Бесплатный фрагмент - Чужая курица

Еда для мужчин

ГЛАВА ПЕРВАЯ

— Что, в штаны наложил от страха?

— Что-о? — я выпучил на вопрошавшего глаза.

— Известно что.

Одет он был в темно-синий костюм, на лацкане которого переливался радужными цветами значок.

— Почему вы построили дачу в непосредственной близости от президентской трассы?

Он перешел на «вы», стремясь, видимо, подчеркнуть осуществление служебных полномочий.

Я ответил на вопрос вопросом:

— А почему вы спрашиваете?

Я надеялся: он улыбнется. Не тут-то было.

— В интересах безопасности президента.

Не верилось, что именно этот человек так непринужденно начал со мной разговор. Удастся ли направить его в житейское русло? Я не был уверен, однако решил попробовать.

— То, что школьный учитель выращивает для себя картошку и кабачки, не может представлять опасность для президента.

Даже тени сомнения не появилось у него на лице, и все-таки крутой визитёр задумался. Я хотел добавить, что, может быть, и его ребятишки учатся у меня, но вовремя прикусил язык. Радужный значок будто подмигнул мне: держи, дескать, карман шире, они уже распределены по европам. Халявно воздвиг? Да! Но халявщиков тьма.

Задумчивость его как быстро появилась, так скоро и улетучилась.

— Разрешите посмотреть ваш паспорт.

Я стоял перед ним в футболке и с тяпкой в руке. Откуда у меня паспорт? В душе нарастала обида на репейник, ни с того ни с сего прицепившийся ко мне.

— А покажите сначала ваше удостоверение.

Вот чего мне не надо было говорить! Лучше б я поведал ему, что часть выращенной сельхозпродукции поступала в школьную столовую. Лучше, если б сказал: зарплаты у учителей не такие большие, чтоб можно было отказаться от огорода. Может, лучше было предложить ему отведать скромного блюда: картошки тушеной с кабачком, приготовленной на костре, пахнущей дымом?

Слово не воробей. Лицо гостя стало не медным даже, а бронзовым. Рука полезла во внутренний карман, и глаза мои уперлись в его фотографию: в черном костюме и при галстуке, глаза те же, пристальные и вроде бы недовольные. Я почувствовал, что взбаламутил в его душе болото, причем болото глубокое, топкое. Он, не торопясь, спрятал удостоверение, из бокового кармана достал радиотелефон. Во мне нарастали нехорошие предчувствия.

— Вышли ко мне дежурную машину.

И ни слова больше. Я мог бы сказанное истолковать по-разному. Мало ли для чего могла понадобиться ему дежурная машина? Вот только паспортом моим он перестал интересоваться…

Неопределенность была развеяна одним ударом:

— Собирайтесь, поедете в отделение.

Для меня это как гром среди ясного неба. Если б на нас упала высокая береза, находящаяся поблизости, я и то не удивился бы: в ней образовалось дупло. А тут с бухты барахты… Бряк! Дела, намеченные на день, лешему под хвост? Я взглянул в неулыбчивые глаза и понял, что слова, с которыми он появился здесь, вовсе не шутка, а его привычка брать быка за рога. Пришлось подчиниться молодецкому напору. Что мне собираться? Штаны натянул, костюм напялил — и готов. Паспорт в одном кармане, мобильник — в другом. Прощай дача, до новых встреч!

Рядом с моим гостем стоял невысокий, смуглый лейтенант милиции. Гость повернулся и пошел своей дорогой, а я поплелся вслед за лейтенантом.

Летучка выглядела безукоризненно, но изнутри оказалась не первой свежести. Внешняя респектабельность сменялась бардаком, будто только что доставили в изолятор банду. Лейтенант взял мой портфель, покопался во всех отделениях. В одном он нашел пластиковую бутылочку с водой и складной стакан, сохранившийся у меня еще с прошлого века; в другом — зарядку для мобильника. Я заметил, что досмотр лейтенант осуществляет с некоторой брезгливостью. Бедность мою презирает или неприятно шмонать? Впрочем, голова по самую макушку забита иными заботами. Лейтенант оставил меня наедине с бардаком, сам сел за руль.

И надо было перечить тому, кто словно с облака свалился на мою голову. Показал бы сразу паспорт — может, отцепился бы. У соседей — чутье, те никогда на дачу носа не сунут, если президент собирается проезжать. И никто их не допекает, не изводит ни за что ни про что. Не лондонская же бабуся предупреждает? А я по простоте своей вляпался в говно, целый день пиши пропало. И число-то какое — 22 июня. Вспомнил, сидя в духоте, о прочитанном в календаре: оно — самое могущественное из чисел, способное осуществить любые надежды, хотя и здорово напрягает, заставляя человека отказаться от жизненного эго. Помню, я усомнился в его особости, ведь Гитлер попер на нас как раз в этот день ранним утром и сломал себе шею. Скорее всего, Гитлер не случайно выбрал число для нападения. Но я-то не выбирал и о том, кто выбрал, не имею ни малейшего представления. Чем обернётся для меня 22 июня? Хрен его знает. Мне хочется, чтоб человек, остановивший на нем выбор, потерпел, подобно Гитлеру, полное поражение.

Одно дело — мечтать на огороде среди ботвы и кабачков, и совсем иное — отвлечься от жизни в железной ловушке. Машина резко затормозила, и я едва не свалился на пол. Подняв глаза, я увидел сквозь лобовое стекло большой фургон на обочине и возле него загорелого шофера лет сорока. На нем была сетчатая тенниска, почти не скрывавшая мощную мускулатуру. Лейтенант поставил машину впереди впритирку к бордюру, выпрыгнул из кабины, хлопнув дверцей. К моему удивлению, шофер коршуном налетел на него.

— Не я оформлял накладную, мне плевать на нее с высокой колокольни.

— Разберемся. А я хочу от себя посоветовать: не плюй против ветра.

— Да пошел ты! Не с меня шкуру снимут за задержку.

Не веря своим ушам, я взялся за ручку — дверца оказалась не заперта. Выбравшись из летучки, увидел, что милиционер отступает, как будто кобура с пистолетом не у него, а у шоферюги. Мое появление ничуть не смутило водителя, он продолжал наступать. «Ну и шофер! — подумалось мне. — Наглость — второе счастье. Что-то с накладной не того, а какой напористый». Я не чувствовал себя виноватым ни в чем, однако мурыжили меня уже около часа. Сколько еще волынка продлится — неизвестно. И все-таки дальнобойщик придал мне бодрости. Я решил обратиться к лейтенанту при первой возможности. У него появились дела поважнее моей скромной личности.

— Не забывай, что я при исполнении, — сказал лейтенант. — Жди. Накладная на экспертизе. Пройдёт экспертизу, тогда поговорим.

Сел в кабину и захлопнул дверцу. Шофер повернулся, направляясь к машине. Пыл его явно поубавился. Я догадался: он сидел на крючке, который не выплюнуть просто так, поэтому и ерепенился. Мне не жалко его. Казалось, что крутой крепыш в конце концов разорвет путы на руках и на ногах. Придёт в себя, достанет сотовый, обматерит тех, кто оформлял накладную, припугнёт ментами, и ему дадут дельный совет и деньги для разрешения конфликта. А я? На кого мне надеяться в нелепой ситуации? Огородник мог помешать Верховному главнокомандующему проехать по едва заметной с грядок трассе. Что и кому я буду доказывать, если выдернут с огорода, как сорняк? Надо меньше возникать и рыпаться, убеждая на месте, что при всем желании не нанесёшь вреда ни трассе, ни президенту — не крот, не отбойный молоток и, в конце концов, не верблюд. Кто там мчится по дороге, мне дела нет. Вот лопата и тяпка, их достаточно для того, чтоб получить урожай, но недостаточно для причинения вреда кому бы то ни было.

Я забрался в летучку, и, пока двигатель молчал, обратился к лейтенанту:

— Может, вы меня отпустите? У меня куча своих забот, а у вас — своих.

— Свяжусь с начальством.

Вытащив из бардачка радиотелефон, лейтенант быстро наладил связь. Поговорили сначала о дальнобойщике, причем мне стало ясно, что тому ещё придется понервничать. Спросил он и обо мне. Ответ прозвучал громко, хотя не очень разборчиво. Мне показалось, что лейтенанту разрешили меня отпустить, однако он решительно произнёс:

— Едем!

Машина легко завелась и выкатилась с обочины на трассу. Чему быть, того не миновать. Я вспомнил о могущественном числе кармического долга: 22. Кто его выбрал для начинающегося театрального представления? Не этот ли брюнет в милицейской форме с двумя звездочками на погонах? Не очень она ему к лицу. И все-таки ясно, что я попал в цепкие лапы — отдельно наточен каждый ноготок. Не рвись, птичка, так как он может вонзиться тебе в сердце! Число 22 по гороскопу символизирует построение Вселенной, а ты лишь пылинка мироздания и не символизируешь ничего. Не рыпайся. Нагрел задницей сиденье и жди, что будет. Оно известно лишь Богу, который долго терпит и крепко бьёт.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Мне показалось, что в отделении обо мне на какое-то время забыли. Лейтенант уехал к своему дальнобойщику, я сидел в обезьяннике. Дверь приоткрыта: встань да и сгинь, затеряйся в толпе. Драпани, если тебе дорог светлый день, а не тёмная ночь. Ты не бездельник, а работяга, тебя зовут выращенные кусты. После дождя нужно прополоть и окучить картошку. Надо собрать клубнику, а то она начнет гнить. Пора проредить свеклу, пока земля от дождя мягкая. Даже если за дверью стоит автоматчик, он не станет стрелять в спину. Не успеет вскинуть оружие, которое смотрит в землю. Земля-матушка сковала его свинцовый взгляд. Убежать отсюда, скрыться с глаз долой, оградить миром зелени свободу. Я в своей стране, дома, мне здесь помогают даже стены. Я огородник, и для меня это слово значит немало. Живо ещё стремление накормить себя и семью, не быть птенцом, не ждать, пока кто-то положит тебе в рот пищу. Я тот, кто украшает землю цветами полезных растений и может дождаться от них съедобных плодов. Выдернуть меня с корнем не удастся, потому что он у меня не мочковатый, а стержневой, и уходит на большую глубину. Но, с другой стороны, уйти втихаря из обезьянника означает для меня уподобиться обезьяне, показать, что ты не прав и предпочёл улизнуть. Не лучше ли в такой ситуации не ерепениться? Они имеют право любого задержать на три часа, чтоб выяснять его личность. Я остался ждать у моря погоды.

Мимо время от времени проводили задержанных, они не бузили и шли с покорностью ягнят. Лишь один из них, сумрачного вида человек, бросил на меня взгляд, в глубине которого таилось торжество: и тебя замели? Может, он знал, что я огородник и видел меня с мотыгой в руках. А то еще бывает задержанный рад тому, что не его одного задержали, а всех стригут под одну гребенку: от сумы да от тюрьмы не открестишься. Я проводил глазами сутулую спину и вздохнул про себя: сколько еще сидеть бесхозным, транжиря время? Не думаю, что его много прошло. Пусть это были не часы, а минуты, но минуты нудные, утомившие меня неопределенностью. Самое главное — пустые, зряшные, пропавшие безвозвратно в плохо освещенном обезьяннике. Когда я стал склоняться к тому, что обо мне забыли, раздался голос дежурного. Его почти не было видно: он сидел за застекленным и зарешеченным окошком. Я догадался, что этот голос зовет меня, так как никого вокруг в тот момент не было. У дежурного на погонах — три звездочки, он требовал у меня паспорт. Это второй случай за день, когда мой паспорт понадобился кому-то. Прежде он находился в перманентном покое. Был нужен при трудоустройстве, но тогда с него только сняли копию и тут же возвратили мне. Так он лежал без дела во внутреннем кармане, застегнутый с помощью пуговицы на петельку. Не окажись его здесь со мной, милицейские звездочки, я думаю, отпиарили бы меня по полной. Они не любят, когда человек говорит: я такой-то, и не подтверждает документом. Им нужен сперва документ, да чтоб с фотографией, а потом уже все остальное. Документ в ваших руках. Что еще надо? Отпустите. Не тут-то было. Дежурный начал оформлять протокол. Удивительные вещи эти бумажки, если их параллельные линии позволяют разводить канитель с огородником. Старший лейтенант самым строгим образом вписал в протокол мои паспортные данные и все, что счел необходимым по поводу моего задержания. Писал он неторопливо, не догадываясь, как дорого для меня время, или, вероятно, догадываясь, но не в силах изжить привычку тянуть резину. Вот уже и место работы записано.

— Телефон вашего начальника, — сказал дежурный и впервые поднял на меня глаза. Они были светлые, и, казалось, не таили в себе ничего плохого.

— Да что начальник-то? Зачем его замешивать в эту историю?

— Он должен подтвердить, что вы у него работаете.

«Вот сейчас дам ему телефон, а он еще что-нибудь отчубучит», — подумал я, засовывая руку в карман и вытаскивая свой видавший виды мобильник. В нем были

телефоны моих родственников, и коллег, и директора школы. Я назвал ему директорский номер, но на этом мои мытарства не закончились, словно какая-то липучка держала меня здесь. Дежурный протянул мне лист бумаги и чернильную подушечку, что едва не выбило меня из равновесия. Задержание — это одно дело, отпечатки пальцев, по моим представлениям, совсем другое, ни в какие ворота оно не лезет.

— А это ещё зачем? — спросил я.

Как ни старался, не смог скрыть своего недовольства. Не дал ли им тем самым повод канителиться бесконечно? Про себя я думал: чем невозмутимей здесь буду, тем быстрее выйду отсюда. Тут уже вспомнил и про адвоката, и про мускулистого дальнобойщика. Стал ли бы здесь дальнобойщик бузить? Скорее всего, стал бы; видать, характер у него такой стервозный. Вот освободился ли — неизвестно. В сетях лучше не рыпаться, потому что ещё сильнее запутываешься. Упустишь погожий денек — он улетит, а завтра не вернется.

Я просмотрел записи дежурного, расписался в протоколе, поставил с каждого пальца фиолетовый отпечаток. Получая назад бумаги, старший лейтенант ответил, наконец, на мой вопрос.

— Если вас убьют на огороде, то мы по отпечаткам идентифицируем вашу личность.

Он так легко сказал «идентифицируем», будто ему приходилось произносить это слово ежечасно. А мне стало малость не по себе. Моя милиция кого бережет? Президента или его высокого гостя? Но я тоже, если брать масштабы огорода, человек. Во всяком случае, меня побаиваются вороны и зайцы. Я могу уничтожить тлей на огурцах, гусениц на капусте. Конечно, это мелко, незаметно, хотя я тоже своего рода Верховный главнокомандующий. И откуда же тогда равнодушие к моей судьбе? Плюнуть и растереть? Так назло всему буду держать порох сухим, почву влажной, несмотря на то, что светлые глаза напротив стали очень серьезными. Посмотрим, чьё оружие сильней, раз уж кому-то угодно выбрать число из двух двоек, неприятных мне как бывшему школьнику и как нынешнему учителю. Не такой я наивный, как думаешь ты, старлей! Он уже кивает мне головой, слово в знак солидарности с моими мыслями:

— Направо умывальник, помойте руки.

Я оставил портфель на скамье, на которой сидел, а сам отправился на поиски умывальника. Вот он, миленький: чист, словно только что из магазина, даже недостача освещения не может скрыть его блеск. Осматриваюсь в поиске мыла — этой роскоши не оказалось. Нет — и не надо. На огороде сегодня покопаться не успел, чернила же с его помощью не отмыть. Ополоснул руки водой — клеймо все равно осталось. В древности рабов клеймили, нынче всех подряд. Но это субъективное ощущение, мне клеймом и слишком броская татуировка кажется. По большей части, клеймятся добровольно. Клеймо есть, рабовладельца ищем. Я искать рабовладельца не намерен.

Возле моего портфеля стоял человек. Невысокого роста, в штатском костюме. Что-то в нем было стальное: может быть, в покрое серого костюма, может быть, во взгляде. Он напомнил мне визитера, посетившего мои грядки, по чьей милости вся эта канитель завязалась. Вот только значка на лацкане не было. Никаких опознавательных знаков, как у человека с улицы. По выражению лица дежурного я понял, что это не только не посторонний, но и изрядная ведомственная шишка. Все органы старлея словно бы превратились в слух. Я вспомнил чьи-то стихи: «Мои рыдающие уши, как весла, плещут по плечам». Только тут, конечно, не рыдающие были, а всеслышащие.

Дежурный улыбнулся. Мной овладело подозрение, не подложил ли штатский что-нибудь в мой портфель. Вот и оставляй после этого свои вещи без присмотра. Попробуй, докажи потом, что ты не верблюд. Заарканят так, что не дохнешь.

Вновь пришедший поинтересовался негромко:

— У вас документы на дачный участок есть?

— Нет. И они мне не нужны. Я продавать ничего не собираюсь.

— Слишком близко президентская трасса.

— Но я никому не мешаю; как и мои соседи, копаюсь на огороде. Там, где огород, там чистота и порядок.

— Порядок-то порядок, а у нас указание. Мы дезинфицируем окрестности, чтоб не было неожиданностей. Вы где работаете?

Я назвал номер школы. Дежурный поспешил вставить:

— Телефон не отвечает.

— Запишите тогда мобильный директора, — предложил я, надеясь ускорить свое освобождение.

— Нет, мобильный не надо, у нас тоже средства на связь лимитированы.

— Ладно, можно не звонить директору, — разрешил человек в штатском. — На дачу вы больше не ходите.

Как я мог не ходить, если мне есть хочется? О себе мне стыдно говорить, но я сказал, что часть выращенной продукции отдаю в школьную столовую. Бесхозная земля даст сорняки, а ухоженная родит фрукты и овощи. Человек в штатском не стал больше ничего говорить, лишь дал понять, что я могу идти, за что я был ему благодарен. Вышел на свежий воздух, как будто заново вылез из материнской утробы, не представляя себе, что мои мытарства еще отнюдь не закончены. Кто же тот Гитлер, в выходной день 22 июня неизвестно зачем оторвавший меня от мирных дел? Если бы не он, я копошился бы там потихоньку — глядишь, картошку бы уже окучил. Может, землю успел бы подрыхлить вокруг кустов крыжовника и смородины. Не зря китайцы говорят: человек трудится — земля не ленится, человек ленится — земля не трудится. Наверное, этот желтолицый народ потому стал жить лучше, что земля перестала лениться, а не оттого, что он освоил производство всякого рода электроники.

Денег у меня на автобус не было; я отправился пешком, радуясь солнцу и надеясь сегодня еще поработать, чтоб выходной не пропал зря.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

О дорога! Помню тебя тоненькой ниточкой, пробка за пробкой, водители свирепые, особенно в жару. А ничего, жили как-то. Бегали по нужде за обочину то один, то другой. Пробка рассасывалась, очередь понемногу продвигалась вперед. Фонари висели на невысоких столбах. Я спокойно работал на участке, мимо запросто мог пройти непуганый лисенок. Никто недокучал, не запугивал. Внизу тихо протекала речушка, похожая на ручеек. На дуплистую березу садилась сорока и стрекотала, хвост ее при этом нервно вздрагивал. Может быть, она хотела предупредить о грядущих переменах, потому что вокруг все было спокойно, и тревога могла притаиться неизвестно где впереди.

Так оно и получилось. Сначала появились землемеры, расставили вехи. Потом пришли люди в ветровках оранжевого цвета, за ними приехали экскаваторы и грузовики с песком и щебнем. Они не церемонились с тобой, хватали тебя и так и этак. Порой сдвигали не только твой асфальт, но и подушку, на которой ты спала. Взамен появлялась новая подушка, более широкая, утрамбованная, но, конечно же, не привычная для тебя. Представляю, как тебе спалось в новые времена. Неспокойный это был сон, если тебе удавалось заснуть. Тяжелая техника оставалась на ночь и давила твое чрево. Ковши погрузчиков прижимали к земле мешки так, чтоб никто не мог их вытащить. Днем укладчик стелил горячий асфальт, от тебя тогда шел дымок, похожий на терпкое дыхание. Ты становилась привлекательней продажной девки, чья искусственная красота видна за версту. Тебя уже освещали фонари на столбах, подобных страусам, прочно вделанным в твое естество.

Все было хорошо до поры и времени. Пошел дождь; дорожники надеялись, что он неожиданно начался, также и закончится. Однако дождь зарядил надолго. Кое-где размыл насыпь, которую не успели укрепить. На следующий день возобновился вновь. Нелегко тебе пришлось в ту пору. Я видел, как плакала ты безутешно холодными слезами. Твою плохую жизнь с ежечасными пробками нарушили, а хорошей жизни пока не получалось. Дождь намочил весь завезенный для насыпи песок, и он стал тяжелым, как мед, заготовленный роем пчел. Попробуй, утрамбуй такую подушку! Но рабочим пообещали неплохие деньги, и они не отступили. Я видел, как над тобой натянули тент и продолжали работать в любую погоду. В солнечный день дело кипело, твое лицо озарялось улыбкой. В непогоду шло вперед ни шатко ни валко, хотя простоев не было. Твое новое платье оказалось к лицу, на нем уже не появлялись следы слез. Домотканое полотно заменил современный материал, похожий на тот, из которого шьют джинсы.

А дожди всё напоминали о себе, копошась в траве и листьях; редкий день позволял отдохнуть. Ты страдала, мучилась, видела, как мучаются люди, как нелегко им таскать резиновые сапоги с налипшей грязью. Я стал свидетелем неспокойных ночей, когда ты представляла собой в одном месте блестящую под луной реку, а в другом — большую расхлябанную колею. Мне приходилось почти каждый выходной полоть грядки, выдергивая озверевшие сорняки. Рабочие перетаскивали свой тент с одного места на другое. Там, откуда они уходили, ты выглядела только что умывшейся красавицей. Немногословный народ колдовал над тобой. Некоторые жили в вагончике недалеко от моего огорода. Он был утеплен и электрифицирован.

— Разогнали бы несусветную хмарь самолетами, — обратился я как-то к одному из них.

— Начальство знает, — сказал он, и больше ничего я не смог от него добиться.

Впрочем, ты становилась чище от дождей, а у меня подрастал урожай. Я неустанно рыхлил землю, и это предохраняло растения от болезней, связанных с высокой влажностью. Однажды я пошел в вагончик к тем, кто служил тебе верой и правдой.

— Нужны кабачки?

Честно говоря, я думал, что у них со жратвой нет проблем, но они не отказались. Я насобирал полный мешок молодых кабачков и отнес в вагончик. Хоть немного помог тебе.

Впереди наметился какой-то затор. Он довольно быстро рассосался, но две машины остались. Авария. Никто не застрахован от нее. Если ты ни на кого не наезжаешь, могут наехать на тебя. Впереди стояла машина коммунальщиков — я ее узнал бы за версту. Сбоку совершенно новая с виду иномарка и молодой ее хозяин. Уже успел вызвать по сотовому дорожную инспекцию и с нетерпением поджидал её. Заметно нервничал, стоя на одном месте. Что такое? Скоро мое любопытство было удовлетворено. Вблизи я рассмотрел, что коммунальная машина имела внизу выступ в виде трубы, находящийся сзади. На него-то и напоролся молодой водитель, потому что с сиденья легковушки этот выступ виден не был. Он пробил бензобак — возле иномарки расплылось бензиновое пятно. Больше ни малейшего повреждения. Бывает, после столкновения можно сесть в машину и поехать, хотя часть ее раздавлена всмятку. Здесь ничего не раздавлено, а не уедешь. Есть от чего переживать хозяину. Не у одного меня сегодня неприятности.

Я задумался о том, кто же прав в такой ситуации. Правила дорожного движения не нарушила ни одна, ни другая машина, тем не менее одна из них выведена из строя. Коммунальщик не виноват в том, что его автомобиль, мягко говоря, ублюдочный. Инспектор должен будет принять конкретное решение, и я не позавидовал ему. Иду по небольшому тротуару, радуюсь, что он находится за оградой. Стальные столбики прочные, поперечины тоже. Зрелищен поток разноцветных машин со стороны, ты безропотно направляешь его и в одну, и в другую сторону. Но в живописности и разнообразии таится немало коварства, в чем я имел возможность только что убедиться.

Вот впереди вроде бы поворот. Извини, милая, я хорошо знаю, что это такое. Это ловушка для простаков, а для искушенных водителей — обыкновенный отстойник. Поворот заканчивается тупиком, причем довольно неожиданно. Вполне можно врезаться в ограждение. Бывалый шофер знает, что в случае мелкой неисправности сюда можно отогнать машину, чтоб не мешать другим, и самому покопаться в ней с ключами или плоскогубцами.

Ты довольна этим своим рукавом? Я — нет, потому что здесь чаще останавливаются не для ремонта, а для того, чтоб сбегать в кусты по нужде. По большой бежит — в руке клок туалетной бумаги. Присмотрись, сколько таких клочков белеет между березами. Каково тебе это видеть с высоты своей насыпи? Сколько клочков белеет, столько и кучек говна разбросано здесь и там. Стыдно тебе смотреть; стыдно водителю, озираясь по сторонам, снимать свои штаны. Он ведь совсем не собирается тебя оскорблять. Ну, приперло человеку… Что делать? И он быстро находит единственный выход — сбегать в кусты. Можно притормозить, прижать колеса к бордюру в любом месте, но там еще надо спускаться с насыпи. А здесь поворот сам ведет к молодой лесополосе. Ты не знаешь, сколько денег вложено в то, чтоб расширить и облагородить тебя. Ты не ведашь, что маленькой толики их хватило для постройки здесь приличного нужника. Пусть он был бы платным. Водитель лучше заплатит, чем будет унижаться, поневоле показывая тебе свой половой орган. Ведь построили же возле тебя роскошный бизнес-парк. Не будь тебя, нынешней, кто стал бы строить здесь такую махину? Ну, ездят здесь президенты и их многочисленная охрана. Им лишь бы проскочить, они не смотрят по сторонам, им нет дела до окружающего их дерьма. А вот деловые люди, торопясь, вынуждены киснуть в пробках часами.

