Бесплатный фрагмент - Цъя

Цъя

Черные маслянистые капли дождя стекали по стеклу. Она выставила из-под козырька остановки маленькое жестяное ведерко и съежилась обратно под полиэтилен. Маленькая, сутулая, грязная — зверек с остатками разума. На стене остановки пестрели обрывки плаката: улыбающаяся белокурая женщина держит в руках белую чашку с черной густой жидкостью и втягивает носом белые струйки нарисованного аромата.

Дождь кончился. Цъя взяла ведерко и поднесла к носу, поглядывая на плакат. Сморщила нос и показала женщине с плаката язык. Потом аккуратно слила воду из-под маслянистой черной жижи в ковшик и поставила на переносной примус. Вода была желтоватой, имел маслянистый привкус, но это была вода. Оставив ковшик, Цъя подошла к разбитому киоску. Тот, кто его разбил, сделал это не ради добычи, а ради баловства. Она взяла белую пачку с красным знаком на картонке, зубами сорвала защитную пленку. Внутри плотно лежали хрупкие белые палочки. Она подошла к закипевшей воде и раскрошила одну из них в ковшик. Потом выключила примус, перелила жидкость в щербатую чашку. Понюхала. Пахло мерзко. Она еще раз показала язык женщине на плакате и начала мелкими глотками пить горячую воду с табаком.

Земля чуть дрогнула, ее зубы клацнули о край чашки. Асфальт перед остановкой покрылся мелкими трещинами, вспучился и выпустил острый ножевидный лист. Цъя отставила чашку и присмотрелась. За первым листом потянулся второй, потом третий. Прямо у нее на глазах из асфальта вытянулся жестяной цветок. Поднявшись на суставчатой ножке, цветок раскрыл бутон, в воздухе запахло газом. Цъя хмыкнула, полезла в киоск, достала зажигалку. Аккуратно подошла к цветку и высекла искру. Цветок оделся синим венчиком пламени. Цъя удовлетворенно хмыкнула и вернулась на остановку допивать табачай.

Слева в зарослях бамбуковых антенн послышался характерный скрип осей. Цъя медленно, стараясь не совершать резких движений, огляделась вокруг. Недалеко лежала перепутанная бухта толстых высоковольтных кабелей. Цъя ехидно глянула в сторону вероятного противника и начала медленными тягучими движениями перемещаться так, чтобы между ней и антеннами оказались кабели. С карниза на голову шлепнулась жирная черная капля, но Цъя не обратила на нее внимания. Капля медленно стекла по виску, пока не добралась до шеи и не скрылась под полиэтиленовым балахоном. Дойдя до намеченной точки, Цъя остановилась и выпрямилась в полный рост. В антеннах зафыркало. Она подобрала обломок асфальта и бросила его в заросли. Потом пронзительно свистнула.

Послышалось ворчание и треск. Цъя нетерпеливо почесала шею, по которой стекла капля, размазав нефть по коже, и нарочно громко рыгнула. Из зарослей вылетел, скрипя колесами, ржавый хищник. Тут кабели, как змеи, взвились вверх, стиснув ржавую стальную тушу. Цъя отскочила за ближайший столб, чтоб не получить случайно по шее. Кабели, тем временем, раздирали хищника на запчасти. Уже оторвали бампер, и теперь жадно присосались к аккумулятору. Хищник жалобно скулил, но вскоре заглох. Кабели, напитавшись, тоже затихли. Цъя, убедившись, что противники не двигаются, подошла к ним. Заднее сиденье хищника было обтянуто добротной, почти не попорченной, кожей. Цъя вытащила нож и как могла аккуратно срезала обшивку с сидения. Приближалась зима, а в целлофане зимой очень холодно. Срезав обшивку, она поковырялась немного в бардачке, вытащила оттуда зажигалку без газа, покрутила немного колесико и отбросила в сторону. Какие-то бумажки, книжки и кассеты она глумливо скормила жестяному цветку.

