Бесплатный фрагмент - Цветок с коротким стебельком

Посвящаю эту книгу светлой памяти своих родителей — Валерия Григорьевича и Галины Тимофеевны Глушковых, которым я обязана не только жизнью, но и тем, что с раннего детства — без принуждения, исключительно на собственном примере — они привили мне трепетное отношение к книге и передали по наследству неистребимую любовь к чтению.

Предисловие

Проза Елены Здорик берёт за живое сразу. С первой же строки. Да что там строки — с заглавия. Читаешь: «Цветок с коротким стебельком», «Когда молоко горчит» — и ты уже во власти живого слова, искреннего и немного ироничного.

Эти рассказы трогают удивительной, «детской» интонацией, «незамыленным» взглядом на все явления бытия, ибо писатель — это тот, кто способен смотреть на мир глазами ребёнка. А Елене Здорик есть что рассказать о стране детей и взрослых, лучшие из которых остались в душе детьми. В этой литературной стране есть всё: неожиданные повороты, которыми так богата жизнь, нелепые и смешные ситуации, свои и чужие жизненные драмы. Боль их — их эхо — не утихает долгие годы.

У автора этой книги своя, «не московская» интонация. Одна из частей сборника — «Я живу по приморскому времени» — озаглавлена так не случайно. Там, на Дальнем Востоке, на малой родине Елены, у людей особый взгляд на мир, свой темп жизни, своя правда, свой язык. Рассказы долго не отпускают, у них очень мощное притяжение. Это свойство настоящей прозы.

Сергей Штильман,

поэт, прозаик, литературовед,

член Союза писателей Москвы

От автора

Дорогие читатели, знакомые и незнакомые!

Когда мне было лет девять, я задала маме вопрос: «Писателям не надо ходить на работу? Они могут сидеть дома, за письменным столом, и работать?» Ответ меня очень воодушевил. Правда, оказалось, что для того, чтобы стать писателем, сначала надо много учиться, потом приобрести жизненный опыт. Я училась, приобретала и в какой-то момент поняла, что могу кое о чём рассказать другим.

Этой книги могло не быть, если бы не постоянные читатели из соцсетей. Именно они сподвигли меня на публикацию сборника. От души благодарю всех: неравнодушных, активно комментирующих, спорящих друг с другом, и тех, кто никогда ничего не пишет и никак себя не проявляет, но внимательно следит за моими публикациями. Иногда я через какое-то время случайно узнаю, что, оказывается, человек всё опубликованное читает.

Огромное спасибо Сергею Леонидовичу Штильману за аннотацию к этой книге. Он автор проникновенных поэтических строк, честный и мудрый прозаик, литературовед, пишущий о классике так, что хочется немедленно вскочить и бежать к книжному шкафу, чтобы перечитать много раз до этого прочитанное и понять, что он там нашёл такое, чего я до этого не заметила ни разу. Сергей Леонидович — человек, прямо и объективно оценивающий любые работы. Его мнением я очень дорожу.

Слова искренней благодарности хочу сказать талантливой симферопольской художнице Елене Юшиной, чья картина под названием «Отражение нежности» использована в оформлении обложки этой книги. Работа Елены покорила меня изяществом и нежностью. На мой взгляд, в ней многое — о женской сути.

От всего сердца благодарю Наталию Андерсон, моего добровольного редактора. И хотя мы живём на разных континентах и в реальной жизни не встречались, это не мешает нам обсуждать рассказы часто на этапе замысла. Наталия читает их ещё до опубликования, и сложилась такая традиция, что я не публикую тексты без её одобрения.

На создание большинства рассказов меня вдохновили случаи из жизни. Конечно, преимущественно это не слепки «один в один», а скорее сюжеты «по мотивам» реальных историй.

О чём они? Конечно же, о любви. Вообще человеческая жизнь — вся о любви. Даже если кто-то говорит, что ему «неинтересно всё вот это», не верьте. Возможно, такие люди больше, чем кто бы то ни было, нуждаются в любви. Потому что без любви человек задыхается. Она необходима ему, как кислород.

В этих историях меня привлекают люди, которые никогда не сдаются. Жизненные ситуации у каждого свои. Кто-то из героев живёт с ощущением вины за ошибки прошлого, у кого-то получается их исправить. Одни всю жизнь ищут настоящую любовь, другие, зная, что существуют в аду, откуда не вырваться, находят возможность сохранить свою личность, не сойти с ума. Главное для меня — чтобы человек оставался человеком в любых своих личных обстоятельствах.

Что касается ошибок, я думаю, что, пока мы живы, большинство из них можно исправить.

Желаю вам приятного чтения! Буду благодарна за отзывы, с интересом их прочту и постараюсь, чтобы ни одно письмо не осталось без ответа.

Мнения людей, которых я не знаю лично, имеют для меня особый вес и принципиальную значимость. Однажды мне написала незнакомая женщина: «Решила почитать ваши рассказы и не могу оторваться, так нежно и убедительно пишете, читаю и читаю… Проехала дважды свою станцию метро… Очень хорошо пишете! Спасибо!» Знаете, от таких слов вырастают крылья.

Своё мнение об этой книге можно написать автору на электронную почту: elena-zdorik@yandex.ru

С уважением, Елена Здорик

Московские рассказы

Омут

Стояла середина апреля, на проплешинах отогретых солнцем газонов радостно пробивалась первая травка, а воздух источал смолистый запах тополиных почек. Учиться не хотелось совсем, и только близкая сессия, висевшая над головами дамокловым мечом, не давала влюблённой парочке окончательно расслабиться — на занятиях они всё же присутствовали.

Обычно после лекций Митя ждал Олю на крыльце главного корпуса института, и они отправлялись гулять. Шли бесцельно, держась за руки, смеясь и болтая обо всём на свете. Проголодавшись, забегали в пиццерию, заказывали кофе, одну «Маргариту» на двоих. Счастье пахло тополиными почками, капучино и пиццей.

Родители Мити догадывались, что он влюбился, но все их вопросы оставались без ответа. Без должного ответа. Митя не хотел раньше времени их расстраивать. Он единственный сын в семье врачей, москвич в третьем поколении, а Оля — из глубокой провинции, живёт в студенческом общежитии. Трудновато будет объяснить родителям, что у них настоящая любовь и Оля не имеет корыстных притязаний на их московскую жилплощадь.

На лето Оля нашла работу в частной аптеке недалеко от общежития. Собиралась поработать один месяц, но у напарницы заболел ребёнок, и Оле пришлось остаться ещё и на август.

Митя помогал родителям с ремонтом в дачном доме. Отцовское участие ограничивалось контролем качества работы двух наёмных строителей. Из-за занятости в больнице он часто просил Митю съездить на дачу, проверить, как там обстоят дела. Митя ездил по доверенности на старенькой отцовской «Мазде». Выезжать приходилось рано, чтобы не попасть в самую гущу московских пробок. Путь лежал по Горьковскому шоссе.

Дача находилась примерно километрах в сорока от Москвы, в старом дачном посёлке. Ещё Митин дедушка Александр Петрович, известный в своё время врач-инфекционист, получил этот дачный участок. И дом, который сейчас так настоятельно требовал ремонта, был построен при дедушке. Было дому лет пятьдесят, возраст почтенный. Деревянный двухэтажный, с множеством окон, он глядел и на узкую дачную улочку, и в сад. Снаружи стены были обиты потемневшей от дождей и времени вагонкой.

Сладкое чувство радости всякий раз переполняло душу Мити, когда он открывал скрипучую калитку и входил на участок. После ночного дождя сильнее пахли цветы и травы. Митя прошёл по бетонированной дорожке в сад. Воздух здесь был пропитан волнующими, связанными с детством запахами цветов: бархатцев, календулы, настурции, душистого табака — пышные куртинки цветов окаймляли дорожку и заполняли всю не занятую овощами землю на грядках. Старые, ещё дедушкой посаженные яблони грузно клонили к земле отягощённые плодами ветки. Зелёные яблоки влажно поблёскивали от росы. Митя прошёл дальше, туда, где у забора в два ряда росли ежевичные и малиновые кусты. Знал, что эти ягоды нужно собирать в сухую погоду, но всё равно нарвал их полную горсть — пахучих, нежных — и медленно, по одной, съел, наслаждаясь тишиной и воспоминаниями.

Рабочие — двое гастарбайтеров из южных республик — жили во времянке на соседнем участке. Новые хозяева, только прошлой осенью купившие дачу, задумали грандиозное строительство: старый дом, тоже пятидесятилетний, решили снести, а на его месте построить новый. Стройки, собственно, ещё не было — рабочие разбирали старую дачу. Их никто не торопил — видимо, планировали начать строительство следующей весной. Хозяева наезжали редко, привозили кое-какую еду и снова исчезали. Рабочие, чтобы прокормиться, нанимались здесь же, неподалёку — кому грядки вскопать, кому крышу перекрыть. Были они непривередливы, радовались и тому, что за проживание денег не берут. Неделю назад Митин отец вручил им связку запасных ключей — попросил переклеить обои в дачном доме.

Митя вернулся от малиновых зарослей к крыльцу, открыл дверь своими ключами, вошёл внутрь. Гулко раздались его шаги в пустом пространстве этого когда-то шумного жилища.

В свои последние годы дед Александр Петрович и бабушка Инна Сергеевна подолгу жили здесь, предпочитая городской суете размеренность и спокойствие. Какой гордостью был для них собственноручно выращенный сад, первые огурчики из теплицы и ранняя картошка, которую бабушка варила прямо в кожуре, а потом обжаривала в масле на огромной чугунной сковородке! Митина миссия заключалась в тщательном мытье картофелин — мыть следовало в нескольких водах, некачественная работа на корню пресекалась бабушкой, которая сквозь очки пристально оглядывала каждую картофелину, перед тем как опустить её в кастрюлю. Пока закипала картошка, Митя должен был сходить на огород за зеленью. Из зелени бабушка признавала, а следовательно, и культивировала только укроп, петрушку и зелёный лук. Мальчик приносил зелень, мыл и мелко резал. Получалась большая тарелка с горкой. У бабушки к тому времени был готов салат — из редиски, с обязательным добавлением молодой свекольной ботвы, со сметаной или майонезом — объеденье… Зелень, приготовленная Митей, делилась на две части: половина шла в салат, другая часть — сверху, на картошечку… Потянув носом воздух, дед шустро откладывал газету, приносил из холодильника запотевшую селёдочницу с заранее им разделанной — ни одной косточки! — селёдкой, посыпанной кольцами репчатого лука и щедро политой растительным маслом, и, потирая руки, подмигивал бабушке:

— Ну, что, Инночка, по пятьдесят грамм?

— Граммов, — машинально поправляла бабушка. Потом, спохватившись, грозно взмётывала вверх аккуратные дугообразные брови: — Ещё чего? Праздник, что ль, какой? И не думай даже!

— Ещё какой! — отзывался дед и, кивая на газету «Советский спорт», радовался: — Наши-то выиграли!

— Ну, хорошо, — на удивление быстро сдавалась бабушка. — Только чуть-чуть, и красного.

Дед улыбался и вынимал на свет божий откуда-то из-под стола бутылку кагора…

Митя постоял в пустой кухне. Глядя сейчас на круглый стол, накрытый бледно-зелёной клеёнкой с редкими ромашковыми букетиками (рисунок клеёнки почти совпадал с рисунком на старых обоях), Митя ясно представил деда с газетой, чему-то улыбающегося в усы, и бабушку, несущую на вытянутых руках большую миску с дымящейся картошкой…

Здесь, на даче, пережил Митя и самый страшный позор своей жизни. Родители в то лето уехали отдыхать в Крым, а он, тринадцатилетний, впервые отказался. Митя употребил все способы, чтобы уговорить родителей оставить его с дедом на даче. На соседней улице дачного посёлка жила девочка Света, в которую он был влюблён. Бабушка ещё работала — принимала вступительные экзамены в своём институте, а потому бывала здесь наездами, в основном в выходные дни. Посовещавшись, родители укатили в Судак, а он остался с дедом на даче.

В Москву не хотелось. Вечерами в дачном посёлке кипела интересная жизнь. Подростки собирались на берегу озера, травили анекдоты, пели песни под гитару, старшие приносили вино. Митя ни разу не пробовал вина, он ходил на эти сборища из-за Светы — крепенькой загорелой девчушки с длинной каштановой косой и васильковыми глазами. Кроме Мити, на неё определённо положил глаз высоченный Витька с соседней улицы. А это не предвещало Мите ничего хорошего. Витькины кулачищи даже при беглом взгляде оставляли впечатление стальных. Если такой припечатает в челюсть — без зубов останешься. А возможно, и без челюсти. И никакой дедушка-инфекционист не спасёт. Примерно за такими размышлениями ранним утром как-то застал Митю дед.

— Мить, мне надо в Москву смотаться ненадолго. Машину забрать из ремонта. Собирайся.

— Дед, можно я останусь? Ну, можно? Что я — маленький? — затянул Митя.

— Ладно, спи. Если не успею вернуться до вечера, никого не бойся, закрывайся на все замки и спи. В самом крайнем случае я буду завтра утром.

— Хорошо, дед, — радостно промычал Митя и укрылся с головой одеялом.

Засветло на машине дед не приехал, последней электричкой — тоже. Митя с ребятами сидел на берегу озера, на обычном месте. Ближе к полуночи начал накрапывать дождь, некоторые ребята стали расходиться по домам. Тут и появился Витька с двумя бутылками вина за пазухой. Он присел рядом со Светой на бревно. Помешал палкой угли в костре, спросил, обращаясь к Мите:

— А маленьким ещё спать не пора? А? Их дедушка не ждёт случайно?

— Не ждёт, — огрызнулся Митя. — Я вообще на даче один, если хочешь знать.

— Ой, как интересно! — протянул Витька.

Дождь расходился всё сильнее. И тогда Витька предложил:

— Ну, что, герой, может, позовёшь людей в гости?

Митя оглядел компанию, состоящую как минимум из пятнадцати человек, пожал плечами. Потом встал и направился в сторону дома.

— Айда, ребята! — бросил радостный клич Витька, и вся шумная ватага устремилась по сонным узким улочкам в сторону Митиной дачи.

По обеим сторонам от участка Мити домики пустовали: хозяева приезжали только в выходные. Гости разбрелись по всему дому. Всем явно не хватало сидячих мест, примостились кто где. Пока Митя исследовал запасы посуды в буфете, в кухне как будто сами собой появились стулья, табуретки, вилки, стаканы.

— Это вы где взяли? — неприязненно спросил Митя у Витьки, который сгрузил добычу и теперь настраивал гитару, присев на неизвестно откуда взявшийся стул.

— Это мы позаимствовали. На время.

У Мити всё похолодело внутри:

— У кого?

— У соседей. А что такого? — развязно спросил Витька. — Да не дрейфь ты, отнесем потом обратно. Не на полу же нам сидеть.

Света тихо сказала: «Ворюга!», с отвращением глянула на Витьку и выскочила на крыльцо.

— Свет, постой! — Митя попытался было её догнать, но споткнулся о подставленную кем-то подножку и растянулся во весь рост.

Он поднялся, отряхнул брюки. Витька нагло ухмылялся.

— А ты не вежлив с гостями, друг мой!

— Я тебе не друг! — разъярённо выкрикнул Митя.

Именно в этот момент вошёл дед.

— Пришлось ждать в автосервисе, — сказал он с веранды, а когда открыл дверь в дом, замер и как будто онемел.

Компанию как ветром сдуло.

Вот тогда и состоялся разговор с дедом, при воспоминании о котором противно холодело у Мити в груди.

Митя пытался объяснить, что он не виноват, что он не брал эти чёртовы стулья, стаканы и вилки, что он не видел даже, откуда они взялись.

— Знаешь, что? — грозно сказал дед. — А меня не интересует, знал ты или не знал. Ты их пригласил. Ты выставил себя хозяином — тебе за всё и отвечать.

— Дед, но я даже не знаю, где они всё это взяли! — в голосе Мити слышались слёзы.

— Узнаешь! — рявкнул дед. — А не то в тюрьму пойдёшь — за воровство.

Потом дед курил, сидя на крыльце, а Митя уговаривал его не курить, ведь у него больное сердце. Дед не слушал его, молчал. Заговорил лишь через полчаса, когда дождь начал стихать.

— Отнеси всё обратно.

— Но дед… — начал было Митя.

— Ничего не хочу слышать! — повысил голос дед. — Подумать только — мою фамилию носит вор! Вор!

Митя, как ни крепился, вдруг заплакал. От обиды, от несправедливого, как ему казалось, обвинения, от этого слова, бьющего под самый дых. Он разревелся, как в детстве, всхлипывая, задыхаясь.

Дед подошёл к нему не сразу. Положил руку на плечо.

— Ладно, хватит. Запомни вот что: я могу простить воровство только в одном случае.

Митя повернул к нему заплаканное лицо.

— Если я, как врач, буду понимать, что воровство объясняется болезнью.

— Какой болезнью, дед? — поражённый, спросил Митя.

— Есть такая болезнь — называется клептомания. Болезненная тяга к воровству. Человек крадёт мелкие вещи, которые ему, в общем-то, и не нужны. Так вот: во всех остальных случаях я воровства простить не могу. И не желаю. И давай договоримся: даже если ты этого не делал, то за своих гостей отвечаешь ты. А значит, как рассветёт, отнесёшь эти вещи туда, где их взяли твои друзья.

— Дед, я даже не знаю, где они это взяли.

— А ты пораскинь мозгами-то! Не в соседний же посёлок они ходили.

— Дед, они мне не друзья!

— Что вы говорите! А какого ж лешего они делали у нас в доме?

Утром Митя отнёс краденое в соседний домик — только на нём была вытащена скоба с навесным замком. Больше никогда дед не напоминал внуку об этой истории. Не узнали о ней ни родители, ни Митина бабушка…

Задумавшись, Митя не сразу заметил рабочего, который подошёл к крыльцу, и только когда тот позвал его, вздрогнул и оглянулся.

— Меня Султан зовут. Принимай работу, молодой хозяин, — улыбнулся смуглый худощавый мужчина.

— Да, какой я хозяин, — улыбнулся Митя в ответ.

Он вошёл вместе с рабочим в дом, рассеянно слушая его пояснения. По скрипучей деревянной лестнице поднялись на второй этаж, обошли все три комнаты и кухню. Обои были наклеены идеально ровно.

— Простите, а старые обои вы куда положили? — спросил вдруг Митя, когда они вышли на крыльцо и он уже достал портмоне, чтобы отдать деньги.

— Старые? — недоумённо уставился на него мужчина.

Мите стало неловко от своего вопроса, и он поспешил поддакнуть: «Сожгли? Ну, правильно, зачем мусор копить».

Он наскоро расплатился, закрыл дом и уехал. И всю дорогу с жалостью вспоминал старомодные обои с букетами ромашек по бледному полю, как будто с ними исчезла последняя связь с детством, бабушкой и дедом…

Наступил октябрь, а Митя так до сих пор и не познакомил Олю с родителями. Однажды вечером мама сказала:

— Я вот что подумала. Давайте отметим мой день рождения дома. Приглашу Катю, она поможет приготовить и украсить стол.

— Как хочешь, — сказал папа, убавив звук телевизора. — Твой день — тебе и решать.

— Так и сделаем, — решительно сказала мама. — Знаете, не хочется видеть чужие лица в этот день. А в ресторане, как ни крути, без свидетелей не обойдёшься. Кстати, — мама посмотрела на сына, — это хороший повод познакомить наконец нас с твоей девушкой.

Митя смутился, почувствовал, как уши начинают краснеть.

— В общем, Мить, передай ей, что я её приглашаю.

— Хорошо, — улыбнулся Митя и подумал, как здорово, что всё так устроилось и ему не надо придумывать предлог, чтобы представить Олю родителям.

Ближе к полуночи, когда мама собралась спать, отец вошёл в Митину комнату и тихо сказал:

— Давай насчёт подарка посоветуемся.

— Давай, — Митя крутанулся в компьютерном кресле и внимательно уставился на отца. — Какие есть соображения?

— Я уже давно хочу подарить маме серьги с бриллиантами.

— Дорого, наверно?

— Ничего, есть у меня кое-какие запасы, — улыбнулся отец.

— Она будет рада.

— Ещё бы! Эта её одноклассница Катя постоянно хвастается побрякушками.

— Наша мама не завистлива и равнодушна к украшениям, — сказал Митя. — У неё и уши не проколоты.

— Поверь мне, сынок, на этом свете нет женщин, равнодушных к бриллиантам. А уши проколоть — пара пустяков. Всю жизнь она на себе экономит.

— Ты прав, пап.

— Значит, решено!

В прихожей послышались шаги, и заговорщики сразу замолчали. Отец подмигнул Мите и вышел.

День рождения мамы приходился на среду, но празднование решили не откладывать — в конце недели у именинницы намечалась командировка на врачебный симпозиум. Готовиться начали задолго — недели за две. Составляли меню, закупали продукты, договаривались с соседями насчёт стульев. Гостей набралось ни много ни мало пятнадцать человек, да самих трое. Итого почти два десятка. Да и готовить надо с запасом — мало ли кто вздумает заглянуть на огонёк.

В суете ожидания гостей представление Оли родителям вышло скомканным. Митя сказал:

— Мам, пап, это Оля. Моя невеста.

Родители переглянулись, улыбнулись, пригласили пройти в комнату. Потом Митя распечатывал для Оли курсовую, помогал носить на большой обеденный стол богато украшенные блюда. Оля тоже рвалась помогать, но Митя вручил ей семейный альбом с фотографиями, и она с удивлением и восторгом его листала.

