Бесплатный фрагмент - Церковь — коллективный Иуда?

Разве можно ждать от вас пощады?

Даже Бог у вас прибит к кресту!

Юрий Нестеренко

Становление сознательного христианина, как подсказывает мне мой духовный опыт, начинается с момента принятия твердого решения жить сообразно с учением Иисуса Христа, ради собственного своего Спасения и дабы бренная жизнь озарилась смыслом.

Второй шаг — крещение [греч. bάπτισμα — погружение] — наиважнейшее таинство, благодаря которому человек становится членом Церкви, и получает возможность принимать участие в Евхаристии — вкушении Святых Даров. И вот этот-то момент в наших рассуждениях и представляется самым наиважнецким! Не потому что люди, как утверждают церковники, через причащение Телу и Крови Христовым, соединяются с Господом и друг с другом во Христе. В ракурсе рассматриваемой темы, актуально иное — то, что церковники, грубо попирая в интересах византийских и иудейских виноделов семантику Евангелий, выдают за Святые Дары, и какие свои воззрения на «рецептуру» Даров они так бесцеремонно канонизировали.

Почему в интересах именно виноделов и даже, добавим, при их непосредственном соучастии? А вы представляете, что было бы, если бы возникшая и стремительно распространяющаяся мировая религия выставила бы спиртное за пределы своей этики и ритуалики, и начертала на своих знаменах: «Не смотри на вино…», «вино — глумливо, сикера — буйна» (Притч. 23:29, 20:1), и стала бы религией трезвенников?

Конечно, подобные возмутительные ветхозаветные высказывания надобно было решительно нейтрализовать, что и было сделано при переводе Ветхого Завета на греческий язык.

Обратимся к истории данного вопроса.

В Античном мире в период с V века до н. э. по V век н. э. самым крупным производителем вина, и, соответственно, виноторговцем была Эллада (Древняя Греция). Уже тогда в этой стране сортовой фонд винограда насчитывал до 150 названий, а ассортимент изделий из него был представлен сотнями наименований. Торговля вином бойко шедшая не только в самой Элладе, но и в странах Азии и Северной Африки, формировала жирные потоки денег, позволяющие ставить себе на службу не только отдельных граждан, но и общественные, политические, государственные образования, и даже — оказывать влияние на мифологию.

Так, в частности, произошло в Афинах, где Писистрат, не без поддержки виноделов, в 546 году до н. э. захватив власть, установил тиранию и «сделал Великие, или городские, Дионисии официальным всенародным праздником во всей Аттике, вторым по важности после Панафинейских торжеств» [1].

Дионисии, я напомню, — это празднества в честь бога вина, педераста Дионисия. В честь существа, не имеющего чести!?.. Но… в чьих интересах? Кому и зачем надобно было именно такое событие, длящееся на протяжении пяти дней подряд?

Мы с вами, читатель, мыслим, я полагаю, всегда исключительно четко и предельно ясно, потому и умозаключения наши неизменно истинны и не расшибаемы никакими контраргументами: день шахтера придумали — не экологи, ежегодный праздник пива проводят — не врачи, дионисии и вакханалии во славу бога вина организовывали не трезвенники, но — виноделы и виноторговцы.

«Железная» логика!

Кто у нас в России так настырно да с такой помпой забодяживал общегородскую тусню — «праздник пива» с дармовщинным пенным пойлом? Да те, кто это пойло производил и продавал.

В Элладе были и другие праздники, приуроченные к различным стадиям брожения молодого вина: Сельские Дионисии (декабрь — январь); Линеи (январь — февраль); Антестерии (конец февраля — начало марта), начинающиеся днем «откупоривания бочек»…

И все это — не просто многодневные тупые попойки с угрюмым утренним похмельем. Виноделы и виноторговцы — народишко изощренный, креативный, умственно бойкий, — разработали грандиозный проектище, в котором присутствовало все необходимое: сценарий, режиссура, сюжетная линия… И вот это-то и указывает на то, что хорошо организованная мистерия хорошо организованна кем-то: есть сценаристы, вдохновители, спонсоры, а в нашем случае, они же и его заказчики. Мистерия — не стихийное явление, не некое спонтанное «творчество народных масс».

Заказчики, т.е. деятели от винного бизнеса, шустрили с размахом. Они не просто превратили фаллос — в фетиш. Эрегированный фаллос в мистериях Диониса изображает самого Диониса [2]! И затем уже на этот фаллос, сотворенный из красной кожи, торгаши и виноделы, натянули все, что могли: хор, пляски, театрализованные представления, выступления поэтов… И праздничная, торжествующая процессия, идущая через весь город, несла его вздымая его высоко над собою, несла эрегированный фаллос, как рекламный бренд тогдашней виноторговли. Вот, как пишет об этом, в своей комедии древнегреческий драматург Аристофан [3]:

А вы, рабы, повыше подымите фалл

И следуйте сейчас за кошеносицей.

А я за вами с песнею фаллической.

А мать на нас пусть с крыши смотрит. Ну, вперед!

И шли вперед участники процессии: пьяные, экзальтированные, одетые в козлиные шкуры, с венками на головах, вымазав лица винной гущей… Несли амфоры с вином, корзинки с фруктами, вели жертвенных животных и распевали песни…

Древнегреческий философ Аристотель считал, что комедия возникла от запевал фаллических песен, трагедия — от запевал дифирамба [4]. Причем, по его мнению, разница между трагедией и комедией незатейлива: «одна стремится подражать худшим, другая — лучшим людям, нежели нынешние» [5].

Конечно, дионисизация Эллады была выгодна не только тем, кто непосредственно грел руки на спаивании народа. Население, существующее в ужасных жилищных и бытовых условиях, несущее тяжелейшее бремя каждодневного физического труда, живущее в атмосфере почти полного бесправия и практически ничем не ограниченного насилия, конечно же, и само очень нуждалось если уж не в защите от действующих угроз, так хотя бы в средстве временного избавления от постоянно ощущаемого психического напряжения. И такое средство, и даже не одно им было предоставлено: бог, вино, зрелища и оргии, т.е. свальный грех, как говорили у нас на Руси. И, конечно, же — пляски, игры и песни. Размышляя о последнем русский историк литературы А. Н. Веселовский (1838–1906), сделал совершенно верный вывод: «Таков характер древнейшей песни-игры, отвечавшей потребности дать выход, облегчение, выражение накопившейся физической и психической энергии путем ритмически упорядоченных звуков и движений» [6]. Соучаствуя в коллективной истерии, человек получал награду — психофизический катарсис.

С другой же стороны, вакханалии были выгодны и представителям власти.

Конечно, не все было весело, как описывается оное в древних книгах, нередки были случаи противостояния, и даже вооруженного противостояния дионисизму. Об одном таком случае рассказал в трагедии «Вакханки» великий древнегреческий драматург Еврипида Еврипид (480–406 до н. э.).

Царь Пенфей, считая культ Дионисия безнравственным, выступил против распространения этого культа в Фивах, вопреки мнению знаменитого, слепого прорицателя Тиресия Фивского и позиции своего деда Кадма, бывшего на стороне бога вина:

Пенфей:

Прочь руки, дед! Сам бражничать ступай,

Меня ж безумьем заражать не думай!

А за болезнь твою мне даст ответ

Наставник твой [7].

В результате, Пенфей, отправившийся в горы, растерзан собственной матерью и пьяными вакханками, находящимися в состоянии безумия, наведенного Дионисом:

Хор:

Воспляшем в честь Вакха — и слава ему!

Мы кликом восславим Пенфееву смерть.

Погиб Пенфей — отродье… [8]

Иное дело — выше упоминаемый афинский тиран Писистрат. Насильственным путем, да еще к тому же только с третьей попытки, взявший бразды правления в свои руки, Писистрат, естественно, опасался посягательств как на свою жизнь, так и на свое шаткое положение, как со стороны своих военно-политических противников — реальных претендентов на власть, так и со стороны простого, вечно недовольного народа.

Как тут быть? Что делать, чтобы обезопасить себя и свою семью, да при этом еще и не уступив противникам ни куска из того, что уже захвачено?

Самое первое — и Писистрат это сделал — разоружить своих подданных: устроив смотр войска у храма Фесейона, он хитростью отобрал оружие у собравшихся, и сказал, что «по поводу случившегося не надо ни удивляться, ни беспокоиться, но следует возвратиться по домам и заниматься своими делами, а о всех общественных делах позаботится он сам» [9].

По мнению Аристотеля, одна из самых характерных стратегий Писистрата заключалась в том, что он стремился отвлечь народ от политики и, таким образом, обеспечить свою безопасность. Именно с этой целью Писистрат выступил с инициативой предоставлять государственный кредит нуждающимся землевладельцам, дабы они надежно увязли в трудах своих праведных, и не имели б ни желания, ни сил, ни времени вникать в вопросы жизнедеятельности общества и власти, и не поднимали б свой нос выше корыта и предмета своей профессии. В наше время этот концептуальный посыл, беспардонно претендующий на статус аксиомы, шляется по умам тут и там уже в совершенно цинично-похабном виде: «Нужно, чтобы каждый занимался своим делом!»

Оказывал тиран Писистрат, владелец Пангейские рудников во Фракии, богатых запасами серебра и золота, покровительство и культуре, и искусству, и олимпийским играм… А то как же? Не зря ж Рэй Брэдбери, раскусивший подобных тиранов, писал: «Как можно больше спорта, игр, увеселений, пусть человек всегда будет в толпе, тогда ему не надо думать» [10].

А чтоб еще поменьше думали, Писистрат, и тут его чаяния совершенно сомкнулись с интересами виноделов, и объявил Великие Дионисии официальным всенародным праздником, т.е. предоставил карт-бланш — полную свободу спаивателям в сфере спаивания живущих в Аттике.

Размышляя об этом весьма продвинутом для того времени общественно-политическом деятеле, хорошо понимаешь: для обеспечения собственной безопасности, он, не думая, разрушит села и города, лишит здоровья и ума целый народ, похерит веру своих собственных предков, станет поклоняться чужеземным алтарям и божествам. Тиранами становятся самые напуганные люди…

Уж на что, казалось бы, самым наидичайшим народом в те времена были скифы, но даже они, как писал Геродот, осуждали «эллинов за вакхические исступления. Ведь, по их словам, не может существовать божество, которое делает людей безумными» [11]. Не может существовать! Потому-то Диониса и отказывались признавать богом. Повсеместно. И культ его повсеместно встречал противодействие.

Геродот далее пишет, когда скифский царь Скила тайно от своих соплеменников принял посвящение в таинства Диониса-Вакха, они подняли восстание. И царь бежал во Фракию. Скифы на Фракию пошли войной. До сражений дело не дошло: Скила был без особых проволочек выдан, и соплеменники, не долго мешкая, срубили с плеч его заблудшую, впавшую в безумие голову.

Историк Галина Бедненко в своем очередном исследовании «Боги, герои, мужчины», утверждает: «Бог Дионис предлагает людям «перерыв на безумие» [12]. Прекрасная в своей лапидарности формулировка! И суть ее, — вот она — историческая преемственность истины! — совершенно точно перекликается с тем, что еще две тысячи лет тому назад в письме сыну Луцилию писал римский философ-стоик Сенека: «опьяненье — не что иное, как добровольное безумье. Продли это состояние на несколько дней, — кто усомнится, что человек сошел с ума?» [13].

Не пришелся по вкусу культ Диониса со всеми его плясками, песенками да попойками и евреям. В 168 г. до н.э. сирийский царь Антиох IV Эпифан, опираясь на часть жречества, удумал, насильственно эллинизировать жителей Иудеи. Начал оригинально: вломившись со своими пособниками в Иерусалимский храм, он заявил, что отныне это не храм, а — святилище Зевса Олимпийского. Затем, собственноручно зарезал на алтаре жертвенную свинью, категорически запретил евреям производить обрезание, отправлять иудейские ритуалы, и при этом разрешил, и даже призвал всех собравшихся присоединяться к посвященным в таинства бога вина Дионисия. В общем, наложил табу на все иудейское, восхвалил все греческое. И для пущей убедительности, санкционировал религиозные преследования, сожжение священных книг, грабежи и публичные казни.

Вот, что об этом утверждается в «Книге Маккавеев»: «Всех тяготило отвратительное распространение порока: ведь Храм наполнился распутством и разгулом язычников, развлекавшихся с блудницами и сходившихся с женщинами в священных дворах, и к тому же вносивших внутрь непотребные вещи. А жертвенник был завален приношениями запретными, не дозволенными законами. Невозможно стало ни отдыхать в субботу, ни соблюдать отеческие праздники, ни даже попросту называться „иудеем“. Каждый месяц, в день рождения царя их силком приводили есть внутренности жертвы, а на Дионисиях заставляли, в венках из плюща, участвовать в шествии в честь Диониса» [14].

Неизвестно, стали бы в конце концов евреи свининоядящими греками и бахусопоклонниками или нет, если бы… Однажды, как повествует «1-я книга Маккавеев», а также Иосиф Флавий в «Иудейских древностях», в маленький городишко Модин, что на западе от Иерусалима прибыл царский чиновник — проконтролировать соблюдается ли предписанный порядок жертвоприношения. И дал указание местному священнику Маттафию исполнить ожидаемое от него. Священник отказался. И тогда некий тамошний еврей, проявив инициативу, приблизился к алтарю, чтобы угодить сирийскому сатрапу — провести положенный обряд. Но тут священник Маттафия, воспылав негодованием, в исступлении разодрав на себя одежду, убил и еврея-коллаборациониста, и прибывшего чиновника. И разрушил языческий жертвенник. И бежал с пятью своими сыновьями в пустыню, призывая верных Богу следовать за ним. В общем, началось великое иудейское восстание, которое и закончилось вскоре — в 164 году до н. э. — полной победой униженных и оскорбленных.

С тех самых пор и ежегодно в честь той победы и отмечается еврейский праздник Ханука…

Кстати, уважаемый читатель, коль уж мы затронули тему Диониса, то, быть может, имеет смысл дать о нем небольшую справку.

Дионис, он же — Вакх, как свидетельствует греческая мифология, плод прелюбодеяния — сын Семелы, тайной любовницы Зевса, родился шестимесячным недоноском. Первые три года жил на Парнасе, где воспитывался богиней Ино, как девочка (из соображений маскировки). Потом проживал в Израиле в пещере близ древнего города Ниса (Скифополис, Иорданская долина) с нимфами, которые и научили его превращаться в быка и в козла. Затем оборотень Дионисий попал в очень плохую компанию — связался с демоном Силеном, и был этим пропойцей обучен самому наиподлейшему на Земле ремеслу — ремеслу виноделия. Тогда же к нему примкнула и целая свора козлоногих, сексуально озабоченных сатиров — демонов, проводящих время в пьянстве и охоте за нимфами.

И вот тут-то в ход событий и вмешалась великая богиня Гера, покровительствующая браку, охраняющая святость и нерушимость брачных союзов. Она попросту ввергла Диониса в состояние постоянно действующего безумия. И безумный Дионис начал бродяжить по странам Азии и Африки. И всюду, куда бы они ни приходил, он обучал людей виноделию и производству пива [15], и, попутно, тех, кто отказывался признавать его богом, убивал или же сводил с ума.

В конце концов, Дионис добрел до Фригии, где богиня Кибела-Рея исцелила его от умопомешательства, наведенного Герой, но при этом — приобщила к своим оргиастическим мистериям. Трудно сказать, что лучше: прежняя ли дурь или же новая. Но — «дареному коню в зубы не смотрят». Вместе с тем, неясно, насколько сей божок стал здоровее, т.к. и после встречи с Кибелой, в каком-либо благоразумии Дионис замечен не был. К тому же, по-прежнему за ним плелись вакханки — толпы безумствующих, пьяных женщин, со спутанными волосами, сокрушавшие тирсами все на своем пути.

Бледные копии древних адептов культа бога вина, миссионеров международной тоталитарной секты алконавтов, мы и сегодня встречаем повсеместно и ежедневно. В том числе, на телевизионном экране: эта погань совершенно на законном основании вползает в наше жилище под обличьем холеного сомелье, бородатого историка, министра торговли, министра сельского хозяйства, врача-нарколога, которые выступают, как бы ради просвещения или же в целях борьбы с некими суррогатами, на самом же деле ведут оголтелую пропаганду все тех же идей Диониса, пропаганду «хорошего», «качественного» вина и «настоящей» русской водки.

Итак, как выше мы уже обозначили, далеко не все и не везде признавали власть Диониса. Например, когда этот растлитель народов со своей нечистью пировал в долине, он был энергично атакован царем эдонов — жителями Фракии — Ликургом. Спасаясь от нападающего, бог вина бросился в море, где ему предоставила убежище богиня Фетида. Несколько очухавшись, после произошедшего, божок наслал на Ликурга безумие, и царь, пребывающий в умопомешательстве убил собственного сына. Зевсу же показалось, что этого недостаточно, и он, уже в свою очередь, будучи в состоянии крайней степени возмущения, еще и ослепляет уже безумного Ликурга [16].

Отказались признавать Диониса богом, и присутствовать в лесу и в горах на празднестве в честь бога вина, и три дочери царя города Орхомен Миния, за что мстительный, болезненно обидчивый божок тотчас же превратил девушек в летучих мышей [17].

Впрочем, не лучше приходилось и некоторым почитателям Диониса. Так, например, некий Икарий, живший, как повествует древнегреческая мифология, в Аттике в царствование Пандиона, в награду за оказанное гостеприимство получил от Диониса виноградную лозу и меха с вином, став, соответственно, первым человеком, научившимся делать вино. Этим вином Икарий, недолго думая, угостил встретившихся ему пастухов. Те же, почувствовав опьянение, истолковали — и правильно истолковали — свое состояние, как отравление, и, с перепугу попросту убили незадачливого угощателя.

Эта поучительная история нашла свое достойное место в творчестве великого древнегреческого писателя Лукиана. Великая богиня Гера, покровительница брака, охраняющая святость и нерушимость брачных союзов, резонно возражала своему мужу — Зевсу, богу неба, грома и молний: «Ты, кажется, не прочь похвалить Диониса и за его изобретение — виноградную лозу и вино, хотя сам видишь, какие вещи делают опьяненные, теряя самообладание, совершая преступления и прямо впадая в безумие под влиянием этого напитка. Вспомни, что Икария, который первый из людей получил от него в дар виноградную лозу, убили мотыгами собственные сотрапезники». На что Зевс, — гром и молнии есть — ума не надо, — тупо ответствовал хорошо нам известным «железобетонным» аргументом: «Все это пустяки! Во всем виновато не вино и не Дионис, а то, что люди пьют, не зная меры» [18].

Знакомо, не правда ли? Прав, совершенно прав был мудрец Экклезиаст: «нет ничего нового под солнцем»!

Кстати, как утверждает римский писатель Гай Юлий Гигин, после сотворенного, убийцы Икария поспешно бежали на остров Кеос (южная часть Эгейского моря). Дочь же Икария — Эригона — с помощью отцовской собаки, вернувшейся домой, нашла труп, и, пораженная увиденным, «лишила себя жизни, повесившись на том же самом дереве, под которым была могила ее отца. Тем временем на афинской земле множество дев лишили себя жизни, удавившись без видимой причины. Но для нас-то, читатель, тут тайны нет никакой: Эригона перед смертью молилась о том, чтобы тою же смертью, какую она намеревалась встретить, умирали и дочери афинян, если только они не установят причину смерти Икария и не отомстят за него» [19].

