Бесплатный фрагмент - Человек, упавший с балкона

…Цепь реальных и нереальных событий.

Все диалоги между уголовными элементами даны в транскрипции обычного русского языка.

Мнения персонажей могут не совпадать с мнением автора.

Перепечатка книги, публикация отдельных ее частей или цитат, без письменного разрешения автора, запрещена.

Все права защищены.

Глава 1

С Натали я познакомился во время непродолжительного запоя.

Трое суток, сверкая спицами и звеня бутылками, моя колесница времен петляла между квартирами приятелей и алкогольными забегаловками, пока не прикатила в этот задрипанный бар.

Находясь в приятном состоянии «после третьей», когда тело становится легким, а душа веселой, я обратил внимание на девушку с чашечкой кофе, сидящую на высоком стуле за барной стойкой. Девушка была восхитительно красивой! Стройная фигурка, синие глазки, красно-черные бабочки, искусно выколотые на правой стройной ножке, копна волос цвета ржаной соломы!

Я, как гулящий кот, оставив свою компанию, быстро переместился к ней.

Рассыпая шутки и комплименты попытался очаровать ангельское создание. Она ответила! О своих пьяных приятелях я тут же забыл.

Я угостил прелестное создание коктейлем, мы потанцевали, потом, выпив на брудершафт, перешли на «ты». Вечер был прекрасен! Натали казалась мне самим совершенством!

Около двенадцати ночи, перекрикивая громкую музыку, я вызвал от барной стойки такси.

Мне было хорошо. Я чувствовал, что нравлюсь, втайне наделся напроситься на «на чай с бубликами» (для несведущих поясню: бублики — презервативы), но, черт меня за язык дернул!

Придвинувшись, как можно ближе и проникновенно глядя в ее небесные глазки, я решил пошутить.

— А ты знаешь, прелесть моя, что у женщин два мозга?

— Нет! — Натали зарделась, ожидая очередного комплимента — И какие?

— Спинной и костный!

Удар был такой, что слетев с высокого барного стула я проехал пару метров по блестящему паркету. Натали исчезла. Закапанный моей пьяной кровью костюм, пришлось выкинуть. По этой же причине пришлось выкинуть и мою любимую шелковую рубашку.

Ссадина от бокала, разбитого на моем лбу, была похожа на третий глаз Шивы и заживала неделю. Эту неделю я пил чай с лимоном и тосковал.

Слава Богу, мне запомнился ее адрес — она его продиктовала, когда я вызывал такси.

Что такое шаг? Шаг — это движение, либо вперед — к любви и верности, либо назад — к ненависти и разлуке.

Я решился. Через неделю, когда мой лоб почти зажил, пришел извинятся.

Наталью я дождался смирно сидя на лавочке у ее подъезда.

Когда она подошла, встал, поздоровался, протянул ей букет цветов, извинился за пьяный юмор и пригласил на ужин в дорогой ресторан.

Наталья приняла цветы. Улыбнулась. Засыпала меня вопросами:

— Спасибо! Как адрес узнал? Ах, да! Сама сказала! Долго ждал? Как жизнь? Как дела?

Я замялся, не зная, что сказать.

Налетевший ветерок, словно играя, растрепал ее прекрасные волосы. Наталья посмотрела на качающийся от ветра кустик крапивы, растущий за лавочкой.

— Ветер! Сейчас причешет!

Затем, переведя взгляд на мой лоб, снова спросила:

— Ну, чего молчишь? Как дела?

— Ну… Как тебе сказать? Гордо или честно?..

— Если гордо?

— Сдал в печать новый сборник, жду ответа.

— Поздравляю! Приятно слышать! А честно?

— Очень хочу понравится самой красивой девушке нашей многомерной Вселенной и положить к ее ногам все, чем сам владею!

— И кто же эта счастливица?

Ура!!!

Я был прощен!

Мы стали встречаться!!!

Счастье…

Счастье — это не чемодан с деньгами, не дорогие кожаные диваны в крутых авто, счастье — это запах женского грудного молока и детских подгузников, перемешанный с теплой мелодией колыбельной…

Не знаю, как другие, а я считаю, что мы, мужчины, должны женщинам по жизни, хотя бы за сам факт своего рождения.

Младенца грудью не папа кормит!

Мы, мужики — совсем как дети, живем эмоциями, несбыточными желаниями, верой в светлое будущее, в свою необыкновенную исключительность. И не всегда можем трезво смотреть на мир сквозь призрачные стекла собственного эго.

Взять, к примеру, меня.

До сих пор не пойму, отчего я согласился на этот эксперимент.

Откажись я, может быть все сложилось бы по-другому?

Деньги…

Без них наша пестрая жизнь становится пустой и скучной.

Без денег хорошо живут только олени в тундре — там мох бесплатно растет, да обезьяны в джунглях — там бананы даром.

Из людского сообщества без денег легче всего обходятся «бичи» — (БИЧ — Бывший Интеллигентный Человек), а вместе с ними и люди Без Определенного Места Жительства — «бомжи».

Но у «бичей» и «бомжей» и жизненные цели другие — сдал в пункты приемки стеклянную и жестяную тару, наковырянную в ближайшей помойке, раздобыл на эти деньги водки или одеколона хорошего. Выпил. И спи себе спокойно в теплой картонной коробке! На качество продуктов обращать внимание не надо. Мыться не надо. За модой и за фигурой следить не надо. Духи, расчески, помады, лосьоны, гели и прочая глупая лабуда им не нужны! Многие из них прекрасно живут не только без телевизора, интернета и телефона, но и, даже без трусов и носков! Цель их жизни — теплые валенки с галошами и хорошая телогрейка! Такие люди имеют полную свободу от всех морально-этических норм и приличий! Но я более чем уверен, что в своих снах, похрапывая и пуская слюни в драное кашне, они грезят о власти и достатке, так же, как и абсолютно нормальные люди!

Вообще, кто сказал, что деньги — зло?

Мир создан на стремлении к богатству!

Скажу больше: деньги, наряду с колесом и электрическим проводом, являются одним из самых величайших изобретений человечества!

Это великая движущая сила! Это одновременно и двигатель, и топливо, и смазка любой разумной цивилизации!

Если деньги, как подаяние, с радостью принимает церковное лоно, значит, и греха они с собой не несут. Деньги, сами по себе, безгрешны. Их с одинаковой легкостью можно направить и на святые, и на преступные дела!

Но есть и оборотная сторона: когда деньги становятся единственной целью земного существования, когда жажда богатства проедает мозг, плоть, врастает в кости, когда ради них идут на предательство, подкуп, преступление. Люди, заболевающие стяжательством, начинают думать, что они имеют право творить все, что захотят. Рассказы о том, что уходящий на небо берет с собой не толстый кошелек, а душу, богатую праведными делами — бесполезны!

Неукротимы человеческие грехи рожденные потребительством! Жадность, скаредность, бездушие, хитрость, подлость, подкуп, коррупция — все они рождены в наших легкомысленных душах именно жаждой богатства!

Всегда хочется вложив минимум, получить максимум. Но миллион из копейки не выжать, как ни старайся!

Счастье деньги приносят только в одном случае — когда они заработаны правдиво и непорочно.

Правдиво и непорочно…

Иногда кажется: займешь денег, возьмешь кредит, построишь какой-нибудь бизнес и жизнь станет, как рай земной! Но это далеко не так. Это обычное житейское заблуждение. Ведь что такое кредит? Кредит — это, когда не зарабатываешь, а отрабатываешь! Поэтому построить свое светлое будущее на частных долгах и банковских кредитах очень сомнительно и маловероятно, но стремление к успеху таково, что напрочь заглушает любое движение разумной мысли! Отсюда и злость, и зависть. Конечно, про другого плохого не скажешь — себя хорошим не почувствуешь! Но грамотно хаять чужое — это искусство, это — реклама, без которой, как ни старайся, опять же, денег не заработаешь!

Противовесом денег являются совесть и порядочность.

Таков уж наш мир, выстроенный на военно-торговых отношениях не только между людьми, но и между государствами, а скоро и между планетами!

Инопланетяне тоже придут сюда торговать. Некоторые товары им выгоднее будет продавать на Земле, чем у себя или на других, уже освоенных ими планетах. И придут они к нам не тогда, когда у человечества появится просветленное сознание, а тогда, когда мы дорастем до того уровня, который позволит понимать, покупать и использовать инопланетную технику в своих личных целях! Так что, рекламодатели и торговцы — ждите скорого нашествия более развитых иноземных цивилизаций — в первую очередь они придут к вам!

Глава 2

…Предложение поучаствовать в эксперименте пришло по электронной почте с адреса psiho-psiho@russ.psiho.com — меня заинтриговало сочетание psiho-psiho, и я открыл письмо.

Обычно я неизвестных писем не раскрываю — компьютерный вирус не гонорея — уколом не вылечишь.

Но это, почему-то, открыл.

К письму был прикреплен файл.

…Письмо, вложенное в файл, было сухим и скучным. Оно гласило:

Россия, Москва.

02/07/2014 г.

Уважаемый! (Это я, значит, уважаемый! И по имени — отчеству, приятно!) Нашей лаборатории, занимающейся изучением некоторых особенностей человеческого мозга, нужен поэт для двухнедельного эксперимента. Оплату гарантируем. Сумма: (О-го-го! Нормальная сумма!) 50% в момент заключения договора, 50% — после выполнения всех условий.

В случае согласия просим Вас позвонить по номеру:

+7 (495) *** ** **;

Генеральный директор экспериментального центра

«Psiho-psiho» Козырев П. П.

Подпись: (непонятные каракули)

Круглая печать.

От увиденной суммы мой мозг полностью отключился и я не подумал о том, как и где, люди, приславшие мне предложение раскопали e-mail, используемый мной строго для переписки с издательствами, в отличие от другого, рабочего, доступного всему миру. Это, конечно мелочь. Но несколько подозрительная мелочь.

Еще меня несколько покоробило то, что сумма была указана в долларах — мы в России живем или где? Но, трясясь в нетерпении от свалившегося на меня счастья, я позвонил…

…Лаборатория занимала два небольших двухэтажных здания в одном из московских двориков.

Центр Москвы напоминает старую деревню с каменными купеческими домами, выросшими из-под земли на узких извилистых улочках, по которым едва могут разъехаться пара встречных машин.

Свою машину я брать не стал — поехал на метро. От метро до лаборатории, как и было сказано, примерно 10 минут обычным шагом. Найдя нужный адрес, я увидел заурядный забор с узкой калиткой и большими воротами. Забор, ворота и калитка были грубо сварены из толстых металлических прутьев и окрашены черным кузбасслаком. За забором весело шуршали зеленой июльской листвой, несколько кленов.

Вывески с названием центра я не заметил. Зато на воротах висело предупреждение, написанное красным фломастером на белом куске пластика «Машины у въезда ворот не парковать! Здесь работает эвакуатор!» — воистину, велик русский язык! Как не коверкай — смысл понятен!

…Приняли меня, как и договаривались, ровно в четырнадцать ноль-ноль. В небольшом прохладном кабинете присутствовали двое: непосредственно сам генеральный директор и его заместитель, представившийся администратором.

Оба были лысые. Разница между ними была только в том, что администратор имел вид спортивный и подтянутый — манерами похож на бывшего офицера, а директор был какой-то рыхлый, с небольшим, но уже хорошо обозначенным, торчащим вперед животиком. У обоих на переносице висели большие очки в коричневой роговой оправе. У обоих были нежные, не знавшие ни промасленного гаечного ключа, ни сучковатого черенка лопаты, руки. Холеные ногти. И тот и другой были в длинных белых медицинских халатах. Черные туфли. Черные брюки. Братья, что ли? Впрочем, в таком же хрустящем черно-белом наряде был и охранник, впустивший меня в здание и рыжеволосая премиленькая секретарша, сидящая за большим столом в приемной. Только халатик у секретарши не был застегнут до самого верха, а на стройных ножках, вместо скучных черных брюк, сексуально искрились капроновые чулочки-сеточки. Туфельки были красненькими, на высоком каблуке! А декольте, обнажающее большую, пышущую здоровьем грудь, на которой не висел, а скорее лежал, меж редких эротических веснушек, миниатюрный золотой крестик, выглядело довольно рискованно и соблазнительно. Я, косясь на ее ножки и грудь, чуть глаза себе не сломал! Если часто ходить мимо таких дам, то запросто можно косоглазие заработать!

Кстати: секретарша тоже носила очки — тоненькие, золоченые. Эти тоненькие очки придавали ей невыразимый сексуальный шарм!

Глава 3

…Скучным голосом директор произнес нудную тираду. Меня сильно раздражало, то, что каждое предложение директор начинал со слова «Что».

А сказал он примерно следующее: что он только что прилетел из Оклахомы. Что в США, Китае, Японии и даже в просветленной Европе идут такие же эксперименты. Что они очень рады сотрудничеству. Что никакого физического воздействия, унижения, ненужных и неприятных вопросов и осмотров, никаких уколов, психотропных средств, наркотиков, таблеток, микстур и другой дряни и гадости в отношении меня применяться не будет. Что ни к какому сексу меня тоже принуждать не будут. Что деньги не проблема, что, может быть, в дальнейшем, снова могут понадобиться мои услуги, что я должен сделать маникюр-педикюр и придти с короткими ногтями и с гладко выбритым лицом.

— С кем придти? — автоматически переспросил я.

— С гладко выбритым лицом! — Директор недоуменно посмотрел на меня и продолжил свою тираду, не забывая начинать предложения со слова «что»: что я дожен принести с собой комплект свежего нательного белья, что я узнаю о цели эксперимента только в ходе его выполнения. Что в течение двух недель я не смогу пользоваться средствами связи. Что у меня не будет радио, телевизора, планшета, компа, смартфона и телефона. Что я не смогу работать, не смогу записывать свои мысли и пришедшие мне в голову новые строчки, фразы, тексты и темы. Что не смогу вести дневник, играть на гитаре, синтезаторе и других музыкальных инструментах, но петь можно любые песни, даже частушки с матом. Что мне предстоит прожить эти две недели у них в центре под наблюдением специалистов. Что, кроме этого, я должен подписать соглашение о неразглашении своего участия в эксперименте. Что тайна должна быть сохранена в течение двух лет. И, наконец, что деньги могут быть выданы наличными, или зачислены на мою банковскую карту — в случае согласия на участие, разумеется.

Сумма, как я уже говорил выше, была значительной. Я еще относительно молод. Да и что такое две недели без водки и женщин? Мелочь! Две недели без похмельных синдромов, без пьяных драк в барах, без бессонных ночей над текстами, без вечных разборок с любовницами и с дружками любовниц. Без муторного обзвона редакций и музыкальных студий. А то сидишь целыми днями на телефоне, и клянчишь, как попрошайка на паперти: — Напечатайте стихотворение… Купите песню…

Да это предложение — хорошо оплачиваемый отпуск!

…Когда я читал договор, то меня немного смутило время эксперимента — триста тридцать шесть часов. На мой, естественно возникший, вопрос, почему время указано в часах, а не в сутках, ведь дата начала и окончания проставлены? — администратор вопросительно посмотрел на директора, на что директор рассеянно ответил:

— А суток у Вас, уважаемый, не будет — только часы, а, скорее, минуты. Да и какая Вам, извиняюсь, разница?

Ответ, в принципе, меня устроил, и я недрогнувшей рукой подписал договор.

Директор нервно выхватил документ у меня из рук, суетливо подписал оба экземпляра договора, сунул мне мой. Затем сказал, что пятьдесят процентов гонорара, за вычетом налогов, будет переведено на карту немедленно, что завтра с утра меня ждут здесь, и выбежал из кабинета. Казалось, он был страшно доволен нашей сделкой. Конечно, откуда мне было знать, что то, что они выплатили мне и другим таким же подопытным, составляло едва ли половину суммы, которую присылали заказчики!

Но оставим чужую совесть в покое. Известно, что быстро разбогатеть могут только мошенники.

Я, как и многие мои соотечественники, может, тоже хотел бы быть этаким веселым, везучим мошенником, но, увы, не судьба!

…Много лет назад, выпивая теплым июльским вечером на подмосковной даче у одного из моих многочисленных приятелей, мы, приняв на грудь изрядную долю пива и коньяка, решили перетащить с соседнего, давно брошенного хозяевами участка, остатки сарайчика. Эти остатки одиноко возвышались среди зарослей одичавшей малины. Они представляли собой большую металлическую раму, собранную на болтах из двадцать пятого уголка. Доски, которыми была обшита эта рама, давно сгнили, а уголок, выпущенный еще в советское время, выглядел вполне прилично — ржавчины на нем было совсем мало, и он весело блестел под солнцем. Взяв ножовку по металлу, молоток, гаечные ключи, одев на руки белые хлопчатобумажные перчатки, мы зашли на соседский участок — благо забором он огорожен не был. Но, как только приступили к разборке этой злосчастной рамы, то, как призрак из могилы, пред нами возник хозяин, который не появлялся здесь долгие восемь лет! Именно сегодня ему приспичило привезти сюда покупателей, желающих приобрести этот мелкий, никчемный, заросший непонятно чем, клок заброшенной земли! Мой приятель, мгновенно протрезвев, на ходу придумал объяснение: — мол, он хотел спрятать от дачных воров ценное железо, чтоб потом передать его соседям в целости и сохранности, и тут же пригласил всех к себе на коньяк с шашлыками. Нам повезло. Внявший объяснению хозяин, чем-то похожий на боксера-депутата Николая Валуева, морды нам бить не стал, и отпустил с миром. А я тогда понял — мне воровать нельзя. Впрочем, мой приятель сказал мне почти то же самое: «Жаль, но нам с тобой всегда придется жить честно! Представляешь? Всю оставшуюся жизнь — честно!» Он произнес это так, как будто только что похоронил у себя в душе что- то очень важное и величественное.

…Короче, так, как поступил я, подписав договор, не особо задумываясь о последствиях, поступают те, кто из-за своей торопливости вечно делает оплошности. Те, у кого наблюдается вечный дефицит ума и денег. Но кто думает о таких мелочах в момент получения крупного аванса? Вот и я, довольный, как жирный хомяк с зерном за щекой, думал не о том, что меня ждет в ближайшем будущем, а о том, как, где и с кем я буду тратить честно заработанное! Даже не тратить — транжирить и пропивать!

