Бесплатный фрагмент - Бурят цвета хаки

Пролог

По улице большого европейского города шла группа людей в хороших костюмах. Обходя кучи кирпича и бетона. Пропуская редкие автомобили и людей с носилками. Тонким ручейком, они двигались вдоль домов, школ, больниц.

Группу сопровождали люди в гражданской одежде, но в бронежилетах и с короткими автоматами. Все они между собой говорили на английском языке.

На перекрёстке кто-то обратил внимание на ряд металлических носилок возле больницы. С крайних свисала тонкая перевязанная рука. Женская. Девушка была в военной форме старого, советского образца.

Один из группы, взглянув на лежавшую, произнёс:

— what interesting face (какое интересное лицо)

Все стали рассматривать лежавшую на носилках девушку. Смуглая кожа, маленький нос, чёрные, короткие волосы, пухлые губы. Человек в костюме бросил:

— it looks like they are Buryat (похоже, что это бурятка)

Взглянув ещё раз на старую форму, на узкоглазое лицо, первый пробурчал:

— How she got here. This Buryat in khaki.

Глава первая. Листовка

Апрель она не любила. Мало того, что холодно, так ещё и ветра. Даже здесь, «в Европах» — она усмехнулась. Поёжилась.

Рюкзак пришлось бросить в хостеле. Приехав с вокзала, нашла ночлежку, пообещала оплатить с утра. Отмылась, поела из бесплатной еды в шкафу и чьей-то в холодильнике. Положила голову на подушку и улетела.

В поезде поспать возможности не было. Пьяные солдаты, оборванные беженцы, воздушная тревога по всей стране. Постоянные сцепки-перецепки вагонов, долгие остановки в полях перед городами.

И вот кровать. После душа и еды даже тяжёлые мысли и воспоминания не могли помешать сну. А вспомнить было что… И подумать было о чём.

В поезде «косоглазая» бросалась в глаза. Особенно пьяным солдатам. После долгих сальных обсуждений — «у них там поперёк и вообще» — вывели в тамбур.

Помяли, но насиловать не стали, «член в окопе отвалится», дали под-дых, кошелёк отобрали. Герои-защитники.

Денег нет, ехать несколько дней, в городе жить несколько дней.

На вторые сутки, пообедав, не заправив постель и оставив вещи на стуле, она отправилась в город. Администратору сказала, что в банкомат.

Хотя какой мог быть банкомат? Ни денег, ни карт у неё не было. Только паспорта, виза и листовка… С телефоном и адресом.

Она поёжилась. Чёртов апрель. Адрес в листовке она помнила наизусть. Михайловская площадь, дом 1. Возле третьей колонны по чётным дням, с 10 до 11.

Сегодня день был нечётный. Она специально пришла в другое время, чтобы осмотреться. Кругом ходили пиджаки с портфельчиками, слева парковка с дорогими машинами, туристы с телефонами или кто они там на самом деле.

— Добрый день — вздрогнула — позвольте Ваши документы.

Она достала паспорт с вложенной листовкой. Виза, иностранный паспорт, все основания здесь находиться. Но, чёртов апрель заставил съёжиться и вздохнуть.

— Понимаете, начала она.

Лейтенант поправил автомат. Достал из паспорта листовку. Взглянул на девушку.

— Это Ваше?

Кисло улыбнулась, уже готовая разреветься. За всё. За февраль, забравший брата, за брошенный дом, за дорогу окольными путями, за все лишения, за страх не выполнить дело.

Глава вторая. Формы

Форму выдали старого образца. На три размера больше. Как всё остальное. Советские запасы после «Операции в Афганистане» или «Западной группы войск…». Это потом. А тогда…

— Фамилия, Имя, Отчество

— Национальность… Образование, семейное положение, место жительства, цель приезда.

— Откуда о нас узнали? На кого работаете? Цель приезда?

— Откуда… на кого.. цели..

Две недели по 8 часов. Иногда с обедом, иногда нет. Иногда под запись.