На запах горелой бумаги прилетели жужелицы. Вскоре воздух наполнился гудением. Они кружились вокруг цветка, стараясь заполнить резервуары еще не выгоревшим газом. Цъя осторожно подошла. Жужелицы не обратили на нее внимания. Цъя подобрала с пола камешек и попробовала попасть по жужелице, но их движения были слишком порывисты и непредсказуемы. Тогда Цъя взяла палку и, поймав момент, толкнула зазевавшуюся жужелицу в то место, где лепестки цветка из синего переходят в оранжевое. Жужелица вспыхнула и черной оболочкой упала на асфальт. Цъя палочкой пододвинула ее к себе. Остальные как будто и не заметили пропажи. Цъя обтерла от копоти поджаренную жужелицу и, отломив ножку, откусила кусочек. Это была вкусная жужелица. Покончив с первой, Цъя пошла добывать вторую. Съев вторую, она почувствовала, что больше не может.

Под козырьком остановки ждал табачный чай. Она допила остывшую жижу. Подумав, что заготовить жужелиц было бы неплохо, ведь приближается зима, она методично поджарила всех прилетевших и насколько могла аккуратно сложила их на остановке.

Сытая и довольная, она поплясала немного на оторванной крыше хищника, радуясь гулкому звуку и посыпая себя пеплом сожженных документов и плаката с улыбающейся женщиной.

Умаявшись после танца, она присела на остановке. Подташнивало — вторая жужелица была лишней. Наконец вырвало ядовито-зелеными кусочками. Вытерев рот, она отдышалась, и, решив, что это плохое место и плохие жужелицы, взвалила на плечо примус, и пошла по шоссе туда, где хищник проторил колею в лесу антенн.

Антенны росли прямо из асфальта, перегораживая трассу. Их суставчатые тела, гибкие и полые, легко гнулись и плохо ломались. Если бы не хищник, ей бы никогда не преодолеть этот лес. Она шла, неся на плече примус, и думала, насколько опасно обзаводиться берлогой на зиму. С одной стороны, в прошлую зиму она прожила без берлоги, и чуть не погибла от холода и голода. А что было позапрошлую зиму, она уже не помнила. Весной, конечно, берлогу нужно будет бросать. Но вот на зиму…

Шагач

Цъя всегда было интересно, куда идут шагачи. Это случалось каждую осень — кто-то из них поднимался, тяжело вытаскивал из земли или асфальта свои массивные ноги, и шел. Куда шел? Почему осенью — Цъя не знала, но ей было очень любопытно. Иногда она находила целые просеки, протоптанные мигрирующими шагачами.

И вот однажды, бредя по городу без особой цели, она увидела его, шагающего шагача. Высокий ажурный треугольный силуэт, увенчанный развесистыми рогами, отчетливо выделялся на фоне низкого холодного осеннего неба. Не раздумывая, Цъя бросилась вдогонку. Он шел грузно, тяжело, раскачиваясь на ходу. С оборванных проводов сыпались искры, вокруг керамических патронов плясало голубоватое пламя высокого напряжения. Цъя догнала шагача и какое-то время трусила рядом, не решаясь прыгнуть — ее сильно беспокоил запах озона.

Хотя она знала что в принципе, шагачи миролюбивы, ей было не по себе, наконец она обогнала его, забралась на какой-то отдельно стоящий подоконник, и как только в оконной раме показался он, прыгнула. Шагач был теплым, на нем приятно пахло, неторопливо качало, и Цъя почувствовала покой. Она знала, что, окруженная высоким напряжением, она в безопасности. Шагач ее даже не заметил — его неудержимо влекло куда-то. До заката она ползала по стальному скелету шагача, удивляясь гармоничности и пропорциональности его конструкции. Потом, залезла на самую вершину и с нее наблюдала, как солнце садиться в далекое море.

Шагач шел на закат. Шел неторопливо и уверенно, окрестности известного города давно остались позади, потом позади остался и неизвестный город. Цъя забеспокоилась. Шагач шел по грудь в каких-то неизвестных ей конструкциях, золотых, алых, шелестящих. Пахло чем-то одуряющим и щемило в брюхе — Цъя не любила этого ощущения, однако слезать не торопилась. Любопытство было сильнее страха.

К утру следующего дня в воздухе запахло солью — шагач приближался к морю. Цъя никогда раньше не видела моря. Оно казалось черным и маслянистым, на тяжелых низких волнах лежали разноцветные пузыри пены. Вдоль берега, на разном расстоянии, стояли шагачи. По мнению Цъя они все были мертвы. Их руки-провода безжизненно свисали в море и не искрились. Одни стояли, наклонившись друг к другу, другие опирались на упавшие остовы. Прибой гулко и протяжно выплевывал и втягивал волны сквозь металлические кружева мертвых тел.

