Бесплатный фрагмент - Дичь и блажь

Что-то типа предисловия

Я еду по грязному городу на модном велике. Сегодня мне хочется получать радость от простых искренних контактов. Возможно, я просто тень, пролетевшая мимо тебя со скоростью пятнадцать километров в час. Прокручивая педали, приспичило наговорить предисловие к книге, в которой есть много мрачняка, но за ним что-то проблескивает, похожее на мой катафот.

Всегда были скучны стартовые напутствия авторов, казалось, будто их набрасывают, чтобы повысить цену сочинению, но дело в том, что я резкий на спусках и поворотах: будет нелишним предупредить, что на больших скоростях я заезжаю в самые грязные лужи, использую трешовую речь и могу случайно обрызгать прохожих. Если покажется, что я прессую каким-то особенным стилистическим приемом, то наберусь наглости попросить у вас терпения. Вдумчивое прочтение сегодня — это как очень близкое знакомство. Знаю, знаю, знаю, как непросто их сейчас заводить!

Я не разрабатываю литературных хуков. Иной раз какое-нибудь слово-паразит изъест меня так, что попросит не просто вписать себя в заметки, а потребует соседства со смысловой выгрузкой. Оно размотает строчку за строчкой, как в шкодном школьном рэпе. Кстати, с ним у меня сложились отношения несколько лучше, чем с книгами.

Я представляю себя, скорее, режиссером, который снимает кино на телефон, чтобы потом показать его на небольшом фестивале. Вижу, здесь трясется камера! Там резко обрывается чей-то диалог. Тут все очевидно, а там ни фига не понятно мне самому, но нравится. Мастера режиссуры за эту бульварную метафору уже готовы плеснуть в меня содержимым кофейника, но, блин, именно этот кадр я с упорством усиливаю. Крафчу и копчу! На нем завтра щелкнет скриншот, и несколько бесполых странных аккаунтов с нечеловеческими именами сделают его аватарками.

Иногда я еду по таким дорогам, на которые больше не хочется возвращаться. Пусть навигатор и зафиксировал мой маршрут, не стоит обвинять меня в пропаганде чего бы то ни было. Я предлагаю вам побыть наблюдателями и снизить уровень серьезности, а лучше, если вас не страшит такая интимность, прислушаться к тишине, в которой рождался текст.

Мы с вами похожи на магнитные крошки, раскиданные по гладкому столу, — синхронизируемся, заряжаемся, липнем различными полюсами, а потом отталкиваемся, убегаем друг от друга в одиночество. Нет никакого специального времени и выточенной грани жизни для нашего единения. Есть только щелчок в сцеплении, после которого меняется скорость.

Доезжаю до скейт-парка. Распластавшись звездой на рампе, разжижаю зрение в небе. Уличные тусовочки изжили себя. Те, кто не кормится сериалами и не кремирует юность в видеоиграх, разбрелись по фастфудным и тэцэшкам. Я вывернусь наизнанку и соскоблю засохшую грязь, выдаваемую за романтику. Давайте по-доброму посмеемся над собой и своей болтовней!

В темноте знакомые рощицы превращаются в хранилища плюшевых игрушек. Звезды прожигают абажур и сыплются на картонную землю. Стрекот сверчков изводит собаку, и та не может найти себе место для сна. Скажите мне, откуда в этом городе сверчки и звезды? Вымоченные факелы ждут поцелуя искры, а я с вымоченными носками ожидаю рассвета и наблюдаю за силуэтами. Парам-пам-пам! Я вижу первые лучики. Погнали, дорогие.

Служитель панацеи

Повстречались в «Пятерочке» возле мытых бананов.

Ты в цветастых обновочках. Приехала мама?

Помню взгляды в печенье через дверцу духовки,

В ней твое отражение. Тебе с нами неловко.

На полу с подогревом топают ножки,

А мы липнем на нем, как ленивые кошки.

Лучше бы мы посидели над книжками,

Не дымя друг на друга вонючими сижками.

А давай-ка научимся на расстоянии

Тестить реальность обычными шутками!

Мне кажется, это не очень нормально,

Прятать глаза и корзинку с продуктами.

Большой палец проминает кнопку рекордера.

Расшифровка. Я типичный современный бездельник, профессионально имитирую творческую деятельность. Админю несколько своих сообществ, продаю рекламу. Раз в год, бывает, сниму клип малоизвестному бэнду за интерес и небольшие деньги. Самый мощный кое-как набрал сорок тысяч просмотров. Год проработал дизайнером. Потом улетел в отпуск на Бали и остался там на несколько месяцев. Зимуя на побережье, решил навсегда распрощаться с офисом. Поступил нагло, зато немного развеялся. Какое-то время перебивался на SMM. Знакомые тянули меня в дизайнерскую ювелирку, мерчуху и даже в архитектуру. Пробовал, зарабатывал, понимал, что не мое, и снова нырял в безделье.

Я вижу картины, но не могу их нарисовать. Я слышу музыку, но не могу ее исполнить. Внутри себя я всегда гений, а снаружи обывала. Креативность сегодня оценивается количеством подписчиков и финансовым профитом. Я немного разобрался, как работать с этими инструментами, но от этого не стал артистом. Зато нашел обходные пути — другой рынок. Там всегда демпингуют! Покупаю креативность и чувственность в таблах за тысячу, в довесок беру духовность в бумаге или каплях.

Жизнь в Москве делает из молодого несемейного человека циника. Ну, знаете, это когда самовлюбленного парнягу начинает раскидывать от чувства свободы. Рассказывать об усталости, опустошенности, одиночестве — это так же занудно и проигрышно, как играть каверы в барах. Об этом написаны сотни книг. Хочется хотя бы немного отличаться, доктор! Похмельное давление по утрам — единственное, с чем мне приходится мужественно бороться. В остальном я подросток, нет, даже ребенок… Наверное, поэтому я особенно люблю окружать себя людьми, среди которых академическая упоротость не имеет особой ценности. Нас не сильно увлекает отрисовка складок на одежде, как не увлекает и небо своей бесконечностью. Мы научены деконструировать. У нас своя романтика на этот счет. (Молчание)

Я бездельник, о-о мама-мама! Я бездельник у-у-у! (Напевает) Скажите же мне, что я подражаю кому-то! Признаюсь, мне сейчас стыдно. Сам не знаю отчего, но ужасно стыдно.

Похожий на филина доктор подал знак рукой, чтобы я сбавил темп или остановился. На особенно едких высказываниях его брови игриво поднимались. Он дышал спокойствием, по-дружески глядел на меня, сохраняя ученую серьезность. Красный светодиод рекордера, как лазерный прицел, шпионил за моим вниманием.

— А можете ли вы вспомнить ситуации, когда вам бывает стыдно? Конкретные ситуации.

— Э-э-э… Вот так, с ходу, вряд ли.

— Может быть, вам стыдно за отсутствие этого стыда там?

— Где — там?

Стало неуютно. Я покрутился в кресле, отловил в своем дестабилизированном маятнике эфирность, а потом закинул одну ногу на радиатор. Захотелось покурить.

— Мне нравится, что вы не расспрашиваете про мое детство, папу и маму. Психоанализом я интересовался. Поверхностно, но все же. Эти знания как куча мокрого песка. Противно, когда этот песок попадает в рот и скрипит на зубах. Пока наши разговоры кажутся слишком понятными и оттого иногда скучными.

