Бесплатный фрагмент - Целый мир внутри

1

Перед небольшим магазинчиком битый час стояла чистая черная машина. Когда видишь такие машины, рот будто сам по себе открывается и закрывается, произнося ясно и четко одно лишь слово: «вау». Но что делает здесь подобной красоты автомобиль? Зачем ему стоять напротив входа в захолустный магазинчик?

Наверное, стоит уточнить, что это за авто и кому оно принадлежит. Тогда станет все понятнее.

На чистых черных средствах передвижения — от самоката до аэробуса — с пустыми номерами на них на всех разсамокачиваются-разаэробусиваются сотрудники Отдела Наблюдения — ОН. Понять, чем занимаются сотрудники этого отдела, нетрудно: они наблюдают. Наблюдают за людьми. Эти чистые черные машины — они везде. Они стоят напротив парков, напротив домов, напротив школ. Напротив магазинов и аптек. Они повсюду. Их двери не открываются без лишней надобности, но, когда открываются, то непременно лишь для того, чтобы на задние сидения поместить какого-нибудь неправильно поступающего индивида.

Дверь именно этой чистой черной машины, стоящей напротив именно этого небольшого магазинчика, открылась несколько минут назад, выпустив женщину, одетую в те же цвета — то есть, цвет. Черный.

Водитель сидел совершенно неподвижно. Могло показаться даже, что он не дышит. Думалось, что ему настолько неинтересно все вокруг, что и дышать не стоит. А может быть, он просто отличный работник, который не отвлекается ни на что постороннее, пока это самое постороннее не коснется лично его. Мир вокруг — это мир вокруг. Ничто, кроме самого тебя, тебе не должно быть интересно. Это — одно из правил водителя ОН.

Факт открытия задней чистой черной двери, последующее впихивание туда нечто предположительно человеческое, закрытие оной двери и тот же самый дверезакидной процесс спереди — это либо не было замечено, либо качественно забылось-заблокировалось-удалилось. Исчезло за ненадобностью.

Мозг — не Вселенная, и пространство памяти не бесконечно. Поэтому стоит дорожить каждым местом внутри, не давая постороннему права усидки.

— Имя назови, — коротко и безэмоционально приказала севшая вперед женщина. Она быстро достала планшет с листом на нем и ручку, приготовившись записывать. Задержанный ею индивид не был удостоен и взгляда после заточения внутри чистого черного авто.

Нечто человеческое пододвинулось немного ближе, оторопело посмотрело на водителя и сотрудницу ОН.

— Вы кто вообще такие? — нечто человеческое, судя по голосу, было женского пола. Сотрудница быстро что-то черкнула на листе.

Если бы этим «кто» было дозволено проявлять эмоции, они наверняка изумились бы. Однако им не было это позволено, и женщина в черном только лишь повторила приказ.

— Вильгельм Десятый! — ядовито усмехнулась задержанная. Сотрудники ОН не замечают ни сарказма, ни иронии, ни чего-либо еще, и Вильгельм Десятый, несмотря на несоответствие с отмеченным ранее полом, был записан на листок. Девушка крайне изумилась и всмотрелась сначала в ухо неподвижно сидящего водителя, потом в лицо не понимающей юмора леди. — Ребят, вы что, сумасшедшие? — спросила она, одновременно будучи практически стопроцентно уверенной в получении положительного ответа, и несколько объятой сомнением. На всякий случай она слегка отдалилась. Кто знает, что придет в голову этим двум? Вдруг они безумно засмеются, начнут гадать, любит ли их Вильгельм Десятый или не любит, вместо листков из ромашки вырывая друг другу зубы.

Если бы кто-то посторонний (обыкновенный человек, не сотрудник ОН) слышал бы все это, у него бы моментально отвисла челюсть. Он бы пришел в психбольницу и слег бы с превеликим удовольствием, потому что отвечать в таком духе кому бы то ни было, кто служит в Корпорации Мира и Спокойствия, — это просто крайняя степень безумства.

Женщина не проявила никакого интереса, кроме делового. Она подняла голову и задала очередной вопрос:

— Место жительство, год рождения, — она немного подумала и, снова опустив глаза на листок, прибавила: — вес и рост.

Вильгельм Десятый, казалось, опешил.

— П-простите? — искренне изумилась представившаяся сей персоной девушка.

Сотрудница ОН повторила вопрос как ни в чем не бывало.

— С какой это, собственно, стати вам понадобилась информация о моем весе и росте?

Сотрудница внимательно посмотрела на нервничающую особу на заднем сиденье.

Штаб ОН не полнился глупыми людьми, работающими, как роботы, и задающими одни и те же вопросы, не обращая внимания на отказы в ответе. Они просто выполняли свою работу, однако, натыкаясь на сопротивление, спешили решить проблемы. Если гора не идет, как говорится.

— Данные о весе и росте необходимы в связи с причиной вашего заключения, — спокойным голосом скандировала дама в черном. И она снова собралась повторить вопрос, однако ее перебили:

— А на каких, кстати говоря, основаниях я задержана?

Работник ОН посмотрела на задержанную даже несколько удивленно. Какая странная личность! Неужели она действительно не понимает элементарных вещей?

— Вы задержаны, — после секундного молчания отвечала служащая. — На основании нарушения пункта раздела «Питание» Правил.

— И что это, черт бы вас драл, означает?

Снова секунда удивления. Наверное, попалась какая-то сумасшедшая с синдромом золотой рыбки. То есть, с памятью, размером три секунды. Не успела нарушить правило, а уже забыла об этом.

— Данный пункт, — голос звучал как одноголосая озвучка фильма непрофессионалом. — То есть пункт «о Покупке Еды» раздела «Питание» гласит: «в любое время дня и ночи продукты питания любой калорийности имеют право покупать лица, имеющие низкий ИМТ (17 и ниже). В период с 10.00 до 20.00 продукты, калорийностью не превышающие необходимую дневную норму, имеют право покупать лица с оптимальным ИМТ (18—23). Лица с высоким ИМТ (24 и выше) имеют право на покупку только диетического питания в период с 10.00 до 18.00». Вы нарушили закон, в 8.23 намереваясь приобрести плитку молочного шоколада и пачку круассанов с карамельной начинкой. Однако ранее упомянутый пункт ранее упомянутого раздела дает понять достаточно ясно, что право на покупку продуктов питания в любое время имеют лишь лица с низким ИМТ.

Слушающая этот бред девушка после окончания речи не могла произнести ни слова. Она сидела, раскрыв рот от непонимания и неверия. В голове ее вертелись лишь две мысли: кто спятил, она или они? Не могут же люди всерьез издавать подобные законы! Когда вообще был принят столь глупый?

— Когда вообще был принят этот дурацкий закон? — перефразировал Вильгельм.

Сотрудница изумлялась все больше. Возможно, она тоже начала подозревать, что кто-то из сидящих в машине безумен. Может быть, виною тому был водитель. Слишком уж он молчалив и спокоен.

— Правила были отредактированы и опубликованы вчера.

— Чего?

Задержанная откинулась на сиденье и схватилась за голову.

— Что за дебилизм я наблюдаю? — стонала она. — Что за чушь вы тут несете? Что происходит? Почему вы держите меня тут? Почему я разговариваю с вами? — она убрала руки от лица на несколько мгновений. — Так и знала, что не стоило пробовать травку! — воскликнула она в неистовстве и бессилии. — Ну зачем я только согласилась?

Женщина-сотрудник в молчании ожидала конца припадка своей пленницы. Когда восклицания и сетования прекратились, дама вновь подала голос:

— Скажите ваш вес, рост, дату рождения и адрес местожительства.

— Да гори ты в аду, чертова идиотка! — в слезах крикнула допрашиваемая. Но тут же ответила: — 76 килограммов. 169 сантиметров. 17 лет. Остального не дождетесь. Еще домой явятся придурки всякие, и мама мне мозги вынесет своим занудством по этому поводу.

Женщина какое-то время еще записывала, отмечала, что-то подправляла в листочке. Потом развернула планшет к Вильгельму и, протянув ручку, указала на место под исписанным бланком.

— Подпишите, пожалуйста, — менее официально проговорила она. — Здесь и тут. Подпись подтверждает, что вы осознаете, за что я вас задерживаю. Прошу заметить, что к нарушению пункта «о Покупке Еды» также прибавлен пункт раздела «Поведение», — поймав недоумевающий взгляд заключенной, служащая пояснила: — то есть пункт «о Сквернословии» раздела «Поведения».

Вильгельм Десятый, пребывая в полнейшей прострации, чисто автоматически подписал протянутую бумажку. Звуки, похожие на «что за чертовщина? Это все сон, сон…», вылетали из слегка приоткрытых губ.

Сотрудница ОН забрала планшет и положила его на колени. Поправил волосы и кинув быстрый взгляд на водителя, она дала тому добро на движение.

2

5.55.

Оставалось еще пять минут до подъема, однако Катя уже не спала.

Последнее время она почему-то просыпается до того, как услышит звонок будильника. Она не чувствует дискомфорта, который обыкновенно возникает в этой связи у остальных людей. У нее не портится настроение. У нее не начинает болеть голова и не появляются мысли, как бы всем умереть прямо сейчас…

Нет.

Не имеет значения, на сколько минут ранее Катя открывает глаза и прогоняет свой сон в далекие дали от себя, она всегда чувствует себя огурчиком.

Она села на кровати и попыталась привыкнуть к темноте. Потом пожала плечами и включила лампу. Нет смысла к чему-то привыкать, если это вскоре поменяется. Рано или поздно свет надо было зажечь.

«Интересно, на кой черт вообще придумали будильники?» — подумала юная леди, посмотрев на циферблат, прорезающий яркими зелеными цифрами темень вокруг и дающий понять, что сейчас 5.57.

«Если бы все люди могли просыпаться, как я, — продолжила она свои размышления. — То будильники были бы не нужны».

Катя посидела неподвижно секунды две и кивнула в ответ на эту мысль, внутренне соглашаясь сама с собой.

«Можно было бы запрограммировать людей, как, собственно, эту штуковину. Мозг — это ведь очень странная вещь. Кто знает, что с ним можно вытворять… А вот было бы очень полезно вытворить именно это».

В ее глазах вспыхнул огонек азарта. Катя протянула руку к ящику прикроватной тумбочки и, выдвинув его, достала оттуда блокнот и ручку. Раскрыв блокнот на пустой странице, девушка вспомнила, как она начинала его писать еще давным-давно. Сначала она набросала:

Идеи.

Подумав, она подчеркнула:

Идеи.

Еще немного подумав, она дополнила:

Идеи Вселенского масштаба.

Привычно согласившись с собою кивком головы, Катя записала первую идею. И потом постепенно, день ото дня список все увеличивался и рос, хотя и в малой прогрессии. Блокнот толстый, так что в него вполне могут влезть самые-самые масштабные задумки, хотя на данный момент в нем была всего-то пара-тройка фразочек. Может быть, однажды ей удастся заполнить весь этот блокнотик своими нововведениями?

Раскрыв ручку, Катя добавила к написанному еще один пункт:

Пошаманить с человеческим мозгом. Сделать так, чтобы люди могли запрограммировать себя на подъем с утра в нужное им время.

Будильник зазвенел.

Катя хлопнула по нему рукой. «Какие же ужасно мерзкие звуки издают эти устройства! А вот с мозгом бы все было не так!»

И, в который раз согласившись со своим суждением, Катя пошла завтракать.

3

Чистая черная машина начала движение и двигалась так мягко, что сидящая внутри заключенная даже и не заметила, что куда-то начала уезжать.

Когда же она обратила внимание на окружающий ландшафт, автомобиль уже притормаживал, заворачивая на парковку около Корпорации — пожалуй, самого большого здания в мире на данный момент. Да и навсегда.