Помню, бизнес-парк первоначально напоминал гигантский скелет. Каркас его казался таким худосочным и вовсе не обещал нынешнего красавца. Присмотрись, милая, сколько на нем различных вывесок. И супермаркеты, и парикмахерские. Всю рекламу на твоих столбах собери — будет ли столько? Стоянка для автомобилей шикарная. Что значит по сравнению с подобным размахом строительство придорожного туалета? Раз плюнуть — и готово. Пользуйся, водитель, величайшим благом цивилизации, сри, как везде срут. Но мы в очередной раз полетели в космос и забыли о бабуле, которая не смогла раздобыть сенца для своей коровы. Человек — это звучит горько?

Кто только не топчет тебя, высокоскоростная магистраль! Вот лейтенант, что отвез меня в отделение, а потом вернулся к дальнобойщику, внешне добродушный парень, ни в какое сравнение не идет с первым моим визитером. А ведь не задумался о том, что отрывает меня от работы, от учеников и их тетрадей, зря жжёт бензин. Хорошо ему в летучке! Приехал — уехал… Конечно, мир кажется текучим из окна машины — далеко не таким, каков он на самом деле. А если этот же путь да пешком, дыша выхлопными газами, ощущая, как начинают болеть подошвы ног? Ну, съел я сухарь, случайно завалявшийся в кармане. Достаточно ли это, чтоб пережить необычный день, озаглавленный двумя двойками? Надо еще и сполоть, и окучить, и проредить мной же посаженные овощи. У дальнобойщика заботы иные: накладная и груз. Взбудоражился он и стал возникать из-за них. Топчет тебя — будь здоров, не сравнить с какой-то ментовской летучкой. В общем, именно они покрыли тебя морщинами. Дальнобойщики возят тяжелые грузы, а летучки шныряют часто и быстро. В твои морщины попадает вода, она может замерзнуть, и тогда морщины углубляются. Для шофера из деревни в этом нет криминала, он привык к рытвинам и колдобинам. Скоростная магистраль для него — совершенство. Для тех, кто видел всё, есть криминал: твои морщины преждевременные. Хорошую дорогу можно проложить только в хорошую погоду, а сносную жизнь можно наладить лишь в сносных условиях. Выделенные средства, как пить дать, освоить можно и в плохую погоду, только потом приходится расплачиваться. Женщина покупает французскую косметичку, и вопрос решен. Она помогает скрыть и веснушки, и морщинки, и всё, что ей нужно скрыть. Кожа на лице становится гладкой, как у девочки. К тебе тоже применяют косметические средства. Заливают трещины смолой и делают вид, что вернули девственность, которая давно уже растоптана тяжёлыми колесами. Смоляные места более черные, и это та самая ложка дегтя в бочке меда, что твой облик чернит.

Но и бочка меда есть — вот она передо мной, да и позади меня. Видел бы кто тебя поздней ночью после того, как уменьшается поток машин и шум шин вязнет в тумане! Высокий свет сохраняет видимость, а недостатки твои скрыты. Ты выглядишь волшебной рекой, у которой два параллельных течения. А то, что по берегам твоим не репейники, а возделанные огороды, разве не украшает тебя? Темнокожая леди в далекой стране своими руками сделала вместо цветника возле Белого дома огород. У неё, правда, были помощники. А моя соседка без помощников ухаживает за землей так, что у нее ни одной лишней травинки или соринки. Разве это соседство неприятно тебе, высокоскоростная магистраль?

ДВУСТВОРЧАТАЯ КАЛИТКА

Я дошел до соседского огорода, и мне показалось, что не способен больше ни на что. Костюм-то свой снял — все равно спина была мокрой от пота. Трикотажная сорочка давала возможность телу дышать, но вместе с воздухом легко пропускала и солнечное тепло. Часы показывали половину двенадцатого. Я решил передохнуть и сел на насыпь напротив калитки. Бывая тут по многу раз, я как-то не обратил внимания на то, что калитка у соседки двустворчатая. Обычно стараются проще сделать, лишь бы надёжно. Только б воришки не лазили в огород, зверьки прожорливые не шныряли. В деревне, если девушку распочнут, калитку снимали с петель, и как бы тяжела она ни была, относили куда подальше. Ищи потом до самого вечера. Все видят: сосуд с вином вскрыт. А если бы все делали двустворчатые калитки? Сосуды с вином вскрывались бы, никто об этом не знал. Двустворчатую калитку не так-то просто снять, тем более куда-нибудь отволочь.

Соседка имела огород, в десятки раз превышающий мой. Я слыл бедняком — она вела кулацкое хозяйство. Помимо картошки, у нее росли помидоры, огурцы, патиссоны, капуста и перец. Из ягодных кустарников почти ежегодно плодоносили черная и красная смородина, не менее трех сортов крыжовника. Я ни разу не видел, как она сажает картошку. Старался посадить пораньше в надежде, что всходы не угодят под заморозок и у меня будут ранние клубни. Ее поздняя ботва обычно развивалась хорошо, догоняя мою, а в междурядьях, как всегда, ни травинки. В общем, это огородная хлопотунья. Не зря она была награждена в совхозе орденом. Гляжу на калитку и вижу её загорелые руки, одинаково сноровистые, — что правая, то и левая.

И как это я раньше не обратил внимания на то, что калитка у нее двустворчатая. Один раз суматоха случилась, никто ничего не понимал. Кто-то поджёг среди бела дня ее сарайчик. Поджёг умело, распылив сначала в нем какое-то химическое вещество. Пламя взметнулось до неба, объяло сразу всё ближайшее деревце и так же быстро уснуло. Я успел сходить за водой, но от сарайчика уже остались листы железа да гвозди. Деревце с тех пор торчит безлиственным стволом. Если раньше здесь глаза радовались, то теперь мрачный остов чернит душу. Кто-то как будто почувствовал избыток кислорода и обуглил зеленый шатер. Женщину обидел, хотя она внешне осталась равнодушной. Я в тот день через калитку к ней прошел так, словно и вообще не было калитки. Всё взбаламучено пожаром. Мелочи жизни жадно пожирались им.

Во второй раз день стоял вовсе не суматошный. Я пообещал ей поставить новый сарайчик и пришел посмотреть, какой материал для этого имеется. К моему удивлению, у нее в запасе оказались неплохо сохранившиеся брусья и доски, вполне пригодные для каркаса. Нашлись шалевки для боковин и кровли, а в ржавой баночке гвозди. Я принес недостающие инструменты, тотчас принявшись за работу. Возле места, отведенного под застройку, наливались кочаны ранней капусты и метелились кустики щавеля. Ограда участка плотная — зайчонку не проскочить.

Времени лишнего ни минуты, но хотелось не уступить той добротности, что уже прижилась здесь. Хозяйка допалывала грядку, выставив загорелые икры на солнце. Я копал её лопатой ямы для брусьев, которые можно было использовать вместо столбиков. Они из осины, называемой в научных книгах дрожащим тополем. Листва, круглая, как монета, дрожит даже без ветра, пугая мелких птах. Древесина прочная и не боится влаги. Осина — мать подосиновиков и лисичек — любит влажные места, и это пристрастие закалило дерево. Я вкапываю столбики и думаю о том, что они способны пережить хозяйку. Кровлю сделал с необходимым для стока воды наклоном. Шалевок хватило и для обшивки боковин. Когда я накрыл сарайчик, оказалось, что осталась еще уйма материала, мне пришлось помочь его складировать. Но, проходя в тот день много раз через калитку, я опять-таки не обратил на нее никакого внимания. Мысли были заняты сарайчиком да время от времени я поглядывал в сторону хозяйки. Порой хотелось спросить о постройке её мнение, чтоб она не пеняла потом на качество. Она увлечённо воевала с сорняками и, казалось, ничего окрест не видела. А потом похвалила меня и сказала спасибо. Я опять прошёл через калитку, и кажется, распахнулась лишь одна створка. Подумал тогда: широки врата, ведущие в погибель. Ныне вижу, что калитка скорее напоминает ворота. Тройка, конечно, в них не пройдёт — на одной лошади можно проехать, если распахнуть обе створки.

Земля, на которой я сидел, каким-то чудом сохраняла среди жары прохладу, и мне захотелось прилечь. Сказалась физическая усталость и предшествующая ей нервотрепка. Я прилег на бок и тотчас забылся чистым, хотя и неспокойным сном. Снилась мне магистраль, такой, какой я её только что видел. Но странное дело: кто-то словно сгруппировал потоки машин. В одну сторону шли BMW разных моделей, включая легендарный автомобиль 6-й серии с четырехдверным купе. Следом — Volkswagen Jetta бежевого цвета, знаменитый четырехдверный Mercedes-Benz. Им наступал на пятки, сигналя, джип Toyota. Уверенно мчались Mitsubishi с причудливым трехугольником, в который ухитрились вместить три красных ромба, приземистый Ford Mondeo, Audi с четырьмя дружески обнявшимися кольцами и неизвестно откуда взявшийся пикап-афроамериканец Hummer. В другую сторону, рядом со мной, нескончаемо перли Волги, Газели, Нивы, Автолайны, Валдаи, Баргузины, Жигули, Москвичи, УАЗы — работяги с двумя ведущими мостами и даже задрипанные Запорожцы, словно очнувшиеся от многовековой спячки динозаврики. Вдруг остановились возле меня не первой свежести Жигули. Я заметил: машина попадала в аварии, ее чинили, и снова она с прежней настырностью колесила по просёлкам и магистралям. Дверца распахнулась — с водительского сиденья передо мной предстала женщина, которую я когда-то безответно любил.

— Привет, — сказала она. — Как твоё ничего?

— Привет. А твоё как?

— Кручусь-верчусь белкой в колесе.

— Почему не муж за рулём?

— Приказал долго жить. Пьянка доконала. А твоя половина?

— Вкалывает, как и ты. Про любовницу не будешь спрашивать?

Тут стали бешено сигналить водители. И она торопливо бросила:

— Ведьму успокоит лишь осиновый кол. Прощай!

Села в машину, поток понес ее дальше. «Спасибо, что разбудила», — успел сказать я во сне и проснулся. Перед глазами та же двустворчатая калитка, а с трассы донесся непрерывный сигнал. Так сигналит, тормозя, шофер, если дорогу перебегает симпатичный пес, которого жалко сбивать.

ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ

Полвторого пополудни. Проспал я не так много, и все-таки отдых взбодрил меня. Сон я постарался забыть, так как в нем была какая-то заноза, которую — я чувствовал это — сегодня мне не удастся вынуть. Сухарь, съеденный в пути, лишь усмирил на время голод. Подойдя к огороду, я выбрал подходящий кабачок, потом принес из домика лопату, кастрюлю и нож. Выкопал два куста ранней картошки. Оказалось семь небольших клубней. С меня достаточно. Кожура молодая, соскабливается легко. С кабачком сложнее, он уже успел заматереть. Мой перочинный ножик — единственный помощник на даче. Я не забываю натачивать его. Лезвие три сантиметра длиной. По этой причине затвердевший кабачок им почти невозможно очистить, но я уже приноровился. Хочешь жить — умей вертеться, хочешь есть — учись стряпать. Да не только стряпать. Здесь вообще лучше держать ухо востро. Мне однажды попалось ведро, в котором гулял ветер: оно вдоль и поперёк изрешечено пулями. Машины по вечерам приезжают не всегда для отдыха.

Я удалил из кабачка семена, разложил их на газете сушиться — для нового урожая. Кабачок нарезал в кастрюлю мелкими дольками. Так лучше, они быстрей пустят сок. Помыл еще раз клубни, разрезал на несколько частей. Нашелся у меня кусочек солёной свинины. С ним блюдо получается вкуснее, наваристее, а главное, еду не приходится солить. Осталось водрузить кастрюлю на два кирпича, вросших в землю параллельно друг другу. Когда-то они были красные, теперь прокоптились до черноты. Им предстояло пройти новый обжиг, для чего я пошел собирать дрова. За ближайшим леском никто не смотрит, деревья в нем рождаются и умирают сами собой. Если бы я не сжигал сушняк, от него здесь уже не было бы проходу. Меня он как топливо очень даже устраивал. Примитивная печка принимала такие дровишки доброжелательно. Еда готовилась быстро. Кирпичи возле углей долго сохраняли тепло, что важно для меня по вечерам.

Смысл моей стряпни был не в варке, а в тушении. Сначала я разжёг между кирпичами огонь, усилил его толстыми сухими ветками и, чтоб не транжирить время, стал окучивать ботву. Тяпка у меня давнишняя, режущее лезвие источено так, будто обгрызли крысы. Я приспособился взрывать землю её боком — получалось недурно. Острый край легко входил в почву — влажную, прибитую недавно дождём. Окучишь — чуткий стебель выпустит новые корни, усилит питание, растолстеет. Клубни тоже будут пузатые: яблоко от яблони далеко не упадёт. Немного поработал, вижу: огонь ослабевает. Я подбросил дровишек, и опять продолжаю окучивать. Смотрю, а между кирпичами образовалась горка красных углей, вздрагивающих от ветра. Это то, что мне нужно. Ставлю кастрюлю на огонь. Теперь от нее нельзя отходить ни на минуту. Воды я не добавлял. Кабачок пускает сок постепенно. Помешиваю ложкой, чтоб не подгорел. Наконец, кабачковый сок составляет треть варева — это тот момент, когда надо поменять местами компоненты. Картошка должна быть внизу, в кипящем соке, а кабачки — сверху. Почему это важный момент? Дело ясное: время готовности блюда должно быть одинаково, кабачки не должны полностью развариться и превратиться в кашицу. Добавляю три зубчика мелко нарезанного чеснока, перемешиваю последний раз — блюдо готово. Первая удача нынешнего дня.

Поднимаю глаза — и что же? Неподалёку от меня стоит невысокого роста человек, как две капли воды похожий на того, которого каждый день упоминают в интернете и показывают по телевизору. Вот это да! Я-то надеялся, что тут колдую над жратвой в одиночестве, даже про себя что-то бормотал. А он стоял и смотрел, ну и слушал, конечно. Не будет же он уши затыкать из-за такого лопуха, как я.

— Вы президент? — спросил я, готовый поверить, что мой недавний сон продолжается.

— Двойник, — ответил он и рассмеялся. — Одному президенту везде не поспеть.

Двойник — это другая опера, только станет ли двойник сам разоблачать себя? Он почувствовал, что надо как-то объяснить свое появление здесь.

— Секьюрити доложил, что вдоль шоссе копошатся огородники. Я пошел проверить.

— Ну, так гостем будьте, господин исполняющий обязанности президента.

Я показал рукой на место возле костра. И тут пришлось удивиться во второй раз: двойник президента согласился. У меня-то и посуды никакой. Я ел обычно прямо из кастрюли. Одна столовая ложка и одна чайная. Теперь малышка выручила меня. Столовую я предложил двойнику, а чайную оставил себе. Мы сели подальше от костра, так как возле углей и дымно, и жарко.

— Выпить не желаете? — спросил я исполняющего обязанности.

Он в ответ промолчал, я расценил это как согласие. Скорее всего, двойник дал понять мне, что выпить не прочь: смотря что пить. Разве может у огородника быть приемлемый для него напиток? Мне пришлось опять побывать в домике — я вынес оттуда бутылку домашней настойки.

— Бормотуха, — сказал он разочарованно.

— Не совсем, — уверил я.

У меня лишь один складной стаканчик из пластмассы, долгожитель среди вещей. Я налил в него до краев сто пятьдесят граммов. Пусть не думает, что мне жалко напитка. Поколебавшись с полминуты, исполняющий обязанности президента выпил. Не поморщившись, словно пил обыкновенный яблочный сок, хотя первое впечатление в сем случае обманчиво.

— Закусывайте.

Протянул двойнику ложку. Внешне это вылитый президент. Точь-в-точь, как у него, сидел в обтяжку на плечах костюм. Улыбка стопроцентно такая, какую я видел в телевизоре и на мониторе. Но одно смутило меня, пока он ел. У него нет переднего зуба: для двойника облом. Если человека специально готовили на главную роль, то стоматологический лоск — в авангарде забот. Многие, не обращая внимания на то, как одет президент, пялят глаза на его лицо, а когда улыбается, — на зубы, и знают передние наперечёт до мелких подробностей. Может, двойник лютовал в драке и ему не повезло: наткнулся на чей-то кулак, хотя подобный цирк маловероятен. Человека номер один берегут, похожих на него людей — тоже. Впрочем, есть ли мне дело до зубов какого-то там двойника?

Я видел, как настойка начала действовать. Лицо исполняющего обязанности покраснело от волос на лбу до шеи.

— Ну и напиточек! Как ты сварганил?

Он перешел на свойское «ты», я не обиделся: у него статус все-таки повыше моего.

— Ничего особенного. Сок плодов яблони-дички. Чтобы снизить кислотность, его разбавляют водой. На литр сока пол-литра воды. А я вместо воды вбухал березового сока. Исходная крепость после брожения удвоилась.

— Во как! Великое — просто, — рассмеялся он. — Наливай еще по стопарю.

Опять выпил полный, себе я налил в общий стакан пятьдесят граммов.

— Что так мало?

— Уйма забот, и завтра — на работу.

Я выпил, подумав о том, что сегодня буду корячиться на огороде до ночи.

Прошла на свой участок соседка, как будто и не посмотрев в нашу сторону.

— Здравствуйте! — крикнул я ей, но она не обернулась: наверное, не расслышала.

— Трахнуть бы, — сказал двойник.

Я не стал уверять: старовата для утех, а просто пожал плечами, что можно было расценить так: трахни — исполняющему обязанности президента многое позволено.

— Налей-ка мне еще стаканчик.

Я налил до краев: посуда (моя стеклянная бутылка, в частности) любит пустоту.

Двойник выпил, крякнув на сей раз от удовольствия. Отрезал ему половинку сваренного куска свинины.

— А почему вы тут не пользуетесь дачной амнистией?

Спрашивал, уплетая сало с картошкой. Я думал: лыка не вяжет, а настроился на деловую волну.

— Шут его знает. Это лебедь, рак и щука. У кого-то деньжат нет. Кому-то волокита поперёк горла. Межевание и бумаги — та же телега. Не смажешь оси солидолом — не поедешь. Времени лишнего нет. За бумажками надо походить по конторам, сами не прилетят. Напряг на шею. И еще: если человек не собирается продавать свой участок — на хрена ему бумаги?

Он помолчал некоторое время, пока я уплетал кабачок с картошкой, а потом заметил:

— Если оформить, то дети и внуки будут как у Христа за пазухой. Сейчас земля дорогая — еще дороже станет.

Я не собирался с ним спорить: ему при власти видней, хотя мне казалось, что земля приносит лишь тому радость, кто вкалывает на ней.

— Никогда не думал, что из кабачков да картошки можно вкуснятину состряпать.

— Это потому, что на свежем воздухе всё вкуснее, чем дома, — пояснил я. — Да и в собственном соку тушение всегда предпочтительней. У нас ведь как обычно? Жена спешит на работу, воды нальет в кастрюлю, чтоб не пригорало. Получается пшик.

Он согласился кивком головы и показал на стакан. В бутылке еще оставалось, я плеснул ему граммов сто. Прежде чем выпить, он спросил:

— А почему у тебя домик такой невзрачный? Глянь — коттеджи стоят!

Двойник не спеша опорожнил стакан, на этот раз закусывать не стал. Я налил в стакан оставшуюся, как двойник сказал, бормотуху и залпом выпил.

— Коттедж миллионы жрет, откуда они у меня? Его наёмники строят, неизвестно, сколько простоит. А я своими руками сложил, домик меня устраивает.

Ничего не ответил, обратившись с ложкой к кастрюле и доедая кабачки. Между тем, я посмотрел его глазами на свою дачу и увидел всё убожество по сравнению с роскошными особняками. В нем не было даже света, не говоря уже о газе и канализации. Не зависть, а обида заговорила во мне. Исполняющий обязанности сравнил меня с толстосумами, которые и гвоздя-то забить не умеют. И тогда я рассказал ему все.

КРЫША

Все началось с того, что кто-то выбросил в лесок кровельное железо. Перекрыл, видать, крышу новым, а старое выбросил за ненадобностью. Это случилось невдалеке от моего участка, и я решил: кровельное железо, даже покорёженное и перекрученное, мне пригодится. Летним днём, в жару, я перетащил его к себе, избавив тем самым лесок от хлама. С меня сошло сто потов, но я убежден, что именно тогда появилась основа для домика. Надо было куда-то прятать сельхозинвентарь. Надо где-то и самому прятаться от зноя и дождя. Кое-что я припас раньше. А тут началась реконструкция дороги. Первым делом стали разрушать все старое. Повергли столбы с рекламными щитами, свезли в кучу и приготовили к уничтожению. Несколько мне удалось спасти. Помощников не было. Я до самого вечера таскал длинные, тяжелые щиты к своему участку. Они, в основном, квадратные. Приспособился кантовать их на наиболее сложных отрезках пути, перекатывая с одного ребра на другое. Основные препятствия представляла трасса. Вдоль нее я катил толстые фанерные листы. Затем по траве тащил щит, схватив его за острый угол. Изредка устраивал передышки. Поздним вечером материал, оставшийся при дороге, люди в оранжевых куртках сжигали, наполняя окрестные ложбины едким дымом, а меня — сожалением о гибели строительной древесины.

Спилили телеграфные столбы, сняли с них изоляторы. Просмоленное дерево пахло трудом и потом. Пришлось попотеть и мне. Несколько черных, будто жители экваториальной Африки, столбов оказались на моем участке, но чего мне это стоило! Солнце весь долгий день жгло землю. Столбы валялись, где попало, порой на человеческих испражнениях. Надо было преодолеть себя, стать выше своего унижения и работать, засучив рукава, зная, что какому-то бездельнику недалеко от тебя строят хоромы за неизвестно откуда взявшиеся у него деньги. Я кантовал столбы с помощью березового кола. Просуну его под столб и поднимаю. При удаче продвинусь вперед на метр-полтора. И начинаю снова. Где попадался бугорок, там удавалось скатить с него столб метра на два. Остальные черныши были сожжены, как какой-нибудь хворост. Возле обновляемой трассы не стало старья. Деревянные столбы тут же заменили высокими железобетонными.

От проволоки валялись большие катушки. Чтоб их легче сжигать, дорожники разобрали каждую на три части. Две части — массивные деревянные катки. Они-то мне и нужны больше всего. Но катки — это не столбы: не подсунешь кол, не станешь кантовать. Пришлось поднимать в одиночку и катить медленно, осторожно, опасаясь каждую минуту, что он может упасть на тебя. Несколько катков мне удалось присоединить к заготовкам. Все это приходилось делать урывками, в редкое свободное время. Бывало, приду на участок, а возле него груды древесной золы: рабочие жгли катки и еще Бог знает что. Я выбирал из этих кострищ гвозди, выпрямлял их и складывал в банки из-под краски. Знал, что понадобится много гвоздей.

В лесу, откуда притащил кровельное железо, мне попалась решётка от радиатора. Редкая по прочности жесть. Я принес её к своему участку, чему впоследствии был рад.

Кто-то выбросил за обочину покореженный трехметровый лист нержавейки. Он, изначально волнистый, предназначался для кровли. Его использовали в ограждении, о чем говорили отверстия от гвоздей. Главная трудность в том, что лист валялся на противоположной от меня стороне дороги. В километре от участка. Это вторая сложность, которую предстояло преодолеть своими ногами. Ну и еще один момент был, чисто психологический. Тащить лист можно лишь по обочине шоссе — значит, меня будут видеть из своих машин сотни, если не тысячи, людей. Не зазорно ли учителю заниматься таким крохоборством? Мои коллеги в большинстве своём имели приличные дачи, степенно ездили туда в выходные дни на автомобилях. Кто-то из них, вполне вероятно, узнает меня из окошка либо увидит сквозь лобовое стекло. Что ж, разница между нами огромная. Они выращивают в основном цветы и любуются ими, а я забочусь о хлебе насущном.

Робинзонада продолжалась. В полдень тащил вдоль трассы нагретый солнцем лист металла. Рабочие здесь не успели ничего разворошить. Дорога еще не стала магистралью. Машины в обе стороны шли так плотно, что между ними и мухе не пролететь. Никто, казалось, не обращает на тебя внимания. У каждого собственные заботы, впереди — сложнейший участок, шоссе с перекрестком. Протащу метров сто — передышка. Потом еще метров сто — опять отдых. Железо скрежещет по тротуару, и этот звук для меня поглощает все другие. Только его и слышу, хочу, чтоб он как можно скорей прекратился. Не думаю о том, как мне перебраться через стаи авто на другую сторону дороги. Если не перелететь по воздуху, то это вообще невозможно. Вытру пот, отдохну, и опять принимаюсь за дело. Вдруг слышу: что-то на шоссе изменилось. Хвост последнего автомобиля исчез — новые не появлялись. Я остановился передохнуть и увидел там, откуда начал путь с листом, машины автоинспекторов. Это означало, что движение перекрыто, и вот-вот может появиться кортеж президента. Схватив нержавейку, я кое-как перетащил ее на противоположную сторону. Надеялся при возможности перебраться в мгновение ока. Не тут-то было. Сказалась усталость, а также то, что лист всей массой лег на асфальт. Непросто преодолеть трение. А на вожделенной стороне нельзя отдыхать ни минуты. Я подошел к краю насыпи и пустил с нее лист вниз по траве. Услышал вскоре за спиной вой сирен и бешеную скорость машин. Но трасса меня уже не интересовала. Я приближался с листом к своему участку.

В выходной на следующей неделе мне удалось распрямить этот лист. Действовал, прежде всего, своим весом и ногами, а уж потом молотком и пассатижами. Нержавейка не приняла первозданный вид, однако превратилась в лист, пригодный для повторного использования. Попутно пришлось распрямлять и кровельное железо, перекрученное в самые причудливые, отнюдь не геометрические фигуры. Оно оказалось более мягким и выпрямлялось сравнительно легко. В этот же день мне удалось найти несколько досок, которые выбросили по простой причине: один конец расщепляла глубокая трещина. Но они были новые и издавали терпкий еловый запах. Собрал я также дощечки, что применялись для скрепления катков. Таким образом, мой стройматериал рос с каждым днём.

А больше всего порадовала иная находка. Рабочие, реконструируя шоссе, сдвигали старую подушку и стелили новую. Под основание её они клали волокнистый материал необычной прочности. Мягкий, миллиметров семь толщиной, он не пропускал воду. Внешне напоминал стекловату, только более растягивающийся и не рвущийся. Дорожники выбросили этот кусок, потому что он применялся для накрывания техники в дождь. Грязный. Пришлось отмывать его водой и мылом. Зато я понял, что теперь у меня есть крыша. Кто только не мечтает о ней! Одним она нужна над головой для защиты от непогоды, другие крышуют свой бизнес, чтобы защититься от вымогателей. Я желал самого простого: чтоб вода не текла мне за воротник.

