизни друзей и знакомых.
Лет пять назад меня разыскал сын приятеля юности Володи «Осташки», покинувшего этот мир на заре нового тысячелетия. С «Осташкой» мы сдружились еще в зеленой юности: на «стриту» и «сейшенах» 70-х, а потом долго ездили отдыхать в Гурзуф.
Кирилл хотел побольше узнать об отце от его товарищей, потому что рассказы мамы, разошедшейся с Вовкой, когда Кирюшка ещё «пешком под стол ходил», выглядели, мягко говоря, однобокими и не очень объективными. Я рад, что сумел завладеть вниманием состоявшегося 35-ти летнего мужчины, и в течение целого вечера он внимал рассказкам, лишь изредка задавая уточняющие вопросы. Наверное, именно ради таких моментов и стоит вытаскивать из дальних закоулков памяти на свет воспоминания, заставляющие по-другому взглянуть на прошедшую жизнь.
В трактате «Похвала глупости» средневекового мудреца Эразма Роттердамского я вычитал замечательные, воспевающие дружбу строки:
«Быть может, найдутся среди вас люди, которые находят радость лишь в общении с друзьями, полагая дружбу наилучшей среди всех вещей и до того необходимой, что ни воздух, ни огонь, ни вода не могут с нею сравниться. Потакать слабостям своих друзей, закрывать глаза на их недостатки, восхищаться их пороками, словно добродетелями, — что может быть ближе к глупости. Да, конечно, трижды, четырежды глупость! — но она одна: Соединяет друзей и дружбу хранит неизменно».
Для меня друзья всегда представляли главную ценность жизни, на что регулярно сетовали сначала любимые жены, а потом и обожаемые дочери. В последнее время родные и близкие покидают этот мир с удручающей регулярностью. Их преждевременный уход серьезно подтачивает всегда присущий мне воинствующий оптимизм, особенно, в части светлого будущего. Поэтому воспоминания о весело проведенной в тесном кругу друзей прошедшей половине жизни заставляют вновь и вновь «браться за перо».
«Написать его биографию было бы делом его друзей, но замечательные люди исчезают у нас, не оставляя по себе следов», — Пушкинские строки прощального напутствия Грибоедову очередной раз наталкивают на необходимость запечатлеть ещё не забывшиеся отрывки из судеб товарищей и близких для их детей и внуков. Некоторые из них, говоря словами любимого Довлатова «царапнули земную кору», а кто-то прошёл по жизни, не оставив весомого следа, «просто съев две тысячи котлет». Но тут же приходит на память одна из присказок «мастера художественного слова» Игоря «Бамбины»: «Это же не мешает им оставаться замечательными людьми!».
Наверное, не все приятели вели себя как «ангелы во плоти» и совершали поступки, мягко говоря, не самые примерные, но они проживали свои жизни, как считали нужным, и светлая им память!
Крылатое выражение, подарившее сборнику столь радостное, жизнеутверждающее название, я позаимствовал у легендарного героя Гражданской войны Начдива Николая Щорса, по воспоминаниям современников обладавшего отчаянным куражом, как и большинство моих товарищей.
В завершение, приведу фразу замечательного писателя Юрия Олеши, автора сказки «всех времен и народов» «Три толстяка», которую по праву мог повторить каждый из моего окружения: «В конце концов, неважно, чего я достиг в жизни, — важно, что я каждую минуту жил!».
Из цикла: Моя Москва и ее обитатели
Больничные опыты
Энергичность и неугомонность — эти, вероятно, основные черты моего характера, проявлялись с раннего детства. Поэтому пионером я был весьма деятельным, и в пятом классе, как ярому активисту, мне доверили высокую честь представлять школьную организацию Юных Ленинцев на Параде в День Пионерии на Красной Площади. Но накануне вечером я перестарался с любимым лакомством — безе, отмечая двенадцатилетие одноклассника, и ночные боли в животе воспринял как должное. Встревоженные родители вызвали Скорую, а врач уверенно диагностировал приступ аппендицита. Стоическое сопротивление госпитализации привело к обширному перитониту, который оставил зарубку на память — здоровенный семисантиметровый шрам. Горечь разочарования и вселенская досада от пропущенного Парада совершенно затмили первый больничный опыт.
* * *
Серьёзные занятия боксом уже на первом курсе института закономерно привели меня на больничную койку. Замечательный врач — невропатолог «Маевской» 44-ой поликлиники, прослушав мои жалобы на нарушение сна и легкие головные боли и, быстро осмотрев, немедленно отправила меня на машине Скорой Помощи в ближайший стационар. Угодил я в отделение нейрохирургии 67-ой Горбольницы, занимавшее целиком четвертый этаж одного из корпусов на улице Саляма Адиля.
У больницы имелась занимательная особенность: в полуподвале располагался один из трёх столичных СпецВытрезвителей, куда попадали изрядно перебравшие граждане с бросающимися в глаза травмами головы: переломом носа, кровоподтеками и ссадинами на черепе и т. п. После предварительной обработки ран и постановки диагноза большинство легко пострадавших утром отбывало по своим делам, оплатив пятнадцать рублей за оказанные услуги. А «средне и тяжелораненых» переводили в стационар на полноценное лечение. Правда, при выписке они получали не бюллетень, а неоплачиваемую по месту работы справку на белом бланке и, опять же, квитанцию на всё те же пятнадцать рублей.
Как следствие, контингент больных сильно разнился. В моей палате из семи коек четыре занимали пациенты, предварительно посетившие нижний этаж. Поведанные ими эпопеи вызывали у меня приступы неудержимого хохота.
