Бесплатный фрагмент - Дневниковые записи

Предисловие

Разбирая документы, фотографии и бумаги, оставшиеся после родителей, мы обнаружили несколько сложенных вместе тетрадей. Как оказалось, это были воспоминания Николая Пименовича Соковых (24.12.1894 — 14.04.1984) — брата нашей бабушки Зинаиды Пименовны Никитиной (Соковых). Как эти тетради оказались у наших родителей — нам не известно.

В воспоминаниях приводится много интересных подробностей жизни семьи в конце XIX — начале XX веков, во время революций, Первой Мировой и гражданской войн. Этот взгляд на прошедшие исторические события глазами непосредственного участника дает возможность лучшего понимания истории нашей страны.

Мы решили оформить эти воспоминания в виде книги.

Воспоминания Николая Пименовича Соковых

Наш отец, Пимен Николаевич Соковых, был родом из государственных крестьян села Пальна-Аргамач Ламской волости Елецкого уезда Орловской губернии… Название села можно считать до некоторой степени историческим и вот почему: когда-то во времена удельных князей от набегов степных кочевников существовали линии оборонительных укреплений, одна из них проходила через город Елец. От Ельца далеко в степи были наблюдательные пункты, в которых дежурили казаки с лошадьми. Заметив в степи пыль от появившихся врагов, один из казаков садился на коня и мчался в Елец с донесением, и там быстро принимали меры к обороне. Легенда рассказывает про такой случай: мчавшийся с донесением казак на коне арабской породы аргамак (у казаков эта порода лошадей была очень популярна) не доехал до Ельца, его лошадь споткнулась, сорвалась с каменной горы вниз и погибла вместе с казаком близ села Пальна под Ельцом, но донесение было вовремя. С тех пор село Пальна стало называться Пальна-Аргамак. Верна ли эта легенда, доказать трудно, но она в народе существует. Вот в этом селе и родился наш отец в 1862 году (в действительности в 1864 году — прим. авт.) в крестьянской семье. Его отец, а наш дедушка Николай Григорьевич, имел небольшое хозяйство, а его семья состояла из 7 человек: двух братьев и трех сестер, да дедушка с бабушкой. Прокормиться и жить сносно от своего хозяйства было трудно, поэтому в осенне-зимний период мой отец и его старший брат уходили на заработки в город Елец. Сам дедушка в зимнее время занимался извозным промыслом… Он и другие односельчане подряжались возить на лошадях купеческие товары (муку, кожу, табак и другие) в Москву и другие города. По рассказам отца у дедушки был такой случай:

Приехав раз с товаром в Москву и сдав его по назначению, артель подрядилась в Москве везти разные грузы в Варшаву. Ехали они долго, но дедушка на своих лошадях до Варшавы не доехал. По причине плохой дороги и чрезмерной нагрузки лошади одна за другой у него пали. Пришлось груз разложить на другие подводы, а самому приехать в Варшаву, как говорится, с одним кнутом. Его товарищи груз сдали и подрядились везти новый груз в Москву. Дедушка с ними не поехал, рассчитывая добраться до дома скорее, по железной дороге. Но получилось другое. На постоялом дворе ночью его обобрали воры, и ехать было не на что. Что делать? Ему посоветовали обратиться к воинскому начальнику за разрешением ехать по этапу, бесплатно (тогда этапы были в ведении военных). Ему было разрешено, но одновременно предупредили, что по этапу будут ехать разные подозрительные люди, в том числе воры, беспаспортные бродяги и разный сброд. Под конвоем, как арестанты. Дедушке ничего не оставалось, как согласиться. Ехал он из Варшавы более двух месяцев и вернулся домой в рваной одежде, в сильно потрепанном виде, истощенным, как заправский бродяга. С тех пор нашу семью односельчане прозвали «по-уличному» Варшавские.

Отец тоже уходил на заработки в г. Елец, где работал на товарной мельнице чернорабочим, так как у него не было никакой специальности. С годами постепенно приобрел специальность вальцовщика, а в дальнейшем стал крупчатником. Это была уже высшая специальность в мукомольном деле, равнялась должности инженера-технолога. В сельском хозяйстве он стал мало принимать участия — не было времени и смысла, а лишь помогал в страдную пору немного времени своим трудом. За ряд лет работы крупчатником отец зарекомендовал себя хорошим специалистом, получал уже хорошую зарплату и был на счету. Владелец другой мельницы, находящейся в 30 км от железнодорожной станции Латная в селе Гремячий Колодезь Воронежской губернии, Безруков, предложил отцу более выгодные условия, а именно: деньгами 75 руб. в месяц, квартиру с отоплением, необходимые продукты для семьи, корм для коровы и другой живности. Отец согласился, заключил с Безруковым договор и вскоре с семьей переехал к месту работы. В это время семья состояла из 6 человек: отец, мать, дедушка и трое детей — Нюра, Маня и Настя.