У меня мысли не мелькнуло положить средства в банк на депозит под хорошие проценты или вложить в бизнес, купить каких-нибудь акций — нет!!! — транжирить и пропивать! Как будто это и есть главная цель нашей суетливой жизни!

…Если верить древним мудрецам, то мои ошибки нужны Вселенной. Но меня волнует вопрос, почему Вселенной их нужно так много? Ведь радостей в жизни нам выпадает намного меньше. С одной стороны, Вселенная заставляет нас делать оплошности, чтобы что-то там у себя подпитывать этой ошибочной энергией. С другой стороны мудрость Вселенной говорит, что мы пришли в этот мир, чтоб радоваться, а не страдать. Значит ли это, что энергия от моей радости не такая вкусная и питательная, как от ошибок и страданий? Или надо искать радость в страданиях? Радуйся, страдая? Страдая, радуйся? Радовался ли Христос, вися распятым на кресте за то, что принял на себя грехи тех, кто его казнил? Или генерал Карбышев, когда его до смерти, на трескучем морозе, фашисты поливали ледяной водой за то, что он отказался предать собственный народ? Нет, конечно. Это алогично. Как-то неправильно. Если иначе, то мазохизм какой-то получается.

Глава 4

…Предупредив соседей о том, что я уезжаю на Камчатку в творческую командировку и проведя очень интересную, пусть и пьяную, но содержательную ночь с Натали — красавица, от которой я получил в баре по лбу, оказалась поэтессой НМ (Натальей Меттер), я явился в лабораторию.

Парикмахерскую и педикюрный кабинет я тоже посетить не забыл — миловидная педикюрщица смерила меня презрительным взглядом и сказала «Фи!» Но процедуру провела. Я тоже не люблю слов начинающихся на «пед» — что поделать? — такой уж я гомофоб!

Кстати, меры безопасности я принял. Утром, с трудом оторвавшись от НМ и отправив ее домой, оставил на кухонном столе копию договора с «Psiho-Psiho» и записку с пояснениями, где и как меня искать, если что. При этом я никому не оставил ключей от своей уютной холостяцкой квартирки.

Вообще, поведение нашей памяти иногда бывает очень странным. Например, никто никогда не съест вареного яйца вместе со скорлупой. Самый отъявленный склеротик не забудет сначала очистить мандарин или банан, и только потом его скушать. А в жизни такие моменты происходят сплошь и рядом! Ведь, если что, если я пропаду, сгину где-то безвременно, если почки, печень, и другие запчасти, добытые «черными трансплантологами» из моего организма, продадут какому-нибудь богатому европейцу, японцу или американцу, то что толку от записки, которую увидят слесарь, судебный пристав и участковый, взломавшие двери моей уютной квартирки по требованию управляющей компании, не из-за моего долгого отсутствия, а из-за накопившихся коммунальных долгов…

…О том, что я подарил НМ связку ключей от своей квартиры, я вспомнил много позже. А именно ей, по некоторым личным причинам, я особенно не хотел говорить куда исчезну на две недели.

глава 5

…Жить эти две недели я должен был в здании, стоящем рядом с офисным. С виду обычный двухподъездный двухэтажный кирпичный дом, выкрашенный снаружи желтой меловой краской. Но, когда мы туда вошли, то надо было сначала, одев бахилы, спуститься по довольно крутой лесенке на три лестничных пролета! Спустившись и посмотрев вверх, я удивился — потолка не было, только где-то высоко, под самой крышей, переплетались стальные ажурные перекрытия.

В огромном помещении не было ни перегородок, ни каких-либо стен, разделяющих это подземное пространство. Чадя перегаром и помахивая в такт своим шагам пакетом со свежим бельем, я зашагал по блестящему полу необъятного ангара. На гладком, как лед полу стояли четыре огромные серебристые барокамеры. Размер их поразил мое невыспавшееся воображение! Метров десять в высоту и столько же в длину! Какая-то космическая лаборатория! С потолка к этим барокамерам спускался ворох разноцветных проводов. Как будто огромный, жирный паук с большими черными глазами развесил над гигантскими цилиндрами свой паучий невод, в надежде поймать несчастную жертву. В один такой цилиндр, под номером три, я, вслед за администратором вошел, поднявшись по небольшой лесенке.

Внутри была небольшая прихожая, в которой стояла аппаратура непонятного мне назначения. Администратор нажал какие-то кнопки, впереди бесшумно открылась дверь.

…Комната, в которую меня привел администратор, была нестандартной — мы оказались внутри пирамиды. Комната была большая и светлая. Чистая, как свежевыпавший снег, но без окон. Синий хирургический свет падал из углов комнаты — там, видимо, были спрятаны лампы. Дверь, ведущая в комнату, была сдвижной, я сразу обратил внимание на то, что дверь закрывается заподлицо, — на ощупь найти выход было бы невозможно — все пригнано идеально гладко. Несколько удивило, что и стены, и дверь, и пол были залиты толстым слоем мягкого прозрачного пластика. Пластик мягко пружинил под ногами. Зачем? Это же не сумасшедший дом? Или предполагалось, что я буду биться в истерике?

В самом центре стояла большая квадратная кровать, представляющая собой один громадный матрац. Из углов кровати вверх тянулись металлические треугольные грани, залитые таким же, как и стены, и двери мягким прозрачным пластиком. Матрац этот, казалось лежал прямо на полу — никакого пространства между полом и кроватью не было.

Кровать и грани, тянущиеся из кроватных углов, образовывали собой пирамиду без стенок, точнее, кровать и грани повторяли геометрию комнаты — получалась такая двойная пирамида, одна в одной — углы прикроватных граней точно смотрели в углы комнаты.

Пластик на полу был пупырчатый. Странно. Здесь часто ходят босиком? Шкафа для одежды не было. Не было тумбочки и стульев — обычных атрибутов больничной палаты.

У одной из стен стоял невысокий металлический шкаф, похожий на холодильник. Верхняя часть его уходила в косую стену. Рядом с холодильником, левее, стоял унитаз. Еще левее стоял умывальник. Унитаз и раковина не были отгорожены от остального пространства комнаты. Почему?

…На кровать был натянут белый льняной чехол — ни единой морщинки. На самой кровати лежало несколько разноразмерных подушек и две пары одеял.

Наволочки на подушках и пододеяльники на одеялах были крепко зашиты. Еще там лежал большой пакет из толстого пластика с клапаном на боку, в такие пакеты укладывают одежду на хранение, выкачивая из них воздух пылесосом. Администратор подвел меня к шкафу, похожему на холодильник. Открыл дверку. На верхней полке стояли бутылки с водой. Крышечек на бутылках не было — были соски. Вторая полка была закрыта мощной дверцей — за этой дверцей находились два прозрачных тюбика из мягкого пластика — с едой. Еда в них была, как густая сметана. На вид — откровенная гадость. На третьей полке стояли два корытца — в одном находились ломанные на маленькие кусочки шоколадные плитки, в другом — сухарики. Внизу находился пустой ящик — для использованных бутылок. О пиве я даже и заикаться не стал — очевидно, что не дадут.

…Администратор сказал, что когда бы я ни подошел к холодильнику, на второй полке всегда будет еда в тюбиках — не горячая, но и не холодная — чуть выше комнатной температуры.

Потом он подвел меня к унитазу. О том, почему сантехника не отделена от остального пространства перегородкой, я и спрашивать не стал — итак понятно, что буду один. Да и думал я в тот момент о том, чтобы скорее остаться в одиночестве, попить водички и с похмелья улечься спать на такой огромной, шикарной, мягкой, соблазнительной, как аппетитная девушка, кровати. Вот бы сюда мою НМ со своими татуировками! Одни бабочки на коленке чего стоят! — вихрем пронеслось у меня в голове.

…Администратор проинструктировал меня о назначении кнопок и продемонстрировал в действии: нажимаем квадратную — на дно ложится большой кусок бумаги, после совершения всех нужных дел нажимаем на круглую — прямо в задницу ударит струя теплой воды. После омовения нажимаем на треугольную — все смоется и в воздух будет выброшен ароматизатор. Рядом с унитазом, на стенке, была еще одна большая кнопка — при нажатии на неё из узкой щели выезжал длинный кусок бумажного полотенца.

Как в Турции! Ну, да ладно. И в ледяной тундре, в пургу, люди нужду справляют! А тут тепло и ветра нет! Привыкнем!

Руки мыть — на умывальнике такие же широкие кнопки: квадратная — даст каплю мыльного раствора, круглая включит теплую воду на 10 секунд. Периодичность включения кнопок с водой не ранее, чем через 20 секунд. Странная периодичность, подумал я — чтоб не захлебнуться, что ли?

Больше ничего сказано не было. Администратор вежливо попросил меня раздеться полностью — догола. Взамен ничего не предложил — ни трусов, ни ночной рубашки, ни кальсон. Я разделся и завернулся в одеяло — не в бане, в голом виде перед мужиками расхаживать! Хотя он на меня и не смотрел. Администратор сложил одежду в пластиковый пакет (вот для чего он тут находился!), перетянул его липкой лентой. Вытащил из кармана халата фломастер для нанесения надписей на стекло и пластик, расписался в месте соединения ленты и дал расписаться мне. Понятно: когда я выйду, смогу проверить, лазил туда кто-нибудь или нет. Это радовало! Еще он посоветовал мне внимательно присмотреться к расположению предметов, находящихся в комнате. Потом забрал запечатанный пакет с одеждой, пакет с моим свежим бельём и вышел — дверь бесшумно заползла в пазы. Я, путаясь ногами в одеяле, подошел к холодильнику, взял бутылку с водой. Присосался. Вода была теплая, но пить можно. Вернулся к кровати, присел на нее — мягко! Еще попил. Прилег. Поставил бутылку на пол подальше от края кровати, но так, чтоб не вставая можно было достать рукой. И, в этот момент, в комнате погасли лампы. Перед глазами вспыхнуло слепящее пятно, — так бывает, когда резко выключают свет — в глазах еще несколько секунд рябит. Я, было, разорался, но вдруг вспомнил, что администратор не сказал мне главного — как связаться с обслуживающим персоналом, если что!

Наш язык, несомненно, придуман высшими силами: слова — это кнопки, при помощи которых можно управлять человеком. Язык все время меняется, но суть новых слов остается прежней — дергать в душе человека определенные струнки, вызывая в сердце отклик тех или иных чувств! Даже больной арестант, сидящий в камере смертников, может воздействовать на нервную систему самого злобного, тупого охранника при помощи слов. Например простейшая фраза: «Ты дурак!» запросто возбудит любого вертухая на определённые действия. А здесь мне на кого воздействовать? Куда я попал? Пока тихо и тепло, но, что меня ждёт дальше?

Неизвестность и слона пугает!

глава 6

Какая сила заставляет нас не просто существовать, а что-то делать? Жадность? Упорное желание доказать всему миру, что ты лучше всех? Желание покрасоваться? Упрямство? Не знаю. Про везение не говорю — везение вещь интимная. Но, обычно, как себя ведешь, так и живешь!

…Когда у меня идет мыслительный процесс, мне кажется, что мысли копошатся где-то посредине между теменем и лбом, под верхней черепной крышкой. Но иногда меня обуревают сомнения — мысли ли там копошатся? Может это какое-то неизвестное и невидимое нам устройство, типа плейера, которое просто проигрывает мысли, заранее кем-то записанные? А мы эти мысли принимаем за свои и совершаем заранее предписанные нам действия? Ход действий, совершенных мной, привел к тому, что я, в центре Москвы сижу абсолютно голый в офисе у неизвестных мне людей. И если что-то со мной случится, то родные и близкие ничем помочь мне не смогут — они просто никогда не узнают где, когда и как я канул в бездну вечности!

Я каким-то тридцать шестым чувством понял, что света не будет все триста тридцать шесть часов эксперимента. Если бы мне сказали об этом заранее, я бы ни за что не согласился. Даже за более крупный гонорар. Зачем нужны деньги, которые потом уйдут на лечение? Четырнадцать дней полного бездействия в кромешной тьме навсегда могут сломать психику. Полностью с ума не сойдешь, но никтофобия может резко усилится танатофобией и тогда кранты! Вечная депрессуха и страх. Навязчивые неэтичные образы и странные идеи, не связанные с реальностью. Это приговор — до конца дней спать при свете или с включенным телевизором. Апатия. Ненависть к самому себе. Неизлечимая импотенция, основанная на чёрных мыслях, что жить не стоит: все равно «все там будем», что жизнь — это боль и зачем тогда мучить этой жизнью себя и собственных детей? Тут и до суицида недалеко! Захочется отомстить своей смертью всем живущим — чтоб сожалели потом о том, кого потеряли! Или потянет посмотреть — «Что там?» — и не удержишься! Да и мало ли, какой невроз может развиться у человека, постоянно находящегося в кромешной тьме?

Человеческое тело — генератор эмоций. Горе, радость, страх, сомнения, счастье — это эмоции, которые наше тело, точнее, наш мозг, выплескивает из себя в огромных количествах. Может быть, мы сделаны для того, чтобы кормить этими эмоциями души умерших людей? И что-то или, кто-то, живущее в невидимом для нас мире, заставляет нас делать те или иные вещи, за которые бывает иногда очень радостно и светло, а, иногда страшно, горько и стыдно? Страх и ненависть — очень сильные чувства, они сильнее, чем тихое ликование или глубокое умиротворение и, видимо, страх, боль, отчаяние — для этих потусторонних гурманов идут на обед, как первое блюдо, горе и боль — как второе, а безответная любовь, из-за которой, в приступе слепого отчаяния, подростки вешаются или бросаются с высотки — сладкий компот на десерт! Еще в древнейших текстах есть упоминания о таких сущностях, питающихся теплом человеческого тела и его эмоциями. Сущность — это внутренне содержание предмета. Живое ли оно? Мертвое? Доброе? Злое? Настырное и наглое или помогающее нам в нашей нелегкой земной жизни? Может быть эти сущности-призраки живут везде? — в дверных ручках, в замках квартир, в чемоданах, автомобилях, сараях, гардеробах и комодах, охраняя границы своих закрытых пространств. Они живут в одеялах, которыми мы укрываемся, в простынях, на которых спим, в чашках и тарелках, из которых мы пьем и едим. Они в стенах, гвоздях, бутылках, пробках, журналах, картинах, колесах, нитках, шнурках, резинках, в нижнем белье. Они приходят к нам в сны, пронизывают собой пространство, они бесконечны во времени. А мы им нужны для того, чтобы без конца производить человеческие эмоции. И, когда мы умрем, когда войдем в их мир, то, может быть, сами станем такими же призрачными вампирами? Может из-за этого и бесконечны на Земле ложь, предательство, интриги и войны — чем больше страданий, чем больше умирает людей, и, чем больше наших душ переселяется в иной мир, тем больше нужно этой эмоциональной энергии.

Так бывает: прицепится запредельная гадость к человеку и сосет из него удачу, про таких говорят: «Все из рук валится!» — заставляет его мучится от неудач, психовать, завидовать, распылять негатив, который с радостью пожирается этой невидимой сущностью.

Борьба с ними одна: вести себя спокойно, поставить себе цели и, молясь Богу, упорно трудиться, пытаясь достигнуть намеченного.

…Я вспомнил страшное наказание, практикуемое в средние века: человека сажали в каменный шар с внутренним диаметром полтора метра — чтобы человек не мог полностью разогнуться. Через какое-то время все тело начинало жутко ломить! Начинались судороги, но возможности выпрямиться полностью не было. Были случаи, когда из-за судорог ломались бедренные кости. Через несколько месяцев сидения в такой камере, человек становился полным идиотом. Но в этих камерах какой-то свет был: там были, пусть и маленькие, и зарешеченные окошки на дверях! Понятно, что сделаны они были не для удобства заключенного, а для того, чтобы внутрь мог заглядывать охранник. Но все равно: это был, пусть и слабый, но источник света! И еще — в этих ужасных камерах не было тишины!

Вообще, в любой тюремной камере есть окошки. Даже изощренные европейские инквизиторы не додумались сажать людей в темные камеры, может из-за того, что сделать на сто процентов камеру темной, как могила, не было возможности? А может из-за того, что у них не было особо много времени наслаждаться мучениями жертвы? На дыбе пытать и быстрей и проще. Скорее всего, психические нарушения для святой инквизиции и за мучения-то не считались! Когда тело страдает, то вся наша нежная психология уходит куда-то на задний план!

Дыба — это не инструмент средневекового лекаря-ортопеда. Это приспособление для получения палачами садистского удовольствия от мук несчастной жертвы.

Психологи считают боязнь темноты нормальным явлением. Хорошо: значит, я не псих. Но смелее от этого я не стал.

С детства боюсь темноты!

Осторожность — признак разума. Страх — признак тру- сости. Трусость — это слабость и неуверенность. Хочешь быть сильным и смелым — дави в себе страх!

глава 7

…Темнота была полной.

Совершенной.

Наверное, и в мрачном склепе и в самой глубокой могиле такой нет. Перед глазами появились едва светящиеся, смутные изображения, напоминающие клочья ожившей, шевелящейся соломы. Я растопырил пальцы левой руки и поднес ладонь к самым глазам. Мне показалось, что я вижу контуры своей руки. Точнее, мне казалось, что я вижу контур. Скорее, это был не контур, а, как будто на ладони, затянутой в черную перчатку, тонкими серо-голубыми линиями провели слабые, колышущиеся наметки по линиям костей пальцев. Даже замотав голову плотным шарфом и поднеся руки к глазам, нам кажется, что мы видим такой контур — или более светлый, или более черный, чем сама темнота, но это иллюзия. Пришла мысль о слепых: как они так живут всю жизнь? А слепоглухонемые?

Кошмар.

А тишина? Это еще страшнее! Слух начинает выискивать звуки, которых нет. Звук тоже служит предупреждением об опасности и наш слух, на генетиченском уровне, инстинктивно, отделяет опасные звуки, от обычных. А здесь ничего не слышно!

Темнота и тишина порождают страх.

Так и кажется, что вырвется из темноты когтистая лапа, ударит, утащит в огромную тараканью пасть и погибнешь ты в черном желудке страшного животного!

Интересно, а у слепоглухонемых возникает ощущение фосфена — это, когда в темноте перед глазами, возникают светящиеся точки, полоски, фигуры, появляющиеся самостоятельно? И у них в ушах тоже стоит странный гул, как сейчас у меня?

