Бесплатный фрагмент - Девятая рота

Предисловие

Своим друзьям, однокашникам и тем, кто заинтересовался судьбой обычного мальчишки, поставившего перед собой цель стать моряком, посвящается эта книга.

Книга «Девятая рота» — это продолжение повестей «Таёжные приключения Лёньки и Сашки», «Прощай, школа», «Здравствуй, новая жизнь» и «Стройотряд».

Истории, описанные в рассказах, составлены на основании личного опыта, по рассказам друзей, знакомых и однокашников автора.

Если кто-то захочет найти на страницах этой книги подвиги или открытия, то он глубоко заблуждается. Их здесь нет.

Здесь есть только обычная жизнь обычного парня и его друзей.

Вместе с ними мне бы хотелось порадоваться, что в этой книге они увидят себя молодыми, энергичными и бесшабашными парнями. Но вместе с тем перед ними мне бы хотелось и извиниться, за некоторые неточности в предлагаемом повествовании. Ведь в предложенной книге описывается не хроника девятой роты, а только воспоминания о ней, изложенные в художественной форме.

Возможно, это коснётся ансамбля «Каравелла». Мне очень захотелось, чтобы наш музыкальный ансамбль, под музыку которого мы танцевали на многих вечерах, остался надолго в нашей памяти. Ведь в истории училища о его существовании ничего не написано, как будто его и не было вообще. А он был и я и мои друзья премного благодарны Юре Косенюку, Сергею Кобелеву, Олегу Гоменюку, Жене Дудину, Боре Третьяку за то счастливое и беззаботное время.

Я желаю всем своим друзьям и тем, кто возьмёт в руки эту книгу, быть жизнерадостными, любить жизнь и всегда стараться, чтобы каждый прожитый день доставлял нам и всем нашим родным и близким только радости.

С уважением

Алексей Макаров

---

Глава первая

Медленно уходил вдаль раскалённый июльским солнцем перрон железнодорожного вокзала города Свободного, где остались провожающие Лёньку папа с братьями.

Лёнька попытался выглянуть в ещё открытую дверь, чтобы хоть краем глаза взглянуть на них, но был остановлен грозным окриком проводницы:

— Куда ты? Сверзнуться хочешь, что ли?

— Извините, — пробормотал Лёнька, отстраняясь от широкой пропотевшей спины проводницы.

Та, обернувшись, посмотрела на неспокойного пассажира и поинтересовалась:

— У тебя какое купе?

— Пятое, — автоматически ответил Лёнька.

— Вот и иди в своё пятое купе, и нечего тут ошиваться, — недовольно буркнула она, закрывая дверь вагона.

Лёнька повиновался строгой проводнице и, подхватив сумку с вещами, пошёл по коридору, разглядывая бирки на косяках дверей купе.

В пятом купе дверь оказалась открыта, и, войдя в него, он увидел двух парней, сидевших на нижних полках. В купе, несмотря на открытую верхнюю фрамугу окна, чувствовалась дневная жара, поэтому парни сидели в трико и лёгких футболках.

— Привет! — поприветствовал он парней. — Это пятое купе, что ли?

— Ну да, пятое, — веско произнёс тот, кто по виду был старше. — Проходи, устраивайся. У тебя какое место? — тут же переспросил он.

Лёнька, заглянув в билет, назвал номер своего места.

— Ну, это тогда здесь. — Парень показал на одну из свободных верхних полок. — Устраивайся.

---

— Мне бы вещи положить. — Лёнька взглядом указал на свою сумку и нижнюю полку, на которой сидел другой парень.

Поняв намёк, тот привстал с полки и приподнял её, чтобы Лёнька положил под неё сумку.

Уложив багаж и закинув авоську с продуктами, которые для него собрала в дорогу мама, он присел рядом с парнем помладше и, осмотрев своих попутчиков, предложил:

— Ну что? Познакомимся, что ли? — и протянул руку попутчику. — Леонид, можно просто Лёня.

Парень, наверное, не ожидавший такого развития событий, протянул в ответ ладонь.

— Сергей, — неуверенно проговорил он, слабо реагируя на рукопожатие.

Сергей был ростом, да и возрастом примерно, как Лёнька. Круглоголовый, коротко подстриженный и немного рыхловатый.

Пожав руку Сергею, Лёнька протянул ладонь парню постарше.

Тот выглядел по-спортивному поджарым, жилистым. Короткий ёжик густых чёрных волос украшал его небольшую голову. Парень пронзительно взглянул Лёньке в глаза и коротко представился:

— Виталий. — Он крепко сжал Лёнькину ладонь, и если бы Лёнька интуитивно не ожидал такого рукопожатия, то у него точно бы захрустели кости.

С достоинством выдержав первое испытание от крепкого загорелого попутчика, Лёнька, чтобы сгладить минутную заминку, поинтересовался:

— И куда направляетесь, парни?

— Во Владик едем, — небрежно бросил Виталий.

— О! — удивлённо воскликнул Лёнька. — И я тоже во Владик.

---

— Ну и чё ты туда едешь? — с кривой усмешкой поинтересовался Виталий.

Чувствовалось, что он больше привык приказывать и принимать самостоятельные решения, чем идти у кого-то на поводу. Лёнька сразу сообразил, что тот после армии и где-то занимался руководящей работой. Уж больно из него выпирало что-то старшинское, на которое он насмотрелся и прочувствовал всё это на своей шкуре за два года обучения в училище.

— Перевёлся из МВИМУ в ДВВИМУ, — неохотно ответил он, не желая распространяться о подробностях.

— Чего-чего? — не понял его Виталий.

— Из Мурманского морского училища перевёлся во Владивостокское училище.

— И на какой курс перевёлся? Небось после академки на первый возвращаешься? — с долей скепсиса Виталий окинул Лёньку снисходительным взглядом.

— Почему на первый? — Не подав вида, что его обидел вопрос Виталия, Лёнька пожал плечами. — На третий.

— И на каком ты факультете? — сделав вид, что его не удивил ответ Лёньки, тут же задал очередной вопрос Виталий.

— На судомеханическом, — гордо подчеркнул Лёнька и, чтобы перехватить инициативу, сам принялся спрашивать: — А вы чего едете?

— Поступать мы едем, — вяло пожав плечами, ответил Сергей и кивнул на столик с разложенными на нём учебниками.

— Чё, долбите, что ли? — Лёнька также кивнул на стол.

— Ага, — подтвердил Сергей, — долбим её, треклятую.

— Ну и как? — ухмыльнулся Лёнька, вспомнив, как два года назад сам ехал поступать в училище и встретил в Москве счастливого второкурсника, сдавшего сопромат с теоретической механикой и уверенного, что теперь он точно закончит институт и для него все дороги в мир открыты.

— Вроде ничего, — вновь пожал плечами Сергей, — поддаётся наука.

— Ну, это отлично. Долбите её со страшной силой П нулевое, и у вас всё получится, — пошутил он. — Особое внимание уделяйте математике письменной и устной, но про физику не забывайте. Это очень важно, — веско добавил он.

Разговор вошёл в обычное русло: парни обсуждали нюансы поступления и каждый рассказывал о себе.

Давно пролетели мосты через Зею, незаметно прошла стоянка в Белогорске. Поезд повернул на восток, солнце светило только в коридор, и в купе стало прохладнее. Оно хорошо продувалось через открытую фрамугу, а разговоры парней не прекращались.

Сергей с Виталием ехали с Алтая. Сергей в этом году закончил школу, и его разговоры касались только школы и одноклассников. Кто и как закончил, и кто куда поехал поступать. На Лёнькин вопрос: «А чего это тебя потянуло в ДВВИМУ?» — он, как и прежде пожав плечами, но уже решительнее, ответил:

— Испытать себя захотел. Поступлю — хорошо, а нет, так в армию пойду. Буду проситься во флот. Вот тогда и станет ясно, подхожу я для моря или нет. Если подхожу, то вновь попытаюсь поступить в ДВВИМУ. Вон Виталя после армии и едет.

Виталий после школы отслужил в армии два года, затем работал проводником на Алтае. Водил туристов по туристическим маршрутам. Но тут решил, что этого ему мало, и захотел испытать себя в море. На вопрос Лёньки: «А чего это ты на судомеханический, а не на судоводительский факультет подался?» — спокойно ответил:

— А мне техника ближе, чем эта всякая география, — от чего они все дружно рассмеялись.

Молодой организм требовал постоянной подпитки, поэтому через несколько часов поездки парни убрали учебники, к которым так и не притронулись после Лёнькиного появления, и разложили скудненький перекусон.

Вспомнив, что мама дала ему в дорогу еды и на первое время, пока его не поставят на довольствие, Лёнька достал с верхней полки авоську и вывалил на стол её содержимое.

Да, мама постаралась на славу!

Парни тут же раздербанили зажаренную курицу, разрезали помидоры «бычье сердце» и ароматные огурцы, только утром сорванные с грядки.

Первое непонимание между ними прошло, и они мирно беседовали о том, что их ждёт впереди, и о том, что мелькало за окнами вагона.

Лёнька первый раз ехал в этом направлении на поезде, поэтому удивлялся увиденному.

Парням надо было заниматься, и, оставив Виталия с Сергеем штудировать учебники, он вышел в коридор и смотрел на пейзажи, мелькавшие за окном.

Здесь было на что посмотреть. Необъятные просторы лугов и лесов, буйство зелени, многочисленные туннели — всё это вызывало в нём восторг.

Даже несмотря на то что на полустанках, мимо которых проносился поезд, встречались покосившиеся или полуразрушенные строения, общее впечатление от красот природы и широты родной страны не проходило.

Лёнька до самой темноты проторчал у окна, периодически заглядывая в купе, где будущие абитуриенты грызли гранит науки. Они вяло реагировали на его появления, поэтому Лёнька не хотел им мешать.

Иногда на больших станциях, где стоянки поезда составляли по десять-двадцать минут, парни прерывали долбёжку и выходили на перрон, чтобы размяться и купить съестного. Они посчитали, что ходить в ресторан для них дорого, поэтому довольствовались тем, что предлагали бабушки и горластые торговки. А это было и сытно, и вкусно. Варёная горячая картошка с обжаренным в масле луком, котлеты, различные домашние пирожки, овощи и начинающие поспевать фрукты.

После таких вылазок они возвращались в купе и со смехом, за разговорами уничтожали добытые припасы.

После таких перекусонов Виталий с Сергеем возвращались к учебникам, а Лёнька выходил в коридор смотреть на красоты Дальнего Востока.

Ему-то что? Он своё отдолбил. А ребятам надо готовиться к поступлению. Он их прекрасно понимал.

Высшую математику с физикой после второго курса он сдал, конечно, не так успешно, как хотелось бы, но в зачётке у него по этим предметам стояли четвёрки. Возможно, эти науки ему больше никогда не понадобятся, но их основы залегли глубоко у него в голове, и для предметов, которые сейчас будут ближе к его основной специальности, этого окажется вполне достаточно.

После Хабаровска поезд повернул на юг, и поэтому с утра купе освещалось лучами восходящего солнца, которое приносило только дополнительную духоту. В коридоре было прохладнее, поэтому Лёнька устроился там на откидном стульчике и читал одну из последних книг, появившихся в папиной библиотеке. Предыдущую книгу Георгия Мартынова «Каллисто» он прочёл ещё несколько лет назад, а сейчас её продолжение «Каллистяне» читал с интересом.

После того как солнце покидало купе, он перебазировался на свою верхнюю полку и продолжал чтение о молодых учёных, посетивших чужую планету, и вместе с ними проникался чувством счастья и гордости за свою советскую Родину.

Но вот поезд начал приближаться к Владивостоку. Рано утром проехали Уссурийск.

Нервозность, связанная с началом нового этапа жизни, пронизала парней. Они говорили каждый о своём. Сергей с Виталием — о предстоящих экзаменах. Лёнька же старался не выдавать свои эмоции. Экзамены для него давно прошли, а вот новое училище с неведомыми правилами и законами его тревожило. Но что толку говорить об этом с теми, кто этого ещё не нюхал? Он сам вспоминал себя в такой ситуации. Тогда для него являлось самым важным то, что связано лично с ним самим. Другое его не волновало. Поэтому, опасаясь быть непонятым, он больше молчал, выслушивая переживания Сергея с Виталием, и старался хоть немного ободрить их. Про себя он только думал: «А! Будь что будет… Кривая удачи вывезет. Того, что должно случиться, никак не избежать».

После Уссурийска Виталий с Сергеем уложили учебники в сумки. Лёнька перестал читать книгу, содержание которой всё равно от волнения перестал усваивать, и они с нетерпением ждали прибытия во Владивосток, с интересом рассматривая новые места, где им, возможно, придётся прожить долгие-долгие годы. Все находились на взводе.

Утро выдалось сумрачное. О палящем солнце Амурской области и Хабаровского края можно было только вспоминать, как о прекрасном сне. Сейчас над ними нависало небо, покрыто низкой облачностью, через которую не пробивался ни единый лучик благодатного светила. Неожиданно стала ощущаться повышенная влажность.

— Чуете, — посмотрел на сосредоточенных парней Виталий, — влажность какая? — Лёнька с Серёгой молча кивнули, невольно стирая пот. — К морю приближаемся.

Лёнька этому не удивился. Он два года прожил в Мурманске, где всё было пропитано морем и его промозглой сыростью, исходящей от Кольской губы.

Весенние и осенние туманы заполняли городские улицы, а зимой, при сильных морозах, из этого тумана падал мелкий-мелкий снежок, скорее похожий на пыль, оседавший на дома, проспекты, одежду людей, и таял на лицах прохожих.

Проблемой для Лёньки тогда было просушить выстиранную после тренировок форму. В общежитии у них исправно работали батареи, но развешивать на них вещи для просушки запрещалось. Так что он не единожды огребал наряды вне очереди за эти нарушения.

Скинув с себя невольно налетевшие воспоминания, он вглядывался в мелькавшие за окном неказистые домики и строения пригородных посёлков.

Приближались к Угольной.

Серёга с Виталием имели на руках официальный вызов в училище, а у Лёньки — только письмо из деканата, в котором его извещали, что он может прибыть в училище для зачисления на третий курс судомеханического факультета ДВВИМУ. А оформить в милиции пропуск в погранзону у него в Свободном абсолютно не было времени, потому что в милиции начали требовать местную прописку. А её у Лёньки тоже не было, а для того, чтобы прописаться в доме родителей, пришлось бы ждать неделю. В письме же был сделан упор на то, что рота, в которую зачислялся Лёнька, уже проходит плавательную практику и ему следует обязательно успеть на неё. И Лёнька плюнул на все правила. Папа через свои связи купил билет на проходящий харьковский поезд, и Лёнька уехал во Владивосток, надеясь на везение и русский авось.

Поэтому ему было как-то особенно не по себе. Ведь Владивосток являлся закрытым городом.

А вдруг пограничники, проверяющие документы при въезде во Владивосток, его остановят? Разборок с ними Лёньке хотелось меньше всего. Опыт общения с ними у него уже был в прошлом году. Но новым знакомым вида о своих переживаниях он не показывал, а так же, как и они, сидел в купе и смотрел на открывающиеся пейзажи.

На Угольной никаких пограничников не было, проводница ему ничего не сказала о том, что ему надо выходить, и он поехал дальше.

Неожиданно сквозь ветви деревьев показалось море.

Это было не то море, которое рисуют на картинках — ярко-синее, с песчаными пляжами. Из окна виднелась свинцовая гладь Амурского залива, которая то появлялась, то скрывалась в густых кронах деревьев.

Из коридора иногда доносились голоса разговаривающих мужчин, перечисляющих названия пролетавших за окном станций.

Каким-то бальзамом на душу падали их названия: Весенняя, Садгород, Спутник, Океанская, Санаторная. Поезд шёл вдоль берега залива, и иногда на узких пляжах, идущих вдоль железнодорожного полотна, несмотря на раннее утро, можно было разглядеть редких купальщиков. Значит, вода тёплая, решил для себя Лёнька, а Виталий мечтательно потянулся:

— Эх! Я сам бы сейчас нырнул да поплескался.

Неожиданно посреди залива появился небольшой островок, чем-то напоминающий булочку.

— Коврижка, — услышал Лёнька разговор мужчин из коридора.

А ведь и впрямь островок напоминал эту самую коврижку, в которую дома Лёнька вгрызался зубами, запивая её сладкие кусочки горячим чаем!

Невольно сглотнув слюну, он понял, что сейчас не отказался бы от такого завтрака. Но они утром удовлетворились только остатками бутербродов с чаем, принесённым проводницей.

Поезд постепенно снизил скорость и медленно подполз к зданию вокзала, похожего на дворец девятнадцатого века.

Народ засуетился и направился к выходу из вагона, а парни попрощались со строгой проводницей и вышли на перрон, услышав:

— Удачи вам, ребятки! Желаю хорошо сдать экзамены и поступить. Всего хорошего!

Парни, не ожидавшие такого от вечно недовольной проводницы, обернулись и чуть ли не хором отреагировали на её пожелание:

— Спасибо! — дружно вырвалось у них.

Да… Погодка оказалась почище, чем в Мурманске.

Если там и был туман, то он был прохладным. А тут он оказался вязким и тёплым. Создавалось впечатление, что ты находишься в остывшей бане, из которой ещё не выветрился пар. Да мало что пар! Тут он ещё и сверху, из низко нависших туч, изливался вниз мелкой и противной моросью, от которой невозможно спрятаться. Она была везде, пропитывая одежду влагой.

Хорошо, что мама настояла на том, чтобы Лёнька взял с собой зонт, который папе подарили несколько лет назад его болгарские друзья. Папа им практически не пользовался, поэтому зонт был почти новый. Как же он пригодился сейчас! Лёнька, невольно проникшись благодарностью к маме за её заботу, достал зонт и раскрыл его.

— Ну что, парни? — обратился Виталий к Лёньке с Серёгой. — Пошли в камеру хранения, что ли?

— Это ещё зачем? — не понял его Лёнька.

— Чемоданы с сумками положим там, не с баулами же шарахаться по городу, — пояснил Виталий.

— А чего это шарахаться? — Лёнька никак не мог понять Виталия. — Пошли в училище, а там уже будет видно, что делать.

— Да успеем мы в училище, — недовольно отмахнулся Виталий. — Мы тут почти неделю тряслись в поезде. Коростой чуть ли не покрылись. В баньку бы сходить, — мечтательно потянулся он, — а потом уже и в училище можно податься. Или ты хочешь поразить всех духаном, который прёт от нас? — Виталий с иронией посмотрел на Лёньку, добавив при этом: — Тебе-то что? Ты тут только сорок часов протрясся…

— Ладно, — поняв, что Виталий в этом случае прав, согласился с ним Лёнька, — пошли. Только где эта баня? Вот бы ещё узнать.

— А я у мужиков в поезде поспрашивал, — успокоил его Виталий. — Если на второй трамвай сесть на вокзале, то через несколько остановок, на Комсомольской, есть одна, а если на четвёртом или пятом ехать по центральной улице Ленинской, то на площади Луговой есть другая.

— Так поехали в ту, что поближе, — тут же предложил Сергей.

— А у меня другое предложение, — загадочно посмотрел Виталий на Лёньку с Серёгой. — Давайте пройдёмся пешком по этой самой Ленинской. Мне так кажется, что в ближайшие несколько месяцев мы из училища не вырвемся. Экзамены, зачисление, оргпериод, карантин, дисциплина. Ты же сам нам рассказывал об этом. — В надежде, что Лёнька поддержит его, Виталий посмотрел в его сторону.

Услышав слова Виталия о зачислении, Сергей фыркнул:

— Раскатал губу! Зачисление, оргпериод! — передразнил он Виталия. — Ты поступи сначала.

— А вот и поступлю, — коротко отрезал Виталий. — У меня жизненная задача такая — поступить. Не вечно же мне по горам проводником шарахаться.

— Конечно, — с усмешкой глянул на своего земляка Сергей, — тебе-то что. Ты после армии, рабочий стаж есть. Тебе лишь бы на трояки сдать — и ты зачислен, а вот мне попотеть придётся, и не факт, что по конкурсу пройду, — Сергей от своих слов даже тяжело вздохнул.

— Да не трясись ты, Серёга, — приобнял его за плечи Лёнька. — Слышал я, как ты задачки по математике щёлкаешь. Меньше чем на пятёрку тебе не сдать. Главное — захотеть и быть уверенным в себе, — решительно закончил он.

— Короче, не получится у нас красо́ты Владивостока разглядывать в ближайшее время, — прервал их разговор Виталий. — Так что решайте. В баню или в училище? — Он выжидающе уставился на парней.

— Конечно, в баню, — отринул все сомнения Лёнька. — В училище баня по субботам, а сейчас лето. Народу в училище нет. Так что неизвестно ещё, когда толком помыться получится.

— Вот-вот, — одобрительно поддержал его Виталий. — Баня — это вещь. Смоем все старые грехи и новенькими и чистенькими предстанем перед начальством. Только у меня ещё одно предложение… — Он вновь испытующим взглядом осмотрел друзей. — Пошли-ка до этой площади Луговой пешком. — Но, увидев непонимающие взгляды, пояснил: — Посмотрим все красоты Владивостока. Ведь это знаменитый город со своей историей, а мы пройдёмся и всё увидим собственными глазами. Времени это много не займёт, но в памяти останется навсегда, — привёл весомый аргумент Виталий.

— Да, — недовольно пробурчал Сергей, — тебе бы только где-нибудь шарахаться. Мало тебе Алтая, так ты и тут решил наверстать.

— А что? — поддержал Виталия Лёнька. — Пошли! Ведь это же так интересно! — задорно посмотрел он на своих новых друзей.

— Вам интересно, а у меня за эту неделю ноги вообще отвыкли шевелиться, а вы меня куда-то тащите… — недовольно бубнил Сергей.

Но Лёнька, хлопнув Серёгу по плечу, подбодрил его:

— Да не бухти ты! Пошли. Не пожалеешь. Прав Виталя. Надо всё посмотреть. Потом точно времени не будет. Не пойдёшь — ещё не раз пожалеешь.

— Ладно уж, — неохотно согласился Сергей, и они, подхватив свои немудрённые пожитки, двинулись искать камеру хранения.

Глава вторая

Уложив вещи в ячейки камеры хранения, они вышли на привокзальную площадь.

Морось уменьшилась, но под зонтом Лёнька чувствовал себя вполне комфортно.

С интересом разглядывая монументальные дома на улице с интригующим названием «25 Октября», они прошли к центральной площади, где увидели огромный памятник, главной фигурой которого был солдат в будёновке с развевающимся знаменем в руках.

---

Задержавшись у памятника и рассмотрев его со всех сторон, они зашли за него, чтобы получше рассмотреть военные корабли, ошвартованные кормой к причалам.

Как на ладони перед ними раскрылась бухта Золотой Рог, на противоположном берегу которой в дымке утреннего тумана просматривался порт с рыбацкими траулерами.