Дядя Паша — «гонщик» занимал койку слева у стены. Из-за частого и затяжного употребления веселящих напитков знатного водителя — «персональщика» сначала перевели в шоферы — разгонщики, а потом и вовсе — в автослесари. В один из выходных дней истосковавшийся по рулю Павел Иванович, с утра вдоволь угостившись любимым портвейном, углядел из окна кухни автобус «плюшевого десанта», стоящий на приколе около магазина «Продукты». «Взыграло ретивое»! И отставленный «ас шоссе и магистралей», воспользовавшись ротозейством «плюшевого» коллеги, забывшего ключи в замке зажигания, «втопил в пол» и «взял своё»! Ринувшиеся в погоню сотрудники ГАИ настигли его только за окружной и только благодаря аварии. На полном ходу отчаянный гонщик врезался в неторопливо пересекавший трассу трактор, чудом избежав печальной участи Айртона Сенны. Как образно комментировал он свою травму: «Выбил кусок черепа четыре на пять — стаканом не закроешь!».
Справа тянул больничную лямку Толик — таксист. Свою историю с последующим анамнезом он излагал бодро и несколько удивленно: «После смены зарулил к Клавке — сожительнице. Сели с её отцом разговоры разговаривать. После третьей начал я их жизни учить! А они заперлись в Клавкиной комнате и не открывают! Я с разбегу головой пару раз попробовал дверь выбить — не получилось! Ну и лёг спать — устал. С утра голова раскалывается — сели похмеляться! Выпил стакан — не помогает! Второй — не помогает. Когда Клавку за добавкой послали — тёща Скорую вызвала!». Диагноз: перелом основания свода черепа совершенно не расстроил жизнелюбивого «педагога жизни», весельчака и говоруна.
Колян, гордо фланировавший по коридорам в ярком, совсем не больничного покроя махровом костюмчике с пятью кольцами на груди, устроился напротив меня у другой стены большой светлой палаты. Неделей ранее «Олимпиец», будучи сильно не в себе, стремительно, невзирая на оживленное движение транспорта, пересекал Калининский проспект, имея целью телефонную будку напротив кафе «Печора», где часа полтора с нетерпением ожидал приглашенную девушку. Нежданная встреча его черепа с фонарем экскурсионного автобуса привела к полному разрушению стекла фары и легкому сотрясению мозга потерпевшего. «Ядовитый» на язык Дядя Паша стращал Коляна «агромадным» иском от автобусного парка за нанесенный госимуществу серьезный ущерб.
Обычные, как я, госпитализированные, не могли похвастаться столь интересными историями попадания в стационар. Замечательный врач, Николай Аркадьевич, не делил подопечных на «чистых» и «нечистых». Но, обладая хорошим чувством юмора, регулярно проходился насчёт «маленькой слабости» злоупотреблявших. Особенно он пикировался с Дядей Пашей, не прекращавшего даже после тяжелейшей трепанации черепа, злостных попыток «утолить жажду».
Шел февраль 1974 года. Из стоявшей на подоконнике радиоточки, с раннего утра до позднего вечера вовсю развенчивали и бичевали Александра Солженицина, но больничная публика на это не особо реагировала, интересуясь более прозаичными материями.
У окна в моем ряду поместили Алика, студента авиационного института 4-го курса, перенесшего сложнейшую многочасовую операцию на головном мозге, вследствие полученной в драке проникающей раны черепа. Ситуация осложнялась тем, что травма приключилась накануне свадьбы, и Алик серьезно тревожился насчет опасных для либидо последствий, что было вполне объяснимо. Во время визитов его невесты, исключительно сексуальной внешности, все более-менее здоровые пациенты переворачивались на живот, дабы не выдать наглядного «мужского интереса».
Я страстно желал поскорее выписаться, опасаясь пропустить значительное число лабораторных работ и семинаров; просиживать вечера на отработках не хотелось. Доктор был настроен вполне оптимистично, но: «Положенные две недели тебе, Константин, придется отлежать!».
Ещё один «Госпитальер» — сосед «Олимпийца, старший преподаватель Военной Кафедры МАИ, выходя из Главного Корпуса, поскользнулся на опасном тонком льду и шарахнулся головой о ступени парадной лестницы. Диагноз «Contusio cerebri», существенно превосходящий по тяжести рядовое сотрясение мозга, предполагал продолжительное лечение. И подполковник прилагал максимум усилий, чтобы убедить врачей хотя бы выпустить его на Праздник 23 февраля, рассчитывая отгулять его в кругу семьи и армейских друзей.
* * *
Почти каждый обитатель палаты держался за свои привычки, как мог, без особой оглядки на временную смену места жительства. Дядя Паша на все запугивания Николая Аркадьевича о пагубных осложнениях, особенно для «мужского здоровья» и не только, при нарушении щадящей диеты №5 и, в частности, употребления алкогольных напитков, только веселился: «Да у меня уже полгода как на полшестого». И принудил жену, Марию Ивановну, тайком пронести в палату трёхлитровую кастрюлю тушёного мяса с картошкой и две бутылки портвейна «777». Составить ему компанию отважился только я, как позже выяснилось, без каких-либо вредных последствий для собственного здоровья. По сравнению с больничным меню домашний гуляш от Тети Маши показался блюдом высокой кухни. После того, как мы на пару схомячили всю кастрюлю под «вкусную запивку», организм Павла Ивановича, как говорится, закрепило. И закрепило наглухо.
Умудренный Николай Аркадьевич, предполагая подобное развитие событий и желая проучить «неслуха», строго-настрого велел всему медперсоналу отделения жестко отказывать тому в «послабляющих» средствах и процедурах.