Как только все трое прибыли на место назначения, женщина осторожно вышла из салона и, открыв дверь со стороны Вильгельма, пригласила данную личность проследовать за собой. Что та не преминула сделать, потому что сил на сопротивление у оной просто-напросто не хватало. Рот был открыт в изумлении. Брови давным-давно сошлись на переносице. Глаза выражали одновременно совершенно невероятную смесь эмоций, состав которой описывать я не берусь ввиду невозможного колорита.

Сотрудница не проронила ни слова с момента подписания задержанной вынесенного ей приговора. Работа была выполнена. По крайней мере была выполнена та ее часть, в ходе которой требовалось шевелить языком. Теперь же этого не требовалось. А если не требуется — значит, запрещается. Одно из двух.

Водитель остался в салоне. Его работа заключалась только лишь в постоянном пребывании внутри автомобиля. До самого окончания срока службы.

Женщина же тем временем вела Вильгельма в здание Корпорации.

Ах да, здание.

Наверное, тебя интересует его вид и все такое прочее, что обыкновенно интересует людей при упоминании чего-то, о чем они не имеют ни малейшего представления?

Оно большое, как уже упоминалось. Не просто большое, а чертовски огромное. То есть оно огромное настолько, что вряд ли способно вместиться в ваше сознание.

Если попытаться сосчитать его этажи, стоя на земле, — то потеряешься в облаках и собьетесь со счета где-то на восемьдесят-мне-не-хватает-обзора этаже. Так что лучше и не пытаться это сделать. Бессмысленно. Что странно — под землей нет ни одного этажа. Казалось бы, что за несуразица? Разве возможно нечто подобное? Разве здание не обвалилось бы, склонившись под грузом давящих на него законов физики?

Я не конструктор, не архитектор. Я лишь описываю то, что есть, не решаясь давать свою оценку тому или иному замеченному мною объекту или субъекту. Я жму плечами, не решаясь искать ответы на ваши вопросы.

В ширину же Корпорация раскидывается на столько, что невозможно было увидеть ничего, кроме нее.

И, конечно же, оно квадратно. По крайней мере, такое создается впечатление, когда на него смотришь. Ты предстаешь словно бы перед огромным холстом черного цвета. Эдаким квадратом Малевича в масштабе несколько тысяч к одному. То есть это не увеличенное подобие обыкновенных жилых домов — нет и нет. Это непомерно огромный квадратный ужас, обойти который просто невозможно. И именно поэтому по всей его площади перемещаются лифты: они ходят и вправо, и влево, и вверх, и вниз — как в «Чарли и шоколадная фабрика». И очень быстро. Однако, как и чистые черные машины, абсолютно неощутимо.

Подойдя к одному из входов в этот идеально сконструированный ад, женщина наклонилась перед сканирующим устройством, подставив ему свой глаз.

Вильгельм хранил молчание.

Он не заговорил и после входа вовнутрь.

Если снаружи Корпорация представлялась чем-то вроде сплошной черной стены, то внутри это было нечто сродни бесконечному морю ярко-синего. Ярко-синие стены, потолки, полы, столы, стулья… Даже сотрудники были одеты уже не в черные костюмы.

Пленница посмотрела на свою сопровождающую и открыла рот еще шире (он не закрывался с самого начала движения автомобиля ОН). А причиной тому был тот факт, что костюм этой самой сопровождающей тоже не был черным — он был ярко-синим. Бесспорно.

Девушка посмотрела на себя. Если бы мускулы лица были бы более эластичными, если бы кожа была более гибкой, если бы костей в лице не было, то… вполне вероятно, точнее даже — совершенно очевидно, что челюсть Вильгельма сейчас валялась бы на безупречном белом полу. Причиной же этого являлся факт абсолютной наготы. Задержанная была совершенно голой. Она встала как вкопанная посреди зала, пытаясь (понятное дело, безуспешно) хоть как-то прикрыться своими маленькими ладошками.

Женщина остановилась и пару секунд безмолвно понаблюдала за этой сценой. Ее терпение иссякло, и она вопросила:

— В чем дело? Почему вы не следуете за мной?

Девушка дрогнула и сумасшедшими глазами посмотрела на спрашивающую.

— Вы что, ослепли?! — ее голос срывался так, словно связки катались на американских горках — то вниз, то вверх. — Я же голая!

— И что вас смущает?

— Я не уверена, — саркастично начала девушка. — Но, быть может, то, что я ГОЛАЯ. Я СТОЮ ГОЛЫШОМ НА ГЛАЗАХ У ЛЮДЕЙ.

— Почему вас это смущает? — женщина готова была удивиться.

— Я СТОЮ ГОЛЫШОМ НА ГЛАЗАХ У ЛЮДЕЙ В ЗДАНИИ, НЕ ИМЕЮЩЕМ НИ КОНЦА, НИ КРАЯ В МИРЕ, НЕ ИМЕЮЩИМ НИ НОРМАЛЬНОСТИ, НИ СМЫСЛА. Я КАК ЕВА В ЭДЕМСКОМ САДУ, ЧЕРТ БЫ ВСЕХ ВИЛАМИ ИСТЫКАЛ!

Сотрудница ОН оставалась хладнокровной. Однако почему-то она стала чуть более разговорчивой, нежели вне стен Корпорации.

— Не понимаю, к чему так горячиться, — практически пожала плечами она, не спуская глаз с арестованной. — Это стандартная часть. Вы получите свою робу, если пройдете дальше. Простой здесь ничего не решит. А смущаться нет смысла — сотрудники не обращают внимания на нарушителей. Обращают же только в исключительных случаях и проявляют интерес не более, чем исключительно профессиональный.

Вильгельм был немного успокоен, но ему все равно не очень-то верилось в только что произнесенные слова. Правда, особенного выбора не было. Либо идти далее за этой странной особой, либо стоять нагишом на обозрении у несметного количества работников данной близко-к-бесконечной Корпорации.

Поначалу медленно, но уже скоро в разы быстрее пленница пошла за своим изувером. Так же скоро она сумела представить, что она по-прежнему одета и что никто на нее не смотрит. Со вторым дело пошло на ура, ибо ее либо на самом деле не замечали, либо старались не замечать, либо искусно претворялись, что не замечали. Это немного успокаивало. Не настолько, чтобы почувствовать себя вновь в своей тарелке, однако все-таки достаточно.

В следующие несколько секунд работница ОН и Вильгельм неслись сквозь здание Корпорации в прозрачном лифте. Если Вильгельм и надеялся избежать неловкости пребывания в чем мать родила хотя бы в этом местечке, то все надежды его разбились о белизну под ногами.

— Куда мы едем вообще? — наконец решилась поинтересоваться девушка. — Я уже молчу насчет того, где мы, почему мы здесь и что за фигня творится вокруг, но… но мне действительно хотелось бы узнать хотя бы то, что меня ждет еще.

— Мы едем в кабинет Опроса. Далее, когда вас опросят, вы посетите кабинет Осмотра. Когда вы пройдете осмотр, вы посетите кабинет Психографии. После вас ждет составление протокола в кабинете Составления Протокола. В кабинете Вердикта вы узнаете, что вас ждет впоследствии (то есть какой срок и где вы будете отбывать, а также что вы будете делать во имя искупления вины). На конечном этапе, согласно Вердикту, вам выдадут униформу, отправив вас в назначенное место.

Не имело никакого смысла, будет ли она против всего этого, не будет ли. Не имело никакого смысла, закричит она сейчас или откажется идти. Было ясно только то, что она попала в какую-то несуразицу. Она оказалась в каком-то параллельном мире. Это уже более-менее стало ясно.

Либо она просто сошла с ума, что вероятнее. Но тогда противиться лечению еще бессмысленнее. Тогда в буйстве нет резона, тогда надо подчиниться.

И, прикусив язык, Вильгельм бесшумно выдохнул, смирившись со своей судьбой.

4

Тостер выплюнул два поджаренных ломтика хлеба. Аккуратно достав их и положив на тарелку, Катя уселась завтракать.

На кухне сидела только одна она, потому что в такой ранний час все остальные члены семьи еще спят. Отцу с матерью на работу вставать только в 7:00. Соответственно, и брат поднимают тоже примерно в это же время. Одна она с шести утра на ногах: ей, видите ли, нравится добираться до колледжа самой, на автобусе, хотя работа родителей находится в той же стороне и ее всегда норовят подвести, но Катя ни в какую не соглашается, объясняя это тем, что, как будущий социальный работник, она очень заинтересована наблюдением за людьми. А где, как не в общественном транспорте, можно проследить за ними, попытаться вглядеться в их души, прочитать их характер по выражению лица?

Чтобы никого не будить, Катя закрыла дверь и только после этого включила телевизор на как можно меньшую громкость.

Она любила смотреть с утра новости: ее интересовали события вне зависимости от их сферы и рода. Будь то экономика, политика или простейшие аварии на дороге — Катя с увлечением вслушивалась в каждое слово репортера. Она вгрызалась в хрустящие тосты зубами, а в телеэкран — глазами.

Сегодня с утра вещал самый нелюбимый Катин журналист — он был приезжим, в его голосе ясно слышался акцент, и это заставляло слушающую его девушку ерзать на стуле от неудовольствия.

— Зараза, весь аппетит перебил, — бурчала она себе под нос, как ни в чем не бывая поедая кашу и тосты.

Самое раздражающее было то обстоятельство, что не было никакой возможности переключить канал. Нет, то есть фактически это было вполне возможно. Для кого угодно, но не для Кати, ведь новости с утра — это то, без чего она ни при каких обстоятельствах обойтись не могла. Кто-то не может обойтись без посещения McDonald’sa каждую неделю, кто-то — без любимого человека, а Катя — без утренних новостей.

Она скорее бы отказалась от завтрака, а также от обеда и ужина, нежели согласилась бы пропустить эту невероятно важную частицу своего дня.

Недовольно ковыряя ложкой кашу, Катя хмурилась и думала очередные мысли.

«В чем-то Гитлер был прав, — со странного предложения начала она свои размышления. — Конечно, не в сжигании людей, но… но он был прав, желая сделать весь мир единым государством с единым языком и едиными правилами».

Немного помолчав внутри себя и будто взвешивая эту идею, Катя отправила еще одну ложку завтра себе в рот.

«Не было бы никаких войн, — продолжила она спустя мгновение, так и не вытащив ложку и зажав ее вместо этого губами. — Была бы одна валюта без всяких глупых курсов и скачков на биржевых рынках. Или можно было бы ее вообще убрать. К чему деньги в едином государстве?»

Глаза Кати засияли, она улыбнулась и вознаградила себя еще одним куском тоста.

«С другой стороны, — на полуоткушивании подумалось ей. — Отпала бы надобность в переводчиках и языковедах… хотя… это даже к лучшему, — она качнула головой, что делала всегда при соглашении с самой собой. — Не надо было бы изучать другие языки. Их бы ведь просто не было! Появилось бы больше свободного времени, которое можно было бы потратить на что-то более полезное. Стало бы проще общаться вообще, — Катя посмотрела в телевизор и снова поморщилась. — Ни у кого бы не было больше акцента».

Взяв паузу в умозаключениях, Катя некоторое время старалась игнорировать произношение репортера и мирно завтракать, однако вскоре ей пришла в голову еще одна мысль, и девушка сконцентрировалась на ней.

«Было бы еще лучше, если бы в учебных заведениях не приходилось изучать то, что впоследствии не пригодится… Ведь тригонометрические формулы в магазине не применишь? Ведь тот факт, что ты знаешь, что происходит на каждой из фаз митоза и мейоза ничего не дает при подстрижке газона? Ведь, смотря на Солнце, ты не думаешь о том, сколько градусов на его поверхности?»

Прервав утреннюю трапезу на половине, Катя рванула в свою комнату и, плюхнувшись на кровать, взяла ручку, открыла блокнот и сделала новые записи:

Создать единое государство с единым языком и едиными правилами.

На основе выбора самого человека учить его тем наукам, которые ему будут нужны впоследствии. Азы, важные для обыденной жизни — то есть математика, чтение, правописание и некоторые другие — обязательны для всех. Остальное — только по выбору. И человек имеет право менять набор изучаемых предметов в зависимости от своего собственного желания.

