Бесплатный фрагмент - Чужая подушка

«Мы созданы из вещества того же, что наши сны»
У. Шекспир «Буря»

А

— Выпьем?

— Выпьем.

— А деньги где?

— А шапка-то у тебя на что?

Вова пожал плечами и задрал глаза. Ваня рассмеялся и натянул шапку другу на лицо, как бы говоря: «Эх, ты! Тетеря!» Вова сорвал шапку и тоже расхохотался. А верно! Шапка же! Вывернул родимую и зашастал пальцами по ворсу. Там кармашек должен быть потаённый с денежкой. Да что-то не ощущается. То в другой, поди, шапке было, у кого другого. Ну… Друг прицелился, высунув язык, и щёлкнул со звоном Вовку по лбу.

— А чего? — потёр лоб Вовка.

— А то-го! — покрутил у виска Ванька. — Дру-го-го!

— А… Да?.. — почесал затылок Вова.

Он неуверенно вернул изнанку на место, покрутил шапку перед собой, оценивающе почмокал, поцокал, поугукал. За сколько ж можно продать такую шапочку? Рубиков за сто? А то, что в катышках?

— На рынок отнесём? — спросил Вова.

— Зачем? — поморгал Ваня.

— Как? — ёрзая глазами, прошептал Вовка. — Как?..

— Ой, ё… — протянул друг, вырвал из рук Вовы шапку и бросил на землю. — Как-как, а вот так! — и загорланил: «Полюшко-по-о-оле, полюшко, широко по-о-оле!»

Вовка улыбнулся, стал подпевать, потянулся за шапкой, на голову обратно пристроить, а-то уши уже подморозило, а друг — раз! — и по руке его: хлобысь! А сам поёт во всё горло, как дурак, на Вовку глаза выкатывает жуткие: «Е-едут по полю герои-и-и, эх, да Красной Армии герои!»

Тут уж Вовка разобиделся всмерть, подгадал секунду, кинулся за шапкой, нацепил скоро и пошёл прочь от друга. А Ванька вылупился на того, и — догонять.

— Так ты передумал?

— Это ты, а не я, — огрызнулся Вова.

— Эге-е-е, а ты в шапку-то свою заглядывал?

— А чего? В начале ещё. Нет ничего, — не понял Вовка и постучал по шапке, а шапка звякнула в ответ.

— За песню нам подкинули, а ты и не заметил?

— А-а-а-а-а-а-а…

— Ага-а-а-а-а-а…

— Выходит, выпьем? — улыбнулся Вовка, вытряхивая денежки из шапки.

После моей смерти

Дрожащими от волнения руками я берусь за перо, чтобы поделиться с читателем престранными событиями, случившимися со мной в пору юности, заставившими верить в сверхъестественные силы, а иногда сомневаться в своем психическом здоровье. Не знаю, было ли это чудом, больным бредом или давним сном, но я видел и чувствовал как наяву, и потому решение о достоверности и самом смысле этого рассказа я предоставляю тебе, стороннему наблюдателю моего ужасного, но удивительного приключения.

Все началось с тишины. Так я явился на свет, и так свет принял меня: в тишине. В нашем доме не звучала речь, и я не знал, что может быть по-другому. Время огибало дом, не задевая своим течением. Это место было моим счастьем. Я рос среди огромного числа родных: не преувеличивая, скажу, что не вспомню и сотой части тех, кто жил со мной. Чтобы понять мою непростительную забывчивость, представь дом размером с город.

Дома всегда было чуть прохладно, и со всех сторон струился розовый свет, освещая все вокруг. Появлялись новые лица и уходили старожилы, но дом всегда процветал. Сейчас я осознаю, что это было лучшее место в мире, и я бы вернулся туда, если бы мог. Как и всем, мне пришлось уйти из дома, когда пришел срок. Я думал, что иду навстречу свету в конце, но это был не тот свет, и далеко не конец.

Впервые ступив за порог, я, вместе с тысячью родственников, был подхвачен невероятной силы ветрами, которые направили нас по извилистым тоннелям. Стремительный полет вызвал тошноту, и когда я, наконец, приземлился в каком-то темном ущелье, то испытал облегчение. Пока не вспомнил, что умер, пока не ощутил смертельные миазмы в воздухе. Что бы это ни было, похоже, смерть хочет сыграть в игру, подумал тогда я, и решил руководствоваться чутьем, которое подсказывало, что нужно идти дальше.

«Бог меня съест», — думал я, пока мои пятки обжигала кислота. Чтобы не свалиться от боли, я бежал, не зная, куда и зачем, не знал я также и того, смогу ли таким образом избежать больших неприятностей. Я бежал, поддавшись внутреннему голосу, и с ужасом видел, как сдаются мои товарищи, как их убивает воздух ущелья. Я старался не пускать в мысли окружающий кошмар. Чтобы достойно встретиться с создателем, пусть даже со странными увлечениями, я должен был быть в здравом уме. Я не пал духом только благодаря тому, что прикрыл веки и мысленно вернулся домой, тотчас и смерть, и ущелье словно перестали существовать.

Когда я совсем погрузился в мечтания, мне показалось, что я полетел. Я ощутил легкость во всем теле, совершенно не ощущая жжения ядовитой почвы. Тогда я открыл глаза и сквозь сумрак увидел огромное пространство вокруг себя: пустое, будто ожидающее чего-то. Теплом бились стены, отсчитывая время, а за стенами слышался невнятный гул голосов. Я заметил, как несколько наших направились в сторону двери, светившейся изнутри, и я последовал за ними.

Снова тоннель, мы бежим вперед, рядом падают изувеченные родные, я и сам еле держусь на ногах. Наконец свет делается ярче, и я вижу, как приближается Солнце. Сейчас я бы назвал его капсулой жизнеобеспечения, ведь оно спасло мне жизнь. Когда я уже мог дотронуться до Солнца, я обнял его, пытаясь не упасть, и что-то от этого прикосновения изменилось, шар стал проницаемым, и, повинуясь неясному порыву, я забрался внутрь. Засыпая от смертельной усталости, я видел за пределами Солнца тела близких. Я не мог ни о чем думать, и под мерное движение спасительного шара я уснул без надежды проснуться.

Разве мог я тогда подумать, что Солнце станет мне домом, почти столь же прекрасным, как прежний! Но поначалу благостное тепло шара не утешало мое одиночество. Голоса из-за стен говорили со мной, но я не понимал их, иногда они убаюкивали, как шум ветра за окном, а подчас пугали так, что я решал сбежать, но при первой же попытке я понял, что заперт, и не мог сдержать негодования. Я бился в стены, словно птица, осознавшая себя в неволе, а потом, обессиленный, забывался сном. Я много спал и летал во сне, а просыпаясь, мне казалось, что я стал больше, но шар был так же в пору, как и перед сном, и я забывал эти глупости, не допуская мысли, что дом мог вырасти вместе со мной. Питание поступало по трубкам, и трубками же выводились мои продукты жизнедеятельности. Я будто был испытуемым в чьем-то эксперименте. Через какое-то время я привык к такой жизни, а потом она начала мне нравится.

Наверное в ходе эксперимента меня модернизировали, потому что органы чувств обострились, я стал ощущать больше, анализировать в больших количествах поступающую информацию, и много двигаться. Может это были какие-то препараты, потому как энергия била через край, а от звука голосов в груди разливалась необъяснимая нежность.

Так я жил взаперти, наедине с голосами, целую вечность, и многое забыл из прошлой жизни, увлекшись дарами нынешней. Голоса пели мне, и эти песни давали мне смысл к существованию.

Вскоре стало очевидным, что я действительно увеличивался, меня откармливали как животное для испытаний, и, в конце концов, стало настолько тесно, что я не смог двигаться, а самым неприятным оказалось то, что теснота застала меня, когда я, пытаясь устроиться удобнее, перевернулся вниз головой.

Что за этим произошло я не смогу вполне рассказать, отчасти потому, что из памяти стерлись многие подробности, и к тому же, эти отрывочные воспоминания причиняют мне боль. Если описать в общих чертах, то меня сдавило так, как если бы я был на месте кролика, съеденного живьем. Мой дом сжимал и скручивал меня, пиная и толкая все чаще, а приглушенный любимый голос извне стал пронзительным и звучал на зажатой высокой ноте. Я думал, что умираю, и приготовился к забвению. Меня выжимали из жизни, испытывая на прочность кости, которые от толчков и давления поменялись друг с другом местами.

Могу сказать сейчас, что я выбрался из тисков и попал в новое удивительное место. Я познакомился с голосами и увидел их лица, многое узнал о себе и новой реальности. Я научился в ней жить.

Но меня до жути пугает и сводит с ума мысль о том, что будет, когда я отпущу прошлое, и, убаюканный миром, всецело ему отдамся, а этот мир, как прежние, от меня устанет.

Аба

Я странствовал в далёких землях, и тёмной ночью увидал её в окне богатого, светлого, как звезда, дома. Она читала. И заворожила меня своим чтением. Девушка не шевелилась. Казалось, она спала, но видно было, как её бледные пальцы водят по странице. Длинное лицо походило на иконное, короткие, круглые, удивлённые брови иногда подёргивались от прочитанного, нос и губы были недвижны. Ах, губы… Словно тонкая, гибкая птичка присела на лицо красавицы. Я любовался ей, и просил Аллаха, чтоб девушка подняла глаза. Я гадал: тёмные ли они, как ночное небо, синие ли, как дневное, зелёные ли, как цветущая вода… Но она не показывала глаз, а всё читала, застывшая и идеальная, как скульптура. Не в силах более терпеть, я постучал в дверь, и мне открыл мужчина в годах, дородный и статный.

— Чего тебе? — прогремел он.

— Я к девушке пришёл, что здесь читает, — ответил я.

— Ты? Ха‐кха! — он злобно улыбнулся. — На что она тебе? — последнее слово он будто выплюнул.

Я помялся, мне хотелось только посмотреть в глаза прекрасной чтице. И, неожиданно для самого себя, я сказал:

— Хочу просить её руки!

— Просить руки! — воскликнул мужчина. — Я её отец. Она к тебе не выйдет и впредь не приоткроет шторы. Что ты можешь предложить? Ты! Чёрный! Нищий!