Ответа не последовало. Улыбка доктора вызвала во мне ощущение, что меня назвали дураком без шанса оправдаться. Захотелось забрать слова обратно. «Блин! Ну если все понятно и скучно, то что я тут забыл? Тебя сюда никто не приводил за руку!» — отвечал я сам себе.

Я продолжил:

— Работал со мной один крутейший дизайнер. Живи ты своим увлечением! Выставляй неистовые счета клиентам и радуйся, что у тебя руки не из задницы растут! Но не все так просто. Любит он выносить мозг своим ближним. Делает это очень деликатно, воспитанно… По-дизайнерски. Нет в языке слова, которое описало бы эту особенную форму снобизма. Думаю, он выхватывает это у русскоязычных блогеров, которые уже готовятся к пенсии и постоянно ноют, как я сейчас. Да и пусть! Надоест — отпишешься. Но ведь в работе и в жизни все сложнее. Во-первых, от него не отпишешься. Во-вторых, если другому можно сказать: «Ну, не умничай! Ну, хорош уже выпендриваться!», то этому невозможно, так как он не умничает, не выпендривается, напротив, проявляет дружелюбие. Фу! Это можно только прочувствовать и проглотить.

— Почему вы говорите о нем?

— Потому, доктор, что я открыто заявляю: все, что есть у меня, — это выпендреж! Он подчас гадкий, дикий, токсичный! Иногда забавный, смешной, очень искренний. Он доставляет мне удовольствие и в то же время делает меня одиноким!

Я подскочил, навис над рекордером и поднял тембр голоса.

— Беседы наши с вами получаются странными! Может, пришло время честно обозначить тему нашего разговора, чтобы он не распускался, как свитер дряхлого хипстера?

Доктор заулыбался, сделал вид, что зааплодировал, но беззвучно, не хлопая ладонями.

— Браво! Мне очень нравятся спектакли, которые вы специально для меня тут устраиваете. Я даже в каком-то смысле заказываю их у вас за ваши же деньги. Вы романтик и напрасно это скрываете. Вы отлично играете! Складно говорите! А иначе зачем я прошу записывать это на диктофон?

— Иногда я репетирую, прежде чем высказаться.

— Отлично! Но давайте договоримся, что вы не будете переигрывать в жизни. Будьте целостным актером! Вам не хочется играть офисную крысу, семьянина, карьериста? Так не играйте! Никто ж не заставляет! Хотите выпендриваться — выпендривайтесь! Разве кто-то запрещает?

Тяжесть отлегла. Я сидел и думал: «Действительно, что я прицепился к этому дизайнеру? Пусть каждый щеголяет, чем хочет. Почему это меня так сильно трогает? Наверное, я завидую. Да! Я чему-то завидую!» Захотелось в этом немедленно исповедаться.

— А еще я бывшей своей завидую, доктор. Это так невероятно, что могу себе и вам признаться прямо сейчас. Да-а-а! Так смешно!.. Несколько лет назад она занималась тем, что популяризировала секонды и винтаж. Говорила, что это огонь, в них, типа, не зазорно одеваться, а погоня за брендами — это прошлое. Сегодня она уже топ-менеджер в одной медиагруппе, с мужиком каким-то разъезжает на порше. Недавно захожу в ее инстик, а там такая надменность — называет обсосами всех, кто одевается уровнем ниже Tommy Hilfiger. Нет, конечно, не называет, но вот тоже как-то дает понять, что вы все вокруг — насекомые! Хрен бы с ней, но теперь таких гусениц и мастеров переобувания я вижу за версту. Ползают среди нас и думают, как бы свить себе кокон из дорогого шелка. Никто мне не симпатичен, доктор! Тошнит от всех и себя в первую очередь. Вот он, мой стыд!

Доктор взял долгую паузу и куда-то провалился.

— Я задам сложный вопрос, и на него вы должны будете ответить самостоятельно. Чего-о-о вы-ы-ы по-настоящему хотите?

Доктор делал длинные гипнотические паузы между словами. Вопрос звучал из поразительной глубины. На меня направили бездонное дуло. Разрывная пуля уже летела из вечности в голову, а я молчал. Ответа не находилось. Как же рассказать доктору, что во мне есть какая-то энергия, шибающая людей током? Мне бы подвести ее к правильному прибору или заземлиться. Эти короткие замыкания и обугленные контакты чертовски надоели!

— Мы с вами, друг мой, похожи в том, что хотим глядеть дальше, чем Фрейд. Поверьте, я и сам не в восторге от некоторых способов занимать доминирующие позиции в социуме. Да, наши разговоры будут странными, и нужно быть готовым к этому. Вы же не на кушетке. Мы общаемся на разные темы, как два старых приятеля, сидим, философствуем.

— Ну, может, мне помогут ваши советы.

— Вы многое верно подмечаете, но ждете от меня не советов, а готовых формул. Вы хотите, чтобы я диагноз вам поставил. С ним, думаете, будет легче. Вы ищете универсальное средство, которое сможет удовлетворить все сложные, я бы даже сказал, духовные потребности.

— И что в этом плохого? — возмутился я.

— То, что вы ищете это средство во внешнем мире.

— Вот это поворот! Становится интереснее! Вы явно в своей области заходите дальше своих коллег. Может, вы еще и в Бога верите? — с присущей мне колкостью спросил я.

— Верю.

— Удивительно! И, как кандидат наук, вы способны так спокойно об этом говорить?

— Ну да, — совсем не по-докторски сказал он. — А вы верите? Простите, как это говорят, за офтоп.

— Я? Не знаю. Вот только что поймал себя на мысли, что прилагал колоссальные усилия, чтобы не верить. Раньше обожал спорить на эту тему. В старших классах с упоением читал атеистическую литературу, а потом, когда показалось, что в голове все расставлено по полочкам, нашел себя обеспокоенным. Прямо сейчас понимаю кое-что…

— Что ваше неверие стало новой верой?

— Точно! Ну прочитал ты Докинза — и успокойся! Потом появляется постоянная тяга к доказательствам отсутствия Бога. Мало кто в этом признается, но мне-то терять нечего! Вот не веришь ты в зеленых человечков? Хорошо! Но если ты каждый день перед сном осматриваешь углы квартиры и говоришь себе, что их нет, то, может, тебе уже пора подумать, что у тебя общего с теми, кто в них верит? О какой-то терапии совместной подумать уже вместо того, чтобы других вразумлять. Что-то мне в последнее время от таких вразумлений все паршивее делается, как и от этих дискуссий. Хочется оставить этот вопрос. Могу же я быть неоднозначным в этом?

— Конечно, можете! — сказал доктор. — Это даже здорово, что вы в сомнениях.

— И с вами я бы не хотел больше обсуждать это, если можно.

— Как пожелаете. Вы сами коснулись этой темы…

— Почему я не могу требовать что-то понятное от самого себя?

— Понятное или примитивное?

— Понятное. В чем проблема поиска моих ответов во внешнем мире?

— Вы ведь уже пытались их найти.

— Разве?

— У дилеров или… Не знаю… В закладках.

Меня как-то ошарашила такая прямолинейность. Я подвис.

— Вы много что просекаете! Но раз я здесь… Как бы это сказать…

Я остановил запись.

— Прямо! Теперь нас никто не подслушивает, — сказал доктор, глядя на мои руки.

— Насколько мне известно, принято лечиться медикаментозно.

— Принято?

— Ну да!

