Бесплатный фрагмент - Дневник непрочитанной книги

Засым, прощаюсь

«Его невидимые качества: вечная сила и божественная сущность — ясно видны от сотворения мира, потому что они распознаются через то, что создано, так что нет им оправдания»

(Римлянам 1:20)

Костёр потрескивал, притягивая взор к завораживающему танцу пламени. Искры, словно ночные светлячки плавно возносились ввысь и таяли в чёрной пасти ночи. Я отвёл взгляд от чарующего зрелища и посмотрел на призрачный силуэт небольшого посёлка, расположенного рядом с нашим временным пристанищем. Тусклые огоньки двух или трёх ещё обитаемых домишек этого Богом забытого места, да и людьми тоже, смотрелись жалким подобием свечения на фоне разгорающегося сияния звёздного неба.

Тысячи сверкающих, как бриллианты, маленьких огоньков, словно вырвавшиеся на свободу крохотные искорки костра, наконец-то нашли своё место на великолепном полотне мироздания. Я невольно залюбовался пленительной красотой бездонного ночного неба, горящего несчитанным множеством огней, видимо там жизни больше, чем здесь на Земле, сиротливо мерцающей парой непотушенных окон.

Неделей ранее мы приехали на хутор Засым, затерявшийся на побережье великой Волги, в надежде хорошо порыбачить. Надежды нас не обманули, рыбалка была великолепной. Огромные щуки, несколько не менее увесистых сазанов и сомов, и несчитанное число окуней, плотвы и прочей чешуйчатоплавниковой мелочи — полностью утолили годовалый голод рыболовов-любителей, вырвавшихся из городских джунглей на заслуженный отдых.

Засым встретил нас перекошенными заборами и заросшими бурьяном дворами. Кряжистые дубы неприветливо махали могучими ветвями, поскрипывая под напором жгучего астраханского ветра. Невольно приходило на ум, что вот-вот из выбитых глазниц оконных проёмов полезут вурдалаки или другая нечисть.

Внедорожник Дрона, Костюхина Андрея — моего друга детства, чуть слышно шуршал по пыльным колдобинам убогого посёлка, привлекая внимание одиноких старушек, сидящих возле завалившихся плетней на низеньких скамейках. Другой мой закадычный товарищ — Беляков Пашка, ныне Павел Егорович, кандидат биологических наук, лауреат и так далее, и тому подобное, сидел рядом с Дроном и настойчиво тыкал пальцем в карту, которая лежала перед ним на панели.

Уже не первый год мы приезжаем в эти места порыбачить. Подъехав к единственному кирпичному дому, Дрон остановил машину и посигналил. Не прошло и минуты, на пороге появился егерь Митрич, так его звали по всей округе. Он был крепкого телосложения, лет шестидесяти, с пышной седой шевелюрой и густыми чёрными усами. Глядя на него, я подумал, что годы не властны над Митричем, всё такой же удалой казак. Помощь опытного рыбака для нас городских чайников была просто неоценима.

Именно поэтому Митрич сейчас сидел с нами возле костра и аппетитно хлебал, им же приготовленную, прощальную уху. Завтра мы возвращаемся в город, опять запрыгнем на карусель под названием «нормальная жизнь», и вперед: работа, семья, редкие выходные, телефонные и скайповые свидания, редкие корпоративы и другие праздники, и так до следующего Засыма.

— Слушай, Митрич, а почему у вашего хутора такое странное название? — задал я давно мучивший вопрос.

— Да это черкес или чечен, короче кавказец, у нас здесь был, ещё при Сталине, стало быть. Говорят, семью от кровников прятал в нашей глуши, тутача тогда никто и не жил толком, а он построил дома: себе и сыновьям, стало быть. Вот хутор и прозвали Засым — его так звали, стало быть.

— И что, никого из его семьи не осталось? — спросил Паша.

— Либо нашли его черкесы и замочили всю семью, — предположил Дрон.

— Да нет. Уехали они. Не так давно, как тут пошла разруха, так и укатили к себе на Кавказ, стало быть. Рыба — где поглубже, а человек — где получше, стало быть.

— Слушай, Митрич, а ты чего из этой глуши не свалил? — спросил Дрон.

