Бесплатный фрагмент - Чеченцы: быт, культура, нравы, обычаи, религия

Посвящается: Заслуженному и Народному врачу, настоящему другу и природному чеченцу из рода Басхой — Умарову Алимхану Алгириевичу

Предисловие

А книга польского писателя, изданная в 1883 году, кавказоведам на русском языке доступна для чтения вообще впервые. Эту книгу Джабраил переводил с польского языка, пользуясь помощью интернет-переводчиков, в течение нескольких месяцев. Мне достались хлопоты по редакции текстов и многих старых слов, которых авторами были записаны не зная тонкости звучания чеченского языка, да еще и на польском языке. Найти эту книжку мне помогли библиографы Отдела Рукописей Национальной Библиотеки Польши в г. Варшава, за что я им хотел бы выразить сердечную благодарность. Солдат из Польши на Русской службе, находясь не один год среди чеченцев, в ходе кавказской войны, подметил и записал точно многие очень интересные детали из жизни и быта, не только чеченцев, но и детали взаимоотношений нескольких народностей, и воевавших на стороне Шамиля. Этот сборник представит особый интерес ученым — этнологам и этнографам, краеведам, так как этот польский солдат красочно и искусно описал и Аварию, и Лезгинистан, и Андию. Подробнейшим образом описал домашний быт, женское и мужское одеяние почти всех основных народов, живущих на Северном Кавказе, домашняя утварь и т. д. К сожалению идеально перевести со старого польского языка на современный русский язык, в деталях очень не легко.

Хотелось бы обратить Ваше внимание на произведение, приведенное в этом сборнике, написанное Анной Дрансе, гражданкой Франции, педагог, образованная женщина, будучи учителем детей князя Орбелиани, она могла покинуть семью Орбелиани, но до окончания переговоров, и полного освобождения семьи грузинских царевичей, находилась в Ведено в ставке Шамиля, являясь летописцем и важнейшим источником. Также было интересно узнать, точно ли переведена на русский язык версия книги, использованная в этом сборнике. Перевод, сделанный Вердеревским, в Тифлисе в 1859 году, он полностью соответствует оригиналу. Еще эта книга для истории чеченцев ценна тем, что в ней упоминается Шейх Устаз Кунта-Хаджи Кишиев (мой Устаз). и его взаимоотношения с имаматом Шамиля.

Судьбы людей, бывших в плену у чеченцев, к моей большой радости не пересеклись на чеченской земле, многие из них, вернувшись в большие города, оставили подробное воспоминание, некоторые даже смогли их частично или полностью опубликовать. Например, Беляев Сергей, рассказ которого вы можете прочитать в этом сборнике, записал предложения и слова чеченского языка. Эти слова, записанные Беляевым С., его дневник хранится: Фонд Р. II, оп. 2, №10 Архив Востоковедов ИНА АН СССР. Биографические данные про Сергея Беляева я искал практически во всех архивах РФ, но выяснить про него удалось только то, что он служил прапорщиком в Тенгинском полку.

Клингер И. А. находился в плену два с половиной года в плену у чеченцев. Несколько раз срывались переговоры об его обмене на чеченцев которых содержали в крепости Грозная, образованнейший человек своего времени, прекрасный музыкант. После освобождения во многих изданиях были опубликованы его записки под названием «Два с половиной года в плену у чеченцев», записал и перевел на ноты несколько вариантов чеченских песен, в том числе и религиозные. В этом сборнике будет включен рассказ «Нечто о Чечне». В знак уважения к этому человеку в 2018 году мною была издана книга «Генералъ-Композиторъ» (эту книгу вы можете прочитать в электронных магазинах).

На кавказской войне пленники с обоих сторон проходили тяжелейшие испытания. Особых церемоний пленникам в большинстве случаев никто не использовал. Чеченцы, плененные русскими войсками, также не остались в долгу, например, художник Петр Захаров стал известным русским портретистом, заслужил должность академика рисования, был пленен в Дада-Юрте в 1819 году, умер и похоронен в Москве. Также хорошим примером взаимотерпения и проникновения культур чеченцев и русских служит Айбулат Константин (Озебай Акбулат), писал хорошие стихи, которые публиковались многими столичными журналами, альманахами и газетами в период с 1837—1852 год, умер и похоронен в Санкт-Петербурге. Да я знаю много фактов о жестокости и смерти многих пленников с обоих сторон в ходе кавказской войны XIX века, но мне хотелось заострить Ваше внимание на произведения, статьи и записи просвещенных людей, которые, несмотря ни на что остались достойными людьми. При всем желании сделать книгу научной, распыляя суть источника, вставляя свои суждения и видения, считаю это менее научным подходом к изучению истории культуры и быта чеченцев. Документалистика — это жанр не игровой. Все это мною собиралось в течение девяти лет. Мое самое большое желание, все это публиковать, чтобы люди, которые любят Чечню и Кавказ, могли иметь возможность сидя дома читать, смотреть, анализировать. Среди авторов, людей больше военных и по возрасту молодые на момент жизни у чеченцев и конечно же они стремились во время для редакторов журналов и газет представить нескучный мир, даже предать своим воспоминаниям литературную художественность той скромной, во всех отношениях, горской жизни, я не стал ничего вырезать и поправлять, даже если в использованных материалах было мне не по душе. Читающий должен видеть и понимать, и видя целый текст, я неким образом хочу ретранслировать ощущения от чтения оригинала.

Чеченский походъ

РГАДА ф. 1406, оп. 1, д. 294, фонд; Ермоловы.

Приступая к описанию похода против Чеченов, предпринятого в 1826 году генералом Ермоловым, я считаю нужно представить в общем обзор местности, где происходили действия и народ, с которым мы имели дело.

Чеченцы, называемые от прочих горцев Мечикишами, принадлежат к значительному, собственно Кавказскому, племени названому Гюлденштетом Мачагами, вместе с Кистинцами, Джарахами, Ингушами, Карабулаками и Тушинцами. — Племя это занимает обширную полосу на северной покатости Кавказских гор, от вершин Терека и Комбулеи, до Аксая и владений Кумыкских, Кроме одних Тушинцов, которые находятся на горной стороне Кавказа и ведут полукочевую жизнь, между рекою Алецанью и снеговыми горами. Весь Мичаги говорят одним языком, с некоторыми незначительными изменениями в наречиях, и язык есть коренной, ни сколько не сходный с языками шах Кавказских горцев.

Собственно Чеченцы, к которым я присоединяю и Качкалыков, одноплеменных и одно общество с ними составляющих, ограничиваться севера рекою Сунжею и там называемого без именного землею; к востоку Мечикским хребтом, покрытый лесом, отделяет их от Кумыков, к югу примыкают они к Кавказским черным горам, взрываясь в некоторых местах по ущельям до шиферных; к западу граничат с Карабулаками. Но селения обоих народов так перемешаны, что трудно назначить черту, отделяющую один от другого.

Трудно также определить протяжении всей земли, занимаемой Чеченцами. земли, занимаемой Чеченцами. Но есть ли прямую линию по Сунже, от Казак-Кичу до впадения ее в Терек, за среднюю длину, что составит около 75 верст, ширину же положить от устья Сунжи: в прямом направлении к югу, до границы с Ичкеринцами, около 40 верст, то измерение это будет близким к истине. И потому вся площадь земли, занимаемой Чеченцами и Качкалыками, составляет около 3000 квадратных верст.

Две значительные речки орошают земли Чеченские: Сунжа и Аргун * (Река Аксай захватывает только на большой угол в земле Качкалыков, и потому не вымочена много в число Чеченских протоков). Первая выходит из шиферных гор, близ истоков речки Комбулейки, проходит чрез земли Ингушей и потом круто поворачивает на восток, от Казак-Кичу, до впадения в Терек, против Щедринской станицы, составляет как выше сказано, северную границу Чеченцев. Вторая имеет свой исток из верхнего снегового хребта и протекая почти в прямом направлении, с юга на север, при Чеченском селении Чехкири выходит из ущелья на равнину; потом, перерезая Чечню почти на две равные части, впадает в Сунжу, верстах в 25 ниже Грозной, близ селения Курдали. В эти две главные речки впадает множество других, более или менее значительных речек и ручьев ** (Все притоки Сунжи и Аргуна впадают с левой стороны этих рек; правое же их берег не принимает в себя ни одного ручья. Почти все Чеченские речки и ручьи означены в описи Чеченских деревень — приложение №1), в некоторых местах превращающихся в болота. Вообще мало найдет мест на всем Кавказе, которые бы изобиловали столько водою, как земли Чеченские.

Две партии этих земель находится на плоскости, простирающейся от Сунжи до речки Гудермеса. На этой плоскости, верстах в 5 от крепости Грозной, возвышаются, в виде огромных пирамид, две высокие, поросшие лесом и совершенно отдельные, горы. Западная из них доходит до Сунжи; восточная упирается в Аргун. Между ними лощина, вороты полторы шириною и версты три с половиною длины: Это знаменитая Хан-Кала, называемая нашими линейными казаками Железные ворота. От Гудермеса, далее к востоку, плоскость перерезывается возвышением, выходящим из Мечинского хребта. Южная часть Чечни, примыкающая к черным горам, более или менее гориста, но нигде нет тех неприступных ущелий, тех отвесных скал и едва проходимых тропинок, которые так часто встречаются в нагорной части Кабарды и далее к западу до Кубани.

Вся Чечня была прежде покрыта сплошным дремучим лесом; но с умножением поселения и с увеличением потребности в удобной для хлебопашества и скотоводства земле, в лесу этом начали постепенно появляться просеки и расчищаться поляны. Две из полян, по пространству ими занимаемому, заслуживают быть упомянутыми: первая, называемая Теплинским полям, находится к северу от Ханкалинского ущелья, и занимая почти всю равнину между Сунжею и Аргуном, до соединения этих рек, имеет до 15 верст длины, и от 10 до 7 верст ширины; вторая простирается от Ханкалинского ущелья на юг до Аргуна и речки Гойты, и пространством почти равна первой. Другие, менее обширные, поляны находятся близ селений Урус-Мартана, Гихов, Шали и других значительнейших Чеченских деревень; но ни одна из этих полян не имеет проложения более 5 верст, и каждое почти селение одною которой либо стороною примыкает к лесу, надежному убежищу Чеченцов от внезапных нападений.

Общего числа Чеченов нельзя показать совершенно верно. По подробной описи, составленной весною 1826 года, во всех Чеченских селениях и деревнях, нам тогда известных, показана 5,450 дымов, кроме 1896 дымов в Чеченских селениях, находящихся в горах. Есть ли прибавить к тому Чеченцев, живущих по речке Мичику и мичикскому хребту, также Качкалыков, не вошедших в эту опись и положить население этих непокорных нам обществ с 1560 дымов, то общий итог всего населения Чеченского будет составлять около 7000 дымов, или, полагая на каждый дым по 4 души, около 21000 душ.

По географическому положению Чечня между 43 и 44 градусами северной широты, Климат тамошний можно бы было почитать не только умеренным, но даже жарким; но близость снеговых гор, сырость почвы и привлекаемая лесом влага охлаждает там воздух до того, что Чеченская зима не уступает в жестокости нашей русской. Земля бывает покрыта глубоким снегом, и морозы иногда доходят до 20 градусов по Реомюру. Весна начинается около половины марта. Лето бывает жаркое, с частыми проливными дождями, градом и грозою. Осень, по большой части, то же дождливая. Но не взирая на непостоянство погоды и внезапные переходы от тепла к холоду, Чечня считается здоровым местом. Между войсками, там расположенными, редко случаются повальные болезни. Во время только продолжительных и суровых зим открывается скорбут; но на это зло, благодетельная природа тут же доставила и верное целительное средство: это трава черемша, рода дикого чесноку, с широким, похожим на ландыш, листом. Действие ее цинготной болезни удивительно: в несколько дней излечивается его самый жестокий скорбут. Ее употребляют в пищу сырою, и приправляют щи и другие кушанья. Можно, также, ее солить и квасить в прок. Этим средством приготовляются для солдат ежегодно значительные ее запасы.

Сырой климат и влажность почвы в Чечне, не благоприятствуют земледелию, и чеченцы сколько по этой причине, столько и от свойственной им лени, мало занимаются хлебопашеством. Кукуруза, просо и несколько полбы, составляют все их посевы. Скотоводство также у них менее значительно, нежели у соседственных Кумыков и Кабардинцев. Но обыкновенная растительная сила природы и тучность земли способствуют садоводству. Во многих чеченских селениях есть хорошие сады. Лучшие из них отдаются в откуп кизлярским жителям, которые сушат фрукты на месте и развозят их по всей Кавказской области, для продажи.

Чеченцы не имеют ни правления, ни начальников, и есть ли есть где-либо чистый демократизм, без примеси всякой другой формы, то было в Чечне. Там нет различия состояний, нет никакой аристократии, даже аристократии богатства, и что страннее всего, нет даже исполнительной власти. Там всякий взрослый человек равен другому и ни от кого не зависит. Природные способности и дарования иногда всплывает сверху этого общего равенства, но не надолго. Первая неудача, первое сопротивление другого имеющего дар слова, уничтожает власть и влияние большого любимца народа: он сходит опять в чреду других, часто оскорбленный бранью и даже побоями. И такого народа, естественным образом первое и единственное средство к достижению некоторого уважения и власти, есть красноречие, и оно высоко ценится Чеченцами. Когда неграмотные наши толмачи говорят о ком-либо из чеченцев: он говорит; то это значит, что в обществе своем он имеет наибольшее влияние и силу.

Чечня разделяется на несколько обществ, называемых по славным селениям. Общества делятся на фамилии* (фамилии эти бывают довольно многочисленные в некоторых из них считается более ста семейств. Это нечто в роде шотландских кланов, в меньшем только размер и без наследственных предводителей), управляются старшинами, и эти старшины, суть единственные представители ограниченной и бессильной власти, без общего приговора они нечего не могут сделать, и взыскивать за непослушание не имеют права.

В случаях важных, созывается общее народное всех чеченцев, и оно то есть верховный судья и распорядитесь в делах общих. На тех. Которые не явятся в собрание, налагается штраф; тем. Которые не повинуется его приговору, назначается строгое наказание. Были примеры, что целые деревни были сожигаемы и жители их проданы в неведомо за то, что осмелились не покоряться общей воле. В этих то собраниях чеченское красноречие является во всем своем блеске, и тот, кто силою речи и убедительностью доводов взял верх над другими, остается уважаемым и пользуется некоторою властью до первого собрания, или до неудачи в предприятии, им предложенном. В сих то собраниях решается общее восстание против русских и других соседов, назначается предводитель вооруженной силы, которая должна вторгнуться в чужие границы, или защищать свои. Там же иногда, впрочем редко, назначается общий денежный сбор с каждого дыма, на какие-либо общественные нужды; но приговоры по этому последнему предмету почти всегда остаются без исполнения.

Разделение чеченцев на фамилии восходит до первоначального их поселения в нем занимаемых местах; и это патриархальное управление существует и у других горцев. Каждый семьянин, или прихожий, принятый какою-либо фамилией, находится под покровительством всех ее членов, которые обязаны защищать его и мстить за него до последней капли крови. Разбор мелких споров: в своей фамилии, делают старшины; между членами разных фамилий, духовные по шариату, или посредники. Впрочем, частные эти споры и разбирательства редко случаются, и чеченцы между собою живут довольно мирно. Боязнь мщения целой фамилии, удерживает каждого от насилия и своевольства.

В стройности тела, росте и красоте форм, чеченцы уступают черкесам (Одиге) и осетинцам.

Многие из них сутуловаты и с выгнутыми носами, физиономии значительные и очень похожие на малороссийских простолюдинов; женщины, пока молодые довольно красивы, но скоро стареют и делаются безобразными.

Жены чеченцев — вечные труженницы и работницы, они отправляют самые тяжкие домашние и полевые работы. Большая часть мужчин весь свой день по переменно или в праздности, или в хищничестве и разбоях, но не все: есть и между чеченцами люди трудящиеся: оружейники, серебряники, седельники, плотники, портные, черевичники и другие мастеровые. Клинки чеченских кинжалов славятся у всех горцев. Трубки, выделываемые из твердого дерева и довольно искусно оправляемые серебром, продаются в значительном количестве кизлярским Армянам* (прежде чеченцы доставляли в Кизляр дубовые клетки, для бочек; но последние смуты прекратили эту полезную и для них и для кизлярцев промышленность). Жены чеченцев приготовляют грубое сукно, и искусно ткут серебряные узкие позументы, для украшения мужских и женских платьев.

Многоженство у чеченцев дозволено по Магомеданскому закону, но весьма не многие не многие имеют более одной жены, или от обычая общего почти всем кавказским горцам, или от бедности и затруднения платить за каждую жену калым, по состоянию их разорительный.

Сакли (домы) чеченцев спрятаны и постройка их прочнее и красивее нежели карабулаков, осетин и даже кабардинцев. У некоторых потолки, столбы и перекладины украшены резьбою, правда грубою, но все-таки доказывающею заботливость их об улучшении домашнего быта. Сакли эти мазаны, на подобие малороссийских, хорошо вымазанные и содержимые в чистоте. Вместо печей в них камины, тоже порядочно устроенные. Стекол в окнах нет. Во время непогоды и зимы, они закрываются соломенными щитками. В деревнях, соседних с карабулаками, сакли деревянные, рубленые, но хуже и неопрятнее тех, которые находятся в середине чеченских земель.

Трубка для военного чеченца столько же необходима, как и пища. В работе, в дороге, даже в жаркой схватке с неприятелем, он не выпускает ее из рта. Табак у них домашний, необыкновенно крепкий. Они приготовляют нюхательный, то же крепости чрезвычайной, и по этому свойству известный на всем Кавказе. Некоторые из русских так к нему привыкали, что выписывали его из Чечни в Петербург.

Нравы чеченцев дики, свирепы и коварны. Хищничества их против всех соседей так известны, что описывать их было излишне (употребляемые чеченцами хитрости и уловки, при хищничестве в наших границах и увлечении пленных, описаны верно Г. Броневским, в известиях о Кавказе (часть II, стр. 179 и 180, изд. 1823 года)); но о причинах, которые заставляют их с такою дерзостью и отвагою вторгаться в наши границы, и увлекать в плен русских упомянуть считаю нужным.

Кабардинец и Закубанец, делая набеги на наши земли, хочет сделаться известным; хочет приобрести славу молодца и наездника. Ему дорога не корысть, он дарит добычу своему товарищу, или верному узденю; ему дорога опасность, которой они подвергаются; дорого молва о его подъеме, которая сделает имя его везде известным. У чеченцев, напротив того, хищничество составляет промысл; гласное к нему побуждение — корысть. Между чеченцами мало людей зажиточных: молодой человек, достигнув возраста, в котором должно жениться, и не имею возможности заплатить за жену тягостного калыма, решается на вое опасности и пускается на обычный промысл. Удастся ему схватить пленника и привели домой, он из бедняка делается человеком достаточным* (Прим: пленники продавались в горы, не менее как по 150 рублей серебром. Молодые люди обоего пола, и особенно молодые женщины, гораздо дороже. За выкуп с русских не брали менее 200 руб. серебром, иногда до 1000 и более. Для чеченца, у которого нет ничего кроме ружья и кинжала, огромная сумма. В последнее время генерал Ермолов запретил выкупить наших пленных, а приказал выменивать их на захватываемые у чеченцев семейства. Мера эта жестока, но необходима, и нехудо бы было постоянно ее держава, тем более, что продажа пленных в горы, становятся год от году затруднительнее и реже),уплачивает калым, женится и заводится своим хозяйством. Пример его вводит в искушение других, и они, в свою очередь, пускаются на подобные же разбои.

Другая причина хищничества чеченцев, есть непримиримая, вековая их вражда против русских, беспрестанно подстрекаемая кровомщением и фанатизмом. Выше уже сказано, что за каждого чеченца должна мстить вся фамилия, к которой он принадлежит. Близ каждого чеченского селения есть кладбище, и на каждом кладбище можно заметить несколько высоких шестов, с белыми тряпками, вверху развивающимися: это значит, что там лежат убитые неверными (довольно странно, что несколько сходный с сим обычай существует в Малороссии: там и теперь, на могиле взрослого умершего казака, ставится шест, с небольшим белым значком). Они напоминают всякому всякому родственнику, каждому однофамильцу, всем одноплеменцам убитого о невыполненном еще долге мщения, и подстрекают к ненависти и кровавому возмездию. Можно сказать на вечное, что, во время многолетней борьбы чеченцев с нами, не остались ни одного семейства, не потерявшего кого-либо из своих от русского штыка, или пули; и потому можно судить, как велика их к нам ненависть и жажда мести. Ожесточенную вражду эту подстрекает также религиозный фанатизм. Чеченцы магометане, омаровой секты; но понятие их о религии весьма ограничены и относятся до выполнения только внешних обрядов. Многие, однако же, из них так как и другие горцы мусульманского закона, путешествуют в Мекку, и оттуда приносят и рассеивают между своими соотечественниками усиленную злобу против христиан, множество суеверий закоренелое изуверство. Эти то пилигримы (гаджи) были всегда опаснейшими возмутителями; из них то, по большой части, являлись пророки, которые приводили в волнение все горы. Генерал Ермолов оттеснил было эти набожные странствования, но неизвестно продолжаются ли принятые им меры и нынешним начальством.

Все это можно бы было предупредить, если б наше правительство, при занятии Кавказской линии, употребило приличные средства, для обращения чеченцев и других горцев в христианство. До чеченцев 1780 года все почти жители северной покатости кавказских гор были идолопоклонниками, или лучше сказать, не имели никакой веры, сохраняя, впрочем, многие Христианские предания и обряды. Тогда обратить их к христианству было не трудно; но тогда был век Волтеров, и прозелитизм считался или смешным, или тиранским. Сколько бы было сбережено крови; от скольких бы бедствий были избавлены самые горцы * (Рассудительные туземцы не отрицают сами, что принятие Магометанского закона принесло им вред, а не пользу. Я сам слышал, от одного умного старого Кабардинца, что Кабарда пропала с того времени, как князья и уздени отпустили бороды и начали называть шапки белою Кисеею. Окружены чеченцами завязывалась жаркая перестрелка чеченцы провожали наших до Ханкалы, или до Сунжи, несколько человек было убито и ранено с их стороны и с нашей, и тем оканчивалось все дело. На другой день летело донесение о победе, с исчислением всех подвигов и представлением об отличившихся. Ермолов прекратил эти военные штуки. Он не только не представлял никакого к награде за такие бесполезные дела, но строго взыскивал с начальников, дававших к ним повод), если бы теперь были они христианами! Дорого стоит нам эта ошибка, и последствии ее едва ли изгладятся через несколько поколений.

При всей дикости и свирепости нравов, заметить можно однако же у чеченцев некоторый проблеск стремления их к гражданственности и мирным занятиям. Дома их, как я уже сказал выше, довольно опрятны; рукоделия, которыми они занимаются, и разведение во многих местах хороших садов доказывать, что они не чужды труда и проистекающих от него выгод. Если б можно было более развить это чувство, умножить их потребности и направить их деятельность на полезное, то разбои их прекратились сами собою, и они сделались бы мирными поселянами. Но долго еще предположение это остается филантропическою мечтою.

Чеченцы сражаются почти всегда пешие, сколько по поту, что имеют мало лошадей, столько и по той причине, что заросшие лесом и кустарниками земли их представляют мало удобства для конного боя. В случае надобности однако же, они могут собрать до 500 человек отличной конницы, по большой части из Качкалыков. Быстрота нападения этой конницы невероятна, и наши конные пикеты и разъезды не раз испытывали стремительность ее натисков, с большим для себя уроном.

Все чеченцы одарены особенным военным инстинктом. При вторжении их в наши границы, обыкновенно небольшими партиями, они выбирают себе начальника, или, как говорят наши переводчики, вожака. При общих восстаниях они также, почти всегда, имеют предводителя, или из своих, или, что чаще случается, из дагестанских фанатиков. Но когда наши войска предпринимают нечаянные поиски, для наказания и истребления враждебных селений, всякой чеченец действует по своему произволу. Едва раздается пушечный выстрел, каждый, кто только его услышал, хватается за ружье и спешит туда, куда зовет его опасность (некоторые из местных начальников, зная этот обычай чеченцев, единственно для того, что бы иметь случай написать реляцию и выпросить награды, вводили отряд в Чечню, и выбрав удобное место делали несколько пушечных выстрелов на воздух. Через час, или через два, они были уже окружены чеченцами, завязывалась жаркая перестрелка, чеченцы провожали наших до Ханкалы, или до Сунжи, несколько человек было убито и ранено с их стороны и с нашей, и тем оканчивалось все дело. На другой день летело донесение о победе, с исчислением всех подвигов и представлением об отличившихся. Ермолов прекратил эти военные штуки. Он не только не представлял никого к награде за такие бесполезные дела, но строго взыскивал с начальников, дававших к ним повод). В несколько часов собираются значительные толпы и завязывается жаркое дело. С редкою проницательностью каждый умеет понять выгоды, или неудобства местоположения; каждая ошибка, или неосторожность наших войск, бывает тотчас замечена и обращаема нам во вред; и все эти делается так единодушно, с такою удивительною осмотрительностью, как будто бы ими предводительствовал искусный и опытный начальник. Особенно опасны чеченцы при обратном движении войск, после наступательных действий: претерпленные наши поражения случались или во время отступления, или при грабеже селения. Тогда они нападают с невероятною быстротою и ожесточением с боков, с тыла, забегают вперед, и из-за каждого куста, из каждого скрытного места наносит поражение. Надобно иметь много твердости духа, опытности и искусства начальнику и не устрашимой стойкости войску, чтобы отражать их с успехом.

Этот-то народ ничтожный и хищный, но воинственный и храбрый, так долго дерется с русскими. — Более 70 лет чеченцы считаются непримиримыми нашими врагами: много раз они поражаемы были нашими войсками; много и мы понесли от них потерь: сколько легло русских в Чечне; сколько пролило их и нашей крови — трудно исчислить, и за всем тем этот малолюдный народ, который не был никогда в состоянии выставить против нас 5000 сражающихся, и теперь еще упорно нам противится и продолжает свои разбои!!

Зверская храбрость, которой нельзя отнять у чеченцев, и лес, которым покрыта их земля, служат им защитою; но и ошибки местных начальников наших не мало способствовали тому, что они до этого времени не истреблены, или не приведены в совершенное бессилие и покорность. В кратком историческом обзоре, я постараюсь изложить все важнейшие события, от начала сношений наших с чеченцами, до происшествий, которых я был очевидцем.

Чеченцы народ недавний. В 1826 году были еще в Чечне старики, которых деды основали там первое поселение и которые слышали их о том рассказы. Вот что я мог узнать от них:

Лет за 30 до похода Петра первого в Персию (около 1695 года), пять, или шесть семейств карабулакского племени принуждены были бежать от своих однородцев, по ссоре ли с ними, или по учиненному преступлению не известно. Они поселились первоначально в непроходимых лесах по речке Мечику (от этого и теперь еще чеченцы называются от своих соседей и других горцев Мечикишами), на землях принадлежащих тогда Кумыцким князьям, и оставались довольно долго от них зависимыми. Будучи слабы и окружены сильнейшими соседями, с начала жили они мирно, и в особенности сдружились с гребенскими казаками, которые брали у них жен и за них выдавали своих девок. Некоторые гребенские казаки и теперь еще имеют родных между чеченцами. В последствии времени принимая к себе из гор новых пришельцев, по большей части принужденных бежать оттуда за преступление и убийства, также кабардинских абреков * (Кабардинский абрек слово в слово то же, что Иллирийский ускок), чеченцы скоро усились и стали подвигаться к Тереку и Сунже. Русским, под именем чеченцев, стали они известны в 1750 годах. В 1770 году генерал де Медем покорил несколько их деревень, на Тереке и Сунже, которые с того времени получил название мирных чеченцев.

В том же 1770 году переведены с Волги на Терек казаки моздокские; и эти новые поселенцы с начала мирно жили с заречными своими соседями, но ненадолго. Первый повод к неприязни, кажется, был дан с нашей стороны, отгоном у чеченцев конского табуна; что, по словам стариков, случилось около 1772 года. Чеченцы тотчас отплатили тем же, и с того времени загорелась непримиримая вражда между чеченцами и русскими, которая едва ли может быть прекращена иначе, как совершенным истреблением первых.

Умалчивая о незначительных и почти беспрерывных походах наших войск противу чеченцев, и набегах казачьих партий для наказания их и баранты, считая не лишним упомянуть о двух, довольно важных, поисках, деланных для покорения чеченцев.

Первый из них был предпринят в 1780 годах за Сунжу полковником Пьери, с 2 батальонами гренадер, 1 батальоном егерей, 4 орудиями и несколькими сотнями линейных казаков, по поводу всеобщего восстания чеченцев, возбужденного явившимся в то время у них лже-пророком Шахом-Мансуровым.

Пьери, перейдя Сунжу у Богун-Юрта (верстах в 4 выше того места, где теперь находится крепость Грозная), вступил в Чечню узким проходом, покрытым лесом и пролегающим между крутыми обрывами. У Сунжи оставил небольшой отряд, для охранения переправы; другим, тоже небольшим отрядом, занял средний пункт в означенном проходе, для обеспечения себе обратного пути; и дойдя до селения Альды, нашел его оставленным жителями, занял без большого сопротивления, разграбил и сжег до основания.

Довольный этим легким успехом, он пустился в обратный путь; но лишь только вступил в теснину, был окружен со всех сторон чеченцами, которые, были прикрыты густым лесом, без веянного для себя поражали меткими выстрелами наших. Не взирая на то, отряд наш подвигался вперед, пробиваясь сквозь усиливающегося неприятеля; но когда пришел к тому месту, где оставлено было не большое число войск, для охранения прохода, с ужасом увидел, что все солдаты и офицеры до одного человека были перерезаны, груди были вскрыты и заворочены на лице, кровавые внутренности еще дымились. При этом страшном зрелище, солдаты наши дрогнули, и в тоже мгновение чеченцы бросились на них со всех сторон с кинжалами. Пушками действовать было не можно, заряжать ружья было некогда, самыми штыками, солдаты наши, сжались в тесном проходе в густой колонне, не могли действовать успешно. Люди наши, обремененные награбленною в Алде добычею (по большей части медною посудою), утомленные трудным переходом и продолжавшимся переходом и продолжавшимся несколько часов беспрерывным боем, пришли в изнеможение и были истреблены почти без сопротивления. Батальон егерей, находившийся впереди, и небольшое число линейных казаков успели пробиться, остальные казаки и 2 батальона гренадер, со всеми офицерами, были зарезаны без пощады; сам Пьери изрублен в куски на пушке; все орудия, бывшие в отряде, со всеми снарядами достались в добычу чеченцам.

Пробившиеся сквозь чеченцев егеря, и небольшое число спасавшихся от поражения казаков, дойдя до Сунжи, к ужасу и изумлению своему не нашли там ни оставленного отряда, ни судов * (Суда это род больших челнов, называемых в Чечне каюками (?)), для переправы. Начальник этого отряда, услышав пушечные выстрелы в Алде и желая быть участником в верной, по его мнению, победе, пошел на соединение с Пьери; но наткнувшись на мертвые, обезображенные тела оставленных в узком проходе солдат, до того перепугался, что бежав поспешно назад, переправился на левый берег Сунжи, истребил каюки и ушел за Терек. Начальник этот был — Тамара, впоследствии времени занимавший важный пост посланника нашего в Константинополе. По счастью егерей и казаков, чеченцы их не преследовали, и они переправясь кое-как через Сунжу, возвратились в наши границы. — Успех этот прославил Шейх-Мансура и до того ободрил чеченцев, что они собравшись в больших силах, вторгнулись в наши пределы и осадили главную станицу моздокского казачьего полка Наур; но там нашли они отчаянное сопротивление: несколько дней делали они беспрерывные приступы к этому весьма слабо укрепленному месту. Казаки защищались с величайшею храбростью; даже жены их, и взрослые девки не сходили с валу, подавали помощь раненым, лили кипяток и горячую кашу на головы нападающих. наконец, на последнем приступе, самом упорном, осаждающие потерпели такое поражение, что принуждены были бежать за Терек. Казаки сделали вылазку и при переправе нанесли им новое поражение. И теперь еще помнят чеченцы этот несчастный для них поход, и одно слово: Наур, приводит каждого из них в исступление.

С того времени упала и слава Ших-Мансура. Долго еще скитался он между чеченцами, кабардинцами и закубанцами, возбуждая в них фанатизм и ненависть к русским; на конец, в 1794 году, при взятии Анапы графом Гудовичем, он попался в наши руки и умер в Соловецком монастыре.

Второй, более значительный, поиск против чеченцев был предпринят в 1809 году. Для этого назначены были два отряда: первый, под предводительством генерала от инфантерии Булгакова, должен был вступить в Чечню через Ханкалу; второму, под начальством генерал-майора Портнягина, было приказано перейдя Сунжу у Казак-Кичу, идти на соединение с главным отрядом, по направлению к северо-востоку. Булгаков, при самом вступлении в Ханкалу, нашел сильное сопротивление. Теснина эта была тогда покрыта густым лесом, через который пролегла узкая дорога, с обеих сторон занятая чеченцами. Чтоб вытеснить из этой засады, Булгаков, спешив часть бывших у него драгун и линейных казаков, послал их в стрелки, а лошадей оставил, при небольшом прикрытии, при входе в Ханкалу. Но когда войска наши, сражаясь беспрестанно, углубились в лесистую теснину, то чеченцы, пробравшись назад боковыми тропинками, вдруг на арьергард, отбили оставленных там лошадей и угнали их в лес, прежде нежели успели подать помощь слабому прикрытию, понесшему значительную потерю. — Таким образом, при самом начале похода, мы лишились до 500 лошадей, и столько же человек драгун и казаков должны были, во все время действий отряда в Чечне, оставаться пешими.

Пробившись Ханкалу, Булгаков не встречал уже большего сопротивления до деревни большой Атаги, которая им занята и покорена тоже без большого урона. Оттуда оставляя Гойтинский лес вправе, пошел он далее, овладел, без сопротивления, деревню Урус-Мартан, а потом и Гихами, жители которых успели скрыться в окрестных лесах.