Цъя засуетилась. Она взобралась на самую верхушку своего шагача и принялась кричать, чтоб он поворачивал, пробовала дергать за провода, как дергают взбрыкивающую лошадь, но шагач не обращал на нее никакого внимания. Он упрямо шел к берегу. Наконец первая опора вступила в полосу маслянистого прибоя, потом вторая. Потом все четыре конечности погрузились в воду. Он все шел и шел — вода поднялась до первого яруса, Цъя влезла выше. Он продолжал идти. Вода закружилась уже вокруг крестовины второго яруса, синие искры заплясали по волнам. Он все шел. Цъя не на шутку забеспокоилась. Ей совсем не хотелось окунаться в эту холодную вонючую непрозрачную жидкость. Вдруг резкий толчок — Цъя едва успела ухватиться за опору — шагач стал. Очевидно, зацепился за что-то на дне. Дернулся еще раз, и начал крениться вперед, и упал бы, не упрись развесистыми своими рогами в другого горемыку. Провода бессильно опустились в воду, он еще раз дернулся, и замер. Цъя раздраженно ударила ладонью по металлическому скелету.

Некоторое время она посидела на остывающем остове. От скуки стала отколупывать куски ржавчину и бросать их в воду. Ржавчина падала на тяжелые волны, некоторое время бессильно качалась на поверхности, а потом как-то сразу скрывалась под водой. Ржавчина быстро надоела. Оглядевшись, Цъя заметила тяжелые фарфоровые головки на рогах шагача. Вскарабкавшись наверх, она с трудом скрутила их и, усевшись на ближайшей к воде перекладине, стала швырять их в воду. Вдруг вода под ногами Цъя пошла крупными пузырями, она едва успела поднять пятки, как под ней, показывая зазубренный спинной гребень мелькнула гладкая стальная спина. Развернувшись, тварь пошла в атаку. Цъя забралась повыше и, прицелившись, запустила фарфоркой в тварь. Удар пришелся в самый гребень. Что-то в воде утробно взревело, и вслед за гребнем показалась стальная клинообразная пасть, зубы-пилы бешено вращались, разбрызгивая тяжелую воду. Тварь подпрыгнула, уцепилась пастью в ребро шагача, полетели искры. Спустя мгновение тварь ушла в воду, унося с собой кусок стального ребра. Через мгновение плавник показался вновь и начал сужать круги вокруг опоры.

Цъя поняла, что пора удирать. Кинув последнюю фарфорку через плечо, она перескочила на соседнего шагача. За спиной послышался всплеск и разъяренный скрежет. Не ожидая конца спектакля, Цъя поспешила к берегу. Перепрыгивая с остова на остов, она уверенно добралась до каменного пирса. Последний шагач рухнул в воду прямо с пирса, и две ноги выгодно зацепились за ноздреватый бетон. Став на пирс, Цъя оглянулась. Ее шагач угрожающе качался. Окружавшие его остовы тоже ходили ходуном, а черная тварь рычала, разбрасывала искры и пускала липкие черные фонтаны.

Став на пирс, Цъя оглянулась. Просека, протоптанная ее шагачом, четко показывала, куда идти. Опускалась ночь. В портовой зоне кто-то начал протяжно и глухо подвывать. Поежившись, Цъя решила двигаться.

Стоило ей выйти на шагачью тропу, как инстинкт подсказал лечь. Цъя зарылась носом во влажный песок, над головой что-то свистнуло. Она перекатилась на спину. Черный серповидный силуэт делал круг, явно готовясь ко второму заходу, тут ее нагнала звуковая волна. За силуэтом в небе оставался реактивный след. Метнувшись под укрытие пирса, Цъя огляделась. На маяке отчетливо висело гнездо, сплетенное из стальных прутьев. Временами в гнезде вспыхивал свет, потом гас, потом вновь вспыхивал.

