— Тело пострадавшего, — невозмутимо продолжила Хельга, — находится в Палате Истины города Гехта, в кабинете главного прознатчика, на подлокотнике кресла…

— Левом подлокотнике.

— Левом подлокотнике, — согласилась сестра. — Ларс, как ты так исхитрился?

— Шел вдоль дальней стены ратуши. Вдруг как шарахнет по затылку! И — ворона летит. Не клюнула, просто ударила.

— Понятно. А что ты делал на заднем дворе?

— Через него до оранжереи путь короче.

— Угу, всего лишь через три забора перелезть. Значит, ходил и ходить будешь. От меня что нужно? Если каска, так проси ее у Оле.

— Каска, конечно, хорошо, — я попытался переложить на столе у главного прознатчика яркие карандаши, но Хельга мигом пресекла мою преступную деятельность. — Мне бы с кем-нибудь с факультета естествознания поговорить о странностях поведения этой птицы. Ты в Университете с кем в одно время училась?

— А Олаф Трюг чем тебя не устраивает?

Тем, что он врач, наш сосед и знает меня с детства. Хельга и Оле дружески с ним болтают, а мое общение со славным лекарем связано в основном с хворями и травмами. Если уж сестра глядит на меня с подозрением и примеряется потрогать лоб, то доктор, заявись я к нему с волнующим вопросом, точно заинтересуется странностями поведения не вороны, а городского хрониста. Досиделся, мол, в архиве без свежего воздуха.

Сам не знаю, почему меня так заинтересовала эта ворона. Мало ли птиц кружит над городом Гехтом и головами его жителей? Но мне действительно очень нужно расспросить о ней кого-нибудь сведущего.

— Хрорик с естественно-научного, — задумчиво поведала Хельга, возвращая предметам на столе прежний порядок.

Нет уж, благодарю покорно! С нашим хеском ректором разговаривать еще хуже, чем с доктором Трюгом. Ему только попадись на глаза, вцепится и не выпустит из когтей, пока не озадачит десятком поручений на благо города и Университета.

— Ладно, в книжке какой-нибудь почитаю. Я сейчас к Оле. Передать что-нибудь?

— Нет, о чем думаю, сама любимому мужу скажу.

Оле Сван обнаружился в одном из коридоров каталажки. Суровый и могучий, стоял он, сложив руки на груди, и созерцал. Пристальный взгляд капитана из-под насупленных бровей был устремлен на небольшое оконце в стене. Лезть к стражнику с вопросами было бы сейчас непростительной дерзостью, но я все же решился.

— Оле, ворону не видел?

— Когда-нибудь да видел, — резонно ответил Сван. — Всех сосчитал, одной не хватает?

— Ту, которая на заднем дворе ратуши обитает. Просто ты там тоже ходишь, и…

— Уже не хожу и тебе не советую. Охота среди хлама ноги ломать. Ты мне вот что лучше скажи: человек в это окошко выскочить сможет? Нормальный человек, а не твоей худосочной комплекции.

— Н-нет, наверное. Оле, а что ты задумал?

— Я задумал? — походной трубой взревел вдруг разъярившийся Сван. — Это нужно только мне? Или городу все-таки тоже? Поставить здесь решетки стоит денег! А гильдия кузнецов ломит такую цену, будто речь идет о художественной ковке по прихоти заказчика. И я хочу украсить собственный дом! Хеск казначей жмется, как голый на морозе, и требует разрешения хессира градоправителя. Тот делает вид, что я хочу отнять у него последний грош, сбереженный на похороны. Но где они будут, когда по этому коридору поведут арестованного злодея, а он как…

Не договорив, Оле устремился в окно.

Стены в каталажке толстые. Окна в них прорублены так, что сужаются от помещения наружу. Обычно они застеклены, но сейчас рамы были выставлены. Очевидно, вопрос с решетками уже был решен прежде, но что-то пошло не так.

Теперь об Оле. Природа несколько обделила бравого капитана ростом, зато насчет ширины плеч не поскупилась. А Сван путем упорных тренировок это богатство еще и преумножил. И, когда Оле совершил свой незабываемый прыжок, голова и вытянутые руки прошли в проем свободно, а мускулистый торс застрял.

Предводитель стражи Гехта торчал, как вылезшее из пирожка варенье: одна треть на улице, вторая зажата в камне, а ноги в сапогах яростно брыкают воздух в коридоре каталажки. Что делать дальше — непонятно.

— Тяни! — донесся с улицы рык, не заглушенный даже толстой стеной. — Да не за сапоги, бестолочь, за ноги! Быстрее, пока никого из наших фунсы не принесли!

Как известно, зловредных вслух лучше не поминать. И тем более не приписывать им какие-либо действия.

Явились, конечно. Не фунсы, а двое стражников. И добро б еще ветераны, от которых была б несомненная польза, так нет, самый что ни на есть молодняк. От их вопросов и советов вопли Оле за окном вовсе утратили какие-либо человеческие интонации.

Наконец общими усилиями капитана освободили, и он, плюясь огнем и ядом, унесся куда-то вверх по лестнице. Был бы среди нас искусный живописец, оставил бы потомкам для известия сделанное почти с натуры изображение виверны. Но чудище чудищем, а меня сейчас ворона интересует.

Архив располагается в подвале ратуши. По закону им должен ведать особый служитель, но городские власти сочли излишней расточительностью платить жалованье человеку только за то, что тот будет раз в неделю стряхивать пыль со старых забытых документов. Да и желающих целыми днями сидеть в темноте и прохладе в конуре под зданием найти мудрено. Тихо и незаметно заботу об архиве свалили на хронистов. Торгрим Тильд, мой наставник, говорил, что в годы его ученичества еще был некий дедок, любивший оставлять ключ у входа в подвал и исчезать неизвестно куда. Потом он сгинул окончательно, а ключ так и остался висеть на железном штыре возле двери.

— …И теперь он бродит где-то в недрах, ибо хранители архивов не умирают, а пропитываются здешней пылью и потому живут три сотни лет, а потом рассыпаются прахом. Но прежде архивист должен найти себе преемника. Человек, зашедший в подвал, вдруг слышит зов и уходит в темноту, а потом из-за полок появляется новый хранитель архива. Старый, в огромных очках, с длинной седой бородой, чудной и нелюдимый. Увидишь такого человека, никуда с ним не ходи. Гехту ведь недавно триста лет сравнялось. Время, время.

Герда смотрит на меня, улыбаясь. Она любит всякие придумки, чем завиральнее, тем лучше. И я нахально пользуюсь этим, чтобы потянуть время, роюсь в жестяном коробе, будто никак не могу найти нужный документ, хотя выписка из приюта Благого Берне лежит прямо под руками, и часто поглядываю через плечо на мою радость, потому как невежливо во время разговора совсем отворачиваться от собеседника.

Ненавижу все, что связано с приютским прошлым Герды. Как она съеживается и тускнеет при одном упоминании об этом якобы угодном Драконам заведении! Человеку не должно быть так плохо.

— Время, время! — вслед за мной, но с другой интонацией повторила Герда и погрозила пальчиком.

Пришлось все же «найти» в ящике нужный документ.