Случились кряду три выходных дня. Единицу нумерологический гороскоп трактует как наиболее независимое, прямолинейное из всех чисел, награждающее человека организаторскими способностями и стремлением к лидерству. Согласно Библии, Господь в первый день отделил свет от тьмы и назвал свет днем, а тьму — ночью.

Я с раннего утра принялся за работу, сделал необходимые разметки. Исходя из имеющегося у меня материала, я мог быстро построить помещение площадью девять квадратных метров. Это меня вполне устраивало. Начал выкапывать глубокие ямы, так как именно просмоленные столбы должны стать несущими конструкции. Они оказались неодинаковой длины. Чтоб их уравнять, приходилось копать ямы на разную глубину. Самые мощные столбы я решил поставить по углам. Для них выкопал четыре ямы. Поставить их — труднейшая задача первого выходного дня. Представьте: приподнять такую тяжесть настолько, чтоб другой конец вошел в углубление. А потом еще нужно засыпать, утрамбовать. Засыпать только землёй бесполезно: столб станет ходить ходуном. Надо набросать в яму камней, причем таких, которые не боятся влаги. Это полевой шпат или куски красного кирпича. Полевой шпат не просто отыскать. Красного кирпича навалом. Обожженный в печи, он способен выдержать любую влажность — значит, будет надёжно держать столб. Я бросал в яму битый кирпич, а потом утрамбовывал его ломом и засыпал землей. Работал без перерыва на обед, поэтому мне удалось поставить за день, помимо угловых, еще четыре промежуточных. Неплохой итог, хотя я с ног валился от усталости. Вырисовывалось реальное дело, а не сбор утильсырья. Число 2, по гороскопу, — наиболее мягкое из всех чисел, дающее силу для движения вперед. Во второй день творенья Господь создал свод и назвал его небом. А мне предстояли земляные работы. Я выкопал ямы внутри помещения, чтобы установить там приземистые дубовые столбики для настила пола. Их копал на разную глубину. Один столбик длинней — другой короче. Выравнивая, отпилить их сложнее, чем выкопать для длинного яму поглубже: дуб не любит пилу, да и она опасается дуба. Копаю, землю выбрасываю вон. Для того чтобы засыпать столбики, ее требуется совсем немного. Сил у меня явно меньше, чем вчера, когда работал после длительного перерыва и всё представлялось несложным. А тут что? Поставишь столбик — высоковат. Приходится вытаскивать, снова копать и заново ставить. Развернуться особенно негде, вчерашние столбы торчат. И все-таки к полудню мне удалось вкопать столбики для пола. Отдохнув, перекусив хлебом с колбасой и огурцом, я приступил к ответственной и более тонкой работе. Предстояло соединить все восемь столбов сверху досками. Лестницу ставить нельзя, она тяжелая и неизбежно накренила бы столб. А мне необходимо сшить каждый перпендикулярно земле. Столбы высокие. Возле моей стройки валялся крепкий ящик, который я собирался разбить и получить из него дощечки. Он выручил меня. Я поставил его на пенёк внутри будущего помещения, дотянулся с гвоздем и молотком до верхушки столба. Гвоздь у меня новый, такой, какой требуется, чтоб пришить четырехсантиметровую доску к столбу. Забиты восемь двадцаток — скреплены восемь узлов. У меня еще оставалось время, и я вновь переключился на земляные работы. Прокопал из домика неглубокую яму, положил в нее длинную керамическую трубу под наклоном — для будущего умывальника. День закончился на мысли о небольшом удобстве, которое я устрою себе в новом жилье.

Цифра три мне всегда нравилась больше предшествующих. По гороскопу она означает нравственность, совесть. Это созидательное, вдохновляющее число, приносящее удачу. По Библии Бог создал в третий день сушу и растительность; может, и мне удастся создать свой зеленый уголок.

С утра пораньше проходила мимо соседка, вместо приветствия сказала «Бог в помощь», а я поинтересовался, какова у нее картошка.

— Хороша будет, если дождик пойдет.

— Ну, нет, дождь для меня — незваный гость.

— По телевизору не обещали, — успокоила она, направляясь к себе неторопливой походкой. Золотая женщина, подумал я. О детях своих рассказала, о муже — ни слова. Может, погиб в горячей точке, тяжело вспоминать.

В первой половине третьего дня надо было сделать обвязку, для которой я намеривался использовать катки. Установив к двум столбам один большой и тяжелый, я ставил рядом другой, поменьше. Получались они не впритирку друг к другу, зато между ними не было дыр. Я прибил двадцатками эти колеса к столбам. И так со всех четырех сторон. Примеривал, присматривался, затем прибивал. Матёрые столбы вкопаны прочно, обвязка им под стать. Теперь можно лезть наверх.

Вершина стройки — каркас крыши, к которому я приступил в полдень без перерыва на обед. Одному сбивать его на высоте все равно что лаптем щи хлебать. И при этом, допустив оплошность либо потеряв равновесие, можно свалиться вверх тормашками. Не исключена возможность диспропорции, так как некому посоветовать со стороны. Это я хорошо понимал, но выбора не было. Один в поле — тоже воин по большому счету. Я приступил к делу. Помню, насколько трудно давался мне наверху каждый шаг. На первых порах не за что было взяться рукой, гвозди — в губах, молоток — за поясом. Из двух брусьев я устанавливал в фасадной части основание для стропил. Сначала наживил на столб один брус снизу, затем — другой. Потом мне предстояло двадцатками сбить с обеих сторон верхние части брусьев. Само собой, для этой цели мне пришлось приподниматься на цыпочки. Когда я забил один гвоздь, брусья приобрели некоторую устойчивость. Мне уже не приходилось их поддерживать. Я забил гвозди до конца у основания брусьев, опять приподнялся на цыпочки и скрепил сверху брусья еще одним гвоздем. Работа требовала точности: нельзя было загнуть гвоздь, потому что впоследствии он неизбежно стал бы помехой. Брусья одинаковой длины. Я сохранял уверенность в том, что пропорции кровли не нарушены. Между двумя брусьями установил толстую и широкую обаполу, прибил ее сперва снизу, а затем сверху к брусьям. Приходилось использовать только новые гвозди, хотя они все наперечёт. Цены на этот стройматериал становились мне все более не по карману. А еще предстояло установить для кровли две такие же связки из брусьев. Весь мой запас двадцаток должен был уйти. Помнится, я именно тогда задумался, почему при своей зарплате не могу запастись новыми гвоздями. Вокруг кипело лихорадочное строительство, каждый торопился закончить до зимы, а некоторые — до первого дождя. Не нужно особой наблюдательности для того, чтобы разглядеть: эти стройки не испытывали нужды ни в гвоздях, ни в чем бы то ни было. Рынок ориентировался на них. А что касается бедолаг, то какое ему дело до них? Товар явно на полках не залеживался.

Возвращалась домой к обеду соседка, и я спросил ее, не получился ли у меня перекос; она сказала, что вроде бы все ровно, и добавила как будто про себя:

— Ох, крутые у нас ребятки, ох крутые!

Не знаю, какой смысл придавала она этим словам. Я предположил, что кто-то выкопал у нее несколько кустов ранней картошки. Такое, во всяком случае, случалось в прошлом. Женщина уходила по тропинке, неодобрительно покачивая головой, а я между тем прилаживал к столбу вторую связку для кровли. Два бруса похожи на предыдущие как две капли воды. Прибить их к столбу на одинаковом расстоянии от края. Ввиду удачной фасадной состыковки я надеялся на удачу и на этот раз. Для меня важно, чтоб крыша была высокой, чтобы я мог ходить на чердаке в полный рост. Я накрепко сбил брусья, установил в качестве опоры обаполу, закрепил ее сверху и снизу. Тут с сожалением заметил, что неровность выбранного мной места для домика привела к тому, что фасад крыши получился выше, чем задняя ее часть. Все четыре использованных бруса имели абсолютно одинаковую длину. Гвозди надёжно сшивали их — это тоже немаловажно. Попытка изменить что-то обернулась бы новой канителью — канителиться некогда. Я продолжал строить по намеченному плану. При помощи тонкого бруса я соединил сверху мою конструкцию, скрепив брус гвоздями с обаполами. Теперь появилась дополнительная опора, я мог держаться за этот брус рукой. Предстояло установить третью опору для стропил — посередине, прибив ее к столбам и верхнему брусу. На это ушло совсем немного времени. Мне не терпелось закончить до вечера со стропилами. Времени оставалось в обрез. Задержало меня то, что горбыли, намеченные мной для стропил, находились внизу. Пришлось слезть, затащить их наверх да заодно пополнить запас гвоздей. Не утерпел, подкрепился внизу малиной. Урожай хороший. Свисали к земле крупные, сочные ягоды. Они утолили голод и жажду. Теперь я без опаски прислонял металлическую лестницу, сваренную из арматуры, к домику: он легко выдерживал и ее, и мой вес. Я прибил каждый горбыль поочерёдно к трём брусьям. Горбыли мной окорены с надеждой на их долговечность в качестве стропил. Когда я, уходя, осмотрел стройку, то домик произвел на меня впечатление широко шагавшего богатыря.

Стропила — последнее, что я сделал на одном дыхании, радуясь при мысли о добротном месте для отдыха и инвентаря. До сих пор даже лопату и грабли приходилось прятать в кустах, не будучи уверенным в том, что завтра они окажутся там, где я их оставил. Энтузиазм подогревал меня, наращивал силу мышц, увеличивал точность каждого удара молотка. Оглядываясь назад, удивляюсь тому, насколько обычное житейское соображение может определять жизнь человека. Это ведь не какая-то возвышенная идея, а повседневная мелочь, казалось бы. И что же? Я думал о ней чаще, чем о других делах и старался поскорее прийти к финишу. Но до финиша ещё далеко, и это сдерживало мой пыл. Когда не видишь конца-краю, то поневоле возникают сомнения: правильно ли идешь? Реконструируемая трасса уже прошагала мимо моего участка, скрывшись за поворотом. Я все не мог выбраться на дачу. Другие дела казались важнее, они касались куска хлеба насущного, а земля пока, кроме ягод, ничего предложить не могла.

Таким образом, четвертый день наступил после длительного перерыва и запомнился он мне надолго. По гороскопу четыре означает психическую и эмоциональную устойчивость. Дословно в нем говорится следующее: «4 — принцип высшего порядка. Принцип существования материи (огня, воды, земли, воздуха и т. д.), принцип стабильности, тэтрада у Пифагора, наиболее практичное из всех чисел. Человеку даёт здравомыслие и удачу в деятельности, связанной с улучшением порядка, системы, правил, а также честность, искренность, веру и упорство. Негатив — склонность к лени, тугодумие, нетерпение и противоречивость». Я хотел достичь практического результата, быть деятельным и упорным — с этой стороны число 4 симпатично, как помидор на кусте. Что касается негативных сторон четвёрки, то мне оставалось надеяться: в пасмурный день они не сочтут нужным просыпаться. Господь создал в четвертый день творенья солнце и луну, и вот этих творений Господних на небе не было: луны — в силу того, что ее увела с собой ночь, а солнца потому, что глаза его скрывала вата облаков. Начнёт моросить дождик — у меня ни крыши, ни стен. И все-таки я понадеялся на ветер. Он мог разогнать легкие облачка. Выложил все инструменты, среди которых важнейший на этот раз — ножовка.

Окинув оценивающим взглядом припасенные ранее пиломатериалы, я увидел невдалеке от моих горбылей затемненные стекла легкового автомобиля. Это был двести шестой седан с серебристым львом впереди. Передние лапы зверя угрожающе подняты, изогнутый хвост напоминал шею лебедя. Модель машины новая, с полностью независимой передней подвеской и многофункциональной тормозной системой, но изрядно потертая, с недавней вмятиной моноблочного кузова. Кроме того, я знал, что у нее просторный салон и более надежная, чем в предыдущей модели, защита пассажиров. Что могло занести такой автомобиль в сторону от трассы? Если бы поблизости находилась деревня, то наверняка в эту пору вовсю горланили бы третьи петухи. Впрочем, загадка вскоре разрешилась. Открылось окошко, из него что-то выбросили. Мотор ласково заурчал, машина плавно тронулась с места, и — только я ее и видел. А вдруг они выбросили около горбылей непогашенную сигарету? После долгой моей отлучки все было цело, на глазах же могли сжечь бесценные для меня горбыли. Я подошел поближе. Вот едва видная на траве вмятина от колес. А вот то, что оказалось не нужно владельцу автомобиля. Не окурок, как думал я, а презерватив, наполненный спермой и не завязанный узлом, как это обычно делают. Может быть, он заметил меня и поспешил. Мне стало досадно от того, что трахнулись недалеко от моего огорода. Могли бы выбрать место подальше. Огород — это не просто земля, а кормилица, ее нельзя осквернять. Я взял лопату и закопал презерватив.

Начало дня со всех сторон получалось не очень радужное. Ветер не смог разогнать облака; наоборот, они сгустились, взъерошились, стал накрапывать дождик. Я решил не уступать обстоятельствам и стелить потолок. Для него припасены два лучших фанерных щита с рекламных столбов. Я затащил наверх сперва один щит, потом другой. Они легли хорошо, как я и рассчитывал, тем не менее прибивать их пока не стал. Может возникнуть какая-либо загогулина, например, при настиле пола, — и накат придется еще потревожить. Теперь же я мог, по крайней мере, укрыться от дождя. Он не усиливался, хотя я не заметил и признаков улучшения погоды. Редкие капли нудно постукивали по фанере, сбиваясь в струйку, стекали вниз. Я решил настелить крышу, чтобы дождь не столь ощутимо досаждал мне.

Обрешётку как с одного ската, так и с другого предстояло сделать всё из тех же сосновых горбылей, которые сплошь разные по размеру. Другого материала на эти цели я не имел. Пришлось на земле отпиливать лишнее, ровнять. Затем окорил их, стесал топором сучья, чтоб не мешали, затащил наверх и прибил к стропилам. Даже горбылей не так уж много, приходилось укладывать их не часто, но так, чтоб получилась надёжная опора для настила и с напуском внизу. Этот напуск много значит для кровли, и я постарался сделать его подлиннее. Он должен полностью накрыть выпуклые катки, чтоб на них не стекала сверху вода. Некоторые горбыли широкие и мощные. Кровля стала крепче, когда я прибил их к стропилам. Моя рука ощущала прочность, за что бы ни схватилась на чердаке, но эта прочность становилась всё более мокрой и скользкой от дождя.

Я хорошо знал два кровельных материала — толь и рубероид. Каждый из них имел свои особенности. Толь мог продержаться на крыше год-два, рубероид — десяток лет. Но и толь, и рубероид предохраняли от воды только благодаря смоле, которой были пропитаны. А как же мой материал? Толь черный, рубероид — тоже. Мой материал после помывки стал белый, как вата. Стоило пощупать его, и сразу становилось ясно: он особенный, на других не похож. Выдержит ли он потоки ливня? Полной уверенности у меня не было. Вспомнился разговор дорожников.

— Мягкий больно, — сказал один, щупая рулон.

— Это что брезент, — откликнулся второй. — Пальцем проведешь во время дождя, и станет течь тебе за шиворот.

Если они правы, то мне под ним от непогоды не спрятаться. Чтобы подстраховаться, я решил постелить на крышу двойной слой. Не так-то легко уложить первый отрезок, уровнять края и сделать напуск. Еще сложнее перебрасывать второй отрезок на противоположный скат. Если первый я протянул свободно: нечастая обрешётка позволяла, то теперь все дыры в кровле были закрыты крепким куском, и мне после того, как все-таки удалось перебросить конец второго отрезка, пришлось ровнять его с помощью шеста, опасаясь сдвинуть первый настил. Дождь то переставал, то начинался снова. Моя рубашка налилась свинцовой тяжестью, прилипла к коже. И вот я очутился, наконец, на чердаке под настоящей крышей, слушал шум дождя, проводил пальцем в разных местах, но под ней было сухо и тепло, хотя солнце еще вовсе не показывалось из-за туч. Мне стало ясно, что пропускающий свет материал надежнее и толя, и рубероида. Стоит ребенку бросить камень, и в кровле, накрытой толем, — дыра. Не на много крепче рубероид. Рвутся оба с лёгкостью картона. Мой материал порвать почти невозможно, что немудрено: он предназначался под самое основание подушки новой магистрали, давление на него немалое. Конечно, куски, доставшиеся мне, изрядно измочалены и с откромсанными краями, однако, оказавшись на крыше, выровненные, они смотрелись шикарно. Даже пятна, которые мне не удалось полностью отмыть, не бросались в глаза.

Ветер усилился, и я стал опасаться, как бы он не сорвал с таким трудом уложенный на крышу материал. Несмотря на дождь, я взял запас гвоздей с подкладками под них, которые нарезал ножницами из линолеума, и полез наверх. С одной стороны я прибил три рейки: две по краям ската и одну посередине. Перетащив по грязи тяжелую лестницу, то же самое сделал с другой стороны. Теперь не опасен не только дождь, но и самый неспокойный ветер. Дальше я решил не валять дурака, не мокнуть до мозга костей, а передохнуть, перекусить, а там, глядишь, дождь прекратится и раскроет глаза свои солнышко. Мои ботинки из-за намокшей на них глины превосходили свой обычный вес в несколько раз. Перед тем, как забраться в домик, я переобулся, и для меня это означало многое. Я одомашнивался, становясь на одну доску с владельцами роскошных коттеджей. Мое место находилось на самом краю, но все-таки под ногами была уже не зыбкая почва.

Я сидел на пеньке для пола и думал о счастье. Кому-то для него нужны сауна и тренажерный зал, а мне хватило крыши, по которой барабанил дождь. Это звучала утонченная музыка души, родившаяся не на земле, песня, появившаяся из мрака. Я здесь обрел минуты покоя, несмотря на шум, доносившийся с трассы. У меня не было шикарной машины, роскошной квартиры, гламурной любовницы. Я лишь испытывал удовлетворение от того, что у меня появилась крыша над головой там, где нередко промокал до нитки. Как пес, спрятавшись в будку, смотрит на дождь, так и я вижу капли, расшибающиеся в брызги. Испытываю чувство общности с живыми существами на земле и то, что отделяет меня от них: нездешнее воодушевление, ниспосланное мне творцом. Именно оно заставляет делать, казалось бы, невозможное: носить пудовые ботинки по клейкой грязи, вытаскивать из неё никчемные, на первый взгляд, горбыли, держаться за воздух, стоя на краю призрачного строения. Энтузиазм может всё. Чем глубже я думаю о нём, тем ярче кажется он синонимом жизни, вечным двигателем. Без воодушевления не появились бы не только дачные домики, но и коттеджи, города, шумные магистрали, умные компьютеры. В закоулках души всегда отыщется местечко для неназойливого жителя, который, поселившись, начинает тревожить её, зовет вперёд во имя доброго дела, а добро для себя неизбежно оборачивается добром для всех.

Чем ярче оформлялись мои мысли, тем тише становился дождь. Надо поесть, так как предстояла уйма работы в усложнившихся условиях. Еда скромная, я не привык таскать на дачу провиант. Сорвал огурец с грядки, достал из портфеля кусок хлеба и сала — ешь, пока ещё шепчет тебе что-то дождь. Его слова имеют смысл до тех пор, пока ты здоров и в состоянии осуществлять свои планы. Из щелей тянет прохладой, невольно ощущаешь: становится теплее по мере того, как ты ешь хлеб, сало и умытый дождем огурец. Дождь не завидует и не желает тебе зла. Он расквасил почву, ощупал каждую нитку твоей одежды, едва не вывел из строя сотовый, но одновременно избавил от необходимости таскать из речки воду и поливать огород. Дождь — непостоянный спутник, с присутствием которого нужно мириться, а об отсутствии — не жалеть. Он скорее друг, чем враг, потому что не мешает тебе думать, принимать решения, устранять ошибки.

Я спрятал мобильник в кожаный портфель, надел грязные ботинки и вышел наружу. Надо во что бы то ни стало подтащить к домику два мокрых рекламных щита для настила пола. Они и сухие были нелегкими; намокнув, превратились в пузатых гулливеров. Лежали примерно там, где я закопал презерватив, то есть не близко от моей стройки. Дождь перестал, в воздухе висела сырость. Листы, как ладошки, прятали блестящие капельки. Скользко на почве и на траве. Неулыбчивое небо заполонили облака. «Ну и денёк!» — подумал я, вспомнив про гороскоп. Никакого просвета не предвиделось. Если катить эти квадратные щиты с одного ребра на другое, то на них налипнет больше грязи, чем на мои ботинки. Если тащить за угол по траве, то надо идти к домику обходным путем, что займет много времени. Я остановился на втором варианте, потому что в моей единственной комнате пол должен быть чистым. Принципиально. Грязь потом до конца не отмыть, она запятнает чистоту моего замысла.

Итак, схватив щит за один из углов, я поволок его к домику. Как ноги у меня по колена в росе, так и щит промок с нижней, более сухой стороны. Тащил с передышкой, сначала одной, потом другой, потом третьей, а четвертая уже не понадобилась. Я увидел: цель близка и удвоил усилия. Возле домика присел на корточки отдохнуть и лишь после этого перевернул щит на другую сторону — ту, угол которой чертил всю дорогу по траве. Этот угол был мокрый и позеленел. Но беспокоился я напрасно: на нем сохранилась часть плаката с изображением видного политического деятеля в кепке. Плотная бумага спасла щит от загрязнения. Когда я сорвал ее, то увидел совершенно чистый и сухой угол. Мне оставалось лишь поскорее затащить свое сокровище в домик. Пеньки были вкопаны ровно, фанера легла на них хорошо, но при этом стало ясно, что на углах придётся выпиливать выемки для столбов, чтобы не было зазора между щитом и стеной. Сначала примерил и гвоздём нацарапал размер выпилки. Рекламный щит — это не обычная, а толстая фанера, пришлось повозиться, отпиливая угол и стараясь его закруглить так, чтоб он плотно обхватил столб. Затем — точно такая же канитель с другим углом щита, зато, подогнанный, он лег так, будто с появления на свет был предназначен не для столба, а для моего пола. Ровный, устойчивый, подчеркивающий высоту потолка. Вытянув вверх руку, я не смог до него дотянуться. Это не та хибара, что сгорела у соседки, где ей приходилось гнуться в три погибели. Здесь все по-иному. Радость переполняла меня. Замысел обретал приятные черты. Второй щит я нарочно перевернул рекламной стороной вниз и тащил прежним путем, сворачивая с него лишь там, где виднелась под примятой травой земля. Возле домика счистил, соскреб загрязнившуюся бумагу с изображением все того же политика. После необходимых прикидок выпилил углы, и этот щит лег на своё место. Конечно, я ещё не стал прибивать щиты на полу, в одном из них предстояло сделать отверстие для трубы к умывальнику. Сточная труба уходила под наклоном далеко от территории, прилегающей к домику.

Четвертый день, самый трудный, ставящий препоны на пути к цели, завершился, как и начался, дождём, но это был для меня светлый дождь: за спиной вырисовывался силуэт дачи.

Удивительное число 5! По гороскопу оно означает интуицию, двойку высшего порядка, принцип существования человека, его энергетическую основу. Обещая победу духовной природы над материальной, даёт человеку смелость, любовь к приключениям и путешествиям. Это число — торговец и менеджер, пуповина к успеху. А в Священном писании Господь сотворил множество живых существ в воде и на суше, благословил их с призывом плодиться и размножаться. Материальная природа возобладала в пятый день творенья над духовной.

Я мог спрятаться в домике от дождя, но не от холода и ветра. День не отличался ненастьем, хотя не предвиделось и особого тепла. Солнце глядело исподлобья среди прозрачных облаков. Со стороны шоссе доносился неумолчный шум авто. Вчерашняя грязь понемногу иссякала, оставляя неровности в почве. Тенькали синицы, чирикали воробьи. Окрестности кишели никого не смущающейся жизнью. А для меня утро началось с того, что я проверил еще раз — утро вечера мудренее — щиты, уложенные внизу, и, не обнаружив несостыковки, решил выпилить отверстие для трубы. Это была морочливая работа, потому что отверстие требовалось не с краю, а в самом щите. Пришлось сначала начертить его карандашом, долотом сделать сквозное отверстие и узким полотном лучевой пилы выпиливать этот кружок. Зато следующее дело оказалось лёгким и подарило мне радость: я прибил щиты к столбикам и оказался на ровном полу. На него можно было даже постелить палас. Как много значит хотя бы призрак уюта!

Прибивать щит к стене снаружи труднее. Хлебнув вчера дождя, он изрядно заматерел. Что стоило мне поддерживать такой щит одной рукой, одновременно прижимая его к стене, а другой забивать первый гвоздь в верхнем углу! Не привстанешь на цыпочках — не дотянешься до гвоздя. А привстанешь — ослабишь левую руку, которая держит и прижимает щит, пошатнёшься от напряжения, вот-вот брякнется он плашмя наземь, а ты вслед за ним. Допустить это нельзя, потому что время дорого и не так-то просто будет приладить его снова. Станет после резкого падения настолько грязным, что не отмоешь. Я не хочу, чтоб домик был похож на сарай. Я вижу его незапятнанно-светлым, какой бывает у человека мечта. Когда забит первый гвоздь, когда у щита появляется опора, можно работать не торопясь, отойти в сторонку и посмотреть, нет ли перекоса, а затем забить оставшиеся гвозди. Верхние шли в столб и свежую еловую доску. Нижние гвозди входили в каток, который на треть был вкопан в землю. Каждый щит, прибитый снаружи, добавлял прочности, хотя казалось, что домик уже не нуждается в ней. Было ясно, что он сможет пережить многие здешние сооружения из более твердых материалов. Все дело в том, как скомпонованы они, не оставлена ли лазейка для коррозии, гнили и плесени. У меня были обиты толстой фанерой две стороны, и при этом снизу оставались небольшие отверстия для сквозняка: он лучше всех гарантирует сохранность древесины, соприкасающейся с землей. Третья сторона — это фасад, где я намеривался сделать окно, самое настоящее большое окно, а не форточку. С размером его дело решилось раньше, как только мне попалась решётка от радиатора грузовика. Именно жёсткой решётке предстояло пропускать свет и защищать окно.