Безруков был человек развитой, с высшим образованием. В свое время он окончил юридический факультет Московского университета, был депутатом Воронежской городской управы и почетным гражданином г. Воронежа. Он знал толк в людях и отца ценил, как хорошего специалиста, особенно после того, как тот произвел необходимую реконструкцию мельницы без особых затрат. Отец также ценил и уважал своего нового хозяина. Видел в нем хорошо образованного и практического человека, с которого можно брать пример. Он очень любил его и рассказывал о нем много, что мы тогда не все еще понимали. Впоследствии отец признался, что Безруков произвел на него решающее «воспитание» и в корне изменил все прежние понятия о жизни. Но главное, что отец ценил у Безрукова, это его убежденность в чем-либо, твердая, неоспоримая и легко доказуемая своему собеседнику. По словам отца Безруков никогда не горячился, терпеливо выслушивал мысль оппонента и только тогда, не стараясь выпячивать себя и убедившись, что собеседник сказал все, что мог, высказывал свою мысль по данному вопросу, но уже неоспоримую и убедительную, как «дважды два — четыре». Что греха таить, говорил отец, и я сам, часто не дослушав до конца разговаривающего со мной человека, перебивал его и предлагал непродуманное, не твердо усвоенное возражение, и получался какой-то безалаберный разговор разгоряченных спорщиков. Договориться конкретно о чем-либо при такой форме беседы и при отсутствии твердой убежденности в правоте дела редко удается. Без доказательств получается пустой разговор. «Многому я научился в общении с Безруковым и его семьей» — заключал отец. Теперь нам, взрослым детям, приходится только удивляться, как из деревенского крестьянского парня, окончившего только 3 класса земской школы, вышел всесторонне развитый, культурный и воспитанный человек, наш дорогой отец!

Время шло. Отец был удовлетворен работой у Безрукова, но сам Безруков — не особенно, и вот почему. Мельница из-за дальности расстояния от железной дороги, а главное — из-за ее технической отсталости — не была в состоянии конкурировать с крупными товарными Воронежскими мельницами, оснащенными новейшим оборудованием и выпускающими муку более высокого качества и с большим выходом ее. Кроме того, было больше расходов по доставке пшеницы из южных районов, переплачивая за тариф и доставку ее гужевым путем от железной дороги до мельницы на расстояние 30 верст. Эти немалые расходы ложились тяжелым бременем на себестоимость муки, что заставляло Безрукова задуматься о дальнейшем ведении дела. На предложение отца о полной реконструкции мельницы по последнему слову техники (замена малых нарезных вальцев бОльшими, установка рассевов (новинка), и замена парового двигателя нефтяным) Безруков не согласился. У него были свои расчеты — войти пайщиком в большую товарную Воронежскую мельницу и продолжить свое дело в новых условиях, а свою мельницу оставить с меньшим числом квалифицированных рабочих лишь для помола крестьянского зерна на их нужды. На этом и закончилась служба отца у Безрукова, где он проработал более 12 лет.

За это время семья наша увеличилась на 3 человека. Появились на свет 3 брата: я — Николай, Александр и Алексей. Вскоре мы переехали в Воронеж, где и начались наши мытарства по сравнению с жизнью у Безрукова.

