Бесплатный фрагмент - Бых. Первая часть

Данная книга является художественным произведением, не пропагандирует и не призывает к употреблению наркотиков, алкоголя и сигарет. Книга содержит изобразительные описания противоправных действий, но такие описания являются художественным, образным, и творческим замыслом, не являются призывом к совершению запрещенных действий. Автор осуждает употребление наркотиков, алкоголя и сигарет. Пожалуйста, обратитесь к врачу для получения помощи и борьбы с зависимостью

Квартира, заваленная трупами

В комнате стоял удушающий запах ночной бойни. Андрей повернул голову — и увидел океан с красными водами. Багровый шторм перекатывался буграми, размешивая окислившиеся скалы и полоща бурые водоросли.

Андрей сипло выдохнул и задергался на диване, пытаясь спрятаться от кошмарного зрелища. Вонь кровавого океана на мгновение отступила от него — единственного живого человека в комнате. Все остальное было покрыто месивом, оставшимся от выпотрошенных людей.

Однажды Андрей уже видел подобное. Он метнулся в одну сторону, в другую, но так и не рискнул слезть с дивана — спасательной шлюпки. Задыхаясь, как испуганное животное, он вновь уставился на жуткое убранство комнаты.

На полу было свалено человек десять: тела были слишком изуродованы, чтобы точно сосчитать. Рассматривая их, Андрей понемногу обрел профессиональную сосредоточенность. На телах не было заметно ни срезов, ни огнестрельных ранений. Казалось, людей просто смяли и разорвали, как старые тряпки. Но кто мог это сделать?

Андрей застыл, леденея: что, если убийцы еще в квартире? Он прислушался: только нереально обыденные звуки с улицы нарушали тишину. Пальцы набрали отобразившийся последним контакт.

«Да», — как всегда, быстро и сухо ответила Лера.

Андрей сразу же сбросил звонок и написал: «Срочно отследи меня могут быть вооружены не знаю сколько».

«Ок».

Андрей осторожно пошевелился, вернувшись в тело, как в забытую одежду, и пополз к краю дивана, чтобы выглянуть в коридор. Там, в полутьме, мертвые люди обрели покой спящих, но это была все та же мясная рванина.

Тогда подобранные силы рухнули, и Андрей, съежившись, тихо захныкал. Он едва слышал трезвон телефона, треск взламываемой двери. И очнулся, лишь когда его окликнул знакомый голос.

— Я здесь, — ответил он тихо, сидя на диване в зябкой позе.

Раздался звук рвотного спазма, кто-то тихо выругался.

— Андрюх, мы тут не пройдем! — бодро сообщил Эдуард. — Ты там как?

— Нормально, — угрюмо отозвался Андрей.

— Жди, когда криминалисты отработают.

— Да вы охерели, что ли? — холодно спросила Лера.

Раздались чавкающие шаги, несколько возмущенных голосов. В дверном проеме, кое-как расставив ноги между измочаленными телами, возникла Лера. Брюки и полы ее плаща пропитались коровью.

— Нормально? — переспросила она.

Андрей пожал плечами.

— Пистолет с собой?

Тот же жест, но менее уверенный.

— Никуда не уходи.

В коридоре загоготал Эдуард, забавляясь над скисшими коллегами.

— Ты чего ржешь? — Лера, отчитывая кого-то, никогда не проявляла эмоций. — Тут с дюжину трупов. Кого за это драть будут, по-твоему? Где Хайруллин? Я из дома до него не дозвонилась.

— С совещания в главке едет.

— Поднимай участковых. Нужно подъезд опросить, пока все теплое. Входят только жители, не выходит никто.

— Утро, все на работу разбегаются…

— Поэтому делайте все быстро. Будут скандалить — направляйте ко мне. Где Гоша?

— С суток отсыпается наш гадкий птенец.

— Ну да, трупы же не остынут, пока Гоша отсыпается. Вызывай его сюда, пусть тоже поблюет.

Все расплывалось в глазах Андрея. Только Лера была очерчена четко, как в разреженном воздухе. Сочетание в ее лице правильности черт и невыразительности делало ее и симпатичной, и непримечательной одновременно. Блеклое, плоское лицо с неожиданно яркими, безжалостно-магнетическими голубыми глазами. Светлые волосы, которые казались металлизированными. Большинству взгляд Леры представлялся бесстрашным, однако Андрею казалось, что тот дрожит, как зверек под рукой живодера.

Одежда Леры сверху вниз претерпевала странную метаморфозу от безукоризненной (кто-то узнал бы пальто и блузку из последних коллекций известных брендов) к непритязательной — потрепанные джинсы и изношенные кеды, с которых уже не отмывались застарелые пятна. Теперь эту аппликацию дополнит едкая кровь.

Лера отрывисто командовала, Эдуард распределял приказы по исполнителям. Прибывавшие восклицали, присвистывали или сдавленно булькали. Снизу доносилась ругань жильцов, которых не выпускали из подъезда. Иногда Лера кричала в комнату: «Андрей, сидишь?» Он невнятно мычал, уткнувшись лицом в колени. Сил на крик не находилось.

В комнате появился криминалист, который, хрустя пластиковым защитным костюмом, фотографировал сцену преступления. Начали аккуратно упаковывать в пакеты куски тел — крупные, липнущие к полу синюшной влагой. Их выносили, чтобы сложить где-то в коридоре. Андрей взирал на это безразлично, как на кадры кинохроники.

Вскоре появился замначальника отдела Хайруллин, послышался Гоша, старательно удерживающий твердость в сдавленном голосе. Андрей, немного придя в себя, написал старушке-соседке, чтобы та накормила его кота.

— Вот и нашли мы твою заначку с тушенкой! — Эдуард, стоя на пороге комнаты, восторженно-напряженно оглядывал побоище.

Эдуард гордо демонстрировал свою смуглость как несомненный знак породы экзотических вождей, крупный нос, широкую пасть — безоговорочные отличия от безродных. Темные глаза под короткими дегтярными волосами, казалось, кипели жизнью, но взгляд приходил остывшим. На Эдуарде красовались штаны-джоггеры, смятые над тяжелыми высокими ботинками, и куртка, вроде бы слишком короткая и узкая для его комплекции, однако сидящая превосходно. Пожалуй, Эдуард был способен и обноски носить царственно. По бедру спускалась крупная цепь. Этот прикид, должно быть, стоил Эдуарду пары зарплат… и нескольких пожертвований его уличных креатур.

— Отстань от него, — послышался равнодушный голос Хайруллина. Замначальника умел говорить без давления, но с убедительностью заточки. Эдуард немедленно исчез из дверного проема. — Что за цепь? Как ты за преступниками бегать будешь?

— Так я не бегаю, товарищ полковник. Я их сразу ловлю.

— В отделе с ней я тебя видеть не желаю.

Вскоре криминалисты разрешили пройти к Андрею. В беседе с психологом тот, к собственному удивлению, обнаружил себя оживившимся. Наверное, чересчур оживившимся, но все же состояние Андрея было признано удовлетворительным, и его перепоручили коллегам.

Эдуард, ставший неприятно недружелюбным, молча мотнул тяжелой головой в сторону кухни. Войдя, Андрей сел на табуретку и почувствовал себя открытым для ударов. Появилась Лера; Эдуард ухмыльнулся было, приготовив очередную шутку, но, увидев в ее глазах быструю работу мысли, не стал мешать. Лера молча разместилась за столом.

Следом шагнул Хайруллин. Андрей мельком подумал, что форма смотрится на нем, как на призраке. Лицо замначальника походило на карандашный набросок из-за блеклого цвета кожи, напоминающего о скисшем молоке. Тем ярче выделялся прочный взгляд карих глаз и скульптурно выделенные подбородок, губы, скулы. Не лишенный привлекательности портрет перечеркивал нос, искривленный и длинный, как необтесанная жердь, и врезавшаяся в лоб глубокая морщина. Волосы были зачесаны набок с вызывающей раздражение тщательностью. Хайруллин, не думая об удобстве, сел на корточки, отчего форма сделалась на нем еще более неуместной, будто наброшенной на куст.

Следом возник Гоша, на мгновение растерявшийся и усаженный Эдуардом на диван. У него было худое лицо с мягкими чертами, которые портила резко очерченная челюсть. Новичок был плохо, дешево и безыскусно одет: ветровка из подобия брезента, обвислые джинсы, стоптанные ботинки — все отказывающееся сочетаться, словно натянутое в спешке.

— Что ты помнишь? — четко прозвучал голос Хайруллина.

— Ничего, — со странным облегчением ответил Андрей. — Я даже не могу вспомнить, когда для меня закончился вчерашний день.

— Почему написал мне? — От жесткого, высокого голоса Леры хрупкая реальность Андрея задрожала. Он невольно поморщился.

— Я… Твой номер был последним в списке.

— Помнишь, зачем звонил?

— Нет…

— «Кипарис». Ты упомянул «кипарис». Но ничего вразумительного не сообщил. Был растерян и подавлен, всхлипывал.

Андрей испытал страх, источник которого не мог различить.

— Я не знаю…

— Мы с тобой столкнулись в коридоре и вышли из отдела вместе, — вступил Эдуард. — Ты был довольно бодрым.

Да, наверняка. Расследование цепочки распространения «кипариса» в районе случайно вывело на теневые схемы одного бизнесмена, который отмывал от наркотиков деньги уйгурской ОПГ. Не бог весть что (основную работу выполнила инспекция департамента предпринимательства), но Андрей чувствовал возрастающее недовольство начальства и был рад хоть какому-то результату. Зачем он решил обсудить это с Лерой? Материалы уже были оформлены и предварительно одобрены Хайруллиным для направления в прокуратуру.

«Ты хотел спастись», — отчетливо сказал он сам себе, откуда-то зная это.

Что было до этого? Кажется, он собирался пойти выпить: в последнее время он привык так отмечать… что угодно. Бар? Память, не сумев извлечь картинку, все же отозвалась. Андрей взволнованно обернулся к товарищам, однако почему-то не стал сообщать о своем открытии. Что-то остановило его.

— Ты помнишь, как прощался с Эдуардом? — продолжил Хайруллин.

— Я… — Разум Андрея потащило отливом. Он искренне не мог вспомнить, в какой момент действительность начала размываться. — Не знаю. Ничего не кажется настоящим.

— Куда ты пошел дальше?

— Не знаю. Очнулся здесь… и сразу написал Лере.

Хайруллин допрашивал коллегу, как опытный сыскарь: без злобы, но неумолимо. Но кроме смутного предположения о баре, Андрею было нечего сообщить. Наконец Хайруллин смягчился.

— Не тебе рассказывать, что важна любая мелочь. Поднимайся домой, попробуй что-нибудь вспомнить в спокойной обстановке.

— Поднимайся?..

— Мы в твоем подъезде, — внимательно глядя на него и проверяя реакцию, сообщил Хайруллин. — Все убитые, судя по всему, твои соседи по дому.

Андрей как-то вяло, расторможенно удивился и ничего не сказал. Остальные посторонились, и он, как сомнамбула, вышел из кухни. Кто-то долго пытался объяснить ему, что нужно воспользоваться лестницей, а не лифтом. Наверное, в кабине снимали отпечатки… Андрей, плохо понимая, как переставлять ноги, поднялся на свой этаж. Соседка тут же выскочила из-за двери: о происшествии, видимо, уже было известно всему дому. Андрей, не слыша ее вопросов и бормоча благодарности за кота, протиснулся в свою квартиру и захлопнул дверь.

Некоторое время он осматривал с порога свою берлогу, ища признаки чего-то неправильного. Непорядок, конечно, был, но привычный, оставленный им самим. На незаправленной кровати — небрежно брошенная домашняя одежда. Комки шерсти, взлетевшие из углов от поднятого сквозняка. Какие-то буклеты из почтового ящика.

В зеркале Андрей увидел лицо мертвеца. Он, оказывается, дышал ртом, и в полутьме открытая пасть была могильным провалом. Впалые щеки напоминали осевшую под дождем землю. Высокий лоб выглядел бледным надгробием; его, как мхом, покрывала тяжелая шевелюра. Перекошенная на костяных плечах ветровка. Только глаза принадлежали этому свету: как у наркомана, живущего жадно, но ради гибели.

По полу простучала металлическая лапа, и кот Пуф высунулся из-за угла, как бы вопрошая: почему меня кормила вместо тебя эта пахнущая гречкой и старым халатом женщина?

— А… дела, брат. — Отмерев, Андрей начал раздеваться. — У нас там внизу куча трупов… и я на вершине этой горы сижу испуганный. А старушку, которая тебя кормила, пощадили. Вот и подумай — это означает что-то?

Пройдя в комнату, Андрей упал на кровать и долго лежал, переводя дыхание, осторожно, словно каждый вдох был хрупким и невосполнимым. Матрас рядом продавило кошачьим весом. Пуф покрутился, устроился под боком и стал наводить на себя лоск. Звук слегка менялся, когда кошачий язык задевал протез. Череп задребезжал от этого шуршания, как рушащееся здание. Андрей, мучительно застонав, отвернулся.

Его взгляд упал на странное затемнение на обоях. Андрей поднялся с кровати, подошел к стене, провел над тенью рукой, но та не изменила очертаний. Ничто не отбрасывало ее. Это было пятно на стене, похожее на плесень. Андрей бросился в ванную, набрал ведро воды и, примчавшись обратно, принялся яростно оттирать его. Кот с одобрением наблюдал за этой борьбой.

Дешевые обои размокли и стали скатываться. Андрей начал руками отдирать влажные куски бумаги, на которых ему мерещились липкие остатки. Наконец он понял, что теперь перед ним уже настоящая тень, отбрасываемая креслом — привычная, понятная, не затаившаяся.

Андрей, дрожа, вернулся на кровать. Он таращился в разодранное, как рана, место на стене, боясь, что в следующую секунду вновь заметит пыльцу плесени. Но зараза исчезла. Андрей откинулся на спину. Как, оказывается, он хочет спать! Чугунная усталость придавила его, и Андрей послушно позволил погрести себя.

…«На расследование массового убийства на улице Грекова были брошены лучшие силы департамента полиции Москвы». На экране мельком появился Хайруллин, который дал комментарий о том, что пока рано давать комментарии.

Пресс-релиз главка соответствовал действительности, однако результатов затраченные усилия не приносили. Все жильцы дома были тщательно опрошены, а те, кого малейшая деталь биографии или случайное слово хоть как-то соотносили с произошедшим в злополучной квартире, — неоднократно. Вскрылись запутанные измены, застарелые конфликты и остывшие преступления, но ничего не вело к кровавой расправе.

Тринадцать убитых ничто не связывало между собой. Возраст жертв — от двенадцати до восьмидесяти трех лет. Две семьи убиты в полном составе. Не все покойные были жителями дома: один приехал погостить к родственнику, двое — припозднившаяся компания другого жильца. Напрашивался вывод: выбор жертв был случайным.

Вместе с тем, как ни парадоксально, жертвами они стали не случайно. Все они угодили в ловушку, откликнувшись на ночной звонок. Убийца, судя по всему, наугад выбирал дверь на каждом этаже. В девяти квартирах ему не открыли, однако двое, истомившись любопытством и рискуя пополнить скорбный список, выглядывали наружу и никого не заставали. Было очевидно, что преступник, если его не впускали сразу, не задерживался и поднимался выше. Ни в каких базах отпечатки вероятного убийцы, снятые со звонков, не числились.

Была установлена владелица «кровавой» квартиры — части ее тела, перемешанные с останками соседа по подъезду, обнаружились под полками с декоративными фигурками. Говорили, что это была девица легкого поведения, «и поэтому немудрено». Говорили, что это была тихая и спокойная женщина. «Однажды видели пьяной на лавке». «Помогала немощной бабушке по соседству». Сыщики, привыкшие к тому, что домыслы и пожелания составляют для людей непреложные факты, извлекли из сказанного подлинные свидетельства, но ничто не продвинуло их к истине.

Декоративные фигурки тоже кое-что сообщили: оставшись нетронутыми в центре побоища, они подтвердили, что жертвы не оказали сопротивления.

Круг людей, охваченных вниманием полиции, ширился: оперативники добрались до дальних родственников и коллег с бывшей работы. Файл расследования рос экспоненциально, но зацепок не появлялось.

Были составлены подробнейшие жизнеописания убитых. За казенными строчками угадывались все известные жанры: от камерных трагедий до эпосов. Были выявлены персонажи, интриги и целые главы, о которых не подозревали даже главные герои — все мимо.

Странности, не находившие объяснения, продолжали множиться. Подъездная камера — часть всевидящей системы городского видеонаблюдения «Лазурь» — была разбита, и сделала это одна из будущих жертв. Около полуночи человек вышел с молотком и табуреткой и уничтожил «свидетеля». А затем присоединился к роковому собранию.

На тканях вблизи ран остались следы сильного давления. Выявленный рисунок соответствовал человеческим пальцам. Итак, некто собрал тринадцать случайных человек, после чего порвал их, как гнилые тряпки, не нарушив сна Андрея (который невесть как очутился на месте преступления), а затем исчез.

Были направлены запросы во все психиатрические учреждения региона на предмет наличия пациентов, обладающих чудовищной физической силой и склонных виртуозно манипулировать людьми. Отклики составили гору материала, который безуспешно разгребала отдельная команда.

Исследование записей «Лазури» расширили на соседние дома и учли каждого, кто хотя бы проходил мимо незадолго до трагедии. В полуночный час прохожих было мало. В серьезную разработку были взят один: таинственная фигура, которая спрятала лицо от многоокой «Лазури», избегая света фонарей и опустив голову. Мрачный путник возник в гаражно-складской зоне, где висели редкие и дряхлые камеры, и, пройдя к зловещему подъезду, более не появлялся.

Район, лежавший пятном ржавчины на сверкающей столице, понемногу сносили ради строительства нового современного квартала «Юс». Заостренными ковшами экскаваторов и штыками лопат мегаполис наступал на дедовские гаражи и убежища бомжей, заблудившихся наркоманов и ищущих покоя алкоголиков.

Полиция бросилась на штурм; были найдены две наркотические закладки, подпольное производство чистящих средств, детали угнанной машины, кинологи раскопали прошлогодний труп (в гараже мужчины, который и сообщил о пропавшей жене). Однако не нашлось никаких свидетельств пребывания здесь загадочного человека. Более того, не отыскали даже момент его появления.

У каркаса нового ЖК людей в форме встретили недружелюбно и долго не хотели верить, что внутренними делами строительства органы правопорядка не интересуются. В конце концов удалось получить у охраны записи с камер наблюдения, но и они ситуацию не прояснили.

Автоматические системы поиска не находили таинственную фигуру на ранних записях. Возможно, бродяга привык носить капюшон или низко надвинутую шапку, сменил из-за травмы и болезней осанку и походку… Впрочем, главный вопрос состоял в том, куда он делся потом?

Изучили окна нижних этажей. Не было следов того, что кто-то вылезал через них. Опечатанный выход на крышу был не тронут. В подвале валялись кошачьи скелеты и полусгнивший тулуп.

Еще раз сняли отпечатки у всех, кого застали в доме тем утром. Некоторые успели разбежаться по городу, а двое вовсе покинули столицу. Один человек, гостивший у друга во время командировки, похоже, улетел на другой конец страны. Запрос ушел на берег Северного Ледовитого океана, в Беломорск. Впрочем, очередной тупик констатировали, не дожидаясь ответа коллег: сохранившиеся в квартире отпечатки не совпадали со следами на звонках. Другой человек скрывался от жены и заметал следы так умело, что увлек полицию более чем на сутки. В азарте погони детали его биографии были изучены через призму склонности к массовому убийству, однако, когда поиски завершились, этот скользкий, но безобидный тип из подозреваемых был вычеркнут.

Сотрудники полиции всматривались в лица всех, кто покидал подъезд в следующие дни, ища переодетого злодея. Дежурящих сотрудников уже стала подкармливать местная жительница. Вновь и вновь изучались схемы дома, чтобы в который раз на грани умопомрачения убедиться: других выходов из него нет.

Сослуживцы несколько раз наведывались к Андрею, однако ничего нового он им сообщить не смог. Как и себе самому. Мысль о баре так и застряла в его мозгу, не обрастая деталями. Хотя заведение, которое Андрей обычно посещал, находилось неподалеку, он не решался выбраться на улицу из квартиры, ставшей единственным островом реальности.

Вскоре после убийства Андрея навестил психолог.

— Есть кто-то, кто поддерживает вас?

— Да, разумеется! — бодро ответил Андрей. И глупо уставился на собеседника, не зная, кого имел в виду.

Визит Леры принес облегчение. Она купила тушку курицы и апельсины — видимо, это отражало ее представления о жизненно необходимом. Ее вопросы ложились подобно стежкам в этот день.

— Что это? — строго спросила Лера, указав на стертые обои в углу.

— Да плесень завелась, — пояснил Андрей, удивленный истинностью ответа. После ухода коллеги он задвинул место креслом.

Камеры зафиксировали, как Андрей вечером вернулся домой. Судя по походке, он был выпившим. Это подтвердила лаборатория: анализ выявил небольшое количество алкоголя в крови. Сам по себе этот факт был малоинтересен. Однако несколько часов жизни Андрея куда-то пропали, и этот пробел нужно было восстановить во всех подробностях.

Эдуард, впервые очутившись в убогой квартире сослуживца, сделался странно-рассеянным. Несколько раз спросил, не нужно ли чего, — может, сходить в магазин, хлеба там, пива взять, — и каждый раз будто забывал окончание своих немудреных фраз.

— Не вспомнил, куда направился, когда мы разошлись?

Какой подозрительный вопрос! Разве не считалось, что он направился домой? Андрей мучился нерождавшимся ответом: объяснений у него не было и для себя самого.

Эдуард отправился восстанавливать маршрут коллеги. Он наведался в небольшой магазин за парком, куда обычно ходил за продуктами Андрей. Запись с камер там хранилась всего сутки, и оставалось полагаться только на свидетельства персонала. Эдуард нашел двоих продавцов, которые были на смене в тот вечер, и оба подтвердили, что видели Андрея.

Стоило ли громоздить теории? Ночь была не слишком холодной, и, расслабляясь после затянувшегося рабочего дня, Андрей купил пиво и выпил его в парке перед тем, как идти спать. Эдуард не стал проверять это предположение. Так бывает: взгляд проскальзывает по тому, что выставлено на самом видном месте.

— Ты часто так отмечаешь раскрытие дела?

— Когда у меня в последний раз было раскрытое дело? — пессимистично отозвался Андрей.

Он был уверен, что не заходил в тот вечер в магазин. Но свидетели, стремясь принять участие в расследовании, подгоняли детали или даже додумывали подробности, которых не было в действительности. Андрей вспомнил, как это называется — «конфабуляция». Ему не раз доводилось сталкиваться с этим искажением памяти в работе.

Руководство департамента полиции, отчаявшееся дождаться результата, поручило проверить Андрея на детекторе лжи. Полиграфолога Андрей встретил с воодушевлением: отсутствие воспоминаний терзало его, как воспаленный свищ, и он готов был принять любую действительность. Но исследование ничего не прояснило. Самые опасные и желанные вопросы касались того, куда Андрей направился из отдела, однако именно этого он искренне не помнил.

Позвонил Хайруллин, удивив непривычно сочувствующими, даже понимающими интонациями в голосе. По распоряжению начальника отдела Андрея отправили в недельный отпуск.

Когда квартира окончательно пропахла апельсинами, партию припасов, видимо, по поручению старших, занес Гоша. Накануне он настойчиво звонил по телефону и не оставил Андрея в покое до тех пор, пока тот не назвал наугад несколько случайных продуктов.

— Все нормально? — спросил Гоша, поставив пакеты у двери и явно не намереваясь задерживаться.

— Да, все нормально, — благодарно отозвался Андрей.

— Что-то надо еще? — Даже эти участливые вопросы у Гоши звучали с требовательной интонацией.