Поставив точку и прочитав написанное, Катя удовлетворенно улыбнулась, снова закрыла блокнот и пошла доедать свой завтрак.

5

Кабинет ничем не отличался от всего остального здания — то есть он был совершенно однотонным от пола до потолка, включая все в нем находящееся, но исключая лишь сотрудника Корпорации, потому что цвет краски был белым, а не синим, как в коридорах.

Облаченный все в тот же синий костюм, что и работница Отдела Наблюдения, этот молодой человек, на лице которого нельзя было прочесть ничего совершенно, сидел и с абсолютной безэмоциональностью, чисто механически читал разложенные на столе бумаги и что-то подписывал то тут, то там.

Когда вошел псевдо-Вильгельм, сотрудник механически посмотрел на него, отодвинул бумаги на край стола и, образовав пальцами двуручный кулак, так и не спускал глаз со своего гостя.

— Садитесь, прошу вас, — спустя какое-то мгновение предложил он, указывая на стоящий напротив его рабочего места идеально белый стул. Вошедшая конфузилась. И не мудрено конфузиться, когда стоишь обнаженная перед незнакомым человеком, а тем более — мужчиной.

Подавив в себе порывы негодования, возгласы изумления и крики бешенства вперемешку с дичайшим желанием забиться в угол и умолять объяснить, что происходит вокруг, Вильгельм воспользовался предоставленным ему предложением и сел, направив свой взгляд прямо в лицо своему новому мучителю.

— Что ж, — сказал тот, наконец опустив глаза и покопавшись немного в разных кучах бумаг на своем столе. Наконец найдя то, что искал, он снова посмотрел на задержанную. — Вы, как вам уже известно, находитесь в кабинете Опроса. В процедуру опроса входит сканирование сетчатки глаза, путем которого можно узнать всю истину от и до, не прибегая к расспросам арестанта. В случае несовпадения ранее данных вами сведений и полученных в процессе сканирования сетчатки, будут заданы дополнительные вопросы. Факт несоответствия…

— Подождите-подождите, — прервала заключенная. — А если я прямо сейчас скажу вам, что несоответствие будет?

Во взгляде сотрудника скользнуло напряжение.

— В каком смысле? — уточнил он. — Вы хотите признаться, что соврали?

— Ну, если это нельзя назвать как-нибудь помягче, то, скорее всего, да — я хочу признаться, что я соврала.

Мужчина слегка приподнял брови, будто недоумевая и даже несколько сомневаясь в адекватности своей собеседницы.

— Факт несоответствия будет занесен в протокол как отягчающее обстоятельство согласно пункту «об Обмане» раздела «Поведение», — он вновь посмотрел в глаза Вильгельму. — Ваше признание или непризнание не сыграет никакой роли. Факт вины невозможно умалить словами.

Он подождал, ответит ли на его слова мучимая им личность, но, так и не дождавшись ответа, занялся приготовлениями к опросу. Осмотрев стол, он пододвинул чуть ближе к себе какое-то странное устройство, чем-то напоминающее то, к которому подносила глаз спутница первых ее этапов заключения.

Установив все, как надо, кое-где кое-что прощупав для верности, сотрудник Корпорации искусственно улыбнулся своей визави.

— Поднесите глаз к вот этому разъему, — показал он на круглый разъем. — И не моргайте буквально… вот и все. Ждите.

Пленница уже не протестовала. Она смирилась со всем происходящим.

Да, наверное, она просто-напросто переборщила с дозой наркотических веществ… Иначе как еще можно объяснить всю происходящую чушь?

«Ничего, — попыталась она утихомирить непонимание и панику внутри себя. — Скоро все пройдет. Ничто не вечно. Вот и это скоро кончится».

Мужчина тем временем что-то писал. Он не смотрел больше на Вильгельма. Получив все важное, он с какой-то чуть ли не одержимостью принялся за свою работу. Присутствуй в его теле, разуме, душе или где бы то ни было хотя бы намеки на чувства и эмоции, его пальцы наверняка тряслись бы от возбуждения, в его глазах наверняка отплясывал бы адский огонь, а его кровь наверняка отплясывала бы в венах жигу. Однако ввиду отсутствия всяких там переживаний и прочего этот индивид был совершенно спокоен, исполняя свои функции быстро и качественно, без сбоев. Как робот какой-то.

— Хорошо, — вскоре повернулся он к сидящей напротив девушке. — С Опросом мы закончили. Теперь вам на Осмотр.

— А… — попыталась что-то спросить арестантка. — Вы не скажете мне, где и какие еще несоответствия вы нашли? Или, может, вы хотя бы дадите мне информацию относительно того, сколько мне светит и что мне светит вообще, если быть уж до конца откровенными? Я ведь совершенно не могу понять, почему я нахожусь… — она осмотрела помещение полубезумными глазами, силясь подобрать правильное слово, но докончила только: — здесь?

Мужчина все так же безынтересно улыбался.

— Я делаю только то, что мне положено делать. Вы спрашиваете меня о сферах, в которых я ничего не смыслю. Я знаю только то, что делают при Опросе. Большее — не в моих интересах, — он снова подождал ответа, но, снова не дождавшись, попрощался, скалясь все так же: — прощайте.

Пока девушка шла до двери, ее мозг, отчаянно вцепившись в только что услышанное, мало-помалу начинал проводить анализ всего происходящего. Пока выводы было рано делать, но начало им было уже положено.

Стоило посетительнице этого невероятного здания выйти из кабинета Опроса, как она не встретила, хотя и ожидала встретить, свою компаньонку. Это произвело двоякий эффект: с одной стороны, было как-то несподручно остаться без какой-либо компании в этом повернувшемся вокруг своей собственной оси здании этого повернувшегося вокруг своей собственной оси мира; с другой же — от факта ненахождения рядом еще одного двинутого на голову человека становилось как-то легче.

Искать кабинет Осмотра Вильгельму не пришлось — тот чудесным образом нарисовался прямо перед глазами. То есть действительно — прямо напротив. Буквально в нескольких сантиметрах. И нет, ничего не двигалось само собой, ничего не перемещалось в пространстве, не меняло своего положения, как лестницы в школе Хогвартс. То была сама девушка, а точнее ее ноги — они в тайне от своей хозяйки привели ее к нужной двери.

Считая излишним стучаться в двери к кому бы то ни было (ведь какой же смысл проявлять такт к людям, сошедшим с ума?), Вильгельм вошел внутрь.

Здесь все было совершенно так же, как и в прошлом кабинете — даже стол, казалось, ничем не отличался: на нем будто даже те же кипы листов были. Вот только лицо за этим столом было другим.

Не дожидаясь приглашения, вошедшая сама себя усадила напротив нового своего изувера и начала буравить его лоб своим взглядом. Ощутив или не ощутив это, но в любом случае подняв свою голову, мужчина улыбнулся (точь-в-точь так же, как предыдущий). Но только в лице этого уже можно было заметить неглубокие бороздочки морщин, тогда как у прошлого такого не примечалось.

— Здравствуйте, — поприветствовал работник. — Вы, как вам уже известно, находитесь в кабинете Осмотра. В процедуру осмотра входит обследование наружное и внутреннее. Внутреннее обследование проводится путем просвечивания вашего тела рентгеном. На основе полученных данных сгенерируется ваша медицинская карта (на время пребывания в месте для провинившихся). Сведения о вашем здоровье важны для вынесения Вердикта, они непосредственно влияют на решение, какую работу вам назначить, — закончив свой спич, сотрудник воззрился на Вильгельма в ожидании ответа. Не получив его, он продолжил, склоняясь над бумагами и роясь в них: — раз у вас нет ни вопросов, ни возражений, тогда встаньте.

На сколько она могла судить, Осмотр был не чем иным, как проверкой у хирурга, педиатра или кого-то там (уже и не упомнишь их всех), которого надо было посещать раз в год на диспансеризации вместе с классом. А ей-то вот подумалось, что с окончанием школы и эти мучения кончатся, — однако не тут-то было. Мало сказать, они не кончились, так и само обследование проводят в каком-то совершенно непривычном мире.

Встав в стандартную позу (ноги на ширине плеч, руки раскинув), осматриваемая постаралась не покраснеть, как рак, и не ударить при первой же возможности этого недоврача по его холодным пальцам. Но надо было терпеть. Он вроде как не обращает особенного внимания на тот факт, что перед ним — совершенно голая особа. Это было и радостно, и обидно.

Тем временем «доктор» осматривал и прощупывал представленное тело очень тщательно. В его глазах можно было бы разглядеть какую-то безумнейшую радость, чуть ли не счастье. Он был настолько доволен наличием работы, что принялся за ее исполнение с редчайшим фанатизмом. Хотя… вполне возможно, что и не таким уж редчайшим: похоже, что у всех в этой Корпорации работающих мозги на работе сдвинулись. И куда-то завалились.

— Пройдите вон туда, — оторвавшись наконец от своего занятия, проговорил мужчина и указал на стоящий у левой стены аппарат. Это механическое устройство представляло собой нечто подобное рентгену, только, насколько можно было судить, эта вещь просвечивала сразу все тело, а не только какую-то его часть.

— А… — неловко начала девушка, с опаской глядя на рентген 2.0, как она обозвала его про себя. — Мне говорили, что рентгены для здоровья опасны… а эта вот… м… штука… она выглядит очень… — слова не шли на язык, и этим воспользовался собеседник.

Он посмотрел на спрашивающую взглядом, вполне конкретно выражающем вопрос: «в своем ли ты уме, дамочка?» и, внутренне, видимо, убедившись в отрицательном ответе, пояснил для дамочки вслух:

— Какие-то старые рентгены, может, и были опасны, но это, — он ласково погладил «это» и с блеском в глазах и улыбкой на лице, продолжил: — это чудо науки. А чудо науки не может причинять вред!

Не сказать, чтобы эти восхваления убеждали, но другого выхода все равно не было.

Пожав плечами, Вильгельм Десятый занял место внутри этого механического нечто, а работник Корпорации тем временем сел за свой стол и начал что-то писать. Как только на его столе появились еще и снимки Вильгельмовского организма, он, казалось, разошелся так, что мог бы тут же и взорваться. Удивительно, как некоторым людям нравится их работа! Невероятно, что кому-то она может нравится НАСТОЛЬКО.

Выйдя из временной кунсткамеры, мучимая тихо подошла к своему прежнему месту и села, как-то сочувственно поглядев на трудящегося в поте лица человечка. Она вздохнула.

Мужчина замер. Какой-то миг он не шевелился вообще, но после, подняв глаза на девушку, он улыбнулся холодной, ничего не выражающей улыбкой и произнес:

— Спасибо. Вы свободны. Следующий процедура — психография. Прощайте.

Все они — что первый, что второй — прощались с ней. Они не говорили «до свидания». Они именно прощались.

Раньше, когда кто-то говорил «прощай», в голове не возникало мысли о том, что этого человека больше не увидеть. Как-то получалось само собой, что это прощание опровергало само себя. Поэтому слово износилось, потеряло смысл, перестало нести ту энергетику, которую оно должно было нести.

Услышав его сейчас во второй раз, девушка обернулась — мужчина работал все так же, он не поднял глаза и не посмотрел на свою уходящую посетительницу.

«Вот в такие вот моменты начинаешь понимать, что слова имеют вес» — подумала она, открывая дверь и стараясь не упасть под тяжестью услышанных «прощайте».

Осталось три кабинета. Три совершенно одинаковых между собою кабинета с различием единственно в людях внутри белых стен очередного помещения. Хотя процедуры до сего момента не занимали много времени (от силы минут пять), однако тот факт, что проходить их приходилось в полном неглиже, не мог способствовать зарождению оптимистических мыслей и уж точно не растягивал улыбку от уха до уха в радостном предвкушении очередного этапа.