В общем, всюду где только появлялся Дионис, со своими пьяными, бесноватыми вакханками, лилась кровь, страдали и гибли люди. Конечно же, и сам Дионис, время от времени входивший в состояние бешенства, лично и совращал, и калечил, и убивал.

Вот еще один, как иллюстрация к сказанному, пример из работы древнегреческого писателя Аполлодора: «Дионис прибыл в Аргос: так как там его тоже не стали почитать, он поверг женщин в безумие. Они бежали в горы с грудными младенцами на руках и стали пожирать их мясо» [20].

Криминальная история бога Диониса, конечно, еще не написана. Но ведь и того, что уже написано вполне хватает, чтобы этот персонаж был пригвожден к «столбу позора» в памяти каждого человека психически нормального, пользующегося традиционными, общепринятыми ценностями. Но, увы! И поэтому можно только озадачиваться вопросом без ответа: о чем думали, и думали ли те, кто своим бизнес-структурам давали имя инфернального чудовища? Например, абаканская компания ООО «ДИОНИС», предоставляющая посреднические услуги при покупке недвижимости; или — московская ОАО «Дионис», предлагающая широкий выбор детских спортивных конструкций; или — международная сеть салонов верхней одежды «Дионис»? Почему же именно «Дионис», а, скажем, не «Гитлер», чья политика привела к гибели по не полным подсчетам 65 миллионов человек; почему не «Пол Пот», которому вменяется в вину истребление от 1 до 3 миллионов жителей Камбоджи; почему на худой конец, не «Чикатило» — серийный убийца, педофил, садист, некрофил и каннибал, убивший на сексуальной почве — и это только из того, что было доказано — «а) 21 мальчика в возрасте от 8 до 16 лет; б) 14 девочек в возрасте от 9 до 17 лет; в) 18 девушек и молодых женщин» [21]? У растерзанных людей были множественные ножевые ранения, разрезанные животы, отрезанные молочные железы, вырезанные половые органы…

А ведь кровавый покровитель вина, на которого прямо любуются иные ученые да писатели в этнографической, исторической и художественной литературе, — стоит в одном ряду со всеми этими извергами. И его героизацией настойчиво и занимались, и занимаются люди далеко не бесталанные. Например, тот же древнегреческий поэт Нонн Панополитанский, создавший самую крупную в поздней античности эпическую поэму «Подвиги (Деяния) Диониса». Поэма в 48 книгах, состоящая из 48 песен общим объемом приблизительно в 22 тысячи стихов!

А как тут не вспомнить А. С. Пушкина, который, не только «сам обманываться рад», но и когда традиционно хорошим тоном считалось вплетать в стихотворческую ткань разные словечки из греко-римской классической древности, в 1825 году написал «Вакхическую песню» [22]?

Что смолкнул веселия глас?

Раздайтесь, вакхальны припевы!

Да здравствуют нежные девы

И юные жены, любившие нас!

Полнее стакан наливайте!

На звонкое дно

В густое вино

Заветные кольца бросайте!

Подымем стаканы, содвинем их разом!

Да здравствуют музы, да здравствует разум!

Быть может, 200 лет тому назад стихотворцам было еще неизвестно — первое, что делает алкоголь, так это — лишает человека разума, и потому очень мимо истины все эти пушкинские здраствования? Очень даже, что и быть может…

Я, конечно, совершенно согласен с тем, что Александр Сергеевич — «солнце русской поэзии», как сказано о нем в извещении о смерти 30 января (11 февраля) 1837 года в «Литературных прибавлениях к Русскому инвалиду», но ведь и на солнце, как известно, есть пятна. И таких «пятен» на нашем «солнце», к сожалению, немалое количество. И именно подобные «пятна» создавали и создают моральный комфорт тем, кто, зачарованно внимая светилам — литературным и иным, дрейфует в постыдную алкогольную трясину, из которой мало кому удавалось выкарабкаться живехоньким на сухое место.

Не словом, но кистью помогали укреплять культ Вакха известные живописцы Рубенс, Тициан, Бугро, Пуссен, Карраччи, Себастьяно и многие прочие, старательно воссоздающие на своих полотнах вакханалии. Напомню, слово «вакханалия» в переводе с греческого означает: «неистовый пир, развратное празднество, исступленная попойка дикий разгул» [23], т.е., попросту говоря, групповуха, как совершенно верно подметил в своем эссе «Вакханалии в живописи» наш современник, врач нейрохирург Талейсник С. Л. [24].

В эту же дуду старательно и бездумно дули, конечно же, и музыканты. Даргомыжского, например, разнесло в 1848 г. на оперу-балет «Торжество Вакха», Дебюсси сподобился в 1882 г. на сюиту «Триумф Вакха», Массне в 1909 г. разродился оперой «Вакх»…

Я абсолютно уверен в том, что, если бы всем этим рьяным пропагандистам кто-нибудь — мать, отец, учитель — своевременно объяснил бы на пальцах, что торжество и триумф Вакха — это триумф и торжество разврата, расчеловечивания, тотального отрицания этики Христа, — а их картины, стишки и оперы — наичистейшей воды богоборчество, — едва ли они стали бы упрямиться, и впадать в защиту того, у чего в услужении, фактически, они столько времени пребывали.

Впрочем, вполне возможно, что я сегодня не в меру оптимистичен…

Но позвольте, вполне может сказать, иной мой читатель, это же все мифология — Вакх, Дионис, Бахус, — фэнтези?!

Я-то согласен, что мифология и фэнтези, но и вы согласитесь с тем, что и самого современного человека можно запросто укокошить доисторическим каменным топором. Так зачем же замахиваться? Зачем насаждать всю эту пропитейную психологию, философию да эстетику, и насаживать на древность современность? Тем более что, во-первых, мифы — это, как оказывается, не такая уж и выдумка, они, что уже доказано, по крайней мере, многие из них имеют совершенно реальное присутствие в истории человечества; во-вторых, люди так устроены: они способны поверить и в не существующее и не могущее существовать. Например, те же ваххабиты-смертники, уверовавшие в то, что если, используя пояс смертника, разорвать себя в клочья, то будет тебе гарантированно даровано райское местечко. Я могу принять концепцию самопожертвования в битве во имя Аллаха. Могу. И, допустим, погибший — мученик. Но… распахнет ли для таких «мучеников» ангел Рыдван двери райские, если при этом одновременно убиты, — как совершенно несущественный довесок, что ли к акции, — ни в чем не повинные дети Аллаха? В школе Беслана, в городском автобусе, в метро?..

Так вот, оказывается, даже воображаемая, из пальца высосанная фикция, способна воплощаться в реальные и очень страшные результаты. Например, только в России, как утверждается в материале, размещенном 19 января 2016 г. на сайте Роспотребнадзора, сторонников вхождения в состояние веселухи через самоотравление с помощью спиртосодержащих жидкостей, т.е. бахусопоклонников ежегодно погибает около 500 тысяч [25]. Ежегодно! 500 тысяч! Тех, кому без интоксикации ну, прям, никакой, совершенно никой радости. Принимать же себя, себе подобных и свою жизнь таковыми, каковыми они являются — мы ж не лохи, поди?! Непременно нужно «залить шары», чтоб зырить из себя на себя и на все остальное исключительно и только через винные градусы. Вот это — жизнь! «Поднимем стаканы, содвинем их разом!»

Ну, это все в России…

А что ж было, например, в том же Древнем Риме?

Древнеримский историк Тит Ливий: «Из Этрурии эта зараза проникла в Рим» [26].

Это Тит Ливий о культе Диониса, о вакханаливщине — зараза! Более того, он квалифицирует данное явление строго и точно, как «заговор внутри государства»! И когда стало известно, пишет историк, что зараза уже проникла в Рим, консулам Спурию Постумию Альбине и Квинту Марцию Филиппу было поручено этот тайный заговор тщательно расследовать. И они расследовали, и они установили, что сначала этой заразой были заражены только женщины, и обряды, посвященные Вакху, проводились только днем, и только три раза в год. Но, как известно, аппетит приходит во время еды — постепенно порядок изменился: и вот уже к обрядам допускаются и мужчины, обряды проводятся по ночам, а посвящение новичков совершается по несколько раз в месяц…

Слово свидетелю: «Как только туда вводят посвящаемого, его, словно жертвенное животное, передают жрецам, а те отводят его в помещение, где отовсюду звучат вопли и завывания, пенье и музыка, кимвалы и тимпаны, чтобы заглушить крики насилуемого. <…> Мужчины там больше занимались друг другом, чем женщинами, а тех, кто уклоняется от мерзких объятий или идет на них неохотно, таких убивают как жертвенных животных. Терпимость к любым преступлениям и кощунствам у них считается верхом благочестия. <…> Обычно жертвой становятся те, кто отказывался или вступить в заговор, или участвовать в преступлениях, или удовлетворять чужую похоть. <…> Последние два года действует правило, по которому к таинствам приобщают лиц не старше двадцати лет, ибо этот возраст легко сбить с пути и вовлечь в разврат» [27].

Конечно, Древний Рим, как нам сегодня хорошо известно, не заповедник праведности, нравственности и законности. Даже не смотря на уже существующее высочайшее достижение цивилизации — римское право, гигантский шаг от дикости и полного произвола. И, тем не менее, доклад о существующих вакханалиях чрезвычайно взволновал сенаторов. Возможно, как предполагал Ливий, «они опасались и за судьбу государства, которое могло пострадать от заговора, и за судьбу своих близких и родственников, которые могли быть в заговор вовлечены». И сенат — высший государственный орган власти — в 186 г. до н.э. постановил: «Учинить розыск и поимку в Риме, а также по городкам и торжищам всех жрецов и жриц Вакха и передавать их консулам; огласить в Городе и разослать по Италии эдикт, запрещающий участникам вакханалий устраивать сходки и собрания для отправления своих обрядов, но в первую очередь привлечь к ответственности тех, кто использовал эти собрания и обряды в безнравственных и развратных целях» [28].

Необходимо отметить, что религиозная толерантность Рима в те времена была достаточно высокой. Это следует из того, что римляне, завоевывая все новые и новые территории, на завоеванных территориях оказывали местным богам порой те же почести, что и богам своей государственной религии. Более того, в формирующемся римском пантеоне без особых сложностей получали прописку самые разные «иностранцы»: Диана, Геркулес, Митра, Кибела и другие божества, некоторые из которых происходили все из той же греческой культуры. Кроме того, общины мигрантов, при условии, что они не хулят богов Рима, совершенно свободно отправляли свои религиозные обряды в пределах города и соблюдали свои традиции.

Вы представляете, как накалились сенаторы, если при такой традиционной веротерпимости, они приняли столь жесткое решение по Вакху (Дионису) и сборищам в его честь? И перед тем, как это решение было распространено по всей Италии, взойдя на ораторскую трибуну и торжественно помолившись, перед многолюдной толпой выступил консул Спурий Постумий. Консул сказал: «Квириты! (Квириты — официальный титул, с которым в Древнем Риме обращались к полноправным гражданам. — Прим. Е.Б.). Еще ни разу, ни на одном народном собрании эта торжественная молитва богам не была до такой степени уместной и необходимой. Она должна вам напомнить о том, что именно этих богов ваши предки завещали чтить обрядами, жертвами и молитвами, а не тех, которые словно фурии своими бичами гонят к всяческим преступлениям и к разнузданному распутству умы, ослепленные превратными и чужеземными суевериями.

С давних времен по всей Италии, а теперь уже и у нас в Городе, справляют в разных местах вакханалии: не сомневаюсь, что об этом вы знаете не по слухам, но по грохоту и завываниям, которые по ночам оглашают весь Город; но я совершенно уверен, что никто из вас и не знает, что такое вакханалии. Одни думают — это обряд богопочитания, другие в них видят дозволенные игры и увеселения, но как бы то ни было, по общему мнению, участвуют в них немногие. Что касается числа их участников, то оно измеряется уже многими тысячами, но чтобы вас не слишком пугать, поясню, кто эти люди. Большую часть их составляют женщины, с которых, собственно, и началось это зло. Затем — уподобившиеся им мужчины, растленные и растлители, исступленные, обезумевшие от ночных оргий и попоек, грохота барабанов и собственных воплей. Сейчас преступное сообщество бессильно, но оно набирает силу с устрашающей быстротой, ибо численность его растет со дня на день. <…> Если бы вы знали, в каком возрасте юношей приобщают к этим нечестивым таинствам, то вы бы не только пожалели их, но вам было б и стыдно за них. Неужели, квириты, вы полагаете, что, дав такую клятву, юноши могут служить в вашем войске? Им ли, прошедшим школу разврата, вы захотите доверить оружие? Неужели, покрытые позором и бесчестием, они будут отстаивать на поле брани честь ваших жен и детей?

<…> Я счел необходимым об этом напомнить, чтобы суеверие не смущало ваши умы, когда мы приступим к уничтожению вакханалий и к разгону нечестивых сборищ. А именно это мы и собираемся сделать с изволения и при помощи бессмертных богов, которые давно уже гневались на то, что их именем прикрывали разврат и преступления, и теперь разоблачили эту гнусность — не для того, чтобы оставить ее безнаказанной, но чтобы со всей строгостью покарать. Сенат поручил мне и моему коллеге чрезвычайное расследование этого дела, и мы полны решимости выполнить свой долг. Младшим магистратам мы поручили организовать ночные обходы города. Но необходимо, чтобы и вы, квириты, ревностно выполняли каждый на своем месте, приказы, которые вам будут даны, и пресекали любые попытки мятежников устроить волнения и беспорядки» [29].

Вот, что такое Дионис, он же Вакх, и он же — Либер! Мерзкий, злопамятный божок, страдающий от комплекса неполноценности, во чью славу изобильно струились стишки поэтов, а живописцами создавались полотна. Кого и что возносим, мастера культуры?! Ради чего и — в чьих интересах?!..

И консулами приказы были отданы. И во исполнение решения сената, жрецов Вакха разыскивали и задерживали. И не только жрецов. Всего же сторонников растления и винопития — вакхантов — оказалось более 7 тысяч. Часть из них — тех, кто очевидно был причастен к каким-либо преступлениям, казнили незамедлительно, тех же, кто только успел вступить в сообщество дегенератствующих мракобесов, заключили под стражу. Святилища Вакха по всей Италии были уничтожены. Сами же вакханалии постановлением сената — строжайше запрещены.

Однако, как отмечает Словарь Брокгауза и Ефрона: «Совершенно искоренить эти безнравственные мистерии не удалось, а имя их надолго осталось для обозначения шумных попоек, и в этом смысле употребляется и у нас» [30].

Культ Вакха — экономически выгодный проект виноторговцев, культ, в котором, как необходимая его составная часть, присутствовала стратегия развращения, получил колоссальный размах. Виноторговцы прекрасно понимали, что вино — катализатор разврата, а разврат — катализатор винопития. Свою лепту в объяснение этой закономерности внес и Л. Н. Толстой. Великий мыслитель земли русской писал: «Пьют и курят не так, не от скуки, не для веселья, не потому что приятно, а для того, чтобы заглушить в себе совесть» [31].

Но совесть глушат — люди пьющие, у виноделов же и виноторговцев ее нет. У них вместо совести — своекорыстный расчет, под которым ничего ни личного, ни общенародного. И поглощены они всецело только тем, чтобы с помощью дионисий, вакханалий, застолий — рестимулировать в человеке все противоестественное, с помощью вина — парализовать этику, с помощью словес, вложенных в уста божества — придать винопитию высший, сакральный смысл…

И все это у них — не везде, но во множестве мест сладилось превосходно — «Стучат и расходятся чарки, Питейное дело растет».

И вот тут, вы только представьте, вдруг, — нате вам! — Священное Писание, переведенное на греческий язык, очутилось именно там, где живут вино покупающие греки!? И не просто Писание, но повелевающее: «не смотри на вино — оно укусит, и ужалит, как аспид»?! Хуже того, из его текста совершенно ясно следует, что пить броженое вино — однозначно дело не Богоугодное.

Можно ль было с подобным смириться?

Вот почему я утверждаю, в том числе, на основании выше изложенного, что «возмутительные» ветхозаветные высказывания были нейтрализованы не без участия, а даже при непосредственном участии и виноделов, и виноторговцев.

Что же было сделано? О чем вообще речь?

Понятно, что просто взять, да и выдрать из текста противовинные строки — дело совершенно невозможное. Первые же читатели Библии моментально уличат таких тенденциозных грамотеев в преднамеренной профанации и закидают грубыми булыжниками злобных насмешек.

Как быть?

Самое наипервейшее — вовремя подсуетиться и дать свое собственное толкование, тщательно замаскированное под высокое благоразумие: речь, мол, идет тут не о вине вообще, а только и лишь о злоупотреблении оным, о его потреблении в количествах неумеренных; зло же в умеренных есть благо. Эта словесная лукавая муть, отравляющая наши умы, и сбивающая нас с пути праведного, присутствует буквально всюду и рядом. В частности, она нам хорошо известна под названием «теория культурного пития». «Теория», или правильнее сказать концепция находится уже многие столетия на вооружении Русской Православной Церкви. Дабы не прослыть голословными, приведем несколько цитат из трудов только одного святого Иоанна Златоуста: «Вино дано для того, чтобы восстановлять силы слабого тела. <…> Не вино зло, а пьянство. <…> «Можно пить вино и быть трезвым. <…> Не от вина происходит пьянство, — вино есть создание Божие, а создание Божие не причиняет ничего худого, — но порочная воля производит пьянство. <…> Не вино худо, но неумеренность порочна; вино есть дар Божий, а неумеренность — изобретение диавола» [32].

И вот такая галиматья на протяжении 12 томов! А ведь Златоуст — не отмахнешься — один из авторитетнейших отцов Церкви! Скольких подобные Златоусты, отцы Церкви, обрекли на сиротство при спившихся родителях, наслушавшихся призывов к непорочному умеренному питию?! Сколько порушено семей, сколько загублено судеб, сколько сгибло людей?! Они не ведали, что «малая закваска заквашивает все тесто»? Тишком. Ведь нет же решительно никакой возможности обнаружить эту пресловутую незримую черту, до которой ты еще со всеми и как все, а после которой ты уже один и всеми осуждаемый. Поглощение наркотического зелья — явление не дискретное, оно — континуум.

И коль я так понимаю суть тех событий, как мне уклониться от надобности назвать проповедника лжи Иоанна Златоуста лютым волком в овечьей шкуре?..

Но еще большее злодеяние совершено теми, кто в интересах виноделов и виноторговцев пошел на сознательное искажение перевода Ветхого Завета.

О том, как Ветхий Завет был переведен с арамейского языка на греческий, существует единственное свидетельство — «Послание Аристея к Филократу». Правда об этом свидетельстве Еврейская энциклопедия высказывается довольно жестко и совершенно однозначно: «Аристей — фиктивный автор сохраненного нам „Послания“ к (тоже фиктивному) Филократу, предполагаемому брату автора» [33].

Не очень благосклонно к «Посланию…» относится и Православная энциклопедия: «Начиная с XVII в. в науке постепенно установилось мнение, согласно которому Аристея послание является иудейским псевдоэпиграфом, созданным в апологетических целях» [34].

Однако, как бы ни ставилась под сомнение достоверность существования самой личности информатора, легенда о том, где, кем и когда был сделан перевод, тем не менее, в ученых кругах, пусть вынужденно, но принимается. Поскольку альтернативы, как в таких случаях принято говорить, нет.

Легенда же такова.