Ещё к концу первой недели пребывания я наладил теплые «товарищеские» отношения с Оленькой, веселушкой — медсестрой, симпатичной блондинистой пышкой. Наслушавшись трёхдневных непрекращающихся завываний Павла Ивановича, я подкатил к своей подружке в ночное дежурство. После получасовых уговоров под медицинский спирт, она уступила домогательствам и выдала упаковку пургена. Дядя Паша употребил её целиком незамедлительно.
Следующий день, суббота — настоящий праздник: день приемов! Посетителям разрешалось навещать больных с 14:00 до 19:00.После завтрака, часов в десять обрадованный Дядя Паша со словами «Кажись — начинается!» убыл в направлении мужского туалета, расположенного в конце длинного коридора. В полтретьего ко мне на провед пришла Мама, в три — к Алику заявилась красавица — невеста, а к подполковнику — семья в полном составе, включая двух малолетних внучек. Гости деликатно расположились около кроватей родных и вполголоса вели культурные беседы.
В начале шестого, когда за окнами сумерки уже начали красить атмосферу в невнятный грязно-сиреневый цвет, дверь с треском распахнулась, и по стене в палату вполз Павел Иванович. Застиранная майка-алкоголичка едва доходила до пупа, а семейные трусы непонятно как держались на коленях. Не обращая внимания на произведенный его явлением фурор, он натужным хрипом выдавил: «Если девкам так целку ломают, зачем они потом дают?!» и рухнул на койку. Проспал Дядя Паша целые сутки с короткими регулярными перерывами на послеоперационные уколы антибиотиков каждые два часа. Когда игла входила в одну и ту же точку, беспокойный пациент жаловался отчаянными вскриками и звучным матом. Измученный постоянными побудками Алик вызвался расчертить немаленькие Иванычевы «половинки луны» на квадраты, как в игре «Морской бой», чтобы не тревожил по ночам остальных отдыхающих.
* * *
Периодически набегал меня проведать друг Колька «Кука», барабанщик популярной группы «Апрель». В один из таких визитов мы встретили Женьку М., басиста вовсю гремевшей «Машины Времени», в свободное от концертов и репетиций время служившего санитаром отделения реанимации, этажом выше. Женька с удовольствием заходил во время дежурств поделиться столичными рок-новостями, что очень скрашивало больничную тягомотину.
Расцвечивали однообразность дней и веселые соседи. Терпеливый доктор Николай Аркадьевич натолкнулся как-то во врачебном буфете на «Олимпийца», сливающего пиво из бутылок в двухлитровый термос, чтобы сразу сдать освободившуюся посуду. Тот «дал дубового» и упорно настаивал на версии «А я думал, что там квас!», видимо припомнив популярный фильм «Семь стариков и одна девушка».
Отлежав положенные скучно-веселые двенадцать дней и сердечно распрощавшись с однопалатниками и заботливым медперсоналом, я в полном счастье вернулся к учебе без каких либо проблем и опасных осложнений. Изучив больничную выписку, институтский невропатолог в дополнение к уже перенесенному лечению добавила серию «горячих» уколов магнезии и на три месяца «подсадила» на фенобарбитал с целью улучшения сна. На этом первая больничная эпопея благополучно завершилась.
* * *
Второе сотрясение настигло меня спустя два года и практически в те же даты. Как кратко сформулировала незабвенная Наталья Алексеевна «Набрал по сумме ударов! Сознания не терял, в нокауте не лежал, но все признаки налицо!».
Николай Аркадьевич встретил тепло, сразу отдал команду «накачать студента» магнезией и седативами, и пару дней я пребывал в дреме. Отоспавшись, начал знакомиться с соседями. Как ни странно, на этот раз клиентов спецвытрезвителя в палате не оказалось.
Слева грустил парнишка, «взявший напрокат» персональную «Волгу», чтобы пустить пыль в глаза любимой девушке. Машина, к несчастью, принадлежала могущественному ведомству и содержала «спецтелефон». Когда поднятый по тревоге спецназ «блокировал» неудачливого «Ромео», то «малость» его помял. Малец отделался сотрясением мозга второй степени и множественными ушибами. Сразу после выписки его путь лежал в суд.
«Тяжелые» лежали в ряду напротив, в специально оборудованных кроватях. Строители из дальнего Подмосковья перед началом сезона меняли плитку бассейна в пионерском лагере. Плотно отметив завершение работ «пшеничным» вином, они решили «обновить» водоем, а заодно и охладиться. К несчастью, «колер» новой облицовки идеально имитировал цвет водной глади, а с «пьяных глаз», вообще, неотличить. Воду, как в анекдоте, налить забыли. Двое друзей, нырнувших в самом глубоком месте скошенного дна бассейна, переломались страшно, остальным повезло больше. Практически целый год два приятели подвергались целому ряду сложнейших микро — и макроопераций. У Николая, перенесшего восемь искуснейших процедур на позвоночнике, практически восстановились двигательные способности по всему телу. А его другу, Лёхе, проведенные 12-ть оперативных вмешательств помогли не сильно — он мог только вращать головой, ниже ничего не действовало. Молодая жена устроилась нянечкой в отделение, чтобы быть ближе к суженому. Но изматывающие ночные дежурства вкупе с угасанием надежды на выздоровление привели к тому, что «соломенная вдова» «пошла вразнос», и её благосклонностью, кроме прочих, пользовался даже Николай.