По бокам я прибил её новыми гвоздями к столбам, сверху и снизу — к прочным брусьям, соединяющим эти столбы. Гвозди были такой длины, которая позволила мне сделать загиб с противоположной стороны и вогнать его в брус. Так решётка стала частью домика, закрыв собою хрупкое стекло. Остальную часть стены, начиная от верхней еловой доски до той части катка, что вкопана в землю, я обил фанерой. Она закрыла собой края решетки с боков, сверху и снизу. Можно было сделать перерыв, полюбоваться фасадом, но самое трудное все ещё оставалось впереди. Предстояло не только обить фанерой заднюю часть, но и сделать напротив окна дверь, которая позволила бы войти, не пригибаясь. Дверь — это не калитка, её не навесишь кое-как, не собьешь наспех из первых попавшихся досок. Это не фасад, который непременно нужно приукрасить. Это визитная карточка строения, критерий пригодности его для человека. У меня должна получиться высокая металлическая дверь, безукоризненно выкрашенная белой краской, надёжная и при этом точь-в-точь подогнанная к коробке. Вернее, мне предстояло коробку подогнать к двери. Дверь я припас заранее. Когда я нашёл в ближайшем лесу полностью сохранившийся корпус автомобиля, то понял: здесь не диво отыскать всё, что угодно. И я рыскал вокруг, мне могла пригодиться всякая всячина. Во время одного похода я наткнулся в кустах лещины на дверь холодильника. Вероятно, это был агрегат на несколько семей или целый взвод солдат. Возможно, у него вышел из строя мотор, дверь же сохранилась как новая: краска выдержала воздействие непогоды. Теперь я видел, что находка идеально соответствовала моему домику. Начал кропотливо работать над ней, и старанию моему не было предела. Нельзя испортить имеющийся материал, так как заменять его нечем. Нельзя даже оцарапать, потому что каждая царапина нарушила бы намечавшуюся гармонию. А повозиться пришлось немало. Внутри двери сохранились два металлических стежка, идущие крест-накрест. Они соединяли противоположные углы. Я решил этот дополнительный крепёж сохранить, хотя он мешал вставлять во всю длину толстые доски: они необходимы для крепления петель и замка. В каждой доске пришлось выпилить снизу и сверху отверстия, чтоб не мешали стежки из металла, и только после этого доски легли на предназначенное им место. Они подошли как раз по толщине, что позволило мне прочно закрепить каждую при помощи гвоздей. Все они выходили с противоположной, внутренней, стороны, где я их загибал, после чего вновь вгонял в доску, по опыту зная: такая связка среди всех прочнейшая. Железо, из которого изготовлена дверь, сравнительно мягкое. Доски во всю длину усиливали надёжность, но и увеличивали вес. А ведь еще пришлось сбивать их поперек. Я вместил между стежками две дощечки и закрепил их гвоздями с торца. Когда я прилаживал петли, меня пришла проведать соседка, и, оглядев мою кровлю, похвалилась:

— А мне дорожники оставили початый рулончик.

Я догадался, что она имеет в виду материал на крыше. — Нет, сейчас у них более тонкий, рвущийся. Такой, как у меня, они использовали в самом начале, на него потом легла вся подушка. — Не протекает?

— Да нет пока.

— Ну, помогай Господь, а я пойду клубничку убирать.

И она пошла вниз по тропинке между зарослями ольхи. Я посмотрел ей вслед и подумал, что руки выдают, стоящий человек или зряшный. Так бережно мог нести их только истинный работяга. А как я ношу свои руки? Увы, время для размышлений улетучилось. Предстояло сделать дверную коробку и порог. Слева находился самый толстый из моих столбов. Он имел неровности, которые нужно удалить и сделать долотом в столбе углубление, соответствующее толщине двери. Справа стоял граненый столбик из железа, он имел две грани, а внутри по ширине и длине — брус. Я удалил брус по высоте двери, и эта выемка стала металлической частью коробки. Снизу и сверху коробку составили обыкновенные доски. Если и была в чем загвоздка, так это в том, как крепить доску, соприкасавшуюся с железными гранями. Снизу я забил в нее гвоздь, соединив таким образом с остающейся внизу частью бруса, затем сделал с помощью дрели отверстие в одной грани железного столбика и забил через него гвоздь в торец доски. Так же была закреплена доска вверху. К ней я прибил еще доску с выступом, который не позволит открывать дверь вовнутрь. Лишь после этого, примерив дверь к уже определившейся коробке, я начал выдалбливать долотом отверстие в столбе. Сняв черный слой, я обнаружил под ним желтизну, свойственную свежей древесине. Не рискнул углубляться дальше из-за неуверенности в том, выдержит ли она длительное воздействие сырости. Крыльца у меня не предусмотрено, так что косой дождь мог добраться до моей выемки, а она сделана в сосне, не очень-то устойчивой к влаге. Итак, я решил ограничиться тем, что есть, и попытался навесить, однако быстро понял, что сегодня эта затея не вытанцовывается. Те петли, которые я принес с собой, не смогли держать утяжелённую дверь. Надо подыскивать более прочные.

Я приступил к порогу, получившемуся в итоге добротным и высоким. Доски, которыми соединялись катки, как раз годились по длине для этой цели. Порог отличала прочность, поскольку налицо хорошая опора: просмоленный столб и железный столбик с брусом. Теперь заднюю часть домика предстояло обшить фанерой. Как и прежде, мне было тяжело прибить верхний лист, придерживая его одной рукой и прижимая всем телом. Я устал от непрекращающейся канители с дачей. Успел позавтракать, но не смог пообедать. Обнаружил неувязку, когда дверь легко сорвалась с петли, будто последняя сделана из фольги. И всё-таки я довожу обшивку до конца. Вот прибит со всех сторон главный щит, отрезаны ножовкой куски для тех частей, что находятся над дверью и под ней. Резать толстячку-фанеру труднее, чем прибивать, однако в результате весомых усилий я уже могу стать на порог. Войдя, мне не нужно подниматься на цыпочки. Я почти прекратил доступ взбалмошному ветру: гуляй себе на воле, не лезь добровольно в тюрьму. Тут звякнул мой мобильник, и я, поговорив пару минут, понял, что рабочий день финишировал.

Шестёрка по гороскопу сущая вертихвостка, соединяющая антиподов в двух мирах — высшем и низшем. Что это за соединение, я не имею представления; может быть, это обычное совокупление для продолжения рода. Причём шестёрка награждает человека не только потребностью в браке, семье и детях, но и дает ему качества воспитателя и целителя, чтоб он мог сберечь своё потомство, своё будущее. Возможно, с такой же целью шестёрка способствует развитию творческих способностей, интереса к гармонии и красоте. Однако она горделива, ревнива и властна, с ней лучше соглашаться, чем хотя бы шёпотом возражать. Она явно не девица, а матёрая жена. Ветхозаветный день творенья прошёл в труде священном. Всевышний создал скот, и пресмыкающихся, и диких зверей. Увидев, что это хорошо, решил сделать еще лучше: сотворить человека по образу и подобию своему, чтобы властвовал он над созданными ранее рыбами морскими и птицами небесными, над скотом и пресмыкающимися. Мужчиной и женщиной сотворил Бог людей, чтоб они плодились и размножались, наполняли землю и овладевали ею.

Я приехал, когда солнце только-только взошло, заглянув безбоязненно в мое решетчатое окошко. «Здравствуй, домик! — мысленно сказал я. — Сколько сил ты потребуешь ныне?» Домик молчал, и мне было легче от того, что ничего не надо ему объяснять. Я затащил в будущую комнату несколько щитов для внутренней обшивки и принялся за дверь. Теперь в моих руках не широкие, а длинные петли; они могли выдержать груз небольших ворот, не то что мою холодильничиху. С утра свежо, а тут еще туман; я натянул поверх рубашки свитер, сразу почувствовав себя уютнее, и приступил к делу. Вчерашние петли пришлось снять, не повредив при этом ни доску, ни железо. Новые, охватывая полностью толщину двери, в высоту ее шли вдвое дальше — следовательно, были надёжнее. Если вчера я прибивал петли гвоздями, то сегодня решил воспользоваться шурупами. Делать, так делать — на гвоздях дверь рано или поздно свесится из-за неизбежного перекоса. Ввинтить шуруп и в доску сложно, а тут еще железо; конечно же, пришлось воспользоваться дюбелем и сделать для каждого шурупа небольшую дырочку. И всё равно, работая обычной отверткой, мороки не избежать. Я провозился с петлями вдвое дольше вчерашнего, натер волдырь на ладони, зато дверь вошла тютелька в тютельку в предназначенное место. В столб же я ввинтил всего четыре шурупа: два в нижнюю петлю и два в верхнюю. В остальные дырочки вогнал мощные гвозди: столб — не доска, не расколется.

И все-таки шурупы оказались сегодня не самым ответственным этапом. Оставался неизрасходованным материал от кровли. Я открыл в нем новую особенность: он настолько плотный, что почти не пропускал воздух. Чтобы в домике стало теплее, я обил его этим материалом со всех сторон. Не пришлось использовать при этом лестницу, хватило плотно сбитого ящика, который я таскал за собой. Нужно прибить повыше — ставил на торец, пониже — клал ящик на землю плашмя. Не каждый гвоздь шёл безукоризненно. Сочетание прочной фанеры и такой же добротной обивки порой немилосердно гнуло гвоздь в три погибели. Приходилось его выпрямлять, но и повторная попытка ни к чему не приводила. Тогда я брал недавно купленный на рынке гвоздь, решающий проблему. Моя дача стала напоминать гигантский кокон, сплетённый фантастическим трудоголиком. Однако у этого кокона имелось окно и едва заметная белая дверь. Я решил, что мне надо так повкалывать за оставшееся время дня, чтоб от сравнения с коконом ничего не осталось. Мне вовсе не по душе то, что мой домик напоминал дремотную обитель личинки насекомого.

Без лестницы никак не обойтись. C трудом приставил эту махину к стене и отправился за листом железа. Распрямленные мной листы лежали до сих пор без применения. Сейчас настал их черёд. Не могу представить, что побудило предыдущих хозяев сорвать добротный материал с крыши. Его изготовили из нержавеющего сплава, напоминающего по качеству дюраль, покрашенный в разный цвет с обеих сторон. Наружная сторона нержавейки красная, внутренняя — серая. У меня даже в мыслях не было укладывать металл на стропила; кровля уже лежала на своём месте, причем хорошая. Из беспорядочных обрезков вновь собрать крышу всё равно что войти два раза в одну и ту же реку. Значит, кровле оставаться белой, а домик будет красный: я его обобью нержавейкой.

Один отрезок внешне подходил для торца крыши. Я примерил и убедился, что он на нужном месте вверху спрячет под собой белую обивку. И ещё в том, как трудно будет его прибивать. Лист тяжёлый, края неровные, острые. При примерке заусеница зацепила свитер, едва не порвала единственную здесь теплую вещь. Спустился по лестнице вниз и приставил железо к ольхе поблизости. Снял свитер, повесил на нижнюю ветку, хотя утренняя прохлада ещё не иссякла. Свитер и второпях порезанный металл казались мне несовместимыми. С одной стороны — нечто мягкое, пушистое, вроде котенка; с другой — жёсткое, ершистое, как панк. Избавившись от свитера, я почувствовал готовность работать с железом. Дюбель теперь — мой помощник. Он легко пробивал нержавейку, в то время как гвоздь тупился и гнулся. Наделав нужное количество дырочек, я взял в губы несколько гвоздей и полез вверх по лестнице, держа жесть двумя руками (одна была с молотком). Приладил лист к торцу крыши, приготовился забить первый гвоздь. Вдруг из домика донесся резкий звук — неожиданный в полнейшей тишине, окружавшей меня. Я выронил молоток, который, звонко стукнувшись о лестницу, свалился в росную траву. После этого сообразил: дал знать о себе сотовый, оставленный в портфеле. Мне прислали какае-то сообщение. «Может, чего стряслось», — встревожился я и стал спускаться с листом по лестнице. Зашел в домик, достал телефон — на экране SMS-ка: «Продаю свою телку недорого, надоела, шалава». Шутка такая или не шутка, но я облегченно вздохнул, удалил прочитанное и вернулся к неподатливой жести. Предстояло взбираться с ним по лестнице в третий раз. Вокруг по-прежнему никого, туман исчез, оставив после себя щедрую влагу. От неё посвежели огородные растения и малинник. Солнце разохотилось, пригревая всё сильней мою долговязую дачу. День обещал стать жарким. По листочкам ольхи сновали блестящие жучки-объедалы. Я знал, что это опасные вредители, которым ничего не стоит раздеть ольху, оставив её без зелени. Но все-таки было приятно: я тут не один, рядом хлопочут другие, пусть и мелкие, существа. К ним я хотел обратиться с какими-то словами и не обратился, потому что с шоссе донесся вой сирены: может, вот-вот появится авто президента.

На сей раз мне ничто не помешало на верху лестницы прибить гвоздями к торцу кровли лист нержавейки. Только и теперь первый гвоздь пришлось вбивать с таким трудом, как будто он вообще первый гвоздь в жизни. Равновесие неустойчивое, лист на руках и молоток, надо держать всё и одновременно взять один из тех гвоздей, что торчат в губах, вставить в дырочку, прибивать молотком. Тут мало сноровки — требуется еще что-то, может, особое созидательное вдохновение; во всяком случае, это что-то в те моменты находилось во мне. Загнал гвоздь-первопроходец, а там всё двинулось вперёд как по маслу. Лист, который я не ровнял, не подрезал, закрыл торец крыши от начала до конца — единственный случай при работе с нержавейкой, когда не понадобились ножницы. Красный цвет поразительно преобразил фасад моего строения! Появилось в нем нечто по-женски тёплое, домашнее, родное, с чем сталкиваешься либо в детстве, либо еще раньше, в материнской утробе, когда окружающий мир вдоль и поперёк неизвестный, загадочный и опасный. Я осмыслил и рад тому: выбор правильный. Красный домик с белой крышей — это шикарно, это заслуживает внимания и отрадно для глаз.

Я не хотел оставлять напоследок торец крыши с обратной стороны над только что навешенной дверью. Железа могло не хватить, тогда нарушилась бы цветовая гамма. Пришлось тащить лестницу на противоположную сторону. Толстая арматура сварена надёжно, но она оставалась арматурой — неровной, неуклюжей. Неровности впивались в плечо. Метр пройдешь с ней — надо отдыхать, а то она, кажется, способна поломать ключицу помимо того, что оставляет на коже клеймо. Ни за что сам для себя не делал бы такую лестницу, но когда для тебя делает кто-то, то ты благодаришь его за хорошую работу, видя действительно надёжную вещь. В ней не подведёт ни одна ступенька. А потом, при обнаружении её недостатков, от восхищения не остаётся и следа. Ты втайне планируешь смастерить лёгкую, однако не менее добротную лестницу. Времени для этого нет, и ты продолжаешь топать, подобно старому коню в сношенной упряжке, со своей привычной тяжестью. Как бы то ни было, лестница, наконец, грузно вгрызлась в землю перед дверью. Я стал прикидывать, какой лист можно лучше приладить к торцу, и увидел, что такового листа не имею. В лучшем случае, придётся использовать две половинки. После первичной примерки определились и листы, и сколько от каждого придётся отрезать, чтоб они пришлись впритирку друг ко другу. Кровля заметна издалека. Некрасиво, если один лист станет топорщиться из-под другого. Плёвая несостыковка приобрела бы значение промаха.

Вооружившись ножницами, я стал подгонять листы так, чтоб каждый представлял собой прямоугольный треугольник, а вместе они должны образовать треугольник равнобедренный. Чёрные ножницы массивны и неуклюжи из-за больших колец, куда просовываешь пальцы. Они с лёгкостью режут кровельное железо, но быстро, что называется, устают. Чем дальше заходят в лист, тем трудней резать не только из-за того, что тупеют. У больших ножниц невысока маневренность, их трудно повернуть и невозможно резать, если не подогнуть хотя бы один край початого листа. Но все-таки чувствуется: они предназначены для работы с железом, поэтому, в общей сложности, я не затратил избыточно времени на подготовку материала для кровли. Равнобедренный треугольник на земле был готов. Предстояло вознести его туда, куда предназначался. К торцу крыши прибивал по половинке. Это, с одной стороны, проще: вдвое легче затащить наверх по лестнице. С другой — труднее; надо оставить для второй половины ровно столько места, сколько нужно. Мне удалось состыковать половинки наилучшим образом. Даже вблизи не сразу разглядишь: это отнюдь не целый кусок. Так торцы кровли с обеих сторон сделались красными.

Мне захотелось поесть, а я не захватил с собой даже хлеба. Нашёл на грядке молодую тыкву, очистил кожуру и съел ломтиками треть. Это был особый сорт сладкой тыквы, есть её и сырую приятно. Она содержала, по-видимому, какие-то вещества, нужные организму. Закусил черной смородиной, которая уже налилась спелостью. Надо продолжать послеобеденную вахту, но меня прямо на траве сморил от усталости сон. Снился мне мой нарядный домик, который вертелся передо мной волчком и говорил:

— Не забудь, мне еще нужен свет, я не могу без света.

— Свет от Господа, — говорю ему.

— А как же та, — спрашивает, — которую ты всю жизнь любил?

— Пусть ей фары светят да подфарники.

В жизни я такого ни за что не сказал бы, поэтому захотелось прогнать его, отказаться от своих слов, произнесенных во сне. Я перевернулся на другой бок, и настырный сон улетучился. Можно представить моё положение, когда, очнувшись, заметил, что продрых, по меньшей мере, два часа. Солнце беспечно катило в небе вторую половинку дня. Надо навёрстывать упущенное, и я, засучив рукава, снова взял в руки молоток и гвозди. Нижнюю часть домика обить железом намного проще, чем верхнюю. Я брал лист, какой он стал после выпрямления, прилаживал к стене и, сделав дюбелем в верхней части дырочку, забивал в неё гвоздь. За ним шли остальные нужные гвозди. Они прочно крепили лист, а он безупречно скрывал обивку. Следующие листы пошли в дело без проволочки. Все они по площади намного меньше скрепляющих торцы кровли. Лишь два последних листа пришлось перед употреблением подрезать ножницами для того, чтоб вся стена с одной стороны стала красной. Тут мне стало ясно: кровельного железа на всё строение не хватит. Волей-неволей с северного направления придётся во всю длину использовать дылду-нержавейку, с которой мне довелось пересечь президентскую магистраль. По размеру лист подходил вполне, закрывая стену до крыши. Дюбель пробивал его, по сравнению с кровельным железом, не без напряга, и все-таки мне удалось надёжно закрепить материал на стене. Я использовал длинные гвозди с широкими шляпками, которые проходили каток насквозь, загибал их с внутренней стороны, вгоняя загиб в древесину. Теперь домик не выглядел игрушечным; наверное, из-за большого листа, по цвету напоминающего цинк. У меня появилась уверенность, что железа на обивку хватит. Да и работа пошла шустрее: я надеялся успеть до вечера. Ту сторону, где находилась дверь, обшил без малейшей загвоздки. Особенно приятно было всаживать гвоздь в столб. Чувствовалось, как плотно охватывала древесина входящее в нее острое жало. Белой здесь оставалась лишь сама дверь — все остальное стало красным.

В чём причина проволочки, возникшей со стороны окна? Нехватка материала. Оставались кусочки, размером с гулькин нос. Нужно обить ими всю стену, сделать над решёткой козырёк для защиты от дождя. Казалось, что он, находясь над окошком, добавит домику домашности, сделает фасад уютнее. По этой причине я решил начать с козырька. Куска железа, который годился для данной цели, у меня не было. Пришлось от самого большого из оставшихся листов отрезать основание. Я прибил его над решёткой: получилось недурно. Козырек в верхней части широкий, книзу сужающийся, но все равно нижняя его часть нависала по всей ширине окна, предотвращая попадание в него стекающей сверху дождевой воды. Скрыта некоторая сумрачность решётки. Опасения насчёт вероятной нехватки кровельного материала оправдались, хотя я нашёл место для каждого имеющегося у меня лоскутка. Незакрытым был небольшой участок стены под окном. Я оставил его напоследок: делая здесь обивку, сидел на корточках и сгибался почти до земли. Сейчас и рад бы посидеть, да не с чем. Весь кровельный металл использовал подчистую.

Семерку нумерологический гороскоп трактует как соединение тройки (духа, ума и души) с четверкой (миром), семерка соединяет знания с мудростью, концентрирует интеллект и обостряет интуицию. Помимо этого, семерка — число аскетизма, снабжающее человека одиночеством. Скрытностью и склонностью к пьянству. И все-таки семёрка — любимое моё число, вошедшее в дату рождения. А что говорит о нём Книга книг с точки зрения вечности? В день седьмой завершил Бог работу свою, которую создал себе, благословил этот день и освятил его.

Я привёз с собой замок, но опоздал: на даче побывали гости. Сразу невозможно понять, заходили они переночевать или посмотреть новостройку. Немудрёная тайна прояснилась: вели себя здесь по-свински. Посредине моей горницы оставили кучу говна и лужу мочи, а также запахи, связанные с испражнениями. Вихрь самых грустных чувств поднялся со дна моей души. Хотелось помчаться в милицию, рассказать о старании сделать всё как можно лучше, красивее и о том, что варвары осквернили недоделанное, наплевали на мои старания, харкнув и постыдно скрывшись. Что они стремились этим вандализмом показать? Стройные коттеджи соседей — это круто, а мой домишко — задрипанная сральня? Так подобных строений окрест пруд пруди: лишь избранные свили для себя роскошь.

Преодолевая отвращение, я стал осматриваться в скудном утреннем свете, проникающем в окошко. Увидел на полу бумагу, которой подтёрли жопу. Это обычная бумага в клеточку, вырванная из общей тетради. На каждом из двух обнаруженных мной листков виднелась запись синим стержнем. Мне не терпелось узнать, кто эти осквернители, и я палочкой распрямил листы и стал читать. Здесь были лекции по математическому анализу, записанные в педагогическом вузе, а самое главное — я нашел и курс, и группу вместе с расписанием лекций на всю неделю. Можно по этим вехам отыскать владельца тетради? Пожалуй, да, если только он не передал свою тетрадь кому-то другому, который использовал её вместо туалетной бумаги. И зачем мне в случае удачи срамить принародно каких-то пачкунов, собирающихся учить детей? Я думаю, это не пошло бы им на пользу, раз они с такой лёгкостью избавляются от человеческого облика. Если же это студенты, которым негде было переночевать, то их нелегко упрекать в свинстве: бесприютность заслуживает снисхождения. Но могли побывать тут и расчётливые срули, стремящиеся выжить меня с участка. Вот нагадим в его пристанище, глядишь — смотает удочки. Видел я как-то неподалёку ГАЗель, стайку девчат и при них пастыря. Время от времени к ним подъезжала легковуха, забирала одну и увозила. Девчата никому не мешали, их никто не беспокоил. Выглядели они беспечными и, казалось, ни о чем не задумывались. Мог ли я помешать этим девчатам? Они даже не смотрели в мою сторону. Оставалась еще соседка, женщина добрейшей души. Ей-то уж точно я не мог насолить. Мы вместе копались на своих участках и помогали по-соседски друг другу. Всё выходило хорошо, когда на деле всё плохо.

Начало дня испорчено. Но уже поднималось солнышко, улыбался фиолетовыми глазами совсем рядом с окном иван-чай. Ничего не попишешь, становись уборщиком, выметай чужое дерьмо, хотя и веника ещё не припас. Впрочем, вглядевшись внимательнее, я обнаружил, что незваные гости насрали на тот щит, который я приготовил для внутренней обшивки. Это утешило меня: пол — одно дело, обшивка — другое. Я кое-как вытащил загаженный щит из домика, отбросил его подальше и внес для обшивки новую фанеру. Сегодня я решил сделать дачу недоступной для любителей подложить ближнему свинью. Сначала я разрезал ножницами прохудившееся цинковое корыто. Оно дало мне в итоге отличный материал для завершения дела, начатого в прошлый раз. Добротным листом цинка я обил ту часть стены под окном, что оставалась снизу без металлической защиты. Весь дом, за исключением крыши, приобрёл железное обличье. Первоначально я планировал на этот день внутреннюю обшивку помещения, но утренний нехороший сюрприз заставил на время отказаться от неё. Старательно построенный домик не может быть уязвимым, полагаясь лишь на замок. На всякое хамство лучше давать не заурядный, а достойный ответ.

Я решил оградить участок крепким забором и не оставить в нём места для калитки. Превратить сокровенный плод моих усилий в общественную сральню не удастся. Не зря припасены четыре дубовых столбика, которые я заблаговременно окорил топором и подсушил. Поблизости корчевали лес для расширения шоссе, и вот память об этой раскорчёвке — дубки, ныне столь необходимые мне. Предстояли земляные работы, нужны ямки не только для дубков. Между ними надо разместить не менее четырёх столбиков. Я мысленно прикинул, и получилось, что мне следует выкопать не менее двадцати солидных углублений. Лопата, когда-то хорошо наточенная, теперь неохотно грызла землю. Пришлось пройтись по острию несколько раз бруском. Лезвие засияло на солнце новым гривенником, что избавило от лишней канители. Я поплевал на ладони и начал копать. Почва мной же притоптана, поэтому сперва лезвие шло тяжело, дальше — легче: там оказалась сухая, распадающаяся на геометрические фигурки земля. Прежде всего я выкопал ямы для дубков. Они образовали вокруг домика квадрат, каждая его сторона равнялась шести метрам. Эти ямы были глубокие, потому что предназначались для высоких столбиков. Для толстых коротышек, имеющихся в запасе, требовались углубления пошире. Широкие, но неглубокие ямы копать легче, чем глубокие, откуда непросто выбрасывать наверх землю. В одном месте я призадумался. Стараясь копать по струнке, используя для ориентира провод от одного дубка до другого, я наткнулся в нужном мне месте на корни ольхи. Проще всего срубить ее, однако пожалел, привык к деревцу, к его листве и темно-коричневым шишечкам. Отступил и выкопал яму немного дальше намеченного.