На этот раз арестованная не заметила не только то, как подошла к следующей двери, но и то, как та открылась, впуская визитершу в свое идеально вылизанное и, казалось, отполированное нутро.

— День добрый, — услышанное приветствие вывело Вильгельма из задумчивости ощутимым ударом прямо в лицо. Потерявшись от неожиданности, он только кивнул и сел, повторив ту же самую операцию, что и в двух предыдущих кабинетах.

Сознание, как бы то ни было странно, не хотело полностью возвращаться к арестантке. В то время, как очередной сотрудник объяснял ей, что ее ждет, она отвлеченно думала о чем угодно другом, но только не о том, что надо было.

А рассказывал этот юноша (а в этот раз это был не кто иной, как именно юноша) следующее:

— Вы присутствуете на… — он сбился на самом начале, поняв, что говорит не то, что нужно. Сразу можно было понять, что это не профессионал, как предыдущие два, а еще довольно «зеленый» сотрудник, как говорится. Пробежав быстро по строкам, написанным им в виде шпаргалки на одном из листков, и снова посмотрев на невнимательную посетительницу, он продолжил: — вы, как вам уже известно, находитесь в кабинете Психографии. — Позволив себе слегка улыбнуться и спокойно выдохнуть, но тут же собравшись с духом, «зеленый» заговорил внушительнее, слегка возвысив свой голосок: — В процедуру психографии входит просвечивание мозга специальным устройством, работающим по принципу рентгена, только… только… — бедолага совсем сбился с мысли и воззрился в пол, будто надеясь найти потерянные слова лежащими внизу, но, поняв безуспешность данной затеи, взялся чуть увеличенный в размерах шлем и, снова направив взгляд на находящегося в какой-то своей атмосфере Вильгельма, повысил голос еще немного и начал тыкать в устройство с разных сторон, объясняя: — этот шлем, он позволяет просветить голову… то есть не голову, а мозг… точнее… — он посмотрел на то, что держал в руках, тыкнул куда-то в бок, отчего то самое вылетело и упало на стол, загремев, как обвалившаяся скала.

Раздавшийся звук привел в себя заключенную, и она недоуменно посмотрела на краснеющего все больше и больше парнишу. Он сидел без движения и даже не дышал. Испугавшись, девушка протянула к нему руку и прикоснулась к его щеке.

— Вы в порядке? Живы? Не отравлены? — попыталась она задать какие-то умные вопросы, но, сама того не подозревая, повела себя совершенно по-идиотски и тоже покраснела.

Осознав, что неловкость ситуации создает не только он, новоявленный работник Корпорации откашлялся и, махнув головой, скидывая тем самым протянутую теплую ладонь со своего обжигающего лица, повторил без запинки, совершенно как то надо было изначально:

— Вы, как вам уже известно, находитесь в кабинете Психографии. В процедуру психографии входит просвечивание мозга специальным устройством, работающем по принципу энцефалографа, но позволяющем помимо всего прочего изучить также и строение серого вещества внутри черепа, досконально его просмотрев.

Подождав, как то положено по правилам, некоторое время в ожидании вопросов и не дождавшись оных, юноша приступил к делу. Он снова взял в руки шлем и протянул его к своей пациентке. Та среагировала с промедлением — в таком непонимании находился ее бедный, в будущем просвеченный и проанализированный мозг, что ему было просто неохотно и крайне тяжело как-то реагировать на внешние раздражители.

Как только устройство было надето, «зеленый» принялся за изучение монитора и щелкание мышкой. Работал он явно не с таким воодушевлением, как прочие сотрудники. Наверное, восторженной самоотдаче учишься по ходу дела. Наверное, это не врожденное, а приобретаемое с годами. Не талант, а навык.

Наконец перестав что-то искать и, очевидно, найдя это «что-то», парень сосредоточенно уставился в экран, изредка нажимая какие-то кнопки на клавиатуре, двигая пальцами по тачпеду…

Выражение его лица сменилось за несколько долей секунд. Мускулы шеи напряглись, будто в него попал дротик с парализующим средством. Его взгляд перескакивал с компьютера на девушку напротив и обратно — в зрачках сияла бездна. Ртом он отчаянно ловил воздух, в перерывах издавая какие-то странные захлебывающиеся звуки.

Не зная, что происходит и как на это реагировать, Вильгельм пребывал в полнейшем недоумении. Со стороны казалось, что этот непрофессиональный офисный планктон понемножку сходит с ума, однако причин этому не было. На всякий случай Вильгельм осмотрел кабинет — нет ничего такого. Хотя этот субъект перед началом своего припадка смотрел в монитор, так что, можно предположить, что вся проблема в нем и состоит. Юнец увидел что-то, что сдвинуло его мозг в сторонку и затемнило его рассудок. Причем довольно сильно: потерпевший уже валялся на полу, силясь доползти до угла. Он все так же шипел и издавал крякающие звуки, вертел головой, но теперь еще, помимо всего прочего, в безумии тыкал пальцем то в девушку, то компьютер. Рука его тряслась, а на глазах даже выступили слезы.

Что-то странное (еще более странное, чем было до тех пор) начало набирать обороты.

Лоб Вильгельма избороздили морщинки, брови встретились на переносице, и, не успели они еще поприветствовать друг друга, как причина психического помешательства психографиста (а то есть — компьютер) взорвалась.

Шлем начал давить и жечь на череп заключенной, поэтому его пришлось откинуть в сторону. И вовремя — тот взорвался так же, как и его собрат.

Времени на анализ происходящего просто не было — надо было что-то предпринимать. Нельзя же стоять в стороне и смотреть, как забившийся в угол юноша плачет, не прекращая тыкать в твою сторону.

Вильгельм направился к двери. Без каких-либо мыслей насчет того, что он собирается делать далее, но просто чтобы выйти отсюда как можно скорее. Если дела плохи, но знаешь, что есть выход, — разве не проще им воспользоваться, чем вникать в ситуацию, которая, может быть, только ухудшится?

Распахнув блистающую белую дверь, девушка столкнулась с еще одной неожиданностью.

Надеясь увидеть безмерность однотонных стен, она напоролась на действительность. И действительностью в данный момент времени были два человека в синих костюмах, улыбающихся как ни в чем не бывало.

— А… э… м…. — попыталась объясниться девушка, показывая пальцем в пространство за своей спиной, плачущего мальчонку и взорванную технику.

На ее блеяния не обратили особенного внимания. Кинув взгляд в глубь кабинета, один из мужчин кивнул другому и чуть отошел, пропустив того в «неполадочное» место.

— Приносим извинения, — проговорил он, не меняя выражения лица. — За сей казус и вызванные им неудобства. Следующий этап для вас — протокол. Это как раз мой кабинет. Прошу вас пройти за мной.

— А… э… м… — повторила девушка, не надеясь на какой-то ответ и даже не пытаясь что-либо разведать, но просто по инерции скорее.

— Не волнуйтесь, — с глубоким убеждением внутри глаз начал уверения мужчина. — Все скоро будет в порядке. — За его спиной послышались всхлипывания. Вильгельму захотелось обернуться и посмотреть, что там происходит, но, опережая это желание, господин в синем сюите сделал рукой легкое движение вперед и захлопнул дверь, после чего снова заученно улыбнулся.

— Садитесь, — пригласил он свою гостью, в то время как сам обошел взявшийся из ниоткуда стол и воссел за ним.

Сил на удивление уже не было.

«Просто пропустила тот кусок времени, в который мы шли до кабинета», — решила девушка, тем самым отметая глупые мысли о невозможном, непонятном. Слишком много всего странного уже случилось, чтобы называть странным что-либо еще.

Оглядываться и осматривать кабинет не было абсолютно никакого желания. В принципе, в этом не было также и смысла, ведь все одно и то же. Вот только мужчина напротив отличается от всех предыдущих: у тех не было бороды, а у этого она была чуть ли не месячной, к тому же в ней уже были заметны белые волосинки, являющиеся свидетельством того, что и возраст составляющего протокол сотрудника отличается от возраста опрашивающего, осматривающего и тем более психографирующего. Им всем было не больше двадцати шести, тогда как этому было уж точно за все сорок.

— Итак, — спустя какое-то время начал говорить он, рассеивая своим тягучим голосом какие бы то ни было мысли своей посетительницы. Встряхнув головой и направив взгляд в сторону только что рассматриваемого, Вильгельм заметил в его руках взявшиеся словно бы из ниоткуда листки.

— Что это у вас?

Мужчина поднял глаза и снова опустил их.

— Результаты ваших процедур, — пояснил он. — На основе этих данных я буду составлять протокол.

Девушка уже приготовилась к выслушиванию очередного «вы, как вы уже знаете, находитесь…», но ничего подобного она не услышала. Недоуменно вперившись в своего собеседника, она поинтересовалась, почему он не заладил ту же шарманку, что и его предшественники.

Мужчина улыбнулся. Так, что даже показалось, будто улыбка несла какие-то эмоции.

— Вы и так знаете, где вы находитесь. А что вас ждет, понятно уже из слова «протокол».

Это было верно, и Вильгельм только лишь кивнул в ответ на это утверждение.

Потратив еще несколько мгновений на изучение переработанных деревьев, пропитанных чернилами то тут, то там, сотрудник вскоре оторвался от своего занятия.

— Что ж, — наконец произнес он, слегка постучав стопкой бланков о свой стол и отложив их вправо от себя ровной кипой. Скрестив пальцы и глядя прямо в Вильгельмовские глаза, работник начал рассыпать слова: — Исходя из просмотренных документов, утверждаю, что вы, Прицкер Екатерина Алексеевна, семнадцати лет, метра и семидесяти одного сантиметра роста, семидесяти пяти килограммов веса сегодняшним утром в 8:23 были задержаны сотрудницей ОН по причине того, что пытались приобрести одну упаковку круассанов с карамельной начинкой и плитку шоколада. В этот же день, находясь в салоне автомобиля ОН, вы вели себя непристойно. Далее, в этот же самый день, в 8:33 вы назвались вымышленным именем, что позже, находясь в здании Корпорации в кабинете Опроса в 9:05 подтвердили, — как водится, он подождал возражений или вопросов. — Вы подтверждаете?

— Да, — автоматически выпалил рассекреченный лже-Вильгельм. — А что… — попыталась она задать свой вопрос, как вдруг услышала звук открывающейся-закрывающейся двери за собой и обернулась.

В кабинет вошел еще один человек. Этот был уже привычным типом данного места: такой же молодой и выбритый, хотя при ближайшем рассмотрении можно было заметить несколько морщинок на его, казалось бы, безупречном лице.

— Прошу прощения за задержку, — пролепетал он приятным голосом, быстрыми шагами приближаясь к столу своего коллеги и также быстро усаживаясь куда-то рядом с ним. — Как вы знаете там случилось нечто непредвиденное, — объяснил он, слегка махнув головой в ту сторону, откуда он только что явился. Он поднял глаза на девушку и улыбнулся ей: — Вы-то уж точно в курсе. Вед вы причина, — и, ничего не поясняя, он взялся за просмотр документов. Его компаньон уже вставал из-за стола.

— Простите, — наконец решилась Катя. — Я ничего не понимаю на самом деле. Чему я была причиной?

Бородатый остановился и, облокотившись на стол, скрестил руки на груди.

— Как бы вам сказать, — попытался он привести свои мысли в порядок. — Я не знаток в психографии, конечно, — будто извиняясь, прибавил он. — Однако даже я могу сказать, что внутри вашего мозга есть что-то такое, что свело не подготовленного к таким поворотам дел сотрудника с ума.

Катя оторопела.

— Вы шутите?

— Куда там, — вставил недавно пришедший, откинувшись в кресле и бросив взгляд на стоящего коллегу. — Вещь эта очень серьезная. Я какое-то время интересовался психографией, поэтому могу объяснить все от и до, если вам интересно, — он взял какой-то листик за краешек, выжидая ответа.