Справа расположился Сергей Иосифович, бывший врач «Скорой Помощи». В конце тяжелейшей ночной смены водитель задремал за рулем, и «карета» на полном ходу врезалась в бетонное ограждение набережной. Сергей, выбив головой лобовое стекло, пролетел несколько метров по воздуху и приземлился на лёд Москвы-реки. Сильнейшее сотрясение мозга, отягощенное множественными глубокими порезами лица, привело к резкому ухудшению зрения, искажению речи и прочим нелегким последствиям. После того, как однажды ночью он собрался выйти в окно, спутав его с дверью, Николай Аркадьевич, несмотря на очень душевное отношение к коллеге, предложил перевести его «в психсоматику», что и осуществил вскорости.
Радиоточка круглые сутки освещала подробности проходящего в Кремлевском Дворце XXV Съезда КПСС. Привычный фон жизни не отвлекал «больных и выздоравливающих» от проблем насущных собственного здоровья и «родной» палаты.
«Гена — чекист», расположившийся около двери, единственный, кто слушал радио и с юмором и знанием дела комментировал события внешнего мира. Переведенный из Госпиталя КГБ, он впоследствии внёс немалый вклад в мой выписной эпикриз. Согласно драматическому повествованию Геннадия, иностранный агент прострелил ему левую руку во время опаснейшего задержания. В 67-ой ГКБ периодически консультировал и проводил плановые операции по сшиванию нервов «маг и чародей», профессор Юмашев. На него и уповал раненый кгбэшник.
В отличие от «киношных» сотрудников соответствующих органов Гена не страдал молчаливостью, а, наоборот, активно заливался соловьем на любую тему, причем отличался «всезнайством» и по каждому вопросу имел авторитетное мнение. Учитывая, что «эксперт» относился к очень серьезному ведомству, известному мощной осведомленностью, никто не сомневался в его утверждениях. По крайней мере, вслух.
К середине второй недели пребывания я порядком достал Николая Аркадьевича нудным вопросом о выписке. «Ладно, Константин! Пройдёшь завтра ЭЭГ, и, исходя из результатов — посмотрим!».
«Можешь не беспокоиться!», — «эрудит» Гена знал все. «Исследование биотоков мозга. Ща научу — все будет тип-топ! Когда Тебе на башку наденут электроды и скажут ни о чем не думать — начинай считать в уме. Множь крупные числа. Мозг занят и на внешние раздражители реагирует слабее. И показания прибора будут отличные!». Краткий и доходчивый инструктаж не вызвал и тени сомнения. Все исключительно логично, обоснованно и весьма компетентно — как я мог не поверить!
Лишь только мне смазали голову и закрепили «корону», я начал перемножать трёхзначные величины. Поэтому приказ медсестры: «Расслабьтесь, ни о чем не думайте и ни на что не реагируйте!» пропустил мимо ушей. Её последующие указания, внезапные вспышки света и резкие звуки я воспринимал, как «сквозь сито» — мозг упорно трудился над непростой задачей.
По окончании процедуры из-за шторки выглянул врач, расшифровывавший показания самописцев прибора, и с интересом полюбопытствовал: «Вы с каким диагнозом лежите?». На уверенное «Легкое сотрясение мозга!» он недоверчиво покачал головой и, с междометием «Ну-ну», скрылся писать заключение.
Выждав денек, я наскочил на Николая Аркадьевича уже в 8 утра. «С такими показателями тебя, Константин, не выписывать, а в „Белые Столбы“ переводить нужно, насовсем!», — огорошил доктор. Ничего не понимая, я совершенно оторопел. К счастью, во внеурочное время заскочил «Кука», и мы по подземным коридорам отправились проведать общего друга Шуру Александрова, залечивающего сложный перелом ноги в другом корпусе. Там мы весело отметили встречу друзей, с расстройства я усугубил, и туманное возвращение в палату не запечатлелось в памяти абсолютно.
На следующий день строгий доктор и замечательный человек Николай Аркадьевич меня выписал «за нарушение больничного режима», но сообщать по месту учебы не стал. «Выписной эпикриз» в соответствии с установленными правилами отправили заказным посланием в Маевскую поликлинику.
Звонок Натальи Алексеевны раздался через три дня после выхода из больницы: «Срочно зайди ко мне!». Первым делом институтский невропатолог провела тщательный осмотр с установкой в позу Ромберга, болезненными ударами молоточком по коленям и прочими премудростями. Затем подробно расспросила о проведенных в больнице обследованиях. Когда я поведал, как на духу, о «скорректированном» прохождении ЭЭГ, врачиха веселилась до слёз. Утерев глаза, со словами: «Всё это очень смешно, если бы не неприятные последствия! А Гену твоего убить мало!», она дала прочесть отрывок из заключения. «Электро ЭнцефалоГрамма головного мозга выявила серьёзные остаточные явления: повышенные возбудимость и агрессивность». «С таким диагнозом ничего хорошего тебя не ожидает!», — и Наталья Алексеевна направила меня в 70-ю поликлинику около метро «Сокол», где практиковал инновационные и весьма действенные методы лечения вернувшийся после продолжительного обучения в Китае её институтский однокашник. Внимательно ознакомившись с «сопроводиловкой», знатный врач -иглотерапевт с искренними извинениями сообщил, что настолько тяжелый случай не подвластен даже китайской медицине. На этом вторая госпитализация благополучно завершилась.
На последующее институтское обучение травмы от занятий боксом и других товарищеских недоразумений особо не повлияли. А нехорошие «остаточные явления» никак себя не оказали. На пятом, выпускном курсе при ежегодной диспансеризации Наталья Алексеевна, отнесясь по-матерински, изъяла «порочащие документы» из медицинской карты, чтобы не портить моего светлого будущего.