— Нет, спасибо.

Гоша стоял на пороге, нетерпеливо чего-то ожидая. Андрей, потупившись, молчал.

— Ты наличными отдашь или перешлешь? — наконец спросил Гоша.

— А, да! — спохватился Андрей. — В смысле, да, перешлю.

Гоша, бросив «пока», ушел. Андрей поспешил перечислить ему деньги.

Дело окончательно заглохло. Взмыленный личный состав отдела постепенно возвращался к родным негодяям, не вдохновляющим потерпевшим, скучным неудачам и успехам, за которые часто забывали поблагодарить.

Готовясь вернуться на службу, Андрей едва верил, что спутанные воспоминания о преступлении, в центре которого он возник однажды утром, относятся к чему-то реальному.

Кипарис

Квартира досталась Лере от родителей, переехавших за город, и быстро сделалась неухоженной и захламленной. Таковой она оставалась, пока запущенность не заметила соседка Марина. В соответствии с каноном современного гостеприимства, которое можно выразить фразой: «Когда же вы наконец уйдете?», их с Лерой общение тогда случалось нерегулярно. Но именно человеку, однажды замеченному в форме, Марина доверяла поливать цветы в своей квартире, когда уезжала. Она настойчиво порекомендовала Лере обратиться в дизайнерское бюро своего мужа. Приехавший специалист долго возмущался наступившей модой на турецкие мотивы, и хозяйка согласилась на первый же предложенный вариант — что-то скандинавское.

Переступив порог после ремонта, Лера в изумлении обошла свои владения. Неожиданно возникший простор привел ее в восторг. С тех пор она заботливо следила за сохранением антуража. Особенно после того, как мама предрекла, что вскоре под управлением Леры от скандинавского стиля ничего не останется.

Минималистично обставленная комната легко выполняла функции тренажерного зала. Раз, два… двенадцать. Раз, два… двенадцать. Чертов будильник… Играл постпанк, заставлявший Леру испытывать ностальгию по чему-то неслучившемуся. Раз, два… двенадцать. Неизменный набор упражнений, нарушаемый в случае растяжений, ушибов, однажды — перелома (ночное дежурство, вызов по сигналу женщины, боящейся, что ее зарежет муж, и пьяный боров со всей силой захлопывает дверь — по Лериной щиколотке. Глупо…).

Кофемашина по таймеру, душ. В этот раз не забыла полить растения. Когда комнатные цветы в очередной раз засыпали пол высохшими листьями, Лера выкидывала их вместе с горшками, но затем предпринимала новую попытку позаботиться о ком-то. Расписание завтраков, составленное на неделю, пункт третий — омлет по-гречески. Лера расставила на столе ингредиенты и позвонила маме.

Раньше та была высокопоставленным столичным чиновником, а отец руководил фирмой, участвующей в госзакупках и зависящей именно от маминой чиновничьей благосклонности. После выхода мамы на пенсию дела у отцовской компании пошли туже, но бизнес удалось выгодно продать. Жили они безбедно, и финансовые горести не омрачали их отношений с дочерью. Одно время родители настойчиво пытались выдать Лере деньги на ту или иную покупку, но она не нуждалась ни в чем, чего не могла приобрести на свою зарплату.

Как всегда с момента ремонта в квартире, мамины губы улеглись в недовольную складку.

— Ты сегодня без опозданий, Валерия, — протянула она, приняв в кресле властную позу — точно заслушивая доклад подчиненного. — Неужели раскрыли это ваше отвратительное дело?

— Нет, мама, оно теперь надолго затянется. Им занимается следственно-оперативная бригада главка.

— То есть медаль тебе по итогам не вручат? — засмеялась мама, посчитав сарказм удачным.

Щелк — шестой черри разрезан. Сковородка разогрелась.

— Как у папы давление?

— Ох! — закатила глаза мама. — И тебя он заставил волноваться… Ну что ты крутишься?

— Я готовлю, мама.

Взбитые яйца зашипели, перебив недовольную реплику из трубки. Таймер.

— Что готовишь? — заинтересовалась мама.

— Омлет по-гречески.

— Не знаю такого. Я думаю с твоим отцом поехать этим летом в Грецию. Но никак не можем определиться — куда.

— В Ионию? — наугад предложила Лера.

— Что? Почему?

— Как думаешь, положить пять или шесть оливок?

— Клади пять.

Поколебавшись, Лера украдкой положила шесть. Как легко обманывать постаревших родителей.

— Смотрела вчера восхитительный документальный фильм о греческом ренессансе…

Слушая рассказ (мама, как обычно, не нуждалась в собеседнике), Лера закончила готовку и села завтракать. Вечером бы зайти в магазин, фрукты кончаются. Съел Андрей те апельсины? Хм… Все-таки какой нетипичный труп в том гараже. Прав был прокурор, не виноват муж, а она и не поверила сперва… Надо купить ту блузку, а вдруг — ха-ха! — удастся погулять в ближайшее время?

Лера не сразу заметила, что теперь звук издает только ее стучащая вилка, и посмотрела на экран. Мама подставила лицо свету, омывающему ее через окно веранды, сощурила глаза, отчего тонкие веки уязвимо подрагивали, и улыбалась теплу, убаюканная, как младенец, разговором с дочерью. Лере хотелось потянуться, коснуться, сберечь маму такой.

— Мам, — как-то беспомощно позвала она.

— А? Ох, что-то разомлела. Давай-ка расходиться, начинается этот глупый сериал…

Простившись с матерью, Лера проверила новости. «Полиция рассчитывает на скорый прорыв в деле о массовом убийстве на улице Грекова». Ерунда. «Кремль выступает за мирное решение анатолийского вопроса». «Москва и Анкара договорились о месте пребывания Конституционного суда Евразийской державы». «Константин Седов заверил, что Россия поможет Баварской республике в послевоенном восстановлении Мюнхена». Директивная реклама греческих курортов. Лера почувствовала раздражение. Казалось, вселенная пытается обыграть ее в шарады.

Посудомоечная машина, взгляд на циферблат. Сообщение от Эдуарда, скинул какой-то адрес: «Зайди, вместе до отдела дойдем». Было почти по дороге. «Ок».

Чистка зубов по таймеру. Сборы по неизменному маршруту от гардеробной к прихожей. Лера повертела в руках кеды. Розовые разводы от крови так просто не оттереть. Но кеды слишком удобные и привычные, чтобы выбрасывать их из-за этого.

У лифта Лера столкнулась с Мариной, ведущей десятилетнюю дочь в школу. Треугольная мордашка соседки была скорректирована ассиметричным каре, несоблазнительные губы исправлены помадой, остальное не нуждалось в больших усилиях, тем не менее приложенных. Марина была мила, но становилась восхитительной, превращая в эстетический праздник даже поход до мусорки. Лера выглядела рядом с ней, как вытащенная за ногу из берлоги. Марина, по обыкновению, чуть откинула голову, глядя на Леру, как на картину, которую собиралась раскритиковать. При этом ее глаза оставались доброжелательными и беззлобными — как у той бедно одетой девчонки, которой несколько лет назад Лера придержала подъездную дверь, помогая занести ей и смущенному мужчине тяжелые сумки из магазина.

Взгляд Марины остановился на обуви соседки.

— Светка, закрой уши. Лера, это… — она сдержалась. — Сочетание пальто от Ломберти и этих драных кед оскорбляет в этом городе каждое существо, дошедшее в своей эволюции хотя бы до лаптей.

— Мне в них по городу бегать, Марин. Прикажешь задерживать бандитов на шестисантиметровых каблуках?

— Я задержала будущего мужа на десятисантиметровых каблуках. Так что наши послужные списки могут поспорить! — Марина засмеялась, не пытаясь задеть соседку. Лера ухмыльнулась, показывая, что не обижается.

— Ну что, Ракета? — Лера щелкнула по кепке девочки с нашивкой команды — ракета, мчащаяся с волейбольным мячом. — Уже чемпионка?

— Осталось фашистов победить, — гордо заявила Света. Блондинка — в отца, задорные глаза — от матери. Старается так же запрокидывать голову, как мать, и вытягиваться, но еще не знает, что вложить в эту позу.

Лера как-то подвозила их до соревнований, и знала, что школа соперников расположена рядом с базой «голландцев», правой группировки.

Зима все цеплялась за обмороженные черные ветки. Северный ветер дул между ребер новостроек. Однако по вспухшей земле уже зябко пробиралась мелкая трава, требовавшая: весне быть! Тогда, наверное, окончится это утомительное сонное состояние, в котором Лера чувствовала себя, как насекомое, накрытое стаканом.

Она подняла глаза на билборд, с которого в упор смотрел высокий мужчина со впалыми щеками. Высокий широкий лоб, но лицо сильно сужается к подбородку. Хотя человек не утратил седых волос, его череп казался голым. Изогнутый по-ястребиному нос навевал образ птицы — старой, но не лишившейся инстинктов. Взгляд, устремленный куда-то далеко-далеко, вдруг настигал ее здесь. Рот запечатанный, не желающий говорить. «Уверенно в завтрашний день» — значился сухой лозунг возле имени: Константин Седов. На плакате, как бы распространяя образ лидера до невиданных границ, фоном простиралась карта Державы: от затаенной Чукотки и желтой маньчжурской степи до полабских границ и чудских болот, от ледовитых берегов и бурно растущих североморских портов до анклавов в святых местах и индийских гаваней. «Кандидат президента», — промелькнула в голове Леры часто повторяемая фраза.

Она прошла дальше по улице, которую и не разглядеть на такой карте, и встретилась с еще одним человеком, подлежащим тиражной печати. «За Русскую идею!» — восклицал Аквентий Романов, поданный в черно-желто-белых цветах. Он был улыбчив и расслаблен, но одновременно казался лишь на мгновение пойманным смирно. Пухлые губы, заботливо вылепленные щеки-пирожки, нос, напоминающий выпяченный жир отъевшейся скотины, масляные глаза под крупными, как краюха хлеба, бровями и густые, напоминающие слоеное тесто, пшеничные волосы. Это был образ не карикатурно перекормленного мужа, а запасливого медведя, которому соответствовали мощные, богатырские габариты Романова. Он замер, словно готовый в любой миг сбежать с плаката. В отличие от запакованного в строгий костюм конкурента, Романов носил косоворотку; как-то незаметно она прошла путь от формы увлеченных стариной маргиналов и чудаков до модного аксессуара.

…Воздух в квартире был пропитан запахом недавней стирки, ветхих тканей, давно открытого алкоголя. Измученный пол, облупленные двери, шкафы и полки, с которых вываливались напоминающие перегной вещи.

Лера положила руку на плечо Эдуарда и заглянула из-за него в кухню. У раковины лежал молодой мужчина. В его груди торчал нож с засаленной деревянной ручкой. Дряхлая майка отяжелела вокруг раны и прижалась к коже. Мышцы сохранили последнюю попытку подняться, и человек замер как бы ненадолго. Голова убитого прижалась, остывая от горячки, к помойному ведру. Лицо без выражения напоминало увядшие листы капусты.

На столе — бутылка водки, остатки которой были не толще отражения в донышке, закуска, покрытая слизью, замшелая пепельница.

На старом диване, продавленная яма в котором грозила провалиться до самой земли, сидел ранний от выпитого старик, кое-как сотканный из жил и пропахшей мочой одежды. Старик закрыл лицо ладонями, и его плечи беззвучно сотрясались. Сидящий рядом сотрудник полиции настойчиво и терпеливо повторял свой вопрос.

Отец и сын, бытовой конфликт; учитывая период, вероятно, спор о политике. Сцена, слишком часто виденная, чтобы вызвать сопереживание.

— Какая сука, — вполголоса возмутился Эдуард, — ударил бы сантиметром левее — и дознание бы бумажками занималось.

— Тебе что не нравится? Такое шикарное раскрытие на блюдечке.

— Скучно и гнусно, — буркнул Эдуард. — Пошли?

Коллеги выбрались из подъезда, отделявшего, как шлюз, ненадежные убежища от полной чужаков улицы.

— Кеды бы в химчистку отдала, а то тебя над каждым трупом задерживать можно.

— Андрей сегодня выходит, — вспомнила Лера. — Может, купим ему что-нибудь?

— Например?

— Я видела у него кота.

— И тот у него поломанный. Купи лосьон для бритья и шампунь. Или что там принято дарить, когда торопишься перейти к напиткам?

— Жадный ты, Перс.

Эдуард не позволял как-либо переиначивать свое имя, поэтому товарищи называли его по происхождению. Это ему нравилось.

— Я практичный. У меня старшая дочь истерики закатывает, потому что у нее телефон не той модели, а младшая дуется, потому что теперь ей больше нравится то платье, которое сестре купили. Сдался мне твой Андрей. Ты труп свой из гаража когда обратно закопаешь?

— Да уже закончили.

— Муж?

— Представь себе, нет. Любовница, без пяти минут новая жена раскололась. Она и с мужиком, и с его сыном спала. Подговорила парня убить мать, а взамен пообещала, что отец к ней переедет, переписав на сыночка квартиру.

— И, конечно, обманула наивного идиота.

— Не-а. Уже через месяц вдовец жил у любовницы, оформив хату на сына.

— Какая редкая в наша время честность! А любовнице это все на кой черт?

— Любовь, Перс, — вдохновенно провозгласила Лера и, ища тепло анемичного солнца, посмотрела в небо, покрытое трещинами темных ветвей. — Человек готов поверить в правоту любого воняющего трупами дела во имя любви.

— Какое неженское заявление. — Эдуард потрясенно уставился на коллегу и несколько непоследовательно спросил: — Влюбилась, что ли?

— Да какое там… — пробормотала Лера и тоже несколько непоследовательно добавила: — Весны хочется, пробуждения.

Построенный недавно отдел полиции походил на крепость чародея из мрачной сказки. Черный бетон, выдвигающийся неожиданными эркерами — будто челюсти великана; запутанные и непостоянные, как течение уголовного законодательства, коридоры. Поговаривали, что где-то ремонт еще ведется забытой бригадой рабочих. Даже сами сотрудники до сих пор терялись в лабиринтах здания, и уже ходили легенды о Темном дознавателе, поджидающем припозднившегося коллегу в отдаленном закутке.

— Андрею ничего не купили, — спохватилась Лера.

— И хрен с ним.

Сунулись сперва не в тот кабинет. После ремонта заказанные для отдела номера на двери уехали в другой город. Там их быстро приспособили, и теперь для разрешения ситуации запрос должен был пройти бюрократические этажи до самого департамента. А пока сотрудники вешали распечатанные номера, ориентировались по витиеватым описаниям, отмечали свои кабинеты наклейками и значками.

У начальника отдела уже сидел Хайруллин; он поднялся, чтобы поздороваться. Михаил Потапович, скупо качнув головой, кивнул на свободные стулья.

Если на Хайруллине форма смотрелась чужеродно, то шеф отдела сам представлялся неподходящим ей: уже пожилой, не пытающийся скрыть свою усталость, с рассохшимся, как у трухлявого дерева, лицом, глухо-строгое выражение которого готово было вот-вот осыпаться. Форма хранила все правильные линии, оставшиеся во владении начальника, и являлась геометрическим продолжением прямых этого кабинета. Даже осанку, казалось, помогает сохранить ему китель.

Однако засыпающие глаза Михаила Потаповича по-прежнему могли щелкнуть, как волчьи челюсти, а голос, в котором слышалось рычание, еще не сдал командную зычность.

В кабинет последним протиснулся Андрей, ощущавший себя лишним и немного смущенный. Михаил Потапович сухо поздравил подчиненного с возвращением на службу. Хайруллин приветствовал вошедшего внешне безразлично, но с благожелательными интонациями. Севший было Эдуард шагнул навстречу, пожал руку, хлопнул по плечу. Лера с улыбкой кивнула.

— Совещание и так откладывалось из-за известных событий, так что приступим, — обозначил Михаил Потапович, когда все заняли места. Он посмотрел в монитор и процитировал с экрана: — «Главное геополитическое событие века — Birliği — стало поворотным моментом для истории континента и открыло новую эпоху межнационального сотрудничества. Насколько успешным оно будет, зависит не только от политиков, но и от каждого, кто имеет честь защищать интересы граждан в крупнейшем городе Европы и всей Державы — Москве».

— Что называется, почувствуйте исторический момент, — хмыкнул Эдуард.

— Бумага из главка, — пояснил Михаил Потапович. — Это преамбула, дальше там больше смысла. Сводится он к тому, что турецкая мафия, считающаяся самым значительным криминальным фактором Европы, пытается осесть в городе, где мы имеем счастье нести службу.

— Культурный обмен, — внес в совещание толику легкомысленности Эдуард. — Достопримечательности Ангоры изучают русские бандиты, а в Moskova к Кремлю присматривается türk mafyası. Вы, кстати, поосторожнее с формулировками, товарищ начальник. Нынче нельзя говорить «турецкая мафия».

Михаил Потапович тяжело, но блекло посмотрел на него.

— А как можно? — удивилась Лера.

— Устойчивое преступное сообщество, созданное по этническому принципу.

— С этими формулировками скоро не поймешь, то ли мы ансамбль «Алтын» обсуждаем, то ли сборище подонков! — взбрыкнул Михаил Потапович. — Короче: турецкие ОПГ — явление для города, к сожалению, не новое. Но раньше они в основном были представлены на строительном рынке. И с тех пор как большинство экономических составов у нас перешло в ведение департамента предпринимательства, они, чуть что, сбегали от нас под юбку его инспекции. — Михаил Потапович покривился. Человек негибкий, помнивший менее либеральные времена, он считал, что последние перемены не к лучшему. — Эта вялотекущая борьба привела к тому, что у турок в Москве появился хороший плацдарм. Те, кого мы считаем эмиссарами преступного мира нашего «великодушного соседа», стали у нас под боком уважаемыми людьми. И теперь эту проблему приходится рассматривать не только в криминальном или экономическом аспекте, но и в политическом. А проблема эта стала и нашей с вами. Турки в больших объемах начали везти в город «кипарис». С этим козырем они претендуют на контроль над столичным наркорынком. В связи с этим у нас на совещание присутствует Андрей как представитель отделения по борьбе с оборотом запрещенных веществ. Предлагаю сперва заслушать его доклад.

Все знали, что сидеть в этом кабинете должен был другой представитель, но начальник отделения слег на больничный, а его заместитель был в командировке. Андрей же, хотя его показатели были слабыми, чаще других имел дело с «кипарисом». Он включил на проекторе презентацию, которую, оглушенный накануне реальностью, усердно готовил допоздна.

Первый слайд. На салфетке лежат три веточки с утолщениями на концах, напоминающих цветочные почки гвоздичного дерева. «Кипарис», он же, конечно, «гвоздика», «гвозди», «пряность», «хафи», «ирис» и т. д.

— Наркотик растительного происхождения, однако сырье в естественных условиях не встречается. Судя по всему, искусственно собранный гибрид. Это на самом деле большая загадка, потому что вмешательство в геном исходных растений на таком уровне явно требовало мощностей специализированного института. Однако «кипарис» — продукт, несомненно, многолетней работы, следы которой должны прослеживаться в научных публикациях, — появился внезапно.

На экране возникла карта Европы в начале Глиняного десятилетия.

— Впервые о новом наркотике десять лет назад заявила берлинская полиция. Ретроспективно выяснилось, что до этого он засветился в Прибалтике, а еще раньше — в Санкт-Петербурге. Сегодня мы знаем его как сорт «кипарис art». Его количество на рынке всегда оставалось довольно незначительным.

Появившаяся следом карта демонстрировала мир накануне Birliği — нарождающийся новый мировой порядок, выраженный не устоявшимися, взаимно не признаваемыми границами между Россией, Евросоюзом и лимитрофами, сложносочиненными оккупационными зонами по берегам Эгейского моря и на Ближнем Востоке, где в разгаре была операция «Расцветающие ирисы».

— Некоторое время спустя в Стамбуле возник новый сорт — «ace». Он стремительно прокатывается по территории нынешней Югославии, появляется в Санкт-Петербурге и далее расходится по всей Европе. С этого момента Интерпол четко ассоциирует данный сегмент наркорынка с турецкой мафией. Исключение составляет северо-запад России, где «кипарис» взяли под контроль старые питерские группировки и поморская ОПГ. Тем не менее география заставляет предположить, что «кипарис» происходит из Передней Азии. Если первая волна разгружалась у нас в портах Балтийского моря, то для второй были найдены сухопутные маршруты. Но в связи с боевыми действиями на Ближнем Востоке полноценное расследование так и не состоялось.

Картинка сменилась. Геополитическая игральная доска была погребена, как под могильными плитами, под столбцами чисел над столицами — выявленные объемы сбываемого наркотика.

— Через некоторое время появляется очередной сорт «кипариса» — «arg». Он выстреливает в Санкт-Петербурге и Москве. Далее — Суоми, Польске, Германия, Тюркие. Числа растут по сей день.

На следующем слайде был нарисован человек, употребивший «кипарис». Его состояние было изображено карикатурно, а облачка вокруг разъясняли эффекты. Андрей заготовил вчера расслабляющую шутку по поводу этого персонажа и заулыбался. Как же там?.. «А вот наш… хм…» — Андрей запнулся и, сконфуженно кашлянув, поспешил продолжить:

— Так… Психологические эффекты! По частоте проявления: расслабленность, дремота, онейроидное состояние. При регулярном употреблении: деперсонализация и дереализация, состояние тревожности, дежавю, апатия. Зафиксированы случаи развития диссоциативного расстройства идентичности.

Последний слайд перечислял статьи законодательства, которые нарушает гражданин, рискнувший принять участие в обороте наркотика.

— Медики утверждают, что потребление бутонов «кипариса arg» не наносит вреда здоровью большего, чем легальные виды наркотиков, в том числе алкоголь. Тем не менее, пока не завершены надежные долгосрочные исследования, использование «кипариса» в рекреационных целях не допускается, и он остается в списке запрещенных. А пока легализация не произошла, на бутончиках наживается криминал. И, как верно отметил Михаил Потапович, «кипарис» может стать для турецких ОПГ, которые, как и раньше, контролируют его основной трафик, пропуском в Москву.

— Козырем, — рефлекторно поправил Михаил Потапович.

— А? — вздрогнул Андрей.

— Козырем стать. Все с вашим докладом?

— Да…

Михаил Потапович повернулся к Хайруллину.

— Рамиль на прошлой неделе был в главке на совещании, посвященном складывающейся ситуации. Он расскажет подробнее о том, что означает для нас усиление активности турецких ОПГ.

Хайруллин кивнул, принимая эстафету, и включил экран планшета, где уже был открыт документ с текстом выступления.

— Массовку наркобизнеса в Москве составляют таджикские и туркменские кланы. На востоке столицы они действуют как часть азербайджанской ОПГ, на юге и юго-западе находятся под контролем северокавказских группировок. На севере и северо-западе они, с одной стороны, были более самостоятельны, но, с другой стороны, полностью зависели от поставок, которые держат ОПГ из Питера и Твери. Теперь эта иерархия распадается. Поток «кипариса» по ленинградскому направлению почти остановился — у турок свои каналы. Больше всех потеряли тверичи, которые сейчас развивают бешеную активность среди славянских группировок, чтобы не дать гостям укрепиться. В нашем районе ситуация особая. После строительства общежитий для беженцев из Восточного Туркестана у нас господствующее положение на наркорынке заняла уйгурская банда «Йәрлик», которая отстояла пусть локальное, но обособленное положение. У них своя сеть распространения, свои поставки. При этом, Михаил Потапович, последняя информация у меня такова: уйгуры с турками договорились. Турки не лезут в их бизнес, а уйгуры покупают «кипарис» только у них.

— По ходу, к нам со всей Москвы, как на курорт, будут просить переводы, — обрадовался Эдуард.