Между тем генерал майор Портнягин пробивался с своим отрядом от Казак-Кичу на встречу главному отряду, и в одно почти время оба отряда дошли до Гехинского леса, Булгаков с северной, Портнягин с южной стороны; так, что между обоими отрядами было не более двух верст; но лес этот считается непроходимым. Чеченцы повалили огромные деревья, сделали из них засеки и защищались отчаянно. Много усилий и мужества должно было употребить нашим войскам, чтоб выбить чеченцев из этого их убежища. Наконец после сражения, продолжавшегося целый день, оба отряда сошлись на середине леса; чеченцы принуждены были бежать; но и наша потеря была немаловажна.

При соединении обоих отрядов, Гахинцы покорились и дали аманатов, и генерал Булгаков пошел обратно к большой Анапе, переправился через реку Аргун и занял, по некотором сопротивлении, селение Гребенчук. Оставив там часть войск, чтобы довершить истребление селения, Булгаков, с большею частью своего отряда, пошел для истребления другого, в недальнем расстоянии находящегося, чеченского же селения Шали; но едва он успел пройти половину дороги, как жители Гребенчука, заметив оплошность оставленных в их селении войск, и увидев что солдаты наши рассыпались для грабежа, не наблюдая никакого порядка, ударили на них со всех сторон и привели в совершенное расстройство. Все искали спасения в бегстве, никто не думал сопротивляться. Чеченцы преследовали и поражали бегущих около двух верст; и если бы Булгаков, услышав частые выстрелы, не подоспел на помощь, вел отряд, оставляемый им в Гребенчуке, был бы истреблен до одного человека. За всем тем в этот день потеря наша, по рассказу очевидца, простиралась до 200 человек. Более всех потерпели пешие драгуны, лишившись своих лошадей у Хан-Калы, при самом начале похода. Булгаков после того не предпринимал уже ничего важного и скоро возвратился за Терек.

Поход этот, памятный всем участвовавшим в нем, начавшийся и кончившийся для нас неудачно, был однако же не бесполезен. Кроме потери в людях, понесенной чеченцами, по малолюдству их весьма для них чувствительной, и кроме причиненного им разорения, они убедились, что в земле их нет неприступных мест, для мужества русских. Полоса земли между Сунжи и Аргуном, от Ханкалы до Казак-Кичу, была пройдена; местоположение этой части Чечни, удобнейшие проходы, препятствия, противопоставляемые природою и неприятелями и средства преодолевать их, сделались нам известными; ошибки и неудачи могли служить наукою на будущее время; но разбои чеченцев не прекратились. Есть ли начальник, командовавший расположенными вблизи их войсками, был опытен, деятелен и отважен, они делались смирнее; но как скоро замечали оплошность и нерешимость, тотчас умели пользоваться ею, вторгались в наши пределы, грабили и увлекали в плен людей, часто делали свои набеги, даже на военно-грузинскую дорогу, пролегавшую тогда чрез Моздок и Малую Кабарду до Владикавказа, нападали на транспорты, по ней следовавшие, и не редко нападения их были успешны. Это продолжалось до 1817 года.

В 1816 году назначен командиром отдельного кавказского корпуса и главнокомандующим Грузиею генерал Ермолов, на которого возложено было также посольство в Персию, и переговоры с этой державою, касательно исполнения некоторых статей гулистанского трактата. По возвращении из посольства, первою и главною его заботою — было обеспечение вверенного края от неприязненных вторжений и разбоев. В Грузии и других на полуденной стороне Кавказа находящихся областях все было спокойно, и потому он свободно мог действовать на севере. Он начал с Чечни.

Прибыв сам лично в этот край, с сильным отрядом, он приступил немедленно к постройке крепостей, которые могли бы обуздывать чеченцев. В верхних частях реки Сунжи выстроен Преградный Стан, прикрывающий сообщение с Владикавказом и отрезывающей чеченцев от Малой Кабарды. Далее, вниз по Сунже, почти против середины чеченских земель воздвигнута крепость Грозная, в которой помещен полковой штаб расположенного в этом крае 43 егерского полка, и назначено всегдашнее пребывание начальника всех войск, находящихся на левом фланге. Потом, на Тереке, ниже Щедринской станицы, построен Амир-Аджи-Юрт, прикрывающий переправу через Терек и дорогу в Кумыкские земли. Наконец крепости Герзель-Аул, при выходе реки Аксая из Герзелийского лесистого хребта, и Внезапная, против главной Кумыцкой деревни Андреевой, обхватывали чеченцев с востока, и в то же время держали в покорности кумыков.

Все это было окончено менее нежели в два года, но не без упорного сопротивления со стороны чеченцев. В особенности тяжела для них была постройка крепости Грозной. Они поняли, что не одним именем она грозила или конечным их истреблением, или, по крайней мере, уничтожением их необузденной свободы. При начале работ не проходило ни одного дня без перестрелки: за дровами, даже за водою должно было посылать большие команды, с пушкою. Наконец правый берег Сунжи был очищен от леса и кустарника, его покрывающего; на левом возвышались бастионы крепости Грозной; через реку устроен мост, прикрытый тет де понтом; близ крепости заведено поселение женатых солдат, то же укрепленное, и чеченцы приуныли и присмирели.

Генерал Ермолов назначил потом начальником в Грозной и на всем левом фланге полковника (потом генерал-майора) Грекова; и редко можно было сделать выбор удачнее. Соединяя с отличною храбростью твердый характер, зная хорошо местность и народ, с которым имел дело, будучи вместе осторожен и предприимчив, дальновиден и неусытен, он в короткое время своего начальника усилел покорить 4/5 Чечни. В начале 1825 года все чеченские селения по Тереку, Сунже, между этою рекою и Аргуном, и за Аргуном по речкам Далке и Гудермесу, до самого Мичика, кроме двух или трех деревень, находящихся в горных ущельях и непроходимых лесах, повиновались нашей власти и дали аманатов, или представили верные поруки. Всякое враждебное покушение было предупреждаемо и немедленно наказываемо. Греков, чрез верных лазутчиков, знал что делается во всей Чечне; и в случае какого-либо неприязненного сборища, или учиненного жителями какого-либо селения проступка, выступал ночью с летучим отрядом, рассеял сборище, истреблял селение, и прежде нежели чеченцы успевали опомниться и собраться в значительном числе, возвращается в Грозную с добычею. Ханкалинский проход расчищен им так, что более чем на пушечный выстрел в ширину не было на нем ни прутика. Леса: гойтинский, гехинский, и находящийся между Аргуном и селениями Гребенчуком и Шали, были прорублены по его приказанию, самими чеченцами. Тяжко им было прокладывать самим к себе дорогу для русских, но природа помогла им: по необыкновенной растительности почвы, просеки скоро покрылись густым кустарником и леса гойтинский и шалинский опять сделались почти непроходимы.

Греков, при всех блистательных качествах, имел однако же и большие недостатки. Твердость характера его не редко обращались в жестокость. Окружающие его, пользуясь его доверием, вовлекали его в поступки несообразные с справедливостью, иногда бесчеловечные. Утверждали даже, что он не чуждался корысти. Цепи, которыми он связал чеченцев, были натянуты слишком туго; не имея еще надлежащей прочности, они были порваны при первом общем усилии народа.

Весною 1825 года вновь вспыхнуло в Чечне общее возмущение: опять явился пророк, уверявший, что русские пушки не будут стрелять; что солдаты наши не будут сопротивляться и что он послан от самого Бога, для истребления войск наших и возвращения чеченцам их свободы. Первое их действие оправдало предсказание пророка. В темную, дождливую ночь, подкрались они к небольшому редуту Амир-Аджи-Юрт, находившемуся на Тереке, верстах в 7 ниже Щедринской станицы (Греков узнал, за несколько времени до того, о намерении чеченцев напасть на Амир-Аджи-Юрт и послал с нарочным предписание начальнику редута о принятии всех предосторожностей. Но нарочный должен был сделать большой круг и ехать чрез Червленую; он поспел уже ночью в редут и начальник оставил пакет нераспечатанным до утра. Через два часа редут был уже во власти чеченцев), и не примеченные часовыми влезли в укрепление, ветхое и осыпавшееся, завладели им прежде нежели гарнизон успел схватить ружья, убили беспечного начальника и перерезали большую часть его команды, так, что несколько только человек успели спастись вплавь за Терек.

Взятия горцами русского укрепления, на Кавказе было тогда происшествием необыкновенным. За все время командования Ермолова в тамошнем краю, в первый раз еще удалась неприятелю такая попытка. Слухи об этой удаче, в десять раз увеличились, разнеслись по всем горам. Вера в пророка сделалась непоколебимою, и скоро многие смежные с чеченцами народы, даже часть постоянно покорных нам кумыков, пристали к бунту, и в несколько дней собралось до 3000 горцев, исполненных отваги и суеверной надежды, на будущие успехи.

Толпа эта окружила укрепление Герзель-Аул, находившиеся при выходе реки Аксая из Герзелийского хребта * (Герзелийский хребет, выступая из предгория главного кавказского хребта почти под прежним углом, доходит до Терека у Брагунской деревни; весь он покрыт густым лесом; перерезан крутыми оврагами и ручьями, и непроходим для артиллерии и обозов. *4 пехотных полка, в которых было под ружьем не более 12000. Гарнизонные батальоны были только во Владикавказе, Моздоке и Кизляре. Все прочие крепости были охраняемы полками) и теперь уничтоженное; но там нашла она коменданта и гарнизон не столько беспечными. Внезапное нападение было отражено. Частые вылазки гарнизона доказали, что русские не разучились еще владеть штыками. Пушки наши не слушались заклинаний пророка и удерживали горцев в почтительном расстоянии. За всем тем положение осажденных было опасно. В крепости находилось под ружьем не более 400 человек, и много больных. Беспрерывные нападении горцев, днем и ночью, изнурили наших людей. К довершению беды, горцам удалось отрезать воду, и гарнизон, в жестокие жары, мог бы подвергнуться томительной жажде. К счастью в крепости нашлись запасы льду, заготовленного хозяйливыми офицерами; его топили и употребляли для питья и варения пищи; но такого ненадежного запаса ненадолго бы стало. Все это происходило от половины июня, до начала июля.

Известия о взятии горцами Амир-Аджи-Юрта и осаде Герзель-Аула, дошли до командовавшего всеми войсками на кавказской линии генерал-лейтенанта Лисаневича, находившегося тогда в Пятигорске, в одно время. Не теряя ни минуты, он собрал небольшой отряд (в то время на всей кавказской линии, на протяжении более 70 верст, были расположены только 4 пехотных полка, в которых было под ружьем не более 12000. Гарнизонные батальоны были только во Владикавказе, Моздоке и Кизляре. Все прочие крепости были охраняемы полками), соединился на Герзеле с Грековым, и двинулся на помощь Герзель-Аулу.

Напасть на чеченцев, разбить их и рассеять, было делом нескольких минут. Чеченцы и союзники их упали духом. Бунтовавшие кумыки первые явились с половиною головою и казалось спокойствие в этой части Кавказа было восстановлено на долгое время.

Из кумыков более других участвовали в бунте жители деревни Старый Аксай, прямо против Герзель-Аула, на противоположном берегу реки Аксая, находившейся. С самого начала возмущения соединились с чеченцами, они вместе с ними осаждали Герзель-Аул, и много наносили вреда осажденным. Зная хорошо местоположение и слабейшие части укрепления, они направляли на них нападения. Особливую же услугу оказали бунтовщикам тем, что отрезали воду у гарнизона и тем довели было его до опасного положения.

Но не все Аксаевцы равно были виноваты. Лучшие князья их, в том числе главный начальник всех кумыков Муса Касаев, майор нашей службы, потом уже дослуживший до генерал-майорского чина, при первой вспышке мятежа перебрались в Герзель-Аул и помогали русским. Другие, неуспевшие этого сделать, удалились в другие кумыкские селения, остававшиеся нам покорными. Некоторые по неволе присоединились к бунтовщикам. Простой народ, всегда легкомысленный и легковерный, вовлеченный в бунт заявленными врагами России, заслуживал снисхождения. Надобна было разобрать кто прав, кто виноват, кому должно было оказать снисхождение, кого наказать строго. Генерал Лейтенант взял на себя это дело и отдал приказ собрать всех аксаевцев в крепость. Повиновение их, внушаемое страхом, было там велико, что все, даже известные враги русских, явились на этот призыв в назначенное время.

Это было в конце июля. День был жаркий, солнце палило полуденным зноем. Лисаневич и Греков были вместе, в занимаемом ими доме, когда им сказали, что аксаевцы уже собрались. Лисаневич, всегда пылкий и неукротимый, накинув на себя сюртук выскочил тотчас на крыльцо, и зная довольно хорошо татарский язык зачал бранить собранную толпу и упрекать в измене, потом, взяв в руки список зачинщикам бунта, стал вызывать их по одиночке. В это время вышел и Греков, вполне одетый, но по странному случаю без сабли. Опытный глаз его тотчас заметил, что, вопреки отдаленному им приказу, при аксаевцах не было особого караула, и он тотчас отправил офицера привести взвод солдат с гоубвахты и велеть, на всякий случай, всем быть готовыми. Между тем Лисаневич продолжал вызывать наиболее виновных и отправил под караул трех или четырех человек. Следующий по списку был Учур мулла. Лисаневич произнес это имя, но никто не являлся; он повторил вызов, и опять никого не было. Наконец, нетерпеливый Лисаневич в третий раз начал вызывать им требуемого, с бранью и угрожаемо: тогда выдвинулась из толпы, бледная фигура с мрачным лицом и стала медленно приближаться к генералу. Лисаневич тотчас заметил, что у Учура не был отобран кинжал и велел снять его. Учур сам начал отстегивать пряжку ремня, на котором висело это роковое оружие: но вдруг выхватив его из ножен бросился на Лисаневича и вонзил его в левый бок генерала по самую рукоятку. Лисаневич упал на руки стоявшего возле него адъютанта, а Учур, выхватив кинжал из раны, в то же мгновение кинулся на Грекова, который видя неминуемую беду и не имея при себе оружия, бросился бежать по направлению к занятой им квартире. Одним скачком догнал его Учур и ударил в спину так, что конец кинжала вышел в грудь и Греков упал мертвым. Третий предмет мести, на который бросился изувер с убийственным своим оружием, был главный пристав кумыкского народа майор Филатов. Но этот человек, небольшого роста, с отвислым брюхом и красным носом, показал более других присутствия духа. Он успел схватить первый удар. Потом, чувствуя что у него перерезаны пальцы и он не в состоянии более удерживать кинжала, бросился прямо на Учура, успел схватить его под мышки и прижал его крепко к себе, так, что Учур не мог уже свободно действовать своим оружием и наносил Филатову на спине не опасные раны. Борьба эта продолжалась несколько секунд. Вдруг раздался выстрел — и бездыханный Учур повалился к ногам Филатова. Выстрел этот был сделан урядником из чеченцев, находившегося при Филатове и должен бы был положить конец всей этой кровавой сцене, но не так вышло.

В самую минуту выстрела, приблизился к месту произшествия взвод солдат с гоубвахты, за которым, как выше сказано, послал Греков. Смертельно раненый Лисаневич, в безпамятстве ли от полученной раны * (Лисаневич жил еще 4 дня, перенося с удивительным терпением и твердостью духа мучение, причиняемые ему смертельною раною. Он утверждал до последней минуты, что не помнит чтобы у него вырвалось роковое слово: коли их), или же думая что заговор против него, Грекова и всех русских был общим всех аксаевцев, закричал: коли их; и это вырвавшееся может быть в беду горячки приказание, по несчастью ни кем не было оставлено в исполнении.

Солдаты наши, видя главного начальника своего и генерала Грекова плавающих в крови, майора Филатова то же израненного, и услышав приказ коли их, бросились со штыками на безоружнную толпу кумыков, началась резня, какой не часто бывают примеры. Тут не было никому пощады, никакого разбору: виновные в возмущении и преданные нам равно были убиваемы без всякой жалости. Солдаты, находившиеся на гоубвахте и в казармах, услышав шум и крик охватили ружья и спешили на помощь своим товарищам. Несчастные кумыки бросились бежать к крепостным воротам, но нашли их запертыми. Там началось убийство, ужаснейшее прежнего. Куча трупов скоро стала превышать ворота, и несколько человек, карабкаясь по телам своих одноземцев, успели перебраться за крепость; но по несчастью почти у гласиса встретила их команда, возвращавшаяся с фуражировки, и они все были побиты до одного человека. Из всех собранных в Герзель-Ауле аксаевцев спаслись только те, которых успели защитить наши офицеры, знавшие их лично. Более 300 трупов кучами лежало в крепости. Многие из совершенно нам преданных, и даже находившихся в нашей службе, были убиты. В числе их был отец того самого урядника, который метким выстрелом поразил Учура муллу и спас Филатова.

Кровавый этот день имел важные последствия: по общему понятию азиатцев о праве возмездия, кумыки щитами убийство невинных их братьев, за злодейство одного изувера, делом правильным и обыкновенным, и потому оставались спокойными. Но непримиримые враги русских чеченцы, узнав что Лисаневич, и страшный для них Греков убиты, ободрились и начали приготовляться к новой отчаянной борьбе с нами. Назначено было общее собрание всего чеченского народа, для совета что им предпринять должно. Явился новый пророк, который опять предсказывал несомненную удачу. Посланы были нарочные ко всем соседственным горцам, чтобы и их склонить к участью в общем для всех мусульман деле; и можно было опасаться, что все народы, находящихся на левом фланге линии, от Владикавказа и Сунжи до Каспийского моря, даже северней Дагестан, поднимут против нас оружие.

На правом фланге, т. е. со стороны Закубанских народов, тоже должно было опасаться вторжений в наши границы, тем более опасных, что Закубанцы, вопреки прежнему своему обычаю, начали их делать значительными массами. Смерть Лисаневича и Грекова, скоро стала и там известною и воспламенила фанатизм всех изуверов. Учура муллу считали святым и мученником, и имя его разносилось по всем горам, вместе с криками мщения и ненависти к русским. Войска же наши, разсеяные по всей линии, на пространстве более 700 верст, лишась главного начальника и лучшего генерала, упали духом и начали приходить в уныние. Отдельные командиры не знали что им делать, от кого получать приказания, кому повиноваться.

Эти смутные обстоятельства могли быть поправлены только личным представлением генерала Ермолова на северной стороне Кавказа; но другие дела удерживали его в Тифлисе. Сверх того, он не мог явиться на линию иначе, как с значительным отрядом войск; для чего должно было их двинуть из Грузии, из Дагестана и с Кубани; подвергся в самые несносные жары изнурительным переходам. По этим причинам, Ермолов отложив на некоторое время свой выезд из Тифлиса, немедленно по получении известия о смерти Лисаневича и Грекова отправил на Кавказскую линию начальник штаба генерала Вельяминова, а сам, уже в конце августа, с одним батальоном 41 егерского полка и одною ротою Тифлисского отправился через горы, и из Владикавказа через Преградный Стан и крепость Грозную прибыл в Червленную. Другим батальонам велено тоже быть на Тереке в назначенное время; и в половине сентября отряд, в котором было до 5000 человек пехоты, казаков и артиллерии, под начальством самого Ермолова был сосредоточен близ Амир-Аджи-Юрта.

Первою заботою Ермолова, по прибытии его на Терек и по сборе всех войск, было обеспечение самой восточной части нашего левого фланга. Необходимо было исправить укрепление Амир-Аджи-Юртинское и привести его в такое положение, чтобы оно было на будущее время неприступным. Герзель-Аул предположено уничтожить, и вместо его выстроить новую крепость на реке Аксае, в урочище, в урочище Ташкичу, и выстроить под выстрелами новой крепости. Надобно было также осмотреть и исправить крепость Внезапную, успокоить все еще находившиеся в волнении умы кумыков и упрочить их покорность и преданность к нашему правительству. Все это начато и кончено менее нежели в два месяца. Ермолов распоряжал всем лично: поощрял солдат к работам; в Внезапной, сам назначал некоторые исправления, усиливающие оборону; в деревне Андреевой, собрав всех кумыкских князей и старшин, некоторых облажал и похвалил за их усердие и преданность; других побранил и постращал за злые их дела, и успокоил всех обнадежив в общем прощении.

Пребывание Ермолова в земле кумыков продолжалось до 16 ноября; и он, обеспечив себя к сей стороны, предполагал, не взирая на позднее время года, на часть немедленно действия против чеченцев; но по прибытии на Терек получено официальное известие, что покойный Государь Император намерен с Дону проехать в Астрахань и Ермолову должно встретить Государя в этом городе, принадлежащем к областям, находящимся под непосредственным начальником главно-управляющего Грузиею.

Этот неожиданный случай заставил отложить на некоторое время исполнение всех других предположений, и Ермолов решился справиться в Екатериноград и там дожидаться дальнейших повелений на счет путешествия Государя Императора.

20 ноября поутру выехав из Червленной, и переменив лошадей в Калиновой, около трех часов пополудни Ермолов со всею свитою приехал в Наур, где остановился обедать. Не более как через час после его приезда получено известие, что конная партия чеченцев, более нежели из 300 человек, переправлявшись вплавь через Терек, в верстах шести ниже Наура, вторглась в наши границы завязала с возвращающимися в Калиновую, сопровождавшим Ермолова конвоем жаркое дело. Тотчас отправляемые были в подкрепление нашим себе казаки, каких можно было собрать в Науре; но прежде но нежели эта помощь подоспела, храбрые конвойные казаки рассеяли чеченцев, втоптали их в Терек так, что они оставили в их руках 5 тел убитых и, что реже еще случается, двух пленных, которые показали, что намерение чеченцев было написать на самого Ермолова, при его проезде. Если бы они не опоздали одним часом, Бог знает чтобы могло случиться!

В Екатеринограде, куда приехал Ермолов 22 ноября, дожидал начальник корпусного штаба генерал Вельяминов, назначенный начальником кавказской области генерал-майор князь Горчаков, бывший поверенный в делах Персии Мазарович, Грибоедов и некоторые другие чиновники. На третий, или на четвертый день после того ал фельдъегерь, но не от Государя, а прямо из Петербурга, и по видимому не привез ничего важного.

Но со времени приезда этого фельдъегеря стало заметно как в самом Ермолове, так и в ближайших из окружающих его, уныние и таинственный вид, еще более увеличивавшие общую грусть (фельдъегерь, прибывший из Петербурга, на дороге встретил товарища своего, отправленных из Таганрога в Петербург за траурными вещами, и от него узнал о горестном происшествии, повергшем в невыразимую скорбь всю Россию. Тайну эту выведал прежде всех от фельдъегеря один из адъютантов Ермолова). Наконец все объяснилось: 8 декабря получено официальное известие о кончине покойного Императора, и 9 декабря сам Ермолов со всею свитою, все войска и казаки, находившиеся в Екатеринограде, присягнули на верность Константину Павловичу.

Нельзя выразить в какую глубокую горесть повергло генерала Ермолова неожиданное известие о смерти Государя, которого он всегда называл своим благодетелем. В последнее время к Государю вельможи были отъявленными неприятелями нашего генерала, которому они при всяком случае делали пакости и досады; но Ермолов и мы все надеялись, что свидание в Астрахани прекратит в эти неприятности, и что личное объяснение Ермолова возвратит ему прежнее благословение Императора и заставит молчать врагов его.

Множество дел, относящихся собственно до управления кавказской линии, задержали генерала в Екатеринограде еще неделю, и мы возвратились в Червленую на кануне рождества Христова.

Там провели все праздники и встретили новый год; но кончина обожаемого монарха поразила нас такою скорбью, что нам было не до веселостей и праздник был не в праздник.

В самый новый год, в часу третьем пополудни, приехал фельдъегерь с манифестом об отречении от престола Константина Павловича и о восшествии на престол Государя Императора Николая 1, и генерал тотчас же приказал мне изготовить все нужные бумаги о приведении всех находившихся в его команде войск и жителей вверенного управлению его края к верноподданнической присяге; но к немедленному исполнению этого долга самим генералом Ермоловым, его свитою и войсками, в отряде находившимися, встретилось неожиданное затруднение: весь отряд состоял из отдельных батальонов, и ни при одном из них не было ни священника, ни походной церкви. В Червленой и соседних станицах не было тоже ни одного попа, потому что казаки Гребенские, Терские Семейное войско и большая часть моздокских казаков закоренелые раскольники, и не взирая ни на какие убеждения и даже строгие меры не соглашались иметь священника православной церкви. И так, решено было послать нарочного в Кизляр, откуда священник прибыл в Червленую ввечеру 3 января; 4 уже по утру совершена верноподданническая присяга. Экземпляры манифеста о восшествии на престол Государя Императора и о проведении войск и жителей к присяге, разосланы куда следует еще сутками раньше.

Все эти обстоятельства описаны здесь подробно для того, что в свое время много было толковано о том, что Высочайший манифест о восшествии Государя Императора на престол был оставлен Ермоловым несколько дней без исполнения. Настоящая и единственная тому причина, как выше объяснено, была неимение ни в отряд войск, ни в ближайших селениях православного священника; а в справедливости слов моих я ссылаюсь на всех бывших тогда в Червленой военных офицеров. Считаю нужным присовокупить, что тогда войска собраны были для приведения к присяге, Ермолов в короткой и ясной речи объявив им об отречении Константина Павловича и о вступлении на престол ныне царствующего Императора, первый произнес слова присяги и все войска немедленно его примеру.

В Червленной пробыл Ермолов почти целый месяц. Наконец все приготовления к походу были кончены, провиант подвезен и 19 января генерал выехал с небольшим отрядом и частью своей свиты и с Грибоедовым в Грозную, а 21 и все остальные войска и чиновники, бывшие при Ермолове, в том числе их, двинулись туда же.

При самой переправе через Терек * (Переправа через Терек по пароме находится в 7 верстах выше Червленной и довольно удобна. Оба берега реки плоски и открыты. На левом было тогда небольшое укрепление, прикрывавши переправу) нагнал нас фельдъегерь, приехавший из Петербурга. Все пустились расспрашивать его о тамошних новостях и последних происшествиях, но он был молчалив как стена и ловкому адъютанту Ермолова, Талыгину, едва удалось от него выведать, что он привез с собою один только небольшой пакет от графа Дибича на имя генерала.

В 4 часа мы приехали в населенную мирными Чеченцами и Кумыками деревню Старый Юрт, назначенную для ночлега, и в 6 верстах от переправы, по направлению к юго-востоку, находящуюся. Так как было еще довольно рано, то я и некоторые из товарищей моих успели до наступления ночи осмотреть находящиеся не далее полутора версты от этой деревни горячие ключи, известные по описанию Гюлденштета. Главный из них так изобилен водою, что на текущем из него ручье, саженях во ста ниже источника, выстроено несколько мельниц; вода теплотою до 60 градусов по Реомюру, годна для питья и варенья пищи, и кроме нее ни в Старом-Юрте, ни в укреплении нашем, близ этой деревни выстроенном, никакой другой не употребляют. Говорит, что она легка и здорова. Я пил приготовленный из нее чай и он мне показался довольно вкусным; серного запаху ни сколько не было заметно. В версте от главного источника, к востоку, есть еще несколько горячих же ключей, менее обильных. Я не заметил ни в одном из них ни осадки, ни запаху серы. На дне видна красная охра, а по сторонам была накипь известкового свойства. Вода во всех горяча так, что нельзя выдержать пальца даже и одной секунды.

Дорога от Терека к крепости Грозной переходит через значительное возвышение, тянущееся почти параллельно Тереку от северо-запада к юго-востоку. Вершина одного возвышения поднимается более ста сажень над уровнем Терека. К южной стороне его расширяется пространная равнина, ограничиваемая к востоку Мечикскими и Брагунскими горами, покрытыми густым и высоким лесом. На юге видны два огромные холма, между которым пролегает Ханкальское ущелье. В дали, на юго-западе, белеют снежные хребты Кавказа; к западу возвышается предгорие, выходящие из Малой Кабарды и называемое мирными чеченцами.

В половине шестого часа вечера, мы были уже в Грозной.

Прибывший с нами фельдъегерь привез с собою Высочайшее повеление, в котором предписано было немедленно арестовать Грибоедова, отобрать у него и опечатать все бумаги и отправить как его, так и бумаги, с тем уже фельдъегерем в Петербург. Все это было исполнено: Грибоедов арестован и бумаги его опечатаны через четверть часа по прибытии нашем, и на другой день, рано по утру, он уже мчался с фельдъегерем. Доброта сердца Ермолова и благодетельное расположение ко всем, кто служил при нем, не изменить и при этом неприятном случае. Он написал к графу Дибичу о Грибоедове самый одобрительный отзыв, который, как сам Грибоедов сознавался после, много помог ему при его оправдании.

Неожиданное это происшествие привели всех нас в уныние. Мы все жалели Грибоедова, как доброго человека и чрезвычайно приятного товарища. Со мною он познакомился в 1822 году, и тогда я имел возможность сделать ему небольшую услугу. С тех пор мы с ним сблизились и были дружны до самой его смерти. Впоследствии времени и он много сделал для меня доброго. Ермолов очень любил его и помогал ему при всяком случае, как тогда, когда он был еще секретарем при нашем поверенном в делах в Персии, так и в то время, когда он был уже назначен к Ермолову чиновником для дипломатической переписки; но Грибоедов не навсегда остался благодарен человеку, который был ему благодетелем. Со временем и в своем месте, я, может быть, расскажу об этом подробнее. — По окончании еще некоторых необходимых приготовлений, 26 января, в 9 часов утра, войска, назначенные действовать против чеченцев, под предводительством генерала Ермолова выступили в поход. Весь отряд состоял: из 2 батальонов Ширванского, 1 батальона апшеронского пехотных, 1 батальона 41, 300 человек 43 егерских, и одной роты, в 200 человек, тифлисского пехотного полков; 600 линейных казаков, 11 орудий пешей артиллерии, 2 орудий конной линейной и 2 трех фунтовых горных единорогов. Всего под ружьем было до 4800 человек. Не доходя до Ханкалинской теснины обозы и все тяжести остановлены под прикрытием 1 батальона пехоты, а прочие войска быстро двинулись в этом проходе.

При описании Чечни сказано уже что такое Ханкала; в добавок к тому должно сказать, что ущелье это прежде было покрыто густым лесом, чрез который пролегала тесная и извилистая дорога; но потом генерал майор Греков рассчитал лес в обе стороны на пушечный выстрел, так, что на этом расстоянии нет ни прутика и через Ханкалу можно уже было пройти без затруднения.

Чеченцы не рассудили здесь защищаться, не взирая на то, что у южного выхода начали было рыть, и провели до половины ущелья, довольно глубокий ров, изредка показывались несколько человек конных и пеших и стреляли по нашей колонне, но пули их не долетали и ущелье пройдено без всякой потери. Пройдя в Ханкалу, части отряда, в ожидании обозов, приказано сделать привал, а двум батальонам, со всеми казаками, велено идти быстро вперед и занять непокорную деревню Большую Атагу, находящуюся на реке Аргуне, верстах в 12 от Ханкалинского ущелья. В половине третьего часу пришел обоз, тоже без всякий потери и с ним вместе все войска, оставленные у выхода из Ханкалы двинулись к Большой Атаге, которая найдено уже занятою посланным вперед отрядом. Сопротивления со стороны жителей не было, и они успели скрыться в окрестных лесах.

Деревня Большая Атага береге Аргуна, на двух каналах, проведенных из этой реки и прорезывающих деревню во всю длину. Она раскинулась версты на две по низменному месту, кроме двух или трех сакель, находившихся на небольшом возвышении, которое, вероятно, прежде было настоящим берегом Аргуна. Там же на возвышении находится довольно обширное кладбище, усеянное камнями, по обыкновению мусульман, поставленными стоймя. Домы, числом около 300, выстроены довольно прочно и были содержаны опрятно. При каждом почти был сад с фруктовыми деревьями. Особенно много было огромных шелковиц; но занимались ли жители шелководством, узнать мне было не можно.

В деревне были найдены значительные запасы муки, пшена, меду, масла и сыру. Все это было отдано солдатам, и они завели стряпню, продолжавшуюся всю ночь. Каких кушаньев они не выдумали: кто делал клецки, кто пек блины; малороссиянин варил вареники, русский поджаривал оладьи, каждый готовил для себя то, чем некогда лакомился на родине; все не думали о сне и не чувствуя усталости варили, пекли и ели до рассвета, не взирая на то, что были в походе почти целый день, и что завтра ожидали их опять труды и опасности.

Но чеченцы не спали и не давали нашим хозяйничать их добром спокойно подползая к селению, они стреляли туда, где видели разложенные огни; наши отвечали им тем же и это продолжалось до самой утренней зари.

27 января отправлен был полковник Петров с 400 казаков, 300 егерей и одним конным орудием для осмотра переправ через Аргун, ниже Атаги находящихся. Чеченцы встретили этот отряд и завели жаркую перестрелку с бывшими впереди казаками; но когда казаки, приняв влево, зачали их отрезывать от кустарников, а пехота пошла на них прямо в штыки, они тотчас отступили на правый берег Аргуна и более наших не тревожили. Осмотрены два брода и найдены удобными, один у самой деревни Малой Атаги, другой немного ниже. В перестрелке ранено легко 5 казаков и 1 егерь. В предшествовавшую ночь шел снег и следы чеченцев ясно были видны. Не без удивления я заметил, что все пешие чеченцы сражались босиком: от бедности ли, или для того, чтобы быть легко на бегу, решить трудно. Удивлялись также их прыжкам, которые ясно означались на вновь выпавшем снеге: редкие из них были менее 3 аршин и все были вперед, на встречу нашим. Отступали чеченцы гораздо тише.

28 чеченцы, пользуясь густым туманом, около полудня, в большем числе, сделали нападение на Большую Атагу. Конница же их, предполагая ударить на наших во фланге от Малой Атаги, натянулась на казаков и завязала с ними жаркую перестрелку. Но генерал Ермолов, предвидев это еще с раннего утра, вывел из деревни все войска в вагенбург, составленный из обозов на высоком и открытом месте, близ кладбища. Чеченцы найдя деревню уже оставленною, сами зачали сжечь ее, и пробирать между горящих сакель на самое близкое расстояние от возвышения, на котором находились наши войска, открыли сильнейший огонь. Им отвечали наши стрелки, залегшие по возвышенности вдоль кладбища, и перестрелка продолжалась до самой ночи. У нас убит рядовой 1, ранен офицер 1, унтер офицеров, рядовых и казаков 8 человек. Какую понесли потерю чеченцы — неизвестно.