— Нравится мне здеся, привык уже, стало быть, — втянув грудью свежий ночной воздух, сказал егерь и, посмотрев в сторону Волги, добавил — Не смогу я без этой красы жить, да и куды мне уж бегать, жить с Гулькин нос осталось. Тутача помереть хочу, стало быть.

— Не прибедняйся, дед, ты ещё нас всех переживёшь, — засмеялся Дрон и протянул бутылку водки, наливая всем очередную порцию. — Давайте за долголетие!

— Дай то, Бог, и вам того же! — сказал Митрич и залпом выпил.

— А Вы, Дмитрий Дмитриевич, что же, в Бога верите? — спросил Пашка, закусывая огурцом выпитую водку.

— Так, как же, мил человек, не верить? Ведь вон оно гляди, какое чудо вокруг. Звёздочки — одна к одной, стало быть. А Солнце, ты знаешь, что если его кусочек в печь положить, всего-то крохотульку, то за сто вёрст к печке той не подойдёшь — спалишься, стало быть.

— Ну и что звёзды? Эволюция ещё не то создаст.

— Не знаю, как там твоя эволюция, а вот то, что над всем этим Голова поработала — это точно! Это надо же такую махину сварганить! — Митрич поднял голову и, приоткрыв рот, посмотрел на Млечный путь, раскинувший звёздное коромысло прямо над нашим лагерем. — Разве могло это всё, не подумавши родиться? Нет, Милок, ты можешь верить во что хошь, а я буду в Бога, стало быть.

— А откуда, Митрич, такие познания о Солнце? — спросил я.

— Прочитал в одной книженции. К нам раз в месяц Божьи люди приезжают из району, вот они и привозят разные книжки, журнальчики, там, стало быть, и читаю, — расправляя усы, сказал егерь.

— Это не сектанты ли за тебя взялись? — сказал я, сразу вспомнив надоедливых бабулек, которые постоянно достают в городе своими вопросами. — Смотри, Митрич, оставят тебя без штанов!

— Не знаю, сектанты они или нет, но, что люди хорошие это точно. — Егерь поправил ворот камуфлированной штормовки и продолжил, — какой дурак в нашу глушь за наживой поедет, только больной на всю голову. Стало быть, у них другой интерес. Сюда больше бензину сожжёшь, чем со всего хутора грошей соберёшь, стало быть.

— Так, говорите: «Есть Бог», Дмитрий Дмитриевич? — Вновь Паша вернулся к начатому разговору.

— Есть, стало быть.

— Тогда чего же он за порядком на Земле не следит? Почему дети умирают, а подонки живут? Почему в мире столько несправедливости и горя? — Выпалил Пашка мучившие его вопросы, уверенный, что ответов он не услышит.

Митрич спокойно погладил усы, усмехнулся и сказал:

— Хорошие вопросы задаёшь. А читал, что в Библии сказано?

— Библию читал, ответов только не нашёл.

— Плохо, стало быть, искал. Там Бог обещает всё поправить, а пока люди под дудку Дьявола пляшут, стало быть. Каков хозяин — такова и жизнь, стало быть.

— Э, хорош о Боге! А то передерёмся, — замахал я руками и, обращаясь к притихшему Дрону, сказал, — Наливай! За солидарность и рыбалку давайте выпьем!

Мы выпили ещё по одной и принялись закусывать ароматной ухой. Искры от костра уносились в небо, превращаясь в яркие звёзды. На хуторе лаял неугомонный пёс, а где-то рядом стрекотал сверчок. Мрачный силуэт Засыма слева от нас и сверкающая гладь Волги справа, коромысло Млечного пути над головой и чародей — костёр, потрескивая, продолжал плясать рыжими всполохами на лицах моих друзей.

Мне было хорошо, как в далёком детстве, когда зимними вечерами, сидя на руках отца, я слушал сказки, а рядом потрескивал огонь в печке, и жизнь была счастливой и беззаботной. Жаль, что завтра эта благодать исчезнет, а нас опять понесёт по пыльным ухабам, мимо всего этого, не давая остановиться и вспомнить Засым, забытый Богом и людьми уголок, где жизнь отдыхает от бега.

