Бесплатный фрагмент - Человек среди учений

На обложке: рисунок Александра Гармаева «Сова».

Читателю от автора

Приветствуя многоуважаемого читателя на пороге этой книги, считаю необходимым сразу предупредить о том, что его ожидает, и о том, чего он здесь не найдёт.

Читатель встретится здесь с несколькими темами для размышления, которые автору кажутся чрезвычайно важными. Настолько важными, чтобы попробовать побудить читателя к собственным размышлениям на эти темы:

— Для чего нужна философия? Стоит ли за этим словом что-нибудь такое, что необходимо обычному человеку в его реальной жизни?

— Как возникают учения? Как они связаны с личными взглядами их основателей? Что они могут дать своим последователям?

— Почему философия кажется нам порою ужасно скучной и не имеющей отношения к нашим собственным проблемам? Необходимо ли для того, чтобы разбираться в ней, прочитать сотни толстенных томов?

— Может ли человек спокойно осмотреться среди учений, не погружаясь с головой ни в одно из них? Есть ли что-нибудь общее у всех учений? Какие особенности того или иного учения требуют нашего внимания, когда мы начинаем к нему прислушиваться?

— Как философия затрагивает разные уровни нашего существования? Чем она может помочь нам в осмыслении нашей индивидуальной жизни?.. коллективной?.. национальной?.. жизни человечества в целом?..

— Могут ли учения только соперничать друг с другом — или они способны и к сотрудничеству? Чего мы можем от них ожидать или даже требовать? Каковы права человека в философии?

— Как выглядит та общая территория, на которой у отдельного человека и у всех учений имеются общие интересы? Чего можно ожидать от философии в будущем?

Ещё читателя здесь ожидают двадцать сказок. Они написаны специально для этой книги и тесно связаны с теми темами, которым она посвящена. Не обо всём удаётся сказать рационально: образный язык помогает изложению и восприятию. Вот почему здесь сказки. Надеюсь, что они не обескуражат серьёзного читателя и облегчат чтение тем, кому надоедает сплошная серьёзность. Я рад приветствовать и тех читателей, которые вообще не нуждаются в рассуждениях и выберут изо всей книги одни лишь сказки.

Практические замечания к каждой главе тоже можно пропускать при беглом знакомстве с книгой. Но если стремиться именно к беглости, быстрее будет просмотреть только их.

Читатель почти не найдёт здесь цитат. Не потому, что не на кого сослаться. Не потому, что не хотелось бы украсить свой текст афоризмами великолепных мыслителей. Просто в этой книге, читатель, мне хотелось побыть с тобой наедине: ведь она в каком-то смысле до-философская, так что пусть наши отношения с учениями и учителями возобновятся после того, как она будет закрыта.

По этой же причине нет библиографии, указателей и прочего научного шика. Нет подстрочных или затекстовых примечаний. Зато много реплик, добавленных по ходу работы с написанной книгой.

Мне хотелось говорить как можно искреннее и как можно яснее. Это две непростые цели, тем более не всегда они достижимы одновременно. Много зависит и от читателя, от его желания понять меня и себя самого. То, что в книге найдётся полезного, неминуемо будет перемешано с чем-то лишним. Уточнения или повторы, которые одному читателю помогут воспринять мысль автора, для другого могут оказаться ненужной помехой. Краткость, к которой во многом стремился автор, может, в свою очередь, обернуться недосказанностью. И в этом отношении мне хотелось бы честно предупредить читателя, что ему придётся потрудиться, переходя от размышлений автора к собственным размышлениям.

Я благодарен всем, чьи мысли, высказанные в книгах или в беседах, стали невидимой основой этой книги. Благодарен своей семье, творческий дух которой служит для меня важнейшей поддержкой.

Наконец, автор будет признателен тому единственному (всегда единственному) читателю, который возьмёт на себя труд отозваться об этой книге по адресу: krotovv@gmail.com.

Глава 1. Для чего нужна философия?

Тебя спрашиваю, весёлого оптимиста, с аппетитом живущего свою жизнь и призывающего к этому окружающих. Нужна ли тебе философия? И для чего нужна? Стоит ли вообще заглядывать в этот странный закоулок познания? А если да, то зачем?

Тебя спрашиваю, осторожного скептика, недоверчиво проходящего среди пыльных декораций мира. Существует ли для тебя философия — и как она выглядит, что даёт тебе?

Тебя спрашиваю, поэтичного романтика, чутко прислушивающегося к дуновениям судьбы. До философии ли тебе? Поведает ли она тебе о чём-то значительном?

Тебя спрашиваю, спокойного прагматика, рационально организующего свою жизнь в любых условиях. Строишь ли ты свою философию сам, берёшь ли готовые конструкции или не нуждаешься ни в том, ни в другом?

Тебя спрашиваю, человека простого или сложного, обычного или своеобразного, деятельного или задумчивого. Зачем тебе философия?

Спрашиваю сам себя: зачем мне философия?

Зачем она тебе, мне, человеку, людям, человечеству?..

Странное слово

Слово «философия» отполировано до блеска бесчисленными искателями истины. Так бронзовая ручка входной двери сверкает от текучего множества прикосновений. Но что-то в этом слове так и остаётся загадочным, не исчерпывается прямым его смыслом.

Философия. Любовь к мудрости. Соединение греческих слов «филео», люблю, и «софиа», мудрость. По-русски когда-то пробовали говорить «любомудрие». Но конструкция эта, будь то философия или любомудрие, не совсем соответствует обычным принципам конструирования слов.

Скажем, библиофил любит книги. Русофил любит русских, а англофил — англичан. Почему тогда «философ», а не «софиофил»?

С другой стороны: историософия — мудрость через познание истории, антропософия — мудрость через познание человека, теософия — мудрость через богопознание. Тогда философия — мудрость через познание любви? Нет, это вроде бы о другом.

Да и что за особая такая любовь: к мудрости? В противоположность любви к глупости, что ли?

Или в том и загадочность этого слова, что оно не сводится к буквальному значению? Что оно всего лишь обозначает нечто важное и не разгадать его этимологической расшифровкой. Это просто дверь куда-то — и, приоткрыв её, необходимо оглядеться.

Нет, я не хочу заниматься филологическим препарированием загадки. Хочу прежде всего понять, нужна ли вообще мне философия. Если нет — какая разница, каким словом она обозначена!..

Сказка о словушке

Случилось это в Лесу Словес. В том самом Лесу Словес, возле которого жил Эфэф, знаменитый любитель слов.

Пришёл к нему как-то в гости Эхэх, который ничем особым знаменит не был, кроме любви к пиву. За пивом он как-то и поспорил с приятелем, что обхитрит самого Эфэфа.

Наговорил Эхэх Эфэфу с три короба. Мол, он, Эхэх, тоже слова любит. Мол, он тоже так хотел бы их у себя разводить, так хотел бы. Только вот нет у него, бедного Эхэха, ни одной словушки, чтобы словечек в Лесу Словес наловить, а потом у себя дома обожать их и пестовать.

Эфэф по доброте своей дал Эхэху словушку, да ещё самую лучшую подобрал. Побежал Эхэх в Лес Словес, словушку поставил, словечко в неё поймал, да в ней и оставил, будто вынуть ещё не успел. А устройство словушки переустроил.

На следующий день бродил Эфэф по Лесу Словес. Увидел свою словушку, а в ней словечко мечется. Видно, давно уже оно там. Подбежал Эфэф к словушке, хотел словечко выпустить, а словушка раздулась, хлоп! — и сам Эфэф вместе со словечком в ней оказался.

Опечалился Эфэф, что его словушку так переустроили, ведь это полное безобразие — людей в словушки ловить. Сидит в словушке, поглаживает словечко по буковкам и думает, что же делать. И придумал.

Переустроил он ещё немного то переустройство, которое Эхэх произвёл, и стала словушка раздуваться, чтобы не только слово, но и все его смыслы в ней поместились. Раздувалась, расширялась — и вот сначала словечко, а потом и сам Эфэф, смогли между её прутьев проскользнуть. Отбежали они в сторону, за деревьями спрятались, и правильно сделали: лопнула словушка, разлетелась на мелкие кусочки, словно горсть конфетти кто-то бросил.