В Воронеже должности по последней специальности отца не нашлось, а жить надо. Поступить вальцовщиком отцу не хотелось — не устраивала зарплата, а расходы на содержание семьи возросли. За годы работы у Безрукова наши родители кое-что скопили на черный день, вот отец и решил попытать счастья в хлебной коммерции, которая ему была немного знакома во время работы у Безрукова при общении с так называемыми «комиссионерами», поставляющими пшеницу на мельницу. Эта работа заключалась в купле-продаже пшеницы большими партиями владельцам мельниц и крупным помольцам. Отец занялся этим делом, хотя мама не соглашалась с его новой деятельностью, боясь неудач и растраты сбережений. Он стал ездить по железнодорожным станциям южных районов Воронежской и Курской губерний, где сеяли больше пшеницу, чем другие зерновые культуры. Там на ссыпных дворах у торговцев, а также в имениях помещичьих хозяйств покупал пшеницу вагонами и отправлял ее по железной дороге в Воронеж по дубликату на предъявителя. В Воронеже продавал ее мукомолам по существующей рыночной цене. За вычетом расходов ему оставалась польза 1—2 копейки на пуд, и это считалось хорошим заработком. За одну поездку отец закупал в разных местах 10—12 вагонов по 1000 пудов каждый. Количество не малое! Несведущие люди могут подумать, что на такие операции нужно иметь порядочный капитал, если исходить из расчета стоимости пшеницы примерно 90—95 копеек за пуд, да плюс расходы за тариф по железной дороге и ряд других. Такого большого капитала у комиссионеров, конечно, не было. На какие же капиталы, вернее, на чьи деньги вели эти коммерсанты такие крупные операции с пшеницей, если в кармане у них было не более 300—500 рублей? А дело обстояло примерно так: такой коммерсант, приехав на место к ссыпщику, скупающему зерно у крестьян, или помещику, желающему продать свой хлеб, договаривался с владельцами об условиях в цене, качестве и сроках отгрузки, и, дав задаток 20—30 рублей на вагон пшеницы, отправлял ее от имени владельца (или сам владелец) на железнодорожную станцию, где она грузилась насыпью в вагоны, и двери заделывались деревянными щитами. Железная дорога выдавала владельцу документ (дубликат) на прием от него зерна, за которое теперь всецело отвечала железная дорога до прибытия его на станцию назначения. Дубликат выдавался или именной на имя владельца или просто на предъявителя, как того пожелает отправитель. Плата за провоз (тариф) уплачивалась отправителем или получателем груза на станции назначения по прибытии его на место. После того, как железная дорога выдала владельцу дубликат, он мог по нему получить в банке ссуду в сумме рыночной цены или на 10—15% дешевле ее. Рыночные цены сообщали хлебные биржи в своих бюллетенях каждые 5 дней, и на основании их банки, как частные, так и государственные, ими руководствовались в выдаче денежных ссуд. Банки охотно выдавали под дубликаты ссуды, выдавая взамен дубликата свою банковскую квитанцию до времени возвращения ссуды банку. Обычно ссуда выдавалась на 10—12 дней, т.е. на тот срок, за который груз, по расчетам железной дороги, должен пройти путь от станции отправления до станции назначения. За просрочку возврата банку денежной ссуды он взыскивал проценты. По прибытию груза на станцию назначения он выдавался по дубликату любому лицу, предъявившему его. А чтобы получить дубликат из банка, нужно оплатить ему полученную ссуду и плюс процент за нее. Вот примерно весь ход действий со дня покупки пшеницы комиссионером до ее продажи мукомолам. Были и другие варианты купли-продажи, но они не были распространены, как неэффективные и тормозили быстроту оборота капитала в торговле и промышленности. Комиссионеры невольно являлись незаменимыми помощниками в этом деле. Они, как бы, ускоряли оборот денежных средств, вложенных в любое дело, а особенно в хлебное, как на внутреннем рынке, так и на внешнем, по экспорту за границу…

В южных губернских городах России существовали хлебные биржи, через которые совершались сделки по купле-продаже сельскохозяйственных продуктов. Они считались юридически оформленными, когда регистрировались в биржевом комитете, и только тогда считались законными. Но на практике внутреннего рынка ими мало кто пользовался вследствие их громоздкости и бюрократизма. Вот здесь-то и было большое поле деятельности для нелегальных комиссионеров по всем специальностям сельскохозяйственных продуктов. Они имели большую связь с продавцами и покупателями этих товаров. Хорошо знали, что, когда и кому надо купить или продать тот или другой товар, не выезжая на место и не имея патента на совершение сделки. Хлебные биржи были набиты этими «специалистами» и притом по разным отраслям. Одни специализировались по продаже зерновых продуктов на экспорт, другие по масленичным, третьи на внутреннем рынке по продаже и покупке муки и пшеницы и так далее… Вот наш отец тоже включился в число комиссионеров. Он быстро освоился с этой механикой, забросив на время свою настоящую специальность. Первые шаги ему удалось сделать неплохо. Он стал зарабатывать на жизнь не меньше, чем когда работал у Безрукова. Своих денег требовалось не так много, и опасения мамы, высказанные ею перед началом новой деятельности отца, не оправдались. «Прогореть» он мог лишь на небольшую сумму из своих сбережений, заработанных у Безрукова.

Первое время отец покупал и продавал не более 12—15 вагонов пшеницы на сумму 12—15 тысяч рублей, на которую требовалось своих денег 300—500 рублей для оплаты мелких расходов и небольшого задатка. А зарабатывал 1—2 копейки на пуд, но это в общей сложности составляло 150—180 рублей в месяц. Отец был доволен, мама тоже. Вот в это время после года работы по новой профессии отца наша мама настояла купить свой дом. Вскорости дом купили в окрестности г. Воронежа в слободе Чижова и переехали в него. Отец продолжал работать, и дело у него шло хорошо.