Дубки вкапывал основательно. Насыпал битого кирпича, щебня, трамбовал. Их предстояло превратить в часовых нового двора, держащих на мощных плечах весь забор. Широкие столбики грузно становились на свои места. Битый кирпич и щебень уже израсходованы. Заполнял ямы землей да усердно трамбовал. Там, где отступил от ольхи, дородный столбик показал своим боком, какой допущен изгиб, но исправлять собственную корректировку я не собирался. Итак, постовые выросли словно из-под земли — разного роста, разного возраста. Лишь дубки петушились среди них, будто говоря: мы — спецназ, не подведем. Почти каждый из оставшихся щитов имел какое-либо увечье. С ними не церемонились, срывая с насиженных мест: бросали, давили, ломали. Я притащил на свой участок то, что уцелело от гигантского сражения, а уцелели в основном инвалиды. Теперь предстояло использовать их так, чтобы увечность не бросалась в глаза и чтоб они стали прочнее от связки с другими. Вообще-то в этом материале изначально имелось ценное достоинство: он не боялся дождя. Будучи распят на столбе, щит и мок, и промерзал, но оставался звонким и молодцеватым. Даже потемневшие участки на нём не говорили о принадлежности заведомому калеке. Один за другим я прибил щиты к столбикам. Мне не нужно было поддерживать их на весу; следил лишь затем, чтобы каждый становился в ограждении вровень с соседом. Если в нем зияла дыра, таилась трещина или перелом, я старался, чтоб увечье оказалось внизу. Верхняя часть от одного дубка до другого, ровная и крепкая с виду, полностью скрывала столбики-коротышки. Выступ получился, как я и ожидал, лишь возле ольхи, однако он находился сбоку от домика, в густых зарослях малинника. Середина моего забора вышла слабоватой: сказалось то, что еловых толстяков приходилось вкапывать на небольшую глубину и засыпать землёй без добавления щебня, битого кирпича. Я вовсе не собирался оставлять новостройку в беспомощном состоянии. Вонючая картина сегодняшнего утра все ещё маячила перед глазами. Только что пришлось прибивать к столбикам щит, с трудом очищенный от жидкого кала. Он сохранился лучше других, не имея даже сколько-нибудь заметной царапины, и тем не менее казался мне ущербным. Да и запах нужника не удалось отмыть водой. Я надеялся лишь на солнце, которое пригревало мой затылок и не отличалось при всей своей красоте брезгливостью. Оно могло вылизать скверную вонищу невидимым языком.

Может, из-за того, что пришлось иметь дело с испражнениями, у меня пропал аппетит, и я настроился довести начатое утром без передышки до конца. Сначала предстояло укрепить дубки, а потом с их помощью — середину. У меня были в запасе толстые, но не широкие доски во всю длину забора. Набрякшие от росы и дождя, они по весу могли равняться со вкопанными дубками. Их надо было прибить к дубкам в самой верхней части на уровне моей головы.

— А где же калитка? — раздалось у меня за спиной.

Я обернулся: передо мной стояла соседка. В руках — пустое ведро; наверное, шла за помидорами.

— А зачем она мне? Я тут редко бываю.

Женщина неодобрительно покачала головой. Не рассказывать же ей про срулей! Это значило бы самого себя дерьмом обмазать: вот построил, дескать, домик, который только пачкунам и пригодился. Соседка ушла привычной тропкой, и у меня не хватило духу попросить подержать с другого конца доску. Это занятие могло оказаться тяжеловатым для неё.

Пришлось исходить из того, что было, а было немногое: я устал канителиться с домиком, да и с забором тоже. Плюнуть бы на всё и заниматься основным делом, для которого ты создан на свет. Старательно улучшать его на пользу себе и близким. Лелеять, как самую классную новинку техники, подаренную друзьями. Сознавать, что она поддерживает твоё существование существеннее, чем огород, который съедает уйму физических сил. А результат? Наплюют либо насрут в душу ни за что ни про что, и попробуй потом этот срам вычистить. От работы, говорят, кони дохнут; любой человек, даже самый дебёлый, ничто по сравнению с выносливой лошадью. Так почему же тянутся руки к земле? Или это зов поколений, исчезнувших с её лица, но запечатлённых краешком подсознания? И в не шумном зове — простая мудрость: земля всегда даст тебе нечто важное, без которого ты — дырка от бублика? Как бы то ни было, я почувствовал, что сейчас не в силах разорвать те цепи, которыми опутаны руки и ноги. Наживил доску с одного конца — пошел к другому. Для меня важно, чтоб верхняя доска шла параллельно щитам. Имея это в виду, прибиваю доску к дубку. Потом возвращаюсь туда, где лишь наживил её, и если параллельность соблюдена, закрепляю другой конец, ощущая, как неохотно впускает в себя дуб острый металл.

Таким образом, у меня соединились длинными досками все четыре дубовых столбика. Середина оставалась довольно хилой. Толстячки не шатались от ветра, а возьмешься за них рукой — тотчас проявляется женская податливость. Предстояло придать им мужской силы. Я сохранил несколько кусков тонкого полотна — не такого, которое пошло на крышу, но все-таки прочного, хотя и полупрозрачного. Эта его прозрачность заляпана песком, глиной, а в некоторых местах — мазутом. Понадеялся на то, что упрямый дождь, в конце концов, отмоет материал от грязи. Обернул им забор по периметру с наружной стороны. В нескольких местах он был порван. Пришлось потратить часть из не ахти какого запаса гвоздей для крепления к забору обеих сторон разрыва. Много растранжирил их на самом верху, укрывая соединительные доски. Каждый гвоздь требовал прокладки из линолеума. Только при этом условии он надёжно прихватывал материал, прижимая его к древесине. Немало гвоздей забил в низкорослые столбики, зато образовалась связь между ними и верхом забора, да заодно и с дубками. Середина наконец-то приобрела устойчивость.

Осмотрел свое детище придирчивым взглядом. Даже мыши запросто не проникнуть к домику, поскольку я обивочный материал присыпал снизу землёй и утрамбовал ногами. При этом не закрывал глаза и на то, что одна сторона забора получилась скособоченной из-за корней ольхи. Личинки-объедалы темно-синего жучка не оставили неповрежденным ни одного листочка. Зачем оно мне, обглоданное вредителем деревце? Не очень приятно видеть зелёную одёжку с дырками насквозь. А на следующий год жучки расплодятся. Даже их цвет показался мне теперь отталкивающим. Я оградил обжору там, где он днюет и ночует, и тем самым как бы поощрил его на дальнейший разбой.

Чувствовалась усталость солнечных лучей, солнечного тепла. В эту пору вполне могла прийти SMSка о том, что меня уже ждут. Я решил опередить ее и написал: задержусь на даче. Краткость — сестра таланта, если денег на счёте немного. А мобильник — брат каждому, кто не хочет, чтобы время застало его врасплох. В общем, я смог спокойно преодолеть состояние выжатого лимона и так же безмятежно трудиться. Только сейчас предстояло перенести свои усилия за ограду, а потом и в сам домик. Помню, как я пожалел в тот раз, что не сделал калитки. Забор получился почти в мой рост, перебраться через него без видимого выступа непросто. Я несколько раз подпрыгнул, пытаясь закрепиться на руках, — тщетно. «Чей дом? Чья крепость?» — подумалось мне. Слишком я увлекся укреплением забора. Нужно было заранее обмозговать, как эту прочность преодолевать. Наконец я отыскал-таки вожделённый выступ. Им оказалась трещина в щите, скрытая обивкой. Опершись правой ногой на выступ, я взобрался наверх. На противоположную сторону можно было и спрыгнуть.

В домике всё для внутренних работ приготовил заранее. Надо прибить к стенам щиты и успеть сделать это до того, как исчезнет в окне свет дня. Если бы речь шла о древесноволокнистой плите, я в два счета справился бы с обшивкой. Но фанеру такой толщины даже новые гвозди пробивали весьма неохотно. Чтоб не засидеться здесь допоздна, вгонял в щит лишь три-четыре гвоздя, благодаря чему ещё оставалось в резерве время. В домике со всех сторон окружили меня щиты. Я отчётливо сознавал: при отсутствии фундамента грызун заберётся сюда в два счёта. Требуется герметизация обшивки на стыках. Достичь цели я мог единственным способом: поверх каждого щита пустить оставшийся у меня кровельный материал. Так я и сделал, попутно укрепив на стенах щиты. Гвоздь с кусочком линолеума прибивал не только материю, но и фанеру. Последние гвозди пришлось забивать в сумерках, я не успел рассмотреть, как стала выглядеть моя комнатушка в девять квадратов. Последний удар молотка означал, что наконец-то у меня появился на даче приют, но я не знал ещё многих его особенностей.

Со стороны домика, несмотря на сумерки, взобраться на забор легче. Достаточно отыскать глазами короткий столбик и опереться на него ногой. Я спрыгнул в траву и упал на что-то мягкое. Это что-то отскочило, но убегать не собиралось. Я разглядел перед собой рослого пса редкой породы. На шее у него болтался ошейник. Гладкие бока говорили о том, что пес сыт и ухожен. Как же ты очутился тут, красавец? Может, услышал стук молотка и на этот вполне домашний звук пришел? Глаза пса слегка светились в темноте от луны, висевшей над берёзой. Он покорно и как будто растерянно стоял передо мной. Скорее всего, хозяева приехали отдохнуть на природу, потеряли. Могли и нарочно бросить. Надо съездить за границу, а его оставить не с кем. Вот он уже и бродяга, бездомник, каковых немало на Руси. Я не мог ему помочь. На даче бываю редко, поэтому оставить его тут за сторожа нельзя, да и не сторож он вовсе, а комнатный пёс. Представляю, как преданно он любил своих хозяев, как те заботились о нем. Что-то стряслось, животное оказалось наедине с жутким миром, где машины — отнюдь не самое страшное. Я достал из портфеля кружок не съеденной в обед колбасы, он деликатно взял его из руки и неторопливо съел. Хлеб понюхал, но есть не стал. Я, оставив его псу, пошел к автобусу. Тот направился за мной, помахивая хвостом; на остановке сел возле ног: голова оказалась на уровне моего бедра. Он побоялся зайти с людьми в автобус, а мне стало стыдно перед ними, как будто это я оставил в темноте большого добродушного пса.

Самое главное для меня началось в тот день, когда на дачах были закончены все работы. Кто хотел вскопать грядки под зиму, тот уже вскопал. Овощи и фрукты, выращенные здесь, были свезены домой и отчасти съедены. Листья с ольхи, на которых остались одни прожилки, давно облетели. Солнце светило ярко, как будто стремясь попрощаться навсегда. Вот в такой беззаботный день я оказался на чердаке моего домика, где побывать раньше было недосуг. Один из щитов, образующих накат, имел солидное отверстие с грубо покореженными краями. Такое увечье он получил, видимо, при разгроме его насиженного гнезда на столбе. Я слегка подровнял края ножовкой, а сверху задвинул на дырку кусок другого щита, благодаря чему потолок произвёл впечатление целостности, оставляя единственную возможность проникнуть на чердак. Используя ее, я и вскарабкался наверх. На мне свитер и ветровка. Как скоро я почувствовал, что одет не по сезону! На чердаке светло и жарко, как в бане, когда в ней на раскаленные камни выльют полный ковш холодной воды. Пар начинает жечь кожу, и спасает лишь веник, которым начинаешь хлестать себя. Я вынужден был раздеться донага. И это притом, что не так давно видел снаружи лужи, покрытые льдом. Жара на чердаке стала для меня полной неожиданностью. Внизу, когда я заносил на временное хранение овощи, прохладно, а во дворе пополудни согревало землю позднее бабье лето. Я отлично помню, что неожиданность не удивила меня. Теплый воздух не проникал сквозь стены и пол, герметично закрытые со всех сторон. На чердаке я ощутил, что сюда не проникает и холодный воздух, но откуда такая жарища? Ответ один: мой чердак отапливало солнце. Почему я так решил? Потому что внизу прохладно, теплее, чем на улице, но все-таки можно чувствовать себя сносно в свитере и ветровке. Наверху царствовала почти тропическая жара. Я испугался пожара, который может произойти если не сейчас, то весной, когда солнце припечёт с молодым задором. Отыскав в кармане штанов зажигалку, поднес колеблющийся язычок к кончику материи. Она плавилась, однако не горела. Как только зажигалка погасла, плавление прекратилось. Свернувшиеся волокна напоминали быстро остывшую слюду, и она — не мягче камня. Значит, полупрозрачный материал над моей головой впитывал тепло солнечных лучей и отдавал его мне. Волокна нагревались, как кирпичи в камине. Спина покрылась потом; жара не изнуряла, а скорее расслабляла тело, приглашая отдохнуть; солнце не жгло каждую пору так, как это случается сплошь и рядом при загаре на пляже, когда заботишься лишь о том, чтоб спастись от болезненного ожога. Я знал, как быстро нагревается на солнце черный толь, жадно забирающий себе солнечное тепло. Эта же крыша, усиливая тепло, распространяла его вокруг. Получилось нечто вроде вечного двигателя, преобразующего холодные лучи в тёплые. Да, жара на чердаке стояла необычная. Я сообразил тогда, что человек научится активно использовать солнечную энергию, и время это не за горами. Не хватает каких-то простых решений, случайности, вроде той, которая произошла с моей крышей. Я ее построил для защиты от дождя, а она давала мне завораживающий комфорт. В тот же день я решил проверить, не сохраняется ли тепло и ночью. Позвонил по мобильнику и упросил, чтоб обо мне не беспокоились.

Оставались ли у меня на даче какие-либо дела? Домик я построил и обнес его забором. Урожай на огороде вырастил и убрал. И все-таки не было сделано всё необходимое. Раз у меня получился не сарай, а домик, в котором даже удалось установить раковину и умывальник, — следовательно, его нужно освятить. Батюшку из церкви сюда не позовешь, но можно хоть что-то сделать самому. Мои родители были верующими, соблюдали все православные посты, усердно молились. Церковь в деревне сгорела во время войны с немцами. На церковные службы в неблизкий районный центр не наездишься. В двунадесятые и иные праздники односельчане собирались у кого-либо из верующих. Престольный праздник встречали в нашем доме. Это случалось осенью, 21 ноября, когда отмечался Собор Архистратига Михаила и прочих Небесных Сил бесплотных. День остался в моем сердце — не на донышке, а в самой сердцевине. Потому я и оказался на даче в пору, когда вокруг уже нет ни души и огороды сияют подмороженными лысинами. Именно в этот день хотел вслух прочитать молитву, ежегодно звучавшую в отчем доме.

Температура на чердаке заметно снизилась, и я догадался, что солнце близится к горизонту. Одевшись, спустился вниз. Через окошко ещё проникал свет, виднелась раковина в углу и выступ на столбе, обитом белой материей. Небольшой выступ предназначался для иконы Михаила Архангела. Я купил её в церковном киоске, спрятал во внутреннем кармане куртки. Архистратиг изображался в полный рост и доспехах, с поражающим змия копьем в правой руке. Я поставил икону на самодельный кивот и прочитал вслух, отчётливо произнося каждое слово: «Господи Боже, Великий Царь Безначальный, пошли, Господи, Архангела Своего Михаила на помощь рабу Твоему Дмитрию, изъятии мя от врагов моих видимых и невидимых. О, Господень Великий Архангеле Михаиле, излей мира благого на раба Твоего Дмитрия. О, Господень Великий Архангеле Михаиле, демонов сокрушителю, запрети всех врагов, борющихся со мной, сотвори их яко прах пред лицом ветра. О, Господень Великий Архангеле Михаиле, хранителю неизреченный, буди мне великий помощник во всех обидах, скорбях, в печалех, в пустынех, и на реках, и на морях тихое пристанище. Избави мя, великий Михаиле, от всякия прелести диавольские и услыши мя грешнаго раба Твоего Дмитрия, молящегося Тебе и призывающего имя Твое святое; ускори на помощь мою и услыши молитву мою. О, Великий Архангеле Михаиле, победи вся противящиеся мне силою Честнаго, и Животворящаго Креста Господня, молитвами Пресвятые Богородицы и святых ангел, и святых апостол, и святого Николая Чудотворца, и святого пророка Илии, и святых великомучеников Никиты и Евстафия и преподобных отец и святителей, мученик и мучениц, и всех святых Небесных Сил. Аминь. О, Великий Архангеле Михаиле, помози мне грешному рабу Твоему Дмитрию, избави от труса, потопа, от огня и меча, от напрасныя смерти и от всякого зла, и от всякого льстиваго, и от бури наносимыя, и от лукавого избави мя, Великий Архангеле Господень всегда, ныне и присно и во веки веков. Аминь».

Всякий раз древние слова по-новому волнуют у меня сердце. В них вера и надежда тогда, когда надеяться больше не на кого; свет, когда со всех сторон ночь. А главное, они звучат во мне не так, как я их прочитал, а так, как читала их когда-то согбенная жизнью старушка, — нараспев, истово, несуетно. Я верил, что молитва предков закроет врата перед напастями, Архангел Михаил не позволит поднять голову злу. Спустя час после полуночи меня разбудил глухой стук в дверь. Я спал на чердаке, с вечера задвинув доску под крепёж, пересекающий крест-накрест дверцу холодильника. Эта доска — единственная задвижка, не позволившая сразу проникнуть в домик. Уверенности в том, что она и дальше станет сдерживать чей-то напор, не было. Разговаривали двое. Я спросонья не разобрал слов, но мне не понравилась настойчивость поздних гостей не на своей территории. Отыскав в темноте фонарик-жучок, сдвинул предохранитель. Выскочил, звонко щёлкнув, рычажок — я нажал на него, потом еще и еще: фонарик зажужжал и осветил весь чердак. Собрался, отодвигая кусок фанеры, спуститься с него, пока не выломана дверь, однако услышал голос:

— Тут отряд ОМОНа нужен.

А дальше я уловил звуки, подтверждающие, с какой лёгкостью лихие парни перемахнули через мой забор. Облегчённо вздохнул и, сколько ни прислушивался, не поймал даже шорохов, нарушающих тишину. Может, рычажок показался им клацнувшим затвором автоматического оружия, хотя внутренне я убеждён, что это Архистратиг со своим тонким копьём встал на защиту моего прибежища — домика, построенного с немалым трудом вдали от дома.

ГЛАВА ПЯТАЯ

— Зачем вы все так подробно рассказали? — спросил двойник президента, меняя позу у погасшего костра.

— Как зачем? А вдруг вы — самый настоящий президент, а не двойник? Слишком похоже ваше лицо на то, которое мелькает в телевизоре и интернете. Должны же вы в таком случае знать, что творится вдоль вашей президентской трассы?

Двойник президента рассмеялся.

— Нет, я тот, за кого себя выдаю. Спасибо за угощение.

— На здоровье. Ешьте всегда то, что вам нравится.

— Так в чем главный секрет блюд?

— Свежие, только что сорванные овощи, приготовленные в собственном соку.

Он пожал мою руку на прощание и зашагал прочь упругой походкой. Солнце тоже навострилось уйти на покой. Я раскаивался в том, что разболтался перед незнакомым человеком, по-видимому, из-за выпитой с ним настойки. Когда пьёшь с кем-то, то непременно хочется побазарить немного, отвести душу, даже расплескать её чуть-чуть, несмотря на зовущие тебя неотложные дела. А потом они же заставляют раскаиваться, навёрстывать упущенное. Вот и я взял ведёрко и спешно полез на грядку, засаженную клубникой. Надо до наступления темноты выбрать покрасневшие ягоды. В этот миг раздался жуткий звук. Привычный к завыванию сирен разного рода со стороны шоссе, я никак не мог определить его природу. Он и скрипел, и скрежетал, вдруг возник и враз оборвался. Нечто в нём таилось как будто знакомое, вместе с тем неизвестное мне. И когда я подумал так, тотчас воскресил в памяти: заунывно заскрежетать мог в окрестностях лишь один предмет: петля на левой стороне калитки у моей соседки. Недавно я видел, какая она ржавая и скособоченная. Либо соседка везла что-нибудь с огорода на тачке, либо к ней в гости направился двойник президента, не знающий о предательских возможностях калитки. Впрочем, перед моими глазами маячила не заскорузлая петля, а румянощекая клубника с характерными желтыми пятнышками. Я заполнил полведерка — больше созревших ягод не видно. Если б не спешка, поискал ещё под листочками, съел сам несколько штук. Сейчас же надо в срочном порядке проредить свеклу и подрыхлить возле нее почву. Я сначала повыдергал лишние корнеплоды, стараясь отыскивать наиболее хлипкие среди них, затем подрыхлил землю. Световой день, на моё счастье, все еще не заканчивался. Солнце вроде бы зацепилось космами за верхушку ольхи, не желая прощаться с зеленым миром. Я воспользовался этой милостью и начал окучивать картошку. Тяпка у меня неширокая, легко грызёт уплотнившуюся почву. Ботва будто ждала влажной земли, на глазах хорошела, широко распуская боковые листочки. Как-то один огородник сказал мне, что картошка — женского рода, она любит мужские руки и дает больший урожай, если за ней ухаживает мужчина. Это могло быть правдой, поскольку мужчина рыхлит глубже, а для картошки уход имеет немалое значение. Чем выше кучка земли около стебля, тем больше он выпустит дополнительных корней, тем дородней вырастет клубень, связанный со стеблем. Сейчас нельзя оставлять возле ботвы ни одного сорняка: он уменьшает урожайность куста, потому что вскоре после окучивания картошка начинает цвести и завязываются клубни.

Все вокруг меня накрыли удлинившиеся тени ольхи, домика, дуплистой березы и забора. Окучивая, я успел осмотреть каждый кустик картофеля: не появились ли колорадские жуки или их личинки? Пока напасти миновали небольшой огород.

В последнем свете долгого дня я перешёл к среднеспелой капусте. Появились уже небольшие кочаны, и нужно было проверить, не заселили ли их гусеницы. Самыми опасными являлись вредители, которые появлялись на свет из яиц бабочки-капустницы. Она откладывала яйца на листья в неожиданных, порой труднодоступных местах. Их, разбросанные там и сям, не вдруг и не все обнаруживаешь. Появившаяся на свет гусеница растёт, поедая лист, прячется у его ножки, поближе к кочану. Я когда-то надеялся, что мои тонкие артистические пальцы предназначены для извлечения из музыкального инструмента чарующей гармонии; они в моем воображении порхали над клавишами, как птицы, и мир наполнялся цепляющимися друг за друга светлыми звуками. Увы! Мечтам не суждено было сбыться. Тонкие пальцы пригодились для того, чтоб вытаскивать гусениц, спрятавшихся в кочане. Я и нахожу, и вытаскиваю, даже зарождающиеся сумерки не помеха. Мне не потребуется обработка капустной грядки от вредителей. Я не загажу почву ядохимикатами. Может, это не так уж мало? Может быть, это тоже чарующая гармония, привычная для нас и потому незаметная? Может, две сегодняшние двойки означают поражение того, кто объявляет мирному человеку войну? Господь на второй день сотворил небосвод; гороскоп говорит, что двойка одаряет человека жизнестойкостью.

22 июня я закончил до захода солнца намеченное на день. Мне не помешали ни милиция, ни двойник президента. Почему удалось сделать всё? У меня нет ответа на вопрос, я не знаю, у кого он есть и существует ли вообще. Точно так же я не знал-не ведал, удастся ли стать музыкантом. Но я не сомневался, что огородником стану, так как это важно не столько для меня, сколько для других людей, для земли в целом: ей нравятся цветы и плоды. Сморенный физической усталостью, я уснул возле погасшего костра. Ко мне явилась она, и я удивился, как она нашла в темноте участок, где ни разу ранее не была.

— На мели? — спросил я её.

— Да нет. У разбитого корыта.

— Что так?

— Жулья много. Поматросят да и бросят.

— Плюнь, ты не белоручка.

— Поздно, милый, поздно. Два раза не ступить в одну реку.

Она исчезла, растворившись в теплом воздухе, а там, где я ее видел, стояла почти слившаяся с осмелевшей ночью соседка.

— Бужу-бужу, а вы дрыхните. Намаялись за день?

— А что стряслось?

— Комары вас съедят, вот что.

Я, вдруг вспомнив недавнее, спросил:

— К вам не заходил сегодня двойник президента?

— Какие там президенты, у них свои дела! Поговаривают, что жена мэра хочет тут отгрохать ресторан «Магистральный».

— Брешут, должно.

— Кто его знает? Может, и не брешут. А вы все-таки не спите тут из-за комарья. Больно они теперь свирепые.

Она сделала несколько шагов назад и исчезла, будто ее и не было вовсе. Или она тоже приснилась мне? Если нет, то ресторанный проект может стать реальностью. Многие чудеса начинались с названий.