— Да, пожалуйста, — помня о вежливости, кивнула Катя и пододвинулась к столу. Составитель протокола тоже повернулся к, очевидно, выносящему Вердикт.

— Смотрите, — тот расправил листок на столе, развернув его так, чтобы его слушателям было удобно. — В человеческом мозгу есть много различных секций, отвечающих за то или иное: в одной части хранятся воспоминания, в другой — знания и умения, следующая отвечает за то, чтобы вы не свалились набок при ходьб… Да, эмоции и чувства тоже в мозгу заключены, — пояснил он, заметив взгляд Кати, оторвавшийся от «карты». — Там же они и блокируются. Вообще, заблокировать можно любую секцию. Главное — знать способ.

В вашем же случае блокирована секция снов. Эта секция, пожалуй, — самая занимательная из всех, но никакой особенно важной информации в себе она не несет. Сны — это сны, пережитки дня в иллюзорных образах. Ничего весомого. Примерно как детский мультик — интересно, красочно, но не заставляет задуматься. То есть эту секцию никто не блокирует как раз потому, что скрывать в ней нечего.

Однако…

Однако у вас под замком именно она. И, как бы ни был молод сотрудник кабинета Психографии, которого вы навестили некоторое время назад, он все-таки отличается тем, что к своим годам многое изучил и во многом теперь разбирается. И он взламывает замки на секциях с той же простотой, с которой вы откусываете от яблока.

Вообще-то его работа не распространяется на секцию снов и ему совершенно не нужно было взламывать ее у вас, но он все-таки сделал это. О чем и пожалел уже многократно. Он увидел то, что легким движением сдвинуло ему крышу в бок.

Спикер умолк, опершись на стол обеими руками и посмотрев на своих слушателей.

Бородатый одарил его взглядом.

— Ну и что он увидел? — спросил он, и в голосе его слышалась новая нотка. Непозволительная эмоциональность.

— Откуда же мне знать, — ухмыльнувшись, ответил его коллега. — Если бы я увидел то, что он, мне наверняка точно так же сдвинуло бы мозг. Я могу судить о данном явлении лишь поверхностно. Кто знает, в чем там дело? Единственное, что можно с уверенностью утверждать, так то только, что не кто иной, как она является первопричиной всего произошедшего, — и говорящий вскинул глаза вверх, сузив их на лице Кати. От такого взгляда ей вспомнилось, что она по-прежнему раздета донага, хотя виновнику ее конфузливого состояния, казалось, не было до сего факта абсолютно никакого дела.

На какой-то момент все вокруг замерло в молчании и невесомости. Не просто даже молчании, а вроде как в полнейшей тишине. Словно в комнате не было ничего. Нет, не так. Словно бы не было ничего вообще — и даже самой комнаты. Настолько стало тихо. В какой-то момент Кате показалось, что ее мысли звучат слишком громко, и что двое мужчин слышат их также четко, как она сама.

Впрочем, ее это не очень-то и волновало. Сейчас она не придавала особенного значения происходящему. Все было настолько смехотворно неправдоподобным, что не было смысла всерьез об этом размышлять.

— И что тогда с ней делать? — качнув головой в сторону Кати, спросил бородатый, будто речь шла не о живом человеке, а о вещи.

— Не знаю, — уклончиво ответил молодой, копаясь в бумагах на чужом столе. Арестантка поглядела в сторону старшего работника, но тому, очевидно, не казалось странным, что кто-то посторонний ведет раскопки на территории его рабочего места. «Наверное, у них общий кабинет» — подумала она и отпустила эту фразу восвояси, куда-то под потолок. Ничто не имело веса в данном случае, а особенно ее мысли были невесомы.

— Что выходит по Вердикту? — вновь задал вопрос бородач.

— Ей светит два дня голода и неделя курсов этики, — ответил молодой и поднял взгляд. — Человек, выносящий вердикт, узнав, что новая арестантка свела с ума нашего психографиста, поручил мне передать вам эту информацию. Однако, как вы знаете, это не в моей компетенции.

Спросивший не сказал больше ни слова. Его лицо не выдало никакой эмоции. Ему будто бы все равно было на ответ, а спросил он лишь потому только, что дар речи использовать хоть как-то и хоть где-то, но надо.

— Что ж, — снова обратился к заключенной молодой. — Мы будем заниматься вашим делом подробнее. Сами видели, что вы сотворили с нашим сотрудником, поэ…

— Но ведь в этом не моя вина! — не сдержалась Катя. Постепенно адаптируясь в этой безумной среде, она уже могла быстро реагировать на выносимые ей обвинения в различных нелепицах и даже вовремя вставлять свое слово.

— Вас никто не обвиняет, — словно прочитав ее мысли, спокойно парировал собеседник. — Просто как факт: по истечению недели, которую вы проведете здесь, в здании Корпорации, если мы не найдем никаких зацепок в представленном деле касательно секции сна вашего мозга, вы не выйдете отсюда.

— По какому…

— Вы не выйдете отсюда, — отрезал бородатый, медленно обходя свой стол и касаясь его поверхности лишь подушечками пальцев. — Покуда мы не разберемся с поставленной задачей, — его шаги эхом отдавались в ушах девушки, вторя стукам ее сердца. И слова его звучали как аксиома, которую никак невозможно оспорить. — Вы — явление новое и, вполне возможно, опасное нам. Мы не можем подвергать самих себя опасности. Как только мы со всем разберемся, мы уведомим вас о дальнейших планах, а пока…

— То есть я как болезнь, да? — хмыкнула Катя обиженно и горько.

— А пока, — снова послышались слова. — Вы можете пройти в палату. Одежду вам выдадут.

Он махнул рукой в сторону двери.

Спорить было бы глупо. Спорами делу не поможешь. Какой толк в сотрясании воздуха словами, если они ничего не способны исправить?

Прикусив язык, Катя встала с насиженного стула и двинулась в сторону двери. Уже открывая ее, она услышала что-то еще.

— Подави свои чувства. Твоя эмоциональность может лишь усугубить все, — голос принадлежал несомненно молодому сотруднику. И голос казался полным искренности.

Хотя вот сказанное им не допускало даже возможности предполагать что-то подобное.

6

— Ух ты, что это тут у нас? — прозвучало прямо над головой, и, прежде чем Катя успела тисками сжать свой блокнот, тот взметнулся вверх, не смея и не умея сопротивляться силе человеческих рук.

Рядом на стул село тело, которым являлась одна из Катиных знакомых, Лиза. Друзей у нее не было, да и вообще она особа, не поддающаяся каким-либо эмоциям. Или старающаяся свести любой импульс на ноль.

После нескольких неудачных попыток вернуть себе свою собственность, Катя махнула на эту затею рукой и продолжила ковырять свою картофельную запеканку в мрачном раздумье. Что может быть хуже, чем когда у тебя отнимают твою личную вещь? Тем более это не просто «вещь» — там записаны все ее мысли. А теперь эти мысли попали в руки другому человеку. Это не плохо, но от этого как-то чертовски противно. Будто у тебя отняли право на мышление на какой-то миг. Все равно что вторгнуться в чужое пространство. От этого не грустно и ничего подобного, но как-то неприятно, и этот факт нарушения спокойствия вокруг тебя — он сам по себе вызывает волну праведного гнева, закипающего внутри сердца и разливающегося по венам, артериям, капиллярам.

— Что это? — вскинула похитительница блокнота взгляд на его законную хозяйку. — Что это за «идеи»?

— Там написано, — не отрываясь от своего занятия, ответила Катя.

— Прекратить приравнивать старость к героизму. Не уступать старикам мест, не делать им льгот и поощрений. То, что они немощны и стары — их проблема, а не кого-либо еще… — воровка мыслей снова глянула в сторону своей знакомой, но та никак не отреагировала. — Серьезно? — попробовала она привлечь внимание к себе и снова посмотрела в блокнот. — То есть ты до такой степени не любишь уступать место в…

— Да дело не в месте в транспорте! — Катя даже стукнула вилкой по тарелке. Она обернулась и продолжила совершенно спокойно: — просто из старости делают культ. Стариков чтят за то, что они сделали когда-то. За их работу. За их подвиги какие бы то ни было. Им надо уступать эти дурацкие места по причине того, что они многое повидали в жизни и многое знают, — она не смогла сдержать презрительную ухмылку. — Но факт в том, что прошлое — оно уже было. Его больше нет. Это история. А история — не что иное, как просто сказки. Ничто, из того, что произошло, нельзя утверждать, потому что в нашем мире все можно подделать, — заметив изменение направления своих рассуждений, Катя поспешила вернуть их в прежнее русло: — Старость — это просто немощность. Это показатель того, что ты пришел в негодность. Таких надо утилизировать, как мусор. Они напрасно тратят нужный молодым воздух. Они напрасно потребляют нашу еду. И сами они напрасны и никчемны.

Она замолчала и, заметив, что ее подруга в полнейшем замешательстве, поспешно и ловко вернула себе блокнот и внесла в него еще одну идею:

Избавляться от людей, не несущих в себе никакого смысла.

Внимательно перечитывав написанное, Катя кивнула и закрыла блокнот. Глянув в сторону молчащей подруги, она вопросительно подняла бровь. Иногда жестами можно показать то, что слова не могут передать, а иногда просто лень открывать рот, вылепливать тягучие фразы губами и языком, так что куда проще заключить все высказывание, весь вопрос в одно емкое движение.

— Мысли у тебя какие-то… — начала объяснять Лиза, раскачивая головой из стороны в сторону, словно пытаясь собрать предложение из осколков слов. — Немного социопатией отдает, если честно.

Катя вздохнула и отвернулась.

— Это скорее способность видеть реальное положение дел и нахождения путей решения увиденных проблем, Иззи.

— Мудрено, — хмыкнула та.

Повисло молчание. Правда, только между ними, ведь вокруг все шумело и шевелилось, как в муравейнике.

Сейчас был завтрак, а в столовой во время завтраков и обедов находится наибольшее количество учащихся, и все они до чертиков любят поговорить, до безумия любят посмеяться и до невыносимого громко восклицать любую чушь, приходящую им в голову с ошеломляющей разум скоростью.

— И как давно ты ведешь этот блокнот? — подала голос Лиза, не желая так просто уходить от этой темы.

— Довольно-таки, — отмахнулась Катя, немного задумавшись. — Не вспомню уже, если честно, сколько — но года четыре точно.

— И много там… этого?

— Нет, всего несколько пунктов. Однако их больше в моей голове. Со временем я полностью заполню свой блокнот.

— Прямо свод законов каких-то, — хмыкнула Лиза и ощутила на себе взгляд своей собеседницы. Она словно прощупывала только что сказанное, и взгляд ее был очень серьезен, однако ни единого слова Катя не произнесла. — По этим записям можно, наверное, новое общество собрать, — продолжила Лиза, улыбкой намекая на то, что это шутка. — Только вот оно бы скоро распалось или вымерло бы…

— Почему это? — то ли проигнорировав иронию, то ли не замечая ее, спросила Катя. — Неужто ты думаешь, что должен существовать какой-то абсолютно прекрасный мир, где с небес сыпется манна, а люди дружелюбны, где нет ни ссор, ни какой-либо негативной энергетики вообще? Тебя ничему не научили книги? Ни «О дивный новый мир», ни «Мы», ни «1984»? Не только утопия не может существовать, но даже и мысль о ней. Если мир идеален, то что-то в нем не так. Все строится на принципах равновесия, иначе все рухнет…

— Но, — прервала тираду своей фанатичной знакомой Лиза. — Твои записи — это?..

— Мои записи — это не желание создать рай для всех и вся, — поняв вопрос на середине, ответила Катя. — Это желание создать рай для меня самой и для тех, кто на меня похож. И вообще, не такой уж он и плохой был бы, потому что в моих идеях есть своя доля смысла. Просто ты насквозь пропиталась нашим реальным миром, что не можешь принять ничего, что не сходится с утвержденными в нем правилами.