— Это ты обожди еще быть оптимистом, — закряхтел много повидавший Михаил Потапович. — Начнут стрелять — никому спокойно не будет. Славянские ОПГ постараются дать туркам отпор, это ясно.

— В том числе украинский «Агрорынок», — добавил Хайруллин. — Хоть наркотики и не их профиль, они давно искали возможность увеличить свой удельный вес в Москве. Скорее всего, армянская ОПГ тоже выступит на стороне славян. Таджикские и туркменские группировки, естественно, захотят повысить свое влияние и поддержат турок. Пока это тот расклад, который нам известен.

— Что можем ожидать от северокавказских группировок? — спросила Лера.

— У них несколько лет назад относительно наркорынка сложилась система договоренностей, которую никто не нарушал, — ответил Хайруллин. — Старых лидеров сложившийся порядок устраивал, но сейчас напирает молодое поколение, которое хочет оторвать долю побольше.

— Допускаю, что молодым дадут проявить себя, а затем, в зависимости от ситуации, либо подрежут их, либо представят их действия как свою заслугу, — размышлял Михаил Потапович.

— Мы знаем, к чему склоняются азербайджанцы? — уточнила Лера.

— Да наверняка к туркам, — буркнул Эдуард.

— Не факт, — возразил Михаил Потапович. — Турки несколько лет назад устроили весьма агрессивный криминальный передел в Баку, с тех пор некоторые влиятельные фигуры относятся к ним настороженно.

Михаила Потаповича перевели в их отдел с востока Москвы, где ему довелось хорошо узнать азербайджанскую мафию. Настолько хорошо, что это начало ее глубоко беспокоить. На ретивого начальника напали в подъезде собственного дома и нанесли три ножевых ранения, после которых Михаил Потапович едва выжил.

Восстановившись, он не только не присмирел, но взялся за мафию еще круче. И, как поговаривали, в итоге затронул интересы людей, которые с недоумением встретили излишнее внимание полиции. Бескомпромиссный борец с организованным криминалом был переведен в нынешний, более тихий район, где ждал выхода на пенсию.

Михаил Потапович пошевелился так, будто ему сделалось неудобно в кресле.

— Я не просто так начал с политического аспекта. Проблема в том, что в мэрии никак не могут внятно сформулировать свою позицию. Мы должны упереться и в принципе не дать туркам развернуться в Москве — или наша задача просто не позволить переделу выплеснуться на улицы? Потому что корни у этих ОПГ растут из конкретной страны, где у них есть влиятельные покровители. И всерьез браться за это дело — значит неизбежно в конце концов кому-то больно сжать яйца в Анкаре. Нельзя, что называется, проявить политическую близорукость. Прищемить их, конечно, всем хочется, но с какой силой? У нас слышно, что говорят в главке, в главке слышно, что говорят в мэрии, в мэрии слышно, что говорят в Кремле. И все пытаются угадать, правильно ли они расслышали это «шу-шу-шу».

— Патологическая неспособность ответить прямо — симптом воцарившейся лжи, — неожиданно заключил Хайруллин, глядя в потолок. Окружающие не удивились. Он мог изредка выдать нечто подобное, кое-как прилаженное к моменту.

— В общем, в мэрии боятся того, что в Кремле наши излишне активные действия посчитают нежелательными. А в главке не хотят, чтобы к моменту сверстки бюджета кто-нибудь в мэрии был нами недоволен. Так что если не на уровне департамента, то на уровне МВД все, что мы накопаем, может быть закопано обратно.

— Так сейчас-то нам как действовать, товарищ полковник? — вернулся к собранию Хайруллин.

— Основные задачи две. Первая — выйти на цепочки поставок «кипариса». Его у турок много, он качественный, многие хотят покормиться с их рук. Если у турок не будет «кипариса», то влияние их резко ослабнет. Вторая — не допустить всплеска насилия на улицах. Этому, как вы понимаете, сейчас придают государственное значение. Если перед выборами президента этнические группировки устроят в Москве передел… Такое может сыграть на руку националистическим кандидатам.

— То есть отчитывать за ход выборов будут нас, но при этом развязывать руки нам не собираются? — усмехнулся Эдуард и лукаво покосился на начальника. — Косоворотку купили, товарищ полковник?

Тот угрюмо посмотрел на подчиненного, но потом вдруг довольным голосом заявил:

— Кстати, купил. Практичная вещь. На даче в ней хожу.

Эдуард удовлетворенно хмыкнул.

— За кого голосовать будешь, Лер? — колко поинтересовался он.

— За Седова, — коротко ответила она и, не дав вспыхнуть полемике, спросила сама: — А ты?

— За Романова, — гордо сообщил Эдуард и повернулся к Михаилу Потаповичу. — В том числе поэтому: оно мне надо — думать, оценят в Анкаре, не оценят, какого злодея я поймал?

— Вот об этом я и говорю, — назидательно подытожил Михаил Потапович, обводя сидящих невыразительным взглядом. — Вот так все и размышляют. Ты на погромах за своего не сойдешь, Перс. Рожу свою в зеркале видел?

— Я не за русский национализм, а за сильную Россию, — напыщенно заявил Эдуард. — Не знаю, что там будет в Европе, в Турции, но знаю, что моим детям, скорее всего, жить здесь. Так что я хочу, чтобы крепла Москва, а не окраины.

— Пиарщики Романова программу скорректировали, — задумчиво произнес Хайруллин, вновь как бы ни к кому не обращаясь. — А то уж больно радикальные лозунги были.

— А вы за кого, товарищ полковник? — осведомился с вызывающим любопытством Эдуард.

— Я, товарищи, оставлю свои политические предпочтения при себе, — холодно ответил Хайруллин. — Не вижу, как они должны повлиять на мои усилия по делу.

— Есть конкретные вводные бойцам?

Взгляд Хайруллина тут же сделался хватким. Он как бы набросил на коллег незримую паутину, завладев не просто их вниманием, а ими целиком. Осознай они это, им бы стало не по себе, как от власти кукловода.

— В первую очередь поработайте не с уйгурами. Они-то как раз болтать особо не будут, у них все сейчас очень хорошо. Ищите сведения у противников турок. Переговоров с приезжими уже не будет, и те, кто считал себя рулевыми в городе, попытаются показать силу. Наверняка у «голландцев» есть чем поделиться. Они уже не раз становились «мясом» в силовых акциях славянских группировок. Это на тебе, Эдуард. Бери Георгия, если надо снаряды потаскать.

— Внушите каждому, — добавил Михаил Потапович, вдруг сделавшись грозным и будто бы даже более массивным, — сейчас у нас есть выбор, с кем работать мягко, а кого стращать песьими головами и гонять метлой. Если же начнется кровь — выбора мы давать не будем. Так что лучше им предоставлять нам информацию. Мы найдем, как ее реализовать, пусть не переживают. А вы имейте в виду, товарищи: передел состоится. Но насколько он будет жестким, зависит во многом от нас. Я тридцать лет положил, чтобы эта мразь дышать боялась, когда сотрудник полиции рядом проходит. И иного я не потерплю.

Михаил Потапович взирал на своих бойцов из-под густых седых бровей, которые казались намного выразительнее утомленных глаз. Эдуард позерски доложил о готовности. Андрей вытаращился всполошенно. Лера по-птичьи бестолково уставилась на Хайруллина, не уяснив своей роли в текущих событиях. Хайруллин ни на кого не смотрел. На улице рявкали друг на друга два дворовых кота, устраивая свой передел. Масштаб их притязаний был поменьше, чем у людей, но и они отчаянно верили в свое дело.

— Добавлю кое-что, если позволите, товарищ полковник, — сказал Хайруллин, уловив паузу. — Работу по событиям на Грекова с нас никто не снимал. Лер, запросами от бригады департамента занимаешься ты. А то главк нас сожрет, если мы простаивать по этому делу будем.

Лера кивнула и заметно расслабилась.

— Еще что-то? Свободны.

В коридоре Андрей, заметавшись между Лерой и Эдуардом, выскочил перед Хайруллиным.

— Товарищ полковник, вы пока не подписали материалы по уйгурским наркоторговцам? — взволнованно спросил он.

— Пока нет, — сухо ответил тот и прошел мимо.

Лера оглянулась; коллега стоял с растерянным выражением на лице. Ей стало его жаль; несколько раз пересекшись с Андреем в расследованиях, она считала его скорее неудачливым, чем бездарным сотрудником. Но Эдуард, уже набрасывавший план мероприятий, задал какой-то вопрос, и Лера быстро втянулась в разговор.

О хрупкости семейных ценностей

— Это съешь в обед, это — через три часа, а если задержишься, — ты, конечно, задержишься, — то откроешь этот контейнер. Далее: эту таблетку примешь после первого приема пищи, эту после третьего — вечернего, но если придешь домой до восьми, то, соответственно, принимать ее не нужно. Не пропусти: передать желчный пузырь в суд не получится, хотя посадить его все-таки можно. Двенадцать, шестнадцать часов и двадцать — запомнил? На всякий случай я наклеила время на каждую крышку. Двенадцать, шестнадцать часов и двадцать! — Катя продемонстрировала каждую баночку и с сомнением уставилась на мужа.

Ореховые Катины глаза всегда были распахнуты чуть шире, чем требовал момент, а темные, как черешня, губы — приоткрыты в нетерпении. Какая-нибудь вьющаяся темно-русая прядь постоянно выбивалась из укладки, несмотря на тщательные попытки заплести волосы — каждый раз выходила новая удачная прическа, пусть и несколько беспорядочная. Катины претензии походили на игру: найди ловкий ответ, иначе она станет скучной.

— Мне кажется, ты Аргуну даешь больше свободы, чем мне, — пожаловался Хайруллин, не способный даже прикинуться рассерженным в присутствии тарелки вареников. Ретривер Аргун поднял с тяжелых лап добродушную морду, проверяя, ожидается ли его участие в загадочных человеческих ритуалах.

— И не говори, что тебя это не устраивает! Ты очень несамостоятельный в любом быту, кроме военно-полевого, все время крутишь головой, удивляясь, почему не поступают приказы. Если тебя не рассчитать на раз-два, ты можешь потеряться и начать искать поблизости женщину с командным голосом.

Хайруллин, разнеженный варениками и ослабивший бдительность, хмыкнул, и Катя предостерегающе сузила глаза. Она, конечно, была раздражена: неделю после убийства на Грекова муж почти не появлялся дома, а когда все-таки добирался, то ложился в кровать, как в гроб. Вчера наконец сиюминутных результатов по расследованию требовать перестали, так что Михаил Потапович отпустил Рамиля пораньше. Он пришел домой, раздразнил редкой доступностью жену, но, едва успев переодеться, был сражен сном. Какое разочарование!

— Я знаю все короткие пути мимо этих женщин, чтобы скорее добраться к тебе.

— Вот как? И когда же ты их успел изучить?

— Ах ты! Ладно, завтра продолжим с этого места, я что-нибудь придумаю.

Катя, довольная собой, сверкнула улыбкой. Присущее ее мыслям сочетание почти детской игривости и молниеносности фехтовальщика приводило Рамиля в восторг.

— Между прочим, сырники оставила твоя мама, не пропусти. Заезжала, пока ты спасал нас от очередного преступника. Кстати, она все-таки купила те сапоги. Я с ней общаюсь чаще, чем ты, поэтому сообщаю.

— Еще один болезненный упрек.

— Ты заслуживаешь их гораздо чаще, но я милосердна. Ты запомнил? Один контейнер может остаться лишним, не впадай в панику.

Хайруллин с нежностью принимал заботливые укоры жены. Катя была единственным человеком, перед которым он мог снять форму, стянуть шкуру, раскрыться, дать коснуться всех своих смешных и трагических слабостей, всецело доверяя и не боясь непонимания.

— Ты сегодня дома? — спросил он.

— Да, надо закончить аудит. Вряд ли успею, пока мальчишки в школе, поэтому прогоню их или заставлю убираться.

Катя всю жизнь подвизалась в финансовом секторе, найдя там удаленную работу, подходящую кочевой жизни жены растущего офицера. Она и спустя годы не могла определиться, смешно это или грустно, учитывая, что ее роман с мужем начался со встречи на лекции по анархо-коммунизму. С тех времен в ней сохранилось насмешливое отношение к богатству и недоуменное — к банковскому счету, опережающему представления их семьи о достатке. В последние годы Катя стала зарабатывать больше мужа, но этому никто из супругов не придавал значения.

О работе жена не спросила: эта тема оставалась за порогом. Иногда Рамилю хотелось поделиться с Катей тем, что никак не помещалось в сердце — неправильными, ни с чем не сходящимися деталями, которые он находил. Но он не решался, и незаживающее одиночество зияло в нем, как отверстие от прошедшей навылет пули.

Со дня массового убийства на улице Грекова эта пусто́та саднила в Хайруллине, будто требуя чего-то. Ощущение казалось сродни запаху дыма, или отчетливому привкусу металла, или нежданному колокольному звону. Казалось, пора кричать, бить тревогу — но о чем? Ведь не о том же, что люди убивают друг друга, в самом деле…

На пороге Хайруллин задержался на несколько секунд, запоминая дом — иначе можно не вернуться, он знал это.

— Вот, ты улыбаешься, когда смотришь на меня. А выходишь — я же вижу, как гаснешь. Страшно. Как будто ничего там для тебя нет.

Катя была не права. Вовсе не снаружи Рамиль ощущал себя как огарок, тысячу лет назад погашенный, затоптанный и разнесенный подошвами, а в самый спокойный час: дома, тихой ночью, зная, что рядом любящая жена и славные, похожие на него сыновья. Именно тогда он переставал верить, что здесь есть что-то настоящее, помимо его страха: они — еще одна не сходящаяся деталь. Он поцеловал ее — сургучная печать, по которой он угадает ее вечером.

В дежурке с его появлением не стали скрывать, что хохотали. Передали сводку. Кто-то дарил старушкам цветы на улице Улыбок. Залаяла собака, и человек с брюзгливым лицом испугался. Из дома №3 вышла грустная женщина — это требует особого внимания. Миндальное печенье в кондитерской на улице Не Ушедших На Войну получилось сегодня особенно вкусным. Со слезами на глазах сдался мужчина, обидевший ребенка. Сходится!

Как-то так, только циничнее и потому смешнее, пошутили в дежурке. Хайруллин изобразил улыбку, заслушал доклад о происшествиях, поблагодарил ночную смену за работу. Попытка изнасилования — несостоявшегося триумфатора спугнул шум в кустах; ограблен винный магазин — преступник изрезался стеклом и сам вышел к полицейским с просьбой перевязать его; кто-то рубил топором дверь к соседям; уличный грабеж — подозреваемый, завладев деньгами и травматическим пистолетом жертвы, сбежал, но затем вернулся и выстрелил в потерпевшего из похищенного оружия — «хотел испытать»; и т. д. и т. п. Нет, это все не сходится, категорически не сходится. Гражданин в состоянии алкогольного опьянения, гражданин в состоянии алкогольного опьянения, гражданин в состоянии наркотического опьянения, гражданка в состоянии алкогольного опьянения… Убийств нет уже неделю: за раз лимит на полугодие исчерпали. Словом, утро и правда было хорошим.

На службу Хайруллин добирался первым из руководства. Это не было его обязанностью, но он должен был взять происходящее в отделе под контроль как можно скорее. Затем примерно в одно время прибывало остальное начальство во главе с Михаилом Потаповичем. Хайруллин коротко и содержательно отчитывался о текущих расследованиях.

«Высокая штабная культура… — уважительно отметил Михаил Потапович, впервые услышав его лаконичный и точный доклад, и рассердился на остальных: — А вы все только мямлите!»

Друзей среди коллег у Хайруллина за эти годы не появилось; впрочем, и врагов тоже. В коллективе верили его слову и боялись холодную критику; ценили работоспособность и злились на безразличие к их времени; признавали выдержку, но не одобряли отчужденности.

Хайруллину, пришедшему в полицию из вооруженных сил, не хватало изящества и ловкости в оперативной работе. Однако он обладал метким умом, твердым характером и каменной усидчивостью, позволившими ему неплохо освоиться в профессии.

Михаил Потапович быстро стал полагаться на совет и мнение, которые были лишены шелухи, сразу вынимая ядро ситуации. Он принял твердость суждений и дисциплинированность Хайруллина, его упорядоченность, которой невольно подчинялись все вокруг; принял, как палку в руке, на которую оперся: ведь его собственная строгость из года в год становилась все более рыхлой, все менее пугающей.

Вскоре Хайруллин стал наиболее доверенным заместителем Михаила Потаповича, но не был бы собой, если бы придал этому значение. Его мало волновало, как к нему относится руководитель. И если бы начальник третировал его, то Хайруллин просто продолжал бы трудиться в тисках.

Наилучшее взаимопонимание установилось у Хайруллина с Лерой. Случалось, на совещаниях окружающие едва поспевали за их отрывистыми диалогами: между собой они могли отбросить половину разъяснений, обтесывая суть.

С Эдуардом они не сдружились, но сработались. Хотя временами того приходилось встряхивать, он все же оставался эффективным оперативником, что нивелировало в глазах Хайруллина многие изъяны. А Эдуард симпатизировал руководителю за то, что тот не забывал перечислять его успехи Михаилу Потаповичу.

Хайруллин вошел в свой кабинет и занялся анализом материалов по массовому убийству. Вскоре наступил час новой смены, и, обозначая начало рабочего дня, из динамиков раздался гимн Евразийской державы. Лера называла его дисгармоничным. Хайруллин, хотя и находился в одиночестве, на полуслове оторвался от изучаемого документа и встал — действие безотчетное, но седативное, как стук по дереву или молитвенная формула. Поначалу его обезличенная фигура приводила в замешательство заглянувших в неподходящий момент подчиненных, но со временем эту привычку приняли в качестве безобидного психоза.

Этот гимн впервые прозвучал в государственных учреждениях Москвы и Анкары всего несколько месяцев назад — об этом условились мэры «в знак братства, которое продлится еще тысячу лет». Из разговора со старшим сыном Хайруллин узнал, что почти тысячу лет назад турки разгромили Византию и заняли Анкару. И хотя до круглой даты еще оставалось время, аудитория была убеждена: неправославный мэр дал пощечину основному населению российской столицы. Впрочем, национальная гордость была ушиблена в обеих частях света: москвичи новое правило восприняли как поклон перед Тюркие, анкарцы — как угодничество перед Россией.

Из коридора наперекор гимну раздалась попсовая песня. Место было далеко от владений Михаила Потаповича или зама по кадрам, а Хайруллину этот протест был безразличен. Когда какофония смолкла, он быстро, хоть и не сразу, нашел будто бы чуть съехавшую строчку и вчитался вновь.

В файле были собраны каждый миллиметр пространства и каждая секунда времени — после конца вселенной весь дом можно будет восстановить по этим крупицам. Убийца прячется где-то здесь, совсем рядом. Его призрак обязательно, неизбежно сохранился на этих страницах, но они, десятки лучших сыщиков Москвы, за тысячи часов работы почему-то не заметили его. Никого — и в то же время ощущение кого-то поблизости.

Репродуктор ожил повторно — наступила пятиминутка политинформации, столь необходимой в жизни человека, думающего о родине. Хайруллину не сразу удалось очистить голову, и он начал слушать со случайного места.

«…Кто всегда спасал головы европейцев? Россия разгромила этого канонира, державшего под пушкой всю Европу, — Наполеона. Разгромила и этого выразителя вековых, подлинно европейских идей превосходства над прочими нациями — Гитлера. Россия сама с себя, как утомленную вошь, сбросила большевиков. Конечно, Европа нас не любит. Россия — их вечное воспоминание о своих неудачах, страхах и позорах. Пришлось нам в Глиняное десятилетие решительно взять заблудившуюся Европу за руку и усадить спокойно. Мы можем и шлепнуть по этой руке, если Европа расшалится окончательно!

В России никогда не презирали инородца. Если он пришел без меча, мы всегда встречали его как друга. Никогда Россия, принимая под свою защиту какую-либо землю, не объявляла живущий на этой земле народ не достойным существования. В отличие от «цивилизованных» стран Европы, ответственных за геноцид на всех континентах, кроме Антарктиды.

Так почему вот уже три сотни лет они по инерции продолжают включать пластинку великоросского шовинизма, не трудясь сверить ее с действительностью? Объяснение есть. Дело в том, гражданин России, что в их глазах ты — второсортное создание, которое пропадет без подсказок Запада. Теперь мы их, наверное, переубедили. Веские доводы привели дроздовцы, поднявшие новый флаг над Мюнхенской ратушей. И батальон Кастуся Калиновского, который только перемирие остановило от того, чтобы в очередной раз не поднять наше знамя над Берлином. Свое слово сказала бригада имени Ивана Мазепы, вынудившая сдаться гарнизон Каттербаха. И Сафарский полк, всем чужакам на Ближнем Востоке показавший «сорт» российского солдата!

Они нам рознь — а мы их разим!»

— Да заткнись уже! — крикнул кто-то в коридоре.

«Они приветствуют любой теракт в наших городах, если объявят, что он произведен во имя чьего-нибудь «освобождения». Кивают друг другу: этого они в России заслужили. А чьи-то сестра или брат положены в гроб. Слышите? Ваши смерти там считают оправданными. Там нет разницы, погиб русский или татарин, якут или ингуш — главное, что погиб россиянин, а ему поделом. Не проявляют сострадания; что ж, и мы не проявим, пока не найдем понимания. Если хоть один человек в их стране поддержит террористический акт в наших городах и не будет осужден, — мы будем считать эту страну соучастницей.

Дежурными фразами о сочувствии нас теперь не убедишь — сочувствие должно быть деятельным!

Кое-кто и у нас намерен грозить не сжатым кулаком, а раскрытой ладонью. Кто, как не враг, обезоруживает нацию? Они хотят стравить нас, увидеть, как мы избиваем друг друга, — а мы будем лупить канадца и японца! Пусть их матери плачут над глупыми сыновьями, а ваши матери смотрят на вас с гордостью!

Будьте бдительны и не верьте тому, что вызывает ненависть», — закончилась речь традиционным рефреном.

Дослушав, Хайруллин поднялся и направился в ближайший кабинет.

Лера сидела в одиночестве. Судя по успевшему завять салату в пластиковом лотке, она находилась в отделе с ночи. Ее глаза были пустыми-пустыми — вроде как смотришься в окно пасмурным утром. Хайруллин сел в другом конце комнаты.

— Сегодня уйдешь вовремя. Неделя прошла. Гнаться ни к чему.

— Угу.

Хайруллин не уходил. Лера покосилась на него раз, второй — и наконец оторвалась от монитора. Объяснять свое присутствие Хайруллину не потребовалось.

— Версия, — озаглавила Лера начавшийся разговор.

— Преступник бесследно исчез. Убил тринадцать человек, не дав им ни разу вскрикнуть. При этом, судя по всему, разорвал их голыми руками. И так далее.

— Слишком много необъяснимого в одном деле.

— И мы прикидываемся, что это как-то сойдется само собой. Беремся за стандартные мероприятия, ищем очевидных подозреваемых. Наш прицел сбит. Мы предпочитаем не замечать, от чего отталкиваемся.

— От какой-то мистики, говорят.

— Не мистики, конечно, но определенно чего-то нетипичного. Чем пытаться объяснить каждую странную деталь по отдельности, нужно найти объяснение, которое охватывало бы все детали сразу.

— Вообразим, что убийца действительно обладает нечеловеческой силой, действительно способен становиться невидимым, действительно контролирует разум.

Хайруллин молча допустил это.

— У тебя есть идея. Которую, как ты считаешь, другие могли упустить. Почему они, лучшие сыщики, упустили, а ты — нет? Военное прошлое? Суперсолдат?

— О суперсолдатах в армии я не слышал. Но действительно думаю о каких-нибудь новейших военных разработках. Акустическое оружие, например. Подавило волю жертв, блокировало шум, разрушило ткани…

— Не объясняет картину повреждений. Не объясняет исчезновение. Но, допустим, это мы что-то пока проглядели.