Домик заперт на замок, мобильник у меня в кармане. Я спрятал в кустах тяпку и пошел по росистой траве к автобусной остановке. Ещё успевал, как минимум, на три-четыре рейса. В правой руке ведёрко с клубникой, которую накрыл листом лопуха. Дорогу знал наизусть, шёл, не опасаясь оступиться. Думал о крыше и чердаке, на котором можно будет сушить на зиму не только яблоки, но и чёрную смородину. И вдруг яркий свет с левой стороны остановил меня. Я находился в балке — светили где-то наверху. Этот свет в столь поздний час мог быть чем угодно. Я вспомнил ведро, изрешеченное пулями. Память услужливо воскресила столбик с железной табличкой, на которой написано: «Берегите лес — наше богатство». Зеленые буквы можно разобрать с большим трудом: табличка зияла дырами от пуль. Кто-то проверял твердость руки и не боялся, что его могут увидеть. Так что осторожность сейчас не помешает. Я поднялся немного вверх и затаился за кустом лозняка. Сквозь редкие листья рассмотрел непривычные фрагменты картины; чтоб увидеть ее полностью, пришлось лечь в мокрую от росы траву и высунуть голову сбоку от куста. На широкой площадке полукругом застыли внедорожники. Я не стал их считать, не видя в этом смысла. Чёрные автомобили походили друг на друга, как вороны в стае. Наступившая ночь и затемнённые стёкла усиливали черноту. У джипа, стоявшего в середине, включены фары. Они освещали еще одно возвышение, похожее на подиум. Перед ним находились молодые люди в вечерних костюмах и при галстуках. Лица не освещены, спины и плечи говорили о физической силе. «Крутые пареньки», — подумал я. Возле них несколько человек в джинсах и по-разному одетые особы женского пола. На подиуме стояла голая девушка. Я находился настолько близко от неё, что разглядел даже выбритый лобок; судя по нему, это не настоящая блондинка. Корни волос у нее темно-русые либо и вовсе чёрные. Платиновые кудряшки лежали с правой стороны, закрывая половину молодой, крепкой груди. Девушка стояла, ничуть не смущаясь, как будто наготу прикрывал добрый ворох одежды. Ее снимали с двух сторон на видео. Сперва мне показалось, что она не изменяла позы, пока на неё нацеливались зрачки аппаратов, однако это было не так. Я не уловил ее движения, но волосы оказались на спине, а спустя какое-то время — слева, как будто стыдливо закрывая половинку левой груди. Была ли она красавицей? Весьма сомнительно. Выглядела эффектно, но эффект создавался во многом искусственно; помада изменила цвет ее пухлых губок, а пудра — естественный цвет лица. В ярком свете внедорожника я увидел на её мордашке маску, которая была прелестна, а таила неизвестно что. За спиной девушки — широкая опора моста, разрисованная граффитчиками. Должно, не один день они корпели и добились в сюрреализме сверхъестественного мастерства. Был изображён в два человеческих роста красный крокодил с разинутой пастью и демонически мерцающими глазками. Белок их имел фиолетовый оттенок, отчего зрачки выглядели как будто затуманенными слезами. Язык напоминал кусок мяса, прибитый к бетону; зубы — белее лепестков черёмухи и острее моей пилы. Поднятые передние лапы обнажали когти, готовые вонзиться в плечи девушке. Я достал из кармана мобильник. Не сфотографировать ли мне её? В качестве, несмотря на имеющийся ночной режим, ни малейшей уверенности. Включил камеру. Снимок вобрал в себя не только красавицу и крокодила, но и спортивного типа парней вместе с теми, кто толпился возле них. Молодые люди казались шофёрами или охранниками банкиров, тайно улизнувшими из гаражей на шикарных машинах хозяев. Получат видеоклип, швырнут его в интернет. Любуйтесь, люди, русскими красавицами, над которыми нависла угроза исчезновения!

Между тем красавица незаметно для меня выскользнула из крокодильих лап и растворилась в темноте. На её месте возникла другая. Она тоже голая, и лобок у неё выбрит так, будто только что родила ребенка. Однако привлекательность словно исходила из нутра, а вовсе не от косметики. Волосы на голове были короче — не крашеные, а свои, каштановые, завившиеся на плечах в симпатичные колечки, словно стружки под верстаком. Ногти на руках и ногах ярко накрашены. Это единственная искусственность, которую мне удалось разглядеть в ней. Всё остальное — во власти естественной простоты и гармонии. Она явно ниже ростом, чем первая; когтистые лапы висели далеко от её плеч. Груди заметно полнее, чем у предшественницы, хотя еще не утратили девичью устойчивость и упругость, что особенно бросалось в глаза, когда девушка поворачивала перед видеокамерами свой торс. Бедра широкие, пупок скрывался в элегантной ямочке. Щёки слегка порозовели. Я предположил: ей неловко от многочисленных глаз, устремлённых на неё. Эта девушка напомнила ту, что являлась во сне. Я поспешил снять её на камеру телефона.

Третья красавица напоминала секретаршу известного голливудского режиссера. Высокая, бритоголовая, худощавая. Отсутствие волос на голове подчеркивало особую артистическую утонченность. Макушка вознеслась на уровень крокодильей пасти, и со стороны казалось, что пресмыкающееся готово девушку съесть. Груди небольшие, узкие и вроде бы мягкие: при дыхании колыхались едва заметно из стороны в сторону. Соски смазаны чем-то белым. Казалось, будто из них струится молоко. Длинные ногти на руках накрашены розовым лаком, окружавшим ярко-красные сердечки. Она то и дело отгоняла комаров, за что получила предупреждение операторов. Тело, видимо, обработали средством от насекомых, бояться их вовсе не стоило, но она не могла преодолеть привычку и, взмахивая то одной, то другой рукой, заметно волновалась. Стройные загорелые ноги поставила на ширине плеч. Выбритая промежность подчеркивала худобу девушки, в сочетании с голым черепом это было неприятно. Я все-таки сфотографировал её, потому что в ней таилась какая-то изюминка, может быть, целый характер — нервный, впечатлительный. Она исчезла незаметно, будто провалилась в преисподнюю.

На её месте возникла толстушка. Короткие волосы выкрашены в три разных цвета: фиолетовый, розовый и красный. Большие груди с почти незаметными сосками свисали вниз, требуя себе опоры, но девушка не смущалась, поглаживая правой рукой левую грудь. Сочные губы время от времени улыбались; улыбка обнажала мелкие, ослепительные зубы. Ноги плотно сдвинуты, из-за чего выпячивался лобок; казалось, нет сил, которые могли бы заставить их раздвинуться. Живот напоминал большую пухлую подушку, кисти рук маленькие, как у девочки. Озорной цвет волос противоречил ее полноте, целомудрию и добродушию. Красный крокодил со своей высоты испуганно смотрел на девушку. Не сними я её на мобильник — в коллекции снимков явно чего-то не хватало бы. Исчезла толстушка столь же проворно, как и её предшественницы.

Пятая девушка казалась изможденной жизнью. У нее тонкие руки, серые волосы, заплетенные в тонкие косички, которые я не смог сосчитать. Голова достигала острозубой пасти крокодила, однако не верилось, что тот польстится на худобу. Зеленоватые, слегка светящиеся от фар глаза смотрели печально на операторов, приседавших перед ней. Ноги раздвинуты, выбритый холмик напоминал костлявый остроугольный треугольник. На левом плече — она стояла левой стороной ко мне — я рассмотрел татуировку: красный крокодильчик в той же позе, как и у неё за спиной. Тут же представил себе беззащитное существо, у которого не было сил противиться наглому деспоту. Крокодильчик пузатый и кровожадный, верная копия двойника. Мне показалось, что девушка посинела от ночной прохлады и что губы у нее напоминают спелые сливы. Сколько ни присматривался, я не заметил на ней даже следа косметики. Постарался заснять так, чтобы она выглядела как можно более привлекательной.

И вот на месте этого засушенного ангела, этого воплощения кротости и беззащитности, появилась рослая негритянка с небольшой курчавой головой и торчащими в разные стороны широкими грудями. Казалось, ее пухлые губы объелись яркой помады: настолько выделялись они вместе с синеватыми белками глаз на темнокожем лице. Девушка совсем не боялась комаров и с вызовом смотрела в объективы. Операторы лезли из шкуры вон в поиске подходящего ракурса, стремясь зрелищно запечатлеть чёрное тело на тёмном фоне. Мне тоже было интересно, как камера мобильника отразит необычные формы широкоскулого лица, развитой груди и стройных ног. Опасаясь лишний раз шевельнуться, я сделал снимок и поставил его на сохранение.

Не помню, что заставило смотреть это заштатное шоу. Сначала меня привлекла нагота женского тела, затем — проявившийся на подиуме характер участниц, и, наконец, азарт охотника, стремление как можно ярче запечатлеть увиденное. И всё вопреки нескончаемым атакам комаров и ещё более грозной опасности, которая могла возникнуть непредсказуемо со стороны владельцев джипов, организовавших сексапильное представление отнюдь не для меня.

Когда на месте негритянки появился без фигового листка парень, я должен был уйти. Возможно, я успел бы к автобусу, и все в моей жизни сложилось бы иначе. Но я ощутил уже некую нить, связавшую меня с происходящим, и не мог безболезненно порвать её. Отчасти виновато моё любопытство. Роскошные джипы, шикарные люди. Ни от кого не скрываются, никого не боятся. Часто ли подобное встречается в жизни? Надо либо сразу, плюнув через плечо, пройти мимо, преодолеть соблазн, либо осознать: коготок увяз — всей птичке кранты. Я решил досмотреть, что ещё придумали шоумены.

У парня жидкие волосы до плеч, длинные ресницы, густая тещина дорожка и выпуклый пупок. На безволосой груди вытатуирован голубь с надписью на крыльях: «Не забуду мать родную». Красный крокодил как будто дружелюбно положил ему острые лапы на плечи. Мне хорошо видно: парень не испытывал даже тени смущения за свою наготу. По его поведению можно подумать, что он ежедневно появлялся на публике в чем мать родила. Операторы старательно снимали его в профиль и анфас. Один из них подошёл близко ко мне; я разглядел, какие у него потрёпанные снизу джинсы. Каждая штанина заканчивалась белыми махрами. «Не от гламурной жизни старается», — невольно прилетело мне в голову. Между тем надо было решать: фотографировать парня или нет. Если не запечатлеть, то тогда зачем я тут остался? Последний автобус наверняка ушёл, владельцы джипов в мгновение ока будут дома, а я — или тащись пешком, или возвращайся на дачу. Пусть посидит в моем телефоне со всеми причиндалами. Снял голыша, убил беззвучно комара на шее и отполз вниз от куста, скрывавшего меня. Шел сначала по глубокой канаве, потом поднялся наверх. Ночь безлунная, беззвёздная. Хорошо знакомая тропинка вывела меня к трассе. Я решил идти по тротуару пешком. Запоздалый дачник возвращается с ведёрком клубники. Картина не Бог весть какая редкостная. Тротуар неплохо освещён, что уж говорить про магистраль! Не заметно ни одного столба, на котором тускло сияла бы лампочка. Я защищён высоким бордюром — можно не опасаться потока машин, лившегося навстречу. Неся свою тару в левой руке, достал мобильник и отправил домой SMSку: «Опоздал на автобус, иду пешком». Сегодня уже поздно — прочитают завтра. Но ответ пришел немедленно: «Ночуй на даче». Сотовый безмолвно сообщал: через десять минут наступит полночь.

Как растянулся для меня этот тревожный день! Невесть откуда взявшийся двойник президента взбудоражил на какое-то время меня. Я ведь не сразу поверил, что он двойник, а где-то в доисторической части души жила вера в доброго царя-батюшку. Хотелось выложить ему всё накипевшее в сердце. Подробное повествование о красном домике с белой крышей связано с подспудной надеждой на Его Величество. Вряд ли средний класс станет опорой нашего государства: его представитель может по заслугам слыть заурядным мотом, посещающим от нечего делать разные тусовки, включая шоу, недавно увиденное мной. Предприимчивый труженик — вот нерушимое основание, и оно надёжнее опоры моста. Смотришь — он не богат, но спустя какое-то время удвоил своё состояние непоседливостью и трудом. Подобный муравей способен обеспечить скорый прирост благосостояния страны. Впрочем, двойники над такими вопросами, похоже, даже не задумываются. Им важнее помакнуть в нужное время свой конец (я вспомнил всполошивший меня скрип ржавой петли).

Едва держался на ногах от усталости, тащась вперёд с одной только надеждой: поскорее ощутить собственным телом постель. Возвращаться не хотелось не в последнюю очередь из-за суеверия. Да и разве даёт дачный домишко ощущение всамделишного дома? Разве по-настоящему в нем помоешь лицо, руки, почистишь зубы? Воду мне приходилось таскать из речки, напоминающей непрозрачностью и цветом разбавленное молоко. Можно было полить огород, самому умыться, но воду для питья я приносил на дачу с собой. И тут размышления прервались: одна из машин прижалась к бордюру, резко остановившись. Это была ярко-красная Lada, будто только что скатившаяся с заводского конвейера. Дверца распахнулась — на меня смотрела женщина, которую я в юности безответно любил.

— Ты ли это? — спросила она.

— Как видишь.

Искал в её чертах знакомую и не находил. Лишь едва заметный промежуток между двумя передними зубами вверху оставался прежним. Он подтверждал, что в последнюю минуту 22 июня я встретился со своей первой любовью. Как и все рохли, жил в деревне на съёмной квартире. Мой соперник работал инструктором в райкоме партии. Ему светило скорое повышение и благоустроенная городская квартира. Он казался деятельным пробивным человеком, излучающим энергию счастья, которое — финиш для всех. Это была первая в городе безалкогольная свадьба. Я остался где-то на обочине её жизни, однако она все-таки не забыла меня. В её теперешней улыбке светилась усталость, возникшая из далёкого прошлого. У меня и вовсе не было уже ни усталости, ни улыбки.

— Садись в машину, — предложила она.

Так вот к чему эти сны и тревога! Вот что скрывала жизнь от меня! Вместо призрака — вот она, рядом, из плоти и крови, и яркие губы без помады, совсем как прежде.

— Новая? — спросил я, поудобнее устраиваясь на сиденье и разглядывая её.

— Бэушная. Теперь и покойников оживляют.

— Муж в области уже?

— Стала б я мотаться тогда. В школу пошёл, где ты когда-то работал.

— Что так?

— Завод у нас закрылся, а ты знаешь, что он значил для города. Стали щипать городскую администрацию — муж попал под сокращение.

Вот оно что! Сон бессовестно наврал мне, будто её муж умер от пьянства. Он здравствует, но учит уже не взрослых, а ребятишек.

— Ты каждый день ездишь?

— Да нет. Съезжу, заключу договора об оптовых поставках разного барахла, потом дрыхну без зазрения совести. Отсыпаюсь. И торгую в одном из своих киосков.

Торговка. Прежде глаза были чисты — ныне в них отражаются её морщинки. Бедра готовы вылезти из брюк. Джинсы облезлые: такие особенно неприятны мне. Я встретил однажды молодую даму, которая не положила, по-видимому, в критический день гигиеническую прокладку. На потёртых джинсах расплылось пятно, от него воняло за версту, и с тех пор мне казалось, что брюки — одежда не для женщин. А может, мне не понравилось, что её муж жив-здоров вопреки сновидению.

— Разве может мужчина хоть в чем-то понадеяться на свою вторую половину? — поинтересовался я.

— Разве может эта половина хоть в чем-то положиться на мужика?

Она рассмеялась, и я увидел у нее во рту с левой стороны мостик из желтого металла.

— Поедем ко мне на дачу?

— А она далеко?

— Да нет, в два счета доберёмся.

Машины равнодушно мчались мимо, мы пристроились в хвост одной из них. Я сразу не подумал о том, как отсюда свернуть к даче. Спохватился, когда Lada проскочила мимо поворота на противоположной стороне. Пришлось возвращаться назад. Магистраль разделяют две жёсткие металлические перегородки. Благодаря им, расстояние между одним и встречным потоками включает путь до ближайшей развязки, который нам и пришлось преодолеть.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

— Никто ее не прошмонает? — спросила она, заглушив мотор.

— Да нет. Стёкла как ночь. Не видно, есть ли в ней блаженствующая парочка, а развлекающихся в авто полуночников пруд пруди. Значит, скорее можно подумать, что в тачке кто-то находится.

Она включила противоугонное устройство и тихо захлопнула дверцу. Мы очутились перед моим забором.

— Ну и дачка у тебя. Курятник — и тот больше.

Меня задело её замечание. Неужели она, изжевав уже часть своих зубов, не поняла, что дело не в размере, а в чем-то гораздо более сложном. Что толку, если у неё с мужем стоит где-нибудь коттедж, на котором они бывают два раза в год, ничего, кроме цветов, не выращивая. И все-таки мне надо было как-то оправдываться.

— Поговаривают, тут ресторан собираются построить, так что особо шиковать — не по теме, — пояснил я, взглянув мысленно её глазами на убожество собственной новостройки.

Моя давняя любовь оказалась очень тяжёлой. Я предупредил её, что с обратной стороны забора колючая ежевика и крапива — осторожность не помешает. Она смело прыгнула. «Не будь на ней штанов, завизжала бы», — мелькнуло у меня в голове. Сам я не ахти как удачно сиганул в кусты, расцарапав до крови руку.

Зажёг толстую свечку, стоявшую в банке из-под пива. Изнутри домик ей понравился.

— Сам все сделал?

— Да.

— Молодец. А мой молотка в руках ни разу не держал.

Мне не хотелось, чтоб она рассказывала про своего мужа.

— Давай поужинаем, — предложил я, закрывая окно занавеской из непрозрачной материи.

У меня к одному из столбов прибит длинный вместительный шкафчик. Я хранил в нем на всякий случай полбуханки хлеба, кусок соленой ветчины и пару помидоров, которые я прятал бурыми, а сейчас они уже покраснели. Из самого главного тайника, из подполья, извлёк бутылку настойки, последнюю из моего запаса. На старую газету насыпал из ведёрка клубники. Это всё, чем я на тот момент располагал. Она, к моему удивлению, ухитрилась прихватить с собой сумочку и достала из неё кусок копчёной колбасы, плитку шоколада и банку пива. Стол получился если не роскошный, то изобильный, но сидеть нам пришлось на полу: мебелью я пока не обзавёлся. Накануне он тщательно выметен мною, так что похвалила она не зря. На плотной белой материи — ни соринки.

— Ты все обижаешься?

— Что было — быльём поросло. Ты счастлива?

— Горьким счастьем. Он слишком хороший. Один из немногих райкомовцев, кто не смог благополучно пристроиться.

— Пришей-пристебай?

— Да хоть и так. Даже свинья ищет себе корыто. Детям-то помогать надо, если не хочешь, чтоб они надорвались, учась и одновременно работая. Короче, я тяну, как бурлачиха, баржу против течения.

— Давай лучше выпьем за встречу, — предложил я, чувствуя, как когда-то дорогой облик уходит, тускнея, еще дальше от меня.

В моем шкафчике только один стакан, и я, чтоб не нарушить правил гостеприимства, отдал его ей, а себе плеснул самодельного напитка в банку из-под кильки.

— Ну, поехали!

— Поехали, — повторила она.

Выпила сто граммов, не моргнув глазом. «Молодчина», — внутренне одобрил я, выпивая вслед за ней. Закусили хлебом с ветчиной и помидором. Пока она ела клубнику и похваливала, я рассказал ей о человеке, похожем на президента, который назвался его двойником и не имел переднего зуба.

— Шантрапа местная, — сказала она категорически.

— Как это шантрапа?

— А вот так. Президенту наверняка нет дела до твоего домика; значит, кто-то устроил инсценировку, чтоб выведать что-либо у тебя или просто выпить на халяву твоей наливочки.

Её решительный тон обескуражил меня.

— Но он же в курсе многих вещей, которые для шантрапы — тёмный лес.

— Ошибаешься. Теперь она обо всём имеет представление. Клубнику сам вырастил?

— Сам.

— Почему жена сачкует?

— У неё других дел по горло. Ты вот не хочешь ковыряться на огороде.

— Я — ветер в поле, ветер в голове. Разве я могу ковыряться?

— Детей пристроила?

— Ну, как пристроила? Учатся. Старший в США ездил на стажировку. А почему у тебя силёнок не хватило на приличный дом с прихожей да кухней?

Меня обидел её вопрос из-за слова «приличный».

— Я неприличный построил — и то мне житья не дают. Охрана президента, двойник президента.

— Значит, на землю кто-то зарится.

Свечка пустила пухлую слезу, застывшую на банке.

— Говорят, будто ресторан здесь воздвигнут. Только не верю я во всё это. Деревня хороша для картошки, огурцов и прочего, а не для разгула. Кто будет его посещать?

— Найдутся любители. Шоссе рядом. Появятся зазывалы. Рекламу развесят — слюнки потекут. Кстати, у тебя клёвая настойка вышла. Что ты добавил в яблочный сок?

— Секрет фирмы. Давай еще по сто граммов?

Она подставила стакан, и я наполнил его. Не забыл и свою жестяную банку. Выпили. На этот раз съели её колбасу. Гостья проголодалась не меньше хозяина.

— Можно у тебя курить?

— Представь, нельзя. Тут у меня полная герметизация. Чтоб проветрить, придётся открывать дверь. Комары нас выживут. Ешь лучше клубнику.

Она ела клубнику, а я тайком разглядывал её. Неплохо сохранил в памяти девичий облик: в глазах незатухающие огоньки, на спине — длинная коса, которая моталась из стороны в сторону. Из-за этой косы она мне и понравилась. Помню, песню на уроке: «У неё коса пшеничная, родниковые глаза…». А я всё пялился на роскошные волосы, сбившие с панталыку. Они своей мягкой россыпью охмурили меня, отвлекли от учёбы. Непоседливая хозяйка русой красы давала сдачи всем, кто на это напрашивался. Отнюдь не многие из мальчишек рисковали дернуть за косу. На две параллели она была одна: подружки давно обзавелись короткими стрижками, за которыми проще ухаживать и которые не мешают. Меня волновал изменившийся цвет собранных вместе волос. Помню, на перемене как-то не утерпел, дёрнул её не сильно за косу. Случилось это после контрольной по математике. Я ждал, что она набросится на меня разъярённой фурией, но случилось иное. Обернулась ко мне и спросила: «И ты тоже?». Я готов сквозь землю провалиться, когда увидел слезинки в уголках глаз. Для неё это трава забвения, для меня — нет. От косы — ни слуху ни духу. Передо мной лощёная брюнетка. Волосы на голове, как у мужчины; джинсы напряглись от располневших ляжек. Груди на её фигуре выглядят теперь чем-то чужеродным. А морщинкам, видать, понравились глаза: они почти все сбежались к ним. Люто изменилась моя первая любовь, однако и меня жизнь изрядно потрепала: седых волос не счесть.

— Тепло тут у тебя, — сказала она. — Можно спать, раздевшись.

— А зачем ты бочку катишь?

— Я не качу, просто сейчас во всем размах должен быть.

Она отломила кусочек шоколадки и стала сосать его по-детски, а я смотрел и вспоминал, какие ровные стройные зубы были у неё. Давно ли? Но она всегда отличалась умом и наблюдательностью, что позволяло ей хорошо учиться, не напрягаясь.

— Ты вот считаешь двойника президента жуликом, а что скажешь на это?

Я показал ей свои недавние фотографии. Она рассматривала внимательно девушек, парня, фон, на котором они сняты.

— Что это за красный крокодил?

— Понятия не имею. Граффитчики намалевали. Я думаю, его выбрали случайно.

— Ой ли?

Мне, честно говоря, уже наплевать на всё. Я так устал, что хотел лишь одного: подушки. День, обозначенный двумя двойками, выжал из меня жизненные соки, однако уходить вроде бы и не собирался.

— Тебя никто не заметил?

— Нет, конечно. Ночь хоть глаза выколи. И фары, вылупившиеся на крокодила.

— Даю руку на отсечение, рядом с твоим огородом.

— Само собой, рядом. А к президентской трассе ещё ближе.

— Значит, тебя могли выживать из-за красного крокодила.

— Из-за красного крокодила?

— Представь себе.

— Почему?

— Какой-то тут есть криминал. Опасаются огласки.

— Кто?

— А может быть, те пузаны, что возле джипов стоят.

Сон мой как рукой сняло. День с двумя двойками продолжался. Если бы они никого не боялись, то не стали бы собираться ночью, когда нормальные люди преспокойно дрыхнут. Значит, им было что скрывать. Но причём здесь красный крокодил? Граффитчики малюют не только крокодилов, но и драконов, трансформеров всяких, и чего только они не презентуют публике! Ими разукрашены пролёты мостов, ограды коттеджей, заборы, пеналы, ракушки — даже деревья. Граффитчики — самый трудолюбивый народ на свете. Так неужели красный крокодил появился не случайно? Я не мог в это поверить.

— Я попробую их расколоть, — сказала негромко она.

— Как расколоть?

— А вот так. Мне сейчас деньги позарез нужны, иначе мой мелкий бизнес станет нулевым.

— Но они же не с Луны свалились. Они тебя в бараний рог свернут, несмотря на то что ты мадама.

— Не свернут, кишка тонка. Не лыком шита.

Она достала из своей сумки маленький пистолет. В тусклом свете матово блеснул воронёный ствол. Я почувствовал себя неуютно в домике.

— Маслят полно. Ни одного ещё не израсходовала.

— Ты чокнулась.

— У меня разрешение.

— Как ты его достала?

— От наших ментов.

Я не стал уточнять, от каких это наших, поинтересовался только, зачем ей оружие.

— Ты же видишь, приходится мотаться по ночам, мало ли что может стрястись.

— А меня ты не продырявишь?

— Смотря как будешь себя вести, — заметила она. — Я замужем, и мужу не изменяю.

Прощай, моя первая любовь, закрытая в свинцовой дыре! Дорога к твоей двери навсегда для меня размыта. Мне и так не до любви, а тут еще ставят такого грозного привратника.

Спрятала пистолет в сумочку и сказала:

— Давай сделаем так. Я перекину твои фотки в свой мобильник и поеду с ними. Проясню всё. Если что не так, они от меня не отвертятся.

— Шантажировать будешь?

— А что мне остаётся делать? Для них миллион ничего не значит, а для меня — спасение.

— Миллион? У тебя крыша поехала.

— Не поехала. Если тут криминал, они дёшево отделаются. Тебе предлагаю тридцать процентов.

— Ни в коем случае. Мне на чужие деньги плевать. Я удалю эти снимки, чтоб они тебя не соблазняли.

— Не спеши. Не хочешь рисковать — не надо. Но ты сам когда-то говорил, что моё имя для тебя не пустой звук. Вспомни, как увивался за мной. Во имя этого прошлого я и говорю: отдай их мне, потому что я лечу в пропасть и готова ухватиться за соломинку.

— Пойми, снимки могут перевернуть твою жизнь вверх тормашками. Ты станешь преступницей, уподобишься последним отморозкам. Что меня заставило ночью фотографировать? Там была девушка, похожая на тебя.

— У меня в её возрасте коса пятки скрывала.

— Но все-таки. А еще я хотел проверить в ночное время камеру телефона.

— Эта проверка дала клёвый результат. Все видны, как на ладони, за исключением, пожалуй, тех, что торчат возле джипов. Свет их не тревожил, а они, согласись, не заслуживают спокойной жизни, купаясь в роскоши. У многих порой куска хлеба нет.

— Ну, делай, как знаешь, а меня уволь: мне кажется, зло съедает своих поклонников с потрохами. Они и так получат своё.

Сбросив через блютуз снимки в свой мобильник, она удалила их из моего.

— Зачем ты это сделала?

— Скоро поймешь и будешь меня благодарить.

Я предложил гостье выбор: оставшиеся до рассвета часы проспать внизу или лезть наверх.

— А в чем разница?

— Крыша прозрачная, лучше прогревается, там ночью теплее.

Она полезла наверх, прихватив свою сумочку. Я уверен, что ей пришлось раздеться там донага.