Профили таких траулеров Лёньке были хорошо знакомы. Ведь в Мурманске такие же траулеры стояли в порту у причалов.

Лёньке даже пришлось несколько раз участвовать в выгрузке траулеров, пришедших гружёными в порт после продолжительных рейсов. Процедура оказалась не особо приятной, потому что роба после таких выгрузок пропитывалась рыбным запахом, долго не выветривающимся даже после многочисленных стирок.

Откинув набежавшие невольно воспоминания, Лёнька начал пояснять Виталию и Серёге типы судов в рыбном порту. Но, увидев, что им не интересны его пояснения, обратил внимание парней вправо, где за выдвинутыми чуть ли не на середину бухты плавдоками находился торговый порт. Просматривался он плохо из-за ещё не осевшего тумана.

Поэтому, прекратив осмотр площади с её достопримечательностями, парни пошли вдоль центральной улицы с проложенными посередине трамвайными путями. По ним часто проезжали красные трамваи, очень похожие на те, что катались по Ленинграду.

Лёнька и раньше видел фотографии Владивостока, но сейчас город предстал перед его глазами вживую.

В памяти вставали названия мест, которые они проходили: кинотеатр «Уссури», ГУМ, Дом офицеров флота, сквер, в центре которого под сенью высоких деревьев стоял одинокий памятник. Подойдя к нему поближе, Лёнька прочёл, что это памятник Лазо, сожжённому японскими империалистами в Гражданскую войну. Невольно вспомнилась книга «Сердце Бонивура», которую он прочёл ещё в школе, и захотелось поделиться с Серёгой и Виталием воспоминаниями о ней.

— Видишь, как интересно, — довольно посмотрел на Сергея Виталий. — А ты не хотел идти.

На его слова Серёга не ответил, делая вид, что изучает сквер и окружающие дома.

Перейдя на другую сторону улицы, они с интересом рассматривали множество военных кораблей, стоящих у причалов.

По их виду Лёнька предположил:

— А это они, наверное, в ремонте тут стоят. Смотри, они там частично разобранные.

Прошли Матросский клуб, о чём свидетельствовали несколько афиш на чугунной изгороди.

Так парни и шли не спеша, глазея по сторонам.

Морось исчезла, небо начало проясняться, а когда они дошли до площади Луговой, их уже согревали лучи жаркого солнца.

У какого-то пожилого дядечки Виталий поинтересовался:

— Скажите, пожалуйста, а как пройти к бане? — На что мужчина остановился и, измерив парней подозрительным взглядом, задал нелепый вопрос:

— А что вы там собираетесь делать?

От его вопроса парни онемели, но Лёнька, первым пришедший в себя от такой глупости, попытался объяснить:

— А что в бане делают? Моются, конечно. Вот мы и собираемся помыться. Неделю в поезде тряслись, вот мыться и собираемся.

— А чего не на Комсомольскую поехали? — не унимался любопытный мужчина.

---

— Город хотели посмотреть, вот потому и пришли сюда, — честно поведал Лёнька.

— Ну вы и даёте! — покрутил головой мужчина. — Это же надо! На Луговую пешком припереться, чтобы в бане помыться. Что было проще с вокзала на Комсомольскую съездить?..

— Так где тут баня? — уже грубо прервал демагога Виталий.

— А! Баня… — Как будто что-то вспомнив, мужчина махнул куда-то в сторону. — Вон там баня. Трубу из красного кирпича увидите — вот там и будет баня.

— Спасибо! — бросил ему Виталий и обратился к парням: — Пошли, а то он ещё начнёт выяснять, не американские ли мы шпионы.

Парни от его шутки рассмеялись и, уже не обращая внимания на мужика, который пытался ещё что-то спросить, двинулись в сторону трубы, и в самом деле вскоре показавшейся из-за угла дома.

После бани аппетит прорезался со страшной силой. Молодые организмы требовали подкрепления. В бане, кроме пива с какими-то «тошнотиками», ничего в буфете не продавалось. Поэтому они решили выйти на площадь и поискать какую-нибудь столовую или кафе.

Но ничего подобного не обнаружили, кроме ресторана «Зеркальный», который оказался ещё закрыт.

Зато на первом этаже ресторана обнаружился магазин «Кулинария», где можно было перекусить.

Здесь в избытке продавались различные пирожные и прочие полуфабрикаты, сокращающие домашним хозяйкам время на приготовление пищи.

Но готовить себе завтрак парни не собирались, поэтому выбрали уже остывшие сосиски в тесте и сладкие булочки с горячим чаем. Подкрепившись, Лёнька невольно почувствовал, что жизнь вообще-то — неплохая штука. Настроение — боевое, и он, посмотрев на посветлевшие лица друзей, предложил:

— Ну что? Пора бы и делами заняться…

— Ты прав, — согласился с ним Виталий, — пора бы и в училище наведаться. Когда подъедем, как раз обед у всех закончится, и времени на обустройство у нас будет достаточно.

Там же на площади они сели в трамвай и поехали в сторону железнодорожного вокзала.

Устроившись у окна, Лёнька с интересом смотрел на места, которые они только что прошли пешком, и впитывал в себя громкий голос кондуктора, объявлявший остановки: Гайдамак, Авангард, Дальзавод. Здесь они проходили по узким тротуарам. В одном месте Лёнька из окна даже заметил то место после остановки «Дальзавод», где тротуар оказывался настолько узким, что втроём, в одну шеренгу, по нему пройти было невозможно, поэтому они выстроились гуськом. И это их спасло от брызг из-под колёс проезжавшего автомобиля, которому почему-то оказалось мало места на середине улицы, и он прижался к обочине.

Усмехнувшись воспоминаниям, а особенно — пожеланиям проехавшему автомобилю, на которые они не поскупились, Лёнька всё так же смотрел в окно.

Но вот и вокзал. Можно выходить, но по совету кондукторши, к которой подсел Виталя и обаял её комплиментами, они доехали до кольца, где и вышли.

До училища добрались пешком за десять минут.

Конечно, всё познаётся в сравнении. Например, большое трёхэтажное здание корпуса ЛВИМУ из красного кирпича поразило Лёньку величественностью и стариной. По обе стороны от входа лежали массивные якоря, а у входа стоял курсант в белой фланельке с тремя лычками, чёрных отглаженных брюках и кожаным ремнём на поясе с блестящей бляхой.

МВИМУ оставило у него впечатление большого серого великана, стоящего на вершине горы и с высоты своего роста грозно оглядывающего ничтожную мелюзгу, шевелящуюся у его ног.

А вот корпус ДВВИМУ произвёл двоякое впечатление.

По узенькой улочке со щербинами в асфальте, отходившей от основной Верхне-Портовой улицы, они прошли мимо дощатого, выкрашенного зелёной краской магазина с прозаической надписью «Продукты» и поднялись по широкой бетонной лестнице к главному корпусу, выкрашенному в тёмно-жёлтый цвет.

Корпус поражал своим величием, внушая почтение к тем, кто преподавал в нём, и к тем, кто вышел в свет из его огромных дубовых дверей, поблёскивающих начищенной медной окантовкой.

Путь в корпус им преградил курсант в белой фланельке, с двумя лычками на рукаве и красно-белой повязкой, свидетельствующей о том, что он здесь находится на посту.

Смятая с боков мичманка в белом чехле и укороченным козырьком украшала его голову. Кокетливо торчащий из фланельки коротенький гюйс, едва покрывавший плечи, свидетельствовавший о том, что данный страж дверей главного корпуса является образцом запрещённой курсантской моды.

Зато неглаженые, расклешённые до умопомрачительного размера книзу курсантские брюки с тусклой бляхой на кожаном ремне, спущенном донельзя книзу, создавали полный диссонанс между верхом и низом. Как будто у дверей стоял не один дневальный, а два.

Верхняя часть бравого курсанта преградила парням путь и требовательно вопросила:

— Кто такие? Куда следуем? Чего надо?

— Поступать приехали, — ответил Виталий, ничуть не смутившийся от грозного вида курсанта. — Приёмная комиссия нам нужна. Документы хотим сдать.

— А-а… — разочарованно протянул курсант. — Абитура… — И, смерив парней презрительным взглядом, махнул рукой: — Идите по стрелкам на второй этаж. Там и находится приёмная комиссия.

Виталий обернулся к Лёньке и протянул ему руку:

— Ну что? Давай бывай. Увидимся ещё.

— Давай, пока! — Лёнька крепко пожал руку Виталию и хлопнул Серёгу по плечу. — Удачи вам. Желаю поступить. Держитесь, парни.

Виталий с Серёгой, открыв огромную дверь, прошли внутрь и исчезли за ней.

— А ты чё? — удивлённо уставился бравый курсант на Лёньку. — Не поступать, что ли, приехал? Чё тут торчишь? Или просто сопровождающий?

— Не, не сопровождающий. В поезде одном ехали, — попытался прояснить ситуацию Лёнька. — Они поступать, а я переводом.

— Каким переводом? — не понял Лёньку курсант.

— Из МВИМУ к вам, — продолжил пояснения Лёнька.

— Из «рыбы», что ли? — скривив губы, ухмыльнулся курсант.

— Из неё самой, — подтвердил догадку курсанта Лёнька.

— Ну и куда же ты перевёлся? — продолжил допрос курсант.

— Закончил второй курс судомеха и перевёлся, — пожал плечами Лёнька, говоря об этом, как о чём-то само собой разумеющемся.

— Так это же разные министерства! — неподдельно удивился курсант. — Ты чё, блатной, что ли?

— С чего ты это взял? — Лёнька зло посмотрел на курсанта, задавшего столь бестактный вопрос.

Такая мысль почему-то до сего момента не приходила ему в голову. Для него этот перевод казался обычным делом. Летать из одного конца Союза в другой для семейного бюджета было накладно. В семье таких доходов не было, несмотря на то что папа занимал хорошую должность с высокой зарплатой. Да и мама неожиданно сильно заболела. Папа писал письма, получал ответы, и результатом его переписки явился Лёнькин перевод.

— Это только по блату можно сделать, — безапелляционно заявил курсант, увидев удивлённый Лёнькин взгляд. — Поверь мне, я-то уж точно это знаю. Связи решают всё, — с видом бывалого делавара подытожил он свои размышления.

— Ну, не знаю, — протянул Лёнька, потому что этот разговор ни о чём начинал ему надоедать, и он перевёл его на другую тему: — Тебя, вообще-то, как зовут?

— Володя меня зовут. Батьков. В роте Батей кличут.

— Меня — Леонидом. — Лёнька протянул руку выпустившему из себя пар важности курсанту и крепко пожал её. Ручка у бравого курсанта оказалась хиленькой, и он от Лёнькиного рукопожатия даже немного скривился. — Я смотрю, ты тоже после второго курса. С какого факультета? — В ожидании ответа, Лёнька с интересом смотрел на Володю, перебиравшего пальцами пожатой руки.

— Тоже с судомеха, — уже не так важно пояснил тот. — Это наша девятая рота.

— А тогда тут чего торчишь? — Лёнька взглядом указал на дверь и приступок, на котором стоял Батьков.

— Да пару экзаменов завалил, — неохотно отвечая, поморщился Батьков. — Наши уже все на практику ушли, а меня всё тут мурыжат.

— И чё ты завалил? — Лёнька удивился, потому что благопристойный вид Батькова мало соответствовал имиджу двоечника.

— А… — махнул рукой Батьков, — физику и сопромат. — И тут же торопливо пояснил: — Бабынина — зверь. За свою физику кого хочешь завалит. Я вот и не знаю, сдам я её вообще когда-нибудь или нет. — Ища сочувствия, он заглянул в глаза Лёньке.

— Да сдашь ты всё, — успокоил его Лёнька, хлопнув Батькова по плечу. — Главное — это собраться и захотеть. Забыть о бабах и гулянках. Я вот тоже сразу и физику, и сопромат, и теормех завалил, но за неделю всё сдал, послал всех этих чучел подальше — и видишь, — он со смехом посмотрел на понурившегося Батькова, — стою тут перед тобой и базлаю ни о чём. Ты лучше скажи, где мне найти кафедру судомеханического факультета, чтобы увидеть там Ниточкина Феодосия Рафаиловича?

— А, — вышел из ступора Батьков, — это проще простого. Иди в новый корпус. Там в правом крыле на втором этаже как раз и находится наш деканат. Сейчас обед закончился, — Батьков взглянул на наручные часы, — и декан должен подойти. Я видел, как он шёл на обед. Так что давай двигай. Увидимся позже. Правда, я сейчас в роте не живу, но наряды стоять приходится. Костя мне недавно за причёску и опоздание пять нарядов вкатил. Вот и приходится тут торчать. — Батьков со злостью ткнул рукой в место, где стоял.

Но, несмотря на злость от сказанных слов и пожеланий, последовавших за этим жестом, присупок не провалился, а мифическому Косте не икнулось. Хотя, кто такой этот Костя, Лёнька по своему богатому опыту догадался, что это кто-то из дежурных офицеров или высшего начальства, потому что Батьков отхватил максимальное наказание.

— А ты ещё вот так постой, — Лёнька кивнул на неряшливый вид Батькова, — так ещё пяток схлопочешь. — И, усмехнувшись, махнул рукой: — Давай достаивай тут, да не забудь брюки хоть погладить, — и, повернувшись к Батькову спиной, направился к новому корпусу.

— Да иди ты со своими советами! — услышал он себе вслед. — До хрена вас тут таких советчиков бродит! — Что там дальше излагал Батьков, Лёньке меньше всего хотелось слышать.

Для него начался новый этап жизни.

Глава третья

Подойдя к дверям корпуса, Лёнька с удивлением обнаружил, что дневального у входа нет, да и в дежурной рубке справа от входа никого не просматривалось.

Не снижая темпа, он взбежал по широкой лестнице, расположенной как раз напротив входа, на второй этаж, повернул налево и пошёл по длинному, едва освещённому коридору.

«Наверное, это из-за экономии», — невольно подумалось Лёньке.

Коридор освещался только светом из холла и из окна в дальнем его конце. Вокруг царил полумрак, а абсолютная тишина прибавляла таинственности длинному коридору. Прохладный воздух охладил разгорячённое полуденным жаром тело, прибавляя Лёньке решимости в достижении цели.

Вглядываясь в таблички с названием кабинетов на дверях, Лёнька шёл по коридору. Стук каблуков новых туфель, которые ему купила перед отъездом мама, гулко отдавались от стен, даже несмотря на то что он пытался осторожно ставить ноги на пол, покрытый давно не чищенным паркетом. Тут же подумалось: «Давненько курсантские ручки тут ничего не циклевали».

В МВИМУ этим делом чуть ли не каждую неделю занимались штрафники, да к тому же ещё и натирали паркетные полы в главном корпусе мастикой.

Почти в конце коридора на одной из дверей он нашёл долгожданную дверь с табличкой «Деканат судомеханического факультета».

Остановившись перед конечным пунктом своего путешествия, Лёнька перевёл дух, обеими руками пригладил ёжик волос, привычным движением разравняв складки одежды под несуществующим ремнём, и громко постучал в дверь.

Не дожидаясь ответа, резко потянул дверь на себя и вошёл в помещение.

От яркого света послеобеденного солнца, бьющего в широкое окно, ему невольно пришлось зажмуриться. Но через секунду, адаптировавшись к яркому свету, он приоткрыл глаза и разглядел женщину, сидящую слева за столом.

— Разрешите? — чётко произнёс он, входя в приёмную деканата, понимая, что перед ним сидит секретарь декана.

Женщина, оторвавшись от бумаг, разложенных на столе, подняла на него глаза.

— Ну заходи-заходи, если уж пришёл, — доброжелательно произнесла она.

По своему небольшому опыту Лёнька понимал, что от этой добренькой тётеньки очень многое зависит, поэтому чётко подошёл к столу и доложился:

— Курсант Макаров после перевода из Мурманского высшего инженерного морского училища прибыл в Дальневосточное высшее инженерное морское училище для продолжения дальнейшей учёбы.

Секретарь с удивлением уставилась на бравого молодого человека, хоть и в гражданской одежде, и некоторое время молча разглядывала его, но, справившись с замешательством, вызванным Лёнькиным рапортом, улыбнулась.

— Давай свои бумаги сюда, курсант Макаров. Феодосий Рафаилович говорил мне о тебе. Но его сейчас нет. Придётся тебе немного подождать.

Лёнька поставил портфель с документами на один из стульев, расставленных у стены, и, покопавшись, достал папку с письмами и приказами, которые привёз с собой из МВИМУ.

Секретарша приняла их и доброжелательно сказала:

— А ты садись, садись. Феодосий Рафаилович скоро будет.

Лёнька послушно сел на один из стульев и стал с интересом осматриваться в новой для себя обстановке.

Приёмная представляла собой большую светлую комнату. Чувствовалось, что здесь похозяйничала женская рука. Большие окна прикрывал тюль, слабо колышущийся от лёгкого ветерка, задувающего в приоткрытые створки, но желаемой прохлады не приносящего. На широком подоконнике стояли горшки с цветами, некоторые из которых даже цвели, а на полу возлежала ковровая дорожка, покрывающая паркет. К удивлению Лёньки, тот был тщательно отциклёван до соломенного цвета и покрыт то ли лаком, то ли мастикой. Разбираться в нюансах он не имел никакого желания, а особенно времени.

Потому что минут через десять после его прихода дверь плавно открылась, и в неё осторожно зашёл, а скорее всего, вкатился невысокий полноватый дядечка в серых, тщательно выглаженных брюках и белой рубашке с короткими рукавами, расстёгнутой у ворота.

Увидев вошедшего, секретарша, несмотря на свою внушительную комплекцию, выпорхнула из-за стола и заворковала:

— Феодосий Рафаилович, тут вас дожидается курсант Макаров, переведённый из Мурманска…

— А-а… — негромко протянул вошедший и повернулся к Лёньке, подскочившему со стула и вытянувшемуся по стойке «смирно».

Декан с интересом осмотрел молодого человека с ног до головы и негромким голосом произнёс:

— Так вот ты какой, курсант Макаров! — И, махнув Лёньке рукой, чтобы тот следовал за ним, открыл дверь кабинета с табличкой «Декан судомеханического факультета Ниточкин Феодосий Рафаилович» и так же, как секретарша, негромко продолжил: — Ну, если уже приехал, то проходи, знакомиться будем. — Не отрывая руки от ручки двери в кабинет, он посмотрел на секретаршу: — Документики этого франта готовы, Татьяна Васильевна?

Этот вопрос удивил Лёньку, потому что ничего особо франтоватого он в себе не видел.

Конечно, в поезде он переоделся в одежду, которую мама бережно собрала в отдельный пакет и уложила в чемодан. Он надел только что сшитые в ателье на заказ брюки и рубашку. Брюки они с мамой заказали по последней тогдашней моде — из тёмно-серого бостона, расклешённые книзу, с поперечными потайными карманами. Рубашку из льняной ткани с вискозной ниткой нежно голубого цвета, с чёрными ромбами и с широким отложным воротником, сшили там же, в ателье, а югославские туфли, чёрные носки которых поблёскивали из-под покрывавших их клёшей, мама по блату достала перед отъездом. Конечно, можно было этот наряд оставить на какой-нибудь другой торжественный случай, но Лёнька по своему двухлетнему опыту усвоил, что «гражданку» в училище носить не придётся. Её надо будет сдать в баталерку, и она там пролежит до очередного отпуска. Ну а если в неё вырядиться, то при поимке патрулём нарушителя ждут смертельные кары, а «гражданку» ожидает участь несчастного Джордано Бруно. Поэтому Лёньке захотелось хоть немного покрасоваться в обновках. Но, наверное, судя по словам декана, он с этим переборщил.

— Да-да, — засуетилась секретарша, — я их все проверила. С ними всё в порядке… Приказ о его зачислении уже подписан.

— Так давайте их сюда! — нетерпеливо перебил секретаршу Ниточкин и протянул руку, в которую любезная Татьяна Васильевна вложила папку с документами.

Лёнька, слегка замешкавшись от сложившейся ситуации, подчинился декану и двинулся в сторону открытой двери.

В Мурманске с ним так вежливо не разговаривали. Там бы последовала одна из строевых команд, которую не дай бог было бы нарушить. А тут — и доброжелательное лицо декана, и негромкий голос, который привёл Лёньку в некоторое замешательство.

Войдя в кабинет, он застыл посередине, на такой же шикарной ковровой дорожке, как и в приёмной, в ожидании решения своей дальнейшей судьбы.

Ниточкин прошёл к себе за стол. Не спеша устроился за ним и принялся просматривать документы в папке.

Лёнька преданно уставился на своего будущего начальника, стараясь понять, в чьих же руках находится его судьба.

Но ничего особенного не узрел. Обычный дядька. Но в нём, как и в Лёнькином папе, проглядывала какая-то скрытая особенность, которая невольно заставляла прислушиваться к нему и признавать, что этот человек обладает неординарным умом и подспудным влиянием на окружающих его людей.

Небольшое, с правильными чертами, округлое лицо невольно принуждало сосредоточиться на нём и прислушиваться к каждому слову, сказанному негромким басовитым голосом.

Чёрные, слегка вьющиеся волосы с оттенком едва пробивающейся седины придавали декану особый шарм.

Просматривая Лёнькины бумаги, Ниточкин временами проводил по волосам ладонью, как бы приглаживая вихры, растрёпанные ветром. Наверное, такой жест помогал ему сосредоточиться и вникнуть в суть проблемы.

Закончив просмотр документов, Ниточкин отодвинул от себя папку и поверх очков в роговой оправе внимательно посмотрел на Лёньку.

— А ты точно соответствуешь описанию своего отца. Мы с ним как-то ехали вместе в поезде и разговорились. Получился разговор и о тебе, — пояснил он свои слова и продолжил: — Я смотрю, что перевод произошёл правильно. Все документы оформлены верно, поэтому и тянуть нам с тобой, — в глазах декана проскользнула усмешка, — нечего. Так что давай иди к Татьяне Васильевне. Она тебе всё расскажет и даст все бумаги, которые понадобятся. Я думаю, что она их уже подготовила. Ведь я думал, что ты ещё неделю назад появишься у нас, — и декан в ожидании ответа сделал паузу.

— Да я специально не задерживался, — торопливо принялся объяснять Лёнька. — Как только получил письмо с приглашением из училища, сразу взял билет и поехал.

— Ладно-ладно, — примирительно махнул в его сторону Ниточкин, — не суетись. Главное — это то, что ты здесь и успеешь пройти практику со своим курсом. Так что давай, — Ниточкин поднял раскрытую ладонь и указал в сторону двери, — не задерживайся, иди оформляйся, а как будешь готов, известишь об этом Татьяну Васильевну.

— Есть идти оформляться! — вытянулся в струнку Лёнька, щёлкнув каблуками, на что Ниточкин только поморщился:

— Иди- иди-иди и не пыжься, а то до пяти осталось не так уж и много времени.