По приглашению царя Египта Птолемея II Филадельфа (правил в 285–245 годах до н. э.) из Иерусалима в Александрию прибыли 72 толковника-иудея — по 6 от каждого из колен Израилевых, которые в течение 72-х дней на острове Фарос перевели книги иудейского закона с древнееврейского на греческий. Затем перевод был представлен царю Египта, а также иудейской общине Александрии. И всеми он был признан весьма успешным. Данный перевод — «перевод семидесяти старцев» — ныне известен как Септуагинта.

Какова же была надобности в данном переводе? Очевидно, можно говорить о проявлении разных интересов разных людей. Например, царь Птолемей, как утверждает в своем «Послании…» Аристей, хотел пополнить фонд Александрийской библиотеки еще одним весьма ценным приобретением.

Профессор Соломон Яковлевич Лурье (1891–1964) — «выдающийся историк античного мира», — как утверждает аннотация к его книге «Антисемитизм в древнем мире», считает, что перевод Библии был осуществлен не для греков, а для нужд самих евреев — для нужд синагогального богослужение в Египте [35].

Имеет, я думаю, право на существование и моя точка зрения — перевод Библии был сделан еще и в целях духовной оккупации грекоязычного населения, путем проиудейской информационной экспансии и вербовки адептов религии. Тем самым решались задачи:

1. Снижение уровня антисемитизма, создание терпимости по отношению к евреям (ликвидация конфессиональной разницы затушёвывает межличностные и социальные противоречия).

2. Насаждение нового религиозного мировоззрения, и, соответственно, новых обрядов, идей и ценностей, способствующих отторжению от веры своих предков, от традиций, от своего исторического прошлого; превращение человека в Иоанниса, не помнящего родства, в существо, утратившее опору, и легко управляемое.

3. Оказание соответствующего влияния на истеблишмент и на население государств — потенциальных иудейских сателлитов, подчиняя, тем самым, проводимую ими внутреннюю и внешнюю политику удовлетворению собственных интересов.

4. Усиление духовно-религиозного влияния на эллинизированных евреев, утрачивающих связь с Израилем.

Следует отметить, что явление Септуагинты, как утверждал Аристей, от александрийских евреев удостоилось горячих похвал, а переводчикам были оказаны всевозможные почести и вручены награды за проделанный труд. Но совершенно иной через некоторое время была реакция ортодоксальных раввинов. Они уже в то время хорошо понимали, как минимум, два важных обстоятельства:

1. Язык и содержание откровения, ниспосланного Богом — это две, совершенно разные семиотические системы [36].

2. Если откровение дано конкретному народу и записано оно на языке этого народа, и буквами, которыми пользуется именно этот народ, то всякая попытка перевести откровение на иные языки — это не перевод учения, но его искажение, деформирование, карикатуризация.

Хуже того, древнееврейский язык относится к афразийской макросемье, а древнегреческий язык — к индоевропейской.

Кроме того, является самоочевидным, что Священное Писание, читаемое иудеем на древнееврейском языке, и греком — на языке своем, вызывает совершенно разные ассоциации, будят нетождественные друг другу оттенки эмоций и чувств.

Вспомним Ф. И. Тютчева [37]:

Нам не дано предугадать,

Как слово наше отзовется, —

И нам сочувствие дается,

Как нам дается благодать…

Поэтому, мы не можем отказать в нашем сочувствии древним талмудистам, имеющим собственное видение и свои вполне обоснованные претензии. Однако ж, не станем забывать и о нашем историческом аспекте — о том, что к переводу Септуагинты не остались равнодушны, как виноторговцы Иудеи, так и виноторговцы Эллады. И они, преследуя личные интересы, оказали-таки на перевод соответствующее влияние, т.е. внесли определенное искажение.

О том же, что перевод в целом был не безгрешен, подтверждает и хорошо известный факт: греческий текст Септуагинты полностью отвергнут талмудическим иудаизмом. Отвергнут не только по выше уже изложенным причинам, но еще и потому что перевод имел явные, грубые ошибки. Об одной из них рассказал в своей статье «Об искажении переводов Библии и о проповеди христианства евреям» раввин Берл Хаскелевич. Б. Хаскелевич обращает наше внимание на отрывок из синодальной Библии: «Итак Сам Господь даст вам знамение: се, Дева во чреве приимет и родит Сына, и нарекут имя Ему: Еммануил…» (Ис. 7:14). «Однако почему дева? — вопрошает раввин. — В древнееврейском тексте здесь стоит слово алма, что значит „молодая женщина“, „юница“ — женский род слова элем (юноша). Для обозначения „девственницы“ существует специальное слово: бетула» [38].

Казалось бы, велика ли разница — дева, девственница и — молодая женщина? Разница, быть может, и не велика, но это — разница. А разница, даже если она всего лишь в виде нюанса — являет собою противоречие, двоемыслие, конфликт. Хуже того, эта ошибка, допущенная переводчиками, переползла и в Новый Завет, и стала основанием для утверждения о непорочном зачатии «девы» Марии, которая была обручена с Иосифом?!

Впрочем, мы с вами сейчас рассуждаем только о точности перевода. И коль мы убеждаемся, что перевод с арамейского на греческий, а затем и на русский подпорчен произволом, то как же нам не проникнуться вполне обоснованным подозрением, и не подготовиться к тому, что и в тех местах, где речь идет о виноградном соке, нам «молодую женщину» не всучат под видом «девственницы»?

А ведь нам всучили! И не только из «злого умысла». И не только потому, что наисложнейшее религиозно-философское произведение — Пятикнижие Моисея, переводили наспех — всего лишь за 72 дня. Не будем забывать: с арамейского языка на греческий переводили исключительно евреи — представители 12 колен, недостаточно хорошо знающий чужой и чуждый им язык, недостаточно хорошо владеющие лексической полисемией греческого языка!

Долгие годы я никак не мог взять в толк, почему в одном месте Библии говорится о том, что вино — жидкость опасная, в других же местах: вино — веселит сердце человека. И, как оказалось, не только я обратил внимание на это противоречие, но и целый ряд серьезных исследователей: митрополит Владимир (Богоявленский) [39], богослов Самуэль Баккиоки [40], диакон Иоанн (И. П. Клименко) [41]…

Так вот, эти славные ученые мужи совершенно ясно все мне и объяснили (передаю, как сам понял). При создании Септуагинты был совершен подлог, или, скажем помягче, были допущены неправомерные обобщения, и, соответственно, произведена подмена смыслов и значений: толковники родовое понятие — «вино», умудрились превратить в понятие видовое. Затем, понятие «вино», но уже читатели Священного Писания, в соответствии с той традицией, в которой они существовали, вновь превратили его в понятие родовое, сохранив при этом только один единственный смысл — «напиток, содержащий алкоголь». И теперь выходило так, что в тех фрагментах текста, где Господь и пророки одобрительно говорили о питии вина, они одобряли именно «напиток, содержащий алкоголь».

Между тем, в прошлом под словом «вино» могли подразумеваться, как жидкости, вызывающие опьянение, так и не вызывающие. Это следует, в частности, из утверждения Аристотеля: «Сладкое вино летуче, потому что оно жирное и ведет себя как оливковое масло: от холода оно не застывает и может гореть. Вином оно является только по имени, а на деле нет. И вкус у него не такой, как у вина, и не опьяняет [оно] поэтому так, как [обычное] вино. Оно немного летуче, и поэтому его можно поджечь» [42].

Более того, «в те времена далекие, теперь уже былинные», когда белое было белым, а черное — черным, каждая жидкость, получаемая из виноградных ягод, имела еще и свое собственное название: хемер, хамар, йайин, мезег, сове, асийс, шекар, шемер, тийрош…

Вот, только один маленький пример — сравнение двух фрагментов, взятых из Синодальной Библии.

1. Первая книга Моисея Бытие: «Ной начал возделывать землю и насадил виноградник; и выпил он вина, и опьянел, и лежал обнаженным в шатре своем» [43].

2. Третья книга Моисея Левит: «И сказал Господь Аарону, говоря: вина и крепких напитков не пей ты и сыны твои с тобою» [44].

Но… в древнееврейском тексте используется не одно слово «вино», а разные слова, т.е. слова с разным смысловым значением!? И тут в свои союзники я вполне могу пригласить Библию, вышедшую под редакцией М. П. Кулакова и М. М. Кулакова, перевод которой выполнен не с Септуагинты, а со стандартного научного издания древнееврейского оригинала Biblia Hebraica Stuttgartensia — выше приведенный стих из Книги Левит представлен уже так: «Тогда, говоря с Аароном, Господь сказал ему: «Ни вина, ни напитков хмельных не пейте ни ты, ни сыновья твои…» [45]

Обратим особое внимание: «ни вина, ни напитков хмельных». Следовательно, в данном контексте вино не входит в категорию хмельных напитков! То вино, которое пил патриарх Ной, и то вино, котором Господь говорит Аарону — это совершенно разные жидкости! Но почему же они в Синодальном тексте в отличие от текста древнееврейского, переданы одним и тем же словом? Разве это не запутывает читателя?

Итак, мы видим, что благосклонное отношение церковников в вину, исторически было предопределено тем, что произошло еще во времена создания Септуагинты, т.е. более 2-х тысяч лет тому назад. Виноторговцы не могли допустить, и они не допустили, чтоб винопитие было выставлено, как деяние неугодное Богу, т.е. как грех, и они унифицировали лексику — устранили синонимы, и только вином стало именоваться все, что образуется из плодов виноградной лозы. Более того, они еще и «ободрали» значение самого слова «вино», и оно стало означать только то, что содержит алкоголь.

Второй исторический момент, который определил и детерминировал благосклонность церковников к винопитию — предвзятое истолкование того, что происходило на Тайной Вечере в первый день празднования пасхи. Подобное истолкование случилось еще в те времена, когда только начали формироваться христианские религиозные обряды, но уже были написаны Евангелия Нового Завета.

Тайная Вечеря, напомню, это событие, случившееся незадолго до крестных мук Иисуса, на которой Он, как свидетельствуют евангелисты, установил Евхаристию: «И, взяв чашу и благодарив, сказал: приимите ее и разделите между собою, ибо сказываю вам, что не буду пить от плода виноградного, доколе не придет Царствие Божие. И, взяв хлеб и благодарив, преломил и подал им, говоря: сие есть тело Мое, которое за вас предается; сие творите в Мое воспоминание. Также и чашу после вечери, говоря: сия чаша есть Новый Завет в Моей крови, которая за вас проливается» [46].

Почему для нас так важно̀ это событие — Евхаристия? Потому что, как совершенно верно подметил митрополит Иларион (Алфеев), «вокруг Евхаристии стала постепенно выстраиваться вся богослужебная жизнь Церкви» [47], и потому, что это таинство — основа для становления человека, как христианина. Если же основа с закваской, которая заквашивает все тесто, то и все на ней возлежащее — брожение, распад, дегенерация.

Именно это происходило и продолжает происходить вот уже две тысячи лет…

Христианство зародилось в I веке в Палестине. Адептов нового учения была горстка, да и ее-то отовсюду гнали, и всюду преследовали. Достаточно сказать, что из 12 апостолов Христа 11 погибли мученической смертью, и только один — Иоанн умер в своей постели. Хуже того, вербовка в адепты долгое время особого успеха не имела. Например, когда «апостол» Павел пришел в Троаду (Александрия), то для преломления опресноков все его сторонники уместились в одной-единственной горнице (Деян. 20:8). Так оно ж и понятно, ведь даже те, немногие и нестабильно действующие общины, которые существовали, были не только автономны, но еще и разобщены, а одинокие странствующие проповедники — апостолы (не ученики Христовы), пророки (не в том смысле, как они упоминаются в Ветхом Завете) и дидаскалы, т.е. учителя действовали совершенно бескорыстно и на абсолютно голом энтузиазме. Им не принадлежала административная власть в общинах первых христиан, у них не было постоянного местожительства и собственности. К тому же они еще должны были соответствовать «Учению 12-и апостолов»: «Апостол, отправляющийся в путь (после однодневного пребывания в какой-либо общине), не должен ничего брать, кроме хлеба, сколько нужно до дальнейшей переночевки; но если он потребует денег, то он лжепророк» [48].

Конечно, одной только силою слова, даже если это Божье слово, с помощью разрозненных, бессистемно действующих одиночек, образумить и наставить на путь истинный народные массы, живущие на Земле, где господствует произвол государства и установлен приоритет материальных ценностей, где миром правят деньги, а каждый жив лишь хлебом единым, делом было совершенно невозможным. Миссия не выполнима. К тому же, сами посудите, велико ли было искушение для хоть что-то имущих и в некотором спокойствии пребывающих, когда пред ними появлялся голодранец, до безобразия исхудавший человечище с пылающим лбом и широчайше распахнутыми глазами, энергично и беспрестанно тыкающий указующим перстом в высокое небо, и твердящий: «Радуйтесь и веселитесь, ибо велика ваша награда на небесах!..» Это — на небесах, а пока что же — ходи в рубище, живи на подаяние, не имея собственного жилища и — молись, молись, молись? Велик ли спрос был на подобный-то образ жизни?..

А коль так, стоит ли удивляться тому, что институт апостолов постепенно захирел и, как утверждал известный историк Церкви А. П. Лебедев (1845–1908), к концу II-го века прекратил свое существование: «Можно думать, что апостолы не перешли черты, разделяющей II век от III-го» [49].

Нет, само христианство не исчезло. Более того, оно, ставшее, фактически, идеологией обездоленных слоев общества, получило широкое распространение. Призрак Иисуса успешно бродил по Востоку и в Римской империи. Успешно формировалась и организационная структура ранней христианской церкви, позаимствовавшая многие элементы синагоги. Все большую роль играли епископы (наставники) и диаконы (помощники), с которыми мы впервые встречаемся в 1-й главе Послания к Филиппийцам святого «апостола» Павла.

Однако положение круто изменилось — произошла бурная интенсификация, когда попечительство над духовной «самодеятельностью» народных масс взяло государство, вдруг разглядевшее в происходящем некие для себя административно-политические, а значит, и экономические выгоды, и решившее поставить вероучение себе на службу.

Возможно самый первый шаг на этом пути сделал царь Великой Армении Трдат III, при котором в 301 году христианство было провозглашено государственной религией страны.

Второй шаг — эдикт, изданный в апреле 311 года, которым лютый гонитель христиан, римский император Гай Галерий дозволил христианам молиться своему Богу и жить беззаботно на своих местах.

Третий шаг — принятие в 313 году римским императором Константином Великим Миланского эдикта, которым государство, фактически, установило опеку над христианством.

И все бы хорошо, но ведь именно с этого периода адепты христианства, сами недавно настрадавшиеся от запретов, гонений и преследований, будто бы взяли реванш за христиан, заживо сожженных, за распятых на столбах, за разодранных львами на арене Колизея — они сами начинают запрещать, гнать, преследовать, разрушать, сжигать, убивать… В частности, христиане, следуя указу императора Феодосия I, разрушили храм Артемиды — одно из семи чудес античного мира; тот самый храм, который в 356 году до н. э. был сожжен Геростратом, но восстановлен на деньги Александра Македонского. Из здания Сената удалили Нику — знаменитую, золотую статую язычницы, богини победы, простоявшую 4 века, не тронутую даже нероновским пожаром. Запретили олимпийские игры. Игры были возобновлены лишь через 11 столетий. Египетские христиане — парабаланы, сторонники епископа Кирилла, в 415 году убили философа, математика, астронома Гипатию Александрийскую: стащили с носилок, приволокли к церкви, содрали одежды, с помощью глиняных черепков расчленили тело женщины на куски и сожгли.

Христианство, так и не ставшее религией любви, терпимости и милосердия, вероучение, совершенно чуждое русскому народу, на протяжении нескольких веков тихой сапой проникавшее в Русские земли, в конце X столетия, наконец-то, обрело статус господствующей религии, и с того момента благодаря своим ревностным адептам заговорило жестко, твердо и во весь голос. И Путята крестил мечом, а Добрыня — огнем, и рушили капища, и низвергали идолов, и обличали веру отцов и дедов, и охотно казнили несогласных… И все это продолжалось на протяжении многих веков. Так, например, летом 1227 года в Новгороде заживо были сожжены четыре волхва (языческих жреца) [50].

Ну, а что, в самом-то деле чикаться? Православие — учение милосердия. Потому-то, видимо, законом святых апостолов, как о том мы узнали из летописи — 1438 год, и предписывалось за допущенную ересь «развратника огнём сжечь или живого в землю загрести» [51].

И сжигали иноверцев заживо, и загребали в землю. И все это к удовольствию православных священнослужителей. Даже таких, как Патриарх Московский и всея Руси Иов, который назвал царя Федора Ивановича «великим самодержцем и истинным рачителем благочестия», потому что он «не единех идол сокрушая, но и служащих им до конца истребляя» [52].

И это, обратим внимание, через 6 столетий после «крещения Руси»!?

И, конечно же, сей истребитель язычников, сокрушитель идолов Православной Церковью был канонизирован, как святой. И Иов был канонизован. Правда, только в лике святителей. На Архиерейском соборе РПЦ в 1989 году.

Об отношении к вере предков и к иномыслию, можно судить еще по такому документу, как Соборное Уложение Царя Алексея Михайловича 1649 года: «1. Будет кто иноверцы, какия ни буди веры, или и Руской человек, возложить хулу на Господа Бога и Спаса нашего Иисуса Христа, или на рождшую Его пречистую Владычицу нашу Богородицу и приснодеву Марию, или на честный Крест, или на Святых Его угодников: и про то сыскивати всякими сыски накрепко. Да будет сыщется про то допряма, и того богохульника обличив, казнити, сжечь» [53].

Алексей Михайлович, будучи всего лишь царем, и церковники, будучи всего лишь обычными смертными, решили, что они вправе быть еще и непогрешимыми судьями, пребывающими между Богом и человеком, и, конечно же, над человеком, покушаясь при этом на религиозную свободу, бесцеремонно указывали, как, во что и в кого верить. И все это при том откровенно похабном, постыдном, безобразном образе жизни, который они — моралисты-пастыри — сами же и вели.

На эту тему уже сказано и много, и точно, и едко. Поэтому ограничусь лишь несколькими строками из наследия В. Г. Белинского, который в своем «Письме к Н. В. Гоголю», вопрошая стыдит последнего и обвиняет: «…неужели же и в самом деле Вы не знаете, что наше духовенство находится во всеобщем презрении у русского общества и русского народа? Про кого русский народ рассказывает похабную сказку? Про попа, попадью, попову дочь и попова работника. Кого русский народ называет: дурья порода, колуханы, жеребцы? Попов. Не есть ли поп на Руси для всех русских представитель обжорства, скупости, низкопоклонничества, бесстыдства? И будто всего этого Вы не знаете? Странно!» [54].

Римские папы, подзабывшие слова Господа, изложенные в Евангелии от Матфея — «Мирись с соперником твоим скорее…» (Мф. 5:25), «Не собирайте себе сокровищ на земле…» (Мф. 6:19), систематически снаряжали военные крестовые походы: десятки тысяч садистов, грабителей, мародеров — меченосцы, тамплиеры, госпитальеры, тевтонские рыцари и прочая алчная нечисть с крестами на плащах, на щитах, на знаменах устремились в чужие земли грабить, убивать, разрушать…

Римский папа Иннокентий III, напрочь подзабывший слова Господа, изложенные в Евангелии от Матфея — «любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящих вас и молитесь за обижающих вас» — создал в 1215 году особый церковный суд католической церкви под названием «Инквизиция». И десятки тысяч инакодумающих были искалечены, замучены, сожжены. Заживо…

И нужно сказать, что этика средневековья не осталась где-то там, во мраке далекого прошлого. Очень даже образованный и цивилизованный наш современник, профессор Московской духовной академии, протодьякон РПЦ А. В. Кураев ничуть не смущается слов своих: «В целом в Европе святой трибунал сжег более тридцати тысяч колдуний. Тоже чудовищно, конечно. Но все же — не миллионы. … Инквизиция была оболгана сначала протестантскими, а затем масонскими авторами» [55].