— Родственников нет, родилась в Глухоманском районе России, росла в детдоме, потом получили дом с участком в деревне. Связей с органами нет, судимостей нет. Ничего нет.

— Расскажите о себе.

Она задумалась. А что рассказывать? Детство она помнила плохо, как неприятный сон, который нужно забыть.

Помнила, как осенним холодным днём отец оставил их на каменном сером крыльце детдома. Как она плакала, а брат стоял, прижавшись к ней. Она помнила серые клетчатые пальто, которые продувались серой же сыростью.

Помнила большие чемоданы возле ног, ветер, жёлтые листья и уходящего по длинной улице отца. Отца она больше не видела никогда. И почти не запомнила его лицо. Фотографий у них не было. А в памяти от него всегда пахло перегаром и порохом. Маму она не помнила совсем.

А брат родителей не вспоминал никогда. Родителями на всю его жизнь стала старшая сестра.

В детдоме было нормально. Ну как. Школу она тоже почти не помнила. Дорогу до школы помнила. Вид школы снаружи, листву, старые брёвна здания, девочек на крыльце. Но, ни занятий, ни помещения внутри, ни уроки, ни учителей.

Одна учительница смутно всплывала в памяти, потому что была и воспитателем.

Вспоминалась большая доска в столовой, с таблицей умножения. Все вечера второго класса она простояла возле доски, в темноте, потому что не хотела учить.

По вечерам детдом отдыхал, читал, играл, бегал по коридору, ужинал. А она стояла возле доски. Но не учила. Она ложилась спать голодной. По ночам просыпалась от голода и жажды и кусала кондарь кровати.

Брата она видела редко. Два года разницы всё-таки. Жили в разных комнатах, учились в разных классах. Но ответственность за него она чувствовала всегда. И что они родственники, было видно всем.

Однажды она влюбилась. В мальчика из старшего класса. Тайно. Она выходила из корпуса и смотрела, как он идёт в школу, по листве, под солнцем, в пиджачке.

Но, скоро это стало известно. Были насмешки, вопросы и ответная тишина. Вот и все воспоминания со школы.

Аттестаты их выпуску выдали буднично. Выперли на серое крыльцо интерната. А дальше надо было жить.

Получили в деревне дом. Что дальше? Брат устроился в подработку к местному фермеру, стал работать и готовиться в армию.

Она стала думать думы. Надо найти своё место в жизни, иначе можно закончить как большая часть детдомовских. Что она могла бы сделать?

Не Софи Лорен. Типичная бурятка. Среднего роста, примерно 165 см, стройная, но с попой. Назвать красивой её было нельзя. Такая. Симпатичная. Глаза, губки. Типичная. Которую, на общей фотографии класса не сразу и найдёшь.

Брат решил идти в армию, сначала на срочную службу. Потом остаться по контракту — всё знакомо и понятно, как в детдоме.

Она решила работать продавцом в деревенском сельпо, копить деньги и ехать в город. Учиться на товароведа, потом продавцом в большой магазин, замуж. Жизнь более-менее вырисовывалась. Самая обычная жизнь продавца из сельпо….

А потом война. Та колонна. И пропавший брат.

Форму выдали старого образца. На три размера больше. Как всё остальное. Советские запасы после «Операции в Афганистане».

Глава третья. Учёба

Девочек в учебной группе было около сорока. Из разных частей России и Европы. Одна бурятка, полячка, немка, украинки, две девочки из центра России, одна с Питера. С разными судьбами, целями и мечтами, которые остались в прошлом. Теперь у них были только задачи.

А до задач нужно было пройти обучение и выпускной экзамен. Экзамен должны были сдать только четверо из них. После экзамена они станут подругами, соратниками, командой. После, а пока они конкуренты, соперники.

Они практически не общались. Только по работе, только команды «Готов, держу, свободен…» По вечерам каждый забивался в свой угол — учил, писал или читал — всё по работе.

По ночам она пыталась плакать, плакать хотелось, но слёз не было. Она ушивала форму, сушила берцы, подгоняла снаряжение и смотрела на карты. На местные, европейские.

