По кругам ада
Сей лютый зверь, смутивший грудь твою,
В пути своем других не пропускает,
Но, путь пресекши, губит всех в бою.
Валентине было так уютно в объятиях Николаича. И ростом, и весом, она превосходила мужа, причем довольно существенно. Но сейчас, казалось, Кошкина вся уместилась в мужских руках; и не было места в мире (особенно в этом безжизненном краю) надежней и теплее. Только вот в спину, которую Виктор Николаевич никак не мог прикрыть всю, в какой-то момент подуло вселенским холодом, какой-то жутью, какую не могла родить обычная северная финская ночь.
Валя осторожно, но очень настойчиво развела руки супруга, и медленно повернулась; теперь она, и боевые подруги, тоже почуявшие что-то неладное, заслоняли Кошкина общей спиной. Страшно и тонко визгнула шаманка, уставившаяся в практически потухший костер. Аборигены вокруг вдруг исчезли; или общее женское сознание перестало их воспринимать. Оно все было направлено в сторону черных поленьев и разлетевшихся вокруг угольков, резко контрастирующих на фоне утоптанного снега. Едва курившийся дымок вдруг ожил — словно зародившийся ветерок принялся раздувать костер по новой. Но странный это был ветер. В далеком детстве Валентины такие микроскопические «торнадо», гонявшие изредка пыль по улицам Геленджика, ребятишки называли ведьмиными воронками; считалось, что в них нельзя было попадать даже краешком ноги — злая колдунья могла унести душу — туда, откуда ей нет возврата. Эти детские страхи вдруг воскресли в душе Валентины Степановны. Поэтому, наверное, она и не отреагировала сразу — несмотря на крики, даже вой, подруг в душе — когда это торнадо одним мгновением выросло, и трансформировалось…
— Иблис! — первой завизжала Дуньязада, узнавая существо, которое встречается в сказках всех народов мира, и имеет столько разных названий.
Валентина не успела перевести: «Дьявол!», — как тот, разросшийся размером с самый высокий чум, вдруг резко дернул рукой, удлинившейся в несколько раз, в ее сторону. Кошкина почти физически почувствовала, как разрываются мышцы груди, раздвигаются ребра, и чужая плоть шарит в тайном убежище, где тщетно пытались спрятаться подруги. Что-то подсказало Вале, что этот стремительный бросок не был подобен забросу блесны рыбаком: «Авось, кто клюнет!». Нет — этот выпад был снайперски выверен, имел конкретную цель. Мгновением позже Кошкина догадалась, что это была за «рыбка». Арабская принцесса истошным криком и навлекла беду на свою венценосную голову.
Яростный порыв Валентины заставил ее дрогнуть всем телом, а потом встряхнуться, хоть и запоздало. Что-то выдернули из ее тела и души, и это что-то, невидное, но определенно существующее, дьявольское отродье с громким хохотом забросило за спину, в темную воронку, которая по-прежнему стремительно вращалась на месте костра. И уже оттуда, из беспроглядной тьмы, до Валентины, и остальных подруг, донесся слабый голос Дуняши:
Так верь же мне не к своему вреду:
Иди за мною: в область роковую
Твой вождь, отсель тебя я поведу.
Исчадие ада так и не захлопнуло рта, полного черных острых зубов; теперь она тянула к Валентине обе руки. Но встретила этот новый выпад не застывшая столбом женщина, а амазонка, наделенная благородной яростью Дон Кихота и волшебной силой Вещего Олега. Именно оружием этих великих героев прошлого была сейчас вооружена Валентина Кошкина. Свистнула тяжелая штага, и две полупрозрачные длани опали на снег, превращаясь в обгорелые поленья. Жуткий хохот не изменил своей тональности; казалось, стал еще свирепей и злорадней. Руки дьявола, обрубленные почти до самых плеч, стали расти снова — угрожающе быстро.
— Ах, так?! Получай!
Валентина выпустила из правой руки шпагу благородного идальго, и ухватилась покрепче за рукоять Олеговой секиры. Было ли это оружие намоленным, или напоенным вражеской кровью в жутком обряде? Или лезвие секиры было изготовлено из таинственного небесного металла? Эффект, что оно произвело, был ошеломляющим. Визг дьявола был нестерпимым — таким, что на ногах теперь стояли только сама Валентина, да Виктор Николаевич. Казалось — пара мгновений, и вертолет, который принес их сюда, сейчас взлетит, и умчится прочь — без всяких моторов и винтов. Теперь сатана явно чувствовал, как его плоть, принадлежащую иному миру, разрубается надвое; как черная кровь, от которой кипел и превращался сразу в пар утоптанный снег, потоками лилась из двух половинок уродливой фигуры, которые повалились по обе стороны вонзившейся в мерзлую почву секиры. И уже там, на бесплодной почве тундры, успевшей за несколько мгновений высохнуть до каменного состояния, эти половинки истаяли, оставив после себя лишь ощутимый запах серы.