— Или другой вариант — экзоскелет. Есть облегченные варианты для разведчиков, которые можно спрятать под одеждой.

— А, ты же служил в военной разведке. Нечеловеческую силу это хорошо объясняет. Но почему никто не слышал криков жертв?

— Он не дал им шанса вскрикнуть, убивал быстро.

— Нет ушибов — он не вырубал их одним ударом. Нет признаков того, что жертвам связывали руки или засовывали кляп. Выглядит так, будто их рвали живьем, а они молчали. Хотя кое-кому быстро оторвали голову… Как он исчез?

— Реактивный ранец.

— Ты серьезно?

— Да. Есть компактные модели, не для полета, а, скорее, затяжного прыжка. У нас такие использовались — очень удобно в горах.

— Тогда он мог бы сразу прыгнуть за пределы поля видимости камер, которые мы проверяли. Но окно было закрыто.

— На падающий крючок. Погода плохая — захлопнуло ветром.

— Кто проверял подоконник?

— Мы пытались выяснить, не спустился ли он на альпинистском снаряжении, а это совсем другие следы.

— Случаи бывали. А вот реактивных ранцев криминальная летопись России еще не знает. Зачем такие сложности?

— Мне все же больше нравится версия с ранцем, чем с мистикой.

— Ранец шумит.

— У такой модели только стартовый выхлоп. Надо проверить, не срабатывала ли ночью сигнализация и нет ли под окном следов сгоревшего топлива.

В диалоге не было пауз. Но понимание всегда нужно обозначить вслух — формальности несовершенной человеческой коммуникации.

— Итак, — подвела черту Лера, — ищем военнослужащего, который имел доступ к экзоскелету облегченного образца и реактивному ранцу. Военная прокуратура должна организовать проверку складов.

— Скорее всего, участник боевых действий, у которого отмечались проблемы с психикой. Воевал на Ближнем Востоке и был разведчиком.

— «Расцветающие ирисы». Вспомнил кого-то из сослуживцев?

Хайруллин поднял взгляд, и Лера увидела глаза человека, которого тяжелые вериги прошлого утягивают в пропасть столь осязаемую, что легко было представить, как он падает со стула и исчезает.

— Нет.

И все же он вспоминал, но бесконечно плутая, пытаясь пройти даже не к блуждающему по Москве жнецу, а к самому себе.

В кабинет, разрушив настроенное, как струны, согласие, ворвался Эдуард; шкафы вздребезжали.

— О, сидит, задумалась! Небось, в мужиках своих разобраться пытается! — Лера скорчила ехидную гримасу. — Доброе утро, товарищ полковник!

Мужчины поздоровались. Эдуард жал руку хватко, навязчиво, Хайруллин — крепко, но не тратя силы, зачастую не глядя в глаза.

После ремонта никак не могли найти кабинет, предназначенный то ли Лере, то ли Эдуарду, так что пока их поселили вместе. Растрепанный, как из-под ливня, Перс прошел к своему столу, запустил компьютер и отупело уставился в экран.

— Тебе самому включиться надо, — подсказала Лера.

Эдуард обвел коллег падающим взглядом.

— Если дети — радость, почему я всегда невыспавшийся и раздраженный?

— Что с тобой будет, когда они в подростковый возраст войдут? — безжалостно спросил Хайруллин.

— Меня ни один бандит не пугал так, как ты сейчас. Может, махнемся?

— Кем? Детьми? А если они у тебя уже слушают «Зефирок» и подписаны на блог этой, розововолосой…

— «Свет любви нашей угас», — напел Эдуард. Вызвав подозрения, он поспешил заверить: — Не-не, там жена бдит.

Лера между тем собралась уходить.

— У меня двое подозреваемых по списку. Экзоскелет для главка. И двор.

Эдуард крякнул, сбитый с толку.

— Бумагу в главк я сам напишу, а двор тебя не касается, — возразил Хайруллин. — Езжай домой, я направлю людей.

Лера постояла с секунду, с трудом вкладывая в себя, что не пригодилась, потом кивнула и вышла.

— Ущербная она, — вздохнул Эдуард. — Может, тебе ее любовницей сделать?

Хайруллин, пропустив замечание, поинтересовался:

— Почему к «голландцам» не едешь?

В интонациях Хайруллина многим слышалось презрение. Это чувство было чуждо полковнику. Но он часто имел претензию; к тому же в отделе из его голоса уходила всякая теплота.

— Слухи дошли: у них сегодня вечером встреча с тверичами. Не хочу спугнуть. А завтра под свежую информацию загляну на вечеринку.

— Лере помоги.

— А мне кто поможет? — Эдуард драматическим жестом указал на свою половину кабинета, в котором геологическими пластами отложились бумажные горы расследований. Среди папок с делами лежали поделки и рисунки его дочерей, задавленные и заброшенные. Иногда между ними попадалась случайная брошюра и билеты на давнишний спектакль.

Хайруллин каждый раз с недоумением отмечал, что Лерина половина кабинета смотрится ничуть не аккуратнее. Впрочем, Лера, в отличие от Эдуарда, в своем бардаке легко находила нужную бумагу. «Значит, формально это нельзя назвать бардаком, не так ли?» — однажды резонно заметила она. Папки в ее компьютере были упорядочены и озаглавлены по требующей расшифровки, но четкой схеме. Числа соотносились с датами, рубленые слоги — с фамилией и локацией, а магические сокращения — с типом преступления. Не сравнить с бездной Эдуарда: «11111», «Тарасов283482», «ГаражСу», и, конечно, «Последний отчет», «Послотчет», «Послотчет2» и «Послотчет335334».

Так как Хайруллин не умел проявлять сострадания к трудовым жалобам коллектива, Эдуард поспешил добавить:

— Да второго барана по вчерашнему разбою сейчас привезут.

История, случившаяся накануне, была донельзя простой: гражданин М. увидел мужчину, ищущего что-то на пустыре возле железнодорожной платформы. Подошел к нему и потребовал отдать телефон. Мужчина не нашел просьбу обоснованной и начал задавать неуместные вопросы, которые быстро утомили гражданина М. Тот достал нож, трижды пырнул собеседника, забрал деньги, телефон и зачем-то паспорт.

Раненому повезло: его быстро нашли железнодорожные рабочие, и он уже дал показания Эдуарду, съездившему ночью в больницу. Насчет прогулки у платформы мужчина мямлил невнятное: очевидно, он искал закладку с какими-нибудь неучтенными законодательством наркотиками.

После нападения гражданин М., не справляясь с внутренним возбуждением, отправился компанействовать. Поначалу герой скромничал перед друзьями — право, всего лишь очередная победа, коими переполнена жизнь храброго гостя в изнеженном мегаполисе. Затем, конечно, разговорился: поверженный им прохожий заметно вырос в габаритах, нанес оскорбление матери главного героя и грозно надвинулся на эфеба. «Ergo, получил заслуженное наказание», — заключил юноша. Он был уверен, что от него потребуют не более трех овец в соответствии с числом пальцев, которыми можно измерить рану. Наказание не было неизбежным, ведь за него готов был поручиться другой человек, а нападение было совершено темной ночью в безлюдном месте и без предварительной ссоры. Справедливый Умма-хан, давший своему народу законы, верил в презумпцию невиновности.

Но что это за поручитель? Им был младший брат М. — разумеется, тоже М. Его возникновение на сцене спихнуло расследование в оркестровую яму. Осмотр однозначно показал: место происшествия затоптали трое, да так, что при желании можно было воссоздать любую картину — вплоть до коварного нападения из кустов самого потерпевшего. Координаты устройств всех участников истории, полученные по геолокации, смешивались в узел. Камеры к этому пустырю никогда не поворачивались.

Старшего М. задержали сразу, а потом и брата вытащили из квартиры девушки. Как же узнать, кто именно наносил удары? Эдуард был уверен: младший брат находился в стороне, дожидаясь, когда старший расправится с прохожим. А затем, похоже, подозреваемые вместе пытались найти закладку — отсюда множество следов на пятачке, где был совершен разбой (кулек потом обнаружила полицейская кошка прикрепленным скотчем к ветке).

Гражданин М. вел себя развязно, презирал ожидания правоохранителей, законы местности не чтил. Потерпевший нападавшего не разглядел и помнил только, как его настойчиво обшаривали, пока он сосредоточенно прикидывал, сколько его крови уже впиталось в почву. Тщательно была проверена одежда подозреваемого, однако на нее не попало ни капли крови — редко, но случается. Три удара миновали крупные сосуды, оказавшись крайне удачными и для порезанного, и для разбойника, хотя он-то делал все, чтобы судьба его стала нефартовой.

В квартире вещей потерпевшего не нашли. Мать М., услышав, как сын вернулся, и почуяв родительским сердцем беду, подождала, пока она уснет, нашла чужие вещи и выкинула их по дороге на работу. Хотя мусоровоз уже избавился от улик, у следствия имелось еще несколько зацепок. У старшего М. был изъят нож, который простодушный юноша лишь сполоснул в раковине. Следы крови невооруженным глазом были видны у рукоятки, так что эта экспертиза ляжет в основу обвинения. Но против кого? Оружие следовало привязать к конкретному лицу, как, отдавая дань абсурду, пишут в файлах дела. А виновник мог передать нож брату для сокрытия. Кого назначать разбойником, а кого — соучастником?

Об этом, конечно, можно было договориться с подозреваемыми, обещав избавить одного из них от уголовного преследования, но этот компромисс оставлял в душе Эдуарда ощущение отнятой победы. Он предполагал (и несколько раз брался доказать Лере), что те, кто может вот так, до абсурдности обезличенно, как если бы перед ними была корова, зарезать прохожего — это, скорее всего, подлые дэвы: загадочная, враждебная человечеству раса.

В противоречие этой теории родителями оболтусов были люди. Можно было прижать мать, пригрозив, что, если один из братьев не признает вину, посадят и второго ее сына, и ее саму. Доказательную базу, которой без признания не хватало и на одного брата, эта простая женщина вряд ли сумеет проанализировать. Сына ждал надрывный разговор, после чего из него можно будет хоть кишки доставать. Но изящнее, конечно, было получить прямое признание.

— Думаешь, заговорит?

— Есть план, — самодовольно ответил Эдуард.

Склонность подчиненного покрасоваться Хайруллин считал вредной, так что, когда Эдуард распускал хвост в его присутствии, он не упускал возможности выдернуть из него пару перьев.

— Изложи план Гоше и отдай подозреваемого ему на допрос. Пусть тренируется.

— Я, значит, его поймал, а признание — Гоше? — обиделся Эдуард, вмиг почувствовав себя ощипанным. — Так дела не делаются, товарищ полковник!

— Ты мне не рассказывай, как дела делаются, — холодно осадил его Хайруллин. — Мне нужно, чтобы ты другим занимался. Ты с соседями пообщался, что у них по «кипарису» происходит? В главке с кем контактируешь? Ни с кем делиться не хочешь, все сам. У нас серьезная охота, а ты дворняг палкой гоняешь. — Эдуард косился на него, шумно дыша от гнева. — Надо воспитывать пацана.

— Я что ему — отец? — буркнул Эдуард, но сразу чертыхнулся: — А, черт…

Он понимающе посмотрел на Хайруллина, как бы уловив, к чему тот вел. О прошлом Гоши в отделе не говорили. Однако откуда-то, точно не через Хайруллина, просочилось, что матери этого беспризорника нет в живых, а с отцом они разорвали отношения. И как-то без слов всеми уяснилось, что обсуждать это не нужно, будто мрачную тайну, которую все они разделили.

Вообще-то, ничего, кроме практической пользы, Хайруллин не имел в виду, но теперь и сам подумал о принятой ими ответственности.

— Некому за него отвечать, кроме нас… Слушай, расследование твое. Не хочешь отдавать — отбирать не буду. Закроешь одного из гостей — только спасибо скажу. Но если провалишь работу по туркам — пощады не жди.

— Дождешься от тебя пощады, — проворчал Эдуард без прежней враждебности. — Ты меня к стенке поставишь, если я кражу спичек завалю.

— Я решаю поставленные задачи. Ни я сам, ни вы, ни черт лысый меня не заботят. И получается — заметь — хорошо.

— А чего о Гоше тогда переживаешь? Тоже решаешь поставленную задачу?

Хайруллин промолчал, глядя на него все равно что оловянная фигура.

— Сволочь ты, товарищ полковник.

— Сукин сын тебе товарищ.

Эдуард написал Гоше, и тот вскоре вбежал в кабинет. На парня пока скидывали рутину, вроде обзвона инстанций и приведения в порядок папок и файлов. Гоша почти ни о чем не спрашивал, но за всеми наблюдал, совался через плечо, под руку, а если его гнали, то тяжело, недобро смотрел и молча уходил. Вскоре все стали предпочитать давать ему пояснения и отпускать с миром.

Даже когда Хайруллин представил Гошу коллективу, было видно, что новенький чересчур надменен для сопляка, подобранного с улицы. Не такое выражение лица обычно имеют те, кто лишился дома. Не этот взгляд породистого пса, вышвырнутого с чемпионской выставки за порог, знающего, где он отныне находится, — но знающего, и кто он.

Узнав, что нужно писать в строке опросного листа в соответствии с указом № NNNN, Гоша приходил в восторг. Как быть с тем, что новое требование входит в противоречие с постановлением № MMMM?.. Гоша, уймись уже, просто ставь прочерк и пиши, что тебе нужно, в строке «иные данные». Новичок ловко обнаруживал все эти несоответствия, сбитые пазы, проржавевшие скобы и наспех вбитые гвозди, которые удерживали эшеровскую башню отечественного законодательства, и, похоже, ждал, когда же сможет первым указать: «Смотрите! Ха-ха! Смотрите!» — на ее давно ожидаемое обрушение.

Гоша, не перебивая и не отводя взгляда, выслушал Эдуарда, который изложил ему суть дела.

— Ну что, Георгий, как допрашивать будешь? — спросил Хайруллин. — Чему тебя наставники учили?

— Сначала расспрошу обо всех несущественных обстоятельствах, не компрометирующих ни его, ни брата. Пусть поддакивает. Потом, как расслабится, прямо задам вопрос о нападении. «В какой момент твой брат ударил потерпевшего?» Он начнет юлить. Послушаю его, поймаю на лжи, пройдусь по фактам. Дескать, мне же все известно.

— Он будет настаивать на том, что знать не знает ни о каком нападении, — возразил Эдуард. — Да, были там с братом, натоптали, но никого не видели, вот и выясняйте, что там после нашего ухода случилось.

— Я не буду упоминать следы, — парировал Гоша. — Пусть сначала постоит на том, что их там вовсе не было. Что брат дома был, а он сам — у девушки. А я — кадры с камер…

— Ответит, что мимо шли и свернули в другую сторону, — возразил Хайруллин.

— Потом — данные о геолокации.

— Да сбой обычный, — отмахнулся Эдуард. — Редко, что ли, бывает? Сидишь дома, а тебя у соседки показывают. Нельзя такому верить!

— Вот тогда и про следы поговорим, — заключил Гоша, чувствуя, что расколол допрашиваемого. — Когда заколеблется — надавлю. Скажу, что доказательств достаточно, брат все равно сядет, а ты еще как соучастник по полной получишь.

Хайруллин и Эдуард переглянулись с тем умиленным выражением на лицах, с которым они иногда обсуждали своих детей.

— Все ты правильно, Гоша, говоришь, — одобрительно произнес Эдуард. — Но тут судьба его брата на кону. Замкнется — и ничего ты больше не вытянешь. Начинай, как планировал. А потом спроси: «В какой момент ты ударил потерпевшего?»

— Так не он же ударил, — растерялся Гоша.

— Не тупи. Его брат тебе ночью рассказал, кто виноват. И все факты, которые ты знаешь, ты именно от него узнал. А откуда бы еще? Смотри: он младше, в шараге у него все лучше, чем у старшего, и после нападения он к девушке пошел, а не с друзьями бухать и траву курить. Ему совсем в тюрьму не хочется.

— А если нам от него еще что-то понадобится? Или расчет не оправдается, но он теперь будет знать: мы ему врем?

— Ты ему врешь, — поправил Хайруллин. Гоша оскорбленно вскинулся. — Тогда в следующий раз другой человек будет допрос вести. Или можем спокойно настаивать на том, что брат его оговорил. Врем не врем, а доверие между ними подточится, нам это на пользу. Что тебе не нравится?

— То, что я перед ним подлец получаюсь.

— А тебе не плевать? — хохотнул Эдуард. — Ты надел эту форму — теперь ты подонок в глазах большинства людей, с которыми тебе предстоит общаться.

В вотчине Хайруллина в форму охотно влезали двое: он сам и Гоша. Насупленный молодой оперативник смотрелся придавленным в казенной, словно отвердевшей на нем одежде. Старшие товарищи наблюдали за Гошей, которому никак не удавалось вывернуть себя для ожидаемой роли. Эдуард вздохнул.

— А ты думал сохранить рыцарский ореол? Твоя задача — установить истину, но для этого нужно состязаться с лжецами.

Что-то сгибалось в Гоше, а он сопротивлялся: не желавший, не узнававший себя другого. Если поддастся, то кто же это был вчера, давал зароки, точно знал, как должно, кто виноват, а кого простить, чертил отсюда всю дальнейшую судьбу?

— Это все постановка, неправда, чушь, — вдруг зашептал Хайруллин. Могло почудиться, что его лицо стало испуганным, — и он дал отчаянный совет, прежде чем скрыться в пучине. — Притворяйся.

Его лицо изменилось на глазах, как пересобранное оригами, по-другому, вновь тускло отражающее свет. Гоша и Эдуард не поняли его приступ; а не поняв, забыли через секунду.

— Ладно, — неуверенно согласился Гоша. — Так М. как свидетель будет проходить или как соучастник?

— Это надо с прокурором обсуждать, — сдержанно ответил Хайруллин. — В качестве соучастника грабежа он бы годился, но в итоге-то разбой случился — я думаю, об этом они с братом не договаривались. За несообщение о преступлении мы его не привлечем: он близкий родственник. Если сам лишнего не наговорит, то ничего мы ему не пришьем.

— Гоша… — склонился к воспитаннику Эдуард с новыми вводными.

— Да погоди. Я бы его отпустил. Мать одна останется, если обоих посадим — сгинет.

— Ничего себе! — поразился Эдуард. — Видимо, мне кого-то надо зарезать, что ты мне однажды посочувствовал!

Не то чтобы Хайруллину важно было объясниться с Эдуардом, но это было незаполненное место между ними, и снова формальности требовали внести запись не своим почерком, а печатными буквами.

— Ты закон о полиции читал? Каково ее назначение? — спросил Хайруллин. Эдуард сделал вид, что не хочет отвечать. — Гоша?

— Полиция предназначена для защиты жизни, здоровья, прав и свобод граждан.

— Какая-то бессмыслица, учитывая, что мы как раз помогаем граждан закрывать, — пробормотал Эдуард.

— Мы орган не карательный, — безучастно разъяснял Хайруллин, и Эдуард с интересом вспоминал забытые вещи. — У меня приказа карать нет. А защищать — есть. Знал я одного военврача… — Он, как отлаженный механизм, переключился на другую тему с отрегулированной интонацией. — Если к нему на стол в сознании попадали, он всегда спрашивал: «Сколько тебе отсечь?»

— Ха! — понравилось Эдуарду. — В профессиональном юморе хирурги нам фору дадут.

— Только он не шутил. Так он серьезно это спрашивал, что каждый замирал в страхе. Сколько от тебя можно отсечь, чтобы ты не пожалел, что с этого стола слез? Чтобы тот, кого ты помнишь — здоровый, красивый, дышащий жизнью — не остался на этом столе, а сполз какой-то оковалок? Солдаты — молодые ребята, многие ж стреляются, став инвалидами. Многовато отсекли. Мы здесь тоже наложили жгут, а теперь решаем: сколько отсечь? Возьмем лишку — сами семью погубим.

— А может, это им стоило об этом подумать, прежде чем людей на наших улицах резать? — сделался раздраженным Эдуард.

— Тот, кто резал, сядет. Считаем ли мы его брата опасным? Ты, Георгий, что думаешь?

— Нельзя мать без обоих сыновей оставлять, — не промедлив, откликнулся Гоша.

— А если через год он уже сам кого-то зарежет? — взыскательно смотрел ему в глаза Хайруллин. — Теперь уж напрочь. Все равно его отпустить?

Упрямый взгляд Гоши настоял на прежнем ответе.

— Иди, — кивнул Хайруллин Гоше. — Добивайся свидетельства против брата и закругляйся.

Едва дверь за Гошей закрылась, как прилетело сообщение о выезде следственно-оперативной группы на новый вызов: с одного из дворов исчезла дорогая машина.

— Угон, — поделился Хайруллин с Эдуардом. — «Арбу» последнюю увели.

«Арбой» прозвали отечественный представительский автомобиль, на который добровольно-принудительно пересадили чиновников.

— Сколько их не было с тех пор, как мы банду Ковыля разбили?

— Почти полгода. Надо проверить, не откинулся кто недавно по этому профилю на районе. — Хайруллин сверился со временем. — Ну да, встал на работу — а машины нет. Ищи ее теперь подо Ржевом.

— Откуда угнали?

Хайруллин назвал адрес. Эдуард ненадолго замер, как бы пытаясь охватить взглядом только ему видную картину; лицо его стало вдохновенным. Хайруллин не вмешивался в процесс: Эдуарду, чьи ноги с годами завязли в земле, эти художественные порывы целили душу.

— А я тебе не сходя с места скажу, кто это организовал. Заключим пари?

— Кто?

— Какая ты скучная личность, Рамиль, даже мертвым похороны не украсишь, — разочаровался Эдуард. Хайруллин терпеливо ждал. — Газизов.

Газизов был одним из приближенных Ковыля — единственным, причастность которого к преступной деятельности доказать не удалось. В банде он был своего рода атташе и встречался с представителями щепетильных заказчиков. И хотя на его физиономию указало сразу несколько свидетелей, ушлый тип вывернулся из объятий правосудия: никто не смог вспомнить из разговоров с ним компрометирующие детали.

— Он трусоват и едва-едва хвост успел убрать, чтобы не прищемили. Думаешь, прошел у него испуг?

— Смотри — двор не охраняемый. Замки у «Арбы» дрянь. Кто-то по старой памяти обратился к Газизову, может, не зная, что Ковыля закрыли, и он не удержался: уж больно дичь легкая. Сколотил банду на одно дело. Если его уже несколько дней как нет в городе — точно он организатор.

Хайруллин отыскал номер нужного участкового.

— Полковник Хайруллин. Как обстановка? Хорошо. Хорошо. Газизова давно не видели? А, ясно. Спасибо. — Он поднял глаза на Эдуарда, не скрывая некоего скупого эквивалента восхищения. Хайруллин признавал: в профессии он не так раскован и артистичен, как Эдуард. — Неделю уже на курорте греется.

— Так аванс получил. — Эдуард посмотрел на часы. Лицо Хайруллина покривилось, выразив почти отвращение, когда он обратил внимание на дорогостоящий механизм. — Три минуты! Дело раскрыто. На премию меня подпишешь?

— Да тебя не подпишешь, так ты хуже кислого пива будешь, — услышал свой голос Хайруллин. — Часы эти не носи в отделе.

Взгляд Эдуарда ударил штыком, но остался ржавым — жалобным и жалким. Хайруллин смотрел равнодушно, и Перс засомневался, что верно воспринял фразу, что она вообще прозвучала и не он сам первым подумал об этом.

— Гоша, — сменил тему Эдуард. — Глянем, как он там?