Компания подобралась шумная и весёлая. Раньше всех, ещё утром, явилась Катя — рыжеволосая толстушка маленького роста, но с большими талантами. Именно она (с помощью мамы) приготовила шикарный стол: заливные корзиночки с грибами, несколько по-царски украшенных салатов, деликатесы из морепродуктов, канапе с лососевой икрой, а на горячее — стейки запечённой сёмги с соусом тартар и индейку, фаршированную грецкими орехами. Не остался в стороне и отец: вконец разомлевшие гости не уставали нахваливать его вишнёвку годичной выдержки. И как венец этого благолепия в конце трапезы мама под аплодисменты гостей водрузила на середину стола торт собственного приготовления «Птичье молоко».

Все сошлись на том, что празднование дома хоть и хлопотно, но имеет неизъяснимую прелесть — поскольку без помпезности, без чужих людей получилось очень душевно.

И, конечно же, юбилярше надарили ворох подарков. Коллеги преподнесли аэрогриль, двоюродные сёстры — абонемент в театр на сезон, подруги детства — искусно вышитую шёлком картину в раме. Всё это маму чрезвычайно обрадовало. Открыв коробочку с подарком мужа и сына, именинница зажмурилась и ахнула:

— Боже мой! Серьги! С бриллиантами! Мне! — она даже прослезилась от радости. — Какая красота!

Мама рассматривала бриллианты, и все восторгались, до чего же красиво играют камни.

— Надо бы надеть, — подсказала двоюродная сестра.

— Уши не проколоты, — улыбнулась мама.

И все принялись разглядывать серьги на свет, а бриллианты переливались волшебными огоньками. Рядом с мамой стоял папа и тоже весь светился, что тот бриллиант…

Было уже десять часов вечера, когда гости ушли. Митя собрался проводить Олю до трамвая. Мама удивилась:

— Ничего себе жених! Всего-то до трамвая!

Чувствовалось, что Оля маме понравилась. Митя с Олей переглянулись.

— Мам, я Андрею обещал помочь с химией. У него всё плохо, а завтра семинар.

— А, ну иди, коли так, — рассмеялась мама. — Дружба — святое дело.

Митя возвращался домой за полночь. Со двора увидел, что в кухонном окне горит свет. «Странные такие, — подумал Митя, — ведь попросил меня не ждать. Что я, маленький?» Но непонятное волнение вдруг заскребло: не стал вызывать лифт, прыгая через ступеньку, долетел до четвёртого этажа. Порылся в карманах. Так и есть — ключи забыл. «Вот я олух! Поэтому родители и не спят!» Прерывисто дыша, Митя тихонько постучал. Отец открыл дверь сразу, будто стоял в шаге от неё. Он приложил палец к губам, давая понять, что мама уже спит, а сам прошёл на кухню. Митя потянул носом воздух, снял кроссовки и последовал за ним. Освобождённый от упаковки аэрогриль уже стоял на подоконнике. Посуда была вымыта. Отец сел у окна. Митя прикрыл за собой дверь, спросил:

— А что за запах? Валерьянка, что ли? Что у вас тут случилось?

— Представь себе, у мамы серьги пропали, — отец закурил сигарету.

— Как пропали? Вы искали?

— А ты как думаешь? Конечно, искали.

— Пап, ну как такое может быть? Все же свои!

— Вот именно! — согласился отец.

— Пап, ты два месяца не курил! — Митя попытался отнять у отца сигарету, но тот отвёл его руку.

— Знаешь, тут впору напиться до смерти. Подарил, называется, жене подарок. В кои веки.

— Пап, может, ещё найдутся! Надо вспомнить, кто последний их держал в руках.

— Да мы вспоминали, Мить. Что тут вспомнишь? Столько людей, шум, гам. Мама сказала, что она их на скатерть положила, перед тем как танцевать идти. А кинулась искать только когда гости ушли и мы с ней стали со стола убирать.

— Мама очень расстроилась? — Митя присел на стул у стола, налил себе воды, выпил.

— Не то слово, — отец затушил окурок. — Не столько из-за серёжек, сколько из-за того, что в нашем окружении оказался вор. Она раз пять содержимое мусорного пакета перебрала, всё не могла поверить, что серьги кто-то намеренно увёл.

— Я представляю, пап. Она не может ни на кого подумать.

— Ей завтра рано на работу, я её еле успокоил, валерьянкой пришлось поить. Только уснула.

— Ужасно неприятно, пап. Как людям верить? Кому вообще верить, когда близкие… — Митя вздохнул: — Пойдём спать. Может, найдутся ещё.

— Аэрогриль завтра придумаю, куда поставить. Там провод слишком короткий, — отец поднялся, вымыл пепельницу и пошёл в спальню.

Ночью Митя не спал, ворочался с боку на бок, вспоминал. Полгода назад, весной, в прошлом учебном году, он стал свидетелем приватного разговора двух преподавательниц на кафедре фармакологии. Сидя за столом, листал содержимое толстой папки, пытался выбрать тему курсовой работы и никак не мог остановиться ни на одной. Те, которые ему нравились, были заняты — в списке напротив них стояли фамилии его однокурсниц.

— Представьте себе, — донеслось от преподавательского стола, — я только успела похвастаться девчонкам новой помадой. Дорогущая. И цвет… Давно такую искала. Мне её подруга из Японии привезла, — рассказывала коллеге Вера Ильинична, рыхлая, неопределённого возраста старая дева.

— И что? — оживилась худощавая девица, появившаяся на кафедре совсем недавно, в начале семестра.

Вера Ильинична развела руками:

— Тю-тю помадка-то.

Митя обернулся и увидел, как эта новенькая невольно потянулась к своей сумочке:

— У вас тут воруют?

— До этого случаев не было, — расстроенно вздохнула Вера Ильинична. — Вечно со мной что-нибудь происходит. Мама была права. Я — тридцать три несчастья.

— Ну, погодите, может, Вы сами её куда-то машинально положили и забыли. Давайте поищем хорошо, может, закатилась куда-нибудь. Как она выглядит?

— О, такой помады ни у кого нет. Если я увижу её, сразу узнаю. Футлярчик бордовый, бархатный, и сбоку малюсенькое зеркальце. Два в одном, понимаете? Зеркальце носить не нужно, — она сказала это так значительно, как будто вес среднестатистического зеркальца равнялся по меньшей мере весу чугунной сковороды.

Новенькая сочувственно покачала головой:

— А Вы хорошо смотрели? Везде искали?

— Искала… Что обидно, вышла-то всего на пять минут.

— А кто в кабинете был? — не унималась новенькая.

— Да были тут девчонки. Темы выбирали.

— Вот! — торжествующе воскликнула худощавая. — Это зацепка. Не сто человек же здесь было. Завтра поговорим с девчонками. Это им не шуточки! Скажем, если не вернут, пойдут на ковёр к декану факультета.

— Из-за помады-то? — Вера Ильинична замахала руками.

— Не из-за помады! Из-за принципа! — резко ответила новенькая и потрясла маленьким кулачком. — Зло надо душить в зародыше.

Митя выбрал тему, записал в блокнот, попрощался и вышел. С утра договорились, что после занятий он заскочит в общежитие за Олей, которая освободилась раньше, и они дойдут наконец-таки до библиотеки, чтобы взять книги для написания курсовых.

Всё шло по плану. Он наскоро перекусил в институтской столовой, забежал за Олей. Правда, пришлось подождать, пока она высушит волосы. В ванной комнате жужжал фен. Митя сидел в кресле и смотрел какой-то детективный сериал. Телевизор стоял на столике напротив, а над ним висела Олина полка со всякими женскими мелочами. Он никогда не рассматривал детально финтифлюшки на полке. Но в этот раз что-то напрягло его. Митя не сразу понял, что именно. Просто стало неуютно на душе. На экране бандиты грабили банк. Митя подошёл к полке и заметил причину своего беспокойства: между флакончиками с лаком для ногтей стоял футлярчик помады. Бархатный, бордовый, с миниатюрным зеркальцем с торцовой стороны.

Сомнений не было. Митя прекрасно помнил Олину помаду, и это точно не она, а та самая, которую Вера Ильинична сразу узнает, если что…

Митю будто кипятком ошпарили. Он смотрел на экран, ничего не понимая и не слушая. Боже. И этой воровке он собирался сделать предложение, мечтал видеть её матерью своих детей. Как стыдно…

Оля выключила фен, о чём-то спросила. Он не слушал. Она заглянула в комнату:

— Мить, ты что? Ау!

Митя встал с кресла, прошёл к двери, стал молча обуваться.

— Мить, куда ты? Я ещё не готова. Что ты молчишь?

Он сидел на корточках, завязывая шнурки на кроссовках. Поднял голову и тихо сказал:

— Я сейчас тебе задам вопрос. А ты ответишь. Правду. Хорошо? — он поднялся и посмотрел ей в глаза серьёзным, чужим и отстранённым взглядом.

— Да что случилось-то? Ничего не понимаю! — возмутилась Оля.

— Чья это помада?

— Что? — брови Ольги удивлённо приподнялись. — Ты стал интересоваться косметикой? С чего бы это?

— Чья это помада, вон там, на полке, в бархатном футляре?

Губы Ольги слегка дрогнули.

— Только не ври. Скажи правду. Я и так всё знаю. Только хочу услышать твой вариант объяснения, — потребовал Митя.

Ольга вдруг заплакала. Только что нанесённая тушь ручьями потекла по лицу. Плечи её вздрагивали, слова сдавленно прорывались сквозь плач:

— Мить, я не хотела. Я тебе обещаю: это никогда не повторится. Это в последний раз… Митя смотрел на неё и чувствовал, что свирепеет.

— В последний раз? Так это уже не первый раз?

— Митя, я не знаю, почему это случается. Я стараюсь держаться. Но меня как будто кто-то толкает под руку: «Возьми!» Я не хочу, я понимаю, что это гадко, — Оля снова заплакала.

Объясниться им так и не удалось. Пришла соседка по комнате, Ира, первокурсница. Она удивлённо глянула на зарёванную Ольгу, на всклокоченного Митю, поставила пакет с продуктами и вышла. Договорились продолжить разговор на улице. Про библиотеку уже не вспоминали.

Они сидели в сквере на скамейке, Ольга рассказывала, Митя молча слушал. Это была клептомания, впервые проявившаяся в детстве. Оля прикарманивала у подружек по детскому саду всякую ерунду. До поры до времени об этом никто не знал. Но однажды отец сильно избил её за то, что она украла у соседской девочки брошь. Девочки-пятилетки играли в кукольном уголке у Оли дома. Брошь украшала платье соседской куклы. А вечером пришла соседка и устроила скандал. Оказалось, её дочь без спроса взяла брошь у матери из шкатулки. А вещица была с историей. И её как-то сразу хватились.

— Отец меня отлупил. Сказал, что в следующий раз отрубит руки по локоть. Как в древнем Китае. Всё. После того я ничего не брала. Много лет ничего не брала. Ты веришь мне? Я правду говорю! — она снова заплакала.

«Я могу простить воровство только в одном случае. Если я, как врач, буду понимать, что воровство объясняется болезнью», — явственно услышал Митя голос деда. Он тряхнул головой и посмотрел на Олю по-другому: с щемящей жалостью. Он представил её, маленькую пятилетнюю девочку, ощутил её страх всей кожей. Митя почувствовал нервную дрожь в руках и коленях, привлёк девушку к себе и стал целовать мокрые солёные щёки, дымчатые глаза:

— Не плачь, не плачь. Я куплю тебе сто помад. Самых лучших! Только не делай так больше! Никогда, слышишь? Никогда! — шептал Митя. — Человек может ошибиться, но никто за него не исправит ошибку. Понимаешь? Он сам должен исправлять…

Она кивала, соглашалась и снова плакала.

Мите хоть и было жаль Ольгу, но он сказал твёрдо, что прощает он её только один раз. И в случае повторения им придётся расстаться:

— Мою фамилию не может носить вор!

Ольга кивала, глотая слёзы.

Когда оба успокоились, у Мити созрел план. Он пойдёт на кафедру. Завтра же. И подложит в карман Ильиничне эту злосчастную помаду. Надо только успеть, пока не раздули скандал, не стали выяснять, кто украл.

Самым сложным из задуманного было проникновение на кафедру. Дверь ведь может быть заперта — тогда весь его дерзкий план сорвётся. Митя испытал душевный трепет, на миг замерев перед дверью. Он взялся за шарообразную никелированную ручку. Холод металла неприятно обжёг пальцы. Немного нажав на ручку, Митя лёгким движением повернул её вправо. Встроенный замок слегка щёлкнул. Митя потянул дверь на себя, вытер лоб рукавом джинсовой куртки. Дверь была просто притворена, не закрыта на ключ. Митя вошёл, на всякий случай тихо кашлянул, осмотрелся.

Кафедра фармакологии, в пику гордому названию, представляла собой довольно скромно обставленный кабинет, где, помимо стеллажей с книгами и толстыми папками для бумаг, было три разновозрастных и разномастных письменных стола, на которых стопками громоздились студенческие работы в цветных пластиковых обложках, стояли стаканчики с ручками и карандашами. На подоконнике по-домашнему уютно примостились электрический чайник, вазочка с сушками и печеньем и три чайные пары. По прозрачной полоске на боку чайника было видно, что он полон. Значит, сейчас придут чай пить. Митя воровато оглянулся на дверь, в несколько шагов пересёк комнату и скрылся за шкафом, наполовину перегораживающим помещение. В полумраке Митя увидел в зеркале облупленного трельяжа своё бледное лицо и вешалку в углу и обернулся. На вешалке висели женские пальто: одно стёганое, бежевое, с капюшоном, другое чёрное, мохнатое, из альпаки, с опушкой из крашеной норки по обшлагам рукавов и воротнику, и третье — коричневое, кожаное, с массивным пристежным лисьим воротником и прорезными карманами в рамочку.

За дверью послышались шаги, щёлкнул замок, кто-то вошёл. Митя замер. Сердце его колотилось. Ему на мгновение показалось, что этот звук слышен на весь кабинет. Он прижал к груди руку, сжатую в кулак, будто стараясь утихомирить сердечный стук. По ту сторону шкафа послышалось шуршание пакета, потом снова щёлкнул замок притворяемой двери. Нельзя было терять ни секунды. Митя сжал вспотевшими пальцами продолговатый бархатный футлярчик, быстро сунул руку в узкий карман кожаного пальто и уже через полминуты стремительно вышел из кабинета.

Всё прошло на редкость удачно. Он легко сбежал вниз по лестнице, распахнул дверь на улицу и полной грудью вдохнул свежий весенний воздух. И всё-таки невозможно было отделаться от неприятного чувства. Хотелось вымыть руки, возможно даже с мылом…

Оля ждала его на крыльце. Она смотрела на него своими удивительными глазами и молчала. Они брели по городу, говоря о чём-то постороннем. И она боялась задавать свой неудобный вопрос… «Всё нормально, — говорил его взгляд. — Я ведь здесь. Значит, всё нормально».

Митя поверил ей тогда. А что теперь? Неужели Оля могла его обмануть? Она так клялась, что больше никогда… Выходит, могла. И у кого!!! Теперь он должен с ней расстаться, как и обещал. Потому что ничего путного с ней у него не выйдет. Сердце ныло, было тоскливо и, как в детстве, хотелось плакать. За время их знакомства Митя так привязался к Ольге, что не представлял жизни без неё. И она. Она ведь тоже… Митя сел на постели. Он ложился и вставал, ходил в кухню пить воду и курить, снова ложился. Уснуть так и не смог. Только перед рассветом забылся тяжёлым сном.

В восемь утра его разбудил отец — тронул за плечо:

— Мить, тебе ко скольки в институт?

Митя еле открыл глаза:

— К третьей паре. А сейчас сколько?

— Восемь. Ты поспи ещё. Разбужу позже. Мама уже уехала на работу, — отец вышел, прикрыл дверь.

Митя простонал «угу», перевернулся на другой бок, укрылся с головой одеялом.

В десять часов, взъерошенный и решительный, он мчался в сторону общежития. Может, и хорошо, что две первые пары отменили. Как раз Ольга будет в комнате одна, можно будет объясниться без свидетелей. Как она могла? Только эта фраза сидела в мозгу. Никаких слов придумать он так и не успел.

Оставив на вахте студенческий билет, Митя прошёл мимо лифта, пешком стал подниматься на восьмой этаж. Сердце ухало гулко, как молот по наковальне. Митя остановился между этажами, стараясь успокоиться. Бесполезно. Руки тряслись, его бил озноб. Он снова пошёл вверх, уже не так быстро. Между шестым и седьмым этажами в кармане затрезвонил телефон. Митя глянул на дисплей: «Папа».

— Да, пап, — устало сказал Митя.

— Мить, сынок! Серьги нашлись!

У Мити перехватило дыхание:

— Па, правда?

— Да! — голос отца ликовал. — Я сразу маме позвонил, а теперь вот тебе.

— Где они были, па?

— Угадай! — засмеялся отец.

— Пап, ну скажи.

— Я поднимаю аэрогриль, а они лежат себе.

— То есть на подоконнике?

— Ну да! — отец засмеялся. — Слышал бы ты, как мама радовалась!

— Пап, это просто отличная новость! Ладно, не могу говорить! Буду вечером часов в пять.

Митя сбросил звонок и припустил вверх по лестнице. Перед дверью Олиной комнаты остановился, перевёл дух, постучал. Дверь открыла Оля. Она была в коротком халатике и с чалмой из полотенца на голове.

— Ой, а что так рано? Мы же в одиннадцать договаривались, — удивилась Оля.

— А я уже соскучился, — Митя притянул девушку к себе, поцеловал.

— Вон оно что! — улыбнулась Оля. — Тогда прошу! — шутливым жестом пригласила она Митю в комнату.

Пока Оля одевалась и варила кофе, он уселся на диване.

— Оль, ты правда меня любишь?

— А ты не знаешь? — спросила Оля.

— Знаю. Но всё равно скажи! — улыбнулся Митя.

— Конечно, правда.

Митя улыбался. Бывает же. День, начавшийся так ужасно, превратился в самый что ни на есть замечательный и чудесный…

Отец в свои выходные любил готовить. На ужин было нежное картофельное пюре, по части приготовления которого он был мастером, и салат из кальмара, оставшийся от вчерашнего торжества. Конечно же, отец в подробностях рассказывал историю обретения пропавших серёжек.

После ужина, когда Митя переоделся, чтобы идти с Ольгой в кино, мама выглянула в прихожую:

— Мить, когда Оля вчера вернулась за своей курсовой, она перчатки забыла. Захвати с собой.

Митя оторопело посмотрел на маму:

— А она возвращалась?

— Ну да. Папа разве тебе не сказал?

— Да вчера не до того было, — сказал из кухни отец.

— А, понятно. Это я сам виноват. Распечатал ей курсовую и листы оставил в принтере.

— Мы так и поняли, — улыбнулась мама. — А Оле рано утром её надо было перечитать. Так она ещё мне и посуду помогла вымыть. И знаешь, что я тебе скажу, Мить?

Митя испуганно уставился на маму.

— Я тебе скажу вот что: меня такая невестка вполне устроит. Мы с ней минут за двадцать всё перемыли. Шустрая, чистоплотная. И сына моего любит. Ведь любит же?

— Любит-любит, — пробормотал Митя и вышел на площадку.

— Так это самое главное, Мить, — смеясь, сказала в раскрытую дверь мама.

Бабочки летят на огонь

Звонок раздался воскресным июньским утром. Кому-то явно не спалось. Я взяла телефон: номер был незнакомый.

Звонивший не представился, зато моментально направил беседу в нужное ему русло. Не дав опомниться, незнакомец назвал меня по имени-отчеству и, удостоверившись, что не ошибся, сразу взял быка за рога:

— Скажите, это правда, что о Вас говорят?

Я насторожилась:

— А что говорят?

Мужчина продолжал всё с тем же напором:

— …что Вы хороший преподаватель русского языка?

Честно сказать, меня всегда коробит это «преподаватель», сказанное в мой адрес. Я ощущаю себя поварихой советской столовки, выдающей себя за шеф-повара крутого ресторана. Я не работала в вузе, только в школе. Ну да, опыт. Но не преподаватель. Нет.

— Я учитель. Средней школы, — сделала я попытку охладить пыл собеседника.

Судя по всему, его это не смутило.

— Учитель так учитель. Разницы никакой. Мне как раз нужен учитель, чтобы подготовить мою девушку к поступлению в МГУ. Подготовка к ЕГЭ.

— Ваша дочь собирается поступать в МГУ?

— Ну, не дочь. Девушка.

— Понятно, — соврала я, хотя ничего не было понятно.

Я не идеал и вру иногда. Был в этом разговоре какой-то диссонанс, что-то не сходилось, и от этого складывалось ощущение ирреальности происходящего. Что именно не сходилось, я с ходу не поняла. Но мне показался знакомым его голос.

— Дело в том, что она училась не в Москве, окончила два курса вуза. А теперь я ее хочу поступить в МГУ, — и он хохотнул своим хорошо поставленным голосом.

«Ничего себе, — подумала я, — поступить он её хочет».

Ну и дела. «Папики» гламурные ко мне ещё не обращались. Но где я голос его слышала? Удастся ли мне вставить хоть слово в этот неконтролируемый поток? Я кашлянула и сказала:

— Вряд ли смогу быть Вам полезной. Найдите преподавателя из МГУ, — я уже собралась попрощаться и отключить телефон.

— Подождите, я же сказал, нет никакой разницы, откуда будет преподаватель. Из школы даже лучше. Когда она окончила школу, ЕГЭ ещё не был обязательным. То есть у неё нет сертификата. Поэтому и надо сейчас ЕГЭ сдавать.

Он помолчал, ожидая, когда я обдумаю предложение.

— Она сама собирается ездить на занятия?

— Нет, мы за городом живём, поэтому лучше к нам. Вы готовы ездить?

— Ну, смотря как добираться и сколько по времени занимает дорога.

— От метро Вас будет забирать мой водитель. И обратно доставлять к метро. Это километрах в тридцати от Москвы.

Если бы у меня был подобный опыт, то я бы протяжно свистнула. Опыта не было, поэтому я только выдохнула и отказалась:

— Нет, что Вы, это очень далеко.