Как это вам — «все же — не миллионы»?!..

Вне всякого сомнения, в своем аморализме и бесстыдстве г-н Кураев тусуется на одной доске со скандально известной панк-рок-группой «Pussy Riot», которая эпатажа ради 29 февраля 2008 года в зале «Обмен веществ и энергии организмов» Московского Биологического музея им. К. А. Тимирязева, при соглядатайстве представителей СМИ, догола раздевшись, прямо на полу устроила групповуху — случку.

И ведь Кураев в своих людоедских взглядах не одинок — целое издательство «Молодая гвардия» в 2010 г. позволило С. Ю. Нечаеву не просто выпустить книгу «Торквемада», но выпустить в серии «Жизнь замечательных людей»?! Я напомню, Томас де Торквемада — это генеральный инквизитор Кастилии, который отправил на костер по разным оценкам до 8 тысяч человек!

А ведь Господь призывал любить, в том числе, и врагов…

Выше мы уже говорили о том, что не из любви действовали виноделы, когда оказывали влияние на перевод Ветхого Завета, но действовали исходя из своих собственных шкурных интересов. И перевод Библии, как утверждал историк, филолог, еврей Соломон Яковлевич Лурье был сделал не для греков, а для нужд самих евреев. И это правда. Ведь евреи-виноделы, впрочем, как и виноделы-греки, желали, чтобы говорящие на греческом языке оставались бы и далее благосклонными к винному пойлу. Это, во-первых.

А во-вторых, необходимо помнить, что у виноделов ничего святого нет. Тем более если винодел — еврей. Еврей, ставший виноделом, это жид. Жид — не национальность. Жид — это бывший еврей или, скажем помягче, еврей-выродок, чьим богом стали деньги. Именно о нем и писал великий немецкий экономист, еврейского происхождения К. Маркс в работе «К еврейскому вопросу»: «Какова мирская основа еврейства? Практическая потребность, своекорыстие. Каков мирской культ еврея? Торгашество. Кто его мирской бог? Деньги» [56].

Деньги — основа.

Сегодня, когда наши межличностные и общественные отношения, фактически, лишены камуфляжа, мы и знаем, и хорошо понимаем, что само существование политической партии и место гражданина в депутатском корпусе совершенно невозможны без наличия, как минимум, трех составляющих:

— люди (кандидаты, команда, электорат),

— идеи (программа, предвыборные обещания и пр.),

— деньги.

2 тысячи лет тому назад все обстояло столь же прозаично. И был кандидат на статус Мессии — Иисус. И была команда — 12 апостолов. И были внимающие Ему толпы людей, самим фактом своего присутствия на проповедях, указывающие на свою приверженность Учению. И вдоволь было «предвыборных» обещании, ласкающих слух, льющих бальзам на сердце: плачущие утешатся, кроткие наследуют землю, алчущие и жаждущие правды насытятся, миротворцы будут наречены сынами Божиими, потому что они — соль земли, они — свет мира…

Но, вот какая закавыка: Сын Божий, в отличие от нынешних политиков, добивался не поста высокого и не престижного места в иерархии, Он хотел всего лишь быть услышанным и понятым. Согласно Евангелия от Иоанна, Его миссия заключалась в том, чтобы открыть людям имя Бога, прославить Отца Своего, (только для этого, я думаю, Он и совершил те 11 чудес, описание которых мы находим в синоптических Евангелиях) и посеять семена нового Учения. И вот: «Ныне уразумели они, что все, что Ты дал Мне, от Тебя есть, ибо слова, которые Ты дал Мне, Я передал им, и они приняли, и уразумели истинно, что Я исшел от Тебя, и уверовали, что Ты послал Меня» (Ин. 17:7,8).

Все! Миссия — выполнена! Но… Трудно сказать, когда, но в какой-то момент Иисус Сам перед Собой ставит сверхзадачу. Сам! В святоотеческой литературе и в Святом Писании мы читаем, что Иисус принес Себя в жертву за грехи рода человеческого. «Апостол» Павел утверждает, что Иисус выступил Ходатаем за род человеческий (Рим. 8:34). Следовательно, распятие на Кресте — это и жертва, и просьба, обращенная Иисусом к Отцу Своему о прощении рода человеческого, о прощении первородного греха. И поступить иначе, с Его точки зрения, видимо, было невозможно. Если б был иной, более эстетичный вариант, то зачем тогда эта загогулина — путь на Голгофу? Зачем Крест, если можно обойтись мирной семейной беседой, лично коммуницируя с Отцом?

И коль так, то выходит, что Иисус Отцом послан не для того чтобы быть распятым. Иисус проявил своеволие. Он Сам так решил, что нужно выступить Ходатаем. Этим и объясняется, я думаю, та «заминка» — несколько часов на Кресте, вынудившая Иисуса, страдающего от невыносимой боли, воскликнуть: «Боже Мой, Боже Мой! для чего Ты Меня оставил?» (Мф. 27:46).

Крестные муки — расплата за собственный произвол.

Вспомним Адама и Еву. Жили в благоустроенном раю, питались, как Бог велел, в саду Едемском. Но однажды, поддавшись искушению, заповеданное нарушили — вкусили от дерева познания добра и зла. И тогда Господь: «Жене сказал: умножая умножу скорбь твою в беременности твоей; в болезни будешь рождать детей», «Адаму же сказал: …в поте лица твоего будешь есть хлеб» (Быт. 3:16, 19).

В общем, не хотите жить по заповеданному, по произволу хотите — пожалуйста, — не роботы вы, обладаете правом выбора, но, в таком случае, за собственные решения сами же и расплачивайтесь.

Иисус не только ослушался Отца Своего, но поступил еще и не по людской логике. Если особо не вникать в произошедшее с Ним, то ведь все смахивает на самое банальное самоубийство: Иисус, зная, что его уже ищут, чтобы погубить, не только не стремится избежать встречи с насильниками, но, покорно отдаваясь в руки своих палачей, даже не осуждает их — «они не знают, что делают» (Лк. 23:34).

Но самое, пожалуй, поразительное в этом эпизоде то, что Иисус, допрежь уже многажды призывавший к смирению, тут не публичного эффекта ради, но ради единства слова Им произносимого и дела осуществляемого, в человеческом теле пребывая, прошел Свой путь непротивления злу. Может показаться, что своим поведением Он просто отрицал само существование свободы воли, ибо поступал так, как хотят они — палачи и предатели, но в том-то и дело, что Он, тем самым, поступал так, как хотел Он Сам. Это парадокс Иисуса Христа. Это поступок не человека, но Бога! И это представляется непостижимым и совершенно неприемлемым для нас, для людей. Мы — иные. Мы мним, что мы — христиане. Но христиане ли мы? Мы, ежеминутно избегающие своего крестного пути? Мы, из страха перед вдруг возникшей неудовлетворенностью, берущие сигарету или стопку со спиртным; дабы возвыситься, осуждающие ближнего; ради устранения тревожности, повышающие голос и даже допускающие насилие? Мы, у которых для самообмана и самооправдания на подхвате удобная, лукавая житейская философия? Путем ли Господа нашего Иисуса Христа идем? Если не гвозди вбитые в ладони — неловкого слова в запальчивости сказанного простить друг другу не можем, то — христиане ли мы?

Всякий, отринувший сказанное — «любите врагов своих», взявший на вооружение ветхозаветный принцип — «око за око, зуб за зуб», становится иудеем, независимо от того, какой при этом величины у него на пузе, на груди ли крест.

Итак, Иисус Христос вознесся к Отцу и Духу. Его апостолы разбрелись по Римской империи. Прозелиты прозябали, сбиваясь в разрозненные общины единоверцев, пытаясь, кто как мог и, кто как понимал нести в народ свет истины, поддерживая, тем самым, и в себе самих светильник веры. И так было почти три столетия. Христианство, как форма духовной жизни едва теплилась, но даже в таком состоянии оно воспринималось власть имущими, как андеграунд — потенциально опасное для существующего режима, экстремистское движение, несущее в народ неслыханное: «люби ближнего твоего, как самого себя», «суббота для человека, а не человек для субботы», «если хочешь быть совершенным, пойди, продай имение твое и раздай нищим; и будешь иметь сокровище на небесах»…

На те, на первые христианские общины, очень смахивали, как мне представляется, наши клубы трезвости и клубы по интересам, которые во множестве существовали в СССР во второй половине 80-х XX-го столетия. Клубы, как и общины, напрочь лишенные материальной основы, характер носили камерный, в основном были замкнуты сами на себя, варились в соку собственном, и сколько-нибудь существенного идейного влияния на общество, конечно же, не имели. И не только потому, что не на что было купить самовар, конфеты, книги, оплатить аренду помещений и пр. Вопрос фундаментален. И ответ на него уже дали великие европейские экономисты XVIII века — К. Маркс и Ф. Энгельс: «Идея» неизменно посрамляла себя, как только она отделялась от «интереса» [57]. А в интересе, — как объясняли они же, — проявляются экономические отношения данного общества. Если экономические отношения не проявляются в интересе к трезвости или к идеям Нового Завета, если идеи оторваны от материального интереса, не востребованы теми, кто располагает деньгами, они, идеи посрамляют сами себя, и превращаются в пустое, эфемерное благопожелательство.

Кроме того, и враг трезвости Трезвенническим движением был сформулирован всего лишь, как некий абстрактный, излишне доступный «алкоголь» — призрачный, наркотический монстр, существующий как бы почти сам по себе. Истинный же, материализованный враг всенародной трезвости — президент, члены правительства, представители законодательной власти, производители и торговцы алкоголем превратились в эдакую фигуру умолчания, а редкие голоса перстом своим тыкающих в персонифицированное всероссийское зло, безнадежно тонули в общей какофонии — в словесном болоте, усердно сотворяемом сволочами-романтиками, прекрасно знающими о страшной беде, но, тем не менее, призывающими закрыть глазки на пороки и язвы России, на антинародную политику, проводимую представителями власти, и говорить исключительно о хорошем, о прекрасном, о любви, о спорте, о преимуществах трезвой жизни…

Хуже того, идея освобождения народа от алкогольного рабства, которую с энтузиазмом несли спасатели, спасители и просто активисты Трезвеннического движения, как оказалось, очень не совпала ни с представлением самого народа о своем земном счастье, ни с его пониманием цели и смысла бытия. Уж слишком долгое время из поколения в поколение людям настойчиво навязывался извращенный образ мыслей: «Что за жизнь без вина? оно сотворено на веселие людям» (Сир. 31:32). Своекорыстная обслуга виноторговцев, и одураченные попугаи-легковеры, очарованные блестящими, словесными финтифлюшками бездумно транслировали чужую дурь…

«Что за жизнь без вина?» — это, уважаемый читатель, слова из Ветхого Завета — «Книга премудрости Иисуса, сына Сирахова», но это не Бога слова! Это восклицает некий древний недоумок. Кто он таков и когда он эту заумь написал — никому неизвестно. И, тем не менее, поди ж ты — оказался под общей библейской обложкой, размещен в Святом Писании между Книгами Моисея и Евангелиями апостолов?! Ну, как же обойтись без такого-то пропагандиста пития? И ладно бы только это, но беда-то ведь еще в том, что многие люди, читая Святое Писание, думают, что Сирахов — это не отсебятину несущий, но — цитирующий Самого Творца!?..

Кстати, «Премудрости…» — апокриф, т.е. произведение, не включенное в канон Церковью. И, соответственно, «Премудрости…», как любые другие апокрифы Ветхого и Нового Завета, являются запрещёнными для чтения в церкви. Но многие ли про это знают?

Идея всеобщего освобождения от греха, которую принес на Землю основатель независимого религиозного движения — Христос, как и трезвость в наше время, не очень-то совпадала с представлениями самих грешников о должном и желанном. Христианство, сулящее блаженство плачущим, кротким, изгнанным, алчущим и жаждущим правды — где-то там, в Царстве Небесном, тешило страдающие души, но, похоже, не очень-то привлекало как практическое руководство к действию. Потому-то и последователей были единицы. Потому-то со временем и сошло бы христианство на нет, как иные религии — атонизм, митраизм, манихейство, тенгрианство, ашуризм, сабеизм, религия ольмеков, минойцев, религия ханаанская… Но тогдашние правители узрели, наконец, в христианстве некую для себя выгоду. Быть может, вчитались в Послание «апостола» Павла к Римлянам: «Всякая душа да будет покорна высшим властям, ибо нет власти не от Бога; существующие же власти от Бога установлены. Посему противящийся власти противится Божию установлению. А противящиеся сами навлекут на себя осуждение. Ибо начальствующие страшны не для добрых дел, но для злых. Хочешь ли не бояться власти? Делай добро, и получишь похвалу от нее, ибо начальник есть Божий слуга, тебе на добро» (Рим. 13:1—4).

Каково? Целое религиозное движение само и — добровольно заявляет: власть — слуга Божий? Да, как же можно такое-то движение да не поддержать? И власть прекратила преследовать христиан, взяла их под свою защиту, обеспечила необходимое административно-политическое прикрытие.

Но кормить не обещало.

А кормить было кого. Взять хотя бы того же «апостола» Павла, который, как о том сообщает книга «Деяния святых апостолов», когда пришел в 51 году в греческий полис Коринф, то проповедовал там только по субботам, так как в остальное время был вынужден зарабатывать себе на еду тем, что совместно с иудеем Акилой и его женой Прискиллой делал палатки (Деян. 18:1—3).

Ничего существенного в его жизни не изменилось и через 10 лет. В 61 году «апостол» Павел, сидя в римской тюрьме пишет членам христианской общины в Филиппах: «…я научился быть довольным тем, что у меня есть. Умею жить и в скудости, умею жить и в изобилии; научился всему и во всем, насыщаться и терпеть голод, быть и в обилии, и в недостатке. Все могу в укрепляющем меня Иисусе Христе. Впрочем, вы хорошо поступили, приняв участие в моей скорби. Вы знаете, Филиппийцы, что в начале благовествования, когда я вышел из Македонии, ни одна церковь не оказала мне участия подаянием и принятием, кроме вас одних; вы и в Фессалонику и раз и два присылали мне на нужду» (Флп. 4:11—16).

И это — выдающий сам себя за апостола! Жил — впроголодь.

К началу III столетия из мирян, из христианских общин на свое служение Богу взошла уже целая иерархия священнослужителей. Епископы, пресвитеры, диаконы… И все эти персоны по-прежнему либо жили на добровольные пожертвования верующих, либо, самостоятельно зарабатывая на пропитание, нерегулярно исполняли свои обязанности. Участь подобных энтузиастов — восхищает. Особо, если поверить в то, что утверждал выдающийся теолог Тертуллиан: нет такой черты, которая разделяла бы мирянина и священника.

Однако недовольство клириков своим положением все же подспудно, бродило, зрело, нарастало, и к концу III века клир стремился уже не только поставить себя в независимое от мирян положение, встать над мирянами, но и обозначиться как сословие высшего порядка, которому чужды житейские профессии. Наиболее определенно эту позицию в 249 году выразил епископ Карфагенский Киприан. В своем письме «К клиру и народу фурнитанскому» он утверждал, что каждый из удостоившихся священства, «и будучи поставлен на служение Церкви, должен служить только алтарю и жертвам, заниматься только молитвами и молениями. <…> …не должны связываться мирскими хлопотами и узами те, которые, занимаясь делами Божиими и духовными, не могут оставлять Церкви для занятий земными и мирскими делами. Этот образ чиноположения и обязанности прежде, в законе, соблюдали левиты» [58].

Пастырям христианским настойчиво и беспрестанно хотелось уподобиться священникам иудейским. То ли дело тут в генетической памяти — сколько еврея ни крести, все в левиты метит, — то ли в не устраняемом комплексе неполноценности… Вскоре, впрочем, желающим желаемого добиться удалось.

Нищенское же положение христианской церкви, как организации, начало круто меняться с 315 года, когда римский император Константин I «издал указ о содержании духовенства, одним из видов дохода для церковных должностных лиц стало гос. жалованье (денежное и натуральное). В визант. период к этому добавляются обязательные сборы с населения на содержание духовенства (на Западе с VI в. они принимают форму десятины), доходы от церковных земель» [59].

Более того законом от 319 года, церкви и клирики были освобождены от налогов, а закон от 321 года утвердил за церквями еще и право приобретать недвижимость и владеть ею.

В общем, духовенство обретало, наконец-то, и правовую поддержку, и весьма солидный материально-экономический фундамент. К тому же, христианство, являясь, по крайне мере, в то время, еврейской ересью иудаизма, переняло у иудаизма в готовом виде и свое административное устройство, и обрядовую архитектонику. Первые христиане, будучи по рождению и воспитанию иудеями, не стали изобретать велосипед: само собрание верующих для молитвы — прямое заимствование из синагогального богослужения, книги Ветхого Завета не отвергались, но использовались, и даже в важнейшее христианские таинство — Евхаристию — были включены такие традиционные элементы еврейского пасхального ужина, как хлеб и чаша вина или виноградного сока. Впрочем, Иисус и Сам подтверждал преемственность Своих действий: «Не думайте, что Я пришел нарушить закон или пророков: не нарушить пришел Я, но исполнить» (Мф. 5:17).

Один из законов, который надлежало исполнить, предписывал ежегодно праздновать Пасху (Песах) — праздник в память об Исходе из Египта, день освобождения из египетского рабства: «Вот праздники Господни, священные собрания, которые вы должны созывать в свое время: в первый месяц, в четырнадцатый [день] месяца вечером Пасха Господня; и в пятнадцатый день того же месяца праздник опресноков Господу; семь дней ешьте опресноки; в первый день да будет у вас священное собрание» (Лев. 23:4—7).

В соответствии с этим предписанием Иисус и созвал апостолов в первый день — вечером 14 Нисана — на «священное собрание», известное, как Тайная Вечеря. Причем, и тут совершенно прав известный священнослужитель, митрополит Иларион (Алфеев) — «Тайная Вечеря была именно пасхальной трапезой» [60]. А коль так, то иудеи, собравшиеся на пасхальную трапезу, просто никак не могли преломлять там квасной хлеб, ибо сказано же: «семь дней ешьте опресноки». Они и ели опресноки. И с этим утверждением был согласен известный богослов, автор книг по истории христианства и основам христианского вероучения, протоиерей Русской православной церкви Александр Мень (1935–1990): «Священное событие Великого Четверга, которому предстояло стать главным таинством христианской Церкви… происходило в обстановке непритязательной простоты. Иисус произнес молитву над пресным хлебом» [61].

В том, что на пасхальном вечере Иисус преломил пресный хлеб, был убежден и Б. И. Гладков — председатель Всероссийского Трудового Союза Христиан-Трезвенников: «На пасхальном вечере… пресный хлеб ели, обмакивая куски его в блюдо» [62].

Оно и понятно, как же могли собравшиеся 14-го вечером вкушать квасной хлеб, если, как напоминает архимандрит Вселенского патриархата, богослов, церковный историк Киприан (Керн), «…старейшина семьи уже вечером 13-го Нисана со светильником обходил жилище, устранял все квасное, которое и сожигалось утром 14-го» [63]?