Еще один объект наших изысканий. Герде очень хочется узнать имена своих настоящих родителей.

— Вот. Ты действительно родилась на год раньше, чем мы думали.

— Но, — прочитав, Герда недоуменно покрутила в руках лист коры серого дерева. Текст там был только с одной стороны. Короткий. — Но тут написано только «девочка с темными волосами, глаза зеленые». Почему ты думаешь, что это про меня?

— Про других похожих детей вовсе ничего нет.

— Ларс, признавайся, сам написал?

— Подозреваешь хрониста в подлоге?

— Нет, конечно, но как-то все очень странно.

— И слишком удобно. Под такой документ можно подобрать любую похожую по описанию девушку. А если учесть, что дети с возрастом меняются, то и непохожую тоже. Мама говорит, мы с Хельгой в детстве были гораздо темнее. А у сестры из всех волос только челочка на лбу, коса лет в пять расти начала.

— Но зачем?

— Коса выросла?

— Записывать детей столь… неопределенно?

— Когда берут ребенка из приюта, часто выбирают кого-нибудь поменьше, но не совсем младенца?

— Да. Но какое это имеет… Ой…

Взятый из приюта сирота может покинуть приемную семью, достигнув совершеннолетия. Особенно если не нашел в новом доме любящих родичей и покровителей. Но чем младше дармовой работник, тем дольше по закону он будет принадлежать опекунам. Приют же лишний год получает средства на содержание воспитанника. Или же, прибавив год-два, раньше срока избавляется от нахлебника.

— Вот, значит, как… — Герда смотрела на листок, как на раздавленную мокрицу. — Как же хорошо, что меня забрала Флоранса.

Да воздастся доброй рыжей ведьме еще и за это. И всем прочим тоже, по делам их.

— Хельге будет чем заинтересоваться.

Главный прознатчик Гехта не занимается делами сирот, но вездесущая хесса Къоль найдет кого натравить на приют с проверкой.

— Вот поговоришь с Оле, — я осторожно потянул листок из рук Герды, — возьмете сей документ и пойдете в ратушу. И появится в Гехте еще одна взрослая полноправная горожанка.

— Жаль, что нельзя изменить и твой возраст.

— Угу, снова буду я в семье самым младшим. И до конца зимы считаться несовершеннолетним. Кошмар!

— Долгая какая-то в этом году зима… — вздохнула Герда.

— Она у нас вообще — вечная.

— Но все же с весной есть разница. Например, дикие гуси. Над городом они не летают, а на окраине их можно увидеть каждую весну и осень. Если подняться рано утром на чердак в приюте, было слышно, как они перекликаются.

— Герда, а ворона — птица перелетная?

— За неделю ворона налетала три раза, стоило мне только идти через задний двор. А теперь исчезла, как и не было. Герда, я понимаю, что уцепился за ерунду, но не могу не думать об этой фунсовой птице. Почему она нападала и куда пропала сейчас?

— Может, ворона защищала свое гнездо?

— Посредине зимы?!

— В гнезде не только птенцов выводят, но и живут.

Серьезно сдвинув брови, Герда внимательно обозревала задний фасад ратуши.

— Тут на стене столько разных… — моя радость изобразила в воздухе пальчиками затейливый узор. — Выступов, завитушек. Водосток. Ларс, вот она!

Зеленые ведьминские глаза много острее моих. Я мог бы еще долго пялиться на стену, прежде чем разглядел бы среди лепнины черную клювастую голову.

Не знаю, в чем заключался изначальный замысел творца, прикрепившего на заднюю стену ратуши пустотелое изображение чаши, но ворона весьма успешно использовала этот архитектурный изыск в качестве гнезда. Сидела, погрузившись по плечи, и взирала на нас с особым, только воронам присущим, высокомерием.

— Она? — тихо спросила Герда. — Твоя птица?

— Фунс их различит, на вид все одинаковые. Но вряд ли в одном дворе будут гнездиться сразу две вороны.

— Тогда пойдем домой? Видишь, у нее все хорошо.

Да, надо идти. Что проку торчать в сумерках на заваленном всяким старым хламом заднем дворе ратуши? Идти и перестать морочить голову себе и любимой девушке. Убедились, что ворона на месте, и ладно. Скорее всего ушлая птица украла что-то, на ее взгляд, безумно ценное, и теперь сидит, охраняет добычу. Но должна же она выбираться хотя бы для того, чтобы разжиться какой-нибудь едой?

— Герда, закрой уши.

Снова развернувшись к стене, я свистнул.

Всякий, кто часто бывает в Белом Поле, знает: идти там на крик, а тем более на плач, опасно. Прячущаяся за метелями и туманом нечисть очень хорошо умеет подражать человеческому голосу. Потому попавший в беду опытный человек не станет орать почем зря, а, если есть оружие, выстрелит в воздух. Несомненным сигналом бедствия так же служат лай собаки, рев кхарна, а лучше всего свист. Звонкий, переливистый, слышный на несколько стандов вокруг, понятный каждому стражнику и караванщику. Нежить такого не умеет, она только шипит.

Удалой стражнический сигнал переполошил округу. Взлетела и заметалась за оградой стая птиц. Захлопали оконные рамы, и какой-то любитель раннего отдыха витиевато пожелал шумному хулигану близко спознаться с ночным чудовищем хлыной. Хорошо, что Герда все-таки закрыла уши. Здоровенный кожекрыл, наблюдая, описал над двором широкий круг и степенно удалился восвояси.

Ворона осталась на месте. Она отчаянно крутила головой и подергивала крыльями, но даже не пыталась выбраться из чаши. Или не могла?

Среди прочего хлама на дворе валялась старая полусломанная лестница. Не сговариваясь, мы с Гердой ухватились за нее, подняли, подтащили к стене.

Не отрывая взгляда от вороны, Герда сдернула с головы и протянула мне пуховый платок. Правильно, если буду хватать птицу голыми руками, могу и без пальцев остаться.

Лестница была сущей рухлядью. Перекладины расшатались, болты, удерживающие их, проржавели насквозь. Кому-то лень было тащить хлам до городской свалки, и он бросил его на заднем дворе. Однако ж, этому лодырю все равно можно сказать спасибо.

Сунув Гердин платок за пазуху, я начал восхождение.

— Ларс, я держу.

Спасибо, моя радость. Главное теперь, когда буду падать, полететь в сторону, от тебя противоположную.

Вскарабкавшись на верхнюю ступеньку, я, цепляясь за крошащуюся под пальцами лепнину, как-то выпрямился, попытался прильнуть к стене всем телом. Не спрашивайте, как мне это удалось, я не знаю.

Поминая вперемешку всех Драконов и тиллов разом, я еще немного вытянулся и оказался нос к носу с вороной.

Птица опомнилась быстрее. Свирепо каркнула, но почему-то даже не попыталась долбануть меня клювом. Я набросил на нее Гердин платок.

Ворона снова заорала, завертелась, но не сделала попытки улететь. Стало понятно, что произошло.

Промахнулась ли птица, пытаясь усесться на край каменной чаши, или же как-то умудрилась свалиться в нее, но с вороной случилось то же, что давеча с нашим доблестным капитаном — она застряла.