— Кем? Ненавистным вам обществом с его системами? Психиатрами? Другие врачи вам быстро выпишут нейролептики или антидепрессанты. Вы будете послушно приползать к ним и выпрашивать что-то новенькое. Фармацевтические компании в восторге от таких клиентов, как и вся психиатрия, вся наркология. Или вам нужно продать дорогой интенсив от какого-нибудь гуру?

— Вы меня копируете сейчас!

— Может быть…

Меня задели его слова. То, что не нужно бежать записываться к другим специалистам и жрать таблосы, сначала обрадовало. И без этого в последнее время тяжело в печени. Однако тут же почувствовалась рокировка на стороне внутреннего противника, потому что я надеялся на жесткую рецептурную методику. Ожидал, что страх от параллельного приема препаратов поможет сдерживать зависимости. Свобода выбора стала утонченной. Вдруг я понял, что могу принимать решение самостоятельно. Чувство пофигизма отступило, но легче от этого не стало. Стало хуже.

Давно заприметил в прихожей пьедестал из белого мрамора. Сама скульптура высотой около метра была закрыта белой тканью. Фигура напоминала толстую сгорбившуюся женщину. От изваяния веяло тайной и могильным мраком.

Я как бы невзначай полюбопытствовал о скульптуре и хотел со свойственной мне наглостью самостоятельно залезть под мантию, но доктор резко запретил прикасаться к ней. Запрет мне показался странным. С первых наших сеансов я многое позволял себе. Иногда садился за его стол, без разрешения брал жвачку, вставал посреди сеанса и наливал чай. Пацанам эта психологическая игра со взрослыми и уважаемыми людьми доставляет удовольствие. Я всегда чувствую границу, где можно вести себя «на ты», не напрягая собеседника, но тогда я будто заступил за нее. Доктора это не обидело, не задело, не оскорбило. Он просто попросил меня не трогать скульптуру. Попросил по-человечески и с неприятной мне строгостью.

— Я продолжу, с вашего позволения, изливать душу. Хочется выговориться, пока я взвинчен. Нажимайте, пусть записывает!

Расшифровка. Мрачная сторона моей реальности — палево! В метро я езжу редко. Солнечные очки защищают от рептилоидного вторжения в зрительное пространство, а заодно скрывают красноту глаз. Помню, год назад я ехал в такси и мне показалось, что водитель умышленно везет меня не туда. Я был чист — на кармане ничего. Кому я сдался? Смотрел на тусклый город, Третье транспортное кольцо и не понимал, где я. На лице таксиста злоба, а вокруг недружелюбные пейзажи. Довольно грубо я потребовал остановиться, брезгливо сунул деньги и выпрыгнул из машины. Вот я иду по узенькому тротуару в куртке нараспашку, дышу морозными выхлопными газами и матерюсь. Проезжающие мимо машины так и норовят обрызгать грязной кашей.

— Вы отмечаете, что вам неприятно смотреть людям в глаза. А симпатичным девушкам?

— Это другая ситуация, — оживился я. — Закодирую в свой взгляд то, что обязательно сработает!

— Гипнотизируете?

— Что-то вроде того.

— Похоже, под прицелом изученный типаж?

— Кажется, я обладаю даже каким-то особенным даром, — продолжал я, не понимая, к чему клонит доктор.

— Легко смотреть в глаза красотке и показывать свою власть. Удивительно, что вы со своей наблюдательностью не замечали этого. Будет ли работать ваш дар через тридцать лет?

В воображаемом микшере я покрутил колесико и мгновенно состарил себя на десять лет, потом крутанул еще на десять, потом еще. Дальше идти не хотелось. Стало грустно. «Как-то резко меняются наши темы! — думал я. — Где между ними связь?»

Установленное время консультации давно подошло к концу. Пора прощаться и сваливать, пока из меня тут все не вытряхнули. Я оказался в зале бизнес-центра среди чересчур опрятных и деловых людей. Непонятно, как доктор может соседствовать с ними. Залип на больших треугольных рыб. Одна вальяжно махала плавниками и уставилась прямо на меня сквозь изумрудные стенки аквариума. В кабинете я стоял на пороге сенсационных открытий, а здесь какая-то массовая безыдейность топила меня и превращала в такую же рыбину. Выходит, знаний недостаточно. Что-то их должно удерживать там, внутри, за что-то они должны уцепиться.

На диване сидела темноволосая девушка с макбуком, а рядом пацаненок помладше в выглаженной рубашке. Поза подчиненного выражала такое потворство, что хотелось удержать его от падения на колени. Походило на очень плохую репетицию школьной сценки. Ко мне подошел охранник и бросил на меня грубый взор. Вероятно, он принял меня за курьера. Считывались незаданные вопросы: «Не заблудился? Че тут делаешь?» Ко мне часто в подобных местах обращаются такие ребята из-за моего внешнего вида. Кому-то не нравятся татуировки, кого-то до сих пор смущают кольца в ушах. Покажи ему пропуск или клиентское приглашение, он соизволит проявить вежливость. «У меня все хорошо! — очень громко и церемонно произнес я, отчего охранника пошатнуло. — Я от психотерапевта… Он у вас тут принимает». Парочка на диванчике умолкла и вылупила глаза. Я повернулся к ним и с издевательской вежливостью спросил: «Заинтересова-а-ались? Душевные кипиайчики подтянуть не желаете?» Они резко оторвали взгляд от меня, будто ничего не произошло, и продолжили переговоры на полтона ниже. Зачем же я веду себя так сразу после приема? Современный городской сумасшедший! Иди уже на улицу, кури.

Курю. В руках держу постер с разворота музыкального журнала — презент от доктора. «Вслушайся!» — взывала надпись, набранная моноспейсным шрифтом. Мне нравился посыл, хоть и не было понятно, в каком ключе с ним работать. Для удобства я согнул постер вчетверо, а потом пожалел, что испортил глянец.

Музыка всегда была частью моей жизни. Стоит залезть в наушники и выйти на улицу, как становишься главным героем неснятого клипа. Окружающая среда превращается в один большой эквалайзер. Люди меняют позы, шагают в ритм. Все пульсирует вокруг, плывет в разноцветной дымке вместе с витринами и рекламными вывесками. Можно стоять на мосту и смотреть на сомнамбулический поток машин. Светящиеся красные пятна выныривают из-под ног, уносятся вдаль и там сплавляются в одну непрерывную линию. Тебе не нужна машина, чтобы проехаться, потому что в своей фантазии всегда можно запрыгнуть в теплый салон любого автомобиля и умчаться от всего. Понимаете? От всего! Вокруг все становится твоим. Можно быть причастным к целым эпохам, находиться в центре любых событий! И грусть… Настоящая грусть, фарширующая смыслом, а не вакуумной пустотой, как сейчас.

Я слегка застал те времена, когда слово «контент» не содержало в себе нынешнюю унитарность. Тот, кто всерьез интересовался музыкой, вынужден был шариться по прилавкам с таким же остервенением, с каким ученый откапывает материал в редких библиотеках. Вспоминаются куча информационных носителей и заставленные коллекциями полки у приятелей постарше. Сегодня в несколько прикосновений подушечки пальца прямо из воздуха высасывают любую композицию. Музыка не ушла из моей жизни, она перестала переть. Кто-то забыл закрыть музыкальную шкатулку, и все аудиоволшебство выветрилось. Я больше не мог чувствовать спецэффекты, даже будучи сильно вдолбленным. Я больше не творец.

