Бесплатный фрагмент - Дневник-мозаика

Ожидание

Доктор напряженно вглядывался в экран монитора. Уж лучше бы что-нибудь сказал, но нет, лишь вздыхает.

Да, понял я, сразу же, как только закрылись створки «скорой», это — всё. Домой уже не вернусь, почти наверняка. Так уж не томили бы. Как только Мишка, добрый приятель, переживший множество операций не разнёс всё это заведение до основания? Это же какой-то садизм!

Доктор достал телефон, набрал номер.

— Николай Степанович? Зайди ко мне, пожалуйста, — сказал он, — твой случай. Надо пошептаться.

Потом, обращаясь уже ко мне спросил:

— Ну вот, Сергей Александрович, пару минут потерпите? Сейчас придет специалист по вашему заболеванию. Он нам всё расскажет. Потерпите?

— Конечно, — ответил я ему, — Куда ж я денусь.

Белый циферблат над дверным проёмом с медленно ползущей секундной стрелкой выводит из себя.

Мишка, вопреки всем прогнозам и рекомендациям, продолжающий быть вечным непоседой рассказывал: «Сначала, конечно, страх, паника, но стоит успокоится, научиться терпению и начинаешь жить по-новому, по новым правилам военного времени. Ведь, болезнь, это война. Испугаешься, прогнешься считай — сломался. Это не по мне».

Что же так долго? Тридцать секунд растянулись на полчаса, не меньше. Только бы знать сколько осталось! Что могу успеть. Сколько можно ждать!

Что же дальше? Всего три месяца назад за шашлычным столом, когда все уже прилично нагрузились и Мишку понесло на философию:

«Там, за чертой, пустота. Мне так кажется. Нет пропасти, нет бескрайнего неба, нет ничего».

Я тогда подумал, что он сейчас начнет толкать проповедь об искуплении грехов и праведной жизни, но ошибался. Решив ему подыграть, спросил:

— И что будет после? После того, как мы уйдем, что останется?

Мишка ответил, не моргнув глазом:

«Я думаю, что только память, только дела. Верить или нет — твое дело. Но когда веришь — легче».

Ещё четверть минуты.

«Не скреби дверь прошлого — бесполезно. Только силы и время потратишь зря — это жалость к себе».

Хорошо бы обошлось. Было бы здорово как у Мишки, не слишком агрессивно и с хорошими прогнозами.

Дверь открылась, и вошел невысокий мужчина с засученными рукавами и хирургической шапочкой.

— Здравствуйте, — сказал он, пожимая руку сидящему за столом врачу, — Что тут у нас?

Тот кивнул на монитор и протянул ему мои бумаги.

Следующая минута показалась вечностью.

— Что ж, — сказал Николай Степанович, — не буду вас обнадеживать. Ситуация сложная, очень запущенный случай. Никаких прогнозов не могу дать. Сейчас переведем вас в мое отделение и будем решать.

Узкая полоска оставшегося времени таяла с каждой секундой.

Я не сдамся.

***

Примерно так всё и было.

В жизни любого человека происходит подобное Событие. Несчастный случай, болезнь, авария — вариантов, как и размеров катастрофы, множество, результат один — прошлая жизнь кончается, рушится в пропасть и уже не вернется.

Признаюсь — это была самая длинная ночь в моей жизни.

Прошлое, не всегда светлое и радостное, но моё, исчезало за строкой диагноза, а будущее представлялось холодным, мучительным и безрадостным.

Именно тогда, ближе к рассвету, Время обожающее шутить, подсунуло эту идею — исполнить мечу детства: написать книгу.

Первой мыслью была — чушь! Кому это надо? Кто будет её читать?

Оказалось это надо было делать раньше — созидание, помогает жить, и благодарные читатели есть.

Это не роман или повесть, это дневник хобби, увлечения, любимого дела, которое считаю своим.

Но это было потом. А тогда… Ночью… Лежа поперек больничного подоконника, сжигая одну сигарету за другой и жалея об ушедшем, вдруг подумал: оставшееся время жизни — моё.

Время, то, что осталось, выделило из всех планов, желаний, хотелок и целей главные, те, которые успею сделать.