Пошёл Эфэф к себе домой, а словечко за ним бежит, не отстаёт. Успело к нему привыкнуть.

Определения

Может быть, просто порыскать по толковым словарям? Но не хочется с них начинать. Хочется услышать живые голоса тех, кто присматривался к философии по-своему. Что удалось разглядеть тому или другому?..

Вот некоторые изречения-определения, выписанные из разных книг. Сведённые вместе, они образуют пёструю многоголосицу, но в каждом из них — попытка ответить.

Итак, философия — это:

«Высвобождение духа». (Юлий Шрейдер)

«Деятельность, доставляющая счастливую жизнь рассуждениями и диалогами». (Эпикур)

«Ископаемая мудрость». (Алексей Бельмасов)

«История заблуждений на пути к истине. (Юрий Рыбников)

«Критическая наука о незнании». (Гризебах)

«Маловразумительные ответы на неразрешимые вопросы». (Генри Адамс)

«Мысль, отпущенная до пределов внимательного понимания». (Владимир Бибихин)

«Наука принципов и первопричин». (Аристотель)

«Наука о всех возможных вещах — как и почему они возможны». (Христиан Вольф)

«Наука об отношении всякого знания к существенным целям человеческого разума». (Кант)

«Наука, позволяющая одним философски относиться к вещам, а другим — к их отсутствию». (Геннадий Малкин)

«Пляж, на котором отпадают все условности и приличия, соблюдаемые наукой, и человек может нагишом бросаться в стихию мысли или греться на её солнце». (Иосиф Левин)

«Отыскивание сомнительных причин в обоснование того, во что веришь инстинктивно». (Хаксли)

«Познание посредством понятий». (Гегель)

«Познание смысла и приобщение к смыслу». (Бердяев)

«Познание того, что есть». (Фейербах)

«Посредник между религией и наукой». (Сергей Лазарев)

«Поэзия мысли». (Аветик Исаакян)

«Приправа, без которой все блюда кажутся безвкусными, но которая сама по себе не годится для пищи». (Ренан)

«Публичное сознание, то есть сознание, которого нельзя не высказать, сознание вслух». (Мераб Мамардашвили)

«Руководство к жизни». (Пулла Раджу)

«Способность отдать самому себе отчёт в очевидности». (Мамардашвили)

«Способность созерцания истины, какова она есть». (Платон)

«Усилие, связанное с постоянной проверкой всех очевидностей». (Лешек Колаковский)

«Школа любви к истине». (Бердяев)

Каждое из этих определений по-своему примечательно. И каждое — лишь разжигает желание понять: есть ли в философии, о которой можно сказать столь по-разному, что-то такое, что нужно мне самому?

Взгляд из словаря

Надо всё-таки заглянуть и в толковые словари. Без особых иллюзий, без надежд на открытие, с одним лишь уважением к общему. Здесь нет живого личного взгляда. Ведь толковый словарь — это всего лишь великий усреднитель, подытоживающий общее словоупотребление.

Ещё один заход. Философия — это:

«Наука о достижении человеком мудрости, о познании истины и добра». (Даль)

«Учение об общих принципах бытия и познания, об отношении человека к миру». (Философский энциклопедический словарь)

«Форма общественного сознания, мировоззрение, система идей, взглядов на мир и на место в нём человека». (Советский энциклопедический словарь)

«Форма духовной деятельности, направленная на постановку, анализ и решение мировоззренческих вопросов, связанных с выработкой целостного взгляда на мир и на место в нём человека». (Философский словарь)

«Наука о наиболее общих законах развития природы, человеческого общества и мышления». (Словарь иностранных слов)

Наука, учение, форма… Что ж, наверное, таково и есть усреднённое восприятие. Личностные высказывания разноречивы, они не претендуют на объективность, но каждое из них побуждает к мысли. Толкующий авторитет таким свойством обычно не обладает.

…Но вот и в словаре мелькнуло нечто откровенное:

«Вопрос о том, что такое философия и в чём заключена её ценность, является спорным». (Краткая философская энциклопедия)

С точки зрения учений

А в чём вообще проблема? Ведь почти любое философское учение готово с аппетитом растолковать, что такое философия и зачем она человеку.

Так-то оно так, да не просто так…

Тут приходится быть осторожным. На самом деле всякое учение будет отвечать совсем на другой вопрос. Вопрос этот, если быть точным, выглядит примерно так: «Зачем нужна философия, если исходить из позиций самого этого учения?»

Можно и острее: «Зачем эта философия нужна себе самой?»

Этот ли вопрос важен для тебя, для меня, для человека самого по себе?..

Каждое учение стремится к самодостаточности. Оно прежде всего вводит свои понятия. Оно с самого начала устанавливает свой метод описания жизни. Уже с помощью этих понятий и в принятом ключе оно будет отвечать на любые вопросы. Логическая (а тем более риторическая) последовательность изложения может быть разной, но суть именно такова: проекция на себя.

Поэтому любое учение интерпретирует предшественников, неприметно изменяя их взгляды самим пересказом на своём языке. Так оно поступает и с современниками, самой своей терминологией подчёркивая догадливость одних и заблуждения других. Так же оно обращается и с понятием о философии, набивая его, словно пустой чемодан, теми вещами, которые учение считает нужным взять в дорогу.

«А как же может быть иначе?» — удивятся одни. «А что тут плохого?» — спросят другие. «Это и есть подлинный философский подход!» — будут настаивать третьи.

Но мне, живому человеку, который пока не отдал своего предпочтения определённому учению, хотелось бы одного: понять для себя, зачем нужна философия. Понять это ДО того, как я начну присматриваться к учениям и выбирать из них наиболее для себя подходящее. До того, как то или иное учение убедительнейшим образом объяснит, почему оно мне необходимо. Хотелось бы понять это, ещё не будучи вовлечённым в ту или иную модель мировосприятия. Понять, сохранив свободу выбора среди учений.

Возможно ли это?..

Сказка о королевском троне

Человеку по имени Инцарь очень хотелось стать королём. И надо же так случиться, что однажды на городской площади к нему подошёл человек в странном одеянии, поклонился и сказал:

— У меня есть книга специально для вас. Стоит она недорого, но может привести вас к королевскому трону.

Обрадовался Инцарь, купил книгу и в ту же ночь прочитал её от начала до конца три раза подряд.

А наутро он вышел из дома и отправился в путь к королевскому трону.

Долго ли, коротко ли, пришёл он туда, куда книга вела, и увидел замок. Вошёл — и увидел двух служителей, которые поклонились ему и сказали:

— Поднимитесь по лестнице, Ваше Величество.

Поднялся Инцарь по лестнице, вошёл в комнату, где на стене было написано: «Оставьте здесь всё». Вытряхнул Инцарь всё, что у него было в карманах, положил свою дорожную сумку и пошёл в следующую комнату.

Там на стене было написано: «Смените свои одежды». Переоделся Инцарь в странное одеяние и пошёл дальше.

В следующей комнате был накрыт стол со странными блюдами и напитками. Была и надпись на стене: «Подкрепите свои силы». Отведал Инцарь еды и питья. Сначала удивлялся непривычному вкусу, а потом ему странно стало, как это он раньше что-то другое ел и пил. Радость и величие ощутил он в себе от этой пищи.

Перешагнул он порог в соседнюю комнату, а там на мраморном столике, на бархатной подушке корона сверкает. Инцарь надел её, а к нему служитель подходит, кланяется и говорит:

— Ваше Величество, я должен вас особому языку научить.

Стал Инцарь особый язык учить — и скоро так хорошо выучил, что прежний свой язык начал забывать. И казалось ему, что он здесь уже всю жизнь живёт и никуда ему больше не нужно.

Наконец открыл служитель перед ним двери в зал, а там посредине королевский трон стоит. Сел на него Инцарь, радуется. Посидел немного, подходит к нему новый служитель и говорит уже на том особом языке, который Инцарь выучил:

— Ваше Величество, прошу Вас пройти к другим королям. Только корону соизвольте здесь оставить. Таков обычай.