А может наши сны не более чем эффект фосфена? Ведь, закрой глаза, нажми слегка на глазное яблоко — вот тебе и эффект фосфена!

Но, слепоглухонемые уже рождены в таком мире, где нет света и звука. Они, не зная света, не знают ни никтофобии, ни клаустрофобии вместе с агорафобией — все равно ни черта не видят и не слышат. Им не надо напрягать то, чего у них и так нет — слух и зрение. Быть может они живут в постоянном страхе? Страх оступиться, упасть, обжечься, поскользнутся? Любой гад может подойти незамеченным и безнаказанно ударить такого человека.

…И все-таки, что такое страх? Осторожность? Или работа инстинкта, который, включая его в нашем сознании помимо воли, предупреждает о вероятности неожиданных, неприятных нам действий? А как возникает безотчетный страх? Это неоправданный психоз? Или предчувствие? Что чувствует смертник перед казнью? А на виселице? На эшафоте? Что чувствует человек, прекрасно понимающий, что ему, сильному, здоровому, обладающему острым умом и прекрасной памятью, могущему принести немалую пользу и себе и обществу, через какую-то пару секунд отрубят голову? И что обратного пути нет. А ведь мозг сразу не умирает и значит, отрубленная голова человека продолжает воспринимать действительность, осознавать и обрабатывать информацию в те жуткие, короткие секунды, оставленные ей судьбой до момента полного прекращения всех мыслительных процессов. Чувствует ли она боль отделенного от нее тела? Я где-то читал, как в эпоху инквизиции какой-то врач, подкупив палачей, проводил эксперименты над людьми, которых казнили при помощи гильотины. Когда палачи сбрасывали тело несчастной жертвы и отделенную от этого тела голову под эшафот, он хватал эту окровавленную голову и, глядя той прямо в полные ужасных страданий глаза, отрубал у тела, еще несколько секунд назад составлявшего с этой головой единое целое, пальцы на руках, резал кожу ножом, прожигал раскаленной иглой ногти, — очень хотел понять: чувствует ли истерзанный, лишенный собственного тела человек, боль или нет. Отрубленные головы жили еще примерно минуту, что-то пытались шептать, затем взгляд их становился мутным, потом мертвым — что они шептали, разобрать врач-садист так и не смог. За эти эксперементы он сам был казнен. Нашел ли он то, что искал? Получил ли ответ на свои вопросы? Надеюсь, мы этого никогда не узнаем!

Проходит ли страх после казни? Ведь все уже свершилось! О таком и думать страшно.

Даже черви крота боятся — а мы люди.

Страх меняет психику, а вслед за ней и образ жизни. Стокгольмский синдром — от страха и сильнейшего шока заложники начинают сочувствовать своим захватчикам-террористам. Начинают оправдывать их, уважать, чуть ли не любить только за то, что их не мучат.

В конечном счете, отождествляя себя с ними начинают понимать и перенимать их зверские идеи! И, что самое страшное — считать свою жертву необходимой и оправданной для достижения их террористической цели!

Смертников готовят точно так же — просто затравливают, запугивают, начиная обрисовывать всю неприглядность и несовершенство человеческой жизни, предлагая кардинально изменить эту несправедливость одним взрывом и преподнося суицид благом, несущим Рай.

Боль — не пряник. Но человек, обработанный опытными провокаторами, теряет связь с реальностью и думает не о тех невинных, чьи жизни унесет с собой, не о страшной боли, которая разорвет его тело в момент взрыва, а о том, что он — великое орудие провидения.

Что интересно, ни один провокатор сам смертником не становиться!

…Стоит прикрыть глаза, и под веками начинают мелькать какие-то пятна света. Лучики, змейки, веточки, палочки, нитки, соломинки, яркие точки. Вот и сейчас началось: перед глазами, кроме тонких, перепутанных линий, стали вспухать какие-то оранжево-желтые шары и косые квадраты, поплыли синие зигзаги, появились хаотично двигающиеся мелкие красно-зеле- ные точки, то сталкивающиеся между собой, то двигающиеся влево-вправо, вверх-вниз. Может быть, когда-то и Роберта Броуна, вот так же, благодаря случайности, оставившей его в полной темноте, эти фееричные картинки и натолкнули на мысль о броуновском движении? Мощного электронного микроскопа у него не было.

Такие точки и волнистые пятна света, напоминающие диаграмму, начинают мелькать у меня в глазах перед жесточайшими приступами мигрени, когда начинает болеть половина головы. Боли бывают такие, что правый глаз перестает видеть. Сказать, что боль вид чувства — ничего не сказать. Сухие академические фразы не передают все тонкости и грани этого страшного ощущения. От дикой головной боли так ломает все тело, что не повернуть шеи. Невозможно пить — каждый глоток отдается в голове страшным ударом, начинается тошнота. Просыпается ненависть ко всему сущему. Если на улице солнце, то голова болит еще сильнее и кажется, что солнечные лучи, проникая под череп через глаза и уши, плавят мозг. Исчезают все желания кроме одного: пусть боль скорее уйдет. Помогает только дикая смесь таблеток: три супрастина и две анальгина, запитые стаканом водки, коньяка или само- гона. Но, даже после этого жуткого лекарства, боль уходит не сразу. Она долго мечется внутри головы, цепляясь за нежные ткани своими острыми когтями и крепкими зубами. Самая удобная в этом случае, поза — встать на колени и положить голову правой щекой на мягкий стул или кресло так, как ее кладет осужденный на черную от забуревшей крови деревянную колоду перед казнью, обнажая свою шею для острого и тяжелого лезвия топора.

И даже потом, когда боль исчезнет, какое-то время чувствуется, где именно она сидела в голове — словно належала себе в мозге уютное местечко, как мышь в соломе.

Я подумал про таблетки. Ничего не оставили. Ни но-шпы, ни анальгина. Ни валидола, хотя я его никогда не принимал и сердце, (тьфу, тьфу, тьфу, чтоб не сглазить!) у меня не болело, но почему-то мне стало без валидола и корвалола как-то скучно. А зубная щетка? — подумал я. Зубная паста? Может, просто забыли оставить? И что — ходить немытым? Небритым? А зуб заболит? А если чирей? А аппендицит? А панкреатит? Сердце? Страхи начали собираться в кошмар, но тут я вспомнил, что все-таки половину денег я уже получил, вторую получу через какие-то триста тридцать пять часов — час-то я уже всяко отработал! Постановил сам себе: будем держаться!

Как защитники Брестской крепости! Вспомнил: из защитников Брестской крепости остался в живых только один человек. Тогда как 300 спартанцев! — А из них вообще никого в живых не осталось! — услужливо подсказала мне моя память! Тьфу ты! Столько великих героев, а морально опереться не на кого!

Я умирать не собираюсь!

Я взял себя в руки, успокоился и решил поспать. Да и вообще, может это просто авария и свет через какое-то время включат?

…Я вдруг обрадовался тому, что давно бросил курить. Точнее, бросила курить моя печень — после одного из диких запоев она категорически перестала принимать никотин и другие составляющие табачного дыма: сейчас только стоит мне затянуться, меня неудержимо тошнит, причем долго и мучительно.

…Я лег на правый бок. Нашарил в темноте пару подушек. Ту подушку, которая побольше, обнял, навалившись на нее грудью, вторую положил под голову. Затем накрылся первым попавшимся одеялом (попалось теплое, стеганое), свернулся калачиком, как лис в норке, поерзал, устраиваясь поудобнее, и быстро уснул.

Спал я без снов — просто провалился, как это обычно бывает с похмелья или после бессонной ночи. А у меня, как раз и было и похмелье и бессонная ночь. Организм требовал отдыха — как после тяжелой работы. Через некоторое время я проснулся от того, что, что-то громко стучало. Бухало прямо в уши. Раздражало. То, что это звук собственного сердца, я понял сразу, но, чтоб стучало так громко, никогда не слышал! Я читал, что так сердце стучит у нездоровых людей — либо гипертоников, либо, когда сердце берет на себя функцию какого-либо пораженного болезнью органа. В медицинской практике описаны случаи, когда сердце умерших от различных болезней людей было расширено в четыре раза! А еще бывает, что повышается адреналин. Один мой приятель жаловался, что его все раздражало и сердце стучало так, что он уже помирать собрался! Вылечился. При помощи коньяка и какого-то успокоительного. Пустырник пил, что ли? Или пустырник на коньяке? Не помню… Может, у меня тоже адреналин повысился? Тут же захотелось коньяка и пива с воблой…

Я открыл глаза — света до сих пор не было. Перевернулся на спину. Звук биения сердца стал тише. Но так лежать мне почему-то было неудобно. Вновь повернулся на правый бок — снова внутри тела истошно застучало сердце. Спать было невозможно. И что оно так бьется? Может, я заболел? Я был весь потный, жутко хотелось пить. Вообще, почему спохмела всегда одно и то же! Накроешься простынкой — моментально изойдешь потом, потому что станет жарко так, что хоть в ледяную прорубь прыгай! Откроешься — тут же мерзнешь, как цуцик, едва появившийся на божий свет!

Свет…

Свет бывает разный! Лучи, текущие от взрыва ядерной бомбы, испепеляющие все вокруг, тоже есть свет!

Пить хочу! Я долго лежал, пытаясь сообразить, где находится шкаф с водой. Если бы этот шкаф был набит холодным пивом, я б его нашел интуитивно — по телепатическому посылу. А поскольку я этого не знал, то тяжело перекатился, шаря руками по кровати, чтоб нащупать край и не упасть. Сел. Встал босыми ногами на пол. Пластик, которым был залит пол, был теплым. Не горячий, но как раз такой, чтобы мои босые ступни судорога от холода не свела. С подогревом, значит? Но это не главное — черт с ним, с пластиком, но куда мне идти? Мы задаемся таким вопросом чаще, выбирая направление жизненного пути, чем направление необходимого нам движения, ведь, когда вокруг светло, то куда нести свое тело, мы и так прекрасно видим!

Я вспомнил, что оставил бутылку на полу, лег обратно на кровать и, переползая от края до края кровати, попытался ее найти, широко махая рукой в темноте. Не получилось. Слез на пол. Встал на колени, нащупал мягкую стенку матраца, уперся в нее правым плечом, чтоб чувствовать, что я на верном пути и пополз, шаря перед собой руками. В голове билась мысль: не дай Бог, что за мной сейчас кто-то наблюдает, например, в приборы ночного видения. Серьезный взрослый мужчина, абсолютно голый, на четвереньках ползает вокруг кровати в темноте! В голове пронеслась картина: фотография, выложенная в «Инстаграм», на которой я снят в этом непрезентабельном виде: чуть сбоку и сзади — голова на полу, задница высоко поднята, между ног висит и болтается то, что и должно болтаться в этом месте у мужика, — миллион, да что там миллион — миллиард просмотров обеспечено!

Я задел бутылку, она упала и куда-то откатилась. Я взвыл от досады! Простейшая операция «попить воды» превращалась в тяжелую, требующую большого эмоционального, умственного и физического напряжения, работу.

Я пополз перпендикулярно кровати. Когда уперся в стенку, повернул налево и медленно пополз по периметру комнаты. Почему не встал и не пошел, осторожно ступая в темноте? Почему пополз? Черт его знает!

Раз угол. Ползу. Два угол. Ползу дальше. Три угол — только мне так не везет! А если вдруг понос прошибет?! Как быстро до унитаза добраться? А вдруг у них в планах слабительное в еду добавлять, а потом смотреть, как я комнате мечусь в темноте прижав к заднице подушку?

Наконец я уперся головой в холодильник. Встал. Открыл верхнюю дверцу. Мы привыкли, что когда открываем холодильник, в нем зажигается свет. От того, что этого не случилось, я был слегка шокирован и застыл на несколько секунд. Потом дошло: света-то нет! Ничего там внутри не зажжется! Ни лампочка, ни свечка!

Нашарив на верхней полке бутылку, я схватил ее и присосался к соске, как голодный младенец к материнской сиське. Вода была теплой и от этого безвкусной. Но я пил и пил, чувствуя, как жидкость наполняет обезвоженные алкоголем клетки моего тела, возвращая силы, просветляя сознание, освежая мозг. Оторвался от соски. Перевел дыхание. Ощупью поставил бутылку на нужную полку.

Теперь туалет! Найти унитаз было легче: я хорошо запомнил, что если встать к холодильнику лицом, то вся сантехника будет расположена левее. Уселся. Удалил из организма лишнюю влагу. Нажал нужные кнопки. Ароматизатор был приятным: напомнил мне море и почему-то, черноморский дикий пляж — я тогда так влюбился, что готов был жениться!

Эх!

Где ты, моя гиперсексуальная юность?!!

С той поры прошло больше пятнадцати лет. Хорошая была девушка. Немного старше меня. В первый же, после знакомства, вечер, согласилась искупаться на отдаленном диком пляже в чем мать родила! Жалко, что дома ее ждали муж и двое детей. То, что она замужняя дама, меня только сильнее раззадоривало!

Я бы в жизни свою жену одну на море не отпустил. Даже в санаторий «гинекологию подлечить».

Я не массажист и не гинеколог, но мной, как любовником, она была очень довольна! Я был молод и крепок! Мы с ней встречались после пяти часов вечера, в приморских кафешках брали вино, фрукты и шли купаться на дикий пляж. Потом бегом в санаторий!

В то время в санаториях были свои порядки: ей надо было вернуться до 21.00, как солдату к вечерней поверке! Свободное или «личное время» было с 17.00 до 21.00. На ужин можно было не ходить. Но все остальное время необходимо было проводить в санатории — осмотры и процедуры пропускать было ни в коем случае нельзя! Иначе могли выдворить, отправить домой и сообщить на работу, что такая-то выселена из медицинского учреждения за нарушение режима, выраженного в то-то и том-то. Это была катастрофа! Наказание было таким же, как за посещение вытрезвителя в качестве клиента: лишение премии, вынос разбора личного дела на профсоюзное, рабочее и партийное собрания (даже для беспартийных!) На партсобрании требовали рассказать, где была, с кем, почему задержалась. За этим следовали еще перенос отпуска на зимний период, лишение премии и тринадцатой зарплаты — короче, социалистический кошмар, который запросто мог закончиться разводом и потерей работы. Я бывал клиентом в советских вытрезвителях и помню, как за это наказывали.

Море…

Курорт…

…Как сейчас помню тот дикий пляж и «куст любви», весь обвешанный презервативами…

.…Месяц-падишах на небосвод

Вывел на прогулку звезд-наложниц.

Он с собой любую уведет,

Из покорных выберет заложниц.

И никто не будет изнывать

От любви и зависти ревнивой!

Остальные, молча, будут ждать

Ночи, чтоб хоть на день стать счастливой!

Ну, а мы летим сейчас с тобой,

Над изменой, как над пьяной бездной!

Упиваясь сладкой высотой,

Неуемной, терпкой, бесполезной…

Море, звезды, ветер, дикий пляж…

Ничего на свете нет чудесней!

Мы рванулись, как на абордаж,

Друг на друга с флибустьерской песней!

Понимаем: призрачный рассвет

Принесет лишь разочарованье.

Сокровенный выполнив завет,

Кончится курортное свиданье.

Нам приснится лета благодать!

…Зимними прохладными ночами

Мы супругов станем называть

Иногда другими именами…

…Я тогда написал несколько стихотворений. Ни одно опубликовано не было. Коммунистическая партия строго блюла нравственность и районным газетенкам необходимы были не душещипательные стишки о любви, расставании и измене, а стихи и рассказы, утверждающие партийные и семейные ценности. Конечно, семья — основа общества, этого никто не отменял. Но сколько замужних дам среднего возраста, сварив борщ, нажарив котлет, досыта накормив свое семейство, помыв затем посуду и присев в кресло, чтоб немного отдохнуть перед стиркой и мытьем полов, мечтает о романтике? О рыцарях и олигархах, правящих миром и мечтающих о встрече с именно с ней. О благородных джентльменах, которых судьба сделала бандитами и которые грабят всех и вся только для того, чтоб бросить к ее ногам награбленное в обмен на минутную благосклонность? Мечтают о любви, которая закружит, затянет в омут, заставит забыть обо всем этом надоевшем рутинном семейном быте! Грезят о встрече, которая изменит всю жизнь к лучшему и уведет в заоблачные дали! Кто не мечтает о плавании на собственной яхте, о возможности жить на берегу теплого моря в собственном дворце? О том, чтоб быть богатым, независимым, свободным? Мне кажется, что нет людей, начисто лишенных желания стать сильными, знаменитыми, состоятельными и в будущем жить лучше, чем в данный момент. Все хотят денег, удовольствий и романтики перемешанной с крепким сексом — все, без исключения.

…Но это в сказках с хорошим концом все гладко, а в жизни — попробуй. Заработал непосильным трудом квартиру, машину, дачу, выплатил кредиты, глядишь, а тебе уже за восемьдесят! И младшие родственники твои ждут — не дождутся, когда ты покинешь эту грешную землю!

Я нащупал и снова открыл дверку холодильника. Ощупав его внутренности, бросил в нижний ящик пустую бутылку. Затем взял новую бутылку с верхней полки. Бутылок там было много, но воды в них было грамм двести — на стакан. Тяжело переводя дыхание, еще хлебнул водички. Хорошо запомнив, что прямо напротив холодильника, практически в трех метрах от него, находится кровать, я повернулся на сто восемьдесят градусов и решительно шагнул по направлению к ней.

На втором шаге я наступил на ранее потерянную мной бутылку, и, не удержав равновесия, грохнулся навзничь на пупырчатый пластик пола.

глава 8

— Ну и как там этот толстяк? Жив еще?

Директор научного центра «Psiho-Psiho» зашел в кабинет к своему заму, который выполнял по совместительству обязанности и заместителя директора и администратора — короче, был, как сейчас говорят, главным менеджером. Администратор сидел спиной к единственному окну, за большим офисным столом. На мониторе, стоящем перед ним, была видна комната с испытуемым. Цвет картинки был не ярким, зеленовато-мутным — прибор ночного видения не дает идеального качества изображения, но рассмотреть происходящее было можно. Директор обошел стол, протер краем халата очки, встал перед монитором и стал смотреть, как испытуемый в полной темноте ползет вдоль стены на карачках.

— Смешно.