— А еще! — вскричала в груди Дездемона, — рану в груди. Дуньязада, сестра моя, как же я без тебя?!
И как скупец, копить всегда готовый,
Когда придет утраты страшный час
Грустит и плачет с каждой мыслью новой.
— Не ной! — одернули ее сразу обе эллинки, — слезами горю не поможешь. Лучше мысль новую дай. Или внимай, что умные люди говорить будут. Слышала, что она крикнула на прощанье? «Иди за мною: в область роковую…». Вот и пойдем, и надерем кому надо («И кому не надо тоже!», — хищно добавила Ярославна) задницу! И в первую очередь вот ей!
Валентина, освободившаяся и от второго артефакта, который бесследно испарился, как только его помощь стала не нужна, в два прыжка оказалась рядом с шаманкой, распростершейся на снегу. В одно мгновенье колдунья стала вровень с победительницей дьявола; а потом и выше — когда сразу пять пар сильных женских рук вздернули ее за ворот кухлянки кверху.
— И как ты все это объяснишь? — пропела Валя.
Николаич за ее спиной содрогнулся. Он-то знал, что когда супруга спрашивает вот таким «ангельским» голосочком, нужно признаваться во всем — что делал, и чего не делал. Однажды в подобное мгновение Виктор Николаевич, сугубый гуманитарий, едва не доказал теорему Ферма. И доказал бы — если бы жена его попросила об этом. Валентина тогда задала вопрос много страшнее — куда Николаич дел премию, о которой (так он надеялся) жена никогда не должна была узнать.
Шаманка прониклась. Увы — обо всем, что она рассказала, наши героини могла сообразить сами. Стуча зубами — скорее от ужаса, чем от холода — дряхлая аборигенка продолжала что-то вещать о преданьях далекой старины, о злых духах, которые приходили за юными, самыми пригожими девушками…
Тут руки Валентины сами почувствовали, что держать на весу тяжелый груз нет никакого смысла, и разжались. Старуха рухнула вниз бесформенной кучкой, а Кошкина повернулась. Вместе с подругами она огляделась вокруг.
— Ну, и где тут юные и пригожие? — первой усмехнулась заметно успокоившаяся Дездемона, не отыскавшая в подступившей толпе аборигенов ни одного смазливого личика, — разве что Николаич?
— Николаича не трожь, — одернула ее Валентина, — у него сегодня другая роль.
— Какая?! — слитно выкрикнули подруги.
— Слышали ведь, что выкрикнула Дуняша? «Твой вождь!». Вот ты, Витенька, и будешь сейчас для нас вождем. А еще — учителем.
— Истории? — открыл рот Николаич, — так я…
— Вот каким! — сурово перебила его Валентина Степановна:
«Идем: крепка надежда в сердце новом —
Ты вождь, учитель, ты мой властелин!»
Так я сказал, и под его покровом
Нисшел путем лесистым в мрак пучин.
Увы — «лесистый путь», который нормальным языком называлась всемирная паутина Интернета, был далек от этой затерянной в тундре деревушки на пять чумов. Так что никто, даже «властелин паутины» Виктор Николаевич, не мог сейчас указать путь, куда пахнувший серой похититель уволок арабскую принцессу.
— Что же мы стоим?! — первой спохватилась Дездемона, — надо быстрее лететь в Хельсинки, а оттуда…
Вертолетчиков, которые проспали все действо, быстро выволокли на мороз; велели запускать двигатели. Слабое напоминание мужского вождя племени аборигенов о рыбе, которую по программе надлежало испечь на углях, Валентина отмела с пугающей усмешкой.
— На этих?! — ткнула она пальцем в костер, рядом с которым отпечатались контуры двух половинок дьявола, и программа сама собой подкорректировалась до минимума.
— Ну вот, — наконец, откинулась на мягкую спинку кресла Валентина, — поехали!
Увы — мотор пару раз чихнул, и умолк.
Как поняла неведомым чувством Кошкина, а за ней остальные подруги, навсегда.
— А вот шиш вам!
Так часто в своей новой жизни Валентина Степановна Кошкина не сердилась ни разу. Когда-то совсем недавно она начала обучение в автошколе. С первого занятия ей запомнилась одна фраза; с которой, как утверждал преподаватель, начинался всякий ремонт автомобиля.