Окно

«Почему ты рассердился и почему твоё лицо помрачнело? Если делаешь добро, то не будешь ли возвышен? А если не делаешь добра, то у входа подстерегает грех, и он хочет завладеть тобой, но будешь ли ты господствовать над ним?»

(Бытие 4:6,7)

Больничные стены, покрашенные в бледный жёлто-зелёный цвет, нависали молчаливыми сторожами над кроватью Николая Архиповича. Их, местами обшарпанная, штукатурка, уже не первый день, мозолила взгляд угрюмого больного.

Грустные глаза неотрывно смотрели на корявое пятно, то ли грибка, то ли старой покраски, в углу под потолком. Мысли судорожно скакали, неизменно возвращаясь к тому, как Николай Архипович оказался после сердечного приступа на прошлой неделе в этой больнице. Диагноз был не утешительным, сердце дало серьёзный сбой, и жизнь одинокого пенсионера была под угрозой.

Палата, в которой он лежал, была узкой комнатой с двумя кроватями и тумбочками возле них. На противоположной, от койки Николая Архиповича, стороне небольшое окно, выкрашенное белой краской. В него было видно только синее небо, но оно и то, что творилось за окном, совершенно не интересовало бывшего бухгалтера и старого холостяка. Мысли вновь и вновь приводили к здоровью и смерти, подступившей так близко. Николай Архипович ненавидел свою жизнь, но сейчас он понял, что ничего лучшего у него всё равно нет, поэтому мысль о смерти угнетала его и вызывала внутренний протест.

Негромкий стон с соседней койки, стоящей под окном, отвлёк от скорбных мыслей. Николай Архипович повернул давно небритое, измождённое лицо в сторону окна. Мужчина средних лет, с русыми волосами, крючковатым носом и пухлыми губами, лежал и легко постанывал. Его привезли сегодня ночью, судя по закрытым глазам, он либо спал, либо был без сознания.

— Вам плохо? — спросил Николай Архипович и не получив ответа потянулся к кнопке вызова медсестры.

Медсестра Леночка, молоденькая полненькая девушка, в коротеньком белом халатике, не спеша вошла в палату через несколько минут долгого ожидания.

— Что случилось, больной? — равнодушно спросила она у, прослывшего среди медперсонала страшным занудой, Николая Архиповича.

— Человеку плохо, — указав на соседа, сказал сердито бывший бухгалтер и отвернулся к стене.

— Ой, мамочки! — вскрикнула Леночка, не нащупав пульс у больного. Хлопнув руками по голым бёдрам, незакрытым халатиком, она выскочила в коридор.

Реанимационная бригада очень быстро появилась в палате, раздражая Николая Архиповича деловой суетой и полным отсутствием внимания к его персоне.

Светившее солнечным светом окно залилось красным заревом заката, когда палата опустела, и старый холостяк мог вновь спокойно поразмышлять о безрадужном будущем и не менее грустном прошлом.

— Меня Иван зовут, — вдруг услышал он слабый голос соседа.

— Николай Архипович, — представился неохотно, вновь отвлечённый от размышлений, старик. Повернув голову в сторону окна, он увидел улыбающееся, бледное лицо с красивыми карими глазами.

— Какой восхитительный закат! — тихо сказал Иван, повернув голову к окну, — Вы давно здесь обитаете?

— Неделю, — коротко ответил Николай Архипович, всем своим видом и тоном пытаясь показать, что беседовать ему не хочется.

— Да, это уже срок! — улыбнувшись, сказал сосед и, видя нежелание собеседника беседовать, по-доброму добавил, — Я хотел поблагодарить, мне сказали, что я Вам жизнью обязан. Спасибо!

Утром Николай Архипович проснулся, как обычно очень рано. За долгие годы он привык просыпаться с первыми лучами солнца, всю жизнь надо было успеть многое сделать: не опоздать на работу, починить «Запорожец», который постоянно ломался, сходить на футбол, выкопать картошку, закрутить соленья, сходить по грибы и многое другое, без чего жизнь бухгалтера и холостяка была просто не мыслима. Так считал Николай Архипович и вот эта жизнь подходит к концу.

«Жизнь прожил, а вспомнить нечего» — с грустью подумал старик и внутренне прослезился.

— Вам не хорошо? — услышал он с соседней койки. Обеспокоенные карие глаза внимательно смотрели на Николая Архиповича.