В свой дом мы переехали в 1901 году. В это время наша семья состояла из 9 человек — отца с матерью, дедушки, трех сестер и трех братьев. Как мы все были рады покупке дома! После городской тесноты и переживания всяких неприятностей в наемных квартирах, где было все ограничено, вдруг нам привалило полное раздолье и простор, особенно нам, детям! Мы могли теперь беспрепятственно играть во всевозможные игры без окриков хозяев дома везде, где нам вздумается. Двор был большой и весь огорожен забором. Задняя сторона двора выходила на небольшой пустырь, а чуть дальше раскинулась вековая дубовая роща, принадлежащая какому-то купцу. На дворе были деревянные рубленые сараи. Наша мама тоже не скрывала своей радости от покупки дома. Она очень любила заниматься своим хозяйством, но его не было возможности вести на квартирах в чужых домах. А теперь совсем другое! Вскоре у нас на дворе появились корова, поросенок, куры и собака по кличке Буян, которого мы все дети любили до безумия, а он нас. На столе ежедневно появилось молоко, творог, масло и другие продукты, которых мало и редко бывало во время скитания по квартирам. Но за это мне и брату Александру нашлось много работы по уходу за живностью.

Дом и усадьба со всеми постройками размещались на территории Чижевского волостного управления, в ведении которого находились земли этого крестьянского общества. Без разрешения волостного управления не разрешалось покупать или продавать недвижимое имущество не членам этого общества. Отцу пришлось вступить в члены, но за это также пришлось немало израсходовать денег на неоднократное угощение руководителей волости. Кроме того, были расходы при вступлении прихожанами церкви Иоанна Предтечи, расположенной на территории Чижевского земского общества, хотя ранее наша семья была прихожанами другой церкви, в г. Воронеже. Теперь к нам в большие христианские праздники приходили с «молитвой» священнослужители из двух церквей. Родители их угощали «чем бог послал» и платили им деньги. Им, вероятно, было совестно отказать старым священнослужителям, так как они теперь приходили к нам незаконно. Как-то раз на Пасху в доме встретились священнослужители обеих церквей. Встреча прошла благопристойно, но как-то настороженно. «Старые» поняли, что нарушают порядок приходского обслуживания верующих и перестали бывать у нас с молитвой. Но «новые» как-то в другое время сделали родителям вежливый намек на то, что они принимают «старых» незаконно. Отец, не особо верующий, ответил им грубо, что это их не касается. Да и мама, несмотря на свою приверженность к религии, не смогла смолчать и упрекнула в алчности и тех, и других. На священнослужителей замечание родителей не повлияло, напротив, они вежливо распрощались, получив причитающуюся им сумму, и навеселе ушли с молитвой дальше…

Мне и брату Александру с появлением на дворе живности работы нашлось порядочно, а именно: нужно было отгонять корову в стадо и заготовить для нее на пустыре или роще траву, чистить коровник и ряд других работ. Особенно было трудно рано вставать и гнать корову в стадо. Бывало, рано утром мама ласково разбудит кого-нибудь из нас (по очереди) гнать корову, вскочишь, протрешь глаза, скажешь «сейчас», а сам тут же на боковую и опять заснешь коротким сном. А время идет, и стадо могут от сборного пункта угнать на луг, а корова останется на целый день на дворе. Вот тут-то после двух-трех кратких напоминаний наша добрая мама становится не особенно доброй, другой раз и отшлепает по заднему месту. Но мы как-то не сердились за это на нее — сами виноваты. К тому же она иногда приласкает и по голове погладит, как бы извиняясь за наказание. Мы все это хорошо понимали, хотя по возрасту вроде были еще несмышленышами. Понимали, что ей тяжело дается вести хозяйство и ухаживать одной за большой семьей. Нужно было всех накормить, обстирать, уладить между детьми споры и даже драки и многое другое. Кроме того, у нее были иногда крупные разговоры и недоразумения с отцом по некоторым житейским вопросам. Но все же она была довольна жизнью в своем доме, семьей и хозяйством. Мама была очень трудолюбивая женщина, и она все время опасалась рискованной деятельности отца в его новой профессии после работы у Безрукова. Она все время настаивала, чтобы он бросил свою коммерцию и поступал на работу по специальности, или уехать в деревню и серьезно заняться сельским хозяйством, где, по ее понятиям, жизнь налажена более прочно, чем в городе, где при малейшей ошибке или неудаче может быть разрушена и разорена семья. Отец не соглашался с ее взглядами на жизнь, и к тому же он был уверен, что при скудном заработке такую большую семью прокормить трудно и в городе, и в деревне. Он продолжал свое дело и зарабатывал неплохо.