Цъя выругалась. Реактивные серпицы всегда охотились колониями. Это значило, что скоро здесь будет целая стая. Ждать было нельзя, серпицы прекрасно ориентировались на тепловое излучение. Однако радиус их поля охоты не превышал радиуса действия передатчика, стоящего в гнезде. Цъя еще раз выглянула: гнездо было громадным, это беспокоило. Варианта было два: бежать как можно быстрее в сторону, противоположную маяку, и надеяться, что реактивная серпица ошибется с углом атаки, или же пробраться в гнездо и повредить передатчик. Тогда серпиц можно брать живьем,… и съесть. При мысли о еде у Цъя забурчало в желудке. Почесав кончик носа, она еще раз выглянула из-под пирса.

Вокруг гнезда кружило уже пять силуэтов. Опускались сумерки, от песка начало тянуть сыростью. Цъя представила себе отбивную серпицу и начала продвигаться вдоль пирса к подножью маяка. Не ожидая атаки с земли, серпицы кружили над прибрежной зоной. Прикинув дальность полета, Цъя решила, что все равно не успела бы убежать — передатчик был слишком силен. Подняв с песка стальную трость, выпавшую из гнезда. Цъя метнулась в разверстую пасть маяка. Внутри стоял красноватый сумрак, слышалось басовитое гудение.

Винтовой лестнице наверх уже давно не было, однако фермы, поддерживающие гнездо снаружи, позволили Цъя забраться наверх. Не касаясь стен, Цъя добралась до источника гудения. Передатчик был большой, старый. Плотный кожух его уже местами потрескался, и наружу торчали соблазнительные проводки. От него несло жаром и запахом подгорающей проводки. Цъя поняла, что старый хрыч решил расширить сферу влияния, и тужиться из последних сил, не замечая ее прихода.

Обойдя передатчик, она заметила панель управления. Городские гнезда серпиц всегда защищались, и пульт управления старались прятать как можно лучше. Здесь же, в дикой прибрежной зоне, старый передатчик совсем обленился и расслабился. Показав кожуху язык. Цъя начала вертеть регуляторы и щелкать тумблерами. Гнездо заполнили шумы помех, шелест, скрежет и вой прямого эфира. На какой-то волне Цъя поймала веселенькую песенку, потом кто-то что-то громко прокричал, потом снова песенка, другая. Заметив, что передатчик забеспокоился, Цъя вернулась к главному кожуху и выглянула сквозь щели гнезда. Серпицы носились как угорелые, тыкались в прутья, сталкивались друг с другом, вспыхивали и падали. Полюбовавшись зрелищем паники, Цъя поудобней перехватила арматурину и подошла к передатчику. Песенка лилась, чей-то сладкий голосок заливал в уши мед и патоку. Цъя мерзко ухмыльнулась и поддела кожух… Вскоре все было кончено. Из разбитого тела передатчика торчали разноцветные капилляры проводов, ламповый мозг был растерт в мелкие осколки. Утерев пот, Цъя еще раз выглянула наружу — вдали красными точками мелькали огоньки освободившихся серпиц — стая разлеталась.

До следующего передатчика, — подумала Цъя на стала спускаться вниз. Вокруг башни валялось несколько сбитых серпиц. Оббив их хорошенько о камни, чтобы снять жесткую, пропахшую реактивными выхлопами кожу, Цъя вытащила питательную сердцевину. В маяке было тепло, относительно сухо, почти безопасно. Поужинав, Цъя выбрала себе удобное местечко и уснула. Утром предстоял долгий и опасный путь домой.

Путь домой

Проснувшись, Цъя доела оставшихся серпиц и тронулась в путь. Тропа шагача шла через лес. Небо, расчистившись, смотрело на Цъя первобытной голубизной. Воздух был прохладен и по-осеннему прозрачен. Полузабытые запахи опять потревожили ее память. Прелая листва чуть слышно шелестела под ногами, тонкие ветки похрустывали, лапы кустов шуршали по полиэтиленовому балахону. Видимо, ночью прошел дождь, и на нос Цъя с веток время от времени капали прозрачные, чуть горьковатые капли.

Все было непривычным. Голубое небо, прозрачные воздух, яркие осенние краски, особая лесная тишина. Иногда ветер проносился по верхушкам деревьев, и они согласно раскачивались, шумя. Тогда свет и тень начинали метаться перед глазами Цъя и она испуганно замирала.