В неудобной коробке и в неудобный час был скован вольный человек, гордости которого не замечал враждебный город; она угасала там, где камень соединяется с камнем, но помнила край, где камень соединяется с небом. М. сидел, склонив голову, и осторожно поддакивал, слушая монотонные вопросы. Рядом, как бы забытый после какого-нибудь другого события, дремал предоставленный государством адвокат. Через объектив камеры за допросом наблюдали Хайруллин и Эдуард.

Захваченный гІолохъанчи был собран, чуял превышавших численностью врагов и, нелюдимо ожидая нападения, таил свой удар. Но он ожидал их атаки откуда-то из-за плеча, где стоял шкаф с бумагой, от старости похожей на папиросную, а оно последовало в лицо, застав врасплох.

— В какой момент ты достал нож?

— Я не доставал никакого ножа. — Отмашка из неудобной позиции была вялой.

— Ну как же? — удивился Гоша и полистал планшет. Его гость попытался заглянуть на страницы, но молодой оперативник отвернул экран. — Вот же: ты подошел, потерпевший послал тебя, — Гоша поднял глаза, — к едрене матери.

— К ядреной матери, — обиженно поправил собеседник, остро почувствовав искажение неродного языка.

Гоша на мгновение, которое могло разрушить всю тактику допроса, растерялся от такой удачи, но быстро сориентировался.

— То есть ты подтверждаешь, что это ты подошел к нему?

Младший М. был пойман врасплох: он подходил, но вовсе не в тот момент, а слова слышал издалека. Запутавшись, он всплеснул рукой и откинулся на стуле, злясь неизвестно на кого.

— Вы можете отказаться от дачи показаний, — подсказал очнувшийся адвокат.

— Я отказываюсь от дачи показаний! — объявил М. От волнения некоторые буквы на его языке захрустели и защелкали в соответствии с акцентом. Адвокат снова прикрыл глаза. Гоша проигнорировал возражение.

— Затем ты достал нож и нанес три удара…

— Я не наносил! — воскликнул М., чуть не прыгнув на стол. Гоша невозмутимо смотрел на него, что сделало бурный выпад подозреваемого неуместным. М. сел обратно, сгорбился; взгляд его отскакивал от стен и углов, ища выход.

— Потом подошел твой брат. Вы собирались забрать закладку с наркотой, которую искал потерпевший, но не нашли ее. И вместо этого прихватили телефон, деньги и паспорт. Похищенные вещи ты оставил брату. Или и тут все было иначе?

— Я никого не бил ножом! — жарко настаивал на правде М.

— А кто бил? — осведомился Гоша.

М., осажденный неведомо как раскрытыми подробностями, не зная, куда улизнуть — всюду его мог перехватить этот мучитель — тягостно молчал.

— Хорошо учишься, гражданин Маликов?

— Нормально, — буркнул младший Маликов, чья фамилия неожиданно раскрывается.

— Закончишь, так в офис, небось, возьмут. Матери помогать будешь. — Маликов насторожился, бдительно следя, чтобы мать не смешали с грязью. — А вот брат твой думает, что он о ней лучше позаботится. Все-таки он старше, мудрее, да? Считает, что лучше жизнь понимает. Ты не догадался еще, откуда я все подробности узнал?

Маликов смотрел с вызовом. Ответ, который он находил, не мог существовать. Но как тогда он находил то, чего не существовало?

— Твой брат говорит, как песни поет. Видимо, он действительно мудрее тебя, сообразил: если вы оба будете молчать, оба и сядете — за разбой и соучастие. Потерпевший кровью истек, даже кто из вас напал на него, не помнит. Еще, может, помрет, тогда у вас будут сроки за убийство. У матери никого не останется. А твой, хоть и один, сумеет о ней позаботиться… Ладно, если тебе добавить нечего, подписывай протокол. — Гоша подвинул планшет, — и буду тебя для прокурора оформлять.

Тут младший Маликов поверил, что эта бредовая, случайная, горячечная комбинация линий, в которой он оказался замкнут, соотносится с ним, ждет его подписи вот в этом месте — близко к углу, над чертой кем-то определенной длины, и только полухаотичное, извилистое движение руки отделяет его от того, чтобы не быть обвиненным.

— Эй! — толкнул он адвоката.

— Спокойнее, гражданин Маликов.

— Что? — очнулся адвокат. — Вы согласны с тем, что здесь изложено?

— С чем согласен? — выкрикнул Маликов. — Я никого ножом не бил! Можно я с братом поговорю? — обратился он к Гоше охрипшим голосом.

— Чтобы вы договорились, как половчее прикрыть друг друга? Нет, конечно. А чего ты встрепенулся? Как нож доставать, так первый, а как отвечать — бежать?

— Не бил я ножом! — вскочив, заорал несправедливо обвиненный.

— Спокойнее, гражданин Маликов. Место происшествия мы тщательно осмотрели, и противоречий с показаниями твоего брата не обнаружили.

— Да гонит он!

— В чем же он гонит? — удивился Гоша. — Он обо всем детально рассказал, а ты только кричишь: «я не бил, я не бил». Кто тогда бил-то?

Юноша затравленно молчал, еще цепляясь за остатки жизни, которая десять минут назад была правдой без изъянов.

— Маликов, посмотри сюда. — Гоша держал перед ним щепотку пальцев. — Видишь? Вся твоя судьба вот здесь. Что ты хочешь, чтобы я сделал? Раздавил ее, как вошь — или выпустил на волю? Мне без разницы, кого из вас сажать. Так что пой не фальшивя.

Двое стоящих у монитора поразились той властности, — явно перенятой у другого, — с которой парень завладел неприкаянной душой, посланной в его распоряжение. Гоша не разжимал пальцев.

— КъватІуш, сука… — выдохнул Маликов, схватившись за волосы, да весь с этим воздухом и вышел — и теперь сидел какой-то другой, еще незнакомый сам себе. — Я не знаю, что ему в голову взбрело, серьезно говорю. Мы видели, что человек явно наркотики ищет. Брат подошел, пошутил — давай, поделись, говорит. А тот ему про мать сказал.

— А брат что?

— Нож достал, начал бить…

Гоша разжал пальцы и придвинул к себе планшет. Кульминация наступила. Дальнейшее было скучно: Эдуард и Хайруллин навидались этих драматических историй, разнообразие которых помещалось в скупую сводку.

— Какого цвета стена? — внезапно спросил Хайруллин.

— Зеленого.

— Синего. Вот оно.

— Что?

— Сколько раз я это видел, а не пойму, как они сравнивают: вот кошелек в руке человека, а вот человек — и достает нож… И все у него сошлось! Среди людей не работает какой-то фундаментальный физический закон: мы отвечаем по восходящей, а не затухающей, примирительной силой. Маятник, который раскачивается все сильнее, пока не снесет стену.

— До сих пор удивляешься? — пожал плечами Эдуард. — Ты у нас пять лет, привыкнуть пора.

— Разве пять? Пусть будет пять. Мне кажется, я легче пойму нашего маньяка, чем людей в здравом уме. Васильковый.

— Тебе хочется, что ли, васильковый? Оливковый. «Не верьте тому, что вызывает ненависть». Разве ты не слышал? Преступников нет. Мы придумываем, что они преступники. А они принимают правила и вступают в игру. Убегают от нас, сдаются, склоняют голову перед приговором. Потом прикидываются, что сидят в тюрьме, а потом снова притворяются убийцами и насильниками. Нам нужно быть очень, очень убедительными, чтобы они поверили в нашу роль. — Эдуард кивнул на монитор. — Старший скоро зайдет за декорации, которые мы строим.

— И однажды выйдет. Последствия. Как думаешь, убьет брата?

— В тюрьме остынет. Но из общего дома брата выгонит.

— Лазурный.

— Циановый. — Эдуард был доволен добавленным цветом, по его мнению, удачным. — А ведь они могли бы всю жизнь прожить, не догадываясь, что предадут друг друга.

— Что в этом нового? Как будто мы сами не предпочитаем обман. Мало кто в сорок лет остается верен принципам, в которых не сомневался в восемнадцать лет. Так что все мы предатели друг перед другом.

— Бирюзовый.

— Аквамариновый.

— Я не знаю, какой это.

— Как с тобой жене тяжело! Надо у Леры спросить: у нее холодный взор, но женское сердце.

— Ее ответ будет разочаровывающе правильным. — Хайруллин обернулся к монитору. — Закругляются.

— К старшему брату — тоже Гошу?

— Нет, тот покрепче, а ты его уже изучил. Сам займись. Пошли, встретим.

Но, едва они поднялись, в комнате на той стороне экрана возникла заминка. Получив подписанный протокол, Гоша долго всматривался в него.

— Подожди, а ты Магомед или Малик?

Собеседник недоуменно уставился на него.

— А признался кто? — неожиданно обрел он надежду в этом абсурде.

— Который другой, — нашелся Гоша.

— Я Малик.

— Вот. А признался Магомед.

— Ты не врешь мне? — заподозрил Малик.

— Зачем же врать, если мы устанавливаем правду?

Аргумент был фундаментальный; Малик принял его и смирился. Гоша поспешил выйти. В коридоре двое взяли его под локти, увели подальше и поставили у стены. Гоша стоял не сконфуженный, но гневно проваливающийся в себя взглядом.

— Ошибся с именем, — констатировал Хайруллин.

— Да блин, Маликов, Малик, имя у меня с фамилией смешалось, и я Магомеда вписал! И он, главное, просмотрел.

— Исправил бы и снова дал на подпись. — Эдуард взмахнул рукой, словно собираясь дать затрещину.

— Да чего-то растерялся… А теперь, раз подпись стоит, файл поправить уже нельзя, да?

— Ну, вообще-то можно… — зафинтил Эдуард.

— Нельзя, — отрезал Хайруллин. — Не переживай, дело ты не загубил. Нам главное — признание старшего, а ему не нужно весь протокол показывать, можно и запись с нужного момента включить.

— Такие бараны сами шкуру отдают, — усмехнулся Эдуард. — Младшему потом под каким-нибудь предлогом дадим заново подписать.

Едва Гоша выдохнул, Хайруллин безжалостно продолжил:

— Вторая ошибка. Ты упомянул, что потерпевший даже не помнит, кто нападал. Будь против тебя человек опытнее, он бы сразу смекнул, что ничего у нас для обвинения нет.

— Никогда на допросах зря не болтай, если не уверен, что твоя информация не приведет тебя к более ценной информации, — назидательно, впечатывая палец в стену, проговорил Эдуард.

— Это третья ошибка. Не отвечай за него. «Он подошел туда, сделал то…» Ну, рассказал ты. А он что рассказал? На суде этими показаниями подотрутся. Тут ты добился признания — это хорошо. Но будь вместо этого Малика кто-то посмышленей, ты бы выдал ему, что мы знаем, а что только хотим узнать.

— Напротив иногда такая хитрая сволочь сидит! Выйдет из кабинета, зная больше тебя.

— Будут и те, кто запирается, и те, кто тебя запросто на неаккуратном слове поймает. Не заметишь, как из тебя все, что им нужно, вытянут. А так нормально. Главное, ты держишься уверенно, слабины не даешь — это человек чует не хуже собаки. Остальное с опытом придет. Поздравляю. Считай, первое дело раскрыл.

— Да все и так известно было… — недоверчиво принимал похвалу Гоша.

— Ты не представляешь, сколько дел, в которых точно так же все известно, даже до суда не доходит! Мало знать, что произошло. Надо еще доказать.

— Или заставить всех поверить, что знаешь, — добавил Эдуард.

— А у вас никаких дел нет, товарищ подполковник? — холодно спросил Хайруллин. Эдуард изобразил уход, но, когда Рамиль вновь повернулся к Гоше, остался на месте. — Иди в дежурку. У нас «Арбу» угнали. Езжай на место, я попрошу привлечь тебя к расследованию. А то этот угон раскроем, их потом еще полгода не будет — сейчас даже среди приезжих дураков мало осталось под «Лазурью» красть. Так что изучай тему, пока возможность выпала.

— Есть!

Обрадованный Гоша убежал.

— Раскрыл он… — проворчал Эдуард. — Что бы он без меня раскрыл?

— Куда он побежал? Он по этой лестнице в дежурку не спустится. Все как-то… Тебе никогда не доводилось однажды проснуться и понять, что все — неправильно? А ты даже не знаешь, когда и что именно сломалось. Я вот помню утро, когда осознал это… Может, сегодня тоже все повернуло не туда?

— Откуда я знаю, у меня утра не было, — раздраженно отозвался Эдуард. — Всю ночь этих дебилов ловил. Жена меня отчитывает — а я срываюсь на полуслове, потому что очередного подонка ко мне везут. Суки, твари…

— Давай хоть пацана не упустим.

— Себя бы не упустить.

Чем занимаются кинологи?

…Ну, конечно, не подписал! Этот идиотский плаксивый разговор о «кипарисе» с Лерой, да еще накануне загадочного убийства. Хайруллин теперь смутно не доверяет его расследованию и не хочет спешить. А без этого дела положение Андрея совсем ни к черту: за последнее время, несмотря на честные старания, либо все усилия вели к висякам, либо расследования разваливались, не доходя до суда.

Андрей, идущий по скверу, хлестаемому мокрым ветром, запнулся перед возникшей словно ниоткуда парой: низеньким невзрачным священником и высоким импозантным мужчиной лет тридцати пяти. Этот человек отвергал полутона: одежда, сплошь черная, от длинного пальто до ботинок, сливала его с почвой, но бледное лицо гармонировало с луной и мертвыми фонарями. Цвет глаз был неразличим; взгляд безжизненный — и все же деятельный, как личинки на трупе. Андрей услышал голос, похожий на крошащийся снег.

Двое не заметили его. «Прощение, прощение», — звучало в треснувшей голове Андрея. От навязчивой пульсации нужно было как-то избавиться, выплеснуть загноившиеся мысли. Бар. Ну конечно, бар! Там наступит какая-то ясность; либо же она станет не важна. Андрей обнаружил, что уже давно двигается в нужном направлении.

Дорожка пролегла между сумрачными деревьями, как темная долина. Вход впереди освещался рваными от влаги фонарями. Андрей ввалился под надпись «Квасура» и сразу ощутил тепло, обнявшее его под кожей.

Деревянные алтари и престольные стулья. Сидели двое; разливали из пластиковой бутылки, бормотали слова, положенные соединявшему их служению. На тарелках высились очистки даров: скорлупа фисташек и рыбья шкура. Андрей сел за стойкой.

— Здорово, Сэм. «Архангельское», как обычно. — Это было самое крепкое пиво в ассортименте.

Сэм был и хозяином заведения — мужик с огромными татуированными лапами, со своего места за стойкой легко дотягивающийся до дальних кранов. Он грустил с запивающими тоску посетителями и веселился с насыщающими радость. Иногда его шевелюра была стянута резинкой в хвост, иногда — буйно распущена. Андрей подозревал, что за стойкой сменяют друг друга близнецы, и пытался отличить их по татуировкам. Неоднократно начиная расплетать узор, он неизбежно забывал рисунок к следующему визиту.

Андрей посмотрел в угол, где бормотал телевизор. Ведущий, похожий на других ведущих, принимал гостя, непохожего на других гостей: последнему, казалось, было интересно, о чем его спросят.

— …Когда Герцен раздражал царя «Колоколом», из России ему исправно приходила рента от поместья. Самодержавная власть не смела покушаться на законную собственность человека. И президент понял то, для понимания чего его предшественнику, видимо, не хватило дворового воспитания: ты можешь бросать в яму неугодного, но оставь бизнес его преемникам, а не своим. И они будут не слишком критичны. Помнишь Макиавелли? «Люди скорее прощают даже смерть своих родителей, нежели потерю состояния». Президент закрепил уважение к частной собственности, уважение, которого наша страна не знала уже лет сто пятьдесят. При этом я никогда не считал его выдающимся лидером. По-моему, людям требуется несколько секунд, чтобы вспомнить его лицо.

— Незаметный и эффективный — идеальный государственный муж.

— И все же он — продукт известной системы, которая не умеет дискутировать. Все мы видим эту позорную правоприменительную практику статьи об экстремизме, она продолжается десятилетиями. Да, экономические преступления теперь в основном рассматриваются гражданскими инспекторами. Кроме «повлекших за собой значительные общественно опасные последствия». Формулировка закона настолько расплывчата, что органы по-прежнему могут при желании возбудить дело против ларька с блинами.

— Но такого желания нет.

— Конечно, есть! Однако мы живем в России. Не так важно то, что говорит закон, как то, насколько широко его дозволено применять. При нем этим не злоупотребляют. Это как бы аттестат на зрелость государства: если оно прекратило капризничать и драться лопаткой, увидев у кого-то куличик поровнее, то у него появляется шанс вступить во взрослую жизнь.

— Но еще не вступило?

— Наше государство отпускает вожжи испуганно: оно до сих пор, в век реактивной авиации и космических перелетов, полагает, что правит тройкой лошадей, которая тут же понесет, стоит ослабить вожжи. Ситуация, завязанная на авторитете единственного человека, не может сохраняться дольше его правления. Сейчас государство все еще держит гражданина за горло, но уже перестало шарить в его карманах. Либо вслед за этим родится уважение и к политическим правам — либо будет вновь отнята собственность.

— Чего же ты ожидаешь от его наследника?

— Седов не производит на меня впечатление человека, способного проявлять тот же такт, поэтому на его счет у меня есть опасения. Романов — безусловный самодур. Его политические заявления всерьез воспринимать, конечно, невозможно. Но у него есть вменяемая экономическая программа, которая мне по душе. А вся эта идеологическая обертка, полагаю, быстро будет выброшена, когда нужно будет не поднимать с дивана патриотически возбужденный электорат, а решать текущие вопросы экономики и внешней политики. Для меня самое поразительное в их заочных дискуссиях то, что как раз Романов и способен в полной мере оценить значение черноморских трасс и мостов. Это инвестиция.

— Россия получит с нее выгоду.

— Получит выгоду. Именно. Это ведет к развитию всего региона. В конечном счете средства, в которые выльется эта инвестиция, и означают эти отремонтированные дворы, тропку… как там Романов говорил?

— Тропки, по которым бегают русские детишки, вот этот милый образ.

— Проблема в том, что Седов не может это выразить: он не умеет разъяснить такие вещи. С лицом диккенсовского Скруджа он будет уныло вещать о том, что сделали, но не о том, почему это сделали. Он не умеет прорекламировать цифры. Романов — умеет. Будь это его проекты, его речь перевернулась бы на сто восемьдесят градусов. Но это не его проекты. И потому тот, кто мог наилучшим образом высказаться в их пользу, будет молчать.

— Назови качество, которые ты хотел бы видеть в том, кто придет на место президента.

— Я накануне смотрел наше прошлое интервью, больше десяти лет назад, представляешь?

— Пустил ностальгическую слезу.

— Ты меня, как и всех, спросил: «Что бы ты сказал президенту?» Помнишь, что я ответил? «Дай нам дорогу». Так вот главное достоинство нынешнего президента состоит в том, что он знает о важности своевременного ухода. Уйти, не ставя страну под угрозу маразма или сердечного приступа государственного масштаба. Уйти, пока люди не стали считать незаменимым. Ведь в такие слова можно в конце концов поверить, а это очень опасно.

— Говорят, президент уходит, потому что болеет.

— Мне наплевать почему. Главное, что уходит. Я вообще считаю равнодушие основополагающим качеством избирателя.

— Сэм, повтори, пожалуйста.

Андрей закинул в рот арахис и прислушался к расслабляющему хмельному прибою в голове. Линию мыслей размывало, унося отливом этот песок, свербящий под черепом, на глубину.

— Что там с этим убийством-то, продвинулись?

— Бригада департамента им занимается, мы так, на подхвате.

— Хоть подозреваемые есть?

— Подозреваемые всегда есть. Раз имеется такая строчка в файле дела, надо же ее обязательно заполнить.

Хмыкнув, Сэм протянул кружку. Андрей отпил и заглянул в тонущие в янтаре огни, колеблющиеся, как блесна удильщика. Гудел телевизор. Звук кричащий и острый. Арахис. Несколько глотков. Сам же и схватил крючок. Снова разговоры. «Сэм, повтори еще раз». Речь была плохо размешана и походила на иностранную. Что-то не стыкуется. Машинально приняв третью кружку, Андрей наконец вспомнил, почему хотел прийти, и поднял на Сэма испуганный взгляд:

— А когда я был здесь последний раз?

— Ты вообще уходил? — пошутил Сэм, но увидел, как остолбенел гость. — Вроде бы неделю назад. Да, точно. И как раз эта хрень с трупами случилась. Ты болтал с кем-то.

— С кем? — выдохнул Андрей. — Мне очень важно знать. Глупо прозвучит… Но я вообще ничего не помню о том вечере.

— Ну, для того, кто подает алкоголь, это звучит привычно. Но я и сам не помню. Знаешь, а странно… Я ведь вижу эту картину: ты и кто-то рядом с тобой. Но его лицо… Оно типа замазано. Как будто кто-то в моей голове провел ластиком.

— Я бы больше доверял забытому, а не ясному как божий день.

Андрей в ужасе отшатнулся: рядом с ним сидел неизвестный. За неряшливой, как дикий куст, бородой трудно было рассмотреть его лицо. Ярко блестели только глаза, непредсказуемое выражение в которых играло даже с их цветом. Кожа напоминала опаленную бумагу, а черты словно плавились. В его волосах, сквозь которые искрил свет, Андрею мерещилось пламя и слетающий пепел.

Сэм, как-то резко поскучнев, занялся своими делами за стойкой.

— Верь или не верь, — обратился незнакомец к Андрею, — а неспособность большинства людей укусить себя за локоть создаст нам большие проблемы. Чтобы исправить эту несправедливость, дурацкое строение суставов и связок придется разрушить. Основополагающие жесты, такие как отдать честь и почесать свой зад, видоизменятся навсегда. Что тогда останется святого? И какое из двух тел считать правильным? Что за странный мир создаст дерзость укусить себя за локоть!

— Мы знакомы? — пролепетал Андрей, несколько ошеломленный бредовым вступлением.

— Разумеется! — с некоторой обидой заявил собеседник. Андрей попытался поймать его взгляд, но тот бережно следил за текущим из ПЭТ пивом. Судя по густоте и плотной пене, это тоже было «Архангельское». — Ты должен знать мое имя.

— Откуда?

— Я ведь помню, что мы встречались.

— Вот как? — протестующе отреагировал Андрей. — Откуда же такая уверенность? Ты же говоришь, что доверять стоит забытому.

— Вот и поверь, что ты знал, как меня зовут. Ну? Пункт: имя. Заполняется вручную. — Незнакомец чокнулся с Андреем через воздух. Стекло блеснуло, вызвав неразличимую вспышку воспоминания.

— Я…

— Погода стоит, а? — словно включился кто-то третий — так внезапно сменился тон, настрой, эмоции всей беседы, все равно что вывернутые рукой. Андрей смотрел на странного соседа, отпивающего пиво, и пытался понять, начался ли разговор только что? — Я успел и на севере пожить, и на юге, и вот дряннее этой погоды, которая сама не знает, чего хочет, не встречал. Бледный у тебя вид, Андрей. Тоже с севера, да?

— Беломорск, — принужденно ответил тот.

— Звучит, как забытое всеми место. Есть достопримечательности?

— Шерстистые носороги и мамонты, — буркнул Андрей.

Собеседник обрел задумчивый вид и погладил неподатливую бороду.

— А разве не там действует какой-то важный научный центр? «Сияние», нет?

— За чертой города.

— Что-то читал о нем недавно. — Незнакомец (как же он себя назвал?..) постучал костяшками пальцев о стойку. Андрей заметил, какая по-звериному крупная у него ладонь. — Проект «Фамарь». Не слышал?

— Нет.

— И о «Фаресе» не слышал? Да ведь ты там жил! — с неожиданным раздражением воскликнул неизвестный. — Чем же ты занимался в Беломорске?

— Я кинолог по профессии, — как-то послушно ответил Андрей.