— Да нормально все пока. — Администратор отрвался от экрана и посмотрел на директора — Привыкает. Я думаю, что если бы мы сказали ему об условиях, тоже не согласился бы. Видно, что ему деньги нужны: так торопился, что даже договор толком не прочитал! — Администратор потер ладонью свой блестящий лоб и продолжил: — Охрана предупреждена и если с ним что-то случится, вытащим и вылечим. Так что наш новый эксперимент начался! — повернувшись к дверям кабинета, радостно произнес: — А вот и Томочка! Что привело Вас к нам, чудесная леди?

В кабинет, покачиваясь на стройных, длинных ногах, вошла секретарша. Она шла, как модель по подиуму, зная, что равных нет. Села на диван, закинула ногу на ногу — раскрывшиеся полы халатика и чулочки-сеточки подчеркнули прелесть ее прекрасных бедер. Она было очень красива — высокая грудь, покатые плечи, чувственные губы, жемчужные зубки, чуть вздернутый носик, рыжие кудряшки — не девушка, а ожившая эромечта!

Томочка засунула ладошки в карманчики халатика, и, опустив томный взгляд на свои коленки, спросила:

— Зарплата когда? Мне надо маме послать. Дайте сегодня. Я у вас тут побуду, не прикалывает в приемнике вашем одной по полдня сидеть. Скучно.

Администратор перевел взгляд на нее и рассеяно ответил:

— Всем нам всегда что-то надо. Завтра, завтра, дорогая моя!

Томочка встала, цокая длинными каблучками, подошла к окну. Посмотрела на улицу. Не увидев за окном ничего интересного, она повернулась к своим начальникам:

— Завтра? Шутишь! Не гони! Завтра суббота! Поворачиваясь, она, как бы случайно, задела своей крепкой грудью директора. Затем шутливо хлопнула изящной ладошкой администратора по спине и нагнувшись, поцеловала его в лысину.

Администратор автоматически потер ладонью место поцелуя и проговорил через плечо:

— Тома! Опять помада на голове останется! Прошлый раз ты мне вот также поцелуйчиков наставила, а я в магазин без кепки пошел! Весь народ насмешил!

— Любовь не спрятать занавесью лжи и кепкой поцелуй ты мой не скроешь! — отшутилась Тамара. Увидев изображение в мониторе, широко открыла глаза, приподняла очки и, в удивлении отпрянув от экрана, спросила:

— Что за порнуха? Ретро, что ли? Вы что тут оба делаете?! На мужиков потянуло? Мама моя! Дорогой, тебе меня мало? — Снова приблизившись к монитору, присмотрелась — А! Да это же вчерашний мужик! Он в пирамиде уже? Сколько продержите? Он стишки пишет. Прикольный. И мне стишок оставил! — Томочка звонко рассмеялась, цокнула языком: — И по кайфу! «Хлопушка» называется!

Администратор снял очки, сложил их, и, близоруко щурясь, улыбнулся змеиной улыбкой:

— «Хлопушка», говоришь? Я у тебя сегодня утром в руках видел томик Николая Гумилева. — он громко и с выражением процитировал строки: — «Я знаю веселые сказки таинственных стран, про черную деву, про страсть молодого вождя. Но ты слишком долго вдыхала тяжелый туман, и верить не хочешь во что-нибудь, кроме дождя!» Правильно я прочел? — после секундной паузы продолжил: — Вчера ты читала Зинаиду Гиппиус. А позавчера, если помнишь, весь рабочий день очень внимательно изучала «Нерв» Высоцкого — как к экзаменам готовилась. Дома у тебя собралась целая библиотека из таких книжек. А твой e- book…

— Не выражаться тут здесь при мне! — откуда-то сбоку прогрохотал директор.

— Твой е-бук, — администратор продолжил, не обратив никакого внимания на директорское возмущение, — переполнен классикой. Мне, конечно, понятна тяга красивых женщин к высокому искусству. Но объясни нам пожалуйста, как можно читать прозу Андре Моруа или стихи Блока, и одновременно с этим калякать, как наркоманка в морфинилке? Ты что вчера ему сказала? Этому поэту, ты что сказала? Я, Тома, все слышал!

— Да, ничего, просто пообщались мал-мал… Потарахтели об исскустве жанра…

— Какого жанра? Жанра декларации эротических стихов обнаженным массажистом в женской сауне? О том, какое полотенце должно висеть у него на энергированном члене? Другой темы не нашлось?

Тамара покраснела, надулась:

— Значит ты за мной шпионишь? Он мне «Хлопушка» на листочке написал, подарил автограф, я сказала, что не все женщины такие, как в стихотворении, потом как-то само завязалось…

Павел Петрович нахмурился и глядя сверху вниз на администратора, произнес:

— Вот она молодежь! На уме только сиськи и цацки, причем у обоих половых гендеров!

— Павел Петрович! — Администратор молитвенно сложил руки — Ну не надо твоих замечаний! Тома, а можно ты не будешь употреблять всяких разных некрасивых и нецензурных слов? Они тебе не идут, ты этим показываешь, что ты любому доступна! Понимаешь, когда женщина матерится у меня возникает ощущение, что ее прилюдно стошнило… Должна же быть хоть какая-то женская скромность! Ну, разве можно так, да еще с посторонними!

— Вот, Тамара! Слушайте теперь! — Возбужденно заговорил Петрович — А я Вам предлагал со мной дружить! Даже готов был квартиру Вам снять, для наших деловых встреч! Двухкомнатную! И в обществе выражаться не запретил бы!

— Павел Петрович! Какой дешевый понт! И Вас не парит?! У Вас жена, дети. Вы с тещей живете! И потом, мне Сашек нравится! А что такое морфинилка? А слова «парикмахер» и «застрахуйся» тоже матерные? А «употреблять»? — это слово Сашек сейчас сам сказал!

Петрович аж крякнул, повернулся к Томочке:

— Тома, а откуда у Вас имя такое интересное взялось? С-А-А-А-шек!

— А как мне его называть? — ответила Тамара: — Саша — скучно! Александр — больно уж официально! Сашок, что ли? Сашун? Са-щ-щ-щ? Сащунидзе? Фу! Как дракона! Это все унизительно! — Томочка закрыла глазки, подняла свой прекрасный лик к небу, и сделав бровки домиком, томно протянула: — С-а-а-а-ашек! Благородно, красиво, необычно, поэтично — прям, как запах цветущего пиона в горной долине!

— Ну, ну! Как саше от моли в шкафу! — Петрович заложил руки за спину и менторским тоном продолжил: — Морфинилка, уважаемая, есть притон. Практически на убогом реперском сленге вякаете, а элементарного не знаете! — не сдержавшись, добавил: — Я бы Вам, Тамара, и оклад повысил! — Он покраснел, резко махнул рукой, как будто шашкой воздух рубанул и добавил: — И… И замяли!

— Конечно! — Тамара чуть не задохнулась от возмущения. — А как Вы со Светой обошлись! Как с козой, которая молоко давать перестала! А Света — сама прелесть!

Тома от возмущения не смогла остановиться. Снова закатила глазки и прижав руки к груди, совсем как театральная актриса во вдохновенном монологе, страстно произнесла:

— Вся гладкая, как шелк! Светленькая! Нежная! Ножки от плеча! Губки! Глазки! — обидевшись за подругу, резко прекратила разговор и, громко цокая каблучками по блестящему ламинату, вышла из кабинета, грубо бросив на прощание: — Короче! Деньги давайте!

Павла Петровича заколотило. Он резко наклонился к администратору:

— Откуда она про Светку знает? Кто ей сказал? Ты сказал? Ты? Кому еще сказал? Мои если узнают, теща узнает — уволю, убью, со света сживу! — Павел Петрович топнул ножкой.

— Да никому, Паша! Успокойся ты. Светлана к нам часто приходит, иногда даже ночует. Они же с Тамарой сокурсницы! Забыл? Она часто на своего нынешнего сожителя, Кирилла, жалуется — ссорятся. Светлана замуж хочет, а он ей отвечает, что не дорос еще. И хватит вспоминать, как ты к Тамаре приставал, я, в конце концов, обижусь! И Тома тебя отшила и Светка! Живи в семье, Паша!

— Тьфу! Сокурсницы, блин! Правильно я Светлану выпер! Нам и одного настоящего врача много! Тамара что целыми днями делает? То матерится, то стихи читает! Литературовед, блин! Если бы не хозяева и не отчеты, я бы и ее выставил. — Павел Петрович потер ладони и неожиданно спокойно произнес: — Ладно, скажи бухгалтеру, пусть ей за прошлый месяц на карту перечислят, до четырех успеют. Сейчас еще только двенадцать, в принципе, в три можете быть свободны.

Петрович в задумчивости почесал затылок и продолжил:

— Так, теперь докладывай, что там у нас? По плану все? Поэт, я вижу, к обстановке привыкает. Другие как? В других пирамидах что? Вчера, после прилета, мне некогда было, ты давай, коротко и по делу.

Сашек улыбнулся:

— Как там, Америка? Стоит еще?

— Стоит Америка, стоит. Нам бы научиться, чтоб и тут все так же, как там стояло! Давай, давай по делу!

— Научимся, если Бог даст! — Сашек обиделся за Россию. — Как бы их там стояк не замучил! Ладно! Значит так: начнем с нового жильца — сказать что-либо за три часа, проведенные поэтом в пирамиде, рано. Первые поведенческие изменения, думаю, должны появиться через пару дней, когда зеркала включим. Другие и «Отец семейства», что живет при постоянно включенном свете, и «Холостяк», у которого свет включают и выключают каждые два часа, — никакого эффекта. Зря время и деньги потратили. На них ни зеркала, ни пирамиды не действуют. Иногда, правда, оба пытались с кем-то общаться, но является ли это психическим отклонением или эффектом от зеркал — непонятно. Обросли оба, как ежи. Грязные, немытые. Я боюсь, что недалека та грань, за которой они уже не смогут вернуться в нормальный человеческий облик. За два месяца так опуститься! Неужели и я так же смог бы?

— А ты попробуй, никто не мешает! — Павел Петрович теперь был деловит и строг. — Давай, давай дальше — про молодых давай!

— Хорошо. Молодые артисты быстро сообразили: до пояса моются под краном, что пониже — над унитазом. А эти же двое — и «Отец», и «Холостяк», только и делают, что жрут и спят. Сморкаются в одеяло. Одни сопли и онанизм — до тошноты противно. Я после них неделю буду помещения и кровати стерилизовать. «Отец семейства» еще шоколадки жрет и поет с набитым ртом, сидя на унитазе. Как он своих детей воспитывает?

— Чего ты прицепился? В принципе, это и было по- ставленной задачей. Как там написано? «…За сколько дней лишение общения с обществом отразится на внутреннем облике подопытных». А что ты сказал про молодежь? Как там эти, наши студенты? Договор был подписан в день моего отъезда, я этих артистов толком и не видел. Спектаклей, надеюсь, не было? — Директор весело заржал. — Киношкольники! Выпускники! Я в самолете наткнулся на статью: «Новое эстрадно-поэтическое мышление, как феномен современной кино-культуры». Читать смешно, смотреть плачевно. От актерского искусства одно название оставалось! Вот Никулин или Демьяненко — четыре поколения их фильмы смотрят! И пятое будет смотреть, и шестое, и седьмое, и все последующие! И смешно, и понятно, и не обидно! И евреям, и мусульманам, и христианам приятно! А нынешние артисты? Куда им всем до Вицина с Куравлевым! — Петрович резко рубанул воздух ладонью. — Ладно, оставим лирику. — повернулся к администратору: — Докладывай. Пока я к хозяевам летал, ничего с ними не произошло? Это важно.

— Нет, не произошло. Стеклянную стенку, которая их пирамиду разделяет, разбить не пытались. Друг к другу они за эти сорок пять дней привыкли, и обитают сейчас, так сказать, не скрывая подробностей. Парню, правда, тяжко. Девчонка совсем стесняться перестала. За кроватью уже не сидит. А им ведь даже простыней и подушек не дали. И свет уже пятнадцать дней не выключают. Они очень прилично себя ведут, например, когда один справляет нужду, другой отворачивается. Мне кажется, что это очень жестоко по отношению к людям — у парня по нескольку часов кряду эрекция. Он хоть и отворачивается, чтоб девчонку не видеть, но толку мало — молодость свое берет. Терпит. Часами на животе лежит или за кроватью прячется. А девчонка наоборот — стала садиться и ложиться так, чтоб эротично выглядеть. Она явно специально его заводит. Думаю, что ей ситуация даже нравится. Женщины всегда хотят быть одновременно и соблазненными и соблазнительницами. Они иногда садятся друг напротив друга, одной рукой прикроются, а дру гой что-то на стекле пальцами пишут. Жестами разговаривают. У меня такое ощущение, что парень ей стихи читает. Никогда не думал, что движения, жесты и мимика могут быть настолько выразительными. Он точно влюбился! Целые пантомимы стал разыгрывать. Встанет на коленки за кроватью, и жестикулирует. А она смотрит на него, улыбается и горло себе рукой сжимает. Артисты, хоть и неопытные — они жестами умеют. Хорошо их там во ВГИКе научили. Интересно, кто их педагог? Далее что у нас? Так… Зеркала во всех трех пирамидах включали по плану… в четвертой поэт поселился… Тома отчет составила. Отчет готов к отправке. Тебе только подписать. И кто тебе такие унизительные эксперименты над людьми заказал? Почему у нас по пирамидам все голыми и лысыми сидят? Не то, что мне — охране уже смотреть на это противно!

— Кто заказал, тот заказал. — Петрович заложил руки за спину и посмотрел в потолок. — Обезболивающие средства тоже были не в лабораториях разработаны. Молодым полячкам, например, когда контрацептивы изобретались, врачи-фашисты за жуткие страдания даже спасибо не сказали. У этих фашистов, кстати, тоже были заказчики и эти заказчики прекрасно понимали, что делают! А тут — светло! Тепло! Пей, ешь, драч.. извиняюсь! Спи — не хочу! Полной деградации подопытных никто не допустит. Кормят прилично и бесплатно! Надо бы, все-таки за еду вычеты делать… Денег мы платим — четверть однокомнатной квартиры в дальнем Подмосковье можно купить! Короче! С поэта глаз не спускать. Запись его поведения будем отправлять заказчикам каждые сутки. Остальные пирамиды освободи — выпусти всех. Извинись. Скажи, что эксперимент закончили раньше из-за того, что все необходимые данные получены. Пока больше никого нанимать не будем: — Петрович налил себе из графина, стоящего на столе, стакан воды. Выпил половину. Продолжил: — Да, чуть не забыл — разнополых артистов этих, выпусти вместе. Сделай так, чтоб они меж собой познакомились: посмотрим, что у них выйдет. Хозяева заказали. Не забудь: у каждого испытуемого в контракте есть пункт о том, чтобы подробно описать свои ощущения, испытанные в ходе эксперимента, и оплата строго только после отчета. Вот и посади этих артистов вместе за один стол, об своих ощущениях написать!

Петрович громко захохотал и вышел из кабинета.

— Разнополых… — Сашек чуть не плюнул в след своему брату-директору.

глава 9

О том, что стало с «Отцом семейства» и с «Холостяком», я не знаю. Да это и не важно. Надеюсь, что они все-таки вернулись в человеческий облик. А молодые люди, прошедшие столь унизительный эксперимент, поженились. Как мне, после всех событий и переживаний, рассказали Сашек с Тамарой, с которыми я здорово сдружился, полученные деньги, по обоюдному согласию, они использовали очень разумно: взяли в ипотеку квартиру на первой фазе строительства в одном из городков близкого Подмосковья. По профессии работать не стали. Она страховой агент. Он работает в городской администрации в отделе культуры. Есть дети — погодки, два мальчика. Они, наверное, единственные, которым такой жестокий, издевательский эксперимент не смог изранить психику и принес кроме денег еще что-то хорошее.

…Я лежал на теплом полу, бездумно глядя в обволакивающие меня тишину и темноту.

Вспомнилось детство. Мой родной северный город. Мне десять лет. Теплый июльский вечер.

Соседний двор. Сарай для дров. У сарая скамейка, на которой, как непоседливые воробышки на проводе, что-то громко обсуждая, сидят пацаны — мои дворовые друзья. Я же сижу напротив них, на краю бетонного кольца, огораживающего чугунную крышку люка водопроводного колодца. Всем весело. Я качаюсь на краю кольца, не держась за него руками. Упершись пятками в бетонную стенку кольца, я сильно наклоняюсь назад, потом вытягиваю ноги и их вес возвращает меня в исходное состояние. С каждым разом отклоняюсь все больше и больше. Вдруг — сильнейший удар по темени! Я опешил! В глазах потемнело! Кто посмел! Хотел рвануться вперед, соскочить с этого бетонного кольца, и, поймав обидчика. Надавать ему, куда кулак попадет! Но не получилось! Что-то меня не пускало! Потом, через пару секунд, когда зрачки перестали вращаться в глазах и зрение вернулось на место, я увидел на фоне еще светлого вечернего неба собственные ноги в черных вельветовых брюках, заправленные в резиновые литые сапоги с завернутыми голенищами — по тогдашней мальчишеской моде. Я осознал, что упал внутрь кольца, ударившись затылком о чугунную крышку! Самое досадное было то, что из пацанов никто ничего не понял! Только кто-то спросил, зачем я туда лазил? Досадно. Никто не помог, никто не заметил, как мне больно и трудно. Никто не пожалел. Именно тогда, здорово треснувшись башкой, я понял, что каждый из нас больше занят проблемами своего собственного тела и своей души. Сострадание и желание помочь есть далеко не у всех.

Сейчас, много лет спустя, когда я вспоминаю этот случай, меня каждый раз прошибает холодный пот:. А если бы колодец не был закрыт? Например, пьяный сантехник забыл бы закрыть, и что тогда? Там огромные вентили, насаженные на такие же огромные, острые, как пики, винты! Я бы упал туда вниз головой. Один удар о такой вентиль и по поверхности жарких, ржавых труб запросто могла растечься моя красная кровь вместе с розоватым, цвета бедра испуганной нимфы, дымящимся мозгом! А без мозга я думать не смогу, а тот, кто думать не может — тому и жить незачем.