И поскольку трапеза была именно пасхальной, то Иисус и его ученики и ели хлеб пресный, как того требовала иудейская традиция. И этой точки зрения в I веке придерживались христиане и Рима, и Сирии, и Египта. К XI в. Евхаристия на пресном хлебе совершалась уже по всей Европе…

Христиане же Эллады имели на этот счет свое собственное, особое мнение — они полагали, что в Святых Дарах должен фигурировать непременно дрожжевой хлеб?! Именно этот момент, кстати, миссионером-философом, который выступал в 986 году перед русским князем Владимиром, был выставлен даже в качестве наиглавнейшего разногласия, существующего между греками и Римом: «Слышали мы и то, что приходили к вам из Рима проповедовать у вас веру свою. Вера же их немного от нашей отличается: служат на опресноках, то есть на облатках, о которых Бог не заповедал, повелев служить на хлебе, и поучал апостолов, взяв хлеб: „Сие есть тело Мое, ломимое за вас…“ Так же и чашу взял и сказал: „Сия есть кровь Моя нового завета“. Те же, которые не творят этого, неправильно веруют» [64].

Это же разногласие вкупе с иными проявилось и в 1054 году, как фактор весьма существенный, соучаствующий в окончательно расколе Христианской Церкви на Римско-католическую церковь с центром в Риме и Православную с центром в Константинополе.

Как же так случилось: несмотря на то, что во всех четырех Евангелиях при описании Тайной Вечери нет упоминания ни о квасном хлебе, ни о броженом вине, православное духовенство, тем не менее, самым бесцеремонным образом определило — этот продуктовый набор и будет отныне играть роль Святых Даров? Хуже того, духовенство затем начало еще и изощряться в измышлении обоснований и оправданий своего произвола!? Например, Никита Стифат — пресвитер Студийского монастыря, полемист и богослов по заказу патриарха Константинопольского Михаила Керулария состряпал даже целое сочиненьице, в котором предпринял жалкую попытку возвести хулу на использование опресноков в богослужебной практике. Но тут не смолчал кардинал Гумберт Сильва-Кандидский и, в свою очередь, выступил с соответствующим письменным опровержением. Более того между кардиналом и богословом был устроен коллоквиум, после чего Стифат не только отказался от своих совершенно безосновательных обличительств, но и сжег свой трактат «Против латинян» во дворе Студийского монастыря.

Так оно ж и понятно — как не сжечь, коль за неимением путных аргументов, Стифат нес наиполнейшую околесицу: «в опресноках нет никакой жизненной силы, ибо они мертвы… опресноки бездушны», «вложенная же в начале малая закваска в тесто… согревает его некой жизненной силой и соделывает движимое как бы живым» [65].

Ну, во-первых, «закваской называется любое бродящее хлебное тесто, содержащее молочнокислые бактерии и дрожжи» [66]. Во-вторых, хлебопекарные дрожжи и бактерии успешно погибают уже при температуре 50—60 C°. В-третьих, тесто превращается в хлебобулочное изделие при температуре в среднем 180—200 C°.

Артос же — хлеб, в том числе и квасной (дрожжевой), — выпекается при температуре, плавно снижающейся от 250° до 100° в течение 3—4 часов.

?!..

И о какой «жизненной силе» после столь жесткой термической обработки можно вести речь?..

Так почему же, распрекрасно зная о том, что на Тайной Вечере — на пасхальном ужине просто никак не могло быть квасного хлеба, т.к. все собравшиеся были законопослушными иудеями, и существовали все еще в русле иудаизма, прозелиты-церковники, самым бессовестным образом игнорируя контекст, пошли на очевиднейший подлог — стали использовать в Литургии именно дрожжевой хлеб?

О первопричине случившегося проговорился тот же Никита Стифат: вкушать опресноки, означало — следовать иудейской традиции: «Если еще опресноков причащаетесь, римляне, то вы еще под сенью закона и вкушаете трапезу иудеев» [67].

А ведь так хотелось, вышедшим из иудаизма, и их последышам, чтоб непременно не иудеев трапезу вкушать, оттопыриться хотелось, выказать свою какую-никакую инаковость… Потому-то 29-м Правилом Святого Поместного Собора Лаодикийского (начало IV в.) и запретили отдыхать в субботу, и повелели отдыхать в воскресенье: «Не подобает христианам иудействовати и в субботу праздновати, но делати им в сей день: а день воскресный преимущественно праздновати, аще могут, яко христианам» [68].

Ну, прям голимый семитский антисемитизм! Конфликт, как проявление комплекса подростковой неполноценности, как извечное противоречие поколений, как поспешное стремление утвердить свою уникальность, как манифестация независимости от своих собственных корней…

Хлеб, стало быть, к истине, ни малейшего отношения не имеет, не истина важна, важно, чтоб не как иудеи.

Вторая причина, определившая выбор квасного хлеба, в отличие от первой звучит, если не вникать в суть, более убедительно: «Веществом Таинства Евхаристии является пшеничный квасной (то есть не пресный, а приготовленный на дрожжах) хлеб и красное виноградное вино. Основание для этого находим в Новом Завете, где в описании Тайной Вечери употребляется греческое слово «артос» (квасной хлеб). Если бы речь здесь шла об опресноках в тексте бы стояло слово «азимон» (пресный хлеб)» [69].

Вот такая вот выдумка. Кстати, «красное виноградное вино», выше упомянутое, присутствовать на Литургии имеет оснований еще меньше, чем хлеб дрожжевой хотя бы по той простой причине, что Иисус был назореем.

Это утверждали прохожие: «Когда же подходил Он к Иерихону, один слепой сидел у дороги, прося милостыни, и, услышав, что мимо него проходит народ, спросил: что это такое? Ему сказали, что Иисус Назорей идет» (Лк. 18:35—37).

Так считал апостол Петр: «Серебра и золота нет у меня; а что имею, то даю тебе: во имя Иисуса Христа Назорея встань и ходи» (Деян. 3:6).

Так Его называли римские солдаты: «Иисус же, зная все, что с Ним будет, вышел и сказал им: кого ищете? Ему отвечали: Иисуса Назорея» (Ин. 18:4—5).

О себе, как о назорее говорил и Сам Иисус: «Я Иисус Назорей, Которого ты гонишь» (Деян. 22:8).

Это же утверждал и Понтий Пилат, римский префект Иудеи, начертавший на кресте над распятым Христом: «Иисус Назорей, Царь Иудейский» (Ин. 19:19).

Об этом, наконец, мы можем узнать и из Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона: «Давшие обет назорейства воздерживались от вина и др. возбуждающих напитков… Назореями были Иоанн Креститель и Сам Христос» [70].

А вот, что сказано в «Деяниях…» про «апостола» Павла: «Найдя сего человека язвою общества, возбудителем мятежа между Иудеями, живущими по вселенной, и представителем Назорейской ереси…» (Деян. 24:5).

Павел, таким образом, тоже — назорей, а учение Христа, по мнению иудеев, — еще и назорейская ересь.

Почему ересь? Потому что Иисус, а также идущие за Ним будучи иудеями, чтящими Ветхий Завет, в то же самое время исповедовали нечто новое, иное и свое. В свою очередь, апостолы, а за ними и ранняя христианская церковь называли ересью все те учения, которые расходились с христианской ортодоксией.

Между христианством и назорейством ставился знак тождества и в трудах мусульманских теологов. В частности, в Исламском энциклопедическом словаре: «Спустя некоторое время назорейство начало распространяться в Римской империи и стало называться Христианством» [71].

Таким образом, Иисус был назореем, т.е. трезвенником, и поэтому Он никак не мог пить «красное виноградное вино», т.е. забродивший сок, и завещать пить его в память о Себе. Более того, ни один евангелист не оставил и крохотного свидетельства о том, что Учитель пил вино. Зато, есть свидетельство о том, что Он отказался пить вино: «И привели Его на место Голгофу, что значит: Лобное место. И давали Ему пить вино со смирною; но Он не принял» (Мк. 15:22—23).

Вот она — настоящая сила духа!

В противовес сказанному, сторонники винопития поспешно приводят самую убойную с их точки зрения цитату, которая, как им мнится, просто вопиет о невежестве им возражающих: «И когда они ели, Иисус взял хлеб и, благословив, преломил и, раздавая ученикам, сказал: приимите, ядите: сие есть Тело Мое. И, взяв чашу и благодарив, подал им и сказал: пейте из нее все, ибо сие есть Кровь Моя Нового Завета, за многих изливаемая во оставление грехов. Сказываю же вам, что отныне не буду пить от плода сего виноградного до того дня, когда буду пить с вами новое вино в Царстве Отца Моего» (Мф. 26:26—29).

Во-первых, в данном фрагменте ничего не говорится о том, что там было в чаше. Кстати, во всех синоптических евангелиях присутствует только «чаша» и — ни слова о том, что в чаше. Поэтому, я и не подумаю принимать во внимание домыслы церковников, потакающих своему позорному алкогольному пристрастию, коим мерещится всюду только вино. Еще Л. Н. Толстой в статье «Пора опомниться!» подметил: когда люди сами воруют, им кажется, что все воруют; когда люди пьют, кажется, что все пьют.

Во-вторых, «не буду пить от плода сего виноградного» — не в этой ли строке древнему иудею, извратившему суть слов Иисуса, причудилось именно броженое вино? А почему не коньяк пять звездочек — он же ведь тоже от плода виноградного? А почему не просто свежевыжатый сок?..

В-третьих, «буду пить с вами новое вино». Ну, вот оно — вознамерился, наконец-то, Иисус выйти из «завязки», да по прибытию тутошних сотрапезников в тамошних кущах и отпраздновать радостное! Но, увы, и это не так. С вопросом о «новом вине» блестяще, на мой взгляд, разобрался известный богослов, профессор теологии и истории церкви С. Баккиоки (1938–2008). В своей замечательной книге «Вино в Библии» он приводит цитату из Словаря Уэбстера за 1828 год: «Новое вино — вино, выжатое из винограда, но не броженое».

Таким образом, новое вино — это свежевыжатый сок.

После подобного пояснения становится совершенно понятной и цитата из Книги плач Иеремии: «…дети и грудные младенцы умирают от голода среди городских улиц. Матерям своим говорят они: «где хлеб и вино?» (Плач. 2:11—12). Представляется совершенно очевидным, что дети и грудные младенцы хотели совсем не того вина, которое «приводит в омрачение ум всех людей, пьющих его» (2 Езд. 3:18), не того вина, которое «укусит, и ужалит, как аспид» (Притч. 23:32), не того вина, под влиянием которого Ной «опьянел, и [лежал] обнаженным в шатре своем» (Быт. 9:21).

Хотели не того вина, но — вина?

Значит, есть разное вино, о котором говорит Библия?

В таком случае, почему церковники, причащающие свою паству 16-градусным кагором, вообразили, что они предлагают именно то вино? А вдруг не то? Ведь вопрос — пить или не пить броженое вино — это вопрос наипринципиальнейший. От того, каков ответ, т.е. выбор, зависит: будет Россия хронически алкоголизирована или же — ориентирована церковью на трезвость. Я понимаю, что сами церковники, по крайней мере, думающие, давно уже догадались, что они с этим пасхальным вином вляпались в очень нехорошую историю. Совершенно очевидно, что древние христиане подвели, фактически, теологическую основу под тотально-перманентную алкоголизацию православных. Хуже того, позволили себе исходить не из фактов, а из своих истолкований, из своих изощренных домыслов, и поэтому неизбежно приписали Иисусу то, что Он и не делал, и не говорил?! И затем уже, по крайней мере, некоторые из этих сторонников винопития, пытаясь хоть как-то минимизировать негативные последствия своей ложной ориентации, но не смея возвысить голос в защиту открывшейся им истины, — трезвость — от Бога, опьянение — от беса, — вынужденно подряжаются вот уже два тысячелетия подряд на совершенно бесплодную борьбу с всенародным, и со своим собственным пьянством.

Но, увы, не осуждая зачин пития, с гневом обрушиваясь лишь на плоды винопотребления, пропитанные грехом и патологией, они пожинают лишь осознание, что благие порывы, помноженные на пустые хлопоты — суета сует. И малая закваска продолжает заквашивать тесто. Все более и более. И было б странным это все, когда бы все это понятным не было бы. И очевидным. Ведь вы только посмотрите, с какой детской капризностью церковники настаивают на том, чтобы хлеб и виноградный сок были непременно с дрожжами, производящими спиртовое брожение; какое значение придают церковники наличию именно спиртопроизводящим дрожжам в Святых Дарах! Святые Дары — это, скажем так, да простится мне сказанное, многокомпонентны: они содержат воду, соль, сахар, жир и многое другое. Но именно спирту церковники придают некое сакральное значение, без которого Дары, якобы, уже и не Дары. Более того им почудилось, что в сухом виноградном вине спирта маловато, и они порешили — в Божий Дар непременно нужно подпустить чуток «жидкого дьявола», добавить зелья, т.е. сделать вино крепленым. И они это сделали.

А даже запретили, например, Третьим правилом святых апостолов [72], подменять броженое вино свежим виноградным соком. Подзабыв при этом Иисусово: не человек для субботы, а суббота для человека.

И церковь, разместившая спирт в основе главного обряда христианского богослужения, просто не могла в дальнейшем относиться не благосклонно к его употреблению. И броженое вино, благословленное с амвона, теперь уже с позволения церковников, полилось в людские глотки, разрушая мозги, убивая способность мыслить, верить и любить, низводя людей до таких скотов, каких Земля до эры христианской и знать не знала.

Но — нас не сломить, не согнуть, стоим насмерть! Хлеб — только квасной, вино — только со спиртом! И начхать на то, что из-за проалкогольной позиции церкви в христианском мире видимо-невидимо бед, страданий и горя. Мы не помним и не желаем помнить слова «апостола» Павла, человечьим языком для человеков сказавшего: «Лучше не есть мяса, не пить вина и не делать ничего такого, отчего брат твой претыкается, или соблазняется, или изнемогает. Ты имеешь веру? имей ее сам в себе, пред Богом» (Рим. 14:21).

Трудно сказать, какова причина галлюцинации, на основе которой церковники твердили и твердят, будто бы на Тайной Вечере было броженое, «красное виноградное вино». Евангелисты-трезвенники на этот счет — про вино на пасхальной трапезе — ничего не сказали. Но можно зайти с другой стороны — исходить из слов Иисуса Христа: «Я есмь истинная виноградная лоза» (Ин. 15:1).

Далее, на Вечере Иисус, взяв чашу, «сказал им: сие есть Кровь Моя Нового Завета» (Мк. 14:24).

Что является Кровью лозы? Крепленый, 16-градусный кагор? Не станем, уважаемый читатель, богохульничать — мы ж не батюшки-попы. Тем более что ответ на этот вопрос нами уже найден в Пятой книге Моисея «Второзаконие»: «…и ты пил вино, кровь виноградных ягод» (Втор. 32:14). Кровь виноградных ягод, т.е. свежий, натуральный сок. Сок, который человеком помещается в противоестественные условия, бродит, и уже не является тем, чем он был. Сок, забродивший, вступивший в стадию распада, разложения органических соединений, т.е. гниения, — это уже, в отличие от сока свежего, качественно иное творение. Творение искусственное.

Итак, вернемся к хлебу, отбросив всевозможные глупости про то, что опресноки — мертвы, а квасной хлеб — жив, и что преломлять опресноки — означает следовать иудейской традиции. Есть аргумент, от которого не отмахнешься лихой фразой, и который не истолкование есть. «Справочник православного человека», который выше мы уже цитировали, утверждает: «…в описании Тайной Вечери употребляется греческое слово «артос» (квасной хлеб). Если бы речь здесь шла об опресноках в тексте бы стояло слово «азимон» (пресный хлеб)» [73].

Конечно, на утверждения, сделанные в словарной статье, можно и вполне резонно возразить: мол, надобно не токмо слова греческие разбирать умело, но еще и думать, над прочитанным, пытаясь уразуметь, в каком контексте лексемы используются.

Возразить так можно. Так и возражаю. Но… «артос» -то этот от этого не преобразуется в «азимон». А в тексте Евангелия и в самом деле — «ἄρτος», точнее — «άρτον», винительный падеж от слова «ἄρτος». И «артос», действительно, не «азимон». Но, согласившись с тем, что видим, почему мы должны соглашаться и с тем значением, которое церковники данному слову приписывают? Почему мы должны соглашаться с тем, что «артос» — это исключительно «квасной хлеб»? Например, Древнегреческо-русский словарь И. Х. Дворецкого дает такое определение: «άρτος — хлеб (преимущ. пшеничный)» [74].

Таким образом, лексема ἄρτος означает просто хлеб, как и пришедшая ей на смену в эллинистические времена новогреческая лексема ψωμί. И разница сегодня лишь в том, что первая употребляется в церковной языковой деятельности или же входит в состав лингвистических единиц, являющихся частью литературного языка; вторая же, напротив, употребляется для обозначения хлеба как такового и пищи в целом [75].

Ну, для пущей важности, приведем еще одно определение из Греческо-русского словаря Нового Завета: «άρτος, ου м.р. 1) хлеб, хлебец; άρτος της προθέσεως или πρόθησις των άρτων хлеб, принесенный в жертву Богу; 2) еда, пища» [76].

И тут — просто хлеб, и также ничего о том, каков его вид, сорт и производственный рецепт. А хлеб, — как разъясняет нам «Большой толковый словарь русского языка» С. А. Кузнецова, — это «1. Пищевой продукт, выпекаемый из муки. 2. Тесто, приготавливаемое для выпечки. 3. Зерно, из которого приготовляется мука, идущая на выпечку такого продукта. 4. Зерновые (рожь, пшеница и т.п.) на корню. 5. Пища, пропитание».

Подобное же определение дает и «Толковый словарь русского языка» С. И. Ожегова и Н. Ю. Шведовой.

Итак, хлеб — это не только квасной хлеб. И подтверждение тому мы легко можем найти в самой же Библии. Книга «Бытие»: «…и отцу своему послал десять ослов, навьюченных лучшими произведениями Египетскими, и десять ослиц, навьюченных зерном, хлебом и припасами» (Быт. 45:23).

Отметим, что ни в Острожской Библии 1581 года, ни в Елизаветинской Библии (1762 г.), ни в Библии на греческом языке нет слов «зерном» и «припасами» — есть только «хлеб», и оно изображено, как «άρτους». Далее, и это очевидно, хлеб, т.е. άρτους, находящийся в мешках, не буханки и батоны, и не зерно, но — мука. Впрочем, хлеб может быть и зерном: «…и зажег факелы, и пустил их на жатву Филистимскую, и выжег и копны и нежатый хлеб» (Суд. 15:5).

Вывод 1: «артос», т.е. хлеб, существует не только, как квасной — из теста, предварительно заквашенного, но и как зерно, мука, и вообще, как пища. Поэтому, очень ошибаются те православные богословы, которые полагают, что если пресный хлеб обозначается как «азимон», то он уже никак не может обозначаться еще и как просто хлеб, т.е. как «артос». И очень жаль, что сторонники квасного, утверждая свое, т.е. отсебятину, никогда не дают ссылку на источник своей истины. Ну, хотя бы на словарную статью. Увы, они пошли иным путем: в угоду своим хотениям, не просто объявили, что артос есть хлеб, но и содрали с данной понятийной единицы ветви лексической полисемии. И хлебом стал исключительно квасной хлеб. Затем, через публикации еще в XI веке они навязали обществу свои куцеватые представления, и теперь на эти представления сами же и ссылаются, как это делает г-н Пономарев в выше приведенном «Справочнике православного человека».