— Открываем капот! — именно так начиналась эта фраза.
Вот и теперь она за шкирку летных курток сдернула обоих пилотов с сидений, буквально выкинула их наружу, а через пару мгновений нависла над ними грозной фурией.
С скамьи блаженной к пропастям земным —
Ты дал мне веру мудрыми словами
И честь тебе и тем, кто внемлет им!
Мудрые слова были такими: «Открывай капот!». И вертолетчики внемли им, хоть произнесено было «заклинание» на русском языке. Они сразу оба сунулись под тушку летающей машины, и отпрыгнули, когда какая-то дверца открылась, едва не достав до затоптанного снега. Теперь перед Валентиной было скопище трубок, каких-то железяк; посреди них — словно опутанное внутренностями — грузно торчало что-то монолитное.
— Мотор, — догадалась Валентина.
По нему она и стукнула несильно молоточком Пигмалиона, который неведомо как оказался в ее правой руке. Это для пилотов неведомо как, а пять женщин предполагали… нет! Они знали, что чудо придет им на помощь. Первым таким чудом было явление артефактов — меча, секиры; теперь молотка.
— Хорошо, что кошка со змеюкой не явились, — хохотнула Дездемона.
Она тут же замолкла в изумлении перед новым чудом, как и Пенелопа с Кассандрой, и Ярославна. Но больше всего поразились пилоты, когда двигатель без всякого их вмешательства вдруг чихнул, и заработал — чисто, и победно.
И только Валентина Степановна оглядела всех с деланным равнодушием:
— А что, вы сомневались? С моим-то опытом, и учебой в автошколе…
Лишь Виктор Николаевич, выглядывающий в окошко, мог объяснить, какое «волшебство» сейчас явила миру его жена. Он был на все сто уверен, что двигатель попросту испугался ярости Валентины…
Ставшие чрезвычайно предупредительными пилоты подсадили в салон достаточно тяжелую русскую леди (они же не знали, что вместе с ней в вертолет запрыгнули две гречанки, венецианка, и еще одна русская княгиня), и заняли свои места в кабине. И вот уже серебристая машина летит навстречу неведомому, навстречу первому лучу утреннего солнца. Этот луч ослепил вдруг Валентину, и она прикрыла глаза, а потом повернула голову к мужу, к его ликующему крику:
— Есть! Поймал!
Потом, уже спокойнее, он объяснил, что поймал, наконец, невидимый вай-фай, и тут же потребовал:
— Диктуй, что за строки теперь не дают тебе покоя… и мне тоже.
Валентина не стала жадничать, продиктовала — к явному удовольствию Кошкина:
Так сладостны твои мне повеленья,
Что я готов немедля их свершить
Не повторяй же своего моленья.
Николаич бодро застучал по клавишам. Ни дрожание летающей машины, ни грохот мотора не мешал ему. А Валентина Степановна устало откинулась на спинку кресла и прикрыла глаза. И открыла их — вместе с подругами — только когда двигатели в последний раз пронзительно взвыли и замолчали. Посадка была достаточна мягкой; она не разбудила женщин. А вот метнувшийся внутрь теплого салона снежный заряд, и какое-то напряжение, дошедшее до общего сознания, тут же заставили вскочить Валю на ноги. Напряжение явно привнес в эту небольшую, достаточно уютную полость летающей машины Кошкин. Он сейчас стоял у распахнутой дверцы, спиной к стылой и скучной столице Финляндии, и всем своим видом выражал решительное: «Не пущу!». И относилось это, как тут же поняла Валентина, не к Хельсинки, не к ее чистенькому, но такому унылому отелю, а к новому путешествию, на которое Кошкина с подругами настроились весьма решительно.
— Да хотя бы и в сам ад, к дьяволу, похитившему Дуньязаду! — кричали ее глаза.
И так же безмолвно Николаич ответил: «Именно туда!»…
Уже в отеле, разогревшись (Кошкин бокальчиком коньяка, а Валентина Степановна — содержимым огромного чайника с зеленым чаем) историк сообщил имя гения, «пригласившего» его супругу в смертельно опасное путешествие.
— Данте, — глухо произнес он, — Данте Алигьери, и его «Божественная комедия».
— Божественная? — улыбнулась немного разомлевшая Валентина, не испытывающая ни малейшего стыда оттого, что имя поэта, произнесенного мужем с видимым пафосом, она слышала… где-то… когда-то… и не больше того.
— Да, — с каким-то внутренним страхом вскричал Николаич, — но говорится в ней о путешествие в ад — по всем его девяти кругам!