* * *
Еще один весьма экзотический, он же пока последний больничный опыт пришелся на Таиланд, уже в начале этого тысячелетия. В трехнедельной деловой поездке неожиданно «прорезалось окно», и я решил провести несколько дней на чудесном острове Самуи. Вечером второго дня мою, достаточно поджарую фигуру не смог объехать «в дымину обдолбанный» крупный немец на арендованном мотоцикле. Он врезался в меня на узкой улочке, когда я мирно переходил дорогу у гостиницы. К счастью, скорость транспортного средства не тяготела к космической, и я сначала просто плюхнулся на «пятую точку». Но, не совладав с инерцией, тяжеловес и обхватившая его увесистая подружка завалились на меня вместе с «железным конем». И затылок резким движением проверил асфальтовое покрытие на прочность.
Сознания, как обычно, не терял, но поимел изрядную рваную рану на голове и, что особенно обидно, напрочь продранные пониже спины армейские шорты. Срочно вызванная администрацией отеля «Скорая» стремглав примчала меня в отделение «Швейцарско — Тайского» Госпиталя, где тайские медсестрички немедленно обработали рану, наложили три шва и укололи в мягкое место. Серьезный европейского вида доктор выдал горсть разноцветных таблеток, отчего на душе и в организме стало легко и весело. По возвращении в гостинице меня встретил орденоносный полнеющий офицер местной полиции в лопающейся по швам форме и поинтересовался, имею ли я материальные и моральные претензии к задержанным нарушителям порядка. К ответу я готов не был, седативная лекарственная составляющая начала оказывать усыпляющее действие.
На следующий день присланный порученец на мотоцикле подбросил меня в Центральное Отделение Полиции острова. Старший инспектор королевской полиции, имевший еще более импозантный вид, чем приезжавший накануне, сразу по-деловому разъяснил ситуацию: преступники, совершившие наезд, употребляли наркотические средства, поэтому им грозит серьезное наказание. Период до суда они проведут в тюрьме. Если я намерен вчинить иск за понесенный ущерб — необходимо подать заявление и заполнить специальные бланки, которые он заранее подготовил. Для положительного решения вопроса потерпевший, то бишь я, должен лично присутствовать в суде. Когда состоится заседание, офицер точно сказать не может, но в течение месяца точно: слишком много других дел.
Отдых заканчивался, и через пару суток предстояло возвращение в Бангкок. Претензий я не предъявил и убыл на перевязку. Снимать швы можно было только через четыре дня, и я получил направление в Бангкокское отделение Госпиталя. Столичный «Швейцарско-Тайский» меня потряс — ультрасовременное высотное здание стекло/бетон, улыбчивый квалифицированный персонал, никаких очередей. Симпатичная медсестра, осуществив надлежащие манипуляции, закрепила мне на выбритой части головы специальную белую шапочку — повязку, пропитанную заживляющим антибактериальным гелем, и велела не снимать трое суток. Как следствие, на официальную деловую встречу я явился в строгом цивильном костюме и, в прикрывающей «ермолку», одетой задом наперед бейсболке, чем очень повеселил прочих участников переговоров.
Уже в Москве хирург ведомственной поликлиники, высоко оценив «достижения швейцарско-тайской медицины», порадовал, что «зажило как на собаке», но посоветовал в ближайший период стричься не слишком коротко, дабы не травмировать новую, нежную кожицу на затянувшейся ране.
Искренне надеюсь, что в дальнейшем «минует меня чаша сия», и более набираться больничных премудростей не придется.
Домашнее «вино» соседа Борьки
«Все знают, болит от вина голова,
Опять же, с ево произносишь слова.
Хоть горькой напиток, а мы ево пьём,
И вроде приятность какая-то в ём».
Из фильма «На подмостках сцены» 1956 г.
Недавний рассказ старинного приятеля о сослуживце, активно занявшимся самогоноварением после выхода на заслуженную пенсию, выдернул из памяти совершенно забытый эпизод на ту же занимательно — актуальную тему.
* * *
В старших классах школы я впервые попробовал алкоголь, и он мне совсем не понравился. Пиву я предпочитал квас, а водка не приживалась — здоровый спортивный организм немедленно отторгал чужеродный продукт. В магазине «Диета» на Автозаводской, практически напротив школы, в отделе «Кулинария» продавалось «Южное Красное Крепкое», худо-бедно усваивающееся винное изделие. С девятого класса именно его я и употреблял вместе с одноклассниками «для храбрости» перед походом на школьные вечера, где на танцах робко осуществлялись первые тактильные контакты с симпатичными однокашницами под мелодии и ритмы местных «электронных паразитов».
Институтские годы прошли под знаком пива и разноцветных крепких напитков, типа «Имбирной горькой настойки» и «Горного дубняка», а уже к выпускным экзаменам и диплому я окончательно распробовал водку и сделал выбор на будущее.
Винно-водочный отдел «Гастронома» размещался в нашем доме, и мои регулярные посещения не остались незамеченными бессменной продавщицей, веселушкой Галей. Ввиду чисто платонической симпатии она регулярно отпускала мне из-под прилавка неприличный в достойном обществе «сучок» за 3,62, даже когда я ее об этом не просил. Эта благосклонность периодически ставила меня в неловкое положение. Особенно, при торжественных оказиях, приводя на память анекдот: «Вам пить, а мне на стол ставить!».