Постепенно болезнь отступила, а я приспособился к новой жизни. Она стала другой, новой и в этой жизни я — писатель…

Микрики

Так бывает — увлечение одним автором приводит к подражанию. У меня так случилось с Даниилом Хармсом.

Простая мысль, афористичная идея, минимальное количество слов и неожиданный финал.

Зарисовки-настроения, своеобразные эскизы, укороченные притчи — точного определения для них так и не нашёл.

Для удобства стал называть их «микриками».

Картина

Аккуратная, тщательно подогнанная рама.

Выразительные линии без излишеств.

Пейзаж.

Зимние сумерки.

На краю темнеющего леса стоит дом. Все настолько реально, что порою, кажется, слышно, как скрипит снег.

В окне дома неяркий свет, из трубы вьется дымок — там явно кто-то живет.

Художник — хороший мастер…

И картина получилась хорошая.

Только вот, к сожалению, в доме том, что на картине, нет тепла…

Почему-то…

Осень

Осень…

Который год…

Мелкий, моросящий дождь…

Продрогшие фонари…

Сквозняки…

Любовь в это время года похожа на золотую.

А затем…

Затем будут белые хлопья снега и писем.

Белое ожидание изумрудной Весны…

Ну, а пока что…

Продрогшие фонари…

Дождь…

И волшебный аромат осени…

Весна

Дым апрельских костров.

Снежинки звезд искрятся на влажном асфальте неба дыханием Красоты и Любви.

Счастье?

Вот Оно! Бери. Вдыхай!

Стихия перерождения, с первыми лучами Солнца врывается в человеческую беготню с криками: «Смотри! Смотри!»

И уводит в страну, состоящую из синего неба, вдруг помолодевших деревьев и радости Жизни.

Ничтожно мало

Подушка опять была мокрой.

— Что случилось, родная?

— Дорогой, она хочет разлучить нас. Я знаю. Это ее поступь: еле слышная, но такая тяжелая, что начинает раскачиваться люстра.

— Любимая, мы вместе. Не волнуйся. Ты ведь помнишь мы всегда вместе. Со дня нашей первой встречи…

— И до последнего вздоха, — продолжила она, — Какое это счастье — быть твоей женой! Жаль, что так недолго…

— Ерунда, пустяковая простуда! — сказал он, — Пара дней и пойдем гулять. Сегодня у нас праздник, придут дети. Не раскисай.

— Какая долгая жизнь и такое короткое счастье…

Их нашла дочь.

Шестьдесят лет брака — ничтожно мало, для двоих.

Кирпич

— Ты что делаешь?! Смотри куда сковородку ставишь!

Жена приподняла сковороду с омлетом и посмотрела на стол.

— А что такого? Металлический корпус, ударопрочное стекло — нормально.

— Как ты можешь так обращаться с дорогой вещью!

И в чём ценность этого кирпича?

— Это не кирпич! Я собрался его починить.

— Дорогой мой, это кирпич всемирной, виртуальной, вавилонской башни. А ты ее каменщик. Но вот что хочу тебе сказать — поищи другую специальность. Моя, всю семью, может, и не прокормить, — сказала она и вернула сковородку на планшет.

Жажда

— Ну почему так долго? — она сердито надула губки, — Сколько можно ждать? Я вся

измучилась!

— Дорогая, потерпи немного. Вот сейчас доберёмся домой и там…

— Ты — злой, заставляешь девушку страдать! Я столько ждала!

— Уже скоро! Ведь тебе нравится долго, ярко, со слезами умиления и восторга. Чтобы никто не отвлекал. Ты же помнишь, что случилось в прошлый раз?

— Да-да… Пакет с подарками остался в автобусе. Ну хорошо — буду паинькой, потерплю.

Она вбежала в квартиру и сев на тумбу в прихожей, сгорая от нетерпения, распахнула только что купленную книгу.

Символ счастья

На краю огромного лесопарка, на склоне холма, окруженный невысокой каменной оградой с двустворчатыми деревянными воротами, стоит крытый черепицей дом.

На фоне засыпанных снегом темных елок и высоких сосен особняк в стиле времен королевы Виктории больше походил на пряничный домик из сказки.