Катя снова прервалась. Ей даже расхотелось доедать эту запеканку, которая пару минут назад заставляла ее живот урчать, а рот полниться слюнями. Почему-то непонимание Лизой таких простых, как казалось, истин выбешивало и заставляло аппетит растворяться в кислоте желудка. Неужели совершенно все уже отравлены этими приевшимися догмами? Поэтому никто не способен принять идеи другого человека? Поэтому все они улыбаются и крутят у виска, встречая чье-то рассуждение, идущее вразрез с заповедями, конституциями и уставами?

Катя поморщилась в отвращении.

Неожиданно ей стало все противно: ученики, смеющиеся смехом умирающих гиппопотамов; воздух, пропитанный потом мелких детей, не имеющих представления о дезодорантах и их магических действиях; система обучения; прорва людей…

— Зачем только правительство говорит семьям заводить детей побольше? — процедила Катя сквозь зубы. — Такими темпами места не останется и планета рухнет во тьму.

— Почему ты тогда пришла в столовую, если тебя так раздражает пребывание здесь?

Катя пристально посмотрела на Лизу, словно желая понять, неужели она действительно ничего не понимает. Ведь это же так очевидно!

Она огляделась по сторонам.

— А ты не замечала, что везде народу хватает? Что весь мир ими заселен? Куда мне можно пойти? — Лиза не отвечала. — Это не риторический вопрос, — добавила Катя.

Лиза недолго помялась, пытаясь рассмотреть ответ на вопрос вокруг себя, и случайно ее глаза остановились на блокноте. Катя увидела это.

— Из мира, переполненного людьми, правила которого идут вразрез с твоими желаниями и нежеланиями; из мира, в котором все тебе осточертело и каждый тебе противен, можно уйти туда, где все соответствует твоему внутреннему идеалу, где каждая вещь радует глаз и где все тебе нравится, — девушка приподняла свою записную книжку и постукала ногтем по ее обложке. — Поэтому я творю для себя то место, куда могу сбежать отсюда. А пока оно не готово для меня любое место на этой планете — ад.

Она натянуто улыбнулась, резко встала, убрав «свод идей» в рюкзак, и быстрыми шагами вышла из столовой.

7

Катя вновь очутилась напротив какой-то двери. Это была несомненно та самая, куда ей следовало бы войти. Пускай девичьему уму еще не все тут известно, однако он не настолько прост, чтобы не понять, что любая дверь, перед которой оказывается подвластное ему тело, правильная.

Уже коснувшись ручки, девушка засомневалась и заволновалась. Ее сердце прыгало, как бешеное, и вполне могло бы вылететь из груди. В этом мире вообще нельзя быть в чем-то уверенным — тем более уж в законах обыкновенной, Земной физики… хотя это, вполне быть может, была та же самая Земля, просто по какой-то причине спятившая напрочь.

Окинув себя взглядом, Катя отметила, что она до сих пор голая.

— Ну и где же «одежду вам выдадут»? — недовольно проворчала она, закатив глаза. Но выбора все равно нет: вокруг ни души, перед ней дверь, и никакой альтернативы. Так что стоит просто попытаться проигнорировать свое нудистское положение и вести себя как ни в чем не бывало.

Повернув ручку и слегка толкнув дверь вперед, Катя сделала шаг внутрь.

Уже с самого начала комната показалась отличной от всех остальных, ею увиденных сегодня. Дверь не отворилась, как Катя ожидала, что она отворится (как то и положено — вовнутрь). Нет: с поворотом ручки белый цвет рассеялся в форме прямоугольника прямо перед девушкой, и ее глазам предстало совершенно иное помещение, нежели то, что она ожидала узреть…

Стены уже не были ослепляюще белыми, как в кабинетах работающего здесь люда, — они были странного переливчатого цвета, чем-то напоминающего тот, в который были покрашены стены Катиного колледжа. Комната была небольшой, но достаточно просторной ввиду отсутствия ненужной мебели по типу телевизора, компьютера и остального — тут стояло только самое необходимое, и этого вполне себе хватало. Судя по количеству кроватей, палата была рассчитана на четырех человек. Сами кровати располагались по правую и левую руку от входа, а за последними двумя стояли стол и стулья. Тут было чисто, постели идеально заправлены, пахло вкусно.

Кате на какой-то миг показалось даже, что она попала в лагерь: в ее воспоминаниях лагерные палаты выглядели чуть ли не точь-в-точь так же, хотя особенной чистотой и не отличались.

Она-то ожидала войти в темную камеру, воняющую потом и испражнениями; камеру, покрашенную в блеклый, депрессивный тон; камеру, полную головорезов и действительных правонарушителей, а не таких, как она, осужденных за пустяки. В общем, она ожидала попасть в обычную тюрьму — такую, в которой убивают и насилуют, а не это тихое и спокойное местечко.

Медленно пройдя внутрь, Катя обнаружила, что на одной из кроватей лежит комплект белья. Не умея подавить улыбку, она метеором подлетела и взяла униформу цвета морской волны. Оттенок успокаивал, и Катя вдруг совершенно перестала о чем-либо думать и вообще заботиться о происходящем вокруг. Ей стало спокойно, и мысли о несправедливости заточения здесь, о безумии всех вокруг — это отошло на второй план. Даже на третий. Может быть, даже куда дальше, потому что вскоре девушка уже и думать не смела обо всем, что напрягало ее нервы и мозг на протяжении всего того времени, что она провела в здании Корпорации.

Лежа на мягкой постели, Катя давала себе отдохнуть. Ей было просто хорошо, оттого что она наконец одета и никто к ней не пристает с расспросами, осмотрами и дознаниями. Пускай она и не понимала, почему она здесь. Зато здесь было хорошо. А если тебя все устраивает — тогда в чем проблема?

Где-то рядом что-то зашуршало, послышался звук шагов, и Катя в волнении открыла глаза, быстро сев на подушку.

В комнату действительно вошла еще заключенная. Одетая точно так же, как и Катя, она не создавала особенного контраста. Тем более, что и волосы, и глаза были абсолютно обыкновенных цветов, а не редких ярко-голубых или ярко-зеленых…

Вошедшая окинула Катю оценивающим взглядом. В ее руках были принадлежности для умывания: щетка, зубная паста и полотенце — это все она аккуратно сложила где-то под кроватью. Сев на свою постель, девушка еще раз оценила новоприбывшую, но разговор она, очевидно, начинать не желала, давая своей соседке полное на то право.

— Привет, — стараясь говорить громче, поздоровалась Катя. — Как тебя зовут?

— Карина. Но зови меня лучше Кэрри, хорошо?

Катя кивнула.

— Ты из-за чего здесь?

Ее собеседница хмыкнула и легла на кровать, уставившись в потолок.

— Из-за тупого закона, — она повернулась к Кате. — Ну нового. Недавно только подписан. Такая бредятина.

— А… что это за закон?

Кэрри приподнялась на локтях.

— Ты действительно не в курсе? — спросила она. Катя покачала головой в знак отрицания. — О, дорогая моя! — она засмеялась радостно и немного безумно. — Незнание закона — это ведь тоже нарушение. Отчасти, конечно, но… я имею в виду, если ты не знаешь закона, то ты его вполне можешь нечаянно нарушить. А в нашем мире, — Кэрри закатила глаза и горько усмехнулась. — В нем может быть принят, кажется, любой, даже самый немыслимый закон. И он был принят. По крайней мере, я считаю его абсолютно ненормальным! Среди всех остальных законов этот — самый идиотский, самый неправильный закон!

Каролина рассердилась настолько, что села на кровать и ударила кулаком в стену. Схватившись за голову, она боролась сама с собой и силилась не заплакать.

— Господи, это же надо додуматься… — шептала она срывающимся тихим голосом. — Надо же быть таким бесчувственным, таким ужасным человеком… надо же…

— Так что за закон-то? — не выдержала-таки Катя.

Кэрри подняла глаза. На ее лице было написано так много эмоций, что все их прочесть было невозможно. Это были и боль, и гнев, и потеря рассудка… Так сразу и не поймешь, что преобладает.

От увиденного Кате стало страшно, и она несознательно вжалась в стену.

— Закон, — так же тихо, как и до этого, прошептала Карина, отмеряя слога, словно выплевывая их ссохнувшимися губами. — В котором прописано, что человек равняется животному, — она подняла свой взгляд и буквально вонзила его в сетчатку глаза свой соседки, явно не понимающей всего ужаса только что сказанного. — Это значит, что человека можно продавать в зоомагазинах как домашнего зверька, его можно заказывать в ресторанах как блюдо… Это же просто катастрофа! — Кэрри вскочила в неистовстве и начала быстрыми шагами мерять комнату от стола до стены с невидимой с этой стороны дверью. — Сам человек признал, что ничем не отличается от животного! Это же просто безумие! Мы на несколько ступеней выше, мы на несколько порядков разумнее, и теперь мы просто списываем с себя все то, что нам принадлежит. Мы сделали так много: построили города, развили технику. У нас есть средства связи, мы можем передвигаться на самолетах, преодолевая гравитацию! И теперь ты можешь прийти в ресторан и, тукнув пальцем в меню, заказать себе испанца в собственном соку!

Она была похожа на умалишенную, хотя на самом деле ей было просто жутчайше больно от осознания того, куда скатился мир. Ей было неописуемо противно от того, что происходит. И она не хотела этого терпеть, хотя выхода и нет иного.

— Я не могу существовать в подобном мире, и поэтому я устроила марш протеста, поэтому я собрала таких же людей, кто не согласен. Нас всех отловили и посадили сюда, — Кэрри вновь села на свою кровать и посмотрела прямо на Катю своими полными слез глазами. — Происходит что-то странное. Издаются какие-то законы. Им все следуют… Но никто не знает, кто эти законы издает. Никто… Есть какой-то Главный, говорят… но кто его разберет…

Катя нервно сглотнула.

Она уже начинала понимать, что происходит. Но для уверенности не хватало еще нескольких деталей, поэтому пока что она не рискнула выдвинуть свое предположение. Тем более высказать его сейчас и в лицо той, кто ведет себя так несдержанно.

Сказать что-то резкое в данной ситуации было бы неправильно. Однако Катя не могла заставить себя кивнуть и этим самым подтвердить правильность доводов Кэрри.

— А то, что человек позволял себе убивать животных на протяжении столького количества времени — это нормально? — выдавила она из себя как можно более мило. Хотя со стороны это вряд ли звучало хоть сколько-нибудь дружелюбно. — Столько убийств произошло для того только, чтобы сожрать мясо, заполучить крокодиловый клатч, чью-то шубу или трофей на стенку! Им ведь это тоже вряд ли нравилось: животные не настолько глупы, чтобы не понять, что их убивают. Как иначе можно объяснить, что птицы в страхе улетают от нас при приближении? Что медведи начинают нападать, только увидев? Ничто не происходит без причины: теперь каждый чувствует, что человек — враг, и пытается его убить быстрее, чем он убьет кого-то другого.

Почему человек позволяет себя проливать невинную кровь для того лишь, чтобы повесить чью-то голову на обозрение гостям? Ты думаешь это правильно — из-за наличия оружия и слишком раздутого эго таким образом показывать себя природе, ставить себя надо всеми, шагая по трупам к вершине? — в Катиных глазах горела злость, а кулаки ее сжимались. — Да ничуть не бывало! Я считаю, что из всех этих законов (хотя я и не знаю их вообще) этот — самый правильный.

Она прервалась, и на какой-то миг повисло молчание. Не тягостное, но волнительное — словно преддверие чего-то.

Кэрри не стала плеваться слюной в желании доказать противнице свое личное мнение. Вместо пустых дискуссий она лишь поправила подушку неспешными движениями и так же неспешно легла на нее, снова направив взор на потолок.

— А ты здесь по какой причине? — поинтересовалась она, словно нехотя.

— Я хотела взять круассаны и шоколадку в неположенное время. И при аресте некультурно себя вела.

Кэрри не ответила. Ее мозг был занят чем-то иным. Мысли вырисовывали что-то в белой выси над головой.