Вместе с тем, ошибаются и православные богословы, полагающие, что квасное может быть передано только словом «артос». Вот только один фрагмент из книги «Исход»: «…семь дней не должно быть закваски в домах ваших, ибо кто будет есть квасное, душа та истреблена будет из общества [сынов] Израилевых, пришлец ли то, или природный житель земли той. Ничего квасного не ешьте; во всяком местопребывании вашем ешьте пресный хлеб» (Ис. 12:19—20).

В данном тексте «закваска» передана словом «ζύμη», а «квасное» — «ζυμωτοѵ». Не «άρτος», обратим внимание!

Далее, иные богословы византийского покроя, соглашаются, что «азимон» (άζυμοѵ) — это все же хлеб, но — пресный, и потому, считают они, обозначать его словом «артос» совершенно недопустимо.

Почему ж недопустимо?

Еще раз обратимся к книге «Исход»: «Вечером налетели перепелы и покрыли стан, а поутру лежала роса около стана; роса поднялась, и вот, на поверхности пустыни нечто мелкое, круповидное, мелкое, как иней на земле. И увидели сыны Израилевы и говорили друг другу: что это? Ибо не знали, что это. И Моисей сказал им: это хлеб, который Господь дал вам в пищу…» (Ис. 16:13—15).

Речь идет о манне небесной, которая, и совершенно очевидно, никак не могла быть с закваской, но тут для нас гораздо важнее иное: слово «хлеб», произнесенное Моисеем, передано, как… άρτος!

Манна небесная — хлеб. Если же пресная манна — хлеб, то почему не могут быть хлебом опресноки?

Еще об этом же в другом месте Библии: «И нарек дом Израилев хлебу тому имя: манна; (здесь и далее выделено мной. — Е.Б.) она была, как кориандровое семя, белая, вкусом же как лепешка с медом. И сказал Моисей: вот что повелел Господь: наполните [манною] гомор для хранения в роды ваши, дабы видели хлеб, которым Я питал вас в пустыне, когда вывел вас из земли Египетской» (Ис. 16:31—32).

И в данном тексте «хлеб», пресный «хлеб» передан словом άρτος.

Еще пример: «Вот что должен ты совершить над ними, чтобы посвятить их во священники Мне: возьми одного тельца из волов, и двух овнов без порока, и хлебов пресных, и опресноков, смешанных с елеем, и лепешек пресных, помазанных елеем: из муки пшеничной сделай их, и положи их в одну корзину, и принеси их в корзине, и вместе тельца и двух овнов» (Ис. 29:1—3).

Хлеб, таким образом, может быть просто пресным, опресноки могут быть с елеем… Но самое изумительное дальше. В книге Левит все то, что было в корзине, т.е. «хлеба пресные, и опресноки, смешенные с елеем, и лепешки пресные, помазанные елеем» — все это названо хлебом: «И сказал Моисей Аарону и сынам его: сварите мясо у входа скинии собрания и там ешьте его с хлебом, который в корзине посвящения» (Лев 8:31).

А в корзине — только пресный хлеб, и он обозначен, опять же, таким словом, как «ἄρτους»! Тем самым словом, который в Евангелии от Матфея: «И когда они ели, Иисус взял хлеб и, благословив, преломил и, раздавая ученикам, сказал: приимите, ядите: сие есть Тело Мое» (Мф. 26:26)!

Еще аргумент. В Евангелии от Матфея мы читаем: «…как вошел он в дом Божий при первосвященнике Авиафаре и ел хлебы предложения, которых не должно было есть никому, кроме священников» (Мк. 2:26). Хлебы предложения, напомню, — это двенадцать пресных лепешек, по одной от каждого колена Израилева. И в греческом тексте эти пресные хлебы переданы опять же словом ἄρτους!? Переданы тем самым словом, которое, которое мы обнаруживаем и в тексте: «И когда они ели, Иисус, взяв хлеб, благословил, преломил, дал им и сказал: приимите, ядите; сие есть Тело Мое» (Мк. 14:22).

?!..

Могли ли всего этого не видеть богословы, настырно стоящие за непременное заквашивание Святых Даров? Разумеется, если они встали на безжизненный путь аскетизации мышления, т.е. насильственного устранения разнообразия смыслов и значений!

Не способствует установлению истины и настойчивое игнорирование понятий рода и вида. А ведь между тем, именно они дают нам возможность структурировать мир языка, и, соответственно, мир наших представлений. И тогда мы ясно видим, что в родовое понятие хлеб входят, а это, собственно, следует и из его словарного определения: буханка, батон, калач, каравай, лепешка, чапати, лаваш, манна небесная, маца, пшеница, рожь, ячмень, мука…

Артос — хлеб. Но как должно понимать слово άρτος, — выражает ли оно понятие родовое или исключительно видовое? Сей вопрос был поднят греческими полемистами еще в XI веке [77]. Правда, дальше взбудораживания темы полемисты не пошли. Мы же — пойдем. Ибо нам нужна не склока, а ясный ответ на поставленный вопрос.

Итак, книга «Бытие»: «…в поте лица твоего будешь есть хлеб» (Быт. 3:19).

Имел ли Господь в виду то, что Адам будет в поте лица своего есть только квасной хлеб, или же и пресный тоже? Совершенно очевидно, что речь идет о хлебе вообще, т.е. о понятии родовом, которое в Библии на греческом языке, между прочим, выражено словом άρτου.

Далее, текст молитвы «Отче наш»: «Тὸν ἄρτον ἡμῶν τὸν ἐπιούσιον δὸς ἡμῖν σήμερον» — «хлеб наш насущный дай нам на сей день» (Мф. 6:11). И здесь, как и в примере, приведенном выше, также имеется в виду просто «хлеб». Без уточнения его разновидности и состава.

Еще пример: «…не хлебом одним будет жить человек, но всяким словом, исходящим из уст Божиих» (Мф. 4:4). Нужно ли понимать так, что только квасным хлебом или же и пресным тоже будет жив человек?

А в греческом тексте — слово άρτος.

Еще пример. Когда Моисей, обращаясь к Израилю, говорит о том, что он: «…пробыл на горе сорок дней и сорок ночей, хлеба не ел и воды не пил» (Втор. 6:9), он имеет в виду, что только квасного хлеба не вкушал, а опресноки — сколько душе угодно? Конечно, и в данном случае мы имеем дело с родовым понятием, которое в Библии на греческом языке передано все тем же словом –ἄρτον. Передано тем же самым словом, которое в Евангелии от Луки: «И, взяв хлеб и благодарив, преломил и подал им, говоря: сие есть тело Мое» (Лк. 22:19).

Открываем «Псалтирь»: «Слезы мои были для меня хлебом» (Пс. 41:4). Какой хлеб тут имеется в виду? Слезы были исключительно квасным хлебом?

И, наконец, последнее, и самое убойное свидетельство, которое, почему-то оказалось вне внимания исследователей. Мне, по крайней мере, ни у кого не довелось встретить о нем упоминания. Утверждающие, что на Тайной вечере Иисус вкушал квасной хлеб, в подтверждение своей правоты приводят аргумент — в Евангелии стоит слово «артос», а опресноков быть не могло, т.к. еще не наступил праздник опресноков.

Пусть будет так, хотя так оно не может быть в силу мною выше сказанного. Но вот, что мы можем прочитать в Евангелии от Луки, который рассказывает о том, что на третий день после распятия, т.е. в разгар праздника опресноков, когда по всей Иудее невозможно было отыскать ни крошки квасного хлеба, в селении Эммаус воскресший и неузнанный своими учениками, Иисус, сидя за столом с ними: «И когда Он возлежал с ними, то, взяв хлеб, благословил, преломил и подал им. Тогда открылись у них глаза, и они узнали Его. Но Он стал невидим для них» (Лк. 24:30—31). Но! — тут слово хлеб, как и на Тайной Вечере, передано словом «артос» (άρτος), а не «азимон» (άζυμος)!?.. И это не описка, т.к. далее евангелист Лука еще раз свидетельствует: «И они рассказывали о происшедшем на пути, и как Он был узнан ими в преломлении хлеба» (Лк. 24:35). И опять «хлеб» передан словом «артос»!

Вот почему, вот на чем основываясь, мы решительно отвергаем аргумент, выдвинутый, в частности, В. Пономаревым в выше цитируемом «Справочнике православного человека», как научно несостоятельный.

Вывод 2: Опреснок, как видовое понятие обозначается словом «азимус» (άζυμος), но, будучи в то же время хлебом, он на совершенно законном основании входит и в родовое понятие «артос» (άρτος).

Таким образом, мы приходим к пониманию, что на Тайной Вечере Иисус преломил хлеб — «артос», и хлеб тот мог быть, как квасным, так и пресным. Каким именно он был — евангелисты свидетельств не оставили, что и дало всякому желающему фрагмент данного события истолковывать по произволу собственному. Например, греческие полемисты XI века, а с их голоса и полемисты Древней Руси, стремясь к эмансипации от Моисеева закона, к защите христианства от иудейства, утверждали, что хлеб был и мог быть только квасным. Но, понимая, что одной ссылки на слово «артос», стоящее в Евангелии, явно недостаточно, они столкнулись с нуждой доказать, будто бы Тайная вечеря состоялась не на Пасху, а, следовательно, и хлеб вкушаемый был каким угодно, только не опресноком. Одним из первых и, пожалуй, дальше всех в этом направлении пошел Св. Афанасий Великий (293–373), заявивший, что Христос совершил тайную вечерю за день до удаления квасного хлеба. Несколько позже эту мысль дополнил патриарх Антиохийский Петр: «Вечеря, на которой Господь преломил хлеб и раздавая его ученикам сказал: приимите, ядите, была прежде праздника пасхи». Сегодня же эту позицию, не желая ни самостоятельно думать, ни входить в конфликт с традицией, озвучивают, частности, проф. МДА Д. П. Огицкий и свящ. Максим Козлов в своей книге «Православие и западное христианство»: «Есть основание считать, что и Христос совершил таинство на обычном хлебе, поскольку Тайная вечеря происходила не 14-го, а 13-го нисана, то есть накануне того дня, когда евреи Пасху совершали (св. Ин. 18, 28; 19, 31)» [78].

Таким образом, разобрав событие на фрагменты, агрессивное духовенство, большинством себя мнящее, пришло к выводу, что основатели христианства допустили массу грубейших нарушений: и день не тот, и позы не те — не стоя вкушали, но возлежав, и из дому вышли, не дождавшись рассвета… В общем, Пасха, как Пасха не засчитывается. Получается так, что собрались и просто скромно поужинали…

Две тысячи лет спорим: а была ли Пасха? А как не спорить, ведь вопрос не праздный, и ответ не бессмысленный, ибо из ответа — вопрос очередной: в Святые Дары включаем опресноки или же квасной хлеб? А это, в свою очередь, во-первых, определяет — станем ли мы праздновать со старою закваскою, с закваскою порока и лукавства или же поскольку мы, как сказал святой «апостол» Павел, «бесквасны, ибо Пасха наша, Христос, заклан за нас» (1 Кор. 5:6), станем праздновать с опресноками чистоты и истины; и во-вторых, это определяет позицию самой Церкви по отношению к квасному, к забродившему, к вину, содержащему алкоголь. И далее, церковь, в принципе допустившая питие «малых доз», и благословившая питие, уже никак не может возражать, а она и не возражает, против циркуляции вина в обществе. Более того она и сама вынуждена в это общество внедрять представление о том, «что питье спиртного нормальное, оправданное, неизбежное, важное и даже необходимое в нашей жизни занятие» [79].

Вот, почему так важно установить истину, и вот почему на протяжении стольких столетий ведется ожесточенная полемика по вопросам хронологии Тайной вечери и ее ритуальным компонентам.

…А я вот, сегодня вдруг подумал: а в те ли ворота уперлись мы своими высокими лбами? А те ли нюансы мусолим столь тщательно и так настырно? В четверг ли, в пятницу, 13-го нисана, 14-го, апостол ли Иоанн прав или же — Матфей, Лука и Марк? Быть может, важно совершенно иное: то, что иудей Иисус на Тайной вечере по-иудейски отпраздновал ветхозаветную Пасху? Важно, что так, а не иначе воспринимал и Он, и его ученики то, соучастниками чего они были? А они были соучастниками Пасхи, ведь именно об этом же и пишут Марк, Лука и Матфей?

Апостол Матфей: «В первый же день опресночный (здесь и далее выделено мной. — Е.Б.) приступили ученики к Иисусу и сказали Ему: где велишь нам приготовить Тебе пасху? Он сказал: пойдите в город к такому-то и скажите ему: Учитель говорит: время Мое близко; у тебя совершу пасху с учениками Моими. Ученики сделали, как повелел им Иисус, и приготовили пасху» (Мф. 26:17—19).

Апостол Марк: «И пошли ученики Его, и пришли в город, и нашли, как сказал им; и приготовили пасху» (Мк. 14:16).

Апостол Лука: «Настал же день опресноков, в который надлежало заколать пасхального агнца, и послал Иисус Петра и Иоанна, сказав: пойдите, приготовьте нам есть пасху. Они же сказали Ему: где велишь нам приготовить?» Он сказал им: вот, при входе вашем в город, встретится с вами человек, несущий кувшин воды; последуйте за ним в дом, в который войдет он, и скажите хозяину дома: Учитель говорит тебе: где комната, в которой бы Мне есть пасху с учениками Моими? И он покажет вам горницу большую устланную; там приготовьте. Они пошли, и нашли, как сказал им, и приготовили пасху. И когда настал час, Он возлег, и двенадцать Апостолов с Ним, и сказал им: очень желал Я есть с вами сию пасху прежде Моего страдания, ибо сказываю вам, что уже не буду есть ее, пока она не совершится в Царствии Божием» (Лк. 22:7—16).

А что мы? А мы, фактически, говорим: нет, братья, вы вообразили, будто бы у вас пасхальный ужин, а мы вот тут по своим новейшим календарикам посмотрели, посчитали и установили, что шибко вы там и тогда обмишурились, знаете ли.

Понимаете, что происходит?! Есть две точки восприятия: 1. наша; 2. тех, кто был непосредственным организатором и участником Тайной ыечери! И кому виднее, что в действительности происходило в сионской горнице? И кому лучше знать, если не самим участникам трапезы, как они сами воспринимали и понимали то, в чем они соучаствовали?

Если же они были уверены в том, что они празднуют иудейскую Пасху, то ведь они ее и праздновали, как и положено, по-иудейски, т.е. с опресноками. Иначе просто и быть не могло!

Кстати, пасхальной иудейской трапезой Тайную вечерю считали: византийский богослов, монах, экзегет XII века Евфимий Зигабен [80], богослов, церковный историк, архимандрит Киприан (Керн) [81], протоиерей А. В. Горский [82], проф. Н. Н. Глубоковский [83], проф. Н. Д. Успенский [84] и многие другие серьезные исследователи данной темы.

Вывод 3: Констатируя наличие генетической связи и подобия между ветхозаветной законной Пасхой и событием, обозначаемым, как Тайная вечеря, наиболее умные представители из числа экзегетов, и мы вслед за ними, тем самым и вместе с тем, утверждают: на Тайной вечере иудей Иисус Христос и апостолы-иудеи вкушали пресный хлеб, т.е. опресноки.

Что и требовалось доказать.

По ряду причин, которые никак не связаны с тем, что в действительности происходило на Тайной вечере, духовные лица христианской церкви, вступив в сговор друг с другом, возвели в статус канона алкоголизацию Святых Даров. Каков был этот ряд причин, и какие цели на то мотивировали модернизаторов — теряюсь в догадках и домыслах. Но очевидностью помечены причины, под влиянием которых церковники, стоящее на Святых Дарах, как на моральном основании, на протяжении столетий оправдывали винопитие — винопитие не пьянства ради, но токмо славы Божией для; очевидны причины винопития, которому предавались церковники, подрядившие себе в служанки лукавую проповедь «умеренного пития» и высокомерные филиппики против предающихся постыдному пьянству. Последнее, впрочем, ничуть не спасало самих же клириков от неизбежного дрейфа под власть зеленого змия. Например, несмотря на то, что Лука Жидята, епископ Новгородский (первая половина XI века) в «Поучении к братии» настойчиво проповедовал: «не пей безвременно, но пей в меру, а не до пьянства» [85], (не до пьянства, но — пей!), не прошло и века после крещения Руси, как свои рассуждения о частых пирах, о пьянстве в монастырях разместил в своем послании к черноризцу, писателю Иакову митрополит Киевский и всея Руси, святитель Иоанн II (ум. 1089) [86].

Не удосужилось сгинуть пьянство поганое и после того, как церковь на протяжении пяти веков проповедовала эту свою, сущую бессмыслицу — «пей в меру». Да, что там — сгинуть?! Оно не только не сгинуло — преумножилось?! Ведь не из фантазий же своих исходя, царь Иван IV в своем послании (1573 г.) в Кирилло-Белозерский монастырь игумену Козьме с братиею во Христе, раздраженно сетовал: «А в Сторожевском монастыре до чего допились? Некому и затворить монастырь, на трапезе трава растет» [87].

Некому! А это означает, что не какой-то там инок одинокий забулдыжил ненароком, упился до положения риз, а — весь монастырь в стельку пьян! Потому-то ведь и — «некому». А Сторожевский монастырь, заметим попутно, основанный в 1398 году монахом Саввой, учеником преподобного Сергия Радонежского, в те времена играл роль форпоста Московского княжества!

И вот, после таких-то свидетельств, а их — пруд пруди в документах минувших столетий, — находятся еще некие, якобы, «патриоты», пытающиеся кормить нас россказнями о том, что, якобы, никакого пьянства-алкоголизма на Руси отродясь не бывало, и что русское пьянство — миф, и что мы завсегда пили меньше, чем Европа и пр., пр., пр. А если и меньше, так и что с того, коль монастырь некому затворить? Какова надобность непременно в добродетель возводить то, что меньше? Это что же — достоинство? Пить? Пусть даже меньше тех, кто Русь спаивал — немцы, поляки и евреи.

И если пьем мы меньше, то у нас поэтому то, что творится, уже и не пьянство?

Разве того я против, чтоб гордиться Родиной и Отечеством, но не подло ли из одного желания гордиться — припудривать всенародную беду? И не «пудра» ли демобилизует, а потому и позволяет беде обретать хроническую форму? И не объединились ли с самыми подлыми недругами народа все эти, до дурости разошедшиеся, отрицатели наличия пьянства, столетиями разъедавшего Русь!

Иные, оголтело патриотствующие «трезвенники» заявляют, будто бы Святая Русь вообще ни о каком пьянстве-алкоголизме и слыхом не слыхала. Да, как же не слыхала, господа-лакировщики исторического прошлого, если уже митрополит Киевский Иоанн II (1080–1089) говорил о том, что священников, предающихся пьянству, следует лишать сана? Эту же меру воздействия в отношении пьянствующего духовенства предложил и Владимирский собор 1274 года, и Виленский собор 1509 года…

А вот, что писал в своем послании в 1408 году игумен Белозерского монастыря Кирилл можайскому князю Андрею Дмитриевичу: «И ты, господине, внимай себе, чтобы корчмы в твоей вотчине не было; занеже, господине, то велика пагуба душам: крестьяне ся, господние, пропивают, а души гибнут» [88].

Души — гибнут, крестьяне — пропиваются?! И это — не пьянство?

А до голландского спирта «Royal», контрафактной водки, настойки боярышника еще 600 лет!