Бывшая барская усадьба, сперва разграбленная, потом восстановленная для дворца пионеров, повторно брошенная и разграбленная. Недавно ее восстановили теперь здесь расположился краеведческий музей галерея и кафетерий для гуляющей публики.

Мне нравится гулять по нему в одиночестве, благо это входит в мои обязанности.

День, ночь, с ночи, выходной — режим техника-смотрителя этого объекта культурного наследия. Вот уже третий год. И каждый год я жду это время — время снега. Для меня снег это машина времени, гулкая и хрупкая тишина памяти.

Восемнадцать лет. Первые студенческие каникулы. Поездка в деревню к бабушке на новогодние праздники.

— Ты уже совсем взрослый — отцовский тулуп впору, — заботливо кутает она меня в старую, колючую овчину.

Тяжко ей одной — сугробы намело по самые окошки.

Работа спорится. Тулуп тяжелый, жаркий, а снег легкий, пушистый. Вот уже и калитка, и ворота освобождены. В свете уличного фонаря искрятся снежинки.

Вдруг, через дорогу, тяжело отворилась калитка и хрупкая девочка в штопаном ватнике пыхтя начинает откапывать едва приметную стежку.

Раздумий не было. Все случилось мгновенно. Утопая по колено в тракторных отвалах, спешу на помощь. Десять минут и калитка с воротами очищена. Вот и познакомились.

Три дня счастья. Короткого искристого как этот морозный, хрупкий и колючий снег.

Иду встречать ее на остановку автобуса, но она не приехала. Озадаченный возвращаюсь к дому по широкой и пустой деревенской улице. «Душа нараспашку» — холод покалывает сквозь свитер, тулуп развевается плащом. Под ногами хрустит снег: хрусть-хрусть, хрусть-хрусть.

Проехал еще один автобус, с надписью «заказной».

Хрусть-грусть.

— Не смогла?

Грусть-хрусть.

— Еще пара дней: успеет, приедет.

Хрусть-хрусть, искрится снег.

— Стой!

Оглядываюсь и вижу она, с выбившимися из-под шапки локоном, скользя по укатанной дороге бежит за мной. Бегу навстречу.

Счастье. Она прижимается ко мне, запахиваю тулуп вместе с ней — не отпущу.

Потом была долгая ночь, объятия разговоры. Огонь пляшет в открытой дверце печи. Пахнет домом.

Никогда не обращал внимание на запахи, а тогда понял — так должен пахнуть мой дом.

И снова снег таинственный и радостный. Как давно это было…

Следующим вечером мы поспорили, потом поссорились, а перед отъездом, на следующий день, не помирились. Больше не было ничего кроме тоски, обиды и боли.

Время не лечит, лишь помогает жить дальше. С той зимы прошло много лет. Я видел разный снег: слепящий под ярким солнцем; побледневший, будто от горя, предрассветный; чумазый от копоти солярки; рыжий перемешанный с песком и солью; плаксивый, хлюпающий под зимним дождем. Много снега — много лет.

Вот уже третий год я счастлив работать здесь. Первое, что я увидел, когда пришел устраиваться на работу — искрящийся радостью снег.

И вновь ожили чувства — «душа нараспашку», скрип снега, запах дома и счастье, тающее в объятьях.

Снегопад

Снегопад захватил город. Спокойный и размеренный. Кажется, что ему всё и вся безразлично.

Большой и вездесущий остается незамеченным людским потоком. Вот он вспыхнул искоркой на украшенной елке, вот пробежался по толпе шапок, кепок, платков снующих вдоль витрин, уставленных вереницей Дедов Морозов, снеговиков и Снегурочек.

Но никто и ничто его не тревожит.

Все они — бегущие, орущие, жующие, хохочущие — равнодушны от мала до велика. И они его почти не замечают.

Они ничего не видят, кроме своей единственной в эту ночь цели — успеть до полуночи.

Домой, в гости, на вечеринку — кто куда, главное — успеть. Успеть загадать. Быть первым поздравившим.

Успеть подстроить стук сердца под звон Курантов. Затаив дыхание, ждать, что с первой секундой Нового года, Счастье распахнет свои объятия и никуда не отпустит.