Подчинившись приказу, Лёнька выскочил из кабинета и предстал перед очами разлюбезной Татьяны Васильевны.

Та по-матерински подробно ему разъяснила куда идти и что делать, вручив несколько бланков, которые надо заполнить.

Под наблюдением Татьяны Васильевны Лёнька заполнил бланки и помчался в главный корпус, в отдел кадров.

Батькова на вахте уже не было, а курсант, заменивший его, на Лёньку внимания не обратил. Мало ли абитуры тут ошивается, говорил его независимый и гордый вид.

В отделе кадров тоже пришлось заполнять какие-то бланки, в чём ему помогли добросердечные женщины, которые только и увещевали его, чтобы он не торопился, помарок не делал, а то с такими бланками у них очень большая напряжёнка.

После заполнения всех документов и получения курсантского билета главная из добросердечных тётенек поинтересовалась:

— А жить-то тебе есть где, суетливый ты наш?

Не ожидавший такого вопроса Лёнька отрицательно покрутил головой. Как-то о таком прозаическом вопросе он не задумывался.

— Эх ты, горе луковое! — потрепала его по голове начальница, которая только что проверила документы, и крикнула: — Валентина! Выпиши молодому человеку направление в первое общежитие. Там одиннадцатая рота ещё не разъехалась, так что места там есть, и подкормиться он там с ними сможет. — А потом вновь обратилась к Лёньке: — А ты быстренько дуй в отдел практики, и я думаю, что сегодня ты успеешь у них оформиться. Надеюсь, что Владимир Кузьмич ещё не исчез, — это она добавила уже со смехом, который поддержали присутствующие женщины.

Из отдела кадров пришлось бегом переместиться в отдел практики на второй этаж, где недовольный чем-то дядька в синей штурманской тужурке с несколькими лычками на погонах и остатками тщательно прилизанных волос на голове выписал ему направление на медкомиссию.

— С комиссией не тяни. Завтра же чтобы прошёл её, — в приказном порядке добавил он. — А то мы тебя планируем направить на «Орджоникидзе». Он должен подойти послезавтра. Если не пройдёшь комиссию, будешь ждать другого парохода, а когда тот появится, никто пока не знает. Так что действуй! — и вручил Лёньке ещё несколько бумажек.

Лёнька засунул их в портфель и собрался выходить, но был остановлен грозным окриком Кузьмича:

— Стоять! — От такого приказа Лёнька окаменел. — Кру-угом! — последовал следующий приказ, и Лёнька, автоматически развернувшись, уставился на недовольного Кузьмича, который разразился тирадой: — Куда бежишь? Или совсем ум потерял? — Но тут же дружелюбно спросил: — Жить куда направили?

— В первую общагу! — выпалил Лёнька.

— А спать на чём будешь? — голос Кузьмича зазвучал всё более грозно.

— Не знаю, — недоумённо пожал плечами Лёнька.

— Я так и подумал, — разочарованно махнул рукой уже не такой грозный Кузьмич. — Ты вот что, — начал он советовать по-отечески, — спустишься там в подвал, найдёшь Марьванну, и она тебе выдаст матрас с подушкой. Понял? — после этих слов Кузьмич уже требовательно взглянул на Лёньку.

На что тот послушно кивнул, показывая, что информацию впитал.

— Так вот тебе бумага, — Кузьмич что-то черканул на листочке и передал его Лёньке, — дуй на склад и скажи Марьванне, что Кузьмич, мол, прислал и просил помочь.

— Понял, спасибо, — только и пробормотал Лёнька, поражённый тем, что вокруг столько добрых и заботливых людей.

— Спасибо будешь потом говорить, — по-прежнему брюзгливо пробурчал Кузьмич, приобретая тот же недовольный вид. — Только ты поторопись, а то я знаю эту мадаму — того и гляди куда-нибудь слинять может. Ищи её потом с ветром в поле. — И махнул Лёньке рукой: — Иди уже! Чё застыл?

Такой приказ Лёнька выполнил моментально и выскочил из кабинета.

Узнав у дневального, по-прежнему с независимым видом торчавшего у дверей главного корпуса, где первая общага, Лёнька двинулся в её сторону.

В длинном подвальном коридоре царила первозданная тишина, куда не проникал ни единый посторонний звук. Лёньке даже показалось, что он попал в таинственное подземелье, где за каждым поворотом могут прятаться привидения или какая-нибудь подобная нечисть. Даже стук каблуков туфель по бетонному полу слышался как будто издалека, растворяясь в просторах длинного полутёмного коридора. Создавалось впечатление, что уши у Лёньки заклеены ватой, и он непроизвольно сделал продувание ушей так, как их учили при нахождении в барокамере.

Но и это не помогло. Звуки всё равно слышались, как будто стены подземелья покрыты ватными матрасами.

В едва освещённом коридоре Лёнька с трудом нашёл дверь, за которой должна была находиться всемогущая Марьванна. Одна из зелёных дверей с невзрачной табличной свидетельствовала об этом.

Постучав в дверь, Лёнька осторожно приоткрыл её и, заглянув в образовавшуюся щель, скромно поинтересовался:

— Можно?

В небольшой комнате, уставленной по бокам огромными стеллажами с различным скарбом, за столом сидела полная женщина в сером, застиранном халате, который на ней чуть ли не лопался.

При появлении Лёньки выражение её лица и поза не изменились. Она по-прежнему сидела, уложив на стол пухлые руки со спрятанным в них мельхиоровым подстаканником с тонкостенным стаканом, в котором просматривалась какая-то чёрно-коричневая жидкость.

«Наверное, это чай», — предположил Лёнька.

Женщина удостоила посетителя презрительным взглядом, исходящим из щёлочек глаз, глубоко спрятанных под нависшими бровями и подпёртыми розовыми, как спелые яблоки, щеками.

Из слегка приоткрытых, ярко обозначенных багрово-красной помадой губ неожиданно громогласно вырвалось:

— Чего надо? Чё тут шум поднимаешь? — Если бы не тюки, плотно уложенные на стеллажах, поглотившие фанфары голоса, то у Лёньки точно бы полопались барабанные перепонки.

Справившись с первым впечатлением от неожиданной встречи, он полностью открыл дверь и, сделав шаг в сторону стола, протянул бумагу, выписанную в отделе практики.

— Марьванна, — заискивающе пролепетал он, — Владимир Кузьмич меня к вам послал и просил помочь. Сказал, что вы постельное бельё можете выдать. Так не откажите в просьбе, а то спать сегодня не на чем. — Учитывая создавшуюся обстановку, Лёнька постарался придать своему голосу самые жалостные нотки.

— Давай, давай сюда свою цидулю, — протянула знатная мадам руку за бумажкой, которую Лёнька вставил в её пухлые пальцы. — Я многое могу. — Голос у Марьванны от Лёнькиной лести подобрел, и она уже не так громогласно продолжила: — А то ходют тут всякие-разные, да только надоедают, и доброго слова ни от кого не услышишь, — это она уже пробурчала про себя, но децибелы от её бурчания с такой силой достигли Лёнькиных ушей, что в них даже что-то задребезжало.

Почесав за ухом, чтобы унять скрежет в ушах, Лёнька ждал вердикта всемогущей Марьванны.

А та откуда-то из закромов выудила очки, водрузила их на маленький носик, который каким-то чудом затерялся на её лице, и занялась прочтением записки, переданной ей Лёнькой.

— Так ты не абитура, что ли? — Марьванна поверх очков строго взглянула на Лёньку.

— Не-а, — отрицательно замотал головой Лёнька. — Я на третий курс. А сейчас перед практикой надо в одиннадцатой роте переночевать.

— А-а… — значительно протянула Марьванна. — Тады ладно. — Она отодвинула подстаканник с предполагаемым чаем, придвинула к себе одну из амбарных книг и что-то там начеркала.

— Тут расписывайся! — ткнула она в сделанную надпись. А когда Лёнька расписался в том, что ему выдан матрас, подушка, одеяло и пара простыней с наволочкой, аккуратно уложила книгу на прежнее место и выплыла из-за стола, заполнив собой небольшое, набитое всякой всячиной, помещение.

— Шуруй за мной, — пропыхтела она и, если бы Лёнька не прилип спиной к стеллажу, точно снесла бы его, как девятым валом, впечатав в тюки с барахлом.

Проследовав по коридору, Марьванна открыла одну из дверей и проникла в неё, скомандовав Лёньке:

— А ты тут стой, жди.

Лёньке ничего не оставалось делать, как подчиниться, оставшись в коридоре.

Минут через пять из глубины комнаты послышалось:

— А иди-ка ты сюда, соколик ты мой!

Лёнька моментально выполнил приказ, вошёл в комнату и застыл в ожидании следующих распоряжений, не замедливших себя ждать.

— Так, — пропыхтела Марьванна, — забирай своё барахлишко и иди в свою одиннадцатую роту, да скажи там дежурному, что их я сегодня ждать больше не намерена и обходные подписывать буду только завтра. А если они не подпишут обходные, то сами знают, что я им устрою, — уже грозно закончила она. Но, увидев, что Лёнька со свёрнутым матрасом всё ещё стоит перед ней, гаркнула: — Кому я сказала, чтобы дул в свою одиннадцатую роту?!

От подобного приказа, да ещё выданного столь «нежным голоском», Лёньку смыло с такой силой, что он даже не запомнил, как выскочил из подвальных коридоров и оказался перед дверьми с табличкой «11-я рота».

Глава четвёртая

Открыв хлипкую дверь, Лёнька вошёл в коридор, мало чем отличающийся от таких же коридоров общежитий, что ему пришлось видеть.

Длинный коридор шёл далеко влево и вправо, где находились широкие окна, дающие достаточно света, чтобы осмотреться. Тумбочка дневального сиротливо пустовала, одиноко прижавшись к стене слева.

Стены выкрашены ядовито салатной краской. Такого же цвета были и двери в кубрики, кое-где даже открытые, что свидетельствовало о том, что в них обитатели отсутствуют.

В середине коридор освещался лучше. По всей видимости, там находилась Ленинская комната. Но из-за отсутствия контингента, который вечерами расслаблялся в ней за просмотром телевизора, она оказалась заставленной вынесенными из кубриков койками.

Поудобнее перехватив свёрток с матрасом, Лёнька двинулся в глубь коридора на голоса, которые, как ему показалось, раздавались из одного из кубриков.

Лёнькины шаги гулко отдавались от голых стен со следами серых квадратов от недавно снятой наглядной агитации. Впечатление удручающее. И, чтобы нарушить нависшую тишину покинутого людьми помещения, Лёнька изо всех сил проорал:

— Есть кто живой?! — закончив свой вопль сакраментальными выражениями общеизвестного русского языка, без которых не обходится ни одна курсантская речь.

Через какое-то время в конце коридора открылась дверь одного из кубриков, и вываливший из неё огромный детина в курсантской форме, но без мицы проорал в ответ:

— Какого… и т. д., и т. п. …ты тут разорался? — красноречиво просигнализировал он, обозначая, что живые в роте ещё присутствуют, и не только присутствуют, но и несут вахту, охраняя вверенное им государственное имущество.

Такому ответу Лёнька оказался только рад. Это означало, что ему сегодня не придётся одному куковать в пустых кубриках.

Подойдя ближе к верзиле, Лёнька рассмотрел у него на рукаве сине-белую повязку, говорящую о том, что перед незваным гостем находится самый что ни на есть настоящий дежурный по роте.

Правда, от него даже на расстоянии в полтора метра шёл такой смэл, что можно было удивляться, как дежурный ещё стоит на ногах.

— Чё надо? Чё ты тут разорался? Абитуры тут нет, — голосом сильно подвыпившего человека прорычал верзила, подтвердив свои слова энергичным жестом.

— Да я не из абитуры. Я из девятой роты. — Лёнька поморщился от удушающего выхлопа верзилы и отошёл от него на шаг. — Меня Кузьмич из отдела практики послал сюда переночевать, пока «Орджоникидзе» не подошёл. Опоздал я на практику, так вот сейчас надо подождать, чтобы сесть на него, — тут же придумал Лёнька своё появление в роте.

— Так чё ты сюда припёрся? — Никак не мог понять верзила. — Чё? Вообще, что ли, зенки повылезали, что не можешь третью общагу от первой отличить?

— Да там абитуру поселили, поэтому и свободных кубарей нет, — изображая раздражение, пытался что-то объяснить Лёнька.

Тут его слова начали доходить до дежурного, и тот, сменив гнев на милость, решил:

— Ну, — с трудом выговаривая сложнейший текст, продолжил он, — если такая история, то проходи, садись, побазарим, — и широким жестом указал на открытую дверь, из которой только что вышел.

Лёньку уговаривать не потребовалось. Свёрток с матрасом порядочно оттянул руку, и тревожила только одна мысль: где бы его побыстрей скинуть.

В кубрике обстановка свидетельствовала о том, что выпускники тут расслабляются уже не первый день.

Койки не были заправлены, на них только небрежно накинули одеяла; полы не подметены, на тумбочках навалено невесть что, зато на столе, застеленном разорванными и замызганными газетами, в беспорядке стояли тарелки с остатками крупно нарезанной селёдки, корками хлеба и каким-то засохшим закусоном в замызганных тарелках, которые окружало множество пустых стаканов. Украшением стола являлась ополовиненная бутылка «Коленвала», а опустошённые её подруги скопились под столом. Всё свидетельствовало о том, что газ-ураган здесь продолжается очень долго.

В кубрике стояло четыре койки. На двух, ближайших от входа, изволили возлежать в бессознательном состоянии новоявленные инженеры-судомеханики.

Стол окружало несколько «баночек», но сейчас занятыми остались только три.

Два представителя сословия новоявленных механиков в более-менее адекватном состоянии мимоходом и без всякого любопытства взглянули на вошедшего Лёньку и продолжили прерванный разговор.

Третий представитель, высокий, слегка лысеющий парень в курсантской форме с пятью лычками на рукаве, вертел в руках синюю корочку диплома, и до Лёньки донеслось окончание его речи:

— …никто не поверит, что Федя, пьяница и разгильдяй, — инженер. Маманя так первая, а корефаны в Корсакове — те только рассмеются…

Но его перебил парень, сидевший напротив:

— Да брось ты ерунду пороть, Федя! Диплом есть — значит, всё! Инженер. А как ты его получил — никого не касается. Главное, листок с оценками никому не показывай, — и со смехом хлопнул своего соседа по плечу. — Точно говорю, Лёха? — На что тот, недовольно скинув с плеча руку соседа, только хмыкнул:

— И это правильно! — И, показывая указательным пальцем на опустошённые стаканы, потребовал: — Наливай, Колян, чтобы даже и сомнений ни у кого не возникло, что мы — инженера́.

Сосед послушно протянул руку к бутылке и булькнул из неё пару бульков по стаканам.

Закончить осуществление процесса им не дал дежурный, вошедший следом за Лёнькой.

— Лёха, — обратился он к одному из сидевших за столом, — у тебя в кубаре, кажись, ещё не раздербаненные койки стоят?

— Ну, — протянул Лёха, — стоят. И чё?

— Да вот парню из девятой роты надо переночевать. Как ты посмотришь на то, что он у тебя поселится?

— Да пусть селится, — пожал плечами Лёха, — я всё равно ночевать не останусь, пойду к своей Таньке. — И, рассмеявшись, пояснил: — А то уеду в свою Манзовку, как же она без отметки останется? — Парни от его слов дружно рассмеялись, скрестили стаканы «камушками» и опрокинули в себя огненную жидкость.

Увидев, что парни не против его присутствия, Лёнька скинул на ближайшую тумбочку свёрток с матрасом и постельным бельём, заняв свободную «баночку».

Дежурный, которого присутствующие уважительно называли Батей, через несколько минут посмотрел на часы и констатировал:

— Пора бы и столы идти накрывать. Сколько там у нас сегодня будет наших?

— Сколько будет — все наши, — весело ответил Колян, разгрызая зачерствевшую корку хлеба.

---

— Так ты метнись по роте да посчитай, — приказал ему Батя. — А то чё мы будем лишнее накрывать. А что не зачифаним, то с собой заберём. Ты с нами пойдёшь, — посмотрел он на Лёньку.

Тот, чувствуя, что у него кишка на кишку протоколы пишет, тут же согласился. Ведь он с утра, кроме сосисок с чаем в «Кулинарии», ничего не ел.

— Конечно пойду.

— Тогда у тебя будет особая задача. — Для обозначения важности задачи Батя даже поднял указательный палец над головой. — Берёшь сумку, — он кивнул в угол кубрика, где валялись какие-то вещи, — набиваешь её жоревом и тащишь в роту. Понял? А то пацанам, кто попозже придёт, подкормиться надо будет.

— А чё тут непонятного? — Лёнька пожал плечами и бывало добавил: — Не раз такое сотворял.

— Ну, если всё понятно, то пошли, рассиживаться уже времени нет. — Батя поднялся с «баночки», посмотрел на Лёньку и указал ему на рундук: — Возьми там фланку, а то в твоей гражданке ты у нас, что петух на помойке. — Но тут же поправился: — Хотя абитуры тут шарахается немерено.

И, повернувшись к Лёхе, уже другим тоном приказал:

— А ты поднимай всех живых, и через полчасика приходите в столовую. Я думаю, что к тому времени мы там уже всё накроем.

Лёнька выудил из рундука чью-то тёмно-синюю фланку и напялил её на себя.

Батя осмотрел его и, хмыкнув, оценил:

— Сойдёт. — И, махнув рукой, скомандовал подвахте: — Пошли! Чё расселись? — По его виду (если не подходить ближе, чем на полтора метра) сейчас вообще было незаметно, что этот человек с полчаса назад употребил полстакана. Ну, это если, конечно, не подходить, а если подойти, то от духана, исходящего от дежурного по роте, можно было улететь в нирвану.

Выйдя из общаги, Лёнька последовал за Батей, шедшим впереди с Коляном и ещё парой парней, одетых в форму, но без гюйсов и миц. Вольница! Они уже от дежурного офицера за нарушение формы одежды нарядов вне очереди не получат.

Непривычным для Лёньки оказалось то, что он в столовую не шёл в строю. Парни, идущие перед ним, шли шагах в пяти от него и о чём-то весело разговаривали. Да, им было что обсудить. Позади пять лет обучения, и теперь перед ними открывается дорога жизни. Что она для них приготовила? Никто не знал. Но и не боялся на неё ступить.

За то время, что Лёнька провёл с этими жизнерадостными ребятами, он узнал, что они уже получили направления в различные пароходства, а сейчас, после защиты диплома, у них заслуженный месяц отдыха.

Батю направили в дальневосточное пароходство, Федю — в сахалинское, Лёху — в приморское, на танкера, а Колян должен лететь на Камчатку. Там у него жили родители и ждала девушка.

До столовой дошли минут за десять, не спеша поднялись на второй этаж по неширокой бетонной лестнице и оказались в зале, заставленном столами.

Батя посмотрел на Лёньку:

— Делай то же, что мы, и не ошибёшься. — Но, увидев, что Лёнька чего-то колеблется, подбодрил его: — А ты не тушуйся, всё нормально. Давай помогай парням расставлять тарелки и хлеб, да не забудь про сумочку, — он взглядом показал на сумку, которую Лёнька прихватил из роты.

Лёнька огляделся и направился за парнями готовить столы.

Слева расположился прилавок, с которого велась раздача пищи, чуть дальше — посудомоечная, где надо было брать тарелки и расставлять их по столам, а дальше — хлеборезка.

Работа привычная. Он не раз выполнял её у себя в училище, когда находился в нарядах.

Когда они накрыли столы и в середине каждого поставили вместительную кастрюлю с каким-то жидким варевом, в зал начали прибывать те, кто изволил почивать после праведных трудов.

Парни привычно рассаживались за столами. В зале стало шумно от радостных голосов и прибауток прибывших.

Лёнька не знал, куда ему приткнуться, но его сомнения развеял появившийся Лёха.

— Лёня! — окликнул он его. — Чё мнёшься? Иди сюда. Садись, не стесняйся. У нас здесь, — он показал на один из пустых столов, — никого не ожидается. Так что можно будет позлобствовать от самого пуза.

Проголодавшийся Лёнька не противился и, устроившись за столом, налил себе полную тарелку варева.

В Мурманске он привык, что блюда готовились в основном из рыбы. Рыбные супы, рыбные котлеты. Иной раз казалось, что и компот вонял рыбой. Парни шутили: «Привыкай. Что наловили, то и съели».

Здесь же суп издавал мясной аромат. Лёнька даже выловил из кастрюли приличный кусок с хрящевой косточкой. Правда, варево содержало какую-то крупу, но всё равно — настоящий мясной суп. На второе была котлета с пюре и каким-то рыжим соусом. Но хоть котлета оказалась и с мясом, однако его присутствие значительно разбодяжили различными ингредиентами, во вкусе которых Лёнька не разбирался.

Он был так голоден, что не обращал внимания на изысканность вкусов предложенных деликатесов.

Насытившись, он откинулся на стуле и осмотрел полупустой зал столовой.

Зал оказался заполненным меньше чем на треть, значит, котлет, хлеба и пюре должно остаться достаточно.

Тут он увидел жест Бати, который показывал ему, чтобы Лёнька занялся сбором оставшейся пищи.

Вскоре он заполнил сумку, и они вместе с Лёхой вышли на улицу.

— Стой тут, — скомандовал Лёха, указав Лёньке на угол обычной кирпичной хрущёвки, на первом этаже которой находился гастроном.

— Ты куда? — не понял его приказа Лёнька.

— Жди. Пять сек. Я щас, — отмахнулся от него Лёха, но соизволил пояснить: — Тут, на Авраменко, «Коленвал» не так разбирают, как в «Зелёном», да и салатики из морской капусты можно взять. Так что я сейчас, — и исчез за большими стеклянными дверями гастронома.

Ну, ждать так ждать. Лёньке после такого наполнения трюма двигаться вообще не хотелось. Он имел только одно желание — растянуться на кровати и расслабиться.

Лёха и в самом деле появился через несколько минут.

— Отлично, — прокомментировал он своё появление. — Всё окей, — похлопал он себя по неожиданно увеличившемуся животу, где, как предполагал Лёнька, и находился вожделенный «Коленвал».

«Ничто в курсантах не меняется, в какой бы точке Союза они ни находились», — отметил он про себя.

От этой мысли он усмехнулся, и они, поднапрягшись, ухватили сумку за ручки и доставили её в роту.

Затащив сумку в кубрик, Лёха указал Лёньке на свободную койку:

— Тащи сюда свой матрас. Тут будешь спать, а я пойду к Бате и хавчик ему отдам. — Он нагнулся к сумке и переложил из неё несколько тарелок с пюре и котлетами в тумбочку.

Они вместе вышли из кубрика, отнесли сумку Бате, Лёнька забрал матрас и вернулся в кубрик к Лёхе.

Тот в задумчивости сидел за столом.