Я вздрогнул от змеиного шипения. А что мне нужно? Я весь здесь, в одной абе поверх белья. Верно, что без подарка… И вспомнил про приколотый к сукну цветок магнолии.

— Свою любовь, магнолию, абу, — проговорил я наконец.

— Абу? — поморщился он.

— Аба. Моя одежда, — объяснил я, и заметил краем глаза, что позади мужчины мелькнул русый волос моей невесты. — Ведь я не нищий, и то, что видите сейчас на мне — богатство. Моя семья, я сам: мы делаем абу из шерсти верблюда. Абиное сукно — что весь наш мир, а значит вашей дочери я предлагаю целый мир. Абой её укрою от палящих солнечных лучей, скрутив абу как сумку, мы наберём плодов и рыбы, расстелим мы абу ковром, и скатертью аба послужит, когда мы трапезничать сядем, а в нашем доме аба в окне заменит нам стекло, чтоб воздух свежий гулял по нашим волосам и лицам, когда же соберёмся спать: аба под головой послужит нам не дурственней перины, абой же и укроемся мы ночью…

— О, Господи! Да замолчи! — разозлился мужчина.

— Отец… — сказала девушка. — Кто здесь?

— Никто, — бросил мужчина. — Бродяга.

— Он так красиво говорил…

Я онемел. Не знал, что делать, дотронулся руки девушки и вложил в её ладонь цветок.

— Эта магнолия для вас, — прошептал я.

Девушка сжала мою ладонь. А я испугался, вырвался и, даже не простившись, поспешил уйти.

Я покинул город и, глядя в небо полное звёзд, всё сокрушался, что потратил время зря, и спрашивал Аллаха: зачем явил мне красоту пустую, за что так глупо обманул.

Я думал о её глазах, той девушки, ведь я воображал их в разных видах, и лишь голубизну слепую не вообразил. Она была слепа, и, видимо, тогда читала не глазами, но пальцами. Отец её так защищал, будто сокровище какое, но что она в этом мире? Ей не видать ни звёзд, ни красоты природы. И как она бы делала абу, если б моею стала?

Вытянули

На склоне лет бездетный старец

познал жену свою.

Прибегнувши к молитве

и при содействии новейшей технологии,

он жизнь посеял в животе ее.

И возложил на скорого наследника старик

все свои чаянья понять все то,

что сам не смог,

добиться тех высот,

что сам однажды бросил,

не покорив тогда и полпути.

Старуха зачала из тех соображений,

что в доме нужен был помощник и работник,

который и поддержит, когда мать ослабнет,

и ключевой водицы поднесет.

Питаем благодатным лоном и надеждой,

ребенок рос в утробе резво,

крепчая с каждым днем, и наконец

настал тот день, в который суждено

было впервые белу свету

лицо наследника увидеть.

Но воспротивился судьбе и сроку зрелый плод,

не пожелав явиться миру.

Кто променяет тепло и сердца милого биение под боком

на холод и чужие ожиданья?

Отец поторопил жену родить

скорее оправданье

своей бесславной жизни.

«Тужься!» — кричал старик, и от волненья

дрожали его скрюченные руки,

сжимающие влажную ладонь увядшей женщины.

Не внемля голосу нетерпеливого отца,

укрылся сын в уютном мраке чрева,

чтобы не слышать крика.

Отец кричал,

мать выла от натуги.

Но силы матери слабей желанья сына:

остаться, не поддаться, превозмочь.

У врат рожденья суетилась

неопытная повитуха.

Не зная, куда руки приложить,

и подгоняемая острым взглядом

родителей, она вперила взор

меж створок врат и тщетно вспоминала

учебники по медицине,

забытые тотчас после занятий.

Кричал отец,

мать выла,

повитуха глядела во все глаза.

Сын отвернулся от настойчивых зрачков.

Собачий лай раздался вдруг из окон,

распахнутых, как ноги роженицы.

Плод услыхал звук резкий, непривычный,

и отодвинулся подальше от ворот.

Крик старика и материнский вой,

взгляд повитухи и собачий лай

ребенок отказался принимать.

Он знал свой мир: спокойный и бесшумный,

а то, что вне — злодейство и вранье.

Он не предаст родного дома

и не преступит порог:

так он решил.

Собачий лай прервался визгом кошки.

Да что же там творится за бортом?

Безумье и разлад:

отец кричит,

мать воет,

повитуха смотрит,

собака с кошкой голосят наперебой.

Кого зовут, к кому они взывают?

Крадучей мышью к нерожденному ребенку

пробралось любопытство.

Все смешалось:

дом малыша наполнил крик отца,

вой матери,

взгляд повитухи,

собачий лай,

кошачий визг

и любопытство.

Внезапно для себя он осознал,

что мир его не одному ему

уже принадлежит.

Дом не его:

теперь здесь эти звуки,

и потуги, и напряженье;

а он — не дома:

он — всех их,

он продолженье их, как луч от Солнца.

И он явился. Вырос славным

на радость матери, отцу и людям добрым.

Исполнил повеления отца

и к материнску ложу

поднес стакан воды.

Похоронил родителей в их час.

Приученный с пеленок быть полезным

лишь для других

он не завел семьи.

Последний вздох он встретил в одиночку.

И был ли счастлив?

Абажур

В моей комнате с детства стояла лампа с абажуром.

Родители меняли абажуры. Тени величественных динозавров сменялись храбрыми солдатами, за космонавтами следовали супергерои, географические карты уступали место математическим формулам.

Я встретил девушку, она пришла в мой дом и поменяла абажур с именитых учёных на цветы, её любимые пионы, затем на поцелуи, на отсвет пузырьков шампанского на стенах моей комнаты.

Девушка стала женой, на абажурах появились карапузы, рабочие инструменты, цветы, её любимые пионы, и деньги.

Когда дети были маленькими, мои стены снова украшали динозавры, солдатики, космонавты, супергерои, добавились феи, единороги, и снова уроки, потом рабочие инструменты и деньги.

Дети выросли, и вот опять на абажурах: деньги, карапузы, уже внуки.

Остались мы вдвоём с женой. Она достала абажуры с деньгами для детей, рабочими инструментами, цветами, её любимыми пионами, и купила новый, с огородом: тяпками, лопатами, корнеплодами.

Пришло мне время умирать, и Смерть спросила: чего хочу я напоследок.

Я снял последний абажур, а за ним — чистый свет.

Марлия

Ежик упал с сосны, когда в очередной раз протирал звезды. Упал он нарочно, а значит — не упал, а спрыгнул.

Медвежонок в ту ночь не помогал Ежику с небесной уборкой. Они вообще давно не виделись. С тех пор, как у Медвежонка появилась Медведица, Ежик перестал ходить к другу в гости, а тот к нему. Все чаще Ежик проводил время в одиночестве: то под корнями старой сосны, то на ее верхушке.

Лето подходило к концу, и на Ежика напала естественная меланхолия. Сначала, как заведено — подкралась, а затем по-настоящему напала. Ежику вдруг сделалось невыносимо одиноко и страшно грустно от того, что звезды вовсе не такие, как в книжках: далекие, таинственные, усеянные всякими интересными инопланетянами. Нет, звезды — маленькие, пыльные, и как будто игрушечные. В общем, невыносимые.

До того стало Ежику тошно от всей этой каши в голове, что он попробовал ее вытряхнуть через уши, подпрыгнув на одной лапе и изогнувшись, как обычно делают после ныряния, если вода в мозге хлюпает. Когда же вытряхнуть кашу не получилось, Ежик зажмурил глаза и спрыгнул с сосны.

Долго ничего не происходило, а потом произошло: Ежик очнулся в Марлии, в самой гуще марлеса. Стояла полная Марлуна, и потому марлезд не было видно. Ежик подумал, что, возможно, найдет здесь нового друга, и потому очень обрадовался, заслышав шуршание за марлелками.

Ежик крикнул: «Эй, привет!»

За марлелками кружком стояли пузатые марличи с узелками вместо лиц и говорили на чистом марлийском. Когда Ежик поздоровался, один из марличей обернулся и двинулся к нему. Узелок его безумно дрожал и развязывался на ходу. Марлич подошел к Ежику вплотную и, не успел Ежик вымолвить и слова, марлич что-то такое сделал, что все пропало и долго не появлялось.

А потом появилось. Ежик увидел перед собой престранную картину: марличи забрались друг на друга и сложились в подобие марлемиды. Марлич толкал Ежика в спину, а марлемида вся аж жужжала, нетерпеливо дребезжа узелками. Ежику больше не хотелось подружиться с марличами, но он не знал, куда от них деться.

И тут, как по волшебству, он заметил какую-то марлявку неподалеку. Выглядела она дружелюбно, большего Ежику и не требовалось, размышлять времени не было, надо было спасаться. Ежик поймал взгляд неведомой марлятины, дождался, пока она подползет ближе, и, толкнув спиной марлича, запрыгнул на марлятину. Стоило Ежику ее оседлать, как она тут же унеслась от жутких узелков марличей в прекрасное марлеко.

Подчинив бурные марлечные воды, преодолев нормальные безузелковые марлемиды, Ежик, верхом на марлявке, вскоре добрался до самого края Марлии. Марлятина затормозила и кивнула в сторону края. Ежик слез с нее, хотел поблагодарить за спасение, и, может, поболтать о марлездах, но марлявка мгновенно скрылась из виду, не успел Ежик сказать: «Марлибо».

Он снова остался один. На краю света. Покинутый и растерянный. «Не впервой», — подумал Ежик и прыгнул в кипучую тьму.

«Ты думаешь, мир выглядит так», — показала Марлия скрученные рваные волокна. — «Но мир такой», — пропела Марлия ласково. Все вокруг было — ровное плетение марли.

Ежик смотрел, слушал и поражался: как это раньше не пришло ему в голову? Может, из-за каши, застрявшей в ней?

— Ежик, ты чего бормочешь? — спросил родной голос.

— Медвежонок? Это ты? Я тебя не вижу, — сказал Ежик. Перед ним была сплошь марля.

— Я, конечно, — ответил Медвежонок и открыл глаза Ежику. — Это просто твой бинт на глаза съехал. Ты же весь в него замотан, как мумия, — улыбнулся Медвежонок.

Ежик стянул марлю и наконец увидел Медвежонка, больничную палату, себя в бинтах, и сразу ощутил боль во всем теле. Даже в иголках. И еще где-то внутри.