…Память моя вдруг переключилась на другой случай. Я по молодости занимался и греко-римской борьбой, и акробатикой. Продвинулся в спорте я не особо сильно — никак, проще говоря, не продвинулся. Но переднее сальто в спортзале на матах сделать мог! Вспомнилось же мне не мое спортивное прошлое. Как-то, встречая Новый год в компании друзей, я подключился к игре в фанты. Дело было в одном из дальних северных городов, где я тогда работал. Были мы молоды, сильно выпивши, каждому попадалась какая-то хрень, но всем было весело. Были там фанты «Кукареку», «Изобрази таракана», «Помни грудь друга». Мне попался фант «Зайчик». Я, не долго думая, прямо около елки решил изобразить сальто. Зайчики — они же прыгают! Тем более что, среди гостей была одна свежеразведенная девушка, которой я очень сильно хотел понравиться. А тут и случай, и сама судьба давали мне возможность обратить на себя внимание не только умением складывать стишки и петь их под гитарку. Я очень хотел поразить своей неотразимой ловкостью и грацией нежное женское сердце! Картинно встав у елки, я громко, пьяным голосом, произнес:

— Зайчик-попрыгунчик сейчас покажет вам смертельный прыжок! Затем резво, и, как мне казалось, необыкновенно ловко и грациозно, подпрыгнул. Но, к сожалению, ловкость у меня была уже далеко не спортивная — не докрутившись в воздухе, я, со всего маху, врезался лбом в пол! Не сальто сделал, а нырнул в дубовый паркет, как пловец в бассейн! Пол загудел и со стоном содрогнулся. Из глаз моих посыпались искры и потекли слезы! Мне показалось, что я сломал себе шею! Но самое обидное было не это — мои пьяные друзья и та, которой я очень хотел понравиться, решили, что все прошло, так как надо! Что лбом в пол — это нормально! Никто ни глазом, ни ухом не повел! Посмеялись, похлопали из уважения, и ведущий объявил следующий фант! Обидевшись на всех я очень здорово надрался. А когда проснулся в сугробе, в котором спал после столь замечательной встречи Нового года, (видимо меня кто-то сначала пожалел и тащил, как медсестра на фронте раненого солдата, а потом, когда тащить надоело, просто бросил недалеко от дверей моего подъезда), — то очень долго не мог сообразить, откуда у меня на лбу взялась такая огромная шишка, и почему так сильно болит голова и шея. Чтоб я с кем-то дрался — не помнил. Но, обидно было не это — обидно было то, что к вечеру, похмеляясь в той же компании, я узнал: тащила меня та, которой я так хотел понравиться, тащила она меня со своей подругой, такой же обалденной и тоже свежеразведенной красавицей, а потом, когда они обе поняли, что этой ночью толку от меня не будет, бросили, обидевшись, в первый попавшийся сугроб!

Не зря говорят, что алкоголь разрушает мечты и надежды!

…Лежать на теплом полу мне было удобно, но в голове шевельнулась мысль: не перебраться ли мне на кровать? Я думаю, что у всех, без исключения бывает такое ощущение, что мозг как будто раздваивается, и в нем начинают течь две мысли одновременно. Сейчас у меня было именно такое состояние. Одна половина мозга лениво обдумывала вопрос: «Не перебраться ли на кровать?». Другая в это же время лениво советовала: «Какая разница, где тебе триста часов лежать?» Но, на кровати было мягче и как-то удобнее, чем на пупырчатом полу. Поддавшись на уговоры левой половины мозга, я повернулся на живот. Снова встал на карачки и снова — уже в обеих половинах моего воспаленного мозга, ярко вспыхнул вопрос: куда мне ползти? Внезапно на меня, второй раз за столь короткий промежуток времени, нахлынул страх. Стало как-то холодно. Стало казаться, что что-то страшное смотрит на меня из темноты, что стен нет, что я оказался на чьей-то огромной ладони, что меня, как назойливое насекомое, сейчас прихлопнут, размажут, разотрут. Я ничего не мог поделать, мой разум отключился. Стало нечем дышать. Безотчетный страх сжал тисками мозг. Заставил бешено колотиться сердце. Я торопливо пополз куда попало. Страх, превращаясь, перерождаясь в панический ужас, требовал света, который разгонит, растворит мрак, убьет тьму, прогонит темные силуэты, жадно глядящие на меня из кошмара черной мглы. Они, ненасытные, липкие, гибкие и тупые, как черви, желают только одного: съесть, разодрав на куски, мои тело и душу! И я, после этого пира, стану такой же ужасной мертвой сущностью, жаждущей человеческой крови! Буду мечтать сожрать кусок чьей-то горячей души, желая восстановить утраченное! Стану жуткой дрянью, боящейся света, как человек тьмы, и вечно живущей в холоде мрака!

Я не помню, как и сколько я полз, как оказался на кровати, как, трясясь, закутался с головой в одеяло — будто ткань, набитая синтепоном, могла противостоять тем, кто легко проникает сквозь время, железные решетки и бетонные стены. С большим трудом, утихомирив разыгравшуюся фантазию и успокоившись, я уснул.

глава 10

— Сашек, дорогой! Прикинь! К нам сегодня к шести Светлана придет. Звонила. Скоро заявится!

Томочка сидела на высоком пуфе перед большим итальянским трюмо. На ее обнаженное тело был накинут длинный шелковый китайский халат с желтыми драконами. Она наводила макияж — красила себе губки и глазки.

— Ночевать будет?

— Нет, она с Кириллом придет. Светка его конкретно умыла — свадьба будет. Сегодня пятница. Завтра отоспимся. Посидим компашкой, мал-мал тяпнем, закусим, станцуем… Да, Сашек?

Как уже говорилось выше, и дома, и на работе, своего начальника и сожителя Томочка нежно называла Сашек. С ударением на букву «А». С-А-А-А-шек! Он был родным братом генерального директора ООО «Psiho-Psiho» Павла Петровича Козырева — Александром Петровичем Козыревым.

Если бы Томочка не была такой простушкой и была бы более меркантильной, то обеим братьям пришлось бы туго. Поводов для шантажа было более чем достаточно. А деньги у братьев были. Но Томочка не умела плести интриги, придумывать сплетни, стравливать людей друг с другом. Томочка была добродушной. Всегда надеялась на лучшее. Она была из тех женщин, которые идут на войну санитарками не по призыву, но исключительно по зову своего большого, любвеобильного сердца. И на войне, забыв о своей красоте, смело шагают вместе с солдатами в бой. Чтоб спасти раненых, ползут по полю сражения под жутким свистом пуль и воем раскаленных осколков в самое сердце войны. Острые камешки и сухие твердые колючки сдирают с их голых мягких коленок живую кожу. Вокруг ужасный грохот, крики, взрывы. По небу и по земле стелется черный, жирный дым с оранжевыми проплешинами. Горит все, даже земля и сочная зеленая трава. Но боевые медсестры упорно, на кровоточащих коленках, ползут к раненым, чтобы помочь. Спасти их. Ломая ногти на тонких пальчиках, тащут контуженных солдат с поля битвы. Такие женщины могут перенести на своих хрупких плечах многое. Лишения, невзгоды. Холод и голод. Нечеловеческие условия жизни. Жестокие пытки врагов. Но, будучи стойкими в ужасных обстоятельствах, в то же время благоговейно сносят все неприятности, которые приносят им те мужики, в которых они видят своих любимых. Такие женщины могут быть счастливы, несмотря ни на что — в любых обстоятельствах! Для своего боготворимого она и любовница, и нянька, и мамка, а для его друзей, а, тем паче, подруг — последняя стерва на этом многострадальном свете!

Сашек подошел к трюмо. Увидел сложенный вчетверо листок бумаги формата «А4», лежащий на разномастных флаконах с духами и лосьонами. Взял в руки. Развернул. По листу косо шли рукописные строчки.

— Это та самая «Хлопушка»? — прочитал про себя. — Слушай, а как точно в образ! Не зря говорят, что настоящие поэты людей насквозь видят!

Сашек встал во весь свой средний рост. Высоко поднял вверх правую руку и, держа стихотворение в левой, почти перед самыми очками, продекламировал с улыбкой:

— Не соблазнись пустой мечтой,

Высокой грудью, ловким телом.

Та, что прельщает красотой,

Не может быть любви пределом!

Она тебя не предпочтет —

Ей все должны — и не иначе!

Ее, в итоге, уведет

Тот, кто весомей и богаче!

Не плачь об этом, не жалей!

Влюбленность — глупая игрушка,

Что вспыхнет и сгорит быстрей,

Чем новогодняя хлопушка!

Томочка раскраснелась:

— Вот, поэты мне стихи в руки вручают! Он сказал, что я красотка, ништяк! А ты четко прочел! Прикольно! Вообще, он и базарит гладко — ну, просто класс!

Томочка ловким движением нацепила на нос свои очки, которые снимала на время макияжа, и громко цокнула языком.

— Как базарит, говоришь? Гадко? — Сашек начал тихо ненавидеть поэта. Ревность и зависть проснулись в его душе и породили жуткую неприязнь к человеку, который, перекинувшись с Тамарой парой слов и написав глупые, по его мнению, стишки, смог за пару минут общения оставить глубокий след в мягком девичьем сердце.

— Ты к нему домой-то съездить успела? Все сделала, что Петрович просил? Ключи верни, мне их на место положить надо.

— Ключики на столике в комнатке возьми! — пропела Томочка. Она закончила с макияжем, и обнажившись по пояс, начала осматривать свои подмышки. Там все все было хорошо.

Сашек сглотнул слюну и отвернулся — спокойно смотреть на обнаженную Томочку мог только маленький ребенок, ничего еще не понимающий в этой жизни, полностью бесчувственная каменная статуя или старый, потерявший разум, пассивный гомосексуалист-импотент.

— Вообще, какого хрена вам от него надо? Тамара подняла взгляд. — Правильно он договор и записку на столе у себя оставил, типа — случится что, вас обоих прищучат!

Томочка строго посмотрела на Сашка и перешла к другим косметологическим процедурам — начала внимательно осматривать места бикини. Томочка не любила волосы на теле и везде их тщательно удаляла. Сашек на таких процедурах старался не присутствовать. Томочка не стеснялась, но Сашека обнаженное тело Томочки сильно заводило. Он поначалу несколько раз пробовал приставать к ней во время таких процедур, на что получал резкий и яростный отпор. Мол, для всего на свете есть определенное место! Зебры в Африке, порнуха на сайте, а супружеская любовь — по ночному расписанию!

— За что прищучат? Все им самим подписано. И почему такой большой интерес к такой никчемной персоне? Мы с тобой сделали, что сказали, в понедельник доложим, кому следует, и дальше будем спокойно жить!

— Доложить-то, доложим. Но зачем это все? Павлуша с тобой информацией и доходами по-честному делится? Как сам кумекаешь? Помнишь, как он ко мне приставал? Не пойму я что-то вас, родственничков!

Сашек ничего не ответил. Он, в отличие от старшего брата, не бывал в местах лишения свободы, там, где царят несколько иные общественные законы и был хоть и не очень мягким, но честным человеком. Червь сомнения относительно брата давно уже сосал его бесхитростную душу.

— Если слетит с катушек ваш поэт — наплачетесь! — Тамара побрызгала на себя дезодорантом: — Нет! Что-то тут не так. Петрович твой ведет себя как-то неестественно.

Томочка подошла к комоду, выдвинула ящик, не долго раздумывая, выбрала и надела белье: льняные бюстгальтер и трусики в красный цветочек. Затем надела белые шортики и длинную сиреневую футболку. На ножки нацепила тапочки.

Даже в глупых домашних тапочках Тамара выглядела как королева на балу!

— Пусть сначала слетит… — недовольно пробурчал Сашек.

— Сашек! Цыпа моя! Ты тоже, пожалуйста, футболку надень, и тапочки. А то ходишь босой по квартире в одних спортивках! Торс у тебя клевый, конечно! Шрамы на спине просто класс! Заводят! И хоть парень ты накачанный, но за столом красивую грудь одеждой надо прикрыть! А то обольешься чем горячим, волдыри пойдут, кожа с волосами слезет, со мной спать не сможешь, а мне скучно без тебя одной в кроватке лежать! Как младенчик без мамки, плакать буду!

В дверь позвонили. Томочка пошла открывать, Сашек поплелся одеваться.

С Кириллом, который пришел к Козыревым в первый раз, Тамара и Сашек познакомились в прихожей. После процедуры знакомства присели в кухне за круглым, празднично накрытым Томочкой, обеденным столом.

…Сейчас жизнь — как мечта в средневековых сказках! Вышел в супермаркет и купил все, что надо. Чищеная картошка — только отвари! Чищеный лук, свекла, сельдерей, — чик-чик и на тебе — овощной салатик! Готовые мясные салаты типа «Столичный» или «Оливье», различные закуски, семга в нарезку, селедка ломтиками, маринованные кальмары в масле, мидии, отварные креветки, улитки, соленые рыжики, острая морковка по-корейски, морская капуста, бекон, ветчина, жареная курица, жареные горячие эскалопы, жареные антрекоты, духовая говядина, отварная рыба с пряностями, бараньи или свиные котлеты — и натуральные, и острые с перцем, и с зеленью, в панировке, в пряной обсыпке — все есть! Даже хлеб продают нарезанным!

Удобно!

Не то, что раньше, когда капусту и помидоры наши ба- бушки солили бочками на зиму. Закупали мешками картошку, лук, свеклу, крупы.

Жизнь все-таки становится хоть и дороже, но комфортней.

…Света и Кирилл принесли с собой пару бутылок крымского полусладкого — вино приятное, вкусное, ароматное, темно-красное и густое, как венозная кровь.

Томочка, кроме закусок, поставила на стол лимонад, газировку и пару бутылок кизлярского коньяка. Большой букет красных маков, подаренных ей Кириллом, аккуратно подрезала, поставила в вазу и отнесла в спальню.

…Светлана сияла! Спортивная длинноволосая блондинка с прекрасным упругим телом, Светлана давно добивалась благорасположения Кирилла, и вот — случилось!

Она пришла не хвастаться, она пришла поделиться своим счастьем с близкой подругой. Она знала, что Тома оценит, одобрит, похвалит и выслушает. И ни капли не будет завидовать, а только радоваться за удачу, которая улыбнулась подруге!

Кирилл оказался человеком приличным. Короткая стрижка. Чеканный македонский профиль. Серые глаза. Джинсы. Сиреневая водолазка, как вторая кожа, обтягивала накачанный торс. Басовитый голос. Очень тактичный и вежливый Кирилл легко поддерживал любой разговор за столом, наливал девушкам вино в бокалы. Ненавязчиво ухаживал за обеими. Тома недоумевала, как можно было крупно ссорится с таким обходительным человеком? Последний раз — а это было месяц назад — Светлана жила у Томы и Сашека два дня, пока не помирилась с Кириллом. Но внешность обманчива, и что таится за благообразной маской, которую мы носим на лице, не знает никто. Честный человек старается говорить правду и вести дела почестному — это его слабость.

Аферист и мошенник всегда выиграет у порядочного человека, потому что порядочность накладывает строгие, как внешние, так и внутренние правила, а у проходимцев и авантюристов никаких правил нет.

На фоне Кирилла Сашек выглядел несколько бледно. Он хорошо кушал. Вежливо улыбался. Молчал, когда его не спрашивали. Когда надо — учтиво поддерживая разговор. Короче, вел себя, как настоящий, хорошо воспитанный своею женою, муж.

Неожиданно, в самой середине ужина, извинившись и прервав очень эмоциональный рассказ Кирилла о том, куда он повезет Светлану в свадебное путешествие, Томочка повернулась к своему сожителю и хитро улыбнувшись, выдала на одном дыхании:

— Сашек, а че ты ко мне не подкатишь, так же, как Кир к Свете? А вдруг соглашусь? Вот мы когда с тобой сошлись? Слабо память напрячь? Какого числа? Месяц, когда я к вам в «Психо…» на работу поступила, помнишь? Эх… Что-то ты сразу притух, малыш!

Тома заглянула в глаза Сашка. Глянула, практически, очки в очки, в четырех линзах искаженно отразились кухонная люстра, мебель, накрытый стол, Света с Кириллом, телевизор, белый холодильник.

— Что, приятель, конкретно я тебя нагрузила?

Сашек, который только пару дней назад, чуть ли не на коленках, очередной раз умолял Томочку выйти за него, предлагая ей за это согласие все блага мира, и добавляя к этим благам прописку в своей квартире, от неожиданности дернулся, как от сильного удара током, выронил вилку, покраснел и в недоумении открыл рот.

Затем вскочил, чуть не уронив стул, на котором сидел. Кинулся в комнату, к своему маленькому сейфу. Через пару секунд он уже по-рыцарски стоял на одном колене перед Тамарой, которая сверху вниз смотрела на него взглядом королевы, выигравшей главное сражение в своей жизни.

— Ну? — Тамара протянула холеную царственную руку. Сашек вложил в ее ладошку красненькую коробочку. В коробочке лежало колечко, увенчанное дорогим брил- лиантом. Вне себя от счастья он начал бормотать что-то о любви, о верности, о семейной жизни, о затонувших средиземноморских городах, о морских прогулках на яхте, о Сочи, Египте, Турции, о пирамидах и почему-то, о волшебном путешествии на Алтай, которое он предложил Тамаре совершить прямо сейчас на гималайском верблюде, которого он готов купить Тамаре немедленно за свой собственный счет, а если ей жалко денег из семейного бюджета, то он попросит, чтоб верблюда купил Павел за счет их процветающей фирмы.

— Лады! — Тамара была сегодня сама благожелательность: — Принимаю! Гони!

Она взяла коробочку, сама открыла ее. Вытащив колечко, опять же, сама, трясущейся от волнения рукой, надела его на свой правый безымянный пальчик. Вытянула руку, подняв и повернув кисть тыльной стороной к себе. Блики света заиграли на гранях бриллианта. Томочка осталась очень довольна.

— Вот и я невеста! Светик! Смотри-ка, все в размер! Точно по мне отковано! Как на заказ! Любит! Верняк, любит! Давай за это мы с тобой винца дернем! — Тома повернулась к Кириллу. — Ну, Кира, киса моя! Не кислите! Банкуйте! Наливайте!