— Всё в порядке, — ответил старый холостяк и уставился в пятно под потолком.

— Нет, Вы только посмотрите, что вытворяет, — опять, через некоторое время, заговорил Иван. Он сидел в своей кровати и, смеясь, смотрел в окно, — Нет, ну, это надо же! Пацанёнок выгуливает сенбернара, здоровенного такого, а тот кошку увидел и припустил за ней, так пацан поводок отпустить не успел и теперь следом по травке волочётся, как сани по снегу.

Иван тыкал пальцем в окно и весело смеялся. Его заразительный смех, заставил отвлечься от мрачных мыслей Николая Архиповича. Репортаж с подробным описанием забавной погони продолжался около десяти минут, потом, видимо, маленький собаковод увёл своего резвого скакуна домой.

У Николая Архиповича никогда не было домашних животных. Он терпеть не мог о ком то заботиться и чтобы этот кто-то шастал по его квартире. Одиночество кусалось, ломило сердце, но оно было самым близким и единственным другом бывшего бухгалтера всю жизнь. Развлечения он не любил так же, как и большое скопление народа, а увлечение футболом досталось от отца. Тот часто брал с собой сына, чтобы сбежать из дома на стадион, где мог напиться вина и пива, а потом орать во всё горло на судью, тренеров и игроков. Подрастающему Коле тоже понравилось выплёскивать свою злобу на тех, кто бегал по полю, а вот пить он решил, что никогда не будет, видя, как отец, пьянея, превращался в грубое животное.

Иван продолжал описывать всё, что он видел за окном, всё, что было не доступно взору бывшего бухгалтера. Он говорил о красивой аллее, которая уже начала золотеть, предупреждая, что осень набирает обороты и зима не за горами.

— А вон там по аллее, мамочка тащит, видимо, сынишку — первоклассника с огромным ранцем за спиной, бедные детишки, с таких пор такие тяжести таскают! Так она его, не хуже сенбернара прёт. Бедняга упирается, видно, что школа ему уже надоела, — Иван, устало улыбнулся, кривясь от боли, и повернулся в сторону соседа, но увидев заинтересованные глаза Николая Архиповича, приободрился и вновь живо стал говорить:

— А следом, две студенточки, в коротеньких юбчонках на занятия спешат, щебечут, как воробушки о чём-то и то и дело заливаются смехом, прикрывая рты ручонками.

Николай Архипович поймал себя на мысли, что рассказ Ивана стал его увлекать. Он впервые не думал о смерти и никчемной жизни. Захотелось самому взглянуть в окно и увидеть сенбернара, мамашку, похожую на него и студенток — хохотушек.

«Почему я сразу не попросил положить меня у окна?» — спрашивал себя старый бухгалтер, зная ответ. Когда он попал сюда, ему было всё равно где лежать: «А эти врачи — дармоеды, могли бы сами догадаться, что у окна мне было бы лучше. Вражины, им плевать на меня! Смотри на стены и подыхай быстрее!»

— А слева от окна клён растёт, старый уже. Его ветки совсем рядом, на одной воронье гнездо. Вот воробьи бой устроили за какую-то букашку. Умора, как малыши, игрушку не поделили.

«Нет, ну почему такая несправедливость? Я первый сюда попал и лежу в самом поганом месте, обшарпанные стены разглядываю, а этот пацан у окна свободой любуется» — думал старик, теряя хорошее настроение, зародившееся от весёлых рассказов соседа.

— А там на аллее скамейка, прямо напротив от нас. Сейчас на неё влюблённая парочка села, сидят, целуются, думают, их никто не видит, — заговорчески полушёпотом проговорил Иван.

Вдруг дверь в палату открылась. Вошла Леночка и нарочито строго сказала:

— Больной, Вам нельзя разговаривать и кто позволил Вам садиться? Немедленно лягте!

— Простите, сестра! Но у вас тут такая скукота, что помереть не долго. Вот решил соседа позабавить, а то грустный такой, смотреть страшно.

«Лежал бы я у окна, нашёл бы, чем развлечься» — подумал Николай Архипович и отвернулся к стене лицом.

— Вы бы о своём сердце, больной, лучше подумали. Ещё один приступ оно не выдержит. Лягте и не разговаривайте, не то врачу скажу о Вашем поведении!