— Прости меня, — прошептал Ежик, и там, внутри, стало чуточку легче.

— Ладно уж, — пробурчал Медвежонок. — Маша тебе вон грибочков передала соленых.

Помолчав, Медвежонок добавил:

— Это она нашла тебя под сосной. В гости позвать хотела, а тут ты лежишь под деревом без чувств.

Ежик молчал и смотрел на друга во все глаза.

— Она, кстати, тоже звезды любит, — с надеждой проговорил Медвежонок.

Ежик тихонько рассмеялся и слабым голосом сказал:

— Ну раз марлезды! Тогда не бойся, Марлежонок, подружимся мы с твоей Марлусей…

Глядя на чудом уцелевшего приятеля, бормочущего несуразицу, Медвежонок твердо решил, что с этих пор каждый день будет находить время, чтобы встретиться со своим лучшим другом.

Абаз

Очнулся за полдень, сухой и подгнивший от дешёвого вина, не смог вспомнить соседнего женского лица, измазанного розовой помадой, как холст, далёкий от классицизма. Не вспомнил и тот день, когда последний раз писал что-нибудь. Я ненавидел себя за всё это, но больше за то, что не пишу. Выбравшись из чужой конуры на пышущую раскалённым углем улицу, я поводил слипшимися от слёз глазами и пошёл к церкви: выпить воды и попросить у Бога прощения.

Плюхнулся дырявым ботинком в лужу, через боль в шее осторожно склонил голову, и показалось, что у меня на месте глаз — один туман. Эх, мне б туман в карман, а не в глаза! Я б на него купил бутыл… Снял бы такую красот… Тьфу, тьфу, тьфу, Господи, прости, грешен, искушает чёрт… Я топнул по луже, замызгался, и стал шептать молитву, чтоб не проскочила грязная мысль. Она всё равно проскакивала, я замолился громче, пока не перешёл на крик, так и бежал по знакомой тропе и орал, зажмурившись. Меня дёрнули за плечо, я разжал глаза, там стоял священник.

— Не кричи, родной.

Мы с ним давние знакомцы, я мучаю его своими жалобами уж сколько лет подряд. А он терпит, ни слова гадкого на мои сопли, всегда находит в мудрой голове подсказки мне, а в сердце — добрые слова утешения. Только это до следующего раза, не может он меня излечить полностью, и думаю, что никому это не властно, а всё ж люблю его, как брата, или ещё больше.

— Поговорим? — спрашивает.

— Да, только водицы испью, совсем плохо, отец, — отвечаю.

Выпил, телу полегчало. Поговорил, полегчало на сердце. Посоветовал мне божий друг скатать из воска абаз — шарик в знак обета, что, мол, больше направо-налево с женщинами не вожусь, что вина: ни-ни, а писать буду каждый день по странице. Я согласился, поблагодарил, нашёл свежую длинную свечу (только-только подожгли кому-то за упокой, мне подумалось, что взять воск именно отсюда будет красиво, так я упокою свои прежние дурные склонности), укоротил снизу свечку, вернул на место, и скатал из воска шарик. Вытянул из рубашки нитку, облепил её воском и завязал браслетом. Ну всё, я новый человек, лучшая версия!

Вышел из церкви, ветер подхватил, и я слетел со ступенек, как ангел божий. Вдруг ветер ожесточился, натуральный абаз, и закрутил меня, что я врезался в прохожего.

— Абаза бестолковая! — ругнулся он, откуда я уже его не видел, так всё завертелось в буране.

В пыльной воронке я нёсся, не разбирая дороги, пока не абазнулся об дверь, и не вышиб её собою. Ветрило привёл меня в бар, где я прошлый вечер пил, и — прямо на колени красотке. Ну как красотке, по крайней мере, поверх неизвестно какого лица, белилами, румянами и помадами была нарисована удобоваримая такая женщина. Вот я смотрел на неё, а она на меня, и с колен не отряхала, улыбалась серебряными зубцами. Она ко мне потянулась, в голове заворошилось недоброе, я коснулся запястья, спастись от мыслишек, а — пусто! Слетел оберег восковой, и обет улетучился. В голове как-то всё прояснилось, я знал, что делать. По катанному, родному пути я зубцы серебряные-то облизал, а после пожалел, что денег нет, уж больно потянуло выпить на радостях освобождения. Пошарил под лавкой и ощутил знакомую окружность. Отлепил от смольцы, поприветствовал монету как старого друга. Ну, не туман, так, туманец, всего абазец, но надо же с чего-то начинать, гляди, там и знакомцы подтянутся, угостят. В конечном счёте, я с кровавых губ своей девицы слижу спиртное. Хватит! Дай Бог!

Тут забегает мой приятель хороший, имени его не помню, а я уж выпил, расслабился, целуюсь с подругой.

— Подох мой конь! — плачет приятель.

— Который?

— Которому вчера только тавро поставил, — всхлипывает.

Я в голове всё это покрутил и спрашиваю:

— Дай угадаю.

— Откуда тебе знать?

— Я угадаю, а с тебя спиртное, — сощурился я. — Сразу и помянем.

Не знаю, откуда это ко мне пришло, ведь я не знал ни этого его коня, ни других его коней, ни его самого по сути, не считая того, что выпить приятель был не дурак. Но всё ж события этого дня так удивительно сошлись, что я решил, коли угадаю, то напишу об этом сказку, сегодня же, найду чем и на чём.

— Давай, алкаш, — сказал приятель. — Гадай.

— Тавро у твоего почившего коня — абаз, — выпалил я.

И верно, приятель мой, как выяснилось, проистекал из абазинов. Весь вечер он мне наливал, и плакали мы с ним, и пели, коняшку своего он поминал, что ближе пса держал, любил от всего сердца. И от всего же сердца приятель угощал меня и даму. А как попёрли нас из бара, приятель хлопнулся на землю спать, а мы с сереброзубой — к ней, под мост. Романтика!

Поутру я встал, а в голове звенит, жужжит, и никуда не деться от зуда мозгового: «Абаз-з-з, абаз-з-з, абаз-з-з». Я глянул на девицу, а она вся исписана помадой, а сказка вся моя из одного словца и состояла, только размноженного по площади подруги. «Абаз-з-з, абаз-з-з, абаз-з-з». Баба проснулась, вскрякнула и поплелась мыться, благо, у реки почивали.

Меня стошнило, и тошнило всякий раз, когда я слышал это клятое слово. Лечили тошноту мне только выпивка и женщины.

Полюбить лягушку

Побег

— Видите корону? Просто так на мне она что ли?! Скоро я найду принца, он влюбится в меня по уши, поцелует, женится, и тогда вы узнаете: какая я прекрасная! Вы языки проглотите, поняли? Поняли?

Все согласно закивали. Кто-то забился в угол от страха, кто-то принялся кланяться, кто-то схватил одеяло и начал обмахивать говорившую.

— Раз поняли, то живо отдавайте мне свои десерты и помогите с побегом!

Кто-то задрожал, выронил из рук тарелку с печеньем и присоединился к тому, что сидел в углу. Кто-то закрыл рот ладонями, кто-то — напротив — пронзительно завизжал.

— Трусы! Я вознагражу каждого! Только помогите сбежать! А там: принц, поцелуй, свадьба…

Кто-то хихикнул. Другой подхватил и заржал во весь голос.

— Да как вы смеете! Я — принцесса! Вот узнает об этом принц!.. Не вынуждайте меня!

Вбежали санитары с веревками и привязали к кроватям шумных и беспокойных. Только принцесса не давалась.

— Эй, ты, высочество! Садись на кровать и давай свои лапы по добру.

Принцесса хмыкнула и отвернулась от наглого смерда.

— Я ее трогать не буду, — сказал один санитар другому. — Вдруг ее бредни заразны.

— Ладно, я сам, — ответил смерд и пошел на принцессу.

Принцесса брезгливо попятилась к окну.

Как вдруг: скрип, лязганье, грохот, и оконная решетка исчезла. Принцесса выглянула и увидела под окнами рыжую грузовую машину, доверху заполненную лотосами.

Санитар подскочил к принцессе, а та уж выскочила в окошко. Она упала на нежные листья цветов, грузовик тронулся и, через считанные секунды, скрылся из виду, разнося по всей округе заливистое веселое кваканье.

Как в сказке

На болоте она была первой и единственной принцессой. Все, кроме принцессы, видели в ней самую обыкновенную земноводную, такую же, как и они.

Когда-то и принцесса верила своим глазам, пока мама не рассказала ей сказку о том, как подбитая стрелой лягушка превратилась в царевну. Маленькое сердце билось так часто, что почти заглушало мамин голос.

Лягушечке жутко захотелось стать царевной. Она упросила маму купить ей корону. Когда лягушка впервые ее примерила, то сходу и накрепко поверила в собственную выдумку о спящей внутри нее принцессе.

С каждым днем в девочке крепло сознание своей исключительности, и поневоле менялись ее привычки и характер. Так, что скоро маленькая мечтательная лягушонка превратилась в высокомерную и несносную королевскую особу.

Родители потакали капризам дочери, пока это было забавно и необременительно, но та становилась все придирчивее и раздражительнее, ведь принц так и не подстрелил ее! Когда же она решила взять дело в свои руки, старикам вовсе никакого житья не стало: лягушечка, не зная сна, проливала горючие слезы и выла на все болото: звала суженого.

Почти все друзья отвернулись от принцессы-самодурки, а родители, беспокоясь о ее душевном здоровье, нашли решение в том, чтобы отправить дочку на лечение.

Лишь один остался предан лягушечке. Лягушонок, друг детства, верил в ее исключительность и во всем поддерживал. Он любил ее больше жизни. Лягушечка не разделяла чувств лягушонка, да и не замечала ничего такого, полностью поглощенная ожиданием королевской судьбы. Однако она ценила его верность и признавала достоинства как подданного.

Прощальное признание

— Благодарю за спасение, — сказала принцесса.

Они с лягушонком стояли под тенистой ивой. С болот доносился запах гнили, и принцесса приложила к носу платок.

— Но почему ты выбрал для смягчения падения лотосы, а не, скажем, перины?