Он ещё говорил и говорил, и я в конце концов согласилась попробовать.

И только в самом конце интрига разрешилась: он назвал себя. Глаза у меня полезли на лоб, потому что это была достаточно известная мне по телепередачам персона.

Водитель, худощавый шатен с тощими усиками, ждал меня у метро. Пока ехали, он много чего рассказал о хозяине и девушке. Тот был разведён, и после развода девушка у него явно не первая. И каждую он «поступал» в вузы. Так. Очень занимательно.

За окнами машины пролетали охраняемые посёлки с особняками, похожими на дворцы. Я с интересом крутила головой. Водитель (звали его Миша) комментировал: «Это дом…» Дальше следовали имена известных певцов, артистов, политиков. По всё более подробным комментариям можно было догадаться, что наше путешествие подходит к финишу.

По обеим сторонам от дороги высился старый сосновый бор, и в открытое окно веяло запахом сосен.

— Красотища какая! Как в сказке! — восхищённо ахнула я.

— Ага. Вот и «наши» владения, — отозвался Миша. — Между прочим, несколько гектаров соснового леса. Мы грибы собираем прямо на участке.

Машина свернула на узкую дорожку, ведущую к воротам, и вскоре остановилась. Миша посигналил. Через минуту ворота автоматически открылись и автомобиль, шурша шинами, плавно вкатился на ограждённую высоченным забором территорию.

Я обалдело озиралась вокруг:

— Ну и забор!

— Три метра, — пояснил Миша. — Чтобы снаружи ничего не разглядеть.

Он заглушил двигатель, вышел из машины, галантно открыл мне дверцу:

— Милости просим. Я сейчас передам Вас управляющему. Он проводит. Подождите у входа в дом.

Миша растворился в пространстве, а я медленно пошла к крыльцу по выложенной плиткой аллее, обсаженной туями.

Дом, а точнее — трёхэтажный дворец, стоял в глубине двора. Сосны были чуть дальше. Перед домом привольно разросся ухоженный сад с газонами, цветниками и редкими видами кустарников. Садовники, которых, как позже оказалось, было двое, не зря ели свой хлеб. По двору можно было долго прогуливаться, рассматривая цветы и декоративные травы.

— Ну, что? — послышался где-то неподалёку мужской голос. — Кто к Георгию сегодня идёт? Слышь, Паша, ты не филонь. Твоя очередь. Я и так два раза подряд ходил.

— Без тебя знаю, — ответил другой голос, помоложе.

Я притаилась за кустом туи. Вскоре от флигеля отделилась фигура коренастого мужчины лет тридцати пяти в камуфляжном костюме. В руках он нёс миску с мясом и огромную палку.

Видимо, Георгий — это собака. Но лая собачьего совсем не было слышно.

Я медленно дошла до высокого крыльца, крытого черепицей, подняла глаза на входную дверь и замерла: рядом с ней, расчехлённый, стоял пулемёт «максим». Что ж, гостеприимненько. Я поднялась на крыльцо. Потрогала рукой орудие. Пулемёт был настоящий, не макет. Сзади послышались шаги. Это был управляющий — солидный мужчина с массивной шеей и бицепсами, внешностью напоминавший мясника. Не хватало фартука. Одет он был не по погоде — в костюм и рубашку с галстуком.

— Доброе утро! — поприветствовал он меня. — Рекомендую руками ничего не трогать. В доме много раритетных вещей и везде натыканы камеры видеонаблюдения.

Я почувствовала, что краснею, кивнула.

— Настя Вас ждёт. Пойдёмте, — мужчина открыл тяжёлую инкрустированную цветным шпоном дверь.

Он провёл меня через веранду, вдоль стен которой стояло полторы дюжины изящных босоножек, через холл и галерею, ведущую в оранжерею, и, остановившись перед какой-то дверью, велел подождать, а сам вошёл в комнату.

Через минуту он вышел оттуда вместе с девушкой лет двадцати пяти, как мне показалось.

— Это Настя, — представил мне девушку управляющий.

Когда мужчина молча удалился, я отрекомендовалась своей ученице, и она пригласила меня войти. Я огляделась. Кабинет представлял собой средних размеров комнату, стены которой были увешаны картинами. Однако рассмотреть их я не смогла — все полотна были прикрыты плотной серой тканью. Девушка заметила мой взгляд и сказала:

— Это голландцы. Семнадцатый век. Для них нужна особая температура и солнечный свет вреден.

Я кивнула, осторожно обошла лежащую на полу краснокнижную звериную шкуру и приблизилась к письменному столу. Он, конечно же, тоже был раритетным. Хотя внешне ничего особенного, стол как стол: деревянный, двухтумбовый, со столешницей, обитой зелёным сукном. Мы расселись на антикварные стулья. Я боялась дышать, как будто воздух здесь тоже был раритетным и предназначался для дыхания далеко не каждому.

— Это стол Александра Третьего, — тихо сообщила девушка. — Ну, что, начнём?

— Можно на «ты»? — бесцеремонно поинтересовалась я.

Она кивнула. Я рассказывала об особенностях ЕГЭ и попутно исподволь разглядывала её. Худая, очень худая, кожа да кости. Тонкие руки с голубыми венами. Серые глаза с насторожённым взглядом, как будто ожидающим подвоха. Причёска её состояла из пушистой гривы волос, нещадно выкрашенных пепельной краской. Теперь я увидела, что лет ей куда меньше, чем мне сначала показалось. Разительным было несоответствие этого вульгарного цвета волос и лица, почти детского.

Она была вовсе не глупа, хотя правил почти не помнила, но то, в чём однажды ошиблась и что было разъяснено на занятии, в дальнейшем писала правильно.

После занятия она спросила:

— А хотите, я Вам дом покажу? Пока его нет.

Я замялась. С одной стороны, любопытно, конечно, увидеть, как живут во дворцах. С другой — не слишком ли большое нахальство — бродить по дому в отсутствие хозяина?

— А он не может внезапно приехать? Вдруг он приедет, а ты мне экскурсию устроила. Я-то убегу через забор, а тебе достанется, — засмеялась я.

— Он за границей. Будет только через пару дней. Пойдёмте!

Мы шли по галерее, ведущей к холлу. С обеих сторон, вдоль окон — застеклённые витрины, как в музеях. Там — коллекция личных вещей знаменитостей, когда-то подаренных хозяину. Впрочем, возраст некоторых экспонатов таков, что наталкивал на догадку об их приобретении за деньги. Позолоченная десертная ложечка — подарок известного писателя, балетные туфельки легенды русского балета, записная книжка генерала белой армии и прочее, и прочее. Награды, монеты, записки, украшения, фотографии. Здесь можно часами бродить в восхищении, читая пояснительные надписи на табличках.

Мы прошли через холл в гостиную, где Настя тоном экскурсовода объявила:

— Обратите внимание на этот шкаф. Старинная работа. Красное дерево, инкрустированное перламутром. Это подарок. Она назвала фамилию главы одного из восточных государств. Шкаф был необыкновенно хорош. Мозаика из перламутровых раковин почти сплошь покрывала его поверхность.

— Вот это подарок! Царский! — восхищённо прошептала я.

— Посуда внутри шкафа — тоже большая редкость, — объяснила Настя. — Там есть предметы с вензелями царской семьи.

Когда осмотрели гостиную, поднялись на второй этаж. Вполне объяснимая сила удержала меня на пороге хозяйского кабинета, потому что, стоило мне войти в эту комнату, от пола до потолка уставленную книжными шкафами со старинными книгами, — и осмотр мог существенно затянуться. Так, как книги, меня ничто не притягивает. Поэтому я ограничилась беглым взглядом на кабинет из дверного проёма.

Потом мы пили кофе в столовой. В это время зазвонил её мобильный телефон.

— Это он, — шепнула Настя и ответила: «Алло».

Они беседовали долго, хозяин подробно расспрашивал девушку обо всём, что происходит в доме и на участке. Я стала подозревать, что разговор затянется на неопределённое время, поэтому поднялась, махнула на прощание Насте рукой и направилась к выходу.

Во флигеле, где отдыхали охранники, я нашла водителя. Он смотрел телевизор. Заметив меня, поднялся с кресла, с хрустом потянулся, спросил:

— Едем?

— Да.

На обратном пути разговаривать не хотелось. Я открыла окно машины, вдыхала полной грудью свежий воздух и мечтала, как приеду домой, в маленькую однокомнатную квартиру, сварю кофе, закутаюсь в плед и уютно расположусь с романом Улицкой в кресле, а кот Василий, мой молчаливый соглядатай, ляжет рядом и будет громко урчать от счастья.

Через пару дней мне позвонила Настя. Она назначила следующее занятие.

Уроки стали регулярными. Я ездила к Насте дважды в неделю. Однажды солнечным утром я вышла из метро и сразу увидела Мишу. Он ждал меня на прежнем месте.

На этот раз он был менее разговорчивым.

— Явился — не запылился! Принёс чёрт. Вчера всем раздавал люлей. В том числе и Вашей ученице.

Я поёжилась:

— В каком смысле?

— В прямом. И обслугу матом крыл.

— То есть это нормальный стиль общения?

— А то!

— Ну и дела! — удивилась я.

Настроение у меня испортилось, я спросила:

— Может, не стоило сегодня приезжать?

— Что Вы! — возразил Миша. — Утром приказ был отдан насчёт Вас: доставить.

— Приказ?

— Ну да, как в армии. Надоело. Этот месяц доработаю — и адью!

— Получается, я сегодня с ним наконец встречусь?

— Это вряд ли, — успокоил Миша. — Его уже нет дома. Другой водитель повёз на какую-то встречу. Сказал, будет поздно.

— Слава Богу, — с облегчением выдохнула я. — Честно говоря, тоже не люблю армейской дисциплины.

— Да Вам-то чего бояться? Вы не его подчинённая. Не захотите — не приедете больше. Что он Вам сделает?

— Девочку жалко.

— Ей надо было башкой думать. Он старше её отца, небось, — Миша открыл окно, закурил сигарету.

Некоторое время ехали молча.

— Я Вас уверяю, она недолго у него задержится, — убеждённо предсказал Миша.

— Почему?

— Я пятый месяц работаю. Эта — уже вторая.

— Да что Вы?

Миша молча кивнул.

— А куда предыдущая подевалась? — полюбопытствовала я. — Сбежала?

— Эти курицы сами не убегают. Им статус важен. Они же с ним по тусовкам разъезжают. Вот он её обматерит с ног до головы, по башке даже надаёт — другая бы бежала куда глаза глядят, а эта поплачет в уголке, и ничего. Каждая ж мечтает здесь сделаться полноправной хозяйкой.

— Кошмар какой. А где он с ними знакомится?

— По-разному. В клубе, ресторане. На мероприятиях каких-нибудь. Они же как бабочки: летят, дуры, на огонь и не думают, что завтра будет. Что крылышки-то можно опалить ого-го как.

— Крылышки надо беречь. Вы правы, Миша. Кстати, всё забываю спросить: кто такой Георгий?

Миша просиял:

— Вам его до сих пор не показали?

— Нет. А что, должны были?

— Ну как же? Не первый раз приезжаете и до сих пор не знакомы с Георгием! Это местная достопримечательность. Я Вам его сегодня покажу.

Когда мы вышли из машины, Миша молча махнул рукой в сторону сада: пойдёмте, мол. Я так же молча последовала за ним. В ограждённом бассейне с деревянным помостом, один край которого был опущен в воду, грелся на солнышке небольшой крокодил.

— Вот. Георгий, — улыбнулся Миша. — Охранники боятся его кормить. Каждый день цапаются, чья очередь идти.

— Я так и поняла, — сказала я и попятилась от ограды.

На занятии Настя была молчалива. Под глазами — синие тени.

— Ты здорова? — спросила я её.

— Всё нормально. Голова только болит.

— Таблетку выпила? Не надо терпеть головную боль.

— Я сейчас, — Настя вышла из комнаты.

Да уж… И пожаловаться ей некому. И поделиться не с кем. Я обвела глазами стену с картинами. Очень хотелось взглянуть хоть на одну, но я вспомнила слова управляющего о видеокамерах в доме и постаралась думать о чём-то постороннем. Но о постороннем не получалось. Снова я почувствовала, как трудно мне находиться в этом доме. Интересно, что должно произойти, чтобы молодая девушка добровольно заточила себя здесь, откуда выезжать она может только с водителем и с позволения хозяина?

В коридоре послышались шаги, и вскоре на пороге появилась Настя. Она села к столу, включила ноутбук и через силу улыбнулась:

— Я готова!

На обратном пути Миша рассказал, что хозяин утром уволил двоих охранников.

— За что?

— Ой, там такая история вышла, — Миша замолчал, как будто раздумывая, говорить или нет.

Я его не торопила. Оно мне надо? Уволил, значит, нашёл за что.

Миша не утерпел:

— Нам вообще такое нельзя рассказывать.

Я пожала плечами:

— Не рассказывайте.

Минут десять ехали молча. Потом водитель всё же подал голос:

— По всему дому — видеокамеры. В спальне тоже. Видимо, он их обычно на ночь отключает. А тут…

— Я поняла. Охранники на досуге любовались любовными утехами хозяина с монитора во флигеле. Кто-то застал их за этим… И сдал с потрохами.

— Как он орал! — Миша передёрнул плечами. — Выкинул их за ворота. Сказал, чтобы зарплаты не ждали. А они, между прочим, месяц отработали.

— Не надо лезть, куда не положено, — уверенно сказала я и вспомнила, каков пулемёт на ощупь. — Я вот тоже в самый первый день решила «максим» потрогать. Так мне быстро объяснили, что к чему…

Близился к концу июнь. Моя ученица делала успехи. Оставалось недели три до вступительных экзаменов в университете. Однажды вечером она позвонила и сказала, что завтра занятие придётся отменить: она и он приглашены на открытие Московского кинофестиваля, поэтому весь день ею будут заниматься стилист и косметолог.

— Хорошо, тогда созвонимся послезавтра вечером? — уточнила я.

— Конечно, — пообещала Настя.

Я занялась своими делами.

Прошла неделя, а от неё так и не было звонка. Я несколько раз звонила сама, и каждый раз бесстрастный голос автоответчика говорил одно и то же: абонент находится вне зоны действия сети. Странно.

Прошло ещё два дня. Ничего не изменилось. Я позвонила «хозяину»:

— Добрый день! А что с Настей? Куда она делась?

Он ответил спокойно, даже легко:

— Да куда-то делась, не знаю я.

— Она не будет больше заниматься?

— Вряд ли.

— Понятно. До свидания.

— Всего Вам доброго, — вежливо попрощался он.

Исчезновение Насти меня мучило. Вечером я позвонила водителю Мише. Он сказал, что после открытия кинофестиваля «эта цыпа» была выставлена за ворота «в чём пришла». Я почему-то сразу вспомнила ряд гламурных босоножек на веранде дома.

— Что-то произошло на фуршете, видимо?

— Ой, да не знаю я! Не волнуйтесь, там уже другая на её месте, теперь её катаем — стилисты, косметологи, массажисты, бутики. Вот так.

— До свидания, Миша! Вы оказались правы. А девочку мне жалко. Кстати, у неё остались мои книги. Не спросите у управляющего?

— Спрошу. Скажите, как они выглядят.

Я описала книги, которые мне были позарез нужны для занятий, не слишком надеясь их получить. И не получила. На письмо по электронной почте Настя тоже не ответила.

За окном шпарил ливень. Хоть что-то хорошее в этой ситуации есть — не надо никуда тащиться по дождю. Я открыла дверь на балкон, сварила кофе, уселась в кресло, надеясь дочитать-таки нашумевший роман. Но никак не могла сосредоточиться на сюжете, мысли блуждали далеко, я то и дело встряхивала головой, стараясь не думать. Но не думать не получалось. В конце концов я задремала. Проснулась поздним вечером с головной болью. А нечего спать перед закатом. Ноги затекли. Я поднялась, взяла пульт от телевизора, нажала на кнопку.

На экране мой телефонный знакомец в цветистых фразах разоблачал преступную схему продажи девушек в мусульманские страны. Вероятно, по ту сторону экрана гипотетический зритель ожидаемо захлёбывался от негодования: что может быть страшнее для девушки, чем попасть в сексуальное рабство…

Прошло лето, затем осень. Загруженная повседневными заботами, я всё реже вспоминала про Настю. Пролетело года два, я уже и думать забыла обо всей этой истории, как вдруг он снова позвонил. На сей раз представился сразу. Объяснил, что ему нужен репетитор, который подготовит девушку Катю к поступлению в вуз.

— Нет. Извините, но нет, — холодно отрезала я. — Дело в том, что я давно не занимаюсь репетиторством.

Что поделать? Я не идеал и вру иногда.

Неземная любовь

Весь день, с самого утра, Варя мучилась сомнениями: пойти — не пойти. Иногда, задумавшись, застывала на несколько секунд и, скользя блуждающим взглядом по монитору, чуть улыбалась краешками губ.

Начальник отдела продаж, тридцатилетний бойкий толстячок Алексей Стекляшкин, дважды забегавший в кабинет, метеором пролетал мимо и проницательно отмечал:

— Что с Вами, госпожа Песчанникова? Неприятности? Что Вы сидите, как пыльным мешком пристукнутая? Вы сидите, между тем работа стоит!

И когда Варя, налепив на лицо деловое выражение, пыталась оправдаться, он повторял:

— Делайте же что-нибудь! Делайте! Делайте!

— Так я делаю!

— Плохо делаете! Надо — с душой! Вот где сейчас Ваша душа, скажите мне на милость? — всё это произносилось тоном, достойным какого-нибудь актёра из провинциального драмтеатра.

На самом деле эти препирательства серьёзно никто из сотрудников не воспринимал, разве что новички. Всем было давно известно, что у начальника с Варей любовь. То есть не та любовь, конечно, когда вздохи на скамейке и прогулки под луной. Между ними было чисто человеческое приятие и товарищеские отношения. Вне работы обращались они друг к другу на «ты», иногда встречались в компании общих знакомых, а то, что часто подтрунивали друг над другом, так это просто так, забавы ради. На работе же Стекляшкин поддерживал видимость чисто рабочих отношений, где он начальник, а Варя — рядовой сотрудник. В общем, это была такая весёлая игра, начавшаяся в первый день Вариного присутствия в фирме. Тогда, ещё не видя Стекляшкина, Варя услышала его фамилию от гендиректора и с трудом сдержала улыбку. Надо сказать, что внешность Стекляшкина удивительно гармонировала с мультипликационной фамилией. И рабочие отношения между ними сложились лёгкие и необременительные для нервной системы. Стекляшкин знал о Варе многое и вовсю пытался подкорректировать её личную жизнь. Так что ему было прекрасно известно, куда Варя собирается отправиться вечером. Кому же, если не ему, это должно быть известно…

Конечно, с такими ногтями туда не пойдёшь. Варя критически оглядела руки, а в обеденный перерыв сбегала в ближайший салон красоты и вернулась в офис с идеальным маникюром. Круглый, как колобок, Стекляшкин, заскочивший в кабинет с ворохом бумаг, пронёсся мимо, заметив, что маникюр — что надо. Когда только он успевает всё заметить?

Закончив работу, Варя выключила компьютер, поправила перед зеркалом причёску и вышла на крыльцо, где ее поджидал Стекляшкин. Он курил, задумчиво и серьёзно смотрел куда-то вдаль. Увидев Варю, улыбнулся:

— Хороша! Удачи, не опаздывай, он пунктуальный и будет на месте ровно в девятнадцать.

— Уже иду, — Варя улыбнулась.

— Трусишь? Голос больно неуверенный! — Стекляшкин прищурился.

— Вот привязался! Нормальный у меня голос! — с вызовом ответила Варя.

— Ну и здорово! Просто иди и думай, что так дальше продолжаться не может. Удачи! Вечером позвоню! — он перекрестил Варю в воздухе пухлыми пальцами.

Всю дорогу до ресторана Варя храбрилась и думала, что так, действительно, продолжаться не может. Приятная женщина, умная, образованная, и никакой личной жизни… Стекляшкин прав. Ни за что пропадаю.

Ресторан был итальянский. Она пришла раньше и выбрала столик, откуда хорошо просматривался вход. Заказала апельсиновый сок и, потягивая его через соломинку, листала папку с меню и то и дело поглядывала на дверь.

Ровно без пяти минут семь она расплатилась и вышла из ресторана. Краем глаза заметила паркующуюся «Ауди», но оборачиваться не стала, медленно пошла к метро.

Дома было тихо, из комнаты в прихожую проникал приглушённый свет монитора. Варя заглянула в комнату. Муж, не оборачиваясь от компьютера, среагировал на звук прикрываемой двери, бросил своё ежедневное:

— Салют!

Варя не ответила, отнесла на кухню пакет с продуктами, переоделась и занялась приготовлением ужина. Когда на столе завибрировал мобильник, руки её были в муке. Пока она вымыла руки, убавила огонь, чтобы не сгорели котлеты, телефон смолк. Варя посмотрела на экран: неотвеченный вызов был от Стекляшкина. Не успела она заняться следующей партией котлет, как телефон зазвонил снова. Чтобы не оглохнуть, Варя отнесла его на приличное расстояние от уха.

— Ду-ра! И не лечишься!

— Я в курсе, — устало сказала Варя.

— Какой мужчина! Эх… Пойми: мои ресурсы не безграничны! Тебя же не устроит стилист нетрадиционной ориентации?

— Разумеется, нет! — Варя улыбнулась.

— Так какого черта тебе надо?

— Никакого, Лёш. Никакого.

— Что ж у тебя за любовь такая неземная? — на высокой ноте воскликнул он.

В трубке запикали гудки.

Котлеты уже потомились под крышкой и дразняще пахли.

— Иди ужинать, — позвала она мужа.

— А можно я здесь? Если не трудно, принеси мне, пожалуйста, сюда, дуся. У меня важный бой.