— Чё заскучал? — поинтересовался у него Лёнька.

— Да чё тут говорить? — невесело вздохнул он.

Вся весёлость и бесшабашность, фонтаном бьющая из Лёхи, куда-то исчезла. Перед Лёнькой сидел обычный парень, которому присущи обычные чувства пацанов, когда с их лиц исчезает маска искусственной беспечности и бравады.

Лёха вздохнул и, глядя на Лёньку, застилавшего себе постель, поделился:

— Не хотел я в это чёртово «Приморское пароходство» идти. Ну никак не хотел! — чуть ли не надрывно вырвалось у него. — Хотелось в ДВ остаться, но тут, понимаешь, заковыка какая оказалась: блатные да женатики туда распределились. Нет блата — иди на танкера, на Камчатку или Сахалин. — Лёха со злостью махнул рукой и мастерски выругался. — Были корефанами-друзьями, а на деле что получилось… У кого лапа волосатее, тому — всё, а у кого ничего, тому… — и Лёха выставил перед собой согнутый локоть. — Как теперь смотреть на этих друганов? — Он вновь разразился забористыми перлами русского языка.

Но, успокоившись, посмотрел на Лёньку, прекратившего заниматься постелью. Лёнька выпрямился и внимательно смотрел на изливающего душу Лёху.

— Вот, например, я… — вновь начал Лёха. — Я с Манзовки. Так что? В ДВ оставили? Не-ет, — он горько усмехнулся, — на танкера направили. А у меня Танька во Владивостоке. Тоже учится. Год ей ещё учиться. А тут в Находку надо ехать. Где там жить? Как там дальше быть? — За поддержкой своих слов Лёха вновь посмотрел на Лёньку. — А никто не знает, — и он развёл он руками. — Чё делать? Понятия не имею. — Он на несколько мгновений умолк и уже другим тоном начал новую тему: — Надо сейчас до мамани съездить, хоть дипломом похвастаться. Пусть порадуется, — это он уже добавил мягко, представляя себе, как мать примет его.

— Так едь к ней. Чё ты тут сидишь тогда и её, радёмую глушишь? — Лёнька кивнул в сторону тумбочки, в которую Лёха уложил еду и добычу из гастронома.

— Да, — вновь махнул рукой Лёха, — дела тут некоторые закончить надо, с Танькой объясниться, да и ещё кое-что. Вот я и взял билет только на завтра. Так что давай по пять граммулек на зуб примем, да я пойду. — Лёха поднялся и наклонился над тумбочкой.

— А может, не надо? — предостерёг его Лёнька. — Всё-таки серьёзный разговор у тебя с твоей Танькой намечается…

— Да ну тебя, учитель хренов! — Лёха распрямился, держа в руке бутылку, и, приподняв её, пояснил: — Это я так, только для храбрости. — Он задорно, как и прежде, ухмыльнулся, как будто и не было тех мимолётных грусти и слабости, которыми он поделился с Лёнькой несколько минут назад.

— Хозяин — барин, — пожал плечами Лёнька. — Я вот тоже со своей девчонкой перед отъездом из Мурманска разругался вдрызг. Нажрался и устроил скандал. Специально нажрался, чтобы она за мной никуда не ехала и отстала. Во где засела! — Он резанул себя по горлу ребром ладони, пояснив: — А то что-то уж очень много планов она на меня распланировала. Короче… Дрыснул я от неё таким образом, — и хохотнул.

— А может быть, ты и прав, — ответным смехом поддержал его Лёха. — Стоит сейчас нажраться, чтобы концы обрубить — и в воду… — Он задорно посмотрел на Лёньку. — А там будь что будет.

Достав стаканы, Лёха слегка плесканул в них, а после того, как они основательно закусили, принялся рассказывать о жизни в училище и нюансах этой жизни, что Лёньке казалось более интересным.

Ополовинив бутылку, Лёха собрался уходить. Причесался, надушился и, хлопнув Лёньку по плечу, подмигнул:

— Давай ложись-ка ты спать, а я пойду попробую устроить свою судьбу.

Лёха ушёл. Лёньку невольно начало клонить в сон, и он не стал этому сопротивляться. Разделся, по привычке аккуратно уложив на «баночке» сложенную форму, и, устроившись калачиком на такой привычной для него курсантской койке, отправился в царство Морфея.

Из глубокого сна его вывел неожиданно зажёгшийся свет и громкие маты, несущиеся из рундука.

От неожиданности Лёнька подскочил с койки и увидел валяющегося в рундуке Лёху. Тот оказался настолько пьян, что самостоятельно выбраться оттуда не мог, а только беспомощно размахивал руками и ногами, изрыгая при этом невообразимые маты.

Поняв, что без посторонней помощи новоявленный инженер-механик и уже, возможно, не жених выбраться из рундука не сможет, Лёнька подхватил это аморфное создание и переместил на койку.

Чучело, которое недавно было энергичным и весёлым Лёхой, от всех противоправных действий, которые с ним сотворил Лёнька, начало возмущаться.

Поняв, что при таком раскладе это возмущённое существо может ещё потянуть на подвиги или какие-нибудь разборки, Лёнька скрутил его, вытряхнул из штанов и фланки и заложил в койку, прижав всем телом и накрыв одеялом.

Почувствовав себя в родной стихии, тело под названием Лёха что-то ещё бормотало, но постепенно бормотание начало стихать и перерастать в богатырский храп.

Отдышавшись от пережитой схватки, Лёнька отпил воды из графина и, накрыв голову подушкой, чтобы звуки, исходящие с Лёхиной койки, не тревожили его, вновь провалился в темноту сна.

Глава пятая

Утром Лёньку поднял знакомый громогласный призыв, от которого невольно пришлось подскочить на койке.

— Рота-а-а! — возвещал призыв, громогласно несущийся по пустому коридору, отражаясь эхом от всех его выступов и закоулков. — Подъём!!! — Дальше следовали переборы общепринятых нюансов русско-татарского языка, которые заканчивались: — Господа инженера́ приглашаются на завтрак!

Тут же некоторые из этих самых «инженеро́в» выглянули в коридор и пожелали орущему всех благ в виде междометий и прочих восклицаний, перемежающихся воспоминаниями о многочисленных матерях:

— Да заткнись ты!.. Да чтоб тебя разорвало!.. Да чтоб у тебя треснуло!.. Да чтобы у тебя упало и никогда не поднялось!.. — Наверное, всё это имелось в виду о том радостном настроении, которое вселил в них дневальный.

Но вскоре в коридоре раздалось шарканье ног, из туалетов — звуки воды, сливаемой в унитазах, а из умывальной комнаты — громких струй воды, бьющихся о железные раковины умывальников.

Под воздействием таких знакомых звуков, никак не располагающих к продолжению сна, Лёнька поднялся, достал зубную пасту со щёткой, перекинул вафельное полотенце через плечо и двинулся в конец коридора, откуда неслись эти звуки.

Вернувшись в кубрик, он попытался поднять Лёху, но все его усилия оказались тщетными. Такого домкрата, который смог бы это сделать, ещё не изобрели.

Поняв бессмысленность своих действий, Лёнька с остатками одиннадцатой роты пошёл на завтрак.

Утренний лёгкий ветерок, дующий со стороны Амурского залива, прогонял остатки сна и подгонял редкие кучки курсантов, бредущих к столовой.

После завтрака, прихватив все необходимые для прохождения медкомиссии документы, Лёнька пошёл в третью общагу, на первом этаже которой располагалась санчасть.

Подойдя к приступкам медсанчасти, ему стало интересно, где же стоит общежитие, в котором ему, возможно, предстоит прожить не один год.

Он завернул за угол этого кирпичного пятиэтажного здания и поразился открывшемуся перед ним виду.

Здание общежития стояло на краю обрыва, идущего почти вертикально вниз, к берегу Амурского залива.

От крыльца первого подъезда до края обрыва было около двадцати метров. Край его порос высокой порослью сорняков, не уничтоженных курсантами по неизвестной причине, и поэтому был трудно различаем.

А за обрывом перед Лёнькой раскинулась во всей красе тёмно-голубая морская гладь залива, кое-где подёрнутая рябью слабого ветерка и вдалеке сливающаяся с землёй, в это раннее время покрытой утренней дымкой.

Лучи солнца за дом ещё не проникли, и утренняя прохлада, несмотря на конец июля, давала о себе знать, хотя синее безоблачное небо обещало сегодня знойный день.

Лёньке неожиданно захотелось бросить все дела, помчаться на пляж, просматривающийся с косогора далеко внизу, и броситься в манящие воды залива.

На пляже он разглядел пару притопленных барж, создающих небольшую бухточку для ялов и шлюпок, выставленных в линейку на берегу.

Лёнька вспомнил вчерашние рассказы Лёхи о ялах, о парусных соревнованиях на них между ротами, о расположенной где-то там, внизу, кочегарке, в которой курсантам-судомеханикам приходилось на первых двух курсах работать, чтобы поддерживать достойное тепло в общежитиях.

Насладившись красотами летнего утра, свежим воздухом, пропитанным морскими испарениями, Лёнька скинул с себя временное оцепенение и пошёл к входу в медсанчасть. Сегодня он должен был пройти медкомиссию.

Слева от входа в помещение медсанчасти расположилась регистратура, за столиком которой сидела девушка, наверное, недавно окончившая медучилище, а может быть, находящаяся в данный момент на практике.

Пристроившись в хвост очереди из пяти человек, Лёнька с интересом прислушивался к комплиментам, которые потоком лились в уши этой симпатичной девчушки, пытавшейся изобразить на своём лице строгость и беспристрастность.

Но, наверное, она уже привыкла к такому вниманию молодых, полных энергии парней, поэтому, постреливая глазками на любвеобильных ловеласов, быстро делала своё дело, забирая документы и выдавая медицинские карты.

Минут через десять подошла и Лёнькина очередь.

Девушка, имя которой уже стало известно пытливой аудитории, протянула руку и мелодичным голоском, чуть ли не как Алёнушка из известной сказки, прощебетала:

— Паспорт, направление и фотографию.

Лёнька весь этот набор заранее приготовил и вручил его девушке.

Та автоматически выхватила необходимые бумажки, но, прочитав их, в недоумении подняла на него глаза:

— Так вы что? Не абитуриент, что ли?

— Не-а, — отрицательно покрутил головой Лёнька, — курсант.

— Тогда я сейчас найду вашу карту, — и она попыталась встать со стула, но Лёнька тут же пояснил:

— Карты у меня нет, потому что я переводом сюда, на третий курс.

От его слов вокруг наступила тишина, и Лёнька даже ощутил на своём затылке прожигающие взгляды пары десятков парней, толпящихся за его спиной.

— И что мне с вами делать? — растерянно пролепетала девчушка.

— Не знаю, — пожал плечами Лёнька и пояснил: — Мне надо пройти медкомиссию для практики. Меня направляют на «Григорий Орджоникидзе», — для большей ясности и придания весомости своим словам, прибавил он.

— А-а-а! — уже радостно вырвалось у девушки. — Вы так бы и сказали, что на практику. Значит, вам нужна медкнижка. — Девчушка засуетилась, нашла карту, пустой бланк медкнижки и быстро заполнила их.

Протягивая Лёньке заполненную карту с медкнижкой, она вежливым голоском, не таким, как разговаривала с абитуриентами, а с пониженными нотками, чуть ли не пропела:

— Пожалуйста, проходите медкомиссию. Очерёдность на этом листочке, — и указала малюсеньким розовым пальчиком на листочек, прикреплённый к лицевой стороне карты. — Когда закончите с комиссией, не забудьте сдать карту. Я здесь буду до конца рабочего дня, а чтобы без очереди, просто позовите меня. Меня, кстати, Людмилой зовут, — уже тише добавила она. От такой откровенной смелости у Людмилы даже раскраснелись щёчки, отчего она стала выглядеть ещё милее.

Наклонившись к окошку как можно ниже, Лёнька тут же тихо пообещал:

— Обязательно, Людочка, не беспокойтесь. Всё сделаю, как вы просите. — И, бросив на зардевшую Людочку отработанный взгляд, покоривший не одно маленькое сердечко, добавил: — А меня, кстати, Леонидом зовут.

На что Людочка ответно прощебетала:

— А я знаю, — и, потупив глазки, пояснила: — Я же ваши документы читала…

— А-а, — понял её Лёнька. — Тогда до встречи, Людочка. Я обязательно загляну к вам, — пообещал ей Лёнька и с обворожительной улыбкой выдернул из пальчиков замершей Людочки предназначенные ему бумаги.

Разговор произошёл спонтанно, и, хоть Лёнька и старался говорить тихо, его слова всё равно оказались расслышаны окружающими парнями, и он даже получил одобрительный хлопок по спине, сопровождённый одобрительным возгласом:

— Во даёт курсант! На лету девчонку у всех отбил!

Но Лёнька не обратил внимания на комплименты в свой адрес. Он знал только одно — он должен сегодня обязательно закончить все дела с медкомиссией.

Перед каждым соревнованием ему приходилось проходить медкомиссию, и это происходило по несколько раз в год. Поэтому, несмотря на очерёдность, которая была указана на прикреплённом листе, он нашёл взглядом, в какой кабинет народу стояло поменьше, и двинулся туда. У тех кабинетов, где очереди оказывались длинными, он находил последнего и предупреждал, что будет за ним.

Таким образом через час листок с подписями всех врачей оказался заполненным, за исключением зубного.

Ещё полгода назад, перед соревнованиями на кубок Невского в Новгороде, его предупредили, чтобы он обязательно отремонтировал шестёрку справа, но он наплевательски отнёсся к этому совету. Тогда ему поставили на зуб временную пломбу. Через какое-то время она выпала, а времени, чтобы сходить в поликлинику, у Лёньки не было. Пищу из дырки он выковыривал, а зубы чистил. Но зуб разрушался с неимоверной быстротой, а тут навалились интенсивные тренировки, сопромат, теоретическая механика, физика, да ко всему прочему ещё и очередное увлечение местной красоткой, когорты которых заполоняли вечера танцев в училище.

В общем, с таким зубом он предстал перед стоматологом. Вернее, врачом оказалась женщина. Скорее всего, уже очень пожилая женщина, перевалившая за грань, отделяющую, в Лёнькином понимании, пожилую женщину от бабки.

Увидев перед собой то, что переваливало, в его понимании, уже и последнее определение, он подчинился волевому жесту представителя медицины и влез в стоматологическое кресло, от соприкосновения с которым все его члены одеревенели и пропал дар речи, настолько ему оказались «дороги» воспоминания, связанные с ним.

Застыв в полулежачей позе, он взглядом фиксировал все действия создания в белом халате.

Голову вершительницы его судьбы украшал белый колпак, из-под которого паклями торчали огрызки седых полос. Через толстые линзы очков в роговой оправе, водружённых на огромный орлиный нос, из-за которого при свежем ветре маленькая голова бедной врачихи наверняка кренилась бы градусов на двадцать, на Лёньку воззрились пытливые, во сто крат увеличенные линзами чёрные глаза. Скрипучий, пронзительный голос, вырвавшийся из-под маски, прикрывавшей рот врачихи, заставил Лёньку вздрогнуть:

— Вы что это, молодой человек, разлеглись тут? Или забыли, зачем пришли?

— Не-е, — испуганно пролепетал Лёнька.

— Тогда открывайте рот и не рассусоливайте, а то таких, как вы, у меня за дверями пруд пруди, — недовольно проскрипела врачиха.

Каждая нотка её голоса отдавалась в Лёнькиных ушах невероятным скрипом, который был сродни скрипу, идущему от заржавевших петель старой двери, усиленному мощными звуковыми колонками, поэтому Лёнька повторного приказа ждать не стал и как можно шире раззявил рот.

В руках врачихи звякнули какие-то железяки, которыми она беззастенчиво проникла в его раскрытый рот.

Железяки стучали по зубам, вызывая чуть ли не сотрясение мозга, а одна из них так вонзилась в повреждённый зуб и проникла в него, что от нестерпимой, моментально проникшей чуть ли не до мозга боли Лёнька сжался и непроизвольно охнул.

— Та-ак, — откуда-то издалека проскрипел голос врачихи, — всё понятно. Не следите за полостью рта, молодой человек. Поэтому зуб ваш вам придётся лечить. А это займёт дня три-четыре. А так как это попадёт на субботу и воскресенье, то уйдёт и вся неделя.

Услышав о такой перспективе, Лёнька непроизвольно выдал:

— Не-е! Я так не могу. Мне на практику надо.

Но скрипучий голос недоброй бабульки оказался неумолимым:

— А как вы хотели? Сначала надо положить мышьяк, потом удалить нерв и поставить временную пломбу, а потом, если всё пройдёт успешно, поставить постоянную.

— Не-не-не! — забормотал ошарашенный Лёнька и повторил: — Мне же на практику надо. Я не могу так долго…

— Ну, если на практику и срочно, то зуб надо удалять, — беспристрастно проскрипела врачиха.

— Удалять, — тут же решил Лёнька.

— Эх, молодёжь, молодёжь, не цените вы того, что вам природа-мать дала, а придёт время, ох и пожалеешь ты об этом решении! — Голос врачихи уже не казался таким скрипучим, а скорее всего, напоминал страдания матери, которая беспокоиться о своём сыне.

— Удалять, — упрямо кивнул Лёнька.

Он не хотел думать о каком-то будущем и что там потом могло когда-то случиться. Ему требовалось завтра быть на судне, где его ждала новая жизнь, о которой он так давно мечтал, бывая на рыбацких сейнерах, когда те приходили загруженные в порт, а их, курсантов, пригоняли участвовать в разгрузке трюмов.

— Ну что ж, — опять заскрипел голос врачихи. — Удалять так удалять. — Она наклонилась над столом, черкнула что-то в его медицинской карте и, захлопнув её, проскрипела: — Иди в шестой кабинет. Там с тобой разберутся. — При этом она, наверное, криво ухмыльнулась, но из-за маски, скрывающей половину её лица, Лёнька этого не разглядел.

Он поднялся из кресла и направился к выходу из кабинета, но от истошного вопля, неожиданно раздавшегося за его спиной:

— Следующий!!! — присел, и у него на затылке зашевелились волосы.

Прикрыв за собой дверь недоброго кабинета, Лёнька направился в сторону шестого кабинета. На удивление, очереди перед ним не было.

Лёнька, пару раз для приличия стукнув костяшками пальцев в дверь, приоткрыл её и поинтересовался:

— Можно?

Из-за белой ширмы, перегораживающей кабинет, выкатился мужичок, похожий на мячик, и промурлыкал:

— А почему бы и нельзя? Заходи, если пришёл, — и, остановившись, приветливо посмотрел на нового посетителя.

В середине кабинета стояло до боли знакомое кресло, из которого только что выбрался Лёнька, а полуоткрытые окна прикрывались светло-зелёными прозрачными шторами, дающими эффект прохлады. Вокруг царила атмосфера какой-то воздушности, ничем не напоминающей о том, что тут у живых людей выдирают зубы. Никаких инструментов и кровавых следов издевательств над несчастными жертвами в ближайшем окружении не наблюдалось. Первоначальная заторможенность, с которой Лёнька покинул смотровой кабинет, от благожелательного вида врача прошла, и он смело подошёл к нему.

Врач явился полной противоположностью тому, что только что видел Лёнька.

Им оказался невысокий полный мужичок в белом халате, который на нём чуть ли не лопался.

Круглое лицо украшали розовые щёчки скорее всего, напоминающие наливные яблочки, прикрывающие глазки врача, превратив их в щёлочки. Из них, даже несмотря на такой маленький размер, лилась доброта, а голос, как мурлыканье кота, так и притягивал к себе.

Очарованный чарами этого добрейшего создания, Лёнька, как тот мышонок из сказки, приблизился к стоматологу-хирургу.

— Так, так, так… И с чем это ты, радость моя, ко мне пожаловал? — мурлыкал врач.

Он протянул руку за карточкой, которую автоматически передал ему Лёнька, а когда прочитал то, что в ней написано, так же ласково и нараспев предложил мышонку, самостоятельно пришедшему в капкан:

— Ну что ж, хороший мой, устраивайся поудобнее, — и широким жестом указал на кресло, — и посмотрим мы твою шестёрочку.

Впервые Лёньке эту шестёрочку сверлили ещё в девять лет. И с тех пор с ней всё время что-то случалось. Постоянно приходилось её ремонтировать. От таких ремонтов и постоянных встреч с бормашиной у Лёньки выработался невольный страх перед грозным рокотом и сверлом, проникающим в глубь мозга. И поэтому перед дверью кабинета зубного врача у него в предвкушении предстоящих истязаний пропадала вся бравада, а оставалось только мерзкое чувство холодка где-то внизу живота.

Но сейчас, обольщённое видом добренького, милого дядечки, это мерзкое, липкое чувство у него пропало, и, удобно устроившись в кресле, подопытный мышонок смотрел на катающегося перед ним, как мячик, врача.

— Ну-ка, ротик открываем! — мурлыкал добрейший доктор, а когда Лёнька выполнил его так мило высказанную просьбу, продолжил милый разговор: — Так, так, так. Ну, всё понятненько, — чуть ли не пел врач, — так что зубик будем сейчас удалять. — И, как бы между делом, поинтересовался: — А как ты, дорогой мой, к новокаинчику относишься? Как переносишь его?

— Вроде бы нормально, — прикрыв рот, ответил Лёнька. — Два года назад операцию делали на щеке, так ничего, перенёс неплохо.

— Ну и отличненько! — чуть ли не радостно пропел врач. — Сейчас мы его тебе вколем, а там и зубик удалим. Так что ты, золотце моё, ничего и не почувствуешь. — От этих слов он радостно хихикнул и показал жестом Лёньке, как он это сделает. — Только вот так: раз — и всё, а потом пойдёшь и подпишешь свою медкомиссию. — Доктор широким жестом указал на входную дверь кабинета.

Вот тут в Лёнькину голову и начало закрадываться сомнение, что что-то тут не так и что уж больно мягко стелет этот кругленький зубодёр.

Но тот, не обращая внимания на застывшего пациента, отошёл от него к столику на колёсах, который выкатила из-за ширмы прятавшаяся там медсестра.

Доктор приоткрыл на нём простынку, достал из небольшого стерилизатора шприц и надел на его кончик иголку. Лёньке показалось, что игла была толщиной с карандаш и аж десяти сантиметров длиной. Доктор набрал в шприц из огромной ампулы какой-то прозрачной жидкости и с поднятым в одной руке шприцем подкатился к Лёньке.

Заглянув ему в глаза, он с удивлением в голосе пропел:

— Что такое? Что случилось? Чего это мы тут так распереживались? Чего это глазки такие серьёзные? Всё будет замечательно. — Улыбка не сходила с лица злодея. — Ни о чём не думаем, — по-прежнему ласково ворковал он, целясь остриём иглы Лёньке в рот, — а открываем ротик и ждём, когда всё онемеет. — И, наклонившись к подчинившемуся его приказу Лёньке, уже без всяких уговоров и припевок вонзил ему в челюсть иглу шприца, потом ещё раз и ещё несколько раз.