Щеки лягушонка побагровели, он покопался за пазухой, вынул оттуда молочный лотос с розовой каемкой и протянул принцессе. Она взяла цветок и увидела в самой сердцевине тонкое колечко. Принцесса недоуменно посмотрела на лягушонка.

— Я — не принц, знаю, — потупив взгляд, произнес лягушонок. — Но я люблю вас, ваше высочество, и для меня было бы великой честью и радостью, если бы вы согласились…

— Спасибо еще раз, что помог мне, — прервала признание принцесса, — но я предназначена другому. Ты всегда будешь моим дорогим другом. Мне очень жаль.

Принцесса вернула цветок с колечком лягушонку.

— Может, вы подумаете? — спросил лягушонок, все еще держа перед собой лотос.

Вдалеке послышалось кваканье.

— Стоит поторопиться, — сказала принцесса. — Здесь опасно. Не знаю, смогу ли самостоятельно добраться до ближайшего королевства…

— Я подвезу вас, — предложил лягушонок.

— Нельзя. Ты должен остаться и сказать всем, что со мной случилось… нечто ужасное. Меня не должны искать.

— Хорошо, тогда возьмите походную сумку, я положил в нее все необходимое на первое время.

Лягушонок запрыгнул в грузовик и вытащил из-под несчастных бутонов рюкзак.

— Ты очень предусмотрителен, — улыбнулась принцесса. — Мы с принцем щедро отблагодарим тебя.

Принцесса помахала другу лапкой и поправила корону.

— Поезжай! — сказала принцесса и кивнула.

— Я буду ждать вас! — отчаянно крикнул лягушонок.

Принцесса проводила взглядом свое бесславное прошлое в лице лягушонка и осталась под ивой совсем одна. Не считая медленно надвигавшегося квака поисковой группы.

Принцессу вдруг охватила тревога. Она совершенно не знала куда идти и что ждет ее впереди. Может она совершает ошибку, покидая родное болото? Возможно, надо квакать как все, и сердце когда-нибудь успокоится? Принцессе захотелось лечь под ивой, чтобы ее нашли и приласкали, что конечно маловероятно, ведь никто не смог бы понять ее страданий, а лучше было б вовсе умереть: тогда бы навсегда исчез страх и ни о чем не нужно было бы думать, ничего не пришлось бы выбирать.

Она села на землю, прислонилась спиной к дереву и закрыла глаза. Квак усиливался. Принцесса вяло открыла рюкзак лягушонка в поиске чего-нибудь утешительного. Из сумки выпал красный шар и покатился прочь. Это был шерстяной клубок. Принцесса аж подскочила, тревоги позабылись вмиг.

«Еще и красный! Совсем как в сказке! Это — верный знак. И зачем лягушонок положил его? Откуда взял? А может это вовсе не его лап дело? Наверняка!» — возбужденно ловила мельтешащие мысли принцесса, вприпрыжку следуя за шерстяной нитью навстречу приключениям.

Погоня за счастьем

Когда ничего не ждешь, то самое лучшее так и идет в руки. Но стоит погнаться за мечтой, она, подобно горизонту, или ореху на веревочке, висящему перед самым носом белки, бегущей в колесе, не становится ближе, а только безжалостно манит и смеется над тщетными попытками достичь желаемого.

Такой же белкой бегала принцесса за своим принцем. В рюкзаке лягушонка она нашла подробную карту мира, где были отмечены не только известные континенты и страны, но и такие места, о которых слагали легенды древние люди, слышали лишь ведьмы да шаманы, читал один ученый кот, в которых бывали редкие ветра, птицы и те, кого вовсе нельзя было увидеть глазом…

Принцесса не теряла надежды найти принца, хотя и белка, конечно, рассчитывает, что вот-вот, еще немного, и она догонит орешек.

Бесчисленное множество дорог осталось позади. Несметное количество не тех принцев осталось в прошлом. Однако ничто не могло помешать принцессе найти суженого, принять истинный облик и доказать всем, как глубоко они были не правы на ее счет.

Перед принцессой расстилались пути, полные мечтаний и ожиданий, в итоге оборачивающиеся разочарованием. Но потом — новая дорога, новая точка на карте и белка снова в строю. Катится клубок, крутится колесо…

Франция

В первый же день во Франции принцесса встретила французского принца. Где, как не здесь, родиться настоящей любви?

Принц говорил с ней на языке, похожем на тот, которым изъяснялись на родном болоте принцессы. Она не понимала слов, но понимала язык глаз принца, язык его нежных объятий. Принц отвел ее в лучший столичный ресторан, и принцесса с замиранием сердца ожидала бокала с шампанским, на дне которого золотым кольцом заблестит ее счастье.

Но принц зачем-то отвел принцессу на кухню.

Конечно, он придумал что-то особенное! Как она могла подумать, что ее любимый окажется таким скучным, что предложит свое сердце бокалом шампанского?

На кухне ей обрадовались: белые утки, привязанные в углу, даже захлопали крыльями, как только она вошла. Но особенно был доволен шеф-повар. Здесь принцессу точно ждал какой-то сюрприз.

Повар взял ее за лапку, чтобы, верно, поцеловать, но не тут-то было! Он выхватил принцессу из рук принца и бросил на деревянную доску. Принцесса с ужасом увидела, как повар схватил огромный блестящий нож и с гадкой улыбкой завел его над ней, готовясь к удару. Принцесса заметалась, но повар крепко прижал ее к доске. Принц куда-то пропал.

Неужели он ее предал? Или его так же пытают на другой деревянной доске?

Принцесса почти квакнула, но пересилила низменный зов, тихонько ахнула и воскликнула: «Вас казнят! Казнят без суда за животную жестокость к королевской особе!»

Вдруг зашумели крылья. Одна из уток освободилась от веревок, подлетела к повару и укусила его за палец, тот с криком выронил нож и ослабил хватку, удерживавшую принцессу. Вторая утка также выпуталась из оков, схватила клювом со стола багет и приземлилась возле принцессы. Первая закусила противоположный краешек багета, выразительно посмотрела на принцессу, на багет, опять на принцессу, и сдавленно крякнула, насколько это позволял занятый хлебом клюв.

Принцесса немного знала утиный язык, но никак не могла сообразить, зачем ей кусать этот багет, она все-таки следила за фигурой, а мучное могло помешать влезть в свадебное платье.

Утка выплюнула батон, приказала: «Кря!», и вновь взяла багет в клюв.

Между смертью от бешеной утки и полными щиколотками, принцесса, нехотя, но выбрала щиколотки, хотя и не знала в точности что это.

Принцесса осторожно прикусила булку, и в тот же миг утки поднялись в воздух. Они вылетели из кухни прямо в зал, переполошив посетителей.

Принц, нетерпеливо заправлявший салфетку за ворот рубашки, раскрыл рот, увидев свой ужин под потолком.

Полный мужчина с тонкими, как нитка, усами, проквакал:

— Надо же! Утки лягушку на багете катают!

Утиный экспресс покинул ресторан и поднялся в ночное небо. Пролетая над набережной Сены, принцесса стиснула челюсть и с грустью подумала, что после подобного перелета на сдобе, она неизбежно станет похожей на того толстяка с усиками, и ни один принц уже не посмотрит в ее сторону. Рюкзак слетел с плеч, принцесса успела выдернуть из него лишь карту. Подбитой птицей сумка ударилась о темные воды Сены и пропала из виду.

Всю ночь утки неслись в неизвестном направлении. Но путеводный клубок катился под ними и принцесса не переживала. Она предположила, что летит на юг, ведь птицы всегда выбирают это направление. А там: червяки, комары, мошки, и, наверняка, прекрасный южный принц…

В счастливых мыслях о скорой встрече с суженым пролетела ночь принцессы, уступив зябкому утру и усталости.

Принцесса опустила глаза и спешно зажмурилась, ослепленная белизной полей, распростертых под ней.

Марлия

Небо было еще темно, когда утки пошли на снижение. Был ли то уже юг или промежуточная остановка: принцесса не знала, но радовалась возможности передохнуть. Уже несколько часов, до боли изогнув голову, она пыталась удержать накренившуюся корону, перелет утомил принцессу, она была не прочь размяться и заодно исследовать загадочные белоснежные поля.

Утки приземлились возле склада марли и упорхнули. Принцесса с облегчением разжала челюсть и потянулась.

В тот же миг из-за склада показался марлич в компании уток. С удивлением принцесса заметила сходство уток с окружением: они, как и все вокруг, состояли из одной марли. Она нашла это жутко забавным и пошла им навстречу.

Марлич зажужжал узелком, утки обступили и обняли принцессу. Из узелка марлича вытянулась белая нитка и утки закружили принцессу, опутывая бесконечной нитью. Сначала это было и правда смешно: марлич с утками бегал вокруг нее, жужжал, принцесса смеялась, падала, утки ее поднимали, и принцесса снова хохотала. Но тут марлич опутал рот принцессы, она стала задыхаться, а после — так сильно чихнула, раздраженная ворсинками марли, что ее кокон разорвался, утки разлетелись в стороны, а марлич отпрянул, в испуге втянув узелок.

— Что вы такое творите? — возмутилась принцесса, когда утки вновь сжали ее цепкими крыльями. — Это уже не шутки! — воскликнула она, видя, как марлич выпускает новую нить из узелка. — Да вы знаете: кто я?!

Не успели злодеи возобновить круговерть, какая-то марлятина стремительно подползла к ним и, показав острые зубы, укусила марлича. Марлич, злобно жужжа, скрылся за углом склада, а утки испарились еще на демонстрации зубов.

— Спасибо тебе, незнакомка! — сказала принцесса. — А теперь давай покинем это злополучное место!

Принцесса забралась на марлятину и пнула ее в бок, на что та укусила принцессу за лапку.

— И ты туда же?! — рассердилась принцесса.

Марлятина не ответила, но по ее выражению было ясно, что она не из худой марли сделана и грубого отношения не потерпит. Марлятина показала глазами на склад и принцесса поняла, что от нее ждут каких-то действий.

В это время вокруг склада столпились противные марличи. Марлятина подмигнула принцессе и бросилась в бой. Она разогнала всех марличей, кусаясь направо и налево, тем самым освобождая принцессе проход к складу. Принцесса подошла к нему и замерла, разглядывая мотки марли. Она услышала жалобные мурчания, бурчания, свисты и скрипы, исходившие от вибрирующих мотков. Что-то внутри них просилось наружу. Уж не за этим ли марлятина послала сюда принцессу?