Лицо собеседника растянула широкая улыбка. Губ было почти не видно, а глаза не обрели выражения, и из-за этого казалось, что улыбается одна борода.

— То есть… — Он наклонился, будто бы готовый поделиться отменной шуткой. — Работал с кошками?

— Да, — подозрительно ответил Андрей.

И тут же отпрянул, так как неизвестный вдруг разразился хохотом. Сумасшедшие глаза так и плясали на его лице. Он застучал по плечу Андрея, благодаря за хохму. Он веселился так бурно, что потерял опору и, пытаясь удержаться о стойку, свалил бутылку с остатками пива. Сэм молча подскочил, чтобы вытереть лужу. Неизвестный походил немного, еще охая и пытаясь отдышаться.

— Я сказал что-то смешное? — напряженно спросил Андрей.

— Нет! Нет, что ты! Просто… Недолюбливаю собак. Приятно видеть человека, увлеченного кошками. Но почему тогда кинолог? Я изучал латинский, и «кинос», если не ошибаюсь, — это собака.

Андрей на миг испытал беспокойство, но затем в облегчении вспомнил:

— Да, на заре кинологии использовали именно собак. Но затем сложились кошководческие школы, вывели породы и методы тренировок, которые позволили более успешно применять кошек. Название сохранилось, потому что эта наука тогда занималась в основном выведением служебных пород. И когда эти функции перешли к кошкам, было унаследовано и название.

— Ага-ага, — без интереса поддакнул собеседник, почему-то снова сделавшись раздраженным. — И чего, в Москве тоже занимаешься кошками?

— Нет, — погрустнел Андрей. — Я перевелся в службу по борьбе с оборотом запрещенных веществ.

Он видел, что неизвестный смотрит на него, разделяя некую скорбь, глубин которой сам Андрей не мог выразить. Он замер — всеми мыслями замер, ожидая, что скажет этот человек.

— Вот был ты, занимающийся кошками. А вот ты занялся наркотиками. Ты доволен тем, как все сложилось? Может, хочешь что-то поменять?

— Я бы хотел, чтобы ничего этого не случилось, — тихо, едва слыша себя произнес Андрей. Он что-то имел в виду, но никак не мог уловить смысл.

— Это случилось, Андрей, — слова неизвестного потяжелели, как капли ненастья. — Но ты можешь принять это таким, какое оно есть.

— А какое оно? — прошептал Андрей.

— Я же сказал — есть. — Неизвестный прикончил кружку одним большим глотком, вместо которого у другого ушло бы три, и поднялся. — Не расплачивайся. Я угощаю.

Он будто случайно скользнул взглядом по оставленной салфетке и приглашающе постучал по ней пальцем.

Только когда дверь за неизвестным закрылась, Андрей понял, что всю беседу испытывал безотчетный страх. А ведь жуткий человек не оставил денег… Сэм стеклянным взором смотрел в телевизор. Бар опустел. Гора скорлупок и чешуи обозначала за одним из столов забытое таинство. Андрей жадно допил свою кружку и дернулся, чтобы уйти, но зацепился глазами за салфетку. И теперь не мог сбежать, как бы настойчиво ни твердил себе о необходимости этого. Он нервно сглотнул и протянул дрожащую руку, чтобы отбросить белое покрывало салфетки. Под ней лежала гроздь «кипариса», перетянутая алой лентой. Схватив ее, Андрей выбежал из бара.

Добравшись до квартиры и захлопнув дверь, он заметался, ища место, где спрятать «кипарис». В ночных глубинах комнаты мистически блеснули глаза Пуфа. И точно от этого, а не проехавшей под окнами машины осветились стены, и Андрей увидел вновь появившееся пятно, отвратительно настойчивое, жизнетворное. Он вскричал и бросился оттирать плесень, хотя уже знал: он бессилен с ней справиться.

Всегда что-то бывает упущено

Артем поправил планшет, выровняв его по краю стола. Взглядом он коснулся каждого предмета, занимающего положенное место, и немного сдвинул ручку, добиваясь неизвестного, но существующего где-то порядка. Роман внимательно и доверчиво, как ребенок, наблюдал за манипуляциями, ожидая, когда же сложится снимающий тревогу консонанс. Артем заметил взгляд коллеги и засмеялся. Его смех, как обычно, прозвучал с необъяснимым облегчением.

Очнувшись, Роман по-собачьи мотнул головой. Его нижняя губа была выпячена, словно в некоей претензии — но это была его постоянная гримаса. Веко над одним из карих, жарких глаз висело ослабшим, напоминая сломанную раму и делая выражение лица подозрительным. Его нос, да и вся физиономия с несколькими оспинами на ней, выглядели измятыми, напоминая огромную картофелину. Вроде бы аккуратно причесанные волосы лежали готовой лопнуть кучей. Однако исходившая от Романа нахальная энергичность делала его даже привлекательным. Тщательно подобранный костюм смотрелся на нем на размер больше, а цвет пиджака — всегда нестандартный, бордовый, фиолетовый или оливковый — Артем находил безвкусным. Коллега выглядел так, словно вот-вот попытается продать фальшивые часы. Эта неряшливая вульгарность непостижимо сочеталась с шикарным механизмом, красовавшимся на запястье самого Романа.

— Так что там с «ТрансСеверПутями»?

Артему было по душе присутствие Романа. Именно эта небрежная, противоречащая всем усилиям деталь, казалось, и приводила тщательно выписанное полотно в гармонию.

— Да, в принципе, можно и закончить! — Роман, по контрасту с вкрадчивым голосом Артема, будто хотел выкрикнуть свои реплики, но одергивал себя в последний момент. — По-хорошему, надо добиваться оплаты неучтенных налогов и впаять штраф юрлицу. Но если сажать директора, — палец Романа поднялся и совершил крутое пике, видимо, в качестве описываемой катастрофы, — то там всех соучастниками можно вписать: бухгалтера, замов — да хоть секретаря! Уже ОПГ. А это исполнитель госконтракта по федеральному проекту!

— Другие к нам не попадают.

— А то, — довольным голосом подтвердил Роман. — Вот такая статистика понравится руководству. Наверняка еще и из министерства кто-то руки грел на его делах. Этих арестуем и до них докопаемся.

Роман опустил локти на широко раздвинутые колени, сразу став похожим на животное, пытающееся выглядеть крупнее, чем есть. Одна нога его нервно затряслась.

— Ну зачем же секретаря обижать? Есть дух закона, вон в какие высоты он тебя манит.

— От этого твоего «духа», Артем, разит фармазонством. Я тут пытаюсь зашить бюджетный мешок, а ты намереваешься меня третировать за то, что я кого-то лишний раз ткну иголкой.

— Но что-то тебе в этом деле не нравится, — отметил Артем, листая документы на своем планшете.

Нога Романа замерла; он сменил позу, сделавшись неуверенным.

— Да ему конца-края не видно! Я смотрю документы, я же вижу, какие средства там просачиваются! И этот поток не от этих фраеров течет и не на них заканчивается. Несколько лет назад, — Роман дернулся, словно вспугнутый, и подался вперед, — «ТрансСеверПути» участвовали в проекте «Фарес». Когда я начал копать, выяснилось, что там все тендеры попадали под государственную тайну.

— Что за «Фарес»? — насторожился Артем. Сталкиваясь с чем-то неизвестным, он испытывал не любопытство, а напряжение, как перед опасностью.

— Понятия не имею. Глубоко лезть я в это не стал, благо, материал и без того набрался. Но по верхам — общие фамилии, упоминания в документах — прослеживается связь с научно-технологическим институтом «Сияние». При этом у меня не возникло впечатления, что эту связь кто-то пытался скрыть, — просто сам проект не публичный. Как и все в этом институте, сам наверняка знаешь: продвинутая биоинженерия, сконструированные организмы, клонирование…

Артем мысленно пробежался по закладкам когда-либо полученных сведений, составивших его знание о НТИ «Сияние». Основательницей была Мария Соколова, сумевшая получить широкое государственное финансирование главным образом в силу державной родственной связи, а не академических степеней. Истинный талант она проявила как организатор, а не как ученый. Вскоре Соколову окрестили матерью российской генетической программы, сравниваемой с космическим проектом середины прошлого века. Память подсказала эмблему института — алая лента, скрученная вдоль оси спиралью. Артем вспомнил пресс-релизы, напоминающие свидетельства о чуде — о прижизненной модификации генома человека, создании искусственных эндокринных фабрик, программируемых живых веществах, репаративной регенерации…

— Вроде бы в последнее время о «Сиянии» не слышно.

— Да попадались новостюшки, пока я этой темой занимался. «Сияние» функционирует, но, я так понимаю, когда прежний лидер нации и его поколение ушли, финансирование резко подрезали: какому царю нужен отпрыск угасшего рода? Да еще вот какая мутная история. По этим контрактам «ТрансСеверПути» несколько лет назад получали огромные для региональной логистической компании деньги. Контракт исполнен, таких же тучных у них с тех пор не было. Но я же вижу: о реальных доходах бумаги молчат, как золотая медалистка о выпускном вечере. Оборот проворачивают через левые фирмы. Афера вот эта с налогами. Тут еще надо поковыряться, я тебе говорю.

— Так ковыряйся, — пожал плечами Артем. — Смотри, какое увлекательное дело!

Нога Романа отбила нервный ритм.

— Секретаря посажу. На что еще мы годимся, псы режима? Отрывать лампасы тем, кто не может гаркнуть в ответ! — осклабился он было, но тут же отбросил ухмылку. — Да нет, прокуратура только директора будет заваривать. Особо не разгуляешься: Минэконом и Минфин опять поставят на вид за препятствование бизнесу. Но мы еще посмотрим, может, и у них кто-то имел свою рыбку в этих потоках. Да, и вот что… — Роман мрачно покосился на Артема. — Смотрел я старые контракты «ТрансСеверПутей». Похоже, с этой компанией в очень теплых отношениях состоит один большой любитель косовороток.

Артем внес эти сведения в мысленную картотеку.

— За кого проголосуешь? — Он скрыл свое внимание к любопытной информации за праздным вопросом.

— Уж за Седова! Наш человек, а я еще не устал сыто и спокойно жить. Ты-то — как всегда?

— Как всегда, не пойду. Этот процесс мне не интересен.

— Говно ты, а не государев человек, Артем, — обиделся почему-то Роман. — Перед таким ни один флагшток не встанет. А еще говорят, будущий шеф.

— Кто говорит? — Артем, не ломая воображаемых линий, сдвинул планшет и внимательно посмотрел на Романа. Тот поджался и отвел взгляд. Помолчав, буркнул:

— Да не делай вид, что не в курсе! Любит тебя наш старик.

— За что же он меня любит? Не я один хорошо работаю.

— Дело не в работе! Кто же за дело любит? В тебе есть своеобразное обаяние… как у мертвецов на старинных фотографиях. Ты не прячешь кукиш в кармане, как остальные. С тобой можно сверяться, как с камертоном. По сравнению с тобой каждый — сволочь. На тебя смотрят, как на удивительный пример. Доска почета нашего террариума. Место старикова зама, почитай, твое. Он уже устал, все видят. Промаринуешься там немного, а как шеф уедет на вечную рыбалку, возглавишь контору. Быть тебе большим боссом, если сам не облажаешься.

— Я не облажаюсь.

От спокойной уверенности в голосе коллеги Роману хотелось запахнуться, точно от сквозняка.

— Чего там у тебя? — кивнул он на планшет, который Артем не выпускал из рук. — Весь разговор туда пялишься, на человека посмотреть не хочешь!

Артем улыбнулся, мягко извиняясь.

— То дело с тринадцатью трупами. — Ему потребовалась секунда, чтобы убрать задержавшуюся улыбку. — С учетом политических событий оно ожидаемо поступило нам на контроль. Отдельные силы могут преподнести этот эпизод в контексте разгула криминала в целом и этнической преступности в частности.

— Ага, ага, — поддакнул Роман, слегка раздраженный обтекаемыми формулировками.

— Забавно то, что никакого разгула криминала на самом деле нет: в столице исторический минимум выявленных преступлений, и это вовсе не игры со статистикой. Произошедшее на улице Грекова — из ряда вон выходящее событие. Но современные медиа доставляют трупы прямо в наши дома. И мы воображаем, что тип с ножом и не нашей внешностью уже стоит на пороге. Испуганный человек пойдет за любым, кто пообещает ему прогнать этого страшного и непредсказуемого чужака.

Роман таращился на коллегу, произнесшего это машинально-задумчиво, и его выпяченная губа обескураженно повисла. Артем, заметив это, вновь засмеялся. Роман проворчал:

— Ну и чего там с этим делом, пришли младшие братья к чему-нибудь?

— Пока нет. Хотя в целом действовали грамотно, почти все зацепки отработали как следует. Однако всегда что-то оказывается упущенным. Одна из версий — деятельность неустановленной секты. Выяснили, что двое из убитых регулярно посещали местную церковь. Но, проведя положенные мероприятия, версию посчитали отработанной. В числе прочего поговорили с протодиаконом и одним из иереев, которых застали в церкви, и на этом удовлетворились. Между тем есть и второй иерей. Что если убитые прихожане больше доверяли именно ему? И именно ему сообщили о попытках завлечь их в секту?

— О, — неопределенно оценил версию Роман. — Думаешь, рабочий вариант?

— Сильно сомневаюсь. Но я не люблю, когда остается что-то неизвестное.

— Ну да. Нацелишь ребят?

— Сам поеду. — Артем посмотрел на свои часы, не уступавшие в шике тем, что носил коллега. — Как раз к концу вечерни доберусь.

Роман сразу же поднялся, но замер, не соображая, почему вдруг очутился на ногах.

— Директор ФСБ Артем… как там тебя по батюшке? — Артем не ответил, и Роман сконфузился. — Хм… Как он?

— Хуже. — Артем помолчал. — Я собираюсь уходить. А тебе нужно дописать отчет.

Под невидящим взглядом товарища Роман неловко кивнул, дернулся, как бы ища повод задержаться, но в конце концов вышел.

Артем сразу же вернулся к отложенному делу: правке налоговой декларации. Он промотал полученные значки: «Три ваших рубля пошли на мост через Берингов пролив!», «Один ваш рубль пошел на марсианский зонд!», «Три ваших копейки пошли на государственные приюты для домашних животных!» Все это не тронуло Артема. Он уменьшил отчисления на медицину, приложив копию договора с частной клиникой и справку о регулярном посещении спортзала. Бегло изучил, как распределились его взносы в бюджет. Самые большие области диаграммы занимали правоохранительные органы, армия (эти две позиции впервые за много лет поменялись местами) и социальные расходы. Не то чтобы Артему это было важно; но и неважное должно быть упорядочено.

Он стал собираться. Глазам не приходилось искать выложенные ранее предметы, имевшие днем положенное место на столе, а теперь — в портфеле, сделанном по заказу из натуральной кожи (Артем не следовал жестокой моде — лишь заверениям мастера о качестве). Рабочее место было оставлено в том же порядке, который Артем установил с тех пор, как стал хозяином этого кабинета.

Он коротко, но свято соблюдая все предписанные званиями ритуалы попрощался с коллегами. Выйдя на улицу, Артем направился к машине — продукции баварского автопрома. Было принято покупать послевоенные выпуски, гордо указывая на такие модели — «наша!». Но это веянье Артем проигнорировал, полагая, что известный уровень качества пока восстановить не удалось.

Он выбрался на проспект и, не имея мыслей, которые стоило обдумать, включил радио.

— С чего началось возрождение России? — вопрошал отец Иглист. Ближе к выборам Аквентий Романов дистанцировался от этого взбалмошного священнослужителя, несколько лет назад лишенного сана. Однако тот по-прежнему воспринимался как рупор кандидата, обращенный к наиболее консервативным избирателям. — С чего начинается каждое возрождение России? С восстановления этого угодного Богу триединства — святого союза великороссов, малороссов и белороссов. Три мощных начала, слившиеся и укрепившие друг друга, как сплав.

— Как Отец, Сын и Святой Дух, — подсказал Несмотров, едкий и острый ведущий.

— Верно, верно…

— То есть сербов и болгар мы из святости вычеркиваем, проклятых отщепенцев, — уточнил Несмотров с характерной ему издевательской интонацией, которую он умудрялся выразить так, что она была очевидна всем, кроме собеседника.

— Не забывай, что вокруг Господнего Престола стоит ангельское воинство.

— Три равные ипостаси. Никакого верховодства русского народа.

— Это один народ, единый в трех лицах.

— Совместная сущность, из которой исходит благодать. Ступаем на зыбкую почву, дорогой Иглист Иваницкий. Уж не принимаем ли мы это гнилое, небогоугодное, латинянское филиокве? — с блестяще отыгранным омерзением спросил Несмотров.

— Нет, нет…

— И кто же тут Отец, а кто Сын? Кого мы извергаем в качестве Святого Духа — украинцев или белорусов? — подначивал Несмотров. — Кто эта экстатическая эманация, оставшаяся на простыне бытия?

— Ты, как всегда, пытаешься облечь провидение в понятную тебе пошлую форму, — перехватил диалог Иглист. — Бог-отец — это единственное вселенское начало. Рожденное слово — русское слово, славянское слово — исходит из этого источника. А Святой Дух — это та вселенская миссия, которая возложена на нас, но которая вновь может быть отсрочена, ибо дьявол не дремлет и строит козни. Мы приняли в себя чуждый элемент.

— «Великодушного соседа». Использую формулировку наследников тех, при ком святой союз состоялся.

— Мы приняли в себя чуждый элемент, — настоял Иглист, — который может погубить все усилия.

— Турки.

— Не только.

— Разве русская цивилизация не принимает в себя чуждый элемент века эдак с тринадцатого?

— Но вера всегда помогала нашему народу выстоять и сохранить свою исконную душу! Тысячу лет кряду чужеродцы пытаются разорвать наше тело. Сколько их было, собранных в орды восточные и в орды папские! Русь всегда имела заступничество Богородицы. А теперь у нас собственные заветы; теперь мы все знаем лучше, чем наши отцы. В русского человека верил мрачный гений Достоевского, верили непревзойденный полководец Суворов и святой адмирал Ушаков, верили православные новомученики, верили мальчишки, которые погибали за отечество с крестом на груди. А мы не верим в русского человека, мы просим его посторониться! Посмотри, кого ты видишь из окна своего «бентли»? Москва впитала отраву со всего мира, как щитовидная железа.

— Эти проклятые приезжие из Тамбова и Калуги.

Но Иглист уже сверкал и бушевал, сдувая любые возражения. Артем представил презрительную скуку, с которой Несмотров взирает на собеседника.

— Восемьдесят процентов преступлений совершают не москвичи! Кто-то полагает, что чудовищная расправа на улице Грекова — это случайность? России назначено сиять над миром, быть Римом, возведенным над Вавилоном, — но Москва сегодня не растет к небесам, а поднимает на поверхность развалины проклятого Богом града. Посмотри вокруг! К блуднице, а не к Богородице обращены люди. Бог привел нас к решающему моменту. Бог вручил нам силу, чтобы помочь миру обратиться к свету. Ненавидящие, не знающие его любви по-прежнему рыщут вокруг. Они смотрят на нас в страхе. Разве ты не видишь? Одно слово — «Россия» — и стая шакалов шипит и вьется, истекая ядовитой слюной, пытаясь отодрать полы ее границ. Все, что составляет и полнит наше могущество, должно быть запрещено, растоптано, оплевано — только им позволено могущество.

— Так в чем состоит миссия?

— Одолеть ненависть.

Артем свернул на улочку, потемневшую у сырого парка, и припарковался. За отяжелевшими от дождя кронами виднелась колокольня; луковица ярко поблескивала от какого-то непонятного света на фоне вечерней тучи. Выйдя из машины, он поднял воротник и плотнее запахнул плащ.

У входа беседовала группа священников и мирян. Артем трижды перекрестился и поклонился перед храмом, после чего негромко, чтобы не перебить говорящего, попросил:

— Благословите, честные отцы.

Отойдя к скамье, он смахнул с нее капли и присел. Дерево, конечно, все равно осталось мокрым, но Артему это было безразлично. Несколько раз он намеренно поймал взгляд нужного ему батюшки, и, когда беседа подошла к концу, тот подошел. Артем поспешил подняться.

— Верно ли я понял, что вы хотите со мной поговорить?

Священник спрашивал с улыбкой, очерченной слабо, дрожаще, и оттого кажущейся некрасивой, но доброй. У него были ласковые глаза, мешки под которыми повисли, как оплавившийся воск, вытянутое лицо, высокий лоб с напряженными морщинами. Жидкая борода и выбивающиеся из-под камилавки седеющие пряди еще не так давно были темными, и седина в них напоминала склеившую их дешевую серебряную краску. С опустившимися узкими плечами, низкий, с костистыми руками, священник производил бы без своего одеяния болезненное впечатление. Его приязненный голос имел неожиданную хрипотцу и доносился как бы не напрямую изо рта, а откуда-то ниже (так бывает у курильщиков, отравившихся паршивым табаком).

— Да, отец Осерий. — Артем назвал свое имя, но службу не назвал: МВД посчитало бы его действия бестактными, а собственное руководство — неуместными. — Мои коллеги уже были здесь по поводу ужасного происшествия на улице Грекова. Однако, листая сегодня отчет, я обнаружил, что они не поговорили с вами. Я здесь, чтобы исправить досадное упущение. Неформально. Если вы не обладаете информацией, способной повлиять на ход расследования, то я не хотел бы проводить оплошность коллег через бумаги.

Голова священника шевельнулась настороженно, однако выражение лица не утратило приветливости.

— И что же именно вас интересует?

— Те же вопросы, которые задавали вашим братьям. Главный — не считаете ли вы, что убитые члены вашего прихода могли попасть под влияние секты?

— Тот же ответ: нет. У меня нет никаких оснований считать, что эти несчастные имели отношение к какой-либо секте.

— Может быть, их поведение чем-то отличалось от обычного в последнее время?

— Ни в малейшей степени.

— Не сообщали ли они вам о каких-то недавних несчастьях, депрессивном состоянии, трудной жизненной ситуации?

— Самое серьезное — об открывшейся язве одного из родителей.

Под внимательным, слегка настойчивым взглядом отца Осерия у Артема возникло странное ощущение: что не он, а у него собирают информацию.

— Может быть…

— Вы не из полиции. — Кроткой улыбкой отец Осерий стер нарождавшееся возражение. — Я видел вас выходящим из машины, слишком дорогой для местных сотрудников. К тому же они были бы куда более прямолинейны и не пытались бы скрыть, что на них нет нательного креста. Это, скорее, привычка другой службы.

Артем невольно взялся за воротник, потрясенный более, чем сам мог ожидать. Он кашлянул, не без усилия вернув самообладание.

— Тем не менее я действительно официально занимаюсь этим делом.

— Возможно, ваша интуиция повела вас в верном направлении. Я перебил вас, простите. О чем вы хотели спросить?

Артему потребовалось несколько секунд, чтобы не вспомнить, но создать вновь свой вопрос.

— Может быть, недавно в церкви появились новые лица, которые показались вам подозрительными?

— Действительно, такой человек появился. — Казалось, отец Осерий заранее знал, о чем его спросят. — У следствия, как я понял, не возникло особого интереса к версии секты или фанатика-одиночки, и я решил, что у них есть основания вести работу в ином направлении. В конце концов, здесь речь идет не более чем о моих ощущениях. Этот человек появился на пороге храма… странно, даже не могу сказать когда. Может, неделю назад, а может, прошел уже месяц. Он загадочным образом привлекал внимание — ни голосом, ни взглядом, а как будто самим фактом своего появления. Словно весь мир в этот миг должен быть обращен к нему. Довольно высокий, крупный. Волосы густые, так посмотришь — темные, а так — рыжие. Длинные, зачесаны назад, а внизу растрепаны — вроде как ему не хватает терпения. Неухоженная широкая борода, наподобие свернутой проволоки. Он был улыбчив, даже весел. Подошел к иконостасу и долго — то ли восторженно, то ли насмешливо — смотрел на лики. Затем обратился ко мне. Голосом не громким и не тихим, но доносившимся как бы со всех сторон, он весело спросил: «А что же, отец, для каждого есть прощение Господа?» «Бог милует раскаявшихся», — сказал я. Он живо отреагировал: «А если не хватило времени найти искупление?» — «Так не медли с тем, чтобы обратиться с покаянием». Это вызвало его раздражение. Я решил, что он затаил на кого-то обиду, и процитировал Библию: «Если вы будете прощать людям согрешения их, то простит и вам Отец ваш Небесный». И он надолго замолчал.