Снял Инцарь корону и пошёл по длинному коридору. Направо и налево двери в комнаты. Всюду люди в таких же странных одеяниях, как на нём, все радостные и величественные, все на особом языке говорят и все друг к другу «Ваше Величество» обращаются.

Показали Инцарю его комнату и остался он там жить, про прежнюю жизнь почти не вспоминая. Да и некогда было вспоминать: слишком много дел было. То поручали нового короля встретить, то путеводной книой в городе торговать, то пол подмести, то картошку почистить. Сказали, что если он постарается, то через несколько лет может стать Старшим королём, а потом и Руководителем королей первой ступени.

На королевском троне он сидел каждые полгода — по десять, а то и по пятнадцать минут. И корону ему на это время давали.

Тайное открытие

Когда-то я сделал для себя открытие. Но долго хранил его в секрете ото всех. Я не горжусь им. Напротив — мне очень неловко говорить об этом. Эрудит уличит меня, наверное, в элементарном невежестве. А раздумчивый человек, возможно, усмехнётся про себя: «Тоже мне, открытие. Это любому умному человеку понятно». Но и совсем утаить то, что я обнаружил, не могу. Ведь для меня это действительно стало открытием. Значит, для кого-нибудь тоже может оказаться важным.

Лучше было бы, конечно, вырыть где-нибудь ямку, как легендарный царский брадобрей, и прошептать в неё: «У царя ослиные уши». Только ведь какая-нибудь дудочка рано или поздно всё равно должна спеть об этом…

Так вот: как это ни странно, главная задача философии просто-напросто не определена. Для чего нужна философия человеку? Чем она должна заниматься? Каков её главный предмет, если исходить из наших живых интересов? Нет ответа на этот вопрос, как бы его не формулировать!

Да и можно ли ответить на вопрос о главной задаче безотносительно к тому, КАК философия будет заниматься ею? Ответить не на языке одного из учений, не на основе концептуального подхода, принятого самим отвечающим, а просто, по-человечески. На языке личности. Ведь мне, человеку, нужен именно такой ответ.

Обычай отвечать на вопрос «Чем должна заниматься философия?» на языке того учения, которое берётся отвечать, приводит к отсутствию даже самой малой общей области философского мышления. К отсутствию предварительной постановки задачи. Мол, давайте начнём философствовать, говорит любое учение, а там по ходу дела разберёмся.

В результате философия сразу же, ещё до начала своей работы, распадается на множество подходов-учений, которые чаще всего с порога отрицают друг друга. Иногда кажется даже, будто собственное самоутверждение и обличение соперников как раз и становится для них главной задачей.

Каждое из учений говорит о своём и по-своему. У философии в целом нет ни общего ядра, ни общего языка. Сходство некоторых учений иногда создаёт видимость общности — но эта близость служит главным образом для отмежевания от остальных. И уж вовсе не мешает схожим учениям с ещё большим усердием сражаться в своём кругу по поводу более тонких разногласий.

Ну и что же? Да здравствует разнообразие подходов, конкуренция идей, рынок мировоззрений!..

В этом не было бы ничего плохого, если в противоборстве учений не страдали бы интересы человека. Человека, который хочет что-нибудь понять для себя. Человека, которого каждое учение старается перетянуть на свою сторону ещё до того, как он успел разобраться, что ему вообще от учений нужно.

Попытка ответа

Трудно, трудно поверить в то, что до сих пор не найден ответ на вопрос о том, для чего человеку нужна философия, — такой ответ, который не зависел бы от философского учения. Наверное, найден. Может быть, даже не один. Но то ли он не дошёл до меня, до человека, который в нём нуждается, то ли я по невнимательности своей его не высмотрел. Вот и остаётся предпринять собственную попытку ответить.

Но сначала стоит прикинуть ещё раз, каким должен быть этот ответ.

Чтобы ответ был непредвзятым, нужно найти его до начала изложения какого-либо конкретного учения.

Чтобы ответ был полезен человеку, он должен быть достаточно простым и естественным. Он должен быть приемлемым для любого дальнейшего развития мировосприятия.

А заодно, если ответ будет удачным, он сам наметит контуры действительно общей области философии. Той начальной области, где учения могут встретиться, ещё не соперничая, ещё не противоборствуя друг с другом.

Ну вот, приготовления закончены, осталось набрать в грудь воздуха и произнести наконец ответ. А уж после этого — осмотреть его со всех сторон и применить в дело.

Итак:

ФИЛОСОФИЯ НУЖНА ЧЕЛОВЕКУ, ЧТОБЫ ОРИЕНТИРОВАТЬ-СЯ В ГЛАВНОМ.

Если не сказать «в главном», то представление о философии вберёт в себя вообще всё, относящееся к человеческому познанию, да и к практике человеческого поведения. Но суть не в этом добавлении.

Суть в одном-единственном ключевом понятии: ориентирование.

Это означает, что основная задача философии состоит в том, чтобы помочь человеку ориентироваться — в жизни, в мире, в себе самом.

Потребность в ориентировании

Ориентирование — не просто ключ к пониманию задач философии. Оно становится таким ключом, потому что входит в основу самой жизни.

Нужно ли это доказывать? Нужно!

И доказывать это себе будешь ты сам, читатель.

Присмотрись к собственной жизни, к собственным проблемам, прошлым и теперешним. Ты увидишь, что все они уходят корнями в ориентирование.

Всякое живое существо нуждается в ориентировании. Настолько нуждается, что первоначальные возможности к ориентированию «запаяны» в каждом живом существе на уровне самых глубинных инстинктов.

То же и у человека: стремление к ориентированию — первейшая потребность после элементарных физиологических импульсов. Вместе с тем способность к ориентированию необходима и на высочайших духовных взлётах. А также — во всём промежуточном диапазоне.

Когда биологи говорят о поисковой активности, придавая ей определяющее значение в поведении живых существ, — это и есть, если быть точным, именно ориентационная активность. Те особи, у которых она выше, имеют повышенный шанс на выживание и на успех.

Понятие ориентирования необходимо и при изучении человеческой психики. Если его не использовать явно, оно неизбежно возникнет под другими именами. Или в комбинации с другими представлениями о внутреннем мире и о поведении человека.

Вот эта самая потребность в ориентировании, простая и насущная, первоначально проявляющаяся на уровне инстинкта, по мере её развития на более высоких уровнях и приводит человека к тому, что называют философией.

Само по себе понятие ориентирования не нуждается в мировоззренческих предпосылках. Оно философски нейтрально. Поэтому мы можем пользоваться им, не обращаясь к какому-либо учению.

Вместе с тем это понятие включает в себя все те вопросы и проблемы, которые приводят к философскому мышлению.

Кто я? Зачем я здесь? Что такое жизнь? В чем её смысл, есть ли он? Что такое человек? Что представляет собой внешний мир? Что представляет собой мой внутренний мир?..

Все эти вопросы выражают одно и то же — стремление к ориентированию в главном.

Чаще всего философию понимают как поиски истины. Правильно: именно ориентирование нуждается в истине прежде всего, нуждается по самой своей сути. Ориентирование — это стремление понять истинную реальность, чтобы выбрать свой путь среди бесчисленного множества возможностей.

Сказка об одиннадцатом зрении

В одной очень далёкой стране, а может быть даже на далёкой планете, жили необычные люди-далечане. У них было не одно зрение, а десять разных зрений.

Как и у нас, у них было всего по паре глаз. Но они умели по-разному их настраивать. В одном настроении глаз они видели насквозь любые предметы, в другом — видели электричество, в третьем — запахи, ну и так далее.

Не все далечане одинаково владели всеми видами зрения. Одни были зрячими в том и сём, другие — в пятом и десятом. Но всё-таки много было и способных к любому зрению. Их называли всезрячими. Они были самыми уважаемыми гражданами. Каждый из них считал своим долгом выпустить большую звуковую книгу (других книг у далечан не было, не хотели они тратить зрение на чтение) про то, что он повидал в разных зрительных настроениях.