Она рассматривала города, посёлки, шоссе, расстояния между пунктами. Железные дороги, администрации, склады, глубину рек, характеристики мостов.

Она рассматривала места боёв, позиции армий, батальонов, направления атак и отступлений. И трассу, на которой погиб её брат…

Трассу и её окрестности она выучила наизусть. Ей казалось, что она с закрытыми глазами может проползти местность вдоль и поперёк. Вот речка, мост, вот поворот. Здесь удобное место для засады, а здесь покоится та колонна…

С той стороны российский батальон, из Бурятии. С этой стороны — местный. А между ними серая зона.

Занятия проходили в какой-то тюрьме или в чём-то очень её напоминающем. Теория в большом «каменном» кабинете, практика во дворике или на полигоне.

Она научилась делать уколы, перевязывать, зашивать, интубировать и прочим прелестям в работе парамедика. Но это была только официальная часть их подготовки.

Не сдавшие экзамен отправлялись в войска. Если повезёт — в войска на передовой. Не повезёт — в тылу.

Сдавшие занимались другой работой, для которой их и готовили. Кто-то уходил в партизаны на оккупированную территорию, кто-то отправлялся в Россию, кто-то дальше.

А для сестры было важно добраться до той колонны любой ценой. Найти брата среди живых или мёртвых.

Учёбу она прошла. Экзамены тоже. Теперь было нужно попасть на тот участок. И найти брата.

Глава четвёртая. Параллельные миры

С братом они всегда жили параллельно.

Что в детдоме, что на «гражданке».

Не было никаких душещипательных сцен, когда сестра защищает брата или наоборот. Нет.

Не было совместных увлечений, занятий, друзей.

Каждый тусовался в своей среде. Каждый занимался своим делом.

Но и посторонними друг для друга они не были.

Не были чужими людьми. Общались, когда удавалось. А это было редко. Помогали, если было нужно. Повзрослев, она стала чувствовать себя его матерью, защитой.

Они оба знали, что рядом есть родной человек. Что они не одиноки. Это не было каким-то чувством. Это скорее, можно было назвать знанием. Они знали. По-особому, но знали.

Наверное, так бывает у спортсменов, которые подолгу занимаются в команде. У баскетболистов или альпинистов.

Эти невероятные моменты, когда игрок в атаке бросает мяч в пустое место, зная, что через мгновенье там окажется напарник. Многие называют это чувством локтя. Но у них это было знанием. «Я чувствую» и «Я знаю» — всё-таки разные вещи, согласитесь.

И это их знание чувствовалось со стороны. Может быть, поэтому у них не было эксцессов в детдоме.

Они были похожи. Среднего роста, жилистые. Гибкие ловкие, типичные бурятские деревенские дети. Смуглые, узкоглазые, симпатичные, но не красавцы. Обычные.

Она спокойная, думающая девочка. Многие считали её застенчивой, но это было не так. Она была осторожной и терпеливой. Могла подолгу терпеть придирки, а потом взрываться и в нужный момент восстанавливать статус-кво или справедливость, в зависимости от ситуации. Типичная старшая сестра.

Он младший. Безалаберный, хулиганистый, вечно попадающий в истории. И знающий, что сестра его вытащит. Она вытаскивала его всегда.

Как и все дети в детдоме, они ходили в секции. Иначе никак. В детдоме считалось, что свободное время плохо влияет на детей. Поэтому все дети были «под полезной нагрузкой».

Кто-то пел, кто-то боролся. Более-менее свободные дни были в среду и субботу, потому что только школа. И воскресенье, потому что выходной.

Она пыталась заниматься пением и музыкальными инструментами. Но после нескольких уроков ей посоветовали танцы. На танцы она не хотела.

Борьба была только для пацанов и почти вся мужская часть детдома ходила именно туда. Поэтому она выбрала шахматы и акробатику.

С тренерами повезло. Они были мастерами, любящими своё дело. Она подолгу сидела в кабинете, разбирая шахматные задачки, в её голове разыгрывались баталии, сражения, морские бои. К концу школы она обыгрывала всех. И девочек, и мальчиков.