Ужин пошел намного веселее. Все оживились. Мужчины начали сыпать тостами в честь своих любимых. Вино было выпито в один момент, после вина принялись за коньяк, потом еще за один коньяк. Потом Сашек выставил большую бутылку настоящей виноградной водки. Были танцы. В перерывах между танцами Сашек и Кирилл по очереди далеко высовываясь в кухонное окно, пугали округу неандертальскими криками: «Я люблю Свету!» и «Я люблю Тому!» — тут дело чести! Кто громче крикнет, тот крепче любит! Крики эти слышали не только соседи по дому, но и бледные звезды в летнем московском небе и Луна и Земля, и городские фонари, разливающие бледно-рыжий свет над случайными ночными прохожими. Затем произошел небольшой скандал с соседкой снизу, которая не могла уснуть из-за топота, гортанных криков и слишком громкой музыки. Не найдя консенсуса, соседка вместо себя прислала на разборки мужа, с которым удалось наладить перемирие и которого она уволокла домой, оттащив с большим трудом от стола. Муж уходить не хотел — он выпил, быстро освоился и стал главным судьей в соревновании «Кто громче любит!»

После скандала музыку выключили. Для фона включили телевизор. Несмотря на поздний час, шли какие-то новости.

Сашек и Кирилл перешли на «ты», обменялись личными и рабочими телефонами, пообещали друг другу «Помочь, если, что!» и «Дружить домами!». Потом, плюнув на соседей, снова включили музыку и еще немного потанцевали.

Тома дико хохотала, когда перепивший лишнего Сашек, глядя ей в грудь, назвал ее «Кирюха, друг!» и торжественно пригласил на свою свадьбу, перепутав ее футболку с водолазкой Кирилла. Кирилл не слышал Сашека, он в это время страстно и нежно целовался со Светланой. Потом свежеиспеченные друзья — Кир и Сашек долго обсуждали мужские удовольствия: баню, рыбалку, машины. Обсуждая немецкие удочки, плавно перешли к политике, от политики — к экономике: сошлись на том, что российское экономическое устройство должно быть другим. Каким оно должно быть, оба не знали, но, что другим — это точно!

Света и Тома им не мешали. Пока их мужчины сдруживались за рюмкой, они весело болтали за столом о чем-то своем, интимно-девичьем. Затем все долго обнимались в прихожей. Несколько раз возвращались выпить по «Сизим грамм на ход ноги!».

Веселую кампанию, около двух часов ночи, разогнал звонок диспетчера такси. Диспетчер в грубой форме заявила Кириллу, что по этому адресу такси больше подавать не будут и что неплохо бы оплатить все четыре ложных вызова. Когда Кирилл и Света садились в машину, Сашек, по пояс высунувшись из кухонного окна, проорал им вслед:

— Вы завтра еще приходите!!!

После чего, далеко нетрезвые Сашек и Томочка, страстно целуясь и обнимаясь, сначала вместе приняли душистую, пенную ванну, а потом проследовали к себе в спальню, наполненную возбуждающим благовонием красных маков. Сашка ждала сказочная ночь, полная страсти и доселе неизведанных его телом, любовных ласк.

глава 11

…В этот раз я проснулся от холода и от того, что на меня кто-то смотрел. Я боялся открыть глаза — что хорошего может ждать человека в кромешной тьме? Но любопытство пересилило страх. Приоткрыв левый глаз, я, как и следовало, ничего не увидел. Открыл правый. Кромешная тьма. Только какие-то цветные пятна мелькали перед глазами. Кто на меня смотрит? Зомби? Существа из потустороннего мира? Злые колдуны? Кто? Дрожащей рукой я нащупал край кровати. Подполз к нему. Опустив руку, пощупал пол — пол был теплый. Почему же, все-таки, так холодно? До дрожи? Внезапно на меня дохнуло сквозняком — не сильно, едва заметно, но, для голой кожи чувствительно. Как будто что-то огромное, гигантское, неуклюжее и громоздкое, живущее в колючей вечной стыни и промерзшее, за время своего существования, до самых тайных глубин ужасной души, приблизилось ко мне, открыло чудовищную пасть, унизанную огромными, острыми, как бритва, ледяными полупрозрачными зубами и дыхнуло на меня свирепой стужей. Похожий озноб мы иногда испытываем на кладбищах, навещая дорогих нам покойных. Даже в самую беспощадную летнюю жару, когда кажется, что воздух стал плотным, вязким и жгучим, как растопленное жарким пламенем олово, пронесется вдруг такая ледяная волна среди горьких надгробий, уныло стоящих над мертвецами лежащими в черных могилах. Похолодеет душа. Забьется сердце в бессильной тоске. И захочется уйти поскорее из этого скорбного, тяжкого места, вечно напоминающего нам, живым, о бренности и неизбежности.

Вдруг я услышал звуки — что-то страшное шевелилось и возилось в темноте — мне показалось, что это ворочается покойник, устраиваясь поудобнее в своем тесном гробу. Тишина… Нет — снова! Как будто кто-то глухо постучал по деревяшке — конечно! — это мертвец, поворачиваясь на другой бок, задел истлевшими зелеными локтями стенки и крышку своей темной домовины!

Только полные идиоты лишены чувства страха!

Ну почему я не идиот!

В ужасе я закутался в одеяло! Через несколько минут мне стало нечем дышать. Приподняв краешек одеяла около рта, я сделал аккуратную дырочку, чтобы пустить к себе свежего воздуха. Вместе с воздухом под одеяло моментально пробрался страх. Когда же это кончится! Сколько мне еще здесь находиться! Сколько я спал? Я перевернулся на спину. Дышать под одеялом, лежа на спине, стало еще труднее. Я начал задыхаться. Хоть бы пятнышко света, маленькую свечечку! На минуту, на секунду! Крошечный огонек! Чтобы он осветил, развеял темноту, а вместе с ней и мои причудливые страхи! Телевизор бы включить! Телевизор бы своим бормотаньем и светом, как икона в церкви, разогнал бы этих страшных чудищ, пытающихся залезть в мой, уставший от страха, мозг!

Ну что такого может появиться в наглухо закрытой комнате? Никого и ничего здесь нет. Это обычный похмельный синдром — начал уговаривать меня мой же разум. Сколько раз ты вот так валялся дома в состоянии дикого похмелья? Сколько раз, в полудреме, тебе казалось, что в рисунках на обоях спрятаны какие-то знаки, лица, рожи, чудища, готовые своими грязными, волосатыми руками утащить тебя в жуткий потусторонний мир. Это скоро пройдет. Еще пару часов, и организм выгонит похмелье. Все встанет на свои места. Зато сколько дней здесь можно предаваться блаженной лени! Ничего не делать! Лежи, мечтай! Складывай строчки. Учи наизусть! Потом, дома, запишешь! Строчки!

Зачем я вспомнил о строчках!

Да ну их! От работы тоже надо отдых иметь! И тут началось! У меня такое бывает не часто. Вдохновение — это не что иное, как правильно рассчитанная тема и упорный труд над словом, нудная, рутинная работа. Иногда кажется, что легче выпилить фигурный чугунный забор маленьким надфилем, чем написать задуманное тобой стихотворение. Но бывает и так: сидишь над каким-нибудь четверостишием тупо, до потери смысла написанного, и вдруг, в три ночи впадаешь в странное состояние, в такое, в каком я оказался сейчас…

…Строчки и фразы вились в темном воздухе, липли к губам, просились на бумагу, на диктофон — куда угодно. Они хотели, чтоб их запомнили, записали, громко прочитали вслух, спели другим людям. Они шли неумолимым строем в психическую атаку, как белогвардейцы на Чапаева, но выхода для них не было — ровное поле, по которому они шли, резко обрывалось глубокой пропастью! И в эту пропасть солдаты-слова ссыпались, теряясь навсегда в глубокой кромешной тьме! Запомнить их мой измученный тишиной и темнотой мозг был не в состоянии. Каждую секунду, словно густой солнечный луч, вспыхивал новый образ, новый речевой оборот. Каждый казался сильным и ярким, как ядерный взрыв! Каждый был уникальным шедевром! Мне казалось, что у меня стонут мышцы, отслаивается мясо от костей, потому что и между мясом и костями, к головному мозгу, упрямо ползут поэтические строчки. И что эти строчки выкручивают и ломают мне пальцы и локти: «Запиши, запиши, запиши! Выучи, выучи, выучи!»

Казалось, мозг не выдержит и взорвется от этих неожиданных образов и метафор. Где они были раньше, когда я вымучивал из себя эти сравнения, искал именно такие метафоры и тропы — легкие, красивые, воздушные, точно отражающие настроение стиха или рассказа!

Я споз с кровати на мягкий пластик пола, кляня себя за то, что согласился на этот проклятый эксперимент — будь я сейчас дома, все было бы записано, надиктовано, разложено, отредактировано, и появились бы на свет даже не стихи, нет! — величайшее поэтическое совершенство!

Хоть бы пару строчек записать! Запомнить хотя бы пару строф! Я бы их ножом на коже нацарапал! Был бы у меня нож, гвоздь, иголка! Но эти экспериментаторы даже ногти у меня отобрали! Снова, как саранча над черной ночной степью, взвились строчки. Они стрекотали, взлетали, подпрыгивали, ползли по мягкому пупырчатому полу, заползали в самые сокровенные уголки моего сознания. Что останется от них, когда я выйду отсюда? Наверное, не останется даже тени. Не имея возможности записать или надиктовать то, что приходило мне в голову, я скорчился на полу в позе эмбриона и попытался переключить свое сознание на что-то более спокойное и приятное.

…Что может прийти голому мужику в темном, теплом, комфортном месте?

В двенадцать лет я был жестоко выпорот отцом за то, что он нашел у меня игральные карты с черно-белыми фривольными картинками. Тогда многие вопросы и полового, и не полового воспитания, решались при помощи отцовского ремня. Отец сказал моей матери, за что я был порот, но не сказал, что эти карты с пикантными картинками мы с моим двоюродным братом днем раньше, стырили у него же! Отдельно отмечу — когда я начал курить, то за сигареты порот не был! А за порнографию был! Время было такое. Социализм. У руля стояла компартия, регламентирующая каждый шаг. Мать мне подкидывала брошюры, странно, но я до сих пор помню их названия! «Влияние марксизма-ленинизма на отношения полов». «Вред мастурбации в эпоху социализма». Очень жаль, что не сохранилась замечательная книжица «Социалистическое половое воспитание мальчиков и девочек». Жаль. Сейчас было бы забавно полистать эти брошюрки! Тогда нам казалось, что жизнь под советской властью будет вечной. И вечно будут печататься в провинциальных социалистических типографиях такие смешные книжицы, как «Воспитание полов при социализме». А для чего беречь то, что никогда не исчезнет? То, что всегда рядом с нами?

Мы не знаем цену современности, а жаль.

А современность бывает разная — например у одного из моих друзей, как и у всех людей в этом мире, была бабушка. Бабушку звали Татьяна Алексеевна.

Татьяна Алексеевна во время войны работала на Московском авиационном заводе. (не буду здесь описывать трудности тыла времен Великой Отечественной Войны, их и так все знают). Она пережила не совсем приятный случай.

Как-то, во время ее смены, всех, кто находился в данный момент в цеху, ударило током. Охрана, по традиции того времени, вынесла погибших на улицу и прикопала их землей. То ли от осеннего холода, то ли от чего другого, но Татьяна Алексеевна очнулась. Представляете? Вы теряете сознание от удара током, а потом очухиваетесь наполовину похороненным! От такого шока можно умереть по-настоящему! Но Татьяне Алексеевне повезло — она осталась единственной, кто выжил после удара током. Следствие было жестоким, подозревали всех, и Татьяну Алексеевну в том числе — почему она осталась жива? Оказалось, что электрик, который что-то чинил в электроснабжении, перепутал и вместо нуля подключил к шине заземления одну из фаз. Что стало с этим электриком, можно только предполагать. Скорее всего, в обстановке военного времени, его действия были восприняты, как диверсия, а диверсия или саботаж — расстрел на месте. Вот такая была цена той современности — жизнь за ошибку.

И все-таки, может быть действительно правы те, кто говорит нам, что какие-то энергетические сущности, живущие вместе с нами на Земле, питаются нашей психоэнергией? Нашими эмоциями? О чем-то подобном говорил Циолковский. Эти сущности пожирают нашу радость, боль, надежды, мечты. Все эти плазмоиды, орды, гарпии, криттеры, пейн-объекты, плазменные эльфы — ничто иное, как разумные существа, использующие человека, как дойную корову? И именно они заставляют нас лгать, радоваться, ссориться, воевать, мучить себе подобных — чтоб с наслаждение пожирать исходящую из человека психоэнергию? И чем больше — тем лучше? Ведь разве мало было бомбежек, расстрелов, пыток, мучений — мало было горя в то время? Убитые и замученные исчислялись миллионами, психоэнергетической еды для этих злобных, невидимых нам существ было хоть отбавляй! Нет! Надо было еще и тут жрать! Может, это они запутали голодного, изможденного электрика? И наевшись его страха перед расстрелом оставили без хлебных карточек и без кормильца его детей и детей тех, кто погиб от удара током?

глава 12

Я, как и другие мои сверстники повзрослел быстро. В десять лет я вдруг страшно полюбил искусство! Скульптуры Древней Греции, Древнего Рима, картины Рембрандта, Гойи и другое подобное. Мать гордилась! Какой культурный мальчик! А культурный мальчик выбирал те произведения великого искусства, которые изображали обнаженное женское тело!

…Эх, Наташка-милашка, среди аромата каких цветов летают сейчас бабочки, выколотые на твоей нежной, сексуальной коленке!..

Поплутав по полу на своих коленках я нащупал кровать и забрался на нее. Тепло. Мягко. Темно только очень. А так и не плохо! От стихотворных строчек, едва не покалечивших мой разум, даже звона не осталось. Поесть, что ли? Какое-никакое, а развлечение!

В этот раз я был умней. На поиски холодильника я взял с собой самое толстое одеяло. Когда нашел холодильник, то открывать его не стал. Развернулся и подойдя к кровати, положил одеяло на пол — теперь я всегда буду знать в какой стороне холодильник, унитаз и рукомойник!

После этого повернулся и пошел к холодильнику. Я шел, как по канату, растопырив руки и боясь потерять равновесие. Странно, когда ходишь при свете, то ощущения, что можно потерять равновесие, оступиться и упасть на ровном месте, нет.

Еда была пресной. Не очень вкусной — почти не соленое картофельное пюре, смешанное с пропущенными через мясорубку паровыми котлетами. Стол номер пять, блин! С другой стороны может хоть на пару килограмм похудею? Тяжело носить впереди себя живот, похожий на пристегнутый рюкзак!

Но я люблю покушать и умею готовить. Я хорошо умею готовить. Я умею готовить такие штуки, которые не умеет готовить никто! Например. Берем полкило филе кеты (можно нерки или кижуча) без кожи; сто грамм овсяных хлопьев «Геркулес»; три-четыре листика прессованной морской капусты; маленькую луковицу; маленькую морковку; кусочек сахарной тыквы — грамм сто. Еще берем два яйца, стакан молока, соль и красный молотый перец.

Пропускаем геркулес и морскую капусту через мясорубку, подавая геркулес к ножу мясорубки маленькими партиями. Затем пропускаем овощи, затем рыбу.

Все ингредиенты смешиваем в широкой миске, добавляем немного молока, яичные желтки, соль и перец по вкусу. Взбиваем массу блендером.

Жарим котлетки, как оладьи, наливая столовой ложкой фарш на горячую, хорошо смазанную маслом сковородку. Обжариваем до готовности с обеих сторон.

Это блюдо, придуманное лично мной, немного напоминает мясо лангуста. И вкусно необыкновенно! Эх! Был бы я шеф-поваром! Работал бы в хорошем ресторане! Еда — бесплатно. Чай и пиво — бесплатно. Даже дорогой коньяк — на халяву! Зарплата — шикарная! Знакомства! Связи! И сюда бы в качестве подопытного не попал! Ан нет. В поэты потянуло! Вот и живи теперь через пень-колоду!

Есть мне расхотелось. Я положил бутылку-тюбик обратно на полку. Нащупал другую бутылку — с водой. Напился, закрыл холодильник и, осторожно ступая, как ступают по скользкому льду присыпанному снегом, отправился в путешествие на кровать. Лягу и буду о чем-нибудь думать. О хорошей еде, о том, кем бы я мог стать еще в этой жизни, о стихах или о женщинах, о непознанном — что первое в голову придет.

Я лег, пригрелся и уснул. Но приснилась мне какая-то хрень. Снилось мне, что у меня выпал левый нижний коренной зуб.

Отвалился, оставив после себя острые торчащие из десны осколки, больно царапающие корень языка. Я пытался вставить его на место, прижимая сначала языком, потом пальцами. И зуб то укоренялся, то выскакивал снова.

Когда он выпадал, я снова лез в рот руками и снова пытался вставить его на место. Осколки, оставшиеся от зуба, больно кололи пальцы. Я боялся, что проглочу выпавший зуб и вставлял его, изо всех сил вдавливая в десну! Но зуб, приживаясь на какое-то время, снова вываливался. Я резко проснулся. Привстал на локтях. Ощупал языком левую сторону нижней челюсти — все зубы были на месте.

глава 13

…Утро субботы было тяжелым. Сашек с Томой еще не вставали. Сашек и Тома болели. Часы на прикроватной тумбочке показывали десять утра.

И если Тамара выпила не особо много и у нее было только естественное недомогание, то перепившего вчера, а точнее уже сегодня, Сашка, истязало похмелье, как инквизиция еретика! У него болело все! Ломило суставы, ныли мышцы. В самую середину сердца кто-то загнал острый штопор и аккуратно, с садистским наслаждением, медленно крутил этот острый предмет туда-сюда. Живот пучило. Болело горло. На левом предплечье саднил ожег. Под правым глазом лиловел синяк. Откуда?

Полноту гармонии добавлял головной мозг, который отклеился от черепа и, свободно плавая внутри головы, приносил Сашеку невыносимые мучения! Интересно: желток с белком тоже могут крутиться в сыром яйце вокруг своей оси, как мужской мозг с похмелья? Или нет?

Перед глазами Сашка все плыло. Кружилось. Тошнило ужасно! Каждые двадцать минут Сашек бегал к унитазу. Его рвало до желчи. Стакан пива, который он решил принять с похмелья, пришлось запивать холодной водой, чтобы преодолеть рвотный синдром.

— Тома, что делать, Тома?! — простонал Сашек. На что получил очень короткий ответ:

— Поди еще поблюй, авось полегчает! Нечего было так нажираться вчера!