Однажды у далечан пришло время выбирать Царя-мудреца. Этот царь вовсе не управлял далечанами. Всякими житейскими подробностями занимались у них люди, которых называли завхозами. А Царь-мудрец нужен был далечанам для того, чтобы было с кем посоветоваться о жизни.

Выбирали Царя-мудреца так. Каждый далечанин мог послать в счётный центр имя того, кто своей звуковой книгой больше всего помог ему в жизни. Чьё имя встречалось чаще всех, тот и становился Царём-мудрецом.

Так всё происходило и на этот раз. Но до чего же были удивлены всезрячие далечане, когда узнали, что Царём-мудрецом стал не один из всезрячих, как это всегда случалось, и даже не семизрячий или пятизрячий, а вообще слепой человек!

Тут же к новому Царю-мудрецу набежали звуковые журналисты (других у далечан не было) и стали спрашивать его, как же так получилось, что его книги оказались для людей полезнее мудрости всезрячих.

— Всё дело в одиннадцатом зрении, — сказал Царь-мудрец.

— Как? Что такое? — заудивлялись журналисты. — Какое такое одиннадцатое зрение? Ни у кого нет одиннадцатого зрения!..

— Правильно, — кивнул слепой Царь-мудрец. — Это зрение надо было бы первым назвать, а не одиннадцатым. Ведь это зрение, которым мы внутрь себя смотрим. Уж оно-то есть у каждого.

— Если у каждого, то и у всезрячих оно есть, кроме остальных десяти! — воскликнул один журналист. — Почему же вы Царём-мудрецом оказались?

— Просто, наверное, меня никакое другое зрение не отвлекало, — улыбнулся Царь-мудрец журналисту, которого он не мог увидеть.

И надо сказать, далечане никогда не жалели, что их Царь-мудрец был всего-навсего однозрячим.

Уровни ориентации

Философия внутренне связана с ориентированием настолько, что вполне можно говорить, например, о «философии муравейника» или о «мировосприятии амёбы». Это будет забавно, но понятно: разглядеть своего рода философию уже на нижних уровнях ориентации.

То же относится и к человеческой жизни. Уровней, на которых человеку необходимо ориентироваться, — множество. И можно было бы усматривать философию с самого начала этой лестницы, практически бесконечной.

Только нужно ли это? Для чего? Может быть, оставить эти начальные ступени для муравья и амёбы: пусть разбираются в своём главном?..

Вряд ли возможно провести некую границу и сказать: вот здесь начинаются философские проблемы. А всё, что до этого, — ориентирование инстинктивное и стихийное. Но какой-то существенный уровень нащупать надо.

Ориентироваться в главном — вот про что мы не должны забывать, если хотим понять реальные задачи философии, а не просто поиграть с этим понятием. Но определяет, что же для него является сейчас главным, сам человек. Это неотъемлемая часть каждой задачи ориентирования, которую он решает.

Сосредоточив внимание на главных для себя ориентирах, человек тем самым может переходить на более значительный, более высокий для себя уровень восприятия жизни. С внимания к главному, с выделения главного и начинается та личная работа по ориентированию, которую можно назвать философской.

Но и дальше мы имеем дело с разными уровнями ориентации, с разными её планами, с разными аспектами. Ведь нам нужно ориентироваться внутренне и внешне, ориентироваться практически и умозрительно. Ориентироваться по отношению к себе или по отношению к другим. Понимать те или иные пласты жизни и сочетание их друг с другом.

Многие люди ориентируются в жизни, вроде бы не обращаясь к философии. Но и у них есть свои ориентиры и свои способы пользоваться ими. Другими словами, у любого человека есть своя индивидуальная философия ориентирования. Пусть не сформулированная, пусть даже противоречивая, но есть.

Есть, несомненно своя философия и у тебя, читатель. Не знаю, насколько она сформулирована. Но она есть. Пусть она не похожа на мою. Тем важнее подумать о том, что же такое философия вообще.

Философия как способ мышления может помочь человеку прояснить, улучшить, изменить, развить личную философию ориентирования. Но она не является для него чем-то совершенно новым, чего у человека не было. Философия — это всего лишь инструментальная мастерская навыков к ориентированию. В этой мастерской много этажей и отделений. Но всё, с чем мы можем работать, мы приносим сюда с собой.

Практические замечания

Добавить замечания, которые подчёркивали бы практическую сторону размышлений, мне хотелось давно. Окончательно меня побудил к этому один из моих сыновей.

— Прочесть-то я прочёл, — сказал он мне, когда первая глава была написана, — ну и что? Непонятно, что практически делать-то надо. Только сказки и запоминаются.

Можно было бы, конечно, воспринять это как комплимент сказкам. А философия — что ж, всё-таки это не только сказки. Её надо обдумывать, сопоставлять со своим опытом, осваивать, а не запоминать. Но что-то мне мешало успокоиться на этом.

Философия не может быть самоцелью. Важно, чтобы она работала. Философия должна быть в итоге практической, она должна помогать нам. Иначе она останется всего лишь интеллектуальным развлечением.

Попробую поэтому просмотреть каждую главку с практических позиций. Пусть эта практичность не доходит до конкретности рецепта. Пусть для одного она послужит точкой опоры, а для другого — точкой отпора. Может быть, для зрелого читателя эти замечания будут совершенно лишними. Но всё-таки попробую.

— (Странное слово) Каждому из нас важно представить, что для него самого стоит за словом «философия». Пусть хотя бы в самом первом приближении. Тогда, по крайней мере, будет с чем сопоставлять остальные мнения. И, может быть, с их помощью постепенно развивать своё.

— (Определения) Среди определений философии полезно отметить те, которые нам ближе. Отметить не галочкой и не формальным согласием, а живым внутренним откликом. Пригодится для дальнейшего обдумывания.

— (Взгляд из словаря) Стоит приучить себя к некоторой осторожности по отношению к учениям, стремящимся сразу окунуть нас в свой мир. Наш индивидуальный мир тоже чего-то стоит.

— (С точки зрения учений) Если мы привыкли уважать философию и солидные учения заранее, только в силу того значения, которое они сами себе придают, — лучше от этой привычки избавиться. Станем требовательными. Пусть учения завоёвывают наше уважение, помогая нам в решении наших проблем.

— (Тайное открытие) Я не настаиваю на чрезвычайной важности своего открытия. Но настаиваю на чрезвычайной практической важности подобных открытий для каждого из нас. Пожми плечами на мою догадку, но предложи свою, объясняющую реальное сегодняшнее бессилие философии.

— (Попытка ответа) Подходит ли предложенный здесь ответ о назначении философии тебе самому, читатель? Определи свою позицию. А если не подходит — найди собственный ответ. Что бы ты хотел получить от философии?

— (Потребность в ориентировании) Ещё одно дело, с которым каждый должен управляться сам: понять, что же для тебя главное. На что устремить внимание, когда начнёшь выбирать себе жизненный путь на завтра? А уж потом посмотрим, что нам скажет об этом то или другое учение.

— (Уровни ориентации) Интересно оглянуться на историю своего развития, считая, что в каждый период своей жизни ты обладал соответствующим способом ориентирования. Какой была твоя философия в семь лет, в четырнадцать или в двадцать? В чём её суть сейчас?

Глава 2. Самовыражение людей и учений

Философское творчество

Философия слишком важничает перед обычным человеком. Бороды философов и многотомные собрания их сочинений подавляют его. Почему так получается? Не потому ли, что в своём величественном облике философия прячется от прямого человеческого вопроса: зачем ты мне нужна?

Академическая мантия научности обезличивает философию и отгораживает её от реальной жизни. Философия, притворяющаяся наукой, имитирует объективное познание, основами которого, с её точки зрения, должен долго и упорно овладевать непосвящённый.

Этой имитацией она скрывает от человека его законное право — ориентироваться самому.

Результаты чужой философской деятельности нужны человеку лишь как вспомогательные средства для собственного путешествия по жизни. Не философия учит человека жизни, а человек даёт жизнь философии — своими наблюдениями, своим опытом, своими путевыми заметками. Без этого никакая философия невозможна.

Путешествует всё-таки путешественник, а не архивариус картографического зала, какой бы эрудицией он ни обладал.