Спустя четверть минуты она повернулась на бок лицом к стене, чтобы не видеть свою соседку.

— Пока кто-то пытается привести тиранов в чувства, кто-то тешит желудок, — расслышала Катя шипящие насмешливые слова.

Но Кате не стало стыдно. Она уже говорила, что хочет создать мир, подходящий лично для нее, а не для каких-то других людей. И вот пожалуйста.

8

Выйдя сегодня на улицу в магазин, Катя и не подозревала, что увидит что-то подобное…

Супермаркет, в котором обычно закупалась ее семья, был очень неудачно расположен. В принципе, ничего особенно катастрофичного из близкого соседства с церковью не происходило, однако эта тишина соблюдалась только в спокойные времена. Неудачным тут было лишь то, что эти спокойные времена, как стало очевидно, подошли к концу. «Много вас по весне оттаяло», — вспомнила Катя ненароком. «В Пасху всем вдруг припекло».

Даже издалека становилось очевидным, что около церкви (и магазина, соответственно) собралась тьма-тьмущая людей. Страшно подумать, что все они верующие, — из этого в данной обстановке ничего хорошего вытечь не могло, тем более для нерелигиозной личности, каковой являлась Екатерина.

Она осторожно подошла к толпе, предварительно вытащив из ушей наушники, и попыталась услышать или хотя бы увидеть причину несанкционированного собрания.

— Я не верю…

— Пусти!

— Да что ты делаешь!

— Иисус воскрес, а…

— Да отпусти!

— Женщина!

— Мужчина!

— Кто-нибудь, да оттащите вы ее!

Творилось что-то невообразимое. На первый взгляд казалось, что люди репетируют поведение в случае Апокалипсиса, но у них никак не получается не паниковать. С другой стороны, все происходящее до ужаса напоминало что-то среднее между давкой в автобусе и торгов на рынке.

— Что происходит? — спросила Катя у одного из более-менее спокойных персон. Мужчина резко повернулся.

— Пытаемся разнять вот.

— Кого?

— Как кого? — он хмыкнул. — Дерутся вон, — махнул головой в сторону особенной давки и громких выкриков. — Убьют, если не разнять.

— А причина?

— Все та же. Верующий столкнулся с неверующим. Кто-то на «Иисус воскрес» ответил, что не верит ни в него, ни в каких бы то ни было богов и вообще считает веру глупостью и ребячеством.

— По-моему, это всего лишь новозаветные сказки с еврейскими первоосновами, — хмыкнула Катя, наблюдая за толкающейся кучей впереди и стараясь не оглохнуть от ругани со стороны давки.

Мужчина одарил ее оценивающим взглядом.

— А то, — ответил он. Он замолк и начал активно прорываться вглубь, возможно, желая показать Кате, что он тоже является частью события.

Девушка проводила его до первой фигуры, после которой увидеть ушедшего уже нельзя было.

— Да прибудет с тобою Иисус, — хмыкнула она.

— Иисус воскрес! — услышала она над самым ухом и даже вздрогнула от неожиданности. Понимая, что опять сострила на религиозную тему, притом опять неудачно и в неподходящей обстановке, Катя осторожно повернулась в сторону возгласа. На нее смотрели чистые голубые глаза высокого молодого юноши, смотрящего сверху вниз с ожиданием и вдохновением.

Решив побыстрее удалиться, недошутница быстро отвернулась и уже шагнула вбок, как вдруг почувствовала прикосновение к своему плечу и повторенную уже в самое ухо фразу: «Иисус воскрес!»

«Для кого воскрес, а для кого и не существовал», — подумала она сердито, пытаясь вырвать плечо из рук святоши, однако тот не отпускал, то ли пытаясь заставить ее уверовать, то ли желая сломать неверной кости.

— Да иди ты со своим Иисусом… — разозлившись, буркнула Катя и прикусила язык. Она думала сказать это негромко, так, чтобы никто не слышал, но, очевидно, слышали эти слова не только она и вцепившейся в нее верующий, но и несколько других.

— Как ты смеешь!

— Зачем ты пришла?

— Как ты можешь без веры…

— Это неува…

Чувствуя себя не просто не в своей тарелке, но и вообще не в адекватной обстановке, Катя решила сходить в магазин как-нибудь в другой раз и понеслась прочь из толпы фанатиков, стремясь как можно быстрее от них отвязаться.

Пробежав достаточное расстояние по переулкам и тропинкам, она наконец смогла повернуть в сторону дома.

«Дурдом какой-то», — думала девушка по пути под защиту родной крыши. «Эти верующие когда-нибудь всех переубивают. Надо же додуматься — устроить такое. А ведь религия, наоборот, не позволяет подобного. Ну веришь ты, так верь себе, никто тебе не будет мешать — ведь у каждого в голове свои тараканы. Но что же устраивать беспорядки?» — Катя еще раз огляделась по сторонам, но все было тихо. Она пошла дальше. «У каждого человека есть право на то, исповедовать или не исповедовать какую-либо религию. Может, тот человек, которого рвали они перед церковью, и позволил себе высказать свою точку зрения, но он же не сжег иконы, не подтерся рясой. Он же просто-напросто не ответил „воистину воскрес“ — ну что тут такого феноменального и что тут такого ужасного?»

Тогда она записала в список идей новый пункт:

Искоренить веру в любого бога. Люди не должны вести себя как идиоты, их мозг должен быть чист и лишен подобного мусора.

9

Как ни старалась Катя забыться сном, это у нее не получалось. Мысль текла, рассуждения толпою штурмовали ее сознание, однако ничего, даже отдаленно напоминающего дремотное состояние, не было.

И это раздражало.

Иногда сон может помочь пережить что-то трудное или что-то неразрешенное и терзающее позабыть, и сейчас этот выход был самым что ни на есть подходящим, но — не получалось открыть эту дверь, не получалось выйти из этого мира, променяв его на другой по щелчку пальцев.

Отчего-то вспомнились слова работника Корпорации. Что-то он говорил такое про ее мозг и про отдел в нем, касающийся как раз-таки снов. Блокирует она этот сектор, так он сказал? Имеет ли это какую-нибудь связь с тем фактом, что ей не удается заснуть? Или это происходит потому только, что так много всего произошло и нельзя просто так уснуть после подобного безумия?

В озеро мыслей был брошен камень, по глади пошла рябь.

Катя попыталась уцепиться за ускользающую нить слов, однако совсем скоро вместо своего голоса, звучащего внутри ее головы, девушка совершенно ясно услышала чей-то другой, раздававшийся непосредственно извне ее внутреннего мира.

— …что это может значить так много! — возмущался один голос, по всей видимости, мужской.

— Будто ты не знаешь правил, — фыркнул кто-то еще.

— Знаю! Но я не могу согласиться с ними! Поэтому я…

— Поэтому ты и пытаешься произвести всякие околореволюции, — опять вставил второй.

— Пусть даже так, — подумав, согласился первый. — Но ведь если не начать, все так и будет продолжаться. Главное — надо сделать первый шаг, а то ведь никто так и не решится. Все трусят! Трусят! — он снова сорвался, но, откашлявшись, пришел в себя.

— Не строй из себя полководца. Ты не тот, кто мог бы своими словами тронуть патриотическую струну в душе каждого и повести его творить добрые дела во благо всего их народа, — голос говорил устало. Судя по всему, человек, его имеющий, не раз встречался с подобными «противниками закона». — Ничего нельзя изменить. Тебя все равно никто не послушал бы. Максимум, чего бы ты смог достичь, — того, чтобы некоторые, мыслящие в одном с тобой ключе, поддержали это «восстание», однако толпы людей за собой ты не увидишь, ты никого не поведешь вперед, потому что, пока людям не угрожает смерть, пока они могут дышать, они не станут рисковать жизнью во имя химеры, которую ты им готов преподнести на блюдечке с голубой каемочкой. Люди глупы лишь настолько, чтобы кому-то подчиняться и терпеть, терпеть, терпеть, но жить. Но они не настолько идиоты, чтобы рисковать ради невозможного.

— Если нас много, если каждый поймет и восстанет, то мы всего смогли бы достичь.

Его собеседник лишь рассмеялся.

— Ну конечно. Каждый человек внутри себя растит мечту на утопию, однако утопическое общество не выживет в любом случае. И только пока кто-то может подчинять себе, пускай жестоко, людей, только тогда они и могут чувствовать себя живыми.

— Бред какой…

— Не бред, а реальность, — фыркнул голос в ответ. — Ты придаешь значение свободе, только когда остро чувствуешь ее недостаток. Нас давят правилами — это видно не только тебе, это видно всем, однако только так ты можешь понять, что ты живой, только так у тебя внутри что-то скребется, скулит. Если дать тебе свободу, что ты будешь делать? Если дать тебе неограниченный простор?

Внезапно диалог прервался. Катя замерла, подумав, что она могла быть причиной тому.

Однако вскоре послышались какие-то шаги. Очевидно, разговаривающих прервало появление в комнате нового человека. Посчитав момент удачным, чтобы прекратить свой мнимый сон, Катя повернулась лицом в противоположную от стены сторону и, сев на постели, оглядела своих соседей.

На правой из сзади стоящих кроватей сидели двое и смотрели на севшую, не говоря ни слова. Одним из спорящих был виденный Катей сотрудник Корпорации, тот самый молодой человек, что объяснил ей, отчего сошел с ума психографист, и что рассказал ей о секциях в мозге. Сначала лицо его не выражало ничего, кроме настороженности, но потом оно озарилось улыбкой, показав, что парень узнал свою бывшую пациентку. Он, быстро что-то сказав своему собеседнику и хлопнув того по плечу, подошел к Кате и присел на ее кровать.

— Как чувствуешь себя? — спросил он довольно мило. Несомненно, его голос принадлежал тому, кто пессимистично отнесся к заявлениям своего оппонента в недавнем споре, который Катя нахально подслушивала.

— Я думала, что вам нельзя проявлять эмоции по отношению к кому бы то ни было… — промямлила девушка, путаясь в словах.

Юноша улыбнулся.

— Нет-нет, эмоции не запрещены. Запрещено лишь проявлять их чрезмерно. То есть, — он беззвучно пошевелил губами, пробуя слова на вкус перед тем, как их произнести. — Нельзя обременять кого-то своими переживаниями. Исключениями являются лишь те случаи, когда на это «обременение» тебе дается право.

— Да-да, припоминаю что-то подобное… — в задумчивости проговорила Катя и покраснела, практически ощутив, как по ее коже заскользили взгляды всех и каждого, кто был в этой комнате и кто слышал только что сказанное.

Сотрудник выжидающе смотрел Кате в глаза. Сначала она потерялась, не зная, отчего это вдруг в нее так пристально всматриваются? Ей стало неуютно, но вскоре это ощущение прошло, ведь ей удалось вспомнить, что недавно она проигнорировала заданный ей вопрос.

— Все в порядке, — поспешила заверить она столь дружелюбного парня. — Спасибо, что поинтересовались…

Тот снова улыбнулся и, слегка коснувшись Катиного колена, направился к выходу.

— Не забудьте, у кого какие исправительные занятия сегодня, — напоследок сказал он и вышел из палаты.

Словно в один момент придя в себя от волшебства, Катя мотнула головой из стороны в сторону и посмотрела вокруг, поймав на себе взгляды трех пар глаз.

Вошедшим человеком была старушка лет восьмидесяти. Ее не было заметно ввиду ее маленького роста и практически совершенно бесшумных движений. Она напоминала собой штиль, что заметен лишь опытному взору и лишь по легкой ряби на водной глади. Ее морщинистое лицо не выражало никаких эмоций — оно казалось сделанным из воска, когда-то мягкого и гибкого, но теперь уже застывшего, словно маска, покрытая не трещинками, но глубокими морщинами. Казалось, будто бабушка смотрит на Катю не столько из интереса, сколько из невозможности отвернуться.