Гадать — не было времени, и принцесса с опаской потянула за веревочку, выбившуюся из ближайшего мотка. Через секунду оттуда показался чей-то нос, внушавший доверие. Принцесса ускорилась, разматывая марлю, пока совсем не освободила юношу, золотые вихры которого венчала корона.

— Вы случайно не принц? — спросила принцесса. — Что вы здесь делаете?

— Принц, конечно, — ответил парень. — Меня похитили. Но сейчас это не важно, надо как можно скорее освободить заточенных, — сказал принц и обвел рукой склад.

Принцесса растерянно посмотрела на принца. Ведь если он — Тот Самый, то не лучше ли бежать отсюда и строить счастливые отношения, вместо освобождения пленных? Кого надо принцесса уже благородно освободила!

— Рвите, рвите марлю! — приказал принц. — Ваша подруга не сможет удерживать похитителей вечно. С каждой минутой нашего промедления их становится все больше.

Принцесса рвала нитки и думала, что этот принц хоть и молод, все же отважен и решителен.

По большей части усилиями юноши склад скоро почти опустел.

Из марлевого кокона, распотрошенного принцем, выскочила антилопа и поскакала прочь, оставляя за собой пятнистую дорожку из золотых монет. Спасенный слоненок помахал ему на прощанье и улетел, хлопая ушами. Остался один моток в самой глубине склада.

Парень заметил, что моток яростно трепещет, словно готовясь взорваться. Марля набухла и медленно, но верно стягивалась к центру в знакомый узелок.

Принцесса решила, что дело сделано, и подошла к принцу.

— Поцелуйте меня, — попросила она.

Принц не ответил. Он изо всех сил не давал узелку окончательно завязаться.

— Я не могу больше ждать! — воскликнула принцесса. — Загляните в свое сердце, и если оно скажет вам, что я — ваша принцесса, то поцелуйте меня, и тотчас увидите, как я прекрасна!

Несмотря на старания принца, марля все же скрутилась в тугой узел, и весь моток отвратительно преобразился: округлился и задребезжал.

— Моя… роза… — сдавленно прошептал юноша.

Новорожденный марлич пошел на него. Казалось, он смеялся.

Принцесса, вскрикнув, побежала, нашла марлятину, села на нее и хлопнула по боку. Покидая поле боя, принцесса видела, как принц со слезами на глазах заворачивается в марлю, а марличи отступают. Принцесса легла на марлятину, обхватив ее шею. Она была разбита, и все думала: хотел ли он поцеловать ее? Принц пожертвовал собой… Неужели ее суженый остался там, среди марличей, и скоро станет одним из них?..

Марлятина неожиданно остановилась и сбросила принцессу.

Принцесса подняла с земли корону, надела ее, отряхнулась и собралась возмутиться, но марлятины и след простыл.

Идти было некуда, еще один шаг — и кончался мир. В прямом смысле заканчивалась твердь под ногами и начиналась зияющая тьма. Красная нить вела вниз.

Принцесса заглянула в пустоту и услышала оттуда прекрасный женский голос. Что за наваждение? Край света вдруг озарился причудливыми красками, призывно струящимися и переливающимися как сотни тысяч звезд, растворенных в радуге. Голос зазвучал громче, проник в самое сердце принцессы и увлек за собой.

Очарованная принцесса сделала шаг и нырнула в волшебный водоворот.

— Привет, — нежно проговорила Марлия. — Ты найдешь своего принца. Совсем скоро.

Принцесса впитывала дорогие слова и улыбалась.

— Только сними корону. Она мешает, заслоняет. Сними, и принц тут же появится…

Великобритания

— Принцесса, говорите? Надеюсь, вы правы. Наша репутация висит на волоске.

— О да, она принцесса. И мы это докажем. Вся Франция слышала, как она называла себя принцессой. К тому же, вот корона. И почему еще утки могли оказать ей такое несвойственное их натуре почтение? А сказки? Слышали о царевне-лягушке? Знаете, как говорят русские: «Сказка — ложь, да в ней намек».

— Русские много чего говорят, и мы это доказали. Дайте мне марлевую салфетку, я промокну ей лоб. Доказано, что пот мешает прохождению излучения.

— Конечно, держите. Ваша компетентность в подобных вопросах не требует доказательств.

— Что, простите?!

— Я хотел сказать, что хоть ваша компетентность не требует доказательств, она давно и неопровержимо доказана.

— Вы случайно не русский?

— Моя пратетушка…

— Что и требовалось доказать. Дайте еще одну салфетку и включайте аппарат. Скорее найдем принцессу в этом земноводном — скорее докажем гипотезу и напишем о сенсации в ежедневный вестник.

***

Принцесса очнулась в мусорном баке в растерянности. Последнее, что она помнила: с ней говорила марля, но о чем?

Кто-то поднял крышку бака и бросил ей на голову скомканную бумажку со следами чесночного соуса. Она вылезла из мусорки и наткнулась на любопытный взгляд с хитрым прищуром. Принцесса оглянулась по сторонам, но, как ни старалась, не смогла найти нить путеводного клубка.

— Помочь? — поинтересовался хитрый прищур. В руках он держал газету.

— Клубка не видели? — спросила принцесса. — Красного такого?

— А он вам очень помог? — как бы впроброс спросил прищур.

Принцесса пристально посмотрела на прищура, который оказался вполне интеллигентным молодым человеком с очаровательной наружностью.

— Я имею в виду, — продолжил очаровательный прищур, опираясь на синюю полицейскую будку, — что вам не клубок нужен, а я, — он нагло улыбнулся.

— Если вы принц, то — да, вы — тот, кто мне нужен, — забурчала принцесса. — Хотя я уже не уверена, что в наше время можно кому-то доверять, особенно принцам, и тем более очаровательным…

— Можете, — заверил прищур, поправляя галстук-бабочку. — Вопрос скорее в том: можно ли доверять вам.

— Это еще почему? — обиделась принцесса. — Мне точно можно доверять, я — принцесса, честная, не то, что хомуты, которые привели меня к этому поганому ведру.

— Вы читали сегодняшний вестник? — как-то резко сменил тему прищур.

Принцесса устало покачала головой.

— Вот, послушайте: «Британские ученые доказали, что все лягушки — прирожденные врушки».

Принцесса покраснела и вытаращила на прищура глаза.

— Ладно, — хохотнул прищур, — не обижайтесь. Я не принц, хотя бывал пару раз, не без этого… — он сменил тон на деловой, — Помогу вам. Пойдемте, — протянул он принцессе руку.

— Но куда? — спросила принцесса, невольно подаваясь вперед.

Прищур гордо кивнул на полицейскую будку и распахнул дверь.

За дверью принцессе открылась удивительная зала, в которой древность, технологии и инопланетная мысль сплелись в невероятные механизмы, как впоследствии оказалось, позволяющие перемещаться между мирами в мгновение ока.

Всего за какой-то день они облетели на синей будке все возможные уголки на всех возможных картах в истории нашего света и миллиона других, но принцесса так и не нашла принца.

Принцесса вымоталась, слезы текли по ее лицу, она вспоминала дом и родителей. Да, ее не принимали всерьез, но ведь именно мама прочла ей ту сказку и купила корону, а папа кружил ее и называл маленькой принцессой… Почему все изменилось? Или принцесса сама изменилась, открыв родным темную сторону приобретенной голубой крови: капризы, амбиции, эгоизм, да еще и принц неведомый, погоня за которым и в начале была болезненной, а потом вовсе переросла в разрушительную паранойю.

Принцессе хотелось домой, тем более, что карты, сложенные стопками, уже подпирающими потолок, все сплошь были покрыты крестиками. Они с прищуром побывали везде. Везде.

Тяжелая слеза скатилась на серенькую карту у ног принцессы.

Принцесса замерла. Слеза как лупа увеличила крошечный неотмеченный участок. «Оригаминг», — прочла она. Прищур обернулся и пожал плечами.

Оригаминг

Принцесса вышла из будки у высоченных, до самого неба, распахнутых картонных ворот.

Она махнула прищуру, чтобы улетал, ведь это самое последнее государство во вселенной, а значит — долгожданное место назначения. Прищур пообещал, что прилетит к ней на свадьбу.

Предчувствуя счастливый исход, принцесса отряхнулась, поправила корону, и, высоко подняв голову, пошла в сторону бумажного дворца, видневшегося впереди.

Ворота со скрежетом закрылись.

В Оригаминге все было бумажным: земля, небо, здания, жители. В складках бумажных облаков парили бумажные журавли, а по бумажным волнам шуршали бумажные кораблики. Над Оригамингом светил бумажный шар с отходящими конусами. Свет, звук и запах тоже были необъяснимо бумажными.

По пути во дворец принцесса хотела разузнать про местного принца, но кроме пары шкодливых бумажных ребятишек, быстро ушуршавших куда-то вдаль, принцесса никого не встретила.

Все жители Оригаминга собрались перед дворцом: пышно украшенным бумажной мишурой и замысловатыми фигурами величественным зданием. Как только принцессу заметили, раздались радостные возгласы и, через мгновение, оглушительным шелестом заиграл оркестр.

Толпа расступилась, пропуская принцессу. Навстречу ей, на коне из белого листа, степенно шествовал принц. Чудесный, отчего-то похожий на… на лягушонка? Он спешился, сошел с коня и упал на колено перед принцессой. В протянутой руке блестело кольцо из глянцевой бумаги с огромным украшением, представляющим бумажное подобие бриллианта.

— Будете моей женой? — спросил принц.

Принцесса не знала, что ответить. Всю жизнь она шла к этому, ради этого покинула дом, терпела обиды и лишения. Но сейчас она чувствовала себя странно, совсем не так, как представлялось в мечтах… И отчего принц так похож на лягушонка?.. Он ждал ответа. Настоящий принц предлагал принцессе руку и сердце, а она сомневалась. Как глупо… Ведь это ее судьба, ее сказка, для которой она была рождена, которую заслужила…

Принцесса вздохнула и широко улыбнулась, принимая бумажное колечко:

— Я согласна!

Принц кивнул, встал с колен и нежно прижался сухими бумажными губами к губам принцессы. Она вложила в этот поцелуй все годы страданий, мучительных поисков, бессонных ночей.