Это дурацкое «дуся» прижилось сто лет назад, в седьмом классе, и Варя уже не помнила, когда и почему он её так впервые назвал.

— Конечно. Мне не трудно.

Она отнесла тарелку со спагетти и котлетами в комнату, поставила на стол сбоку.

— Спасибо, дусь.

Он был поглощён игрой. На мониторе бушевало танковое сражение.

Варя помыла посуду, приняла душ, нанесла на лицо крем, выключила в комнате свет и легла. Будильник на телефоне поставила на шесть утра. Завтра надо на работу пораньше. Ровно к девяти подъедет проблемный клиент.

Муж повернул голову в её сторону:

— Спокойной ночи, дусь, мне осталось пройти один квест.

Походка от бедра

Тот, на кого в офисе сваливают обязанности целого отдела, кто может пахать без выходных по полмесяца, с трудом выбивая при этом зарплату и положенные три процента бонусов из шефа, кто всем косметическим средствам предпочитает здоровый сон, тот… Варька Песчанникова. Тридцати двух лет, не состояла, не привлекалась, разведена, кому какая разница…

Был вечер пятницы, начальник отдела Стекляшкин милостиво одарил её завтрашним выходным.

Наконец-то! Если очень чего-то ждёшь, а потом оно на тебя внезапно сваливается, то сначала чувствуешь себя Али-Бабой в пещере с сокровищами.

Варя ещё с вечера обдумала план на завтра. Сначала пробежка. В семь. Нет, в семь тридцать. Лёгкий завтрак: овсянка с сухофруктами, кофе. Потом постирать, привести в порядок квартиру, позвонить двоюродной тётушке, дошить юбку. Правда, насчёт последнего пункта Варя несколько сомневалась, припоминая опыт прошлого выходного. Обычно звонок тётушке занимал час-полтора. Та дотошно расспрашивала о новостях, делилась своими планами. Жила она одиноко, поговорить не с кем, так что прерывать её было бы бестактно и стыдно. После разговора у Вари затекала рука и пропадало желание шить. В общем, юбка, скорее всего, будет снова отложена…

Зато закончить долгожданный выходной день Варя твёрдо решила ванной с ароматическими маслами. Уже давно она мечтала об этой приятной процедуре и основательно подготовилась. Не сразу, конечно, а постепенно скопилась в большой плетеной корзине целая коллекция флакончиков различных масел: бергамота и розы, лимона и миндаля, персика и пачули, шалфея и герани, лаванды и эвкалипта и ещё двух-трёх десятков пузырьков от базилика с апельсином до жасмина с иланг-илангом. Правда, позже выяснилось, что эфирные масла имеют срок хранения. Именно поэтому ванну следовало принять в ближайшее время. И не важно, что горячую воду отключили на целых две недели. Есть огромный электрический водонагреватель. Надо же начать когда-то жить по-настоящему. Полюбить себя. Баловать себя. «Всё! Баста! Сколько можно откладывать?! Завтра и начну», — решила Варя пятничным вечером, любовно перебирая флакончики.

Порывшись в книжном шкафу, она извлекла оттуда когда-то подаренную самой себе богато оформленную книгу об ароматерапии, в суперобложке, с глянцевыми страницами. Подходить к делу надо основательно, поэтому увесистый том величиной с энциклопедию был раскрыт немедленно. Но с каждой новой страницей Варькина уверенность в успехе задуманного неизведанного действа таяла.

Во-первых, выяснилось, что нельзя налить в ванну любое масло, какое тебе заблагорассудится. Более того, его вообще не наливают, а капают, и лучше сначала в молоко. Из уроков химии Варька помнила, что молоко состоит из капелек жира. Не удивительно, что масло сначала нужно смешать с молоком.

Во-вторых, оказалось, что люди ещё в древности знали, какие ароматы масел сочетаются, а какие нет, всё давно придумано, существуют рецепты смешивания масел для разных целей. Есть составы, специально разработанные для лечения болезней, возбуждающие влечение к противоположному полу и просто для расслабления. Первое Варьке пока без надобности (тьфу-тьфу и тук-тук-тук по дереву), второе — потерпит до лучших времён. А вот третье очень актуально — расслабиться и отдохнуть ей не помешает. Итак, в результате Варька выбрала пять масел: гвоздики, лаванды, шалфея мускатного, бергамота, иланг-иланга. Выстроила пять флакончиков на полочке в ванной в ряд, как солдатиков. Они стояли во всеоружии, готовые к завтрашней схватке с безалаберностью за красоту души и тела. Корзину с оставшимися пузырьками она унесла в комнату и водрузила на высокую открытую полку шкафа.

Остаток вечера бесцельно бродила по квартире, борясь с искушением съесть бутерброд с колбасой. Гипнотизировала взглядом последнюю, держа открытой дверцу холодильника. Не решилась. Бросила взгляд на календарь, куда каждое утро записывала вес, и не решилась. Выпила стакан кефира с ложкой пшеничных отрубей — обманула желудок.

Спать легла в одиннадцать. Будущий день манил, обещая сплошные приятности. В наползающем мареве сна явилась здравая мысль выключить телефон, чтобы не дай бог… Повернулась на правый бок и так и уснула с улыбкой на лице, подтянув по привычке колени к подбородку.

Звонок раздался в девять утра. Варька, как ужаленная, подскочила на постели. Долго пыталась сообразить, куда засунула телефон. Он оказался в кармане джинсов. Но пока она тёрла глаза и изучала расположение стрелок настенных часов, а потом искала тапочки, мобильник утих. Номер звонившего не определился. Но самым противным ощущением этого утра стало осознание того, что первый пункт плана, назначенный на семь тридцать, накрылся медным тазом. Ну, что же, живут же люди без пробежки, и ничего. Тем более что нерегулярные пробежки никакой пользы не приносят. Это общеизвестный факт. Варя принесла телефон, выключила его, сунула под подушку и снова улеглась. Каждый имеет право на отдых. Конституция Российской Федерации. Статья 37, пункт 5.

Сон не приходил. Варька ворочалась, переворачивала холодной стороной подушку — без пользы. Позже, видимо, всё-таки задремала, потому что резкий звонок городского телефона заставил её вздрогнуть. Варя протянула руку, нашарила на журнальном столике аппарат, сняла трубку.

— Госпожа Песчанникова! — раздался бодрый голос Стекляшкина. — До Вас дозвониться невозможно! Что случилось?

— У меня случился выходной, — недовольно буркнула Варя. — Имею я право?

— Теоретически — да, но только теоретически, — издевался он, как обычно.

— Шуточки шутишь, Лёш?

— Какие шутки? — взвился Стекляшкин. — У меня тут дело стоит, а тебе хоть бы что.

— Может, завтра? — слабая надежда ещё теплилась в её голосе.

— Никаких завтра! Клиент ждёт заказ две недели! Может, ты что подскажешь, придёт в твою голову светлая мысль? Я безумно устал от этого заказа.

Ясно. Так просто от него не отделаться.

— Говори, — Варя села на диване по-турецки, прижала трубку к уху, слушала, рассматривая маникюр.

Речь шла о потерянном заказе. Случай сам по себе неудивительный. Заказы в фотоцентре терялись часто из-за текучки кадров. Кроме нескольких крупных салонов по всей Москве, фирма имела множество мелких приёмных пунктов, которые располагались в продуктовых гипермаркетах. Ясное дело, эти маленькие торговые точки были предназначены лишь для приёма и выдачи заказов, а потому работали в таких местах, как правило, посменно два продавца, никаких других специалистов и соответствующей техники не было. Обычно водители дважды в день объезжали маршрут, привозили готовые заказы, увозили принятые в центральный офис, где располагалась фотолаборатория и работали дежурные дизайнеры.

Случай был вопиющий. Клиентка принесла в один из таких маленьких пунктов заказ: нужно было отсканировать и впоследствии отретушировать старинную фотографию конца XIX века. Приёмщица приняла заказ и отправила его с водителем в офис.

Варя помнила старый снимок. Это был портрет молодой женщины, в светлом платье в мелкий цветочек и широкополой шляпе с причудливо переплетёнными атласными лентами по границе тульи и полей. Правильные черты лица, пухлые губы, чуть вздёрнутый кончик прямого носа. Эта женщина была красива какой-то своей, особенной красотой. Чарующий магнетизм излучали глаза. Ярко очерченные, в ореоле тёмных ресниц, они, казалось, смотрели прямо на Варю. О чём думала девушка в момент съёмки? Вопрос, на который никто не ответит. Было очевидно, что она влюблена, можно предположить, что фото намеревалась подарить возлюбленному. А может, ей представлялось, как через сто лет её предки будут любоваться её портретом? Варе нравились чёрно-белые фотографии, но особенно нежные чувства она испытывала при взгляде на старинные работы в коричневатых, чуть размытых тонах, сделанные в технике «сепия». Этот женский портрет таким и был. Варя и сейчас помнила свой восторг при виде портрета, как она подолгу стояла около дизайнера, который на мониторе ретушировал заломы и трещины. А ещё Варя помнила, что работа была готова и что заказ был отправлен с машиной в пункт приёма. Однако теперь выяснилось, что до клиентки он так и не дошёл. В офисе о пропаже узнали только тогда, когда расстроенная женщина позвонила Стекляшкину — именно он разруливал конфликтные ситуации с клиентами.

Заказ искали, но безуспешно. Скорее всего, виновником пропажи был водитель. Хозяин фирмы — майор в запасе — был жаден до одури. Водителей набирал в основном с личным транспортом, а когда первый месяц работы заканчивался, тут-то человек и узнавал, что платить обещанную зарплату ему никто не собирается. А чтобы выбить хоть какие-то жалкие гроши, нужно ещё побегать да поунижаться. Многие увольнялись сразу, не скупясь при этом на крепкое словцо в адрес хозяина. Некоторые грозили «взорвать к чёртовой матери эту богадельню». Другие — поджечь его джип. Почему хозяин продолжал по-свински обходиться с людьми, это второй вопрос, как любил говорить Стекляшкин. Не надо ходить к гадалке, чтобы выяснить причину пропажи заказов: какой-нибудь униженный и оскорблённый мог просто выбросить в сердцах коробку с заказами в мусорный контейнер…

— Лёш, что будем делать?

— Что делать, что делать… Если бы я знал, что делать. Уже и дизайнерский стол весь перетряхнули — ничего. Заказ пропал, и следы его испарились.

— Лёшка, а дизайнер ведь тоже мог?

— Мог-мог. Его как раз примерно в то время уволили. Но мне всё равно непонятно, неужели не жалко людей? Ну, насолил ты Кольцову… А люди-то при чём?

— Кстати, Леш, скажи, наш упырь хорошую русскую фамилию испортил?

— Не философствуй! Давай думать, как выйти из ситуации.

— Мы уже всё перепробовали, — вздохнула Варя. И добавила: — Мне тебя жаль.

Варя положила трубку и представила, как бедный Стекляшкин будет оправдываться перед расстроенной клиенткой, блистать своим легендарным красноречием, но ничего не изменится. Он может предлагать в качестве компенсации деньги, но ничего исправить нельзя. Казалось бы, фотография, всего лишь клочок бумаги, попытка материального воплощения неуловимого момента чьей-то жизни. А исчезла она — и порвалась ещё в одном месте связь между нами и ими, которые тоже жили, любили, страдали. Которые верили. Для семьи, где хранилась всего одна фотография предков, такая потеря невосполнима. Варе до слёз было жаль и клиентку, пожилую женщину, судя по голосу. И Стекляшкина, которому предстояло снова отдуваться за грехи, которых он не совершал.

В общем, утро было испорчено. Из начальных пунктов плана Варя воплотила в жизнь только один — приготовила овсянку с сухофруктами и съела её, не чувствуя вкуса. Это у неё с детства — при плохом настроении не чувствовать вкуса еды. Телефонный разговор с тётей отменить нельзя, но и в таком настроении звонить не стоит. Прошло полдня, прежде чем Варя постирала одежду, пропылесосила и сделала влажную уборку в квартире. После этого позвонила-таки тёте.

Близился вечер, когда она наполнила ванну, смешала пять отобранных масел — каждого по пять капель — в пиале с небольшим количеством молока. Запах был бодрящий и приятный. Несмотря на присутствие молока, на поверхности воды в ванне масляная смесь собралась жирными радужными пятнами. Варя принесла халат и полотенце и с блаженством нырнула в ванну. Как же приятно лежать, прикрыв глаза, и ни о чём не думать. Если чуть шевельнуть ногой или рукой — вода начинает покачиваться и можно представить, что ты в море, можно даже слегка задремать — море никуда от тебя не денется… Как же мало надо человеку для счастья! Варя мысленно клялась полюбить себя настолько, чтобы устраивать подобные релакс-процедуры если не каждый вечер, то хотя бы через один.

Думалось о разном. Например, о том, что жизнь коротка, а некоторые люди живут ожиданием настоящей жизни, откладывая на потом самое лучшее и интересное. Покупают дорогой сервиз — для гостей, и он годами стоит в горке новенький в ожидании тех самых гостей. Которые, конечно, приходят иногда, но хозяевам каждый раз выпендриваться с сервизом как-то недосуг.

Или копят деньги на дорогое путешествие, регулярно отказывая себе в гораздо более доступном отдыхе. А жизнь проносится, мчится твой поезд в направлении последней станции, и ты уже слышишь перестук его вагонных колёс. И столько ещё нереализованного, и от стольких планов ты походя отказываешься, наивно полагая, что времени впереди много, что всё ещё успеется, когда-то, чуть позже. И вдруг — это всегда случается вдруг — становится видно вдалеке обшарпанное здание вокзала той твоей последней станции, а ты даже не успеваешь понять, что это — всё… Поезд обратно не пойдёт, не разработан маршрут, пути не проложены. Мелькнёт мысль: «Что же это я? Как же? Неужели всё? Значит, вот эта бешеная гонка в погоне за счастьем и была самым настоящим счастьем, а я этого так и не понял. И что останется от меня? Какую информацию донесет время обо мне моим дальним потомкам? Хорошо, если они будут знать имя и узнают меня на фото…»

Когда раздался звонок мобильного, Варя почти дремала, погруженная в философские раздумья. Телефон специально был оставлен в комнате на столе. Варя открыла глаза, снова закрыла и, мстительно улыбнувшись, с наслаждением потянулась в ванне. Это Стекляшкин. Даст единственный выходной, так ещё и ворует его у меня. Вот уж дудки, дураков нет. Звони, хоть тресни. Варя добавила горячей воды, теперь ванна была достаточно тёплой, чтобы поваляться в ней ещё минут десять-пятнадцать. Телефон умолк ненадолго, но вскоре снова зазвонил — настойчиво, даже нагло. Нирвана закончилась. Размеренные мысли уплыли куда-то. Варя сфокусировала взгляд на лампочке водонагревателя и попыталась не думать о Стекляшкине.

Проще простого было выключить телефон, но в любой момент могла позвонить мама из другого города. Они созванивались по определённым дням, но иногда она сама звонила, чтобы просто услышать Варькин голос и убедиться, что у неё всё в порядке. Примерно на десятом звонке Варька сломалась — выскочила из ванны, кое-как обернувшись большим банным полотенцем, схватила мобильник:

— Да!

— Здравствуйте, девушка! Меня зовут Александр. Я хотел бы предложить Вам поучаствовать в тестировании нового уникального продукта для женщин. Вам же интересно это?

— О, ещё как! — решила поёрничать Варька.

— Ну, вот, — с воодушевлением продолжил неведомый Александр, — а если товар Вам понравится, мы Вам его ещё и подарим!

— Правда? Вот здорово! — продолжила игру Варька.

— Я предлагаю Вам бедро-тренажёр, — тоном фокусника, вынимающего из шляпы доллары, произнёс мужчина.

Глаза Варьки округлились.

— Что-о-о-о-о?

— Ну, знаете, это тренажёр, позволяющий вырабатывать походку от бедра. Многие женщины мечтают о такой походке. Поверьте, что такая мелочь, как походка, может в корне изменить жизнь женщины.

— Естественно, — поддакнула Варя.

— Вам же это интересно? — с надеждой поинтересовались на том конце провода.

— Безусловно, — согласилась Варька.

Он долго ещё что-то говорил, но Варьке уже безумно надоел этот театр одного актёра, и она рявкнула:

— Слушайте, Вы, как Вас там? Меня вполне устраивает моя походка. Катитесь Вы подальше со своим тренажёром! И вообще, уважающий себя мужчина никогда не пойдёт на такую работу!

— На какую — такую?

— Впаривателем!

Он ещё отвечал что-то, но Варька уже не слышала — за дверью ванной раздался подозрительный скрежет, а потом страшный грохот, лязг металла, звук осыпающихся мелких осколков. Бросив телефон, Варя с сильно колотящимся сердцем несколько секунд постояла, прижав ладони к вискам. Что это? Взрыв газовой трубы? Так в ванной нет газовых труб. А если оно снова грохнет?.. Очень страшно. Но любопытство сильнее. Осторожно, стараясь не дышать и не колыхать атмосферу, Варя взялась за ручку двери, потянула, заглянула внутрь. На стене, где ещё несколько минут назад висел водонагреватель, зияли две глубокие дыры, в воздухе висела пыль и ощущался запах сухого цемента. Варька чихнула и прикрыла дверь. Потом заглянула снова. На полу стояла вода. В ванне, местами ободрав при падении эмаль до черноты, громоздился нагреватель. Он лежал на том самом месте, где она только недавно философствовала о бренности бытия. Варино сердце забилось сильнее, кровь, казалось, ухала в ушах, и с каждым ударом сердца в висках раздавался стук: «Бом! Бом! Бом!» Это было невыносимо. Варя потихоньку прошла на кухню, налила воды, выпила. Руки мелко тряслись, а в животе возникла тянущая боль. Она прилегла на крохотном кухонном диванчике, но уже через пять минут собралась с силами, встала, собрала воду с пола, позвонила в аварийную службу ЖЭКа, вызвала мастера.

Он пришёл довольно быстро.

— Вы принимали ванну?

Варька молча кивнула.

— Сто литров… — произнёс он, обводя глазами нагреватель. — Вам повезло, девушка! Если бы Вы были в ванне, шансов не было бы. Ни одного.

Мастер возился до темноты, вызвал рабочего на подмогу. Варька сидела в кухне, пила успокоительный чай. Она вспоминала разговор с назойливым Александром, представляя его почему-то плохо одетым худым мужчиной с клетчатой «челночной» сумкой на плече. Ей показалось, что она знает его историю: в его городке работы нет, семью кормить надо, кто-то сказал, что в Москве работы — непочатый край, деньги сами в карманы запрыгивают. Поехал. Никуда без регистрации не берут. Возвращаться с пустыми руками стыдно. Чтобы заработать на обратную дорогу, согласился «впаривать» сомнительного качества товары. Надо постоянно звонить и убеждать, убеждать. И каждый первый тебя посылает подальше, а ты снова звонишь и звонишь…

Варя вскочила, набрала последний входящий.

— Александр! Я Варвара. Не важно, какая. Вы мне звонили сегодня. Я передумала. Я куплю у Вас этот тренажёр для походки от бедра! Он мне очень нужен.

Александр ответил, голос его ликовал. Она продиктовала адрес и живо представила, как он торопливо и радостно делает запись в записной книжке.

— Александр, а ведь Вы были не правы, когда говорили, что ваш тренажёр поможет изменить жизнь женщины. Он способен на большее.

Всё по плану

Выйдя из метро, Саша решила выпить кофе, зашла в кафе. Официантка узнала её (здесь помнят постоянных клиентов), приветливо улыбнулась, приняла заказ и испарилась. Саша от нечего делать вынула из сумочки зеркальце, поправила медно-рыжие волосы, подкрасила губы, сразу спохватилась: зачем? Логичнее было бы сделать это после кофе.

Так же неслышно возникла официантка, поставила на столик чашку капучино с затейливым рисунком поверх пенки.

— Что-нибудь ещё? Может быть, десерт?

— Нет, спасибо!

— Приятного аппетита.

Саша часто бывала здесь по вечерам, по пути с работы — кафе находилось в удобном месте.

Она микроскопическими глоточками пила кофе, думала о том, что завтра с утра нужно собрать на пятиминутку сотрудников отдела и что уложиться в дежурные пять минут у неё категорически не получится.

Если бы Саша не витала в облаках, то сразу бы его заметила, как только он появился у входа — загорелый, подтянутый, в светлом, слегка помятом льняном костюме, с элегантным портфелем в руке. А когда Саша подняла глаза, мужчина уже стоял прямо у её столика и улыбался так, как умел только он. Она любила когда-то его улыбку, шутила, что все женщины мира не устояли бы перед ней. «Ситуация», — смятенно подумала Саша. Не входило в её планы сегодня встречать кого-либо, тем более старых знакомых. Тем более таких старых.

— Саша, ты? Ну и встреча! — мужчина по-доброму улыбался.

«Так улыбаются другу детства, с которым сто лет назад строили крепость в песочнице», — отчего-то нервно подумала Саша.

— Я. А ты не видишь? — улыбнулась она в ответ.

— Вижу, конечно, — он помолчал, пожал плечами. — Просто не ожидал.

— Я тоже не ожидала.

— Ты кого-нибудь ждёшь, наверное? Не буду мешать, — он поискал глазами свободный столик.

— Нет, никого не жду. Шла мимо, захотелось кофе, забрела сюда. Вить, ты садись, чего уж там. Кто старое помянет…

Он нерешительно глянул на неё, пристроил на свободный стул портфель, сел напротив.

— Сколько же мы не виделись? Лет пять? Шесть? — он наморщил лоб, вспоминая.

«Шесть лет и четыре месяца», — подумала Саша и, стараясь бесстрастно улыбнуться, выдала:

— Да, примерно так.

— Идёт время, ­– он вздохнул и обернулся, ища взглядом официантку.