Был бы это зверь, я бы, обмотав ему голову платком, вытащил за шкирку. А птицу? За что ее вообще хватать?

Лестница угрожающе заскрипела. Я торопливо попытался просунуть руку под пленницу излишне узкого архитектурного изыска.

Это не ворона, это индюк какой-то, тяжелый и толстый!

Дальше-то что?

Вопрос решил насквозь проржавевший болт. С довольным хрустом он переломился пополам, перекладина заскользила под сапогами, вся лестница перекосилась, я отчаянно вцепился в лепнину, чаша оторвалась от стены, и все мы — я, «гнездо», платок и ворона — красивой композицией полетели вниз. Приземлились, правда, уже по отдельности.

Сидя у подножья лестницы и ошалело глядя на мир полутора глазами (правый, подбитый, стремительно заплывал), я увидел, как ворона выпуталась из платка и, неуклюже расставив крылья, запрыгала прочь от нас, оставляя на снегу странные, вовсе не птичьи следы.

— Герда, держи ее!

Стыдно подумать, что решил о нас с Гердой доктор Трюг, когда мы под вечер без приглашения ввалились к нему в дом. Я — сияя свежим «фонарем» под глазом, моя любимая — прижимая к груди слабо шевелящийся сверток. А уж какое выражение лица было у славного врачевателя, когда на его чистый стол вытряхнули из платка грязную мокрую растрепанную ворону… Не знаю, почему хеск Олаф нас не выгнал. Наверное, просто не успел. Указывая на странно скрюченные пальцами назад лапы вороны, мы на два голоса завыли:

— Почему?!

Врачебная клятва не позволяет лекарю отказать кому бы то ни было, обратившемуся к нему за помощью. Не можешь вылечить, так хотя бы объясни, по какой причине.

Силы небесные, выяснилось, что не мы так сильно помяли птицу. Ворона лишилась хвоста и обломала перья на крыльях, когда неуклюже приземлялась. Загнутые назад пальцы не могли ни за что зацепиться, и бедняга просто падала. Лапы же изувечила некая птичья болезнь. Доктор и про нее попытался объяснить, но запутался и сердито махнул рукой: по этому вопросу к королевским ловчим, а лучше сокольничим обращаться нужно, а он, Олаф Трюг, людей, а не пернатых лечить учился!

С тем мы и откланялись.

Стояли на крыльце, я держал в руках притихшую ворону.

— Думаю, она не нападала на меня. Просто хотела сесть на плечо. Может быть, раньше жила у людей, вот и искала помощи. Герда, она ведь на улице не выживет.

Моя радость взглянула на птицу и согласно кивнула.

— Пойдем домой?

— Пойдем.

Я думал, что умею уклоняться от нежелательных встреч с сестрой. Хельга, при всей своей дотошности и занудстве, чтит правило забвения вины за давностью лет. Если мне, натворившему что-нибудь, удавалось вечером проскользнуть в свою комнату незамеченным, с утра о содеянном речь не заводили.

Преступлениями моими были большей частью уличные стычки. Я не боялся, что в семье меня за них накажут, но очень неприятно было, когда Хельга длинными холодными пальцами бралась за кровящий нос, проверяя, не сломан ли, или за подбородок и начинала поворачивать голову, разглядывая под разными углами синяки и ссадины. Спасибо, хоть зубы не пересчитывала.

А придирчивые вопросы, кто сподобился набить мне морду, когда и по какому поводу? Что прикажете отвечать, если каждая вторая драка — месть за оскорбления в адрес Хельги, а первая — реакция на слова «Его родная сестра в хронисты продала!», и лишь изредка стычка случалась из-за желания местной шпаны со скуки «съездить умнику по стекляшкам». Очки я не носил и носить не буду, но, по мнению улицы, каждый, кто читает книжки, эту отвратительную вещь при себе имеет, а что не на носу, так оно и к лучшему, бить удобнее.

За три первых года, проведенных мной в Гехте, противники поняли, что «книжник» не всегда значит «хлюпик», постоять за свои отсутствующие стеклышки, так же, как за доброе имя сестры, ученик хрониста способен, а в драке один на один он еще и задире навешает, недаром в доме Къолей постоянно ошивается капитан городской стражи. Потасовки прекратились, тем более что родители приставили подросших чад кого к ремеслу, кого к учебе. Некогда стало.

У меня уже четыре года не возникало необходимости проникать в дом незаметно, и былая ловкость ушла. К тому же раньше меня всегда прикрывал Оле. Хорошо было с широких капитановых плеч забираться на крышу кхарни, а оттуда и в окно комнаты проскользнуть не проблема.

Но сейчас Оле и Хельга сидели в гостиной. Загорелось же им именно в этот момент устроить семейное питие барка! А ведь когда дома нужны, их пороховым зарядом из караулки не вышибешь.

Можно было, оставив Герду в дверях гостиной загораживать обзор, рвануть вверх по лестнице, но как-то это не солидно. К тому же увечная птица не подарок к празднику Нюсне, нет нужды ее до поры прятать.

Держа ворону перед собой, будто праздничный торт, я вошел в гостиную.

Родичи смотрели с интересом.

— Ворона я бы еще поняла… — задумчиво протянула Хельга.

— Казенных перьев тебе уже не хватает? — поинтересовался Оле.

Смущенная таким приемом, несчастная птица громко каркнула и вывернулась у меня из рук. Хлопая крыльями, свалилась на стол, чудом не своротила котелок с барком (чашки успел подхватить ловкий Оле), смяла скатерть, а потом, осенив крылом Хельгу по лбу, грациозно вспорхнула на книжный шкаф, где и угнездилась.

— Ну что же, — ледяным голосом сказала сестра. — Теперь доставай.

И как мы раньше жили без вороны в доме? Замечательно жили.

Первый вечер получился незабываемым. Сначала я под суровым взглядом Хельги доставал птицу со шкафа, при этом вся скопившаяся за годы пыль оказалась или у меня на рукавах, или в воздухе. Потом, водворив ворону в свою комнату, носился, как спятившая белка, вверх-вниз по лестнице, добывая то еду, то питье, то мокрую тряпку. Герда мне по мере сил помогала, но устал я и расстроился сверх всякой меры. А ведь нужно было еще все объяснить…

Как оказалось, некому. На возню с вороной ушел весь вечер. Оле отбыл на ночное патрулирование. Гудрун благоразумно скрылась в кухне. Хельга восседала в своем кресле, как королева, готовая принять явившегося с повинной мятежного вассала, но не одной же ей все рассказывать… А потом повторять для всех… Умная женщина, сама догадается, что я ворону не на суп притащил!

Даже подходить к сестре не стал, остановился на пороге.

— Хельга, все, что хочешь мне сказать — завтра.

Повернулся и строевым шагом двинул в свою комнату.

День закончился, но как-то криво.

Вжик… Вжик… Плавные скрежещущие звуки, словно воин точит в ночи клинок. Или узник пытается перепилить решетку в своей темнице.

Приподнявшись на локте, я нашарил огниво и кое-как запалил горючий кристалл. Темно, как у грешника на душе. По всему судя, ночь едва перевалила за середину.