Раненый офицер был двоюродный брат корпусного командира, поручик генерального штаба Ермолов (Петр Николаевич), молодой человек, пылкий и храбрый. Ему вздумалось пуститься в стрелки, на самом опасном месте; но едва только он показался из стоявшей вблизи сакли, был осыпан пулями. Одна из них пробила ему на вылет руку и проникнув сквозь черкеску, тулуп и архалук, нанесла сильную контузию в бедро ноги. Он упал на колени и я находясь вблизи едва успел оттащить его из выстрелов.

В этот же день обедали мы позднее обыкновенного. Чеченская пуля попала в кастрюлю с супом на генеральской кухне и пробила ее насквозь. Повар в отчаянии бросился к самому генералу, отдававшему приказания в минуту самого сильного огня и натиска чеченцев, пресерьезно докладывая об этом необыкновенном происшествии, просил убедительно, чтобы было приказано унять разбойников чеченцев. Генерал рассмеялся и велел перевести кухню в безопасное место.

29, около полудня, чеченцы опять зачали приближаться и забегая в кустарник, выше Атаги по Аргуну растущий, стрелять из дали по нашим войскам; но несколько пушечных выстрелов скоро их остановили, и они, в виду нашем, помянулись к деревне Чахтыри, находящейся в 7 верстах выше Атаги, при выходе Аргуна из ущелья на плоскость. В этот день не было у нас даже раненых.

Генералу наскучили ежедневные нападения чеченцев и пересмотрено не ведущие ни к какому результату. Движение их к деревне Чахтырам и показания лазутчиков удостоверили, что они выбрали эту деревню сборным местом, и что так был их обыкновенный ночлег, и потому генерал предположил истребить Чахтыри и рассеять собравшиеся там толпы.

Для выполнения этого предположения, 30 числа, за два часа до рассвету, послан отряд из 2 батальонов ширванского пехотного и 300 человек 43 егерского полков, 500 линейных казаков, 4 пеших и 2 конных орудий, под начальством командира ширванского полка подполковника Ковалева. Приблизившись к Чахтырам на рассвете, Ковалев отрядил подполковника Ефимовича с казаками и одним конным орудием, обойти деревню и отрезать ее от гор; а подполковнику Грекову с одним батальоном пехоты под огнем 4 орудий приказан ударить прямо на деревню. Неприятель, в числе не более 50 человек, охваченный с двух сторон, мгновенно вытеснен и рассеян. Деревня, зажженная в нескольких местах, сгорела до основания. Все это было кончено менее нежели в полчаса и стоило нам одного раненого. После чего Ковалев, не сидя более неприятеля, поворотил назад к вагенбургу.

Главные силы чеченцев в эту ночь, против обыкновения, были собраны не в Чахтырах, а на правом береге Аргуна, верстах в 4 выше деревни Большой Атаги, и из этого ночлега приготовлялись они сделать общее решительное нападение на наши войска; но услышав выстрелы в стороне Чахтырей, все бросились туда на помощь.

День только что начинался. Густой туман скрывал все предметы так, что в 10 шагах не видно было ничего и Ковалев медленно и так сказать, ощупью подвигался к главному отряду. Вдруг между цепью стрелков, находившегося в арьергарде и главною колонною пронеслась многочисленная конница с такою пронеслась быстротою, что наши не могли отличить были ли то казаки, или чеченцы, и тогда только узнали, что это был неприятель, когда он, наткнувшись в тумане на казаков, на правом фланге находившихся, завел с ними перестрелку. Едва успели наши стать в боевой порядок и снять с передков пушки, как навалила и чеченская пехота. Туман был так велик, что заметили ее только тогда, когда чеченцы, оттеснив наших стрелков к самой колонне, сделали общий отчаянный натиск. Удачные картечные выстрелы и сильный огонь нашей пехоты остановили неприятеля и заставляли его податься назад; но через несколько минут чеченцы, прикрываемые туманом, возобновили с новым ожесточением свою атаку и четыре раза повторяли ее, стрелял врезаться в колонну и вступить в рукопашный бой. Только отличимому мужеству и стойкости нашей пехоты, неустрашимому хладнокровию офицеров, и удачному действию артиллерии должно приписать, что наши выдержали это отчаянное нападение. Наконец чеченцы, поражаемые картечью и сильнейшим батальоном огнем, принуждены были оставить место сражения и отступили к Чахтырам с такою поспешности, что, противу обыкновения своего, не успели д подобрать тел убитых своих товарищей. Преследовать их, по причине все еще продолжавшегося тумана, не было возможности, и потому Ковалев решился возвратиться в вагенбург, куда и прибыл около 10 часов утра.

Дорого стоил этот день чеченцам. 49 тел оставлены ими на месте, гораздо более унесено с собою, что видно было по кровавым следам, оставшимися на снег. Раненых, по большой части картечами, смертельно было также много. Весь урон их по вредным сведениям, собранным после, доходил до 250 человек. Немного осталось в Чечне семейств, которые не оплакивали бы понесенный потери. Союзники чеченцев потерпели также большое поражение. Оставленные на месте сражения тела принадлежали, по большой части, сим последним, и они озлобясь на чеченцев за то, что они бросили эти тела на произвол русских, возвратились в горы и более уже не являлись в Чечне во все время похода. — Должно прибавить, что чеченцы дрались под Чахтырями без предводителя. Избранный ими в начальники, известный разбойник Бейбулат, человек предприимчивый и отважный, но горькая пьяница, сидел преспокойно в сакле соседственной деревни до конца дела; и когда чеченцы потом отыскав его зачали упрекать за то, что не был в деле, он хладнокровно отвечал: «а кто же вам велел нападать на русских при Чахтырах? Вы не послушали меня, так сами же виноваты». Но власть его окончилась и о нем не было уже слышно до окончания военных действий против чеченцев. Последние оправдали свое поражение тем, что русские умудрились заряжать пушки вместо картечь медными грошами и пятаками, которые разрывали нападающих на части, но не медною нашею монетою, а картечными железными поддонками и не разлетевшегося еще картечью. Так близки были чеченцы от устьев наших орудий! Наша потеря была также немаловажна: у нас убито рядовых 4, ранено офицеров 5, рядовых 47.

По недавнему расстоянию от Большой Атаги места, где проходило чахтыринское дело, с возвышения, находившегося близ вагенбурга, можно бы было видеть его простыми глазами; но за туманом нельзя было различить ничего, даже в нескольких шагах. Пушечные выстрелы были ясно слышны, и когда пушечный и ружейный батальный огонь сделались так частыми, что превратились в общий гул, на лице Ермолова изобразилось беспокойство. В вагенбурге оставалось под ружьем около 1800 человек и 7 орудий артиллерии. Отделить из этого числа большой отряд, в подкрепление сражающимся и ослабить вагенбург, было опасно; послать малое число, еще опаснее потому, что посланные могли бы в тумане разойтись с отрядом Ковалева и наткнуться на чеченцев; и потому ничего не оставалось делать, как ожидать известия от Ковалева.

Ермолов приказал однако же батальону пехоты, с 2 орудиями, готовиться к походу; но скоро пушечные выстрелы затихли, через полчаса зачал подыматься туман и в дали на возвышении, близ Чахтырей, начала показываться большая черная масса. Зрительные трубы удостоверили нас, что это были чеченцы. Скоро начали они расходиться в разные стороны и через час невидно стало ни одного человека. Между тем получено и от Ковалева известие об одержанной победе. Штыки возвращающегося отряда заблестели из-за пригорка, верстах в двух от лагеря находившегося, и мыс радостным чувством встретили победителей.

За два дня еще до Чахтыринского дела начала убывать вода в каналах, проведенных в Атагу из Аргуна, и 30 числа каналы эти найдены сухими. Очевидно было, что чеченцы запрудили их и отвели воду, и потому для отыскания водопоя по Аргуну, далее версты от вагенбурга протекающему, отправлен был 31 января подполковник Петров, с одним батальоном пехоты и 300 казаков. Водопой на Аргун оказался под выстрелами с противоположного берега, заросшего кустарником и потому не безопасным; но Петров потянувшись вверх по реке нашел верстах в двух выше вагенбурга начало запруженных каналов, прочистил их и пустил воду, в которой после того не было уже недостатку. Несколько человек чеченцев стреляли по наши во время расчистки, но без всякого для нас урона.

1 февраля не слышно было ни одного выстрела и не видно ни одного чеченца. Там ускромило их дело по Чахтырами. В этот же день явились многие жители Большой Атаги, депутаты от деревни Алды с повинною головою и с просьбами о пощаде. Генерал побранив хорошенько простил их и приказал привести аманатов.

Запасы провианта, взятые с собою из Грозной, были истощены, фуража для лошадей также не стало, сверх того надобно было позаботиться и о раненых и больных, которые, за недостатком удобного помещения, терпели от холода; и потому генерал решился на некоторое время возвратиться в Грозную. — Полагая что чеченцы, по необыкновению своему, на обратном пути не оставят нас в покое, все тяжести, обоз и больные под сильным прикрытием отправлены вперед 3 февраля, в 4 часу по полуночи, остальные же войска выступили в 6 часов утра. В начале 10 часу весь отряд соединился у входа в Ханкалу, оттуда обоз и больные отправлены опять вперед с тем же прикрытием, прочие же войска остались у входа в ущелье для отражения чеченцев, если бы они вздумали сделать нападение. Но предосторожности эти оказались излишними: чеченцев не показывалось ни одного человека, и в половине 12 часа весь отряд был уже за Ханкалою, откуда часть войск с обозами отправлена в Сунженскую деревню, а остальные и сам Ермолов пошли в Грозную, куда и прибыли в два часа пополудни.

Но недолго отдыхали наши войска: 5 февраля опять весь отряд, под личным начальством Ермолова, отправился за Ханкалу и прошедши это ущелье без выстрела, поворотил влево к деревне Большому Чечню. Не доходя до этой деревни, встретили генерала старшины с изъявлением покорности и привезли с собою аманата. Аманат принят и отряд минуя Большой Чечень перешел в брод через Аргун и занял не покорившуюся еще деревню Бельготой, на правом берегу этой реки находящуюся. Оттуда 6 февраля послан был отряд казаков, под начальством подполковника Петрова, для истребления деревни Ставнюко-ль?, где жил и имел свой дом известный разбойник Бейбулат. Деревня найдена пустою и сожжена до чиста.

Из Бельготоя генерал предполагал идти в одной из значительнейших чеченских деревень Гребенчуку, и в случае не покорности истребить ее. Но Гребенчукские жители предупредили грозящую им беду: 7 февраля явились от них в Белготой старшины, с аманатами и просьбою о пощаде. Она им была дана, и 8 февраля войска наши поворотив опять за Аргун, пошли к деревне Алды, для наказания особенно враждебной к русским фамилии Дишни, оставляющей большую половину всего Альдинского общества * (Другая половина Алды, состоящая из двух фамилий, покорилась еще во время бытности войск наших в Большой Атаге). Фамилия эта пользовалась в Чечне особою славою. Она более всех содействовала истреблению отряда Пьери. Дишни также одни, без помощи других чеченцев, в удачном нападении на арьергард Береганова, при входе в Ханкалу, отбили казачьих и драгунских лошадей, о чем сказано уже выше. Предвидя угрожающее бедствие, фамилия эта присылала в Бельготой старшин с просьбою о пощаде, но генерал хотел проучить их и отослал назад с отказом.

Генерал Ермолов при выступлении из Грозной предполагал сделать только кратковременный оттиск, для того, чтобы держать чеченцев во всегдашней тревоге и заставить их укрываться с семействами в лесах, и потому не взял с собою никаких обозов, даже артельных повозок. Но видя, что новое появление отряда в Чечне произвело сильное впечатление, и получив сведение, что многие значительные общества, следуя примеру Гребенчука и Большого Чечня, готовы покориться, он принял намерение пробыть в Чечне весь остаток зимы, и потому проходя мимо Ханкалы отправил подполковника Волжинского с батальоном пехоты и двумя пушками в Грозную, для доставления оттуда артельных повозок и провианта; прочие же войска и генерал Ермолов пошли в Альду и заняли часть этой деревни, принадлежащую фамилии Дишни, по нескольких выстрелах, без всякой с нашей стороны потери.

Деревня Алды, одна из значительнейших в Чечне, расположено на юго-западной покатости западного ханкалинского холма, на правом берегу реки Гойты, кроме двух или трех сакель, находящихся на левом. С северо-востока примыкает она к глубокой, покрытой лесом, лощине, по которой течет ручей Шавдон. В Алды считалось около 200 домов, принадлежащих трем фамилиям, из которых Дишни числа около 100 семейств.

Февраля 9, около пополудни, возвратился из Грозной Волжинский, с провиантом и артельными повозками. В два часа по полудни, несколько человек чеченцев, подлезая к деревне из лесу, стреляли по нашим солдатам, разламывавших на дрова сакли и ранили двух человек. Трех пушечных выстрелов достаточно было, чтобы устроить чеченцев, и они уже более нас не тревожили.

На другой день явились опять старшины фамилии Дишни, прося помилования. Положение их было невыносимо. Морозы начались еще с 5 февраля и потом увеличиваясь постепенно дошли до 17 градусов. Дишни, во все это время, должны были скрываться в лесах, не смея даже разложить огня, чтобы не обнаружить своих убежище. Недостаток в пище и смертность, оказавшаяся между малолетними детьми их, доводили их до отчаяния. Генерал наконец умилосердился над ними, простил их и позволил возвратиться в уцелевшие еще дома. В следе за тем приехали старшины и от других соседственных деревень Богун-Юрта, Зелень Гойты и Лесной Гойты, прося также пощады. Она дарована им и от всех взяты аманаты.

Нечего было и нашим войскам переносить усиливавшуюся стужу, особливо терпели от нее солдаты, находившиеся на часах и на ночных секретных пикетах. Несколько человек, не взирая на теплую одежду и все предосторожности, поотмораживали себе руки и ноги. В самом отряде были разложены огромные костры огня, около которых солдаты могли согреться. Офицеры и весь штаб поместились в оставленных нарочно для того саклях. Мне сначала попалась ветхая, усеянная щелями, чрез которые ветер разгуливал почти также свободно, как в чистом поле. Добрый наш начальник, узнав об этом и зная плохое мое здоровье, отдал для меня собственную свою квартиру, весьма чистую и теплую саклю, с двумя каминами и сам же по несколько раз каждый день приходил ко мне греться. Кто кроме Ермолова мог быть до такой степени человеколюбивым и внимательным к какому-нибудь своему секретарю?

Солдаты наши изобрели особый способ согреваться во время ночи: вкруг огромного костра пылающих дров ложились они на толсто посланной соломе, кружном один плотно к другому и укрывались шинелями. Так как одной шинели достаточно было, чтобы прикрыть трех человек, то каждый кружок выбирал старшего без команды которого не могли они поворачиваться с одного боку на другой и иначе как все разом, чтобы не расстраивать своих одеял. Этот же старший приказывал разом вставать, для исправления естественных надобностей, подержания огня и проч; потом укладывал свою команду, укрывал их шинелями и подлезал потом в свое место. Много шинелей было прожжено падающими из костров искрами и угольями. Ермолов приказал исправить их на свой счет.

Мороз между тем увеличивался и доходил до 20 градусов. Возвратиться в Грозную генерал не хотел, потому что тогда бы не покорившиеся еще чеченцы могли поселиться опять спокойно в своих домах и цель зимнего похода не была бы достигнута. За тем наступила бы весна, разлились бы речки, на каждом почти шагу в Чечне встречающиеся, и дальнейшие поиски были бы невозможны. Идти далее вглубь Чечни, при столь жестоких морозах, было бы подвергать солдат наших, всегда щадимых Ермоловым, жестокому испытанию; и так положено было остаться в Алды и ждать благоприятнейшей погоды, а вместе с тем подвести новые запасы провианта и фуража из Грозной, отправив туда больных и обморозившихся. Это сделано было двумя транспортами, посыланными 11 и 14 февраля.

12 февраля отправлены были также два небольшие отряда: первый с подполковником генерального штаба Жихаревым, для осмотра прямой дороги от Алды в Грозную, между западным ханкалинским холмом и Сунжею. Второй с подполковником Петровым, чтобы узнать в каком положении находится просека и дорога, сделанные чрез Гойтинский лес в 1820 году Грековым Жихарев нашел осмотренную им дорогу, пролегающую по узкой лощине с крутыми обрывами и рытвинами, поросшими густым кустарником, неудобною и требующею много труда и времени для расчистки * (это была та самая дорога, по которой возвращался из Альды полковник Пьери и погиб там с большою частью своего отряда). Просека через гойтинский лес оказалась совершенно заросшею, кроме дороги, сажени в три шириною, вторично расчищенной в 1824 году Грековым же. При обоих этих осмотрах не было сделано ни одного выстрела.

16 февраля мороз уменьшился и войска наши, после семидневного бездействия, в половине 4 часа утра двинулись к гойтинскому лесу. Снег был так глубок, что конница должна была протаптывать дорогу для пехоты, и войска наши только со вздохом солнца дошли до этого леса, не далее 10 верст от Альды находящегося. Остановясь у опушки, генерал отправил авангард из 8 рот занять лес. 4 роты, под командою подполковника Скалона, быстро двинулись вперед по дороге; 2 роты рассыпались фланкерами в лесу по обеим сторонам; остальные две роты заняли вход, и в полчаса лес был пройден авангардом. Чеченцы, не ожидая в такой холод и так рано нашего прихода, не успели собраться и защищались слабо. Из сделанного ими у выхода из леса завала, удалось им однако же убить одного разжалованного и ранить одного рядового; но при первом натиске нашей колонны, они оставляли свое укрепление и разбежались во все стороны. Генерал, получив донесение о занятии леса авангардом, тотчас отправил вперед всю конницу, а в след за тем двинулся и сам с остальными войсками, артиллерию и обозом. В 9 часов утра лес при проходе, через который проливаемо было много крови, оставался уже назади нашего отряда. Много пособило нам то, что речка Гойта, через этот лес протекающая и проведенные из нее канавы были покрыты твердым льдом.

За гойтинским лесом находится поляна, верст 6 в длину и версты 4 в шии, на которой местами растет небольшими группами кустарник и несколько больших деревьев. На поляне расположены чеченские селения несколько мелких деревень, прямо против выхода, на противоположном конце поляны, четыре деревни, называемые Рошни. Урус-Мартан и Рошни лежит при речках того же имени, впадающих в Сунжу.

По выходе из леса истреблены посланы были для того казаками небольшая деревня, в правой стороне, в недальнем расстоянии от выхода находящаяся. После чего весь отряд поворотив вправо, потянулся к значительной деревне Урус-Мартану, но чеченцы успели из нее уйти, сами зажгли несколько сакель и из опушки леса, к которому примыкает деревня, завели перестрелку. У нас ранено 2 казака; чеченцев убито 2 человека, сколько же у них ранено, не известно. Из Урус-Мартана отряд двинулся к 4 деревням, имеющим общее название Рошни, и растянутым верстах на 4 по речке этого же имени. Две из них сожжены, третья оставлена для ночлега, а четвертая, в лесу, осталась не занятою, для избежания напрасной в людях потери.

Не далеко от Рошни замечено несколько стогов сена. Находно эта было весьма кстати, потому что фураж во всем отряде был уже на исходе. Тотчас отправлены были казаки, чтобы забрать это сено; но чеченцы не уступили его даром, завели с казаками перестрелку, одного из них убили, другого тяжело ранили. Но когда приблизился батальон пехоты, тотчас исчезли и сено все перевезено в отряд, без дальнейшего препятствия.

17 февраля рассветом опять пустились в поход, и часа через два пришли в Гехи, одно из главнейших чеченских селений, в котором считалось до 200 домов. Генерал предположил истребить до основания это селение, всегда враждебное и неохотное и теперь покориться. Оно было занято без сопротивления и сожжено, оставлено только несколько сакель для ночлега. Строго однако же было запрещено истребить сады, считавшиеся лучшими во всей Чечне. Особливо абрикосовое дерева были прекрасные.

В двух верстах за Гехами находится дремучий лес, примыкающий с одной стороны к Сунже, а с другой простирающийся до черных гор кавказских, шириною около двух верст. Через него, по распоряжению генерал майора Грекова, была прочищена самими Чеченцами широкая просека, почти на пушечный выстрел, но поваленные вековые дубы не были сожжены и даже не оттащены в сторону, и потому из-за них легко можно было вредить проходящим войскам. Сверх того, несколько десятков огромных деревьев на самой просеке остались не срубленными и за ними то же могли укрываться чеченские стрелки. При выходе же из леса, на противоположной стороне, вся просека суживались на протяжении 80 или 90 сажень так, что расчищенное место было там не шире 20 сажень.

Генерал знал это и думая что чеченцы, всегда умеющие пользоваться местностью, сильно будут сопротивляться проходу наших войск, приказал 18 февраля подполковнику Волжинскому с одним батальоном пехоты и 4 орудиями до рассвета стать в опушке леса, и лишь только начнешь рассветать быстро пройти просеку и занять узкий выход. С рассветом тронулись и прочие войска и по близости перехода поспели к Волжинскому прежде нежели он успел двинуться в просеку. В это только время чеченцы заметили отряд и начали сзывать по лесу друг друга. Но Волжинский скорым шагом двинулся вперед и занял узкий выход без сопротивления, кроме нескольких безвредных для нас выстрелов, на которые наши по обыкновению отвечали сильным батальным огнем, рассеявшим мгновенно неприятеля. В следе за Волжинским прошли просеку и остальные войска с обозами, без выстрела. Таким образом гихинский лес, чрез который Булгаков и Портнягин, охватившие его с двух сторон, пробивались целые сутки, пройден отрядом Ермолова в полчаса, без всякой потери.

За Гехинским лесом открывается вновь довольно обширная поляна, обрезываемая с противоположной стороны рекою Валерик и растущим по ней редким лесом. За Валериком начинается опять чистое поле, простирающееся до речки Шалаш. Не доходя до этой речки находились мирная и покорная нам деревня Пхан-Кичу, жители которой вышли на встречу отряду и вынесли хлеба, курей и меду. Это была первая дружеская нам встреча от чеченцев.

Между тем жители Гехи и других непокорных деревень собрались в значительном числе и забегая вперед перелескам заводили перестрелку; но сильный огонь нашей пехоты удерживал их в таком отдалении, что выстрелы их не наносили большого вреда. В два часа по полудни войска дошли до речки Карабулакского Мартана. Лед на ней был так тонок, что не мог выдержать густых масс пехоты и артиллерии, и потому надобно было устраивать переправу. Она была кончена менее нежели в час. На льду намостили в два ряда плетьни, взятые из деревни Дауд-Мартана, у переправы находившейся, на них наслали толстый слой соломы, и пехота наша перешла два затруднения поэтому на скоро сделанному мосту. Пушки и зарядные ящики перевезли на людях; для конницы, обозов и артиллерийских лошадей прорубили лед, но они переправлены не без затруднения. Речка Карабулакский Мартан в этом месте была так глубока, что лошадям вода доставала выше брюха. Часть деревни Дауд-Мартан на правом берегу находившаяся, сожжена; другая, на левой стороне, занята для ночлега. В весь этот день, при беспрерывной почти перестрелке ранены у нас 1 унтер офицер и 1 рядовой.

19 февраля, зажегши остальную часть Дауд Мартана, войска выступили до рассвета и до восхода солнца казаки успели уже обхватить с трех сторон деревень Малые Шельчихи, на правом берегу реки Ассы находящуюся. 4 орудия открыли по ней огонь, 2 роты пехоты заняли деревню и истребили ее до основания. Жители едва успели спастись бегством, оставив все свое имущество и запасы в добычу нашим войскам. Чеченцы в деревне не сопротивлялись, а только изредка стреляли по нашим из находящегося шагах в 300 кустарника. В этой пустой перестрелке мы однако же потеряли офицера, который был ранен в ногу и скоро умер. Один солдат был то же ранен в колонне, но не опасно.

Протекающую близ Малых Шельчуков речку Ассу войска перешли без затруднение в брод, и после не большого отдыха отправились к Казак-Кичу, минуя деревню Большие Шельчуги, находящуюся на левом берегу Ассы, которая изъявила покорность. От этого места и до возвращение отряда в Грозную, не было уже слышно ни одного выстрела.

Между Ассою и Карабулакским Мартаном находится одна из прелестнейших долин, какие только встречаются в кавказских предгориях. Несколько небольших рощиц по ней рассыпанных, так красивы и так подчищены самою природою, как будто бы они принадлежали к какому-нибудь английскому парку. Вдали видны горы, по сторонам два утесистые ущелья, из которых вытекают Осса и Мартан. По середине долины вьется небольшая речка Ашлов. Всякий, кому удалось видеть этот уединенный уголок, конечно долго будет его помнить.

Не доходя до Казак-Кичу версты за две, авангард наш был встречен старшинами, которые просили помилования. Генерал простил их с тем, чтобы для ночлега войск счищены были сакли и дан был войскам хлеб и фураж. От Оссы до Казак-Кичу дорога идет по ровной и открытой равнине. В одном только месте, на небольшом пространстве, с правой стороны она приближается к лесу на ружейный выстрел. Но в лесу не видна было ни одного человека. — Деревня Казак-Кичу населена по большой части Карабулаками, и имеется до 150 домов. При ней удобный брод через Сунжу, и самое название ее по-татарски значит: казачий брод.

20 февраля переправляясь еще с 20 февраля сделалась оттепель и дорога начала портиться. По приходе войск в Грозную, оттепель усилилась и начались дожди. Почему Ермолов отложил дальнейшие предприятия против чеченцев до наступления весны. 22 февраля отпустил в домы всех казаков, лошади которых от зимнего похода сильно изнурились; сам же, с пехотою и артиллериею, остался еще на несколько дней в Грозной. В продолжении этого времени, беспрестанно являлись от разных чеченских селений старшины, с покорностью и аманатами. Всем им объявлено прощение и они отпущены в домы с кротким увещанием, а некоторые даже с небольшими подарками. По окончании этих дел Ермолов, с остававшимися при нем войсками, 28 февраля выступил за Терек, и прибыл в тот же день в станицу Червленную. Пехота и артиллерия размещена по квартирам этой станице и других к ней ближайших.

Таким образом зимний поход в Чечню был кончен. В продолжение его не было особенно важных случаев, не было кровопролитных сражений, не исключая даже дела под Чахтырями, которое должно считать случайным; но последствия этого похода были важны. Более двух третей всего населения чеченцев, против нас бунтовавших, покорились и дали аманатов, остальные оставались в страх и невозможности вредить нам. Поражение под Чахтырями, и потери понесенные в других стычках, навели на них уныние и прекратило их единодушие. Ни одно нападение их на наши войска, ни одна попытка удержаться где-либо в укрепленных завалах и лесах, почитаемых ими неприступными, не была удачна. 20 дневное пребывание наших войск в самой середине Чечни, и истребление их селений в жестокий зимний холод, нанесли им еще больший удар. Во все это время принуждены они были бросив домы скрываться в лесах; жены и дети их гибнут от холоду и недостатка теплой одежды; скот пропадал от недостатка корму, который был или взят, или потреблен нашими войсками. Словом, этот зимний поход до того укротил и ослабил чеченцев, что в самое смутное время, во все продолжение персидской и турецкой войн, они не только оставались покорными, но и неделали больших шалостей, и только в 1830 году, с появлением нового пророка, возбуждаемые может быть слабостью или и несправедливостями местных начальников, они начали новый бунт, опять стоивший нам много крови и нескольких бесславных поражений.

Тягостен был этот поход и для наших войск, но они переносили его с удивительною бодростью духа и терпением. Видя что главный их начальник разделяет с ними труды и опасности, также как и они терпят холод, и удовлетворяясь многими опытами что все предприятия его оканчивается успешно, они без ропота, и даже малейшего знака неудовольствия, переносили стужу, тягостные переходы и лишения всякого рода, не зная для своего мужества ни опасностей, ни препоны: все были веселы и довольны. В Альде, в самый жестокий мороз, в собравшемся близ разложенных огней кружке солдат, являлся какой-нибудь забавник, брал в руки лопату вместо бандуры, и передразнивая украинского слепца запевал песню; кружок делался с каждою минутою многочисленнейшим и все помирали со смеха, забывая холод и все трудности зимних бивуаков.

Дождавшись желанного покоя, войска пробыли в Червленной и окрестных около полутора месяца. Погода во все это время была дождливая и сырая, дороги от грязи и разлития рек сделались непроходимыми, переезд через кавказские поры, по причине снежных обвалов, обыкновенно в марте месяце случающихся, сделался если не совсем невозможным, по крайней мере затруднительным и опасным, и потому Ермолов решился остаться при отряде до открытия весны, и потом вновь, сообразно с предположением его начать действия против чеченцев.

В начале апреля наступила теплая и сухая погода: деревья распустились, персики и абрикосы начали цвести, поля покрылись свежно зеленью и отряд, снабженный всеми потребностями и провиантом, приготовился к новому походу.

6 апреля генерал Ермолов с 6 ротами пехоты выступил в Грозную, 7 пошли туда же и остальные войска и 8 все уже были на месте.

10 апреля весь отряд, состоящий из трех же войск, которые были в зимнем походе, кроме казаков, не возвратившихся еще из домов их, под начальством генерала Ермолова двинулся вверх по левому берегу Сунжи, и дойдя до Алхан-Юрта, покорной нам чеченской деревни, в 15 верстах от Грозной находящейся, так остановился.

Алхан-Юрт лежит на левом высоком берегу реки Сунжи, которая имеет в этом мест около 30 саженей ширины, у нижней оконечности деревни делает крутой поворот вправо и образует небольшой полуостров. Противоположный берег низменный и был покрыт лесом, расчищенным было Грековым, но потом опять заросшим. Вправо от прежней просеки, шагах во ста, находится поросшее кустарником болото, протягивающееся вдоль речки Гехи, которая впадает в Сунжу несколько выше Алхан-Юрта; за просекою открывается в виде полукруга поляна, имеющая в поперечнике до 3-х ворот и примыкающая правою стороною к вышеозначенному болоту, а слева опущенная густым вековым лесом, соединяющимся с гойтинским. На крайнем конце этой поляны, к юго-востоку, находится деревня Курчали, которая занимает весь не большой перешеек, между лесом и болотом находящимся.

Заняв лагерь немного выше Алхан-Юрта, войска наши приступили тотчас к переправе через Сунжу, на правом берегу которой из-за кустарников показывались изредка враждебные чеченцы. 2 роты егерей на шести лодках (каюках) немедленно были перевезены на ту сторону, и заняли берег без сопротивления. За ними посланы еще две роты егерей и батальон ширванского полка. На каюках же перевезены и два горные единорога. Засевшие шагах в 300 от берега, за поваленными деревьями, чеченцы сделали несколько выстрелов, но тотчас же прогнаны нашими егерями, без всякой потери.

Алхан-Юрт признается удобнейшим пунктом для поисков против чеченских селений, находящимся между Сунжею и Аргуном, на юго-западной стороне гойтинского леса. Оттуда, в продолжении одной ночи, можно дойти безопасно до самых дальних деревень, на этой полосе расположенных, истребить их и с рассветом возвратиться назад. Опасный гойтинский лес остается влеве. Несколько узких перелесков, находящихся по дороге к Урус-Мартану и Гехи, не трудна было расчистить, и генерал Ермолов приказал немедленно заняться этим делом.

11 апреля егеря, находившиеся на правом берегу Сунжи, подвинулись вперед, заняли поляну, за просекою влево от переправы находящуюся, и выслав стрелков к деревне Курчали, засели в кладбище, близ деревни лежащем. Батальон же ширванского полка принялся расчищать растущий на берегу Сунжи кустарник и лес. Чеченцы, забегая с разных сторон, целый день перестреливались с нашими егерями и ранили тяжело 1 рядового. К вечеру переправлен за Сунжу и другой батальон ширванского полка.

12 апреля расчищена на ружейный выстрел леса у Сунжи кончена, в половине же первого часа по полудни и остальные войска у Алхан-Юрта, на левом берегу Сунжи находившиеся, кроме 2 рот пехоты, оставленных для охранения вагенбурга, также и артиллерия переправлены через реку, на устроенном на каюках пароме, и соединяясь с отрядом, находившимся близ Курчали, заняли, после нескольких пушечных выстрелов, эту деревню. Между тем число чеченцев возрастало приметным образом и по опушке густого леса, обрезывающего с левой стороны курчалинскую долину, они растянулись почти на версту беспрерывною цепью; но артиллерия наша скоро заставила их спрятаться в лес. Осталось несколько человек храбрейших, которые продолжали безвредную перестрелку с нашими стрелками.

Влево от Курчали, саженях в 200, в дремучем лесу находится другая деревня, называемая лесной Курчали. Это был всегдашний приют злейших мошенников и генерал приказал истребить его. Егеря наши бросились в лес и пробежавши сажень100 засели за поваленными деревьями, на ружейный выстрел от крайних сакель, из-за которых чеченцы открыли самый сильный огонь. Взять эту деревню приступом, стоило бы нам много людей, и потому пробовали зажечь ее гранатами, из подвезенных в лес на людях двух единорогов; но густота леса и огромные деревья мешали орудиям действовать с успехом. Должно было прибегнуть к конгревовым ракетам, и после нескольких попыток наконец удалось зажечь ими в двух или трех местах. Это разбойничье гнездо. Скоро пламя обхватило его со всех сторон и через несколько часов осталось из него только куча золы и угля. После сего егеря наши вышли из лесу и вывезли орудия, не будучи уже тревожимы неприятелем, и все войска расположились лагерем близ находящейся на чистой поляне деревни, огородясь в некоторых ближайших к лесу местах завалами из бревен. В этот день ранены 2 канонера, из которых один скоро умер, и один цирюльник.

13 апреля лагерь перенесен в самую деревню Курчали, откуда часть войск, в этот день и два следующих, посылана была для расчистки лесу около этой деревни и перелеска далее за него шириною сажень в 200, через который пролегает дорога на большую гихинскую поляну. Все эти места были уже прорублены генералом Грековым, но потом опять заросли густым кустарником. В продолжении всех трех дней чеченцы по временам выказывались из леса и стреляли по цепи стрелков, ограждавшей солдат, находившихся в работе; но выстрелы их даже не ранили у нас ни одного человека, и стрелки наши не удостаивали их ответом. 13 же числа прибыл к отряду генерал майор Лаптев, назначенный начальником левого фланга на место Грекова.