Пропиваются и гибнут от того пойла — брага, пиво да медовуха — на которое наши «патриоты» никак налюбоваться не могут, выставляя оное, как питие «традиционно народное», от коего, якобы, ни пьянства, ни алкоголизма. Одна пользительность.

Христианская проповедь «умеренного пития» — «не то худо, чтобы употреблять вино в меру, но предаваться пьянству» [89], — не имеющая к трезвеннику Христу ровным счетом ни малейшего отношения, породила не только стремительное расползание порока, но и преумножила беды им порождаемые. И тогда те, кто имел хоть какое-то представление о своей собственной ответственности за происходящее, активизировались. Кто как мог. Взывали, увещевали, стыдили… Священников ссылали за пьянство в монастыри, а монахов в монастырях пороли плетьми… И все впустую — «малая закваска» под звучащее «пей в меру» «заквашивала» все более и более…

Митрополит Московский и всея Руси Симон 22 августа 1501 года направил духовенству Перми послание, в котором слегка пожурив тамошних клириков за бесчинства да за прочие богомерзкие дела, дал своим чадам с высоты нажитой мудрости наиважнецкие советы: питья без времени не принимать, от безмерного пьянства воздержаться и пить только «в подобно время и в славу Божью» [90].

Как вам это нравится: «в подобно время и в славу Божью», но — пить!?..

Катастрофическое состояние в сообществе церковников нашло свое отражение и в сборнике постановлений церковного собора 1551 г.: «…попы и церковные причетники в церкви всегда пьяны и без страха стоят, и бранятся» [91].

В 1551 году Стоглав, признав существование беспорядков, порочащих русскую церковь, и даже угрожающих её будущему, для надзора за поведением духовенства учредил аж специальный институт поповских старост, вменив им в обязанность не допущать пьянства среди клириков. Но… старосты сами пьянствовали?! Стоглав замахнулся на «крайнюю меру» — запретил держать в монастырях «пьянственное питье», но… разрешил монахам употреблять во славу Божью «фряжские вина» (французские, итальянские, генуэзско-крымские) и пиво?! И? И «малая закваска» настойчиво продолжила заквашивать церковное «тесто».

И вот уже в 1652 году митрополит Ростовский Иона вынужденно констатирует: «Да видим, в простых человецех, но и паче же в духовных чинах укоренилась злоба сатанинская, безмерного хмельна упивания…» [92].

Ну, надо же! Призывая пить, церковники каким-то особым образом ожидали не упивания, но… все большего и большего трезвения?

Еще документ. 2 мая 1660 года «Память Коряжемского монастыря игумену Феодосию о наблюдении за монастырским благочестием»: «…ведомо Великому Государю учинилось, что в монастырях старцы, забыв страх Божий и свое обещание, живут бесчинно, по вся дни по мирским дворам ходят, а иные на дворах и ночуют, и с детьми своими и с братьями и с сродичи и с иными мирскими людьми в кельях пьют допьяна, и из монастыря питье, мед и пиво и квас, и съестное выдают, а иные и продают» [93].

И ему в тон да все о том же митрополит Новгородский Макарий: «…попы и дьяконы хмельного питая до пьянства упиваются» [94].

Еще документ. 11 августа 1672 года митрополит Великого Новгорода и Великих Лук Питирим (впоследствии патриарх Московский и всея Руси): «…игумены и черные и белые попы и дьяконы хмельного питья до пьянства упиваются, и о церкви Божьей, и о детях своих духовных не радеют» [95].

И подобное, как мы понимаем, происходило не только в каком-то одной епархии. Подобное было повсеместно — во всех монастырях, и во всех церквях Руси!

Еще документ. 20 августа 1678 года. «Наказ Корнилия, митрополита Новогородского и Велико-Луцкого, Тихвинского монастыря архимандриту Варсонофию об управлении духовными делами и о надзоре за церковным благочинием»: «Да ты же бы учинил заказ крепкой, чтоб игумены, и строители, и черные и белые попы и диаконы, и старцы, и черницы, на кабак пить не ходили, и в миpy до великого пьянства не упивались, и пьяны по улицам не валялися б; а буде кто учнет на кабаке пить и бражничать, и на тех игуменах, и на строителях, и на черных и на белых попах и на диаконах, и на старцах, и на черницах за то править пени по полтине на человеке, и те деньги присылать же в Великий Новгород с иными Софийскими сборными деньгами вместе» [96].

И подобное происходило на протяжении столетий. Беспробудным пьянством были поражены монахи, священники, игумены, епископы и митрополиты. Вот свидетельство богослова, митрополита Московского и Коломенского Макария (1816–1882): «Наконец, одним из главнейших пороков в нашем духовенстве, белом и монашествующем, на который жаловались во все времена (выделено мной. — Е.Б.), была нетрезвость. Против этого порока, не повторяя других правил, собор определил только: «если священник и диакон в какой-либо день упьются допьяна, то им на другой день отнюдь не служить литургии» [97].

«Собор определил» — имеется в виду Московский собор 1503 г. И, обратим вслед за митрополитом Макарием, внимание не то, какую «суровую» меру определил Собор: если упьются допьяна, то на другой день не служить литургии?!

О чем это говорит? Конечно же о том, что церковники уже просто в полной беспомощности пребывая, опустили руки — окончательно смирились. Алкогольная зараза, поразившая церковь, оказалась неистребимой. Так оно ж и понятно: как можно от заразы избавиться, заразу проповедуя? Большое зло вырастает из малых семян. Не понимает этого либо совсем глупый и недальновидный человек, либо крайне лукавый и себе на уме. Но ведь и глупый, и недальновидный, и лукавый, проповедуя непотребное, сам же и страдал и страдает, как и все остальные. В конкретных цифрах число лиц, которые были подвергнуты монастырскому заключению, выглядит так: «В течение пяти лет, с 1855 по 1859 г. включительно, духовных лиц мужского пола содержалось в монастырях 4480 человек, из них более 3300 за нетрезвость» [98].

Вы представляете, до каких чертиков должны были допиться священники — проповедники «умеренного пития», как оттопыриться, чтобы пьющие же братья, т.е. собутыльники их за пьянку подвергли бы столь жесткой изоляции?..

…Известно, что время — лечит. Но, видимо, лечит не все. Вот и от алкогольной хвори, поразившей христианство, избавить оно не смогло. Да и как избавить, если зараза — само оправдание пития, пусть «умеренного», но — пития, вкупе с субстратом — этанолом, вызывающие болезнь, определены как атрибут Святых Даров, их средоточие?! Ведь без продуктов дрожжевого брожения Святые Дары уже и не Дары, а без регулярного вкушения церковного вина ты уже и не христианин. Более того тех, кто причащается опресноками, представители православной церкви называют не иначе, как еретиками, которые вкушают трапезу иудеев, а не трапезу Бога (Никита Стифат), и потому причащающимся не на квасном — Армянская апостольская церковь и Римско-католическая церковь — анафема трижды (Иоанн Златоуст).

Если в вине нет спирта, то это уже и не Кровь Христова, а если хлеб приготовлен без дрожжей, то это уже и не Тело Христово… Но приобщиться к Святым Дарам в том виде, в каком они предлагаются православными, означает также и приобщение к алкоголю. Соответственно, трезвенник не может считаться настоящим христианином, ибо он гнушается продуктов спиртового брожения. (А если они на стороне тех, кто за алкоголизацию Святых Даров, то он не может считаться настоящим сознательным трезвенником). Об этом, напомню, ясно сказано в Правилах Святых Апостолов (51 и 53): тот, кто не вкушает вина, не ради подвига воздержания, но по причине гнушения, да будет извержен из церкви.

Тут, заметьте, есть оговорочка — «гнушается не ради воздержания». Так вот мы, трезвенники, гнушаемся не ради воздержания, которое церковниками понимается, как «способность одолевать свои хотения». У нас нет хотения вина. Мы его неприемлем не потому что нам нужно непременно преодолеть свои хотения и свою страсть. Мы неприемлем вино, и все спиртное по той же причине, по какой не пьем воду из лужи, не пьем лошадиную мочу или же бензин. Нам это все — без надобности.

Страсть винопития, хотение пить спиртосодержащее порождены отчасти установленным ограничением пить много, предписанием непременно пить, но — в меру. Ограничение меры является неосознаваемым катализатором. Вот у мусульман, как мы знаем, нет ограничений. У них запрет. Без оговорок. Нельзя никому, никогда, ни по какому случаю.

К сожалению, двухтысячелетний опыт безуспешных попыток приручить «зеленого змия», все никак не может образумить тщетно пытающихся. Впрочем, быть может в данном случае мы имеем дело не с безнадежной тупостью церковников, а с тем, чего мы не видим, а они нам не показывают. Помните эпизод из басни И. А. Крылова «Волк и Ягненок»? Ягненок старательно, терпеливо и с почтением пытался втолковать Волку, что он воду и не мутил, и в прошлом году не мог обидеть Волка, поскольку отроду ему и года нет еще, и братьев не имеет, и… В результате:

Молчи! устал я слушать,

Досуг мне разбирать вины твои, щенок!

Ты виноват уж тем, что хочется мне кушать [99].

Вот и церковники: они что-то хотят «кушать», что-то хотят, но то, что хотят — материя настолько сакральная, что им и самим уже, похоже, о ней ничего неизвестно, а те, кому известно было, так тех их и нет уже.

Так вот, попытки приручить «зеленого змия» — дохлый номер. Хуже того, своими провокационными фразами «пей в меру», своим суесловием о надобности «умеренного винопития» церковники ни на чуть не сдерживают пьющих, и уж, тем более не на трезвость их ориентируют, но подстрекают к питию, побуждают к питию, что неизбежно влечет за собой тяжелые, а иногда и очень тяжелые, губительные последствия. И, тем не менее, поводыри народные из года в год, и сегодня все дудят да дудят все в ту же дуду.

Например, Блаженнейший Митрополит Киевский и всея Украины Владимир (1935–2014 года), постоянный член Священного синода РПЦ, отвечая на вопрос «Правда ли, что разрешено во время поста пиво?», не моргнув бесстыжим глазом начал бойким языком известные разводы разводить: «Церковь с апостольских времен, основываясь на словах апостола Павла (1 Тим. 5, 23), признавала полезным употребление вина и других слабоалкогольных напитков для укрепления сил. Также, будучи преемницей Церкви ветхозаветной, она считала позволительным употребление спиртных напитков на праздники и в торжественных случаях» [100].

Ну, как?..

Вы думаете, что этому Блаженнейшему Митрополиту совершенно неизвестно о сгубленных душах, о преждевременно, бесславно сгибших людях, о всем том духовном, экономическом, уроне, который наносит алкоголь? Известно. Почему ж он, кроме всего прочего, зная еще и про слова «апостола» Павла — «Лучше не есть мяса, не пить вина и не делать ничего такого, от чего брат твой претыкается, или соблазняется, или изнемогает» (Римл. 14. 21), тем не менее, столь социально безответственен?..

Не потому ли, что есть для проповедников нечто, что важнее брата, важнее гибнущих душ?

Но если идея стала важнее человеческих душ, это — фашизм?!..

Вот почему истинная христианская позиция есть позиция не только абсолютной трезвости, но и позиция неучастия в соблазнении своих ближних. Вспомните, сказал Господь: «Горе миру от соблазнов, ибо надобно придти соблазнам; но горе тому человеку, через которого соблазн приходит» (Мф. 18:7).

Еще одно, незатейливое мнение нашего современника, настоятеля храма Рождества пресвятой Богородицы пос. Образцово Московской области, священника Димитрия Выдумкина: «Употребление вина в меру не возбранено человеку» [101].

Ну, души — гибнут, а тут… Хоть кол на голове чеши!

Еще одно мнение. Профессор Московской Духовной академии и семинарии, известный доктор богословия А. И. Осипов: «Грехом является не винопитие, а пьянство. Об этом говорят Библия и святые отцы. И это не вызывает ни у кого сомнения. Немножко выпить вина не значит «немножко согрешить» [102].

Святые люди — что с них взять!?

Дальше всех, пожалуй, в своем цинизме и пренебрежении к благоразумию пошел бывший на тот момент председателем отдела внешних церковных связей Московской патриархии РПЦ Всеволод Чаплин: «Существует заблуждение, что церковь запрещает употреблять спиртные напитки в период Великого поста. На деле такое ограничение для тех, кто строго хочет следовать церковным канонам и касается только понедельника, вторника и четверга. То есть тех дней, когда в храме не совершается божественная литургия. В остальное время пить можно любые напитки, но при этом главное — соблюдать умеренность.

Церковь никогда не выступала в этом вопросе против народных традиций, тем более что Владимир Святой, приняв решение о крещении Руси, определил, что «веселие Руси есть пити». Позиция церкви в этом вопросе строго определена: грех — не пить, грех — упиваться. Как такового строгого запрета на водку и пиво не существует. Просто важно, чтобы выпивка не превращалась в веселую попойку, поскольку время поста дано для спасения души, для покаяния. Вековые традиции нашего народа всегда учитываются в одном из лучших магазинов Москвы «КРИСТАЛЛ — ГРАДЪ» [103].

Я вполне допускаю, что человек может иной раз что-то непотребное «сморозить», как-то неловко высказаться, но у нашего высокопоставленного сановника выше явленное — сознательная проалкогольная позиция. Вот, что 13 июля 2011 г. на портале «Православие и мир» заявил протоиерей Всеволод Чаплин в своем интервью, отвечая на вопросы читателей: «Лично я не считаю, что употребление вина или чего-либо спиртосодержащего в умеренных количествах — это греховный или безнравственный поступок. Украсить хорошим вином праздничный стол — это давняя христианская и почти общечеловеческая традиция» [104].

И о том же протоиерей Всеволод Чаплин 21 июля 2011 г.: «Выпить несколько бокалов вина на праздничной трапезе — это нормальная вещь» [105].

Что тут можно сказать? Что отец Всеволод идиот? Нет, так нельзя — он от таких словес, от таких наших выводов надежно забаррикадирован своей высокой должностью и саном… Но если такова позиция протоиерея, а он выражает, фактически, позицию церкви, то мы и должны принимать это как позицию. И понимать, что позиция совершенно однозначна — церковь заявляет: пить в меру — это нормально, а жить трезво — грех. Не может же быть нормальным и одно, и другое в одно и то же время. И это сознательная позиция церкви. И дело не в том, что кто-то из них там идиот, или кто-то что-то недопонимает.

Проясним попутно и второй очень важный момент. Священник Александр (Захаров), побывав на Международном съезде практических деятелей по борьбе за народную трезвость «Россия: трезвый путь» 20 октября 1995 г., после съезда 22 октября 1995 г. обратился к своей пастве с проповедью всем хорошо известных и давным-давно протухших дряхлостей: «Церковь никогда не видела причину греха пьянства в вине как таковом. И само по себе винопитие никогда не осуждала. „Не вино грех — а пьянство“, — учил один из авторитетнейших отцов Церкви святой Иоанн Златоуст. Многие же делегаты съезда, как мне показалось, склонны видеть коренную причину пьянства именно в спиртном как таковом» [106].

Крайне неприятное высказывание! Возмутительное высказывание! Но я, пожалуй, с ним… соглашусь. Ведь и в самом же деле: вино не может образоваться само, без соучастия человека. Оно не Богом создано, а человеком, проделавшим с виноградными ягодами определенные манипуляции. Вино, если к нему не прикасаться, не может причинить ни малейшего вреда ни экономике государства, ни генофонду народа, ни людям. Для того чтобы вино нанесло демографический, экономический урон, разрушило здоровье человека, исковеркало его судьбу, нужно начать это вино пить. Но для того чтобы люди начали вино пить, нужно сообщить им, что пить вино можно и нужно. Так ведь именно этим и занимается и священник Александр (Захаров), и церковь, и святой Иоанн Златоуст!

Соответственно, Трезвенническое движение России должно немедленно прекратить совершенно бессмысленную борьбу с алкоголем, с его доступностью и т.п., которую ему навязали те же идеологи, которые навязали обществу пресловутую борьбу с пьянством. Борьба с пьянством, с алкоголизмом, с алкоголем и с его доступностью — это фальшивая мишень! Не алкоголь зло и беда, а проалкогольная ложь об алкоголе, находящаяся в головах! Ведь именно об этом же и говорил наш Учитель, кандидат биологических наук Г. А. Шичко (1922–1986): «Истинная причина любого употребления спиртного — питейная запрограммированность; второй причиной пьянства является умеренное питьё, а алкоголизма — пьянство» [107]; именно об этом писал и кандидат медицинских наук, врач-психиатр А. П. Сугоняко (1945–1996): «Беда вся в том, что даже в очень хорошие головы с детства нередко „вкладывали“ ошибочные представления, превращавшиеся в результате разного рода извращений в навязчивые желания, побуждающие курить табак, употреблять алкоголь, опий и другие яды» [108].

Итак, наши очередные выводы.

Первая причина того, почему церковь вынуждена навязывать обществу питие, как норму — алкоголизация Святых Даров. Невозможно выступать против вина и винопития, если вино — компонент Таинства.

Вторая причина того, почему церковь вынуждена навязывать обществу питие, как норму — личное пристрастие к винопитию самих священнослужителей. Церковь — ассоциация клириков, зависимых от алкоголя, а также клириков, зависимых от алкозависимых.

Третья причина того, почему церковь вынуждена навязывать обществу питие, как норму — нужда поддерживать собственное материальное самообеспечение.

О последней причине поговорим несколько подробнее.

После того, как на пятидесятый день после Воскресения Иисуса Христа на апостолов снизошел Святой Дух, была, как полагают исследователи, образована Вселенская апостольская церковь, — бесструктурная и лишенная иерархии. И апостолы, вдруг обретшие способность проповедовать на языках, до того момента им неведомых, понесли в мир свет Божественной истины. И из числа им внимавших, выделялись единоверцы, которые, тяготея друг к другу, образовывали христианские общины, поначалу неруководимые никем и объединенные только верой. Но любое объединение людей, действующее, в том числе, на основе самого новейшего учения, требует того или иного единства действий, а значит, и «дирижера». Ведь даже когда два человека норовят поднять одно бревно, так и тут нужна — команда: «раз, два, взяли!». Не могут люди, делая общее дело, командовать сами себе, как, кому и когда вздумается. Вот почему довольно скоро средь христиан возобладало убеждение, что Господь дал церкви в лице своих апостолов первую духовную иерархию, и были вынужденно отставлены в сторону слова Спасителя, сказавшего своим ученикам: «кто хочет между вами быть бо́льшим да будет вам слугою; и кто хочет между вами быть первым, да будет вам рабом» (Mф. 20:26—27). И вот уже в дополнение к харизматичным пророкам и учителям, пришли: епископ (блюститель), диакон (служитель), а там и пресвитер (старейшина). И те, кто был при должности, стали именоваться клиром, все иные — мирянами.

И все бы хорошо, но на каком-то этапе жития, христианские общины, только-только обособившиеся, переставшие слыть и быть носителями иудейской ереси, начавшие претендовать на определенную теологическую самостоятельность, были поражены «заразой» многомыслия и страстью инотолкования богословских вопросов. И возникла совершенно реальная угроза распада новорожденного религиозного движения на бессчетное число ересей, угроза утраты единого понимания того, что есть истина и в какой стороне Бог.