* * *
Сосед Борис, проживавший этажом ниже в нашей «сталинской» семиэтажке, на всю округу славился борьбой за чистоту двора, которая регулярно принимала форму отчаянных «товарищеских недоразумений». Парень Борька был крепкий, состоял в сборной Москвы по гребле, поэтому мышцы плечевого пояса и непомерной длины «грабли» имел развитые чрезвычайно. Возвращаясь со службы, я неоднократно заставал его бьющимся с превосходящим числом противника у дверей родного дома. Как уже упоминалось — с фасада здания располагался винный отдел, и любители «на троих», естественно, осуществляли распитие на ближайших дворовых лавочках, аккурат напротив входа в подъезд. Как правило, пустую посуду и обертки от немудреной закуси они бросали прямо на месте употребления, что вызывало резкое негодование соседа. К педагогической элите он не принадлежал, поэтому самым деятельным воспитательным приемом считал, видимо по аналогии со щенками, тыканье провинившихся наглой рожей в оставленный мусор, что нравилось далеко не всем. При этом сам Борька в обществе трезвенников отнюдь не состоял, а наоборот, совершенно не чурался активного применения как «партейного», так и белого «пшеничного вина», но всегда соблюдал в быту редкую аккуратность.
После очередного подорожания водки (с четырёх двенадцати до четырех шестидесяти двух) соседушка неожиданно «заскочил на огонек»: «Я слышал, у твоего тестя в гараже валяется без дела самогонный аппарат. Хватит выкидывать деньги на магазинную отраву! Сами лучше задешево сделаем!». Среди многочисленных приятелей и знакомых Борька стяжал славу откровенного кулака благодаря нескрываемой крайней прижимистости.
* * *
После первичных переговоров с тестем и ознакомления с замечательным агрегатом, произведенном в экспериментальном цехе ЗиЛа, стало ясно, что Борькина задумка вполне жизнеспособна. Главной новаторской находкой неизвестного конструктора являлось универсализация двадцати литрового металлического бака: в нем сначала происходило выбраживание исходной смеси, после чего навинтив головку, оставалось только водрузить сборную конструкцию на кухонную плиту. Вдаваться в прочие специфические детали «чуда техники» не буду, но при грамотном применении на выходе получалось около девяти литров желаемого продукта. Оговорив с тестем его «малую толику», мы активно приступили к поискам толкового состава «первичной закладки».
Продолжая семейные традиции, Борис служил военпредом на ЗиЛе, где его отец возглавлял это подразделение. К сожалению, кроме элементарных «дрожжи плюс сахар» его коллеги ничего путного предложить не смогли. Зато в моем НИИ от советчиков отбоя не было. Оказалось, что научно — техническая интеллигенция активно применяла творческие способности в самых разных областях, причем все, от элиты — остепененных СНСов до гальваника Сереги — владели неисчерпаемыми проверенными сведениями касательно интересующего предмета.
Но затмил всех непосредственный начальник — завлаб Евгений Викторович «Карась». Привезенные им от тещи из Краснодарского края совершенно потрясающий рецепт исходных элементов и методика низкозатратного, долгоиграющего производства просто сразили Борьку наповал. Главным компонентом выступала пшеница, которая, как сразу выяснилось, в московских условиях представляла изрядный дефицит. Сначала это поставило нас в тупик, но сильное желание сметает все преграды. Смекалистый сосед предложил съездить на «Птичку». Путь от дома до птичьего рынка на Калитниковке занимал всего полчаса — семь остановок на трамвае. Покупать товарное количество «пашенички» стаканами выходило очень нажористо, но Борька утоптал продавца за счет «огромного опта» в четыре раза, что существенно снизило затраты. Сахар приобрели заранее, и более проблем не ожидалось. Согласно «технологической карте» первый раствор должен был «ферментироваться» 18 дней, а затем подлежал перегонке. Зато и второй и третий замес настаивался только 12 дней, и, что самое ценное, из тех же исходных, «просто добавь воды!».
Вытерпев положенный срок, решили приступить к перегонке. Время ожидания не прошло впустую: сосед изрядно изучил теорию, а мой младший брат подарил поплавок — спиртометр для определения крепости получающегося напитка. Борис по дороге со службы заскочил за мной, и у него на кухне мы расположились контролировать процесс. Первая трехлитровая банка, на мой взгляд, заполнилась стремительно. Правда, мы периодически снимали пробу с продукта, что значительно скрашивало ожидание. Поплавок практически выпрыгнул из «первача» и завис на риске 90*. Наполнение второй и, особенно, третьей банки шло существенно медленнее, но нас это особо не раздражало. Регулярная дегустация вызвала хорошо известный из диалектики эффект «перехода количества в качество». Поэтому, когда спиртометр показал только 30* оборотов у последней трехлитровой емкости, мы не сильно опечалились. Согласованно принятое решение — смешать содержимое банок — привело к закономерному итогу. Все девять литров «чемергеза» радовали единой 60-ти градусной крепостью. Конечно, легкий душок сивухи присутствовал, но Борис твердо заверил, что растворимый кофе и ванилин «в самую плепорцию» полностью искоренят неприятный аромат. Я поделился Гурзуфским опытом: знающие медики советовали добавлять пять ложек чистой глюкозы на литр спирта для улучшения вкусовых качеств.
* * *
Любимый тестюшка, хлебнув «самоделки» из своего гонорара, высоко оценил наше творчество и наказал использовать замечательный агрегат «и в хвост и в гриву».
Второй и третий замес дополнительных вложений не потребовали, а расход воды в те времена счетчиками не контролировался. Но и «выход годного» получился поменьше и послабее. Соседа это только распалило. Он торжественно пообещал заняться научными изысканиями и практическими опытами, дабы достичь невиданных высот в контексте увеличения количества, улучшения качества и повышения крепости.