16, в 4 часа утра, весь отряд выступил к деревне Гехи, и в 7 часов остановился при выходе из перелеска на гехинскую поляну, недалеко от деревни Гихин-Коши. Перелесок этот был также расчищен.

На гехинской поляне, вправо от деревни Гихин-Коши, есть болото, растягивающиеся версты на полторы. За ним находится деревня Дауд-юрт, которую предположено было истребить, но жители ее успели выслать старшин с изъявлением покорности и обещанием дать аманата. Генерал даровал им пощаду и войска взяли направление на Гехи, куда пришли в 1 часу по полудни. После небольшого отдыха, часть отряда послана расчищать лес, примыкающий к левой стороне деревни. В продолжении всего дня слышно было несколько ружейных выстрелов, без всякого для нас вреда.

17 апреля. День этот был страстная суббота, и генерал желал, чтобы войска встретили предстоявший праздник радостно и безопасно. Приказал отряду возвратиться в вагенбург при Алхан-Юрте. До деревни Курчали не было видно ни одного неприятеля. Деревня эта занята без сопротивления и в ней оставлен в арьергарде 1 батальон ширванского полка; же войска не останавливаясь пошли к Алхан-Юрту и переправились через Сунжу, не будучи тревожны чеченцами. Но когда арьергарде наш то ж двинулся к переправе, чеченцы принялись за обыкновенную свою тактику, и собравшись довольно в значительные толпы зачали забегать по перелескам вперед и завели сильную перестрелку. Когда же арьергард наш дошел до просеки, примыкающей к Сунже, и остановился для прикрытия переправы остававшихся еще на правом берегу нескольких повозок, около 300 человек неприятельной пехоты бросилось стремительно вперед и залегши за поваленными в этом месте огромными деревьями, не далее пистолетного выстрела от цепи наших стрелков, прикрытых таким же валежником, открыли сильный огонь. Потом, через несколько минут, с громким криком бросились с киналами и шашками в рукопашный бой. Стрелки наши однако же не смешались: резерв встретил чеченцев батальным огнем, и с противоположного берега Сунжи загремели пушки; ядра ломая с треском деревья, прорезывали чеченцев с боку, солдаты наши закричав в один голос: ай да старик (так они называли Ермолова), не кинул нас без помощи, бросились в штыки — и неприятель опрокинут мгновенно. После чего перестрелка час от часу ослабевала к вечеру совсем прекратилась и арьергард уже в сумерки переправился через Сунжу. В этот день ранено у нее смертельно 1 и легко 7 рядовых; контужено офицер 1, рядовых 2. У чеченцев, по дошедшим впоследствии времени сведением, убито 5 и ранено, по большей части тяжело, 15 человек. Переправляясь через Сунжу, войска наши заняли лагерь между Алхан-Юртом и находящимся выше этой деревни кладбищем.

Праздник Светлого Христово Воскресения проведен весело и без всякой тревоги. Чеченцы не показывались. Но на другой день, 19 апреля, часть отряда опять принялась за работу. Опыт показал, что чеченцы, при проходе войск чрез просеку за Сунжею, скрываясь за валежником все еще не могли все еще могли вредить просеку от болота влево на пушечный выстрел, порубленный кустарник стащить в кучи и сжечь, под старый валежник то подложить огня. К вечеру вся эта работа была уже кончена.

В этот же день явились в лагерь Кизлярский предводитель дворянства и депутаты тамошнего городского общества, с просьбою о позволении им угостить весь отряд, в знак благодарности за охранение Кизляра от нападений горцев и за безопасность, которою они теперь пользуются. Действительно жители Кизляра сохранением своим были обязаны только личному присутствию генерала Ермолова, с значительным числом войск. Известно было, что чеченцы давно уже замышляли напасть на этот богатый город, и если бы они не были принуждены защищать самих себя и свои семейства, весьма вероятно, что кизлярцы не избежали бы той участи, а может быть еще и худшей, какая постигла их через пять лет после.

Генерал Ермолов с благосклонностью принял просьбу кизлярцев, и 20 апреля дан был ими для всего отряда пир, столько роскошный, сколько местность и обстоятельства позволяли. Генерал, отдельные начальника и все офицеры без исключений в числе более 100 человек, были угощаемы под огромным насестом. Кизлярцы не жалели своего лучшего вина и прибавили к нему несколько дюжин шампанского. Солдаты, для которых кизлярцы навезли кучи булок, мяса и несколько бочек водки, расположились на свежей зелени. После обеда затеяны конские скачки, в которых наши линейные казаки и несколько мирных чеченцев показывали свою удаль. Солдаты завели игры: в горелки, шихарду и свайку; песенники и музыка сменяли друг друга; пир и веселье продолжались до темной ночи. Вдруг заблистали огни и загорелся фейерверк, приготовленный на скорую руку нашими артиллеристами, в заключение которого пущен огромный сноп ракет, к изумлению и ужасу немирных чеченцев, которые из своих лесных трущоб, видя кучу поднявшихся на неизмеримую высоту огненных змей, рассыпавшихся потом с треском звездами, все это приписывали чародействиям страшного для них Ермолова. Но через полчаса все замолкло, и только круговой оклик часовых нарушал спокойствие ночи.

21 апреля генерал поблагодарив и обласкав кизлярского предводителя и депутатов, отпустил их домой. В этот же день прибыли к отряду подполковники Петров и Ефимович, с 450 линейных казаков и 280 конных мирных чеченцев; так, что с прежде находившимися при отряде казаками, составилось у нас конницы 830 человек.

Проливной дождь, начавшегося около полудня и продолжавшийся целые сутки, увеличил в Сунже массу воды до того, что она поднялась на несколько аршин выше обыкновенного ее уровня, и сообщение с правым берегом, на который с утра переправлена была часть войск, прекращено по приказанию генерала Ермолова. Но 22 апреля один артиллерийский офицер, на том берегу находившийся, захотев повидаться со своими товарищами, несмотря на это запрещение, взял с собою десятка два солдат и покусился переправиться на левый берег, на небольшом устроенном на каюках пароме: на самой середине реки набежал сильный шквал, волна залила паром и ослушный офицер с 12 человеками солдат погибли.

Нельзя описать прискорбия и печали, в которую ввергнут был Ермолов этим происшествием. Жалея до крайней степени солдат, и потерю каждого из них, даже в бою с неприятелем, принимая так близко к сердцу, как бы потерю родного, он доходил до отчаяния от этого несчастного случая, при котором убыло у нас людей более нежели во всех делах с чеченцами. Для спасения утопающих были приняты все возможные меры, но река так была быстра, что не могли даже отыскать тел их * (до этого только дня доведены ежедневные записки. Найденные много между старыми бумагами. Журнал же об остальной части чеченского похода не знаю как и где мною затерян. Почему, следующий рассказ составлен много уже на память и по спискам с оставшихся у меня некоторых официальных бумаг).

Через сутки вода в Сунже упала, и все войска, бывшие на левом берегу этой реки, стали переправляться на правый. 25 апреля весь отряд к Урус-Мартану. Истребив эту деревню до основания, без потери с нашей стороны, Ермолов повел войска за Аргун, и перейди его в брод у большого Чеченя, в первых числая мая, дошел до Гребенчука, который, как выше сказано, покорился и дал аманатов еще зимою.

Остановясь на бивуаках вблизи этой деревни, генерал вызвал к себе ее старшин, чтобы увериться в истинной их покорности, сказать им несколько ласковых слов и убедить в том, что собственная их польза заставляет их быть преданными России. Старшины были собраны на небольшой поляне, окруженной высокими вековыми дубами, и Ермолов в кругу их едва успел сказать несколько слов, как вдруг из лесу раздались выстрелы и несколько пуль просвистали в самом близком расстоянии от Ермолова. Гребенчукские старшины помертвели от страха; но генерал, не показывая ни малейшего знака смущения, тотчас ободрил их, сказав, что он весьма понимает, что изменнические эти выстрелы сделаны с умыслом, чтобы раздражить его против покорных жителей Гребенчука, и потом спокойно окончил начатую им речь. Солдаты наши, услышав выстрелы, в ту же минуту бросились к тому месту, откуда они были сделаны, но не нашли никого. Пустота леса все поиски делала бесполезными.

Отпустив довольно благосклонно Гребенчукских старшин, Ермолов с отрядом оставался еще около чуток на прежних бивуаках. В продолжении этого времени осмотрен лес по дороге к селению Чертого, через который предположено было сделать просеку.

4 мая рано утром войска двинулись к деревне Шали, до которой предположено довести просеку, и не в дальнем расстоянии от Гребенчука встретили чеченцев, засевших в завалах из толстых бревен, в опушке небольшого перелеска. Авангард наш ударил в штыки и тотчас опрокинул чеченцев, которые перебежали в другой кустарник, саженях во ста далее по дороге к Шали находящийся. Между тем и сам генерал, со всею свитою, выехал из первого перелеска; но лишь только показался на чистое место, чеченцы вдруг сделали по нем залп, более нежели из 20 ружей. Пули засвистали около нас — одна попала мне в седло * (пуля, попавшая в седло, после найдена и оказалась каменною. Так велик у чеченцев недостаток в свинце!), другая оцарапала легко плечо моему казаку, прочие пролетели мимо. И так Ермолов, в продолжении трех суток, два раза отделался счастливо от направленных против него выстрелов.

Не доходя до Шали, чеченцы высыпались опять, уже в большем числе, из находящегося впереди деревни кустарника. И завели перестрелку с нашими казаками. Один из них, отдалясь от прочих шагов на сто вперед, с бранью и угрозами стрелял по нашим. Молодой 17-летний урядник кизлярского войска, Алпатов захотел отличиться и бросился верхом во всю скачь на отважного неприятеля, но тот то же не струсил, и подпустив к себе урядника шагов на 15, сделал по нем выстрел. Лошадь урядника, сделав крутой поворот назад, упала мертвая, сам всадник был тяжело ранен и не мог приподняться с места. Чеченцы бросились к нему с шашками, казаки поспешили на помощь своему товарищу и на несколько минут завязалось жаркое дело. Казаки успели однако же спасти урядника, и из них легко ранены два человека. Чеченцев тоже ранено несколько человек.

После этой стычки, часть нашей пехоты была отправлена для истребления деревни Шали, а генерал, с одним батальоном, всей почти конницею и 2 пушками, пошел вверх по реке Джалке, для осмотра местоположения. Между тем получено известие, что в близком расстоянии, в лесу, находятся чеченские кутаны (хутора), с значительным количеством съестных припасов. Генерал приказал истребить их и взять припасы. В кутанах найдено действительно много муки, пшена, масла и в особенности меду, которым вдоволь пресытились наши казаки и солдаты. Но добыча эта обошлась нам не даром. В ничтожной перестрелке, при выходе войск из леса, ранен один солдат и убит на повал один из лучших офицеров нашего отряда, и самый красивый мужчина, на кого мне случалось видеть, поручил Борейта.

Это была последняя с нашей стороны потеря. Войска поворотив от Шали назад, не встречали уже нигде никакого сопротивления. С 12, по 17 мая, весь отряд был занят рубкой огромного просека от селения Чертои, мимо Гребенчука до шалинского поля, и по окончании этой трудной работы возвратились за Терек. В конце мая мы прибыли в Екатериноград, и выехав оттуда около 24 июня, 1 июля была уже в Тифлисе.

Весенний поход в Чечню, как из самого хода происшествий можно заметить, был предпринят с того токмо и цели, чтоб расчистить дороги в середину Чеченских земель и обезопасить проход наших войск при будущих предприятиях.

Осенью предположено было продолжить просеку до Майртупа и оттуда до герзелийского леса; потом осмотреть удобнейшие места, для продолжения безопасной же дороги через этот лес до земель кумыков, и таким образом соединить прямою дорогою крепость Грозную с Внезапною и с Таш-Кичу. Если бы это предположение выполнилось, то подвижные наши колонны, при возмущении чеченцев, или при непокорности какого либо общества. Или селения, имея свободные и безопасные к ним пути, мгновенно могли бы уничтожать всякое враждебное покушение, рассевать неприятельские сборища и толпы и истреблять непокорные деревни; и чеченцам не оставалось бы ничего другого, как сделаться всегдашними верными поданными России, или, бросив занимаемые ими теперь земли, рассеяться между другими горцами, или же, наконец, быть совершенно истребленными, так, что существования чеченского народа на Кавказе, осталось бы только преданием народным.

Многие упрекали Ермолова за то, что он, оставив управление огромного, вверенного ему, края, забился с отрядом войск в отдаленный угол, против ничтожного народа, и несколько месяцев ничего не делал.

Если бы обвинение это было справедливо, то оно должно бы относиться не до одного только чеченского похода, но быть распространено на все время начальствования генерала Ермолова на Кавказе. Из 10 лет, в продолжении которых он управлял этим краем, верно более половины времени проведено или в отлучках, по особенным Высочайше возложенным на него поручениям, как то: в 1816 году в Персии, и в 1820 и 1821 годах в Петербурге и заграницею, или же в походах против горских народов; но от этого в делах не было никакой медленности и остановки. Ермолов умел там хорошо распорядиться, и так удачно выбирал исполнителей его предположений, что и в отсутствие его из Тифлиса все шло своим порядком и одушевлялось его духом. Все помнящие это время, конечно подтвердят, что никогда на Кавказе дела, по управлениям как всякому, так и гражданскому, не были произведимы правильнее, успешнее и беспрестанное, как при генерале Ермолове.

Собственно в отношении похода против чеченцев, надобно припомнить обстоятельства, которые заставили Ермолова действовать лично. Начальник кавказской области и лучший из генералов, командовавший на левом фланге, были предательски убиты. Бунт в Чечне загорелся с новой силой, и должно было опасаться восстания всего северного Дагестана. Генерала, которому бы можно было поручить укрощение этого мятежа, кроме одного начальника штаба А. А Вельяминова, решительно не было, но и на правом фланге. На Кубани и в Кабарде заметили было волнение и там надобно было иметь генерала опытного, бдительного и искусного, и один Вельяминов мог занять это место. И так Ермолов, по необходимости должен был принять сам команду над войсками, для действия против чеченцев. Ни личная опасность, равная в делах против горцев для главного начальника и простого офицера, ни сильный ревматизм, которым страдал он в это время. Ни лишения удобства и даже необходимых потребностей. Которые он переносил на равне с другими, не удержали его от того, что он считал своим долгом. В продолжении 18 дневного зимнего похода, он не раздевался и не скидывал с себя чеченского тулупа. Во все время бытности в Чечне, спал на соломе и укрывался шинелью. При нем не было никакого экипажа, даже дрожек. Во время похода, он ехал верхом, или шел пешком. Перенося стужу. Снег, дождь и все непостоянства погоды на равне с простым солдатом. Стал ли бы Ермолов подвергать себя таким испытаниям, если бы не был убежден в том, что они необходимы; и много ли найдете начальников, которые бы добровольно решились на такое самоотвержение? Но скажут, может быть, что цель всех предприятий Ермолова против чеченцев не достигнута, через пять лет они опять возмутились, нанесли нам много вреда и теперь еще остаются непокорными: а разве мало того, что чеченцы мало ускромлены были на целые 5 лет? И не доказывает ли это, что если бы Ермолов имел время окончить начатое, то чеченский народ или остался навсегда нам покорным, или был бы уничтожен?

17 лет прошло с того времени, как Ермолов оставил Кавказ, но имя его все еще раздается в горах, и как грозный призрак преследует враждебных горцев. И теперь еще чеченка, унимая расплакавшегося дитя, прижимает его к своей груди и шепчет: молчи, идет Ермолов!

Опись чеченским деревням, с показанием сколько в каждой находилось домов. Составлена в начале 1826 года.

По Сунже:

Казак-Кичу, с двумя аулами Албуру и Кош 100

Самаш-юрт 150

Галай-Юрт, или Малый Куллар 80

Закан-юрт 60

Куллар 250

Алхан-Юрт 30

Капо-юрт 10

Кахан-Юрт 12

Лулу-Юрт 17

Амархан-Кичу 70

Кули-Юрт 30

Сунжи-Юрт 120

Хачихи-Юрт 160

Чертухай-Юрт 60

Всего: 1149 домов.

По Оссе:

Галашки 100

Теле-Нага 16

Верге-Нага 50

Цовлета 10

Маши-Юрт 40

Джарга-Юрт 16

Тачу-Алай 30

Ики-Алай 60

Ерзи-Алай 20

Большой Чемухлой 60

Малый Чемухлой 10

Большие Чельчихи 60

Малые Чельчихи 30

Ах-Барзой 60

Всего: 562 домов

По речке Черной Ашлов:

Ашлов (Ашхой?) 70

По Арштуй-Мартан (Форганг):

Гази-Юрт 20

Баташ-Юрт 17

Даут-Мартан 40

Ала-Ерзов 50

Всего 127 домов.

По речке Унтех (Нитхи?)

Музи-Юрт 18

Галга-Юрт 20

Всего 38 домов.

По Валерику:

Шалажи 70

Валерик 30

Кашер-Юрт 40

Арсан-Гирей-Юрт 40

Дзулга-Юрт 18

Всего 198 домов.

По Гехи:

Нурков 100

Гехи 200

Бижи-Юрт 18

Дихин-Кашу 20

Курчали 60

Всего 398 домов.

По Рошне:

4 деревни Рошни 100

По Урус-Мартану:

Урус-Мартан 90

Джарга-Юрт 30

Всего 120 домов.

По Гойте:

Чиж-Нахей-Гойта 100

Гойта-Алхозур 80

Гелен-Юрт 90

Альды, с двумя аулами Беной и Гуной 200

Гуцырь-Юрт 30

Бугун-Юрт 18

Всего 518 домов.

По р. Енгелик.

Енгелик 70

По Аргуну.

Глачу-Барзой (Дачу-Барзой) 40

Узинин-Юрт 50

Чахкари 80

Большая Атага 250

Малая Атага 100

Ставно Коль 30

Белгатой 50

Большой Чечен 100

Тепли 40

Курдали 60

Всего 800 домов.

По р. Джалке.

Люмик-Юрт 40

Шали 200

Гребенчук 300

Чермой 70

Мискар 80

Алготов-Юрт 30

Всего 720 домов.

По р. Холхалу (Хулхулау).

Аутур-Юрт 90

Гильдиген 100

Майюртуп 300

Всего 490 домов.

По р. Кмочек (Вероятно, Моачиг/Мичиг) малой.

Сайтка (?) -Юрт 90

Итого домов — 5450

Акинский наиб Арснакъ

Рукопись хранится РГИА СПб фонд Дондукова-Корсакова 932, оп. 1, д. 41. 1840-е годы.

Лист 2 … Список наибов Шамиля. 1) Гобошко Дударов, в Галашках и Ниттахой тоже; 2) Магомет Анзоров, от Ниттахоя до Урус-Мартана; 3) Дуба, от Урус-Мартана до Гойты; 4) Саиб-Дулла, алдинские хутора по Сунже до Урус-Мартана; 5) Нур-Али Чеберлоевский; 6) Арсунко или Аслануко Магомет-Казиев наиб Акинский; 7) Ахмет наиб Большой Чечни, живет в Автурах, вместо Талгика; 8) Геха Мичиковский, /вместо Баты/ [Шамурзаева]; 9) Гойтемир Ауховский, /говорят он сменен/ вместо его Черкеевский Роджобил-Махма.

11 лет в неволе у шамиля

Вступление. Занимательный роман, живописные царапины, полные драматического содержания картины, представляются читателю в данных дневниках. Хотя Кавказ — много потерял для нас интереса с падением Шамиля и войны Кавказской, ведь для артиста, для историка, для естествоиспытателя, обычаев и законодательства, навсегда останется он интересной книгой. Обо всем этом читатель узнает в этих дневниках. Было то еще на Кавказе, среди стоянки, когда под солдатской палаткой, на ночлегах во время военных маршей, автор этих дневников рассказывал нам лично свои приключения. С каким же любопытством, обсев на бурках вокруг, мы вслушивались в эти романы. Он только что вернулся из неволи от Шамиля, откуда вынес на себе в заплатах и дырах полное одеяние черкесское, загорелую физиономию горца вот и все сувениры в закаленной душе. Я жалел тогда, что я не владел искусством стенографии, чтобы я мог переложить на бумагу столько занимательного и живыми цветами начерченных рассказов. Пока вот сегодня я написал ясным пером нашего рассказчика зачеркнутые воспоминания, которыми я спешу поделиться с публикой. Дорого эти слова оплачены, потому что невозможно взвесить души и сердечных мыслей эти фрагменты. Я надеюсь, что Читатель примет его с терпением и сочувствием с лицом, которое принадлежит всем, что начато от сердца в примирении с судьбой. W. D.

Не может быть более занимательной книги, как жизнь человека, что переходил разнообразные железные дороги. То там, то тут черпать мы можем спасительной для себя правды какой практически уже опыт констатирован. Так мы найдем указанное множество ошибок, которых избегать должны и намеченные дорогами добродетели, по которым руководствоваться мы должны. Моя жизнь, дорогами немного отличается от жизни каждого ординарного человека, ведь представить не может сколько занимательных черт, увидеть сколько поучительных замечаний; тянулось мне потому что свод случаев, весьма грустных и ужасных, как сон. Для того ни одному не желаю, будет наукой как воевать с недолей и побеждать грустные жизни приключения. Не владея нужным талантом к художественному представлению событий, среди которых жизней я был вынужден, я буду его рассказывал без пустых писательских украшений, чтобы здесь не добавилось. Моим родным местом является дворянское село Калиновое, я жил воеводстве Августовском. Там 21 января 1821 года я впервые увидел дневной свет жизни. Не много я помню из первых моих детских лет, которые представляются мне словно во сне. Памятные 1830 и 1831-е годы, я не был участником тогдашних событий, проживая на селе в доме родителей, крепко уткнулись в моей памяти, и подтолкнули навсегда дрожащую струну моих чувств. Эхо их в более поздних годах не переставало повторяться. Мои родители, видя рано во мне способности, которые проявляются, дали меня на присмотр дяде, который стал моим опекуном, он был священником и заменил мне родителей, и уверенно ждал осуществления своих надежд относительно моего будущего. Но предназначение иначе видеть хотело. Бедные мои родители вместо утешения, когда выслан я был из семейных сторон, был взят в солдаты и отправлен на Кавказ, оба родителя умерли из печали. Первые науки я получал в окружной школе по улице Фрета, и в гимназии, а потом я слушал курс механики в реальном училище. Мои способности, понемногу развивались, хотя и слабо, из-за ошибок молодости. Молодежь в эти времена преждевременно погибала, оставленная собственным чувствам и запалу, без руководства старших. Я не мог с обожанием смотреть на грустные ей железные дороги. Повсеместное отчаяние охватывало каждого, кто имел в школах, на картинках, или даже низшем учреждении, считает сына, или родственника и приятеля. Напрасными были переложения и призыв к холодному рассудку. Таким стечением обстоятельств я был обвинен в намерении, слишком тогда распространенном между молодежью эмиграции за границу. После четырехмесячного заключения, я был оправдан и заново вернулся на школьные ряды, завершая дальше получение образования. После чего для практического совершенствование себя, я поступил на фабрику железных машин, в надежде, что оттуда выйду с знаниями для работы на подобных предприятиях, и буду отослан за границу. Но когда директору больше на личные выгоды, чем на усовершенствование изделий напрягая свой разум, не имея следовательно надежды быть за рубежом и востребованным в должном по моему уму, я ушел с фабрики и вступил на правительственную службу при железной Варшавско-Венской железной дороге, в обязанности инженера иной для меня специальности. Недолго я радовался полученным хорошим местом в правлении железной дороги и надеждой на более благоприятное будущее. Снова как и раньше с подозрением на участие в антиправительственной организации я был арестован, а после девяти месяцев ужасной одиночной камеры, я услышал приговор, осуждающий меня к службе солдатом на Кавказ. Не чувствуя на себе никакой вины, я не мог поверить, чтобы то было реальностью, что себя уже от столько месяцев со мной вязали. Не соглашался также мой разум на то, но я не допускал, чтобы я мог когда-нибудь носить мундир. На Кавказе меня сразу заразили тифом, а все же это все было не во сне, а на наяву. Памятный для меня 15 декабря 1844 г. Было то воскресенье; в 10 часов утра, в сопровождении Донских казаков, в компании других моих коллег по несчастью, также несколько дезертиров и преступников, высланных в Россию, мы выступили из Праги, пешком, по пути к Орочовским городским дорогам, попрощавшись с родной стороной, приятелями и родственниками, которые нас в большом числе провожали. Чувствовали себяочень грустно, звон колоколов из святынь долго нас сопровождал прощальным эхом, как умершему перед вступлением его на вечный мир к холодной могиле. Нас не мир загробной тишины, но труды длинного путешествия и тяжести солдатской профессии. Длинным путем лежало перед нами далекое путешествие в Кавказ. Тяготы зимней поры, те ночлеги и поденщина в шпорах, то есть этапах между индивидумами за разнообразные преступления и тем осознанием, вот есть воспоминания из моего путешествия. Весна следующего года встречает нас в обширных степях Украины и в земле Казаков донских. Красивая природа, покрывая необозримые глазом равнины степей разнообразными цветами и травами, пробудила в нас также какую-то искрунадежды к жизни, потерянную надежду, укрепила несчастьем, волю и юношескую энергию. Тот только, кто родился сыном степей и как неутомимая птица носилась по их пространству, может чувствовать целое могущество, которую в нас может пробудить вид свободной природы. Такие же цветы в наипрекраснейшей весенней поре, переходя пространство от Бахмута к Ставрополю. Ставрополь заслуживает внимания как торговый и первый город на дороге с России на Кавказ. Посредине города, по главной улице, широкой и почти на версту длинной, оборудован бульвар для публичных прогулок, озелененной деревьями и украшенный из камней колоннами. За Ставрополем поверхность страны значительно повышается и принимает дикую физиономию, местами торчат общины скал, или ее перерезают скалистые яры. Пасмо гор Кавказских темно-голубым поясом отмечается на горизонте, а над этим поясом белеют снежных гор верхушки. С каждым днем все больше и больше нам открывалась цепь Кавказа, пока наконец представился он в целом своем величестве. Не доходя до Георгиевска, главного торгового пункта на линии левого крыла Кавказского, мы увидели весьма прекрасный вид огромных скалистых масс, разбросанных на небольшом сквозняке равнин Кабардинских, в ста верстах от главного пасма гор Кавказских. Эти массы нескольких неизмеримых гор словно оторванных от главной цепи, местами покрытое лесом, а местами голыми скалами, возвышаясь под облака на темно-зеленых равнинах, представляют весьма прекрасный и занимающий на целую околицу вид. Есть то Пятигорск — название, взятое от татарского выражения Бештау, место, очень известное минеральной водой на целом Кавказе, а даже в Европе. В более позднем времени — в 1856 г. я там лечился на водах, как раненный, хотя я не испытал облегчения в моих страданиях, но то я приписываю более неумению тамошних врачей, чем малой целительной силе вод Пятигорских. Пятигорск то весьма прекрасно, хоть не большой городок, разложенное у подножия горы Машук. Содержится в нем к нескольких сотен каменных домиков, порядок и чистота, а со стороны Maszuka выплывают несколько сернистых источников, разной степени силы и температуры. При каждом источнике оборудованны ванны удобные и галереи из деревьев для прогулок прекрасно и аккуратно. Для прогулок же на открытом воздухе сделаны дорожки, с беседками из винных диких лоз, темные аллеи и цветники, и кроме того прекрасный бульвар от источников к городу. Из вершины Машук, на который любители прогулок поднимаются по извилистой но достаточно удобной тропе, при ясном небе прекрасный вид Кавказа в целом его величестве. Снежное его очаровательные вершины возвышаются к тучам. Наивысшее из них Казбек, Эльбрус отличием свою как гиганты господствуют над ними. После над городком на красотой взгорью господствует удачной структуры католической церкви с усадьбой священника и садом. Ксендз человек, еще не древний, но от всех уважаемый тщательным образом исполняет обязанности пастыря, отца и приятеля своих прихожан. В середине города при бульваре возвышается деревянная церковь; в последних временах начато строить прекрасную соборную церковь, из cлохенных камней, но совершена ошибка какой-то в фундаментах, через что одна сторона здания опасно разрисовалась. Четыре отдельных вида воды и купания находятся в Пятигорске и его околицах. После сернистой пятигорской воды больные удаются еще для дальнейшей либо к Ессентукам на щелочную воду, либо к Железноводску на укрепляющую железную воду, в соответствии с видом болезни, а окончательно для полного укрепления себя к Кисловодску на называемую воду Нарзан (доблестное). Ессентуки лежат между горами о 17 верст от Пятигорска. Есть то большая станица, то есть казачье село, населенная выселенцами с России, исполняющими обязанности службы казачей. Здешняя вода есть состава сольно-железная и сернисто-щелочного, все холодные, отличные только количеством составных элементов. Для купания та вода обогревается уже то в преднамеренных ваннах, уже в домах у казаков за установленную цену. Прогулочный сад и галерея при rodłach прекрасно оборудованное. 12 верст от Пятигорска среди леса лежит Железноводск. Источники железной воды в разных над сортах такое холодное как и горячее на каждом праве шага натыкаются. Для использования килька служит их сортов; построены при них ванны, но особенных забот в их содержании там не видно. Железноводск много виновный генерал Муравьев, которая забавляя здесь с дочками в 1856 г. приложилась немало к возобновлению многих источников, уже запущенных в полном. Железноводск есть то село поселилось через выселенцев с России, в весьма uroczem месте, у подножия горы Бештау, имеющая порядочные домики. В этой местности весьма высокие скалистые обрывы, порослых лесами гор живописной. Воздух, удивительно целительный. Прогулки по лесу, поперерезаемому в разнообразном направлении дорожками особенно в жару, очень приятную для больных. Кисловодск на 20 верст лежит от Пятигорска, за хребтом, в весьма колоритном месте, неповторимым особенным и свежим воздухом, положение имеет достаточно поднятым и окруженный как венком горами то скалистыми, то усеянный цветами и травами. Вода Нарзан, то есть доблестная в языке тамошних жителей, Кабардинского племени, называемая, заключает элементы железа и газ. В купании чувствуется какого-то щипания о теле. Для прогулок между горами проходи! бульвар, около которого мчится быстрой, дорогая не глубокая речка Подкумом. Начатое построение прекрасной галереи с ваннами и бассейнами прекращенным было для нехватки фондов, нужных потому что для таких размеров построения, — а по поводу войны не выделялись. Для публичных забав оборудованы салоны в здешней гостинице, с хорами для музыки; здесь происходят театральные представления трупп, которые приезжают, на летнее время. Кисловодск казалось относительно спокойнейздешней стороны и многочисленнее всего бывает посещаемым. Пятигорские минеральные воды самые первые могут быть на земном шаре, но нехватка светлых и опытных местных врачей, большая нехватка их расстояние и опасности путешествия в стране, населенной племенами азиатскими, являются причиной, что меньше посещаемое от других, нестолько как они спасительных. Я возвращаюсь к дальнейшей моему путешествию на Кавказ. С моими коллегами я попрощался окончательно в Георгиевск. Полки, к которым они поназначались имели свои постои на Владикавказе городе лежащем у военно-грузинской дороги. Штаб моего полка находился в крепости Внезапной — на левом крыле. Кавказ тогда с точки зрения военных делился на правое и левое крыло и на средство. Теперь делится только на правое и левое крыло. Правое крыло растягивается от Черного Моря довоенно-грузинской дороги. Левое от Военно-грузинской дороги к Каспийскому морю. Правое и левое крыло тянутся перед горами Кавказскими от северной их стороны и разделены наполовину военно-грузинской дорогой. Лежащие земли же по ту сторону Кавказских гор имеют другое разделение и носят название страны Закавказского. К крепости Внезапной я прибыл, без особенных бед 10 июля 1845 г. По расставанию моим с коллегами грустным было мое путешествие. Мне не было с кем делить свои чувства, которые чувствуются на чужой земле, чужаками окруженный людьми, которых ни язык ни обычаи незнакомы мне не были. От Ставрополя, а по-видимому от Георгиевска начинается первая линия Кавказа; представляет ее цепь станиц (села), населенных станиц казаками» которые исключительно занятий службой от детей к людям преклонного возраста так на войне, как также в доме, занимая границы, держат охрану по дорогам, садам и полям на посевы назначенных. Сделать есть из них солдат как защитники своих местопребываний от татарских нападений, или также представляя легкую кавалерию во время военных экспедиций — к чему от колыбели почти бывают такими, которые приучаются. Не один из казаков может потерял отца, или друга убитого через татар, которые неоднократно там вкрадываются и все огнем и мечом рещают, чего между собой в горы понести не могут. Теперь эта линия^, более обеспеченная от неожиданных нападений горцев, передовая потому что цепь крепостей удерживает их в безустанном опасении. Одиночные только» немногочисленные отряды прокрадываются на эту сторону линии, где значительного вреда и дорогу особенно во время ночи. В поре осеннего тумана делают опасной. После Георгиевска из значительных по пути я видел город Моздок известного на кавказской линии из торговли плодами и изделиями для жителей, удаленных от околиц промышленностью работающих. Целое оно почти населенное армянами, а в части через горных евреев. Наступает потом Наур и другие станицы, в ряде каких Червленная и Щедринская славятся из красоты женщин. Есть то надтеречные станицы, в которых поселены полки линейных казаков Моздокских и гребенских, известных из своей доблести. Работают они исключительно почти возделыванием называемого вина, Чихир, которого в огромном количестве поставляют к крепостям, и продают по очень низкой цене. Поставляют там однако чудесные арбузы, дынь, абрикоса, персиков, яблок, груш и других долинных фруктов. Полеводством хоть работают, людей в таком малом количестве сеют хлеба, что им едва хватает на собственную потребность. Увлечение в винных садах вколачивает им все время нужный для других трудоустройств. Хлеб кроме того не везде хорошо им удается, а часто саранча полностью уничтожают посевы. Река Терек быстрая как все горные реки — широкие и глубокие, отмежевывает эту линию от другой передовой линии, которая складывается, из крепостей и редутов по под горами тех, которые тянутся. Паромом прет я говорился через эту реку под редутом Амир-Аджи-юрт. Теперь тот редут, снесенный, но за то в станице Шелковской, построен прекрасный на сваях мост, облегчающий переправу на этой реке. Другой подобный мост, который ведет, к крепости Грозной, в Малую Чечню, построенный на той же реке под станицей Николаевская, через которую также я переходил. От Амир-Аджи-юрта я шел дальше с так называемой оказией, то есть конвоем, отводным путешественников с одного места к другому, что происходит два или три раза в неделе для безопасности проезжает начинающих. Похожий конвой представляет обычно одна или две компании пехоты при двух пушках и нескольких казаках, в соответствии с местными обстоятельствами. Без конвоя никто здесь не отважится ездить хоть бы к ближайшему месту по поводу опасности, на которую выставляются проезжающими. Каждый сообща, такие гражданские как и военные во время похожего путешествия, поддаются начальнику то есть оказия офицеру, который доказывает, независимо от степени и достоинства оказия, через себя в той же самой важность. С такой то оказией я осуществлял дальше путешествие по за Тереком к крепости Внезапной переходя все время Кумыкской плоскостью. Дорога целая степью по под горами. Осторожность командующего колонны и его второстепенных не переставала. Солдаты так в авангарде как и в арьергарде, вели себя в боевом шике, готовые в каждый момент кинуться и отбить врага, если бы тот откровенно или укрывательство хотел напасти на колонну. Путешественники целым тягловым багажом и пешеходом вели себя в порядке между арьергардом и авангардом эскортирующего отдела, обеспеченные из сторон цепью по паре прогрессирующих солдат. На первом взгорье светлыми были три небольших крепостей с белыми башнями, в которых как мне объяснено, содержались гарнизоны войск границ, которые стерегли, от недружелюбных нападений. На одну из этих крепостей на месяц до моего там прибытия, Шамиль выполнил сильный набег. Малый ей гарнизон, защищаясь достойно сдержал несколько резких штурмов более сильного числом врага; но стал жертвой бы его фанатизма, если бы не направилась ему помощь под руководством известного на Кавказе из нашего местного земляка полковника Ровенского. Около юга мы прибыли к редуту, под татарским аулом, называемым Энгель-юрт, насыпной, а предвечерний к крепости Таш-Кичу, где мы остались на ночлег. Таш-Кичу, по-видимому чем крепость, возвышается у реки Аксай, с гор выплывающую. После другой ей стороны тянется разрушенный аул одного из реки фамилии поселенный через кумяков и чеченцев. Под самой крепостью лежал форштат, то есть небольшое предместье, отдельно валом обкопанное, с батареями защита в пушки. На форштате, где целая наша колонна ночевала, содержалось несколько домиков женатых солдат и кроме жида торговца, больше гражданского общества никакого там не было.