В домах в эту ночь темные окна — большая редкость. А во дворах: праздничные фейерверки, хлопушки, пение, смех, метание снежков и танцующие бенгальские огни.

В центре города в старом доме за оконным переплетом виден силуэт: женщина сидит на широком подоконнике. Повернувшись спиной к праздничному столу, снующим гостям и домочадцам, отгородившись от всех тюлевой занавеской и положив голову на колени, она наблюдает за кружением снежинок в свете уличного фонаря.

Четверть века с наступлением холодов она ждет снегопада. С той первой и единственной встречи.

Она выходила после концерта с друзьями, а он просто остановился их пропустить. Они встретились взглядами, а дальше… Гигантская теплая волна подхватила ее и понесла. Голова закружилась и перед глазами поплыл белый туман. Оглянувшись, она увидела его, стоящего на тротуаре. Серая куртка, серая кепка — ничего необычного, просто парень.

Дальше не было ничего. Ничего кроме необъяснимой тоски, раздражения и желания забыться. Сколько же глупостей она тогда наделала!

А потом пришел тот, самый первый, снегопад. Как раз в новогоднюю ночь. Мягкими лапами перебинтовав израненную душу. Сквозь шелест падающих на зонт снежинок она услышала голос. Будто кто-то вместе со снегом прислал ей весточку от него. И не было в тот день для нее более радостного события.

Простой парень в серой куртке и кепке — он долго искал ее. Однажды в порыве отчаяния он крикнул рваным облакам, ползущим по ночному новогоднему небу:

— Скажите ей!

Множество слов превратились в его голове в образы, звуки, дыхание… Легкий ветерок пробежал по лицу и стих. Он стоял один посреди колодца двора, задрав голову смотрел на облака — слезы радости текли по щекам.

Утром, увидев огромные снежные хлопья, он знал — его услышали. Так начался их диалог.

Общение высшего порядка — без слов, лишь чувства, живопись мыслей и музыка идей. За четверть века они научились не только читать письма на снегу, но и разговаривать, слушая ветер в кронах деревьев, пение птиц, звуки дождя. Они стали собеседниками, не зная имен друг друга. Просто говорили — «Ты». И этого было достаточно.

Огромный, белый лист, искрящийся самыми теплыми, самыми сокровенными, самыми нежными словами, кружил над городом.

Она читала, радовалась и знала, что завтра утром, выйдя на прогулку, ответит ему.

Баня

Жара плыла над провинциальным вокзалом, когда из двух плацкартных вагонов высыпала рота стриженых, ещё желторотых, только что принявших присягу, солдат.

— Хоть ноги разомнем, — проворчал Саня, — зачем надо было тащить нас через две пересадки в эту глухомань?

— Три дня спал и вдруг проснулся, — усмехнулся Илюха.

— К тому же мы ещё не доехали, — добавил Леха.

Три друга оказались в одной учебке, в одном отделении, что сильно сказывалось на дисциплине, так как эта троица вскоре стала хороводить половиной роты.

Быстрое построение, короткий марш к автобусам и вновь ленивые голуби прячутся в тени пыльных кустов сирени.

Спустя пару часов автобусы высадили своих пассажиров у строящегося палаточного городка в лесу, неподалеку от хутора в несколько дворов.

Здесь, в лесу, жара была не столь жестокой.

Как впоследствии оказалось здесь уже стояли военные строители и связисты, а новобранцев направили «для усиления».

Сложив вещмешки кучей в палатке с дощечкой «столовая», вновь прибывшие включились в работу.

Через полтора часа лагерь был готов.

Первое построение на новом месте.

— Ребята, — неожиданно не по уставу обратился капитан, — Перед нами поставлена задача проложить кабель для подключения части населенных к энергосистеме. Воздушные линии в заповеднике не желательны, да и технику для траншей сюда не загнать. Поэтому страна обратилась за помощью к нам. Сегодня день отдыха, а с утра начнём работать.

Ночь выдалась морозной. Выскочив поутру из палатки ребята, увидели покрытую инеем траву.

— Ничего себе жара, — пробурчал Илюха.

— То ли ещё будет, — вздохнул Саня.

Только Леха, раскинув свои могучие руки-лопаты восхищённо протянул:

— Эх красотища, какая! Бодрит!

