Бесплатный фрагмент - Демонстрация

1.

— Эй, вы! — высунув голову из кухни, крик­нул Флориан. — Пора вставать!

Но Владлен в ответ лишь сонно что-то пробормотал, а малыш по­вернулся на другой бок.

Увидев, что вставать никто не собирается, Флориан снова вернулся к кухонному столу, снял картонную крышечку с бутылки и стал наливать молоко в алюминиевую кастрюльку. Густая белая струя мягко забулькала, ударяясь о дно. Выцедив все молоко до последней капли, Флориан вынул из шкафчика голубой чайник и наполнил его водой. Потом чирк­нул спичкой, включил газовые горелки. Вспыхнули острые огоньки и, обежав круг, превратились в две шипящие синие звезды. Флориан поставил на них кастрюльку и чайник и занял­ся приготовлением кофе.

Медленно вертя ручку жестяной кофейной мельницы, он время от времени поглядывал на плиту. Из носика уже вилась тонкая струйка пара. Сам же чайник, уютно расположив­шийся в огненном гнездышке, тихонько что-то насвистывал и походил на какую-то голубую птицу, на живое существо. Может быть, потому, что насвистывал, а может быть, потому, что вызывал в памяти образ Габи.

Флориан купил этот чайник однажды днем в торговых рядах квартального рынка. Фабрика, на которой он работал, бастова­ла, и потому он мог сколько душе угодно шататься по рынку, бродить по узким проходам между брезентовыми навесами и разглядывать груды дешевых товаров. Однако же прогулки эти были не совсем бесцельными. В уме Флориан прикидывал, что подошло бы их квартире и что он купил бы, будь у него деньги. Новую скатерть из искусственного шелка; несколько белых кухонных табуреток для себя и для Габи; фаянсовый сервиз с золотым ободком, почти совсем как фарфоровый, не отличишь; приемник в зеленом полированном корпусе, еще кое-что. Флориан не в первый раз бродил по рынку и точно знал цену каждого предмета, но общая сумма была столь велика, что не о чем было и думать.

Тогда-то на рынке он и увидел голубой чайник и сначала просто прибавил его в уме к списку остальных вещей. Потом заметил написанную мелом цену и решил тут же купить чайник, потому что цена была совсем низкой и потому что Габи давно уже мечтала о таком чайнике.

Когда он вернулся домой, Габи еще не было. Она пришла только к вечеру, усталая и невеселая.

— Почему ты не явился на собрание? — слегка прикоснувшись губами к его щеке, спросила она.

— На какое собрание?

— Ты даже не помнишь…

Только тогда он вспомнил, что стачечный комитет назначил в этот день собрание.

— Да, верно, у меня совсем из головы вылетело. Взяв со стола чайник, он покачал им в воздухе:

— Посмотри-ка, что я тебе принес!

Габи посмотрела на чайник, но не улыбнулась. — Как тебе не стыдно, Флориан! Люди устраивают собрание, решается судьба забастовки, а ты ходишь покупаешь чайники: Какое-то мгновение он так и стоял с высоко поднятой рукой, потом, размахнувшись, со злостью швырнул чайник об пол. Тот жалобно пискнул, словно обиженный ребенок, и отка­тился в угол. Флориан ушел на кухню, хлопнув дверью. Он истратил последние деньги, чтобы порадовать Габи, а она читает ему нотации, будто какому-то сопляку! — - Подумаешь, собрание! Собрание, видите ли, из-за него провалится…

Потом они, конечно, помирились. Чайник был вымыт и по­ставлен на полку. Правда, кончик носика у него облупился при падении. Габи сидела рядом с Флорианом и ласково гладила его волосы:

— Ну скажи, что мне с тобой делать!

Флориан и сейчас еще слышит нежный и ласковый шепот, но Габи уже нет, а чайник по-прежнему тут — голубая птица в огненном гнезде со своим тонким клювом, со своей песенкой — свистом пара.

Но не только чайник напоминал в этой квартире о былом. Ситцевая занавеска на окне тоже воскрешала образ Габи. Узор на ней давно уже выцвел, а нижний край превратился в бахрому, потому что малыш вытирает об него руки, когда на него не смотрят. Но Флориан помнит занавеску такой, какой она была когда-то, — белоснежной, усыпанной пышными розовыми хризантемами. Они купили ее на распродаже, но сначала, конечно, поссорились. Флориану хотелось более строгой расцветки — что-нибудь в полоску, Габи же настаивала на цветах:

— Будет великолепно, как будто на окне сад, вот увидишь! В конце концов он, конечно, уступил. Но лишь тогда, когда мягкие губы задрожали от огорчения.