А на акробатике ей приходилось терпеть. Тренер видел её нежелание становиться чемпионом. Поэтому относился к ней снисходительно. Она выполняла все простые упражнения, сдавала зачёты, но не блистала.

С возрастом становилось всё сложнее. Наверное, как и всем подросткам. В детдоме и школе. И с преподавателями, и с ровесниками. Организм рос, требовал открытий и приключений. Требовал свободы. Она как-то с этим справлялась. Посвящая себя учёбе и книгам. Она называла это «внутренней интеллигенцией».

У брата это было по другому. Через конфликты. Через хулиганские проявления своего Я. Через протест. Через максимализм. Как и у большей части его ровесников.

Когда она закончила школу и покинула детдом, брат сбежал. Скандала не хотел никто. Ни руководство детдома, ни местный участковый, ни она с братом. Он закончил школу дистанционно и получил документы. Тихо, без выпускного и фанфар.

Брат сразу побежал в военкомат, но его не взяли. По возрасту. Как она и говорила. Он стал работать у местного фермера. И готовиться в армию. Учиться он не желал. А строить жизнь было нужно. Поэтому армия. По вечерам он где-то пропадал с местными мужиками.

Она работала продавцом. В деревенском магазинчике. Потом дом, хозяйство, куры и огород. День за днём. Самый спокойный год их жизни.

Жизнь их текла параллельно. Каждый готовился к своему пути, к своей жизни. Казалось, их жизнь только начинается и будет долгой. Но. Большая политика ест маленьких людей.

Глава пятая. Решение о чужбине

То утро началось обычно. Зима, крестьяне чего там делают, торжествуют, что ли. Как там у поэта? Чего торжествовать-то? Снега навалило. Ни в туалет, ни за ограду. На конец зимы совсем не похоже.

На работу, в магазин к половине десятого, есть время на домашние дела.

Поставила чайник, одела валенки. Дрова завалены снегом, дорожки не видать. Снега, тьма просто. Присела у крыльца. Поёжилась.

Заварила пакетик чая, закинула охапку в печку. Включила телевизор. Новости тоже стали обычными. Мы побеждаем, они проигрывают. У нас всё хорошо, у них плохо. Мы хорошие, они плохие.

Про ракеты, танки и прочее она ничего не понимала. Вроде мы молодцы, вроде дело правое. «Агитпром» привычно дул в фанфары…

Колонна 2-го гвардейского, танкового… Засада… Потерь нет.

Она вздрогнула. Достала записную книжку. Перечитала. Переключила канал. Послушала. Второй гвардейский танковый.. Всё правильно.

Звонок, второй, третий. Ничего. Аппарат абонента выключен. Земля поплыла. А телевизор всё хвалил и хвалил русскую армию.

Сидя в автобусе, она вспоминала, как звонила в часть, как обрывала телефоны военкомата, полиции, комитетов. Никто ничего сказать не мог. Жертв нет. Пропал без вести.

Через месяц появился капитан, командир той колонны. Принёс похоронку. Рассказал про обстрел, как сам чудом спасся. Как всё горело, как добивали. Почему сам живым приехал, не рассказал.

Часть дороги, на которой разбили колонну брата, была на территории противника. А значит, что искать надо с той стороны. «Наши» в этом не помогли и не помогут уже. Значит, надо за границу.

Загранпаспорта у неё не было. Она подала документы, но сроки, сроки. В части помогать не хотели, отправляли то к одному офицеру, то к другому. Те ничего сделать не могли, может, не хотели, может, не могли.

После очередного посещения части к ней подошёл человек. Обычный русский парень, видно, что из военных. Протянул сложенный вдвое листок. Молча, отдал и ушёл.

В трамвае она раскрыла лист, там было одно слово «Легион» и номер телефона. Домой в деревню она не вернулась.

Думала недолго. Бросить брата она не могла. Их во всём мире было только двое. Брат и сестра. И брата надо спасать. Родина спасать его не хочет.