Сашек застонал и перевернулся на правый бок, отвернувшись от Томы. Тома повернулась к нему, прижалась и обняла его. Все-таки она его жалела. В этот момент из Томочкиного телефона посыпались серебристые мелодичные звуки. Томочка недовольно и лениво протянула руку к прикроватной тумбе. Взяла телефон. Нажала кнопку на дисплее. Приложила уху. Что ей сказано было в трубку, Сашек не расслышал. Но ее прекрасные, зеленые глаза потемнели. Губы поджались в тонкую полоску. Через секунду она вскочила и сказала.

— Быстро одевайся. Поехали! — Кто звонил? Куда поехали? Томочка! — простонал Сашек: — Куда? Я не могу сегодня! Я умру!

— Хорошо. Я сама за руль сяду! И мухой после меня в ванну! — сказала Тома направляясь умываться.

— Ты что, умеешь водить машину? — Сашек с трудом приподнял голову.

…Поехали на такси. Тома села впереди. Сашек был отправлен на заднее сиденье. Во время поездки таксист, жалея Сашка, пару раз останавливался, выбирая места возле кустов — чтоб Сашек мог облегчить желудок. Бутылка холодной газировки и пара таблеток обезболивающего сделали свое дело — к концу сорокаминутной поездки ему стало намного легче.

Таксист лихо подрулил к машине скорой помощи, стоявшей недалеко от нужного им подъезда, оцепленного полицией. Вокруг подъезда высились кучи песка и грунта — здесь, как и везде в Москве, шел вечный ремонт дороги. Недалеко от скорой весело мигала маячками полицейская машина.

Вокруг праздно толпился народ — не каждый день такое увидишь. Сашек, нашарив в кармане бридж пару купюр, расплатился и выбрался из такси. Подошел к передним дверям, открыл Тамаре дверь. На улице было жарко. Сашек пожалел, что не надел ни кепку, ни бейсболку. Солнце начало щекотать своими горячими лучами его лысину. Снова затошнило.

— Так что случилось, Тома? Зачем мы приехали?

— Сама не знаю. Директор Петрович сказал: срочно сюда и ключи прихватить!

Когда они подошли поближе к барьерной ленте, натянутой полицейскими, Тома побелела от ужаса. На сером асфальте, заляпанном песком и глиной, неестественно вывернув ноги и подвернув под себя левую переломанную руку, лежала молодая женщина. Вокруг тела валялись мелкие осколки оконного стекла. Кровавое пятно, расползшееся под головой девушки, уже запеклось под солнцем и стало бурым. Длинные распущенные волосы, цвета ячменной соломы, опутали лицо. Короткое белое платьице задралось и были видны почти ничего не скрывающие веселенькие синие стринги. Одна туфелька, в цвет платьица, слегка испачканная кровью, была на ноге, второй, левой туфли не было — видимо, отлетела в сторону в момент удара. Сашек обратил внимание, что рядом с ней не было обычных женских атрибутов — ни сумочки, ни телефона. В ворохе окровавленных волос блестела пластмассовая сережка.

На правой ноге у девушки была искусная татуировка в виде летящих красно-черных бабочек, поднимающихся вверх от щиколотки к колену и от колена, опоясывая бедро, к паху. Возле трупа возились медики и полицейские. Они, негромко переговариваясь между собой, что-то мерили и записывали.

Сашека кто-то хлопнул по спине. Он вздрогнул от неожиданности и обернулся — перед ним, грозно сверкая стеклами очков, стоял Петрович. Директор Петрович был в белых парусиновых туфлях, в белом летнем полотняном костюме и в белой льняной панамке.

— Привет! Ну что? Посмотрел? — Петрович тяжело дышал, как будто он не приехал сюда на своей белой машине, а прибежал на своих двоих.

— Павлик, я вообще ничего не понимаю! Зачем мы сюда приволоклись?

— Эта девушка выброшена из квартиры поэта. Вот зачем. Вы ключи привезли? Они у вас? А чего это у тебя вид такой приблатненный? Тамара в глаз дала?

— Тома! — Сашек повернулся, нашел глазами Тамару в толпе зевак и позвал ее еще раз.

Тамара подошла. Она не сразу поняла, что от нее хочет директор.

— Какие ключи? А! Ключи! Да, здесь. Я принесла. Не теряла и никому ничего не давала…

— Давала — не давала… Про это теперь не мне… Паровоз ушел… Договор, договор наш где?!! Где записка, про которую мы вчера говорили? Вы забрали?

— Нет. Я переложила записку и договор в письменный стол. Никто ничего забирать не просил. А второй комплект ключей на кухне, на столе лежал — прямо на договоре и на записке. Я его туда же, куда записку и договор положила, ящик на ключ заперла, который в столе валялся, а ключ вот он — я его с собой прихватила.

— Вот блин! — Петрович взвился на громкий шепот. — Ну, почему мне так не везет с людьми! Почему? Господи! Я Вас, дорогая моя, вчера лично просил съездить, осмотреть квартиру и забрать ВСЕ ЛИШНЕЕ!

— Вы прикалываетесь?!! Я не Ваша дорогая! И откуда я знала, что именно «Все лишнее!». — Томочка обозлилась. — Надо было Вам самому ехать. Я ничего ни лишнего, ни подозрительного, бросающего тень на нашу контору, не нашла.

глава 14

…Квартира Поэта находилась на четвертом этаже обычной крупнопанельной пятиэтажки, построенной в девяностые годы прошлого века. Такие квартиры называют «распашонками». Заходишь в прихожую — направо коридорчик, ведущий в туалет, за ним — проход в ванную и в семиметровую кухню. Проходишь три метра вперед — посредине встроенный шкаф для одежды. Справа от шкафа вход в спальню. Слева — дверь, ведущая в комнату дневного обитания. В этой комнате и был балкон, откуда упала девушка. На балконе, на натянутых веревках, сохло какое-то белье.

Комнаты были немаленькие, даже для нашего времени! Три на шесть и три на пять метров — для холостяка совсем неплохо! Такие дома строились в большом количестве в годы социализма. Срок эксплуатации дома был обозначен в семьдесят пять лет, бетонные панели, отлитые на советских заводах, были крепкими — жить можно!

…Квартира представляла собой обычное холостяцкое жилье. Чисто. Но видно, что женская рука здесь бывала не часто. Например, слой пыли под кроватью в спальне и под диваном в комнате указывал на то, что пылесосили и мыли полы в этих, недосягаемых для мужчин местах, довольно редко.

В большой комнате стояла гладильная доска, которая никогда не складывалась. Зачем ее убирать, если не мешает? Работал и спал поэт в маленькой комнате, гостей принимал на кухне. Большая комната ему служила чем-то вроде бытовки.

И сейчас на гладильной доске стоял утюг и навален ворох мятой одежды.

Постельное белье, носки, трусы Поэт вообще никогда не гладил — зачем? — а рубашки гладил очень остроумно — только ворот и манжеты. Остальное под пиджаком не видно!

Зато он гордился тем, что в его доме никогда не было тараканов, муравьев и другой мелкой противной живности! Он за этим очень следил. Постоянно покупал ловушки, сыпал по углам специальный порошок. Борьба приносила положительные результаты.

В спальне, на письменном столе, дожидаясь хозяина, стояли пустой грязный стакан, тарелка с высохшими следами консервированного лосося, которого поэт обожал, и пустые банки из-под безалкогольного пива — когда он работал, то ни-ни!

Ни грамма, без инстаграма! Такая поговорка появилась у Поэта не случайно. Когда он уставал от своей литературной работы, заходил в Гугл, набирал «Эротика в инстаграм», и потягивая пиво, рассматривал фотографии девушек. Это его вдохновляло! Порнографию он считал слишком грубой и бесчувственной. Говорил, что порно — это алкоголичка, готовая на все, за стакан дешевого пива. Считал ее пошлой, развратной бабой, убивающей вдохновение. А легкая эротика, цветущие тела полуодетых, полураздетых, а то и совсем не одетых, гордых своей чистой, искренней красотой, девушек, были как раз по теме! «Хлопушка», кстати никакой не экспромт — все настоящие экспромты — ничто иное, как хорошо продуманная домашняя заготовка. «Хлопушка» и была написана как раз в такой момент — под холодное безалкогольное пиво с воблой и эро-фотки красивых девушек в «Инстаграм». Иногда бывает обидно, что эротические фотографии нельзя превратить в нежных, теплых, живых девушек! Одна надежда, что наука не дремлет, и может совсем скоро интернет даст нам не только возможность знакомства и общения но и что-то более весомое и приятное!

— Ладно, черт с вами, с обоими! — Петрович махнул рукой. — Но нам надо забрать все, что касается нашей конторы. Теперь тем более.

Сашек подошел к Петровичу и, бесцеремонно сняв с него панамку, напялил ее себе на голову.

— Жара. Не могу. Солнечный удар получу, на больничный слягу!

Петрович ничего не сказал. Подозрительно посмотрев на Сашека, принюхался и спросил:

— А что от тебя так перегарищем несет? Как навозом из свинарника? Ты, что надрался вчера? — Петрович перевел взгляд на Тамару. — Тома! Вы что, вместе пили?! Откуда у него такой бланш нарисовался! Вы его что, били?!!

Тамара покраснела и выпалила одним духом:

— У нас вчера была помолвка. Мы решили пожениться, как и Света с Кириллом! А синяк — Сашек поскользнулся и глазом на табуретку случайно упал…

— Или табуретка на него? То-то я и вижу, что бланш квадратный!

Петрович сник. Видимо, виды на Тамару у него пока еще были живы. Он содрал с головы Сашека свою панамку, засунул ее в карман пиджака, сел в свою машину и уехал.

Буквально через несколько секунд зазвонил Томин айфон. Тамара ответила. Потом подняла глаза на Сашека и сказала:

— Петрович ругается, что ты телефон дома оставил. Он попросил залезть в квартиру и забрать документы. Говорит: зачем нам лишние проблемы с полицией. И эксперимент могут прервать из-за этого. Все нелегально. Без копейки останемся, фирму закроют. Что делать-то?

Сашек посмотрел на Тому. На голове косынка в цыганском стиле, повязанная по-сельски. Щипаные брови. Золоченые дужки очков. Черная футболка с Путиным. Драные джинсы в обтяжку, от которых женские ножки кажутся кривыми, ядовитые розовые кроссовки с толстыми ярко-желтыми шнурками. В руках — серая маленькая сумочка с косметикой, деньгами и документами. Нет, чтоб ей сегодня одеться сексуально-эротично! Смачно! Так, чтоб высокая грудь чуть не до сосков выперла наружу! Чтобы из-под шикарной мини-юбки были бы видны глупые женские трусики-шортики! Чтоб каблуки, делающие девичьи ноги стойными и бесконечно длинными, были метр длиной! Тогда она могла бы отвлечь внимание всех этих полицейских своим вызывающе откровенным видом! Она бы прошлась перед ними туда-сюда, а я бы проскользнул в подъезд…

Нет. Это, конечно, не дело. Там сейчас опера, следаки, медэксперт. Действительно, что делать? Если полиция найдет документы, то найдет и записку-обращение. Наверняка полиция придет в контору, наверняка начнутся допросы и вызовы. Всплывет вся нелегальная деятельность. Их либо закроют, либо, что более вероятно, обложать данью так, что работа потеряет всякий смысл.

От заокеанских хозяев этого не скроешь. Действительно, можно работу потерять. Размышления Сашека прервала Тома:

— Сашек, давай, пока толпа не разойдется, в кафешке присядем! Вон, глянь, напротив вполне приличная забегаловка.

Тома посмотрела на бледного Сашека.

— Чайку, с похмела, хряпнем. Мы ведь с тобой еще и не завтракали.

— У меня денег больше нет, Том! Все за такси отдал!

— Ничего, ты же видишь, я сумочку не забыла! У меня и карта и наличка с собой! Пойдем!

Перейдя дорогу (Тома десять раз споткнулась и двадцать раз чертыхнулась — ну все перекопали эти дорожные строители!), они зашли в кафе и сели за столик возле окна, из которого хорошо был виден и дом, и полицейские, и даже, машина скорой помощи.

Подошла молоденькая официантка. Приняла заказ. Два чая без сахара для Сашека, кофе «гляссе» и кремовое бисквитное пирожное для Томы. Когда официантка принесла заказанное, Тома, поблагодарив, как бы невзначай, спросила:

— Спасибо большое! А Вы, милая, видели, как она из окна бросилась? Наверное, испугались? Такое на глазах редко бывает. Я тоже отойти не могу, хотя и позже пришла сюда. Жуткое зрелище!

Девушка подняла глаза — видно было, что ей очень хо- чется с кем-нибудь обсудить пережитый стресс:

— Да вообще кошмар! — и, чуть шепелявя, негромко, заговорщески зачастила: — Тут тип один часа два сидел. Черный такой. Тощий! В шляпе, в плаще — в такую-то жару! Глаза все отводил. Всего один заказ сделал — копеечный стакан газировки купил! Чаевых не дал, да еще и стакан с собой упер, гад! Мне теперь платить! Как раз на вашем месте сидел, все на этот дом пялился, а когда та, в белом платье, зашла в подъезд, он за ней побежал — рванул, прямо со стаканом в руке! Я случайно увидела! Смотрю — вскочил! Зачем, думаю? А он рысью из кафе и через дорогу прямо за этой особой — не побежал — как конь поскакал! А минут через десять мы услышали крики — она чуть в коляску с ребенком не попала! Крику было!!! — девушка вытерла набежавшую слезу и продолжила. — Она с четвертого этажа вылетела. Прямо с балкона, через стекло! Господи! — официанточка живо перекрестилась. — Это точно: ее этот мужик выкинул! Муж, наверное! Там, в этой квартире, поэт живет — его все знают, он к нам часто захаживает. Я его часто обслуживала! — и, не удержавшись, похвасталась: — Он мне на днях белую розу подарил! А последние месяцы он у нас только вместе с этой девкой ужинал. Каждый день практически! Она, наверное, готовить не умеет, раз в наше кафе по вечерам его таскала!

В последних словах официантки засквозила неприкрытая ревность.

Сашек и Тома переглянулись. Что за чертовщина? Сначала труп, потом черный мужик — что дальше?

В это время в кафе вошли полицейский и вслед за ним, молодой человек приятной наружности — снова джинсы и черная футболка с Путиным («О, Господи! — простонал Сашек — Они что, все помешались на Путине? И это в такую-то жару!?).

Полицейский прошел в кабинет к администратору, молодой человек остался его ждать. Администратор — пожилая, седая грузная тетка в плоских сандалиях и в огромном бесформенном цветастом платье, попросила подойти весь персонал кафе к ней.

— Это наш товарищ следователь по делу о… — Она по- смотрела на следователя, но тот в этот момент, о чем-то тихо беседовал с полицейским, и она продолжила сама: — О выпадении тела трупа с балкона на асфальт из дома напротив сегодняшним утром.

Окончив такую сложную для нее фразу, тетка предложила следователю и полицейскому присесть за столик у самого входа в кафе.

Полицейский сел за указанный теткой столик и попросил подойти к нему по очереди всех официанток, кассиров и охранников. Сказал, что это пока не допрос, а просто сбор сведений, которые могут пригодиться следствию по данному делу. Впрочем, опорос свидетелей длился не долго — от силы, минут десять — пятнадцать.

Сашек и Тома не обратили на следователя и полицейского никакого внимания. Сашек, борясь со все еще иногда подступавшей тошнотой, прихлебывал чай. Тамара ложечкой кромсала пирожное. Поэтому для обоих стало полной неожиданностью, когда к ним за столик присели следователь и полицейский.

— Здравствуйте! Московская полиция! Старший сержант Милов. Предъявите документы пожалуйста! — полицейский мило улыбался. Для него это была при- вычная процедура.

— Пожалуйста! — Тамара открыла сумочку и вытащила паспорт.

— Так… Спасибо! — Паспорт Томочки взял отнюдь не полицейский, а сам следователь. Аккуратно перелистнув страницы документа, он произнес:

— Так… Савельева Тамара Викторовна. Дата рождения.. Луховицы… Понятно. Прописка… Так… свидетельство о регистрации… Так… Детей нет… С Вами понятно. А Вы, молодой человек? — следователь строго, но в то же время внимательно и доброжелательно, совсем, как легендарный майор Пронин — персонаж когда-то популярных советских детективов, посмотрел на Сашека. — Я документы дома оставил. Эта девушка, Тамара Викторовна, моя невеста. Проживаем мы в одной квартире, по указанному в свидетельстве о регистрации адресу.

— Вы можете подтвердить? — следователь посмотрел на Томочку.

— Это мой муж будущий, Козырев Александр Петрович. Я у него, типа, зарегистрирована и тоже скоро буду Козырева! Скоро! — Тома гордо посмотрела на следака, а тебе, мол, Козыревым никогда не стать!

— Так. Ладно. Скажите пожалуйста, Александр, Вы как здесь оказались? Именно сегодня, именно в это время. Случайно? — взгляд следователя стал колючим.

— Мы гуляли и зашли в кафе. Здесь прохладно.

Сашек почувствовал себя на допросе. Он поднял глаза и увидел за спиной следователя шепелявую официантку, украдкой выглядывавшую из подсобки — видимо, она и сказала следаку о том, что они с Томой интересовались происшествием с упавшей девушкой.

— Так. Понятно. Почему именно в это кафе? — продолжил следователь. Он, одновременно с разговором, что-то чертил синей шариковой ручкой в своем блокноте.

— Здесь другого нет.

— Так… Есть, за углом, в соседнем доме… Вы здесь первый раз, и не знаете. Я прекрасно видел, что Вы приехали на такси, что подходили к барьерной ленте, что разговаривали с человеком в белом костюме, приехавшим на «Мерседесе». Кстати. Он Ваш брат? Так?

— Да. Никто и не скрывает. Он мой родной брат. Павел Петрович Козырев. Москвич. А приехали мы сюда, потому что ему позвонили соседи поэта. — Сашек решил соврать и пошел ва-банк: — Поэт сейчас в отъезде. Будет дней через десять — пятнадцать. Связи с ним нет. Он наш старый друг.

— Так… И где Ваш старый друг сейчас, в данный момент? Кто именно звонил Вашему брату? Зачем? Почему такая срочность? — следователь смотрел настороженно. Казалось, что он готов был схватить Сашека за горло и душить, душить, душить, выдавливая из его рта откровенные признания.