Прервался и рассказ отца Осерия, который в задумчивости посмотрел на стылые, сдерживающие озноб деревья неподалеку. Артем изумленно огляделся: оказывается, они довольно далеко отошли от церкви, в какой-то упущенный им момент начав прогулку по скверу.

— Глаза… — вновь заговорил священник. — Они точно плавали передо мной в течение всего разговора, вовсе не относясь к этому лицу. Цвет вспомнить не получается. Наша беседа возобновилась. С чего и как — не знаю теперь. Но этот человек задавал интересные вопросы. Спрашивал: а если девиантное поведение наступило вследствие травмы мозга, то кого будет судить Бог? Того, кто совершал поступки, пользуясь данным ему умом, или того, чьи поступки отныне определяет несчастный случай?

— Я могу догадаться, что ответил бы демагог вроде Иглиста, — заговорил Артем. — Что сам этот несчастный случай — результат поступков человека, а значит, и все последствия, все грехи принадлежат человеку безо всякого оправдания. Так Бог выходит из этой дилеммы невиновным.

— Верно, — благожелательно, но с явным внутренним спором отозвался отец Осерий.

— Но вы сами не считаете этот ответ справедливым.

— Удар молнии, говорил он. Случайность? Какой изощренный план: сквозь жизнь привести грешника в нужный час и минуту в то место, где свершилось божественное возмездие — удар молнии. Но почему одному человеку дается время заслужить прощение, а другому нет?

Артем продолжил, как если бы сам был свидетелем того диалога:

— Потому что воля грешника была направлена не к поиску искупления, а только ко злу. В Священном Писании легко найти ответ на любой вопрос о том, почему под небесами случилось то, что представляется несправедливым. Когда-то я работал по сектам. — Артем удивился, что добавил это. Первейшее правило: без необходимости не сообщать о себе даже малейшей информации. Однако он закончил: — Поэтому дискуссии такого рода хорошо мне знакомы.

— Неужели есть те, для кого даже Бог не находит прощения? Неужели есть те, кого и Он не в силах обратить к свету?

— Иначе мы бы не вели речь о свободе воли.

— Значит, в какой-то момент, неожиданный даже для Него, наступает это понимание — нет, этого простить нельзя? Абсурд… Но если участь человека была предрешена, то к чему было позволять злые деяния, а не явить свой гнев ранее?

Артем уже не вполне понимал, где говорит отец Осерий, где звучат слова зловещего посетителя, а где — его собственные.

— Видимо, Он использовал его, как инструмент своей воли.

— И так мы пришли к тому, что оба пути, и к святости, и к падению, оказываются пригодны для целей Бога. И что человек, принявший себя как недостойного прощения, может не затрудняться выбором совести.

Артем пораженно уставился на отца Осерия, а священник продолжил идти к церкви, увлекая его за собой.

— Вы, Артем, не желаете однажды прийти и поговорить о том, что у вас на душе? Не обязательно в храме. Хоть на этой же скамеечке.

— Сходите в отдел, не откладывая. — Артем, как автомат, переключился на тему своего приезда. — Разумеется, я не прошу умолчать о моем визите, но, возможно, это не потребует упоминания.

Они дошли до храма; все еще не было сказано что-то важное, застрявшее между ними, как спазм. Артем бесстрастно пережидал его. Рот отца Осерия взволнованно приоткрылся, демонстрируя мелкие зубы.

— Такой человек не приехал бы, не узнав прежде мою биографию, — наконец, не выдержав, произнес священник.

Артем точно зачитал из личного дела:

— Тяжкие телесные повреждения, нанесенные в ходе пьяного застолья. Следствие пыталось доказать покушение на убийство. Вышел по УДО. Принял монашеский постриг. Увидев искреннее раскаянье, владыка рукоположил в иереи. Пару лет назад переведен в этот приход.

— Я хорошо разбираюсь в людях. И сразу вижу, если в них селится зло, ибо прекрасно изучил его в самом себе. В том человеке было зло. И он его уже не различает.

Однако это Артему было безразлично. Воплощает ли преступник зло или представляет собой заблудшую, но не потерянную душу, это ничего не прибавляло делу. Не попрощавшись, Артем направился к машине. Но вдруг остановился и полуобернулся, не показывая лица.

— Что вы увидели во мне, отец Осерий?

Священник взглянул с сожалением.

— Ничего.

Эдуард то и дело в растерянности

Задерганный в последнюю неделю, Эдуард чуть не заорал в унисон заверещавшему будильнику. Голова ждала тишины, как затухающий колокол, но уже кричали отложенные до утра мысли, шумели в кухне девчонки.

Эдуард поднялся, смятенный. Штаны, майка. «С добрым утром!» — гаркнул в коридоре. Отклик, если и был, потонул в гомоне. Шум воды, фырканье, шорох полотенца, включенный телевизор — все это наслаивалось какофонией, в которой Эдуард тщетно искал свою ноту.

Он поцеловал жену, строгую, всегда что-то оценивающую в нем. Она высохла за годы семейной жизни, отдала свою свежесть дочерям, но Эдуард понимал это и все же любил Оксану. «Шпана», — потрепал он светлые, в мать, головы девчонок. Ответные фразы слились в единственную — жизнеутверждающую, но вдруг навалившуюся на плечи.

— Сегодня не задерживайся, ты должен наконец повесить шторы.

Эдуард ощутил глухое недовольство, но тут же забыл о нем: на столе появилась тарелка с котлетами и гречкой. Дочери с воплями отбирали друг у друга телефон.

— Да я бы и вчера не задержался, этот священник меня уже у дежурки поймал… Так, успокоились!

В ответ дочери вместе закричали уже на него, отстаивая каждая свою правду. Эдуард поморщился, пережидая дребезжание в черепе.

— Соня, Варя! — посмотрев сквозь узкие, холодно блеснувшие очки, непререкаемо воззвала Оксана. — Ведите себя тише.

Девчонки тут же оставили перепалку и засопели над тарелками. Эдуард тоже притих, не сразу сообразив, что его требование не касалось.

Телевизор предлагал вчерашнее интервью с Седовым. Тот неохотно потчевал публику живыми выступлениями. «Всю неделю будут крутить», — сердито подумал Эдуард, но не переключил канал. В кухне раздался чуть надтреснутый, как бы охрипший голос:

— …продолжится развитие транспортной инфраструктуры, связывающей Россию с Тюркие джумуриэти. В кольцевую черноморскую дорогу будут объединены «Колхидская» трасса Е97 и «Дунайская» Е87. В дальнейшем мы создадим ответвления от этой мегатрассы к святым местам и к Югославии. Запланирована масштабная модернизация Одесского порта, да. Есть большие планы по развитию морского сообщения в целом. Гданьск имеет перспективу стать крупнейшим европейским портом Державы. Верфи в Турку получат рекордный государственный заказ на строительство судов для дальнейшего освоения Севморпути. Большое значение мы придаем Севморпути. Не останется без внимания Дальний Восток. Будет заложен мост через пролив Лаперуза, который вместе с Сахалинским мостом позволит продлить Шелковый путь до Японии…

— Политические передачи вызывают изжогу, — назидательно сообщила Оксана.

— М-хм, — отозвался Эдуард и убавил звук.

Речь дочек походила на щебетание, и Эдуард поймал себя на мысли, что не понимает ни слова из того, о чем они говорят между собой. Птенцы; голос жены был подобен властному карканью их, но не его вида. Эдуард громко спросил:

— Когда ачивки новые принесете?

Оксана, оборванная на полуслове, возмущенно уставилась на него.

— Так уже! — воскликнула Соня и одновременно с ней Варя выкрикнула что-то другое, напоминая о себе.

— Да? — расстроился Эдуард. — Все упустил! Ну-ка, ну-ка.

— За десять пятерок подряд!

Эдуард уважительно покивал, открыв дневник Сони в своем телефоне.

— А у меня вчера… — вклинивалась Варя.

— Не вертись! Вон, еду уронила.

— Я думал, ты давно эту ачивку получила, — крякнул Эдуард. Соня ужасно огорчилась — неужели ее достижение запоздало и уже не так ценно? — и отчаянно посмотрела на мать.

— Ее литература постоянно сбивала, — пояснила Оксана, помогая собрать со стола кашу.

— Да? — удивился Эдуард. — А мне литература всегда хорошо давалась.

— Мне на физкультуре сказали, что я очень хорошо бегаю! — завопила Варя.

— Варя, что за выкрики? — поразилась Оксана. Варя смутилась, но продолжала с задором коситься то на нее, то на отца. Оксана рассмеялась ее озорному виду. Эдуард воодушевился от ее запевшего голоса.

— Атлетика — это хорошо…

— Ты презентацию скачала на планшет?

— Еще вчера же!

— Молодец. Доедай.

По телевизору пошли кадры военной хроники, и Эдуард громко произнес, зная, что это никому не интересно:

— Опять он сейчас будет о том, как один всех победил.

— А можно я после уроков зайду к Вере? У них котенок появился.

— Можно, только сильно не задерживайся, у людей свои планы.

— Ну а что ему еще говорить? — отчего-то растерянно бормотал Эдуард. — Как все у турок будет хорошо?

— А когда у нас будет котенок?

— Если только рыбки.

— Не хватает нам кота… — вздохнул Эдуард, не вкладывая в это никакого смысла.

— Эд, так тебя ждать вовремя?

— Да ну с этой работой… — буркнул Эдуард, но под Оксаниным взглядом из-под очков сконфузился. Взгляд жены казался не строгим, а просто каким-то невыносимым, и нужно было в ответ обязательно произнести что-то другое, правильное. Видимо, учительская закалка. — Я не буду задерживаться, если только форс-мажор. Позвоню.

— Доели? Все, собираемся. Поставишь в посудомойку?

— Угу…

Оксана и девочки уходили немного раньше; слушая то споры, то хохот, Эдуард наблюдал документальные кадры мертвых, но не похороненных войн. Звуки из коридора казались еще одним сражением, поле которого он оставил.

— Мы ушли!

Дверь хлопнула, и Эдуард прибавил голоса в телевизоре.

— Оппоненты пеняют, что вы говорите о ком угодно, но только не о ваших избирателях — россиянах. Фокус инфраструктурных мегапроектов смещен на другие субъекты Державы: Польску, Тюркие, а те, что будут реализованы на территории России — в Заполярье и на Дальнем Востоке, — не касаются большей части ее населения. Кроме того, многие считают, что ряд болезненных для российского избирателя аспектов внешней политики, таких как греческий Энозис, все больше определяет Анкара. Есть опасение, что это приведет к новому конфликту в Европе, и неясно, за что тогда будут сражаться российские солдаты.

Хотя тема беседы была, конечно, известна заранее, Седов слушал с подлинным вниманием, вновь пытаясь вникнуть в эти претензии. Он разочарованно и мрачно помолчал несколько секунд — ему нужно было погрузиться в воспоминания, чтобы извлечь ответ.

— Я… смотрел эту хронику и вспоминал эпизод, случившийся в самом начале участия России в известных событиях. Я никогда, кажется, не вспоминал о нем публично. Это было в начале операции «Расцветающие ирисы»: боевики были на пике своей силы. Они начали мощное наступление в Сирии и потеснили соседние с нами части. Мы оказались под угрозой обхвата с фланга. Было принято решение отходить. Но за нами была армянская деревня. Зайди туда боевики хотя бы на несколько часов — и всех жителей вырезали бы, примеров хватало.

— Чего наши западные партнеры, конечно, предпочли бы не заметить. Любой головорез будет назван освободителем, если он убивает русских или их союзников.

Седов будто обнаружил, что находится не один в помещении.

— Ну конечно… — согласился он безразлично. — Однако и не отступать было нельзя — вся группировка подставлялась под удар. Тогда я вызвался помочь ополчению организовать оборону в надежде продержаться до контрнаступления. Со мной добровольцами остались еще одиннадцать моих товарищей. В центре наших позиций оказалась армянская церковь, где укрылись мирные жители. На деревню наступало несколько сотен боевиков. Против них мы — двенадцать солдат да тридцать ополченцев. Нас непрерывно атаковали более полутора суток. Мужчин на позициях сменяли подростки, матери, старики. И тоже погибали. Деблокировали нас на рассвете после второй ночи. Только восемь из нас оставались способными держать оружие. — Седов произнес это сухо, просто подводя итог. Что по-настоящему означали для него эти слова, выразилось разве что в незаметном движении горла, сглотнувшего эмоции, потравленные мышьяком лет. — Почему я об этом вспомнил? Я ведь из Дагестана. И наша рота была укомплектована выходцами из этой республики. Солдаты, вызвавшиеся защищать вместе со мной христианскую деревню от боевиков, были мусульманами. В тот день мы были одной нацией — людьми, и исповедовали одну веру — в правое дело. Так что, — вдруг нехарактерно для себя встрепенулся Седов, и его лицо, серое, как склеп, озарилось проникшим сквозь какую-то щель светом, — я искренне убежден: именно это воплощает и вся Евразийская держава. Наш путь не в том, чтобы потакать делению на своих и чужих, за которым стоит только шкурный интерес и эгоизм. Не разобщенность, а объединение наших лучших качеств ведет нас вперед.

Седов явно хотел добавить что-то еще, но утомленно откинулся в кресле, исчерпав себя.

— Да ну тебя! — скривился Эдуард, неожиданно разозлившись, и выключил телевизор.

…Лера уже была на службе. Закинув ноги на стол, она с не принадлежащим миру выражением на лице щелкала по клавиатуре.

— Что такое, и тут одни женщины! — Ввалившись в кабинет, Эдуард возмущенно уставился на коллегу. — Ноги выше погон задрала! Тебя кто в уголовный розыск пустил?

Лера без интереса подняла глаза и молча сопроводила проход сослуживца к рабочему месту средним пальцем. Ожидая загрузки компьютера, Эдуард мстительно поглядывал на нее.

— Чего ты там задумал? — почуяла неприятность Лера.

— Тебя вчера искали.

— Терпила какой?

— Может, поклонник?

Лера скептически подняла брови.

— А ты заметила, как это преломилось в нашем народе: «терпила» — потерпевший. Теперь это не кто-то, нуждающийся в помощи, а человек, достойный презрения. А за что его презирать? За то, что кто-то оказался бессовестнее его? Что-то тут не сходится…

— Перс, кто меня искал?

— Лови файл.

— Как сильно я буду ругаться, когда открою его?

— Определенно матом. Возможно, долго. Лови давай.

— Отец Осерий… Мат я пока придержу. У меня и без тебя из главка очередь на отработку. Поп же из местного прихода?

— Ага. При этом из бывших наших клиентов.

— Похоже, к Богу на службу попасть проще, чем к нам, — не улыбнувшись, отметила Лера.

— Зато у нас не обязательно раскаиваться.

Лера уже углубилась в чтение.

— «Незадолго до убийства церковь посетил подозрительный гражданин…» — Она оборвала себя: — Давай вкратце: что-то стоящее сообщил?

Какое-то чувство, попавшись под мысль, сбило Эдуарда. Это был необъяснимый страх, проползший в него со словами священника.

— Злодей ему привиделся.

У Леры в списке был отсидевший за двойное убийство, у которого сожительница как раз неделю назад нашла кровь на одежде, и сумасшедший, однажды грозивший принести в жертву чертову дюжину грешников, а недавно распявший в лесу козла. Поэтому аргументация отца Осерия ее не впечатлила. Но Эдуард настоял:

— Ты подожди отмахиваться: он вчера так об этом рассказывал, что я вслед за ним поверил: что-то тут нечистое есть.

— С таким описанием по «Лазури» не прогонишь.

— Слушай, ты займись, а? — почти жалобно попросил Эдуард. И, не зная, как объяснить это, повторил: — Что-то тут есть.

Лера еще раз пробежала глазами по показаниям священника.

— Скажу Хайруллину, пусть посадит кого-нибудь записи фильтровать. Борода эта, судя по всему, приметная… А может, тебя напрячь, Перс?

Но Эдуард категорически отверг нецелевое расходование своих достоинств.

— Меня нельзя трогать, пока турки осаждают город. На меня вся надежда, — трагически жертвовал он собой. — Где, кстати, наш недоношенный сын полка? Я к «голландцам» его собирался взять.

— Гоша, в отличие от тебя, бегает тут по отделу, старается.

Гоша действительно несся по коридору с кучей папок. Видимо, дали полазить по висякам. Эдуард взял его за плечо, фамильярно принимая в свое распоряжение, и повел к выходу. Но лейтенант вдруг взбрыкнул и заявил, что команды от вышестоящего начальства не получал. Патриархальные устои в отделе вновь попраны! Гоша упрямо ссылался на нарушение цепи подчиненности, и даже повышение тона не убедило его.

Чтобы скорее покончить с нелепой сценой, пришлось обратиться к Хайруллину. Замученный полковник, не дослушав, утомленно попросил новичка оказать содействие коллеге. «Содействие коллеге!» Эдуард принял формулировку как унизительную и, послав Гошу ко всем чертям, отправился к выходу один.

Гоша увязался следом. Пожалуй, глупо было прогонять пацана, когда сам же потащил за собой… Сверкнув свирепым взглядом, Эдуард указал Гоше на переднее сиденье машины.

— Куда едем?

— В районный клуб мечтающих постирать нижнее белье фюрера. «Голландцы», местная фашиствующая банда. Легально владеют несколькими тренажерными залами и парой малопривлекательных злачных мест. Рыбеха мелкая, но иногда щуки покрупнее просят ее кого-нибудь покусать. Есть вероятность, что они уже получили вводные, которые нам интересны.

— Так что, эта банда спокойно действует в районе, и никто ее не разгоняет? — претензия, так часто прорезавшаяся в высокомерном юноше, сделала его голос требовательным. Но Эдуард уже доел свой гнев и сделался флегматичным.

— Гоша, щелкни пальцами да останови эту карусель лет на пять. Я уделю им время, чтобы порадовать тебя и закрыть всех «голландцев» от семи до пятнадцати. Ты не щелкаешь пальцами, Гоша. У нас вечный некомплект личного состава, а всякая мразь в Москву лезет в товарных количествах. Ты поезда с югов видел на вокзале? Да это давно уже не пассажирские, а грузовые составы. Людей привозят, как дешевый уголь в топку города, а мы задыхаемся. Нет у нас возможности гоняться за всеми. Поэтому договороспособных терпим, а присущую сотруднику полиции жажду справедливости утоляем от случая к случаю.

— Нельзя быть толерантным к преступности, — мрачно возразил Гоша. — Если мы заключаем с ними сделку, то граждане и к нам будут относиться как к ее субъекту. Мы не должны потакать бандитам.

Эдуард удивленно посмотрел на него. Он как будто узнавал эти слова или, вернее, интонации. А теперь и в лице молодого коллеги почудилось нечто знакомое. Но образ остался неотчетливым.

— Воспитан в традициях московского рыцарства, — пробормотал Эдуард, невольно почувствовав симпатию к дерзкому малому. — Хороший у тебя настрой, Гоша. Либо из тебя вырастет бескомпромиссный опер, которому к пенсии дадут полковника, либо сломаешься.

Эдуард свернул на убегающую от жилого массива улицу, ведущую в останки промышленной зоны, где поселились сомнительные конторы и маргинальные сообщества. На пограничном доме перебивали друг друга граффити наци и антифы, отмечая фронт священной войны.

— Ты за кого в схватке возвышенной молодежи?

— Всегда считал недоумками и тех и других. Фантазеры.

— Не совершай эту ошибку, — воспитательно предостерег Эдуард. — В основном они как раз очень смышленые ребята. С ними не драться надо, а аргументированно убеждать. Тут терпение нужно, а мы… Накричал, чтобы не услышать ответа, в угол поставил — и вроде как ты уже прав.

— Встречал только кретинов.

— Возможно, это с тобой хотели общаться только кретины?

Эдуард остановил машину среди бесконечно тянущихся бетонных заборов, осевших, обессиленных, и потому удерживаемое ими пасмурное небо где-то у горизонта все-таки падало. Серый камень был помечен красно-черным кровоподтеком — боевая наклейка «Антифа в атаке», оставленная храбрым диверсантом. Из-за оград, как глупые животные из стойл, пялились выбитыми окнами старые безликие постройки. Смутно доносилась бухающая музыка, чей-то неразборчивый разговор. На пустынной рассыпающейся дороге звуки казались случайно притащенными с последней населенной улицы.

Коллеги миновали проходную: охранник кивнул Эдуарду и с подозрением присмотрелся к Гоше. Площадка, на которую они вышли, видимо, служила погрузочной зоной древнего завода. Земля, как скованное чудище, проступала через трещины в асфальте. Жесткой шерстью торчала трава, по которой дожди размазали слякоть. Когда-то кипевшие жизнью цеха остыли, их крошащиеся стены походили на корку, изъеденную насекомыми. Однако в этом запустении было припарковано довольно много машин, в том числе недешевых. Музыка стала громче.

— Добро пожаловать в Амстердам, — объявил Эдуард. — Держись меня, рот не открывай: загубишь дело.

Гоша обиженно поджал губы, но кивнул. На ветру, протискивающемся сквозь щели, он запахнулся в свою куртенку, смотревшуюся жалкой и грязной на фоне модного пуховика коллеги. Эдуард повел протеже к постройке, возведенной в качестве административного здания. Она обветшала и была густо покрыта малоосмысленными рисунками, но окна были целыми, а дверь — прочной. У крыльца стояла группа крепких ребят, которые ни слова не сказали Эдуарду и запомнили — как щелкнула камера в глазах — Гошу.

За порогом начинался тесный коридор, ведущий мимо многочисленных дверей. Это напоминало офисный центр, а не бандитское логово. Впрочем, как должно выглядеть бандитское логово? Было на удивление многолюдно. Обитатели толкались у общей кофемашины, отовсюду раздавались споры и смех, затихавшие при виде гостей. Встреченные теснились к стене, пропуская по-хозяйски идущего Эдуарда. Не обмениваясь лишними репликами, он кое-кого приветствовал за руку, избранных дружелюбно хлопал по спине.

Некоторые комнаты были открыты; на стенах висели флаги с профилем Алексиевского креста и вариациями коловрата, черно-желто-белые стяги с различными гербами. Похоже, тут был представлен весь правый спектр: от неоязычников и панславистов до православных радикалов и монархистов. Коридор загромождали стеллажи с пропагандистской литературой и брошюрами. Лежали листовки, рекламирующие концерты специфических групп и лекции идеологической направленности.

Раздавались голоса: «Проект омовения сапог русского солдата в Индийском океане исполнен. Это делает нас державой ведической…» «Опросы показывают, что на референдуме жители Южной Сибири проголосовали бы за создание нового субъекта…» «Гены тех, кто убивал русских, евреев и цыган, еще текут в их венах…» «Планы создания ногайской автономии на востоке Ставропольского края просочились в прессу. В связи с изменением демографического баланса в регионе, связанным в том числе с турецким освоением края…» «Благосостояние москвичей рухнуло из-за наплыва беженцев! В бюджетной сфере забыли о премиях! Низкоквалифицированный труд выдавлен приезжими. Местные без работы!»