Время шло. Мама постепенно успокоилась и уже не настаивала на переезде в деревню, но, по-видимому, предчувствие о непрочности отцовской деятельности ее не оставляло. Конечно, она не могла предвидеть все подробности недалекого будущего нашей семьи, и что оно круто изменится к худшему. И, как ни странно, предчувствия мамы в скором времени стали оправдываться.

Главным событием явилась русско-японская война 1904—1905 г.г. и последующая за ней революция 1905—1906 г.г. в результате поражения царского правительства в этой войне. Рабочими организациями была объявлена всеобщая забастовка, остановились фабрики и заводы. Под руководством левых партий рабочие требовали упразднить самодержавный царский строй, приведший Россию к поражению, заменив его республикой или ограничивающий его конституцией. Забастовка коснулась и работы железных дорог. Движение товарных поездов почти совсем прекратилось. Такое явление продолжалось более двух месяцев, а у нашего отца было куплено около 12 вагонов пшеницы. Железнодорожные станции принимали грузы к отправке в порядке очереди, но грузить в вагоны — не грузили. Не было вагонов. Вывезенная отцом пшеница лежала на платформах, и ему пришлось платить за просроченную денежную ссуду проценты банку, а их набиралось немало. После окончания забастовки товарное движение возобновилось, и все стало приходить в норму, однако дело у отца шло плохо. Покупатели-мукомолы воздерживались от покупки ее, опасаясь повторения революционных вспышек.

Но революция была подавлена царским правительством. В результате непредвиденных событий отец понес от своей коммерции большие убытки и разорился. Для расплаты с кредиторами ему не оставалось ничего, как заложить свой дом ростовщику под большие проценты и уплатить долги, чтобы не попасть в тюрьму. Продолжать посредничество он уже не был в состоянии — не было ни доверия, ни денег. Ему пришлось поступить на работу по своей специальности на небольшую товарную мельницу при железнодорожной станции Грязи в 100 верстах от Воронежа. Условия были далеко хуже, чем когда-то у Безрукова, но другого выхода не было. Наша семья по-прежнему жила в своем доме, а он лишь по воскресеньям приезжал домой. Материальное положение семьи после краха стало далеко хуже. Часто не доставало денег на покупку самых необходимых продуктов, и нашей маме приходилось просить лавочника отпустить их в долг, до получки отца.

Однако, энергия у отца к предпринимательству не погасла. В скором времени он придумал дело по откорму свиней, возложив его на маму и на нас, двух братьев, меня и Александра. Помещение для «фермы» у нас было, только в нем пришлось сделать деревянные полы с небольшими щелями для стекания жидкости. В другом сарае сложили печь с котлом для варки картофеля и приготовления корма. Смастерили из дубовых досок два специальных корыта, и оставалось только дело за свиньями. Все это строительство производилось в воскресные дни, когда отец приезжал домой. Вскоре на скотном рынке он купил десять свиней-кастратов примерно годовалого возраста и «ферма» стала существовать. Нам с братом работы хватало по горло, а маме — и говорить нечего. Нужно было закупить корм — картофель, тыкву, мучные отходы, черствый хлеб и прочее. Мы варили в котле картофель, тыкву, толкли сваренное и смешивали его с просяной мукой крупного помола, и, когда варево остынет, разливали по корытам свиньям. А до этого свиньи поднимали такой визг и драку, что слышно было за полверсты. Разве все перескажешь, что нам приходилось делать. Нужно было напилить и нарубить дров, вычистить свинарник, нарвать крапивы и снатки (видимо, имелась в виду сныть — прим. авт.), вымыть картофель и сделать много другой работы. От хорошего корма и ухода свиньи росли и жирели. Уже через полгода отец их продал мяснику. Доход от них был неплохой, и отец решил ферму расширить до 20 голов. Работы прибавилось, хотя нам и стала помогать сестра Анна. Мне в это время было около 11 лет, а брату Александру 9. Оба мы ходили в школу. Тяжело было, особенно осенью и зимой. Приходилось рано вставать, чтобы к 8 часам утра все успеть сделать — вычистить навоз из свинарника, настелить в логово соломы, раздать корм свиньям. Мы очень торопились бежать в школу, так как она была как бы местом отдыха для нас от надоевшей работы по уходу за свиньями. Уроки учили днем, придя из школы. Так что осенью и зимой было для нас очень тяжело. Зато весной и летом мы находили свободное время для игр и других проказ с соседскими ребятишками.