От первого укола Лёнька зажмурил глаза и вжался в кресло со страшной силой, от которой кресло даже застонало. После второго укола вжиматься уже было некуда, а третий он ощутил уже так, как будто кто-то где-то далеко-далеко скрёб по дереву.

От непреодолимого ужаса Лёнька больше глаз не открывал, а только слушал, что же происходит вокруг.

По шагам врача он понял, что тот отошёл от него и чем-то звякнул на столике, стоявшем от кресла шагах в трёх. Это означало, что доктор положил в железный лоток использованный шприц.

Через пару минут Лёнька услышал по-прежнему певучий голосок врача:

— Ну и как? Что-нибудь чувствуете?

Лёнька, по-прежнему не открывая глаз, пощупал пальцем щёку, а потом провёл языком по онемевшей челюсти.

— Не-а, — отрицательно покачал он головой, — всё онемело.

— Ну вот и отличненько, — вновь пропел врач, и Лёнька услышал, как к его креслу подъехал на скрипучих колёсах столик.

Затем на столике что-то вновь звякнуло, и прямо над своим лицом он услышал мягкий голосок врача:

— Ну а теперь открываем ротик и ждём-с… — уже без елейности в голосе закончил доктор.

Лёнька открыл рот, вытянулся в струну и непроизвольно изо всех сил вцепился в ручки кресла.

Это было как раз кстати, потому что в рот проникло что-то холодное, железное и крепко вцепилось в зуб.

Пения со стороны доктора он больше не слышал — только ощущал на своём лице его горячее дыхание и чувствовал, как тот принялся расшатывать зуб.

Неожиданно что-то хрустнуло, и врач непроизвольно выругался, но уже не певучим голоском:

— Етиво мать… — тут скороговоркой пошло перечисление каких-то матерей, название которых Лёнька был не в состоянии запомнить, да он и не смог бы этого сделать, потому что все мысли у него сосредоточились только на том месте, где беззастенчиво орудовал клещами беспощадный эскулап, — …в коляску, — закончил тираду врач. — Я так и думал, что он расколется. Стенки у него тонкие… — горячо пыхтел доктор при этих словах.

Глаза Лёнька по-прежнему не открывал, поэтому только слушал.

Тут доктор тяжело вздохнул и обратился к медсестре:

— Давай-ка, Люсенька, инструментик мне. Попробуем корешочки выковырнуть, а то они куда-то там глубоко задевались.

От такого известия Лёнька ещё крепче зажмурил глаза и глубже вдавился в кресло, чуть ли не слившись с ним в единое целое.

Процесс не заставил себя долго ждать.

Что-то плоское железное проникло в район выдираемого зуба, а от последующего за этим удара голова Лёньки сотряслась, как пустой глиняный горшок.

Сколько этих ударов произошло, он уже сосчитать не мог, потому что все силы и всё сознание посвятил тому, чтобы только удержаться в кресле и чтобы голова не оторвалась от плеч.

Чем доктор бил там по зубу, Лёнька не видел. Он только ощущал жаркое дыхание эскулапа, сопровождавшее каждый удар, и его уже не певучие междометия, которые, скорее всего, подходили бы грузчикам торгового порта, а не к кругленькому мягкому доктору, словно сошедшему с картинки детской книжки о докторе Айболите.

В промежутках между ударами и беззастенчивым ковырянием в челюсти слышались только удовлетворённые возгласы «добрейшего» доктора.

— А-а-а, вот ты где, гад ползучий, запрятался! А я тебя оттуда вытащил. Во! Смотри, Люсенька, какой корешочек мы достали! — И после каждого такого возгласа слышался звонкий стук чего-то падающего в железный лоток.

Силы уже покидали Лёньку, когда он услышал обнадёживающее:

— Ну вот и всё, — сопровождённое довольным саркастическим смешком. — И не с такими мы тут справлялись…

Поняв, что экзекуция подошла к концу, Лёнька расслабил кисти рук, которыми вцепился в подлокотники кресла, и попытался открыть глаза.

Они разлепились, но были заполнены слезами, и Лёнька ничего вокруг не видел. Заметив, что пациент открывает глаза, молчавшая всё это время Люсенька промокнула их мягким тампоном.

Увидев, что клиент уже может соображать, доктор хлопнул Лёньку по плечу.

— Ну вот, а ты боялась, а тут даже юбка не помялась! — с ехидным смешком добавил он при этом.

Лёнька тут же вспомнил, что где-то уже слышал эту фразу, произнесённую примерно при таких же обстоятельствах. Но ему сейчас было не до того. Сил хватило лишь на то, чтобы пошевелить онемевшей челюстью.

— Ты там осторожнее, — предупредил его доктор, — тампон не выплюни. — И тут же добавил: — А вообще-то ты молодец. Даже не пикнул. Некоторые воют тут и орут, даже несмотря на наркоз. А ты ничего. Ну ладно, чего разлёгся? Давай вставай, — уже бодро, без елейности в голосе добавил он. — Будем надеяться, что всё у тебя будет хорошо. Я тебе тут полоскалку дам, так ты раз пять в день обязательно полощи ранку, а то инфекция может попасть. — И уже, скорее всего, для себя, посетовал: — Ну и корни ты там отрастил! Я их еле выковырял. Редко такое встречается. А зубик оказался слабоват, вот и треснул в щипцах. — Он цыкнул краешком губы и, увидев, что Лёнька вылез из кресла, передал ему карточку с медкнижкой.

— Иди в смотровой, скажи Маргарите Павловне, что всё нормально, и дуй на заключение. Сегодня с тобой всё. — И приказал медсестре: — Люсенька, дай ему там пузырёк, пусть полощет ранку. — И вновь обратился к ничего не соображающему Лёньке: — Не забудь! Пять раз в день — и после каждого приёма пищи.

Лёнька ощутил в руках прохладу бутылки и, развернувшись, покинул кабинет.

В коридоре стояла прежняя суета, как будто ничего особенного не произошло. Не было ни долота, ни киянки, ни долбёжки — ничего…

Присев на подвернувшееся кресло, Лёнька постарался скинуть с себя усталость, неожиданно навалившуюся на него, а когда пришёл в себя, то отметился в смотровом кабинете, что-то отвечал председателю комиссии и, проходя мимо регистратуры, даже не обратил внимания, находится там Людочка или нет.

Он не шёл, а автоматически перебирал конечностями только с одной мыслью — добраться до кровати и уснуть.

В каком-то тумане он добрался до вожделенной койки и рухнул на неё, моментально провалившись в сон.

Глава шестая

Из глубины сна Лёньку вывел бесцеремонный толчок в плечо.

— Ты чего это тут развалился и дрыхнешь? — услышал он голос Лёхи.

Оторвав голову от подушки, Лёнька пальцем показал на щёку.

— Зуб вырвали, — слегка приоткрыв рот, прошамкал он.

— А, — изобразив бывалый вид, махнул рукой Лёха, — ерунда. Мне недавно две штуки дёрнули — и ничего. Живой. А кто дёргал? — тут же поинтересовался он. — Круглый, что ли?

— Угу, — кивнул головой Лёнька, — тебе бы такое! Долотом да киянкой — по челюсти.

— Этот может, — не обратил внимания на стенания Лёньки Лёха. — Тот ещё злодей. Глазки добренькие, а руки что клещи. Как вцепится, так всё — хана! Пока не выдернет — не отпустит. — И, посмотрев на поникшего Лёньку, безапелляционно заявил: — Главное — это дезинфекция. Выплёвывай свой тампон и давай дезинфицируй челюсть. А то, не дай бог, зараза попадёт, тогда вообще трындец настанет.

— Так доктор мне дал… — Лёнька указал взглядом на тумбочку, на которой стояла бутыль с полоскалкой.

— Это, что ли? — Лёха подошёл к тумбочке и, взяв бутыль, открыл пробку и понюхал её содержимое. — Ну и пакость! — поморщился он. — Не советую, — тут же с видом знатока заявил он. — У нас есть кое-что получше, — и посмотрел в сторону дверей. — Давай, ДГ, доставай!

Лёнька только сейчас заметил, что у дверей кубрика стоит здоровенный парень, который во время их разговора всё время молчал.

Услышав слова Лёхи, парень подошёл к Лёньке и протянул ему руку.

— Дмитрий Григорьевич, — пробасил он.

Рука Лёньки неожиданно попала в железные тиски, и от боли в перемалываемых костяшках кисти Лёнька ещё больше скривился. Ну никак не ожидал он такого рукопожатия. Ведь со сна и от постоянного «туканья» в челюсти все его конечности оказались аморфными, как бы сделанными из теста. Силы, чтобы хоть что-то напрячь, у Лёньки абсолютно отсутствовали.

Увидев, что он причинил боль новому знакомому, одетому в форму, но с чужого плеча и без лычек на рукаве, здоровяк пробормотал:

— Извини, не хотел. Так получилось.

— Да вечно ты ДГ всем кости ломаешь! — вмешался Лёха и пояснил Лёньке, разминающему пожатую ладонь: — Он у нас такой. Он же Дизель-Генератор! Всё может.

— Да заткнулся бы ты лучше, балабол, в ушах от тебя только звенит! — ДГ грозно посмотрел на Лёху. — Делом бы лучше занялся, — и поставил внушительный портфель на стол.

От напоминания, сделанного таким серьёзным тоном, Лёха резко переключился на портфель и начал доставать из него съестное, поясняя каждое своё действие.

— А вот и котлетки рыбные, и салатик из морской капусточки. Самый цимус! — закатив глаза к потолку, изобразил он выражение непередаваемого блаженства. — А вот и лучок, и хлебец. А это селёдочка и… — Лёха, как факир на сцене цирка, достал бутылку «Коленвала». — А вот и твоя дезинфекция! — торжественно заключил он.

— Харе базланить, — недовольно перебил Лёху ДГ. — Ты лучше всё открой и разложи, а то времени у нас особо-то и нет. Поезд уже через несколько часов, а дел ещё невпроворот. — И, обернувшись к Лёньке, по-прежнему сидевшему на койке, грозно посмотрел на него: — А стаканы́ где у тебя?

— Там, в тумбочке, — Лёнька онемевшей рукой указал на тумбочку, стоявшую между койками.

— Так чё тогда сидишь?! — чуть ли не прорычал ДГ. — Доставай!

От приказа, да ещё отданного таким тоном, Лёньку как ветром сдуло с койки, и стаканы моментально оказались на столе.

— Нормально, — подвёл итог Лёнькиной суете ДГ и, проверив на свет чистоту стаканов, сдёрнул со спинки кровати вафельное полотенце и занялся их протиркой.

Лёха орудовал на столе, а Лёнька пристроился на свободную «баночку» у стола и ожидал дальнейшего развития событий.

Наконец с «сервировкой» стола покончили, и Лёха уставился на ДГ:

— А теперь чего сидишь? Наливай. Видишь — всё абгемахт, — и широким жестом обвёл стол.

ДГ молча сграбастал бутылёк, чуть не исчезнувший в его внушительной ладони, одним движением содрал с горлышка «бескозырку» и разбулькал жидкость по стаканам.

Лёнька таким отточенным действиям ДГ поразился. Тем более что во всех трёх стаканах оказалось налито одинаковое количество жидкости.

— Ну ты даёшь! — невольно вырвалось у него.

— Всё нормально, — пробубнил довольный похвалой ДГ. — Лучше давай на дорожку жахнем. А то когда ещё так придётся с лепшими корешами посидеть? Точно, Лёха? — ДГ перевёл взгляд на застывшего Лёху.

— Да, Димон… — печально покачал головой Лёха и цыкнул уголком губы. — Эт точно. Пять лет прошло… — Он окинул взглядом выбеленные стены кубрика. — А кажется, что только вчера мы здесь заселились. Ну, давай, — стряхнув воспоминания, Лёха приподнял стакан, — за то, чтобы жизнь нас не разбросала, а мы почаще встречались! — Он тут же посмотрел на Лёньку и уже другим тоном добавил: — А ты не пей, а полощи свой зуб. Это мы пьём, потому что впереди чёрт знает что нас ждёт, а ты полощи. Тебе всё это для здоровья… — И, чокнувшись «камушками» с Димой, опрокинул в себя стакан.

За столом повисла тишина. Лёха с аппетитом перемалывал закуску, Дима вяло жевал горбушку курсантского хлеба, а Лёнька старательно прополаскивал ранку в челюсти.

Затем пошли воспоминания о пролетевших годах, заходили ещё какие-то парни, которые тоже должны были уезжать. Каждый говорил о своём, о своих воспоминаниях. Почему-то говорилось только обо всём хорошем, смешном.

Вначале Лёньке было не до смеха, не давала сосредоточиться на рассказах пульсирующая боль в челюсти, которая чуть ли не кувалдой била по мозгам. Но со временем, а особенно после третьего полоскания, боль постепенно стала проходить, а вскоре и вовсе исчезла.

Лёнька бы и сам мог рассказать много историй о своих похождениях и приключениях в училище, но он находился среди старших, более опытных теперь уже товарищей. Поэтому только сидел и слушал.

Наконец кто-то из парней взглянул на часы, и «банкет» по поводу отъезда моментально прекратился.

Уходя из кубрика, Лёха крепко пожал руку Лёньке:

— Ну, всего тебе хорошего. Давай дерзай, — пожелал он и пообещал: — Будет время, заскочу к тебе в твою девятую роту, но не забывай и одиннадцатую.

Парни, подхватив вещи, вывалились из кубрика в коридор, наполнившийся их не совсем трезвыми голосами.

Лёнька вышел на улицу вместе с галдящей группой новоявленных инженеров, махнул Лёхе на прощание рукой и услышал:

— Удачи тебе, Лёнь! — на что крикнул в ответ:

— Пока, парни, не теряйтесь! Заходите! Адрес прежний!

В ответ послышались какие-то возгласы, содержание которых Лёнька не разобрал, и, проводив парней взглядом, он вернулся в кубрик.

Челюсть после истязания стоматологом уже так сильно не болела, поэтому он навёл относительный порядок на столах, кроватях и тумбочках и завалился спать.

Утром его поднял необычный сигнал подъёма.

Вместо горланящего во всю глотку дневального, кто-то обходил кубрики и, постучавшись, вежливо интересовался:

— Желающие сходить на завтрак есть? — И если этого интеллигента не посылали по известному маршруту, то так же вежливо продолжал приглашение: — Господа инженера́ приглашаются в столовую почифанить.

От такого предложения было грех отказываться, и Лёнька, наскоро умывшись, присоединился к желающим, которые небольшими группками проследовали в столовую. Дежурный офицер демонстративно отворачивал от них лицо, делая вид, что растрёпанные, без гюйсов и миц выпускники его абсолютно не волнуют.

Лёньке, примазавшемуся к сословию новоявленных инженерОв, даже понравилось такое посещение столовой, потому что он представил себе, что, когда он вольётся в свою роту, то им, третьекурсникам, подобного вида уже не простят. Нарушители будут моментально выявлены, переписаны и в достойной степени «награждены».

После завтрака Лёнька, собрав все имеющиеся у него с собой документы, двинулся в отдел практики, где недовольный Владимир Кузьмич выписал, но не отдал ему направление на судно, хотя Лёнька уже с готовностью протянул руку за своей путёвкой в новую жизнь, а недовольно поинтересовался:

— А постельное бельё ты Марьванне сдал?

— Не-а, — не ожидавший такого вопроса Лёнька в растерянности уставился на Кузьмича.

— Так чё ты припёрся сюды? — тут же возмущённо взвился голос Кузьмича. — А ну брысь отседова! И пока цидулю от Марьванны не принесёшь, никаких направлений тебе не будет, — с этими словами он со злостью закинул бумажку с направлением в стол.

По виду Кузьмича Лёнька заметил, что утро у того по каким-то причинам не задалось.

Огорчённый таким поворотом событий, он вынужден был выскочить из кабинета Кузьмича и на всех парах мчаться к Марьванне, попутно кляня себя: «Да как же это я так! Чё это я забыл про постель-то?»

Забежав в роту, он наскоро свернул матрас, всунув в него подушку с одеялом, полотенцем и простынями, и сбежал в подвал.

Там его встретила прежняя таинственная тишина, но Лёнька, уже зная расположение обиталища Марьванны, промчался к вожделенной двери.

Для приличия стукнув по ней костяшками пальцев, он резко открыл дверь.

Картина оставалась неизменной.

Марьванна в прежней позе восседала за столом, и в её всепоглощающих руках по-прежнему прятался мельхиоровый подстаканник со стаканом из тонкостенного стекла. Время здесь было не властно. Лёньке даже показалось, что и пылинки в этой сокровищнице Алладина летают те же самые.

При виде ворвавшегося Лёньки из щёлочек глаз Марьванны вырвались молнии, а небольшое помещение сотряс громоподобный глас:

— Ты чего это тут дверями размахался? Ты чего это здесь ветер разводишь?! — Но едва всесильная Марьванна разглядела запыхавшегося Лёньку, как возмущённые нотки из её голоса исчезли и она вполне доброжелательно произнесла: — А-а-а, это ты, касатик! И чего это ты пожаловал ни свет ни заря? Али что случилось?

— Случилось, Марьванна, случилось, — в тон ей ответил Лёнька. — Бельё вот надо сдать, а то Кузьмич направление на судно может не отдать.

---

Лёнька уже не стал говорить, что именно Кузьмич и послал его сдать бельё, а сделал вид, будто это он сам проявил инициативу, и вот он, такой замечательный и сознательный, явился перед очами очень ответственного работника, которым и является Марьванна.

Оценив преподнесённую лесть, Марьванна пододвинула к себе стопку гроссбухов и принялась в них копаться.

— Так, так… — приговаривала она при этом. — Так как, ты говоришь, фамильё-то твоё?

Лёнька назвался, а Марьванна, перелистав странички толстой потрёпанной книги, нашла строчку с его фамилией.

— И чё ты там принёс? — посмотрела она поверх очков на Лёньку.

— Да всё, чё вы мне давали. — Лёнька сделал попытку развернуть матрас, но Марьванна остановила его царственным жестом:

— Погодь, там покажешь, — и со скрежетом отодвинула стул, чтобы выйти из-за стола.

При взгляде на необъятную Марьванну Лёньке на миг показалось, что под её ногами даже прогнулся бетонный пол, который попирали сии «изящные» ножки.

Когда он предъявил бельё и разложил его в соответствующие кучки, то тем же царственным жестом Марьванна отпустила Лёньку.

Но тот напомнил ей:

— А бумажечку напишите, пожалуйста, Марьванна, а то Владимир Кузьмич не поверит мне, — и с глубокой просьбой в глазах уставился на вершительницу своей судьбы.

От его елейного голосочка Марьванна, довольно цыкнув языком, изрекла:

— Ох, соколик, да какой же ты дотошный, ну совсем, как я в молодости! — и, проплыв в кабинет, черкнула пару слов на небольшом листочке.

— Большое спасибо вам, Марьванна, — рассыпался в благодарностях Лёнька и, прижав долгожданную бумажку к груди, со скоростью «харикейна» помчался в отдел практики.

Глава седьмая

Мельком глянув на протянутую бумажку, Владимир Кузьмич вернул Лёньке направление со словами:

— Дуй-ка ты на Морвокзал, дорогой мой. «Орджоникидзе» там уже стоит с вечера. Найдёшь руководителя практики, и он тебе всё расскажет и покажет, — напутствовал он Лёньку.

Схватив долгожданное направление, счастливый Лёнька выскочил из главных дверей корпуса.

Как же вокруг всё было хорошо! Душа у него пела. Наконец-то исполнится его давняя мечта, и он на самом настоящем судне выйдет в море!

Сколько раз он мечтал об этом! Сколько раз ему снились морские дали и жестокие шторма, в которые попадало его судно, где он справлялся со всеми трудностями и выходил из борьбы победителем. Но тогда это были только сны. А сейчас он в реальности ступит на палубу белоснежного лайнера и выйдет на нём в море.

Погодка была под стать его настроению.

Синее-синее небо без единого облачка. Утренняя прохлада ещё не прошла, и её разгоняло яркое солнце, возвышавшееся над сопками полуострова Чуркин, заслоняющего бухту Золотого Рога от просторов Уссурийского залива.

Невольно всплыли в памяти рассказы Лёхи о замечательном городе Владивосток, в котором ему сейчас предстоит учиться, а потом, возможно, и возвращаться сюда после длительных рейсов.

Прищурившись при взгляде на яркое светило, Лёнька подмигнул ему и сбежал по бетонной лестнице, прикрытой тенью высоких деревьев, к остановке автобуса.

Остановка оказалась пустой, что свидетельствовало о том, что автобус недавно ушёл, и Лёнька, не захотев терять драгоценное время, решил идти до Морвокзала пешком.

Багаж он так и не удосужился забрать из камеры хранения, поэтому минут через десять только с портфелем в руках подошёл к площади железнодорожного вокзала.

Пройдя площадь, он по виадуку над железнодорожными путями прошёл к Морвокзалу, блистающему огромными окнами на переднем фасаде.

Как пройти к причалам, он ещё не знал и, обогнув вокзал, вышел на площадку, огороженную стальными леерами, чем-то напоминающими судовые.

Заворожённый открывшимся видом, он приблизился к ним и, опёршись на ещё влажные от утренней росы леера, принялся рассматривать бухту с множеством находившихся в ней судов.

У причалов мыса Чуркин стояли так знакомые по Мурманску большие морозильные траулеры и перегрузчики. Справа просматривались плавучие доки судоремонтного завода, а слева, у стенки, в одну струнку вырисовывались летящие силуэты военных кораблей. Внизу, под площадкой, с которой он любовался видами бухты, располагался причал с железнодорожными путями, где был пришвартован белоснежный пассажирский лайнер.

Лёнька несколько раз бывал в порту Мурманска, куда их роту приводили для разгрузки пришедших из рейсов рыбацких траулеров. Это были морские труженики, пропахшие рыбой и в многочисленных подтёках ржавчины на бортах.

Здесь же он увидел совсем другую картину.

Лайнер сверкал белизной, и его стремительные обводы свидетельствовали о том, насколько он быстроходен, а многочисленные квадратные иллюминаторы надстройки как бы показывали, что за ними скрыта какая-то тайна, которая невольно манила к себе, обещая комфорт и уют.

Слева, метрах в ста, тоже стояло пассажирское судно. Но как же оно разительно отличалось от «Орджоникидзе»!

По его виду можно было сразу определить, насколько оно старое. С его клёпаных бортов, покрытых яркими подтёками ржавчины, лопухами свисали ошмётки старой серой краски, и становилось ясно, что поставлено оно здесь на отстой и доживает последние свои годы. На остром форштевне этого свидетеля прежних веков Лёнька прочитал название: «Якутия».