До питания кроме пшеничного хлеба, и водка ничего больше не находилось, но и того запас скоро был истощен и если кто загодя чего не закупил, не удобно должен был спаться положить, на голой земле, под открытым небом. На другой день утром с рассветом, колонна выступила с Таш-Кичу к Внезапной под защитой войск стоящих в гарнизоне Таш-Кичунским. Поскольку предваренный день был горяч до невы“, следующий был был холодным. Дождь обрызгивал от самого утра, и температура чрезвычайно снизилась. Черное рядом горы покрытого бывшего масса густого тумана, через который кое-где виднелись возвышенные скалы, которые торчали, новым снегом убеленное. Очень часто здесь случается, что в самое знойное время года, когда дождь падает на долинах, на горах роняет обильный снег. Wtenezas то бедные солдаты в горных экспедициях переносят и несносная жара и вместе с тем холодно невыносимо. В таких случаях весьма часто происходит, что необеспеченные в теплою одеждой войска что необеспеченные в теплую одежду войска отмораживают ноги, или полностью мерзнет. Предвечерний мы прибыли к крепости Внезапной. Лежит она на плоскости кумыкской, окруженная горами, в ущелье у реки Акташ. Зовется же Внезапной, словно от того, что не будучи видимой из отдаленных пунктов, мгновенно представляется лишь тогда, когда войдя на наивысшее взгорье, zasłaniające ее с северной стороны, спускаться приходит сверх реки Акташ. Около крепости растягивается огромный называемый аул кумыкским Андреевским, лежащий между рекой перед взгорьем южной стороны. Тот вид близкой крепости подкрепил меня падающего на fiłach, обещая отдых по нескольких месяцев труда. Здесь был предел моего путешествия на Кавказ, где я должен был многих лет перегонять. Уставший целодневным пешим путешествием, перемокли и простудились до костей, имея полные ботинки воды, потому что по пути реки: Аксай, Ярык-су и Акташ вброд мы переходили, я отдохнул неописанным сном, в солдатской избушке, где мне временно добрые люди дали убежище. Завтра, представив местной власти и полковому адъютантов, у которых очень вежливо я был принят, я узнал о моем предназначении в новой моей солдатской службе. „Именно в то время Наместник Кавказа князь Воронцов находился в большой экспедиции против Шамиля, начатой с целью разрушения его резиденции Дарго, называемой Красным Аулом. Наш полк почти целый был в марше, оставался один только его батальон при полковом штабе в Внезапной для приспособления на зиму запасов, сено, пустой и других надобностей. Об экспедиции ничего определенного не было известно. Бегали разнообразные известия; говорят, что Шамиль со всеми своими женами, детьми мюридами, взятый к неволе, и целое его владение перешло новому Наместнику Кавказа.

Радость была ненадуманна по поводу этих известий, особенно между молодыми воинами. Старшие как-то не так доверяюще принимали эти известия; наоборот считали неблагоприятными для экспедиции. Скорее мне взошли первые дни моего пребывания Внезапной, слушая разные рассказы старых солдат о здешнем люде, об экспедициях против Горали, которые начинаются, или занимая своей обмундированной подготовкой себе всего, «о нужном к маршу. Старые потому что солдаты прежде всего мне советовали, загодя все себе подготовил, если я не хочу зависеть от чужой милости. Так следовательно кроме казначейского обмундирования, себе все от полотняной сумки на сухари к большим с длинными холявами ботинкам юфти и так я был подготовлен как бы в каждый момент должен был отправиться в бой. Якобы все то словно предусмотренное скоро мне оказалось нужным. Две недели я не побывал в полку, когда благоприятные известия изменились в неблагоприятные. Татары Андреевского аула с каким-то насмеханием начали смотреть на нашу крепость; дерзкость их двигалась иногда к высокой степени. На торги до Аула солдаты не иначе удавались, как в значительном числе, с оружием, набитым и то разве около юга, когда жители были уже слишком занятий торговлей пустяка. Опасность угрожала потерей жизни. Вдруг мы получили приказ быть наготове до выступления с целым гарнизоном Внезапной, на которого замещение того же дня пришли другие войска.

Предчувствие старых солдат оправдали себя, но еще не было известно к какой степени. Нужно было спешить на помощь главному отделу и то как можно быстрее всего. Быстро прошла ночь на окончательных подготовках к маршу по получении приказа. Первый рассвет солнца застал войска наготове к возникновению. Целый наш отдел, сложенный из одного батальона пехоты и одной полевой батареи артиллерии; тронулся быстрым шагом дорогой, которая тянулась, по под горами к соседней крепости Герзель-Аул. С каждым часом жара крепчала до невы три мания. Утренняя роса освежала от начала уставшего солдата, но позже около юга, марш сталь себя весьма обременительным. «Умелый к похожим трудам солдат кавказских не освобождал шага каждый раз быстрее ведя себя, одного только стремился, чтобы как можно скорее стать над тропа, чтобы успокоить, курящее стремление и освежить засохший (горячий, жаркий) рот. Предвечерний мы стали в крепости жаждущих Герзель-Аул отдыха и ночного недосыпания себя по дневным трудам. Но надежда нас обошла. Дано приказ, по освежению рюмкой водки, сложив в эту крепость целый солдатский сверток, трогаться в дальнейший путь.

После извилистой ведущей дороги в горы, наша колонна быстрым шагом вела себя среди вечерней тишины. Сглазит господствовало спокойствие в войскам дорогой покрытой ступенями словно сводом, листом густо покрывший себя на раскидистых громадных ветках чинаром то есть буков. Кроме глухого эха одноразмеренных шагов войска, ничто больше слышно не было, а рассыпанных широко из обеих сторон по сверх дорогой извечных чинаровых рощ, переплетенное густо липучими себя от мха по лещиновым кустам дикого винограда кустами, представляя по над дорогой живым связующим свода, увеличили темноту и сумерки тяжелой дороги, по обрывам и безднам той, что ведет внутрь Ичкеринских лесов. Месяц когда иногда прорываясь через своды темной зелени, отражался на штыках солдат важно, отсвечивал в прогрессирующих боевым порядком. Вдруг перед нами разослалась небольшая долина, как непроходимой стеной окруженной масса понурых лесов; на ней тысячи очагов и сдавленный гомон многоголосием лагерем лежащего. Был то отряд нового как и мы прибыли под командованием генерала Фрейтага. В южной стороне за лесом на горизонте широко расстилались клубы дыма красно-коричневого цвета, или возвышались огромными массами. Группы солдат с интересом в эти стороны тех, которые смотрят, обнаруживали себе взаимно эти знаки, объясняя при том где главный наш разложенный отдел, а где имеет своя должность войска Шамиля. Вечерняя песня с музыкой согласным хором дала слышаться с при лесах, сверх кровопролитных которыми огни потоки тяжелой черной масса растянулись. В нашем лагере вечерняя побудка отразилась также на небес свод. Солдат со склоненной головой, кладя рукой барский крест на груди, крестил этот день в повиновении, рекомендуясь воле наивысшего. Не одного из них недолго не будет уже может свидетелем похожей минуты. Загремели пушки на спокойной ночи и эхо грома, отражаясь о леса и скалы, с грохотом разлило во все стороны свои потоки. Хором отпетого нашего Отче, закончил обычной солдата молитву. Ночная тишина обняла погруженных во сне солдат, погасли огни, которые не подкрепляются более присматривающей рукой; холодная оболочка сгущенных туманов покрыла околицу, перенимая к костям, уставшим дневной жарой и маршем военных. Еще когда иногда звучали в воздухе отзвуки песен сторонников Корана, или дикий крик татарина, призывного своих побратимов. Наконец все смолкло крепким сном, и только глухое шуршание шагов слышных по орошенной траве напоминал присутствие существ, которые жили. Еще первые лучи солнца не озолотили черных верхушек скал, которые торчали, за лесами, как песни муллов, будит дремающие в тиши утренней стихии вызывали верных к молитве и бою. Первый грохот вязал встало все что живет на ноги. Короткой была но искренняя утренняя молитва солдата. Молясь Богу каждый из нас готов был смело заглянуть в глаза неумолимой смерти. В шике боевым за первым девизом колонны пошли смело к битве. Враг значительно в меньшем числе, кроясь за деревьями быстро перед нами вступал, поражая российских солдат цельными выстрелами. Возглас ура! с всех избегай что поднимает, сливался с треском отдел и ручного оружия ни на минуту той, что не перестает. Клубы черного дыма, поднимаясь обнаруживали место горящих в пожарах аулов. По пути нашей все, что жило или представляло сокрытие существ, которые жили, поддавалось уничтожь огнем и мечом. Население аулов, спасая жизнь, как муравейник развалилась по ведущим тропам в леса и скалы, оставляя свое имущество паству уничтожения. Огонь, распространяясь по аулам и вбирая зрелые на нивах посевы, широким, черным путем значил свою дорогу. Нынешний наместник Кавказа князь Воронцов, хочет своего имени, в 12 году уже гласное, покрытий новой хвалой героя Кавказского, начал эту большую экспедицию против Шамиля и подчиненных ему територий. С началом уже весны в этом 1845 году из крепости Темир-Хан-Шура от стороны Дагестана вступили российские войска в числе около 20,000 в страну самостоятельных жителей гор. Победа Кавказского солдата в бое с горцами увенчала с начала благоприятным следствием эту экспедицию. Кавказские войска, управляемые рукой опытных генералов, побеждали препятствия через саму природу поднятые, переходя леса, горы и бездны, перенося вместе с тем несносную жару и мороз словно среди зимы

Когда одна половина лишается чувств от жары в долинах и ярах, другая мерзла на горах, или отмораживала ноги и уши. Но солдат везде ставил чело врагу, что убегает в беспорядке огромными массами. Медленный Шамиль ставил сопротивление, собрал многочисленные толпы своего народа, но в так называемых волчьих воротах, ведущих связана дружина между стенами очень высоких скал, не мог сдержать сильного нашего наступления солдата. Войска российские получив волчьи ворота и заняв господствующее над немые скатые горы, вступали к земле народов Андии в той именно минуты, когда Шамиль зажегши Андийские аулы, забирал между собой жителей, готовых принять нас спокойно, byltśmy их оставили в мире, экономя собранные трудами их плоды каждодневной работе. На горах АндийскихШамиль собрав кучи камней, вызывающе нас ожидал. Князь Барятинский отосланный вперед с одним батальоном Кабардинского полка, чудеса доблести вытворял, wyparłszy Шамиля из него позиций и заняв наивысшую позицию, на которых он мог бы новое для себя очистить должности. С Андии войск российские взошли в лесистое Большой долины Чечни по пути ведущей к резиденции Шамиля — Дарго, называемой Красным аулом. Шамиль с горсточкой уже только своих мюридов обогнал наши отделы; зажег аул, вывезши вперед все что было можно. Уставший солдат маршами, видя пожары врага, которого преследовал, рукой распространяемое немного доброго по-прежнему себе вел переговоры. Дарго, то есть по-видимому остатки его было заняты без выстрела, что уже само через не имелось привлекательности для воинственного ума кавказского солдата. На дополнительное налогообложение неблагополучия в отделе Русских, недостаток продовольствия каждый раз более крепко давался и старый солдат им вложил сухарь ко рту вынутый из полотняной сумки, вперед несколько раз его смотрел. Отосланный с Анди сильный отряд к Темир-Хан-Шура по продовольствие, прошел по пути недавно через войска нашего отряда. А что то не малая дорога и трудности по ней к преодолению огромное, следовательно солдат, опытный хорошо, вычислялся с сухарями, которые еще имел в сумке и со временем стали негодными, на переход колонны там и опять. Чтобы дать солдату занятие пока отосланная колонна не вернется к главному отделу, также, чтобы маскироваться перед чуткостью врага, начато в Дарго будто строить крепость. Но опытный солдат знал хорошо свое положение и знал, что от многих обстоятельств, среди врагов, гор и лесов из всех его окружающих сторон, зависело благополучие экспедиции, о которой уже начинал сомневаться. Шамиль с горсточкой мюридов на горе занял должности и как жадный сип добычи, смотрел с высоты на лагерь русских. Нашлись его пушки. Нужно его было вытеснять из земли из этой позиции. Войска отосланные туда не испытали сопротивления, но возвращаясь к лагерю, на верхушках горы Asztelu, встречены были тысячей метких выстрелов винтовок.

Грохот вязал Шамильских был девизом к бою для чеченцев. Из тех пор массу этого народа кружили днем и ночью, подстерегая неошибочную добычу. Неблагоприятное известие об отряде, высланном на продовольствие, из неуверенных источников, потому что от татарских шпионов хоть в секрете полученная, вдруг напугала готовые войска, видеть больше чем было реально. Недолго ожидают и на более определенные вести от называемого, отдела экспедиция «сухарная», высланного по żyw Dość, выдублены к главному лагерю несколько добровольцев с донесениями больше чем неблагоприятному. Один из них юнкер Длитовский, переодетый за татара от других более счастливый, добрался до главного отряда с уведомлением, что колонна с продовольствием которая атакуется от врага в лесах полностью разбитая и остатки ей войск себе раненных из тел павших побратимов ожидая помощи от нас. Немедленно войска были высланы на помощь. Солдаты кабардинского полка едва штыками преодолели себе дорогу к указанному пределу. Но который же им ужасный представил, себя вид! Массу убитых высокими тел кучи лежали по лесу, делая из себя окопы для тех что при жизни остались. Целый лагерь разграбленный, или поразбрасыванный по пути, солдаты без начальников, которые легли в бое, или офицеры без солдат, среди общего уничтожения искали мест, более безопасных от врага. Другие пользуясь непорядком грабили остатки продовольствию и напитка поразбрасыванное в беспорядке по пути, пока меткий выстрел винтовки, кинжал или татарская шашка не положили конца их пути. Татарские банды по целому лесу рассыпанные каждой минуты распространяли смерть между боевыми рядами. Смерть на каждом шагу порой оставила свои жертвы» Из высоты деревьев, с при камнях, и взгорья град пуль сыпался на тех, что еще сопротивление оказывали. Здесь лег мужественный генерал Пассек, украшение кавказских войск, учитывающий в родословной между предками, автора Дневников. Но многих других его воспоминаний вечным сном отдохнуло. Умирающим и тяжелораненым не было кому подать помощи и тот только из них спасал, кто собственной силой мог еще жизнь себе спасать — другие остались на площади боя. Не было времени, ни возможности подать помощи раненным, или забрать хоть в части нужное продовольствие; все пропало, таща других много для экспедиции неблагополучия. К пограничным нашим крепостям хоть было не очень далеко, лечь? дорога через горы и леса была весьма опасную. Отступление через горы дорогой, по которой шли здесь отделы, было бы еще труднее. Враг в этой стороне ждал добычу в экспедиции собранного сухарной и чудесным успехом окрыленный, вызывающе стерег сдвиги наших войск. Нужно следовательно было не теряя времени первую дорогу выбирать. Тихо, осторожно наши войска опустили такое многоизвестное Дарго. Но враг на вся пристальный, немедленно обогнул наш отряд. Нужно было преодолеть все препятствия, предчувствовали голод, свирепо опустошительный нашу армию. Всевозможные военные запасы и лагерный вес случились врага. Солдат одинаково как офицер лишался чувств от голода и стремления. Дорога шла у реки Акташ и отдел иногда к ней приближался, но каждая капля воды, добытая, жизнью солдат окупалась. «Многих страданий, трудов и голода мы перенесли все в этой экспедиции. Жизнь Воронцова не один раз выставленной была на опасность. Его вынесли рост случился знакомым для татар. Уцелел свое солдатам всего лишь кабардинского и куринского полка был виноват. Мужественное эти войска, держа непрерывно охрану при нем, на собственных плечах выносило его со среди опасностей, делая все время жертву для него из своего числа. Новый наш отдел под командованием генерала Фрейтага прибыли на помощь главному отделу, быстро ведя себя вперед среди врагов, около юга встретил первые авангардные ряды «Воронежцев», как их солдаты звали. Возглас радости возвышался над войском подавленного под весом неудачи, которые испытали. Но должно разделять такие чувства не было времени. Туземцы, настаивая на ослабших солдат, распространяли морды в их рядах. Отбивая частые наступления, потерявший сознание солдат штыком только защищался, потому что его патронташ плоскости как сумка в которой сухари носил, от нескольких дней уже была пустой. Охватив местности через уставшие тронутые войска Воронцова, мы были свидетелями ужасных видов. Здесь лежат, голые тела свежо утрамбованных трупов; там умирающий просит помощи, а татары как сип обдирает из него одежду; Ужасно, потерявшие сознание трудом солдаты тянутся медленно в колонне, не думая защищать собственную жизнь. Здесь на нашей стороне возглас радостная весть и поданной помощи, нуждающейся, там дикий визг татаров резко на нас наседающих и их трудная ожесточенность к описанию. наконец ночь тишиной свою все покрыла. Уставшая дневную своей работой природа в ночнойпрохладе отдохнула. Величина очаровательной минуты, величество могущества Творца сладким чувством наполняющая сердце, в целом могуществе теперь здесь нам представилась. Ничтожество человеческой жизни, напрасные процедуры, труды, заботы, эти непрерывные взаимные морды, как же низкими есть в одной вечности, которая так величественно в делах Творца нам проявляется. В таких то очаровательных минутах, в того негаc серьезной картины усыпленной природы в целом ее величестве, человек что изменяется ее цветком, носясь душой свыше ее, упуская целое небытие напрасных своих процедур. «Прекрасную и очаровательную!!!!! сглазят тишину ночи прерывали только умирающих стоны, а дикие крики татаров, окружающих наш лагерь, плохим вещуном эхом отражались в сердцах солдат, удваивающих свою бдительность на подкарауливаниях. Следующего дня под вечер целый наш отдел прибыл наконец к крепости Герзель-аул. Нужно было видеть повсеместную радость тех, что уже потеряли надежду такого счастья, чтобы понять чувства, которые их тогда перенимали. Тысячи очагов в приблизительно крепости, пламенем своим бросали зарево на небеса, а группы солдат теперь ложками, около своих котелков, жадно питались кушаньем, от которого давно отвыкли. Баня, больным соответствующая поданная помощь, утоляя тяжелое их страдания, кормя надеждой возвращения здоровья и силы. Князья, графы, другая рождением знаменитая молодежь, привлекательностью хвалы и наград, часто незаслуженных, к этой экспедиции завлеченная, вынеся из нее грустные только воспоминания трудов и страданий, поспешно покидали наши ряды, вознося между собой хвалу В салонах и распространяя там для себя поудивление, которого невинно стали предметом насмешек. Дальнейший образ нашей солдатской жизни по трудам этой экспедиции шел обычной железной дорогой. Обычная наша работа в крепостях была возделывание овощных садов, непрерывные экскурсии по фуражи, так для полка как и жителей, которые там находятся, покосы для обеспечения в сено на зиму, оказия, то есть конвоирование к лесу по дерево, также оказия для содержания комуникаций между крепостями, непрерывные тревоги то есть тревоги и себя за татарами, которые делают набеги на села подчиненных нам жителей. С батальоном, к которому я был зачтен на службу, я находился в крепости «Таш-Кичу» у реки Акташ. По ту сторону реки находился татарский аул Таш-Кичу также называемый, учитывающий несколько тысяч жителей. Поселились он был издавна через кумыков, а в части через чеченцев, народ нам соседний, который остается, по большей части под властью Шамиля. Городов у тамошнего люда совсем нет; но их села, называемые аулами, бывают очень большими, всегда нечистыми, грязными, смрадными, хоть каждый дом отдельно, всегда чист, построенный и отбеленный акуратно. Те домики, татарские каменные, есть обычно из так называемого «кирпич», то есть негорелого кирпича. Есть это соединение глины, песка и проторенной на сечку соломы; что все сушится только на солнце и достаточно прочно, особенно если такое здание будет оштукатурено глиной с песком и коровьим удобрением. Улицы в аулах обычно узкие, по-разному покривящееся и позаваливаемое разного вида барахлом. Весной и в осени нет тяжело проехать средством такого аула. Тогда сельчане ходят обычно на высоких ходулях, в чем есть, очень сдалека их видно. Старшие ездят конный, или «арбами», к каким впряжены по пару волов. Арба есть то сорт транспорта о двоих очень высоких колесах; ось Арбы, помещенная по самому средству для равновесия, у посередине достаточно толстая, по концам же очень тонкая. Ступицы колес соответственно осям внутреннего, имеют конусовидными. Такие оси не мажутся никогда, через что скрипят беспощадно, под весом. Похожие арбы достаточно нагружены и к перевозке веса особенно по плохим дорогам кавказских очень удобное.

Дворы около домов, сакли обычно есть, всегда чисто в каждом времени года убранное, одинаково как внутренности поживаний. Сакли не имеют в себе покоев соединенных внутреннего проемами, но отдельные двери извне к каждой ведут комнаты и под общий выходят крыльцо. Обычно есть длинное. Фасад каждой сакли, украшенный крыльцом из-за целой ее длины. Малые окна, замыкаются досками; вместо оконных стекол перевязанного бумагой, или оболочками. Плоские крыши из земли сыпанные и затрамбованные, немного пологое на противоположную сторону фасадной, чтобы перед крыльцом грязи не было. Внешний вид жителей, совсем не отмечается особенной чистотой и ochędóstwem. Неряшливость, даже поразительная. Привычная одежда мужчин: поподмышка, то есть теплая баранья шапка зимой и летом, из молодой побольшей части баранов, с обостренным суконным верхом, черкеска с патронами для пуль и пороха по обеим сторонам груди, под низом бешмет и рубашка, выпущенная на шаровары; кожанный ременчатый пояс, крепко сжимающий бедра, на нем кинжал при стороне. За обувь сафьянового słnżą чувяки без отдельной подошвы, а другое другого цвета заменяют место szkarpetek, кроем которых шиты. Остальной наряд представляют пистолеты, шашка, винтовка; также отважный конь и седло на нем, обшитое вокруг серебряным галуном, таковым себя также черкеска и обычный бешмет обшивать.

Наряд женщин не меньше особенный. Платок шерстяной или шелковая, из небрежно заброшенная на голову или такая, что завязает около шеи, особенно во время зимы. Шелковый или ситцевый башмет на груди вышитое серебром пряжками скалываемый. Шея, украшенная мелкой серебряной монетой, надетой на нити нисходящей к груди. Цветная рубашка, шелковая или широкая perkalikowa, длинная, с długiemi и широкими рукавами. Шаровары до пола, земле около костей взыскиваемое. Чувяки из сафьяна без отдельных подошв шитого кроем szkarpetek и другое nakształt ботинков -острыми носиками и наконец ботинков на высоких тонких каблуках с задранными вверх и острыми носиками. Наряд девушек и замужних женщин одинаковый. Для украшения еще носят серебряные сережки в виде больших плоских кружков; на цепочке также серебрянные перстеньки простой и толстой работы. На расположение горцев к правительству, менее всего считать можно; всегда ненавистным глазом смотрят на войска русские и везде где могут вредят им и предъявляют ненависть. Ничто себя не скроет к ним скорым глазом, а имея взаимоотношения с самостоятельными горцами, обнаруживают этим последним каждые войска сдвиг и намерение. Редко татарин сдерживает с Русскими личной дружбы и связь, который наиболее дружит, то для какой-то выгоды и из воровства. Всегда готовый убить приятеля, или продать его в горы при выборе обстоятельств, особенно если ему ответственность за то не угрожает. Жадность серебра, такая повсеместная у восточных народов, здесь господствует страстью. Она также нам поставляла информацию. Ни один шаг Шамиля не был для нас потайным. За плату татарин вел наши войска на своих побратимов и не терпел упреков совести когда тебе погибали от меча, или в пламени* своих деяний. Вот есть главные признаки люда, с каким Россия такую длинную стачивает здесь борьбу. Причем народ под определенным взглядом состоит из отважных людей; натуральный его большой рассудок. Привязка его к стране и старикам своих обычаев и безграниченны, принадлежность национальности Во взаимоотношениях с Русскими ничего от них не перенял,, кроме того что ему видимую и представляло выгоду. Даже европейское образование совсем на него не действует, потому что практическую для себя выгоду ни одной, из нее не видит. Увлекается иногда искусства, но принять его на себя наименьшей не предъявляет желания. Их изделия, редкость весьма ограниченное. Защита (оружие) только секущий и горючая сталь отмечается своими свойствами. Но фабрик на больше скале никаких не имеют. Полеводство роли главным есть их первостепенное Обрабатывают в значительном количестве растение farbierską — марену. Их Handel, ограниченный. Кожи, хлебное зерно, яйцеклетки, масло, мед а по-видимому повидла из виноградин, рис и другие дела являются предметом мелкого их торговли. Полотен не изготовляют, простое сукно есть их рук единственным изделием; все другие ткани получают с Персии при посредничестве купчих русских, именно Армян через Астрахань, Ставрополь, Моздок и Кизляр.

Над познанием окружающего меня сообщества и полностью новых для меня обычаев, достаточно терпимо я провел первые месяцы в этой крепости, посвящая кроме того целый почти свое время на освоение с обязанностями военной службы. Небольшое при крепости предместье заключало в себе маленьких мазанок для женатых солдат постоянно проживающих там, а учитывающих тебя в своем батальоне. Кроме того дорогое немногочисленное общество офицеров, но достаточно соответствующий быт; а это все делало здешнюю жизнь менее однообразной. В поздней осени для украшения однообразия в жизни устраивается любительский театр, актерами которого были юнкера и младшие с между офицерами, выступающий так в мужских, как и женских ролях. Так мы отгоняли от себя скука всем нам чувствительное. Ни к одной экспедиции, которое обычно в зимней поре бывают такими, которые здесь начинаются, на. этот раз мы не должны были относиться и целую зиму в закрытые крепости побывать мы должны были почти бездеятельно. Раз только один мы сделали экскурсию на аулы и тем себя наши действия на ограничивали. Лишь с весной (в 1845 г.) открылась новая для нас жизнь, содержанием которой были непрерывные тревоги и беспокойства. Шамиль начал новое и малообычное какие-то движения, а дерзкие партии горцев врывались безустанно в наши линии. Наконец пришли известия о больших являющихся силах Шамиля в подготовке, к какому-то мероприятию. Воинам пришлось усилить бдительность в крепостях, и солдат ожидал только приказа до выступления. Подчиненные аулы угрожали неподчинением и в совокупности положение вещи на самом левом крыле становилось все каждый раз труднее. Неуверенность и опасение заменила вскоре реальность, случаем которой могли быть разрущительные для Кавказа последствия. Шамиль с огромной массой сил своих отправился из Большой Чечни, перейдя в горах Аргун, вступил до Малой Чечни, а откровенно идя между крепостями Воздвиженской и Грозной, минуя другого нашего поста, из которых высланные войска не смели ему пересечь дороги. Перешел реку Терек и уже по старой нашей линии свой марш осуществлял, таща в Кабарду, народа весьма отважного от несколько десятков лет подчиненного России. Намерением такой смелой Шамиля экскурсии было соединение в Kaбарде — с поколениями правого крыла, а потом общее действие против нашей линии начиная от Ставрополя. Счастьем жители гор правого крыла, неизвестный для какой причины не стали вооруженно участвовать месте. Кабардинцы не полагаясь на силы одного Шамиля также ему отказали своей помощи, и покинутый от союзников, должен был повернуть отступить. Триста верст перешло преследуемый через русские силы, умел, обходить, избегать опасности, счастливо вернувшись в свои границы. Teм закончилась большая весенняя экспедиция Шамиля, которая могла сразу уничтожить плоды многолетних трудов русских войск.

Не освоившись еще с климатом кавказским, при трудах для меня до тех пор неизвестных я поддался немного на здоровье. Внезапные переходы от жары к холоду а потом от холода к жаре, вредное на мне произвели последствия. В марте после нескольких дней жары, почти июльской, холодно и снег вдруг наступит. Такое внезапное изменение температуры возвело, ужасные лихорадки и блеск от снега породил ординарную здесь глазную болезнь. Одна и другая слабость вместе на мне ударили. Трудно через пару месяцев страдая от глаз я пролежал в местной больнице, а при вырастающей жаре признака Скорбута сильно начали во мне развиваться. Болезни против себя воспаление глаз и скорбут, требовали противоположных средств лечения. Чтобы одно из другого согласовать порекомендованы мне прогулки по свежему воздуху и по росе. Под самой крепостью тянулись овощные сады нашей экипажи, опоясанные для безопасности рвом.

(*) Знаменитое это возникновение Шамиля с, силой, в которой перед тем не видано распространенных горцев, потому что до 20000 войска выносящую, «было на определенные, что все черкесы правого крыла перейдут на сторону этого вождя. Тем временем. Кабардинцы, Шапсуги, Сваны и другой люд правого крыла что проживает по за Кубань, иначе смотрели на Шамиля, чем сам считал. Люд, то старо-рыцарский, аристократического нрава и правительства, привязанное к своим князьям от веков над ними господствуют. Неохотно следовательно перешли бы под сильную власть Шамиля, когда тем временем чеченцы, авары, лезгинцы и другие горцы левого крыла правили обычаями и законами чисто демократическое» мне, Шамиль поддавались из свободного выбора.

На приблизительно этих садов утром и в вечер я употреблял обычно прогулку на свежем воздухе, чтобы этим способом себя от влияния вредного солнечного света на мои глаза. Но из-за того, что я подвергся опасности, которой вскоре я стал жертвой. Татары нашего аула, видя меня каждодневно до самого обеда, который прогуливается достаточно, за крепостью, подсказали мысль знакомым своим кунакам в горах, пользования моей неосмотрительности. Тебе выглядя удобную пору, подкрались ко мне с неожиданно и взяли меня в плен. Я не умею описать здесь моего удивления, когда переходя в приблизительно сада по обычной моей дороге, мгновенно я увидел двух оборвышей, которые с обнаженными кинжалами, прыгнув ко мне, создали угрозу мне смертью, когда я буду делать им сопротивление. В одно мгновение скрылись со мной к рву, откуда нас никто уже из крепости видеть не мог. А когда лучи солнца за горами исчезать начали и густые туманы протянулись по над долиной, связав мне руки ремнем, повлекли меня засобой по пути в горы ведущей. Сколько я перетерпел в этой несчастной моему путешествию, трудно мне сегодня то рассказать.

Похожие случаи неоднократно происходили в той эпохе, к которой относится этот рассказ. Достаточно было высунуться за ворота крепости, или находиться самому на поле под самой крепостью, обычно обрабатываемых, чтобы найтись в когтях чеченца, который жадно подстерегал похожую добычу.

Кумыкская плоскость, на которой по крепостям наши войска сосредоточены, лежит между реками Сунжа, Тереком и Сулаком к Каспийскому морю по смыканию впадающими, от южной стороны же закрытая пасмом гор Кавказских. От крепости Таш-Кичу к подножию гор будет верст свыше двадцать. Это пространство на протяжении ночи, по грязям, кустам и высокой траве, ослабший болезнью, я должен был побывать без отдыха и только в горах, войдя внутрь лесов, мои проводники минутку отдохнули. Перед первым рассветом утренней зари с гор мы взошли на долину и стали у реки глубоким яром называемую Мичик, который тек, из какой в ладони что-либо вода, я освежил обгоревший рот и опрыснул болеющие мне глаза. Снова войдя на горы, я созерцал прекрасный вид долины, венком лесистых гор отовсюду окруженной. Многочисленные аулы, среди тенистых лещиновых рощ и плодородных нив здесь себя, пестрились по целому пространству колличества своих дымоходов похожих на уланские шапки. Большая Чечня, к которой противоположная моя судьба меня завела, является, наипрекраснейшей страной среди гор Кавказских. На восток граничит с Салатавией, недоступную по поводу весьма лесистых гор и яров. Лес Ичкеринский, значимый памятный по местному «Кожильги», есть для русских поражением здесь через них понесенную в». 1842, когда наиб Шамиля, «Шуаиб-Мулла» до основания войско Ессена, коварством проводника но введенный. На юг горы предандийские отделяют Чечню от гор Тавлин (то есть гористой częsoi).