Маленький огонек не мог осветить всю комнату. Пришлось выбираться из-под одеяла, рыскать, разыскивая источник странного звука.

Наконец нашел. Скромно пристроившись в уголочке, ворона оторвала от стены часть тканевой обивки и войлока и теперь точила клюв о камни. Зрелище, созерцать которое довелось немногим.

— Ты что делаешь?!

— Кра? — ласково поинтересовалась птица, склонив голову набок и глядя на меня одним глазом.

— Да тихо ты, люди спят!

Ворона взглянула на меня другим глазом и согласно каркнула.

За ночь фунсова птица начинала орать еще несколько раз. Издавала одиночные карки или вдруг заводила подобие песни. Домашние молчали и из комнат не показывались, но я почти физически ощущал, как накапливается в доме недовольство в очередной раз разбуженных людей.

Задолго до рассвета явился Вестри и сердито поддал мне носом под руку: «Раз уж все равно не спим, идем гулять!»

Гуляли мы так долго, что я подумал: а не нарочно ли пес водит меня, давая возможность оставшимся в доме тихо придушить мерзкую птицу?

Когда наконец вернулись, ворона мирно дремала под кроватью.

Утром на службу я собирался один. Даже завтракать не стал, чтобы не нашуметь и никого не разбудить. Прокравшись на кухню, цапнул что-то из вчерашней стряпни Гудрун и скрылся из устало молчащего дома. Раньше уйду, раньше вернусь. Если бы…

День выдался хлопотный. Вот вчера можно было повеситься от скуки, а сегодня всем срочно понадобился хронист. Пришло аж три каравана из отдаленных областей Фимбульветер, и мне пришлось слушать и записывать, что на свете делается. Потом заявилась пожилая супружеская чета с Короны. Стоит ли выдавать дочь за посватавшегося к ней кавалера, так ли уж стар и хорош его род, достоин ли? Смешно, но примерно через час пришли родители жениха, сомневающиеся, достаточно ли знатную невесту нашел единственный сын. Беспристрастные документы из архива возвестили, что обе семьи имеют в недавних прародителях скоробогатых купцов, приобретших титулы за пожертвования в казну тороватого короля Ауда, причем в один и тот же год. Я понял это, едва услышав описание гербов (стремена у одной семьи, чаша у другой, символы того, что позволило дедам посетителей сколотить состояние), но почтенные захотели лично взглянуть на записи в гербовой книге, а затем получить копии выписок. Надеюсь, что пока родители тратят время в ратуше, подтверждая худородность другого семейства, их дети догадаются отправиться в храм Хустри, а потом зажить своим домом.

В перерывах между приходом посетителей успел сгонять в Университет, попросил там книги о повадках птиц и содержании пернатых в неволе, а потом заглянул в Мастеровой квартал, заказал кузнецу Бьерну Хальсу большую просторную клетку.

Ни я, ни славный кователь представления не имели, сколько места нужно вороне. И размеры клетки прикидывали чуть ли не по себе. Ладно, если птицу удастся вылечить и отпустить, отдам решетки Оле, пусть в каталажке окна закрывает.

В результате прокопался много дольше положенного, и не я пошел в оранжерею забирать Герду, а она забежала за мной в ратушу.

Ладно хоть завтра свободный день.

Пока шагали до дома, моя любовь поведала, что там творилось с утра. Вести были безрадостные. Пробудившись и увидев, что покровитель и защитник куда-то исчез, ворона принялась с дикими воплями носиться по комнате. Вернувшийся с патрулирования Оле открыл дверь, думая одним веским словом навести порядок, но едва увернулся от крыльев и клюва, а птица сбежала. Дальше ее ловили по всему дому. Калечная ворона не летала, а, хлопая крыльями, перепархивала с места на место, но схватить ее никому не удавалось. Наконец могучий Оле загнал возмутительницу спокойствия в угол банного закута и забаррикадировал там при помощи корыта. Сердобольная Гудрун принесла пленнице миску распаренного зерна, и ворона, разделавшись с угощением, утихомирилась, рассуждая сама с собой на некие непонятные темы голосом даже приятным.

Возможно, дом прожил бы в мире до моего возвращения, но тут Хельга в короткой рубашке и теплых носках направилась в банный закут, чтобы наконец умыться.

Все утро перед вороной топтался Оле в стражнических сапогах, мели юбками в пол наши дамы, мотались нос, лапы и хвост вселезущего Вестри, и все это не произвело на птицу особого впечатления. Но стоило появиться раздетой Хельге, как проклятая ворона каким-то образом выбралась из-за корыта и, совершив из засады стремительный бросок, тяпнула сестру за голую ножку.

Очень неприятная получилась история.

На крыльце я невольно замедлил шаг. Герда шла чуть позади, словно намеревалась подхватить меня, когда я вылечу из родного дома, сметенный праведным гневом его обитателей.

В прихожей навстречу попалась Гудрун с мокрой тряпкой в руках. Окинула меня сердитым взглядом и молча удалилась на кухню.

Оле и Хельга были в гостиной. Сван, заложив руки за спину, разглядывал улицу за окном. Хельга раскачивалась в кресле. На столе стояла клетка. Самая обычная, птичья, какую легко можно купить на рынке, а вовсе не те хоромы, которые нагородили мы с Бьерном Халем. В клетке сидела недовольная ворона.

— Ларс, — Хельга оттолкнулась ногой от пола, кресло заскрипело. — Я буду очень тебе признательна, если ты, прежде чем приводить кого-либо в мой дом, хотя бы поинтересуешься моим мнением.

Не так давно на Птичьем острове меня пытались похоронить заживо. Положили в древнюю гробницу, накрыли каменной крышкой. Тьма, холод обступающего камня, мертвый воздух, которого с каждым вздохом становится все меньше.

Отчаяние и одиночество. Сказать нельзя, какое одиночество.

Совсем как сейчас.

Задержав дыхание, чтобы не захлебнуться этой болью, я забрал со стола клетку с вороной, развернулся на каблуках и вышел из Хельгиного дома.

В ратуше уже никого не было. И очень хорошо, не придется объяснять, что я делаю по месту службы вечером в канун выходного дня. Да еще за каким-то тиллом ворону с собой приволок. Подумав немного, я выпустил птицу из клетки. Тесновато там все-таки, а страданий на ближайшее время для меня и одного хватит.

Представляю, как это все выглядит со стороны. Вздорный мальчишка закатил истерику, потому что старшая сестра сделала ему справедливое замечание. Мало драли оболтуса. В сугроб со стыда закопаться…

— Ларс…

Герда стояла, прислонившись спиной к двери, держалась за ручку. Вроде и в комнате, но в любой момент готова развернуться и выскочить за порог. Точно так же стояла полтора года назад, когда чуть было не сбежала от меня и вообще прочь из Гехта.

— Ларс, можно?

— Тебе всегда можно.

Но Герда так и не отошла от двери. Смотрела пристально, вопросительно. Было б у меня повреждение телесное, тут бы уже вовсю носился маленький, но очень деятельный ураган. Вылечит, несмотря на сопротивление. А что делать с раной невидной, душевной?