Собеседником только что ушедшего сотрудника был мальчишка лет пятнадцати, сидящий, обняв колени, на той же кровати, на которой он недавно вел дискуссии с членом Корпорации, и наблюдая за Катей зрачками, полными задора и пляшущих огоньков детства.

Только лишь Карина, быстро потеряв всякий интерес к происходящему, села в угол кровати и смотрела на все со скукой на лице.

— Эм… наверное, надо познакомиться, раз уж я тут новенькая… меня Катя зовут.

— В именах нет особенной необходимости, деточка, — мягко улыбнулась старушка, однако в зрачках ее пробежало что-то отдаленно похожее на издевательский смешок. — Меня вот-вот заберут, и ты меня больше не увидишь, а…

— Меня Кирилл зовут, — прервал тираду пенсионерки мальчик на соседней от Кати кровати. Он быстро встал и подсел рядом с девушкой, приняв ту же позу, что и на своей постели. — Я тут потому, что с законами не согласен.

— Тут все по этой причине, так или иначе, — вставила довольно резко самая первая Катина знакомая, Кэрри. — Он тут, потому что перед самыми дверями Корпорации собрал толпу из своих «единомышленников» и скандировал лозунги в знак несогласия с происходящим. Короче говоря, — она повернулась и посмотрела прямо на Катю. — Он пытался «разжечь в сердцах людей страсть и этой страстью свергнуть власть».

Катя быстро глянула на этого юного революционера. Он сидел в той же позе, опустив голову на колени, и улыбался, слыша свои собственные слова, девиз, который, как он сам верил, многое поможет изменить в этом неправильном мире. В его глазах заплясала былая удаль, былой задор. Казалось, еще секунда — и он перестанет сдерживать себя, рванет отсюда вон, созовет народ и пойдет снова маршировать непреступную Корпорацию.

— …чуть ли не всю жизнь.

— Я не расслышала, что? — резко обернулась Катя, поняв, что что-то прослушала.

— Я говорила, что ему здесь сидеть сказали чуть ли не всю жизнь, — ответила говорящая без тени недовольства. Наверное, ей было даже интересно с кем-то поговорить, ведь мало общих тем для разговора можно найти с бабкой и мальцом-радикалом, если это вообще можно сделать. — Пока из его головы идея переделки мира не выветрится, его отсюда не выпустят…

— И как они эту идею «выветривают»? — не поняла Катя, бегая глазами с лица на лицо.

— Кириллу назначили каждодневные занятия с политиком, сведущим в подобных вопросах, — ответила старушка. — Он приходит туда утром и возвращается оттуда днем, обедает, потом идет на работу, где трудится на благо Корпорации. Таким образом он понемногу узнает, чем занимается эта самая Корпорация. Со временем у любого человека начинает формироваться иное видение на ситуацию. Вообще практически все начинают иначе мыслить.

— А если не начинают?

Бабушка подняла глаза на Катю, словно пытаясь узнать, действительно ли та не знает? И если не знает, то почему?

— Сколько тебе лет?

— 17.

— И ты не знаешь ни законов, ни последствий за их нарушение? — в голосе скользнуло недоверие.

— Нет… законы-то я отчасти знаю, — поспешила выкрутиться Катя. — Но вот нарушения… я не знаю, что за них бывает, ведь я ничего раньше не нарушала, — и она мельком глянула на лицо каждого.

Ответ приняли. Это было видно по успокоенным взглядам.

— Ну так вот, — продолжила рассказчица как ни в чем не бывало. — Если человек не исправляется, то его считают угрозой и убивают.

Катя ожидала такого поворота, однако услышанное все равно ввергло ее в шок. Она с болью посмотрела на пятнадцатилетнего Кирилла и мысленно представила, как он исчезает. Чтобы видение пропало, пришлось хорошенько тряхнуть головой из стороны в сторону.

— Но не легче ли сдаться тогда, Кирюш? — Катя сама от себя не ожидала подобной фамильярности.

Мальчик с изумлением посмотрел на нее.

— Вы шутите, верно? — в зрачках уже не было ни детского задора, ни юношеского запала; в этих зрачках теперь были только злоба, серьезность, решительность. — Разве могу я отступиться, видя, что все в корне неправильно? Неужели вы считаете, что моя жизнь стоит дороже, чем жизни всех людей на планете? — он яростно хохотнул. — Да и не обесценится ли она после того, как я предам само понятие слова «человек»?

Он отвернулся. В следующий миг вскочил с Катиной постели и лег на свою кровать, отвернувшись ото всех к стене.

— У него все равно не вышло бы ничего, — вставила Кэрри.

— Почему?

Карина поджала губы, глянув в сторону Безымянной.

— Потому что каждый заключенный каждый день проходит психографию, — ответила та, почувствовал надежды, возложенные на нее посредством брошенного взгляда. — А эта процедура помогает увидеть даже то, что человек отчаянно пытается скрыть. Все эмоции, все чувства, переживания — в общем, вообще все. И все твои уловки, обманки будут видны, как на ладони. Поэтому-то ему и нельзя «сдаться», — старушка подняла на Катю усталые глаза. — У него эта идея не просто зародилась, она буквально процветает в нем, черпает силы в его молодом мозгу. Ее так просто не вырубишь — там надо с корнями выкорчевывать все.

Она замолчала, и повисло тяжелое молчание. Кирилл недвижно лежал на своей кровати, хотя глаза его были открыты и сам он все слышал. Он не строил иллюзий насчет своего будущего — было понятно, что его сочтут угрозой и убьют, однако это не означало, что думать об этом становилось проще раз за разом.

— Сколько ты здесь уже? — спросила Катя тихо, словно извиняясь у всех за нарушение тишины.

— Год, — так же тихо ответил мальчик. — Немного меньше. Мне осталась неделя.

— Почему ты так уве…

— Да потому что срок исправления — ровно год! — в нетерпении и злобе выкрикнул Кирилл. — И мне осталась чертова неделя!

Он уткнулся лицом в матрас и накрыл свою голову подушкой, словно желая очнуться от этого кошмара.

— Идут, — прошептала старушка.

Катя непонимающе посмотрела в ее сторону. Безымянная только улыбалась, смотря на дверь.

— Слышу, идут. За мной идут, — она посмотрела на лежащего Кирилла, потом на Кэрри. — Слышишь их? — спросила она, но Карина махнула головой из стороны в сторону. На ее лице не было ни следа тревоги за рассудок своей соседки — казалось, она совершенно точно поняла, что имеет в виду старая обывательница этой палаты.

Катя попробовала прислушаться. Поначалу ничего не было, однако скоро действительно послышались какие-то шаркающие звуки со стороны входа.

Дверь, практически не видная с этой стороны, тихо открылась. Катя ожидала прихода Смерти — дамы в черной мантии с косой, или Сатаны, но на пороге вместо химеры ужаса и мучений показался очередной сотрудник Корпорации.

— Иду-иду, — опережая его приказания, пробормотала старушка, с кряхтеньем вставая с койки и тяжело шагая к синему сюиту. — Кирюша, — позвала она перед тем, как шагнуть в коридор. Мальчик откинул подушку, поднял голову. — Увидимся.

Она улыбнулась и пошла за своим сопровождающим, а юный противник власти, бросившись к двери, стал царапать ее, словно раненый зверь, предчувствующий свою скорую смерть.

«Удивительно, — подумала Катя, наблюдая эту сцену. — Как они могут позволять себе подобную слабость, тем более к чужому человеку. И непонятно, почему они так серьезно относятся к смерти? Ведь смерть — это непреложное явление, это то, что случается с каждым. Что теперь, по каждому лить слезы?»

Она не стала спрашивать, почему забрали Безымянную. Сейчас Катя достаточно хорошо освоилась в новом для нее мире, и сознание ее прояснилось. Теперь она была уверена, что знает каждый закон этой реальности, поэтому не оставалась никакого сомнения и насчет того, по какой причине старушку эту увели.

Ее увели просто потому что. Просто так. Старость — это уже причина, чтобы рассматривать возможность скорейшего от тебя избавления.

10

Выйдя из палаты, молодой человек нерешительно остановился и оглядел пространство вокруг себя, словно выискивая место, куда бы можно было пойти. Проблема нахождения подобного места заключалась в том, что в здании Корпорации обыкновенно очень трудно увидеть реальность — всем владеет мысль. А так как движения мысли плавны и неуловимо быстры, то и нельзя заставить свой разум сконцентрироваться на чем-то и не позволить себе витать в облаках.

Пришлось напрячь все силы сознания, чтобы не оказаться напротив очередной двери, а остаться там, где ему того хотелось.

Открыв глаза, сомкнутые перед этим в попытке сосредоточения усилий на реальном положении вещей во Вселенной (и конкретно именно в этом здании), сотрудник бросил беглый взгляд на стены и подошел к большому окну, растянутому от пола до потолка во всю ширь взгляда, прямо напротив него.

Упершись лбом в стекло, он посмотрел на наручные часы — 10.40. Много времени ушло сегодня на эту новенькую арестантку. И сколько еще уйдет…

Он вздохнул, посмотрев вниз — на деревья, дороги, потом перевел взгляд на небо. Сегодня оно покрыто облаками, и нет возможности улыбнуться, когда даже природа не настроена на это. А сейчас не помешало бы увидеть, что не все так катастрофично уныло в мире, что есть и другие оттенки помимо сероватых тонов, которыми полнится человеческая душа.

«Что же с ней не так?» — спросил Барнаби самого себя, несильно стуча лбом по стеклу. «Что такого в секторе ее снов, что способно даже с ума свести?»

Эти размышления не давали ему покоя уже час, и скорее всего они не дадут отдохнуть и позже — слишком уж серьезно все грозило обернуться, хотя сны по своей сути — совершенно пустяковая ерундовина. С другой стороны, именно тот факт, что эта «пустякова ерундовина» подкосила психику одного из работников Корпорации, уже вызывает оправданные опасения.

Нет, конечно, может случиться и так, что это просто совпадение. Все-таки новичок в компании, всего не знает, вот здоровье и упало, а тут вдруг в тот же день явилась девушка, блокирующая свои сны. Есть шанс на это, бесспорно, и его надо учитывать, однако вероятность такого исхода крайне мала.

Скорее всего это не обычное совпадение, а что-то гораздо, просто в разы серьезнее. Наверное, чем невиннее что-то кажется, тем опаснее это что-то является на самом деле.

«В тихом омуте, как говорится…» — подумал Барнаби, слегла ухмыляясь при воспоминании о старых поговорках и вообще о прошедшем времени. Память каждого ныне живущего объята пеленой неясности, окутана мраком забытья, так что и не понять, что в точности имело место быть раньше и что вообще происходило… поэтому и вспомнить что-то из Того Времени очень приятно — это словно на пару секунд вернуться домой из долгого-долгого путешествия. А потом снова ты здесь. И снова ты не понимаешь, почему все происходит так, как происходит, кто всем управляет и что было до.

Он снова посмотрел на часы и повернулся. Нужная дверь уже была прямо перед его лицом, хотя, казалось бы, он даже не успел еще подумать о том, куда нужно идти.

Мягко повернув ручку, парень глубоко вздохнул и уверенно шагнул внутрь. Первое, что бросилось в глаза, — то, что за столом сидел не один только Главный, но и несколько его ближайших подчиненных. Стараясь не выдать волнения ни единым своим жестом или выражением лица и игнорируя направленные на него взгляды вышестоящих по должности лиц, Барнаби с поразительным хладнокровием направился прямо к боссу. У него была причина, позволяющая ему так поступать.

Встав чуть поодаль по правую руку и выпрямив спину, Барнаби учтиво поздоровался и принялся вкратце, как можно более ясно и понятно излагать причину своего здесь появления. Ведь никому нет доступа в кабинет начальства, если только ты не располагаешь какой-либо особенно важной информацией или если вдруг случилась какая-то напасть, настолько серьезная, что никто, кроме Главного, решить ее не в состоянии.