Претензии на систематизацию, объективность, логическую достоверность отодвигают на задний план творчество личности. То самое творчество, благодаря которому создано живое ядро философии и ради которого она нужна человеку.

В чём причины такого парадокса? Об этом можно поразмышлять или порассуждать. Но главное — знать о нём. Иначе размышлять и рассуждать о нём будут другие.

Философское творчество — не удел избранных. В том или ином объёме оно неизбежно присутствует в жизни каждого человека. Когда мы стараемся распознать истину среди множества суждений, которыми осыпают нас окружающие, — это наше философское творчество. Решимость иметь своё отношение к миру, настаивать на нём или изменять его — это наше философское творчество. Выбор из множества жизненных забот наиболее важных для себя — это наше философское творчество. Полностью без такого творчества может обойтись только зомби.

Пусть результаты этого творчества не записаны. И Сократ не записывал своих мыслей.

Пусть это творчество не выплёскивается словами в разговоре. Ведь это прежде всего внутреннее творчество.

Пусть оно и внутри души не находит слов или осознанных мыслей для своего выражения. Оно находит выражение более веское — в деле и в неделании, в поступках и в отказе от поступков. Во всём поведении человека, выразительнее всяких слов, прописана его философия.

Философия начинается с личности.

Очень важно, чтобы личность ощущала это. А то философия как начнётся с неё, так на ней и закончится.

Если человек, стараясь лучше ориентироваться, обнаруживает ориентиры, полезные и для других, то его философское творчество естественным образом выходит за рамки личности. Если он умеет научить других приёмам ориентации, он философ уже не только для себя. Так возникает общая философия.

Это потом уже эстафету подхватывают те, кто систематизирует ориентиры и приёмы ориентирования, а потом те, кто рассказывает нам о философах и систематизаторах.

Но начинается философия — с личности.

Что, похоже на заклинание? А это и есть заклинание: от глотания орехов в скорлупе.

Чтобы философские находки одного человека стали общими, личность нуждается в поддержке личностей. Кто-то подчеркнёт значительность находки для себя, кто-то даст ей обобщённую оценку, кто-то начнёт пропагандировать её среди других людей…

Кстати, это ведь тоже разновидность философского творчества. Именно такая резонансная деятельность обеспечивает социальную жизнеспособность персональных находок.

Если личные взгляды человека резонируют с обществом в целом, созданная этой личностью философия может превратиться в учение или даже в идеологию. Или просто (если это так просто) — раствориться в общей культуре.

Но всё-таки философия начинается с личности. С понимания жизни человеком.

От взглядов к учению

Для людей естественно перенимать друг у друга удачные находки, осваивать сделанные кем-то открытия. И это относится, конечно, не только к материальному миру.

Как технические приёмы складываются в технологию, так приёмы мировоззренческого ориентирования нередко складываются в философское или религиозное учение.

Но присмотримся к тому, как это начинается.

Как это начинается не обязательно в историческом или социологическом смысле (тут возможны другие ракурсы), но в смысле перехода от личного к общезначимому.

Пока человек ориентируется сам в главном для себя — это всего лишь его взгляды, о которых никто может и не узнать.

Но вот иногда случается, что «способность отдать самому себе отчёт в очевидности» превращается в «сознание вслух» (вспомним определения философии). Человек рассказывает людям о своих находках в жизненном ориентировании. Личное философское творчество выплёскивается наружу, поступает в общее обращение.

Если открытые человеком ориентиры и навыки ориентирования приобретают значение для других людей, их перенимают, усваивают, используют. Великое множество единичных философских открытий делали и делают люди, авторство которых остаётся неизвестным. Эти открытия становятся привычными, как воздух. Они образуют то, что называют народной мудростью, они входят в дух нации, в семейную традицию, в образ жизни той или иной человеческой общности.

Иногда философское творчество становится для человека призванием. Его сознание становится как бы лабораторией, где кипят, плавятся и соединяются друг с другом в нечто единое таинственные вещества — ориентирующие представления, пришедшие к нему извне или изнутри. Он может остаться затворником этой своей алхимической лаборатории. Может со временем и выйти из неё: переключиться на проповедь своих открытий.

Но дело не в том, начинает ли он проповедовать свои взгляды. Гораздо важнее, получают ли эти взгляды резонанс, находят ли они последователей. Дело в том, обретают ли они авторитет и кто готов развивать и утверждать их далее.

Что лежит в основе такого призвания? Новые возможности ориентирования, которые открываются перед нами. Или (так тоже бывает) соблазнительная иллюзия новых возможностей.

Создание авторитета — это самостоятельная работа, которую осуществляют, видимо или невидимо, многие люди, усваивающие взгляды философа. Прежде всего через эту работу и происходит превращение его взглядов в учение.

Продолжается и содержательная работа. Её может вести сам философ или его ученики, единомышленники, последователи. Найденные идеи обретают разнообразное словесное выражение в поисках максимальной выразительности. Они обрастают логическими связями в стремлении к последовательности, к широте охвата, к системе.

Если для разнообразия прибегнуть к кулинарной аналогии, то скажем так: нужно пройти немалый путь от удачного кухонного экспромта до классического фирменного рецепта.

Дальнейшая судьба учения решается уже не личностным его резонансом с отдельными людьми, а резонансом социальным. Одно учение может послужить узкой группе единомышленников и угаснуть вместе с её распадом. Другое может охватить миллионы людей. Но и началом учения и результатом его действия всегда являются взгляды отдельного человека.

Сказка о каменных премудростях

Давным-давно, когда не было ещё ни книг, ни газет, но были уже буквы и слова, жил мудрый Крат. О том, что он мудр, знали все вокруг. Кажется, даже мухи — и те знали об этом, стараясь жужжать потише, чтобы не мешать мудрым размышлениям.

Крат редко делал записи. Он считал, что не так уж часто к человеку приходит мысль, которую действительно стоит увековечить. Зато если уж она появилась, нужно отнестись к этому с должным уважением. И Крат записывал важные вещи не на восковой табличке, не на грифельной доске и даже не на пергаменте. Главное он высекал на камне.

Шли годы. Для Крата они не проходили напрасно: мудрость его всё возрастала. И каждый раз, когда он готовился запечатлеть новую мысль, выбранный им камень оказывался всё крупнее. Очертания высеченных букв становились всё более замысловаты, а сами буквы — всё мельче.

— О, почему? — благоговейно вопрошали Крата ученики, которых у него становилось всё больше. — Почему твои письмена, учитель, всё труднее прочесть?

— Чтобы тому, кто хочет постичь эту мудрость, пришлось побольше потрудиться, — отвечал Крат.

— А почему твои камни, о учитель, становятся всё крупнее?

— Чем важнее мудрость, тем тяжелее она должна доставаться, — говорил Крат, высекая последнюю точку и стряхивая каменные крошки. — Ну-ка, собирайтесь все сюда, будем переворачивать.

Дело в том, что каждый камень со своей очередной мудростью Крат считал необходимым перевернуть надписью вниз.

— Пусть тот, кто соберётся читать это, как следует попотеет, — посмеивался он. — Пусть чувствует, что всё это не просто так.

И все ученики Крата (хорошо, что их становилось всё больше) собирались, чтобы перевернуть камень вниз надписью на многие годы и десятилетия.

…Прошло сто лет после того, как не стало мудреца Крата. Почти все камни с его мудростями были уже перевёрнуты, надписи прочитаны и подробно изучены, и люди всё больше восхищались оставленными им мыслями.

Остался не перевёрнутым только самый последний, самый огромный камень. Крат трудился над ним несколько последних лет своей жизни, но даже его ученики, которых в то время было очень-очень много, не знали, что же мудрец так долго высекал на этой глыбе.

Целая толпа желающих узнать самую главную премудрость Крата, увенчавшую его жизнь, собралась, чтобы перевернуть древний замшелый камень.

Почитатели мудреца торжественно окружили оставленное им наследие, одновременно взялись за камень с разных сторон, осторожно раскачали его, хотели повернуть набок — и вдруг он рассыпался на множество мелких камней!.. Их было столько, что скоро каждый, затаив дыхание, держал в руках свой собственный камушек. И читал надпись, которая была сделана словно специально для него:

«Думай сам!»