Гремел салют, бумажно ржали кони, пели люди. Принц подхватил принцессу на руки, она рассмеялась радостно и облегченно, а после вспомнила про главное и спросила у женщины, стоявшей рядом:

— Есть у вас зеркальце?

Женщина была — в точности ее мама. Она улыбнулась и подала кусочек ламинированной бумажки. Принцесса оторвала взгляд от бумажной мамы и посмотрела в отражение.

В отражении принцесса увидела лягушку.

— Поцелуй меня еще раз! — нетерпеливо попросила она принца.

Сухие губы трепетно коснулись губ принцессы. Блестящая бумажка снова показала лягушку.

Принц отнес лягушку во дворец, и закружилось свадебное пиршество. Все поздравляли новобрачных, дарили подарки и веселились.

Но лягушка отражалась как лягушка, и не было никакой принцессы. Чуда не случилось. Лягушка танцевала с мужем и непрестанно глядела в блестящие отражения, в которых не было никого, кроме ужасно нелепой лягушки в короне. Глупой лягушки.

На свадьбе собрались все родные: оригамама, оригапапа, оригадрузья… Почти как настоящие, только бумажные. Прищур не прилетел на праздник: забыл, или был занят, или обманул, как прочие до него. Лягушка постаралась отвлечься и повеселиться с остальными, не думая о лягушке в зеркалах и не заботясь о будущем.

Однако спустя месяц замужества, она больше не могла закрывать глаза на пугающую бумажную действительность.

С одной стороны, в отличие от настоящих — картонные родные были с ней добры и просты, никто не учил лягушку жизни, не строил планы по заточению ее в лечебницу, не смотрел с жалостью. Они были чудесные, но неживые, как картинки в книжке. Таким был и принц. Идеальный персонаж истории про «долго и счастливо» не мыслил, не чувствовал, не любил ее, а лишь следовал отведенной ему слащавой роли в заезженном сюжете. Принц, так похожий на лягушонка, не имел ничего общего с ее дорогим другом.

Королевская жизнь, обернувшаяся унылым спектаклем, разочаровала лягушку. Она разочаровала саму себя. Лягушка проводила дни и ночи в тоске по настоящему, по неидеальным близким, по лягушонку, которого она несправедливо отвергла.

В одну из ночей, когда в постели сопел бумажный принц, а за окном невыносимо шуршали деревья в саду, лягушка задумала бежать из Оригаминга. Она оставила на подушке свое обручальное кольцо и налегке, с одной лишь верной короной на голове, сбежала от мужа. Она прошмыгнула мимо королевской стражи и припустила, что есть мочи, к главным воротам.

Ворота были заперты. Картон не поддавался и ни в какую не рвался.

Лягушка услышала шорох позади и обернулась. Из-за кустов вышла оригамама и встала прямо перед ней:

— Милая, — с дрожью в голосе произнесла она, — тебе с нами плохо?

— Да! — отчаянно воскликнула лягушка. — С вами плохо, с собой плохо. Домой хочу, — бросила она, и пнула картонные ворота.

— Тебе надо на озеро, — сказала бумажная мама. — Там живет оригатор. Он выведет тебя, но ты должна будешь дать ему что-то взамен. Что — не знаю. За дворцом поверни направо и иди на звук, — она помолчала, потом подошла к лягушке вплотную и погладила по щеке. — Милая, ты уверена?

Лягушка обняла на прощание бумажный призрак своей матери и оставила ее, как когда-то оставила настоящую.

Она нашла озеро по звуку, точнее по голосу мамы: «В некотором царстве, в некотором государстве»… Лягушка знала слова назубок, и не только потому, что выучила их еще в детстве, а больше потому, что испытала эту злосчастную сказку на собственной шкуре…

Лягушка вышла к озеру, скорее похожему на белый лист бумаги с черной прорубью посередине. В проруби кто-то ворочался.

— Оригатор? — позвала лягушка, ступая на белый лист. — Я хочу вернуться домой.

Бумага под ногами лягушки расщепилась на обрывки-волны и острыми краями резанула лягушачьи лапы. Она вскрикнула и бросилась к проруби, находу тараторя:

— Мама… Бумажная мама сказала, что ты поможешь, что выведешь, только я должна буду что-то отдать. Но что я могу дать? У меня ничего нет… Выплыви и сам посмотри: ни золота, ни королевства… Только я! Только лягушка. Даже принцессы во мне нет, — лягушка усмехнулась. — Прости, оригатор, может быть позже, может я позже верну долг, мне бы только добраться до дома, а там наскребу, чего захочешь.

Лягушка остановилась у края черной проруби и, задыхаясь, добавила:

— Мошек у нас — завались. Любишь котлеты из мошек?

Оригатор не ответил, только осветил прорубь, так, что та засияла нефтяной лужей. Лягушка наклонилась над ней и, впервые со свадьбы, посмотрела на свое отражение.

Ну что… Ничего особенного: лягушка как лягушка. Она хотела было отвернуться, но прорубь приковала ее взгляд. Лягушка внимательно поглядела на отражение и неожиданно нашла себя вполне миловидной. Из нефти глядела хорошенькая лягушка с мечтательным взглядом и доброй улыбкой. Огромные глаза, длинные ноги, гладкая кожа… Любая принцесса обзавидуется!

Лягушка любовалась собой и радовалась, что поцелуй бумажного принца не лишил ее красоты. Все было в ней естественно и ладно, не считая нелепой короны. «Корона!» — вдруг поняла лягушка, и без тени сожаления бросила свою плату оригатору в прорубь.

Нефтяной круг засиял солнцем, расплавив корону, и вновь потемнел.

В ту же секунду в ночном небе засветилась блестящая точка. Точка летела на лягушку. И вот уже видно, что то — не точка, а самая настоящая, сверкающая в лунном свете стрела. Лягушка распростерла руки, принимая судьбу. Стрела со свистом подлетела и мягко кольнула пальчик лягушки, скорее для формы.

Лягушка улыбнулась, заслышав знакомый звук мотора. Рыжий грузовичок притормозил рядом с ней. Прекрасный, словно рыцарь, лягушонок выскочил из машины и открыл перед лягушкой дверь.

Долгая ночь отступала. Счастливые влюбленные, на тарахтящем грузовике, выехали из Оригаминга через распахнутые картонные ворота навстречу восходу.

Родное болото

Болото не изменилось, не поменялись и его обитатели, разве что соскучились по лягушке-фантазерке.

Свадьба лягушки и лягушонка была шумной и веселой. Прищур прилетел с невероятными подарками с далеких планет, плясал как безумный и всем говорил, что о лягушке даже британские ученые писали.

И я там была, камышиное пиво пила и котлетами из мошек заедала.

И жили они совсем не как в сказке, но честно и в любви.

Абаим

Сначала Абаим Марине не понравился: рост не такой уж высокий, голос не такой уж низкий, лицо по-конски вытянуто, она только начала превращаться из девчонки в девушку, а он — мужчина. Потом он назвал её принцессой, а там…

Зашумел камыш. Соловейко защебетал. Впервые для Марины. И тут же и рост, и голос, и лицо Абаима преобразились и отпечатались на сердце девушки.

Подружки говорили: Абаим — значит обманщик, плут, огудала, оплетала, для них всё было известно назубок, как по словарю. Марина бросила своих подружек, которые завидовали ей. Она знала без словарей, что Абаим — значит обнимать. И вот…

Шумел камыш. Щебетал соловейко. Девушка дышала от соловья до соловья, а между — писала любимому письма.

Абаим сказал, что не познакомит с родителями, потому что они не одобряют связи с девочкой, рассказал про ту, что прежде любил, показал свою сказку про неё, где они ещё вместе, не согласился с девушкой про её завистливых подружек, признался, что одна из них ничего, а у Марины талия не так уж и тонка, округлое — не так уж и кругло, и наконец спросил: можно ли ему целоваться с другими.

Шумел камыш. А соловейко улетел.

Рыбенок

Олли

Лето расцвело белым бутоном и обронило лепестки лучей на Олли, прилипшую к окну. Девочка скучала и от скуки лизала окно, выгибала им нос, чтобы хорошо показались ноздри, елозила маленьким рыльцем по стеклу, оставляя мокрые и жирные следы.

Ну почему Ханну отвезли на лето к бабушке, а не в соседний дом, как обычно? Ханна была лучшей подружкой Олли, и Олли очень по ней скучала, ей хотелось рассказать девочке кучу открытий, море событий и приключений, случившихся за последний год.

Теперь она знает, как ловить голубей и ходить босиком по шишкам, как готовить сырное печенье и даже как целовать мальчиков в щеку так, чтобы у них волосы становились дыбом. Олли очень хотелось научить всему этому Ханну и похвастаться кружавчатым розовым платочком, который ей подарила на день рождения мама. Только где живет подружка, девочка не знала, и очень сердилась на себя за глупость.

Полик подъезжал к дому, когда взгляд его упал на окно и на страшную ноздрявую Олли. Мальчик упал с велосипеда и посмотрел на содранную коленку. Капельки крови точками покрыли рану. Полик хотел заплакать, но вместо этого крепко сжал зубы так, что они даже скрипнули. Опять эта Олли! Как же сестра ему надоела: то бегает за ним, угрожая поцеловать, то кривляется как дурочка.

Полик оставил велосипед во дворе, а сам вошел в дом. Дома было тихо, лишь половицы трещали под ногами мальчика, свет щедро заливался в окна, поблескивая серебряными и золотыми пылинками, сладко пахло пирогом с клубникой. Мальчик проследовал за ароматом, достал ложку из кухонного шкафчика и запустил ее в самую сердцевину пирога, чтобы Олли не досталось. Она любит так делать, еще и ложку прежде облизывает, чтобы брату потом противно было есть. А сейчас он может ей насолить, не ей же одной пакостить. Полик облизал ложку и макнул в пирог, как вдруг почувствовал мокрый палец в ухе.

— Олли! — крикнул мальчик, резко развернувшись и мазнув грязной ложкой по лицу сестры.

— Полик, — улыбнулась сестра, вытирая ладошкой сладость и слизывая клубнику с пальцев, — тише. Мама и папа проснутся, а мы еще пирог не слямзили.