Та не замедлила появиться и с преувеличенным вниманием обслужила Виктора. Он заказал кофе и штрудель. Саша от предложенного десерта отказалась, но сочла глупым отказываться от второй чашки капучино.

«Официантка-то прямо сразу на него запала, — Саша проводила девушку долгим взглядом. — Точно. Все женщины мира — его».

— Ну, как дела? Что нового? — спросил Виктор.

— Что рассказывать? Всё по плану, — Саша взяла салфетку и стала медленно складывать её веером.

— Расскажешь?

— Почему нет? Стала начальником отдела продаж, тридцать два человека в подчинении.

— Ого! Молодец. А семья?

Или ей показалось, или он и в самом деле немного напрягся, спрашивая об этом.

— Естественно, семья. Муж, дочь, собака, — ответила Саша и быстро сложила салфеточный веер вдвое.

— Вон как. Полный комплект! Я так и думал.

Девушка принесла заказ Виктора. Он поблагодарил, отпил глоток кофе, поставил чашку и молча посмотрел Саше прямо в глаза.

Она кивнула вопросительно: что?

— А я помню. Про собаку. Ты всегда хотела собаку. Говорила, что они лучше некоторых людей. Эрдельтерьера ты хотела. Они казались тебе забавными.

— Они очень умные.

— Да.

— «Да», — передразнила Саша, теребя в руках салфетку. — Откуда тебе знать? Ты ж не любишь животных. Они же время у тебя отнимают. Гулять с ними надо.

— Я предполагаю, — улыбнулся он одними губами, глаза его остались серьёзными.

— Если бы ты любил собак, ты бы подарил мне эрделя, как обещал.

— Я хотел. Я не успел просто, — он отхлебнул ещё кофе.

— Кстати, — Саша тоже пригубила чашку, — ты прости меня за то, что я тебе тогда наговорила. По-дурацки как-то всё получилось.

— Да что теперь вспоминать! А хочешь, я поделюсь с тобой этим чудесным штруделем? — Виктор попытался увести разговор в безопасное русло.

— Нет-нет, это лишнее. Я мучного не ем, — отказалась Саша.

Виктор отрезал кусочек, попробовал. Судя по блаженному выражению его лица, десерт и впрямь был выше всяких похвал. Саша почувствовала, как будто железный кулак сжал её желудок.

— А сам как? Только расспрашиваешь, а о себе помалкиваешь.

Виктор развёл руками:

— Тоже всё по плану. Создал маленький бизнес. Вот такой, — он засмеялся, прищурился, отмеряя двумя пальцами масштаб бизнеса. Вышло сантиметра четыре.

— А семья?

— Ну, конечно, семья: жена и мальчики-близнецы. Похожи друг на друга, отличить невозможно.

— Поздравляю, — неискренне сказала Саша и скомкала истерзанную салфетку. — Жену-то любишь?

— Сашенька, не то слово. Боготворю! Вот в сентябре в Испанию поедем все вместе отдыхать.

— Прекрасно! — Саша отодвинула чашку, махнула рукой официантке, чтобы рассчитаться.

— Ну, мне пора, — попрощалась она, когда официантка отошла. — Привет семье. В общем, не обижайся на меня. Видишь, жизнь доказала, что я была не права. Ты, оказывается, всего добился.

— Может, тебя подвезти? Я на машине, — Виктор отодвинул стул, привстал.

— Нет, я рядом живу.

— Ну, тогда до свидания, Саша, приятно было увидеться.

По пути домой Саша зашла в магазин, купила пару яблок, грушу и киви. Она вошла в свою просторную квартиру, где её никто никогда не ждал, включила свет, сняла узкие туфли, влезла в мягкие шлёпанцы. Помыла руки, переоделась в пижаму, обдала горячей водой фрукты и уселась в кресло с книгой, поставив на журнальный столик рядом с собой фруктовую вазу.

Попав в самый пик пробок, Виктор не скоро добрался до своего небольшого особнячка в Подмосковье. Уже стемнело, когда он въехал во двор и заглушил двигатель.

Вошёл с веранды в дом, и здесь ему навстречу, восторженно скуля, бросился эрдельтерьер — крупный породистый пёс, с чёрной спиной и шеей, рыжей головой и такими же лапами.

После покупки щенка Виктор не прислушался к рекомендации заводчика непременно купировать собаке хвост, посчитав эту процедуру унижением и чуть ли не живодёрством, и ни разу не пожалел о принятом решении. Вон какой красавец вымахал — стоя на задних лапах, свободно кладёт передние хозяину на плечи. А хвост… Ну что хвост? Он даже необходим — для удержания равновесия.

— Сашка! Вот кто всегда мне рад! Соскучился, хороший мой! Ну что? Гулять?

Пёс радостно залаял.

Виктор поставил портфель на пуфик в прихожей, выпустил собаку, присел на верхнюю ступеньку крыльца и с улыбкой смотрел, как по лужайке перед домом, дурашливо виляя хвостом, носится эрдельтерьер Сашка.

Рецепт грузинской свекрови

Отца Таня не помнила — он рано умер. Иногда ей даже казалось, что его не было вовсе и мать выдумала сам факт его существования, чтобы скрыть грех молодости. Но с комода в детской на Таню смотрел большой плюшевый мишка — тёмно-коричневый, с умными глазами-маслинами. Одно круглое ухо было горестно опущено, и укоризненный взгляд его как бы говорил: «Папа был. Именно он купил меня в ГУМе и подарил тебе на день рождения. Стыдно этого не помнить!» Но Таня не помнила. Было ей всего три с половиной года, когда они остались с мамой одни в трёхкомнатной малогабаритной квартире на Ленинском проспекте.

Не оставляла надежд на лучшие времена беспросветная бедность. Все попытки матери свести концы с концами были безуспешными. Она работала лаборанткой в одном из московских научно-исследовательских институтов, а вечерами подрабатывала там же уборщицей. Мать постоянно брала в долг деньги: Танечке на пальто, ей же на сапожки. Редко покупала что-то себе, а ведь была ещё не старой и могла бы, по выражению соседки Зинаиды Артемьевны, составить кому-то чудесную партию. Танечка (для матери дочь всегда была Танечкой) с сомнением смотрела на мать: какую партию она может составить и кому? Одевается, как серая мышка, за причёской не следит, наскоро сооружает небогатый пучок на затылке — и готово! Маникюр и тот не делает. Мать смущённо оправдывалась, дескать, на работе она в халате, а кроме работы, нигде не бывает, стоит ли тратиться на приличную одежду… Да и маникюр при её возне с пробирками — слишком недолговечная роскошь. Дочь рукой махала — бесполезно ей говорить…

Сама Танечка успехами в школе не блистала. Будущее представлялось ей туманным. Одно сознавала ясно: никогда, ни при каких обстоятельствах, она не хочет быть похожей на свою мать. Та твердила: только средняя школа, потом институт. Танечка слушала-слушала, да решила иначе. После восьмого класса за компанию с подружкой поступила в медицинское училище.

Рвения в учёбе и здесь не проявила, зато к окончанию училища сделалась настоящей красавицей: ладная фигурка — гитара, и только, длинные, до талии, каштановые волосы, серо-голубые глаза, смотревшие на мир чаще весело, чем грустно. Да и о чём грустить девушке в девятнадцать лет, которая знает, что редкий мужчина не смотрит ей вслед восхищённым взглядом?

На практике в инфекционном отделении госпиталя некий капитан Григоров, черноглазый жгучий брюнет, похожий на болгарина, всякий раз демонстративно смывавший в раковину принесённые Татьяной таблетки и порошки, млея и закатывая глаза, говорил с пафосом: «Какая девушка! Галатея!» И неизменно жаловался на повышенное давление. Татьяна вздыхала и отправлялась в ординаторскую. Она не знала, кто такая Галатея, но давно поняла, что его гипертония — миф, а новоявленный сказочник пользуется своим якобы беспомощным положением больного, чью просьбу нельзя проигнорировать, только для того, чтобы лишний раз прикоснуться к ней похотливой ручищей. Девушка возвращалась в палату, неся допотопный громоздкий аппарат для измерения давления — в пластмассовом футляре, в откидывающейся крышке которого была шкала с делениями и стеклянная трубка с ртутью. Танечка старалась провести процедуру как можно скорее, капитан же, наоборот, всеми способами затягивал её.

— Когда я смотрю на Вас, у меня повышается давление и пульс, — вкрадчиво произносил Григоров, буравя Таню смоляными глазами.

— Пожалуйста, помолчите, — останавливала его Таня, — иначе показания будут неточные.

Она жала на резиновую грушу, внимательно следя за столбиком ртути. Вот чуть видно завибрировала ртуть на отметке 120, и фонендоскоп подтвердил: «Тук-тук» — верхняя граница в норме. Таня не сводила глаз со столбика, чтобы зафиксировать нижнюю границу. В самый ответственный момент Григоров запустил холодную влажную ладонь под её короткий медицинский халат, коснулся ноги. Таня вскрикнула, отскочила, чуть не свернув с тумбочки футляр с прибором.

— Что Вы делаете? А если разобьёте? — она стояла, раскрасневшаяся, и гневно смотрела на него. — Вы понимаете, что там ртуть?

— Подумаешь, раскричалась. Из-за какой-то бандуры, — капитан презрительно скривил губы.

— Это не бандура! — Таня резким движением сдернула манжету с его руки, стала торопливо укладывать её в футляр. От волнения руки дрожали, потрескавшиеся резиновые трубки не слушались, никак не хотели укладываться в гнездо футляра.

— Натурально: бандура! — повторил капитан, явно недовольный неудачной попыткой тактильного контакта.

— Это аппарат Рива-Роччи, если хотите знать! — с вызовом объявила Таня, сомкнув наконец створки футляра. Раздался щелчок, крышка закрылась. Таня пошла к выходу.

— Так какое у меня давление? Не скажете?

— Хоть завтра в космос. Мне вообще непонятно, зачем Вы здесь лежите. Занимаете койку только зря. Таблетки выбрасываете и даже не скрываете этого. И ещё руки распускаете. Я больше никогда не стану измерять Вам давление. Можете жаловаться. Но я молчать не буду, если меня спросят почему.

Она вышла в коридор, громко хлопнув дверью. На душе было мерзко. И несколько дней ей всё казалось, что она чувствует прикосновение чужой руки. Это было отвратительно. К счастью, Григорова вскоре выписали.

А Таня стала замечать, что к ней всё чаще проявляют интерес южные мужчины. Мать всегда опасалась кавказцев и цыган. «Ты этих нерусских на пушечный выстрел не подпускай, — предостерегала она дочь. — Никто не знает, что у них на уме. В Москве они холостяки, а у себя в ауле — жена и куча детей».

К слову, цыганки Таню тоже не пропускали. Однажды у трёх вокзалов привязалась одна, в аляповатом платье с букетами по чёрному полю, такой же кричаще-яркой шали, с карими глазами и проседью в небрежно сколотых на затылке волосах: «Красавица, дай погадаю!» Таня отрезала: «Денег нет!» Но старая цыганка и без денег сказала: «Большая любовь у тебя будет. Но через чьё-то горе. Богато жить будешь. Всё у тебя будет». Девушка сначала не придала значения этим словам, рассказала подружке Ирке, посмеялись и забыли.

После училища Таню направили в Боткинскую больницу. Работала она медсестрой, сутки через двое. Однажды, когда в девять вечера она неторопливо шла к остановке автобуса, рядом с тротуаром притормозил заляпанный апрельской грязью жигулёнок. Мужчина, по виду грузин, приоткрыл дверцу, предложил подвезти. Таня заколебалась, посмотрела в темноту улицы, туда, откуда должен был появиться автобус. Водитель понял её по-своему:

— Да Вы не бойтесь. Я не маньяк. У меня здесь маленький бизнес, — он кивнул на цветочный киоск.

И когда осмелевшая Таня села в машину, сказал с улыбкой:

— Я Вас уже видел здесь. Вы медсестра?

— Да, я недавно здесь. После училища. А Вы давно в Москве?

Оказалось, что он в столице четыре года, приехал с семьёй из Тбилиси, снимает квартиру и пытается зарабатывать. Когда подъехали к Таниному дому, мужчина спохватился: «Вот я кретин! Я остановил машину, чтобы спросить, как Вас зовут, и вот всю дорогу болтаю о чем попало и до сих пор не спросил, как Ваше имя. Меня зовут Вано. А Вас?»

…Таня и не заметила, как пролетела весна, а за ней лето. Вано каждый раз встречал её с работы, подвозил домой. О своей семье он больше ничего не рассказывал, а она не спрашивала. Иногда ходили в кино, или гуляли по парку, или сидели в машине и разговаривали. Он был на удивление деликатным человеком и приятным собеседником. Как Татьяна убедилась позже, этому существовало вполне понятное объяснение: родился в интеллигентной семье, окончил Тбилисский университет. Острый ум, чувство юмора, исключительно тонкое обхождение довершили дело. Таня поняла, что влюбилась без памяти.

На седьмое ноября у неё выпали выходные, и Вано предложил съездить в Ленинград. Таня соврала матери, что едет с Иркой, и рванула без раздумий. Встретились, как резиденты разведки, в купе «Красной стрелы». Это было первое место, где вокруг них не сновали люди.

— Я очень люблю принимать гостей, — сказал Вано, — давай представим, что сегодня ты у меня в гостях.

Таня улыбнулась:

— Давай… те.

— Кстати, давно хотел сказать, что можно перейти на «ты». Если ты не против, — он взглянул на Таню вопросительно.

— Нет, я не против, — она согласно кивнула.

На столике появились фрукты: виноград, хурма, апельсины — и бутылка шампанского. Вано принёс стаканы от проводницы, разлил шампанское.

— Любишь полусладкое?

Таня пила шампанское всего два или три раза и не считала себя знатоком, но признаваться в этом было неловко, и она кивнула. После первых глотков по телу разлилась приятная истома, она уже не думала ни о чем, только о том, что она одна в купе с человеком, которого любит, а он ничего не знает об этом. С другой стороны, ведь он именно ее пригласил в эту поездку, значит, догадывается о ее чувствах.

— Таня, я давно собирался тебе сказать…

Она молча смотрела на него, ждала, что скажет, и сердце часто стучало, ей даже казалось, что ему слышен этот стук.

— Я долго думал о нас. Я старше тебя на четырнадцать лет и не имею права ломать твою жизнь. Как ты решишь, так и будет. Я тебя люблю и хочу быть с тобой всегда.

Они сидели за вагонным столиком напротив друг друга. Таня не могла произнести ни слова, настолько волнующим было для неё это признание. Вано прикоснулся ладонями к её щекам и поцеловал — горячо и страстно. От него пахло апельсином и дорогим французским одеколоном. Таня почувствовала дрожь в коленках, закрыла глаза. Вокруг уже ничего не было, кроме них двоих. Вагон покачнулся на стыках рельсов, звякнули стоящие рядом стаканы. Стучали колёса вагона, стучали в такт сердца. Таня не уловила момента, когда они выбрались из-за столика. Сознание зафиксировало: они стоят посреди купе. Затяжной поцелуй волновал, хотелось, чтобы он не кончался. А дрожь никуда не исчезла. В какой-то момент Таня подумала, что дрожь у них хоть и обоюдная, но разной природы: она трясётся от неизвестности перед новыми ощущениями, а этот взрослый мужчина дрожит от страсти к ней, неопытной девчонке. На мгновение она даже загордилась собой: чаровница! Вот оно — счастье! И тут же вспомнила слова цыганки: «Но через чьё-то горе!»

Она высвободилась из объятий, отпрянула от Вано, провела пальцем по его щеке, хрипло спросила:

— А как же твоя жена?

Он помолчал, потом ответил:

— Я всё решу. Может быть, не сразу, но решу… Сейчас я только знаю, что хочу быть с тобой. Ты будешь моей женой?

Конечно. Я буду твоей женой. Любовницей. Твоим светом. Твоей тенью. Только люби меня. Не бросай меня.

Нет, это ты не бросай меня. Не бросишь?

Нет! Разве можно бросить того, кого любишь? Я твоя часть. Ты моя часть. Как можно бросить часть себя?

Абсолютно пьяные от счастья, вышли они утром на перрон Московского вокзала. Ленинградский пейзаж придавал особое очарование так долго скрываемой страсти, и их любовь, только прошедшей ночью вырвавшаяся на свободу и заявившая о себе вслух, была созвучна коням Клодта, вздыбившимся на Аничковом приснопамятном мосту. По возвращении в Москву встречи стали не просто регулярными — постоянными. Встречались где придётся: в квартире друга Вано, на даче у друзей, на съемных квартирах. Таня похудела, под глазами легли синие круги. Мать заметила перемену в дочери, спросила: «У тебя кто-то есть?» Таня увильнула от ответа.

А зря. Потому что было бы лучше её сразу подготовить. А не теперь — как обухом по голове, когда вдруг выяснилось, что беременность восемь недель.

Было заведомо понятно: мать Татьяны никогда не даст своего благословения на этот брак. У него двое детей от первого брака. Вот оно — живое воплощение давнишних материнских страхов. Действительно, настрогал детей, а теперь на молоденькую потянуло! К тому же грузин! Да у него таких, как ты, дурочек, может, пол-Москвы! Татьяна очень боялась этого разговора. Ведь мать только на вид тихая и воспитанная, а когда дело касается единственной дочери, тут её поведение может стать непредсказуемым. Этими мыслями она изводила себя две недели подряд. Но жизнь мало-помалу ситуацию подкорректировала.

Зверский токсикоз начался у Тани уже на третьем месяце. И мама, естественно, всё поняла. Вано оказался прозорливее матери, догадался раньше, известию был рад, но развод оформлять не спешил. Таня стеснялась спросить его, разговаривал ли он с женой, знает ли она? Или, может быть, он собирается жить на две семьи? Невыносима была неопределённость.

Весной 1996 года, когда ждать дальше стало нестерпимо, Таня спросила Вано, что он собирается делать, когда родится ребёнок. Оказывается, он всё предусмотрел. Арендовал жильё, куда перевёз Таню с её двумя чемоданами. Их первое семейное гнёздышко было довольно убогим и состояло из небольшой двухкомнатной квартирки в старой пятиэтажке недалеко от центра Москвы. Наверняка первые жильцы, в хрущёвские времена заполнившие этот дом, были рады отдельной жилплощади. Теперь, спустя десятилетия, восторгов заметно поубавилось. Крохотные кухни, комнаты-клетушки, тесные прихожие, микроскопические балконы — чему уж тут радоваться… А рядом, в нескольких шагах, новостройки, с просторными комнатами и кухнями, большими холлами и шестиметровыми лоджиями… Но Таню совершенно не огорчала теснота временного жилья. Тем более что оно было чужим. А у них скоро будет своя квартира, обязательно будет — так сказал Вано, а он всегда держит слово.

Вано много работал, приезжал редко, к тому же, уделял время дочери и сыну от первого брака. А вот с их браком вопрос так и не прояснился. Но Таня старалась об этом не думать. Она вышивала чепчики и вязала пинетки для малыша, два раза в месяц посещала женскую консультацию и много гуляла — для будущего малыша необходим свежий воздух.

Мальчик родился крепеньким, как боровичок, с тёмными глазками и смуглой кожей. Вано был счастлив. Имя было заготовлено заранее. Михаил — так, по удивительному совпадению, звали обоих дедушек: Таниного и Вано. Сердце Тани замирало, когда Вано играл с крохотным сыночком. Она всегда смеялась, слыша, как он говорил: «Мишя». Заботливый папа сразу нанял помощницу по хозяйству, чтобы Тане было легче управляться с ребёнком. Удобно всё устроилось: тётя Даша — молодая пенсионерка, жила в соседнем доме, и прибавка к пенсии для неё была вовсе не лишней. И Тане вышло большое облегчение: квартира теперь блестела чистотой, обед был готов вовремя, да и ребёнок присмотрен. Днём Таня гуляла с коляской во дворе. Из подруг по училищу только с Ирой поддерживала связь, и то по телефону.

Однажды Ира приехала в гости. Эффектная златовласая красавица с роскошными натуральными локонами, рассыпанными по плечам, с точёной фигуркой, одетая в фирменные джинсы и обтягивающий ярко-красный батник, Ира выглядела кинозвездой с журнальной обложки. Пробыла она у Тани полдня, о многом успели поговорить, но самое главное она оставила на последние минуты встречи. Или вовсе не собиралась этим делиться. Кто знает? Во всяком случае, когда, уложив спать ребёнка и поручив тёте Даше присматривать за ним, Таня пошла провожать гостью, Ира вдруг сказала:

— Знаешь, а ведь я тебе завидую!

— Боже мой, чему завидовать, Ириш? Неопределённое положение, всё так неустойчиво в жизни, я уже извелась вся.

— Зато у тебя есть ребёнок и любимый мужчина рядом. А у меня…

Приостановившись на ступеньке лестницы и обернувшись, она взглянула на Таню снизу вверх, и Таня вдруг заметила, какая она жалкая и несчастная.

— Что у тебя стряслось, Ириш?

Они вышли из подъезда. Ира закурила сигарету, затянулась и, выпуская струйку синеватого дыма, сказала:

— У меня тоже мог быть ребёнок.

— От кого? Ты мне ничего не рассказывала! — встрепенулась Таня.

— Да что рассказывать? Было б что хорошее! Да и не по телефону же об этом говорить.

Таня увлекла подругу к дворовой скамейке. Сели. Рядом в песочнице играли дети, Ира с грустью смотрела на них, молчала. Таня чувствовала, что ей нелегко говорить, поэтому не торопила. Наконец Ира вздохнула и стала рассказывать свою историю:

— Его зовут Олег. Может быть, ты помнишь. На практике в госпитале был мужик один, капитан, который ещё таблетки в раковину смывал.

Таня напряглась, сразу представив Григорова, его влажные похотливые ладони, и как можно непринуждённее ответила:

— Что-то такое помню. Только не помню, что он Олег.