В дешёвой «профильной, для работников» гостинице она подолгу читала о Легионе. И «наши» отзывы, и иностранные. По нашим получалось, что это предатели, по иностранным — настоящие патриоты. В любом случае, Легион воевал в Европе.

И присоединиться к нему было преступлением. С уголовным наказанием, а может и чего хуже, если в плен попадёшь.

По вечерам она думала о родине. О своём отношении к ней. В школе уроков патриотизма не было. Как и комсомола, политинформации и прочей советской «патриотической атрибутики».

Воспитатели про «Любовь к Родине» не рассказывали. Праздники советские, конечно же, отмечались. Как отмечались. После всех занятий приходилось торчать в актовом зале, учить стихи, маршировать классом, а потом всей школой. В общем, муштра, а не праздник. И со временем, выработалось соответственное отношение к торжествам.

После окончания школы, когда наступил День страны, оказалось, что не нужно ничего учить, не нужно ходить строем, не нужно выступать на сцене. Этот выходной она пролежала дома. С книгой и чаем.

Как и остальные «праздники».

Однажды, в детдоме, их возили в большой город в другом конце страны. Санкт-Петербург. Настоящий, почти европейский. С огромными улицами, фонарями и людьми. Эти люди были другие. Они отличались от деревенских, от детдомовских, от всех местных.

После возвращения она плакала. Она не хотела возвращаться. Мир, в котором она жила, теперь казался ей серой копией, подделкой настоящего мира, настоящей жизни. Она хотела в Европу. В мир других людей, других ценностей. Она верила, что там не надо маршировать в день какой-нибудь революции.

Детдом и деревню своей родиной она не ощущала. Как и райцентр, и город. И не знала, как это ощутить. Так, как это описано в книгах или кино. У неё не было душевной привязанности к Партии или берёзке во дворе. Двор детдома она не любила. И всегда хотела из него сбежать. А потом оказалось, что двор гораздо шире. Почти до Санкт-Петербурга. Рыба ищет, где глубже — мечтала она.

Но понимала, что судьба у неё простая. Институт, продавец, замуж, дети. В райцентре, максимум в городе.

Судьба была понятной до этих утренних новостей.

Она смотрела на листок. Это был единственный возможный вариант, чтобы найти брата. Найти хоть что-то. Но «внутренняя интеллигенция» отговаривала её. Она боялась стать предателем в чьих-то глазах. Она боялась тюрьмы. Она боялась осуждения в чьих-то глазах. Хотя кому она тут нужна?

А там брат. Единственный родной человек, которого забрала родина. Да и родина ли это?

Позвонила.

Чуда не произошло. Продиктовали адрес. Недалеко. Пришла. Остановка. Час простояла. Сунули другой адрес. Туристическая фирма.

Паспорт? — Вот.

Фото можно?

Пожалуйста.

Билет на какое число хотите?

А когда можно? Только у меня денег нет.

Ничего страшного. У нас есть.

Неделю никто не звонил. Она держала телефон в кармане, никогда с ним не расставаясь. Время нужно было чем-то занять.

Рядом был фонтан. Большой, красивый, с подсветкой. Возле него всегда суетились мамочки с детьми. Она занимала какую-нибудь лавочку и читала. Иногда ходила в магазин «Либерти», через дорогу. По вечерам надолго занимала душ. Ни в детдоме, ни в деревне такой радости не было. «Почти, как в Европе».

В четверг позвонили — билеты готовы. А загранпаспорт? И загранпаспорт.

На вокзале она долго ходила по перрону. Смотрела на город. На людей. Прислушивалась к себе. Ёкнет ли что-нибудь? Позовёт ли родина?

Объявили посадку. Народ выстроился в очереди по вагонам.

Она ждала. Вдруг? Сейчас. Родина-Мать позовёт — она усмехнулась — матери у них никогда не было. А Родина? Но в душе ничего не откликалось, не спорило, не сомневалось, не звало.

— Девушка — проводник махнул рукой — Вы едете?