Дети наперегонки умяли пирог, последний кусочек достался Олли, и девочка радостно подняла руки вверх как победитель. Полик нахмурился и пробухтел:

— Чего ты вообще дома сидишь? Пошла бы, погуляла со своей Ханнкой…

— Если бы я знала, где она живет — тут же бы побежала! — воскликнула девочка. — Но она у бабушки этим летом, а бабушка — не знаю где…

Ну вот, мама сегодня еще что-нибудь вкусное сготовит, а папа обещал половить с детьми бабочек. Если Олли так и будет сторожить дом, то она сама все съест и всех поймает, опять оставив брата в дураках. Полика вдруг озарила идея, как провести летний вечер с родителями в радость.

— Олличка, так я знаю, где Ханнка!

— Правда? Правда? — запрыгала сестра. — Поличек, расскажи, пожалуйста!

— А ты… — протянул Полик. — Что мне дашь за информацию?

Олли закусила губу, размышляя.

— Хочешь, — хитро скосив глазки, сказала она, — я тебя поцелую?

— Бе-е-е, — сморщился мальчик и замотал головой.

— Ладно-ладно, — посерьезнела сестра. — Если скажешь, где Ханна, то я навсегда от тебя отстану: не буду трогать твои вещи, таскать сладости, заходить к тебе в комнату, и вообще… Постараюсь исчезнуть!

Полик, довольный, протянул сестре руку. На секунду рука мальчика осветилась ярким лучом, будто звездочкой. Олли пожала руку брата и снова запрыгала на месте.

— Ну и где же, где моя Ханна?

— Толкучку знаешь?

— Это та вонючая речка?

— Знаешь, почему она воняет?

Девочка хмыкнула и пожала плечами.

— На Толкучке рыбы больше, чем воды, — сказал Полик. — На другой берег можно перейти прямо по рыбьим спинам.

Олли ахнула.

— На той стороне… — мальчик замешкался, сочиняя. — Ну да, за рекой… Прямо по улице… Э-э-э… После первого дома — направо, и слева… Хм-м… Третий дом — дом Ханнкиной бабушки.

— А ты не привираешь? — сощурилась сестра.

— Да не, я просто мысленно вспоминал дорогу, — приврал Полик.

— Тогда пока, братик! — махнула ручкой Олли. — Постараюсь больше не попадаться тебе на глаза, — подмигнула она.

— Класс! — обрадовался мальчик, предвкушая, как будет здорово избавиться от сестры.

— Ой, — запнулась у порога девочка. — А как же я перейду Толкучку, если там так сильно воняет?

— Платком прикроешься, рукавом, — ответил Полик. — Разберешься!

Олли вспомнила про платочек, подаренный мамой, который она как раз хотела показать Ханне, вскинула указательный палец вверх и метнулась за ним в комнату.

Толкучка

Среди престарелых, древних, а по большей части засохших рыб пухла от натуги рыбка Карла. Она боялась моргнуть или шевельнуться так, что высвободит из себя давно готовые икринки. Этого никак нельзя было допустить. Другие, еще живые рыбы, хищно поглядывали на Карлу: они знали, что когда она строит такое лицо — значит скоро будет еда. Стоит Карле икнуть — и они пообедают свежей икрой, что куда лучше балыка из дохлых сородичей.

Одна икринка сорвалась, Карла ахнула, и тут же из нее посыпалось, как из опрокинутой солонки. Налетели голодные сородичи и, не успела новоиспеченная мать опомниться, как перестала ей быть.

На Толкучке случившееся не было событием из ряда вон, здесь ежеминутно убивали, ради выживания в переполненной реке. Почти все толкучные рыбы жили для себя, без забот о потомстве, и метали икру, только чтоб прокормиться.

Карла не ела икру и не ела покойных, питалась же рыбка растительностью с берега. Ей не нравилось местное общество, они не понимали ее неприязни к убийству и не понимали желания иметь детей. Они бы и в свободной реке не стали возиться с мальками, метнули б икру и поплыли дальше, но не Карла. Карла хотела растить, воспитывать малых рыбят, в этом она видела счастье.

Раньше, когда Толкучка еще так не звалась, Карла метала икру, которую никто и не думал есть. Не было такой нужды. Но и тогда мужчины не хотели оплодотворять ее икринки: они видели, как она хочет этого и, будто назло, игнорировали ее помет.

Тем днем, щипая травку у берега, рыбка увидела, как рожает корова: не икринка, а целая маленькая коровка вылезла из матери.

Вообще рыбка всегда полагалась только на себя и никогда не просила ни о чем Рыбога, и это оборачивалось неизменным страданием. Утром она впервые обратилась к нему, все еще немного сомневаясь не то что в его помощи, но в существовании. Она попросила у Рыбога детей, потом случилась эта чудесная корова… Карла была восхищена увиденным и помолилась о том, чтобы стать живородящей и больше не бояться за икринок.

Пока рыбка спала, звезда из созвездия Рыб упала в Толкучку, Карле на брюшко, и растеклась по рыбьему телу.

Проснувшись, Карла почувствовала себя странно знакомо: внутри нее зародилась жизнь. Жизни множились и росли, шевелились и толкались.

Толкучка, как обычно, воевала, пожирала поверженных, и гнила, распространяя все более страшную вонь.

Карла светилась счастьем.

Мама

Как из прекрасной коровы на том берегу, из Карлы гордо выплыли зрелые, юные рыбки. Теперь ее материнству ничего не угрожало, отныне она заживет счастливо со своим потомством, научит есть прибрежную зелень, кувыркаться в воде, вместе они сумеют уплыть из Толкучки, конечно, придется постараться преодолеть горы рыбьих скелетов и гниющих трупов, при этом избежав нападений озверевших сородичей, но они справятся, потому что теперь есть, ради чего бежать, ради кого стреми…

Огромная босоножка обрушилась сверху на деток Карлы и вдавила в рыбный паштет реки. Ошарашенная мать видела, как ботинок взмыл ввысь, унося на подошве хвосты и глаза ее детей.

Зажимая нос розовым платочком, Олли с отвращением перебиралась через Толкучку. Девочка поскользнулась на спине рыбы, вдруг прыгнувшей ей под ноги, и, пытаясь удержать равновесие, выронила из рук мамин платок. Резкий запах ударил в нос, и Олли пустилась бежать, иначе вонючая речка забрала бы не только платок, но и ее саму, по самую маковку.

Несчастную Карлу окутал розовый свет и спрятал ото всех ее страдание. Даже чудо, посланное Рыбогом, не спасло детей рыбки. Она снова одна. Сколько еще ей предстоит вытерпеть? Скольких суждено оплакать? Карла почувствовала, что задыхается. Розовый свет прилип к ее телу и впитал влагу с его поверхности. Неужели это конец?

Рыбка яростно затрепетала под платком, двигаясь наугад, лишь бы уплыть от смерти. В светлом небе на мгновение показался рыбий глаз и метнул искрящуюся звездочку из уголка глаза точно на кружевной платок посреди Толкучки.

Двигаться стало легче: нижние плавники окрепли. За короткое время у Карлы отросли ноги и руки, слетела перламутровая чешуя, обнажив персиковую кожу, заблестели на солнце русые волосы. Рыба вышла на берег молодой злой женщиной, чтобы отомстить человеку, убившему ее детей.

Карла крепко сжимала в руке кружевной платок и безумно оглядывалась. Наконец она заметила прекрасную девочку, бегущую ей навстречу с раскинутыми руками. Карла замешкалась. Олли подбежала к Карле и с радостным возгласом: «Мамочка!» сжала рыбу в тесных объятьях.

Позабыв о мстительных планах, Карла обняла девочку и прошептала:

— Дочка…

— Мама, ты нашла мой платок?

Карла растерянно взглянула на розовую тряпочку.

— Да, моя крошка.

— Я искала Ханну, но не нашла. Полик сказал, что она живет здесь с бабушкой, вот я и пошла, как он научил, через вонючую речку, а там так было скользко, что я выронила платок, а потом меня затошнило, и я побежала… Поищем Ханну вместе, мамуль?

— Конечно, милая, — прошелестела Карла.

Олли взяла рыбу под руку и навсегда отстала от брата: больше никогда не трогала его вещи, не таскала сладости и не заходила к нему в комнату. Исчезла.

А всемогущий Рыбог наблюдал за счастливой Карлой и улыбался, сверкая огненными звездами-икринками.

Абака

Впервые спустившись в метро и попав в подземный город, я испытала благоговение. Подземелье несло толпу навстречу целям и мечтам через чудесные залы: одну из них в любое время освещал белый дневной свет, в другой — золотые собаки исполняли желания (стоит лишь потереть им нос!), а третью увивали металлические сказочные цветы. Чудесные залы отражали чудеса поверхности: под прудами изобразили рыбок, под театрами застыли человеческие страсти.

Но больше всех мне дорога моя первая станция, расположившаяся глубоко под землёй. Потолок там высоченный, и представляет собой искусный, объёмный образ вечернего неба с отсветами заката, среди которого летают полупрозрачные ангелы. Под небом растут расписные деревья-колонны, и небо становится их общей кроной, но не разделяется ими, а парит в вышине, пол — будто сверкающий песок, а свет струится из стен тонкими розовыми струйками. С первого взгляда на эту картину у меня дух перехватило, словно мой дух столкнулся со святым. Я стала считать это место священным, и привыкла затаивать дыхание при входе на станцию.

Когда тревожные дни сливаются в один, тогда я ложусь на скамью своей подземной церкви, вдыхаю запах поездов, смотрю на ангелов, всё им рассказываю, и мне легчает.

Однажды, в особо тягостном настроении, когда я всерьёз засомневалась в осмысленности своей жизни и долго смотрела в потолок священной залы, вглядывалась в закатные небеса и ангелов, которые порхали, как живые, меж живых облаков, я спросила их: зачем я живу? Для чего слоняюсь, маюсь, тревожусь? Кто я? Зачем я? И ангелы ответили, что я — абака. Я сказала, что не знаю енохианского, а они взяли меня наверх к себе и показали плиточку между деревом-колонной и потолком.

Ангелы сказали, что эта плиточка создаёт волшебный эффект для глаз смотрящих снизу, будто небо-потолок выше, чем есть, и эта плиточка и называется абака. Ты живёшь, пели мне ангелы, чтобы создавать волшебство, потому что с тобой другим кажется, что небо выше, и весь мир — прекрасная сказка.