Больше всех доставалось работ и хлопот нашей маме в первое время после отцовского краха. Однако, она стойко переносила последствия и постепенно смирилась с тяжелым положением, постигшим нашу семью. Она и отец не пали духом, и материальное положение семьи постепенно стало улучшаться. У отца больше стало возможности принимать участие в свиноводческом хозяйстве, особенно по приобретению корма и непосредственного ухода за свиньями в свободное от работы время. Дело ладилось. На Чижевке наша семья за 6 лет увеличилась еще на 3 человек, трех сестер. На свет появились Зина, Надя и Клава. Брат Алексей родился в 1899 году, когда мы были еще у Безрукова. Он тоже постепенно включился в работу по уходу за свиньями и другим домашним делам. Работали все от мала до велика, и этим крепко держалась наша семья. Здесь нужно дать нашим родителям справедливую оценку их неутомимой энергии в деятельности и спасении семьи от попадания ее в бездонную пропасть, на дно жизни! Из такого краха, в который попала наша семья, редко кто выбирается и вновь устраивает свою жизнь нормальным путем. Молодцы были наши родители! Не согнулись под непосильной тяжестью. О деятельности их можно очень много писать, но пока следует отложить это и рассказать о наших детских годах. Вернусь немного назад.

Детство

Когда мы переехали в свой дом на Чижевку, мне было 7 лет, а брату Александру 5. Выше я уже описал, какую радость доставило нам то раздолье и простота жизни на новом месте по сравнению с тем временем, когда мы скитались по квартирам чужих домов. Вскоре мы подружились с соседскими ребятами, предварительно не раз подравшись с ними, как обычно бывало тогда на новом месте жительства. Нам хотелось быть во всем на них похожими, и мы стали от них перенимать Чижевские привычки и обычаи, почти во всем подражать им. Они были дети в большинстве ремесленников и рабочих всевозможных специальностей: печников, столяров, кузнецов, слесарей и других. У них были совершенно другие обычаи и взгляды на жизнь, чем у нас. Родители их постепенно приучали к какому-либо ремеслу, и они в раннем возрасте уже могли мастерить кое-что из нужных вещей для домашнего обихода: табуретки, лавки, чинить обувь, посуду и прочее. Умели делать клетки для птиц, цепки для ловли птиц, деревянные коньки, салазки, тележки и многое другое. Осенью и зимой ловили в роще и на пустырях птиц (чижей, щеглов, синиц), водили голубей, а избыток своей добычи и изделий продавали в городе на птичьем рынке. Мы с Александром, глядя на новых друзей, тоже стали кое-что мастерить: при помощи ножа и самодельного шила клетки и цепки для ловли птиц, сделали голубятню не хуже, чем у них. Ловили сеткой (тайником) птиц, завели голубей, постепенно узнавая во всем толк. Одним словом, ни в чем не отставали от Чижевских ребят. У них была мода одеваться по-другому, чем в городе. Излюбленным костюмом были: синяя рубаха и черные штаны, черная фуражка с ясным козырьком, смазные сапоги, пахнущие дегтем, ремень с медной пряжкой. Мы тоже хотели так же одеваться и требовали от мамы и старшей сестры Анны, чтобы и нам сшили такую же одежду. Они обычно говорили: «Когда износится старая, тогда и сошьем такую же». Правда сапоги и фуражки (по моде) нам отец вскорости купил, да и остальное быстро появилось, так как старое скорее износилось, чем предполагали мама с сестрой. Все это сблизило нас с коренным населением, и впоследствии образовалась дружная компания, способная на всевозможные озорства.

Главарем компании как-то незаметно выделился Яшка-печник. Он всегда стремился к руководству и был силен на всякие озорные выдумки. Все мы нуждались в деньгах, необходимых ребятам нашего возраста для покупки подкосков играть в «сашки-костяшки», мороженого, проволоки для поделки клеток и многого другого, а также на корм для голубей и птиц. А где их взять? Просить у родителей было не принято и бесполезно. Каждая копейка у них была на счету. Вот ребята и находили сами источники дохода: на свалках и пустырях собирали кости, тряпки, старое железо, негодные калоши и прочую дрянь и сдавали за деньги на склад утиля. Этот склад находился по соседству с нашим задним двором. В сборе утиля мы тоже не отставали от ребят, и деньги у нас водились на самое необходимое.