Все казалось ей незнакомым, а потому враждебным. Всюду чуяла она ловушку, и интуиция, столько раз спасавшая ее в городе, сама металась в панике и не помогала. Там, где шагач проходил легко, Цъя приходилось трудно. Комья земли, вывороченные кусты, в одном месте путь шел через болотистую речушку, и Цъя совсем выбилась из сил, пытаясь продраться через сухой камыш, не замочив ног. Ноги она все-таки замочила, а когда взобралась-таки на сухой бугорок и огляделась, след шагача куда-то пропал. А как интересно было ехать на шагаче поверх этого сухого моря и сшибать плотные коричневые головки. Одну такую головку усталая Цъя попробовала съесть. Головка разлетелась легким пухом. Не съедобно.

Механически тормоша головку, Цъя смотрела на свою тропинку, проторенную в камыше, и думала. Идти обратно ей совершенно не хотелось, как найти след шагача она не представляла. Ей, привыкшей ориентироваться в городе, с его четкими проспектами, с геометричным лабиринтом улиц и с простыми понятными законами здесь, в первобытном лесу, было неуютно, прямо сказать — страшно.

Она потянула носом воздух. Сквозь горький запах палой листвы и холодный аромат осенней воды пробивался знакомый запах асфальта. Она принюхалась тщательней — не могло быть сомнения — где-то была асфальтированная дорога. Дорога могла идти только в город.

Дорогу она нашла довольно скоро. Раньше это была широкая магистраль, соединяющая порт и город, сейчас деревья плотно нависли над ней, обочины были поглощены густым подлеском и палой листвой. Цъя пошла по дороге.

Дорога привела ее к разрушенной плотине. Когда-то здесь запрудили реку, а через реку по краю плотины сделали мост, но эти времена давно миновали. Цъя подумала, что если бы остатки плотины были в городе, там наверняка бы что-то жило. Интересно, что живет в лесу? Она осторожно вышла на берег. Река упиралась в плотину, лениво переливалась через торчащие стальные зубы, и с легким говорком стекала по бетонной стене вниз, в тихую заводь, погруженную в полумрак. Цъя напряглась, стараясь уловить угрозу, но ничего не почувствовала. Ее инстинкты пасовали в разноголосице леса.

Решив, что раз она ничего не чувствует, значит ничего нет, она ловко вскочила на остатки плотины и побежала на другой берег, почти не балансируя руками. Вода блестела в лучах холодного осеннего солнца. В тех местах, где плотина утолщалась бетонными сваями, она приостанавливалась, прислушиваясь и приглядываясь. На последней свае она замерла, присев на корточки и уперев руки в покрытую живой водой бетонную поверхность. Этот столб был ниже других, и вода хлестала через него беспрепятственно.

На другом берегу кто-то был, и этот кто-то только что пронзительно свистнул, а потом зааплодировал. Ей навстречу из кустов вышел человек. Он смотрел на нее с восхищением и завистью.

— Здорово ты, как водомерка — раз-раз-раз, и тут уже. Не страшно?

— Я ем страх, — Цъя выпрямилась, ткнув себя в грудь большим пальцем.

— Здорово. Иди сюда, а то ноги промочишь.

Цъя посмотрела на ноги, обмотанные кусками целлофана поверх какого-то тряпья, и прыгнула на берег. Мальчик восхищенно выдохнул. Он протянул ей руку:

— Меня Урбанис зовут.

Она посмотрела на раскрытую ладонь и коснулась своего носа:

— Цъя.

— Здорово, а я тут рыбу ловлю. Только она не ловится. Есть пара карасиков, я как раз жарил — хочешь?

Цъя недоверчиво посмотрела на мальчика и протянула ему последнюю серпицу. Они спустились вниз, здесь река распадалась на множество ручейков, протоков, стариц и просто болотец. Урбанис насадил на прутики три небольшие рыбки и воткнул их в землю так, чтобы рыбки оказались над костром. Потом повертел в руках серпицу:

— Это точно можно есть?

Цъя взяла тушку, оторвала кусок и отправила в рот. Урбанис недоверчиво понюхал, отломил небольшой ломтик и положил в рот, пожевал.

— А знаешь, с грибами будет ничего. Ты пока посмотри за рыбой, я быстро, тут полянка хорошая есть.