— Герда, ты думаешь, что я прав?

— Нет, Ларс.

— Тогда зачем пришла?

Хватило же окаянства на такие слова! Герда с минуту молчала, глядя мимо меня куда-то в темный угол, словно там, помимо вековой пыли, было что-то достойное внимания.

— Я думаю, что своих бросать нельзя. Можно спорить с человеком, когда он не прав, ругаться, заставлять делать что-то по-твоему, но не предавать. Нужно быть вместе до конца.

— А свои, это кто?

Герда отчаянно сцепила руки перед грудью.

— Ларс, ну я-то как могу объяснить? Я не знаю, как должно быть, у меня ведь прежде не было семьи. Когда жила в приюте, все мечтала найти родителей. Мне даже все равно было, что они за люди, чем занимаются, почему так получилось, что меня… отдали. Просто хотелось быть с ними. Не потому, что дома подарки дарят, кормят лучше, одевают. Безопаснее там, спокойнее. А просто чтоб было кому доверять, кого любить, — Герда замолчала и растерянно махнула рукой. И добавила совсем тихо:

— Ты для меня свой…

Хорошо, что она так сказала. Это сейчас лучше, чем «люблю» или «жить без тебя не могу». «Свой» — это уже не один.

Я уселся на стол и принялся крутить в руках дракончика-чернильницу. На Герду не смотрел. Умом понимал, что не надо бы так, но ничего не мог с собой поделать. Со стыда уже готов был провалиться сквозь пол. Нашел, на ком семейную обиду вымещать!

Вздох, шорох шагов.

— Очень больно? — тихо спросила Герда.

— Нет. Не били же…

— Больно, — снова вздохнула моя любовь. — Вот тут, — она погладила меня по груди напротив сердца. — Я знаю. У нас в приюте всякое бывало. И поножовщина случалась, и девчонок зажимали. И били просто так, без вины. Злость кто-то сорвать хотел, или с дороги вовремя убраться не успеешь. От удара боль пройдет, а тут еще долго плохо… Ларс, поплачь. Это правда помогает. А я все равно тебя любить и уважать буду, ведь ты сильный и смелый.

Силы небесные, ну зачем она пришла? Сейчас бы мерил шагами кабинет из угла в угол, утирал рукавом злые слезы и широко, со вкусом жалел себя. А при Герде не могу. Сильный и смелый, как же…

— С юридической точки зрения все правильно, по закону дом принадлежит Хельге, она полновластная хозяйка и вправе в любой момент выставить меня за дверь. На все восемь сторон до совершеннолетия прогнать не может, должна найти другое жилье и опекунов, но от дома отказать — это запросто.

— Ларс, ну что ты городишь? — Герда аж ножкой топнула сердито. — Какая юридическая точка зрения? Больно потому, что именно Хельга обидное сказала?

— Да. Раньше мы всегда были вдвоем.

— Против всего мира?

— Нет, просто двое, я и сестра. Я думал, что так будет всегда. И вдруг — ее дом…

— Ой… Что же теперь делать?

— Да ничего, помиримся мы с Хельгой. Только завтра. Если я сейчас пойду домой, то буду злиться, плохое думать, снова обижаться. Только хуже сделаем. И ворону девать некуда…

— Где же ты будешь ночевать? — заботливо спросила Герда.

— Здесь и буду. Чувствуешь, как за день натопили? А в прихожей диван для посетителей стоит, отлично высплюсь.

— Хочешь, останусь?

Спрашивает еще. Сейчас дурь прошла, и просто просидеть ночь вдвоем, взявшись за руки, великое счастье. Но ведь не получится же.

— Хочу. Но если ты минут через двадцать не появишься дома, твой строгий папаша лично сюда за тобой заявится.

— Ну-у…

— Угу. Его дочь ночью неизвестно где и что, бесприютная и неприсмотренная. Непорядок какой!

— А что ты неизвестно где, его не волнует?

— Другой вопрос. Мне можно и даже нужно. Мужское воспитание и все такое. Закалка и преодоление трудностей. А девочки, по глубокому убеждению капитана Свана, должны сидеть дома, в тепле и уюте. Его и Хельгин-то образ жизни заставляет страдать, но тут Оле ничего сделать не может. Хесса Къоль женщина взрослая, самостоятельная, по любому закону независимая. Так что хоть дочку поопекать.

— Приемную…

— Да какая Свану разница? Никогда не думала, что он абсолютно ненормальный родитель? На молодняк на плацу тоже ругается, рычит, только что не дерется, а ведь за любого из ребят из шкуры вон вывернется. Так что давай я спокойствия для тебя сейчас до дома провожу, а завтра к вечеру все уже уладится.

— Хорошо. Тогда пойдем.

— Подожди. Ворона…

Птица обнаружилась под креслом для посетителей. Спрятав голову под крыло, она спала так сладко и мирно, что будить ее и запихивать в клетку просто не захотелось.

Дом стоял темный, только в окне комнаты Хельги и Оле сквозь задвинутые шторы пробивался свет.

Вряд ли он горит, потому что тут ждут меня. Но все равно хорошо. Как и то, что из всех горючих кристаллов Хельга всегда выбирает желтые, самого теплого оттенка. В детстве, когда в сумерках возвращался с занятий с Торгримом Тильдом, моим наставником, бывшим хронистом Гехта, всегда смотрел с надеждой: если в окне на втором этаже горит свет, значит, сестра дома.

Остановились у калитки. Прощаться пора, а так не хочется.

— Итак, прекрасная дама доставлена в место безопасное и ее достойное, долг рыцаря исполнен…

— Думаешь?

Герда шагнула ко мне и просунула ладошки под локти. Знает, чем меня пронять. Глупо стоять, засунув руки в карманы, и дуться на весь мир, когда тебя обнимают.

— Пойдешь домой?

— Завтра.

— За-автра, — разочарованно протянула коварная ведьма.

— Прекрасная хесса капризничает?

— Прекрасная хесса хочет, чтобы не менее замечательный хеск хронист ночевал дома, а не в ратуше, на невесть каком клопином диване, узком и жестком.

Никогда не задумывался о том, с какими удобствами располагаются посетители ратуши, ожидающие нужную им персону. Однако клопов в нашем диване точно нет.

Но, раз уж дома все разошлись по комнатам и никто меня не увидит, может и вправду вернуться? Барка с Гердой попьем…

Спас меня от измены принципам ночной патруль. Из-за угла — на тихой ночной улице слышимость хорошая — ясно донеслась слаженная поступь людей, обутых в подкованные сапоги, и бряцанье амуниции.

— Герда, ты иди, а я со стражей вернусь до ратуши.

— Подожди.

Герда крепче обняла меня, положила голову на грудь.

— Солнышко мое… Даже если у меня никого, ничего не останется, только ты, я все равно самая счастливая…

Потом отшатнулась и даже руками замахала.

— Ладно, ладно, иди скорей!

Уже закрывая за собой калитку, Герда вдруг обернулась.

— А Хельга все равно тебя любит!

Любит, не любит, к сердцу прижмет, любит, не любит к фунсу пошлет… Впрочем, это о другом.

Показывая руки раскрытыми пустыми ладонями, я шагнул навстречу страже.