С западной стороны река Аргун отмежевывает Большой Чечня от Малой. От севера же тянется кумыкская плоскость, отделенная только пасмом гор качкалыковских. Длина целой этой долины вместе с гористой ей частью имеет к 60 верст, ширина же в разных местах разнообразна, не переходит ведь же 40 верст, речка Мичик от юго- восточной стороны гор до влияющая Чечни, текши на запад к Тереку, весьма глубоким и обрывистым корытом, под Качкалыковским пасмом лесистых гор, отделительных Чечня от кумыков была сильным препятствием атакована с этой стороны чеченцев. Другие реки, прерывающие эту плоскость, есть: Граншан, Гумс, Джалка, Гудермес и будет уменьшать называемая Шавдони. Чрезвычайное плодородие этой земли, избыток лесов, воды и пастбищ, представляют настоящее счастье жителей. Обширные нивы, здоровые умеренные, воздух и охота природы есть привлекательность, для которой, кроме других реальных удобству жизни, жители любили, так очень местопребывания в стороне этой. Малая Чечня есть в некоторой степени в отдалении от Большой Чечни, отделенная из востока от этой последней вымолвили Аргуном. На юг имеет также сами горы; на север я вымолвил Сунжа, а на запад Галашки, землю к народу принадлежащей кабардинцам. Так же прекрасна, речки, луга и леса, с этим самим плодородием почвы, как первая. В нынешнем времени, оба Чеченские стороны через наши экспедиции. Население в части поддалась, в части выселилась в горы в меньше доступное места. Чеченцы считаются за благородный народ, делятся, по-видимому род свой выводят из благородных легенд своих предков, и дорогой не имеют никаких грамотных доказательств, но изустных представлений, тщательным образом в народе присматриваемых знают хорошо, кто из какого благородного семейства, ежели «тайпы», род свой выходит. Уважение происхождения своего так много здесь выдающееся, что самый бедный чеченец не выдаст замуж свою дочку, ни сам вступит в брак хоть бы с самой богатой, если не из благородной чеченского тайпа, или если ее тайпа запачкана, неблагородным каким поступком, или в связи с другим не имеющим рода тайпом?. Чеченца легкий и веселый характер, как весеннее утро этой живописной стороны, в которой он родился. Имея достаточно хлеба без больших трудов собранного, не заботится о будущем, когда сегодня ему есть хорошо. Его стихия свобода, тяжелой работы и всего, что могло его смущать, не терпит. Власть Шамиля, одинаково как и власть России неохотно над собой признает. Одинаково не терпит россиян, как и других горцев не чеченской крови. Кабардинцев одних, держат при своих побратимах и не презирают их. Чеченка ее рост высокий, тонкая и стройная фигура, пружинистая и гибкая талия, сухое лицо, орлиный нос, черный глаз, быстрое как молния и проницательное. Чеченцы утверждают, что ум его есть в глазу. Жадный до грабежей и воинственной похвалы резкие, но скрытые делает нападения. Чеченец, славный фехтовальщик с врагом, вежливый со своими, беспрепятственный в числе побратимов «борз» (волк) зовется. Прекрасную чеченку же, веселую, «дзюда» () зовут. Такое повсеместный отношения, в поколении интерес возбуждают. Большое Гостеприимство чеченца, но за дружбу его считать нельзя. Убийств человека для дела не много значит, Жадный блеск, денег, прекрасного оружия и отважного коня, готовый все то отнять у приятеля, когда возможность будет после того. Месть только за кровь (канты) сдерживает этот народ от грабежа и разбоев. Внезапный в своем характере, в первый момент на все готовый. Жестокая мстительность в нем. Чеченец позора никогда не снесет — и хоть времена пройдут, он месть свою сделает. Но то самое именно сдерживает, каждого от недоразумений и связывает. Отец в числе семьи серьезный и рассудительный. Жену свою любит, уважает, достаточно даже потакает в меньших обстоятельствах, навсегда господин своей воли. Закон для женщин у них повсеместный. Юноша не осмелеет обидеть девушек даже словцом неоднозначным, в чьем-либо сознании, потому что немедленно встретит его недружелюбие от брата девушки либо от родственникаов наказание. В шутках осторожный и приличный, хоть повсеместная веселость всех будет участием. Юноша мое осмелеет девушек взять за руку, или украдкой сорвать поцелуй, но не больше.

Общий наряд чеченца с другими горцами больше всего однако приближенный к наряду кабардинцев. Простые черкески с другими нарядами по обеим сторонам, грудь грузов искоса вниз к падающим бедрам, из сукна собственного изделия, часто с разными заплатами, число которых ежедневно увеличивается. Рукава черкески, достаточно широкие, у «knrdyszów» то есть франтов odwinięte за локти, и хоть порою затрепанное и рваное, не препятствует то однако элегантности. Бешмет, то есть кафтан носится под черкеской бывает из шелковой красной материи обычно цвета, или разноцветный из ситца. Шаровары из полотна темно-синего цвета, сужающееся к костям. Рубашка сверху на шароварах. Папаха, то есть баранья шапка, оригинально заломленная на голове. Двойное чувяки, и ногавицы, есть суконные гамаши. Шашка в серебре, пистолеты, кинжал, винтовка — главные украшения чеченца, кроме того отважный быстроногий конь, бурка и башлык — то есть капюшон от дождя. Чеченские девушки весьма хороши, стройные, высокие и нарядные, как изворотливые кошки, веселые и иногда очень прекрасные. Более огненные, чем мягкие и ласковые. Любят верность, потому что измена сердец их, еще не испортила. Привычный их наряд, длинная цветная рубашка, красная, желтая, или белая, с широкими длинными рукавами. На спинах, ремешки всегда другого цвета. Соответствующее шаравары до колен, рубашки, белое, желтое или красное, около костей взыскиваемое в fałdki. Бешмет с узкой талией, сшитый по фигуре.

Платок носят как заброшенный на голове. «Волосы в мелкие сплетенные косички. Но чеченки, одинаково как все горянки не понимают в этом украшении пола своей и полностью его носят в беспорядке. Молодая чеченка без бешмета, в одной kuszuli zręcznia из сторон при szarawarki, с медным кувшином на поддерживаемом локтем одной руки, устает когда другую возьмет и переложит в сторону, может соревноваться с идеальной красотой наших женщин, таких ловких в искусстве того, чтобы понравиться и всегда, будет определенной выигрышу. Обычно созревают слишком рано и после пятнадцати лет юридически вступать могут в браки. Доживают до старых годы, окруженное личным потомством не знают тщедушия и болезней, дразнящих наших женщин. Ухоженность и чистота является исключительно их признаком проживания и является для них обыденностью. Хаты из хвороста и залепленные глиной и отбеленное. Печи им неизвестны, заменяют его дымоходы такого вида как в наших старых польских домах. Труба вытяжная почти наравне с землей устроена. Огонь в камине никогда не затухает, даже холодной зимней порой, отсюда всегда свежий и теплый воздух. Такие хаты, каменные на prędce, для летнего только удобства. Потеря их не много им приносит вред. Дети выросшие согласно природе, позволяя им до нескольких лет бегать полностью нагими. Свободы их ничем не смущают. Мать парня пальцем не тронет, чтобы его никто не подколол этим фактом

Но свобода детей не выступает из границ приличия. Самый бедный чеченец, одинаково как самый состоятельный, одинаково горд и много свое достоинство оценивает. Голову не согнет ни перед кем, хоть бы должен был от голода умирать, если собственным разумом справляться не умеет. Для старших возрастом большое имеет отношение с уважением. Юноша при старших никогда не сядет, пока тебе его не попросят о том. Хозяин, принимающий, принимает гостей первым сам ничего не возьмет, ни воды не выпьет, пока других гостей не устроит. Чеченцы вообще работают полеводством, выращиванием скота и овец. Совершают экспедиции на русские границы, сколько раз в том видят выгоду. В бою смелые, а в лесах непобедимые. В поле боя отважно бросается горец в самое опасное место, если имеет коня, которому может довериться. Хлеба не много обрабатывают сортов. Пшеница, просо, кукуруза называемой «ażgiż» есть я привык их посевом. Пекут кислый хлеб в пекле или печах, оборудованных в соответствии с тем под крыльцом сакли. В тех же печах сушат кукурузу к помолу. Муку мелют в водяных мельницах, или в каменных ручных жерновах. Но только в необходимой потребности, когда реки и потоки не замерзнут. Обычным их кормом называемый хлеб «чурек» из пшеничной муки, или из кукурузы; пшеничные галушки, заправленные молоком, или жиром из бараньего хвоста называемой «kurdiuk». Для гостя ставят свежий пшеничный чурек с яичницей, сыром и свежевареной бараниной, или хингали то есть большие из кукурузы галушки похожие на русские галушки. Мясные кушанья готовятся с многими ароматными приправами и солят. Юшку с галушками едят ложками, другие же кушанья берут в пальцы, резавши предварительно на ровное для всех частей не включая даже детей. Женщины за общим столом при гостях не сидят и довольствуются тем, что им от стола мужчин останется. Женские трудоустройства ограничиваются хождением около домашнего хозяйства, работу в саду и поле, ткут простые сукна и тесемки к обшиванию нарядов шьют. Рубашки носят обычно тканевый хлопчатобумажной, называемой «biaź» грузинский, или также из ситцев, которые от русской торговли или провозом контрабандой получают. Деньги курсируют только серебряные русские. Другую монету не знают. Торговля происходит заменой одних предметов на другое и этой дорогой удовлетворяют, весьма ограниченное свои потребности. Поскольку еще не раз выпадет мне речи об этом народе, я возвращаюсь следовательно к началу. Ближайший заречный Мичик — аул есть «Эрпели». Мы вошли здесь еще ночью, живую душу не встретив; так все во сне было погружено. Удивительную мне сдалась похожая неосторожность жителей здесь же под боком своих проживающих врагов. Аул был большим, повсеместная тишина и только где-то вдали эхо донесло до меня голос призывного муэдзина из минарета верных пророка на молитву.

Завели меня в одну саклю, где уставшему длинной и изнурительной дорогой, разрешено отдохнуть и сном освежиться. Оба моих товарища вышли из сакли, оставив какое-то поручение старой черкеске, которая свернутая в клубок сидела в углу сакли, в грязной рубашке, с кривым носом как крючок, или по-видимому как ястребиный клюв носом, с пособиранным у складки, сухим, желтоватым лицом, ocienioną клоками волос с под грязной тряпки тех, которые торчат. Зрение ястребиных глаз во мне вклеила, словно в костлявых сухих руках, немного вверх поднятых, хотела мне понести через дымоход на лысую гору. Она удивительно мне напоминала одну из этих колдуний, о которых часто в сказках я слышал когда-то, и одновременно напомнил ужасную реальность, среди которой я находился. За первым знаком моего пробуждения старая выдала какие-то тонны храпа как сверчок в popiele, когда на тлеющий уголь натолкнулся. Вскоре появились другие этой сакли домочадцы и то в таком большом числе, что для меня почти места уже там не было. Я не мог всем благе присмотреться к, потому что другой предмет занял мое внимание, а именно оковы которое мне втыкаемый на ноги. Со всех сторон начлт я осматривать, как старая тряпка, желая удостовериться, или будет еще на что пригоден. То любопытство всех много меня занимала; дети полностью голые и под сам нос мне подлезали, осматривая меня словно очень большую особенность.

Дано мне сухой кусок чурека, словно желая испытать или я имею крепкие зубы, потому что хлеба этого тверже куска латуни сверкал в части. Я не хотел представить силу моих зубов; старая следовательно шипя как сатана в горячей смоле дала мне рюмку молока и немного свежего сыра, что без принуждения одно и другое я употребил. Тогда то лишь я начал пересматривать окружающих меня; но тех что меня здесь привели не было. Во всех глазах людей преклонного возраста и молодежи, женщин и мужчин пробивалось только любопытство. Разговаривают на языке ко мне, которого совсем я не понимал, подтверждая слова знаками. Взрослые девушки внимательно смотрели на мне занятием; улыбаясь шептали между собой. Дети как угри передвигались между ногами старших, не имея другой дороги к переходу. Старшие глядя на меня, то серьезную, то веселую вели разговор, чмокая тамошним обычаем и крутя головой иногда. Призвано наконец ко мне толмача, который должен был быть посредником между мной и горцами. Был то один из солдат русских, взятый подобно как я к неволе и от нескольких лет здесь, поселились. Оказалось, же и он с трудностью понимал речь своих сожителей, которые его «Иваном» или «солдат» звали. Указано мне в конечном итоге будущего моего хозяина среднего возраста с хитрой и недостойной физиономия человека. Та дряхлая женщина была прабабушкой его.

Спрошен я что я умею, кто я есть, к? потому что моя fizyonomia обнаруживала им во мне не простого солдата. Я ответил, что я являюсь писарем в канцелярии, ручной ни одной работы я не умею. На вопросы, имею здесь родственников, или приятелей, которые хотели меня от них выкупить? я отвечал, для меня есть один Бог только, что я есть из страны, очень далекой называемого Польшей. Мой ответ очень нравился старшим, а слово «poreng» Ференг (посургуч) с поудивлением повторялось. В конце объявлено мне, что я погибну у них, или с голода я умру, если меня русские не выкупят, и что мне голову срежут, если я подумаю о побеге. Старая та баба дала мне к рукам большой кувшин, а малые дети повели меня к реке по воду, смеясь из меня, над тем как я ходить не умел в цепях и кувшин с вода, я несу не так как они носят. На улице огромное количество людей происходило мне дорогу перевязывая со всех сторон. За возвращением к сакле выбрила мне голова ножиком и вместо мыла водой, которую я принес; потом отобрано мне все одеяние к рубашке, а вложен на мне старые и грязные лохмотья, которые не везде закрыли мне тело. Хозяин Касса! мне сказал через толмач, что заплатил за меня большие деньги. Но как позже показалось, даст только одного барана, потому что я был болен; что данные при мне деньги я должен ему сто раз отработать, если знакомые мои ее не выплатят. Иначе он меня кинжалом порежет в куски, или продаст далеко в горы. Мой переводчик предупредил меня, чтобы на эти угрозы, как можно меньше учитывал, что также и без того я делал, страдая физически от глаз и морально, взвешивая свою долю моя того дня ограничивалась и загонянием коров к хлевам. Мой хозяин, как казалось был не бедный человек, но очень скупой. Причем торговал он ситцами, через что имел значительный доход и взаимоотношения с подчиненными костекские татарами. Его сакля длинная старательно обмазанная и отбеленная, содержала четыре отдельных комнаты с отдельными выходами, на общее крыльцо из-за длины целого дома что тянется, который вместе с тем охранял под одной крышей, от солнца и дождя. Внутренностб дома были удержаны в чистоте. Вдоль целых стен уложены были матрасы и постель на полках и подушки, который поприкрывался, Под полками порядку установленны миски, которые сверкают, и фаянсовые тарелки в надлежащей чистоте удерживаемые. Полы в сакле замазаны были из земли без наименьшей побелки, и устланы плетенками «czeret» вязанными, хорошей работы. Во всех саклях дымоходы одинакового построения прямо от земли сверх плоской крыши что выходит. Одна только сакля спаренной была с другой малым прямоугольным отверстием в поперечной стене; были то спальные комнаты мужа и жены, в которых и дети на ночь спали.