Она замерла. Внутри было спокойно. И грустно, что ли.

Родина там, где мы — подумала она. И шагнула в поезд.

Глава шестая. Сон брата

Брат сидел в кузове вместе с остальными солдатами. Февраль в Европе оказался ветреным. Продувало насквозь. Казалось, даже берцы сделаны из тонкой тряпки. Солдаты жались друг к другу, передавая по кругу сигареты. Сейчас они были похожи на немцев, замерзающих под Москвой.

Шапки-ушанки завязаны под подбородками, сверху кое-как нахлобучены каски. Все пытаются укрыться. Кто одеялом, кто спальником, а кто в двух бушлатах.

Машина ревёт, ветер воет. Тента нет. С одной стороны дороги ветер деревья гнёт, с другой по полю снег разносит. Идёт колонна по Европе, колонна освободителей. Мерзнут освободители в неприветливой стране. Не ждут их, не встречают. Чаю горячего не нальют. Словно, и не освободители они, а гости не званные.

— Хорошо капитану, — кто-то кивнул в сторону командирской машины — сухо и тепло. Музыка играет.

— У него там и выпить наверняка есть, — Заржали.

Все разом обернулись на штабную машину. Капитан в одном кителе нараспашку торчал в телефоне. Улыбался. Молоденький водитель в тельняшке с сигаретой в руках помахал им рукой, улыбнулся. Кто-то из кузова показал ему средний палец в перчатке. Посмеялись.

На границе они были недолго. Их рота вошла в состав бурятского же батальона. Для усиления. В батальоне они пробыли три дня. Никаких совместных учений, отработки слаженности.

Загрузились, заправились и вперёд. Из всего бурятского соединения брат знал только пару солдат и Капитана. Больше никого.

И вот едут они по Европе. Дороги ровные, лес как на картинке. Деревни, как из рекламы. Как в сказку попали. Кого тут освобождать? Молочные реки и кисельные берега?

Холодно. Ветер машины насквозь продувает. Все бойцы попрятались за поднятыми к ушам плечами. Никто за обстановкой не смотрит. Глазами врага не ищет. Да и незачем. Нет тут врага. Капитан обещал, что встретят их тут с хлебом и солью. Постоят они три дня, и домой поедут.

Домой, так домой. Колонна снижает скорость. Поворот. Машины скапливаются. Бойцы головы поднимают. И видит брат, как Капитан из машины прыгает, как автомат теряет, как бежит с сумкой к лесу. Непонятно это брату, оглядывается он на товарищей удивлённо. Рукой показывает.

Ёжатся солдатики в свои куртки и одеяла и не слышат они свиста пронзительного. И первого взрыва не слышат. Только переполняется вдруг мир огнём, кусочками металла, землёй и кровью. И смешивает со всем этим солдатиков в один грязный фарш.

И вот уже летит брат из перевёрнутой машины. И все летят. И кричит он. И кричат все. И от крика этого он просыпается.

Глава седьмая. Любовь

После войны оказался в госпитале. Надолго. От сестры за это время ни весточки, да и не могла она. Не знала куда звонить или писать. А в части полный бардак.

В госпитале ему показали сначала бумагу, что пропал без вести, а потом и похоронку на самого себя. Весело.

Там он целыми днями лежал, глядя в потолок. Взрослые мужики сначала подходили, спрашивали. Переживали, что он «уходит в точку». Пытались поддержать — мол, жив, мол, цел почти, молод.

Он молчал. Он не понимал ради чего, ради кого. И почему он теперь здесь лежит. На нашу страну ведь никто не нападал. Никто не угрожал. А если бы и напали, то встал бы русский народ.

В детдоме он научился никому не верить. Только сестре. В жизни это помогало. Да и в армии тоже. Он не верил замполиту, когда тот проводил политинформацию. Он не верил взводным, не верил ротному и командиру части, когда те что-то плели про интернациональный долг. Про угрозы Запада и Востока.

Просто пошёл исполнять, что приказали. Воевать ему не пришлось. В третий день их перехода всю колонну накрыло из миномётов. А потом вылезла пехота и «докрыла» оставшихся. Классическая засада.

Его, залитого кровью, приняли за мёртвого. Он и сам считал себя мёртвым. Весь день он пролежал возле машины, не обращая внимания на ворон, которые подбирались всё ближе.

Телогрейка пропиталась кровью, штаны мочой. Ночью стало холодно. Умирать вот так не хотелось.

Телефона нет, карты нет. Денег рублей пятьсот, только зачем они здесь? Надо выбираться.

Ночью пополз к дому, который светился вдалеке в лесу. Полз медленно, полз без сознания, изредка просыпаясь, чтобы не потерять ориентир. Под утро прижался лбом к холодному профлисту забора и застыл.

Где сон, где явь он уже не различал. Просто застыл, упершись головой. Сколько прошло времени, неизвестно. Ему слышался голос сестры, голос командира роты, а потом и ещё один голос — терпи, казак.

Голос разливался по голове тёплой водой, мягкими ладонями, снимал с него телогрейку, разрезал брюки, вливался в рот куриным бульоном. Укрывал его одеялом и берег его сон…

В госпитале было скучно. Раны заживали. Всё что хотелось, он обдумал. Всё, что хотел — узнал. Пытался позвонить сестре, но её номер был недоступен. Звонил соседям в деревню, сказали, что сестра уехала, как только из Части сообщили о его пропаже, а потом и смерти. С тех пор и не видели. Сколько времени прошло уж.

Выписываясь из госпиталя, получил свои вещи и заветный листок с номером телефона. Код не российский… Европейский… Марты…

Он тогда очнулся от боли. В кровати. В подвале. Тёплые руки Марты снимали с него бинты. Бинты с кровавой корочкой с трудом отрывались от кожи. Глаза слиплись. Он захотел поднять руки, не смог.

Женский голос что-то произнёс на незнакомом ранее языке, потом повторил по-русски — терпи, казак, атаманом будешь.

И он терпел. Нежный голос и тёплые руки приходили каждый день. Меняли перевязки, приносили горшок, поили его куриным бульоном. Мыли.

Личных разговоров не было. Лишь изредка — терпи, казак. И он терпел. Она рассказывала ему мировые новости, погоду и прочие «посторонние вещи».

Со временем лицо стало заживать. И голова — каска помогла. Сняли бинты, теперь он мог смотреть на неё, любоваться ею. Черноволосая, высокая, с какой-то особой статью. Она всегда ходила с осанкой, расправленными плечами, от чего её грудь казалась больше. Её бёдра были чуть больше идеала, иногда, когда она присаживалась рядом, он чувствовал их прикосновение.

Он наблюдал за ней, когда она ходила по подвалу. Он думал о ней, когда её не было рядом. Он мечтал о ней по ночам.

Шли дни. На улице стало немного теплеть. Начал подтаивать снег, а из-под него проявляться лесная дорога.

В тот день всё было по-другому. Она тщательно перетянула бинты и стала одевать его в гражданскую одежду, похожую на русскую народную. Она одевала его медленно, на каждую пуговицу, поправляя каждую складку. Обуви не было. Вошёл старик, видимо её отец. Вдвоём, с трудом, они перетащили раненного на телегу.

Лошадь тронула с места, а он почувствовал, как тёплые руки вложили в его руку шоколадку и листок бумаги, терпи казак.

Они долго ехали на восток по лесной дороге. Дорога петляла по рощам и полянам, пока не упёрлась в узкое, местное шоссе. Старик развернул телегу и помог солдату слезть.

— Через час здесь пойдёт ваша колонна, — Старик оставил его на обочине, — вот вода, сало и хлеб, держись казак.

Он сидел на обочине трассы. Смуглый азиат. В русской народной одежде и бинтах. Через час пришла колонна. Российская.

Потом допрос, камера, допрос, лазарет и госпиталь в приграничном городе.

А потом и долгожданный листок с номером.

Глава восьмая. Решение о родине