Построение, зарядка и завтрак — быстро и организованно.

Пять минут на сборы и колонна отправляется на выполнение задания.

Небольшой переход и рота остановилась метрах в ста от тёмной стены леса.

Первыми показались гражданские монтажники, что крутились вокруг огромного ящика.

— Трансформатор, — со знанием дела сказал Лёха, — Интересно, как они его в будку занесут.

— На наших руках, — обречённо ответил Илюха.

— То ли ещё будет, — в очередной раз выдохнул Саня.

Сразу за бетонной коробкой трансформаторной будки были видны две параллельные траншеи, которые упирались в площадку, на которой стояли старенький трактор и пара бортовых «Зилов».

Ротный поднял руку, и колонна остановилась.

— Командиры отделений, выдать инструмент личному составу, командиры взводов — распределить участки.

В этот момент к ротному подошёл один из гражданских.

— Ну всё, сейчас начнём таскать чугундий, — обречённо сказал Саня.

— Товарищи, — обратился к строю гражданский, — Мы очень благодарны вам за помощь. Хочу попросить вас о соблюдении параметров траншеи: ширина полметра, глубина метр. Мы уже начали, а вы продолжите, пока мы будем собирать и обустраивать все подстанции. Вам навстречу двигается строительная рота, предположительно встреча должна состоятся в деревне Печное.

Ночной мороз сменился зноем.

Утрамбованная колесами и гусеницами поверхность площадки походила на бетон.

Звон лопат, сопение и недовольное ворчание.

«На сто человек один лом и два топора — они смеются»?

Время остановилось, пот застилал глаза, лопата не слушалась и норовила выскочить из рук. Спустя вечность подъехал «Уазик» с обедом.

Ещё через три часа уставшие и чумазые они становились в строй.

— Эх, сейчас бы в баньку, — сказал кто-то.

Старшина, старый, седой служака, сочувственно посмотрел на бойцов и сказал:

— Баня-то есть, но электричества нет. А без него ни воды, ни тепла. А теперь: на право! Шагом-арш!

И рота не спеша двинулась в лагерь.

— Товарищ старшина, — уже придя в расположение обратился к нему Илюха, — я тут подумал, а можно ли нам для баньки пару вёдер, четыре простыни, да моток веревки попросить.

— Рядовой…

— Савельев, — подсказал Илюха.

— Я же сказал — местная баня закрыта.

— А мы свою сделаем, — не унимался Илья.

Старшина оглядел неуёмного бойца и сказал: — Через десять минут у каптерки.

— Есть, — радостно ответил Илюха и помчался к друзьям.

Трое друзей переминались у фанерного домика с табличкой «склад».

Дверь открылась и в дверном проёме появился старшина.

— Савельев сотоварищи?

— Так точно, товарищ прапорщик! — вытянулся Илюха.

— Ну вот тебе, что просил, — сказал, протягивая два ведра из которых торчали веревка и простыни, — мыло на дне. И добавка от меня.

Старшина откуда-то из-за двери вытащил помятую садовую лейку.

Четверть часа спустя, рядом с ручьем были растянуты простыни, а под вёдрами весело трещали сухие ветки.

Илюха с голым торсом поливал из лейки Лёху.

— Добавь тепленькой, жмот, — кричал тот, — я ещё веток принесу!

Старшина с капитаном сидя на лавочке наблюдали, за процессом купания подчиненных. У примитивной баньки уже толпилась веселая очередь, поторапливая друзей.

— Может приструнить, Валерий Павлович, — спросил старшина.

— Пусть порезвятся, — ответил капитан, — дети ведь ещё.

Преодоление

Тонкий шнур над ареной, любимый голос в динамиках и мольба в сердце: «не оглядывайся»!

Вот уже второй год, как я с ней знаком.

Она тогда пела под куполом, а я, с блокнотом в руках, сидел в ложе осветителя и наслаждался зрелищем.

Столичная труппа, новые лица, новые номера, идеи для реприз — все радости земные в одно время и в одном месте.

В тот вечер я впервые услышал этот голос. Волшебный, зовущий на покорение новых вершин голос. Такой теплый, мягкий.