Интересно забраться в головы той офисной парочке и прослушать пару треков через их ментальные аудиоплееры. Понимание того, что там тоже не все в порядке, меня нисколько не утешало, не вдохновляло, не мотивировало… Ну разве что объюзаться и сходить в клуб сегодня! Выбор стоял между айдиэмными французами и каким-то свеженьким локальным электропопом. Времени подумать было достаточно…

Рейв! Как это было…

Проходи, милая, проходи тихо, проходи мимо меня!

Не прокатит. Хватит. Мы не на пати.

Красуйся, только в свои объятия не зазывай.

Кривая поп-культура, ты не всегда как дура,

Но как всегда больна на хайп.

Меня все это парит. Смотрю на дикий праздник,

Как будто в цирке лайков закончились все номера.

Пока твои поклонники замахивают шотики,

Ты вплетаешься в душонки через их свитшотики!

Я нарочно подбираю эти праздные словечки:

«Нажимайте на сердечки, глупые овечки!

Нажимайте на сердечки, глупые овечки!»

А теперь все вместе:

«Нажимайте на сердечки, глупые овечки!»

Хэй!

В пятницу лица людей становятся счастливее, чем обычно. Я торопился накосмодромиться, чтобы попасть в столичный ритм. Космодромами я называл такие полутусовые недорогие местечки, куда народ набивался, чтобы сначала поесть, а потом плавно втечь в бар и в музло. Доминировали разговоры о работе. Это всегда занудно и неудобно хотя бы потому, что ни черта не слышно. Много студентов последних курсов, демонстративно прогуливающих свои первые зарплаты. Часа через два начинаются сеансы массовой психотерапии. Хочется написать, что девчонки с румяными щечками начинают «танцевать», но правдивее и точнее будет передать смысл с помощью фразы: «Пытаются отрываться». Испанский стыд! Фейспалм! Смотрю на тебя и думаю: где разошлись наши культурные дорожки? Почему мне так неловко от твоих движений? Это как если бы я увидел здесь ту канцелярскую львицу из бизнес-центра, ходульно выплясывающую после парочки бокалов клубничного дайкири. Уверяю вас, она сюда может легко заявиться на свой ДР.

За барной стойкой я традиционно стартанул с нескольких шотов в одиночестве. Мой взгляд просканировал помещение и отыскал знакомых. Привычка заныривать в компании другим человеком заставила ждать, пока мысли перестанут быть такими вязкими. Вечерняя Шакти снизошла быстро. Выражение моего лица поменялось. Тоска отступала. Я засиял, как новогодняя елка, и приготовился к эффектному громкому появлению.

«Привет-че-как-рассказывайте», искрометные шутки. Я не знал точно всех этих людей, кроме двух копирайтеров. Компания подобралась не самая плохая. Парни обсуждали 3D-визуализацию. Я не умничал, говорил мало, но резко и экстазно, отчего был засыпан вопросами. Заготовленные ответы выстреливали фейерверками, посыпая мишурой умы. Я привлек внимание и уже совсем скоро создал плотную ауру кутежа. Она ощущалась физически. Ее можно было лепить в воздухе и размазывать по лицу посетителей. Магия окутывала соседние столики, заставляя людей высоко поднимать бокалы. Крики! Вот она, принципиально иная форма коммуникации, в которой я знаю толк! Я крутил ручку на каком-то механизме, и настроение людей взлетало. Хотелось вызывать восхищение. Льющиеся из нескольких дозаторов жидкости обволакивали размолотый шейкером лед. Похвала со стороны красоток заставляла повышать темп, еще быстрее и еще самозабвеннее заглатывать коктейли.

Коршуном надо мной кружили вопросы: «Что я делаю здесь? Откуда это выдуманное дружелюбие? Неужели я оказался тут только для того, чтобы красоваться?» Казалось, если я остановлю этот хоровод и выйду отсюда, птица налетит и заклюет меня в темечко. Иной раз я могу быть унылее трип-хопа — молчать, параноить и чувствовать безнадежную отсталость от мира.

Моя резиновая оболочка подсвечивалась изнутри огоньком. Он заставлял меня выслушивать других, не слишком фальшиво улыбаться. Огонек очень нежно трепыхался и от сквозняка готов был вот-вот погаснуть. Я раздувал его парами алкоголя в надежде, что он разгорится ярким пламенем и подожжет всех вокруг, прикуривал от него петарды и бросал их под ноги танцующим.

Становилось очень шумно. Компания разрасталась. Из всей тусовки самым странным был дредастый иллюстратор, которого все называли Жманя. Долговязый чувак старше меня на пару лет, с большими добрыми глазами. Мне достаточно один раз встретить такой взгляд, чтобы понять, что мы потенциальные приятели и как минимум одна тема нас может объединить. Вы сами знаете какая!

Он очень заметно вторгся на мою территорию и стал поддерживать раскрученный угар. Винтажный пиджак выделял Жманю из кэжуальной среды. Он взахлеб тараторил и зачем-то прикладывал руку ко лбу, будто постоянно измерял свою температуру.

Интересно наблюдать, как люди неосознанно копируют акценты друг друга. С не очень давних пор, чтобы казаться интригующими, многие используют прерывистое повествование и наигранную неловкость из британских сериалов. У Жени был абсолютно свой идиотский акцент. Самое интересное, что, проговаривая некоторые слова, Женя напоминал мне меня. Это располагало. Я еще не ловил такого сходства.

Сумасшедшие на вид люди порой оказываются самыми адекватными, но, как оказалось, я напрасно на это надеялся. Жманя совершенно серьезно затирал мне о своем ночном рейсе в Сибирь, а чуть позже предложил пойти рейвиться. Тут-то я и просек, в чем дело!

Регистрация рейса прошла успешно — вечер становился ярче. Мы мерзли у входа в клуб, Женя отскребал ногтем круглый стикер со стены. Напротив было еще одно мутноватое заведение с бесцеремонным техно, там отвисали лютые типы. Лютые и перекошенные настолько, что сиги прикуривали с фильтра. Мы делали вид, что все идет как надо, и обсуждали стайлак прихожан. Все идейные месседжи электронщики в черном тряпье почерпнули у готов, но, если те читали декадентскую литературу колхозных библиотек, эти ограничились твиттером. Череп и стразы — без шуток — мощная символика. У кого-то перевернутые кресты.

Появилась темноволосая девушка моего возраста — лицо, многократно мелькавшее в ленте возможных друзей. Скажи мне, кто там, и я скажу, кто ты!

— Зашла повидаться с Джорджио. Я уже полгода вынашиваю для него кое-какую информацию.

— Интрига! Зато как звучит! — паясничал Жманя, по-гейски выкручивая кистью сигарету. — Может, это просто сплетни?

— Да пошел ты!

— Не, ну серьезно. Прости-и-и! Ты больше не делаешь вечеринки?

— Жманя, ты невыносим!

— Да блин! Хочу поинтересоваться, что у тебя нового. Знаешь, такое бывает, случается у людей что-то новое: кто-то детей вынашивает, идеи, а ты вот информацию. Что ее вынашивать? Где можно послушать твои обещанные треки? Уже третий год жду.

— Ой! Иди уже!