— Да на Камчатке он! — вмешалась Тома. Она вспомнила записку, в которой Поэт довольно подробно описал, кому из друзей позвонил и что им сказал. — На каком-то пароходе с рыбаками плавает. «Водолаз» или «Водолей» — не помню. Ему, типа, рыбаки какие-то рекламную статью для сайта в инете и сценарий рекламный заказали! Оплатили все. Вот он и мотнулся туда, тексты строчить!

— Так… Хорошо. На пароходе ходят, а не плавают. Так, Не знаете. Понятно. Для какого сайта? Какие рыбаки?

— Я почем знаю! Я не поэтесса и не журналистка и не рыбачка! Я — психолог! — Томочка смотрела на следо- вателя вызывающе.

— Так… Ну, хорошо… То, что он улетел на Камчатку, с показаниями соседей сходится. Так… Когда он улетел, Вы говорите? — следак вновь повернулся к Сашеку.

— Пару дней назад. Я точно не помню, не провожал и вслед ему, не плакал… — сгрубил Сашек.

— Вы не ответили на некоторые мои вопросы. Так… А зачем Вы у официантки выспрашивали, что да как?

— И ничего мы ни у кого не выспрашивали! Это подлый прогон! — возмутилась Тома. — Сама она нам выложила, как на тарелочке! Рыдала, жалела, блин, тут на коленях! Ревновала! Плакала! А теперь поди-ты! Информацию из нее вымогали!

Томочка в гневе была прекрасна! Полицейский, сидящий рядом со следаком, не сводил с нее восхищенных глаз.

Следователь продолжил: — Так… Хорошо. Кто Вам позвонил? Когда? Что сказал?

— Знаете! — у Сашека больше не было настроения разговаривать. — У Вас есть наш адрес, вызывайте по- весткой. И вообще — почему Вы решили проверить у нас документы? Я бывший офицер. Воевал в горячих точках. Нахожусь на пенсии по ранению. Шрамы показать? У Вас есть данные, что мы что-то совершили? Что мы находимся в розыске? Или мы что-то натворили и Вы готовы инкриминировать нам административное правонарушение? Скажите нам тогда: что, когда и где мы нарушили. Как Вы сказали, Ваша фамилия? А Ваша? — стекла очков Сашека грозно блеснули. — Я пропустил, не услышал. Повторите пожалуйста! — неожиданно переменив тему, Сашек, глядя прямо в глаза следаку, сказал строгим командным голосом: — И как Вы в эту квартиру попали?!!

— А там открыто было… — следователь осекся, метнул взгляд на полицейского. — Ну, Вы же понимаете. Так? — следак заерзал на стуле. — Произошел несчастный случай. Из окна выпала девушка. Вы же видели.

— Мы видели, что у нашего друга девушка погибла. Горе у нас. А Вы, пожалуйста, вызывайте нас повесткой. Что знаем — расскажем!

Сашек иногда был твердым, как стальной, каленый шарик. О том, что НМ была девушкой Поэта, Сашек ляпнул так, на авось. И угадал. Следователь записал в свой полицейский блокнот Тамарины данные, номера телефонов, которые продиктовал ему Сашек. Потом оба, и следак, и полицейский, поднялись, и молча, не извиняясь и не прощаясь, покинули кафе. Полицейский от самого выхода еще раз оглянулся на Томочку — во взгляде его была такая похоть, что Сашек побелел от злости, а Томочка стыдливо покраснела.

— Сашек! А ты молоток! Молот! Не, ты круче! Кувалда кузнечная! Я бы так не смогла! — похвала Тамары вернула Сашеку утраченное настроение. Мир снова стал казаться розовым. Похмелье куда-то пропало. Он взял кружку с горьким, остывшим чаем. Выпил. Крякнул.

— Все, Тома! Больше не пью! Никогда! Я боялся, что я вместе с желчью печень в унитаз выплюну! Он забьется, а тебе чинить потом! Ох… Все! Не пью!

Тома улыбнулась — даже в такой трудный момент Сашек думал о ней. А это: «Тебе чинить потом!». Значит это только одно: что он дальнейшей жизни без нее не видит! Любит, наверное!

Народ разошелся только через час, когда, сняв свои барьерные ленты, уехала полиция, а вслед за полицией и скорой помощью уехала и специализированная машина, забравшая с собой тело погибшей девушки.

…Дворник — немолодой, унылый узбек, вытянул из подвала длинный, черный шланг, и молча начал смывать с асфальта следы крови и осколки стекла. Кровь, смешавшись с водой и рыжей глиной, кружась по асфальту, потекла в канавку, выкопанную строителями под бордюрный камень.

«Что ж, пусть будет для этой невинной души две могилки — одна здесь, под бордюрным камнем, вторая на кладбище.» — пронеслась мысль у сердобольной Тамары.

…Тома и Сашек уже хотели было выйти из кафе, чтобы посмотреть — опечатана квартира или нет, но тут раздались громкие пронзительные крики. В окно было хорошо видно, как из подъезда, в котором сегодня разыгралась ужасная драма, на жаркую улицу выскочил высокий, тощий мужик в больших черных шпионских очках, в шпионском черном плаще и в огромной черной шляпе. Тряся видеокамерой, он орал на всю ивановскую, что ему все надоело, что он правильно развелся, что жизнь у него кончилась, что детей он заберет с собой и уедет с ними к маме в Саратов, а та, которая ему изменяет, пусть остается с тем уродом, которого так сильно любит!

Он снял шляпу, бросил ее на землю и начал топтать. Зрелище было жалкое. Седой, тощий мужчина, смешно тряся полами своего длинного черного плаща, топтал, поднимая глинистую пыль, собственную шляпу.

Одновременно громко плача и выкрикивая что-то несуразное, он мотал за длинный ремень видеокамеру. К нему подбежали, по-видимому, его дети — симпатичная девушка лет двадцати и здоровенный парень лет двадцати пяти. Они взяли его за руки и начали уговаривать прекратить концерт. Потом увели с собой в соседний подъезд.

— Вот это да! — Сашек повернулся к Томе. — Этот тип конкретно на убийцу не похож! Судя по народному представлению, он даже родной жене по морде фейса стукнуть не может!

— А ты, что, типа, можешь? Ты, типа, меня бить будешь?!! Прямо по морде фейса?!! — Тамара на мгновение застыла, глядя на Сашека широко раскрытыми глазами. Сашек опустил глаза в землю и многозначительно промолчал.

…Они вернулись к дому, подошли к стоящей у подъезда поэта, лавочке. На лавочке сидели три бабули — жительницы дома. Тома спросила разрешения присесть. Бабули прекратили шептаться и хмуро посмотрели на незнакомую им парочку. Нет ответа — нет запрета! Тома и Сашек присели. Все три бабули — и совсем седая в легком сарафане, и рыжая в синем брючном костюме, и еще одна, самая дальняя от Томы и Сашека, строгая на вид бабуля, в сером вязаном платье, с русыми волосами, убранными под беленький церковным платочек, продолжили осуждающе смотреть на новоявленных гостей. По их мнению, у молодых все не так. Не такая, как надо жизнь, не такие, как надо, слова и выражения, не такой цвет лица, предосудительное поведение — и вообще — измельчал народ! Все только и думают об удовольствиях — о деньгах, заграницах, компах, телефонах и сексе! Селфи придумали — сами себя в голом виде снимают и на весь мир показывают! А одеваются? — не пойми, кто мужик, кто баба! И эти двое тоже без разрешения к ним на лавочку сели! Неужели непонятно — раз слово «Да» не сказано — значит нельзя!

— Ужас-то какой! — произнесла Тома, вроде бы ни к кому не обращаясь, и, в то же время, одновременно обращаясь ко всем трем бабушкам. — Эта девушка была подругой нашего родственника! — Тамара вытащила из сумочки бумажный платочек и, картинно приподняв очки, вытерла им слезки, выступившие из уголков ее прекрасных глаз. — Поэт в командировке сейчас, еще ничего не знает. Не знаю, как и сказать ему об этом, когда звонить завтра будет.

— — А ты ему кто будешь? — бабуля в церковном пла- точке заинтересовалась Томочкиными словами. — Сестренка, что ли? Или из бывших? К нему много ходют, и все девки балованные, иногда ночью песни в голос поют. Хотя парень он и не злыдень, но больно уж пьющий, и сам теми девками избалованный! Хотя и добрый. Давеча мне кран починил в ванне, кран совсем новый, только год, как сменила, а он и скрипеть начал! Я его и так, и так, и сантехника из подвала за бутылку звала — а он не идет, и все тут! А поэт, вот молодец! Даже и бутылку не взял! Я, говорит, Маша Петровна, если надо, сам тебе бутылку куплю! Хочешь с лимонадом, а хочешь с квасом! Шутник! Ты, говорит, скажи только — и куплю! — Маша Петровна затряслась в беззвучном, совсем неподходящем к сегодняшнему трагическому моменту, смехе.

Две другие бабули согласно закивали головами. Та, что седая, подхватила:

— Они там совсем совесть потеряли! И подъезд не убирают, и площадку детскую метут кой-как! А воды горячей, по нынешним временам, почитай, все лето нету. Двор перекопали, вон, девка слетела, так чуть сыночка Дашкиного не убила! Потому что тесно, пройти негде! Прям около ее коляски и упала! А если бы в коляску? Упокой Господь ее душу грешную! — спохватилась бабулька — Слышали, как Дашка на покойницу орала? Матом прям! Одна лежит, кровища вокруг течет! А вторая орет почем зря! Успугалася! Заорешь тут! Да все одно, скоро все там будем! — Бабуля перекрестилась и продолжила: — А за квартиру, будь здоров, берут! И ремонта в доме уже лет двадцать, почитай, как не делали! И одни узбеки у них! Одни узбеки! Господи! Как мы дальше жить-то будем? Совсем Москва уже в караван-сарай превратилась! А знаете, что батюшка говорит? Они к нам в церковь за святой водой ходють — они ею лечатся! Спаси нас Господи! — бабуля снова перекрестилась.

— И не говорите! — вступила третья бабуля с редкими, крашеными хной, волосами. — Я давеча с утра захожу в наш продуктовый, молока на кашу, маслица, да хлеба купить, а на кассе сидит такая, бронзовая, не русская и не понимает, что я ей говорю! Глазами черными хлопает и что-то по-своему лопочет! Хер-хер-хер, да, бер-бер-бер! Если едешь к нам на работу работать, то хоть пару слов выучи! Прутся сюда! Знают по-русски только три слова: дай, рубль и доллар! И те выговорить не умеют! Дяй рубяль, дяй долляр! Тьфу! — бабулька тоже перекрестилась.

Все три бабули одновременно вздохнули и осуждающе посмотрели на Тому и Сашека, как будто в приезде и в засилье гастарбайтеров были виноваты именно они. Маша Петровна, строго глядя на Тому, спросила:

— Так вы-то оба кем ему будете? Поэту нашему?

— Я сестра его троюродная. — Тома приняла сердобольный вид, стала какой-то серенькой, незаметной мышкой. Голос ее, обычно широкий и звонкий, вдруг стал извинительно-оправдательным, тихим, стыдливо-просящим. И куда все красота подевалась?

— Вы знаете, мы очень редко видимся. Больше по телефону общаемся. Мы совсем в другом конце Москвы живем. Работаем. Времени совсем нет. Нам его коллеги сказали, что его невеста из окна выпрыгнула, вот мы и приехали. Как Поэту сказать? Даже и не знаю. А это мой муж, Александр.

— Коллеги? С работы? — Маша Петровна была не промах. — Так быстро узнали? Гляди-ка! Пары часов не прошло, а уже вся Москва знает, что да как!

Она, ища поддержку, посмотрела на подружек — те дружно закивали в ответ.

— Одни сплетники вокруг! — высказала свое мнение рыжая. — Девка еще до земли долететь не успела, а они уже звонют! И не в скорую, а по людям, чтоб сплетничать! Вот народ пошел! Вот народ! Тьфу!

— Ну, случай такой. Поэтому и звякнули. Как не приехать? Ой, что же я ему скажу? Что скажу? — Томочка начала тихо плакать. Это у нее здорово получилось — актриса она была талантливая.

Пока бабули успокаивали Тамару, Сашек тихо и, как ему казалось, незаметно проскользнул в подъезд. Поднявшись на четвертый этаж, он увидел, что двери в квартиру поэта были опечатаны. Вернувшись к лавочке, он сказал Тамаре, так, чтоб слышали бабули, что надо ехать домой. Помочь мы здесь никому не можем. А поэту пока говорить ничего не будем — пусть спокойно работает на своем пароходе. Тамара вызвала такси. Когда подъехала машина, бабули, которые вроде бы начали ей сочувствовать, опять посмотрели осуждающе

— «Нам нашу нищенскую пенсию вовремя не платют, а у некоторых денег куры не клюют!» — услышали Сашек и Тамара злобный шепот, когда садились в такси.

глава 15

…Приехав домой, Тамара первым делом прямо в прихожей скинула кроссовки, стянула с себя джинсы, носочки и футболку. Зашла в ванную, ополоснула руки. В черном кружевном белье, босая, в цыганском платочке, повязанном по-сельски на рыжих кудряшках, она была намного прекрасней, чем любая супермодель, сошедшая с обложки эротического журнала. Затем Тома прошла на кухню. Сняла с головы платочек и бросила его на стул. Сашек поплелся вслед за ней и застыл, как вкопанный.

Он с утра на кухню не заходил — одевшись под командованием Томочки, Сашек успел только заглянуть в туалет по малой нужде да ополоснуть в ванной лицо и руки.

Кухня сияла чистотой. От вчерашней попойки даже следа не осталось.

— Томочка, ты когда успела все убрать?!

— Успела! Пока ты после секса дрых вверх ногами, как ленивец на ветке, я все наше вчерашнее бардельеро прибрала и помыла! Слава Аллаху, что никто из нас не курит! Кроме соседа! Не пойму, как ты вчера умудрился своим плечом в его сигарету влезть?!

— Потому что пьяный был… Почему слава Аллаху?..

— Не знаю! Бог един… Само как-то на язык пришло! Бывает! Не парься!

Томочка взяла из навесного кухонного шкафчика стеклянный стаканчик, налила в него водички из под крана, салфеткой вытерла губки, удалив с них помаду — чтобы на стаканчике не осталось жирных следов. После чего отпила примерно треть, и, передохнув, добавила:

— А ты сегодня пылесосишь!

Это был приговор. Разделение семейных обязанностей. Обычно именно с этих слов, сказанных любимой женщиной в адрес любимого мужчины, и начинается рутинная семейная жизнь. Попив водички, Томочка проследовала в спальню, что-бы надеть свою привычную домашнюю одежду — короткие белые шортики и кремовый топик. Сашек не нашелся, что ответить. Да и разве можно ответить «Нет!» такой прекрасной женщине?

Двухкомнатная квартира в доме сталинской постройки, в которой жил младший Козырев — Александр, или, как его теперь нежно величала Тамара — Сашек, когда-то принадлежала родителям его матери. Павел Петрович, брат Сашека, получил в наследство квартиру дедушки и бабушки по отцовской линии. Так уж получилось, что мать и отец братьев Козыревых были в своих семьях единственными детьми. Поэтому каждый из братьев от дедушек и бабушек получил не только по квартире, но и по дачному участку. Спортивный Сашек ездил копаться в огороде под Домодедово, а Павел — пить коньяк и жарить шашлыки на Рязанское шоссе. Родители же Павла и Сашека свою квартиру получили от ПМК (передвижная механическая колонна), в которой они оба работали еще в советское время. Мать Павла и Сашека, Маргарита Прокопьевна, несмотря на возраст, так и жила в ней одна. Ни к кому из сыновей она переезжать, даже на склоне лет, не захотела.

…Отец братьев был прорабом (прораб — производное от ПРОизводитель РАБот). Мать, в том же ПМК, сначала учетчицей, потом главным бухгалтером. Их ПМК строило многоэтажные жилые дома в черте Москвы. В одном из таких домов и жил поэт, купивший там квартиру в конце буйных девяностых годов прошлого века.

В какие-то времена поэт получил хороший гонорар. Со- вершенно случайно подвернулись наследники недавно умершей бабушки, которые не собирались проживать в Москве. Сумма всех устроила. Поэту хватило, по тем деньгам, не только на квартиру, но и даже на несложный ремонт и на кое-какую новую мебель! Так что, квартирный вопрос поэта был решен без мучительных кредитов, займов и других, сопутствующих приобретению квартиры, проблем.

…Ранее, пока Сашек пять месяцев назад не сошелся с Тамарой, он с квартирой и с уборкой справлялся сам. Иногда ему помогала мать.

Маргарита Прокопьевна навещала каждого из сыновей примерно раз в две недели. Братья Козыревы не зря влюбились в Тому — Тома поразительно была похожа на нее. Овдовела Маргарита Прокопьевна рано — алкоголиков, каким был Петр Михайлович, отец наших братьев, к сожалению, земля носит не так долго, как им самим хотелось бы. Он, находясь в пьяном виде на восьмом этаже строящегося обьекта, упал, с не огороженного перилами, балкона. Упал в котлован, который уже начали заливать бетоном, прямо на стоящий торчком густой лес арматуры.

…Когда Тамара из съемной комнаты в коммуналке перебралась к Сашеку, как-то незаметно вся работа по дому легла на ее прекрасные плечи. Но работы было не так много. Сашек был аккуратен, не курил, не пил — говорил, что его отец выпил и выкурил все не только за своих детей, но и за будущих внуков! Конечно, фраза «Ты сегодня пылесосишь!» была дежурной, и означала не что иное, как конец холостяцкой жизни. Все. Точка! Теперь у Сашека начинались семейные будни.

— Хорошо. Я все пропылесосю, только попозже. Можно? — Сашек безропотно принял Тамарины условия. — А сейчас давай пообедаем, поспим, мне с похмела кушать очень хочется! А ночью съездим и все заберем. А то Павлик оборется!

Тома открыла холодильник и стала прикидывать, что разогреть покушать.

— Там же все опечатано? Как мы войдем? Я слышала, что в таких случаях акт составляют и двери блокируют, если замок неисправен. — Тамара, блеснув очками, кинула быстрый взгляд на Сашека. — Нас не арестуют?

— Не арестуют. Попробовать можно. Кто узнает, что мы там были? Мало ли, может, просто мальчишки пошалили. Мы тихонечко эти печати отклеим, а потом снова приклеим!