Да, оно являлось полной противоположностью «Григорию Орджоникидзе», направление на который он держал в руках и на палубу которого ему через считанные мгновения предстояло ступить.

Слева от здания вокзала он без труда нашёл широкую лестницу, ведущую к заветной мечте.

Чем ближе Лёнька подходил к белоснежному борту лайнера, тем громче стучало сердце и в груди ощущался какой-то незнакомый трепет.

Подойдя к спущенному на причал трапу, он остановился, глубоко вздохнул и, взявшись за деревянные поручни, без труда запрыгнул на блестящую алюминиевую площадку.

Трап опирался на причал нижним основанием, поэтому, пока Лёнька поднимался по нему, не раскачивался. Быстро взлетев на борт, он ступил на тщательно отмытую и отполированную деревянную палубу, но не успел осмотреться, куда же он попал, как был спущен на землю грозным вопросом:

— Кто такой? Куда идём? Документы.

Повернувшись на грозный окрик, Лёнька обнаружил перед собой худощавого парня, одетого в белоснежный вязаный свитер с воротничком под горло. Высокий блондин с залихватски зачёсанным чубом и голубыми глазами не спускал с него требовательного взгляда.

Ошарашенный таким неожиданным приёмом Лёнька принялся мямлить:

— Да вот направление у меня к вам на судно, на практику меня сюда направили, — и, открыв портфель, попытался выудить из него заветную бумажку, но грозный блондин остановил его суету следующим вопросом:

— Какую практику? На палубу, что ли? Ты что, из середянки, что ли?

— Да нет … — не понимая, чего добивается от него блондин, пожал плечами Лёнька, — из ДВВИМУ я, в машинную команду направлен.

Чувствовалось, Лёнькин ответ вывел блондина из меридиана, и он, потеряв весь свой грозный вид и почесав в затылке, уже мирно поинтересовался:

— Так из какой ты роты?

— Из девятой, — с полной серьёзностью ответил Лёнька.

— Как из девятой? — от удивления у блондина приподнялись брови. — Мы тут все из девятой роты на практике, но тебя я почему-то не знаю, — при этих словах он подозрительно уставился на Лёньку, надеясь вывести на чистую воду обманщика, нагло собирающегося причислить себя к неповторимой девятой роте.

— Так я только перевёлся, потому и не знаешь, — пожал плечами Лёнька, не подозревавший о буре мыслей, пронёсшихся в голове блондина.

Но тут к трапу подошёл одетый в форменную тужурку вахтенный с бело-красной повязкой на рукаве.

— Чё случилось тут, Андрюха? Об чём базар? — поинтересовался он у бдительного стража.

— Да тут, видишь, пришёл вот этот вот, — Андрюха указал пальцем на Лёньку, — и говорит, что он из нашей роты. А я его в упор не знаю.

— Та-ак, — недоумённо протянул подошедший парень. — Документы есть? — Вахтенный перевёл взгляд на Лёньку.

— Есть, — подтвердил тот и показал новенький курсантский билет, который вынул вместе с направлением.

Парень повертел его в руках и спросил:

— А направление?

— И направление есть, — подтвердил Лёнька, передавая ему направление.

Прочитав его, парень перевёл взгляд на Андрюху.

— Ваш он, из девятой роты, — рассеял он сомнения Андрюхи и попросил его: — А ты бы отвёл его к вашим, пусть размещается, а то начнёт тут плутать, а мне за это ещё выговор впиндюрят.

— Да некогда мне, — недовольно отмахнулся от него Андрюха. — И так сколько времени потратил, пока ты по гальюнам шастал. Тётку мне проведать надо. Я же тебе говорил…

— Да ладно, — миролюбиво начал уговаривать его вахтенный. — Чё тебе эти пять минут? Погоду, что ли, сделают? Отведёшь — и свободен, как фанера над Парижем, — уже весело пошутил он. — Чё те стоит?

— Ладно… — с большой неохотой согласился Андрюха и, как бы между прочим, поинтересовался у Лёньки: — Да, кстати, как тебя звать-то?

— Лёнькой зови, не ошибёшься, — протянул тот руку для рукопожатия.

— Андрей Клименко, — важно произнёс Андрюха, глянув сверху вниз на Лёньку: — Пошли, — и кивком головы дал понять, чтобы Лёнька следовал за ним.

Пройдя несколько метров в нос судна, он открыл деревянную дверь с небольшим круглым смотровым иллюминатором, окантованным начищенным до блеска бронзовым ободом.

Андрюха, как заправский моряк, с шиком спустился по трапу, положив обе руки на его пластиковые леера и подогнув ноги. Лёнька повторить такой манёвр не смог, так как в одной руке держал портфель.

⠀

⠀

Глава восьмая

Спустившись по крутому трапу вниз на одну палубу, они оказались в большом, просторном холле.

После яркого солнечного света на палубе в холле показалось даже сумрачно, несмотря на свет от многочисленных люминесцентных ламп, установленных на подволоке, и обычных бра, прикреплённых к переборкам.

Лёнька послушно проследовал за молчаливым Андреем по коридору левого борта, ведущему в нос судна.

Шикарная отделка переборок, красивые коричневые двери, отделанные пластиком под дерево, изящные переборочные светильники, тёмно-зелёный толстый палас, которым была застелена палуба, поразили Лёньку. Следуя за Андреем, он даже не слышал звука собственных шагов.

Остановившись возле одной из дверей левого борта, Андрюха бесцеремонно толкнул её и крикнул внутрь:

— Серёга! Тут к нам на практику ещё одного прислали, — и, посторонившись, пропустил Лёньку перед собой в каюту, крикнув при этом: — А я к тётке пошёл, а то и так задержался с этим Мишкой!

---

Войдя в каюту, Лёнька осмотрелся.

Слева в каюте находились две двухъярусные койки, прикрытые шторками. Впереди, на слегка наклонной переборке, располагался круглый иллюминатор, под которым стоял прикреплённый к переборке стол. Справа, у самого входа — два рундука типа шкафов, для одежды.

За столом сидело два человека. Из-за яркого света, идущего из иллюминатора, Лёнька первоначально не смог разглядеть их, но, но стоило только приблизиться — и это ему удалось.

Парень справа, свободно откинувшийся на спинку стула, без стеснения разглядывал Лёньку и, выдержав паузу, поинтересовался:

— Так откуда ты такой взялся тут?

Лёнька, за последнее время уже привыкший к подобным расспросам, заученно ответил:

— Перевёлся из МВИМУ и сейчас направлен сюда на практику.

— Из «рыбы», что ли? — с каким-то пренебрежением переспросил парень.

Такой тон вопроса Лёньке тоже был знаком, поэтому он кивнул:

— Ага, из неё самой, — и постарался получше разглядеть любопытного парня.

Ничем особым тот не выделялся. Широкоплечий, в гражданской рубашке, русоголовый, с длинной чёлкой, опущенной на лоб, пытливыми глазами и бакенбардами чуть ли не до конца челюсти, он продолжал пристально разглядывать Лёньку. Второй же парень сидел под иллюминатором, яркий свет из которого бил Лёньке в глаза, поэтому подробно рассмотреть его он не смог и только по контурам понял, что это был его ровесник, худощавого телосложения и с утончёнными чертами лица. Но тот молчал и с интересом наблюдал за вошедшим Лёнькой.

— Да ты не тушуйся, — успокоил Лёньку широкоплечий, — это я так, для уточнения. — И, приподнявшись, протянул руку для знакомства: — Сергей, старшина третьей группы.

— Леонид. — Лёнька в ответ пожал шершавую руку Сергея.

— Ну что, Лёня, — как-то сразу перейдя на дружеский лад, продолжил Сергей, — пошли к Борисычу, он тебя оформит и расскажет, что делать.

Сергей поднялся и вышел в коридор.

Лёнька последовал за ним.

Обернувшись, Сергей поинтересовался, кивнув на Лёнькин портфель:

— Это что, весь багаж твой, что ли?

— Не-а. Тут только документы, а сумку я ещё из камеры хранения не забрал, — пояснил Лёнька.

— А когда ты приехал? — поинтересовался Сергей и, не дождавшись ответа, пошёл по коридору в сторону холла.

— Да с пяток дней как из дома уехал, — уже в спину Сергею начал рассказывать Лёнька.

— А откуда, если не секрет? — Сергей, не снижая темпа ходьбы, обернулся к Лёньке.

— Какой секрет? — хмыкнул Лёнька, едва поспевая за Сергеем. — Из Свободного я, — тут же пояснив: — Родители там живут.

— А-а, — протянул Сергей. — А я из Комсомольска.

Они поднялись по паре крутых трапов вверх, выйдя в коридор очередной палубы, на которой комфорт помещений чувствовался значительнее, чем на палубе курсантов.

Сергей, подойдя к одной из дверей с табличкой «Помощник капитана по личному составу», постучал в неё.

---

Из-за двери послышалось:

— Не заперто, входите, — и Сергей, открыв дверь, вошёл в каюту.

Каюта от курсантской, откуда только что вышел Лёнька, заметно отличалась. Тут отделка переборок и подволока выглядели совсем другими, и на полу вместо линолеума красовался толстый коричневый палас.

Одиночная кровать, задёрнутая плотной шторкой, небольшой диванчик и письменный стол с настольной лампой.

Если в курсантской каюте иллюминатор был круглый с броняшкой, то здесь через большое прямоугольное окно в помещение поступало столько света, что каюта казалась большой и уютной.

За столом сидел мужчина, который, увидев вошедшего Сергея, доброжелательно приветствовал его:

— А, Котов, здравствуйте! Что случилось на этот раз?

— Доброе утро, Владимир Борисович! — ответил на приветствие Сергей и продолжил: — Ничего не случилось. Только вот к нам на практику направили ещё одного курсанта. — Сергей кивнул на Лёньку, стоящего у него за спиной.

— Да-да, — закивал Владимир Борисович. — Я ещё вчера получил РДО о его прибытии. — И заглянул за спину Сергея: — Чего прячетесь, курсант Макаров? Проходите, показывайте, что у вас там за документы с собой имеются.

Лёнька осторожно обошёл Сергея, загородившего весь проход, приблизился к начальнику практики и, поставив портфель на стол, достал всё, что ему передали в отделе практики.

Владимир Борисович принялся рассматривать переданные документы, а Лёнька тем временем постарался разглядеть своего нового начальника.

---

Обычный, неприметный человек. Если бы он встретил его на улице, то никак не смог бы предположить, что этому человеку доверили воспитание и обучение пары десятков безбашенных пацанов.

Полноватый не по годам, с холёными руками и с остатками тщательно прилизанных волос на голове, в небольших круглых очочках, как у кота Базилио, он никак не походил на морского волка, который смог бы привить Лёньке любовь к морю и морской профессии. Скорее всего, новый начальник напоминал заурядного бухгалтера или библиотекаря. От невольного разочарования, которое ощутил Лёнька, разглядев начальника, радость от прибытия на судно как-то сама собой поуменьшилась.

Но он тут же вспомнил своего преподавателя сопромата, маленького, плюгавенького и дотошного человечка, на которого и внимания обращать не стоило бы (и первоначально их группа так и делала). Но когда перед ними раскрылись все знания и жизненный опыт, скрытые под облысевшим прыщавым лбом преподавателя, то для них он стал чуть ли не великаном, а по красоте, с которой этот Зигмантович излагал нудный сопромат, сравнился чуть ли не с Аполлоном Бельведерским, и все ребята с разинутыми ртами слушали и воспринимали то, чему он пытался их обучить. И Зигмантович этого добился. Почти все ребята из его группы сопромат усвоили прилично и с первого раза сдали. Даже Жора Раилко — и тот сдал, но это он сделал не за счёт полученных знаний, а только за счёт ловкости рук и непередаваемой наглости.

                                          * * *

О Жоре Раилко можно слагать анекдоты и рассказывать бесконечные истории. Это был длинный худющий парень чуть ли не под два метра ростом. Приехал он в Мурманск из Майкопа. На вступительных экзаменах в сочинении на трёх листах он допустил тридцать одну ошибку. Но какими-то ему одному известными путями добился, чтобы ему позволили переписать сочинение, и получил за него четвёрку. Хотя и по остальным предметам Жора получил одни трояки, но его зачислили кандидатом. Через полтора года, когда слабое звено, не выдержавшее курсантских будней, оказалось отчисленным, Жору зачислили в курсанты. Вот тогда-то он на радостях наклюкался, и тайна написания сочинения наконец раскрылась. В состоянии «лёгкого» алкогольного опьянения, в котором Жора еле ворочал языком, он рассказал Лёньке о тяжести своего проступка. Выяснилось, что Жора пообещал преподавательнице, контролирующей написание сочинения, женится на её дочери. И дело бы действительно дошло до свадьбы, но невеста почему-то вскоре поняла, что Жору она разлюбила, и без ума втрескалась в Валерку Рогова, красавца, хоккеиста и лучшего друга Жоры Раилко, которого Жора сам ей подсунул. А Валерке было безразлично — что Маша, что Люся. Он этих девиц собирал для коллекции. Для него самым важным являлся хоккей, а на остальное он плевать хотел. И поступал он в мореходку только для того, чтобы маманя от него отстала. Поэтому Валерка с трудом продержался в училище полгода, и его отчислили за неуспеваемость. Его тут же забрали в армию, где он занимался хоккеем, а брошенные девчонки только лили по нему слёзы.

Зато Жора Раилко остался учиться в училище и оставался на плаву только из-за своей изворотливости и прохиндейства.

Зигмантович его быстро раскусил и прилюдно пообещал: «А Раилко ни в жизть не сдаст у меня сопромат».

Зигмантович был, конечно, наиумнейшим мужиком, но Жора его обошёл на бреющем.

Зигмантович ненавидел тех, кто пользовался шпаргалками или недозволенными методами приобретения знаний. Вертясь на своём высоком стуле, с которого обозревал притихшую аудиторию, он неоднократно об этом заявлял и хвастался тем, что у него ещё никто на его экзаменах ничего не списал.

И вот, когда наступил «день икс», то есть день, когда у Лёнькиной группы был экзамен по сопромату, Зигмантович громогласно подтвердил своё желание по Раилко. Бедный Жора от полученной новости поник и стоял в дальнем углу коридора с непередаваемо грустной физиономией. Всем действительно было его жалко.

А Зигмантович весело зашёл в аудиторию и принялся выжимать из экзаменуемых знания, вертясь на своём кресле со спинкой и источая шутки с прибаутками, касающиеся курсантской непередаваемой тупости.

При взгляде на него иной раз создавалось впечатление, что, даже несмотря на то что у его кресла была высокая спинка, она ему не мешала, и на этом кресле он крутился вокруг своей собственной оси.

Неожиданно в середине экзамена Зигмантовича вызвали в деканат, и вернулся он оттуда чернее тучи.

Шутки прекратились, и он со скрежетом зубовным смотрел на экзаменуемых, рисуя трояки в зачётках. Вот тут-то Жора и проник в аудиторию. Он скромно устроился за одним из дальних столов и сосредоточился на полученном билете с видом, которому бы позавидовал и Диоген.

Лёнька сидел напротив Жоры, но в другом ряду. Билет у него был лёгкий, и он быстро с ним справился. Ожидая своей очереди на вызов к преподавателю, он потянулся и осмотрелся. Как же сильно он удивился, когда обнаружил, что Раилко нагло списывает. По виду Жоры в это невозможно было поверить, но факт оставался фактом. Раилко всё списал — да так виртуозно, что вездесущее око Зигмантовича этого не обнаружило.

Лёньку Зигмантович подловил на одном из дополнительных вопросов и поставил четвёрку. А когда обречённый на завал Раилко без запинки ответил на все вопросы по билету, то обалдевший Зигмантович даже забыл (или сделал вид, что забыл) задать ему дополнительные вопросы и тоже поставил четвёрку. Так что в Лёнькиной группе только три человека получили четвёрку — и Жора Раилко стал героем дня.

Лёнька, конечно, никому не сказал, что Жора содрал со шпоры все свои знания. Да и зачем ему это было делать? В «правдоискатели» он записываться не собирался.

                                         * * *

Может быть, и сейчас Владимир Борисович окажется для Лёньки тем, кем когда-то был для него Зигмантович? Поэтому он отринул минутное сомнение и внимательно выслушал, что начал объяснять ему начальник практики.

Но ничего особенного Борисыч не изрёк, кроме того что Лёнька завтра должен быть в восемь утра на разводке и отныне подчиняется второму механику, который является главой машинной команды, и чтобы с завтрашнего дня Лёнька вёл дневник практики и начал составлять отчёт, который обязан предъявлять лично ему, Владимиру Борисовичу, а сейчас пусть идёт и заселяется в каюту. Переведя взгляд на Сергея, он вежливо попросил:

— А Вы, Котов, помогите новенькому побыстрее освоиться в коллективе.

На что Сергей согласно кивнул:

— Понял, сделаем.

Но поток речи Владимира Борисовича от видимой покорности старшины не уменьшился, и он с новой силой продолжил излагать мысли, которые, по всей видимости, его очень тревожили. Он напомнил о порядке в каютах, о соблюдении формы одежды, о распорядке дня и очереди практикантов в столовой во время приёма пищи. По его мнению, практиканты мешали там членам экипажа.

Неожиданно Владимир Борисович что-то вспомнил, встрепенулся и напомнил, что завтра после обеда будет отход и, посмотрев сквозь круглешки очочков на Лёньку, неожиданно грозно приказал:

— И чтобы завтра к восьми утра на разводке был как штык! Понятно?

Не ожидавший такой перемены в настроении начальника Лёнька, что тот китайский болванчик, послушно закивал головой:

— Так точно! Всё ясно.

Таким всплеском эмоций Владимир Борисович, видимо, исчерпал весь свой запас начальственности и, махнув рукой на застывших Сергея с Лёнькой, вяло закончил инструктаж:

— Всё, идите. Я вас больше не задерживаю, — и бессильно откинулся на спинку кресла, которое так и не покинул в течение всего разговора.

Выйдя из каюты начальника практики и спустившись палубой ниже, Сергей махнул в сторону каюты начальника:

— Ты на него особо внимания не обращай, — понизив голос и усмехаясь, поделился он с Лёнькой. — Трендит вечно какую-то ерунду. Хоть что-нибудь толковое за последний месяц сказал бы! Ты лучше Здора слушайся. Вот это мужик! — с чувством подтвердил свои слова Сергей, выставив большой палец.

— А кто такой Здор? — уточнил Лёнька.

— О! — протянул Сергей. — Это наш второй механик. Николай Васильевич — это что-то!

Тут они подошли к курсантским каютам, Сергей открыл дверь, которая была рядом с той, куда привёл Лёньку Андрюха, и широким жестом показал:

— А здесь у нас есть свободная койка. Так что устраивайся тут. — И, войдя в каюту, хлопнул по койке второго яруса у иллюминатора: — Твоя будет. И не забудь получить бельё, — напомнил он и ушёл.

Глава девятая

На двухъярусной койке, стоявшей у входа, отодвинулись занавески, и на Лёньку уставились две заспанный физиономии, а он после ухода Сергея остался в неведении стоять посередине каюты.

Парень с верхней койки легко спрыгнул на палубу, подошёл к Лёньке и, крепко пожав руку, представился:

— Миша.

Парень оказался ростом с Лёньку. Что-то странное отличало его от всех тех, с кем ему пришлось встретиться сегодня. Лёнька никак не мог понять, что именно, но когда Миша назвал себя, то моментально понял. Его выделяли выразительные глаза и непомерно большая голова с взъерошенными остатками волос.

— Лёня. — В ответ Лёнька сильно тряхнул руку Михаила и получил в ответ пружинистый ответ, что говорило о том, что Миша, несмотря на свой интеллигентный вид, силушкой обладает.

С нижней койки выкарабкался другой парень и протянул Лёньке ладонь:

— Сергей, — тут же пошутив: — Что, говоришь, вместе куковать тут будем? Ну давай устраивайся. Сам-то откуда будешь? — Он с неподдельным интересом рассматривал Лёньку, но тот на его вопрос ответить не успел.

Дверь каюты распахнулась, и в неё ввалился ещё один персонаж.

Это был парень с Лёньку ростом, сухощавый, с взъерошенной копной русых волос, в распахнутой на груди рубашке, от которого шёл жар.

Парень держал в руках две большие сумки, которые осторожно поставил около рундуков. Освободившись от груза, он с облегчением выдохнул и плюхнулся на свободный стул возле стола.

— Фу-у! — громко выдохнул он и, помянув всех чертей и матерей, закончил свою тираду: — Да чтоб я ещё поддался на вашу провокацию и ходил в эти магазины…

— Чё, купил, что ли? — спокойно поинтересовался Миша, не обращая внимания на возмущение вошедшего, и, присев на корточки, открыл одну из сумок.

Проверив её содержимое, он констатировал:

— Во! Это то, что надо. Все бурелые и не очень крупные. Довезём до Провидения, а что не довезём, то сожрём, — тут же пошутил он.

Лёнька непроизвольно глянул в сумку. Там лежали помидоры. Это его удивило, и он посмотрел на Мишу:

— Это чё у вас такое?

— Не видишь, что ли? — поднял на него голову Миша. — Это мы обещали привезти нашим знакомым в Провидения, вот и купили. Не много ли? — он перевёл взгляд на пришедшего парня, который, расслабившись, сидел в кресле и вытирал с лица пот.

— Нормально. Самое то что надо! — отмахнулся тот и посмотрел на Лёньку: — А тебя чё, тут поселили, что ли?

— Ага, — утвердительно кивнул Лёнька.

— Ну тогда держи краба! — улыбнулся пришедший и, привстав со стула, протянул Лёньке руку. — Василий, — громогласно заявил он при этом.

— Леонид, — в тон ему ответил Лёнька и вцепился в протянутую ладонь.

Василий энергично потряс её и тут же спросил:

— А бельё ты уже получал? — в его голосе даже прозвучали заботливые нотки.

Лёнька удивился тому, с какой скоростью поменялось настроение у Василия, но вида не подал.

— Не успел ещё. Только что получил инструктаж у Борисыча, а старшина Котов показал койку, — пожав плечами, спокойно пояснил он.

— Так чё ты тут стоишь? — чуть ли не взвился Василий. — Сейчас кастелянша куда-нибудь свалит, тогда ищи-свищи её. Только после отхода сможешь бельё получить. Тем более обед же скоро!

При чём здесь обед и кастелянша, Лёнька связать не успел, поэтому поинтересовался:

— А где она, эта кастелянша? — и, надеясь на помощь, осмотрел присутствующих.

— А, — махнул рукой Василий, — всё равно не найдёшь. Пошли, покажу, — и, махнув рукой Лёньке, чтобы тот следовал за ним, открыл дверь и вышел в коридор.

По длинным коридорам, то поднимаясь, то опускаясь с палубы на палубу, Василий привёл Лёньку к заветному месту, где можно получить бельё. Василий оказался прав, сам Лёнька ни в жизнь бы не добрался до этого белья.