Как-то раз главарь нашей компании предложил «дело», заключающееся в следующем: подкопать под забором со стороны нашего заднего двора дыру (лаз) и вечерами через нее лазить на склад за костями, тряпками и прочим утилем (воровать), протаскивая ворованное через лаз. Добытый таким образом утиль прятать в шалаше на нашем дворе, а днем по очереди сдавать на этот же склад, как где-то собранное на свалках. Предприятие очень рискованное! Правда, главарь, как и полагается вождю, предварительно выяснил, что сторожа при складе вообще нет, собак тоже, и бояться нечего… Короче говоря, Яшка убедил нас, вернее соблазнил на легкую добычу. Компания наша состояла из 6 человек, в которой были: Яшка-печник, Васька-кузнец, Гришка Косой, Ванька-извозчик и я с братом Александром. В тот же вечер план привели в исполнение. По палке посчитались, кому лезть первым. Досталось Яшке-печнику и брату Александру — две противоположности: один инициатор, другой ярый противник. Сошло благополучно. Притащили 2 мешка костей и тряпок, спрятав добычу в шалаше на нашем дворе, забросав ее бурьяном. Днем сдали на склад и «заработали» 2 рубля. Деньги поделили поровну. Через день операцию повторили. Очередь досталась мне и Ваське-кузнецу, а остальные ребята должны быть начеку и помочь протащить добычу через лаз. Пролезть под забор с двумя порожними мешками было нетрудно, но как чувствовал себя мой напарник — я не знаю, а мне было очень страшно. В глазах потемнело, руки трясутся, а сердце бьется так, что и самому страшно. Ощущение такое, что, как будто, кто-то бежит за мной и вот-вот сзади схватит. Назад возвращаться нельзя — прослывешь трусом, и все ребята будут тогда презирать и даже могут избить за измену. Васька был не такой трус, как я. Когда мы подбежали к ворохам костей и тряпок, он, заметив мое состояние, гневно прошипел: «Давай скорее мешок, раззява». Меня его тон здорово покоробил и оскорбил, но одновременно придал силу справиться с испугом и взять себя в руки. Не помню, что-то я ему грубо возразил, и он понял, что я не трус. Я стал держать мешок, а он быстро кидал в него кости. Также быстро мы наполнили другой мешок тряпками и с трудом дотащили их к лазу под забором. Руки мои все же дрожали, хотя я и заставлял себя не поддаваться испугу. Не сразу удалось пропихнуть под забор мешок костей, он застрял, несмотря на то, что ребята по другую сторону забора быстро отобрали часть костей из мешка. Чересчур он был набит полно. Но все же протащили. Было очевидно, что лаз был мал, и его следует углубить и расширить. Вождь, находясь по ту сторону забора, сообразил, что мешок с тряпками тоже скоро не протащишь, вскочил на забор и тихо приказал нам — давай сюда. Мы вдвоем подняли мешок на забор, а Яшка схватил его и вместе с ним спрыгнул на наш двор. Эта операция тоже прошла удачно. Добычу отнесли в шалаш и замаскировали бурьяном. Но на меня и брата она подействовала отрезвляюще. Понемногу успокоившись, я решил больше не делать таких набегов, но… Весь уворованный товар опять сдали на склад, предварительно разделив на части во избежание подозрений со стороны приемщика. Через 2 дня опять пошли на дело. Очередь была брата и Ваньки-извозчика. Брат сначала отказался, но главарь Яшка предупредил его, что это ему даром не пройдет. Пришлось согласиться, зная, что оно значит. Третья операция тоже прошла благополучно. Возможно, было бы еще несколько таких действий проделано, но, к нашему счастью, на следующий день мы заметили через щель в заборе, что рабочий склада принес к лазейке колья и доски, чтобы заделать лаз под забором. В этот же день на складе через весь двор на цепи пустили собаку. Казалось, что для нас с братом кончилось все хорошо. Но вот вечером отец, придя с работы, ни слова не говоря, выпорол нас ремнем, приговаривая: «Вот вам кости, вот вам тряпки». А потом добавил: «Если будете заниматься еще таким ремеслом, выпорю кнутом еще не так». Кто ему сказал про наши проделки — неизвестно. Возможно, что владелец этого злосчастного склада, так как операции совершались на нашем дворе. Как бы то ни было, но экзекуция пошла нам на пользу, хотя мы и сердились на отца — можно было бы ему поговорить с нами по душам, ведь мы и сами чувствовали, что такие дела делать нельзя, но в те времена убеждали только плеткой. Возможно, что в некоторых случаях она и помогала, особенно, когда дело касалось воровства и других нехороших поступков. Отец еще не знал, что мы частенько лазили по садам и бахчам воровать яблоки, сливы, арбузы и дыни. Теперь после отцовского наказания мы как бы осознали вред наших нечестных проделок и стали «хорошими мальчиками». Однако в глазах наших друзей по компании это была как бы измена «товариществу». Хорошо, что вскоре вся наша компания нашла себе другое занятие.