«Главное в жизни — держать равновесие» — пела она.

Кокон любви сковал меня и жизнь стала иной.

Жизнь провинциального манежного клоуна с моноциклом, корд-де-воланом и пантомимой между номерами вспыхнула чтобы мгновенно погаснуть рядом с такой ослепительной красотой и голосом. Но…

Все эквилибристы семейные, а клоуны лишь — иногда.

Через неделю они уже грузились.

Мягкий кокон стал жестким и колючим. Одиночество разбитого сердца вонзило когти, завыло и принялось обустраиваться. Но ненадолго.

Спустя полгода она вернулась. Девушка мечты искала работу.

— Развод — горькая штука, — сказала наша вахтёрша, — Ты — без кожи, с чемоданом на улице и без работы. Теперь ищет новый манеж.

Её монолог прервал врач скорой.

— Где кабинет директора? — спросил усталый доктор с рыжим чемоданчиком.

Есть в наших коридорах один порожек между дирекцией и рабочей частью — все спотыкаются. Носилки, сирена и мука неизвестности.

— Стечение обстоятельств, — сказал доктор в больнице, — не смертельно, поправится, но выступать — сомневаюсь, слишком сложный перелом.

***

Вы знаете, что цирк — это живой организм?

Когда один падает — больно всем, и не важно работает он с тобой или приехал погостить на пару представлений.

Конечно же, наши девчонки загрузили ее общением. Цветы, фрукты от остальных.

Да. Каюсь, большинство от меня. Пока она была в больничке, оставаться инкогнито было просто. Стало труднее, когда ее поселили в общежитии.

Все новости я получал от старой гримерши Нинель. Она жила в соседней комнате и помогала Танюшке первое время.

Да-да, как у Пушкина: «она звалась Татьяной».

Что было делать? Подойти и сказать: а вот и я со своими чуйствами? Мы с ней почти не пересекались, лишь мельком обменивались приветствиями. Да какое дело звезде до клоуна…

Сейчас ей не чувства были нужны, а помощь в реабилитации, работа и рука друга.

И потому я стал таким «тайным покровителем».

Надо было помочь ей вернуться на манеж — придумать номер по силам и возможностям, а главное по вакансиям.

Самое трудное было уговорить всех на создание нового представления. Благо сценарий я подготовил.

— Кто здесь директор, я или коверный? — шумел Пал Петрович — Денег нет!

Но когда узнал, что надо лишь изменить мой последний выход, добавить песен, плюс немного реквизита, успокоился и дал согласие.

Через Нинель познакомил Танюшу с учителем по вокалу из нашей филармонии.

Уговорил чиновницу из мэрии устроить уличный парад на День города.

Заказал тематические стихи в местном поэтическом клубе.

Три месяца переговоров, убеждений, репетиций слились в один день.

И вот он — День премьеры.

После уличного парада зритель жаждал представления.

Это была сказка: поэты постарались, а Танин голос превратил её в реальную жизнь.

Номера сменялись, рассказывая историю. Не только дети, взрослые вслушивались в каждое слово, сопереживали происходящему на арене. Финальный номер — моё восхождение по наклонной.

Это вам не корд-де-волан, хотя и похоже. Канат натянут не горизонтально, а под углом. Восхождение к цели.

У каждого есть цель. Моя — сделать счастливой любимую, но, пока, страх неудачи останавливал. Вот после премьеры, когда у Танюши будет годовой запас времени для репетиций и восстановления можно будет признаться, а пока рано.

Три месяца тренировок. Градус за градусом я увеличивал наклон каната, ежедневно, без выходных, каждую свободную минуту.

Если вам кто-нибудь скажет, что за три месяца такому невозможно научиться — это действительно так, в любом другом месте. В цирке возможно всё.

Теперь самое главное — дойти.

Не смотреть, не слушать — только идти. Шаг за шагом.

Дойти чтобы признаться. Преодолеть свой страх, сказать уже эти простые слова и будь что будет.

Таня не видела этот номер. Коверный — полторы минуты, ровно на песню. Только бы она не смотрела. Это пугает сильнее первого зрителя.

«Главное в жизни — держать равновесие» — поет любимый голос.

И я иду на него.

Неожиданное свидание