Уже улегшись на мой матрац, она спросила:

— Ты яблочный сок водой разбавлял?

Чтоб она успокоилась и уснула, я ответил сквозь дрему:

— Не водой, а березовым соком.

И мы, должно, одновременно уснули, оставив позади все волнения суматошного дня.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Утром я понял, что мне предстоит провести на даче еще не один хлопотный, а может, и опасный час. Она не переменила вчерашнего решения. Я должен был дожидаться здесь ее возвращения. Вернее, не должен; я мог сказать ей, что у меня семья и катись ты со своим сумасбродством куда подальше. Но я не сказал ничего. Давнишнее что-то, почти детское, привязывало меня к ней. Я молча согласился и предложил лишь помолиться на дорогу.

— Не верю я ни во что, — отказалась она.

— Разве тебе таскать молитву на своей спине?

— Не знаю я ни одной. Даже «Отче наш» не знаю. У меня не сердце в груди, а пористый сухарь.

— Давай по книжке прочитаем. Это особая молитва. Ты помнишь, как престольный праздник в нашем селе назывался?

— Нет. Мои старики неверующие.

— Так я тебе скажу. Это был день Михаила Архангела, который праздновали в середине ноября, когда с основной работой было покончено. Слышала бы ты, как звучала молитва у нас. Почти неграмотные старушки превзошли в гармонии хор имени Пятницкого. И мне все кажется, что та молитва до сих пор хранит меня.

— Ну, если так, открывай свою молитву.

Мы стали на колени перед маленькой иконой в углу. Я не знаю, как выглядели мы со стороны. Нас мяла жизнь и воспитывала кнутом, унижала на каждом шагу и заставляла идти туда, куда направляться вовсе не было смысла. Она вынашивала, рожала детей, отдавая им свое здоровье и все-таки оставаясь сильной и выносливой, потому что надо нянчить их и ставить на ноги. Жизнь оттирала мужа на задворки — она заменяла его, чтоб теперь вот в лоснящихся джинсах, вдали от своей уютной квартиры, опуститься на колени перед иконкой Архистратига Господня, о котором не имела раньше ни малейшего представления.

Мы прочитали вслух молитву, не очень дружно крестясь. Она причесалась перед зеркальцем, попудрилась, ярко накрасила губы и — поминай как звали! — укатила на своей изнурённой машине. После её отъезда я отправил домой SMS-ку, сообщая о том, что переночевал на даче, а сегодня нужно подкормить кабачки, огурцы и помидоры. Я видел по их листьям, что в почве не хватает азота. У меня вырыта специальная яма для компоста, используемого при подкормках. Разбавлял его речной водой, настаивал и поливал каждое растение под корень. Сегодня работа принесла мне особую радость. Она помогла забыть о женщине, любимой когда-то, но оставшейся чужой для меня. Раньше между нами пробежала кошка из-за мужа: мне было больно, что я остался на обочине. Между тем её планы сбылись. Скоро они справили новоселье в просторной двушке в центре города. Я не мог равнодушно видеть даже сам этот дом, скрывавший от меня их счастье. Почему стал думать о ней? Мне казалось: с ней моя жизнь сложилась бы по-другому, она нарожала б кучу детей, я работал бы в поте лица, обеспечивая их всем необходимым. Теперь я видел несбыточность мечты. Как была она внутренне чужда мне, так и осталась. Все ей чего-то не хватало, надо куда-то спешить, где-то мельтешить, колобродить, чего-то доставать. Это оформилось, в моём представлении, в зряшную суету и даже бестолковость. Её решение шантажировать отморозков вообще прозвучало громом среди чистого неба. Я размышлял о том, переспим мы с ней или не переспим, а она думала лишь о бабле на халяву. Убеждён: нарочно преувеличила собственные трудности, которых у каждого в избытке. Любой человек стремится жить лучше. Ну, может, прогорела в торгашестве, так опять начнет, ей ничего не стоит. У неё и квартира в известном всей стране городе, и муж, и дети, а у других и этого нет. Что тут взмыливаться, приготавливать пушку? Тем более, ей на горло никто не наступал. Я раскаивался в том, что сделал ночные снимки. Без них ничего бы не произошло. Моя душа с прежней сосредоточенностью занималась бы огородом.

Еще до того, как стал подкармливать растения, я заметил на косах кабачков и огурцов лишь небольшое количество завязей. Значит, нужно отщипнуть верхушки, чтоб росли боковые побеги, на которых обычно завязи много. Отщипывались они легко, потому что представляли самую молодую часть куста. Однако растения успели переплестись, и пришлось изрядно повозиться, переходя с места на место среди распространившихся вширь листьев. Зато я получил уверенность, что теперь попрут вперёд боковины, приманивая к себе острым запахом насекомых.

С помидорами — наоборот: там рвались во все стороны боковые отростки, сдерживая развитие верхушки. Я по опыту знал: если их оставить, плоды будут мелкие и ни один не успеет вызреть. Кустов гулькин нос всего, зато отростков — море разливанное; некоторые успели не только вырасти, но и отвердеть. Они не сощипывались, пришлось идти за ножиком, снова перелезать через забор. В домике хозяина караулил сюрприз. Какой-то нахал побывал здесь без меня, воспользовавшись тем, что я увлечённо копошился на огороде. Он не пытался замести следы. Во-первых, на белом полу в нескольких местах отпечаталась большая нога, обутая в кроссовки. Во-вторых, мой портфель был оставлен открытым: незваный визитёр спешил. Ну и ещё, в-третьих, он лазил на чердак, оставив на стене домика грязный след. Судя по всему, не ожидал увидеть аккуратной чистоты, а когда увидел, то не счел нужным разуваться, чтоб не тратить время. Я карандашом запечатлел рисунок подошвы на листе бумаги; после этого попытался выяснить, чего ему было нужно. Гость ничего не похитил, но явно что-то искал. Похищать-то, собственно, нечего, разве умывальник да портфель. И то, и другое оказалось на месте. Стоп! И как это я сразу не сообразил? Мобильный телефон! Я не брал его с собой на огород, чтоб там ненароком не обронить. Восьмимегапиксельная камера могла привлечь какого-нибудь прощелыгу. Но и сотовый лежал там, где я его оставил, а именно: в боковом кармане портфеля. Может, он не заметил? Так нет же, ясно, большую часть времени прохвост провёл возле портфеля: один чёткий след обеих ног и два нечётких. Он, стоя, менял положение. Это стало понятно, когда я внимательнее всмотрелся в следы. Прохиндей подходил поближе к окну, к свету. На блестящем корпусе мобильника — след пальца, который мог принадлежать и мне. Почему я уверен, что он брал мой смартфон в руки? Я выключил его сразу после отправки SMS-ки, так как второй день не заряжал аккумулятор. Он включил аппарат (пин-кода нет, я не люблю создавать ухабы на ровных местах). Подошел к окну и посмотрел всё, что ему нужно. Скорее, не нашёл искомого. Положил сотовый на прежнее место в портфель, полез на чердак, хотя вскарабкаться туда нелегко. Значит, он получил приказ обыскать подчистую. Пришлось и мне вслед за ним лезть туда же. На чердаке висела невыносимая духота, несмотря на то что визитёр не потрудился закрыть за собой лаз. Было светло, как во дворе; железо, поддерживающее кровлю с боков, нагрелось. По-видимому, незнакомец тут долго не задержался, да и в одежде невозможно задержаться. Сразу вспоминалась речка, прохладное течение. Скорее всего, он лишь зыркнул глазами под матрас. Заглянул туда и я. Раньше шаром покати — теперь же я разглядел матерчатый предмет и поднял его. У меня в руках оказался обыкновенный женский лифчик из синтетики. Его могла оставить она. Когда стало жарко, она разделась; спешно одеваясь утром, могла забыть, а могла и нарочно оставить из-за жары, подумав, что такая же температура и на улице.

Нельзя сбрасывать со счета ещё один — маловероятный, правда — вариант. Лифчик мог подбросить мне этот охламон, но с какой целью? Это не наркотик, уголовную статью не пришьёшь. Если сюда приходила женщина, то это могла быть моя жена. Тоже никакого криминала.

На всякий пожарный я положил лифчик в целлофановый пакет и спрятал в глубокий тайник под полом, где у меня хранилась настойка. Как показали ближайшие события, предосторожность проявлена вовремя.

Подкармливая зелёно-грязной жижей помидоры, я размышлял о том, откуда исходила опасность. Единственно реальным человеком, приписанным к знакомой мне действительности, был тот, первый, что показал служебное удостоверение. Мог ли он прислать сюда соглядатая? Вполне, только тот не стал бы таиться, а делал всё в открытую. Подошел бы, представился, ордер какой-никакой предъявил на обыск. Всё оказалось бы более-менее прилично. Вероятно, он объяснил бы, в чем дело, я узнал бы, откуда ветер дует. Ничего подобного не произошло; следовательно, вчерашний утренний гость к сегодняшнему обыску отношения не имеет. Общее здесь одно: день, как и вчера, нарождался тревожный.

Черноволосому лейтенанту могли приказать обыскать мой домик, но он тоже не стал бы делать это втайне. Просто в силу привычки. Милиционерам не от кого таиться, они всегда на виду. Причем следы на полу принадлежали явно не милицейским туфлям и уж тем более не обуви двойника президента. Их оставил кто-то небрезгливый и грузный, спрятавший машину в укромном уголке. Значит, наглое хозяйничанье на моей даче могло быть связано с событиями вчерашнего вечера. Я решил не строить больше догадок, а дождаться её возвращения. Она лучше меня понимала психологию всякого рода оторвиловцев.

Подкормить огурчики и кабачки оказалось сложнее, чем помидоры. Поливать под корень мешали широкие листья, на которые не должен попадать раствор, так как он мог вызвать ожог. Пришлось поставить ведро в междурядье, левой рукой приподнимать за край широкий лист, а правой выливать из банки подкормку. Воды разошлось много: не менее семи раз сходил с ведром к речке. А потом надо к каждому помидорному кусту поставить опору и подвязать стебель. Опоры у меня сохранились с прошлого года. Это обыкновенные палки одинаковой длины. Верёвки, которыми подвязывал стебли, уже сгнили, и я нарезал новых. Тень от дуплистой березы полностью исчезла с огорода, что означало: наступил полдень. Пока я привязывал стебли помидоров, прошло еще часа два. До конца работу, требующую сноровки, сделать не удалось. Заурчал мотор, и в ложбинку, расположенную вдоль огорода, мягко вкатился весело-красный автомобиль. Мотор заглох, а дверца не открывалась. Я бросил очередную опору для помидоров на землю и направился к машине. Нехорошие предчувствия грызли меня. Сейчас распахну дверцу — она с пулевым отверстием в ляжке исходит кровью. Только я подошёл — дверца сама распахнулась, впустив меня внутрь. Она была жива-здоровёхонька; более того, улыбалась, образовав на обеих щеках симпатичные ямочки, порозовевшие от самодовольства хозяйки. Ровные белые зубы поддерживали самодовольство.

— Закрой дверь, — сказала. — Я победила. За семь часов всего.

Признаюсь, похвальба ошеломила меня. Она раскрыла тайну с её начала.

ТАЙНА «КРАСНОГО КРОКОДИЛА»

НАТОПТЫШИ

Я поехала к мосту, чтоб лучше рассмотреть рисунок: на фотке, сделанной ночью, его со всеми подробностями не разглядишь. Да, пасть оказалась впечатляющей, зубы острые, как кусочки отколотого стекла. Глаза будто на мокром месте, вот-вот слеза падёт. Но главное — это то, что у него на белом брюхе видна надпись «красный крокодил», причем оба слова в кавычках. Сделана белой краской, только погуще; если не присмотреться — всё снежная вата. На хвост рептилии художник не пожалел красной краски, да и вообще вблизи крокодил казался одетым в распахнутый красный панцирь. Из увиденного я сделала вывод: надпись, по-видимому, не зря закавычили. Она вполне могла представлять название какого-либо заведения.

Рядом с дачами находился холм, у подножия которого — еще один, поменьше. Ребята-мотоциклисты использовали его как трамплин, подпрыгивая на солидную высоту. Приземлялись возле речки и ухитрялись при этом не угодить в воду. Я подъехала к холму и остановила машину. Некоторое время сидела спокойно и наблюдала за мотоциклистами, которым польстило мое внимание. Они стали прыгать без перерыва, гордо поглядывая друг на друга. Как остановить хотя бы одного из них? Я начала сигналить, и тогда один притормозил возле холма. Выбравшись из авто, позвала его к себе. Мотоциклист замер в двух метрах от меня, подняв облачко пыли. Я с удивлением разглядывала его лицо. Лихач учился, должно, в пятом классе.

— Почему без шлема?

— У меня тут дом близко.

Ну и логика у мальчишки: если дом близко, значит — можно рисковать. У меня дом был далеко, а я тоже рисковала.

— Кто под мостом бяки рисовал?

Он на полминуты задумался.

— Не бяки, а вполне круто.

— Так кто же?

— Натоптыш рисовал. Его все граффитчики знают.

Однако сам пацан имел о Натоптыше скудные сведения. Толстый, усатый. Рисовал под мостом один, своими глазами видел. Ни тебе где живёт или хотя бы работает, ни тебе на чём приехал из города. Мог на автобусе? Вполне, хотя заказчики явно не последние скупердяи. Значит, мог отказаться от машины, чтоб не привлекать внимания. Пришёл толстячок в джинсах и майке с рюкзачком за плечами, попотел малость на солнце — и оставил за спиной зубастую рептилию. К граффитчикам привыкли; их воспринимают как часть пейзажа. Главное, что юнец не смог вспомнить, от кого он впервые услышал прозвище рисовальщика. Я ни на минуту не сомневалась, что Натоптыш — это прозвище.

— Надень шлем, а то гаишникам доложу, — сказала я на прощанье, и мальчишка послушался. Оказывается, шлем был приторочен к багажнику, я просто его не разглядела. В шлеме паренек стал выше ростом и солиднее, только глаза выдавали беспечную молодость. Я кивнула на прощанье, и он умчался раньше меня, хищно клацнув амортизаторами.

Как хорошо, что я на машине! Неказистый драндулет позволял проскользнуть везде, не привлекая чрезмерного любопытства. Друзья юнца вмиг прекратили бы своё занятие, осмотрели тачку и перемыли ей косточки, окажись она шикарной иномаркой. А скромное ТС никому не надо, как не нужен на паперти нищий. Старый он или молодой — всем до лампочки. Я знала: движок может выйти из строя в любую минуту, и тогда хлопот не оберёшься. Больше всего на свете я не любила брать в руки ключ и пытаться самой что-либо куролесить. Обычно неполадки исправлял муж, который кое-что смыслил в технике. Ремонт в мастерских недёшев: к его стоимости приплюсовывали стоимость деталей. В итоге выскакивала круглая сумма. На сей раз ремонт не был предусмотрен вообще: муж уверил меня, что автомобиль надёжен. Так оно, наверное, и было на самом деле до тех пор, пока я не стала колесить по просёлкам, то там то сям не заметив выбоины. Однажды задним мостом зацепила какую-то железную дрянь. Ресурс, заложенный в мою колымагу ремонтом, таял, в чем я виновата сама. Честно скажу, о чём думала в те решающие мгновения. Главной моей ошибкой было то, что я притормозила возле одноклассника. На кой ляд он мне сдался? Будучи когда-то симпатичным парнем, немного мне нравился, я даже подумывала о замужестве, но сейчас от симпатии пшик. Он превратился в куркуля либо навозного жука, целиком занятого огородом. Если б не его необыкновенная настойка, то и вспомнить нечего. Он даже не залез ко мне на чердак, испугался пистолета. А пистолет — это тоже затея мужа, научившего меня более-менее метко стрелять.

Появился шанс решить на немалый срок финансовые проблемы. Призрачный, он манил к себе наподобие колдуна. Но искус мог стоить мне жизни. Это я отчётливо осознала. Среди людей нет таких, кто готов безропотно расстаться с миллионом. Да что там с миллионом! Порой на кону крохи, а кровь хлещет ручьём. Честолюбие сказывается: произнес «А» — произнеси «Б». Я сделала первый шаг, который пока ничего не сулил. Могла поворотить оглобли, забыть обо всём. Однако судьба скомандовала по-иному. Направляясь по извилистому просёлку к трассе, я почти натолкнулась на невысокого человека, рассматривавшего что-то на железобетонном заборе. «Что-то» оказалось рисунком, напоминающим изогнутого в бараний рог гиппопотама. На вид человеку лет тридцать — не больше. К моему удивлению, встретила не любопытствующего зеваку, а владельца дачи, занявшегося ее украшением. Обычно попадались граффитчики либо волосатые (у них не видны даже плечи), либо бритоголовые (неприятно поражали ямочки в черепе). Этот же выглядел как один из прохожих: синие бриджи с обтрепанными краями и такие же синие шлёпанцы. Он созерцал на ограде то, что было плодом его творческого воображения.

— Почему бы вам не пригласить Натоптыша? — спросила я. — Он умеет разукрашивать реалистично.

— А я не хочу реалистично. Реализм — дохлая собака, и труп ее смердит. Мне нравится мой рисунок. Я — авангардист.

— Ну, нет, я предпочитаю реалистическую манеру. Пусть будет собака, но чтоб у нее имелись уши, лапы и хвост. Мне, кстати, тоже нужно разукрасить забор. Не подскажите адрес Натоптыша?

Мужчина оглядел меня с головы до ног.

— Натоптыш три шкуры дерёт за свою мазню. Впрочем, если он вам приглянулся, всегда можете отыскать его в кабаке «Три стула». Он не просыхает.

Я пожелала граффитчику успешного завершения работы и уехала своей дорогой. Нутром чуяла, что прослыть назойливой сейчас рискованно. Натоптыш, похоже, стал известной среди дачников персоной, своего рода ходячей легендой. Мужчина лишь услышал имя — сразу заговорил о нём как о знакомом человеке. А я ловко выпытала то, что мне нужно, полагая: найти кабак «Три стула» не составит труда. Ясно, в нем можно поддать на троих, то есть питейное заведение рассчитано на небольшие компании выпивох. Я знала со слов паренька, Натоптыш — усатый толстяк, скорее всего, с пузцом, выросшим из-за частого употребления пива. Ориентиры надёжные, предстояло лишь отыскать кабак.

Я направилась к ближайшей заправке. Реклама сулила быстрое и качественное обслуживание. Мне нужно не быстрое обслуживание, а подходящий бензин. Причем я не обладала возможностями для проверки его качества. Зато в душе теплилась надежда выведать у работников заправки много чего о «Трёх стульях». Она была похерена, как только я увидела, что обслуживанием занимается выходец из Средней Азии. Скорее всего, он ни бельмеса не смыслит не только в кабаках, но и вообще в питейных делах. Однако я ошиблась. Широкоскулый парень, одетый в униформу, охотно поведал мне об окрестных ресторанчиках, среди которых не оказалось ни одного под нужным мне названием.

— Это для богатых, — сказала я. — А мне нужна забегаловка по кличке «Три стула». Выпить и закусить.

Парень поднапряг мозги и вспомнил: невдалеке есть какое-то заведеньице для дачников, но он не может сказать, дешёвое оно или дорогое. Понадеялась на авось и, заправившись, покатила тачку с полным баком в указанном направлении. Заведеньице оказалось поблизости, вот только дорогу до него разбили большегрузные машины: колдобину сменяла выбоина, а выбоину — колдобина. Я ехала не спеша, хотя нетерпение жгло ладони на руле. Знала: прошло два часа с того момента, как я покинула тёплый чердак. Это много, если учесть, что ничего реального не сделано. Я ещё только ищу какого-то Натоптыша, в то время как мне нужна рыба покрупнее. С пьяницы, кроме анализов, взять нечего: взятки гладки также, если человек пляшет под чужую дудочку. Ему могли отвалить кусок, размер которого меня не прельщал. Требуется крупная сумма, чтоб разделаться с долгами и жить спокойно. Миллион рублей. Не долларов, не евро, а наших, многими презираемых рубликов. За годы, когда мы с мужем приобрели в собственность несколько городских ларьков, я стала богаче и могла себе позволить многое, но лишь по провинциальным меркам. А последние партии товаров, закупленные в столице, еле-еле удалось сбыть по закупочной цене. Мы понесли убытки. В розничную стоимость заложены расходы на транспортировку, а их-то и не удалось покрыть. Пришлось выклянчивать кредиты, по которым набежали шустрые проценты. Может, стоило послушаться мужа и продать ларьки? Всё равно над нами навис долг, всё равно пришлось бы ерепениться и где-то искать деньжат. Кое-кому удалось перескочить из одного займа в другой, где проценты снизились, но тут не обошлось без блата. А я многие важные знакомства растеряла, теперь одна должна была коряжиться. Миллион не сделает меня богачкой, однако позволит войти в прежнюю колею достатка. Чтоб вернуть более-менее спокойную житуху, я ухватилась за соломинку. Снимки каких-то шлюх, предлагающих голодному крокодилу свои тела. Не исключено, что всё это не стоит выеденного яйца — не крокодильего, а куриного. Сейчас многие вынуждены зарабатывать дензнаки там, где это возможно и невозможно. Муж не захотел понять, расплевался со всем, переложив неудачи на мои плечи. Вернее, я сама навьючила их, когда воспротивилась продаже киосков за бесценок и пообещала вытащить дело из трясины. Обещания язык не жгут. А теперь хоть колеси, хоть соси — просвета не видно. Хочешь жить — умей вертеться? Попробуй повертись, если под ногами не пол, а болото? Если губы скотчем склеены? Впрочем, плохому танцору яйца мешают. Впереди мелькнула вывеска не какой-то заштатной забегаловки, а вполне респектабельного местечка. Над фасадом красовались неоновые буквы: «Кабак «Три стула». Это сверкнула первая удача за сегодняшний день.

На стоянке находились фургон с надписью на боку «Тамошь» и ГАЗель. Свободного места предостаточно. Я сразу оценила замысел здешних хозяев. Ресторанов вокруг немало, со стоянками же везде напряжёнка. Если легковуху можно впритирку пристроить, то большегрузную махину никак. Здесь эта проблема решена. На стоянке могли разместиться десятки фургонов — настолько она велика. И асфальт, и ограждение. Ясно, что водители будут стремиться попасть именно сюда: место, где можно спокойно поесть, не переживая за автомобиль и груз.

Я осмотрела придирчивым взглядом джинсы. Выглядели они не ахти как, особенно на бёдрах и коленях, но шмоток, более подходящих для кабака, у меня не было. Курточка, конечно, посвежее, я ее редко надевала, не часто стирала. Нарочно не стала её застёгивать. Груди ни большие, ни малые, что для женщины моих лет не так уж худо. Зачем такое добро прятать, когда и пофорсить можно? Губы я накрасила розовой помадой, щеки попудрила. Духи у меня хорошие: охапка лесных ландышей в кармане. Не забыла я с собой и неразлучную сумочку.

Народу в кабаке кот наплакал. Помещение заставлено круглыми столами, накрытыми скатертями с длинными махрами. Стулья отсутствовали. Вместо них стояли по три кресла с деревянными подлокотниками. Занято всего два стола. За одним насыщались двое, напоминающие дальнобойщиков. За другим я безошибочным чутьём угадалла Натоптыша. Действительно, он толст, как арбуз. Круглая туша, показавшая из-под короткой майки пуп. Длинные усы делали лицо невесёлым, раскрасневшиеся щёки напоминали лубок. В собутыльнике я опознала двойника президента, с которым его роднили рост, форма головы и цвет глаз. Почему они собутыльничали? А хрен их знает! Может, противоположности сходятся. Натоптыш занимал всё кресло, двойник президента — лишь половину. Я без спроса присела на третье и сразу почувствовала, как в нём хорошо, по-домашнему уютно. Натоптыш вроде бы смутился и замолчал, между тем как его напарник невозмутимо допивал из фужера пиво. Ничего специфически-кабацкого тут не было, и я успокоилась, положив сумочку на колени, изучая меню. Сию же минуту ко мне подскочил официант, по виду смуглый отрок невысокого роста. На груди висела бирка с фамилией, которую я не запомнила.

— Щи из кислой капусты и котлету с гарниром из риса.

— Будет исполнено, — сказал официант, — но у нас принято сначала чего-нибудь выпить. Есть безалкогольные напитки.

Я заказала бутылку пшеничной, отчего глаза у молодца полезли на лоб. Он, однако, тотчас овладел собой и, учтиво поклонившись, исчез выполнять заказ. Двойник президента с любопытством разглядывал меня. — Вы за рулем, — предупредил он. — В полукилометре отсюда пост гаишников. — Но вы-то не за рулем. Я намереваюсь угостить вас. — Слышал? — обратился он к собутыльнику. — Нас собираются потчевать.

Кресло под Натоптышем скрипнуло.

— И чем же, смею спросить? — карие глазки его влажно блеснули.

— Пшеничной!

— Мы уже полные пузыри.

Слова Натоптыша противоречили его радужной физиономии, лоснящимся щекам. Пузырь ещё отнюдь не наполнился. Официант принёс на подносе, накрытом салфеткой, мой заказ, и приятели за столом заметно оживились.

— Ну, мужчины, вам откупоривать бутылку, вам и ухаживать за дамой.

Двойник президента не заставил себя упрашивать. Головной убор пшеничной был ловко снят, рюмки наполнены до самых краев. Лица приятелей говорили о том, что уже немало выпито и съедено, но на халяву они готовы ещё столько же выпить и съесть.

— За кого будем пить? — спросил Натоптыш, с некоторым усилием ворочая языком.

— Наташа, — назвала я первое имя, пришедшее в голову.

— За Наташу и приятное знакомство, — провозгласил двойник президента и, улыбнувшись, показал свою щербатую верхнюю челюсть. Приятели выпили до дна — я лишь подержала рюмку в руках.

— За рулём, — пояснила.

Они нимало не огорчились, закусывая. Жирные губы Натоптыша словно говорили: нам больше будет. На них никто не обращал внимания, видимо, привыкли. Я успела поесть, впервые за сегодняшний день, хотя опасалась в душе: друзья наклюкаются, завалятся под стол, а вся моя затея — коту под хвост. «Завсегдатаи», — подумала я и решила поторопиться.

— Хотелось бы раскрасить ограду своей дачи, — произнесла я, будто случайно.

Двойник президента тотчас оставил котлету и посмотрел на меня.

— У вас есть дача?