— Да, Олег Григоров.

— И что? — спросила Таня.

— Он ведь ещё тогда начал за мной ухаживать, — Ира горько усмехнулась.

— Но ты мне ничего не говорила, — изумилась Таня.

— Ты не спрашивала, а я и не хотела навязываться со своими откровениями, — Ира ловким движением выбила из пачки новую сигарету.

Пока она подкуривала, прикрывая ладонью лицо от ветра, Таня всё смотрела на подругу и вдруг заметила, что руки её дрожат. Сделав глубокую затяжку, Ира продолжила:

— Он ведь женат. Да я сразу это знала. Но повелась на его слова. Знаешь, мне ведь до него никто таких слов не говорил. Родителям вечно не до нас с братом было. Они всю жизнь выясняли отношения — кто прав, кто виноват. Мама, правда, иногда гладила меня по голове, мол, умница моя. Но это так редко бывало, я могу на пальцах пересчитать, — она снова замолчала, курила, жадно затягиваясь и глядя на малышей в песочнице. — Я привыкла считать себя гадким утёнком, и если кто-то из парней уделял мне внимание, я удивлялась, понимаешь, совершенно искренне, что он такого во мне нашёл? Да с парнями как-то и не складывалось, сама знаешь, — Ира снова замолкла, сидела, поддевая носком модного тупоносого ботинка сухие листья.

Таня тоже молчала и думала, что не всегда обязательно говорить и что молчание в некоторые моменты бывает красноречивее всяких слов. А Ира продолжала:

— И тут — он. Такой весь взрослый, состоявшийся и успешный, как я тогда думала. Знаешь, как он меня называл?

— Как? — спросила Таня.

— Галатея. «Ты моя Галатея, — говорил он. — Я мечтаю сделать тебя самой счастливой». Понимаешь?

Таня вздрогнула. Каков мерзавец! Он эти свои заготовленные слова повторял каждой встречной. Но ничего не сказала Таня, опасаясь ранить подругу ещё сильнее.

— А потом? — спросила Таня.

— А что потом? Потом я залетела. И тут-то и выяснилось, на что он готов ради меня. Он сказал, что ребёнок сейчас «не ко времени», что ему нужно поступать в академию и он уезжает с семьёй в Ленинград. Правда, денег дал на аборт, чтобы с наркозом… — Ира вздохнула.

— Ир, я надеюсь, ты его бортанула? Зачем он тебе такой? Ты же умница, любого осчастливишь — и испечёшь, и сошьёшь, и свяжешь.

— Если бы, — вздохнула Ира, — не могу я его забыть, не могу ни о ком думать, кроме него. Это наваждение какое-то. Вот так-то. А жена его — настоящая курица. Видела я её. Не понимаю, что он в ней нашёл.

Слёзы навернулись на глаза, но Ира уже взяла себя в руки, как улитка, снова закрывшись в своей раковине.

Подруги попрощались здесь же, во дворе, замкнутом со всех сторон старыми пятиэтажными домами. Таня долго смотрела вслед Ире, пока та не скрылась в проёме арки, ведущей к автобусной остановке.

Неожиданно дела Вано пошли в гору. Он выгодно вложил имеющиеся накопления в акции крупного завода. У них появились деньги. Много денег. Вано по-прежнему содержал две семьи, но теперь можно было не считать, сколько купюр в кошельке, когда собираешься в магазин. Татьяне это очень нравилось. Она любила не торопясь пройтись по мясным и рыбным рядам на рынке. Выбирала всё самое свежее и вкусное: розовую поблёскивающую влагой ветчину, деревенскую курицу с жёлтой кожей, мясистую и жирную, идеально разрезанные стейки сёмги, готовые к приготовлению, — хоть сейчас отправляй в духовку. Не могла она пройти мимо разнообразных копчёностей, сыров и колбас. Покупала самое лучшее, щедро, как будто всякий раз доказывала самой себе, что далеко в прошлое канули те времена, когда они с мамой позволяли себе класть по паре тонких, как лепестки, кусочков сырокопчёной колбасы на утренний бутерброд. Теперь всё иначе.

Татьяна уже почти забыла то время, когда жила в малогабаритной «трёшке» на Ленинском проспекте, где осталась трудная и нищая прошлая жизнь и где до сих пор жила её как-то быстро постаревшая мама. Таня приезжала, конечно, в гости, привозила гостинцы — разные вкусности, но мама больше радовалась не гостинцам, а внучку — маленькому Мишеньке. Визиты эти случались редко. Да и когда Тане ездить? Сначала сын был совсем маленький, потом — купили квартиру, и пришлось Татьяне держать руку на пульсе: сначала контролировала ремонтную бригаду, норовившую без её пригляда раствориться в пространстве, по окончании ремонта украшала гнёздышко, покупала мебель, портьеры, выбирала люстры, торшеры и бра.

Когда квартира была обустроена, Вано рассказал, что оформил развод с женой. Расписались по-тихому, свадьбы не было. Устроили небольшой вечер в новой квартире, поужинали с друзьями. На память об этом событии Вано подарил Тане первое кольцо с бриллиантом.

Жизнь радовала её беспрестанно. Четыре раза в год муж организовывал семейные вояжи за рубеж. Они объездили весь мир, побывав даже в самых экзотических местах, куда не ступала нога туриста из России. Татьяна небрежно и со знанием дела обсуждала с новыми подругами детали поездок: пляжи, отели, магазины и прочее, и прочее…

Теперь Татьяна стала другой: властной, знающей себе цену. Ей нравилась эта новая роль, когда она платит, — и всё вокруг приходит в движение. У кого деньги, тот хозяин жизни. Это Татьяна усвоила твёрдо.

Она очень преобразилась: вещи носила из дорогих бутиков, пользовалась качественной косметикой. Сбылась, наконец, её мечта иметь сколько душе угодно французских духов. Прелестные коробочки заполонили все свободные полки в ванной комнате. Истинное наслаждение доставляла ей покупка одежды. Одёжный шопинг — самая благодатная тема для разговоров с подругами.

А подруги у неё теперь были новые — жёны компаньонов Вано. Все они штучки из хорошего общества: дочери генералов, членов ЦК, директоров крупных заводов. Сказать при них что-либо о своей прошлой жизни, о матери-лаборантке было по меньшей мере неприлично. И Татьяна научилась молчать, чётко разделив в сознании жизнь «до» и «после».

Когда Миша должен был пойти в первый класс, Вано купил квартиру в новом элитном доме. Предыдущую, двухкомнатную, стали сдавать в аренду. Новое жилище было очаровательно: пять комнат, три балкона, две ванных, два санузла. Бедной тёте Даше, чтобы поддерживать в квартире порядок, приходилось работать с утра до позднего вечера. Впрочем, Татьяна давно называла её Дашей, без отчества, на западный манер.

После смерти матери Татьяна стала сдавать внаём и её трёхкомнатную. В ремонт не вкладывалась, и так забрали с руками и ногами, как говорится. А что? Хоть и малогабаритная, но на Ленинском проспекте, недалеко от метро. Отсюда и цена аренды — 50 тысяч в месяц.

Эта сумма была такой мелочью, которой Вано даже не интересовался, — «на косметику», говорил он. Дети от первого брака выросли, и он, как настоящий грузинский папа, помогал им во всём. Сын и дочь оба получили образование в московских вузах: дочь стала специалистом банковского дела, сын — переводчиком, знал три языка, вскоре после университета был приглашён в одну из зарубежных фирм и оказался в Швейцарии. Дочь уехала на родину, в Тбилиси, устроилась в банк и начала восхождение по карьерной лестнице. Тем не менее квартиры в Москве Вано купил обоим — недвижимость в столице никому ещё не помешала. Бывшая жена Нино вслед за дочерью подалась в Грузию и жила теперь в собственной квартире, оставшейся ещё от её покойных родителей. Вано ездил в Грузию по несколько раз в год — навестить стариков-родителей и многочисленную родню. С Нино и дочкой тоже виделся, Татьяна даже подозревала, что контакт с Нино был намного более близким, чем полагается между бывшими супругами. Во всяком случае, созванивался он с Нино регулярно. Но при этом не скрывался и всегда говорил, что звонок связан с детьми. Что хочешь, то и думай!

Татьяна ревновала, но поделать ничего не могла. На душе было тяжело, воображение услужливо подсовывало вольного содержания картинки, в которых Вано был по меньшей мере хозяином гарема. А она даже поделиться своими подозрениями ни с кем не могла. Новым подругам ведь этого не расскажешь. В такие минуты Татьяна вспоминала про Ирку. Вот кто точно не посмеётся за глаза, не осудит. Но связь с ней прервалась. По старому номеру телефона отвечали другие жильцы: Ирина продала квартиру и съехала, а куда — неизвестно. И каждый раз, когда Вано уезжал в Тбилиси, Татьяна изводила себя ревностью.

Сама она в Грузию тоже ездила, но довольно редко. Когда-то давно, ещё после развода Вано с первой женой, тбилисские родственники ополчились на него за то, что оставил семью. Но время смягчило горячие грузинские сердца, и как-то под Новый год Вано позвонила его мама и пригласила приехать с Татьяной и маленьким внуком. Мише тогда было три года.

Целую неделю Татьяна собиралась в поездку, переживала: а вдруг не понравится его родне. Но, когда шасси коснулось взлётной полосы в аэропорту имени Шота Руставели, она вдруг неожиданно для самой себя осмелела. Первая встреча оказалась очень тёплой, а родственники мужа — совсем не страшными. Больше недели кочевали гости от дома к дому, от стола к столу. Все родственники: тёти, дяди, сёстры и братья — были рады встрече с Вано и по-доброму приняли его новую жену.

Столы ломились от национальных блюд, от названий которых можно было сломать язык, а от вкуса — проглотить его же. Татьяна знала от мужа некоторые названия грузинских блюд, кое-какие из них он и сам прекрасно готовил — любил удивлять гостей. Зато здесь, в Тбилиси, Таня впервые принимала участие в приготовлении грузинских печёностей: у свекрови Таня научилась готовить настоящий хачапури — национальный пирог с сыром, у Мариам — тёти Вано по отцу — обучилась искусству готовки настоящей пахлавы. Началось, правда, с хачапури.

Татьяна внимательно наблюдала за быстрыми руками свекрови, пока та ловко управлялась с тестом: катала, резала, защипывала края. Свекровь молчала, с улыбкой поглядывая на Таню. Удивительно было, что хачапури у неё получился в виде большого пирога, то есть совершенно не походил на продающиеся в московских сомнительной чистоты палатках псевдохачапури — те были порционными.

— Вот так я, бывало, ночью разделываю тесто, а сама всё в окно поглядываю: придёт — не придёт сегодня муж, — вдруг сказала свекровь. — Понимаешь, не могу я просто ждать. Ожидание легче переносить, когда руки делом заняты.

Таня поразилась, настолько серьёзный и представительный свёкор не вязался в её представлении с отчаянным гулякой:

— А он что? Гулял? Он же такой образцовый…

Свекровь грустно усмехнулась:

— Он в молодости видный был. На него внимание обращали женщины. Так что образцовые тоже гуляют.

— Так он и сейчас видный. Но обидно же! Что же Вы от него не ушли?

— Таня, у нас для женщины главное — семья и дети. Муж обеспечивал семью, очень детей любил. Куда уйдёшь? Поплачешь ночью тихонько, да и всё.

— Да, удивили Вы меня, — проговорила Таня.

Послышались чьи-то шаги за дверью кухни, и Таня замолчала.

Свекровь уже разрезала на порции готовый пирог, от которого на всю квартиру распространялся нежный сырный дух. Таня попробовала хачапури, запивая горячим чаем, и влюбилась в это произведение искусства раз и навсегда. Аккуратно записала рецепт в блокнотик своим круглым красивым почерком.

Со временем она, конечно, упростила рецепт, приспособив для пирога готовое слоёное тесто — хачапури от этого не стал хуже. И специфический имеретинский сыр, о котором говорила свекровь, в Москве не всегда купишь. Поэтому со временем начинка тоже претерпела изменения: Татьяна смешивала для неё натёртый солёный сулугуни с пресным адыгейским, который даже не нужно тереть на тёрке, достаточно просто размять вилкой. Причём важно, чтобы сулугуни было меньше, примерно одна треть от всей начинки, иначе пирог будет солоноват. Чтобы начинка лучше схватилась, Таня по совету свекрови добавляла в неё сырое яйцо и немного размягчённого сливочного масла. «Ни в коем случае масло не топить!» — было записано на странице записной книжки.

Вскоре хачапури сделалось любимым блюдом их гостей. Таня любила удивлять, быть в центре внимания. Сама, правда, редко позволяла себе символический кусочек: за несколько лет жизни с Вано она незаметно переросла свой сорок шестой размер, постепенно покупая вещи на размер больше, и в итоге превратилась в холёную даму с округлостями в самых волнующих мужские сердца местах. Теоретически это было так. И она ловила иногда на себе плотоядные мужские взгляды. Но мужу не изменяла. Не было желания, да и времени тоже. Хотя при желании время нашлось бы. Она просто наслаждалась открывшимися возможностями и черпала полными пригоршнями райские удовольствия. Так голодный пытается наесться впрок.

День её был расписан поминутно: маникюр, причёска, педикюр, массаж, магазины, встречи с подругами в ресторанах. Для общения с сыном тоже требовалось время.

Вано редко бывал дома: бизнес занимал его всё больше. Новые проекты требовали вложений, и далеко не всё в успехе измерялось количеством денег. Приходилось завязывать и поддерживать знакомства, встречаться с нужными людьми, которые, надо сказать, обладали хорошим аппетитом (во всех смыслах) и знали толк в элитных напитках. Им нравилось иметь дело с Вано, щедрость которого стала притчей во языцех. Ресторанные посиделки затягивались далеко за полночь, и вот наступил однажды тот самый чёрный для Татьяны вечер, когда он… Не пришёл… ночевать!

С вечера она, как это часто бывало, уснула под очередную серию мелодрамы, а проснувшись ночью и пошарив рукой по постели, поняла, что мужа нет. Татьяна села на шикарной кровати красного дерева, поморгала, отказываясь верить глазам, ещё раз присмотрелась в синем отсвете телевизионного экрана к подушке Вано — так и есть, не тронута. Она сунула ноги в мягкие тапочки, на ощупь нашла на тумбочке шпильки, собрала зачем-то волосы на затылке в пучок и только потом включила бра над кроватью.

Часы, что висели на противоположной от кровати стене, были привезены ими когда-то из поездки по Италии и представляли несомненную художественную ценность. В неярком свете ажурный светлый циферблат почти сливался с молочно-белыми обоями, ярко проступали на нём цифры из муранского стекла: 12, 3, 6, 9. Татьяна старалась не смотреть на стрелки, но как-то само собой смотрелось. На протяжении нескольких лет эти часы, которые она вместе с любимым Вано выбирала в небольшом магазинчике в свой медовый месяц, отсчитывали счастливые минуты, часы, дни, месяцы и годы их семейной жизни. На этот циферблат она смотрела, когда по ночам кормила сонно причмокивающего грудного сыночка, лёжа на боку и облокотившись на подушку, засекая время следующего кормления. С ними были связаны и другие, более интимные воспоминания, при мысли о которых у неё и сейчас начали гореть мочки ушей. «У меня муж — половой гигант!» — смеялась иногда Таня, указывая глазами на часы, которые ночью едва виднелись в мерцающем свете свечей. Вот эти самые часы сейчас показывали без четверти шесть.

Таня встала, подошла к окну, отдёрнула тюль. Вековые двойняшки-сосны стояли неподалёку от их балкона, опустив заснеженные рукава тяжёлых лап. Вереницы дорогих машин, припаркованных вдоль тротуара, были засыпаны снегом и казались диковинными спящими животными. Солнца ещё не было, и не было даже намёка на то, что когда-то оно взойдёт. «Мрак. Какой мрак», — подумала Татьяна. Надо было что-то делать. Она принялась звонить. «Абонент недоступен или находится вне зоны действия сети», — пропел равнодушный женский голос. Вероятно, с ним что-то случилось. Дороги скользкие, техника не успевает чистить. Она набрала экстренный номер 911, ждала, пока её переключат на милицию, долго объясняла, отвечала на вопросы и с ужасом вдруг поняла, что она не знает, во что был одет муж, когда выходил из дома. Ей посоветовали успокоиться и ждать. Если через трое суток муж не объявится, милости просим — писать заявление о пропаже человека.

Таня стояла и смотрела в окно. Светало. Небо над соседними домами окрасилось в розовый цвет. Во дворе началось обычное утреннее движение: мужчины очищали снег с машин, собаки вывели владельцев прогуляться, подышать свежим воздухом. Во двор въехала машина с надписью сбоку: «Доставка букетов». «Кому-то радость с самого утра», — рассеянно подумала Татьяна. Она отошла от окна, приоткрыла дверь в комнату сына. Вот он и вырос, осенью в школу. Даже не верится. Давно ли привезли из роддома тугой свёрток, схваченный синей капроновой лентой? А сейчас он далеко не малыш, вон какой упитанный увалень. Да, пожалуй, надо строже ограничивать его в сладостях. Этот ребёнок за пирожное душу продаст и глазом не моргнёт. Таня поправила одеяло, подоткнула по бокам, поцеловала сына и тихонько вышла. Как всё-таки хорошо, что не надо собирать его в детский сад…

С детства этот процесс был ненавистен самой Татьяне, и она поклялась себе когда-то, что при возможности ни за что не отдаст ребёнка в сад.

Пусть спит, днём придёт гувернантка, которая готовит мальчика к школе. А после обеда Татьяна отвезёт его в бассейн.

Негромко звякнул дверной звонок. Татьяна замерла на мгновение, потом поспешила к двери. Вано! Это он! Распахнула дверь, даже не глянув в глазок. И едва не сшибла с ног человека с букетом бордовых роз.

Татьяна удивлённо посмотрела на курьера, а тот сказал:

— Вам букет! Распишитесь, пожалуйста!

— От кого? Вы ошиблись, наверное.

Разносчик цветов вынул из нагрудного кармана квитанцию, прочитал:

— Татьяна Сергеевна Семёнова?

— Да.

— Значит, это Вам, — лучезарно улыбнулся парень фирменной улыбкой разносчика и протянул Татьяне розы.

— Спасибо, — недоумённо протянула Татьяна, — где расписаться?

Когда-то Татьяна не взяла при заключении брака фамилию мужа, поэтому теперь размашисто вывела: «Семёнова».

Она вошла в квартиру, внимательно осмотрела букет — записки не было. Кто и зачем прислал ей цветы? Начало февраля, никакого праздника не намечается. Вот загадка так загадка!

В просторной прихожей на полу стояла монументальная ваза чешского стекла. Татьяна налила воды, поставила цветы. Розы очень красивые, конечно, но ситуация странная. Неизвестно кто присылает ей цветы в семь утра. Что она вообще скажет мужу? Да где же он, наконец? Нет, с ним, конечно, что-то случилось. Только бы дождаться времени, когда можно будет позвонить его друзьям. Сейчас ещё слишком рано. Она взглянула на часы: стрелки не торопились. Как же невыносимо долго тянется время, когда чего-то ждёшь!

Таня включила кофе-машину, села с чашечкой кофе на диван в столовой, подобрала под себя ноги. Её знобило. Это бывает при нервных перегрузках, такой вот нервный озноб. Может быть, не всё так страшно. Ведь если бы с Вано что-то случилось, ей бы уже позвонили. Ведь когда с папой случился сердечный приступ, маме сразу же сказали. Ах, это совсем не убедительно! Мама с папой работали в одном НИИ, только на разных этажах. Было бы странно, если бы ей не сказали. Татьяна отпила глоточек, поставила чашку на стол. Озноб не проходил. Она укуталась в шаль, снова бродила по комнатам, подходила к окнам, к двери, прислушивалась.

Татьяна задремала и проснулась от звяканья ключей — кто-то пытался открыть дверь. Она на цыпочках вышла в прихожую, замерла, притаившись за шкафом. Связка ключей снова звякнула, но ключ в замке так и не повернулся. За дверью раздался шорох, как будто кто-то прислонился спиной к двери и потом съехал вниз. Наступила тишина. Таня выждала несколько минут и приблизилась к двери, посмотрела в глазок. Никого. Она повернула ключ в двери, стараясь действовать бесшумно, чтобы не разбудить Мишу. Попробовала открыть дверь. Не тут-то было. Таня налегла на дверь. Между косяком и дверью появился небольшой зазор. Тогда она наконец увидела, что под дверью кто-то сидит. Что за чертовщина? В охраняемом доме — бомж? Это же не пятиэтажка на окраине! Таня собралась уже звонить на пост охраны, как услышала:

— Таня, девочка, прости. Мы совсем немного выпили, потом долго разговаривали, решали дела. Всё решили. Я прислал тебе розы. Они тебе понравились? Ох, как я устал. Спать хочу. Можно войти?

Шокированная, Татьяна открыла дверь шире и теперь увидела Вано. Он сидел на полу, пьяный в стельку. Она ни разу его таким не видела. Трясясь от нервного озноба, Татьяна помогла мужу подняться и втащила его в квартиру.

Разговор состоялся поздно вечером, когда Вано мало-мальски пришёл в себя. Собственно, говорила одна Таня, муж сидел молча, опустив голову и время от времени горестно качал головой. Раскаявшийся грешник — ни дать ни взять.

Полгода после этого протекли спокойно, безмятежно. Татьяна уже стала забывать о происшествии, как вдруг всё повторилось. Но с более неприятными последствиями. После очередного загула, который продлился не ночь, а пару суток, Вано заявился с букетом роз (на сей раз обошёлся без курьера). А уже на следующее утро Таня обнаружила в его мобильном телефоне не оставляющую иллюзий переписку с девицей, которую Вано называл то «киской», то «зайкой». Судя по номеру телефона, девица была одна и та же. Вступать в полемику с незнакомым человеком не входило в Танины планы. Собственно, и сам факт переписки мог бы остаться для неё тайной, если бы девица не столь назойливо слала свои сообщения. Вано принимал душ, телефон лежал на столе, вот она и прочла.