— Спокойного караула! Можно я с вами до ратуши дойду?

— А и иди, — милостиво разрешил капрал Освальд Харп. — Чего дома-то не сидится?

— Да… Я лампу, похоже, в кабинете оставил.

— Так к Герде торопился? Ты, парень, смотри, город нам со своей любовью не сожги.

Патрульные добродушно хохотнули.

Пошли дальше.

Шагают люди по ночным улицам. Не балагурят, не подкалывают друг друга, дела семейные и городские не обсуждают. Для всего этого место и время в караулке, а сейчас от бдительности и сосредоточенности ночного патруля зависят покой города и жизни людей. Ратушный квартал считается безопасным, но то, что было привычным годами, может измениться в один день.

Дошли до ратуши. Я хотел было попрощаться со стражниками, поблагодарить и шмыгнуть в здание, но Освальд Харп меня остановил.

— Подожди-ка, Ларс. Похоже, ты не только лампу забыл.

С улицы было видно, что окно кабинета освещено. А внутри комнаты, за частой решеткой рамы, за тонкой задернутой шторкой корчилась и взбухала, размахивала конечностями черная живая тень.

— Это просто…

— Пойдем вместе посмотрим. Если что, подождем тебя, до дому проводим.

Стражники не любят долго думать и строить догадки. Столкнувшись с непонятным, они идут и разбираются.

Уже предчувствуя, что сейчас увидит Освальд, сгорая от стыда, потащился я за капралом.

Был у кочевников лет триста назад вождь по прозванию Атли Хвост Тилла. Отличался особой свирепостью, наглостью и жадность. Орда под его водительством пронеслась почти через всю Фимбульветер, но потом король Ольгейр Храбрый опомнился, и монаршьи войска погнали набежчиков назад по ими же разоренным землям. Хронисты где-то раскопали имя вражеского вождя, хотя, когда речь идет о кочевниках, узнать что-либо вообще невозможно. Тем не менее имя злодея осталось в хрониках и памяти народной, и теперь при виде сильного беспорядка говорят: «Как Атли прошел».

По моему кабинету он не просто прошел, а выписывал круги по спирали. Все документы были разбросаны по комнате. Их украшала затейливая вязь чернильных следов и клякс. Некоторые бумаги были разорваны в клочки или художественно ощипаны по краям. Другие надежно скреплены между собой черно-белыми вороньими «печатями». Слава Торгриму Тильду, наставнику моему, приучившему меня в свое время преодолевать лень и разгильдяйство и убирать все важное в шкаф или ящики стола, оставляя на его поверхности только разную невразумительную ерунду.

— Карр! — радостно приветствовала нас сидящая посреди всего этого великолепия ворона.

— Э-э-э… — Освальд Харп почесал в затылке. — Извини, Ларс, но мы тебя сейчас ждать не будем.

Когда я наконец закончил с уборкой, было далеко за полночь. Клятая птица сладко спала, засунув клюв под крыло. Преодолев нехорошее желание разбудить мерзавку, дернув ее за остатки хвоста, я подался в холл на диванчик. Но такой уж нынче выдался неудачный день, что и тут ждало разочарование. Мебель, и на вид не сильно удобная, оказалась настолько узкой, короткой и жесткой, что не сгодилась бы и в качестве погребального ложа. Как только люди на таком сидят? Или это специально, чтобы посетители лишнее время в ратуше не задерживались?

Окончательно утратив веру в добро и справедливость, я вернулся в кабинет, смахнул в ящик все, находящееся на столе, и улегся на освободившееся место. Не очень удобно, и руки, кроме как сложить на груди, девать некуда, зато длины почти хватает. До рассвета как-нибудь. Не так уж много и осталось. Интересно, кто из наших пойдет утром гулять с Вестри?

Заметки на полях

Хлопнула в прихожей дверь, вверх по лестнице процокали одинокие девичьи каблучки. Еще одна дверь поприветствовала хозяйку комнаты, и наступила тишина.

Хельга сердито дернула занавеску, возвращая ее на прежнее место, и снова заходила из угла в угол.

— Душа моя, не мельтеши, — вкрадчиво попросил жену Оле Сван. — Ясно же было, сегодня не явится. Из дома все ж таки ушел, не в другую комнату. Дело серьезное, тут подумать надо, характер выдержать. Завтра вернется, никуда не денется. Тут у него книги, собака, гитара и Герда.

— А сестра в этот список необходимого уже не входит?

— Входит, — пару секунд поразмыслив, заверил Оле. — На почетном месте значится. Только сейчас ты сама перестаралась. Как вы встали да друг на друга уставились, рож… лица породистые холодные, не поймешь ничего, но жуть пробирает. Хельга, ну будто ты Ларса не знаешь. Добрый, спокойный, но гордый. Упрется, упряжкой кхарнов не сдвинешь.

— И что, я его гордости покоряться должна?

— Упаси Драконы. Просто ты старше и умнее, значит, компромисс быстрее отыщешь. К тому же чего раскипятилась-то так? Хороший же мальчишка, не испорченный, не пьет, не курит, баб не водит. Ну, притащил раз в жизни домой животинку несчастную.

— Раз в жизни?

— Хельга, тебя что, Вестри, Герда и я, недостойный, чем-то не устраиваем?

— Вот он, — Хельга устремила гневный перст на мужа. — Вот он, главный сторонник и потатчик!

— А что? Глупости надо делать в молодости, пока можно. Потом или времени не достанет, или перед людьми стыдно будет, или просто не захочется.

— Ларс так и женится, а мне не скажет.

— Будто бы ты сама об этом раньше всех не проведаешь. Или, честно скажи, не рада будешь?

— Честно — рада. Герда славная девушка: порядочная, смышленая и почтительная. А главное, искренне любит моего ненаглядного братца.

— А если бы просто любила? Без прочих своих достоинств? Ты бы ее за порог выставила?

— Выставила б, если не любила. Даже при всех прочих достоинствах. До того, как она предаст моего брата. Один раз ему уже пели о том, какой он хороший, незаменимый, всепонимающий. Чтобы потом… Если б просто бросила, я б еще поняла, но тянуть из человека даже не подарки и прочие блага, а веру, тепло, душу… Второго раза не будет. Пусть уж лучше брат живет без семьи, чем станет рабом.

— Это ты про ту фифу, которой он года три назад записки со стихами писал? С виду овечка такая тонкорунная? Несчастная дева в башне? И дрянью малолетней оказалась? Вот, значит, почему Ларс ей разом отставку выправил. И спокойный такой ходил, фунс! Я только удивлялся, почему у парня неделю глаза красные? Хорошо еще, мелкий он тогда был, не все понимал.

— «Не грусти, Ларс, придет время, найдем тебе бабу и получше», — Хельга с напускной строгостью погрозила муженьку пальцем.

Оле в шутливом раскаянии развел руками.

— Я до появления Герды все прикидывал, когда и как Ларсу насчет шлюх лучше объяснить, — чуть смущенно признался Оле. — Эх, девчонки дуры, за палача с охотой пойдут, а хронисту — шиш. Фунсовы суеверия.