По соседству с нашим двором была небольшая частная бойня, где производился убой скота. На дворе бойни был отгорожен деревянными жердями загон, куда после пастьбы загоняли рогатый скот, подлежащий убою в последующие дни. Временами его набиралось целое стадо, и пастух бойни с мальчиком-подпаском пасли его на пустыре близ бойни до глубокой осени. Наша компания подружилась с пастушонком, да и сам пастух не был против этого возможно потому, что считал нас как бы своими помощниками в охране стада, когда он куда-либо отлучался. Так оно и было. Когда он уходил, то своему помощнику строго-настрого приказывал следить за скотом и нас тоже просил помогать ему в этом. Часа через два-три пастух возвращался навеселе, под хмельком. За время его отсутствия мы принимались за дело. У пастухов всегда порядочный кусок мяса на обед, а также сковорода и котелок для варки пищи. Мы быстро разводили костер и, нарезав мясо небольшими кусочками, жарили его на сковороде, поставленной на два кирпича, часто без сала или масла. Охраняли стадо по очереди два наших товарища, но все тщательно следили, чтобы стадо не разбежалось в разные стороны, о чем извещали нас криком главные пастухи. Сколько было радости и с каким аппетитом мы ели вкусное жареное мясо! Хлеб каждый компаньон приносил с собой, а вместо вилок служили нам очищенные палочки от хвороста, так как горячие куски мяса пальцами брать со сковороды было нельзя. Теперь, спустя много-много лет мне не представлялось есть такого вкусного мяса даже в первоклассных столовых! Как вспомнишь, то и теперь оно вызывает огромный аппетит.

В стаде для «духа» держали старого козла. Козел был, как козел, ничего особенного в нем не было, но по своему поведению он был настоящий хулиган. Вблизи пастбища была проезжая дорога, проходившая из дальней Чижевской слободы в город. Пустырь и дубовая роща были отделены от этой дороги глубокой канавой. Земля из канавы насыпана по другую сторону пустыря, а по насыпи была проложена пешеходная тропинка, по которой было большое движение пешеходов в город и обратно. Особенно много было женщин, носивших на коромыслах в город разные продукты и фрукты на рынок. Расстояние от дальней Чижевки до города было 5—6 верст, и возить небольшой груз на лошадях не было смысла, тем более такой груз, как малина и клубника, от тряски мог испортиться. Я уже сказал, что козел был настоящий хулиган. Он почему-то не любил женщин, несущих что-либо на коромыслах. Пастух всегда нас предупреждал перед своим уходом, чтобы мы смотрели строго и за козлом, не допускали близко к канаве во избежание неприятностей от него. Но, увлекшись чем-либо, мы обычно забывали о козле, надеясь, что он никуда не сбежит от стада. Воспользовавшись тем, что про него забыли, он незаметно пробирался к пешеходной тропинке и неожиданно с разбега нападал на женщин, что-либо несших на коромыслах. Поднимались крик, шум, ругань за разбитые крынки с молоком или рассыпанные ягоды и фрукты. Такие проделки козел повторял не раз и не два и, по-видимому, наслаждался своим хулиганством. Со стороны пострадавших были жалобы на владельца козла в волостное правление, и в конечном результате решили убрать козла во избежание штрафа и возмещения нанесенных им убытков. Но сколько было до этого таких хулиганских случаев! Как-то раз две женщины осмелились броситься на козла с пустыми коромыслами, но он обхитрил их — не побежал от них прямо, а, забежав в сторону, бросился на них, а они с криком и визгом еле-еле убежали от него. Был и такой случай: одна женщина, спасаясь от козла, бросилась бежать, но, споткнувшись обо что-то, упала и закричала «благим матом». Бежавший за ней козел вдруг остановился, как вкопанный, и, не тронув ее, спокойно отошел и поплелся в стадо. Сколько было смеха, когда мы наблюдали проделки козла! Но как было жаль, что его больше не было в стаде. Пастух нам сообщил, что его зарезали, так как на хозяина бойни посыпались жалобы со стороны населения за проделки козла, и волостное правление приказало убрать козла во избежание штрафа. На нас эта весть подействовала удручающе. Мы тоже были частично виновны в его гибели, так как не всегда принимали меры против проделок козла, а как бы наслаждались ими и смеялись от души.