Первым порывом было — устроить скандал. Но когда Вано вышел из ванной, желание скандалить пропало. Можно поскандалить и даже уйти, а что толку? Уйти — значит обречь себя и сына если не на нищету, то на существенное ухудшение условий жизни. Из этих барских хором уйти в хрущёвку, пусть и трёхкомнатную — такое не входило в её планы.

Со временем Татьяна перестала придавать значение загулам мужа. Как бы то ни было, он всегда возвращался домой. Верных мужей, может быть, совсем не существует. А вскоре сын подрос, и появились новые заботы.

Мишико учился через пень-колоду. От природы неглупый, он был патологически ленив. Половину домашних заданий за него выполняла Татьяна. Она раскрашивала контурные карты, чертила чертежи, в общем, делала то, что умела. Точные науки сыну объяснял Вано. А Татьяна, когда поняла, что с русским языком сама не справляется и даже после проверки ею заданий ребёнок приносит тройки, срочно наняла репетитора.

Репетитор Ольга Викторовна приходила дважды в неделю. Она объясняла правила, разбирала с Мишико домашние упражнения, следила, чтобы переписал в тетрадь без ошибок. Он писал диктанты, учил слова, с горем пополам пересказывал тексты изложений. Учительницу он терпел с трудом. Хотелось поиграть в компьютер, а не учить дурацкие правила. Ольга Викторовна чувствовала, что её посещениям предшествуют яростные перепалки матери и сына. Иногда днём ей звонила Татьяна:

— Сегодня не получится. Совсем в отказ пошёл!

На нет и суда нет. Хозяин — барин. Не хотите — не приеду. Только что вы с ним дальше будете делать, если он вас в тринадцать лет в две шеренги строит… Естественно, это мысли, только мысли. Разве такое произнесёшь вслух?

В следующий раз Ольга Викторовна приходила с двумя упаковками любимых пирожных Мишико. Неимоверный сладкоежка, он очень любил берлинские пирожные, съедал за один присест всю упаковку, где их было штук шесть. Обычно чай репетитору предлагали после занятия. Но иногда увалень никак не мог совладать с собой и предлагал:

— А давайте сейчас чай пить! А потом позанимаемся.

Ольга Викторовна соглашалась. Тем более что Татьяна после обеда почти всегда спала и препятствовать столь несвоевременным чаепитиям не могла. Да и на продолжительность урока чаепитие не влияло, потому что время Ольгой Викторовной отмерялось строго: ровно час. Больше Мишико не выдерживал.

К концу занятия просыпалась Татьяна, приглашала на чай или кофе. Неожиданно в лице постороннего человека она нашла ту самую плакательную жилетку — рассказывала в подробностях о похождениях мужа. Даже о попытке отомстить ему той же монетой проговорилась. Был такой случай с ней.

Вано, как обычно, уехал в Грузию на месяц. Татьяна с подругой была в ресторане. Там и познакомилась с подсевшим за их столик тренером по каратэ — приятным мужчиной с подтянутой фигурой. Потеряв голову, дала подруге ключи, поручив присмотреть за сыном, и отправилась с чуть знакомым человеком в гостиницу, которую в итоге сама же и оплатила. У мачо не нашлось с собой наличных денег, а карты по техническим причинам в тот вечер не обслуживались.

Близость с ним не принесла Татьяне ничего, кроме страшного разочарования. Что называется, кто хорошо говорит, тот плохо делает. Да и не удовольствия она искала. Хотелось почувствовать себя отомщённой. Но не вышло. На душе стало ещё хуже. Теперь Татьяна вряд ли сможет в чём-то винить мужа — сама хороша.

Вернувшись домой, встала под душ и не выходила минут сорок. Подруга забеспокоилась, застучала в дверь. Да жива я, жива. Что со мной сделается…

Репетитор Ольга Викторовна продолжала ходить, хотя всё, что она пыталась вложить в голову Мишико, тут же вылетало, и к следующему занятию можно было начинать сначала. Он не проявлял никакого интереса к учёбе, откровенно зевал и постоянно смотрел на часы.

Однажды после занятия, закончившегося в восемь вечера, Вано пригласил её выпить чашечку кофе. Мишико засел за компьютер, Татьяна, по своему обыкновению, спала. Прошли на кухню, пили кофе, разговаривали. Ольгу Викторовну потряс интеллект Вано. О чём бы ни зашла речь — о кино, литературе, истории — во всём он был не просто сведущ, а блистал знаниями. Постепенно разговор с общих тем перешёл на личные. Он интересовался, нравится ли ей профессия учителя, рассказывал о своей учёбе в университете, о молодости. Ольга Викторовна несколько раз порывалась уйти, глядя на часы, но хозяин останавливал её:

— Посидите со мной. С Вами интересно поговорить. Мне ведь и поговорить не с кем.

— А Таня? — быстро спросила учительница и осеклась.

Он посмотрел на неё с горькой усмешкой:

— Да что Таня… Неинтересно ей это всё…

Помолчал, помешивая кофе в неизвестно которой по счёту чашке. Посмотрел, как будто сомневаясь: говорить ли? Вздохнул:

— Как Вы думаете, куда уходит любовь?

Ольга Викторовна удивилась вопросу, сразу и слов-то не подберёшь, чтоб ответить. А он как будто и не очень ждал от неё ответа, продолжал:

— Ведь было всё так хорошо. И мы действительно были счастливы. Но потом любовь по капельке утекать начала. Понимаете? Как из худого ведра вода — вроде бы полное, а немного погодя смотришь — уже больше половины нет. И так тошно жить становится.

— Вы не расстраивайтесь, — проговорила Ольга Викторовна. Ей хотелось как-то приободрить его. — Видимо, кризис семейных отношений. Это бывает. Пройдёт.

— Да-да, — рассеянно сказал Вано и начал извиняться: — Вы простите меня, что я Вас загрузил своими проблемами. Спасибо, что выслушали. Я об этом поговорить ни с кем не могу. С партнёрами по бизнесу такое обсуждать не станешь — не поймут.

С того вечера так повелось: в зависимости от того, кто из них бывал дома, поочерёдно рассказывали они Ольге Викторовне о своих проблемах. Их можно понять: чужой человек, общих знакомых нет, информация никуда не распространится. Это как рассказать случайному попутчику в поезде.

Однажды после занятия, когда мужа не было дома, Татьяна пригласила Ольгу Викторовну на чай. Но сама открыла вино.

— Что Вы! — запротестовала было учительница. — Мне так добираться далеко, а уже поздно.

Но в глазах Татьяны было столько муки, что невозможно было её не выслушать.

— Ничего, я Вам денег доплачу, вызовем такси. Мне необходимо посоветоваться.

Оказалось, Вано отсутствовал дома уже третьи сутки. Но самое страшное было не в этом. К таким отлучкам Татьяна уже привыкла. Неделю назад он позвонил домой ночью, заплетающимся языком попросил подъехать и забрать его из ресторана. Куда деваться? Прогрела машину, поехала. На месте выяснилось, что он не один, а с дамой, тоже еле держащейся на ногах. Экая наглость! Не извинялся, как обычно, а приказным тоном рявкнул:

— Сначала отвезём девушку!

Татьяна не вышла из машины, проглотила обиду, когда они сели на заднее сиденье. Ехали молча, в зеркало Татьяна видела: целовались. Она рулила, слёзы застилали глаза. Вспомнилась финальная сцена из фильма «Интердевочка». Мелькнула шальная мысль. Хорошо бы разбиться теперь вдребезги и больше не мучиться. Но дома спал Миша. «Не имею права. Не имею права», — твердила она про себя. Скорее бы уже доехать.

— Какой номер дома? — спросила Татьяна, свернув с улицы Лобачевского на Ленинский проспект.

Женщина назвала номер дома. Лучше бы она не отвечала! Это был голос её Ирки. Задушевной подруги, исчезнувшей лет пятнадцать назад.

— Недалеко же ты уехала, — не сдержалась Татьяна.

— Что? — непонимающе спросила пассажирка.

Похоже, она до сих пор не поняла, с кем едет в машине.

— Рядом, говорю, произвела обмен. В том же районе, — отчеканила Татьяна.

Потом Вано долго прощался с любовницей у подъезда, а Таня сидела в машине и плакала. Интересно, давно он с ней? А она? Знала ли она, чей муж у неё в любовниках? Она же Вано раньше не видела никогда. Какая, однако, мерзкая штука жизнь. Так и норовит ударить больнее.

Обратно ехали молча. Муж уснул на заднем сиденье. Татьяне вспомнились слова свекрови: «Куда уйдёшь? Поплачешь ночью тихонько, да и всё».

Рассказывая всё это Ольге Викторовне, Татьяна еле сдерживала слёзы. Ей хотелось получить совет. Что делать? Как его удержать?

В следующий раз учительница принесла несколько книг. Хорошие, наделавшие шуму новинки.

— Почитайте. Там есть о чём подумать и что обсудить. Дайте мужу прочесть. Раз уж Вы просили совета, мне кажется, у вас мало общих тем для разговоров сейчас. И Вано не хватает общения. Он, может, из-за этого и ищет других. Он любит Вас, Таня. Точно любит. Постарайтесь стать для него интересной…

Татьяна глянула недоверчиво. Книги через месяц вернула нераскрытыми.

А скоро грянул кризис, бизнес Вано чуть было совсем не развалился. От услуг репетиторов они отказались…

Прошло пять лет. Ольга Викторовна случайно оказалась в том районе. Вспомнила, что не купила таблетки. Зашла в ближайшую аптеку.

— Скажите, у вас фарингосепт есть?

Через стекло с той стороны прилавка на неё смотрела Татьяна. Сделала вид, что не узнала. Молча отпустила лекарство. Только цену назвала. На её руке не было обручального кольца. Ольга Викторовна засомневалась: может, просто человек похожий? Как она могла дойти до жизни такой — работать в аптеке?

Уже на улице обернулась. Сквозь тюль женщина в белом халате смотрела ей вслед.

Когда к Ольге Викторовне приходят гости, она частенько печёт хачапури и на все вопросы по поводу рецепта отвечает, что он к ней попал через десятые руки от одной мудрой грузинской женщины.

Цветок с коротким стебельком

Катя чувствовала себя растоптанной. Это было не первое предательство в жизни. Но в череде больших и малых предательств — самое свежее и потому самое горькое.

Ещё недавно они строили планы на совместную жизнь, обсуждали, кого пригласят на свадьбу и куда отправятся в путешествие.

А позавчера он сказал, что их отношения — ошибка, что он не стоит её мизинца и что надо расстаться, чтобы не портить друг другу жизнь.

Катя проплакала всю ночь, заснула под утро, встала с чугунной головой, положила в кофе соль вместо сахара, отпила глоток, снова взахлёб заплакала и приехала на работу с зарёванными глазами и без косметики.

Она держалась изо всех сил, но коллеги заметили. «Глаза потухшие, — сочувственно шепнула главный бухгалтер Марья Петровна, — случилось что-нибудь?». Заметив Катин взгляд исподлобья, махнула рукой, мол, можешь не рассказывать.

Эля, сидевшая напротив, время от времени поглядывала на подругу и вздыхала.

Катя отвечала на звонки, подготавливала договоры, носила начальнику на подпись — делала обычную рутинную работу, но всё это существовало как будто параллельно с тем главным, что жгло, мучило и заполняло всё её существо.

В офисе была небольшая комната с тремя столиками, холодильником, телевизором и микроволновкой. В обеденный перерыв, когда Эля силком затащила туда Катю, чтобы перекусить и развеяться, в теленовостях показали сюжет: молодая женщина выбросилась с двадцатого этажа столичной многоэтажки. Все обедающие ужаснулись и вскоре снова стали обсуждать предстоящее сокращение штатов. А Катя всё думала об этой женщине. Что заставило её шагнуть с подоконника? Страшно.

Потом, возвращаясь домой, Катя вдруг подумала, что страшно бывает только в момент прыжка. А дальше — уже ничего не страшно. И не больно.

Стоя на платформе метро, она смотрела на приближающийся поезд. Тут уж наверняка. И прыгать невысоко. Она сделала шаг, приблизившись к краю платформы.

— Девушка, ну что же Вы? — дёрнул её за рукав проходящий мимо парень, по виду студент. — А если упадёте?

Катя ничего не ответила, только тряхнула головой и крепко сжала губы.

Рано. Это можно успеть сделать завтра. Или послезавтра. Хорошо всё обдумать и… А ведь завтра не получится. Мама попросила съездить с ней к её школьной подруге. Это важно для мамы. Подруга, с которой они дружат полвека.

Мама такая странная становится. Старость меняет её. Иногда она вспоминает такое, о чём Катя ни за что бы не вспомнила. Недавно рассказала, например, как в детстве Катя любила собирать маленькие букетики — из любых цветов, какие встречались на её пути: одуванчиков, ромашек, календулы.

— И такие короткие стебельки ты срывала — целиком в ладошку помещались букетики, — засмеялась мама и вдруг спросила: — Катя, ты заметила, что все дети срывают цветы с очень короткими стебельками?

Катя тогда пожала плечами:

— Не знаю, не замечала.

— Эти цветы с короткими стебельками для меня были самой большой драгоценностью, — сказала мама. — Вид, конечно, непрезентабельный, в вазу не поставишь. Зато с какой чистой душой подарены!

Катя вышла из вагона и бездумно пошла следом за студенткой-художницей, которая несла большую папку с эскизами. Вот идёт счастливая девушка, в наушниках у неё грохочет музыка, она двигается, пританцовывая в такт. Наверное, её никто не предавал. Катя вышла из метро, а когда художница побежала к стоящей у остановки маршрутке, вдруг поняла, что выходить из метро ей надо было с противоположной стороны, остановилась и медленно пошла по тротуару в сторону парка, к дому.

Был солнечный летний вечер, навстречу ей шли люди, но она не замечала ничего и никого. В ушах звучали слова общей знакомой, к которой Катя кинулась, чтобы получить хоть какое-то объяснение тому, что произошло:

— Да не думай о нём, выбрось из головы! Найдёшь ты себе ещё лучше. Он тебя не хотел расстраивать, а может, струсил, все мужчины трусы. Вот и сказал, что он тебе не пара. На самом деле месяц назад случайно встретил свою первую любовь. Такие круги вокруг неё навивает! Знаешь же, первая любовь не ржавеет! Она как раз успела развестись.

Дальше Катя не слушала. Получается, что два года он жил просто в надежде помириться с первой любовью, а она, Катя, была декорацией, ширмой, которую в нужный момент можно отодвинуть? Он и отодвинул.

Слёзы текли по лицу, но Катя уже их не вытирала.

— Не плаць! Давай дам шалик поделзать! — раздался рядом тоненький детский голосок.

Катя остановилась, провела ладонью по глазам. На краю тротуара стояла улыбающаяся девчушка лет трёх с красным воздушным шариком.

— Я не плачу, — попыталась улыбнуться Катя.

— Плацис, у тебя слёзки. Поделзи шалик!

Катя посмотрела в сторону, где метрах в трёх от дочери стояла её мама — полноватая блондинка с добродушным лицом.

— Возьмите, а то обидится, — улыбнулась женщина. — Это ненадолго. Она ж Вам шарик в аренду предлагает.

— Зачем? — почему-то спросила Катя.

— Как зачем? Для радости! — ответила женщина.

Девочка протянула Кате шарик.

— Делзи! Нлавитца?

— Конечно, спасибо тебе.

— Домой не уноси! — попросила девчушка и склонилась к чисто выкошенному газону, где рядом с тротуаром неизвестно как уцелел кустик ромашки.

Девочка сорвала самую крупную ромашку, принесла её Кате:

— Это тебе. Больше не плаць!

— Хорошо, не буду, — пообещала Катя и вернула девочке шарик.

Малышка пошла дальше со своей мамой. Катя постояла, улыбаясь и разглядывая цветок простой ромашки так, как будто никогда раньше его не видела.

Всю дорогу до самого дома Катя шла с улыбкой и, только войдя в квартиру, поймала себя на мысли, что после того как стала обладательницей ромашки с коротким стебельком, ни разу не подумала о расставании с женихом.

Она поставила ромашку в хрустальную рюмочку-бочонок. Полюбовалась: ромашка бочковая! Потом сделала себе чай с лимоном, забралась с ногами в кресло и открыла томик Ремарка. Читая, Катя иногда отрывала взгляд от книги и думала, что завтра надо поехать с мамой к её подруге, а послезавтра — свозить наконец кота на стрижку, а послепослезавтра — сходить на новый фильм.

Последний шанс

Ребёнок был поздний. «Последний шанс», — сказала Нине Никифоровне в женской консультации опытная гинекологиня, диагностировавшая беременность. В тот день Нина летела домой как на крыльях. В ожидании мужа приготовила ужин — более изысканный, чем обычно. Её супруг, бывший гораздо старше жены, отставной военный, фронтовик, седоволосый, изрядно погрузневший за семь послевоенных лет, радовался как мальчишка: схватил Нину на руки и давай кружить по комнате, осыпая поцелуями.

Имя для дочки придумали заранее: Лилия. Нигде с ней по соседству: ни в детском саду, ни в школе — не было ни одной Лилии. Белоголовый цветочек, единственная, долгожданная, сверх всякой меры залюбленная и избалованная девочка.

Отец умер в конце 1960-х — прикончили его старые раны. О втором муже строгая Нина Никифоровна и не помышляла.

Сама Лилия тоже родила сына в сорок лет и воспитывала его одна, разведясь с мужем вскоре после рождения ребёнка. Замуж больше не вышла. В крохотной двухкомнатной квартире долгие годы жила вместе с мамой, до самой её смерти.

После развода смысл жизни сосредоточился для Лилии в сыне, внешне напоминавшем отца, — темноволосом, смуглом, с глазами, доверчивыми, как у оленёнка. Она старалась, работала, зарабатывала. Копила. На отпуск — мальчик должен ежегодно видеть море. На поездки по стране — мальчик должен знать историю Родины. На модную одежду и обувь — мальчик не должен выделяться на общем фоне. На компьютер и прочие гаджеты — мальчик не должен ощущать себя ущербным.

А с мальчиком однажды случилась странность. В тринадцать лет он вдруг замкнулся, перестал выходить из дома, на все вопросы отмалчивался. Несколько месяцев пролежал на диване. И это в разгар учебного года!

Из школы приходили встревоженные педагоги: директор, завуч, классный руководитель. Каждый из них опасался не столько за мальчика, сколько за свою репутацию. А если, чего доброго, в школе процветает «дедовщина» и поэтому ребёнок перестал посещать уроки? А администрация не в курсе… Это ж может плохо закончиться. Надо бы у него поинтересоваться, разговорить его как-то. Но мальчик молчал. Доведённая до отчаяния, Лилия обратилась к психиатрам. После мытарств с обследованиями сына поставили на учёт в психбольнице. Никому, кроме матери, Лилия не рассказала об этом.

Постепенно ситуация выправилась, правда, Лилии пришлось перевести ребёнка в другую школу. Пошло всё, как прежде: летние поездки к морю, путешествия по заповедным уголкам России. Коллеги, глядя на неё, диву давались, какая же она молодчина, — одна работает и обеспечивает ребёнка всем необходимым.

Мальчик между тем вырос. За годы взросления сына Лилия поменяла несколько мест работы. Везде её ценили как хорошего специалиста. После школы сын поступил в технический вуз, правда, на бесплатное обучение баллов недобрал. И снова Лилия работала без устали, благо цель была перед ней как на ладони — единственный ребёнок получит высшее образование, это ж опора в старости.

Учился сын с ленцой, в начале каждого учебного года ему грозило отчисление, экзамены пересдавал позже всех разумных сроков. В институте был вечным студентом, мама которого оплачивает его лень и безалаберность. Каждый сентябрь Лилия снова вносила деньги, и великовозрастный студент принимался грызть гранит науки на том же курсе, но уже с новыми сокурсниками. Он давно перевёлся на заочное отделение, устроился на работу, но его денег не хватало не то что на оплату учёбы, а даже на личные потребности. А они между тем росли.

Тестостерон требовал выхода, и вовсе не удивительно, что у сына периодически появлялись какие-то девицы. Лилия о них догадывалась, но не придавала этому особого значения. Ведь если ее мальчик соберётся жениться, он непременно с ней посоветуется. У них нет секретов друг от друга.

Однажды, придя домой с работы пораньше, Лилия, как обычно, открыла дверь своим ключом, и остолбенела на пороге. В раскрытую дверь спальни кровать была видна как на ладони. А там…

— Ах, ты, проститутка, дрянь! Да как ты посмела! А ну вон отсюда! — Лилия сорвалась в крик и всё голосила, пока перепуганная девица металась по комнате в поисках своей второпях сброшенной одежды. Сын от неожиданного прихода родительницы опешил и только и успел натянуть спортивные штаны. Гостья прошмыгнула в прихожую, увернувшись от меткой сумки Лилии, которой та размахивала, как нунчаками. Но Лилия настигла ее и там, когда несчастная пыталась обуться. Распахнув дверь на лестничную площадку, Лилия вышвырнула девицу из квартиры в одних трусах и в таком виде гнала ее почти до самого метро, охаживая своей сумкой и обзывая последними словами.

После этого случая сын долго никого не приводил домой. Иногда исчезал на пару дней, и тогда два дня выпадали из её жизни. Лилия глотала валокордин, валерьянку и молилась. Лишь бы был жив. Ему уже двадцать пять лет. Скоро, скоро её мучения закончатся. Найдётся, наконец, достойная девушка. Сын женится, и у неё появятся внуки.