Непротивление

посвящается самому могущественному магу моего детства

— Здравствуй, крошка, — прогремел голос. — Что ты делаешь одна в чаще леса?

— Гуляем, собираем ягоды, — приветливо ответила девочка. — Мы тут с па…

Не успела девочка договорить, как из-за пышного куста выскочил тонкий мужчина с плетеной корзиной на плече и телефоном перед глазами.

— Пишут, что это может быть как черная бузина, так и волчья ягода. Проверим? — с улыбкой спросил мужчина, поднес ягодку к губам, поднял глаза, и только сейчас заметил нависшего над дочерью монстра.

— Е-е-ешь, — прошипел монстр.

— Отойди от него, дочка, — сурово проговорил мужчина и опустил корзину на землю.

Девочка удивленно посмотрела на отца и сказала:

— Мы просто разговариваем, пап. Все хорошо.

Папа не ответил. Он, не моргая, пристально смотрел в змеиный глаз чудища.

— Он только спросил, что мы тут делаем, — залепетала девочка. — А я сказала, что мы гуляем…

Монстр смотрел на мужчину, посмеиваясь, а потом резко двинулся своей огромной тушей к нему, намереваясь напугать. Мужчина не шелохнулся. Девочка вскрикнула и спряталась за стволом каштана.

Монстр дал себя рассмотреть и ужаснуться. Черное, скользкое туловище высотой в пол тополя пузырилось гнойными прыщами. На туловище гнездилась бугристая, как старая картофелина, голова, покрытая пятнами плесени. Белая пушинка, сорвалась с ветки и опустилась на пыльный глаз, наполовину прикрытый опухшим маслянистым веком. Четыре столба ног, крысиный хвост, рот с расходящимися щупальцами и зловонное, как кухонная тряпка, дыхание.

Мужчина не ужаснулся и дал рассмотреть себя. Высокий, жилистый, с кудрявой шапкой волос, в очках. За очками — льдистые глаза с любопытной мошкой зрачка. Сонная муха, оглушительно жужжа, уселась на кончик орлиного носа. Футболка с безумным ученым из мультфильма, голубые джинсы, тряпичные кеды. В руке зажат серебристый кнопочный телефон.

— Позвонить есть что ль? — ухмыльнулся монстр, кивая на телефон.

Мужчина не ответил. Он стоял и сосредоточенно смотрел монстру в глаз.

— Эй, водолаз, дай очки погонять, — пробасило чудовище.

Не дождавшись ответа, монстр резко нагнулся и щупальцами рта окружил голову мужчины. Тряпка угрожающе зашептала:

— Через минуту ты в этих кустах будешь мертвым лежать, а дочь твоя будет смотреть. Я убью тебя, и дочь заберу. Ну, скажи, сопля, нравится план?

Мужчина рассмеялся и плюнул в чудовищную пасть.

Монстр поперхнулся и свирепо воскликнул:

— Думаешь, шучу? Думаешь, не убью?

Девочка вышла из-за дерева и сказала сквозь слезы:

— Да вы чего! Пап, он ничего мне плохого не делал. А ты: почему говоришь такое моему папе?

— Она будет смотреть, как я раздавлю тебя, как вылезут твои внутренности, как я телефон твой заберу, как смеяться буду. Слышишь меня? Слышишь? — орал на весь лес монстр.

Ответа не последовало.

В следующий миг с криком: «Бесишь!» монстр подпрыгнул и в прыжке всеми ногами пнул мужчину в живот. Но промахнулся и задел только левый мизинец на ступне. Мужчина упал, не отводя глаз. Чудище так яростно топнуло, что земля затряслась, и птицы тревожной полифонией заголосили в вышине.

— Тебе не скучно там? — спросил мужчина со дна пробитой чудовищем ямы.

— Я… — сбив дыхание, хрипнул монстр. — Я покажу тебе… Скучно!..

Монстр набух, глаз его налился кровью, и он принялся топтать мужчину со всей бурлящей в нем ненавистью. Целый день чудовище неистово прыгало, все глубже вдавливая врага в землю. Наконец оно выбилось из сил, вылезло из ямы и шумно повалилось на траву.

На дне развороченной пропасти лежал мужчина со ссадиной на боку и смеялся. Лишь раз его зацепило. Монстр настолько был ослеплен гневом, что и не думал глядеть под ноги, а противник тем временем прятался от ударов то под корягой, то под валуном.

Мужчина поднялся, все еще посмеиваясь, и, цепляясь за обнажившиеся корни деревьев и комья земли, вылез из ямы, уставившись на монстра.

Того было не узнать. Чудовище лежало в луже гноя и хрипело. Прыщи от напряжения лопнули и обнажили кровавые раны, глаз закатился, щупальца пересохли от крика, ноги были пробиты камнями и сучьями.

— Солнышко, ты где? — позвал мужчина.

Девочка сидела у подножия каштана, обхватив колени, и заливалась слезами.

— Пойдем домой, — сказал мужчина, и обнял дочь.

Он вынул из кармана джинсов чуть поцарапанный телефон:

— Мама, кстати, звонила. Сказала, что не скучает там без нас, печет булочки с корицей к ужину.

Отец взял дочь за руку, и они пошли прочь от чудовища.

— Почему ты ничего не делал? Почему не защищался? — недоуменно спросила девочка.

— Я ждал, пока сработает волчья ягода или…

Голос мужчины прервал истошный крик:

— Я все равно убью тебя! Свол… своло…

Чудище захлебнулось руганью и вдруг обмякло, не в силах двигаться и говорить.

— Или пока его от злости не разобьет инсульт, — закончил фразу мужчина и подмигнул восхищенной дочке.

Аббат-абанат

Слюнявые бумажки украшали уже все девчоночьи затылки, на парте были вырезаны прозвища всех одноклассников, учительница сидела на суперклее, склеивалась потихоньку, математика как обычно — нудятина. Надо было что-то делать. Арсений ковырял жевачки под партой, а Артемий, спрятавшись за учебником, учился выворачивать веки посильнее, а-то они у него вывернутыми не держались, тут же вворачивались обратно.

— Слушай, Тёмыч, — прошептал Арсений. — Надо что-то придумать, а-то я сдохну от скуки.

— Сенич-Сенич… — ответил Артемий. — Я сам об этом думаю.

Тёмыч с вывернутыми веками осторожно повернулся к другу и улыбнулся, от улыбки веки опять ввернулись.

— Вот бль… — слишком громко булькнул пацан и нырнул за учебник, поняв, что его услышала Вероника Сергеевна.

— Круглый! — вскрикнула учительница и попыталась вскочить, но экспозиция клея прошла, и Вероничка уже склеилась со стулом.

— Кр-р-руглый! — зарычала Вероника Сергеевна.

Артемий встал, глядя в пол.

— Я ничего, это не я.

— А кто же? Кто? — завизжала Вероничка. — Пифагор? Архимед? Кто, Круглый, кроме тебя и Карташова занимается на уроке не пойми чем, только не математикой? Иди к трудовикам или к уборщице, спроси растворитель.

Тёма поплёлся по классу, на ходу дёргая девчонок за всё, что попадётся.

— И постарайся вернуться в этом учебном году.

Артемий вышел, и Вероника Сергеевна принялась за Арсения.

— Карташов, к доске.

— Ну ё… — протянул Сеня.

— Без ё! Без ё! — разошлась Вероничка. — Пока твой сопартник не вернётся, будешь отвечать. За него, за себя, за всех.

Тёмыч пришёл к самому концу урока, и Сенич ткнул его под рёбра. Тёмыч в ответ ударил друга по макушке. Началась драка. Вероничка вызвала охранника, тот разнял.

На биологии снова стало скучно.

— От скуки всё, — сказал Тёмыч.

— Ну, — подтвердил Сенич. — Я кстати придумал как нам спокойно говорить, чтобы другие ничего не поняли.

— К-а-к? — медленно произнёс Артемий, стараясь не шевелить лицом, чтобы веки не ввернулись обратно.

— Все гласные заменяем на букву «а», — сказал Арсений. — Тайный язык, понимаешь?

— Тапа так? — спросил Тёмыч.

— На да, — кивнул Сенич.

— Варанака Саргаавна — дара.

— Клаша натаральная, — подтвердил Сенич.

— Клаша? — не понял Тёмыч.

— Клуша типа, — объяснил друг.

— А, ага, — Артемий кивнул на учителя биологии и добавил, — а Гааргай Владамаравач — праста хай.

И Артемий указал Арсению на пошлый рисунок, вырезанный им ранее на парте.

— Хай, Карташов! — прогремел Георгий Владимирович. — Хай, Круглый! У нас, если вы не заметили, сейчас не английский, а биология, так что будьте добры…

И бла-бла в том же духе.

Друзья очень обрадовались, что тайный язык работает как надо, и оставшийся школьный день проболтали на нём, не считая редких отговорок перед учителями: почему они не выучили то, да это.

После школы Артемий с Арсением отправились гулять, и по дороге громко обсуждали встречных, не стесняясь в выражениях, смысл которых был понятен только друзьям. «Насатай прадарак», «жарная карава» и «пращавай дабал» даже и не подумали, что неясный набор букв относился к ним, зато пацаны смеялись как безумные, осознав безнаказанность свободы своего слова.

В то время настоятель монастыря Виктор поливал цветы в саду прихода. Цветы выглядели вяло, никак не приживались, так же обстояли дела и с монастырём, одиноким и заброшенным. Виктор верил, что стоит цветам ожить — и пойдут люди. Вера настоятеля указала ему, что надобно включить цветам классическую музыку, которую высоко ценят растения. Настоятель купил поддержанный магнитофон и раздобыл кассету с Шопеном, а также приобрёл журнал о цветоводстве, чтобы воздействовать на цветы физически и психологически. Духовная же манипуляция заключалась в чтении молитвы под Шопена с лопаткой в руке.

Тёмыч и Сенич узрели эту картину и притихли. Потом, осознав происходящее, и прочитав слово «аббатство» на монастыре, Сенич промолвил:

— Аббат-абанат…

Тёмыч вылупился на друга и расхохотался.

— Аббат-абанат! — заржал он.