Помещением, где обитала кастелянша, оказалась небольшая чистенькая каюта с идеально наведённым порядком.

Под стать помещению оказалась и сама кастелянша. Симпатичная, невысокого роста женщина с аккуратным макияжем и перманентной завивкой. Такая завивка была в моде, и все красавицы Советского Союза щеголяли с такими причёсками. Поговаривали, что точно такая же причёска была у какой-то французской то ли певицы, то ли актрисы.

Лёнька в таких делах особо не разбирался, потому что его свободное время в основном занимали спорт и учёба. В девчонках ему больше нравились стройные ножки да коротенькие юбочки, а причёски были ко всему этому только каким-то дополнением.

Василий, судя по обходительному общению, был знаком с кастеляншей, поэтому получение белья не заняло много времени.

Возвращаясь назад, Василий игриво поинтересовался у Лёньки:

— Ну и как тебе женский персонал у нас? — кивнул он назад, в сторону покинутого помещения.

— Как «как»? — удивился Лёнька. — Нормально. Старовата только. Сколько ей? Лет тридцать, что ли?

— Где-то так, — прищурив глаз, качнул головой Василий и с видом знатока поделился: — Но ты не на возраст смотри. Женщина — что надо. Тут про неё говорят, что она такой роман со старпомом крутит, что любая молодуха позавидует, — и таинственно закатил глаза к подволоку, будто выдал какую-то сокровенную тайну.

Но времени рассказать об интригах, пронизавших шикарный пассажирский лайнер, у Василия не хватило, потому что они пришли в каюту, где Лёнька принялся застилать постель.

Он ещё не закончил с постелью, как в каюту зашли двое парней, одетых в курсантскую форму, но только со споротыми лычками и без гюйсов.

Один из них, назвавшийся Юрой, симпатичный парень ростом с Лёньку, с отточенными чертами лица и не в меру отросшими чёрными, постоянно лезшими ему в глаза волосами, которые он постоянно поправлял. Говорил он мало, больше прислушивался. Ему, как показалось Лёньке, очень хотелось увидеть и послушать новенького, который приехал чёрт знает откуда и будет с ними проходить практику.

---

Другой (потом выяснилось, что зовут его Сашей) постоянно старался шутить и сам же громче всех смеялся своим шуткам.

Если Юра на них только слегка реагировал, скромно улыбаясь, то Саша смеялся от души, но как-то казалось странным, что во время этого смеха рот у него раскрывается только чуть-чуть, как будто у него треснула губа и он боится, чтобы шрам на губе не причинил ему особой боли. Хотя губы у него были целыми, и никаких трещин на них не было.

Парни наперебой принялись рассказывать о прошедшем рейсе и о том, что их ждёт впереди.

Оказывается, они уже сделали один рейс на Провидения, который длился целый месяц.

«Орджоникидзе» стоял на линии Владивосток — Провидения с заходами в Корсаков, Петропавловск-Камчатский (как они называли его, Питер), Беринговский, Анадырь, Эгвекинот. Последним портом был Провидения, где стоянка составляла больше суток.

Они откровенно делились переполнявшими их впечатлениями и старались довести до Лёньки все правила судового расписания.

Лёнька впитывал всё то, что говорили парни. Его всё интересовало. Тем более что отход был назначен на завтра, и он сам сможет воочию увидеть всё то, о чём ему сейчас рассказывали парни.

Одним из главных правил являлось то, что курсанты с восьми утра работают в машинном отделении до обеда. Обед — в двенадцать часов, а потом им выделяются четыре часа на работу над составлением отчёта по практике. На вопрос Лёньки «Ну и что, составили уже отчёт?» Василий с полной серьёзностью ответил:

— Конечно нет, — чем вызвал всеобщий смех, а Саша указал на Мишу:

---

— Он у нас голова. Мы ждём, когда он начнёт, так мы и передерём у него. Ну а если и Данилов присоединится к нему, — он кивнул на скромно сидящего в стороне Сергея, — то у нас с отчётами всё будет в ажуре, — и рассмеялся громче всех.

Разговор так и продолжался бы до бесконечности, если бы Василий не взглянул на часы.

— О! — делано удивился он. — Мужики! Мы так за базаром и обед прозеваем. Давайте-ка собираться. Там, наверное, экипаж уже заканчивает харчить, так что нам подгребаться пора.

— Да не боѝсь ты, Гусев, тебя там никто не засамолётит, — вновь подшутил над Василием Саша.

Василий с полной серьёзностью отреагировал на его нелестное замечание:

— А ты, Шастин, вообще, если не хочешь идти, так и сиди тут и соси лапу дикого дикобраза, а без меня обеды не проходят. Вы все, как хотите, а я пошёл. — Он поднялся с кровати, где сидел во время разговора, и направился к двери.

— Обожди, Вась, ты чё, я же пошутил! — подскочил со стула Шастин и последовал за Василием.

А тот, обернувшись к Лёньке, с удивлением посмотрел на него:

— А ты чё, не пойдёшь, что ли?

— Почему? Пойду, — удивился Лёнька и, поднявшись со стула, пояснил: — Так я же не знаю, куда идти.

— Иди следом за мной и не ошибёшься, — веско изрёк Василий и для верности подкрепил свои слова энергичным жестом.

Из соседних кают начали выходить парни, и толпа голодных курсантов с шутками и прибаутками двинулась в направлении столовой.

                                         * * *

Столовая для экипажа имела два входа. Один — от ресторанного камбуза, а другой — со стороны кают второго класса, который проходил через уголок отдыха экипажа, где стояло несколько диванов и столиков для игры в домино и шешь-бешь. На столиках и сейчас в беспорядке лежали домино и коробки для шахмат и шашек, а диваны оказались завалены подшивками газет. В одной из переборок виднелись прорезанные квадратные отверстия, сквозь которые выглядывали линзы киноаппаратов.

Всё это мимоходом подметил для себя Лёнька, подумав, что тут можно будет посмотреть и кинофильмы.

Комната отдыха или, как её официально называли, Ленинская комната переходила в столовую, где в два ряда стояли столы для приёма пищи или места для просмотра кинофильмов.

За столы можно было садиться с обеих сторон на привинченные к палубе вертящиеся стулья.

В левом ряду сидели матросы, а в правом — мотористы. Первые два стола слева, находившиеся ближе к раздаточной, предназначались для боцмана, подшкипера и матросов первого класса, а два других справа — для токаря, сварщика, старшего моториста и мотористов первого класса.

Матросы второго класса с палубными практикантами и женским персоналом садились на оставшиеся столы слева.

Мотористы второго класса и курсанты садились на оставшиеся столы справа.

Места посадки, а особенно — для старших чинов, занимать никто не имел права. Весь экипаж негласно придерживался этих правил.

Да и остальные члены палубной и машинной команды старались садиться на «пригретые» места. Поэтому неразберихи при приёме пищи никогда не возникало.

На каждом столе стояло по две кастрюли с борщом, тарелка с хлебом и отдельно в стопках пустые тарелки. Там же лежали ложки, вилки, и стоял вместительный чайник с компотом. Так что за шанцевым инструментом по помещению бегать не было необходимости.

Как потом стало ясно Лёньке, при штормовой погоде стеклянная посуда на столы не ставилась. Её по мере необходимости выдавали в раздаточной, туда же относилась и грязная посуда.

                                         * * *

При входе в столовую весь этот гомон утих, а курсанты чинно и благородно устроились за столами, покрытыми клеёнками.

По мере уничтожения первого блюда каждый вставал и подходил к раздаточной, сдавал использованную тарелку, и ему, уже в чистую, накладывали второе блюдо. Суеты не было. Если кто не наедался, то без проблем выдавалась добавка.

Василий, увидев застеснявшегося от чинности и порядочности Лёньку, окликнул его:

— Лёнь, ты чё это там застыл? Иди к нам. У нас тут как раз есть свободное место.

Лёнька, устроившись на вертящемся стуле рядом с Василием, присоединился к общей трапезе.

Так что утолить голод он смог без проблем. Тем более что борщ оказался очень вкусным, а котлеты абсолютно не похожи на курсантские. Они, конечно, имели некоторые добавки, но мясо в них было, и его вкус отчётливо ощущался.

А так как судно стояло в порту, и только что получили свежие продукты, на столы поставили салаты из свежих огурцов и помидоров.

«Так это, если не работать, а регулярно посещать столовую, при таком питании можно вскоре стать колобком», — шутливо подумал про себя Лёнька.

Отобедав, парни потянулись из столовой на палубу. Василий снова провёл Лёньку по всем коридорам, трапам и вывел на кормовую швартовную палубу.

Курящие парни выстроились вдоль фальшборта и, опёршись локтями на планширь с видом бывалых мореманов, дымили дешёвыми сигаретами и папиросами.

Лёнька к подобной пакости старался не прикасаться, и сейчас, обойдя группку курящих матросов и мотористов, постарался оказаться в зоне, где дым не доходил до него.

Василий тоже не курил, и они, перейдя на правый борт, наслаждались тёплым летним деньком, разглядывая акваторию бухты и стоящие в рыбном порту суда.

Понаблюдав за бухтой Золотого Рога, по которой постоянно сновали мелкие буксирчики и пассажирские катера, Лёнька поделился с Василием проблемой, которая волновала его:

— Слышь, Вась, тут мне надо кое-чего купить, не смог бы ты мне показать, где это можно сделать без проблем? Ты же местный, знаешь же всё… — Лёнька просительно посмотрел на Василия и предложил: — Давай сходим в город.

— Нет проблем, — пожал плечами Василий, — сходить можно. А что тебе купить-то надо? — Василий с интересом взглянул на Лёньку.

— Пасту зубную, одеколон, носки да, может быть, ещё чего… — в раздумье принялся перечислять Лёнька.

— Ну это ерунда. В ГУМе это всё есть, — с видом знатока успокоил его Василий. — Тем более что на стоянке мы не работаем, да и недалеко тут. Видишь? — Василий указал рукой в сторону памятника на площади.

Лёнька прекрасно запомнил памятник с красноармейцем и огромным флагом, когда они осматривали его с Сергеем и Виталием, поэтому согласно кивнул.

— Так вот, — по-деловому объяснял Василий, — за этим памятником находится кинотеатр «Уссури», а рядом с ним ГУМ. Если хочешь, то и в кино сходить можно, а если нет, то покупки сделаем и просто прогуляемся. Мне за этот месяц уже надоело сидеть на этой коробке, — с видом бывалого моряка заключил Василий.

— Так что, — оживился Лёнька, — пошли, что ли?

— Пошли, — уверенно заявил Василий. — Вот только Котова предупредим, что мы свалили, и пойдём. Я маманю свою с батей вчера навестил, так что они придут провожать пароход только завтра, поэтому делать мне нечего. Не в «тыщу» же с Коротковым и Даниловым резаться.

Василий, как старого знакомого, приобнял Лёньку за плечи, и они теми же самыми хитроумными путями вернулись к себе в каюту.

Выйдя на привокзальную площадь, Лёнька направился к широкой улице с трамвайными путями, по которой несколько дней назад прогуливался с друзьями, но Василий остановил его:

— Ты чё, по 25-го Октября решил идти, что ли? — На что Лёнька согласно кивнул головой. — Пошли другим путём, там ближе, — кивнув куда-то в сторону, предложил Василий. — По Почтовому переулку быстрее выйдем на площадь, — пояснил он свою мысль.

— Пошли, — согласился с ним Лёнька. — Тебе виднее. Ты же местный.

Они свернули в небольшой переулок, в котором Лёнька почувствовал, будто оказался в прошлом веке, и даже ощутил запах старины, идущий от зданий. Ему невольно представилось, что именно по этому переулку когда-то Бонивур убегал от белогвардейцев, настолько здесь всё оказалось пронизано экзотикой.

Переулок оказался узким и извилистым. Справа за металлической оградой круто шёл вниз обрыв, на дне которого пролегали железнодорожные пути, а слева возвышались старинные дома. Почти все они были не оштукатурены, и тронутые временем, потрескавшиеся чёрно-красные кирпичи показывали, насколько преклонным оказывался возраст этих строений.

Василий шёл по переулку уверенно, так что Лёнька едва поспевал за ним. Минут через пять они вышли к памятнику, и Василий начал рассказывать:

— Видишь за памятником кучи земли? — Он ткнул рукой вправо и, когда увидел, что Лёнька подтвердил его вопрос кивком, продолжил: — Так вот эту землю разровняют, и за памятником будет огромная площадь, — для убедительности Василий даже развёл руки, насколько ему позволил их размах. — Парады на ней проходить будут.

Но, увидев недоверчивый взгляд Лёньки, с жаром принялся объяснять:

— Это недавно на лекции один мужик из архитектуры города нам рассказывал. А здесь, слева, — Василий указал влево от памятника, — они хотят построить большое белое здание этажей в двадцать для всей городской шушеры. Так что через пяток лет нам не придётся бегать по городу с бумажками, потому что всё начальство будет сидеть здесь.

— Да не может такого быть, — недоверчиво посмотрел на Василия Лёнька, — чтобы всякие-разные клерки да в одном здании уместились! Ни в жизнь не поверю. Их, знаешь, сколько?.. — Лёнька попытался найти сравнение, но у него это не получилось, и он выпалил: — Их сто миллионов тысяч куч. Вот.

— Ну ты даёшь! — Удивление пополам с возмущением было написано на лице Василия. — Я ему говорю, что мужик нам из архитектуры рассказывал, а он мне не верит…

— Ладно, — примирительно согласился Лёнька. — Пусть живут тут, но сейчас же здесь только котлован. И когда этот дом построят? — с недоверием закончил он.

— Да лет через пять, я тебе говорю, — всё больше раздражался Василий.

Лёнька понял, что Васю больше не надо донимать вопросами, поэтому задал более-менее тривиальный вопрос:

— Так где, ты говоришь, ГУМ этот?

— «Где, где?» — передразнил его Василий. — В Караганде, — и вновь ткнул рукой на противоположную сторону улицы. — Там.

Подойдя к ГУМу, Лёнька обратил внимание, что здание ГУМа тоже очень старое, поэтому задал Василию очередной вопрос:

— Так сколько лет-то ему? Я смотрю, оно как бы не до революции было построено.

— Точно подметил. — И довольный Василий продолжил объяснение: — Ему лет сто, а может, и больше. Купец его какой-то построил, а когда буржуев прогнали, то точно такой же дом он где-то в Китае выстроил. Видишь ли, — Василий хитро усмехнулся, — ностальгия его замучила.

Но больше времени на воспоминания об истории Василий тратить не захотел и махнул Лёньке рукой:

— Пошли, чё застыл? — И они вошли в здание.

Здесь и в самом деле оказалось, как во дворце. Высокие лепные потолки со всякими выкрутасами, мраморные лестницы с чугунными старинными перилами. Светильники под старину. Лёнька такое видел только в Ленинграде. Но долго разглядывать красоты дворца Василий ему не дал.

Они поднялись на второй этаж, где Василий отвёл Лёньку в отдел галантереи.

Здесь и в самом деле нашлось всё, что хотел купить Лёнька.

Он остановил свой выбор на зубной пасте «Поморин» по тридцать пять копеек за пачку. Мыло было всякое-разное, но Лёнька выбрал «Земляничное» по двенадцать копеек за пачку и одеколон «Русский лес» в красивой бутылке (рубль десять копеек за флакон).

Когда продавщица выставила перед парнями весь набор, Василий удивился:

— Зачем тебе этот «Русский лес»? Вон, смотри, — он указал на одну из полок, — там «Шипр» есть. Он стоит девяносто шесть копеек за бутылку, да и в этой бутыляке его в два раза больше.

— Не, — отрицательно покачал головой Лёнька, — «Шипр» ни в коем случае.

— А чё так? — На лице Василия изобразилось неподдельное удивление. — Вон, мой батя им всю жизнь мажется — и ничего. Всё нормально.

— Не могу я его запах переносить. Тошнит меня от него, — попытался объяснить Лёнька, но Василия это не убедило.

— И чего это тебя от него тошнит? — презрительно хмыкнул он. — Никого не тошнит, а его, видите ли, тошнит… Интеллигент, что ли? — с ехидной усмешкой уставился он на Лёньку.

— Никакой не интеллигент, — отрезал Лёнька (ему уже стала надоедать придирчивость всезнающего Васьки). — Просто как-то бичуганы дали мне его попробовать, так меня сутки полоскало, а потом месяц всё воняло эти поганым «Шипром».

— А-а, — с видом знатока протянул Василий, — тады ясно, — и отстал со своими советами от Лёньки.

Тот расплатился за покупку, и продавщица завернула всё купленное в лист плотной коричневой бумаги, а он уложил пакет в сетчатую авоську, специально прихваченную для этих целей.

Тут же на втором этаже Лёнька выбрал себе в трикотажном отделе хлопчатобумажные носки по тридцать пять копеек за пару, и, завершив все покупки, они вышли на Ленинскую.

На трамвайной остановке напротив кинотеатра «Уссури» дождались попутного трамвая и поехали на площадь железнодорожного вокзала, до которой оказалась всего одна остановка.

На вокзале Лёнька попросил Василия:

— Вась, а где тут можно телеграмму дать родителям, а то я, балбес, как приехал, так и не поставил их в известность, что добрался нормально.

— А, — Василий даже не удивился Лёнькиной просьбе, — тут рядом, пошли.

У окошка почтового отделения очереди не было, поэтому Лёнька быстро написал маме, что добрался хорошо, и адрес почтового отделения училища, куда ему можно будет писать.

Затем в камере хранения они с Василием забрали Лёнькины вещи.

Хорошо, что он пошёл в ГУМ и камеру хранения с Василием, где-то в глубине души радовался Лёнька, потому что с покупками, сумкой и чемоданом он бы один не управился.

А тут Василий подхватил покупки, а Лёнька — сумку с чемоданом. Вот так вдвоём, весело болтая, они вернулись на судно.

Глава десятая

В каюте стоял ажиотаж. Миша с Сергеем куда-то собирались. Сонного состояния, царившего прежде в каюте, как не бывало.

— Что случилось? — поняв серьёзность обстановки, попытался допытываться у них Василий.

— Да отстань ты! — отмахнулся от него Миша, а Сергей, с удивлением посмотрев на Василия, буркнул:

— Чё, не помнишь, что ли? Второй же собрался на стоянке поршень дёргать.

— Уау! — стукнул себя ладонью по лбу Василий. — Как же я об этом забыл! — И, забросив Лёнькину авоську к нему на койку, начал лихорадочно переодеваться. — А ты чё не переодеваешься? — мимоходом задал он вопрос Лёньке.

— А куда? — Лёнька никак не мог понять нервозности парней.

— «Куда-куда», — передразнил Василий Лёньку. — Второй механик будет с рембригадой поршень на главном двигателе дёргать, и сказал, чтобы мы пришли на моточистку. Ему надо до нуля все работы сделать. Ведь завтра же отход, и оба двигателя должны быть готовы к отходу.

— А обязательно там быть? — удивление у Лёньки так и не проходило.

— Ты чё такой деревянный? — раздражённо отреагировал на его тупость Василий. — Хочешь — иди, а хочешь — нет. Тебя палкой туда никто не гонит. Мне, например, просто интересно, как это всё делается. Вот поэтому я и иду. Серёге с Михой тоже. — И, посмотрев в их сторону, Василий, ища у друзей поддержки, спросил: — Интересно ведь?

Но те оказались настолько заняты своими делами, что не обратили на Васькин вопрос внимания, продолжая молча переодеваться.

— Во! Видишь! — гордо подтвердил Васька. — Им тоже интересно.

Лёньке не хотелось выглядеть белой вороной среди своих новых знакомых и он, раскрыв сумку, достал старые хэбовые брюки, куртку и рабочие ботинки.

Посмотрев на его экипировку, Василий удивился:

— А чё это у тебя за куртецон такой блатной? — Он указал на куртку, в которую облачился Лёнька.

Такие куртки их роте выдавали на первом и втором курсах. Синие, хлопчатобумажные, с отложными воротничками и длинными рукавами на манжетах. Носились они навыпуск.

Длина курток была ниже пояса, и вдоль всего низа шёл пристроченный поясок. Застёгивались они с самого низа до ворота на пуговицах, а под ворот всегда надевался чёрный галстук.

Но сейчас у Лёньки, конечно, галстука не было, а куртка у него потому и осталась, что он исхитрился не сдать её при получения новой формы на втором курсе. Куртка когда-то имела ярко-синий цвет, а сейчас, после многочисленных стирок, синева на ней значительно уменьшилась, и она приобрела вид прополосканной в синьке тряпки.

После Васькиного вопроса Лёнька осмотрел себя и пожал плечами:

— Чё, позорная, что ли? — И в оправдание своего вида попытался объяснить: — Рабочая форма у нас такая была, но сейчас её заменили и выдают такую же, как и у вас, — и он указал на Василия.

Василий с друзьями надели для работ обычные синие, как у матросов ВМФ, хэбовые фланки с такими же брюками.

— Не «у вас», а теперь уже «у нас» будет, — с ехидцей поправил его Васька. — Но сойдёт и так.

Из коридора донеслись возбуждённые голоса ребят, поэтому дискуссию по поводу Лёнькиной одежды парни прекратили и вышли в коридор.

Лёнька последовал за остальными. На него внимания никто не обращал, поэтому по многочисленным коридорам и трапам они всей толпой вереницей спустились к входу в машинное отделение.

Перед входом в него располагалась раздевалка с многочисленными металлическими шкафами и скамейками, где мотористы и механики могли посидеть, передохнуть или перекурить.

Не задерживаясь, парни быстро входили в машинное отделение, переступая высокий комингс входной двери.

Мощный поток тёплого воздуха, идущий из недр машинного отделения и несущий с собой запахи масла и разогретого металла, обдал Лёньку и взъерошил волосы у него на голове. Вдохнув столь непривычный для себя запах, Лёнька оказался совсем в другом мире.

Под ногами вместо привычного пола, покрытого линолеумом, оказались воронёные плиты, прикрученные ярко-жёлтыми шурупами к обрешетнику, выкрашенному зелёной краской.

Пути, ведущие к трапам, ограждались леерами, выкрашенными в белый цвет, с отполированными до блеска стальными поручнями. Сами трапы оказались очень крутыми, так что, спускаясь по ним, приходилось крепко держаться за поручни, чтобы не загреметь вниз. Парни же применяли скоростной метод спуска. Они, ухватившись за поручни и подогнув ноги, съезжали вниз, мягко амортизируя на нижестоящей платформе.

Лёнька последовал их примеру. Взявшись обеими руками за поручни, он опёрся на них локтями, подогнул ноги и проехал над ступеньками трапа, ощутив от соприкосновения с металлом только свист в ладонях. Поручни оказались настолько отполированными, что от соприкосновения с ними на ладонях даже не ощущалось жжения. Лёнька невольно взглянул на ладони и, поднеся их к носу, ощутил непередаваемый запах металла, который ему уже начинал нравиться.