Ее прямая двухсантиметровая челка и широченные подвернутые варенки, натянутые сильно выше бедер, цепляли только взгляд, но ничего более. Пробовал представить, какая она была лет пять назад. Словно вчера! Теперь у нее нет даже дежурных подружек. Тут какие-то малолетки кругом! Я молчал, стараясь не выискивать душевных параллелей. Необходимо срочно аннулировать эти прямые из духовных плоскостей, ведь я такой же старый червяк, неуклюжий и скисший в своей слизи. Но мы, блин, сейчас зайдем внутрь и покажем! Мы сейчас тряхнем!

Пожалуй, любая субкультура имеет свое географическое начало. У нас в стране сформировалась лишь одно движение — гопники. Не, серьезно! Русские не дали миру ничего неформального, потому что всегда любили форму. Либо солдатскую, либо тюремную. В нулевых многие с успешной отсталостью выхватывали мировые тенденции, но то поколение так и не сформировало своих прочных культурных кругов, хотя очень хотело. Две тысячи седьмой сгорел, забрав надежду на яркую жизнь у всех, кроме производителей энергетических напитков.

Ипотечные самураи, годами кующие мечи, победили в решающих войнах и обставляют свои квартирки мебелью, уплотняются в теле от бизнес-ланчей и дачных шашлыков. Один мой приятель пошел дальше всех, но, может, исключительно потому, что с женой переехал в Америку и открыл там скейтерский магазин. Прямо у себя во дворе они устраивают музыкальные фесты, жарят бургеры. Их увлечения постоянно трансформируются, радуя жителей маленького городка. Они гонят свою волну. А мы здесь, в Москве, научились гнать самим себе, что все нас устраивает. Если все же не хочется снимать пирсинг и раз в полгода настраиваешь свою гитару, то можно уехать в Питер и устроиться администратором в бар.

Мне не хочется быть тем, кто высокомерно наезжает на тинейджеров со словами: «Я-то перебесился. Перерос. Переболел». Меня изводит старческий снобизм, хотя в нем мне под силу посоревноваться с умниками. А что я перерос? Я не могу взять и, как некоторые, упразднить свои подростковые стремления. Они были моими! Что-то за ними стояло, наверняка даже нечто большее, чем за нынешними житейскими делами, которые выполняются изо дня в день в авторежиме.

Нас выплюнуло на танцпол. Движуха была в самом разгаре. Басы фигарили так, что в мозгах вспыхивали электрические разряды. Биты то примагничивали тело к полу, то мелодично поднимали в воздух. Звуки распиливали нервные окончания. Мы придумывали свои придурочные движения и делали карикатурно-угрюмые рожи. Топтали ластами, по-пингвиньи размахивали руками. На нас смотрели как на психов. Кажется, в этом цирковом представлении мы превзошли себя. Из алкогольных эффектов оставался только забродивший запах, который надежно снимал с нас всякие подозрения.

Когда цвета вокруг стали щелочными, мы со Жманей делали то, что по-настоящему увлекало. Мы угорали! Он стал звездой треш-парада. Дремлющий в нем панк отринул всю претенциозность именитого художника. Он ползал по танцполу и хватал девчонок за ноги. Все смахивало на утренник в сумасшедшем доме. Свой снепбек я выменял на леопардовый женский кардиган. Новый лук поп-певца девяностых повысил мне рейтинг, но понизил подвижность. На ядреном дропе я резко вскинул руки, и ткань хрустнула в подмышках. Вот это настоящий дэнс-удар!

Мы взломали формат мероприятия. Диджею нравилась устроенная мистерия, видимо, поэтому музыка от трека к треку становилась все безобразнее. Утомившись, Жманя лег на спину и с юродивой улыбкой стал снимать все на камеру. Нестандартная операторская работа и художественный ракурс вдохновили школьниц на позерство. Из соседнего клуба мы бы вылетели уже ракетой — нас бы выпихнули пинком под зад без права на возвращение.

Первая школьная дискотека, классе в восьмом, открыла мне трансцендентный опыт. Поражало состояние, в котором ты несколько иначе распознаешь свое я. Стоит только оказаться внутри темного помещения с музыкой — и тебя привычного нет. Довольно доступный аналог медитации.

После танцев с Женей видения повели меня глубже. Когда клубы дыма наполняли танцпол, мне мерещились костры. Пламя облизывало обувь танцоров. Контуры тел врисовывались в иную реальность. Кто-то бил в барабаны. Кто-то раскачивал бедрами, закрыв глаза, и трясся. Я видел своих прабабушек и прадедушек, свой род — все они живые, молодые, здоровые. Я часть огромного счастливого племени.

Приходило понимание, что это всего лишь переживания, имеющие определенный смысл, но ими нельзя жить, как, скажем, нельзя жить художественным фильмом. За завесой есть нечто большее. За удовольствиями прощупывается иная реальность, в которую хочется впасть, вырвавшись из оков своего стареющего тела и границ разума. Стенка из эластичной упругой материи отделяет меня от недоступной студии, где идут съемки по другим сценариям. Я брал разбег и нырял в нее, пытаясь прорвать ткань. Чем больше я прикладывал сил, тем дальше меня отшвыривало, и почему-то всегда к людям, к толпам, которые одновременно ненавидят и вожделеют друг друга!

Что можно услышать в туалете клуба, кроме привычных звуков? Звон в ушах. Гул. Громкий противный хохот за дверью. А еще? Вопросы в своей голове! Почему-то там они звучат громче, чем обычно. Я обмазал мылом постер доктора и наклеил на одно из зеркал. Замкнутое пространство стало порталом в пугающую бесконечность. Увеличились расстояния между предметами. Гримасничали жидкие отражения, живущие в кафельных плитках. Пустота превращалась в жуткие образы. Все тонкие настройки были сбиты, и привычная внутриигровая механика не работала.

Корабль уносило в открытое море. Я бросал якоря — искал в воспоминаниях уверенность, но цепи рвались. Спрятался ото всех в вонючей кабинке. Из вентиляции выползали шершни, заводили свои алюминиевые крылья и летели жалить меня в голову. Кто-то лихорадочно закрутил дверную ручку. Мозг отекал ненавистью к окружающим. Моя мнительность отслаивала меня от племени, с которым я только что извивался в одном танце. Хотелось обнаружить преимущества, возвыситься и укорить всех присутствующих. Привычные комбинации клавиш на пульте управления не могли унять постоянный анализ.

Потом я несколько вечных минут отмачивал руки в горячей воде. Изображал, что поправляю прическу, а поправлял лицо, делая его приемлемым, чтобы находиться на людях. Ах, стать бы мне тегом, на стенке размазанным! Где же мой привычный, ничего не вбирающий в себя взгляд?

Пока стоял в очереди за водой, мимо меня промелькнул Жманя с худенькой красоткой. За длинными распущенными волосами почудилось знакомое лицо. Вот те здрасте! Подойдя ближе, узнаю свою сводную сестру! На самом деле не сводную, а единоутробную. Не знаю, почему у нас неправильно называют родство по маминой линии. Саша! Какого черта?

Она первая кинулась обнимать меня. Внезапная встреча. Сюр! Просто отрыв головы! Почему сейчас? Почему здесь? Меня собирало в кулек и мазало. Я прижимался к ней, вдыхал незнакомый запах духов, и кошмарная мультипликация отступала. Всех стиснула очаровательная растерянность.