Многое напоминало о Габи и там, в комнате. Пейзаж в «золотой» рамке. Флориан выиграл его в тире, Габи стояла, за­таив дыхание, и так крепко прижималась к его спине, что ему пришлось заворчать: «Отодвинься же, мешаешь, не видишь, что ли…". Там же стоит этажерка для книг. Однажды они купили доски для растопки, а потом Габи установила, что это не просто доски, а части этажерки. Она хотела сама собрать ее, но угодила молотком по пальцу, и тогда за дело взялся Флориан. Так в доме появилась этажерка.

Платяной шкаф, зеркало, коврик у порога — у каждого предмета своя история, неизменно связанная с Габи. Но боль­ше всего напоминают о ней эти двое, что притворяются спящими. У Владлена, брата Габи, такие же ласковые серые глаза, только в них светится насмешка. А у малыша, у этого смелого индейца, глаза и рот матери.

В кухне тепло запахло кипяченым молоком. Флориан выключил газ, затем развинтил мельницу, высыпал молотый кофе в кофейник с ситечком и налил сверху кипящей воды из чайника. Запах молока исчез, побежденный острым горьким ароматом заваренного кофе.

— Эй, вы там! — снова позвал Флориан, заглядывая в комнату. — Вставайте быстрее, а то молоко остынет! Скоро одиннадцать, а они еще в постели, индейцы-лежебоки!

Владлен ясно слышал голос из кухни, чувствовал запах кофе, но ему не хотелось открывать глаза. Было воскресенье, а по воскресеньям он отсыпался за все шесть предыдущих дней. Сладкая лень обволакивала тело, за плотно сжатыми веками стоял красный туман, яркий и теплый. Когда туман темно-красный, это значит, что день пасмурный, а когда он вот такой яркий и теплый, это означает, что в комнате светит солнце и погода хорошая.

«Погода хорошая, — лениво думал Владлен, — и хромой Аль­фонс из гаража обещал дать мне машину. Возьму Клодин и остальных и поедем туда, где мы были в прошлом месяце. Там очень хорошо, и будет еще лучше, если брат Клодин не поедет с нами».

Брат у Клодин толстый и занимает полмашины. А кроме того, ни на минуту не отходит от сестры. Чтобы от него отделаться, надо влить ему в глотку не меньше двух бутылок вина,

— Раз, два, три… — скомандовал себе мысленно Владлен, но не шевельнулся. — Ну, хватит, наконец, валяться, еще немного, и Старик взбеленится. Шутки в сторону — раз, два, три!

Юноша вскочил и начал одеваться. Увидев, что малыш еще лежит, он рывком сдернул с него одеяло.

— Ты чего? — сонно пробормотал мальчик. — Отдай одеяло!

— Вставай, вставай! И побыстрее! Нас ждет военный совет!

— Врешь! — возразил малыш, но глаза все-таки открыл. — Военный совет бывает только ночью!

— Когда опустится тень ночи, враг уже будет здесь! — про­декламировал Владлен. — Полчища его несметны, как стаи саранчи и кровожадны, как кайманы. Поэтому я говорю тебе — вставай, Орлиный Глаз, и ступай в круг, ибо решается судьба племени!

Малыш поднялся, путаясь в широкой ночной рубашке. Он спал в ночной рубашке своей матери.

— Собрались ли старейшины и явились ли посланцы наших братьев? — спросил он, с пыхтением стаскивая ночную рубашку.

— Явились, не беспокойся, — пробормотал Владлен. Такого ответа в книге не было, но юноша забыл о книге.

Он вспомнил, что все может пойти к черту — и Клодин, и машина, и вообще поездка за город. Что толку, что пришло воскресенье и светит солнце! Старик обязательно все испортит.

Флориан снова крикнул из кухни:

— Идете вы, наконец, или нет?..

Сели завтракать. Стол выглядел празднично. Столешница была застлана чистой белой бумагой, а между кофейником и молочником стояла тарелка со свежими булочками. Флориан был явно в приподнятом настроении. Лицо его выражало хмурое добродушие, а это бывало отнюдь не каждый день. Не каждый день бывало и то, чтобы Старик сел за стол вот так, вместе со всей семьей. Обычно всю неделю он наскоро переку­сывал где-нибудь, вечно на ногах, возле стойки, — стакан вина в одной руке, бутерброд — в другой. Когда обедаешь стоя, это обходится дешевле. Тогда денег хватает на пансион для малыша.

При виде булочек малыш оживился и забыл свой индейский язык.

— Сколько на каждого? — спросил он.

— Ешь, ешь, — пробормотал отец. — Никто считать не собирается.

Владлен быстро выпил свой кофе, даже не чувствуя вкуса, глянул на Старика раз, другой и нерешительно произнес:

— Знаешь, папа, Альфонс обещал дать мне на сегодня машину…

— Нам не нужна машина. Пойдем пешком, как все осталь­ные.

— Я хотел сказать, что он дает мне ее для поездки за город.

— Ну нет! — рявкнул Флориан, отставляя пустую чашку. — Этот номер у тебя не пройдет! Альфонс ему обещал… А по­мнишь, что ты обещал мне?

— Послушай, папа, — мягко настаивал Владлен. — Одним человеком меньше или больше — какое это имеет значение?

— Какое значение, говоришь? А такое, что если каждый начнет рассуждать как ты, площадь окажется пустой!

— Ну, это просто разговоры. Ты только и знаешь: «Если каждый скажет так да если каждый сделает этак» — совсем как сторож в парке: если все сорвут себе по листочку, что останется от деревьев. А деревьям хоть бы что.

— Речь идет не о деревьях. Речь идет о людях.

— Люди… Люди едут отдыхать, веселиться, одни мы потащимся на демонстрацию…

— Не бойся, не мы одни, — сказал Старик и засмеялся. — Кто-нибудь еще да придет…

Смеялся Флориан как-то хрипло, неуверенно, словно плохо представлял себе, как это делается.

— С тобой невозможно разговаривать, — вздохнул с доса­дой Владлен.

Будь это какой-либо другой случай, Старик просто при­казал бы — и все. Но сейчас ему не хотелось командовать.

— Слушай, мой мальчик! Тебе самому должно быть стыдно, что в свои девятнадцать лет ты еще ни разу не участвовал в демонстрации. Если бы этим летом были выборы, ты бы уже голосовал. А за кого — это тебе ясно?

— За кого голосовать — этого не станешь решать на демон­страции.

— Конечно, эти вопросы решаются на дансингах и в придорожных кустах…

Владлен промолчал. Ничего не вышло, и разговаривать боль­ше не о чем. Флориан немножко подождал, но юноша по-прежне­му молчал.

— В конце концов, мы — одна семья или что? — вновь за­говорил Старик. — Можем же мы раз в год вместе пойти на демонстрацию. А когда вернемся, езжай куда хочешь!

Малыш плохо понимал, о чем они спорят, но по­чувствовал, что Владлену не удалось отвертеться, и это его обрадовало. Втроем будет куда веселее.

Бреясь перед пожелтевшим зеркалом, испещренным темными пятнами, Владлен постепенно успокоился. В конечном счете Флориан прав, на прогулку можно отправиться и позднее. Тем более, раз он обещал. Старик и малыш одевались в комнате.

— Папа, а где мы будем обедать? — спросил малыш, поставив ногу на край кровати, чтобы завязать шнурок.

— Тысячу раз говорил тебе — не ставь ногу на кровать! — сказал Флориан. — Обедать будем в городе.

— Владлен, ты слышишь — обедать будем в городе!

Малыш смутно представлял себе, что означает это «в го­роде», но ясно было, что там наверняка все не как дома на кух­не или в школьной столовой.

Флориан тщательно осмотрел свой новый костюм — не по­портила ли его где-нибудь моль. После смерти Габи он очень редко надевал этот костюм. В будничной одежде куда удоб­нее, особенно если некому делать тебе замечания за то, что ты испачкался или что у тебя отлетела пуговица. Одеваясь, Старик думал о разговоре с Владленом и о том, что все их разговоры кончаются одинаково — Владлен просто умолкает и перестает слушать. Так же, как Флориан когда-то при спорах с Габи.

— Хорошо, признаю, ты права, — говорил он, если жена пыталась что-то ему растолковать. — Но пойми — все эти философии мне ни к чему!

— Какие философии? — возмущалась Габи. — Это же самые элементарные вещи, которые ясны любому рабочему: с одной стороны, мы имеем общественный способ производ­ства, а с другой — частную собственность на средства про­изводства. В этом главное противоречие…

— Все это лишь пустые слова! — злился в свою очередь Флориан. — Главное в том, что одни разъезжают в лимузинах, которые стоят пять миллионов, а другим не на что купить ботинки детям. Такой мир должен провалиться ко всем чертям! Вот это и есть главное, это я отлично понимаю, и ничего больше мне не надо!

Но Габи опять принималась за свое, злилась, что он видит конкретные факты, а не может понять причин, снова возвра­щалась к теме производства и другим подобным вещам. Однако Флориан уже не слушал, он украдкой поглядывал на картинки иллюстрированного романа в газете или катал хлеб­ные шарики, и Габи, наконец, замечала это и говорила со вздохом:

— Господи, какой у тебя ленивый ум, Флориан!.. Посты­дись, ведь ты же внук коммунара…