Языки учений

Редко когда нам доводится стать непосредственными свидетелем возникновения нового учения. Учение зарождается долго и таинственно, появляется из бурления внешних мнений и внутренних озарений, как Афродита из морской пены. Обычно мы встречаемся с учением тогда (и это обстоятельство очень важно), когда оно уже сформировалось, когда оно уже прекрасно умеет говорить.

А говорит любое учение всегда на своём языке.

Мы можем не обращать особого внимания на лингвистическую принадлежность языка, на котором говорит с нами учение. Не слишком принципиально, русская ли это речь, французская или английская. Ведь разноязычные речевые ресурсы достаточно близки друг другу. Самобытность любого учения кроется глубже: в его мировоззренческой интонации, в смысловой структуре, создающей неповторимое силовое поле.

Язык всякого учения замешан на тех представлениях, которые учение считает наиболее важными для себя и для своих подразумеваемых последователей. Часто эти представления называют ценностями. Но дело не в том, что учение их особенно ценит. Дело в том, что именно с этих представлений начинается та система ориентирования, которую предлагает человеку учение.

Язык, на котором учение разговаривает с человеком, — это не столько средство выразительности, сколько стиль мышления, стиль ориентирования.

Каждое учение стремится к самодостаточности. Оно стремится окутать человека своей заботой, предложить ему свой круг понятий, приучить к своему стилю мировосприятия. Если оно и оглянется на другие учения, то заговорит о них уже с помощью этих понятий, уже в принятом стилистическом подходе. Последовательность изложения может принимать разные формы, но суть неизменна. Другие учения всегда становятся условной проекцией на то учение которое рассказывает о них.

Так поступают с предшественниками: самим пересказом их концепций на своём языке трактуют их по-своему. Так поступают и с современниками: любой анализ не столько высвечивает иные возможности ориентирования, сколько работает на утверждение своих собственных.

Эта самодостаточная стилистика изложения неминуемо ведёт к противостоянию учений или, в лучшем случае, к снисходительному взгляду друг на друга. Отсюда — привкус догматической идеологии у одних учений: вот как оно на самом деле, и никак иначе. Отсюда — и отрешённая тональность у других: вот что говорю я, а вы как хотите…

В результате оказывается, что у философии как определённой сферы человеческого знания практически нет общего для всех учений языка. Нет даже самой крошечной территории, которая была бы для всех единой. Философия представляет собой обширное островное государство, где на каждом острове свои нравы и традиции, а главное — свой язык.

И если кто занимается переводом с чужого языка, то исключительно в свою пользу.

Учения лицом друг к другу

Когда-то человечество состояло из разбросанных по планете культурно-этнических оазисов, и местная самобытность учений была совершенно естественным явлением. Но те времена давно и безвозвратно миновали. Может быть, каждое из учений и хотело бы стать единственным, но ему неизбежно приходится утверждать себя в сопоставлении с другими учениями.

Тут мы встречаемся с основным инстинктом любого философского учения — с инстинктом опровержения. В этом инстинкте, самом по себе, нет ничего, что заслуживало бы осуждения или одобрения. Это совершенно естественная вещь, она связана с самим существованием учения, с его самоопределением своих границ, с отмежеванием от множества других мировоззрений.

Может быть, правильнее было бы говорить именно об инстинкте отмежевания?

Но человек среди учений видит вовсе не спокойные землемерные работы по установлению границ владений. Никакое учение не хочет быть «одним из». С какой стати! Ведь именно ему удалось обрести правильный взгляд на мир. Значит, все остальные учения должны прежде всего прислушаться к нему.

Увы, оказавшись лицом друг к другу, учения чаще всего хватаются за оружие. И не всегда за оружие полемическое. Распри учений перерастают в политические распри партий, идеологий, государств. А сколько окровавленных страниц истории повествует о военных распрях, вызванных или благословлённых соперничающими учениями!..

Учение может биться ЗА человека: за то, чтобы человек стал или оставался его сторонником. Но на что оно способно РАДИ человека? Способно ли оно сказать ему: «Друг! Тебе нужно другое учение»?

Ещё удивительнее, чем схватки учений-антиподов, отношения между учениями, близкими друг к другу. Самое меньшее, что мы можем наблюдать тут, — это страшноватое искрение, подобное тому, которое возникает между электрическими контактами, недостаточно отдалёнными, но и недостаточно плотно примыкающими один к другому. А если говорить о крайних формах соперничества близких учений, то вряд ли они особенно отличаются от крайних форм противоборства далёких.

Неутолённая тоска по единству

Не будем забывать, что у того явления, которое мы называем здесь учением, двойственная природа. Носителями его являются живые люди с естественным ощущением единой человеческой природы. Поэтому любое учение таит тоску по единству, по тому, чтобы пробиться к общей для всех истине, которая соединяла бы нас, а не разъединяла.

Каждому учению внутренне свойственна тяга к единству в истине, к тому, что в христианстве принято называть экуменизмом. Можно расширить это понятие и говорить более широко о философском экуменизме, о вере в то, что мы должны научиться говорить на одном языке, на языке истины. Такой философский экуменизм мог бы стать естественным настроем для всякого учения или, по крайней мере, для людей, которые являются его носителями.

Но, к сожалению, каждое учение испытывает неумолимую тягу к самоутверждению.

Чтобы стать мастерской ориентирования, учение должно обрести определённую форму и стремиться её сохранить (при всех возможных изменениях), — иначе оно просто распадётся на произвольные разновидности или даже на отдельные личные взгляды и перестанет существовать как учение.

Эта закономерность побуждает учение отсчитывать любые шаги к философской общности от себя самого.

То есть: давайте объединяться вокруг той истины, которую мы понимаем лучше всех.

И снова всплывает проблема языка, на котором говорит данное учение. Даже если учение будет посвящено исключительно экуменизму, оно всё-таки будет говорить о нём на своём языке. И язык его будет преисполнен сознанием своей экуменической правоты. Самоцентричность языка приведёт его в лучшем случае к самоцентрическому экуменизму.

Так возникает этот печальный для человека парадокс. Всякое учение тяготеет к единству — и всякое учение готово лишь к единству вокруг себя. Каковы бы ни были «декларации о намерениях», инстинкт самосохранения ведёт к самоутверждению, а самоутверждение неумолимо ведёт к самоцентричности. И нет смысла упрекать в этом учение: такова органика его существования.

Возвращение к человеку

Зарождаясь из личных идей, из внутреннего опыта отдельного человека, учение, становясь учением, начинает в той или иной степени пренебрегать интересами того человека, к которому оно обращено. Ведь на первый план выдвигаются интересы собственной самоорганизации. Иногда учение, утвердившись на социальном уровне, превращается в идеологию, которая вообще перестаёт придавать значение отдельному человеку.

Идеология — это подмена живого мировоззрения серийным протезом. Она заинтересована не столько в индивидуальном ориентировании человека, сколько в навязывании ему стандартизированных ориентиров. Человеку же нужны ориентиры, верные именно для него. Это различие интересов приводит к тому, что некоторые учения строят не систему ориентации, а систему ДЕЗориентации, основанную на определённой догматической установке, сдвигающей человека в заданное русло. Вот такой своеобразный вид может приобрести задача помощи человеку в его личной самореализации.

Учение, способное ориентировать множество людей, не может не привлечь внимание тех, кто хочет властвовать над толпой. И это уже совсем другая история.

Но оставим пока идеологию в стороне. Взглянем на учение, поддерживающее двустороннюю связь с человеком. На учение, в органику которого входит стремление привлечь к себе последователей.

Как ему это делать? Стремясь быть полезным для человека — или обольщая его?

Быстрее — обольщая. Или гипнотизируя, или устрашая, или манипулируя, или подчиняя.

Надёжнее — становясь полезным.

Мне, живому человеку, важно распознать, с чем обращается ко мне учение. На кого оно работает? На какие-то внешние силы? На себя, на своё упрочивание и процветание, для которого я послужу лишь питательным элементом? Или на меня, на человека с индивидуальным внутренним миром, ищущего своё самовыражение?..