— Суеверия ни при чем, Оле. Некоторые девушки мечтают о раннем вдовстве, ведь это свобода, свои деньги, более высокое положение в обществе. Людей пугает тот, кто всегда говорит правду. Это смущает, как увечье. Или некий дар, недоступный простым людям. Кто захочет связывать свою жизнь или судьбу дочери, сестры с… монстром.

— Эх, дурость, дурость человеческая! Так ты правда против Герды ничего не имеешь?

— Кое-кто, помнится, сам подозревал девочку Драконы знают в чем, — Хельга, рассмеявшись, прижалась к плечу мужа.

— Недолго! И это я за Ларса беспокоился. Я и раньше все думал. Растили, растили ребенка, а потом его чужой тетке отдавать? А вдруг она, стерва, злая? Или дура? Дело-то ответственное! А у меня сейчас и вовсе детей вроде как двое.

— Слышь, Хельга, отрада моего сердца, — сказал Сван часом позже, когда улеглись. — Я с утречка схожу, посмотрю, что и как, поговорю. Но ты, когда Ларс вернется, помягче как-нибудь, порадостней. Чего вам ссорится, родные ж люди.

Глава 2

Проснулся я от громкого грохота и ора. Вернее, сначала кто-то завизжал, потом чем-то стукнули. Так или иначе, разбудили.

Я хотел сесть, но тут глаза мне закрыли черные крылья. На концах черные. Это уже понятно, это увечная ворона хотела взлететь и усесться на лампу в изголовье, но промахнулась.

Спихнув пернатое чудище на грудь и поддерживая его двумя руками, я наконец уселся. Ох, лучше бы Хельга меня вчера до смерти убила. Ноги не ходют, руки не держат, голова думать отказывается. Сам весь как доска, на которой сколько-то времени пролежал.

— Кра? — ласково поинтересовалась ворона.

— Кра, кра… Хорошо, что день сегодня от присутствия свободный, никто хоть в ратушу не притащится. А то было б представление королевского театра. Утречка нам. Доброго и бодрого, ага. Пить хочешь? Вода у меня здесь есть, а сухари все Вестри еще в начале недели выпросил. Надо бы на будущее новых запасти…

Тело наконец начало худо-бедно слушаться. Я слез со стола, плеснул для вороны воды в свою кружку. Искать другую посудину не было ни сил, ни настроения, лучше эту отмою или другую потом принесу. Сам отхлебнул из фляги из горла и уселся в кресло с высокой спинкой.

Надо было бы выглянуть, узнать, что это с утра за стук да гром, но лень было нестерпимо. Утихло все, и ладно. Может быть, вообще приснилось.

Выложил на стол кусок коры серого дерева, взял в руки перо. О чем писать? Спасение ощипанной вороны и скандал в доме Къолей несомненно достойны занесения в городскую летопись!

— Сейчас Герда должна прийти, поесть нам принесет, заодно расскажет, что дома…

— Тэ-экс. Здесь они. Разговаривают.

Вместо любимой девушки заявились Оле Сван и Вестри.

Все, кончилась сага о гордом изгнаннике. Сейчас разгневанный капитан просто возьмет меня за шиворот и оттащит домой. Отбиваться бесполезно. Хотя все равно буду. Из вредности.

Протиснувшись вперед капитана, пес деловым шагом подошел ко мне, поставил лапы на плечи и тщательно облизал все лицо. Отстранился, будто оценивая проделанную работу, добавил еще пару лизков и, довольный, улегся блудному хозяину на сапог.

Оле, присев на край стола, с интересом меня разглядывал.

— Хорош. Наконец выглядишь как герой. Как там того типа из легенд звали? Хотя вообще-то полагаются не собака и ворона, а волки и вороны. По два зверя и птицы. И глаз должен быть не просто подбит, а…

— Оле, чего надо?

— Чего надо? — от удара мощного кулака на столе подпрыгнула чернильница. — Убедиться, что ты жив, вроде бы здоров и продолжаешь позорить семью. Пятнадцать минут назад Тора Хольм наскочила на меня с горестным воплем, что ты помер, лежишь в ратуше, и черный ворон кружит над твоим хладным телом. Черный ворон, — хмыкнул Оле, покосившись на птицу. — Добро еще Тора, у нее нервы крепкие, а если б хесса Кеб прит… зашла? Старая больная женщина?

— Оле, эта старая больная женщина всех нас переживет и похоронит. А что Торе понадобилось в ратуше в неприсутственный день с утра пораньше?

— У тебя на окне лампа горит, — буркнул Оле. — А дверь на улицу оказалась не заперта. Вот булочница и решила, что кто-то ночью решил обокрасть хрониста. Шкаф твой тяжеленный стибрить, не иначе. Со всеми хрониками, которые никто, кроме тебя, не читает. Почему дома не ночевал, сам Торе объяснять будешь. И скажи спасибо, что эта новость ляжет в лед вместе с ней, а не пойдет веселить народ по всему городу. Но ты не особо радуйся. Драконы все же решили покарать непутевого: хесса Кеб спрашивала, откуда у тебя фонарь под глазом.

— И что ты ответил?

— Ничего, ибо спешил потрудиться на благо города и на праздные разговоры времени не имел.

— Сказал бы ей правду: любовница, узнав об измене, врезала мне по роже.

— Э-э-э… — Оле выглядел озадаченным. — Ларс, тебе, похоже, не дома ночевать вредно. А с лестницы ты, говоришь, как упал? Если такая слава по городу пойдет, Хельга тебя точно придушит. А Герда…

— В том-то и дело, что не пойдет. Если сказать то, что хесса Кеб хотела услышать, то ей будет неинтересно рассказывать собственную выдумку всему Гехту.

— Ты откуда знаешь?

— Удосужился несколько раз внимательно послушать, что почтенная хесса думает о нашей семье. Поразмыслил и сделал выводы. Однажды ответил, как она ожидала. Потом еще раз подумал и снова сделал выводы.

— Вот ведь! — Оле восхищенно помотал головой. — И не лень было время тратить. Но смотри, если я что-нибудь для Герды обидное хоть от кого услышу…

— Не услышишь.

— Сам разберешься?

— Разберусь. Оле, где Герда?

— Где ж ей быть? Дома сидит.

— Взаперти?

— Нет, просто честное слово отцу дала. Почтительная дочь. Хотя готова за тобой на край света идти, в рваных башмаках через Белое Поле. Только не будет того. Если тебе, Ларс, так уж невыносимо с нами жить, ступай, куда хочешь. Но Герду не пущу. Хоть в рваных башмаках, хоть в новых валенках.

— Проклянешь и лишишь наследства?

— Волей отцовской запрещу. Ясно? — слова свои Сван подтвердил демонстрацией внушительного родительского кулака. — Теперь о главном. Ворона где?

Я хотел было гордо заявить, что не могу выбросить покалеченное существо на улицу на верную погибель, но тут шустрая птица неслышно подкралась из-под стола, выхватила перо из моей опущенной руки и, радостно приподняв крылья, кинулась наутек.