В том, что найдётся именно такая девушка, Лилия не сомневалась. Главное — отваживать хабалок, которые прибиваются к мальчику в поисках денег и куска их квартиры. Ну, уж нет! Больших денег у них сроду не водилось. А квартира осталась в наследство от мамы, и делить её с кем-либо не входило в планы Лилии. Правда, в голове крутились вопросы о том, где будет жить сын после женитьбы. Она гнала эти назойливые мысли, отодвигая решение на потом. Вот найдётся та самая достойная девушка, возможно, тогда всё само собой устроится. Может, она с квартирой будет? Почему бы и нет?

Давно, когда сыну было восемнадцать лет, Лилия купила землю под дачный участок. Наняла строителей, построили дом. На дачу надо было как-то добираться. Не на электричке же! Лилия взяла кредит — купила машину. Дачу оформила на сына. Из предосторожности. Мало ли какая попадётся невестка. Сколько таких случаев, когда поживут пару месяцев, потом разводятся и делят имущество. Дача, приобретённая до свадьбы, была в его собственности, поэтому и делить нечего.

Позже поняла, какую ошибку совершила. С весны до осени сын возил своих хабалок на дачу. А Лилия сидела в городе, дышала пылью. Порой ей хотелось выть от бессилия.

Душу можно было отвести с подругами. Но с подругами не сложилось. Бывшие коллеги не в счёт. Хотя… На безрыбье и рак рыба…

Кто любит поздние телефонные звонки? Правильно, никто. Разве что частные ветеринарные врачи, по ночам выезжающие на дом к клиентам по тройному тарифу. Ольга Рузаева не принадлежала к касте лекарей хвостатых четвероногих друзей наших, а потому, как и большинство людей, терпеть не могла ночных звонков.

Дождливым октябрьским вечером она вернулась со своими гостьями из театра. Смотрели «Три товарища» в «Современнике». Билеты Ольга купила заранее, согласовав подробности с сёстрами по телефону. Они давно не виделись, сёстры жили на Дальнем Востоке, откуда Ольга давно уехала в Москву. Гостьи только вчера приземлились в Шереметьево, впереди у них был запланированный трёхнедельный тур по Египту и целых пять посещений московских театров — до и после Египта. И вот в тот благоговейный момент, когда Ольга и её гостьи, вернувшись из театра, накрыли стол и, презрев все рекомендации диетологов, собрались отметить встречу, зазвенел телефон.

Ольга глянула на часы. Полпервого ночи. Глаза присутствующих округлились одновременно.

— Кто бы это? — Ольга сорвалась с места, судорожно отыскивая в сумке мобильный телефон.

Гостьи молча наблюдали за ней, держа в руках фужеры с шампанским. В тесной атмосфере съёмной хрущовки повисла театральная пауза. Ольга нахмурилась, поняв, что номер не определился.

— Алло, — выдавила она недоумённым голосом.

На том конце провода раздался голос Лилии, бывшей сослуживицы:

— Оля, привет! Ты могла бы сейчас ко мне приехать?

— Сейчас? — Ольга машинально посмотрела на настенные часы. — Зачем?

— У меня ситуация критическая. Просто жить не хочу. Знаешь, хочется подняться на последний этаж — и вниз броситься. Не могу больше.

— Да что случилось-то? Что-то с сыном?

— Да.

— Что???

— Я не могу по телефону, — в трубке раздалось всхлипывание. — Приезжай!

— А утром никак? У меня гости.

— Утром может быть поздно, понимаешь? Приезжай сейчас.

Ольга ополоумевшими глазами посмотрела на сестёр, накрытый стол и фужеры, в которых ещё не успела опуститься пена шампанского.

— В общем, я жду тебя. Приезжай, — тоном, не предполагающим возможность возражения, отчеканила Лилия и отключилась.

Гостьи недоумённо уставились на Ольгу.

— Что она хочет? Чтобы ты приехала?

— Ну да.

Сестра Наталья сморщилась:

— Она нормальная вообще? Звонить в такое время!

— Раньше была вроде нормальная. Сейчас — сомневаюсь. Что-то у неё там произошло. Непонятное.

— А до утра — никак? — усомнилась сестра Наташа.

— Говорит: никак! — вздохнула Ольга.

— Неужели поедешь? — выдохнула сестра. — А это всё кому? — кивнула она на стол. — Хотели же посидеть, пообщаться.

— Наташ, а если она и впрямь с крыши прыгнет?

— А она может?

— Да чёрт её знает. Мы не встречались три года. У меня даже номера её в новом телефоне нет, не определился, — Ольга поднялась со стула.

— Давайте хоть шампанское выпьем! — подала голос вторая сестра, Лена.

Молча выпили.

— Скоро закроется метро, — Ольга стала торопливо одеваться. — Спокойной ночи, девочки. Дверь закройте, никому не открывайте.

— Чао, — сказала Наташа, закрыла дверь на оба замка и вернулась к столу. — Кусок в горло не лезет.

— Ага, — ответила Лена. — А как есть хотелось, пока из театра ехали…

Ольга успела заскочить в метро в самую последнюю минуту, когда двое полицейских и женщина в форме метрополитена стояли у стеклянных дверей, готовые через пару минут запереть их на ночь.

— Подождите, пожалуйста! — Ольга стремглав проскочила в дверной проём, на бегу нащупала в кармане пальто билетик, прислонила его к жёлтому кругу валидатора. Успела. Вскочила в последний вагон.

В тусклом свете читать не получилось, хотя Ольга и сунула по привычке в сумку книгу. По дороге вспоминала историю своего знакомства с Лилией. Это было её самое первое место работы в Москве. Работали они в сфере обслуживания, в разных отделах небольшой частной фирмы. Знакомство шапочное, таких приятельниц у Ольги за время её столичной жизни накопилось больше десятка.

Ольга давно работала в другом месте, изредка перезваниваясь с Лилией, не больше одного раза в год, чтобы поздравить с днём рождения, — дань вежливости, не больше. Если у той, действительно, острый момент в жизни, то почему она позвонила именно ей, оставалось для Ольги загадкой.

Подойдя к высотному дому, Ольга подняла глаза и сразу увидела единственное светящееся окно на девятом этаже — на кухне у Лилии. Едва Ольга позвонила в домофон, сразу же, запиликав ответным сигналом, дверь открылась, как будто Лилия стояла у порога в ожидании её появления.

— Что случилось? — сразу спросила Ольга. — Ты что меня пугаешь среди ночи?

— Проходи, проходи, — спокойно ответила бывшая коллега.

Ольгу несколько смутил её безмятежный тон, совсем не вязавшийся с недавней прерываемой слезами речью по телефону. Мелькнуло желание повернуться и уйти. Но решила посмотреть, что будет дальше. Она сняла туфли, плащ и прошла за хозяйкой на кухню. От предложенного чая отказалась и снова нетерпеливо спросила:

— Так что случилось у тебя? Рассказывай!

Лилия опустилась на стул, поставила на стол острые локти и всхлипнула. Ольга молча ждала, ожидая услышать что-то сверхъестественное. Наконец Лилия начала говорить.

Оказалось, у её сына недавно появилась очередная девушка.

— Знаешь, ни рыба ни мясо. Ни кожи ни рожи, как говорится, — тяжело вздохнула Лилия.

«Можно подумать, у тебя сын кинозвезда», — молча подумала Ольга, а вслух сказала:

— И что? Не всем же быть красавицами. Что теперь — кастинг проводить на место невесты? Главное — что ему нравится.

— Вот я и говорю, — оживилась Лилия, — что слишком уж она ему нравится. До такой степени, что он готов через мать переступить. Вот я хочу с тобой посоветоваться, как мне быть в этой ситуации, что предпринять.

— Ну так расскажи, в чём дело, что ты ходишь вокруг да около? — спросила Ольга.

Лилия вздохнула и начала рассказ:

— Решил он привести её домой, чтоб познакомить нас. Я приготовила стол, всё, как полагается. Пришли они. Сели ужинать. Я смотрю на неё — не нравится она мне ни в какую. Совсем не нравится. А он уже беседу ведёт и так аккуратненько подводит к тому, что жить они будут вместе.

— Понятное дело, он уже в том возрасте, когда это естественно. А что не так? — удивилась Ольга.

— Да всё не так! Понимаешь? Всё не так! — взвихрилась Лилия, подскочила со стула, налила стакан воды, отпила, снова села. — Жить-то они собираются здесь! У неё-то негде, как оказалось. Там, кроме неё, куча братьев и сестёр, квартира большая, но моему-то парню там места нет, выходит.

— Знаешь, ты уже, наверное, за столько лет должна была представлять такой вариант развития событий, нет? — упрямо спросила Ольга.

Она почувствовала, что Лилии не по душе то, что она говорит, но неуклонно гнула свою линию — ни в чём не соглашалась, всё подвергала сомнению. Дескать, хотела посоветоваться — слушай моё нелицеприятное мнение.

— Я так и знала, что ты это скажешь! — Лилия замолчала, как бы раздумывая, стоит ли вообще продолжать разговор.

Ольге нестерпимо захотелось уехать. Вызвать бы такси, но до зарплаты ещё неделя, и она не могла себе позволить такой роскоши. Значит, выхода нет, нужно ждать открытия метро. Хотелось спать, глаза слипались, но надо было слушать откровения, раз уж приехала. Она сразу поняла, что планируемый прыжок с балкона или крыши — блеф, и вызвана она сюда совсем с другой целью. Только с какой?

Лилия рассказывала о всех девицах сына, с которыми он расстался по её милости, и чем дольше слушала Ольга, тем больше понимала, что советы даме не требуются. Но цель?

— Ты только подумай, эта вертихвостка за столом у сына спрашивает: «А можно мне привезти с собой клетку с попугаем?» Понимаешь? Она не у меня спрашивает — у хозяйки квартиры! Она у него спрашивает, как будто он здесь всё решает! — кипела Лилия.

— А ты? — прищурилась Ольга.

— Ну, я и сказала, что я пока ещё жива и не худо бы со мной посоветоваться, прежде чем тащить всякую гадость в дом. Я тебе больше скажу: потом она ещё и про черепаху спросила. И опять у него! Она как будто не слышала, что я сказала! Специально так спросила, чтоб меня довести!

— А какая у неё черепаха? — поинтересовалась Ольга.

— Что? — Лилия вытаращила глаза. — Да какая мне разница, какая черепаха?

— Зря ты так. Сухопутные черепахи очень милые. И запаха от них никакого. У меня в детстве была такая. До сих пор у мамы живёт. Почти тридцать лет.

— Им только дай поблажку, они мне сюда змею притащат!

«И впрямь, — подумала Ольга, — слишком много змей на единицу площади — не очень хорошо», — и спросила:

— Так чем закончилось?

— Разругались мы с ним в пух и прах. Передрались даже.

Ольга вздрогнула:

— Как?

— В общем, пока он у них живёт. Но я чувствую, что планов своих он менять не собирается. Скоро снова начнут меня атаковать. Кстати, он же не в первый раз руки распускает.

— Как же так? Он же всегда был воспитанным мальчиком! — изумилась Ольга.

— А вот так! У меня руки были — в сплошных чёрно-синих кровоподтёках. Чуть я начну говорить что-то против его пассии очередной — он кидается на меня, как сумасшедший.

— А вот это уже просто опасно, — с тревогой сказала Ольга. — И выход только один — разъехаться вам, и жить тебе спокойно в маленькой однокомнатной.

— Смеёшься? Куда разъехаться? Как я двухкомнатную разменяю? Это ж доплата нужна!

— Ну, не знаю. Дачу продай.

— Ни за что. Да и дача ведь на сына записана.

— Ну, тогда надо как-то находить общий язык. Миллионы молодых пар как-то уживаются с родителями.

— О, это только через мой труп! — неприязненно поёжилась Лилия.

— Так какого ты хотела совета?

Лилия поднялась и вышла из кухни, но через минуту появилась снова и протянула Ольге конверт:

— Вот, читай!

— Что это?

— Письмо родителям этой хабалки.

— Зачем? Что ты там написала?

— А ты почитай-почитай, — настойчиво сказала Лилия и села на прежнее место.

Конверт не был запечатан. Ольга вытащила из него сложенный вчетверо форматный лист А4 и начала читать. В послании, сочинённом канцелярским стилем, сообщалось, что, во-первых, сын автора письма признан душевнобольным и состоит на учёте в психоневрологическом диспансере; во-вторых, занимается рукоприкладством, избивая её, то есть собственную мать; в-третьих, в полиции сейчас идёт разбирательство по поводу нанесённых ей побоев и сломанного пальца на руке; в-четвёртых, если родители девушки являются благоразумными людьми, то должны сделать адекватные выводы из настоящего письма и показать будущему зятьку от ворот поворот. Если же они этого не сделают, то будут позже винить себя в исковерканной судьбе любимой дочери. Поскольку, если человек поднял руку на мать, то нет никакой гарантии, что он не станет избивать жену и детей.

Пока Ольга читала, её попеременно бросало то в жар, то в холод. «О, господи! Куда же это я влезла!?» Она прочла ещё раз и спросила пересохшими губами:

— Лиль, а зачем ты это делаешь? Ты хочешь, чтобы он всю жизнь прожил с тобой?

— Ну, что ты! — горячо воскликнула Лилия. — Конечно, я хочу, чтобы у него была семья и дети.

— И что? Я не уловила твою мысль, — продолжила спрашивать Ольга. — Одна тебе не нравилась, потому что не москвичка. Вторая — потому что с ребёнком. Третья — потому что глупая и с ней говорить не о чем. И вот он нашёл девушку, пусть не красавицу, но с образованием, ты же сама сказала, что она окончила вуз. То есть у неё есть профессия, и глупой её вряд ли можно назвать. И раз уж он привёл её с тобой знакомиться, значит, он к ней неравнодушен. Как минимум испытывает сейчас чувство. Так что тебе ещё?

Лилия, не слушая, думала о чём-то. Потом вдруг сказала:

— У меня появилась мысль. Не по почте отправлять это письмо, а вручить в руки её родителям. А? Чтобы наверняка!

— Значит, ты всё же решила отдать им это письмо? — спросила Ольга, вздохнув.

— Конечно!

— Ясно. Сначала ты довела парня до сумасшествия своими придирками и «естественным отбором», теперь ты с ним отношения выясняешь с помощью полиции. Мне даже страшно подумать, что может случиться, если он узнает об этом письме.

— Да, кстати, — деловито сказала Лилия, — позвони мне завтра. Узнать, жива ли я ещё, — и улыбнулась.

— Что смешного? Улыбается она! — возмущённо заговорила Ольга.

И тут Лилия сказала то, для чего, видимо, и пригласила ночную гостью:

— Я вот о чём подумала. А давай утром рано вместе туда сходим!

— Куда? — испуганно спросила Ольга.

— Ну, к родителям этой…

— Зачем вместе? — изумилась Ольга.

— Для моральной поддержки. А то мне одной туда переться что-то жутко. Подождёшь меня, я письмо отдам и всё.

— Переться тебе жутко. А тебя кто-то заставляет? Порви ты к чертям собачьим это письмо, и пусть он сам разбирается! Он взрослый! Что ты лезешь? Провоцируешь его!

— Я не для того это писала, чтоб порвать.

— Ясно, — Ольга устало прикрыла глаза.

Что-либо доказывать было бесполезно. Ольга предложила:

— Может быть, спать пойдём? Времени четыре часа утра.

Спать оставалось два часа. Но, как только голова Ольги коснулась подушки, она поняла, что уснуть не удастся. Все эти подробности персонального чужого ада, обрушившиеся на неё ни за что ни про что, как будто сделали её соучастницей происходящего. Она крутилась с боку на бок, добросовестно старалась закрыть глаза и ни о чём не вспоминать. Ничего не получалось.

За окнами стало светлеть. Ольга встала с постели, подошла к окну. По тротуару уже спешили куда-то редкие прохожие. Одна парочка вышла из подъезда и долго целовалась. Наверно, прощаются, — решила Ольга и перевела взгляд на дворника, подметавшего палую листву. А когда снова посмотрела в сторону влюблённых, те уже медленно шли по тротуару обнявшись. Вовсе они не прощаются. Просто им хорошо вместе. И им никто не мешает.

Встала Лилия. Прошаркала на кухню, включила воду, раздался щелчок, и вскоре послышался звук закипающего чайника. Кофе пили молча. Ольгу тяготила ситуация, хотелось скорее попасть домой, обсудить с девчонками вчерашний спектакль и забыть ночное происшествие как страшный сон.

— Я сейчас вызову такси, — сообщила Лилия. Она держалась бодро, как будто проспала всю ночь, — ресницы подкрашены, румяна на щеках. Ольга уловила сладкий запах духов.

«А я, дурочка, зубную щётку забыла», — огорчённо вспомнила Ольга и спросила:

— Мелкая соль у тебя есть?

— Есть. Зачем тебе? — удивилась Лилия.

— Зубы почистить.

— О, придумала! У меня есть новая щётка, я тебе дам.

— Не нужно. У меня дома нормальная щётка.

— Ну, как знаешь. Соль в белой банке, — кивнула Лилия на подоконник.

Пока Ольга мучилась, нетрадиционным способом отчищая зубы, Лилия уже позвонила в службу такси.

— Машина будет через полчаса, — сказала она, когда Ольга вышла из ванной.

— Хорошо, — кратко ответила Ольга.

Разговаривать не хотелось. Дико болела голова. Только бы быстрее оказаться дома. Только бы быстрее.

Но она даже представить не могла, что её ожидает.

На подъезде к нужному дому Лилия обернулась (в такси она сидела на переднем сиденье) и сказала:

— Смотри, вон они идут, голубки!

По тротуару, обнявшись, шли темноволосый высокий парень в джинсах и спортивной куртке и худощавая девушка среднего роста в светло-розовом плаще. Сухие кленовые листья рыже-жёлтыми брызгами разлетались из-под их ног. Парень оживлённо говорил о чём-то, смеялся.

— Посмейся у меня, — угрожающе пробухтела Лилия себе под нос. — Смеётся он. Не знает, что его ожидает.

Таксист с любопытством взглянул на Лилию и тихо присвистнул, но ничего не сказал. Когда подъехали к старому пятиэтажному дому из красного кирпича и пассажирки вышли из машины, водитель поинтересовался:

— Вас подождать?

— Нет, не надо, — замахала рукой Лилия. — Сами дойдём.

А когда машина отъехала, Лилия взяла Ольгу за рукав плаща и потянула за собой в аллею.

— Я вот что подумала, Оль, — начала она проникновенным голосом. — А могла бы ты передать это письмо её родителям?

— Я??? — Ольга остановилась как вкопанная. — Почему я?

— Ну, выручи меня! Что тебе стоит? — Лилия была взволнованна, щёки её приобрели пунцовый цвет.

— Но мы так не договаривались! — возмутилась Ольга.

Из подъезда вышла женщина с собакой и направилась по аллее в их сторону. Лилия на время замолчала.

— Я говорю, ну чем ты рискуешь? Поднимешься по лестнице, позвонишь и отдашь письмо. Всё! — продолжала наседать Лилия, — мне надо точно знать, что они получили конверт лично в руки, понимаешь?

Ольга начала понимать, что надо сделать так, как она просит, иначе этот кошмар не закончится никогда.

— Хорошо, — мрачно сказала Ольга. — Что надо сказать?

Лилия обрадованно защебетала:

— Просто скажи: «Вам попросили передать письмо». И всё.

— И всё? А если люди начнут спрашивать, кто передал и что это за письмо?

— Не начнут, — жёстко сказала Лилия. — Ты отдай письмо и сразу уходи.

Ольга кивнула. Головная боль стала нестерпимой. Быстрее бы попасть домой. Или хотя бы дойти до ближайшей аптеки.

Они присели на скамейку рядом с домом. Теперь оставалось дождаться, когда кто-нибудь выйдет из подъезда, чтобы проникнуть внутрь. Разговаривать было не о чем. Ольга сосредоточенно смотрела на носок своего сапога, к которому прилип небольшой кленовый листок. «Туман был, — вяло подумала Ольга. — Лист влажный, вот и прилип». Дальше додумать она не успела, потому что дверь открылась и оттуда вышла женщина средних лет с мальчиком-дошкольником. Лилия больно толкнула Ольгу в бок: «Иди!»

Ольга вошла в подъезд, медленно поднялась по лестнице на верхний этаж, попутно изучая адрес, написанный на клочке бумаги. Она остановилась перед крашенной коричневой краской старой деревянной дверью советских ещё времён, которая открывалась внутрь. «Как люди не боятся грабителей? До сих пор нормальную дверь не поставили?» — подумала Ольга и резко нажала на кнопку звонка. В квартире началось какое-то движение, но к двери никто не подошёл. Внизу хлопнула дверь, и кто-то стал подниматься по лестнице. Ольга снова нажала кнопку звонка и явственно услышала шаги в прихожей. Человек стоял по ту сторону двери и разглядывал её в глазок. Ольга поёжилась. Неприятно, когда тебя рассматривает невидимый наблюдатель. Подождав немного, она снова позвонила. Только тогда из-за двери раздался вопрос: «Кто там?».

— Вам попросили письмо передать, — сказала Ольга, вдруг почувствовав, что в горле пересохло.

— Что за письмо? Кто передал? — полюбопытствовал из-за двери мужской голос.

— Я не знаю, — сказала Ольга. — Попросили передать, а что за письмо, это не моё дело.

Дверь немного приоткрылась, и в просвете показался заспанный мужчина лет пятидесяти, с жидкими взъерошенными волосами, в спортивных штанах с вытянутыми коленями.

— Ну? Что за письмо? И кто вы?

Ольга быстро сунула ему в руку письмо и ушла, не оглядываясь. Мужчина ещё что-то бубнил вслед, но Ольга его не слушала. Скорее выйти на улицу, вдохнуть осеннего воздуха, забыть этот кошмар, как страшный сон. Лилия ждала её на площадке второго этажа.

— Ну, что? Отдала?

— Ты же всё слышала, зачем спрашиваешь? — хмуро глянула на неё Ольга.

Они шли к метро, Лилия вслух радовалась: