Бесплатный фрагмент - Черноцвет

Черноцвет

Наивно-патетическая соната о братьях народах

Где та земля, в которой сосны шепчутся с небом, реки уворачиваются от берегов, поросших диким огурцом, а галька хрустит под копытами тяжелых боевых коней? Может, надо спрашивать не где, а когда?

Может. Но только там или тогда жили три брата, три богатыря. Про них перешёптывались девушки, их именами называли мальчиков подданные, а недруги пугали новобранцев. Только прежде были и они детьми. И назвал их князь-отец Всеволодом, Остромиром и Святополком.

И пока жив был отец, никто и думать не помышлял о предательстве или вражде друг с другом. Только уже сидел демон в дальнем дремучем бору и следил за братьями, строил планы, как разрушить жизни молодых князей, когда умудренный летами и зимами князь испустит дух.

1

Пока отец был жив и дела политики да войны касались братьев, как ветер касается крепостных стен, любимым делом их была охота. Там-то всё по-настоящему: и погоня, и кровь, и смерть.

Не каждая охота была успешна. Доски двери в покои младшего, Святополка, бывали продавлены ударами разочарования. Да и покоев этих всего комната, закиданная шкурами. Не то у старшего брата: две огромных светлицы. И убранство лучше. «Ничего, — думал Святополк, вдавливая скребок в шкуру лисицы, подстреленной братом. — Я построю свой терем, где у меня будет пять комнат! Да и не терем — замок, как у немцев! Они меня узнают!»

— Ты всё с моими шкурами копаешься? — услышал он насмешливый окрик Всеволода.

Всеволод знал, что быть ему старшим князем, и готовился к своей роли, хоть и тяготила его неизведанная ответственность.

— Ну кто-то же должен, раз у тебя так много других дел, что зверьё гниёт в сарае.

— Ну и пусть! Ещё настреляем! — махнул рукавицей старший и приостановился, поигрывая недоуздком и разглядывая брата, будто давно не видел.

Святополк исподлобья глянул на него, но занятия не бросил, чтобы брат не увидел горькой зависти. Высокий, широкоплечий пятнадцатилетний старший княжич покорял девиц, легко заводил друзей и играючи стрелял дичь. Даже отец относился к нему серьёзно: вот на совет с младшими князьями позвал.

— Не дело — добро зря переводить, — буркнул Святополк и провел рукой по шкуре, — добротная, здоровая лиса была, в расцвете сил.

— Ну так а ты здесь зачем? Для того и держим, чтобы за добром моим следил, — подначил Всеволод. Святополк промолчал. Хоть ему и было двенадцать, он не был глупым. Что он мог ответить? Что добро не братово, а отца? Что он такой же сын, в праве? Что за такие речи отец его самого на горох поставит? Или на мороз выставит?

Всё так. Да только отшутится брат. А когда отец умрёт, быть Всеволоду старшим князем. А Святополку надеяться, что кто-то из дядьёв стол поменьше освободит, а то и за Остромиром — в отшельники идти.

На Остромира отец злился. Но тот твердо решил, что княжить не пойдёт, да и был он немного не от мира сего. Как будто со стороны шепоток слышал, хоть и не признавался.

Пусть знал Святополк, что бесполезно спорить, но зло прожигало прорехи в сердце. Яростно скреб он шкуру, да не соразмерил силу — скребанул до дыры, попортил вещь. Содрал с растяжки, бросил в угол. Метнулся прочь.

«Не выслужил ещё командовать!»

«Да может ещё болезнь вдарит по нему!»

«Да к чёрту его!»

Сам себя распалял младший княжич. Да так, что ринулся в конюшню, кликнул пса из верных, да и рванул на коне в лес.

Поглубже было одно место, куда и средний, и старший братья забрести побаивались. Вслух не говорили, только еще малыми детьми до дальнего острова на озере заплывали и шушукались, обсуждали, что могло обитать среди тех мрачных деревьев. Дальше красных зарослей бузины почти никто не ходил. Но самые безбашенные из ребят, кто хотел понравившуюся девку своей храбростью припугнуть, ходили за цветком, что рос прямо за бузиной — шипастый, багряный, с черными прожилками и, говорили, чем глубже в этот лес, тем чернее цветок. Да никто не приносил. А некоторые и не возвращались.

Туда гнал коня и собаку княжич. Туда гнал его гнев и желание поддеть брата.

— Куда? Куда? — только и успел крикнуть кто-то, чуть не угодивший под копыта на выезде из города.

Святополк лишь мотнул головой, будто убирая прохожего с дороги, не взглянул на него. А путник остановился и долго провожал княжича взглядом, через всё поле и до самого леса.

Небо наливалось закатом, люд расползался по деревням, закончив дела в крепости. Только княжич летел в сторону леса, перерезая горизонт. В сыром мраке леса сдержал коня, затаил дыхание. Ближайший бор был изъезжен и знаком, но дальше, в темноте крон, Святополк не княжичем себя чувствовал — мальчишкой, которому позарез надо схватиться за кого-то, спрятаться, закрыть глаза мамкиной юбкой.

Не услышь в себе мальчик это желание, может, ещё обошлось бы. Развернулся бы, спросившему сказал, что прокатиться хотел, ветром лицо студил.

Но теперь не мог сдаться. Ткнул коня пяткой, присвистнул псу, нарочито громко крикнул: «За мной!», но не сорвался, не пискнул.

До бузины доехал. Рванул ветку с краснющими ягодами, бросил под копыта, провёл по ним коня, чтобы в кровь размяли… и спешился. Оставил коня, забрав с него только перевязь с топорком. Чувствовал: дальше коню нет хода. Где искать чёрный цвет, говорили легенды — в самом темном углу этого леса, за стеной еловой стоит колодец, поросший мхом и плесенью. Зло неведомое живёт в том колодце, а за ним, на голой земле, где ничего больше расти не может, по ночам распускается черноцвет.

До колодца Святополк не добрался: услышал шорох, хоть до конца врал себе, что домысливает его пугливый разум, что храбреца должно пронести. Но нет.

Звери вышли из-за деревьев именно там, где он боялся их слышать. Их было больше, чем он мог сосчитать, не то что победить. Пёс, похоже, сбежал раньше. Он долго после бузины еще следовал за мальчиком. Бежал, пока мог. Но пёс — животное, ему трудно идти против страха.

Святополк разом взмок. Он остановился и продышался, принял боевую стойку. Вытер ладонь о рубаху и достал топорок. Не победить надеялся — куда там, умереть в бою, а если не успеет нанести удар, так хоть с оружием в руках погибнуть.

Звери подходили медленно, с трёх сторон — деваться некуда. Мысль убежать появилась, и он не счел её недостойной — не глуп княжий сын — он счел ее бесполезной. Вмиг догонят звери. Если бы видел шанс спастись — побежал бы. Но шанса не было. А сдохнуть в двенадцать лет, по глупости ускакавши в одиночку в лес, загрызенным со спины — всё ж стыдно.

А потому спиной Святополк повернулся к ближайшему дереву и стал готовиться к бою и смерти. Заяц внутри него придумал дальние голоса, придумал надежду на спасение, но княжич заставил себя собраться и слушать только крадущихся зверей. Заяц внутри почувствовал, как что-то холодное коснулось шеи и проскользнуло под рубаху, к сердцу. Заяц хотел вытереть это что-то, отряхнуться, но княжич заставил себя держать спину ровно, а руки — готовыми к бою.

Первый зверь подобрался к Святополку на расстояние прыжка. Почти неразличимый, защищенный с боков и спины стаей, напоённый силой Хозяина, он не крался, он шел спокойно и уверенно. Он пришел за своей добычей. А добыче следовало лечь пузом кверху и поднять лапы.

Но княжич не добыча. Он вскинул топорок повыше. Зверь присел.

Когда прыгнул один, прыгнули все. И нет, чуда не случилось. Звери не растаяли, не отступили, не помедлили. Но Святополк успел пригнуться и проскочить под смердящим телом зверя вперёд, под него. Затем обернуться и вогнать топорок в шерсть на спине.

Удар получился слабый, но неожиданный. Княжич продолжил тупить о зверя лезвие. Раз за разом заносил он топор, пока грозное тело разворачивалось.

Вряд ли ущерб был сколько-нибудь серьёзный. За эти несколько секунд Святополк распалился достаточно, чтобы самому зарычать, заорать в морду зверя. И его крик подхватили два других голоса; те, о которых он запретил себе мечтать. Это братья пробились к нему через лес и зверьё и встали спина к спине. И на их клинках будто зажегся огонь.

Первым попятился вожак. За ним ускользнули остальные, а трупы как будто погрузились в землю или испарились. Когда звери отступили, Святополк рухнул на колени и лбом прижался к опавшим еловым иглам. Силы оставили его. Старший брат присел рядом, положил руку на спину и ничего не сказал. Да, сейчас силы оставили Святополка, но благодаря братьям они вернутся.

2

Трава волнами перекатывалась от пыльных сапог до горизонта и отражённым солнцем слепила глаза Святополка. Здесь ветер касался его кожи, остужал красное лицо младшего князя. Он уже давно не был молод и уделом своим правил твёрдо. Да чувствовал, что удел этот — подарок старшего брата. Не зря Советник неустанно напоминал об этом: прав, нельзя забывать, ведь брат не забудет. И отобрать в любой момент может. И обязательно отберёт.

Святополк был очень доволен новым Советником. Воеводы ещё только выясняли, откуда он взялся, но уже сейчас слова его подолгу эхом отдавались в голове князя. По его советам, Святополк строил крепости на новый лад и надеялся обхитрить заскорузлого старшего брата.

«Это моя земля», — подумал князь.

— И я никому её не отдам, — сказал траве, развернулся и зашагал к крепости.

3

— С границы снова плохие вести, князь.

Всеволод слушал доклады за широким столом, скрытым под грудами бересты, пергамента, табличек. Воевода стоял напротив, запыленный, он поддерживал себя рукой, упертой в бок. Несмотря на усталость, спину он держал прямо: слабость привык не показывать ещё со старым князем. Молодой был мягче, и зря не наказывал.

— Присядь, Федор Петрович, — кивнул князь на лавку у стены, — Расскажи подробней. Снова степь разгулялась? Вроде ж договорились мы пока с ними, года не прошло.

Помрачнел воевода, не хотел давить князю на больное. Да кто-то должен.

— Не та граница, княже. Граница с уделом брата княжьего, Святополка.

Ударил кулаком по столу Всеволод, да не сказал ничего — остановился. Не сказал, что братов удел — не заграница, не сказал, что доклады о том уделе только от брата будет слушать. Не сказал, что с братом у них один народ и споров быть не может. Не сказал, потому что хоть и сам думал так, брат его, видимо, думал иначе.

И больно было, а ещё больнее помнить, что удел своими руками брату подарил, а мог его хоть послом куда-нибудь отправить, хоть воеводой назначить. Только и брату хотел приятно сделать, добро своё показать, чтобы зла не держал за то, что Всеволод старшим родился.

— Пожгли они Выселки, князь. Баб попортили, мужиков оскопили. Несколько человек только вырвались, по лесу ушли.

Почернел князь.

И не мог воеводе сказать, что трижды уже посылал гонцов к брату. И что дважды их на порог не пустили — только грамоты забрали и восвояси отправили, а на третий раз и гонцы не вернулись.

Всеволод отвернулся к окну.

Палаты, каких не видывали раньше на Руси, строил ещё отец. Всеволод уже привык чувствовать себя в них князем, хозяином. Каково было здесь Святополку? Мечтал ли он о смерти старшего брата? Когда враги набегали, представлял ли он, как вороны растаскивают его тело, а сам снимал ли мысленно сапоги с бездыханного?

— Я слышал, гонцы не вернулись? — подал голос воевода.

— Мы должны предложить людям вернуться под нашу руку, — проговорил задумчиво князь, не отвечая на заданный вопрос, — Дать им новые дома здесь.

— Мы попробуем донести это до людей, певца отправим, да только…

— Что? — разозлился вдруг князь.

Понимал, что не тянет народ покидать родные места да хаты бросать, оттого что князь зря брату доверился. Но что ж теперь, погибать?

— Народ там, — замялся воевода, закашлялся, воды попросил, выпил, поднял наконец на князя глаза, — что мы можем? Певца отправить, чтобы через песню нашу мысль им в головы вложил, весточку от родных в столице, а они… Там племянник мой в святополковой дружине уехал, сызмальства рядом с вами крутился. С ними каждый день беседуют: рассказывают, как стольный град им жизни не даёт, как всё лучшее забирает…

— Так мы ж платим за всё втридорога, в три раза дороже, чем заграничным купцам платим, а наш товар в три раза дешевле продаём!

Воевода продолжил, будто не слыша:

— Говорят, что свободы их не признаём, за людей не считаем.

— Ты шутишь верно, Фёдор Петрович, мы же вот только-только, пятнадцати лет не прошло, как удел выделили, они же ну, совсем мы ну то есть не отдельные, они часть нашего народа, только вот, с другого края.

— В этом и дело, княже.

Хмуро смотрел воевода — он сам едва разобрался в том, что втолковывал ему племянник, которого в удел старшего князя отпустили только за то, что гонцов он лично убил по приказу князя Святополка. И хоть Фёдор в яму должен был его бросить и князю сообщить, но так он не смог бы узнавать от племянника, что в той земле творится. Что преступника отпустил, князю знать не за чем, а вот, что народ думает — просто необходимо.

— Дело в том, князь, что хотят они, чтобы мы их за отдельный народ считали, навроде немцев. И чтобы думали мы, что они и всегда отдельными были. И что батюшка ваш их удел просто силой подчинил и обманом к своим землям присоединил. И говорят им это каждую неделю и в церкви, и на сборищах. А другого не говорят. А тех, кто говорил другое… — воевода взял кружку и отпил воды, — те пропадают, а если возвращаются, то больше в землю смотрят, а чаще противное говорить начинают. Да что Выселки, они там, князь, в собственной земле, целую деревню сожгли! В собственном уделе! Тех, кто говорил, что мы все — один народ.