Саше семнадцать лет, и по всем законам ее не должно было быть в клубе. Меня возмущало, что она познакомилась со Жманей так же непринужденно и быстро, как я. Меня возмущало, что она видела меня упоротого. Да! И то, что леопардовый кардиган принадлежал ее подруженции, меня тоже возмущало. Та появилась скоро. Разглядев наши с сестрой сомкнутые руки, она демонстративно повисла на Женьке. Я продолжал недоумевать ото всего.

Подруга заискивала и копировала наши с Женей манеры. Саша вела себя достойно: остроумно шутила, подбирала емкие фразы. Ее губы изящно и выразительно проговаривали слова, погружая всех в транс. Становилось интереснее. Я ожидал, что она запорхает, расщебечется как птичка, но она превращалась в хитрую лису, сбавляя обороты и втягивая всех в странную игру. Мне становилось лучше. Я спасен от дичайшего бэд-трипа.

Когда я переехал от родителей, Саше было около одиннадцати. Основные новости я узнавал от мамы в виде устных твитов: а Саша бросила музыкалку, а Саша пошла в художку, а Саша закончила на отлично. Окей, мам… А теперь Саша стояла рядом в принтованных цветным космосом легинсах и от нее пахло алкоголем. Самое время зафрендиться! Меня заморозили лет на десять. Я лежу в саркофаге, с которого сливают жидкий азот. Просыпайся!

Диджейский пульт захватили инопланетные чудовища. Рубили что-то с элементами дабстепа, очень тяжелое для моего восприятия. Танцпол потел. Некоторые выходили из зала с красными лицами, как из бани. Нам четверым хватило жара. Уселись в предбаннике — так мы окрестили чилаут, в котором приятно раскисли. Веселились, пили «Доктора Пеппера», теснились в ряд, закинув ноги на низкие столы. Пришла карамельная истома. Женек радушно обнимал нас всех своими длинными руками. Кулуарные посиделки стали почти семейными.

Лет десять тому назад я смотрел на татуированных бородачей моего возраста и проникался юнцовским почтением. Они уводили из-под носа моих ровесников девчонок, отличительно от нас мотали деньги. А теперь эти львы исчезли и на их место пришли мы, потрепанные, больные, исхудалые особи.

Ночь получилась длинной, насыщенной, редкой, прямо как в лучшие тинейджерские годы, когда к утру кажется, будто с вечера прожита целая жизнь.

Другая музыка

Ворочался с одного бока на другой, закручивая под себя одеяло. Мысли, мысли, попкорн в голове! Что с вами делать? С каждым годом вас все больше, а толку? В мою голову засыпали кукурузные зерна, и разогревают содержимое на тысяче ватт, как в микроволновке. Зашуршали, засвистели, залопались родные. Гасите свет, включайте кино, доставайте кока-колу из холодильничка и, если можно, вот эту баночку приложите мне ко лбу.

Тонкое восприятие мира, которое петушиным гребнем красовалось в твоем естестве вчера вечером, наутро становится никому не нужным. Хочется от мира чего-то максимально упрощенного и веского, но я чувствую, как пружина заводного механизма пришла в движение и вновь скручивается оборот за оборотом. Кнопки для отправки постов в соцсети уже не высвобождают накопленную энергию.

Ну же, соберись! Тебя уже Сашка успела отметить на фоточках. Выглядишь ты на них, конечно, не так опрятно и здорово, как на предыдущих, но хочется верить, что эта несвежесть придает своеобразный шарм.

Кажется, иногда я завидую людям прямолинейным и резким. Все экзистенциальные проблемы они решают с помощью поиска врага. Так называемый враг, как правило, что-то отнимает или недодает. Таким образом, правительственные структуры, нелегальные мигранты, различные слои общества могут наделить стержневым чувством уверенности в том, что ты в общем-то офигенный чувак, просто тебя кто-то где-то развел. Встретился раз в недельку после работы с единомышленниками, перемыл косточки воображаемым узурпаторам, и наступило созвучие понимания жизни с охмелением от пивка.

Люди, которые все знают, опасны. Они всегда требовательны. Они всегда все упрощают и ограничивают. Обычно начинают с себя, а потом сразу же переходят к ближним. Не понравилось что-то? Хрясь! Откроил тесаком лишнее. Причины разделять на своих и чужих найдутся. Если в нашей стране вдруг начнется заваруха, эти будут первыми, кто приставит меня к стенке. Совсем неважно, из какого они будут лагеря: левого, правого — по барабану! Повод найдется: я всегда лишний, разговариваю громко, жестикулирую, не приношу видимой пользы.

С более или менее сознательной юности больше доверия мне внушают так называемые странники — те, кто допускает незнание. Уверенностью они не блещут, видок их многим кажется жалким, а судьба проводит их через такие испытания, после которых даже как-то неловко спрашивать, почему они не такие, как все. Когда твердость других ослабевает, авторитеты колеблются, эти чудики находят свой путь. Настоящий искатель должен признать, что есть поле, которое подлежит исследованию. А иначе как? Мой доктор понимал это. Должно быть, поэтому вместо тренингов по самоулучшению он рекомендовал учиться чувствовать людей, пророчески предлагая начать с родственников и друзей.

Некоторые мечты нужны только для того, чтобы они разбились вдребезги о скалы действительности, а не дрейфовали на волнах жизненного спокойствия. Я не мог перестать думать о Саше. Возникшая в ночи сказка продолжалась. Я уже успел помечтать о совместных путешествиях. Захотелось отвести ее в пару мест, где мне когда-то было особенно хорошо. Я бы сводил ее на концерты, на которых она вряд ли сама окажется, и есть у меня уверенность, что их архаичность ее очарует.

Сама по себе мечта — штука вкусная и полезная, как мед, но на вкусное слетаются мухи, недавно ползавшие в навозе. Детские мечты непрагматичны. Внутри каждой есть какая-то неуловимая реальность. А вот взрослый почитает себя достигшим особенного статуса, чтобы манипулировать событиями и людьми. Мечта, которая призвана куда-то вести, облекается в скорлупу фанатичного вожделения.

Игры с трансерфингом реальности раздробили мой мир. Время от времени с поразительно яркой детализацией воплощались некоторые задумки. Я мог без устали доказывать себе и другим, насколько гармоничны и правильны мои мотивы. Стоит полежать мечте в шкафу вместе с комплексами, завистью и обидами, как она превращается в замусоленную вонючую идею, которой лучше было б не реализовываться.

В каждом живет уверенность, что есть какое-то лучшее предназначение, но реальность ставит подножку и указывает на собственную поврежденность. Все хотят жить в идеальном мире, но нужно быть дураком, чтобы организованно удалять из своих репортажей негативный материал.

Только ленивый не проходил мотивационные тренинги и семинары роста. Сейчас уже появилась достойная критика этих практик, но уже тогда я смотрел на этих ребят и задавался вопросом: а не тупая ли это вкачка в себя эмоционального энергетика? Может, я просто хочу напролом ехать по головам людей фиг знает куда? Может, я просто хочу выглядеть не хуже, чем остальные? Чем разгоняющая дорожка с утра принципиально отличается от позитивного мышления и желания быть успешнее? Мотивируйте меня заработать денег! Мотивируйте меня проснуться утром! Мотивируйте меня жить!