Чем дальше шли Эдуард с Гошей, тем отчетливее становилась музыка, бьющаяся между стенами. Они одолели замусоренную галерею, соединявшую два здания, и выбрались в просторный цех.

Все ценное было растащено отсюда десятилетия назад. Сверху свисали гниющие обмотки. Ржавые перекрытия были загажены птицами — несколько голубей металось, не зная, куда спрятаться от молотящих в потолок басов. Световые окна сделались коричневыми, как зубы дезоморфинового наркомана. Недостаток солнца восполняли прокуренно горящие подвесные промышленные лампы.

Крыша, видимо, протекала, так что часть помещения накрывал жестяной каркасный навес. Под ним собралась небольшая толпа, в центре которой самозабвенно отплясывал лысый парень в олимпийке. Вокруг качались от натуги закрепленные на цепях колонки. Барабан бил с перегрузом, до костей сотрясая доходягу. Тот входил в резонанс, шатаясь телом и устраивая ногами бешеную скачку. Лицо его, лишившееся выражения, порозовело и покрылось испариной. Племенной ритм возбуждал зрителей, среди которых возникали судороги.

Эдуард стал пританцовывать вслед за ними, но что-то совершенно неподходящее.

— Атас, полиция! — крикнули в толпе, и несколько человек рванули прочь. Музыка оборвалась, и раздался скрипучий напев.

— Свет любви нашей уга-ас, — от всего сердца исполнял Эдуард популярный у подрастающего поколения мотив. — Как некстати! О, как некстати! Уо-уо-о!

Толпа неохотно стала рассеиваться. С томной тоской поп-звезды, рассчитанной на юного потребителя, Эдуард послал одной из девушек воздушный поцелуй. Та заинтересованно показала ему средний палец.

— Старею! — засмеялся Эдуард. — Вторая за день посылает меня!

Девушка поймала взгляд Гоши, презрительно отвернулась и тоже покинула танцпол.

Под навесом остался только габбер, продолжавший исступленно отплясывать в ритме, накопленном в теле, как в конденсаторе. Игнорируя его, Эдуард прошел к бару. Неказистая конструкция была сварена из обломков машинерии, но ассортимент мог дать фору многим заведениям в пределах Садового кольца. Из-за стойки недобро взирал на гостей еще один лысый тип, тоже тщедушный, но с борзым взором. Его лицо было исписано татуировками — латинские слова, цифры и кресты, что содержало некую шифровку для посвященных. Возле бара были расставлены столики, сидеть за которыми предлагалось на металлических ящиках.

— Давай-ка того же, что у них, — указал Эдуард на единственных оставшихся посетителей.

Бармен молча подчинился. Двое невозмутимых мужчин средних лет, на которых сослался Эдуард, выглядели солиднее прочих. Они походили на бизнесменов, хотя и носили одежду спортивного стиля. Уровень пены в кружках перед ними отмечал редкие глотки. Оба якобы безучастно отвернулись. Ожидая пиво, Эдуард смотрел в их сторону с меланхоличным недружелюбием, как сидящий на цепи старый пес. Раздавалось шипение крана и топот вошедшего в транс; на лице амока разгорались нездоровые пунцовые пятна. Стакан стукнул перед Эдуардом, который, оживившись, с охотой отпил. Выразив удовлетворение, он отсалютовал безразличным посетителям.

— Кто это? — бармен кивнул на Гошу, не удостаивая того взглядом.

— Это Гоша, знакомься.

— И что за хрен этот Гоша?

— Тот, который у тебя колом в жопе ближайшие годы стоять будет, — весело посулил Эдуард.

— Да имел я в рот твоего Гошу.

Лейтенант оборвал вдох и побледнел, стиснутый оскорблением.

— Зря ты так, — расстроился Эдуард, — он же тебя теперь посадит лет через пять.

— Тебя я тоже в рот имел. Но ты же за пять лет не посадил.

— А ты поговори побольше, я тебя из-за стойки все-таки вытащу. — В голосе Эдуарда обозначилась угроза. Бармен сдержался, и гость снова стал благодушен: — Как дела с турками?

— У меня с турками дел нет.

— Это здорово! А то у нас шеф не рад тому, что турки въезжают в стольный град. Но еще больше он будет не рад, если кто-то начнет проявлять самодеятельность по этому поводу. Каждый второй здесь на маленько да присядет — это тебе гарантия. — Эдуард многозначительно повел взглядом, хотя прямо на «спортсменов» не посмотрел.

— Так, может, ты ошибся адресом и тебе надо было к уйгурам съездить? — язвительно поинтересовался бармен. — Говорят, они в последнее время ни с кем не советуются.

— А они сами будут просить сильно их не ругать, когда мы гостей выставим. Директива — поставки «кипариса» жестко перекрывать. Вам от этого одна польза: у турок пыл поумерится, иноземцы притихнут, а там и до возрождения Святой Руси недалеко. Так что, если есть что сообщить, я весь внимание.

Бармен неуверенно покосился на посетителей. Один из них едва заметно кивнул.

— Где обычно припаркуйся, — процедил бармен.

Эдуард, ухмыльнувшись в его прокисшую физиономию, оторвался от стойки, захватил пиво и направился к выходу. «Спортсмены», сменив позы, негромко заговорили между собой. Габбер на танцполе наконец зашатался и упал. С отупело-счастливой улыбкой он лежал, обессиленно дыша хилой грудью. Никто не обращал внимания на его победу.

Неподалеку от входа в Амстердам, у ворот ближайшего производства, виднелись рабочие; прибыв с новых окраин Державы, они своим обликом бросали вызов местной расовой чистоте. Видимо, арийцы смирились, что в Вавилоне это неизбежное соседство, как с воробьями.

— Садись за руль, я пива попью, — распорядился Эдуард.

— Я не водитель. — Гошу склонил голову, как бы прячась от чего-то.

— Завязывай хаметь! За руль сел!

— Я не могу водить, — глядя в землю, буркнул Гоша.

— Чего?

— Не могу водить! — Гоша поднял искаженное лицо, посмотрел темными, враждебными глазами — и Эдуард неожиданно для себя решил не настаивать.

— Как тебя в уголовный розыск-то взяли? — Сев за руль, Эдуард не мог найти, куда приткнуть пиво, и в конце концов возмущенно сунул его пассажиру. — Тогда сам пей!

— Я не пью.

— Да ну тебя к черту! — Стакан полетел на закиданную бутылками обочину.

Снова потянулись две серые стены. Эдуард напевал под нос прилипший мотив: «Как некстати, о, как некстати. Уо-уо-о».

— Мне не по душе такое обращение, — перебил мелодию Гоша. — Мы можем задержать того, кто оскорбляет представителя власти при исполнении.

— Гошенька, ты балбес? Тебе как защитнику правопорядка придется выслушивать такие вещи по сто раз на дню. И чаще не от бандитов, а от благодарных граждан. Если начнешь задерживать всех, кто задел твои чувства, камера треснет по швам к концу твоего дежурства. Причем среди прочих в ней будут сидеть девять из десяти твоих сослуживцев. Прими ситуацию так, что это относится не к тебе лично, а к твоей форме. Она хоть на тебе и не надета, но незримо виднеется. И кидают в тебя камень не потому, что ты однажды спас котенка или тебя очень любит бабушка, а потому что тебя за ней не хотят видеть. — Эдуард затормозил и миролюбиво попросил: — Выметайся пока. Походи тут, а то незнакомые лица таких нервируют. — Гоша отчего-то не торопился выйти. — Ну?

— Сейчас, сейчас… — пробормотал тот и наконец выбрался из машины.

Однако Эдуард никак не мог освободиться от его присутствия. Что-то в самом себе мешало задышать свободнее.

— Ты уж извини, — произнес он с тем ощущением, с каким избавляются от скопившейся мокроты. — За это все.

Гоша странно дернулся, словно вдруг решил вернуться в машину, но удержал себя.

— Да все нормально, — опустелым голосом отозвался он и захлопнул дверь.

Эдуард проехал дальше и свернул за угол. Из щели у покосившегося столба выполз дерганый тип в слишком просторной для него куртке — подвальный зверь, вздумавший походить на человека. Моченая бородка у него была жесткой, как из вибриссов, лицо — принюхивающимся, однако глаза — чересчур хитрыми для обычной крысы.

— Какие новости? — спросил Эдуард.

— Вообще или по «кипарису»?

— Сначала вообще.

— В наш любимый травмпункт дня три назад один деятель поступил со сломанной челюстью. Документы у него не в порядке, так что по своей воле заявлять не будет. Челюсть ему Тарасов сломал. Он недавно в Амстердаме появился, но ты видел, наверное. Мудак еще тот, рано или поздно все равно сядет. Он вдобавок телефон у терпилы забрал. Так что можешь впаять и разбой, и национальную рознь — узбека они месили. Вчера вечером этот придурок еще светил телефоном, так что бери теплым. Да, и вместе с ним был Лось. Из «Славянского единства» который. Он тоже пару раз узбека пнул. Но ты направь Тарасова, чтобы он на себя вину взял, или как-нибудь творчески показания запиши. Лось неплохой пацан, мы ему мозги сами вправим.

— Я тут вышел на преступление, совершенное группой лиц по предварительному сговору. Хочешь мои труды в унитаз спустить?

— Тарасов же у нас тусил. Пиши ему экстремизм — вас разве не за это сейчас хвалят?

— Ладно, посмотрим… Давай по «кипарису».

— Вот что вы можете еще не знать: доставляют турецкий «кипарис» по Ярославке.

— По Ярославке? — не поверил Эдуард. До сих пор большая часть наркотика поступала в Москву с северо-запада, через балтийские порты. Ярославское шоссе уводило на северо-восток. Бред… Они что, «кипарис» в Заполярье выращивают? Видимо, какая-то хитрая схема. Скорее всего, идет с Балтики, но делают крюк, чтобы объехать чужую территорию. — Зачем его везут по Ярославке?

— Я, что ли, сыщик? Думай сам. Хотя кое-что тебе соображу. Турки в местных реалиях еще плохо ориентируются, но самоуверенные, решили действовать самостоятельно. Использовали для разгрузки склад в области, которым раньше пользовались тверские, там их человек. Ну, мы и узнали, что и как идет. Склад принадлежит фирме «ТрансСеверПути».

Эдуард открыл карту и «поехал» на северо-восток, пока не добрался до берегов Ледовитого океана. Без крупного авиаузла или международного морского порта нужные объемы не ввезти. Арктические города вдоль Северного морского пути росли бурно, грузоперевозки били рекорды и каждый год возникали новые операторы терминалов, судоходные компании и торговые маршруты. Пожалуй, наркомафия действительно могла воспользоваться моментом и освоиться, не привлекая лишнего внимания, а инфраструктура в самых развитых гаванях позволяла наладить стабильный канал поставок. Архангельск, например. Или вот еще, Беломорск какой-то. Кажется, недавно Эдуард о нем что-то слышал…

— Ну что, я нужен еще?

— Да. — Немедленно забыв о «кипарисе», Эдуард протянул руку. — Давай, коли встретились. Давай-давай, не гони, что у тебя нет при себе. Лишний раз заезжать к вам не хочу.

С ворчанием пройдоха залез в балахон и достал пачку банкнот. Отлистав большую долю, он передал деньги Эдуарду. Тот выбрал несколько купюр и вернул — прикорм, о котором не знали хозяева информатора.

— Еще есть что сообщить? Ну вали тогда, — благодушно прогнал его Эдуард. Прирученный крыс послушно скрылся в осыпающемся индустриальном пейзаже.

Эдуард подобрал Гошу и покатил в отдел, обдумывая планы. Сперва согласовать с Хайруллиным дальнейшие мероприятия по «кипарису». Потом этим Тарасовым заняться, пока тот не догадался телефон сбросить. Визит полиции в Амстердам может заставить даже его мозги поворочаться. С Лосем встретиться, надо же понять, что за малый и стоит ли ему позволять среди людей гулять…

— Ты чего там? — заметил Эдуард какое-то копошение пассажира.

— Да телефон уронил.

— Чего у тебя вид обреченный? Не интересно, как мы продвинулись?

Но Гоша так и не спросил о разговоре с информатором. Вместо этого, мучительно помолчав, как бы перетерпливая что-то внутри себя, он заговорил о другом.

— Те ребята в баре. Ты их одежду видел?

— Угу. На одном толстовка от Тома Хардсона, на другом худи «Just». А тебе завидно? Ты что, ради мелочной выгоды служить обществу шел? — Эдуард засмеялся, отметив безрадостную физиономию Гоши. — Да не переживай! Это только тряпка, а внутри они тебя боятся. Ты над ними власть. Вся их уверенность держится на факте твоего доброго расположения духа. Они — пустой бибабо, в который государев человек может продеть руку и изобразить любую позу.

Эдуард воодушевленно посмотрел на Гошу, и улыбка его слезла. Два темных мрачных глаза пронзали его. Этот взгляд был не враждебным, но все же угрожающим. Телефон, который он держал, облокотившись на дверь, походил на занесенный камень. Парень явно не хотел ждать, когда подрастет.

О птицах и кандидатах в президенты

Артем проснулся с первой нотой будильника — низким, неприятным писком. Но звук выполнял свою функцию, и хозяин квартиры никогда не задумывался над тем, чтобы поменять мелодию.

Он резко распрямился и свесил с кровати ноги. Даже его механические движения выглядели тщательно продуманными, словно кто-то со стороны наблюдал за ним и оценивал.

Шум и свет не проникали в комнату. Артем прислушивался, почти физически протягиваясь куда-то. Было так тихо, что он почувствовал исходящую от стен вибрацию, вроде перестукивания с сокамерником.

Артем приоткрыл шторы, отмерив дозу света, не разрушающую уединение кельи. Утро проявило комнату, обставленную совсем не в его духе — много лишних вещей: не для него сделанных фотографий, несвойственных книг, каких-то сувениров, явно принесенных чужой рукой.

Артем приступил к комплексу дыхательных упражнений и растяжек. Скомканное, сырое, как завернутое в тряпку мясо забитого животного, его тело расправлялось. Плоть облегала его на манер разглаженной рубашки. Он был готов выйти.

Отец стоял на кухне у клетки и ласково беседовал с Офицерой. Канарейка настороженно смотрела на странный клюв — просунутый между прутьев палец — и ожидала подлого удара. Артем замер в коридоре, готовый принять этот удар вместе с птицей. Отец обернулся. На мгновение его лицо показалось искаженным, как в кошмаре.

— О! Артем проснулся! — приветствовал он крепким голосом и выправился, встав, несколько нарочито, прямо и гордо. Годы обтесали его, сузив плечи, но вместе с тем и подчеркнув прочную породу. Щетина покрыла истончившиеся щеки вроде леса в мрачной впадине. Шевелюра была еще густой, хотя осталась неряшливо всклокоченной с ночи. Артем засмеялся, с возникшим чувством свободы входя в кухню.

— С добрым утром, папа.

На лице отца появилась широкая улыбка, которую Артем помнил с детства; он знал, что сослуживцы называли ее зловещей, но для него она озаряла все светлые моменты жизни: прогулки с родителями по парку в военном городке, где Артем знал каждую птицу; победа в соревновании — гордый отец на трибунах; каждое звание — улыбка все более строгая, возлагающая на него все большую ответственность. Артем старался покрепче запомнить эти улыбки, храня их, как бесценную коллекцию, нужную в тяжелые дни. Но всегда сначала вспоминал ту, самую далекую: из парка, где было столько птиц.

— Я кашу варю, могу на тебя сделать.

— Да, пожалуйста.

Артем тоже склонился к клетке. Она стояла в углу с иконами, и Офицера точно была служителем некоей пестрой религии. Верующей была мать. А они просто не убирали иконы.

Канарейка приветливо смотрела на человека, и он, добродушно болтая с ней, проверил ее жилище на предмет грязи и изъянов.

Оставив отца напевающим песню молодости рядом с кастрюлей, в которой томилась овсянка, Артем ушел в ванную. Вода коснулась его спины, и он боязливо позволил себе расслабиться, на секунду потерять контроль и смыть с себя всякую ответственность.

На кухне раздался грохот и ругань. Артем бросился из душа, покрываясь на воздухе коркой. Пол был залит кашей; в углу валялась кастрюля. Застыв, испуганно таращилась на произошедшее канарейка. Отец стоял посереди лужи, ломая руки и сжавшись.

— Не знаю, не получается! — горько причитал он. Артем хотел помочь отцу выйти из липкой лужи, но тот оттолкнул его и сам решительно направился в коридор. — Лариса! Лариса! — требовательно закричал он.

Артем удержал его, и отец со строго-отупелым лицом стал вырываться. Он влепил сыну пощечину, но едва ли любой из них заметил это.

— Лариса! — упрямо шел он искать жену.

— Пап, мама умерла, мы ее хоронили. Ты помнишь, мы были на ее могиле…

— Лариса! — командовал отец жене быть. Ему все же удалось вырваться из хватки сына, который не мог включить достаточной силы, все такой же беспомощный мальчишка. Однако, едва выйдя с кухни, отец резко остановился сам.

— Э-эх, — обреченно прокряхтел он, будто на секунду сумев взглянуть со стороны на свою болезнь и не находя спасения, а затем — заплакал. Артем бросился к нему и помог сесть на диван. Отец уронил ему на плечо голову, легкую, как сохнущий плод, и захныкал, сотрясаясь фанерной грудью и жалуясь на что-то — речь его была лишь набором звуков. Он затихал по мере того, как забывал, о чем страдает. Артем, отвернувшись, отрешенно смотрел, как по клетке весело прыгает канарейка, легко забывшая об их горе.

Отец надолго принял какую-то неживую, рассыпанную позу, глядя в никуда (осталось ли в мире хоть одно знакомое ему место?). Артем убрал в кухне, привел себя в порядок и, так и не позавтракав, сел в полутемной комнате. Вибрация от стен сделалась отчетливее, и в ней проступал голос. Он не мог разобрать его, но слушал внимательно.

Дождавшись сиделку и сухо описав произошедшее, Артем отправился на службу. У лифта он обнаружил, что на его лбу остывает пот. Он постарался отдышаться, но воздуха не чувствовал, пока не спустился на несколько этажей.

Маршрут Артема сегодня был необычен. Накануне шеф лично позвонил ему и распорядился сесть в ждущую у дома машину. Водитель отвезет его на встречу. С кем — он увидит на месте. Там же поступят вводные.

Артем расположился на заднем сиденье и посмотрел в зеркало на незнакомого ему водителя. Тот ответил коротким, но, пожалуй, чуть заинтересованным взглядом; машина мягко тронулась. Артем не задавал вопросов. Установка была ясной: все станет известно на месте.

Ехали прочь из города и вскоре пересекли МКАД. У ворот столицы толпились, душа сами себя, пригороды-истуканы. Точно растоптанное ими, возникло заброшенное, раскисшее поле. На его дальнем краю, рождаясь из грязи, всходило солнце. Поднялись деревья, шумящие на пасмурном ветру в диком и тщетном ритуале защиты от железа и бетона. Прошло время, когда природа пугала цивилизацию. Что теперь сдерживает человека?

Неожиданно машина съехала на обочину и замерла между лесов. Бесстрастный взгляд Артема и любезные глаза водителя встретились в зеркале.

— Оставьте, пожалуйста, телефон и другие электронные устройства в салоне, — попросил провожатый и указал рукой в заросли. — Там вас уже ожидают.

Артем с секунду всматривался в забор вдруг притихших деревьев, но не сумел ничего увидеть. Он выложил свой единственный телефон (рабочий), оставил портфель и выбрался из машины.

Пришлось преодолеть заросший жестким кустарником спуск. Внизу скопилась вязкая жижа. Артем остался безразличен к запачканным ботинкам и брюкам. Он прорвался сквозь цепляющиеся за одежду ветви и выбрался на забытую бурую ниву. Как дозорные вышки, ее стерегли безгласые и неподвижные охранители. Негромко жужжа, летали дроны, глушившие слежку.

Вдали, на старой проселочной дороге, выстроились три длинных, как крейсеры, черных «арбы». Толпившиеся возле них люди следили за Артемом. Но не им он был нужен, а тому, кто отдельно от остальных выгуливал дога. Седов взглянул на гостя бесцветными глазами и кивнул. Артем двинулся по почве, которая забудет его отпечатки со следующим дождем.

Крупная собака, едва, однако, достигающая Седову до пояса, раскорячилась, без лишних предубеждений позволяя своему благородству испражниться. Ее хозяин невозмутимо дождался окончания процедуры, после чего надел на руку пакет и подобрал экскременты. Подскочивший помощник взял полиэтилен, поводок и передал Седову салфетку. Тот тщательно вытер ладони, вернул комок и направился по податливой земле навстречу Артему.

— Руку подавать все же не буду, сам понимаешь.

Они стояли друг перед другом, похожие, как родственники: в черных пальто, удлинявших и без того высокие, словно негнущиеся силуэты; Седов был все же повыше. Глаза обоих смотрели холодно, но не без любопытства. Черты (у Артема более мягкие) выражали сдержанность характеров. Треть века разницы в возрасте, и лучи солнца не так быстро увядали на более молодой коже. Рот Седова, в отличие от аскетичной линии губ Артема, чуть заметно кривился, будто его постоянно что-то раздражало.

— Вряд ли кто-то ходит по этой дороге, — кивнул Артем на дога, не понимая.

— Это привычка, Артем — убирать за собой дерьмо. Полезная. Помощники вот тоже удивляются. Один заявил, что это мне не по статусу, и спросил: может, мне назначить специального человека для уборки за моей собственной собакой? Я назначил его. Помню, в армии, когда еще брали срочников, попал к нам в часть один гордый горец. Туалет на дежурстве он мыть отказывался, это было ему унизительно. Так мы заставляли его ходить в старый деревянный сортир, который использовали строители и который так и не снесли. Дурак, сидя, на вонючем, задристанном тысячей задниц очке, которого никогда не касались тряпкой, полагал, что отстоял свою гордость… Великий человек — я не о себе, конечно, — остается таковым и тогда, когда он выкидывает мусор, драит туалет и поднимает собачье дерьмо. Только ничтожество может считать, что его достоинства способна перевесить кучка экскрементов. — Седов посмотрел на склизкое, перегноистое поле. — Вот в чем заключается культура — заботиться о любом месте так, словно ты его кому-то завещаешь. Прогуляемся.

Податливость почвы под ногами напоминала о тесте. Под теплым, раздевшимся от облаков солнцем запахло опарой. Седов в задумчивости смотрел за горизонт и будто бы забыл о том, что кого-то пригласил.

— Полагаю, основная тема разговора у нас все же иная.

— Не дерьмо? Как сказать… — проворчал Седов. — Сперва ответить мне: что ты думаешь о предстоящих выборах?

— Ничего.

— Почему?

— Система, основанная на лидерстве того, кто сильнее возбудит толпу, не вызывает во мне отклика.

— Свободная политическая конкуренция и регулярная сменяемость власти — основа развитых государств, разве ты не слышал? — с непонятным сарказмом отреагировал Седов.

— Из-за отсутствия моего голоса ничего не изменится.

— А если так же решат все, кто собирался проголосовать за подходящего тебе кандидата?

— Этого не будет, вы же понимаете. Кроме того, я не слышал, чтобы выборы в масштабе миллионов человек решались перевесом ровно в один голос. Как по мне, пусть крики определяют главных кандидатов, но окончательная победа должна доставаться по броску монетки, которой безразличны капризы толпы.

Седов кашляюще посмеялся с сардоническим, почти мстительным выражением на лице. Недовольная складка губ разгладилась.

— Это, по крайней мере, будет забавно: столько кулуарных договоренностей, выторгованных должностей, высокомерных планов — и все рушится волей случая. — Он щелкнул пальцами, подбросив воображаемую монету. Ему понравилась идея. — Иронично, что именно тебе я собираюсь дать шанс повлиять на выборы сильнее, чем всей этой щебечущей толпе пиарщиков, которая преследует меня.