Его крепкая телом жена Ленка с выдающимся «балконом» примерно пятого номера, вывезенная Борькой из Каховки после завершения студенческих каникул, при неумеренном употреблении мужем «горилки» регулярно применяла запрещенный прием — грозилась уехать к матери, забрав маленького сына — любимца отца. После того, как Борька приступил к настаиванию следующей «бузы», она привела жестокую угрозу в исполнение.
Оставшись один, сосед закуролесил нещадно. Он набрал на работе отгулов за переработку и взялся за производство с новой силой. Причем, немного поразмыслив, наладил практически непрерывный процесс перегонки, принеся из гаража три ведра, в которых готовая к переработке брага едва успевала вызревать. Периодически он звонил мне и просил зайти за комплектом судков, в которых из ближайшей любимой «Шашлычной» я подтаскивал ему закуску, первое и второе, а «третьего» было вволю. Время от времени из его окон слышался задорный женский смех — Борька приглашал на дегустацию знакомых барышень.
В очередную ночь мы проснулись от землетрясения средней балльности, за которым послышались непонятные звуки — то ли рыдания, то ли шум небольшого водопада. Мы с тестем на рысях слетели вниз. Дверь открыл Борька в клубах пара. Он немного задремал, снявши очередную пробу, а замечательный агрегат не вынес «космических» перегрузок, и взрывом сорвало опытную головку. В полете она напрочь срезала кран горячей воды, и из трубы бил фонтан кипятка. Сосед метался по помещению, оттаскивая из опасной зоны драгоценный готовый продукт. Кое-как перекрыв вентиль, мы прекратили наводнение и уложили Борьку спать.
На следующий день после работы я заглянул к Борису: он уже полностью устранил последствия «несчастного случая», кухня блистала чистотой и радовала глаз необычайным порядком. Количество «зелена́ вина́» не поддавалось исчислению: где только можно теснились трехлитровые банки, диковинные бутыли, красивые емкости из под импортных напитков и даже три дефицитные пятилитровые пластиковые канистры. Наработанный опыт дал результаты: прозрачность напитка радовала глаз. Широта диапазона цветовой гаммы и вкусовых добавок потрясала: кофейный, ванильный, на молодых листочках, черносмородиновый, вишневый, тархунный, сливовый и гордость хозяина — на перепонках грецких орехов — для мужской силы. «Две ночи орехи шелушил!». При мне сосед произвел междугородний звонок, чтобы я подтвердил супруге, что эксперимент окончен. Когда я уходил, он просил передать тестю, что вернет полностью восстановленный аппарат в ближайшее время.
Ленка приехала через два дня, одна, желая удостовериться. Убедившись в правдивости показаний, она вызвала маму с ребенком. Вот тут-то и вышел конфуз. Прибывшей дородной хохлушке, очень напоминающей Марковну из общеизвестного фильма «Трактористы», весьма понравилось творчество зятя. Вместо намеченной недели она задержалась, ежедневно вместе с Борькой снимая пробу со следующего «сорта». У зятя с тещей наладился полный контакт, и Ленка с трудом выпроводила «ридну» маму к исходу второй недели.
Спустя месяц Борис вернул моему тестю полностью восстановленный «прибор» со словами «Лучше нового!» и две трехлитровые банки отборной «божьей слезы» в счет уплаты аренды. Банки немедленно изъяла теща, пообещав баловать нас с тестем по праздникам. А остальное количество «огненной воды» под жестким присмотром супруги сосед в несколько рейсов отвез в гараж, ключи от которого Ленка отобрала немедленно.
* * *
Мы с тестем наслаждались плодами Борькиного труда в течение всего следующего года, причем, перелитая в претенциозные импортные емкости «крепкая настойка» даже выставлялась на торжественный стол, удивляя гостей качеством.
На какой срок самому соседу хватило «пшеничного вина», осталось загадкой. По самым скромным подсчетам, в гараж был отправлен пятилетний запас.
«Сергеичевы» оливки
(Гримасы недоразвитого капитализма).
Светлой памяти В.С.Симакова
На богатом событиями жизненном пути мне встречались всяческие персонажи, но некоторые оставили совершенно неизгладимое впечатление. В молодые годы особенно ярко западают в память выделяющиеся из общей массы необычные личности и связанные с ними эпизоды.
* * *
«Батальон в атаку поведу я сам!»
Ольга Николаевна, мама близкой подруги моих юношеских лет, да и всей дальнейшей жизни, Натальи, проживала с третьим мужем, Наташкиным отчимом, Владимиром Сергеевичем в старинном доме на углу Хвостова переулка и улицы Димитрова. Аккурат напротив нынешнего «Президент-отеля». «Сергеича», обычно фланировавшего по дому в пижамной двойке неяркой полосатой расцветки приглушенных синих тонов трезвым я никогда не видел. На левом лацкане домашней тужурки сразу бросались в глаза две орденские планки, расположенные друг к дружке под углом примерно градусов в 30*. При внимательном рассмотрении разбирающийся визитер понимал, что на колодках превалируют Ордена Ленина, слегка разбавленные Орденами Боевого Красного Знамени и Красной Звезды. Встретившись с «Сергеичем» впервые, я отнесся к нему несерьезно. Но познакомившись поближе и, особенно, узнав послужной список отставника, мнение кардинально переменил. За «нехорошую» (принадлежность к династии золотопогонников) родословную и веселый нрав Владимир Сергеевич отправился на войну «с зоны» и прошел через две особые штрафные роты, где, по большей части, «подвизался» разведчиком. Его дважды представляли к «Герою», но каждый раз дерзкие речи и строптивый характер удальца отправляли наградные документы под сукно. Да и сразу после войны острый на язык старший офицер снова «удостоился» пятилетнего пребывания в Сталинских лагерях. Перенесенные невзгоды не сломили бойца, но привили неутолимую жажду. Выпивал «Сергеич» крепко и постоянно, однако всегда пребывал в сознании и провалами памяти не страдал.