Авторы книг, фильмов, тренингов успешно интегрировали основы древней магии в современное потребительское сознание. Как бы разнообразно она ни впаривалась, суть одна и та же — превращение вселенной в рынок. Бесконечное хочу-у-у! Идеальная спекулятивная формула для любой сферы. Продумано все до мелочей, включая тягу людей к суеверию. А про него нужно рассказать отдельно…

Часто в заторченных компашках появляются суеверные параноики. Я был из тех, кто незаметно выкатился на эту дорожку. Паникам и мании преследования может предшествовать еще одна стадия умственного помешательства — постоянный поиск тайных знаков. Если человек начинает воспламенять фантазию на подобные выдумки, дела плохи. Разболтанный химией мозг способен на что угодно, только бы найти смысл в окружающей действительности и хоть как-то совладать с нею. Я, например, стал бояться сломанных, заглюченных светофоров.

Началось это после одной романтической поездки. Под грибами нам с подругой нужно было выбирать рандомное направление для прогулки по незнакомому городу. Бесцельно исследуя кварталы, мы придумали правило зеленого светофора: сворачивать туда, куда открывает путь зеленый свет на перекрестках. Вскоре безобидная игра спровоцировала фобию. Сначала было недопонимание, потом оно перешло в ругань. Вину, конечно, я возложил на неисправный светофор, игнорируя, что вел себя как упертый баран, с которым сложно договориться, но легко попасть в неприятную историю.

Вернемся в тот короткий световой день после вечеринки. Ближе к вечеру мне захотелось подышать свежим воздухом. Отхода не давали о себе знать, затаившись внутри тела зловонным духом. Я выполз из квартиры, проехался на трамвае, купил себе кофе и рыбный бургер. На улице Милашенкова я приметил зависший светофор. Он кликушески подмигивал в затылок, и, не одерни меня гремящая фура, еле развернувшаяся на повороте, я бы не разглядел тревожного сигнала.

С детства сумерки провоцируют у меня тревогу. Не подкрепленное ничем рафинированное чувство сменяется замутненной дремотой. Вместе с остротой зрения терялась бдительность. Я вызвонил Жманю и как брату выложил все о своем суеверии.

— Слушай, ты подал мне отличную идею для книги, которую я издам миллионным тиражом! Знаешь, как она будет называться? — перебил Женя.

— Ну?

— Трансинкинг реальности!

— Чего-о-о?

— От слова sink. Буду писать о том, не как серфить, а как утопать в этой реальности. Опускаться на самое днище! Хочешь стать неудачником? Хочешь ссать по углам от страха? Прочти мое руководство по самым новым суевериям! А еще я могу стать антикоучем. Буду всех демотивировать!

— Че ты стебешь, а? Я к тебе серьезно, а ты…

— Я смеюсь над твоим страхом. Не над тобой!

— Ты не веришь в знаки?

— Раз ты об этом задумался, это тоже знак чего-то. Весь мир с его законами физики и природы — это знак, но, блин, в отдельности рассыпанная соль, черная кошка, сломанный светофор — это как-то фигня.

— У меня до сих пор глитчи после вчерашнего, а от твоих слов становится только хуже.

Приходилось глушить Женин голос в своем сознании, уж больно громко он звучал во мне. Дошел до Дворцового пруда. Температурные качели не дали промерзнуть водоему. Облачное небо откусило половину Останкинской башни. Погода в стиле построк.

Монорельс навис над макушкой. Поезд елозил как гусеница по вьющемуся стеблю, проросшему в довольно странной части города. На квадратном торце телецентра — испытательная таблица, сквозь которую видится грустная морда калана. Все эти конструкции вокруг должны были дышать другой жизнью. Сразу представляются превьюшки архитекторов и их блистательные макеты, а в реале довольно унылый райончик, даже если удаляться в сторону ВДНХ. Призраки Советского Союза вышелушивали краску зданий, не давая градостроителям возвеличиться. Может быть, эти же самые призраки сводили с ума строителей Вавилонской башни.

Эх, Москва, Москва, умеешь ты иногда навеять бытовые безнадежные настроения! Первые идеи распрощаться с городом приходят многим после прожитой двадцатки, но каждый дает столице надежду. Реализоваться здесь или устроить семейное гнездышко. Хедхантеры хищно налетают на свежее мясо. Не так страшно оказаться в их лапах, как вдруг понять лет через пять, что ты изо дня в день приходишь к одной и той же миске, куда тебе подсыпают сухой корм. Тут-то многие дизайнеры и менеджеры идут на преступления против самих себя: начинают доказывать себе, будто место, где они целыми днями зарабатывают деньги и остеохондроз, — это то, что они искали всю свою жизнь. Призвание? Вместо того чтобы найти что-то по-настоящему новое, они хвалятся своими удобными рабочими местами и показывают фотки с феерических корпоративов.

Меня одернул отвратительный звук. Он что-то разрезал внутри меня. Я обернулся и увидел рядом пожилую даму со скрипкой. Когда заиграла унылая мелодия, у меня помутнело в глазах. На второй минуте меня начало тошнить и я перестал курить. Женщина оценивающе всматривалась в меня.

— Что это за музыка? — спросил я.

Она ничего не ответила и указала локтем на пустую квадратную коробку из-под лекарства. Я пошарился в карманах и закинул туда сдачу — скомканные сто рублей и горсть мелочи. Женщина заглянула внутрь и усмехнулась.

— Вам что-то еще нужно? — вежливо обратился я к ней.

— Вам что-то еще нужно? — сухим голосом передразнила она.

С наглым озорством многие бездомные клянчат деньги, но это хамство меня ошарашило. Она совсем не держала дистанцию и глядела на меня сквозь пораженные катарактой зрачки, будто встретила своего дворового соседа. Когда смычок полоснул по струнам, у меня поднялось давление. Расстроенный инструмент изныл проникновенным нойзом. Сначала мне показалось, что женщина дурачится и просто извлекает болезненный скрип, но когда я уловил ритмический рисунок, мои волосы, как черви, зашевелились по всему телу. Пропал аппетит. Я выбросил половину котлеты в мусорку, а булку поломал и кинул голубям.

Выстрел пронзил мое ребро и разорвал внутренности. Боль была невыносимой, и я выкрикнул. Женщина укоризненно поглядела на меня и приготовилась к очередному взмаху смычка.

— Нет! Подождите! — вдруг начал умолять я сдавленным голосом. Я хотел встать, но, скорчившись, упал. Звуки сливались с моим стоном. Кости зазвенели. Меня размусоливало по мокрому асфальту. Ведьма летала надо мной, раскачиваясь из стороны в сторону и поливая мое тело своей страшной музыкой. Смычок шлифовал нервы. Кровь пузырилась, продавливая клапаны в сердце. В глаза били белые пятна и ослепительные зарницы.

— Чего вы хотите?

— Чего вы хотите? — переспрашивала она.

— Я хочу тишины! Прекратите! Тишины!

Скрипка не останавливаясь ныла и грозилась выкрасть меня из тела. Звук заглушал все идеи. Чувство, что мир уходит из-под ног, мне было уже знакомо. Меня часто поглощало какое-то бесформенное болото в снах и бэд-трипах. Любой человек, подвергавший свое сознание жесткой химической модификации, видел финал с полным отрывом башки, представлял, как подоспевшие санитары привязывают дрожащее тело к носилкам… В таком сумасшествии действительно есть что-то очень страшное даже для наблюдателей.

Однажды мне довелось стать свидетелем, как один солевой несся по улице с перекошенным лицом, издавая загробный крик. Это было в шесть утра на Китай-городе. Метров через пятнадцать он выбежал на дорогу и прыгнул под машину. Спасла реакция водителя, который дал по тормозам. Сломанное плечо довольно быстро привело в разум бедолагу. Кто-то начинает есть землю или биться головой об стену, только бы почувствовать свое тело.

Моя реальность тоже разбилась каленым стеклом. В одну секунду все потеряло свою значимость. Не знаю, сколько времени меня корчило. Сквозь стон я чувствовал рядом что-то физически твердое, похожее на кусок огромной скалы. Звуковые волны доходили до этой глыбы и отражались в моем поломанном разуме. Мне хотелось вгрызться в него зубами, прилепиться к нему, стачивая ногти, но моего тела просто не было.

Звуки постепенно стихали. Я медленно выбирался из шалфейного мира и поднимал пудовые веки. И вот меня ощупывают люди. Не то трогают мой пульс, не то шарят по моим карманам. Как нежны и приятны ваши прикосновения! Здравствуй, телесность! Уязвимая, зато физически выраженная и моя собственная. Здравствуй, реальность! Больная и бесподобная. Я не знаю, на что можно обменять вас!

Воздух стал прозрачнее. Я пил его жадными глотками. Ломота в костях возвращала ощущение тела, и становилось спокойнее. Кружилась голова. Подступало понимание, что мне теперь глубоко пофиг на этот светофор. Мне плевать на все вокруг, но вместе со всем этим наплевательством хочется как-то особенно жить и набирать в грудь вкусный воздух.

Скрипачка исчезла. Дул ветер. Кошелек пропал вместе с айфоном, но это не вызвало беспокойства. Я прильнул лицом к скамейке, и приятный холод через щеку проник во вскипевшую голову. Под таким прямым углом я наблюдал, как голуби доедали последние крошки хлеба.

Похоже, это нормально для этого района. Знаю, что там, в метрах трехстах пятидесяти, завтра будут снимать очередное ток-шоу. Кто-то будет надрываться и рубить правду, нашинковывать ее капустой в эмалированный таз, а у меня течет слюна. Смотрите, у меня течет слюна! Но я в своем сознании, в своем собственном слабеньком сознании. Ни к кому я не лезу и никому ничего не доказываю.

Ресторан «Меланхолия»

Сестра напоминала мне школьную подругу. С ней мы нон-стопом ржали над всем происходящим. Учителя рассаживали нас по разным углам, иногда выставляли за дверь успокоиться. В коридоре мы пытались высекать серьезные лица, отчего становилось еще смешнее. В нашей близости было что-то от телепатической связи. Никто вокруг не понимал, над чем мы смеемся, а нам было достаточно одного слова или взгляда, чтобы начать в слезах биться головой об парты и хвататься от боли за животы. Невидимый фильмоскоп проецировал в воздух анимацию. Вместе мы видели целые сцены и управляли сюжетом.

Нас вызывали на совет по профилактике, где велись бестолковые разговоры в заранее подготовленной некомфортной обстановке. Один раз директор, он же учитель обществознания, обвинил нас в неуважительном отношении к нему, на что моя одноклассница вежливо попросила аргументировать заявление. Он подскочил и навис над ней. Врезалось в память воспоминание: взрослый мужчина краснеет и надрываясь орет на тринадцатилетнюю девчонку. Внеклассный урок обществознания открыл глаза на изучаемый предмет. Очевидно, другого способа доказать свое превосходство педагог не знал. «Вы сами себя не уважаете…» — выдавила в ответ сквозь слезы моя подруга, а я захотел ударить его по лицу.

С Сашей мы начали созваниваться. В середине недели я пригласил ее поужинать. Мама была в восторге. Побрился, нагладил зауженные штанцы. В день свидания записался постричься. Немного переборщил с барбершопным «Егермейстером».

В новом ресторане «Меланхолия» не разрешалось сдвигать одноместные столы, которые были рассредоточены по панорамному залу. Это были так называемые места для одиноких. Необычная задумка. Но, как гласит маркетинговая легенда, посетители настояли на возможности сидеть вместе. Несложно догадаться, что через пару месяцев после того, как в медиа обмусолили эту фишку, ресторатор уже раскрученного места сменил концепцию в пользу высоких доходов.

На встречу я прибыл рано. Полистал потрепанные издания с книжных полок. Ковырнул мозг коротким фильмом Яна Шванкмайера.

Тоскливый интерьер «Меланхолии» привлекал своей простотой. Основные текстуры — черный шпон и мелкая металлическая сетка. Красивые кактусы-опунции в квадратных кадках и декоративные ссохшиеся кусты, которые обработали специальным составом. За панорамным окном с антибликовым покрытием пейзажи нетипичного московского пустыря. Наполовину спиленные тополя, железнодорожные пути, складские помещения и даже деревянный дом, который со дня на день снесут.

Сестра появилась в назначенное время. На ней были сумасшедшее черное платье и шапка.

— Кажется, мы решили друг друга удивить! — артистично сказала она и прижалась ко мне щекой.

— Я забыл сказать, чтобы ты накрасила губы в черный цвет. Гуталином.

— На фига?

— Чтобы скидосы получить!

— Что получить?

— Скидки! — я подвинул ей меню.

— Ха-ха! Мне нужно привыкать к вашим словечкам.

Подошел официант, чтобы зажечь свечи.

— Скажите, а у вас предусмотрены скидки за черные губы? — не унималась Саша.

— Нет, — серьезно отрезал тот.

— Мне кажется или ты привел меня в рестик для чокнутых? — наклонившись ко мне, прошептала Саша.

Я закивал.

Уговаривал попробовать мой любимый устричный суп со сливками и шампанским, но она была настроена исключительно на вторые блюда.

— Раз так, будем вкатывать портвейн. Настоящий!

Из еды выбор остановился на запеченной в фольге дорадо и каких-то базовых салатиках. Пока все готовилось, мы крутили засаленные линзы старого телескопа и представляли, как нас поглощает гигантская планета из одноименного фильма. Старались вести себя тихо, но ничего не получалось. Это раздражало немногочисленных посетителей.

Внутри Саши нежным цветком прорастала какая-то тайна. Ее велюровые лепестки мерцали голограммой в зеленых глазах, и я был захвачен бесконечным движениями.

— Александра! Где вы были все это время? Почему мы не общались?

— Э-э-э… Может быть, потому, что я мелкая? А ты, типа, взрослый…

— Я разглядел в нас кое-какие сходства.

— Какие? — спросила Саша.

— Не скажу. Их можно лишь почувствовать.

— Ну я примерно понимаю…

— Семейка у нас немного того, — сказал я, и мои брови застенчиво поползли вверх, — с перекрывашками.

— С какими еще перекрывашками? — сдерживая смех, спрашивала Саша.

— С такими! — я скривил лицо.

Ржака. Саша лбом билась в мое плечо и выла: «Перекрывашки! Перекрывашки!» Наши внутренние идиоты распоясались. Бокал «Порто Руби» понизил градус и унес на ярмарку причудливых утех. Я разошелся так, как будто бы пыхнул. Забавно, что мы оказались в этом окультуренном социальным холодом месте и впали в совершенно летнее настроение.

— Помнишь, как на Истре ты не полез со мной в зорб?

— Не-а, не помню.

— Я так хотела вместе скатиться!

Я пригубил портвейн.

— Кажется, ты уже со мной покатилась.

— Ну че, вообще не помнишь?

— Хоть убей!

— Ах ты! Забирайся внутрь! — сказала Саша и натянула свою шапку мне до подбородка.