«Неужели у него возникли сомнения?» — подумала я. Тем не менее решительно ответила:

— Да. Не очень шикарная, правда.

Тут в зал вошли два мента с сержантскими лычками на погонах. Им навстречу заюлил невысокий лысый человек в белой рубашке и замшевом жилете. Он дружелюбно перекинулся с новыми гостями парой слов, и те уселись за один из круглых столов, поджидая официанта. На нас — ноль внимания, и все-таки я немножко приободрилась от их присутствия. Не представляла себе, чего могут отчубучить не вяжущие лыка завсегдатаи. Пока всё респектабельно. Дальнобойщики ушли, и вскоре донеслось урчание заведённого двигателя. Натоптыш ещё более раскраснелся, двойник президента стал белее мела. В кабаке нависла неспокойная тишина.

— Вон у нас менеджер по заборам, — сказал двойник президента, кивнув в сторону приятеля. — Второй день его зарплату обмываем.

Зазвонил мобильник, мне показалось — мой, я даже протянула руку к сумочке, где он находился рядом с пистолетом. Но — увы — звонили не мне, а одному из ментов, который уже поднес сотовый к уху и больше слушал, чем говорил. В сей момент я решила действовать напористо.

— Не люблю всяких там трансформеров и авангардистов. Мне нужен обыкновенный зубастый крокодил, чтоб он устрашал жуликов и бомжей.

Натоптыш наливал по второй стопке. Рука у него пухлая, как блин на хороших дрожжах. Двойник президента улыбался.

— Он нарисует вам суперстрашилище. Проходимцев на аркане не затащишь к даче. Будет рычать, как бульдог.

— Это то, что мне нужно. А раньше не приходилось рисовать аллигаторов?

— Приходилось. В последнее время спрос на крокодилов возрос.

Хмель как будто оставил тщедушное тело собеседника. Щеки не порозовели, хотя бледность их уменьшилась. Если раньше у него жили какие-то сомнения в моей платежеспособности, то теперь, судя по всему, они улетучились. Возможность зашибить деньжат воодушевила двойника президента и нисколько не подействовала на его собутыльника. Он выпил, ни к кому не обращаясь, рюмку водки и теперь нюхал хлеб. Мокрые усы печально свисали книзу.

— А кому он рисовал в последний раз? Я должна удостовериться в качестве.

Менты ели неподалёку, не издав ни одного звука. Натоптыш положил хлеб на тарелку и внятно произнес:

— Зачем удостоверяться? Я вам изображу то, что требуется.

В полупустом кабаке стало ещё тише, чем было. «Он не так набрался, как кажется», — мелькнуло в моей голове. Отступать некуда. Я выпила из фужера два глотка гранатового сока.

— Нет, мне надо удостовериться.

Его приятель, к счастью, стал на мою сторону.

— Пусть удостоверится, чего ты упёрся? Кто платит, тот заказывает и музыку.

Натоптыш проявил пьяное упрямство.

— Я сказал: нет.

— Ну, можно не удостоверяться, — примирительно откликнулась я. — Дайте телефон либо адрес заказчика. Я переговорю с ним, не остались ли у него какие-либо претензии.

— Претензии? — рука Натоптыша сжалась в пудовый кулак.

Двойник президента, похоже, подумал, что так можно упустить выгодного клиента.

— Звякните разок, чего там. Вам скажут, что всё окэй.

Он расстегнул дрожащей рукой кожаный футляр на поясе и вытащил из него телефон. Найдя нужный номер, продиктовал его мне.

— Дело как было? — пояснил он. — Позвонила девица. Нужен крокодил. На даче? Не совсем. Нам какой хрен? Хоть на заднице намалюем.

— Да заткнись ты, балаболка! — сказал Натоптыш. — Это ты намалюешь на заднице, а у меня — искусство.

— Искусство? А забыл, как упился в стельку и под столом обоссался? Это у тебя тоже искусство?

— Ах ты, плюгавец, — Натоптыш поднялся с кресла. — Это я-то обоссался? Не ты ли, сучий сын, тогда спьяну обоссал меня?

Менты сидели как неживые. Мне не понравилась ситуация. Начнись свара — волей-неволей придётся разнимать дерущихся, хотя ни один из них мне ни сват ни брат. Я не стала дожидаться, когда пудовая кувалда Натоптыша нарушит тишину. Держа сумочку обеими руками, выскользнула из гостеприимного заведения, оставив на столе плату за съеденное и выпитое.

Я постаралась отъехать как можно дальше от кабака, прежде чем звякнула по номеру, нелегко доставшемуся мне. Пришлось отдать «Трём стульям» кругленькую сумму, согласно тамошним расценкам. Помимо этого, знакомство с Натоптышем и его собутыльником могло обернуться неприятностями в том случае, если их заметут. А если не заметут? Не зря ли я пообещала работу? Если приятели попетушатся и помирятся, то на следующий день им захочется опохмелиться. Могут вспомнить о моём предложении: на безрыбье рак — рыба. Двойник хорош гусь, на президента он, правда, смахивает круто, но чисто внешне. Почему не вставит зуб? Тогда сходство было бы почти стопроцентное. Впрочем, пропить деньги, наверное, приятнее, чем платить втридорога за единственный зуб — такой, чтоб он довершил сходство, сделав улыбку белоснежной. Основная же трудность для меня — в двух шагах. Что сказать девице, которая звонила двойнику президента явно не от своего имени? Заговорить с ней о Натоптыше рискованно: не исключено, она его слухом не слыхивала, видом не видывала. Однако выбора не было, и я позвонила из таксофона, чтоб не засветить свой сотовый. Мои опасения оказались напрасными. Я лишь сказала, что нужен умелый граффитчик для дачи, желательны навыки в изображении рептилий. Девица словоохотливо выложила: она по поручению шефа недавно разыскала хорошего граффитчика, шеф очень доволен его рисунком. А когда я поинтересовалась, что это за рисунок, то девица тут же ответила — красный крокодил, эмблема их заведения. Связь прервалась, и я не смогла выведать, о чём речь: о ресторане или массажном салоне каком-нибудь, почему эмблемой стал крокодил да ещё красный. Зато теперь я знала о существовании шефа. Не исключено, того самого жирного индюка, чей кошелек мне предстояло освободить от миллиона. В машине я ещё раз просмотрела фотографии. Девочки вроде обычные, каждая могла быть, а могла и не быть проституткой. Парень вроде с червоточиной, но сейчас многие снаружи такие. И все-таки среди фотографий должна найтись хоть одна, способная зацепить и удержать крупную рыбу.

Я подержала в руках маленький пистолет. Черный, как вороново крыло. Возможно, ему скоро придётся сказать свинцовое слово. Думать об этом неприятно, хотя и выбирать не из чего. Случай подсунул мне козырную карту, нужно попробовать её разыграть. Пистолету в игре будет принадлежать видная роль. Мою физическую слабость может восполнить только он. Жаль, что слишком заботливый муженёк оставил с левой стороны рукоятки своё имя. Никогда не забуду, как он корпел с выжигателем, стремясь сделать буквы одинаковыми, не очень толстыми, но хорошо заметными. Его давнишний успех ныне огорчал меня до крайности: удалить автограф я не могла при всём старании. Если кого-либо пришью и пистолет попадет в руки ментов, они живо выйдут на владельца. По одному имени выйдут. Слишком о многом говорит надпись, и в этот рот кляп не засунешь. Прежде всего, о лохе, лохнувшемся от собственного простофильства. Живущего где-то в провинции. Работающего, скорее всего, в школе, где только и мог сохраниться допотопный прибор с металлическим стерженьком. Но времени терять нельзя. И даже опасно, поскольку уже сейчас меня могут разыскивать, по крайней мере, два человека — толстяк и обжора Натоптыш со своим презентабельным дружком. Их поиски могли иметь резонанс. А состояние моего драндулета, естественно, улучшиться не могло. Стоит появиться хвосту — буду повязана по рукам и ногам. Прощай, миллион! Я впервые взглянула на часы. Прошло сто двадцать минут с того момента, когда я покинула затравевшую дачу и выехала на дорогу. Третий час был решающим. Я не должна забывать: тройка никогда ранее не приносила мне удачу. Это осталось со школьной скамьи. Отец нещадно высмеивал меня за тройки, я боялась их не на шутку. Даже головастая двойка меньше травмировала меня. Я заново попудрилась, подвела брови и надушилась. К своим духам привыкла так, что почти не воспринимаю их головокружительного запаха. Джинсы сняла, не покидая машины; напялила вместо них бриджи. В них я выгляжу более современно, ляжки не так оттопыриваются. Голые икры ног с лоснящейся кожей подтверждают: я далеко не старуха. И ещё слегка подмолодилась, надев короткую майку, чтоб был виден пупок. Внешность должна кричать о том, что я — женщина, слабое существо, готовое в определенных условиях раздвинуть ноги, но никак не о том, что у меня в сумочке всамделишный пистолет, плюющийся свинцом.

Мои ожидания полностью подтвердились. Если у заведения эмблемой является красный крокодил, то естественно предположить: заведение вполне может носить такое же название. Толстый справочник возле одного из таксофонов вывел меня на ночной клуб «Красный крокодил» с адресом и телефонным номером. Я почувствовала, что на моей удочке — рыба, хотя и не знала, какая. Номер телефона совпадал с тем, что дал мне двойник президента. Значит, девица, с которой я трепалась накануне, действовала от имени хозяина. Возможно, телефон был спаренный, и секретарша при необходимости соединяла звонившего с шефом. Мне нужна была его фамилия. В справочнике фамилии отсутствовали. Но я привыкла без проблем решать подобные задачки. Позвонила из таксофона в налоговую инспекцию, и мне после некоторой проволочки сообщили нужные сведения. Я знала теперь фамилию и то, что государственную регистрацию ночной клуб впервые прошёл три года назад. То есть заведение молодое, перспективное, не имеющее задолженности по налогам.

Теперь можно было действовать. Я купила в «Связном» еще одну карту памяти для своего телефона и перебросила на неё драгоценные снимки. Эту карту я приклеила скотчем к внутренней стороне открытки-раскладушки, написала несколько слов мужу, чтоб он понял: карту памяти надо сохранить до моего возвращения. Вложила открытку в конверт, надписала собственный адрес. Затем конверт гулко шлёпнулся в пустой почтовый ящик. На душе стало спокойнее. Копия фотоснимков выручит меня, особенно в том случае, если «Красный крокодил» заартачится и пожелает меня съесть. Такого варианта я не могла при всем желании сбросить со счета.

Действительность едва не опрокинула сходу радужные замыслы. Третий час уже истёк, когда я подъехала к местечку в пригороде, где находился «Красный крокодил». Моя скромная, дисциплинированная тачка не привлекала внимания инспекторов ГАИ, может быть, еще и потому, что за рулем — женщина. По статистике на нас приходится гораздо меньше правонарушений, чем на мужчин. Что касается меня, то я всегда стараюсь ездить осторожно, потому что такая колымага может не выдержать малейшего лихачества и развалиться на части.

Мой авто из-за своей заурядности не привлекал внимания и редких пешеходов, идущих по тротуару параллельно дороге. В этом таился большой минус, так как я, по существу, не обладала возможностью расспросить встречных о «Красном крокодиле». Одного пыталась было остановить, но тот сказал, разводя руками:

— Нихт ферштее!

Я подумала, что он — немец и поехала дальше, не пытаясь больше разговаривать ни с кем. Тем сногсшибательней было первое впечатление, произведенное на меня «Красным крокодилом». Номер дома с правой стороны улицы подсказал: сейчас должно появиться здание ночного клуба. Не крутой поворот — и справа от меня не здание, а плещется гребнистыми волнами настоящее озеро. По берегам его не видать ни одного деревца, нет и специально оборудованной стоянки. На середине озера на сваях высится дом в три этажа. Над самым верхним из них — надпись неоновыми буквами: «Красный крокодил». Внизу мелкими буквами пояснялось: ночной клуб. Сбоку скалилась знакомая мне рептилия в красном панцире и с белым брюхом. Близок локоток, да не укусишь. Как действовать дальше? Я ожидала чего угодно, но совсем не того, что представилось моим глазам. Всё выглядело не фантастически и таило в себе простой житейский смысл, а может, и коммерческую целесообразность, однако я никак не могла преодолеть в себе ощущения болотной зыбкости происходящего. Это ощущение не нравилось мне, тяготило, как картина, которую дачник нарисовал на своём заборе для отвода глаз, чтоб не стремились украсть созревшие яблоки. Как я тогда не могла ему помешать, так теперь не смогла избавиться от тягостного ощущения. Сидела, раздвинув ноги, в машине, пялилась в упор на недосягаемое здание ночного клуба и не думала — просто смотрела на аккуратно сложенные бревна. Довелось видеть мне и плетни, и соломенные крыши — не где-нибудь, а в центре города — как приманку шикарных ресторанов и кафе. Они, почти не затрагивая сознания, вписывались в окружающий ландшафт, созданный назойливой рекламой. Тут не чувствовалось за экзотикой никакой назойливости. Нездешним казалось лишь само современное щеголеватое здание с красной надписью, отразившейся в мутноватой воде. Так, наверное, необычно выглядело бы озеро, если переместить его на городскую площадь. А в окружении одноэтажных домов озеро смотрелось буднично, не хватало на нём разве что уток и гусей. Деревья, казалось, готовы были перебежать от соседних строений к озеру. Они шептали что-то друг другу, как заговорщики.

Судьба давала от ворот поворот моим авантюрным надеждам. Может, стоило потихоньку смыться отсюда, исчезнуть, скрипнув колёсами по прибрежной гальке? Не пришлось бы мне стоять так близко от вырытой с моей помощью могилы. Не пришлось бы пережить всё, что я пережила за куцый охвосток времени. Честолюбие взыграло. Я сказала «а», и замолчать невозможно, пришлось говорить «б» тогда, когда язык не поворачивался это сделать. Меня поедом ел самый настоящий страх, противным холодком распространившийся от сердца к низу живота. «Красный крокодил» обдал меня ледяной водой. Он предстал прожорливой рептилией, в которую войдёшь — не будешь знать, как выйти. На это, видимо, и рассчитывали хозяева. В изоляции от мира ни один клиент не станет качать права, ерепениться, утверждая, что ему выставили завышенный счет. Окружающая вода охладила бы в башке самые горячие извилины.

Я стала разворачивать машину и почувствовала, что сделать это не так просто, как сперва представлялось. Передние колеса погрузились в какую-то жижу. Я не могла с сиденья рассмотреть, что там такое, но было похоже на яму с гнилыми яблоками, которые могли выбросить жители близлежащих домов. Стоило мне только выйти из машины — и засветка сработает: меня засекут либо мальчишки, либо женщины, развешивающие белье, либо приборы наружного наблюдения из ночного клуба. Могут и номер автомобиля разглядеть. Я его, сколько могла, заляпала грязью, однако стоит подсохнуть — она начнет отваливаться, и на белом фоне снова выступят как цифры, так и буквы. Я попробовала газануть — передок еще больше просел. Между тем уловила и какое-то движение в «Красном крокодиле»: отодвинули там штору, чтоб посмотреть на меня, или ее колыхнул ветер, залетевший в полуоткрытое окно, — узнать невозможно. Стало ясно: лимит минут исчерпан, на счету секунды. Мной заинтересовались. В самом деле, торчит машина, битый час ни туда ни сюда, а водилы не видать. Моё напрягшееся тело готово было работать вместо мотора. Икра ноги, упертой в акселератор, слегка дрожала не от физического, а от моего внутреннего напряжения. Раздосадованная неудачей, я крутанула руль в другую сторону, и моя дорогая начала выползать из зыбкого места на скрежещущий под колёсами гравий. Скоро я катила по асфальту, безуспешно стараясь не думать о «Красном крокодиле». Название оказалось вовсе не забавным. Даже на расстоянии километра он готов был проглотить меня с потрохами. Шутки шутками, а… Я не знала, что делать дальше. Избежав опасности, я упустила вместе с ней и шанс разбогатеть. Так что радоваться нечему. Кошелёк мой как был, так и остался нищим. А за ним еще маячили долги мужа. Беспомощного тюфяка, из-за которого я жила возле трясины и вынуждена время от времени с опаской посматривать на неё.

Впереди мелькнула полоска шлагбаума. Я подкатила к железнодорожному переезду. Это та черта, из-за которой я вряд ли бы вернулась к «Красному крокодилу». Мне не суждено было её преодолеть. Впереди грохотал поезд, я стояла в хвосте очереди. Взгляд мой случайно упал на столбик с трафареткой, предупреждавшей о близости переезда. Под ней висел плакат с изображением знакомого мне, окруженного водой особняка. Из угла в угол надпись: «Беспечальный уикенд. Добро пожаловать в ночной клуб!». А поперек ее ползли белые буквы: «Вызов такси. Доставка. Недорого». Сообщались мобильный телефон и городской. Я быстрёхонько отыскала в сумке ручку и записала номера на билете метрополитена. Длинный товарняк всё ещё грохотал впереди, когда я, покинув очередь, свернула в ближайший переулок. Здесь господствовал клен, раскинувший крону над дорогой. Под ней моя тачка остановилась. Место тихое. Какая-то собачонка тявкнула пару раз и замолчала вместе с моим мотором.

Предстояло наметить, что предпринять дальше. Уикенд уже разбежался вовсю, а стрелка удачи дрожала на нуле. Я лишь увидела осиное гнездо издали да убедилась, что оно может хранить сюрпризы. Теперь вроде замаячила возможность проникновения в него, но что делать с машиной? Если вызвать такси, значит, от собственной машины нужно отказаться, а куда ее деть? Ни в трусы, ни в лифчик не спрячешь. Даже на тихой улице могут разукомплектовать. На тихой скорее разукомплектуют, чем на шумной. В свою сигнализацию я не очень верила. Она однажды меня подвела, я лишилась смартфона, подарка мужа, опрометчиво оставленного ненадолго в машине. Дело было вечером, а где гарантия, что «Красный крокодил» выпустит меня раньше? Помню, в тот момент моя замухрышка показалась дороже миллиона, который должны были отвалить за фотки. Во многих трудных ситуациях она натужливо пыхтела, но везла, избавляя меня от ночлега в неизвестном месте. Хотелось позвонить мужу, услышать от него, что он жив-здоров, и больше ничего не нужно, но он непременно станет расспрашивать, где и почему задержалась, и эти расспросы придутся ох как некстати. Нет, от своей половинки я не могла получить поддержку. Предстояло положиться на другую половинку — только на себя.

Я ещё раз посмотрела заветные снимки в мобильнике. Было ясно, что персонажи немого шоу, освещённые фарами, запечатлены с близкого расстояния. На руках одной девушки заметны черные волосинки, покрывающие кожу. У парня на предплечье наколка: такой же крокодил, как и у него за спиной. Убеждена: всё затеяно для рекламы сексуальных услуг, но зачем фотографироваться ночью да ещё под мостом? Ответ на этот вопрос впереди — больше нигде. Я достала из сумочки косметичку и привела в порядок лицо. На нём сохранились следы былой неотразимости, нужно лишь умело освежить их, скрыв пудрой зарождавшиеся возле глаз морщинки.

Мне пришла в голову мысль о том, чтоб оставить тачку возле железнодорожной станции: там беспрестанно мельтешат люди и немало машин, включая джипы. Одни водилы поджидают пассажиров с электрички, другие подвезли к ней знакомых или родственников. Попадались между авто и такси, легко вписывающиеся в околостанционный круговорот. В этой сутолоке вряд ли кто обратит внимание на неновую колымагу без водителя. Мало ли куда он мог отлучиться! Не в туалет, так перекусить в кафе. Наконец, мог помочь пассажирам нести вещи к поезду. Там до наступления темноты моя тачка будет в безопасности. Я подъехала к станции с той стороны, откуда прибывало большинство транспортных средств. На меня никто не обратил внимания. Да и кому обращать? Салон ближайшего Мерседеса пуст; в такси напротив водитель держал в руках планшет, на посторонних ему наплевать. Всем своим видом лысый человечек давал понять, что его интересуют только пешеходы, которых в данный момент не было. Отстегнула ремень и вылезла из машины, прихватив с собой сумочку. Заблокировав дверцу, направилась в кафе, на ходу решив: в толпе посетителей сего заведения легче улизнуть с площади. Я посмотрела меню, купила кекс и бутылочку пепси-колы. Выходили парень с девушкой, я пристроилась за ними, и мы вышли почти разом. Они пошли к электричке, а я — по дороге в обратном направлении. При этом успела бросить взгляд в сторону своего автомобиля, ничего подозрительного не заметив. За ближайшим поворотом съела кекс, запивая его пепси-колой. Одновременно прикидывала, сколько возьмет с меня таксист за доставку в ночной клуб. Такса будет устоявшейся, как Эверест; он ни за что не согласится скостить её. Мне ли тягаться с клиентами элитного заведения? Бюджет мог сразу затрещать по швам, после чего уже не смогу купить ни кекс, ни пепси-колу, ни помаду для губ. Ничего не попишешь: сценарий готов, режиссёр строг. Вытащила из сумочки мобильник и билет на метро, где записаны телефонные номера. Здесь, под клёном, я полчаса назад сидела в машине, отсюда же решила позвонить. Раздумывая над тем, какой номер предпочесть, я услышала за спиной рык и скрип железных ворот: туша огромного пса бросилась на них. Рык перешел в яростный лай, потому что к великану присоединилась дворняжка. Я поспешила поскорее унести ноги. Когда отдыхала в машине, до ушей доносился обычный для сторожевых собак лай, а мои тихие шаги пробудили четвероногого охранника, может, на немного уступавшего по весу тигру. Я ещё не знала тогда: мне надо благодарить этого пса, спугнувшего меня. Я вынуждена была отсрочить звонок на неопределённое время. С опаской поглядывая на ворота то справа, то слева от меня, вышла на трассу и вскоре очутилась возле автобусной остановки. Она показалась мне наиболее подходящим местом для телефонного разговора. Напоследок обратилась к косметичке. Больше такой возможности не представилось. Мой номер зарегистрирован на имя уже умершего человека — родной тётки. Я могла без опаски звонить на мобильный, оставаясь в тени. Вычислить меня по номеру невозможно.

Откликнулись сразу же. Негромкий мужской голос, казалось, не очень обрадовался звонку. Мой заказ выполнили быстро. Не успела я спрятать сотовый, как на дороге появилось такси, и я не сомневалась, что направляется оно прямо ко мне. Я сказала название остановки, табличка с которым висела перед моими глазами. Изрядно струхнула, узнав в водителе того самого таксиста с планшетом в руках возле платформы. И автомобиль тот же — старенький Ауди с аккуратно прикреплённым на макушке полосатым табло. Узнает ли шоферюга коллегу? Для меня это значило бы проиграть бой, не начиная его. Если авантюра приведёт к тому, что начнутся поиски шантажистки, таксист сразу выведет на меня, женщину лет тридцати пяти, с правильными чертами лица, в бежевых бриджах и такого же цвета короткой майке, открывающей пуп в небольшой впадине. Может, добавит ещё что-нибудь, чего даже я не знаю о себе. И меня накроют по горячим следам преступления. Я никогда ранее не занималась шантажом, грядущее правосудие может учесть это как смягчающее вину обстоятельство.

Таксисту вроде всё равно кого везти, женщину или кирпичи, лишь бы ему заплатили привычную сумму, которую он сразу же и назвал мне. Она покрывала почти полностью имевшуюся наличность, но делать-то нечего. Как выражались в старину извозчики, взялся за гуж — не говори, что не дюж. А иного способа проникнуть в ночной клуб, кстати, и не было. Я плюхнулась на сиденье и тотчас ощутила его приятную теплоту. Таксист немало погрелся на солнышке без клиентов. Он выглядел обычным пенсионером, стремящимся извозом поддержать внуков, и это отчасти успокоило меня.

— Почему так рано? — спросил он.

— Шикарное место, — с нарочитой неопределенностью ответила я. Ничего не зная, надо ежесекундно стараться хоть что-то выведать про таинственный остров.

— Злачное, — хмуро произнёс таксист. — Для богатых мужчин.

— Кто хозяин?

— А шут его знает. Заправляет всем Натоптыш, но он, скорее всего, только пешка.

Таксист замолчал, опасаясь, не ляпнул ли чего лишнего. Он будто почувствовал напряжение, возникшее во мне от его слов. Натоптыш! Неужели я встречу здесь того тюфяка и пьяницу? Я не верила ушам, но переспросить не решилась. Художник-реалист мог без усилий перечеркнуть мои планы. Одно дело, когда дачница хочет разрисовать свою ограду, и совсем другое, когда эта же очаровашка ищет развлечений в ночном клубе. Оставалось только положиться на не слепоту своей фортуны.

Я взглянула внимательней в его светлоглазое лицо с редкими морщинами и такими же редкими седыми волосами. Он казался мне теперь симпатичным дядюшкой, а вовсе не выжигой. И все-таки надо соблюдать осторожность: таксист обслуживал «Красного крокодила». Что я обо всём этом знала? Дырку от бублика, ноль. Припрусь без денег в богатое заведение, лакей сразу: столько-то долларов за вход, госпожа, а кошелек-то у госпожи почти пустой. Если у них лишь богатая клиентура, то где-то должен быть гараж либо стоянка для машин, а я в окрестностях озера ничего подобного не заметила. Мне хотелось спросить у таксиста, однако тот уже, судя по окаменевшему лицу, не склонен был раскрывать рот. Так и доехали молча до озера.

Он позвонил по мобильнику и сказал одно слово: «Клиент». Я расплатилась с ним, вылезла из машины, прихватив свою сумочку, и очутилась в той же обстановке, что и час назад, но не на мягком сиденье, а перед ямой с гнилыми яблоками, где четко отпечатался след моего колеса. Возле ближайшего дома ветер трепал развешенное на верёвке нательное бельё и простыни. Ночной клуб выплюнул из подбрюшья надувную лодку, похожую на крокодила. В ней сидел человек с веслом. Лодка легко скользила в мою сторону, и я тут только разглядела на берегу нечто вроде маленькой пристани. Две сбитые доски слегка выступали над водой. Такие по деревням женщины используют для стирки и полоскания исподнего. Может, по этой причине я не обратила на них внимания. К пристани вела едва заметная тропинка. На мне туфли со шпильками, я прошла по ней, как по тротуару. Чьи-то ноги до меня утрамбовали почву.