Леночка дождалась, пока Иван уляжется, поправила одеяло и вышла из палаты.

Очередной день прибежал к закату. Солнце последний раз опалило белёный потолок багровым лучом и затухло в тихо подступивших сумерках.

Николаю Архиповичу не спалось. Чёрный проём окна притягивал взор, а осознание того, что завтра ничего не изменится, злило и возмущало.

Луна прячась где-то выше окна, бросала снаружи ровный бархатный свет на кровать Ивана. Он спал, крючковатый профиль был хорошо виден старику. Вдруг рот Ивана широко открылся и жадно стал хватать воздух, пальцы рук вцепились, скомкивая простыню, тело его напряглось и приподнялось.

«Приступ! — подумал Николай Архипович и потянулся к кнопке вызова, но увидев чёрный проём окна, остановился, — Он всё равно уже не жилец, сестра сказала, что второй приступ не выдержит, а так отмучается и всё, да и чего людей зря тревожить, всё равно уже не спасти»

Он ещё долго убеждал себя, глядя в притягивающую черноту окна, пока не понял, что на соседней кровати лежит мёртвый человек. «Завтра всё будет по-другому» — подумал Николай Архипович и спокойно уснул.

Проснулся он, как обычно часов в шесть, посмотрев на бездыханное тело Ивана, нажал кнопку вызова. Через час, оставшись один в палате, Николай Архипович, вызвал дежурную и попросил переложить его на освободившуюся кровать. После небольшой перепалки с медсестрой и пришедшим врачом, просьба старого брюзги была выполнена. Он лежал рядом с заветным окном и смотрел, как по небу плывут тёмные грозовые тучи, солнечные лучи урывками разрезали их густую черноту.

«Сейчас я увижу аллею, скамейку, клён, гнездо» — думал старик, приподнимаясь в кровати и жадно глядя в окно.

Небо с тучами упёрлось в шиферную крышу с вентиляционной трубой и перешло в кирпичную стену больничной пристройки. Чем выше поднимался Николай Архипович, тем больше кирпичных рядов открывалось его взору. А вот и земля — маленький, залитый серым бетоном, больничный дворик с мусорными баками у деревянного забора слева, упирающегося в тоже небо, только почерневшее ещё сильнее от нестерпимой, палящей боли в груди.

Добрый самаритянин

«На это сказал Иисус: некоторый человек шел из Иерусалима в Иерихон и попался разбойникам, которые сняли с него одежду, изранили его и ушли, оставив его едва живым. По случаю один священник шел тою дорогою и, увидев его, прошел мимо. Также и левит, быв на том месте, подошел, посмотрел и прошел мимо. Самарянин же некто, проезжая, нашел на него и, увидев его, сжалился и, подойдя, перевязал ему раны, возливая масло и вино; и, посадив его на своего осла, привез его в гостиницу и позаботился о нем»

(Евангелие от Луки 10:30—34)

Отец Герман (в миру — Георгий Иванович Кондратьев) тридцати двух лет от роду, после окончания семинарии получил приход в одном из крупных сёл Энской области. В селе стоял старый заброшенный храм, успевший послужить центром антирелигиозной пропаганды в советские времена, когда из культового здания был переделан в культурное, хотя культурой здесь, чаще всего, и не пахло: неприличные танцы, матерные частушки, пьяные драки и прочая экзотика клубной жизни. Не одна лекция была прочитана в намоленом месте о тлетворном влиянии веры в Бога на умы советских граждан. СССР канул в лета, а с ним и антирелигиозная пропаганда, вокруг вдруг вспомнили, что они оказывается почти все крещённые или обрезанные, так клуб опять стал храмом.

Здание досталось молодому иеромонаху в плачевном состоянии, но он не унывал и с Божьей помощью взялся за святое дело, к тому же оплата скромного труда служителя культа позволила купить мощный внедорожник японского производства и обставить однокомнатную келью в девятиэтажке ближайшего городка по последнему аскетическому образцу: мягкий уголок, обшитый светло-коричневой кожей, плазменный домашний кинотеатр, компьютер, кухонный гарнитур из карельской берёзы и прочие нужные мелочи для нелёгкого труда священнослужителя.