Две других сакли служили одна за гостеприимного называемого «kunacką,» а другая за состав предметов к продаже. На ночь мой хозяин вложил мне на шею огромная цепь, боясь наверное, один у него убежал и конец его через стену в другую комнату протянул. Грустно эту ночь также как столько следующих я провел. В ночной тишине, когда я был собственным мнениям оставленный, грустнее всего мне рисовалась. Каждое несчастье слаще становится, когда является сочувствием других деленное. Здесь никто не чувствовал сообща со мной мою величину доли, а даже моя печаль была предметом насмехания. Несколько дней уже прошли моей неволе и страданий, таких моральных как и физических. Уже себя достаточно, ничьего больше не предмет любопытства. Одни девушки вместе со мной, ходя по воду предъявляли мне какие-то вопросы глядя мне в лицо, но вместе с тем и презрение, которое взаимно вызывала во мне отвращение к ним. Чеченка пока девушка и молодая в привычной своей одежде, с медным кувшином на голове, опирая одну свою руку на гибкую талию, полная привлекательности и весьма занимающая. Ее рубашка, длинная впереди поднятая немного, а по сторонам заткнутая за шараварки, падая в свободных живописных фалдами драпированная. Часто уставший весом кувшина я заглядывался на группы молодых чеченок как цветы свежих и легких. Их движения ничем не смущаемые при прирожденной резвости и их смелости движений, при их юности мускулов весьма привлекательное и привлекательности полное. Чрезвычайную эту ловкость и несравненную живописность движений предъявляют желание в своем называемом танце «lezginka». Забавы их весьма ограниченные. Больше время им всходит при обычных работах на полеводстве, сбора сена и некоторых овощных растений. В осени только привыкли собирать в многочисленные гроздья для сбора кукурузы, уже сжатой. Тогда очищая отделяя початки, связывают его в вязанки и откладывают для сушки на деревья. Делают это обычно вместе до поздней ночи. Молодежь во время работы, занимают пол прекрасным рассказом всегда про подвиги, или танцует лезгинку под музыку о трех струнах балалайки и перебивка такта на тазе. Происходит то всегда на усадьбе под открытым небом при горящих очагах. В свою очередь каждая девушка раздает парням бечевки, витые с оболочки кукурузы для связывания пуков кукурузы. При этом обстоятельстве молодежь, отплачивает им учтивостью. Обычным напитком является вода, всевозможные горячительные запрещенные напитки. Иногда в использовании бывает также «буза»: напиток из муки кукурузы, толсто молотой, больше который пьянит и густой, так, что им вместе с тем напиться допьяна и накушаться можно. Сладко однако им лакомятся и чаще всего скрытно Мужчины, собираясь на бузу оружие отдают женщинам, побаиваясь, чтобы не пришло к кровопролитию, когда мера перейдется. Загадочные женщины, что возникли при пьянке, которым тогда мужчины есть полностью медленными. Женщины участия в пьянках никогда не принимают, гнушаясь напитком, который рассудок им вычитает. Относительно религии, слишком не фанатичны. Молятся искренне возрастом подошли, молодежь в этом отношении немного легкая. Женщины к мечетям, ни с мужчинами, ни отдельно не ходят, считая оскорблением святого места находиться там в шараварках, которые могут быть не совсем чистое. Мечети, здесь достаточно запущенные, но порою по нескольку их в одном находится большие залы. Кладбища удерживают старательно, могилы умерших украшают камни с надписями арабским и красят разноцветной краской. Над теми, которые погибли в бою, возвышаются высокие цветные флажки, что добавляет много живописности этим местам. Умерших не прячут в гробах, но оборачивают тело в белую полотняную ткань, чистую простыню, кладут его к низу, старательно выкопанному, лицом в сторону восточную. В это выражение заключают покойника с лицом, на восток обращенным. Низ затеняется вокруг досками наискось над телом умершего, потом засыпается, делая на верху из земли формировочную могилу. Тихая скромная молитва муллы и настоящих мужчин товарищей к вечности умершему. При могиле, по окончанию обряда, вытворяют скромные поминки, для чего обычно служит чурек в меде жареный; а потом разделив на ровные куски полотно, в которое умерший был окутан, раздают есть мулле, и тем кто молились. Полотном тем, когда тело спускают к низу, затеняют отверстие в могилу, чтобы себя песок не осыпал, пока доски вокруг тела установленными не будут. Женщины в похоронах умерших не участвуют. Каждый чеченец всегда вооружен; кинжала и пистолета никогда не вычитает от стороны, а удаляясь из дома набитой заряженной винтовки и шашки с собой забирает. Конные и пешие на дороге следуют вместе каждый правой своей стороны, незнакомые напротив себя идущий всегда проходят с осторожностью. Я привык приветствием есть слова из Корана: «Ассаламу Алейкум» ответ: «Ваалейкум Ассалам». Трудоустройством моем теперь было: ношение воды и дров, поливать кукурузу и пшеницу, очистка двора и удерживание его в порядке. Но из моей работы хозяина видно не было очень, или может тревожило его слабое мое здоровье. Недолго потому что продал меня в третьи уже руки, Андийцам, которые прибывали бурки менять на хлеб. Тоска меня переняла еще больше, отдаляясь из аула, где уже немного я освоился, где я имел еще хоть малую надежду выхода из неволи. Старая чеченка, которой я боялся, чтобы во мне не влюбилась, дала мне на дорогу пшеничного чуреки и называемый сыр «beszlek». Андийские купцы, продав бурки и наполнив мешки пшеницей и кукурузой, упаковали его на свои «iszaki» то есть ишаки и взяв меня между собой, тронулись в свои стороны. День был безмерно горяч. Мы шли по большей частые ичкеринским лесом, по узкой дороге ярами поперерезаемой. Под юг жара крепчала к невыдержке; в лесу с большой трудностью можно было пройти, а на воду не часто мы наталкивались. Мой новый господин, чтобы уже в дороге, целую одежду свою сложил на мой затылок и ишака под уздцы говорил вести; сам же себе припевал ревя громадным голосом, как это животное, которое дорогой медленно себе ступало. Долго наша дорога шла лесом. Громадной величины «czynary» (буки), распространяли раскидистое ветви, создавая вдоль дороги тенистые своды. Наименьшее дуновение ветра листов не двигало. Где ниже по пути валялись человеческие кости. Был то скелеты павших здесь еще в 1843 году Rossyan, когда в отступлении через эти леса многих тысяч здесь могилу нашло. Загробная тишина, ни одно пение которой ptaszyny не прерывал, разбудила во мне какой-то непонятный страх. Уже до вечера мы прибыли к «Дарго», уничтоженной столице Шамиля. В реке Акташ мы освежили и подкрепили желудки сухим чуреком. Дарго в прекрасной долине среди гор к лежащему Андийских, удивительно мне себя прекрасным выдало. Полна свежести растительность, шум воды Aktaszu, темная рощ зеленых и эти легкое вечернее облачки, дуновением ветерка по над долиной чувства, которые медленно продвигаются, ласковые, разожгли во мне, а массы скал, покрытые лесами, длинную черную тень бросали на долину, перенимая чувством какой-то тревоги и уважение к увиденному. Длинным эхом расходился по скалам от аулов голос муэдзина, который тек, «Ukinganamar» зазвучал по мечетям и ночная тишина наступила. После долгих молитв, разжегши очаг у реки, горцы уложили себя к сну, и моей бдительности поручив целое имущество. Спартанцы, утомленную мыслями голову на больших мешках с зерном как муравейники сложенных, долго я смотрел в небес свода, уносясь мыслью в родную сторону. Я видел измученную мать среди счастливой детворы, и поддерживаемого отца головой на ладони и сад полный овощей и фруктов, и даже тебя, моих товарищей детских лет, на этом кургане, счастливый каким привык с тобой сидеть. Все то было такое мило и такой жизнью дышало, чем в этих мечтах ночь целую в мыслях перегонял. Снова молитва зазвучал своим прежним звуком по долине, и снова всего новым забытой жизни. Уже капли росы сверкали огнем бриллиантов на тысяче полевых цветов. Потерявшее сознание жарой дня травы и листы, купаясь себя в свежем утреннем тумане, бодрым шуршанием играли. Мылкая по скалам вода быстрей и громче кипела, более чистые облака, более ясная голубизна. Перейдя долину Дарго, медленно по скалистой дороге мы вступали наверх, защищаясь от жары в тени чинаров, виноградными кустами обвитых. Извечные скалы обществом что возвышается одни сверх другого, часто что высовывается обрывом сверх дороги, служили нам неоднократно за удобное сокрытие от жарких лучей солнца, а глубокие в этих скалах впадины обширных пещер, неоднократно как того светлыми были следы, бывали сокрытием для путешественников перед дождем и бурей, и даже удобным ночлегом. Мы заставали иногда в таких путешествующих пещерах тавлинцев или андийцев с многочисленной их семьей домочадцев, около огня, при которых в таких дворах еду себе варили, или отдыхали роскошные на природной ложе сухих листов толсто на плоской каменной плите уложились. Курящее солнце темно-красным кругом, возвышаясь над скалистыми горами, юга уже достигало, когда мои воспоминания, словно не чувствуя огня который нас обжигал, хоть пот из них каплями стачивался, широким шагом быстро вели себя. Вымотанный к превосходной степени малообычной для меня дорогой по скалам, горелый от солнца, ноги имея искалеченное острыми по пути камнями, словно идешь по разожженным камням, из последних сил я выбивался, чтобы успеть за своим хозяином, который передо мной обнаруживал мне узкую дорогу, перерезающую массы черных скал, или что вьется по их стене. Уже неоднократно лишились чувств я падал на горячие камни, под которыми хотел могилу найти, когда в моим глазам на повороте дороги за скалой, представился вид, который мне силы и жизнь вернулся. Со среди огромной массу камней в амфитеатр уложенных под крутой стеной гранита, плесени или зеленосапфирового мха покрытого, падала удивительной красоте каскад, в котором шумно огромных волнах, которые брызгаются, широкой дугой яснела радуга. На противоположных скалах растущее наслаждения зеленые кусты казались жадными вытягивать плечи, к этим резвым волнам каскада называемого «царского колодцем», который бросается к скалистому ложу. До того то волшебного места направлялись мои неутомимые сотоварищи, чтобы sięorzeźwić по тяжелым трудам путешествия, вознаградить себе sowicie стольких мук. Одурманенный видом величественно прекрасной, неоскверненной еще непутевой рукой человека природы, я поднял молитву к Творцу, а перенятый величиной дел Его, я стеснялся и жалел за кратковременною мою слабость. Массы воды падающей сверху, в удивительных видах к подножию противоположной падающие скалы, соединялись в глубине широкого выражают покой увенчанный широкой гирляндой кустов, которые свешивают свои буйные сплетения по крутым высоким обрывам. Освежившись какие-то путешественники спали на разостланных бурках, с лицом, на восток обращенным, отказывали «намазу»; или укрепив свои силы скромным кормом и холодной водой, небережно отдавались отдыху. Мы присоединились к их группе, наше уставшие животные, которые резко рвались к воде, а освежившись по обычным молитвам мы отдались также сладкому отдыху. Уставшее тело, набираясь новых сил, несло спасительное облегчение моим страданиям. Дальнейшее наше путешествие также как предыдущая, или еще более была усталостной. После разожженных плит извилистых троп мы вели себя медленно на неизмеримую высоту скалистой горы, зеленой травой только кое-где покрытой. После больших напряжений мы вошли на первую лишь низменность; перед нами другая, третья и четвертая константа, каждая более трудная и огромная в своих размерах. Из четвертого этой горы фрагмента, возвращая по при себе глаза, я видел всю мою дорогу, которая побывала. Лесистые горы, сливающиеся скалы, которые торчат, вдали в однородную темную massę предпочитали быть одними только наклонной плоскостью. Дальше лежала голая и пустая равнина, по над которой разожженные лучами солнца воздух, дрожа и мерцая на глазах, вызывало иллюзию мылкой воды, края которой обводил wazką, который вился по зелени, голубой лентой далекого Terek. Еще минут несколько и немного напряжения, и мы стали вот на верхушке гор перед — andyjskich. Мгновенно тогда открыл себя перед нами пасти темных ущелий, а далеко темный понурый яр, podłużnie скалы разграничительный. За яром, чернели gi-omady скал длинные тени по пути нашей бросающих. Были то вершины гор andyjskich, увенчанное zielonością трав и мхов. В глубине страшного яра кипела продолжается по камням река «AktasE», по над которой вдоль между скалами тянулись аулы Андии. Солнце скрыло себя за горой, от каких верхушек отбитое сыпались яркий его лучи свирепо поражая наши глаза. Несогласные тонны ишаков и их зовет хозяев rozległy sią вскоре по яру, к которому по тяжелой скалистой мы спускались тропе. Холодный острый ветер влек на нас из яра, который с каждой «hwilą каждый раз более страшным представлялся. На каждом załomie тропы открывались каждый раз необозримое posępniejsze его перекормите, пронзительное каким-то страхом, как gdybyśmy себя в подземелья ада спускали. Крепчающая темнота каждый раз более трудную дорогу делала, пока наконец с при черных скалах błysły перед нами разбросанные светы, которые радостным наших rykiem ленивых współtowarzyszy поздоровались. Еще несколько sążni ниже и килька скалистых заломов по нашей дороге, и вот открылись нам в тенях понурых гор обширные аулы Андии. Скоро пристальные собаки дали слышаться, а грохот воды Aktaszu раздавался straszliwem эхом. Недолго оббились на наши уши человеческие голоса и из нашей высоты мы увидели его толпы жителей, которые кишели под аулом. Обрадованный, что мои труды того дня уже имелись закончить, более веселый я вступал к аулу, gdziem ожидал использований отдыха. Сдалека от сакли, к которой вел меня хозяин, встретила нас его жена и огромное количество черных детей как драконы. В dziedzińcu же приветствовали нас старожилы, в больших грязных кожухах, воротники которых длинной черной шерстью наверх бы отвернутое iy, а концы воротников wełnistemi поворотами пока к земле достигали. Лениво на мне, посмотрев, наверное обо мне выспрашивались хозяина. Но я жаждущий отдыха, я упал уставшим на twaidy камни без любопытства того, чтобы присмотреться к новым моим знакомым. Снова как в предыдущем ауле выступила sta женщина, подала мне кусок черствого чурека и деревянную рюмку напитка на пополам с молоком и водой смешанного. В обширной каменной комнате при свете теплящихся углей на большом черном дымоходе сел мой хозяин, а при нем другие жители сакли, все в длинных tułubach и детей в разном отребье которые быстро ко мне присматриваются. Старое и mło> de женщины, все среднего роста, с płaskiemi krótkiemi лицами, przedstawiającemi племя kałmyckie, с maleńkiemi bystremi очками rozciętemi на zukos, в наряде удивительного вида на председателе, который спускается пока к земле по спинам в виде тяжелых стеганых kołder, хозяйничали по темной комнате, собирая остатки еды без себя минуту тома pokx*zepiono. В темном углу другой комнаты показано мне место отдыха. Я упал как мертвый на кучи уложенной там шерсти, и сон меня взял немедленно. Хотя тяжелым был мой отдых, потому что через ночь cułą тянулись мне по голове все труды вчерашнего дня, темные пещеры и бездны, то снова какие-то чудовища в косматых длинных косматых с бородами по пояс с щетинистыми волосами на голове, покушав утром я чувствовал себя достаточно бодрым. Ноги только мои одеревенели от опухания, а раны от острых камней pozapiekały себя. Вслух хозяина, который с первым рассветом поднялся на ноги из постели, еще голый, потому что есть обычай у татаров для бережливости спать без рубашки, заросшей щетиной и в грязном одеяле выглядящий как медведь, — я разорвался с моим лежбищем, но мои ноги отказали мне своей услуге и с глухим стоном я упал на постель. Жена моего хозяина, почти в wszystkiem относительно чистоты, к нему похожая всех нас обогнала. Она первой была на ногах и думая наверное, что все мы отдыхаем, также без рубашки, спокойно стоя над большим тазом, обливалась холодной водой. Почему предвзятый свой наряд обычный, такой, что состоит из шараварков, рубашки и колпака из одеяла все от грязи неизвестного цвета, закопошилась вокруг комнаты. Подобная кожа лица меня обмывания отбыл и мой хозяин. Уже у чеченцев я наблюдал этот обычай, но там делают то с определенной скромностью, и в отдельности. Мой хозяин, удостоверившись, что существенно я страдал от ног, подал мне бараньего жира, указывая знаками, чтобы его я натирал, а потом показал на постель и приложив свое ухо на ладони дал мне знак к отдыху. Не закрывая глаз, потому что сон уже от них улетел, я присматривался комнате и оборудованию в ней, которое находилось. Комната была обширная большим широким камином, в котором над раскаленными углями на цепи висел большой железный казан. Стены комнаты камин ne, уложенное akuratnie, но ничем неотштукатуренного черного более около дымохода от дыма, а дальше от пыли послойными на них зависимого. На стенах висели большие плоские тазы и фаянсовые тарелки Над постелью хозяина, которая на голых каменных» плитах была usłana, висели пистолеты, кинжал и шашка. Другие украшения не были видно на стенах. Углы комнаты заваленными были черной овечьей шерстью, бурками и войлоками; несколько деревянных инструментов, использования каких nieznałem, в беспорядке пачкались на земле. Несколько малые и большие дети высыпались вместе с по разбросанной шерсти, голых и грязных как поросята, когда в лужах играли. Смешное это было стая двуногих, когда bełkocząc wrzaskliwie начали скакать около чурека им поданного. Каждое из них из комнаты выбежало и за возвращением осчастливленное несло, то щепки или палочки, то коровье удобрение или свежий. Позже та вещь выяснилась мне точнее. Дитя, которое начинает ходить и понимать, не сначала получение хлеба, пока на то не заработает. А что здесь трудно о дровах, потому что по него отсюда идти почти по вчерашней нашей дороге пока по серпантину скал, дети следовательно поскольку могут собирают на огонь, все что попадется под ноги. Полная нехватка дерева здесь и во многих других местах гор, часто скалистых, покорил жителей, употребления при плавком сухого скотского удобрения. Отсюда дети жадно и снуют, себя с лопатками по аулу около скота на корм с утра, которое выходит, чтобы остатки, которое по улицам оставляет собрать. Неоднократно я с лопатой вертелся около коровы, чтобы сделать сюрприз моим домочадцам. Хозяйка дома была молодая женщина и как я позже узнал, не одна у моего хозяина, потому что было их три еще, а каждая в своей отдельной комнате проживала. Я удивлялся неоднократно согласию их между собой и ничем ненарушаемой дружбы. Хозяин в свою очередь у каждой из жен находился и кушал. Я удостоверился позже, что жены верно и свято соблюдают этот устав, которая из них должна иметь у себя своего мужа, хоть бы это время как самый длинный не забавлял в доме. Жены имеют хозяйство и поживание каждой своего oodzielnie; могут себя даже не znajomić между собой, это если для них будет предпочитать быть lepszem, но мир, который не замутился, должен между немые господствовать. Самая первая жена считается здесь старейшую, а другое словно побочное, но всегда брачное и юридическое. Муж для первой жены всегда имеет больше почтительности; а хоть младшее более крепче может любит, однако весьма является осторожным и авторитетом своей старается для всех быть всегда одинаковым. Тот связей в супружествах у всех там народов гор господствует. Около юга zwlokłem себя из своего лежбища, и хоть меня ноги еще крепко болели, нет я хотел однако злоупотреблять доброте «хозяина, на чем я мог бы выйти невыгодно. Выйдя за порог комнаты, я осмотрел хозяйскую усадьбу, старательно опоясанную каменной стеной и чисто удерживаемую. Другие комнаты были в одном ряду с той, в которой я ночевал, все под одной плоской крышей из земли насыпной и крепко утрамбованной. Господа того дома были разнообразных лет и красоты женщины, все одинаково одетое, достаточно низкие, как пироги, которые не удались. У каждой было по несколько детей, хоть хозяин еще не очень стариком показался мне человеком. Аул тянулся на наклонности каменистой горы к реке, за которой огромной высоты скалистая надменность служила словно за крепостью, защищающей вход к околицам Тавлинских. Широкий яр перерезал поперек эту надменность, по которому шла извилистая дорога в горы Тавлинские. После левой стороны яра в цепи гор видно было обрыв громадного размера скал, который торчит перпендикулярно, место так называемые «Воронцовские ворота», которыми в г. 1845 князь Воронцов вступил в Андию, о чем выше было сказано. Аулы Анди выглядят словно один большой поразбрасыванный аул по над яром по скалистым плато. Еще тогда носили они следы большого опустошения, сувенир 1845 года. Трудность в получении дерева к зданию была на препятствии восстановления. Aндийцы все почти работают выработкой по большому счету славных андийских (бурок и войлоков; являются они состоятельным людом, прячут много овец по части чем зарабатывают роль. Характера есть спокойного и весьма трудолюбивые. Изделия свои развозят по всем горам под властью Шамиля, которые остаются. К бою становятся под командой своего наиба, князя Заплат) азана. К одиночным экскурсиям и разбоям никогда не относятся. Наряд мужчин почти такой же сам как всех других горцев, но более приближенный кроем к чеченскому, чем тавлинского наряда. Происхождения должны монгольского быть, что доказывает состав выпуклых лиц и малых на zukos глаз szczególniej, которые вскрываются, у женщин. Роста есть среднего, телосложения достаточно сильной. Отличная речь от всех других диалектов горцев, śpiewająco-przeciągła. Дети и женщины щебечут как ласточки. Ленивые сдвиги словно обдуманное. Женщины, глядя на них сверху, кажутся как кормленное утку, или цапли, которые наклоняются, из ноги на ногу по сыпучему песку. Климат здесь обычно как в горах, здоровый, воздух, всегда свежий. Днем жара доходит до очень высокой степени. Вечера также и утра, весьма холодные по поводу соседства снежных гор, до каких почти яр прилегает. Моя работа в Андии превосходила мое силы и настроенные», правда что и обходит со мной было неплохим. Ношение воды, промывание шерсти, возит деревья* на ишаках, то, чтобы обрабатывать роль и слежка овец, вот были мои каждодневные трудоустройства. Наверху горы находится достаточно обширное озеро, которое обеспечивает холодную воду. У этого озера часто я находился со стадом черных баранов как вороное перо и кудрявых как мериносы, с длинной и мягкой шерстью. Овцы славного известны андийские есть в горах по поводу их прекрасной черной и кудрявой шерсти. Принадлежат к расе, называемой здесь калмыкской, который отмечается хвостами обложены жиром, известным здесь под названием «Kурдюк». Достаточно длинны и рослые, дорогой не так большое как овцы калмыкские, прятанные в стогах. Сверху Андийских представляются в целом величестве снежные вершины Тавлинских гор, от севера же тянется Чечня и Кумыкская плоскость. С юго-западной стороны, прикладывают Верхней горы Большой Чечни, все безлесные словно срезанное и поперерезаемое в разнообразных направлениях глубокими каменистыми ярами. Неподалеку от озера Андийского, находится на горах Верхней Чечни, другое называемое озеро Чаберлинское от чеченского аула Чаберли. Озеро то весьма выглядит живописным между тремя большими скалистыми горами в вид креста без верхней части, разлитое. Вода его весьма чистое кажутся с далека темно зефировым. Величина этого озера, достаточно значительная; оба плеча могут иметь по пару верст длины, не большая ширина же сверх пол версты. К трем плечам озера попадает вода не очень больших потоков с между выплывающих гор; но отлива воды не имеют никакого, откуда вносить следует, что оно имеет внутренняя комунникацию с приточной водой. Ординарная рыба в обоих озерах форель, кабана, как природа те озера окружающая. Татары рыб не ловят; русские только солдаты, которые находятся, в горах иногда позволяют себе. Я любил чрезвычайно находиться около Чаберлинского озера. Вода его для меня имела искушение. Бараны, развалившись по скалистым горам, удивительно отражались в диапозитиве озера, когда тем временем среди целой этой, воздух раздавался криками фазанов, и перепелов. Иногда снова мы путешествовали с по горам, развозя к разнообразным аулам бурки и войлоки. Трудное то чрезвычайно было для меня путешествие. Живописность видов, величественные горы, скал и обрывов не подлежатк описанию, каскада рек достаточно неоднократно широких между стенами гор с грохотом летят вниз, представляются словно сверхъестественные явления глазу, путешественника с над берегов плоских Вислы. Массы воды из высоты несколько сотен стоп в скалистые падающие русла, а грохотом своим что может уравниваться с бурями, какие же ужасные и вместе с тем прекрасно представляют виды! Здесь могущество творческой природы рисуется в целой своей величине и величии. Переходя по скалистым тропам, на которых едва какие следы жизни dostrzedz было можно, по над страшными безднами, глубины которых глаз не достигал, я цепенел из ужаса; но убеждение о моей духовной высоты над татарином, для которого то все слишком было обычным, не позволяло мне никогда себе отменять или представить наименьшую видимость опасения. Наше путешествие с целью сбыта товаров, бывала чаще всего под снежные горы к Лезгии, и на границы Дагестана. К Лезгии мы прибывали на пятый день по выходу из Андии. Лезгины, жестокий люд и между темным людом. Счастьем мой хозяин имел между ними своих «кунаков», то есть приятелей, у которых дома мы испытали гостеприимного принятия. Но за то в незнакомых местах с трудностью предпочитало получить кус хлеба, или какое сокрытие на ночной отдых. Лезгины есть сильного телосложения, роста, почти громадного, в сдвигах медленные но характер имеют okrótny и кабаны. Их наряд право ничем себя не отличает от нашего старопольского. В доме непрерывно зимой и летом носят огромное бараний жир по поводу холодов повевающих вечером, ночью и над утром. Дома, каменные из камней с плоскими из глины крышами, на которых они как крокодилы валяются, выгревают себя в более холодные дни на солнце. Комнаты их все курные, нечистые, но обширные. Во время зимней поры, совмещаются в них люди и животные. На средстве такой комнаты вместо дымохода оборудованный большой очаг без дымохода. Дым, который расходится, от него стелет себя вперед по земле, заполняет целую комнату; потом отверстием, сделанным в потолке в прямых над огнем, выходит наружу. Отсюда жители таких поживаний не могут чисто выглядеть, после целых дней, во время холода, просиживая около очага в тучах дыма. Женщины некоторые очень прекрасны, римских лиц весьма интересных черт, но чрезвычайно неряшливое. Шараварок не носят, одну рубашку из сукна носят целое лето, а другую из кожи через ряд зимы. У стариков нечистота рук чрезвычайно отвратительная. Правда, моются они пяти раз ежедневно перед каждой из пяти молитв, но сушат руки над дымом, потому что нет там обычая обтирания незнакомо им полотенцами, никогда не pozbywają себя грязи, которая каждый раз новыми кучами нарастает. Порою эти нечистоты лопают вместе с кожей под потайную и формируют нарывы и яры, похожие на тех, в которых сами эти жители живут. А также те на руках не лишены существ, которые живут, как и настоящее. Их посуды, кухонные деревянные миски и ложки никогда не моются и нужно доброго химика, чтобы исследовал, какие элементы их покрывают. Можно себе представить как смакуют кушанья рукой такой приготовленные хозяйки; но до чего же человек, вынужденный обстоятельствами, не привыкнет. Нравственность женщин, как у всех народов гор, большая и безукоризненная. Отсюда то наверное происходит, что деликатный украшающий стыд наше белоголовое им почти чужая. Здешние женщины за исключением невинных дев, садясь на земле, согласно обычая исподнего не носят, ничуть «не заботятся о том, которую себе предоставить позу, или как уложится их одежда. И в этом отношении жители гор не отличаются совсем между собой. Отважный лезгин к бою в крепости, или с за скалой, в экспедициях жестокие. Юноша первые идущие раз на добычу к Грузии, первую жертву своей srogośei мордует, отрезает руки, а принесши его домой, прибивает одни из молитвы на дверях мечети, а другую на дверях сакли своего отца и то есть для него обряд вступления в мир убийств и войны. Путешествия которое мы осуществляли в Дагестан через Таулия и Авария, также спаренными были для меня с большими трудностями, хоть уже я было привык к хождению по обрывистым скалам и по над безднами. Авария гористая сторона по над Sałukiem пока реки Кой-Су, который тянется, весьма живописна, и наипрекрасными горами разнообразящая. Земля, здесь плодотворная и старательно через жителей обработанная. Летом, когда хлеба уже созревают, целая Авария покажется покрытой наипрекраснейшим персидским ковром. Такая там есть романтика хлебов и другой растительности, которую рука трудолюбивого крестьянина увенчивает террассы гор к наивысшим почти их вершин. Awarja является наивысшей точкой среди цепи гор кавказских. Но горы ее по больше плоские части. Не редко однако на высоких скалах я встречал аулы в виде амфитеатра построенное, а вокруг себя разных сортов хлеба. Больше всего здесь обрабатываются пшеница, живут, jęezmień, редко где кукуруза,, просо, чечевица, конопля, а кое-где видеть квадраты земли льном покрытое. Сеют здесь разные сорта хлеба в соответствии с сортом земли; для того на малом даже сквозняке разнообразие посевов весьма бывает увлекательным. Неодинаково dzikszą фигура имеет Дагестан; полно здесь недоступных мест, скалистых обрывов и бездны. Земля ведь весьма плодородная, дорогой требует везде тяжелой и заботливой работе крестьянина. Местность над Сулаком, Кой-Су и Карай-Су чудесно красоты, величественная и живописная. Здесь все голые горы, безлесные, покрытые только кое-где зеленая цветастой оболочкой трав и разнообразной растительностью хлебов, и полевых цветов. Другие являются скалами разных цветов, верхушки которых возвышаются пока за облаками и только при чистой ясной погоде в полном бывают видимыми. Мне себя по проторенной drożynie вступать на верхушки наивысших гор, тогда когда все яры и перекорми те заполненными были густой массой туч, а образованные ясные верхушки солнцем и облитое, свежим воздухом. Плывущие облака между горами представляют прекрасный вид неизмеримых озер «В рамках скалистых гор, которые выскакивают сверх их поверхности. Похожее облако, гонимое ветрами в каньонах, огромными массами возвышаются вверх, клубятся и разбиваются о скалы, как волны моря, заливая целые пространства, среди которых высятся скалистые скелеты гор, словно среди моря, волнующегося. «В одном из таких путешествий слишком для меня обременительных, в которых, я был должен на собственных спинах по узким над обрывами идущим тропам переносить вес, где только наши животные, освобожденные от свертков, могли переходить, я заболел от напряжения и был оставлен в Таулии в ауле «Fioki» до времени моего там выздоровления, ожидая от моего хозяина заработной платой. Долго я не мог прийти к здоровью и мой хозяин, возвращаясь в Анди, весьма был недоволен, что не мог забрать меня между собой. Аулы в Таулии и везде в горах где нет лесов бывают каменными из камней, почти всегда на pochyłościach гор и представляют прекрасные виды амфитеатров. Тавлинцы и все горцы, что с большим трудом могут жизнь свою удержать, очень одаренные в искусстве, строительства, а каждое у них инструмент носит клеймо практического рассудка и простоты. Механизм, везде не сложный и недорогой, вызванная необходимостью и недостатком. Тавлины, сильный люд, рослый и прекрасного телосложения. Серьезные лица, высокие и широкие чела, большая голова, круглая, с лицом выпуклостями черепа. Медленный характер, но решительный. Говорят мало, но основательно и практически. Интересует в высокой степени. Потребности их ограниченное; о ином чем о своем существование представления не имеют. Отсюда промышленность их всегда на одной степени. Их главным занятием земледелие, но есть между ними отважные воины и мастера огнестрельного оружия, медных изделий, серебряных и других металлических. Сафьян тавлинки имеет первенство даже перед русским. Из-за нехватки пастбищ больших стад скота и овец не держат. Их кони малого роста, но удобное, выносливое, настроенное к бегу по скалистым горам и обрывам. Смело по скалистой тропе проходят перекормите, по над которыми едва человек шагает, если бы только не была смущаема рукой малоопытного всадника. Достойное есть поудивления и заслуживают удивительные здешние сады. В самых первых европейских городах ничего похожего видеть нельзя. На скалах, «а почве, которая часто» наносится рукой человека, присматриваемой бывает наибольшего растительность. Извечные валашские орехи растягивая свои плечи над ореховыми деревьями, укрывают тенью своих листов от курящих лучей солнце. Абрикосы, персики, груши, яблоки, черешни и многих других фруктовых деревьев, заполняют здешние сады, в наибольшем порядке и чистоте удерживаемое. Обычно обрамлены бывают одним общим валом вырытым, что «поразделяется только к домам дорожками, и сад к отдельному владельцу принадлежащая, но все одной почти величины и вида. Через канавы в такой сад, вода из рек, которая приводится, чистая и свежая, протекает в разном направлении каналами старательно из каменных плит, выложенных дорожек в садах ровные и чистые. Подпертые каменные террасы, обсаженные виноградом, персиками, или абрикосами. Вместилища и плотины для воды везде выполненные. Каждого утра, когда того требуется, вода каналами разводится по целому саду. Овощи сеют не много: репа, красная морковь как свекла, пастернак и другое местными огородниками бывают только присматриваемыми. Мечети здешних горцев достаточно красивые, всегда из камней старательно в плиты соответствующей величины и толщины, что кладется без извести, или другого цемента, однако так плотно и аккуратно, что по-видимому те камни однородную представляет массу. Внутренности мечетей всегда чистое. Полы свежей устланы душистой травой, и покрыты грубыми желтыми войлоками. В передней отдельной части мечети оборудованы к умыванию достаточно обширного из камней бассейн, полное свежее проплывающей воды. Фасад мечети и место внутри где становится мулла бывают украшены фрагментами из Корана резьбой на камнях. Других в конечном итоге украшений не видно. Своды опираются на каменных столбах, одинаковой величины, формы. Наряд Тавлинцев, похожий на лезгинский, только немного kosztowniejszy. Обшито чаще всего zdobna серебром. Шитые чепраки, разные восточные узоры. Chitały, то есть ботинки сафьянового męzkie, шитые бывают на буйволиной подошве с острыми засотренными вверх носами, на острых железных подковах. Более богатые носят на зиму войлочные ботинки поднимающиеся к коленям, похожие, в виде венгерских вышивка в узоры. Здешних горцев разница состояний, более видимая, чем между чеченцами. Здесь богатые и бедные, нищие бродяги. Более бедный с более богатым никогда не говорит на «ты». Рабства здесь нет в целых горах, и только военнопленные из чужих народов, удерживаемые как невольники к служениям. В основном грузины как трудолюбивый и выносливый люд. Жадность горцев на серебро и их скаредность известны. Татарин, приобретая денежную единицу редко любит расставаться с ним. Потребности свое старается заменой только собственных продуктов на чужое. Отсюда некоторые что большими владеют деньгами. Собранные рубли привыкли заключать в плетенки из мелких прутиков называемого сапетками и когда такая сапетка останется ненаполненная до верха, то пусть сам Магомет просит на рубль, а наверное ничего не получит. Татарин тем знает, что когда кому даст рубля, то уже этот другой раз там не вернется. Такие sapetki прячут в ямках которые копают в комнате под каменными плитами пола. Монета здесь курсирует русской серебряная, или золотая, и редко персидская, или грузинская. Медь не принимают, разве как материал к каким-то изделиям. Много есть медных посуд между горцами, как то больших тазов к мойке, кувшинов и кувшинчиков. Откуда эта медь здесь происходит, неизвестно, потому что шахт никаких не имеют. Каждое ремесло много здесь выдается. Каждый ремесленник («рот») гордится своим умением и от завистников прячет перед другими тайну своего искусства. Мужчины высоко сами себя ценят, женщина является второстепенным существом и небо только получит через мужа, верностью к нему и повиновением. Здешний горец никого не обманет, но и сам слишком осторожный, чтобы дал обмануться. Прежде чем оценит вещь которой удается по совет к другим и лишь уходит довольным, когда несколько оценивающих каждый отдельно согласятся придти к единому. Терять уважения на пустом разговоре считает грехом. Говорит мало, но тщательным образом и основательно. Наилучшие желания, изложенные в словах ни за что, считает. Поступок единый, как осуществление желание, для него высшее удовольствие. Прошеный на что, если и не отказывает, но не спешит с удовольствие работой. Долго и часто нужно возобновлять просьбу, прежде чем ее доделать, или совсем откажется. И то общее всем горцам. Горцы особенных и характерных забав не имеют. Молодые девушки иногда собираются в хоры и поют песни, всегда грустные и понурые, как скалы среди которых выросли. Лица женщин по больше милые и мягкие, иногда даже прекрасное, если их грабят банки грязи не покрывают. Проживает без дымоходов, отапливаемое чаще всего удобрением. Чистота, или nieochędostwo не везде в одинаковой степени. Живописная природы проживает старательный и опрятный люд. В понурых и скалистых ущельях, житель всегда грязный, понурый и неряшливый. Здешний люд умственно способный, интересный, прогресса однако в образовании больших не делает, потому что его потребности, слишком ограниченные. Достаточно ему чем попало утолить голод, а тело укрыть от жары и холода, тогда полностью довольный. Господствует однако между Taulińca rai некоторый вид элегантности. Одежда их потому что бывает часто достаточно богатая. Персидское или грузинское сукно, окаймляемое серебряным галлоном собственного очень прекрасного изделия. Защищай под серебром чернит*, прятанная gustownie, иногда очень утонченная, отважные кони. Владеют практической biegłość в строительстве и ведении воды на высокие горы. Каждое наивысшее место, где только проживают, освежают, проточной водой, которую искусственно там внедряют. Каждый почти более состоятельный тавлинец имеет часы и компас, которыми время и направление меридиана при ежедневных своих молитвах себе помечает. Есть между ними даже такие, что часы умеют удобно ремонтировать и почти каждый знает их механизм, умеет часы разобрать и сложить. Неизвестную вещь с интересом точно перевязывает, пока основательно не узнает. Солдаты из них весьма храбрые и выносливые, дорогой как все горцы воюют из засад и с при камнях. На врагов нападают и напирают массами, и горюет если в первом нападении не будут сдержанны. Добычей делятся добросовестно по равной части. Жадные грабежа при возможности бьются между собой о вещи часто ни без одной ценности и особенно при беспорядке и замешательстве. Убитых врагов обдирают догола, а порою тела павших русских, которые погребены, выкапывают, обнажают и ведут себя жестоко. Из аула Поршень, поскольку я пришел к здоровью, я отбыл путешествие обратно, тем именем я назвал понурую местность, застроенную на скалистых гор перед «Kai’a-Koj Su». С рассветом мы собрались в это путешествие с моим хозяином и начали спускаться с возвышенных гор Аварии, с удовольствием, заглядываясь на чудесные виды окрестных вершин обволакивает легкой голубизной свежего воздуха, от которых отраженные первые лучи невидимого еще солнца, удивительно ломались в верхних пространствах, предоставляя новую привлекательность и неописанную привлекательность целому назад картине. Раскрылся наконец перед нами аул Тилитль «Tilitli», опоясанный сильной крепостью перпендикулярных скал, удивительно отбивая от цветущих хлебов, обильно здесь обрабатываемых. Огромные массы скал и камней формировали его подножие, а их верхушки увенчанными были живым венком хлебов и полевых цветов в воздухе, словно флаконы духов в восточных романах описываемое. Слишком утруждающей была наша дорога, но ежеминутно занимал нас новый вид. Удивительные виды скал и обрывов, или бездонные зрением бездны, тревогой перенимали душу, или наполняли сердце отвагой. В половине гор, на которой теперь вступали поясница извилистой тропы, возвышается выступающая скала, которая высоко торчит, над безднами по правой и левой стороне, как ворота триумфальные, достигающая туч и острыми вершинами. Через эту скалу ведет неуверенная тропа. После острых камней нужно с целой осторожностью вступать на порог этих ворот, и горюет кого в этом разе обманет нога. В темных внутренностях бездны найдет могилу для разбитых костей своих. Tauliniec тавлинец смелой ногой, искоса на меня поглядывая рвался на скалу giętkiem swem телом, ślizgając по ней хватал рукой за зубчатые пороги, или полз по гладким степеням скалы, у верхушки какой образовалось отверстие вело выше и выше. За ним с тревожным сердцем я успевал вклеивая зрение в тропу, которая взламывалась, по камням. Вскоре наша работа благоприятным увенчанной была следствием. Оба счастливо мы стали у отверстия скалы, откуда новый занял нас вид. На наклонности плоскости, обширному и скалистому пространству, которое опирается о стенах обрывистой горы, чернело неизмеримое количество круглых katnieai, поразбрасыванных каждый отдельно, величины наивысших домов, формируя словно одну каменную массу, перерезаемую только ульями сам словно, построено Творцом. Подходя ближе очевидно эти массы оказались городом каменным «очень я rozległem. Громадные круглые глыбы камней, расточенные по твердому скалистому пространству, лежали как кучи пуль на площади боя. Многочисленные семейства горцев искали там убежища под небесами, кочуя около куч в направлении против бега солнца, к какому «gtiiem по за камнями искали охраны. Мое удивление было не малым, когда я увидел людей, которые так проживают под камнями, незнающих другого сокрытия как своды этих огромных масс, поразбрасыванных здесь так удивительно сверхчеловеческую какой-то силой. Люди, что здесь проживает, были то эмигранты богатых недавно «Cudakarskich» аулов, правительственные подчиненных русским, которая Шамиль свежо мечом и огнем опустошил за их благосклонность для России. Я не знаю какую фамилию этой местности. Я назвал ее ^Ретроградством». То название нравилось самим жителям и случилась позже повсеместную. На сколько верст ниже от горы, на которой построенный этот аул, проплывает с гласным глухим звуком река Kara-koj-su сцена со скалистым ложем. Мост через реку, основанный на скалах на сто лет, по крайней мере сажени над ее поверхностью доказывает как люди в нужде справляться, умеют. Хоть иногда я вымолвил эту, где к ней берега более доступны, в брод переходить можно, однако то не всегда есть возможно. Регулярном при поднятии воды от тающих снегов, когда сильный отросток воды огромные массы камней похищает, мост на такой реке стал необходимым для жителей, которые в этот раз справились очень ловко. На скалистых берегах из обеих сторон реки уложены деревянные чурбаны над поверхностью воды. На них уложен другой слой чурбанов, связав его с другой с помощью деревянных застежек, а концы выдвигают подальше сверх воды от первых. И так потом пока такие назревшие ковчеги с обоих сторон реки не взошли достаточно близко концами. Поэтично соединено оно между собой плетеную с висячим мостом, по которой можно хоть с большим опасением из одной на другую сторону переходить. Концы чурбанов отдыхающие на суше весом камней завалены к скале, чтобы могли поднимать на себе другие чурбаки лежащие слои на них.

За возвращением из этого путешествия домой, я застал моего хозяина Андийца, который здесь по мне пришел преднамеренно. Мой временный опекун нуждался большой заработной платы за те несколько дней, которые в его больной я побывал. Отсюда ссора, которая возникла, и пришло бы может к крови разлива, если бы не предотвращено назад разъединением что спорят, которые в ямамх popakowano. Соответствующая власть, распознав дело призвала виновным Андийца, чем Таулинца, и предала его суду его наиба князя Лабазана в Андии, который проживал. Результатом всего было, что я достался на собственность Лабазана, и из тех пор я стал его невольником.

Управление князя осталось здесь в горах при трех только лицах, о которых позже я вспомню, и кто бы тебя не назначил. Каждый считает их наравне с другими горцами, от каких ничем теперь не отличаются. Богатый Лабазан достатками и респектабельный, поскольку через свой характер то заслуживает. Наиб есть пока кто наилучший того места по нему не отнимет. Недолго я оставался у Лабазана. Доставленные бумаги до Шамиля, забранное из разбитой почты на русской стороне, были поводом, что меня что кажется непрерывно при писателе также к Шамиля отосланный. Шамиль, по уничтожению Дарго, вместе со своими мюридами переселился в Ведено. Новая но его резиденция находится на этой самой долине, что более давняя, верст 12 от нее на восток и на этом самом расстоянии от Андии. В том месте где наложил это новое местопребывание, от стороны ее восточной от Дарго, долину, перерезающую две реки, окаймляет гора Arseńska Эрсеноевская, у подножия которой течет первой из этих рек, по-видимому называемая Гудермес. К другой реке Муар вдоль долины течет с западной стороны аула, попадает глубоким яром поток, который течет. Кроме этого ирония, с этой стороны аула непроходимые леса, вдоль целой растущие долины. Южная сторона аула обеспеченной горами przed-andyjskiemi. В треугольнике между другой рекой и потоком, Шамиль очистил себе место — для своей столицы. Площадь купил у жителей, к которым относился, очистил его из леса, а заложенное там местопребывание назвал «Шамильские Ведени», для различения от двух чеченских аулов той же фамилии лежащих там с близкого расстояния, один у первой реки называемого «Большого Ведено» а другой над другой при устье ее притока, зовущей себя «Малое Ведено». С Андии к Ведени я ехал непрерывно верхом в кортеже Labazana, который мюриды его половине дороги снова я осматривал будто тот каскад, который я увлекался идя первый раз до Andyi. Но не было то того же самого каскада, дорога потому что с Andyi к Wedeni ведет как на 4-ой версте разделяется на два ответвления, одна ведет к Дарго Dargo, другая до Ведено Wedeni. То только определенная, что одна и та сама вода создает оба этих перевала, из которых другая еще есть тропа от первой, хоть местность почти одна и та же сама. В нескольких местах быстрая вода и в огромных массах из каменных отверстий хлещут вверх, а в значительном размере рассыпаются в миллионы бриллиантовых капель и падают на переломленные большие каменные части, и снова каскадами падают к общему руслу и назревшей из них реки, которая полукругом обплывает стены противоположных гор, а потом выходит на долину Wedeńską, которая виднеется, через яр силой той же воды назревший. И здесь также перед каскадом возвышается в облаках от юга черной стеной громадных перпендикулярных скал, от стороны северо-западной запал венком ряд скалистых гор, обвешанных разноцветной растительностью кустов и цветов. На восточной только стороне открывает через заросли lasem- яр живописный вид. Упомянутую долину, по которой с грохотом и шумом продолжаются обширной рекой воды к Веденю. Предвечерний мы прибыли к аулу Шамиля в приличном порядке. Наиб и старший мулла ехали передом; кортеж же целый за ними, рядами по 4 коня и важно звучным голосаом поет обычную песню из Корана: «Ля Илляха Иллаллах» медленно вел себя. Аул Шамильский иначе называемый Мюридским, с ковром в обширный квадрат и ничем не отличается от обычных чеченских аулов. Деревянные сакли, почти одна о другой упирается, представляли обычно преобладающий здесь непорядок в строительстве. Две главных улицы на крыши через средство аула переходящее, отмечались от других узких и поломанных просторностью и аккуратностью. Аул вокруг окруженный постоянными зубными досками у верха заостренными. Дом Шамиля отдельно за аулом ближе яра и реки с гор выплывающей, представляет! достаточно порядочная застройка в квадрат, обведенная палисадом имеющая на 4 сажень по крайней мере высоты. В палисаде сделанной ogromn ych размеров ворота к которой вступают по разводному на блоках мосту. Те ворота, обычно закрытые, а для входа есть другие двери в палисаде оборудованные, перед которыми Miurydowie дневную и ночную охрану держат. Внутри палисады стоит в квадрат здание целый под одной крышей. Извне до срока здания ведут ворота в посредине здании на против тех ворот в палисаде, сделанная. После одной стороны этих ворот, именно по левой, возвышается достаточно формировочный дом трехэтажного называемого «Кумыкским», в котором содержатся сокровища и казна. После правой же стороны стоит двухэтажный дом порядочно и крепко из тесаных бревен построенного называемого «домом Шариата» то есть судебный. В посредине квадратного суда, возвышается прекрасный трехэтажный дом со всех сторон колоннами окруженный, с европейской аккуратной крышей, досками отделанная, исключительно к одному лицу принадлежащего Шамилю. Целый этот дом старательно из бревен построенный. На одной линии с домом Шамиля, также перед аулом Мюридов возвышается огромная деревянная мечеть, на нескольких сотен шагов от главных шамильских ворот. На обрывистом берегу реки на расстоянии не больше как четырнадцать с половиной сажней от аула мюридского, вдоль по над яром тянется «sołdacka słobodka», ежели поселение солдат русских в числе к 360 людям, которые составляют отдельную команду Шамиля. На другой день утром, Лабазан и хозяин у которого он ночевал, мюрид Джабраил Chadijo (Чаберло?), взяв меня с собой, удались на улицу Шамиля в дом судебный, то есть Шариату. Здесь у входа стоял один из мюридов Шамиля на карауле и от каждого, кто входил к Шариату, все оружие забирал. Мой хозяин также сложил здесь свой кинжал, шашку и пистолет, и такой беззащитный вошел внутри Шариата. Я остался во дворе, окруженный малыми и старшими оборвышами. Некоторые однако из тех, которые собираются к Шариату, были порядочные люди, серьезные и много измены обещающие. Вскоре отворились внутренние ворота дома Шамиля и слово «Шамиль» шорохом разошлось по толпе.

Ему предшествовал от взрослого мужчины с обнаженной шашкой, вышли из ворот три других, из которых два в темных длинных и широких тогах, а третий в посредине них в белом как снег тюрбан, небрежно заброшенным на плечи, с большим белым воротником. С начала я понимал, что этот наряд его был из атласа, но белая шерсть другими пасмами на закатанных полах сползающая вывела меня из ошибки. Тот мужчина предпочитал мне быть громадного роста судя по одеянию, которое чрезвычайно аккуратно и прекрасно в многочисленных фалдах от плеч к земле падало. Вместо рукавов по обеим сторонам тюрбана висели белыми как лебедь длинные повороты на дамских подобно из лебединого пуха боа. Подложка то есть шапку из красного сукна с дном широким, плоским и опоясанный черным вокруг барашком, опоясывала белой как снег чалма, один конец которой в тысячных почти фалдах рассыпался по спине почти до самой земли. Из под тулупа выглядел шелковым темного цвета бешмет и белая тонкая рубашка, выпущенная на белые брюки. На ногах красного цвета гамашами чувяки и обычные без задника ботинки на высоких каблуках с задранными вверх носиками. Положение этого человека весьма было величественно и серьезно, но вместе с тем скромная и мягкая. На белом, окруженной рыжеватой бородой и красивому лицу рисовалась доброта, так что сразу я узнал, что то именно должен быть отец и правитель здешнего люда. В самом деле я не обманул себя, действительно был то Шамиль. Два других его старших мюриды Эфенди Юсуп и Ohadzjo (Хаджио), отважных как позже я узнал своего народа витязи. Шамиль входя к Шариату, приветствовал там присутствовавших: «ассаламу алайкум». Тебе возникши на ноги ответили: «алайкум салам». Вызванный моим хозяином к Шариату. Я застал сидячего Шамиля важно в простой для работы оттоманки, с подложенными под себя ногами. Длинные его ресницы, ленивые в сдвиге, покинутые зады на глаза, и целая физиономия выражала большую задумчивость. Высокое чело, белое, собранное у складки в толстые морщины; лицо большого овала, длинное на груди борода, которая широко расчесала. Была то фигура во всех своих сдвигах правдиво патриархальна, большого patryarchę еврейского люда Ибрагима, который напоминает. Присутствующие в Шариате судьи и старшины, сидели по обеим сторонам Шамиля на разостланных на земле войлоках. Откровенно перед ним лежало книги больших одна на другой. Другие сидящие напротив Шамиля о нескольких шагах на голом полу сидели, храня наибольшую уважительность и авторитет. Лица, дела которых себя разбирали, выступали перед Шамиля и в положении сидя на полуколенах вместе с тем на пятах, лично объясняли свои дела. Шамиль слушал всех с уважением, всматриваясь в лицо каждого большими зелеными глазами. Глядит Шамиль хоть очень спокойно и мягко, но такое глубокое и проникающее, что ни один виновник не мог его выдержать. После неоднократно я был свидетелем дел, разбираемых через Шамиля в поддержку которых, не было других доказательств, как глубоко Шамиль глядит на виновника, который не может снести его, сознавался добровольно к вине и этим способом избегал заслуженного наказания. После окончания судов выходили посетители, а остались сами только мюриды с Шамилем. Тогда то внесена огромная куча бумаг. Мой хозяин вызвал меня на середину перед Шамиля и шепнул мне, чтобы я ему руки поцеловал. Позвал поданы мне бумаги и говорят читать громко. Нынешний толмач содержание их рассказывал Шамилю, по-тавлински и как следствие тот отведен с Шариату под арестом прямо в яму, где обычно узников держат. Такими изменениями в моей судьбе я не был очень доволен, потому что-то меня наводило на мысль надежды чего-то худшего. В горах арестованные обычно бывают удерживаемые в ямах наподобие колодца выкопанных, к которым спускают по лестнице, из верха ямы собственно такие закрывают плоско лежачими на рамах дверями. Шамилевские ямы ничем не отличалась от всех других, в только была разница от других, что над отверстием ей стоял сруб крышей покрытый, куда иногда узников выпускают. Глубина этой ямы состояла свыше рост двух людей; состоящий не больше над 4 к 5 шагам в диаметре. Постелью на голой влажной земле служила на поле сгнившее сено, а укрытие каждый имеет с того, в чем здесь остался. В яме я застал одну только лицо, которого из-за темноты сначала я не заметил. Вошедши в яму по стремянке, которая сейчас вытянута вверх и отверстие прикрыто дверями, потрясенный тем что я увидел, долго я не мог прийти к сознанию, сам своему новому не веря положению. Измученный наконец я упал на мокрую смрадную землю, которая служила, за пол ямы, выдавая отчаянию. На мой глубокий вздох, ответил мне в другом углу ямы, длинным стоном что было девизом до укрепления моих сил. Товарищ моего несчастья был уволенный офицер, одного со мной полка фамилией Давидов. Служил как комиссионер у брата своего богатого купца, при ловле рыб на море Каспийском, взятый в степях к неволе с целой службой, а в пару лет добрался до Шамиля. Тяжелая неволя офицера у здешних горцев. Жадные выкупу держат их в кандалах, на ночь же приковывают к цепи, кормят и одевают убого, чтобы смущать списками к родственницам ускорить могли откуп. Кого нет своего состояния и не имеет богатых приятелей, много здесь должен пострадать, прежде чем военная власть не подаст ему руку помощи, отдавая военнопленных на обмен, или им коллеги добровольным взносом не придут ему в помощь. Давидов переходил здесь также разнообразные тяжелые дороги. Шамиль взял его к себе, обеспечив вперед откуп тем, которые его взяли к неволе. Сам требовал при нем 5000 рублей выкупу. Большая то сумма, брат его мог бы заплатить, но хотел ее иметь себе обращенную через Шамхала Тарковского, генерала-лейтенанта и дагестанского князя, под которого правлением находился рыбный улов Каспийского моря. Отсюда между Давыдовым братом и Шамхалом возник спор, который ухудшил положение военнопленного, каждый раз на большее мучение, который выставляется, со стороны горцев.