Основной задачей в описываемый период (конец 70-х годов прошлого века) Владимир Сергеевич считал восстановление «статуса-кво», а именно присвоение незаслуженно недополученного звания Героя Советского Союза со всеми причитающимися льготами и привилегиями. И на эту тему состоял в нескончаемой переписке с Министерством Обороны, Верховным Советом, ЦК КПСС и лично товарищем Брежневым. Каллиграфический почерк и чеканная манера изложения напоминали шедевры «Царского писаря», также «отливавшего» литеры военно-писарского рондо на Высочайшее Имя.
Как говорит Наташка, знавшая его больше тридцати лет, «Сергеич» никогда «не видел равных» и любой вопрос считал решаемым. Такой подход полностью соответствовал нелегкому пройденному пути и почти дословно повторял текст Галича «Отличался отвагой отчаянной — что захо́чем, мол, то и возьмем…». К этому стоит приплюсовать активную жизненную позицию ветерана, бравшегося за любое полезное дело и успешно его завершавшего практически «на голом энтузиазме».
* * *
Наши нечастые встречи обычно происходили по моей инициативе. Инвалиды ВОВ имели право на покупку практически любого товара без очереди, и «Сергеич» совершенно безвозмездно и неоднократно помогал в приобретении джинсовой ткани и прочих практически недоступных рядовому гражданину товаров. Сам процесс «битвы за дефицит» его возбуждал и доставлял явное удовольствие. «Сергеичу» нравилось бывать на людях и ощущать себя в гуще событий.
Немаленькую пенсию, опять же, точно по Галичу, он любил транжирить по очереди в двух любимых столичных ресторанах: в уже не существующей гостинице «Берлин» и «Славянском Базаре». Единожды составив «Сергеичу» компанию, на вторую попытку я не отважился. Даже с присущим мне в те годы юношеским максимализмом, я чувствовал себя весьма неуютно. Откровенные высказывания моего визави о жирующих «власть предержащих», совершенно незаслуженно обделяющих « боевого офицера, ныне инвалида, положившего всю жизнь и здоровье на защиту Родины», в тишине ресторанного зала звучали набатом. Зычный хрипловатый баритон был хорошо слышен даже в дальних углах зала, а красочную речь украшали забористые армейские шутки. Да и примечательный внешний вид геройского ветерана — очки-бинокли в двадцать диоптрий, палка для ходьбы и пугающая черная перчатка на левой кисти — сразу привлекали заинтересованные взгляды посетителей. Владимир Сергеевич имел слабость эпатировать окружающих, но на конфликт никто не шел, видимо, богатый иконостас во всю грудь служил ему оберегом.
* * *
В ближайшем соседстве, через дом по улице Димитрова в «потрепанном жизнью» дореволюционном особняке весь первый этаж занимала небезызвестная «Шашлычная», куда «Сергеич» регулярно захаживал. Именно здесь он пристрастился к подаваемым в качестве закуски к его постоянным «сто пятьдесят и повторить» зеленым оливкам, не очень популярным в Советское время. Об этом увлечении я узнал совершенно случайно, заскочив на провед между делами. Нетвердо устроившись на краешке любимого кресла, Владимир Сергеевич задумчиво озирал непочатую водочную бутылку, одиноко стоявшую на кухонном столе. Зашел я, как оказалось, весьма кстати. И был немедленно отправлен хозяином в «Шашлычку» за «недозрелыми маслинами», которые он с видимым наслаждением потом неторопливо «откушал» под «пшеничное вино».
Из-за серьезной коллизии в личной жизни, смены места службы и метаморфоз, вызванных начавшейся «Горбачевской» перестройкой, я и к Наташке заскакивал редко, а уж с Владимиром Сергеевичем, тем более, виделся эпизодически и урывками. Прошло несколько лет, прежде чем случай вновь привел меня на улицу Димитрова.
Возвращаясь с затянувшегося на пару дней визита к приятелю на Академическую, где внезапно вспыхнула значительно истощившая «мужское здоровье» и содержимое кошелька горячая любовь с его одноклассницей, я по пути домой совершенно неожиданно решил посетить гостеприимное жилище. Чувствовал себя весьма неважно и на предложение Владимира Сергеевича «слегка поправиться» откликнулся с охотой. Когда в некотором смущении я озвучил «стесненность в средствах», хозяин, знакомо отмахнувшись рукой, со словами «Да прекрати! У нас все задаром!» стремглав проследовал к телефону. «Водки шестьсот и две порции оливок!», — отдав распоряжение невидимому абоненту, «Сергеич» пригласил к столу. Некоторое беспокойство насчет посетившей меня «белки» не успело до конца оформиться в «изнуренных нарзаном» мозгах, когда у входной двери прозвучал звонок. Возникший на пороге официант при полном параде и с бабочкой усилил и без того серьезные сомнения в реальности происходящего. «Халдей» проворно сервировал стол объемным графинчиком «белой» и двумя наполненными отборными оливками четырехугольными салатниками с хорошо знакомой надписью «Общепит» славянской вязью вдоль бортиков. После чего со словами «Приятного аппетита» немедленно «испарился». До первой рюмки я продолжал пребывать в состоянии пограничного сознания, не до конца доверяя окружающей «действительности». Дальнейшее употребление «вернуло голову на место», и я поинтересовался: «Что это было?». Пространные комментарии ветерана всецело прояснили ситуацию.
* * *
Бесплатный фрагмент закончился.
Купите книгу, чтобы продолжить чтение.