Через пару метров находился следующий трап, который он так же легко преодолел.

Конечной целью бега оказалась платформа между двумя главными двигателями, светло-зелёные крышки цилиндров которых возвышались с обеих сторон от неё.

Парни столпились на платформе в ожидании приказов.

Лёнька ещё полностью не мог понять, зачем они здесь и что собираются делать. Он только крутил головой и с любопытством осматривал место, куда попал. А здесь было на что посмотреть.

Вверх от платформы крышек шла шахта машинного отделения. Раньше, когда Лёнька тайно пробирался в машинное отделение на траулерах, он уже видел такое. Но здесь всё оказалось больше и солиднее.

Переборки шахты, выкрашенные в белый цвет, освещались многочисленными лампами дневного света. Так что создавалось впечатление, будто человек оказался в большом светлом храме. Только в храме стояла бы тишина и витал аромат ладана, а здесь слышался надсадный гул вентиляторов, которые гнали тёплый воздух, пропитанный запахом нагретого металла и масла.

По периметру шахты располагалось несколько ярусов площадок, и по ним можно было сосчитать, какой же «этажности» машинное отделение. Непроизвольно Лёнька сосчитал. Получилось шесть.

Шахта прикрывалась сверху двумя большими стальными листами с многочисленными иллюминаторами. Сейчас они находились в полуоткрытом положении, и сквозь них проглядывало синее вечернее небо.

Вокруг всё блестело и сверкало. Чувствовалось, что для наведения такого порядка здесь кто-то приложил хозяйскую руку. Даже площадку, где стояли парни и на которой предполагалось провести работы, чьи-то заботливые руки покрыли брезентовым полотном с разложенными на нём инструментами и приспособлениями.

Два человека, взобравшись на крышку одного из главных двигателей, что-то откручивали на ней. Ещё несколько человек выслушивали высокого стройного мужчину с копной слегка посеребрённых сединой волос.

Мужчина, одетый в видавшую виды хорошо выстиранную спецовку, что-то энергично объяснял окружавшим его людям.

Закончив разговоры с подчинёнными, седовласый подошёл к сгрудившимся практикантам.

Осмотрев их, он, не напрягая голоса, степенно начал:

— Так, парни. Я вижу, что вы готовы переборки проломить и леера в дугу загнуть, но делать этого сейчас не надо. Ваша задача — не мешать, а помогать и мотать на ус то, что мы сейчас будем делать. А вот во время этой помощи вы будете только чётко выполнять всё то, что вам будут говорить мотористы. — он кивнул себе за спину, в тот район, где мотористы работали на крышках главного двигателя. — Я понимаю, что вы — будущие инженера́, но знайте и запомните, что настоящего механика из инженера никогда не получится, если он не начинал с самых низов и не познал вкус мазута. — Седовласый ещё раз осмотрел притихших курсантов, стараясь понять, насколько до них дошли его слова, и продолжил: — Я тут уже определил фронт работ. Мотористы знают его, так что прикрепляю вас к ним, и, пожалуйста, следуйте только их указаниям. И главное! Никакой самодеятельности, — при этих словах седовласый повысил голос. — Делайте только то, что вам скажут.

Шум от работающих дизелей, несущийся из соседнего помещения, не мешал седовласому говорить, поэтому он даже не повышал голоса.

Лёнька впитывал каждое слово говорящего, понимая, что на сегодня это его самый главный начальник.

Он стоял рядом с Мишей Коротковым, который, как и вся группа практикантов, молча выслушивал инструктаж. Толкнув в бок Мишу, Лёнька, кивнув на говорящего, шёпотом поинтересовался:

— А это кто?

— Второй механик это, Николай Васильевич, — едва раскрыв губы, прошептал в ответ Миша.

— А-а, понял, — согласно закивал Лёнька, а второй механик тем временем продолжил:

— Так, Сергей, — обратился он к старшине Котову, — распредели людей по два-три человека для каждого моториста, и сейчас будем приступать. — И, осмотрев оживившийся народ, уже громче добавил: — Всем соблюдать технику безопасности, которую я вам тут долдонил целый месяц, и чтобы каждый спустился к конторке и расписался там в журнале.

Парни, подчинившись приказу, начали спускаться вниз, а Лёнька, ещё не зная, что ему делать, остался в одиночестве на платформе.

При виде его у второго механика вырвалось удивлённое:

— А это что тут у нас за интеллигент такой? — и он посмотрел на Котова.

— А это наш новый практикант, — начал пояснять ему Сергей, — он только сегодня прибыл.

— Та-ак, — в раздумье протянул второй механик и решительно закончил: — А ну-ка, господин-товарищ практикант, немедленно дуй отседова, и чтобы я духу твоего тут не видел. Не хватало мне тут ещё инцидентов всяких. Мало того, что Витьке на вахте третьего ноготь сорвало, так мне ещё смотреть за этим интеллигентом, чтобы ему бóшку не снесло.

Лёнька понял, что теперь из-за его выпендрёжной куртки кличка «интеллигент» прилепится к нему навсегда, и, стараясь не возражать и не заострять на себе дальнейшего внимания второго механика, понуро побрёл к трапу, ведущему в раздевалку.

Значит, не суждено ему увидеть, как будут «дёргать» поршень на главном двигателе, с горечью начинал осознавать он, а ему так хотелось на это посмотреть…

Но какое-то внутреннее чувство в нём воспротивилось, и, воровато оглянувшись, он вместо того, чтобы подняться до второй платформы и выйти из машинного отделения, перешёл на противоположный борт и затаился там.

Со своего места он прекрасно видел, что делается внизу.

Неожиданно за спиной послышался грубый голос:

— А ты чё тут делаешь?

Обернувшись, Лёнька увидел невысокого коренастого парня, нагло разглядывающего его.

Поднявшись с корточек и справившись с секундным замешательством, он с вызовом ответил:

— А тебе-то чё? Сижу тут себе и смотрю…

— Чё, сачкуешь, что ли? — с ехидной усмешкой продолжил допрос коренастый. — Все вкалывают, а ты тут тыришься?..

— Не тырюсь я, а просто сижу. — Лёньке надоело оправдываться перед неизвестным контролёром, и он пояснил: — Я только сегодня пришёл на судно и технику безопасности не прошёл, поэтому второй отправил меня из машины, а я только хочу посмотреть, как поршень будут дёргать. Чё, нельзя, что ли? — уже начал напирать он на коренастого. — И вообще, кто ты тут такой, чтобы что-то запрещать?

— Почему нельзя? — сразу пошёл на попятную коренастый. — Смотри, если нравится, только ко мне в котельную не суйся. Второй запрещает мне отвлекаться на вахте.

Чувствовалось, что коренастый уже настроен на миролюбивый лад, и, поняв это, Лёнька протянул ему руку:

— Лёня.

Коренастый в ответ, обтерев ладонь о брюки спецовки, мирно представился:

— Колян.

— Ты чё, Коля, вахту тут стоишь, что ли? — Лёнька кивнул на раскрытую дверь, из которой появился коренастый.

— Ага, — подтвердил Колян, — стою. Ещё пару часиков с лишним осталось. — Он поднял руку и взглянул на ручные часы.

— Ну стой, а мне тут всё интересно. Понимаешь, первый раз такое вижу и не хочу пропустить, — откровенно поделился с Коляном Лёнька.

— Ладно, смотри, — как какой-то очень большой начальник, разрешил ему Колян, и сам, облокотившись на леера, уставился вниз.

А там события разворачивались своим чередом.

Парни, ковырявшиеся на крышке, вытащили огромную форсунку и куда-то унесли её. О том, что это была форсунка, Лёнька догадался сам, хотя всезнающий Колян, пытался ему всё объяснять.

Слушая вполуха болтающего Коляна, Лёнька с интересом смотрел за всем, происходящим внизу.

Двое парней установили на гайки крышки огромный ключ и начали по нему бить здоровенной кувалдой, стараясь открутить их.

Одну за другой они откручивали гайки и устанавливали их на шпильки соседней крышки. Лёнька понял эту хитрость. Это чтобы в дальнейшем их не перепутать. Им как-то на лекции по технологии металлов говорили об этом. Теперь он видел это воочию.

Когда все гайки оказались открученными, второй механик взял в руки пульт, и грузовой кран, установленный над главными двигателями, поехал к разбираемой крышке.

Крышку с помощью специальных крючков сняли краном и поставили на специальную треногу, стоящую на брезенте. К ней тут же подошли курсанты и под руководством моториста принялись её чистить.

Тут снизу начали громко кричать. Колян пояснил Лёньке, что это второй механик отдаёт приказы мотористам, работающим в картере. В каком картере и что такое картер, Лёнька не знал, но вида о своём профанстве Коляну не подал, а по-прежнему на каждое его замечание или объяснение согласно кивал.

Тем временем крики стихли, и зацепленный специальным кольцом поршень под команды «Вира помалу, вира, мать твою!.. и т. д., и т. п.» начал вылезать из цилиндровой втулки.

Лёнька и раньше видел поршни, да и сам несколько раз участвовал в переборках мотоциклетных двигателей, но таких громадин ещё никогда не встречал.

Чёрный от копоти и нагара поршень медленно появлялся, блестя боковыми поверхностями. А когда его полностью вытянули из втулки, то отвезли в сторону и установили в специальное приспособление.

Тут на него вновь накинулись курсанты с мотористами для очистки от нагара и дальнейших замеров. Это уже Лёньке до малейших подробностей дотошно объяснял Колян.

Дальше смысла прятаться и следить за происходящими событиями не было, и Лёнька поинтересовался у Коляна:

— А у тебя на вахте всё нормально?

Колян от его слов чуть не подпрыгнул:

— Бляха муха, а про котёл-то я и забыл! — и метнулся в открытую дверь, откуда недавно появился.

Лёнька прошёл за Коляном и оказался в большом помещении, где посередине стоял непонятный ему круглый агрегат, выкрашенный серебристой краской.

Колян что-то «колдовал» с обратной стороны агрегата.

Неожиданно он спичками поджёг факел, сунул его в какое-то отверстие, нажал какую-то кнопку и дёрнул за рычаг с красной рукояткой. Внутри агрегата что-то загудело, из щелей пыхнуло чёрным дымом, а Колян, выдернув факел из отверстия, радостно прокричал:

— А куда ты на фиг денешься, влюбишься и женишься!

Его действия оказались абсолютно непонятными Лёньке, поэтому он с вытаращенными глазами смотрел на довольного Коляна.

— Чё радуешься-то? — удивлённо спросил он.

— «Чё, чё?» — передразнил его Колян. — Автоматика на запал форсунки полетела, так приходится разжигать его вручную. Электромех только завтра её получит в СМТО, а пар нужен сегодня, поэтому, чтобы держать его на марке, приходится чуть ли не каждые полчаса разжигать эту заразу. — И он ладонью шлёпнул по странному агрегату в виде улитки, выкрашенному в красный цвет.

— Понятно, — протянул Лёнька, хотя ничего толком из объяснения Коляна не понял.

— Ну, если понятно, то вали отседова, а то, если второй увидит посторонних в котельной, влетит мне, — неожиданно важно заявил Колян, уперев руки в бока и нагло уставившись на Лёньку.

Лёньке стало понятно, что Колян нагоняет себе цену и пыжится изо всех сил, чтобы показать свою значимость, но спорить он не стал и вышел из котельной.

Осторожно пройдя вдоль переборок, чтобы его невзначай никто не увидел снизу, он вышел из машинного отделения и вернулся в каюту.

В каюте он находился один. Делать было нечего. На столе лежало несколько кусков хлеба с котлетами, которые ребята прихватили с обеда.

Устроившись у стола, он с удовольствием умял один из бутербродов и завалился спать. События сегодняшнего дня дали себя знать, поэтому в сон он провалился моментально.

Проснулся Лёнька от громких возбуждённых голосов ребят, которые вернулись из машинного отделения.

Шторку на кровати Лёнька перед сном задёрнул, поэтому того, что он находится на ней, никто не видел.

Громче всех возмущался Василий, который, не стесняясь в выражениях, отчитывал Сергея с Мишей за то, что они долго очищали поршень от нагара.

На что те энергично оправдывались, объясняя это тем, что никто им не дал подходящего инструмента.

Естественным ответом Василия на это прозвучала поговорка о неудавшемся танцоре, которому всегда что-то мешало. Переведя разговор в шутку, парни ушли в душ, а Лёнька вновь заснул, да так крепко, что даже не слышал, как вымывшаяся троица вернулась в каюту.

Глава одиннадцатая

Утром после завтрака Лёнька, как и все парни, переоделся в рабочую одежду и спустился к входу в машинное отделение. В раздевалке уже сидели мотористы, которых вчера Лёнька видел при моточистке поршня.

На вид парни оказались намного старше его. Они молча сидели на лавочках и не спеша курили. Лишних разговоров в раздевалке никто не вёл. Все чего-то ждали.

Галдящая толпа курсантов тут же примолкла, и те, кому хватило места на лавочках, присели на них, а остальные выстроились вдоль шкафчиков для сменной одежды и молча стояли.

Лёнька вместе с Василием, Серёгой и Мишей тоже пристроились в уголке.

Ждать пришлось недолго.

В раздевалку энергичной походкой вошёл второй механик и, окинув взглядом собравшийся народ, поздоровался:

— Здорово, мужики! Как настроение?

В ответ народ нестройно прогудел:

— Доброе утро. Нормально, — или ещё что-то в этом роде…

— Ну если нормально, то, значит, сегодня поработаем. — Бодро известил подчинённых второй механик. — Значит так, — начал он и, указывая пальцем на каждого присутствующего, извещал его о предстоящем объёме работ, возлагающихся на него сегодня.

После распределения работ второй механик перевёл взгляд на Лёньку:

— А тебе и тебе, — кивнул он на молоденького паренька, скромно прячущегося за спинами мотористов, — в машине делать пока нечего. Дуйте к деду, и пусть он для начала ознакомит вас с ТБ. И только потом я допущу вас к работам. — Посчитав, что инструктаж окончен, второй механик развернулся и направился к входу в машинное отделение.

От такого приказа Лёнька застыл в недоумении, потому что сомневался, правильно ли он понял второго механика. Тем более что термины ТБ и дутьё у какого-то старика его смутили.

Зато второй механик, увидев, что Лёнька с места не сдвинулся, остановился и громко возмутился:

— Чего стоим? Чего ждём? Что, непонятно, что я сказал?

— А куда идти-то? — в нерешительности разведя руками, удивлённо захлопал глазами Лёнька.

— А-а-а, понятно, — усмехнулся второй механик и перевёл взгляд на Василия. — Давай-ка, Вася, отведи своих корефанов до деда, а то они до обеда будут блукать по коридорам или запрутся чёрт-те куда. — Его слова вызвали дружный смех у окружающих, но второй механик резким жестом руки прервал веселье и серьёзно добавил: — А сам чтобы тоже нигде не затерялся. Мухой туда и обратно. Будешь стармоту помогать вчерашний инструмент по местам крепить.

Услышав приказ, Василий пробубнил:

— А я чё? Я ничё! — Но, увидев, что второй механик уже зашёл в машинное отделение, махнул Лёньке и нерешительному парнишке рукой: — Пошли до деда, парни.

По пути Василий объяснил, что дедом зовут старшего механика и он должен с вновь прибывшими провести инструктаж по технике безопасности. Оказалось, что парнишку зовут Витёк, и он после первого года обучения в шмоньке тоже, как и Лёнька, прибыл на практику.

Лёнька при таком известии почувствовал себя на голову выше этого салаги Витька. Ведь в Школе морского обучения (в обиходе — шмонька) обучались пацаны сразу после школы или после армии. Выпускались они мотористами или матросами, а Лёнька-то после окончания училища выпустится инженером-механиком, и мотористы будут у него в подчинении. Тем более что по виду Витёк относился к бывшим школьникам и армии не нюхал. Значит, тем более был салагой.

Если бы Лёнька сам искал каюту старшего механика, вряд ли нашёл бы её с первого раза, а с Василием они через пару минут оказались на месте.

Постучав в косяк открытой двери, Василий просунул голову за порог.

— Разрешите, Юрий Николаевич? — осторожно поинтересовался он.

— Кого это там принесла нелёгкая? — недовольно послышалось из глубины каюты.

— Это второй механик прислал вновь прибывших на инструктаж по технике безопасности, — Василий кивнул на Витькá и Лёньку, молча стоявших у него за спиной.

— А-а-а, — протянул старший механик, — звонил мне второй насчёт них. Подождите немного. Сейчас я занят. Ждите тут, — и указал Василию на порог двери.

Делать нечего, с начальством не поспоришь. Василию пришлось возвращаться в машину, а Лёнька с Витьком подпёрли переборку у каюты деда и остались ждать дальнейшего хода событий.

В открытую дверь Лёнька исподтишка рассматривал интерьер каюты. С их каютой даже не сравнить! Большая, просторная, с широкими окнами и палубой, покрытой коричневым паласом. Широкие диваны, обшитые светло-коричневой тканью, стояли вдоль переборок, отделанных панелями под дерево. Изящные бра с матовыми плафонами в виде раскрывшихся бутонов тюльпана прикреплялись к переборкам под самым подволоком.

Около диванов расположился небольшой журнальный столик, окружённый шикарными низкими креслами, а в углу находился большой письменный стол, заваленный бумагами, в которых в это время и копошился старший механик.

Лёнька видел только его круглую голову без единого волоска да очки, свисавшие с кончика внушительного носа.

Деду и в самом деле, было не до новичков, поэтому Лёнька с Витьком молча ждали своей участи.

Наконец из каюты раздалось:

— Парни, вы чё там примолкли? Не свалили ещё?

— Нет, тут мы, — осторожно, как и Василий, Лёнька сунулся через порог, чтобы зафиксировать своё присутствие.

— Давайте заходите побыстрее, — увидев Лёнькину голову, махнул рукой «дед».

Парни осторожно вошли в каюту и молча застыли у одного из книжных шкафов, где за стеклянными дверцами виднелось множество папок с документами.

— Та-а-к, — протянул, оторвавшись от бумаг, старший механик и внимательно осмотрел парней. — Начальник практики дал мне ваши документы, так что кто из вас кто? — Он пододвинул к себе толстую амбарную книгу, взял ручку и приготовился записывать.

Лёнька назвал себя. То же самое сделал и Витёк.

Записав их фамилии в журнал, стармех полистал какие-то листочки в папке внушительного вида и, удовлетворённо хмыкнув, поднял голову.

— Вот что, ребятки, заниматься мне с вами некогда. Так что вот вам инструкции. Идите и читайте их. Через пару часов подойдёте ко мне, а я проверю, что вы там усвоили, — и протянул парням две небольшие потрёпанные книжечки.

Лёнька, вообразив себя за старшего, подошёл к столу и, приняв их из рук стармеха, замешкался.

— Чё застыл? — воззрился на него дед. — Идите и учите, — махнул он на Лёньку рукой и вновь уткнулся в очередную бумагу.

Подчинившись столь нелюбезно выданному указанию, Лёнька чётко развернулся на каблуках и вместе с Витьком вышел из каюты.

В нескольких метрах от каюты деда находилась дверь, ведущая на палубу. Лёнька обратил на неё внимание, когда Василий вёл их к деду.

Выйдя через неё, парни оказались на широкой палубе, устланной деревянными досками, отдраенными до светло-серого цвета. С интересом озираясь по сторонам, они прошли в сторону кормы.

Справа над их головами на специальных приспособлениях висели четыре шлюпки, накрытые сверху брезентовыми чехлами.

— Это мы сейчас на шлюпочной палубе, — по-деловому посвятил Лёньку Витёк. — Выйдем в рейс, так нам шлюпочные тревоги играть будут. У каждого будет своя шлюпка.

— Ага, — с пониманием кивнул головой Лёнька, но с нескрываемым сомнениям спросил у гордого Витька, который дефилировал впереди с задранным носом: — А ты откуда всё это знаешь?

— А нам в шмоне на занятиях об этом рассказывали, и мы даже на таких шлюпках по заливу катались, — с гордостью начал рассказывать Витёк.

— Не катались, а ходили, — со смешком прервал гордеца Лёнька.

У них в училище таких шлюпок не было, поэтому Лёнька остановился, чтобы поподробнее всё рассмотреть. Конечно, ему сразу вспомнились рассказы Лёхи о соревнованиях на ялах и походах под парусами. Тяжело вздохнув от сожаления, что всё это он знает только по рассказам, Лёнька продолжил идти за Витьком в сторону кормы судна.

В конце шлюпочной палубы находилась широкая площадка с встроенным бассейном посередине. Да! Самый настоящий бассейн, выкрашенный изнутри нежно-голубой краской.

---

Вокруг бассейна стояли деревянные лавочки, а под тентом — несколько плетёных кресел.

На небе не было ни единого облачка. Солнышко начинало припекать. День обещал быть жарким, но сейчас ещё ощущалась утренняя прохлада, и небольшой ветерок, дующий с причала, заставлял порой поёживаться.

Поэтому парни, подхватив кресла, переставили их в место, где ветерок не задувал, а под ласковыми утренними лучами солнца даже можно было позагорать, но инструкции, выданные дедом, к этому абсолютно не располагали.

Поэтому, устроившись в креслах, они занялись их изучением.

Лёньке подобная книженция в руки попалась впервые, и он с интересом и любопытством начал читать о премудростях, изложенных в ней.

Поразили слова: «картер», «переноска», «льяла», «ветошь», ГСМ, а также порядок подчинения и обязанности, которые предстояло исполнять ему как мотористу второго класса.

Почему им в училище об этом даже и словом не обмолвились? Всё математика, физика, химия, начертательная геометрия и прочее, и прочее, о чём в этой инструкции и слова не написано.

Вон, Витёк сидит как кум королю, и всё ему понятно, а у него, у Лёньки, только волосы дыбом встают от каждого мудрёного слова.

А когда он дошёл до изучения обязанностей, то тут вообще пошёл тёмный лес, потому что, кроме элементарных для слесаря знаний, Лёнька ничем не обладал, а мог только этой самой ветошью вытирать от пролитых ГСМ плиты.

То, что к работе в качестве моториста допускаются мужчины, достигшие восемнадцатилетнего возраста, он понял. Достиг уже — значит, может.

Дальше пошли часы работы и отдыха, в которых он запутался. Кто, где и сколько должен отдыхать и работать — в голове от этих данных вообще всё пошло наперекосяк.

А когда он дошёл до того, что моторист должен знать о возможном контакте с вредными и опасными производственными факторами, то вообще запутался.

Ему легче было рассчитать напряжение на балке или составить эпюру моментов на ней, чем усвоить эти термины и условности, связанные с интригующими названиями механизмов и конструкций судна.

А от требований типа: безопасность перед началом работы, безопасность во время работы, безопасность в аварийных ситуациях, да ещё и безопасность по окончании работы — у Лёньки вообще опустились руки.