Учение, происходящее от личной потребности в ориентировании, должно сберечь в себе уважение к этой потребности. На этом основано его естественное право быть учением, учить выбору направлений.

Я готов признать за учением его право на социальную оформленность, на его самоутверждение среди других учений. Готов признать, что ему нужны определённые усилия, чтобы служить сосудом для тех истин, которые собраны им воедино. Но всё же это для меня не самое важное.

Важнее всего для меня — то внимание, которое учение уделяет моим индивидуальным проблемам. Та основная работа по жизненному ориентированию, в которой учение должно мне помочь. На кого всё-таки направлены его главные усилия: на себя или на меня? Уладив проблемы самоорганизации, возвращается ли оно всерьёз к моим проблемам? Или, выставив на витрине свои накопленные драгоценности, предлагает мне любоваться и восхищаться ими, отвлекаясь от мелких внутренних трудностей?.. Но мне не до этого. Мне надо жить свою жизнь.

Сказка про лингов

В стране лингов (только не спрашивайте, где она находится, чтобы мне ничего не выдумывать) каждый говорит на своём языке. Не так вот сразу, конечно: раз — и на своём. Так ни в одной стране не бывает.

Прежде всего ребёнок у лингов, то есть линжонок, усваивает мамин язык. Знаете ведь, что многие мамы ещё до появления дитяти на свет уже вовсю беседуют с ним. Так что к материнскому языку малыш приспособлен заранее. Овладев маминым языком, линжонок принимается за папин. А вот потом он постепенно придумывает свой язык. И на нём уже всю жизнь разговаривает. Такое бывает, кажется, только у лингов. Хотя и в других странах дети нередко к этому склонны. Может, мы просто мешаем им обзавестись своим языком? А линги своим линжатам не мешают. Такой у них обычай.

При всём великом множестве разных языков линги очень общительны и дружелюбны. Их просто хлебом не корми (кстати, вместо хлеба линги употребляют картофельные пирожки), дай только выучить новый язык нового знакомого. А тот, пока ты его язык изучаешь, твоим овладеет. Оказывается, на двух своих языках ещё легче договориться, чем на каком-нибудь одном, но ничейном.

Приехал однажды в страну лингов (только не спрашивайте, как он туда добрался, выдумывать не хочу) всемирно известный учитель жизни Гин. Специально к ним ехал, потому что хотел принести лингам особую пользу.

Гин хотел научить лингов говорить на одном языке.

Он верил, что удобнее того всемирного языка, который он сам, Гин, придумал, ничего быть не может. На этом языке он и обращался к лингам повсюду, где мог найти мало-мальское возвышение для своего выступления. Ему очень хотелось, чтобы хоть в одной стране его, Гина, гиниальный язык стал бы не каким-нибудь, а государственным. Во всех других странах уже имелись государственные языки, только у лингов не было, а как же без этого?

Слушать Гина линги приходили очень охотно. Гиниальным языком они овладевали с лёту, и даже те, кто слышал его впервые, к концу лекции присылали Гину записки с вопросами уже на этом языке.

Но между собой линги употреблять его не хотели — и всё тут.

Гин никак не мог этого понять.

— Вам же нужен общий язык! — призывал он. — Государственный! Чтобы вести на нём все дела!

— И чтобы чиновники заставляли нас писать на нём заявления? — пугались линги. — Нет, не нужно.

— На нём можно выпускать газеты!

— Что вы! Гораздо интереснее рассказывать новости друг другу при встрече.

— На нём должны быть написаны все городские вывески! — настаивал Гин.

— Ну… — сомневались линги. — Важнее, чем в магазине торгуют, а не как он называется.

— Так ведь каждый сможет понять каждого! — терял терпение Гин. — Без общего языка сложно жить!

— Зато легче узнать, кто кого любит, — мягко объясняли ему линги. — Верная примета: тот, кто тебя любит, всегда твой язык выучит.

…Вот и уехал великий учитель жизни Гин из страны лингов, не добившись своего. Линги провожали его большой толпой и кричали всякие добрые пожелания на гиниальном языке. Они очень полюбили Гина. Но каждому из них всё-таки был нужен свой собственный язык. Так уж принято у них в стране, хотя я и не могу вам сказать, где она находится.

Практические замечания

— (Философское творчество) То, что философия начинается с личности, имеет два существенных следствия. Во-первых, это помогает нам реально взглянуть на учение, с которым мы имеем дело. Во-вторых, понять, что наша внутренняя поддержка очень нужна учению. Не меньше, чем нам его ориентирующая помощь. Каждый из нас участвует в судьбе того учения, которое он принимает близко к сердцу.

— (От взглядов к учению) История учений не только в прошлом. Сейчас, рядом с нами, разворачивается их теперешняя судьба. Когда-нибудь она тоже станет историей, но это потом. Самим своим отношением к учению, приятием или неприятием его ориентиров мы участвуем в этой истории. Будем помнить об этом не для самодовольства, а для ответственности.

— (Языки учений) Если мы хотим понять, о чём говорит учение, полезно обратить внимание на его язык, на его способность общаться с человеком. Обращается ли учение к нам повелительно, по-дружески или запанибрата? Старается убедить или вдохновить? Ждёт ли нашего соучастие в решении тонких вопросов или вменяет нам готовые рецепты? И расположены ли мы к общению на том языке, который оно предлагает?

— (Учения лицом друг к другу) Не обязательно, присматриваясь к учению, сразу отворачиваться от всего того, что могут поведать другие учения, близкие или дальние. Если интересующее нас учение выясняет с ними отношения, это не означает, что мы непременно должны принять участие в междоусобице. Многие принципиальные расхождения учений никак не затрагивают нашего строя чувств.

— (Неутолённая тоска по единству) Будем поддерживать презумпцию единства учений. Ведь в лучших своих проявлениях каждое из них стремится к правильному ориентированию. Но будем ожидать уважения к этой презумпции и от каждого учения, с которым имеем дело. Пусть оно сосредотачивается больше на общности с другими, чем на различии. Тогда и нам, людям, будет полегче поддерживать взаимосвязь.

— (Возвращение к человеку) Мы вправе ожидать от учения — и даже требовать — внимания к реальному миру индивидуальности. Если учение предписывает ориентиры заранее и просто соблазняет нас ими, нужна осторожность. Это могут оказаться всего лишь замусоленные муляжи ориентиров. Естественнее, чтобы учение сопровождало тебя на твоём пути, а меня — на моём. Человек, внимательный к учению, вправе ожидать от него ответного внимания.

Глава 3. Философоведение

Имитация универсального понимания

Отсутствие общего языка философии, не зависимого от своеобразия отдельных философских учений и не унижающего ни одно из них, кажется чем-то непостижимым, парадоксальным. Мы принимаемся оглядываться по сторонам в поисках опровержения. Точнее, в поисках доказательства того, что всё-таки есть что-то такое. И — находим.

Свято место пусто не бывает. Вместо единой предпосылки, вместо общего ядра, общего изначального языка философии образовалось нечто иное, некая имитация отсутствующей общности.

Постепенно сформировалось философоведение.

Само по себе это естественно. Рядом с любой сферой творчества непременно возникает ее рациональный двойник, то или иное «-ведение». Рядом с искусством — искусствоведение. Рядом с литературой — литературоведение. Рядом с музыкой — музыковедение. Но философоведение не ограничилось ролью сопровождающей науки. Оно стало составным элементом философии, претендуя на то, чтобы играть роль её основания, её общего языка.

Даже само слово «философоведение» выглядит странно. Словно оно и есть сама философия. словно незачем отделять их друг от друга.

Классифицируя философские учения, исследуя их историю, анализируя выдвинутые ими понятия, философоведение создаёт ощущение, что у философии всё-таки существует общее ядро. Впрочем, и эту мнимую общность каждое отдельное учение изображает по-своему и старается навязать это изображение всем. Даже те удачные находки в области философоведения, которые получают достаточно общее признание, каждое учение интерпретирует по-своему, сводя на нет тот потенциал единства, который в них заложен.