— Ты ж мышь! Добытчица! — с чувством сказал Оле, приподнимая ноги в сапогах, чтобы пропустить воришку. — Так Хельга сказала: можно. Только пусть твое чудище крылатое в клетке сидит. Ты до вечера где-нибудь помайся. Хельга сейчас Тору успокаивает, потом ей самой надо будет… выдохнуть. Ты ж, на моей памяти, в первый раз с сестрой серьезно поссорился?

— На моей тоже.

— Дожили! Нет, не видать мне с вами спокойной старости. В общем, чтоб в сумерки был дома. Обедать пойдешь в «Три петуха». У Торы после, с Гердой, посидеть можешь. На барке, плюшках и конфетах долго не протянешь! Деньги есть?

— Да.

— Держи пока.

Оле вытащил из кармана яблоко, яростно потер о рукав и сунул мне в руки.

— Пса с тобой оставлю. На случай, если опять гордость и дурость взыграют. Вестри-то пожалеешь, фунс знает как ночевать не заставишь, домой пойдете.

Уже у самого порога Оле оглянулся, окинул меня взглядом, от которого захотелось встать навытяжку, и мрачно изрек:

— Оболтус!

Если будешь долго смотреть на ворону, ворона посмотрит на тебя. Чего, мол, надо? Ничего, так гляжу.

Вообще, если приглядеться, красивая птица. Черный блестящий клюв. Гордая осанка. Угольная голова, а каждое серое перышко на крыльях и теле прочерчено посередине тонкой темной полоской. Круглый глаз окаймлен, словно мелким бисером, короткими ресничками.

Только вот смотрю я на эту красоту под довольно странным углом. Сижу, изогнувшись немыслимым образом, навалившись на стол, пристроив локоть рядом с открытой книгой по орнитологии, а другую руку свесив вниз. Потому что нужно как можно быстрее узнать все про жизнь и повадки ворон, но и священной хозяйской обязанности — чесать собачье пузо — никто не отменял. Мысль о том, что можно не скручиваться геральдическим змеем, а просто взять книгу и сесть на пол рядом с вольготно разлегшимся Вестри, придет гораздо позже.

— Значит, так. Ворона серая. Это ты. Места обитания… По всей земле Фимбульветер, но тебя угораздило поселиться именно в Гехте. Надеюсь, что не мне на погибель… Срок жизни… Ого, неплохо! Строит гнезда… Видел. Птенцов выводит… Фух, милость Драконов, этого нам только не хватало. А ты, кстати, кто? В смысле, ворона или… Как ваших мужиков правильно называют? Ворон же совсем другая птица. Ворόн? И имя. Надо придумать тебе имя. Как в легендах зовут мудрых воронов? Хугин?

— Карр!

— Не нравится? Тогда Мунин?

— Карр!

— Фунс с тобой, хочешь, оставайся Карром. Живя в неволе, ворона выбирает кого-либо из окружающих ее людей и, почитая его за сородича, пытается составить с ним пару. Н-да, давай для общего спокойствия все-таки считать тебя девицей. Вестри, а ты как думаешь?

Вестри думает, что какая-то битая птица не стоит поднятой вокруг нее возни, что почтенному псу в ратуше скучно и пора бы прогуляться, пойти домой, посмотреть, что там происходит, а тогда, может быть, хозяина простят и позовут обедать.

Насчет прощения не уверен, а обедать позвали. Причем таким способом, что отказаться не было никакой возможности. Гудрун ведь и при всем честном народе мокрым полотенцем по спине перетянуть не постесняется.

Обед прошел, как обычно. Все были милы, приветливы и спокойны, о вороне, запертой в клетке и спрятанной в моей комнате, не говорили.

Хельга закончила трапезу первой и, ласково улыбнувшись сразу всем присутствующим, удалилась к себе.

Оле, преувеличенно кряхтя, поднялся.

— Герда! Помоги старику отцу.

Гудрун, поманив Вестри, ускользнула на кухню.

Надо быть очень крупным идиотом, чтобы не понять столь явных намеков. Я поднялся, одернул камзол и отправился выяснять отношения с сестрой.

Хельга была у себя, сидела, покачиваясь в любимом кресле. Вчера эта мебель стояла внизу в гостиной. Иногда мне кажется, что качалка, переваливаясь по-гусиному, сама таскается вслед за сестрой по дому, просто никто это не может проследить.

— Хельга…

— Сядь, не маячь.

Я подумал немного и нагло уселся на подлокотник кресла. В конце концов, это всегда было мое место.

— Хельга, ворону не выброшу. На улице она погибнет. Жить будет в моей комнате. Присматривать и прибирать обещаю. Прости, что притащил, тебя не спросив. Не подумал.

Сестра коротко кивнула.

— Ларс, ты всерьез мог помыслить, что я способна выгнать тебя из дома?

— Если бы так решил, то не вернулся бы. Точнее, вернулся бы, но только чтобы забрать Герду, Вестри и гитару.

— Все книги все равно утащить не смог бы.

— Какие книги?

— Которые, как считает Оле, помимо перечисленного, удерживают тебя дома.

— Много он понимает! Гердину обувь, кстати, уже всю спрятал?

— Обувь?

— Ну да, чтобы дочери его любимой не в чем было уйти со мной на край света.

Взглянув друг на друга, мы с сестрой рассмеялись.

— Я ведь тоже… Сказала, не подумав.

— Я прощен?

— М-м-м… Пожалуй, что да.

— Спасибо, что не пришлось ползти на коленях от главной площади до твоего «насеста».

— Знаешь, — сестра окинула меня задумчивым взглядом. — Я б тебя тогда, наверное, точно убила. Чтоб не смел ни при каких обстоятельствах терять достоинство.

— Тем более спасибо… Ай! Хельга! Ну руки холодные!

Когда сзади лезут за воротник и двумя ледяными перстами прихватывают у основания шеи, удовольствие ниже среднего. Очень действенный способ заставить подняться утром капризничающего младшего брата.

Отбиваясь, я чуть было не свалился с кресла. Хельга, смеясь, обхватила меня и бережно опустила на пол.

— Вот ведь, вымахал с пожарную каланчу, а верещишь, как прежде.

— Хесса главный прознатчик, пытки несовершеннолетних запрещены законом!

— А старшей младшего воспитывать можно. Брат, будем дальше отношения выяснять?

— Не-а.

— Мир? Без обид?

— До первой ссоры. Значит, вечный.

— Вот и хорошо. Потому как предстоит нам вместе в Къольхейм ехать. Раннвейг посватали.

Абсолютно в духе моей сестры. Зачем тратить время в разговоре на долгие переходы от темы к теме, если можно просто поставить собеседника перед фактом.

— Раннвейг? Она же маленькая еще!

— Это только предварительный сговор.

Брак в среде вурдов — дело непростое. Это не только соединение двух людей, но и союз между кланами, особенно если женятся наследники рода, сложная система деловых отношений, договоров. Когда глава клана умирает или решает уйти на покой, преемником его становится не старший в роду, но достойнейший. Неважно, кем он приходится прежнему предводителю, сыном, племянником, да хоть двоюродным дедушкой. Кто не согласен с решением семьи, волен уйти и попытаться своими силами добиться права на новый герб.

Бесплатный фрагмент закончился.

Купите книгу, чтобы продолжить чтение.