Вот тогда-то в дополнение к духовному авторитету понадобился еще и административный ресурс в виде абсолютной власти епископата — «твердой руки», способной провести унификацию учения и подавить еретизацию общин, в веронетерпимости отвергающих друг друга. Считается, что первым христианским богословом, обозначившим общие принципы епископальной организации, был Игнатий Богоносец (ум. в 107 г.). В частности, вот каким немудреным образом в своем Послании к Ефесянам он загонял внимающих ему в общий богословский угол: «Постараемся же не противится епископу, чтобы нам быть покорными Богу. Смотрите на епископа как на Самого Христа. <…> …повинуйтесь епископу и пресвитерству в совершенном единомыслии».

Повинуйтесь, т.е. признайте себя не равными епископу. А как иначе? Тем более что епископ, который выделился из массы мирян, уже только в силу этого одного — иной. Кроме того, неравенство есть основа механизма образования организации — церкви. Церковь же, в том виде, в каком она взращивалась на протяжении двух тысячелетий, — это организм, а в организме нет равенства клеток, органов и систем. Равенство — в безжизненном фарше.

Согласитесь, уважаемый читатель, то, о чем мы с вами сейчас толкуем, просто напрочь отвергает тот принцип, который был изложен Спасителем: «кто хочет между вами быть бо́льшим да будет вам слугою…»? И что из этого следует?

Если это действительно так, то выходит, что церковь, существующая на протяжении двух тысячелетий, построена на абсолютно ложном основании. Иисус провозглашал равенство, а что провозглашают святые отцы?

1-й председатель Синодального отдела по взаимоотношениям церкви и общества Московского Патриархата В. А. Чаплин: «В церкви равенства нет. Равенство — это лозунг, придуманный обезбоженным обществом. В Царствии Божьем равенства не будет. Там люди будут находиться в разном достоинстве. Равенство на самом деле в церкви совершенно исключается. Один статус и одно достоинство у епископа, у священника, у мирянина. И я не испытываю по этом поводу комплексов. Я целую руку епископу и кланяюсь ему всегда, когда его вижу. Миряне целуют руку мне и кланяются мне. И это не игра, это не условность. Это почтение к особой духовной мистической реальности, которая связана с саном епископа и священника. <…> Равенство — это не церковная категория» [109].

Вот и выходит, что одно дело — позиция Иисуса Христа, и совершенно иное — позиция церкви, особым образом структурированной массы людей, прикрывающейся Его именем и Его учением.

Иисус не требовал от своих учеников исповедоваться и регулярно каяться в совершенных грехах, называл их не рабами Божьими, но — друзьями (Ин. 15:15), и мыл им ноги… Ныне ж миряне — уж так приучены — не помня себя лобызают пухлые поповские ручки, и словно распоследние подлюки валяются пред иконами, вымаливая и прощение, и спасение…

Преемники апостолов и мужей апостольских, предавшие забвению основополагающее утверждение Иисуса о равенстве, создав церковную иерархию, вслед за этим были вынуждены предать забвению и второй принцип — о нестяжательстве, ибо иерархам захотелось жить не хуже тех же левитов. А почему бы и нет, ведь задавал же риторический вопрос в Первом послании к Коринфянам святой «апостол» Павел: «Кто, пася стадо, не ест молока от стада?» (1 Кор. 9—7).

И начали иерархи вкушать молочко. Да так во вкус вошли, что священномученик Киприан, епископ Карфагенский (ум. 14 сентября 258) о том времени в своей «Книге о падших» был вынужден сказать: «Весьма многие епископы, которые должны увещевать других и быть для них примером, перестав заботиться о божественном, стали заботиться о мирском: оставивши кафедру, покинувши народ, они скитаются по чужим областям, стараясь не пропустить торговых дней для корыстной прибыли, и, когда братья в Церкви алчут, они, увлекаемые любостяжанием, коварно завладевают братскими доходами и, давая чаще взаймы, увеличивают свои барыши».

И все это в то время, когда последователи Христа уже окончательно дистанцировались от иудеев, и создали христианские общины, в которых царила атмосфера братской любви, выражением которой служили те же общие трапезы и общение в имуществе, ибо никто ничего не называл своим — все было общее, и каждому давалось то, в чем он нуждался; разделение же людей на богатых и бедных осуждалось, а само богатство рассматривалось как «корень всех зол».

Так было.

Однако, по мере того, как увеличивалось общее число верующих, все более и более усложнялась ритуальная и догматическая сторона культа, и крепла церковная иерархия, предполагающая наличие соподчинения, а между общинами возникали связи, все это, и не только это, вскоре вынудило христиан кардинально пересмотреть свои воззрения на материальную сторону своего бытия. В частности, прекратить уподобляться птицам, не жнущим и не сеющим, которых кормит Отец Небесный; признать физический труд деятельностью и основной, и почетной. Тем более что общины уже стали остро нуждаться в собственных зданиях, пригодных для богослужения…

И вот уже на рубеже II и III вв. основоположник Александрийской богословской школы Тит Флавий Климент создает труд «Какой богач спасется», в котором не то, чтобы подвергает ревизии слова, приписываемые Иисусу, о надобности отречения от материального, продажи имения своего и раздаче нищим, ибо «удобнее верблюду пройти сквозь игольные уши, нежели богатому войти в Царство Божие» (Мф. 19:24), — но утверждает, что отрекаться нужно не от богатства вообще, а только от его неправильного употребления, призывает не буквально понимать то, что сказал Господь, придает Им сказанному иное значение, наивыгоднейшее на тот исторический момент: «Отрекаться должно, следовательно, от имущества вредного (страстей), а не от того, которое в руках умеющего пользоваться им пользу может приносить» [110].

И вот церковь, отказавшаяся от принципа равенства, и пошедшая по пути создания иерархии, численно разросшаяся, берет курс на всемерную поддержку тех, кто имуществом пользоваться умеет, и, кроме того, начиная с III века для содержания духовенства начинает использовать надежный ветхозаветный механизм пополнения церковной казны: сбор первинок — первые плоды урожая, и обязательный сбор десятин — десятая часть дохода прихожанина.

Однако христианство так и осталось бы на уровне маргинального религиозного течения, и влачило бы полунищенское существование, но царь Великой Армении Трдат III в 301 году провозгласил христианство государственной религией, император Константин I в 313 году установил режим религиозной терпимости на территории Римской империи, а последний император единой Римской империи Феодосий I Великий в 380 году объявил, что христианство — единственно допустимая религия, и что его подданные должны верить исключительно в единого Бога Отца, Сына и Святого Духа и придерживаться догмата о Святом Духе. Причем, Константин I не ограничился одними лишь гуманистическими декларациями, он подкрепил свою позицию еще и совершенно реальными делами: издал указ о содержании духовенства — церковные должностные лица стали получать денежное и натуральное жалованье [111]; освободил церковь и клир от налогов и общественных повинностей; утвердил за церквями право приобретать недвижимое имущество и владеть им; дал указание вернуть ранее конфискованное или разграбленное церковное имущество; построил роскошные, украшенные злотом и серебром монументальные базилики (только в Риме — семь) и принес им в дар земельные владения в Италии, Африке, на Крите и в Галлии [112].

Сильные мира сего, облагодетельствовав христианскую массу, при этом были не бескорыстны, но расчетливы. Вынужденно. Дело в том, что Римская империя при Константине I, как и Великая Армения при Трдате III, столкнулась с целым рядом кризисных явлений в экономике, ремесле, торговле, в сфере государственного управления. И, конечно же, в атмосфере социально-экономической и политической нестабильности, и всеобщего недовольства ждали своего часа многочисленные претенденты на высшую власть. Достаточно мощной силой этих претендентов могла стать и церковь, к тому времени уже епископальная, т.е. хорошо организованная и единая, представители которой были среди всех, в том числе, и среди обеспеченных слоев римского общества. И Константин не только легализовал эту силу, но и, фактически, подчинил ее своей воле, возглавил ее, объявив себя «епископом внешних дел Церкви». И епископы беспрекословно подчинялись воле императора, ставшего гарантом их сытости и безопасности. Более того, он даже вмешивался в вопросы веры, и даже сам созывал Соборы, и председательствовал на них. Например, по его инициативе в 325 г. Был созвал Никейский собор, на котором присутствовало около 300 участников из Малой Азии, Сирии, Палестины, Египта…

Впрочем, и сама Церковь тому не противилась, и к подобному уже давно была готова. В частности, известно, что еще в 177 году Афинагор Афинянин в «Прошении о христианах» угодливо распинался перед императором Марком Аврелием и его сыном Люцием: «Какие люди более заслуживают получить просимое, как не мы, которые молимся за вашу власть (здесь и далее выделено мной. — Е.Б.), чтобы сын, как требует справедливость, наследовал от отца царство, и чтобы ваша власть более и более утверждалась и распространялась и все вам покорствовало? Это полезно и для нас, чтобы нам вести жизнь тихую и безмятежную (1 Тим. 2:2) и охотно исполнять ваши повеления» [113].

Исполнять повеления власти в обмен на тихую и безмятежную жизнь — такова была рамка сговора. Церковники самым бессовестным образом оправдали беспощадную эксплуатацию, царящую в империи, утешая при этом угнетаемых тем, что за смирение и покорность, за свои страдания тут, блаженны они будут там, в мире загробном, из которого, заметим, от ушедших ни слуху, ни духу. В обмен же за сотрудничество, за лояльность власть имущие отдавали церковникам в безвозмездное владение земли и здания…

Так на платформе экономических и административно-политических взаимовыгод произошло сращение сонма священнослужителей с государственным аппаратом господствующего эксплуататорского класса.

Об этом да еще в подобном тоне крайне неприятно размышлять. Тем более что историческую и духовно-практическую ценность составляют совсем не те, кто расточал свою жизнь на земную суету, но те, кто, пренебрегая шкурной выгодой и даже собственной физической безопасностью, не впадая в различные религиозные спекуляции, утверждал всем своим существом и всем существованием своим простые постулаты учения Иисуса Христа. Но, как читатель понимает, моя задача состоит не в том, чтобы раскрыть положительную сторону практического воплощения христианства, но чтобы показать, как определенные отцы церкви, нечаянно впавшие в губительное заблуждение или же вполне сознательно выдающие ложь за истину, используя нюансы — оттенки и мелочи, до полнейшей неузнаваемости извратили основы и суть. Именно это происходило, например, в Римской Галлии, где отрицание христианского равенства, выражающееся в утверждении господства власти епископов, и стремление к материальному довольству привели к тому, что представители клира стали вербоваться из богатых членов общин, а сама должность епископа буквально покупалась светскими деятелями, в том числе, виноделами и виноторговцами. Соответственно, последние выступали еще и лоббистами своего бизнеса, внедряющими в жизнь представление о винопитии, как о нормальном и естественном образе жизни… И, конечно, сами же пропагандисты винопития становились, как обычно, и первыми жертвами своего порока. И вскоре пьянство среди духовных лиц распространилось столь широко, что Агдский собор 506 г. был вынужден запретить священникам, дьяконам и поддьяконам даже присутствовать на брачных пирах. Кроме того, собор записал в своих решениях: «Прежде всего, клирики должны избегать пьянства, которое есть искра и рассадник все пороков. Поэтому того, кто обнаружится пьяным, мы постановляем, чтобы научился порядку, пусть или будет отлучен от причастия в течении тридцати дней, или подвергнется телесному наказанию» [114].

Конечно, при настроенности церкви на борьбу только с пьянством, а не за трезвость, и при положительном в целом отношении церкви к винопитию, никакие запреты и ограничения ожидаемых результатов дать просто не могли. Потому-то и Маконский собор 585 года был вынужден уже традиционно взывать все о том же: «Ни один пьяный или уже наевшийся священник да не осмеливается совершать жертвоприношения» [115]. То, что священник пьет во внеслужебное время — это ничуть не порицаемо. Личная жизнь вне внимания общества и церкви. Главное, чтоб во время службы на ногах стоял уверенно да чтоб язык не заплетался.

И подобная толерантность, конечно же, не могла не выступать прямым пособником бесовщины, господствующей в христианском мире, замешанной на спиртосодержащей отраве и животных страстях. И нередко эта бесовщина доводила до крайностей. Позорных и преступных. Так, в частности, произошло во Франкской Галлии с епископом Амбренским — Салонием и епископом Гапским — Сагиттарием, которые будучи в пьяном виде систематически доходили до блуда, грабежей, захвата заложников, до буйных драк и даже до убийств. В результате, собор Лионский (567 г.) нашел нужным низложить иерархов, лишить их священного сана. Но — не поразительно ли это? — папа Иоанн III с дозволения известного своей жестокостью короля франков Гунтрамна, причисленного впоследствии за постоянное покровительство церкви к лику святых, отменил решение собора Лионского и восстановил злодеев в сане?!..

…Весьма эффективным подспорьем для насаждения в умах людей идеи винопития и, соответственно, интенсификации процесса всеобщей алкоголизации вскоре стали служить и монахи Римской империи. Монашество, — как утверждал французский историк Франсуа Гизо (1787–1874), — обязано своим происхождением не какой-то специальной затее духовных лиц, но порокам, коими было поражено общество: бездеятельность, развращенность и нищета [116]. Больное общество породило бродяг, бродяги же, одухотворенные христианской идеей, превратились и в странствующих, и в затворе пребывающих монахов, обретших высший смысл своего бренного существования и осознание своей миссии — хранить в чистоте учение Христа.

С другой же стороны, как о том пишет известный российский учёный И. К. Языкова, движение монашества явилось ответом на то, что церковные иерархи увлеклись обретением привилегий, материальных благ, погрязли в коммерции, дошли до продажи и покупки церковных должностей… «…Наиболее духовно чуткие люди, — пишет Ирина Константиновна, — воспринимали внешний триумф Церкви как духовную катастрофу, провидя за пышным фасадом ее внутреннее ослабление. Распространилось даже мнение, что в миру спастись невозможно, что необходимо бежать из мира. Раннее монашество и пустынножительство было своего рода духовным диссидентством, и разбросанные по пустыне монашеские поселения ощущали себя как бы «Церковью внутри Церкви» [117].

Монахи — воплощенное в одиночестве неприятие индивидуальным сознанием мирской суеты и произвола священников, извративших христианскую идею — по подобию своих судеб, а также из потребности во взаимопомощи неизбежно сбивались не только в группы беседующих друг с другом и соборно молящихся, но и совместно проживающих. Так движение одиночек привело к образованию монастырей. Одним из первых, а, возможно, и первым был монастырь, который основал в 318 году на правом берегу реки Нил в Верхнем Египте монах Пахомий.

Конечно, монастыри — места совместного проживания людей, производящих все, в чем они нуждались, — имели и собственную церковь, и трапезную, и пекарню, и помещения для провизии, и скотный двор, и огороды, и виноградники… И конечно же, такое большое хозяйство, при котором были сотни иноков, не могло обойтись без планирования, контроля, вертикальной и горизонтальной координации. И все эти, и многие этому сопутствующие функции на первых порах исполнял настоятель, которому помогали смотрители домов и экономы. На первых порах. В дальнейшем же, поскольку монастыри представляли собой живой, духовный и социально-экономический организм, не могли образовавшись, тотчас же самозаконсервироваться. Монастыри развивались. Получила свое развитие и система управления. Но поскольку монахи были продуктом своего времени, той культуры, в которой жили, мира, в основе которого — принцип конкуренции, соперничества, ежедневной борьбы за кусок хлеба и за место под солнцем, то как могли постичь смысл совершенно бессмысленного, изреченного Иисусом: «кто хочет между вами быть бо́льшим да будет вам слугою; и кто хочет между вами быть первым, да будет вам рабом»?

Между тем, сказанное Иисусом было не столь уж и абсурдным. Более того принцип ненасилия, отказа от принуждения был уже воплощен в практику. В частности, выдающийся путешественник, этнограф С. П. Крашенинников (1711–1755) обнаружил, что «Камчатский народ» до покорения Российскому государству, как, надо полагать, и две тысячи лет тому назад «жил в совершенной вольности; не имел никаких над собою начальников, не подвержен был никаким законам, и дани никому не плачивал. Старые и удалые люди имели в каждом острожке преимущество, которое, однако ж, только в том состояло, что их советы предпочитались; впрочем, было между ними равенство, никто никем повелевать не мог, и никто сам собою не смел другого наказывать» [118].

Подобное же через сто лет после С. П. Крашенинникова обнаружил и русский этнограф, антрополог, путешественник Н. Н. Миклухо-Маклай (1846–1888) в Новой Гвинее: «У папуасов Берега Маклая и большинства других районов Новой Гвинеи не было ни наследственных, ни выборных вождей. В то же время из среды соплеменников стихийно выделялись благодаря своему воинскому искусству, успехам в хозяйственной деятельности или знанию магии „большие люди“ (тамо боро), которые пользовались особым авторитетом. Важные решения обычно принимались сообща всеми взрослыми мужчинами деревни» [119].

Так вот, идею всеобщего равенства, мирного сосуществования без личной гегемонии и без насилия, осуществляемого властью, принять и усвоить иноки так и не смогли. Потому-то и побрели они по тому же пути, по которому уже триста лет шла Церковь. Путь иерархизации. Путь, где влияние осуществлялось не на основе харизматичности личности, а рангом должностных лиц.

С другой же стороны христианская Церковь, стоящая на службе у государства, достигла к тому моменту такого могущества, что вопросы существования тех или иных религиозных образований и лиц, имеющих к ним отношение, зависел уже только от ее благосклонности. В частности, Агдский собор 506 г. в своих решениях записал: «Пусть никто не дерзает начинать или основывать новый монастырь без позволения или одобрения епископа. <…> Если монах без позволения или воли своего настоятеля пришел в другой монастырь, то никакой аббат пусть не осмеливается его принять или держать [у себя], но где бы он ни был, этот монах должен быть возвращен к своему настоятелю» [120].

Соответственно, и сама автономия монастырей очень скоро превратились в чистую фикцию: в V веке епископы распространили, а к концу VI века окончательно распространили свою юрисдикцию на монахов, сделались блюстителями исполнения правил внутри самих монастырей, т.е. присвоили себе право надзирать и порицать. Более того, вскоре в церквях, существующих при монастырях, богослужение стало дозволяться либо тем священникам, которые присылались епископом со стороны, либо тем, которых он в священники рукоположил из числа монахов. Только так и никак иначе. Однако одновременно с теми уступками, на которые вынужденно шли настоятели монастырей, настоятели взамен обретали дарованные им дополнительные права и властные полномочия. А власть — не константа. Дарованной возможностью повелевать другими — рестимулируется дремлющая потребность доминировать, господствовать и держать всех и все под своим контролем, и стремительно влиять на то, что норовит шевельнуться по собственному произволу… Потребность жаждет удовлетворения, но каждый акт ее удовлетворения вместе с тем есть и процесс ее неизбежного роста…

И как остановиться от попирания чужой воли, если всякий отказ от насилия над кем-то тут же оборачивается насилием над собой и, соответственно, вхождением в состояние эмоционально неприятное, в состояние бессмысленно наказанного?

И аббаты, так и не разрешившие сию дилемму, а иные даже и не пытавшиеся ее разрешать, смиренно приняли с ними происходящее, и далее уже тупо, условно-рефлекторно реагировали на те или иные факторы, возникающие в поле зрения, в пределах их компетенции, в зоне их административного и прочего влияния. И вскоре аббаты, уже не избираемые братией, а назначаемые епископами, и зависимые от последних, а первым не обязанные уже ничем, вышедшие из-под влияния не только нравственных законов, но и юридических, отшатнувшиеся, фактически, от Иисуса Христа, призывавшего к равенству, терпимости и любви, несли в этот мир черное зло — растлевали, развращали, пытали неугодных и даже убивали…