Стоит повторить: существование философоведения вполне правомерно. И когда оно сохраняет наблюдательный характер, и даже когда оно проявляет пристрастие к одному из учений. Оно достаточно полезно и в том и в другом качестве. Проблема лишь в том, что оно стремится отождествить себя с философией и заполнить собой важную для философского мышления область, не обеспечивая того, ради чего эта область необходима. Оно не создаёт возможности равноправного разговора между философскими учениями. Не соединяет философию в органически цельную область человеческого мышления.

У философоведения есть свои магические приёмы, с помощью которых оно поддерживает своё могущество. Вряд ли оно добровольно примет это имя, «философоведение», которым оно должно называться. Не зря же до сих пор оно успешно уклонялось от такого названия. ему не нужно это обличительное «Тень, знай своё место!». Но я обращаюсь не к философоведению, а к тебе, к человеку. С тобой мы и поговорим о той магии подмен, которой оно пользуется.

Если бы философоведение просто «ведало», просто изучало философию, не стоило бы забот присматриваться к его методам. Но речь о том, что оно заслоняет философию от человека.

Основное, чем философоведение подменяет общий язык, столь необходимый философии, — это язык эрудиции.

Эрудиция нас покоряет, подчиняет своей власти. «Знание — сила!» — сказал первым, кажется, Фрэнсис Бэкон, и заклинание это усерднее повторяют жаждущие силы, нежели жаждущие знания. Человек, досконально знающий, что говорили и писали многие и многие философы, кажется нам владельцем, распорядителем их знаний, их понимания жизни. Но, как гласит древнеиндийская мудрость: «Можно прожить жизнь рядом с мудрецом, не став лучше. Так ложка, поднося ко рту похлебку, не знает её вкуса». Что же сказать о тех, кто жил даже и не рядом с мудрецом, а лишь рядом с книжными полками, где стояли книги о нём?..

Беда философоведческой эрудиции в том, что она обезличивает философию. Превращает её в реестр тезисов, пренебрегая возможностями их усвоения. В этом отношении всякое живое учение и даже отдельное мировоззрение глубже отстранённого знания о неких учениях и неких мировоззрениях.

Эрудиция выкладывает перед нами грандиозные картины, представляющие собой кропотливо составленную мозаику фактов. Такая картина всегда впечатляет — как мозаичное панно из самоцветов. Она заставляет нас забыть о внутренней красоте каждого камня, словно все эти самоцветы и были специально предназначены для искусно составленной картины. И в этом состоит ещё один магический приём философоведения.

«История философии» создаёт иллюзию обощённости философских познаний и всеведения философоведа. При этом она старательно выводит в намеченную точку, превращаясь, по сути, в разновидность идеологии.

И, наконец, главный магический фокус: обволакивание логикой.

В логике нет ничего плохого (и очень много полезного), пока она занята основным своим делом, пока она помогает нам формулировать и связывать друг с другом наши мысли и рассуждения. Но логика, претендующая на роль общефилософского языка, быстро теряет свою состоятельность и превращается в магию.

Логику часто объявляют главной особенностью разума. Но правильнее всё-таки считать её одним из человеческих чувств. Чувством такого же рода, как этическое или эстетическое чувство.

Философоведение склонно к тому, чтобы или саму логику выдавать за тот общий язык, с помощью которого можно изложить и проанализировать любое учение, или с её помощью утвердить себя в качестве над-философского подхода к живому философскому мышлению.

Но что даёт этот магический театр мне, человеку, которому нужно не коллекционировать учения, а ориентироваться с их помощью в жизни?..

Сказка про наблюдателей за наблюдателями

Жили-были такие существа: веды.

Может быть, они были совсем маленькими. Может быть — огромными. Может быть, они были похожими на нас, людей. Может быть — совершенно другими. Уж если кто мог рассказать про ведов разные подробности, так это логи. Впрочем, давайте по порядку.

Веды ужасно любили всё изучать. Изучать, исследовать и наблюдать. И всё, что больше них, и всё, что меньше. И всё, что на них похоже, и всё, что непохоже. Вполне возможно, что они и нас, людей, наблюдали и исследовали когда-то. Теперь им уже не до этого. Впрочем — по порядку.

Веды без конца конструировали всякие приборы для своих наблюдений. Увеличивающие приборы и уменьшающие. Освещающие и проникающие. Фотографирующие, сканирующие, регистрирующие и анализирующие. И с помощью одного из наиновейших своих приборов они вдруг заметили чужой прибор, направленный прямо на них, ведов.

А это были логи.

Может быть, логи были гораздо меньше ведов. Может быть — гораздо больше. Может быть, они были похожими на них, ведов, или на нас, людей. Может быть — совершенно другими. Нам это неизвестно.

Зато все эти подробности, да и всякие другие, очень заинтересовали ведов. Ведь они ужасно любили всё изучать, исследовать и наблюдать. И они все свои силы направили на изучение логов.

Оказалось, что логи тоже обожали заниматься исследованиями, изучениями и наблюдениями. И тоже конструировали разные приборы для своих наблюдений. С помощью одного из наиновейших своих приборов они и обнаружили ведов. И все силы направили на их изучение.

Веды прямо прыгали от восторга (если, конечно, они были существами, способными прыгать). Ещё бы! Им предоставилась потрясающая возможность: наблюдать своих наблюдателей!..

Замирали от радости и сердца логов (если, конечно, они обладали сердечно-сосудистой системой). Ну как же! Впервые они исследовали своих исследователей!..

С тех пор каждый из ведов, стоило ему закончить школу (если, конечно, у них было то, что мы называем школами), стремился только к одному: стать логоведом.

Да и у логов в институтах (если, конечно, у них было то, что мы называем институтами) все предметы были частями одной общей науки: ведологии.

Вот и всё, что нам, людям, известно о ведах, о логах и об их предыстории.

Комментарии и схемы

Учение, в основе которого лежит внутренняя работа личности, не могло бы пережить саму эту личность без приливов новой внутренней работы новых личностей. Тех, кто увидел для себя особый смысл в этом учении. Меняются условия существования, приходит новый опыт, частично утрачивается старый, развиваются навыки восприятия — и нужны всё новые усилия, помогающие по-новому понять старое. Потому что по-старому понять старое постепенно становится невозможным.

Эту работу постоянного обновления, поддерживающего жизнедеятельность учения, можно обобщённо назвать традицией комментариев. Особенное значение придаёт этой традиции восточное мышление, и многие совершенно оригинальные мыслители, подчёркивая преемственность мысли, все свои труды строили именно в виде комментариев к древним книгам или комментариев к комментариям. Но от этого их философия вовсе не превращалась в философоведение.

Читатель заметил, наверное, что автор так ценит комментарии, что не стесняется комментировать сам себя. Репликами вроде этой.

Подлинные, оживляющие учение комментарии всегда направлены на то, чтобы дать пробиться сути учения к сегодняшним его последователям, дать им возможность не только почитать учение, но и практически использовать его. Без этой подпитки древо учения засыхает и годится уже разве лишь на то, чтобы мастерить из него увесистые дубинки для дискуссий с оппонентами.

Обидно, что многим как раз это и нужно.

Комментарии философоведения взирают на учение сверху. Они тщательно и педантично стараются прежде всего зафиксировать учение — как энтомолог бережно умертвляет бабочку, как ботаник аккуратно засушивает растение, как физик подменяет морскую волну гидродинамической формулой.

Комментатор-философ возобновляет эстафету мысли. Комментатор-философовед регистрирует, схематизирует, классифицирует.

Традиция комментариев в философии поддерживает жизнь учения, даёт ему новые импульсы к развитию. Традиция схематизации в философоведении носит аналитический, препарирующий характер, жизнеспособность учения является здесь скорее помехой.

Главным инструментом философоведения является логический рационализм. А главной предпосылкой — уверенность в том, что именно логика может и должна служить основой для сопоставления учений друг с другом.

Абстрактный инструмент для абстрактного сопоставления.

Школа, даже высшая, тоже предпочитает схематизацию. Может быть, именно со школы начинается торжество философоведения над философией.

Проблемы мумификации и таксидермии