— Да, — эхом воскликнула вслед за ним Кошкина, и подруги в душе согласно кивнули, — придется-таки побегать по этим кругам. Неплохо нашу Дуняшу спрятали…
— Да как ты не понимаешь!.. — начал было Николаич, но тут же умолк, остановленный усталым жестом Валентины.
Медленно, даже позевывая, супруга объяснила ему то, что он и сам прекрасно знал, но не хотел принять душой.
Светлей звезды в очах горел луч ясный,
И тихим, стройным языком в ответ
Она рекла как ангел сладкогласный.
— Сам понимаешь, Витенька, — ничто от нас не зависит. Как говорится — судьба. И она настигнет нас… меня и здесь, и в любой другой точке Вселенной. Да хотя бы и дома. Вот как покончим с этим приключением, вызволим Дуняшу, так сразу домой. Хорошо? Ты не соскучился по Герою?
Физиономию Виктора Николаевича осветила несмелая улыбка. Будь у него хвост, как у моравского маламута, Кошкин несомненно сейчас бы отчаянно завилял бы этой важной частью организма. А так — он прижал к груди голову Валентины, уже приготовившейся ко сну, и вместо сказки начал рассказывать о путешествии поэта в компании другого, Вергилия, в ад. Начал с первого круга, куда гений Данте поместил добродетельных язычников — Аристотеля, Эврипида; знакомого уже Николаичу, и эллинкам Гомера…
— Вот! — вскричала Дездемона, — вот здесь и надо искать Дуняшу. Заодно и Гомера девчата поправят, кое в чем…
— Второй круг, — продолжил Николаич, — там томятся пленники необузданной страсти — сладострастцы и блудодеи. Сам Данте приводит в пример красавицу Франческу да Римини, и ее возлюбленного Паоло…
— Куда этой Франческе до нашей Дуньязады, — фыркнула Ярославна, — вот уж где необузданная страсть!
Виктор Николаевич невольно покраснел; вспомнил, очевидно, что был невольным свидетелем, и даже участником первой «оргии» арабской принцессы. Он поспешно клацнул по кнопке, «переворачивая» страницу на экране ноутбука.
— Третий круг, — провозгласил он торжественно, — для чревоугодников!
Тут уж расхохотались царственные эллинки:
— Так больше нашей Дуняши никто не съест. В саму Валюшу уже ничего не лезет, а девчонка багдадская все тянет и тянет куски со стола. И выпить она не дура…
На четвертом круге ада Валентина Степановна заснула, так и не определив, в каком из них сатана спрятал арабскую принцессу…
Уж день светал, и солнце в путь вступало
С толпою звезд, как в миг, когда оно
Вдруг от любви божественной прияло.
— Витенька, — пробормотала Валентина Степановна, — потягиваясь, и освобождая от оков Морфея подруг, — уже утро?
— Утро, утро, — проворчал Николаич не своим голосом; и не по-русски, чего он обычно наедине с женой не делал.
— Ой, — взмахнула руками Дездемона, — где это мы?!
Тело, в котором проснулись красавицы, включая Валентину Степановну, было, как и предполагалось, мужским, и оно — поняли все — терпеливо дожидалось, когда гостьи в его душе проснутся.
— Проснулись, — буркнула отчего-то недовольная Кошкина, — можешь считать, что еще и умылись, в туалет сходили, и платьица поверх трусиков с лифчиками нацепили. Теперь ты рассказывай: «Кто таков, и чем можешь помочь в нашем горе?».
— Мое имя — Вергилий, — поклонился внутрь себя незнакомец, — а кто вы, прекрасные незнакомки, решившие свершить незабываемое путешествие столь необычным способом?
Валентина, а за ней и остальные подруги представились; последней это сделали две эллинки, чуть склонившие невидимые, но от этого не менее царственные головы.
— Кассандра, Пенелопа! — воскликнул проводник в царство мертвых, — рад приветствовать вас в… м.м.м, в общем, здесь. Не раз слышал о вас, а теперь… Так поспешим же вперед — туда, где вас помнят и любят.
Кассандра чуть хохотнула, заглянув глазами Вергилия в чудовищно огромный провал, откуда на всех дохнуло безысходностью:
— Обычно считается, что именно мы, живущие, помним об ушедших. Что именно они живут в нашей памяти.
— Никому не пожелал бы так «жить», — поежился поэт-проводник, — ни людям, ни зверям.
Так зверь во мне спокойствие потряс,
И, идя мне навстречу, гнал всечастно
Меня в тот край, где солнца луч угас.
Бесплатный фрагмент закончился.
Купите книгу, чтобы продолжить чтение.