Грустное и тяжелое шли минуты в закрытии на разговорах и размышлении с моим товарищем. Смотритель тюрьмы старого, хромого Мюрид Муса каждый день приносил нам скромную еду, которая складывалась, из нескольких хинкал и крынки воды. Иногда позволял нам несколько минут посидеть в срубе над ямой, потому что мой компаньон человек уже много лет страдал от здоровья. Его тело покрытым было полностью болячками и вредного воздуха из нехватки света и его разновидности, темными клеймами, которые каждый раз множились и расширяли. Иногда бросали нам через отверстия скромную милостыню из кусков сухого хлеба. Из числа таких милосердных лиц заняла мою мелкое любопытство, обгоревшее от солнца ручка, которая иногда передвигаясь между неравных балок сруба, роняла свежее пшеничный чурек, зная до кого относилась эта ручка, всегда с томительным ожиданием я ждал ее появления и вместе с тем я, к которой она принадлежала. Однако судьба не позволило мне оставаться долго в этой неуверенности. Сидя один раз в открытых дверях нашей тюрьмы, мы увидели в щели ту хорошо знакомую ручку нам ручку, подающую чурек. Девушка не больше пятнадцать лет протянули эту ручку, но заметив нас, завесила зарумяненное белое личико чадрой, подавая чурек в руку моему товарищу. Я не знаю для чего, но если бы этот чурек из белой ручки откровенно достался бы в мои руки, сначала я умер бы может от голода, прежде чем с ним я подумал бы расстаться. Взгляд ее в тот же момент брошенный на мне выражал удивление и печаль вместе с тем, что уже для меня не имела что жертвовать. Мой компаньон рассказывал мне, что девушка давно приносит ему еду, также вспомнил, что дитя это было еще маленьким, но уже в колыбели встретилось с великим несчастьем, которое никоим образом от нее отдаленное быть не может. Я просил следовательно, чтобы мне рассказал о все что только знает касающегося этой бедной девушки. Но судя по ее чистому наряду нельзя было допускать, чтобы ее несчастьем была бедность, а здесь другие беды, если при том служит здоровье, не знают. Охотно следовательно повторил мне вести, которые имел данное себе от нашего часового тюрьмы. У здешних горцев существует похожий обычай как у жидов сватать молодых еще детстве. Тот обычай правда не всегда, но часто практикуется. Несчастье именно посещающей нас девушки в этом обычае имело источник, к чему дало повод последующее событие: ее Отец состоятельный Чеченец из аула Малого Веденя во время одной «экспедиции против русских, в общем столкновении тяжело раненный в ногу и в голову и упал из коня. Его товарищ, сильно пораженные от Россиян, оставили его собственным силам, сами спасаясь побегом. Осман, такое было его фамилия, видя угрожающую ему опасность, потому что разгоряченные солдаты кричали «ура», бежали к нему, вверил свою голову присмотру пророка и словами Корана откланивался с этим миром. У горцев не дать помощи раненному, или не увез его тела с поля боя, чтобы его спасать от изтязания неверных, считается за большое преступление. Если торопящие обстоятельства дополнить этого не позволяют, то знакомые убитых увозят с собой по крайней мере отрезали их головы, чтобы этим способом оправдаться перед их родственницами, чтобы забыты не были, или опасение смерти оставить должны были тела убитых. Религиозным кроме того является обязанностью вернуть необходимо семьям тела павших в бое, или по крайней мере их головы. Отсюда то в русских войсках закрался отвратительный и варварский обычай отсечения голов горцам, павшим в бое. До того влекла их больше всего жадность выгоды и плохо осмысленная месть. Порядочный солдат никогда себя похожего варварства не допускал, а обычно то было делом пьяниц и плохих людей. Иногда сами офицеры поощряли солдат к тому, чтобы похвастаться перед командованием столько-то горные забраны, что должно было быть будто доказательством триумфа над врагом. Теперь этот обычай стараются искоренить, а по крайней мере в военных журналах о том не вспоминается, что когда-то также за гордость перед миром сообщают. Осман, видя над собой собственный свой кинжал которым ему рука неверных имела уже голову отделить от тела, посчитал за чудо, появление сверх него чеченца, который схватив его за одежду руками поволок его к ближнему лесу. Был то его сосед из Малого Веденя, Али, который с риском собственной жизни лишил Османа от смерти и позора. Через благодарность за поступок такой благородный Осман хотел породниться с домом Али, который хоть. был бедным, но правым и честным человеком. Оба имели только сыновей, но дочки у никакого не было. Сделано следовательно соглашение, чтобы тот кто первый дождется дочки, отдал собственно такую при сыне приятеля. Тем то способом Езенд, было это имя нашей знакомой, не будучи еще на свете, осталась уже словно что женилась при сыне Али именем Махмуд. Вскоре потом родители Махмуда умерли, и он остался на присмотре родственниц и отца будущей своей жены. Уже в детстве отмечался понурым характером, в забавах неудобный, избегал от товарищей и не позволял себе сердца веселой и милой Езенды. В более зрелых годах когда уже немолоден, мы требуем смелости в бое, на котором ему сбывало, но только не умел в своей новобрачной разбудить никакого к себе привязки, но наоборот небрежным поведением и отталкивающей фигурой отвращение в ней еще возмущения. Езенда созревая, с отчаянием думала о своем будущем с человеком, которого любить не могла. Ласковое и любящее ей сердце еще более терпело, когда видела, что старик ее отец сообща с ней горевал. Любимое его дитя по смерти жены, все что ему ее напоминает, единственная его отрада старости, должна была погибать по вине собственного отца. Имел он также сына именем Мустафа, который не меньше от обоих терпел и готовый был отважиться на все, если бы его рассудок и воля отца не смущали.

Вот все, о чем я узнал из рассказов моего товарища, и с тех пор на минуту не расставались мои мечты с Езендой. Грустно и тоскливо время проходило в тенях нашей ямы. Большая всегда была для нас радость, когда мы выходили наверх, где можно было вздохнуть свежим воздухом. С каким счастьем я встречал эту ручку, которая с тех пор два всегда подавала нам чуреки, кроясь за ободком чадры, предохраняющей скромную фигуру. Один раз, когда мы вышли к срубу вызван был я к Шамилю. Дан мне лист к прочтению. Было то сообщение с русской стороны относительно Давыдова. Дают при нем откуп только 2700 рублей; от остальных до 5000 произносят себя невозможностью собрания такой значительной суммы. После прочтения и объяснения этого письма, спрошен я, кто я есть, я должен иметь надежду быть выкупленным. Я рассказал им целую правду, вычеркнув в нескольких словах свою историю и поводы предназначения меня военной службы. Относительно выкупа я ответил, что на то я не имею никакой надежды. Слушают меня с вниманием, и я мог читать на глазах нынешних сочувствие и жалость. Однако обратно отведен я в яму. Давыдову я рассказал содержание письма. Радовался бедный старик, что Шамиль примет при нем откуп, что дают, но как же он ужасно ошибался.

Через пару дней пришел к нам хромой Мюрид, выпустил нас наверх за предел сруба, чтобы мы могли вздохнуть свежим воздухом. Но едва мой товарищ появился за дверями сруба, Мюрид выстрелил к нему из пистолета, а потом подбежав перерезал ему горло кинжалом. Вместе с выстрелом Мюрида, я услышал отчаянный крик, исходящий из молодой груди. Тогда подскочив к дверям тюрьмы я увидел этот ужасный вид. Горец перерезал кинжалом горло старику, с которым минуту назад вместе мы разговаривали, на несколько же шагов перед ними стояла в остолбенении молодая Езенда с поднятыми вверх руками, с лицом, на котором рисовались испуг и удивление. Еще Мюрид не успел докончить своего поступка, повторно выдав крик ужаса, полетом стрелы отпустилась к аулу от этой ужасной сцены и кровопролитного зрелища. Одурманенный ужасностью события на глазах моих сделанного, я не мог собрать своих мыслей; и самая первая мысль была о том, что похожая судьба как моего товарища и меня может встретить. В таком оцепенении, стоя в дверях моей тюрьмы, я не заметил, как двери передо мной были закрыты. Придя постепенно к сознанию, я ополчался в мужество, чтобы спокойным умом встретить смерть с руки варвар, которой теперь я был свидетелем. Я не замечал как время пробежало, в течение которого я был оставлен собственным размышлениям и убежден, что каждую минуту я буду ужасным способом убитый. Мысль о том, что нет связи, блуждала по родине надвигая мне более счастливые минуты; останавливались над школьным моим временем, напоминая мне более счастливых моих коллег и приятелей, которые может в этой грустной для меня минуты вспоминали обо мне с сожалением, или может забыли меня, как забываются все проходящие вещи на этом слишком несовершенном мире; то возвращались к грустной реальности нынешнего моего положения. Из грустных моих мечт я был пробужден стуком в двери тюрьмы, словно из тяжелого сна и с ужасом я заметил в дверях общество горцев оборвышей, малых и старых, указывали на меня, чтобы я вышел из тюрьмы. Но как заковываемый к одному месту, я не мог сделать шага вперед. Поняв мое положение один из древних людей преклонного возраста, вступил ко мне с добродушной улыбкой, взял меня за руку и потянул за собой из тюрьмы, утешая легко, что от этой минуты до него я отношусь и что себя ничего плохого со мной не станет. Ведя себя поневоле за стариком, я был готов ударить на каждого, первый кто бы достиг на мою жизнь. Какая-то своеобразная неотступающая рассудительность человека в критических его положениях, диктовала мне, лучше умирать в бою, хоть неравным, чем позволять удар ножом, как беззащитный цыпленок. С этой мыслью я вырвал кинжал ближе всего меня стоячему с запаса, и со скоростью мысли я стал возвращен в тюрьму в самом удобном для защиты место. Этот мой неожиданный поступок удивил нынешних, потом разбудил смех и повсеместные аплодисменты, которые мне вернулись к полному сознанию. Старик повторно вступил ко мне, говоря мне, что через Шамиля я есть его собственность отданный и мне ничего плохого не сделает, приказывая вместе с тем, я, забранный нелегитимно кинжал вернул через него владельцу и без опасения, удался за ним к его бедной и одинокой сакле. Я еще колебался, приказано разгонять что собирается перед дверями тюрьмы голь, и тогда поняв справедливость слов старика, я отдал ему кинжал и смело пошел за ним к Мюридскому аулу. Старик показался мне добродушным человеком, волю он пригрозил, насколько мог, целенаправленно оттолкнул ее от меня; но то не препятствовало злобным мерзавцам хоть издалека пугать меня кинжалами, или целиться в меня из винтовок и пистолетов. Эти выходки не делали на мне ни одного впечатления, потому что его я понял из способа их выполнения. Мы пришли наконец к бедной склоненной сакли. Тогда старик, указывая мне на плохое послание, брошенное в углу на голой земле, подал мне чурек, кусок очень соленого сыра и миску чего-то похожего на молоко. Питаясь что-либо я лег на твердой постели, а измученный того дня приключениями вскоре твердым сном я заснул. Старик тем временем отправился на молитвы. Мой сон этой ночи хоть беспокойный, но длился достаточно долго. Солнце завтра вкрадываясь к бедной сакли через щели дверей, неплотно закрытом отверстии, оставленное в место окна в стене, я был достаточно бодрым и крепок в силе. Мой хозяин, сидя в углу сакли с молитвами руками согласно повсеместному здесь обычаю особенно у пожилых людей, поздравил меня вежливой улыбкой. Добродушный этот старик, имя которого было Fahrydin (Фахрудин), видя меня уже вечером во сне изнурительным, всю ночь просидел как мне то позже сказал, около моей постели, чтобы мне дать помощь в случае необходимости. Отказав горячей молитве к Творцу, что себя очень моему хозяйству понравился, я помылся поспешно свежей водой, и питаясь черствым из кукурузы чуреком, мы вышли от старика к Аулу, а оттуда к лесу. По протоптанной дорожке мы спустились в глубокий яр. Здесь старик показал мне источник, из которого все черпали воду, к которому и я должен был ходить скольких раз нужно будет вода. В лесу же около источника на ближайшем расстоянии от Аула указал мне сухое ветки, которые для общего нашего использования я должен был сносить к сакли, чтобы без большого труда и медленно подготовить топлива на зиму. Ведя себя медленно яром в тени или норов (буков) предохраняющих быстрый поток источник воды, мы дошли до обширной реки окружающего владения Шамиля. Здесь поток становился каждый раз более широким и словно с гневом попадал к реке. Я вошел на надменность при устье потоков что торчит и на небольшом расстоянии я заметил мусульманский могилы, расцвеченный разноцветными флажками, а за ним неподалеку небольшой аул с белыми как снег вида уланских фуражек дымоходами, называемый Малые Ведени. Перед ним живописная Weddeńska долина, обрамленная рекой, которая вьется, по целой долине. Вправо в больше немного расстояния через верхушки деревьев видно было другой аул, который тянется, свыше другой рекой, называемый Большой Ведени. Откровенно по за долиной возвышалась называемая гора Arseńską (Эрсеноевская), по которой коричнево-красных частях тоненькой лентой вилась узкая тропа, что ведет на вершину горы, защищающей доступ на Веденскую долину от той стороны. После разрушения Дарго в 1845 году, Шамиль побаиваясь, чтобы русские не пожаловали повторно к его столице Дарго, как к месту уже известного, закупил от жителей Больших и Малых Ведени часть лесов и у стоп гор пред-Андийских, на местах, очищенных через него мюридов и русских солдат в его команде тех, которые находятся, заложил новой свою резиденцию, неодинаково шире и более сильную от предыдущей, имея вместе с тем то на внимании, что присутствием свою в земле чеченцев должен zapo свой существование представления не имеют.

Когда так я был занят видом новой для меня местности, старик, уставший хождением по досадной дороге, отдыхал себе на мураве под раскидистым чинаром, под тенью которого по крайней мере батальон солдат нашел бы пристанище. Там долетели мне из яра веселые песенки и гомон смешанных женских голосов. Я не знаю для чего тогда пришла мне на милое мнение Езенды. Я напряг слух и зрение в сторону, из которой слышались голоса, но все напрасно; я не видел никого, хоть голоса казались откровенно ко мне оттуда слышны. Заметил старик мое удивление, улыбнулся, а повысившись немного поддерживаемый на локте, крикнул громким горным голосом: «Езенд sowola okuzy», что значило: «Езенда пойди сюда». То неожиданное выражение и слово Езенды, как-то сильно ворвалось в мою душу. За ним тяжело дыша Фахрудин, еще более сильно на меня произвел впечатление. Но то было ничем по сравнению с появлением милой девушки, которая стрелой спустилась к нам со скалы, бегала быстро и по извилистой тропе наверх. Мое удивление на вид девочки не убегало замечания старика. Девочка одинаково заметив меня в том месте, в момент когда должна была кинуться в объятия старика, с поудивлением от встречи остановилась на бегу, с ртом на половину открытым, с зрением, рисующим это удивление. Во втором разе, среди европейского общества, трогательная но и наивная сцена сдалась бы мне может обычную. Но здесь при сопровождающих обстоятельствах, встреча существа, к которому привязывала меня уже благодарность, на месте величественными видами природы, случай то необычного для меня было значения и осталось навсегда мне из тех пор памятным. Разговор девушки со стариком на чеченском языке был для меня непонятен. Несколько слов приветствия, радостных с шаловливой улыбкой и движениями говорила со стариком, потом мгновенно встала, в серьезном положении, лицо бледное как полотно, грустно диким, бросая через слезы на черных ресницах взгляд ужаса и ужаса. Очень сдался мне этот переход от веселого нрава к такому грустному. Предпочитало мне видеть перед собой ангела, извещающего людям наказания извечного. Малая ей ручка, как у ребенка, энергично поднятая вверх указывая на небо, предъявляла необычную силу духа и воли. Старик со склоненной головой, с рукой на седой бороде, в задумавшись слушал слова этого ангела; а поднявшись медленно на ноги, вступил к ней и сложив дрожащее свои руки на ее голове, прерывистым голосом произносил слова молитвы и прощания. Езенда отдаляясь от нас, крестила нас взглядом, в котором еще светлым было вдохновение, которое ее минуту оживляло. Исчезала перед нашим взором, как тень, когда солнце выглянет, зажмурив глаза по извилистой тропе. Мы же в молчании противоположной дорогой мы возвращались к аулу мюридов. Старик понял мысли мое, но молчал, пока не вытянулся из впечатления, которое свежо испытало. Наконец трудно вздохнув, вымолвил обычные слова молитвы: Ля Илляха Илаллах, а передвигая медленно руку по бороде мгновенно сказал ко мне: — Ты знаешь я, она мне то говорила, ты ел ее хлеб рукой поданный в тюрьме; она была свидетелем смерти твоего товарища, в момент, когда спешила с едой к вам и ужас убийственной смерти несчастного узника доныне тревожит невинной ей я душу. Она также несчастная, хоть еще такая молодая. Потеряла мать в детстве, имеет только отца древнего старика и брата, которые ее любят без ума, а ведь же отвернуть приговор неумолимой судьбы, тяготеющий над ней, не имеют способа. Она что женилась человеку, до какого отвращения преодолеть не может, а который теперь смотрит на нее как на свою собственность и ожидает минуты, когда но дойдя совершеннолетних лет, должен стать дружиной его. Что женилась когда ее еще на свете не было. Бедное дитя! Ладно и сверх возраста свой умная. После этих слов старик ничто не вымолвил. Казалось, что вес печали сковал его речи. Болезненно звучала в моей душе короткая несчастная истории Езенды. Я не знаю каким чувством что влечется, или сердечной склонности, или через благодарность к ней, от этой минуты непрерывно я думал о Езенде; я чувствовал себя словно раздвоенным, словно моя душа где-то при ней все время оставалась. Старик больше не поднимал уже разговора об этом, я не смел исследовать его вопросами, чтобы не сдаться чувству, в каком для Езенд я становился. Обычно мои дневные трудоустройства были почти всегда одинаковы. Я носил старику свежую воду, в сакле его я обеспечивал сухим топливом, я готовил общую нам еду, варя хинкали (вид больших галушек) из муки кукурузы, и печа из той же свежую муку чуреки. К этим трудоустройствам не тороплюсь я, я был почти свободен. Старик советов был из меня; другие начали мне предъявлять какое-то уважение по поводу вестей, которых им я давал о других странах, через моего толмача старика Фахрудина. Был он происхождения из татар Казанских в молодости служил в войсках русских на Кавказе и до времен памятного там Ермолова. Потом дезертировал в горы, и до времени объявления в горах науки Мюридизма через Кази-Мулла первого Имама горных народов левого крыла Кавказского, оставался в Салатавии. Рассказы его о поколениях среди которых нашло гостеприимное убежище, о Кази-Мулле, Хамзат-Беке и о Шамиле, как занимательное, я намереваюсь здесь коротко навести. Цепь Кавказских гор от Каспийского к Черному морю, что тянется, от незапамятных времен проживало через разные племена Кавказского и монгольского происхождения. Делимые этот люд того любовью прекрасная страна, в которой осели, попахивающее воинственным духом, делали частые нападения на соседние страны, уже то поодиночке, уже то большими или меньшими массами. Те набеги были всегда неожиданными, резки, а часто связанные с варварством. То было поводом для России начала войны с заде надоедливым соседом. Первые экспедиции начинал Петр Великий, который сразу предусмотрел далекие выгоды из подчинения Кавказа. Доныне указывают сувениры пребывания Петра Великого на Кавказе. Не испытал он однако там успехи в своих военных мероприятиях, по поводу недоступной местности и энергичного сопротивления со стороны поколений кавказских; был должен следовательно прекратить свои планы, оставляя выполнение их своим преемникам. В более позднем лишь времени начатые заново действия против народов Кавказа вытеснили их с из предверхних равнин в недоступные места. Старые преследуемые за признание от которого отступить не хотели, выходили с России на Кавказ, проживали в лесных предгорьях, безнаказанно себя с тамошними жителями, которые в более позднем времени, вступая силе русских заставленными были отказывать в гостеприимстве русским амбулаториям. Тем то способом тебе совпадения отталкиваемые с одной стороны через горцев, из другой я притягиваю обещаниями российского правительства, сошли с гор то есть, микрорайонов по над Тереком и сформировали полк называемого казаки гребенские. Калмыки и Ногайцы племен улусами, которые кочуют, в предверхних степях, не будучи в возможности переселения в горы со стадами скота, овец и коней, для которых нуждались обширных и свободных пастбищ на равнинах, приняли подданство России. Другое же, как я говорил, племена двигались в горы каждый раз глубже, каждую пядь земли обливая кровью врагов и собственную и заселенные места. Система ведения войны через Русских на Кавказе изначально не совсем был меток и делают большие экспедиции в горы, и почти без всякого следствия; покинутые же места через русские отделы, немедленно были снова тронуты через горцев. Погорелые через Русских аулы быстро отстраивались наново, и обильная растительность вознаграждала уничтоженные на полях посевы. Правда беспокоящиеся частыми экспедициями горцы поддавались частично, а даже и целыми правительственных русского, но при первой возможности или неудаче русских, заново возникали и становились надолго страшными врагами. Правда, Россия в этой борьбе с горцами умела получить большую провинцию Дагестана и другую часть Кавказа, ведь нынешняя система ведения войны, что зависит на продвижении вперед боевой линии крепостей вместе с поселениями линейных казаков, неодинаково более определен. Далеко однако еще от того, чтобы вымолвить слово: то мое, имея дело с людом новым, доблестным и способным перенести всевозможные страдания и физические труды. Пока горец сильной ладонью сжимает неотступное оружие, а эту отобрать ему можно разве только вместе с жизнью, большое дело завоевания, еще недоконченное. Наименьшая неосторожность со стороны местного правления, наименьшая погрешность в способе поведения с людом Кавказским, вызывает страшный и гибельный мятеж, как то уже неоднократно повторялось. Кавказские племена вели издавна жизнь патриархальную; те, которые правят от старейшин в своих аулах не терпели никогда сильную власть, которая ограничивала их свободу. Беспокоящееся воинственным духом и жадностью добычи, нападали часто на местопребывания собственных земляков и присваивали себе их имущество правом более сильного. Отсюда возникала необходимость присмотра могущества над более слабыми. Часто аул ополчался против соседнего аула, или одна провинция, против другой провинции. Более сильные в этом разе принимали верх над более слабыми, ведя их к бою, или скрываясь сообща с ними в своих аулах и недоступных башнях. Отсюда что возник, что первые принимали название князей и усваивали себе верх над более слабыми, считая их своими пленниками и подданными, которым обширное свои земли в горах отдавали в пожизненное заключение за некоторый вид барщины. При таком беспорядке могли бывшие русские много пользоваться в войне кавказской, хоть чаще всего общее дело соединяло всегда неприязненных себе горцев. Часто русские войска далеко оружие заносили в горы. Тогда князьям предоставлялась власть над низшим людом, поскольку тебе принимали подданство России, и эта власть опиралась на преимуществе русского оружия. Но совокупность народа через такое унижение и его затирании личности, тем более терял охоту против новых правителей. Пользовался таким положением вещи знаменитый Кази-Мулла, который первый принял смелую мысль во главе кавказских народов, объявляя новую здесь науку Мюридизм, основанием которой было общее возникновение сторонников Пророка против неверных и врагам свободы Кавказского народа. Думая религиозно и политически большая, поддерживаемая произносимым словом фанатичных муллов, скоростью молнии разнеслась себя среди горцев. Много провинций уже подчиненных России повысило с кинжалами в руках признак Пророка. Ужасная война взорвалась с новым запалом. Кази-Мулла принимает на себя Имана (святого лица) достоинство и правители всех кавказских горцев, окружается значительным числом испытанных в верности мюридов, а распространяя фанатизм среди людей, стачивает ярую борьбу с русскими. Но недолго благоприятная звезда ему присвечивает. В одной борьбе с русскими, завершает жизнь под штыками, сдавая свою власть Хамзат-Беку, одному из отважных мюридов. По смерти мятежные Кази-Муллу провинции возвращены в подданство России. Князья опять возвращают над немые закачанное свои права и вещи идут по давнему. Хамзат-Бек, защищаясь против русской армии, внедряет снова порядок, очерченный от его предшественника, но чувствует сопротивления со стороны князей и ханов. Нападает следовательно на столицу Аварского ханства chaństwa, Хунзах Hunzak, почти сильнейшего в горах, облегает аул, но не может получить его силой, удается к измене. По смерти Аварского Хана, осталась по нему вдова с тремя сыновьями, осажденная в Hunzaku через Хамзат-Бека, сильный ему оказывает сопротивление. Хамзат-Бек делает вид, что хочет войти с ней в переговоры и для ведения собственно таких нуждается одного из сыновей ханских к своему состоянию (стоянки). Отосланный сын задержан в лагере. Желая узнать о его судьбе прибывает другой сын, который такжестал заключенным. Третий наконец тем же способом достается в руке Хамзат-Бека. Получив этим способом в свои руки всех трех сыновей Хана Аварии, Хамзат-Бек колеблется сделать на них задумчивое преступление. Шамиль, который был мюридом при Кази-Мулле, а у Хамзат-Бека наибом, здесь нынешний сетует решительно эти слова: «Куй железо пока горячее». То побуждает Хамзат-Бека действоватьi и сыновья аварского хана погибают убийственной смертью под кинжалами *) — добытый Аул Hunzak и целая Авария поддалась власти Хамзат-Бека. Хамзат-Бек, желая сдержать влиятельных горцев, подверг свое лицо их ненависти и мести. Благосклонный ему Шамиль предостерегал его, чтобы имелся на осторожности, но Хамзат-Бек не мог ли, или также не умел отвернуть угрожающей ему опасности и погиб убийственной смертью в мечети, где отправился на молитву. Говорят, что Шамиль на предупреждение его о заговоре на его жизнь, велел только желает Аллаха и его Пророка, смело шел к мечети, поздравил собранных там на молитву слову: «Ассаламу-Алейкум,» на что не заведено ему я привык приветствием: «ruałajkium salam;" наоборот, выступили против него с и упреками об убийстве влиятельных горцев и князей, а в то же время один из заговорных, Hadży-Miurat, пырнул его кинжалом в грудь и этим злодейским поступком прорезал пасмо дней его. После смерти Хамзат-Бека, Беленец и глава иракца были отданы Шамилю как мужчину опытной храбрости и смелого разума. Шамиль Таулинец, родившийся в ауле Гимры, от родителей довольно преуспевающего, но простого происхождения. Он получил элементарные учения вместе с другими детьми в Гимрах, а затем усовершенствовал свои знания, принятый в стране, перейдя из учеников, к имаму в мечети, в которой молодые люди получают соответствующее образование от местных муллов бесплатно, а кроме того имеет таким, что встретились, через добровольных жертв жителей, самые первые потребности жизни, такими есть: поживание, стол и укрытие. Наделенный от природы наипрекраснейшим внешним видом и обширным умом, сразу был отличен от других товарищей в самом начале благоприятной своей фортуны. При прекрасном внешнем виде юность, возвышенная положение, сила мускулов чудесно гармонизировали с прекрасной его лицом и движений в теле. При смугловатом росте, необычной ширины плечи и сильной груди, талию имел такую стройную, что почти можно ее было обнять двумя пядями. Лицо овала размерами отвечало целому телосложению. Белая кожа лица, чрезвычайно деликатная, цвет волос ясный белокурый, высокое чело, полное огня и энергии, и одновременно чувствительной кротости, проницательность окает страшной для виновника, на которого его повернул; большой нос, орлиный, но пропорциональный к целому лицу, умеренный рот, не очень полное, благодушно улыбается, зубы белые слоновой кости, борода вытянутая, круглая, с небольшим подбородком; прибавив до того руке с пальцами, необычной красоте, вот будет портрет Шамиля. Я узнал его уже в возрасте приблизительно лет 40, но следы его красоты были видимы в целом положении. Физиономия патриархальная напоминала отца израильского народа — Авраама; в том только уже изменился, что немного потолстел, а величественное лицо его затмила большая борода, которую, согласно повсеместному там обычаю, красил на темно-коричневый цвет.

Обняв правительства по Хамзат-Беку, обширным наделенный умом, поддерживаемый опытом обоих своих предшественников, понял какой политики для установки своей власти держаться ему выпадало. Действуя в духе Корана, вперед насилием и ловкостью сделал народ независимым от могущества своих противников, которых мог встретить в князьях и влиятельных фамилиях, неприязненных свободам народа, которых до основания истребил, раздавая их владению между бедными сообщающими его доброту и мудрость, и обогащая национальную кассу, оборудованную при своем лице. По второе, всевозможных постановлений и устройств не наложенной силой, но умел так вещи управлять, что казалось, что они из воли народа происходят.

На собраниях каждый один раз, на которое съезжались наибы, муллы и другие уважение, которое имело, и доверие у народа, опытной добродетели, воспитанности характера и ясного ума; на тех то собраниях изобретенные средства защиты страны на год целый и постановлял всевозможное другие потребности. Там удобно представлял народу необходимую для общего блага всевозможную реформу, которую по строгому обдумыванию принимали за постоянное государственное право, применяясь в том всегда к обычаям, характеру и запасам жителей. Этим способом принятая вещь вписываемую была к книге прав и становилась такой, что уже обязывает. Похожую дорогую Шамиль предоставил подчиненным своим называемое право Шариатом, которое народ принял добровольно, как будто сам себе его установил.

На одном таком собрании в 1838 году, в ауле Автуры, в Большой Чечни, где чаще всего собирались, Шамиль представил необходимость избрания по себе преемники; в коротких словах вычеркнул все, что доброго для страны сделал, завершая свою речь тем, что стремился бы, чтобы преемник его также в духе народа, как он вел себя, чтобы начатое через него при помощи Бога и народа дело счастья и благоприятного будущего сторонников пророка, в началах своих не упало. Заседания обычно происходили под открытым небом. Для Шамиля разбивается палатка; другие толкались здесь же около namiotn, чтобы не упустить ни одного слова Имана отреченного. После речи Шамиля, собранный народ разделялся на партии и он слушал спокойно предмет, поданный к публичному совещанию. Сотрясения недолго длились. Даниэл-Бек, первый наиб Шамиля, от имени собранных отозвался до Имана в эти слова: «что обычаем является по всем государствам, чтобы старший сын по отцу наследовал власть от Бога ему предоставленную. Для того народ, в одно правоверное государство сегодня через соединенный Шамилем, стремится, чтобы подобный обычай случился и для него непоколебимо правом. Как следствие того народ преемником по Szamilu выбирает себе другого из его сыновей, Кази-Магомета, поскольку первый сын Шамиля, Джаммаль-Эддин, находился как заложник в России. Выслушав эту речь, Шамиль протестовал против требования народа, давая за причину, что он, будучи тяжелой болезнью, под неблагословением выругал своих детей, чтобы не осмеливались принимать никаких публичных обязанностей, которые их возвеличивали сверх ординарного люда. Примечательный Даниэл-Бек, по короткому совещанию с древними людьми преклонного возраста, отозвался к Шамилю, что «народ избирая его сына преемником по нему, не может изменить своего постановления для причин через отца приведенных; что наконец отец не должен был власть запретить детям служить общему благу, потому что обычным порядком вещи, с началом уже своей жизни затянули обязанности относительно совокупности». Тогда Шамиль, убежденный о справедливых требованиях народа, возникает на ноги, поднимает руки над головой Кази-Мухамеда, двенадцатилетнего парня, бывшего на том собрании, и трогательные слезы выливая, говорит: — Боже! Ты видишь и слышишь волю народа Твоего; голос его является Твоим голосом и воля его пусть воля, совместимую с Твоей волей; Ты ее руководи для хвалы, Твоей святой и для счастья народа Твоего на все века. Аминь. После этой короткой молитвы, которой нынешние слушая, трогательные слезы выливали, вступили до того, чтобы поцеловать руку преемника, на знак винной ему из тех пор подчиненности. Первый поцеловал руку Кази-Магомета Даниэл-Бек, потом старшие муллы, люди преклонного возраста, все другие там нынешние, а в конце сам Шамиль. Право следствия внесено к книге Шариату и выполнена присяга на сдерживание его.